I. Средневековые западные миссии против татар

В то время, когда татары пришли в соприкосновение с западною Европою и сделались предметом западного миссионерства, это последнее сложилось уже в определенный тип и имело определенный образ, в котором вполне отражались основные тенденции западной церкви. Стремление к преобладанию и ко всемирному господству сделалось характеристическою чертою деятельности римских епископов уже с VII и VIII вв. Поэтому с этого же времени и римское миссионерство сделалось орудием для распространения единственно почти папской власти. Уже с VII в. миссионеры не-римские не пользовались в Риме никаким уважением; их трудам здесь це придавали никакого значения. С римской точки зрения все эти миссионеры, в значительной степени распространившие Евангелие в северной и средней Европе, жестоко ошибались, проповедуя вселенское христианство, а не исключительно римское. Эту ошибку Рим считал столь важною, что обращенных этими ирландскими и шотландскими миссионерами называл не иначе, как язычниками и посылал к ним своих миссионеров, монахов бенедиктинского ордена, с полномочием обращать этих язычников к учению римской церкви. Поэтому хотя римские миссии VII, VIII и следующих веков и назывались миссиями для обращения в христианство язычников, но не язычники были предметом их забот, а борьба с местным клиром и вытеснение местных обычаев; язычники же были у них на последнем плане; обращением их они не занимались почти вовсе². Бонифаций, прославленный апостол германцев, был миссионер именно такого рода. Он «всячески старался обходить страны заселенные язычниками и усиливался действовать в тех местах, где было уже насаждено христианство и где оно значительно укрепилось»... Об обращении же язычников он говорил, «что ничего не может в этом отношении сделать без помощи короля франков, что он сам не может запретить идолослужения»³. Таким образом западное средневековое миссионерство, стремясь почти исключительно только к распространению власти папы и римских обычаев, кроме того лучшим средством для достижения своих целей считало грубое насилие и не иначе думало их достигнуть, как при помощи военной королевской власти. Вследствие этого средневековая западная миссия как против язычников, так и против мухаммедан выразилась главным образом в форме военного насилия и совершенно почти утратила христианский характер. Латинские миссионеры отнюдь не гнушались насильственными мерами и меч заменял у них любвеобильное евангельское слово, а проповедь евангельская уступала место проповеди о папе. Религиозная война, предпринятая с целью распространения христианства и папской власти, была на западе самым обыкновенным явлением. Обратить в христианство в то время значило завоевать, олатинить и даже совершенно уничтожить национальность языческого и следовательно неприязненного народа. Язычник и еретик не имели права жить: они должны были или принять латинство со всеми его обрядами и подчиниться папе, или умереть. Войны Карла великого с саксами имели именно такой характер: они были ведены не с целью только усмирить и поработить беспокойных язычников, но и обратить их в христианство. Карл заключал мирные договоры с своими врагами не иначе, как под условием принятия христианства. Когда саксы наконец были принуждены покориться Карлу, то вместе с подданством они должны были принять христианство и под страхом смертной казни исполнять вое христианские обязанности и обряды⁴.

Правда сами же современники могли видеть ненадежность этого метода распространения и утверждения христианства, но это не приводило их к отрицанию ero, а только к сознанию необходимости усилить насильственную пропаганду пропагандою проповеди и наставления. Знаменитый Алкуин в одном из своих писем говорит о саксах, что их «обращение, повидимому, и до сих пор не удостоилось благодати и потому многие из них остаются погрязшими вместе с диаволом в мерзостях отвратительных обычаев»⁵. Такая малоуспешность насильственного метода обращения в христианство должна была, повидимому, привести Алкуина к сознанию его негодности, однакож на деле видим иное. Этот умнейший муж своего времени не только не порицает Карла за его насильственные меры в обращении саксов, но напротив не знает, как его восхвалить. Плохие результаты этих мер побуждают его только посоветовать Карлу призвать на помощь, пастырское наставление, на которое, как видно, до сих пор он не обращал надлежащего внимания. «Теперь, – говорит Алкуин, – ваше премудрое и богоугодное благочестие должно позаботиться о приискании для нового народа проповедников благочестивых, сведущих в науке св. веры и проникнутых евангельскими правилами: пусть они подражают в проповеди слова Божия св. апостолам»⁶. Таким образом, по средневековому методу латинского миссионерства, язычников сначала принуждали оружием согласиться принять христианство, а потом уже наставляли в истинах веры. Убеждение в ложности язычества и истинности и превосходстве христианства здесь не имело никакого места. Язычник делался христианином, не имея о христианстве никакого понятия и, приняв новое название, оставался таким же язычником. Латинская церковь таким образом насильно захватывала и насильyо удерживала в своих недрах полных язычников. Последующее наставление конечно исправляло до некоторой степени зло, но не уничтожало его совершенно. – Этот насильственный способ религиозной пропаганды, столь блистательно приложенный к делу Карлом великим, был еще блистательнее, хотя далеко не так успешно, приводим в действие в XII и в последующие века для обращения мухаммедан. Западная противомухаммеданская миссия выразилась главным образом в форме военного насилия, в форме религиозных крестоносных войн. Эти войны имели тот же самый характер, как и войны Карла великого против саксонцев и аваров. Недаром пред началом крестовых походов многие из западных христиан видели тень Карла великого, убеждавшую сражаться с неверными⁷.

Что крестоносцы имели целью не только ослабить политическое могущество мухаммедан и завоевать св. землю, но и обратить их в христианскую веру, – это видно как из истории самых крестовых походов, так и из многих современных им обстоятельств, доказывающих, что для западных христиан того времени обратить какой-либо народ ко христианству значило покорить его и олатинить и вообще принудить силою к принятию западных обычаев. На эту цель указывали самые вожди крестоносцев. Так Людовик IX во время шестого крестового похода, высадившись на берег Египта, пред началом военных действий послал египетскому султану Неджен-ед-дину письмо, в котором между прочим говорилось: «вы имеете одно средство отвратить бурю, угрожающую вам: примите к себе священников, которые наставят вас в религии христианской, обратитесь к ней и почтите крест: иначе я буду преследовать вас повсюду, и Бог решит, кто из нас, вы или я, останется владетелем Египта»⁸, Это письмо, естественно, не имело другого результата, кроме высокомерного ответа, а война, после того последовавшая, кончилась для Людовика и крестоносцев самым несчастным образом. Но тем не менее французский король продолжал и после того, до самой своей смерти, ревновать об обращении неверных, предпринимая против них новые походы, а относительно Туниса думал, что «если столь многочисленное и знаменитое войско (какое он снарядил) вдруг явится пред Тунисом, то едва ли владетель его может в другой раз представить своим сарацинам такой удобный предлог для крещения, которое спасет от смерти как его самого, так и всех, кто пожелает обратиться в христианство»⁹. Таков был взгляд на цель крестовых походов одного из доблестнейших вождей крестоносного воинства. Людовик IX смотрел на них как на религиозную миссию, как на миссионерские походы в видах обращения мухаммедан к христианству. Этот взгляд принадлежал впрочем не ему одному; его разделяли в то время на западе все, начиная с папы и до последнего виллана, и это было причиною того, что всякий раз, как нужно было направить на путь истинный еретиков, или обратить к христианству язычников, тотчас предпринимали крестовый поход. Средневековая история представляет в подтверждение этого немало фактов и притом очень крупных. Так, когда явилась ересь альбигойцев и когда увещания папских легатов остались бесплодными, то папа Иннокентий III-й объявил против них крестовый поход, следствием которого была продолжительная война, страшное опустошение прекраснейшей страны, а главное – истребление ереси и возвращение еретиков в недра католической церкви (1209 – 1228). Спустя немного после истребления альбигойцев, папа Григорий IX в 1232 г., по просьбе бременского архиепископа, пригласил епископов любекского, минденского и ратцебургского проповедывать крестовый поход против штедингов, небольшого фризского племени, жившего на берегах немецкого моря и обвиненного в ереси. Эгот поход состоялся и еретики в 1234 г. почти все были истреблены¹⁰. Около этого же времени началась крестовая война западных рыцарей против северных язычников. В это время утвердились на севере Европы с целью постоянной борьбы с язычниками и насаждения между ними христианства ордена меченосцев и тевтонский. Пруссы, Литва, жмудь и другие язычники, обитавшие в этих странах, в продолжение не одного столетия подвергались всем ужасам войны. Будучи не в силах отстоять свои отеческие верования против напора стройно организованной силы рыцарей; ряды которых постоянно пополнялись новыми пришельцами, стекавшимися со всех сторон пролить кровь свою в священной борьбе, против рыцарей, на стороне которых были и самая строгая дисциплина, и военное исскуство, и религиозное одушевление, язычники частию погибли в неровной борьбе, частию приняли христианство и подверглись самому жестокому рабству. – При таком способе обращения в христианство нельзя было и ожидать много обращения, кроме лицемерного. О Миндовге литовском летописец говорит: «крещение его было льстиво, потому что втайне он не переставал приносить жертвы своим прежним богам, сожигал мертвецов» и проч. Таких льстивых обращений было много, и они не были, конечно, прочны. Новообращенные даже долго спустя после своего обращения оставались такими же язычниками, какими были и прежде. Отсутствие духовного наставления, жестокости и жадность рыцарей поддерживали этот безобразный порядок вещей¹¹. Вое эти факты показывают, что метод насильственного обращения в средние века, несмотря на свою несообразность с духом Евангелия, был господствующим и что крестовые походы были его внешним выражением. Мы увидим далее, что насилие было главною характеристическою чертою латинского миссионерства не тольво в XIII веке, но и во все почти следующие века до последнего времена.

Но метод грубого военного насилия невсегда мог быть прилагаем к делу обращения язычников и мухаммедан даже в средние века, когда папы могли свободно располагать для своих целей властию западных государей и оружием западных христиан. Из истории крестовых походов известно, что христиане, возбужденные папами, часто, несмотря на все свои усилия, не могли успешно бороться с мухаммеданами и терпели страшные поражения. Все приобретения, сделанные ими на востоке во время первого горячого натиска, были мало помалу утрачены и все попытки удержать оставшееся и возвратить потерянное были совершенно напрасны и кончились совершенным уничтожением господства западных христиан на востоке. Видя военное превосходство мухаммедан пред христианами, их могущество, храбрость и искусство, папы часто совершенно отчаивались в успехах своего воинственного миссионерства и принуждаемы были прибегать для обращения неверных к другому методу, который они и употребляли во всех тех случаях, когда употребление первого, очевидно, было невозможно или крайне неудобно. Этот метод, правда, в сущности был тот же, что и первый, но отличался от него внешнею благовидностию. По форме он был увещательный и состоял в том, что папы посылали с увещательнымп письмами своих легатов к государям тех народов, которых хотели обратить в христианство, но в содержании этих посланий и в образе действий легатов проглядывали теже властолюбивые тенденции папского престола и теже старания насильственно вынудить принятие латинства, которые проявились и в крестовых войнах, и таким образом, по сущности, это был метод, так сказать, насильственно-дипломатический. Акт принятия христианства здесь рассматривался не со стороны внутренней необходимости его для получения вечного спасения, а со стороны чисто внешней выгоды и принудительной неизбежности. Этот-то метод исключительно и употреблялся папами по отношению к татарам, которые жили слишком далеко от Рима и были слишком сильны, чтобы сделаться жертвою религиозно-воинственного пыла папского престола и западных христиан. Но метод этот употреблялся уже иногда и относительно турков, в начале XIII века и даже ранее, хотя, как и следовало ожидать, вследствие своей несообразности с Духом Евангелия, всегда безуспешно. Вопреки Евангелию, папы в своих посланиях при всяком удобном случае старались выставить на вид свое могущество и высокое достоинство. Будучи не в состоянии или не считая нужным опровергать заблуждения мухаммедан и применительно к их убеждениям доказывать истину христианской веры, они трактовали о своем приматстве, о своих правах на господство над всеми народами, грозили своим гневом за упорство и обещали свое покровительство за повиновение. Эти угрозы и это высокомерие, конечно, встречались мухаммеданами с презрением и насмешкою, и дело распространения христианства терпело от этого существенный вред. Так в 1248 году папа Иннокентий IV, питавший надежду на союз с татарами, послал к египетскому султану Мелик-Салиху несколько францисканцев с письмом и с поручением склонить его к принятию христианской веры. В письме папа убеждал султана сделаться христианином и просил его пропустить монахов к татарам. Идти к татарам через Египет было несовсем по пути да и излишне, потому что в тоже самое время посланы были уже к ним два другие посольства, одно под начальством Плано-Карпини, другое под начальством Асцелина. Очевидно, этою последнею просьбою папа хотел намекнуть султану на свои отношения к татарам, бывшим в то время грозою государств Азии и Египта, и таким образом придать более веса увещаниям своего письма и голосу своих послов. Но ответ султана показал, что и эта угроза не подействовала. В этом ответе относительно пропуска папских послов к татарам говорилось от лица султана, что это неудобно и что он не советует им предпринимать такое путешествие, потому что дикость и жестокость татар так велики, что сам антихрист пролил бы слезы, если-бы увидел хотя только часть тех зол, какие они причинили; что впрочем сам султан нисколько их не боится и дал уже почувствовать им жар воспламененного ими огня; что в этом же году татары сами посылали к нему посланников просить мира, но он не позволил им даже подойти к своим дверям и поцеловать прах своих ног¹². Очевидно что папская метода увещаний была далеко недостаточна: эти увещания должны были основываться на многостороннем изучении мухаммеданской религии, а не на угрозах и политических интригах. Они должны были действовать на разум, на нравственное и религиозное чрства мухаммедан, а не на их житейскую и политическую расчетливость. Запугать воинственных турок было трудно, но подействовать на их религиозные убеждения путем кроткого и умного увещания, без сомнения, было возможно. Но этой возможности папы, казалось, вовсе и не подозревали. Они, правда, не всегда убеждали угрозами; иногда они, старались действовать на честолюбие¹³, иногда льстили обещаниями, но тем не менее угроза была самым главным доводом, она скрывалась и за обещаниями и за дружественными и льстивыми благожеланиями. Везде у них сквозило желание вынудить признание своего главенства и нигде не видно было разумной попытки убедить в истине и превосходстве христианства. Это было тоже насилие, только в более мягкой форме, которой иезуиты впоследствии дали вид еще более безукоризненный.

Если метод грубого военно-насильственного обращения неверных был приводим папами в действие посредством крестоносцев-рыцарей и простых вооруженных солдат, то метод дипломатического принуждения они прилагали к делу через посредство монахов, число которых в начале XIII в. увеличилось основанием двух новых орденов, францисканского и доминиканского. Монахи этих орденов, основанных почти главным образом с миссионерскими целями, сделались главными двигателями латинского миссионерства, пока в XVI в. иезуиты не приобрели в этом деле пальмы первенства. Правда и до появления этих орденов западные монахи бенедиктинского ордена не пренебрегали миссионерским делом: практическое направление западного человечества вообще, христианства и монашества в частности – было причиною того, что миссионерство было всегда одним из главнейших и почетнейших монашеских занятий. Но пред началом и во время самых крестовых походов, во время наибольшой темноты и варварства западное миссионерство приняло такой характер, который не мог благоприятствовать развитию истинно-евангельского миссионерского метода, которым пользовались апостолы и древне христианские проповедники. Францисканцы и доминиканцы явились до некоторой степени восстановителями древнего метода миссионерства, метода проповеди и устного собеседования. Их появление было некоторого рода протестом против грубого насильственного метода обращения. Но так было только сначала, пока между ними жива была память их учителей и пока они не вошли вполне в папские планы и не усвоили себе папских тенденций. Вскоре этот метод нашел в них самых ревностных поборников: с ними вместе явилась инквизиция и сделалась в их руках страшным орудием против всего противного латинской ортодоксы. Как бы то ни было, они со словом евангелия и папскими посланиями проникали всюду, куда их ни посылали, и обязанность проповедывать язычникам и мухаммеданам считалась ими самою почетною обязанностию. Основатель ордена миноритов Франциск ассиский был одним из ревностнейших миссионеров и всячески старался сделать такими же и своих последователей. С самых юных лет оставив дом родительский, он посвятил себя подвижнической жизни в нищете и проходил города, призывая людей к покаянию. Молва о крестовом походе и надежда сделать значительные обращения среди неверных привлекли его в Египет. Недовольный крестоносцами и побуждаемый пламенем веры, он вознамерился доставить ей торжество своим красноречием и единою силою евангелия: он подошел к становищу врагов и отдался в плен сарацинам. Приведенный к султану, он начал смело убеждать его принять крещение и в доказательство истинности христианской веры предлагал даже броситься в горящий костер. Изумленный султан обошелся с ним .ласково и вместо того, чтобы предать его смерти, как советовали ученые, отправил назад в лагерь христиан¹⁴. Возвратившись в Европу, он основал орден францисканцев или нитритов, которые, подражая своему учителю, поставляли дело миссионерства на первом плане. Вскоре между ними явились мученики и исповедники. Так в 1220 г. 5 францисканцев потерпели мученическую смерть в Марокко и радость Франциска была безмерна. Доминиканцы, имевшие первоначально главною целью посредством проповедей утверждать христианство средя христианских народов, также простерли свою деятельность и на мухаммедан. Вскоре после основания своего ордена Доминик также послал своих последователей миссионерствовать в Африку, где они трудились вместе с францисканами¹⁵. Папы охотно поддерживали миссионерскую ревность этих орденов, давали им многие привилегии и при всяком удобном случае пользовались их услугами для своих миссионерских и властолюбивых целей. Свои послания к мухаммеданским и языческим государям они посылали с монахами, которые своими увещаниями должны были подкреплять и усиливать папские угрозы и убеждения. В 1252 г. Иннокентий 1V составил из монахов этих двух орденов нечто в роде миссионерской корпорации, дав ей название «общество братьев путешественников ради Иисуса Христа». Это было первое миссионерское общество, первая попытка дать миссионерскому делу вид систематической и организованной пропаганды. Члены этой корпорации избирались из двух орденов доминиканского и францисканского и всегда были довольно многочисленны для того, чтобы папа постоянно мог иметь под руками людей, готовых идти с папским посланием и евангельскою проповедию во все страны мира. Главная обязанность этих пилигримов-миссионеров, среди которых были не одни простые монахи, но и епископы и архиепископы, имевшие от папы огромные полномочия, состояла в том, чтобы путешествовать по языческим и мухаммеданским землям и проповедывать латинскую веру. Из дипломов, данных этому обществу разными папами видно, что члены его очень ревностно занимались исполнением папских поручений¹⁶. Таким образом не было недостатка в людях, готовых вести латинскую пропаганду где бы то ни было. С этой стороны миссионерские средства, западной церкви были могущественны. Но с другой стороны эти люди способны и готовы были вести только латинскую пропаганду, и в этом заключалась слабая сторона латинского средневекового миссионерства, Убеждение в особенной годности насильственного метода обращения в христианство язычников и мухаммедан было так распространено и так бесспорно в то время, что никто почти не заботился об изобретении и усилении истинно-миссионерских и надежнейших средств для успешнейшего ведения дела обращения неверных. Отправляясь проповедывать мухаммеданам христианство, латинские миссионеры не имели часто даже самых необходимых знаний, которые могли бы обеспечить успех их проповеди, ни знания самого мухамеданства, которое им нужно было опровергать, ни даже языка, который должен был сделать понятною для мухаммедан их проповедь. Такая недостаточность подготовки тогдашних миссионеров бросалась в глаза даже самим мухаммеданам. В 1247 г. каирский султан писал папе Иннокентию ІV в ответ на известное уже нам письмо последнего: «мы хотели совещаться с братьяими проповедниками, которых вы послали, но они совершенно не заботились о том, чтобы диспутировать о вашей и нашей религии в присутствии наших ученых. Очевидно, что, препятствием было незнание ими арабского языка и скромность жизни по правилам монашеского ордена. Они не умеют диспутировать иначе, как тольво по-латыни, или по-французски»¹⁷. Не имея таким образом средств сделать свою проповедь понятною и удобною для принятия, папские послы принуждены были совершенно отказаться от исполнения своей главной миссионерской обязанности.

В самом деле, в то время на западе, несмотря на близкие отношения латинян к востоку, не было ни школ, в которых можно бы было изучить восточные и особенно мухаммеданские языки, ни книг, из которых можно бы было почерпнуть сведения о сущности и современном состоянии мухаммеданства. Повидимому, время крестовых походов должно было много благоприятствовать тому, чтобы знание восточных языков процветало в Европе. Частые путешествия к святым местам, долгое пребывание некоторых даже ученых людей на востоке, всеобщий интерес к восточным делам, к восточному образованию, к восточной науке – все это должно было располагать западных христиан к изучению восточных языков. И действительно, мы знаем, что в это время были знатоки арабского языка и других и что эти знатоки прилагали часто свои познания к делу. Но таких людей было немного и они редко употребляли свои познания на дело миссионерства. Из людей, знавших восточные языки и прилагавших это знание к миссионерскому делу, известны Раймунд Мартена, Раймунд Лулл, Рикольд де-Монте-Круа и только. Впрочем и эти люди обязаны были своими знаниями не школьному преподаванию, а случайным благоприятным условиям. Большинство же миссионеров, не находя в Европе средств к изучению восточных языков, должны были отправляться на восток без всяких знаний и там уже, смотря по ревности и талантам, или заниматься изучением языков вместо проповеди, или заниматься одними духовными упражнениями. Лучшие люди века не могли не сознавать ненормальности такого положения дел и происходившего отсюда вреда для миссионерского дела. Необходимость ввести в школьное преподавание изучение восточных языков для приготовления миссионеров с каждым годом давала себя чувствовать все более и более, особенно когда с основанием орденов францисканского и доминиканского и общества пилигримов миссионерское дело получило некоторую организованность. Вскоре явились люди, начавшие стараться о восполнении этого недостатка. Первым из таких людей был Раймунд де-Пеньяфорт, третий генерал доминиканского ордена. Отказавшись в 1239 г. от своей должности, он посвятил свой досуг делу христианской миссии в различных провинциях Испании, где сарацинов было еще очень много, и изобретению различных проектов для успешнейшего ведения ее. По рассказу латинских историков, он, – будучи убежден, что для получения всех предполагаемых выгод, необходимо было, чтобы те которые возвещают Евангелие иудеям и маврам, сами были в состоянии понимать и говорить на их языках, читать и испытывать писания их учителей, – воспользовался доверием, каким он пользовался у королей Аррагонии и Кастилии и склонил этих властителей основать две коллегии для монахов св. Доминика: одну в Тунисе, другую в Мурси. Потом Раймунд отыскал людей искусных в знании восточных языков и способных преподать их, а также набрал между монахами для них учеников. Эти монахи, им самим назначенные для изучения восточных языков, занялись ими с великою ревностию и успехом и впоследствии, при помощи своих знаний, действовали очень успешно, так что в 1256 г. Раймунд писал кардиналу Гумберту, что у него было уже до 10000 сарацин, которые просили благодати крещения и из которых многие были очень замечательны по своим знаниям¹⁸. Жан Тевтоник, четвертый генерал доминикан не ограничился всевозможным покровительством учреждениям Раймунда Пеньяфорта в Тунисе и Мурси: он учредил в Испании специальный курс арабского языка для монахов своего ордена. В 1250 г. генеральный съезд доминикан в Толедо постановил особенным декретом учредить курс арабского языка на острове Майорке, чтобы жившие там доминикане, назначавшиеся для миссии, могли освоиться с языками тех народов, которых должны были просветить евангелием. «С этих пор, говорит Генрион, братья проповедники, регулярным и последовательным образом занявшись изучением этих языков, успевали без переводчика излагать мухаммеданам догматы христианства и заставляли неверных скоро принимать их¹⁹. Это замечание благочестивого историка представляет дело в слишком благоприятном свете. На деле едва ли было так. По крайней мере старания Раймунда Лулла и многих пап ввести преподавание восточных языков в круг университетского преподавания, старания, едва не оставшиеся совершенно бесплодными, показывают, что и после Раймунда Пеньяфорта и Жана Тевтоника нужда усилить изучение восточных языков была очень сильна, хотя многими не сознавалась. Раймунд Лулл употребил для этого самые настойчивые усилия и едва мог достигнуть своей цели и то только отчасти. Родившись на Майорке, он во дни своей юности находился, по всей вероятности, на службе при дворе короля этого острова. После буйно проведенной молодости в нем вдруг произошла перемена и родилось желание проповедывать евангелие неверующим и особенно мухаммеданам. Более чем 30-ти лет он начал учиться грамматике и арабскому языку у купленного им арабского раба и в 1275 г. удалился в пустыню, где и созрели его миссионерские планы. Зная, с какою недостаточною подготовкою отправлялись миссионеры того времени проповедывать евангеление мухаммеданам, Раймунд решился пособить этому и постараться доставить миссионерам удобные средства к изучению арабского языка. Постоянно одушевленный своим планом, он вскоре своими настояниями довел короля аррагонского Иакова, которому тогда подчинена была Майорка, до того, что король учредил там монастырь для 30 францисканцев с тем, чтобы они занимались здесь изучением арабского языка и таким образом приготовляли бы себя к делу обращения мухаммедан. Но этого для Раймунда было слишком мало. Ему хотелось, чтобы такое преподавание восточных языков введено было во всех монастырях. С целью привести этот план в исполнение, он в 1287 г. отправился в Рим и старался убедить папу Гонория IV принять его план под свое покровительство и силою своей власти помочь его осуществлению. Папа, без сомнения, благоприятно бы отнесся к проектам Раймунда Лулла, потому что и сам прежде хлопотал, хотя и безуспешно, о введении преподавания восточных языков в парижском университете, но в это время он уже умирал и потому Раймунд отправился в Париж, Монтпелье, Геную с целью отчасти расположить там влиятельных людей к принятию своих проектов. В последствии он еще несколько раз был в Риме, но хлопоты его оставались бесплодными до 1311 г. В этом году папа Климент V на Вьенском соборе постановил чтобы преподавание восточных языков введено было во Франции, Англии и Испании в лучших университетах этих стран: парижcком, оксфордском и саламанском. Дело об изучении восточных языков получило таким образом благоприятный исход, но воззрения времени на способы ведения миссионерского дела, на методы обращения неверных, давившие всякую попытку истинного миссионерства, препятствовали развитию и этого вспомогательного миссионерского средства. И после этого времени мы постоянно встречаем между латинскими миссионерами людей незнакомых не только с языками тех народов, cреди которых они действовали, но и с их религиозными воззрениями и нравственным состоянием. Книжные средства к познанию религиозного и нравственного состояния народов, бывших предметом западного миссионерства того времени, были столь же скудны, как и школьные, а забота о их развитии была столь же незначительна, как и забота о развитии и поддержании первых. Для полемики с язычниками миссионеры могли еще пользоваться сочинениями древних христианских апологетов и св. Отцев, так как миссия против язычников есть самая древняя христианская миссия, но для полемики с мухаммеданством, явившимся в VII веке, западные миссионеры до половины XII века и даже далее не имели ничего совершенно. Около половины XII в. (1141 г.) Аббат клюнийский, Петр достопочтенный первый позаботился о восполнении этого недостатка. Желая познакомиться с религией Мухаммеда в самом ее первоисточнике и по возможности доказать ее лживость, он вашел в Испании людей, знавших арабский язык и поручил им сделать перевод Корана. Они исполнили его поручение и сделали перевод, хотя неполный и далеко несовершенный. Этот перевод давал однако некоторое понятие о мухаммеданской религии и дал возможность клюнийскому Аббату написать, опровержение мухаммеданства под названием: Adversus nefadam sectam saracenorum – сочинение, первое на западе в этом роде. Это опровержение конечно не могло достигнуть своей цели у мухаммедан, потому уже только, что было написано на языке латинском, совершенно чуждом мухаммеданствующим нациям, но оно могло быть полезно для миссионеров, потому что все-таки сообщало некоторые сведения о содержании религии Мухаммеда и делало воззражения на нее²⁰ (*). Но это сочинение Петра илюнийского было, по всей вероятности, распространено очень мало, по крайней мере и впоследствии живо чувствовалась и высказывалась настоятельная нужда в полемических сочинениях против мухаммедан, так что сочинение Петра илюнийского даже в XIII в., повидимому, не было известно. Турон говорит, что Раймунд Пеньяфорт около 1239 г. «просил св. Фому аквинского, репутация которого в церкви была уже велика, составить труд, где находилось бы ясное и методическое изложение истин христианской религии с их доказательствами и ответами на аргументы неверных. Св. учитель тотчас взялся за перо и написал свои четыре книги о католической вере или против язычников. Раймунд де Пеньяфорт принял этот первый труд, как дар неба²¹. Но это сочинение могло научить только истинам христианской веры; знания же мухаммеданства и доводов для опровержения его почерпнуть из этого сочинения было нельзя и потому миссионер мог с одинаковым успехом пользоваться им столько же, сколько и всяким другим изложением христианской веры. Столь же малозначительно было для миссионерского дела сочинение доминиканца Раймунда Мартини под заглавием: Pugio fidei adversus Mavros et Judeos, написанное в 1278 г. по поручению папы. В этом сочинении автор показал близкое знакомство с арабской философией и языком, но образ его полемики против мухаммедан был слишком слаб для того, чтобы принести пользу миссионерам. Он ратует в своем сочинении более против философов, а не против мухаммеданского вероучения и при этом часто пользуется доводами арабских же философов и особенно Альгазаля. Гораздо замечательнее в миссионерском отношении труды другого доминиканца, Рикольда деМонте-Круа, который во второй половине XIII века занимался миссионерскими трудами в Багдаде. Рикольд прибыл туда совершенно неприготовленный. Изучив язык, он начал вступать в состязания с мухаммеданскими учеными и предпринял перевод Борана «с целью познакомить с его нелепостями тех из миссионеров, которые не понимали по-арабски». Но при переводе он так увлекся своею ревностию по вере, что не кончил этого перевода и вместо простого переложения последней части Корана, написал опровержение всей книги и адресовал его в форме писем к церквам христианским, – под заглавием: «Защищение католической веры против нечестия сарацин и лжей Корана». После 25-летних миссионерских трудов на востоке, он вызван был папою Бенедиктом XI (1308 г.) в Европу для отобрания у него сведений касательно религиозного состояния народов, которым он проповедывал Евангелие. По поручению папы, он написал по латыни свой «Итинерарий», – один из необходимейших в то время трудов. При написании своей книги, Рикольд имел в виду не одно только приказание папы, но главным образом пользу миссионеров. Он надеялся, что «наученные предварительно всему, что им следовало знать, они будут более способны бороться с заблуждениями и плодотворно проповедывать истины христианства», и потому описал в своей книге все страны востока, заковы, обычаи, мнения, догматы, ереси и секты различных народов, обитавших там в XIII веке²². Все эти сочинения Рикольда, без сомнения, могли быть гораздо полезнее для миссионеров, чем сочинения и труды его предшественников, но они явились уже поздно и, к сожалению, повидимому, не имели большого распространения. Об этом можно заключить из того, что латинский подлинник его опровержения Корана вскоре был вовсе затерян и нужно было делать новый перевод с греческого перевода²³. История деятельности самого Рикольда кав нельзя более подтверждаег высказанное нами прежде положение о недостаточности средств для надлежащей подготовки миссионеров в своей деятельности: он отправляется на восток совершенно незнакомый ни с языком, ви с религией тех наций, среди которых хотел действовать. Прибыв на восток, он должен был на первых порах заняться не проповедию, а исключительно изучением языка и религии и изобретением аргументов для ее опровержения. – Тем не менее безошибочно можно сказать, что со второй половины XIII столетие средства для изучения мухаммеданства значительно улучшились. Последствие этого должно было улучшиться и самое миссионерство между язычниками и мухаммеданами; оно должно было сделаться более сообразным с духом христианства и более успешным. Но латинский взгляд на дело распространения христианской веры, как на внешнее увеличение христианской территории, как на дело истребления сарацин, насильственного захвата их владений и подчинения их папе, – такой взгляд парализовал все успехи миссионерского дела и развитие истинно христианских методов обращения неверных. При таком извращенном взляде на миссионерское дело, какой господствовал в то время в западной Европе, не много могло помочь миссионеру его знакомство с мухаммеданством, знание мухаммеданских языков, опытность и искусство в опровержении мухаммеданских заблуждений. Вследствие этого взгляда западные миссионеры являлись на восток не в образе вестников мира и спасения, а в виде закованных в железо рыцарей, для которых убить мухаммеданина значило совершить богоугодное дело; или в образе дипломатов-монахов, послов от неизвестного западного властолюбивого государя – папы, с гордыми речами с высокомерным презрением к тому народу, к которому они, по своему званию миссионеров, должны были пылать самою высокою христианскою любовию. – Это было покушение на государственную и национальную самостоятельность восточных народов, покушение или уничтожить их, или олатинить и слить с западными национальностями. Чувство самосохранения, сильное во всякой личности, равно как и нации, чувство национального достоинства, развивающееся в народе по мере успехов его образования, должно было объявить себя против христианства, а не за него.

От такого способа миссионерства нельзя было ожидать успеха даже при благоприятных обстоятельствах, даже среди такого народа, который далеко не так враждебен был христианству, как турки и другие мухаммеданствующие народы, даже среди такого народа, каковы была татары.

По описаниям современников-очевидцев, татары в большинстве были язычники и следовательно гораздо легче могли быть обращены в христианство, чем мухаммедане. Христианство же и мухаммеданство были среди них в таком положении, что могли бороться на совершенно нейтральной почве и успех мог быть на стороне первого. Плано Карпини описывает религиозное состояние татар следующим образом: «они веруют в единого Бога, которого считают творцем всего видимого и невидимого; также веруют, что Он есть как Творец блаженства в сем свете, так и каратель, однако же не воздают ему почтения, ни молитвами, ни хвалами и никаким обрядом. Не смотря на это, есть у них какие-то идолы, сделанные из войлока на подобие человека, коих ставят они по обеим сторонам дверей ставок, а под ними кладут что-то сделанное из войлока на подобие титьки, и считают их хранителями стад, доставляющими им обилие молока и плодящими скотину. Других идолов делают они из шелковых тканей и воздают им великую честь; иные ставят их пред дверьми ставок в прекрасной крытой повозке, и если кто украдет что-нибудь из этой повозки, того умерщвляют без милосердия. Воеводы, тысячники и сотники всегда имеют одного идола посредине ставки. Сим идолам приносят они в жертву первое молоко рогатого и вьючного скота, и прежде нежели начинают пить и есть, жертвуют им из пищи и пития. Когда же убьют какую скотину, то сердце оной приносят на блюде к идолу, стоящему в повозке и оставляют до утра, а потом взяв, варят оное и съедают. Прежде всего делают идол для императора и с благоговением ставят его в повозку пред его ставкою. Также посвящают ему лошадей, на коих никто не смеет ездить до самой их смерти. В жертву ему приносят также и других животных... Почитают они солнце, светила, и огонь, и воду, и землю, покланяются им и приносят в жертву начатки пищи и пития, а особливо поутру, прежде нежели что-либо вкусят, поскольку в богопочтении не наблюдают никакого закона. Они не принуждают никого к отступлению от своей веры или закона». «Чрезвычайно любят ворожбу, гадание по полету и пению птиц, колдовство, чародейство. Получая же ответы от чертей, думают, что Бог говорит с ними и сего бога называют Итогою, а команы Хамом, т. е. императором; удивительно, как его боятся и почитают и приносят ему многие жертвы и начатки пития и пищи, получаемые же от него ответы выполняют в точности»²⁴. Последующие путешественники вполне подтверждают и значительно дополняют эти довольно неопределенные известия. Марко Поло, бывший среди монголов в половине XIII ст., описывает их идолопоклонство почти в тех же, но более определенных чертах. «Вера и закон Татар – говорит он – следующие: они говорят, что есть великий небесный и всевышний Бог, которому они каждый день приносят благовонные курения в сосудах и молитвы о сохранении душевного и телесного здоровья. Они чтут и другого бога, по имени Натигая, которого образ покрытый войлоком, или сукном, сохраняется во всех домах. Этому идолу они дают еще жену и детей: первую ставят налево от него, а последних перед ним в почтительном положении. Они считают его божеством располагающим земными делами, покровителем их детей и стражем их скота и хлеба; оказывают ему всякое почтение, и за обедом не забывают никогда помазать жирным куском мяса рот у идола, также у его жены и детей. Потом выливают за двери немного отвара, в котором готовился обед, в жертву другим духам»²⁵. Абуль-Фарадж, сирийский писатель XIII века, рассказывает: «монголы сначала не имели ни собственной религии, ни собственного алфавита, но знали единого Бога, Творца всех вещей, а другие небо называли своим Богом. Когда Чингиз-Хан заметил, что китайцы имеют своих собственных жрецов и идолов, то послал в Китай полномочных, чтобы пригласить к себе некоторых из жрецев. Эти последние в его присутствии имели открытый спор о религии с капами (жрецами) монголов и победили их, так как те были менее учены. С этих пор китайское идолопоклонство пустило корни между монголами и по повелению хана устроено было много идолов²⁶. Из приведенных свидетельств видно, что язычество монголов было тоже грубое шаманство, которое и до сих пор составляет господствующую религию среди монгольских племен. – Это было грубое многобожие, обставленное церемониями буддизма, который проник к монголам из Китая, впрочем не позже как со времен Чингиз-Хана. По исследованиям ученых, до Чингиз-Хана «монголы не имели никакого собственно богослужения; вполне преданные суеверию, они варили своим ворожеям, шаманам, отчего древне-сибирское и татарское язычество называется шаманизмом»²⁷. Чингиз-Хан же этот грубый безформенный религиозный культ обставил заимствованными из Китая идолопоклонническими обрядами и церемониями и таким образом сделал идолопоклонство как-бы господствующею религиею. Но узаконив таким образом идолопоклонство и сделав его оффициальной религией своего двора, он не запретил своим подданным исповедывать другие религии, а напротив своею «ясою» объявил полную веротерпимость, и даже уважение ко всем религиям. Эта религиозная веротерпимость монголов, ясно вытекавшая из содержания Чингиз-хановой ясы, и их всемирные завоевания проложили путь и дали полный простор сильному влиянию на их грубый и несложный культ и религиозное состояние со стороны других религий. Мухаммедане не преминули воспользоваться терпимостию монгольских государей, своих повелителей и занялись самой деятельной пропагандой, которая, вследствие разных благоприятных обстоятельств, имела самый блестящий успех особенно между тюркскими племенами, малоазийские соплеменники которых давно были мухаммеданами. Плано Карпини, сказав о терпимости татар, что они «не смотрят на людские обычаи, лишь-бы только повиновались им во всем» – прибавляет: «посему находящиеся в их войске сарацины ежедневно при всех отправляют пятивременные молитвы по закону магометанскому, а также и во всех городах, в коих живут сии сарацины, и кои покорены татарами. Сии сарацины в их войске и во всех их городах преклоняют и привлекают людей к своей нечестивой вере, и прельщают их к последованию их заблуждению»²⁸. Марко Поло во время своего путешествия почти во всех подвластных монголам городах встречал мухаммедан во множестве²⁹. В самой столице великих ханов и при дворе их мухаммеданство имело уже довольно значительную партию и вскоре до того усилилось, что получило в большей части монгольских государств решительный перевес пред всеми другими религиями и даже пред христианством, которое проникло к язычникам-монголам едвали не прежде всех других иноземных религий и несомненно предупредило мухаммеданство. Первыми проповедниками христианства у монголов были несториане, миссионерская деятельность которых на востоке до XIV в. была чрезвычайно обширна. Около 1000 г. обратились в несторианство кераиты – многочисленное монголо-татарское племя, жившее на границах Китая³⁰. Цари этого племени, подручники китайских императоров и называвшиеся в Китае Ван-ханами, с XII в. были известны в Европе под именем пресвитеров Иоаннов и славились как могущественные государи отдаленного христианского народа, соединявшие в своем лице священническое достоинство с царским. Сказание об этих пресвитерах Иоаннах подвергалось неоднократно самым серьезным сомнениям; некоторые называли его чудовищною баснею³¹. Главная невероятность этого сказания заключается в названии кераитских царей священниками Иоаннами (Prest Joan), названии, указывающем на невероятное соединение в лице этих царей священнического и царского достоинства и противоречащем другим историческим известиям, по которым некоторые из этих священников Иоаннов называются иными именами. Для объяснения этого названия измышлено было множество гипотез, большею частию противоречащих одна другой и из которых вероятнейшая состоит в том, что название священник Иоанн есть неверный перевод сирийского названия: кхиан – юханан, которое значит и «царь Иоанн» и «священник Иоанн»³². Но если можно с достаточным основанием заподозрить подлинность имен и священнического достоинства Ван-ханов, то самое существование их отвергнуть трудно, потому что известия о них вполне достоверны, хотя сбивчивы и неопределенны. Первое известие об этих пресвитерах Иоаннах было принесено в Европу двумя армянскими монахами, прибывшими в Рим к папе Евгению III в 1145 г. Эти монахи, из которых один был епископом кабульским, рассказали папе, что «немного лет назад Иоанн царь и священник, принявший со всем своим народом христианство, победил царя персидского и индийского и взял его главный город Экбатану; что после этой победы Иоанн решился подать помощь христианам, в Сирии и Палестине, жестоко притесняемым сарацинами и с этою целью расположился на реке Тигре, но, встретив здесь препятствия, не позволявшие ему идти далее, возвратился назад в свое отечество³³. Как-бы в подтверждение этого известия через 25 лет в Европе распространились письма одного из пресвитеров Иоаннов к византийскому императору Мануилу Комнену, к императору Фридриху, к королю французскому Людовику VII и папе Александру III. В письме в Мануилу этот пресвитер Иоанн в высокопарных восточных выражениях описывает свое могущество и величие и высказывает также намерие освободит гроб Господень и помочь в этом деле западным христианам³⁴. В настоящее время подлинность этого письма, равно как и прочих подвергается сильному сомнению³⁵, но в средние века вcе верили, что на отдаленном востоке действительно существует такой могущественный царь-священник, которого несторианская церковь обратила в христианство и который так же враждебен мухаммеданам и так же горячо желает освобождения св. гроба, как и западные христиане. Это известие внушило папам первую мысль искать на отдаленном востоке помощи и союза против мухаммедан, чтобы разом ударить на них со всех сторон и в конец истребить это нечестивое племя. Эту мысль папы при первом же удобном случае пытались привести в исполнение. Около 1177 г. прибыл с востока и представился папе Александру III врач Филипп, познакомившийся на востоке лично с пресвитером Иоанном и его царством. Возвратившись на запад, путешественник вполне подтвердил ходившие там сказания о пресвитере Иоанне и рассказал папе чудные вещи об этом христианском государстве, равно как и о готовности его могущественного повелителя вступить в союз с римскою церковию. Папа, находившийся в то время в Венеции, в довольно затруднительных обстоятельствах, принял дело это очень серьезно. Он посвятил Филиппа в епископы, дал ежу обширные полномочия и отправил его снова на восток к пресвитеру Иоанну с рекомендательным и увещательным письмом, в качестве апостольского миссионера, в 1177 г. В письме своем папа увещевал царя пресвитера оставить несторианские заблуждения и подчиниться апостольскому престолу³⁶. Результаты этого посольства впрочем неизвестны. Но каковы-бы они ни были, действительность существования того пресвитера – Иоанна, к которому посылал папа письмо не подвержена сомнению. Китайские, монгольские и сирийские (Абу-ль-Фарадж) историки называют его Тогрулем и довольно подробно описывают его войны с Чингиз-ханом, который наконец сокрушил его господство и на развалинах его царства создал свою огромную монгольскую империю. Правда в этих восточных описаниях нельзя найти прочного основания считать этого хана таким могущественным государем, каким считали его на западе, и хорошим христианином, а еще менее священником; по достоинству своему Ван-хан Тогруль был не более, как пограничный губернатор военных сил Китая; по характеру он был очень воинствен и коварен, ибо убил своих двоюродных и родных братьев и оказался неблагодарным клятвопреступником против сына своего благодетеля, Чингиз-хана. Но вместе с тем известно, что он терпел христиан, позволял им иметь епископов и даже владычествовал над многими христианскими племенами³⁷. С истреблением семейства Ван-хана и порабощением кераитов Чингиз-ханом, несторианское христианство не исчезло между монголами (как думает Блюмгард)³⁸. Кераиты, подчинившись великому хану, остались несторианами и по всей вероятности были до начала XIV в. под непосредственною властию своих христианских царей из потомков Ван-хана Тогруля. По крайней мере, из истории известно³⁹, что еще в 1299 г. существовала слабая отрасль этого баснословного рода – Георгий – царь керитов, несторианин, обращенный латинским миссионером Иоанном Монте-Корвино в католичество. Хотя Чингиз-хан, в начале своего правления любивший христиан, но вскоре охладевший к ним, и склонился на сторону ламайства, а из политических расчетов поддерживал и другие религии, враждебные христианству, тем не менее несторианство при дворе великих ханов долго еще занимало почетное место, пока его не уничтожили враждебные происки латинян, уничтоженных в свою очередь мухаммеданами.

После победы над царем кераитов, Чингиз-Хан, по обычаю тамошних татарских князей, вступил в брак с его дочерью Ясунь-соень-беги, которая, подобно своим предкам, была несторианка и покровительствовала своим единоверцам. Особенно большое значение имел у нее и при дворе монах Раббанта, ее крестный отец, замечательный по своему уму и хитрости и слывший даже между татарами за прорицателя и святого. По смерти своей государыни, он обитал в Таврисе, занимаясь торговлею, и там познакомился с папскими миссионерами⁴⁰. О старшем сыне Чингиз-хана, Джагатае Марко Поло рассказывает, что он в столице западного монгольского царства, Самарканде «обратился в христианскую веру к великой радости христианских жителей города, которые по милости и покровительству государя построили церковь и посвятили ее Иоанну крестителю»⁴¹. Хотя это известие и не подтверждается другими писателями, но и не заключает в себе ничего невероятного. Брат Джагатая, великий хан Октай, хотя и не был сам христианином, однако относился к христианству довольно благосклонно. Христиане могли наслаждаться во время его правления спокойствием и безопасностию. Достоверно известно, что он покровительственно относился к армянским христианам. Когда в 1240 г. прибыл к его двору христианско-армянский горский князь Аваг с своей сестрой Танитою, то он принял их милостиво, возвратил им их владения и смягчил участь кавказских христиан, много терпевших от свирепости монголов⁴². При дворе Октая жил сирийский доктор Симеон, чрезвычайно умный и ученый и занимавшийся проповедию евангелия на востоке Азии; за свои заслуги он пользовался таким уважением при дворе, что Октай называл его Ата (отец). Другие называли его раббан (по-сирийски: учитель). Он просил за угнетенных христиан Грузии, был выслушан милостиво и в 1241 г. послан монгольским императором на запад. С тех пор прекратилось угнетение христиан в кавказских странах.

Христианам дозволено было свободное богослужение, и многие монголы обратились и приняли крещение⁴³. Вообще несторианство в правление Октая находилось в цветущем состоянии и имело среди монголов многочисленных исповедников. Это можно видеть из свидетельства современника, доминиканца Филиппа, который во время пребывания своего на востоке, в св. земле входил в короткие отношения с несторианами и их патриархом. В 1237 г. он писал папе Григорию IX, что духовная власть несторианского патриарха простирается на «халдеев, персов, мидян и армян, земли которых большею частию опустошены татарами; что ему повинуется 70 провинций, в которых обитают бесчисленные христиане, впрочем слуги и данники сарацин, за исключением монахов, которые свободны от дани»⁴⁴. Вообще, благодаря веротерпимости монголов, несториавство между ними не уничтожилось и даже не потеряло своего значения и после падения царства кераитов. Число его исповедников после этого события не только не уменьшилось в татарии, но может быть, благодаря обширным завоеваниям Чингиз-хана, еще увеличилось.

Таким образом в половине XIII века в обширном монгольском царстве происходил самый оживленный обмен религиозных идей. Под защитою религиозного индеферентизма и терпимости монгольских государей, здесь боролись самые разнообразные религиозные влияния; ламайство, мухаммеданство и христианство существовали здесь рядом с первобытным шаманством, пользовались равною честью и покровительством и вели деятельную пропаганду. Недовольство монголов своей старой религией и готовность принять новую лучшую были столь велики, что обещали успех самый полный всякой искусной иноверной пропаганде. Христианство, как религия самая лучшая и наиболее отвечающая всем высоким стремлениям человеческой души, могло успешно воспользоваться таким положением дел для полного водворения себя среди жаждавшего спасения народа. Оно не было совершенно неизвестно монголам, напротив в форме несторианства оно пользовалось здесь если не исключительным, то по крайней мере равным покровительством со стороны их властителей, и это могло служить надежною точкою привития для новой христианской миссии. Нужно было только искусство, нужны были средства чисто христианские без примеси всяких властолюбивых планов, нужна была любовь и терпимость – и тогда христианство могло-бы восторжествовать. Но римские миссионеры принесли к монголам то же властолюбие, те же интриги и притязательность папского престола, которыми этот престол постепенно колебал основы Европейского христианства и которые были главною причиною безуспешности его миссионерских попыток между мухаммеданами.

Веротерпимость монголов и благорасположенность их к христианству были хорошо известны папам. Мы видели, что о монгольском царе-пресвитере Иоанне они не только знали, но и вступали с ним в сношения. Очень вероятно, что до пап доходили часто известия также и о благосклонности последующих монгольских властителей к христианам, об отношении Октая к кавказским христианам и положении при его дворе несториан. Армяне, несториане и грузины, приходившие в то время в близкие сношения с франками и сочувственно относившиеся к их крестоносным предприятиям, без сомнения, передавали на запад много таких известий. Поэтому, не смотря на то, что монголы стояли на границах запада и уже показали ему опыт своей жестокости, не смотря на то, что они, повидимому, были еще более опасными и свирепыми врагами, чем мухаммедане, папы смотрели на них как на верных, хотя и варварских союзников и считали возможным, если не совершенно подчинить их апостольскому престолу, то, по крайней мере, сделать их верными орудиями в борьбе своей с мухаммеданами. На лионском соборе 1245 г., созванном собственно против императора Фридриха II, в то самое время, когда монголы наиболее угрожали независимости и спокойствию Европы, папа Григорий IX объявил крестовый поход против мухаммедан; против монголов же не предпринято было на этом соборе ничего, по крайней мере, наступательного. Собор предписал только копать на границах рвы, укреплять города и определил послать к монгольскому хану миссионеров с поручением войти с ним в мирные сношения и постараться обратить его в христианскую веру⁴⁵. Вследствие этого постановления в 1246 г. отправлены были в татарию два посольства, одно под начальством францисканца Плано-Карпини, другое под начальством доминиканца Асцелина. Отправляя к татарам Плано-Карпини, папа Иннокентий IV снабдил его, по обыкновению, письмом к хану, в котором относился к великому монгольскому властителю как равный государь, требующий удовлетворения. Выразив удивление, что монголы, нападая на многие, как христианские, так и другие земли, разворуют их ужасным опустошением, вопреки естественному закону, по которому «не токмо люди, но и неразумные животные, и даже стихии, как-бы некиим естественным орудием сопряжены единством союза», папа пишет: «по примеру миролюбивого государя, желая соединить всех единством мира в страхе Божием, всех вас убеждаем, просим и увещеваем, дабы, совершенно прекратя сии нападения, а паче гонения на христиан, потщились достойными плодами покаяния умилостивить гнев, который без сомнения тяжко навлекли вы столь многими и великими оскорблениями величия Божия»... Пригрозив еще гневом Божиим, папа рекомендует далее своих посланников. «Мы посылаем к Вам возлюбленного сына своего, брата Иоанна с его сотрудником, – мужей славных благочестием, честностию и сведущих в священном Писании, коих, ради страха Божия, примите как-бы нас самих благосклонно и с честию, веря им во всем том, что с нашей стороны вам будет сказано, и вступив с ними в полезные переговоры обо всем вышеозначенном, а паче о том, что касается до мира, что побудило вас к истреблению народов и что еще предпринять замышляете, все сие откройте нам через оных братьев подробно, снабдив их на пути туда и обратно надежным проводником и всем нужним, дабы они безопасно возвратились в нам»...⁴⁶ Однако это письмо, равно как и переговоры, были совершенно бесплодны для политических соображений: папы, а для религии, может быть, положительно были вредны. Благодаря этим переговорам и письмам, вопрос о перемене религии для монголов отожествился с вопросом о подчинении их какому-то неизвестному, чуждому государю. Такое подчинение для гордых, упоенных своими успехами завоевателей было немыслимо, тем более, что папские посланники, проникнутые желанием поддержать достоинство своего государя, но не имея для этого ни должной сноровки, ни надлежащих средств, часто невольно становились сами в унизительное и даже смешное положение пред монголами и в такое же положение ставили своего государя-папу и ту религию, провозвестниками которой хотели быть. Иоанн-де-ПланоКарпини и его спутник Бенедикт (отправившиеся в татарию в январе 1246 г.) при первой встрече с татарами на вопрос последних: что они за люди, зачем к ним приехали и по какому делу, дали надменный ответ: «мы послы нашего государя – папы, который есть отец и государь христиан, и который послал нас в их (татарскому) царю и князьям и ко всем татарам, желая, чтобы все христиане были друзьями татар и жили с ними мирно, чтобы сами они возвеличены были пред Богом на небесах, а потому убеждает их (татар) как через пас, так и своею грамотою, сделаться христианами и принять веру Господа нашего Иисуса Христа, ибо иначе они спастися не могут» и проч.⁴⁷. Но когда, узнав о цели прибытия иностранцев, татары проводили их в Коррензе, начальнику войска, охранявшего западные границы и когда у дверей Коррензовой палатки им велено было три раза преклонить колено, не дотрагиваясь однакож до порога, то они исполнили это требование. Вошедши в палатку, они, стоя на коленах, изложили цель своего посольства и подали папскую грамоту; но толмач, которого они наняли в Киеве, не мог перевесть ее, а другого способнейшего никого не было. Здесь дали им лошадей и троих татар, которые отвезли их к Батыю. У Батыя послы гордого первосвященника должны были подвергнуться еще большему унижению. Их принудили, в угоду татарским суевериям, пройти между двух огней и потом уже допустили к хану с теми же унизительными обрядами, как и у Корензы. «По вручении и принятии подарков, также по выслушании причин нашего приезда – говорит Плано-Карпини – ввели нас в княжескую ставку, заставя наперед поклониться и выслушать, как и прежде, предостережение не наступать на порог. Вошед же в ставку, говорили мы нашу речь, стоя на коленах, а потом подали грамоту»⁴⁸, которая была переведена толмачами на русский, сарацинский (арабский) и татарский языки. После зтого послов опять отвели в их ставку; но пищи им никакой не дали, кроме небольшого количества пшена на блюде, да и то в первую ночь их приезда. Плано-Карпини не передает подробностей своих переговоров с Батыем, но по всей вероятности они были совершенно безуспешны. По другим известиям, Батый на увещания посла принять христианскую веру отвечал: «народу храброму, который любит кровопролитные брани, бесполезно принимать христианскую веру; она их (войны) воспрещает, а потому исповедающие ее слабы в битвах»⁴⁹. Через несколько дней послы получили приказание от Батыя ехать к великому хану Гаюку и представить ему свое дело. Гаюк в то время еще не был настоящим великим ханом и находился под опекою своей матери, известной Туркейны, которая, в ожидании избрания и поставления сына в великие ханы, правила царством и окружена была блестящим двором. Папские послы прибыли как раз к торжеству этого избрания и поставления, 22 июля 1246 г. и пробыли в ставке великого хана около трех месяцев (с 22 июля по 18 ноября). Неприступность великого хана, раболепие его подданных, многочисленность татар и покоренных ими князей – все это произвело на послов заметное впечатление. ПланоКарпини с видимым удовольствием вспоминает, что им вместе с русским князем татары предоставляли некоторые преимущества и давали почта всегда первое место. Из тона воспоминаний Плано-Карпини видно, что он не тяготился унизительными обрядами при представлении великому хану и его полководцам: страх и невольное уважение ко внешнему могуществу монголов так охватили его, что он и позабыл, что пришел требовать именем папы – повелителя вселенной отчета у татар в их действиях относительно папских подданных. Что касается до переговоров и миссионерских трудов, то само собой понятно, что, при тогдашнем состоянии монгольской империи и при тогдашних расположениях великих ханов, они не могли быть успешны, хотя видное положение христиан при дворе должно было, повивидимому, благоприятствовать их хорошему исходу. Мать императора была христианка, неоднократно призывала католических монахов к себе и без сомнения вступала с ними в беседы. Кодак, первый министр хана, «правитель всей империи» был также христианин и все переговоры с монгольским властителем ведены были через него⁵⁰. Сам хан, по уверению придворных христиан, склонен был к христианству. «Христиане, к его дому принадлежащие, – говорит Плано-Карпини, – крепко уверяли нас, что он намерен сделаться христианином. В этом убеждались они тем, что он имел при себе христианских священнослужителей и давал им содержание; также пред большим его шатром всегда была христианская часовня, в которой они открытым образом поют и звонят к часам, как прочие христиане греческой церкви, сколько-бы там ни было татар или других людей»⁵¹. Но не смотря на такое влияние христиан при дворе, папские послы ничего не достигли и принесли с собою на запад совет готовиться к оружию. Христиане, благоденствовавшие при ханском дворе, по своим вероисповедным особенностям, не могли сочувствовать папским притязаниям и потому послы римского первосвященника могли ожидать от этих христиан, для своей безопасности и свободы не нуждавшихся в чужеземной помощи, не помощи, а противодействия. Очень вероятно, что несториане, господствовавшие при дворе, сами сочувствовали завоевательным планам своих повелителей в надежде распространить свое влияние. Не встретив сочувствия политическим и религиозным планам и желаниям папы среди придворных христиан, послы римского первосвященника тем менее могли надеяться на привлечение к себе самого хана. Обратить в латинство несториан и склонить их на свою сторону послы, без сомнения, употребляли все усилия, но молчание Плано-Карпини о своих беседах с ними показывает, что эти усилия не рекомендовали его миссионерских способностей и были совершенно бесполезны. Относительно же императора миссионеры не могли употреблять и усилий, потому что он для них был совершенно недоступен. «Сей же император имеет такое обыкновение, – говорит Плано-Карпини, – что сам никогда не говорит ни с одним чужестранцем, как бы он знатен ни был, но выслушивает и отвечает через посредствующее лице»⁵². И действительно, хотя послы неоднократно видели Гаюка, но из сочинения Плано-Карпини не видно, чтобы они говорили с ним о чем-бы то ни было. Когда после долгого пребывания своего в ставке хана, где они «целый месяц терпели такой голод и жажду, что едва могли жить»⁵³, дело дошло наконец до переговоров с самим ханом, то эти переговоры по воле хана были ведены почти исключительно через его секретарей и министров: Кодака, Чингая и Балу. Хан приказал, чтобы послы изложили свое дело и свои речи на бумаге и передали Чингаю. Через несколько времени ханские секретари вручили им ответную грамоту, предварительно растолковав им ее содержание, говоря: «смотрите, поняли ли вы все хорошо; ибо неприлично, если вы не хорошо поняли»⁵⁴. Тем и кончились все переговоры. 13 Ноября папские послы получили отпуск и грамоту за императорскою печатью, а от матери императора по лисьей шубе шерстью вверх и по куску пурпура и после этого отправились в обратный путь⁵⁵. Такую холодность и равнодушие великого хана к папским послам, предлагавшим союз и просившим мира, Плано-Карпини не без основания объясняет его враждебными намерениями по отношению к западу⁵⁶, намерениями, которые он будто-бы хотел от послов скрыть. Последнее впрочем едва ли справедливо, потому что ханы татарские никогда не скрывали враждебных своих намерений, а прямо требовали земли и воды и безусловного повиновения под угрозою истребления. Во время пребывания послов в ханской ставке, при торжестве избрания великого хана, всем уже известно было, что великий хан хочет «воздвигнуть знамя на Церковь Божию, римскую империю и все царства христианские и народы западные, если не сделают они того, о чем писал он к св. отцу и государям и всем христианским народам, т. е. чтобы они покорились ему»⁵⁷. Принимая во внимания враждебные намерения императора, папские послы ловко отклонили его предложение послать к папе своих послов. Они боялись, чтобы татарские послы не увидели раздоров и войн между западными государями, и чтобы это не побудило хана скорее привести в исполнение свои намерения, чтобы эти послы не сделались шпионами и не подверглись опасности со стороны раздраженных европейцев и чтобы таким образом не вызвали мести со стороны хана⁵⁸. На возвратном пути послы опять заехали к Батыю и спрашивали его: «какой ответ даст он, святейшему отцу? но он сказал, что не приказывает с ними ничего, кроме того, чтобы они исправнее отдали то, что написал император⁵⁹. Что заключалось в этом письме – достоверно не известно, потому-что это письмо не сохранилось до нас; но по всему должно предполагать, что великий хан откровенно изъявлял в нем свои намерения и требовал повиновения. Есть известие, что на вопросы папских послов, христианин ли он и почему он истребляет народы без всякого с их стороны довода, хан отвечал: «что он имеет Божие повеление посылать свои народы для истребления народов худших. Что же касается до того, христианин ли он, то это знает Бог, а если хочет знать это господин папа, то пусть сам придет, увидит и узнает⁶⁰. – Вообще, намерения татар были так ясны, что во враждебном характере их нельзя было сомневаться: западные христиане должны были, повидимому, или исполнить все требования монголов и покориться им, или приготовиться к войне и оставить все свои надежды на союз с монголами и обращение их в латинство. Плано-Карпини советовал последнее. В своей книге он довольно подробно описал для назидания своих современников способ ведения войны татарами и представил свои соображения о лучших способах сопротивления, укрепления городов, о лучшем выборе мест для сражении и советовал торопиться военными приготовлениями, сообщая, что время для выступления татар из их земли назначено в марте месяце 1247 г., что в три или четыре года дойдут они до Комании, а оттуда сделают нападение на западные земли и будут воевать сряду 18 лет. «Все это непременно случится, если только Господь по милости своей, не положит им какого-нибудь препятствия, как сделал в то время, когда пришли они в Венгрию и Польшу; ибо тогда долженствовали они 30 лет идти далее вперед: но когда императора их отравили ядом, то они не воевали до сего времени. Теперь же, по избрании нового императора, опять начинают готовиться к войне....А поскольку они намерены разорить или поработить всю землю, каковое порабощение несносно для наших людей: то и надлежит противоборствовать им. Но ежели одна область не захочет подать помощи другой, то они разорят ту землю, на которую нападут, и со взятыми в плен людьми нападут, на другую... Нет такой области, которая сама собой могла-бы им противиться. Поэтому если христиане хотят сохранить себя и свои земли и все христианство, то надлежит, чтобы короли, князья и бароны, и правители земель, соединясь, послали на них с общего согласия войско, прежде нежели начнут они разъсеваться по землям»⁶¹.

Еще безуспешнее была миссия доминикан, которые, под начальством Николая Асцелина, через Сирию, Месопотамию и Персию, проникли до границ Ховарезма, где в то время стояло татарское войско под начальством Байотноя (Баю-Нойон). Послы исполняли свое поручение так неискусно, что, вместо расположения к христианам и христианству, произвели в татарах крайнее озлобление и сами едва спаслись от их ярости. Когда Байотной узнал о приезде послов, то послал к ним своего эгина (первого советника) с переводчиками узнать, чьи они послы, Асцелин отвечал, что он «посол святейшего отца папы, который у христиан считается достоинством выше всех людей и уважается ими, как отец и господин». Татарам показалось, что наружный вид послов нисколько не отвечает такому высокому посольству. «Раздражаясь этим ответом до чрезвычайности, они сказали: почему вы в кичении своем говорите, что папа, государь ваш, превышает всех людей? Рааве он не знает, что хан есть сын Божий, а Байотной и Батый князья его и что имена их гремят и славятся повсюду»? – Монах гордо отвечал, что папа не знает ни хана, ни его наместников и не слыхал даже их имен; он знает только, что какой-то варварский народ, называемый татарским не щадя никого, истребил бесчисленное множество людей. «Горько сокрушаясь в сердце своем, – продолжал Асцелин, – о кровопролитии, произведенном ими особенно над христианами, он, по совету братьев своих кардиналов, послал нас в первое татарское войско, с которым мы повстречаемся, убедить начальника оного и всех его подчиненных, да престанут они проливать кровь человеческую, и особливо христианскую, и да раскаются они в содеянных ими жестокостях и злодействах, как то ясно изображено в его грамоте (вероятно той-же самой, которая была вручена и Плано-Карпини). Поэтому мы просим его, – продолжал Асцелин, – через вас, чтобы он принял грамоту святейшего отца, прочитал ее и отвечал ему своею грамотою, или через посла или только на словах через меня»⁶². Через несколько времени уполномоченные Байотноя осведомились о подарках, принесенных послом для великого хана. На это Асцелин дал короткий ответ, что папа не имеет обыкновения посылать к кому-бы то ни было дары, а особливо к неверным и неизвестным людям и что напротив верные дети его, т. е. христиане и даже неверные, очень часто присылают и подносят ему дары⁶³. Терпение уполномоченных, смотревших с изумлением на этих иноземцев, которые ходили босиком, и говорили так неприлично и гордо, все еще не истощалось. Они даже обещали монахам выхлопотать прием у Байотноя, если они три раза станут пред ним на колена, по татарскому обычаю. Обсудив это основательно, монахи объявили, однакож, единогласно, что такое унижение пред язычником будет позором для всего христианства и может быть допущено только тогда, когда он сделается христианином. «Но если, чего более всего желает святейший отец и все христиане, – говорил Асцелин, – государь ваш Байотной захочет сделаться христианином; то из любви к Богу, не только пред ним, но и пред всеми вами, готовы мы преклонить колени и даже лобызать подошвы ног его и всех вас, даже самых последних»⁶⁴. Услышав это татары пришли в чрезвычайную ярость: и папу и его послов они обругали собаками, грозили начальнику посольства содрать с него живого кожу и, набив ее сеном, отправить к папе с другими монахами. Предложение было одобрено и было бы приведено в исполнение, если-бы старшая из жен Байотноя и один из главных чиновников не отсоветовали такой жестокости из-за последствий, какие могла она иметь для татарских послов. Благодаря этому, монахи избавились от смертельного страха, однакож не были отпущены, как ни сильно желали того. Татары находили удовольствие в насмешках над ними и в затруднении их разными лукавыми вопросами. Так они часто распрашивали их о войсках, победах и завоеваниях папы; о том, почему они считают папу превышающим всех людей, даже хана; каким образом у христиан оказывается почтение начальникам, сообразно их достоинству; каким образом христиане покланяются Богу и почему они не хотят поклониться Байотною, когда они кланяются даже дереву и камню? На все эти вопросы послы отвечали совершенно непонятным для татар языком тогдашнего схоластического богословия. Так на последний вопрос Асцелин отвечал: «не дереву и камню покланяются христиане, а знамению креста, на их изображенному, ради распятого на нем Господа нашего Иисуса Христа, украсившего оный своими членами, яко драгоценным бисером, освятившего оный своею кровию и приобретшего на нем наше спасение. По сим причинам не можем мы государю вашему оказать требуемого почтения, какие-бы то ни предстояли нам мучения»⁶⁵. На вопрос о преимуществах папы пред ханом Асцелин отвечал еще более непонятным для татар образом: «папу государя нашего – сказал он – назвали мы превышающим достоинством всех людей, потому, что св. Петру, и его преемникам дана от Господа власть над всею святейшею вселенскою Церковию, каковая власть будет продолжаться до окончания века». Наконец, брат Асцелин стал доказывать это многими доводами и примерами: «но сии грубые люди, – замечает сам-же Асцелин – никак не могли понять его надлежащим образом⁶⁶. Мало того, они открыто смеялись над проповедниками, кричали, шумели и бесились до чрезвычайности. Упорно отказавшись исполнить, при представлении Байотною, обыкновенные татарские обычаи, Асцелин, вопреки обычаю, наблюдаемому послами, не будучи призван к самому Байотною, принужден был передать папскую грамоту его секретарям, которые при помощи толмачей и монахов, перевели ее на татарский язык и представили Байотною. Байотной прочитав грамоту приказал отправить послов к великому хану, но они упорно отказались и от этого, под тем предлогом, что папа никогда не слыхал об имени хана и не приказывал им идти к нему, а послал их к первому татарскому войску, какое встретится. Тогда Байотной отправил грамоту к великому хану с своими послами и под предлогом, что надобно подождать ответа, удерживал монахов «в своем войске девять недель, унижая их до того, что считал недостойными никакого ответа»⁶⁷ и давая им такую скудную и плохую пищу, что они чуть не умерли с голода. Наконец послы решились, во что бы то ни стало, избавиться от татарского гостеприимства. Сделавшись благоразумнее, Асделин «пошел к одному знатному придворному советнику, просил его ходатайствовать за них у Байотноя и обещал этому советнику что-нибудь подарить, если он исполнит его просьбу. Поэтому советник, пошел к Байотною, начал заговаривать и просить его о монахах, и вследствие приказания его велел изготовить грамоту к папе, и, нарядя послов, кои долженствовали вести как сию, так и ханскую грамоты, испросил монахам дозволение ехать»⁶⁸. Грамота Байотноя к папе, посланная с Айбегом и Саргисом, которые отправились в Европу с Асцелином, была следующего, самого оскорбительного и грозного содержания: «Божественным расположением хана посылается слово Байотноево. Знай это папа: послы твои пришли и грамоту твою нам принесли. Послы твои говорили дерзкие слова; не знаем, ты ли велел им говорить так, или они говорили сами от себя. А в грамоте пишешь ты, что мы многих людей убиваем, истребляем и погубляем. Непреложная заповедь Божия и установление того, кто сохраняет лице всея земля, таковы: слышащий установление, да сидит на собственной земле, воде и отчине, и отдаст силу тому, кто сохраняет лице всея земли. Кто же, не внимая заповеди и установлению будет делать противное, да истребится и погибнет. Теперь посылаем мы вам это установление и эту заповедь. Если вы хотите сидеть на нашей земле, воде и отчине; то ты папа приходи к нам самолично и предстань пред того, кто сохраняет лице всея земли. Если же ты не послушаешь непреложной заповеди Божией, того, кто сохраняет лице всея земли, то мы не знаем, что из этого будет, Бог весть. Но прежде, нежели ты придешь, пришли послов возвестить нам: придешь ли ты, или нет, хочешь ли жить с нами согласно, или быть врагом? и на сие повеление пришли нам скорее ответ. Повеление это посылаем мы через руки Айбега и Саргиса»⁶⁹. О судьбе этих татарских послов, о том, достигли ли они папского города и если достигли, то как их там приняли, – ничего неизвестно⁷⁰. Не смотря на высокомерные и крайне оскорбительные требования монголов, папы не теряли надежды завязать с ними дружественные сношения и обратить их в христианскую веру. Постоянно приходившие с востока вести о христианстве среди монголов поддерживали эту надежду и побуждали к новым попыткам. 14 Декабря 1248 г. во время пребывания Людовика св. на острове Кипре, прибыли туда послы татарского хана и вручили французскому королю письмо от своего господина, по пмени Эркалтая. В этом письме, написанном высокопарным восточным слогом, татарский князь выражал желание заключить с королем союз. «Я прошу Бога – говорил он – чтобы Он дал победу войскам христианских королей и помог им восторжествовать над врагами креста.... Мы хотим, чтобы все христиане были свободны от рабства и дани, чтобы разрушенные церкви были восстановлены и чтобы они спокойно молились за наше царство... Киокай, царь земли, приказал, чтобы в законе Божьем не было различия между латинами и греками, армянами, несториянами и якобитами и всеми чтущими крест, ибо все они для нас одинаковы. И мы просим, чтобы царь не делал различия между ними, но да будет благоволение и милость его над всеми христианами⁷¹. В числе послов, принесших это письмо, были два христианина: Давид и Марк. Первого из них узнал находившийся при короле доминиканец Андрей де Лонжумель, который во время своего пребывания на востоке, по поручению папы, видел этого посла в татарском войске. Это несколько уверило короля в подлинности посольства. Зная уже вероятно об ответе Байотноя папе и о результатах Асцелинова посольства, едва лишь возвратившегося от татар, он не хотел было верить послам и готов был принять их за обманщиков. Еще более благоприятным образом подействовало на него вскоре полученное им письмо констабля Армении, который писал его к королю кипрскому и графу иониийскому, во время своего путешествия в татарскому хану. Это письмо во многом подтверждало показания послов и принесенного ими письма. В нем такими яркими чертами описано было христианство в татарии, его нужды и благоприятные отношения к нему хана, что благочестивому Людовику трудно было не увлечься. Так о стране Тангуть в письме говорилось: «это та земля, из которой пришли в Вифлеем на поклонение рожденному Господу Иисусу три царя... Жители этой страны суть христиане: я сам был в их церквах и видел И. Христа, повитого и трех царей, из которых один подносит золото, другой ливан, а третий смирну... (Они) имеют свои церкви, звонят в свои колокола и ударяют в доски, так что приходящие к господину их хану должны были сначала войти в церковь и приветствовать Господа Иисуса Христа, а потом уже придти и приветствовать господина их хана... Извещаю вас, что мы встречали в странах востока множество христиан и множество красивых церквей древних и прекрасно построенных, которые разрушили турки. Поэтому христиане той страны отправились к хану с жалобою. Хан принял их с великою честию, дал им свободу и запретил делать им какую бы то ни было обиду. Этим сарацины приведены были в большое смущение... Но эти христиане чувствуют великую нужду в проповедниках для своего наставления и знайте, что те, которым следует проповедывать, по моему мнению, достойное великого наказания. Знайте кроме того, что в Индии, которую обратил св. ап. Фома, есть некоторый царь христианин, который много терпел от своих соседей, королей сарацинских, пока не прибыли татары и он не сделался их вассалом⁷². Получив это письмо, Людовик начал распрашивать послов Еркалтая, как узнал их господин о прибытии на восток французского короля, откуда пришли татары и по какому побуждению, в каких странах они живут ныне, велико ли войско у хана, по какому случаю хан принял христианскую веру, давно ли и много ли других приняли вместе с ним крещение? Те же вопросы король делал и относительно Эркалтая. Спросил также и о том, почему Бахон (Байотной) худо принял папских послов, христианин ли султан Мосульский, из какой страны сами посланники и давно ли они христиане? – На все эти вопросы послы отвечали довольно удовлетворительно и правдоподобно. Они говорили, что о прибытии французского короля на восток хан узнал от султана Мосульского и что поэтому Эркалтай и послал их к нему с извещением, что татары в скором времени предполагают напасть на Калифа Багдадского и с просьбой напасть на Египет и таким образом лишить Египет всякой помощи. Ответив далее на вопросы о происхождении татар и об образе их жизни, послы прибавили, что хан Киокай (Гаюк), царствующий в настоящее время, сын христианки, дочери священника Иоанна, вследствие увещаний своей матери и епископа Малассии, принял крещение в день Богоявления с 18 принцами и многими чиновниками, между которыми есть еще впрочем много и таких, которые не крещены, что Эркалтай – христианин с давних пор и хотя не царской крови, но могуществен и находится на востоке Персии, а Бахон язычник находится в дружбе с сарацинами, а потому и принял худо папских послов; что султан Мусульекий – сын христианки, сердечно любит христиан, соблюдает их праздники и ничего не делает по закону Мухаммеда и если бы был благоприятный случай, то охотно сделался бы христианином. Что касается до нас самих – говорили далее послы – то мы из города, отстоящего от Мосула на два дня пути и христиане по рождению. Имя папы пыне славно между татарами, а Эркалтай намерен напасть на Калифа Багдадского и отмстить обиду, нанесенную ховарезмийцами Иисусу Христу⁷³. Все эти рассказы послов льстили самым любимейшим мыслям короля. Представившаяся возможность союза с татарами очень обрадовала как его, так и всех крестоносцев и подала большие надежды на успех крестового похода. В лагере не было иных речей, как только о пособиях, обещанных великим ханом или татарским императором; вожди и воины отовсюду стекались смотреть на послов Эркалтая, которого они считали одним «из первейших баронов Татарии»; послы татарские получили доступ ко двору Людовика и приглашены были к его столу; король сам лично проводил их для слушания богослужения в Никосийский собор, где весь народ был тронут их набожностию. Король решился воспользоваться этим случаем, чтобы завязать с татарами сношения, сделать их своими союзниками и обратить в латинство. 25 января 1249 г. татарские послы отправились назад в Татарию в сопровождении трех доминиканских монахов: Андрея Лонжумеля, Иоанна и Вильгельма, которым Людовик и легат папский вручили письма к великому хану Эркалтаю и ко всем татарам с увещаниями признать приматство римской церкви и авторитет папы и вступить в союз с латинянами. К этим письмам присоединены были великолепные подарки. Особенно хорош был алый шатер, на котором, по приказанию короля, изображено было благовещение Девы Марии, матери Божией со всеми другими предметами веры⁷⁴. Монахи, по известию Матвея парижского, знали сарацинаский язык и должны были наставлять и убеждать татар для уверования в Бога⁷⁵. Через два года послы возвратились и принесли с собой известия, которых все ждали с нетерпением, По их рассказам они отправились из Каира в Татарию через Антиохию и, совершая по 10 миль в депь, провели в пути целый год, пока наконец прибыли в местопребывание великого хана татарского. Миссионеры проходили через пустыни, где видели огромные груды человеческих костей, свидетельствовавшие о дикой воинственности варварского народа; они рассказывали дивные вещи о дворе императора монголов, о нравах и обычаях стран ими проходимых, о завоеваниях и законодательстве Чингиз-хана. Хана Гаюка, к которому они были посланы, не было ужe в живых, и монголы готовились к избранию нового хана. В 1251 г, избран был Менгу, младший сын Чингиз-хана, и миссионеры присутствовали при этом избрании. Им оказалось, что новый хан очень расположен к христианству, но между князьями его они не нашли никакого Эркалтая⁷⁶. Миссионеры утверждали, что в одной татарской орде они видели более восьми сот часовень, где прославляли истинного Бога⁷⁷. Основываясь на их донесении, король Людовик писал к папе, что многие татары приняли крещение в их обратилось бы еще более, если бы им проповедывали веру. Могущество халифа багдадского производит то, что у них очень мало епископов; поэтому следовало бы некоторых братьев миноритов и проповедников поставить во епископы и послать их туда, чтобы они могли посвящать в св. должности, совершать таинства, свойственная епископам и проч.⁷⁸ Вообще из показаний миссионеров, наполненных баснословными сказаниями, видно было впрочем, что христианство среда монголов было довольно сильно и что надежда на союз с ними для христиан не лишена была основания. Вследствие этого в 1253 г. снова посланы были в Татарию миссионеры французы: Вильгельм, Рубруквис ила Руисбрек и Варфоломей Крещенский с письмами от французского короля и папы к татарским князьям и с теми же поручениями, с какими отправлялись туда и прежние послы. Новые слухи об обращении великого хана в христианство обещали посольству несомненный успех. Говорили, что великий хан Менгу и некоторые из его знатных князей, – например Сартак, сын Батыя, командовавший войсками на западных границах монгольской империи, – приняли, уже крещение. Если верить известиям армянского монаха Гайтона, принадлежавшего к царствовавшему тогда армянскому дому и написавшего «Историю востока», то эти слухи были справедливы и имели истинное основание. Армянский царь Гайтон, дядя помянутого монаха, теснимый мухаммеданами и монголами и желая спасти от окончательного порабощения свое царство, возымел туже самую мысль, какую так лелеяли западные христиане, идейно – мысль обратить монголов в христианство, заключить с ними дружественный союз и обратить их силы на мухаммедан. Желая привести эту мысль в исполнение, Гайтон отправил к великому хану посла, по имени Синибадьда. Но так как этот посол возвратился, не достигнув при дворе великого хана никаких благоприятных для Армении и христианства результатов, то король сам решился отправиться ко двору великого хана, с целью лично убеждать его к принятию христианства и склонить на сторону своих планов. По известиям Гайтона, бывшего спутником своего дяди во время его путешествия и очевидцем его деяний, великий хан принял армянского царя с великою честью, внял его убеждениям, принял крещение с некоторыми из знатных своих князей из рук армянского епископа, бывшего при короле Гайтоне, и совершенно согласился с планами его относительно мухаммедан⁷⁹. Но это известие подвергается большому сомнению. Главным основанием этого сомнения служит то, что факт обращения хана в христианство не потвержден Рубруквисом и что латинское посольство встретило у хана самый холодный прием. Это обстоятельно действительно очень важно и почти совершенно непримиримо с известием об обращении хана Менту, которое поэтому должно быть объявлено ложным. Тем не мепее однако это известие послужило поводом к посольству Рубруквиса и сильно поддерживало в то время на западе надежды на его успех. Эти надежды должны были превратиться в уверенность, когда папа в 1254 г.⁸⁰ получил оффициальное от Саттаха (Сартака) посольство, подтвердившее слух о его обращении. Послы и письмо, принесенное ими, уведомляли папу о крещении Саттаха и о его готовности признать первенство римского первосвященника в быть союзником христиан. В сентябре того же года папа Иннокентий IV отвечал на это уведомление письмом, в котором в восторженных выражениях изъявлял свою радость, убеждал Сартака оставаться верным принятой вере и излагал учение о своем главенстве⁸¹. С кем отправлено было это посольство и было ли отправлено, неизвестно. Рубруквис в это время был уже в столице великого хана.

Но все эти надежды западного христианства опять должны были разрушиться. Миссионеры отправились в путь 7 мая 1253 г. через Костантинополь, Понт Евксинский и Крым. Их путешествие совершению потвердило прежние известия о процветании среди монголов несторианства и других восточных христианских сект, но в тоже время ясно показало, что монгольские государи неблагоприятно смотрят на латинян и предпочитают оставаться индеферентистами в деле религии, монголами, а не христианами. На пути своем они всюду встречали несториан и армян, видели, что эти христиане имеют множество храмов и исповедников и пользуются большим влиянием при дворах монгольских князей, но нигде не встречали особенной готовности принять латинство и признать римского папу своим господином. Повстречавшись с первым монгольским станом, они представились начальнику его Джагатаю, родственнику Нагая, который принял их сидя на постели и разговаривая с одной из своих жен. Дав знать ему о цели своего путешествия и получив от него обещание проводить их в стан Сартака, миссионеры стали было проповедывать ему о христианской вере; он не отвечал ни слова, а только сомнительно покачал головой и отпустил их. Получив проводника, они через крымский перешеек и великую пустыню (Ногайскую степень) отправились в лагерь Сартака, сына Батыева, расположенный на три дня пути по сию сторону Волги. Во время этого показавшегося им очень трудным путешествия они не упускали случая проповедывать монголам учение христово, но всякий раз без успеха, чему не мало способствовало их незнание монгольского языка. Переводчики или совершенно отказывались передавать христианскую проповедь своим соотечественникам, или вместо передачи ее, говорили совсем другое, в чем сам Рубруквис, познакомившись несколько с языком, неоднократно имел случай убедиться. Удостоверившись в недобросоветности переводчика, миссионеры начали, по возможности, действовать в таких случаях без его помощи, но не имели никакого успеха. Однажды им встретился один сарацин. Миссионеры тотчас же вступили с ним в состязание и начали излагать ему учение о Христе, о Его воплощении, воскресении из мертвых, о будущем суде и проч. Мухаммеданин повидимому убедился их доводами и когда спросили его, хочет ли он креститься, отвечал, что хочет. Но когда стали приготовляться в совершению таинства, то он вскочил на лошадь и ускакал, говоря, что хочет посоветоваться об этом с своей женой. На другой день он возвратился, говоря, что не смеет креститься, потому что, крестившись, нельзя уже пить кумыса. «Местные христиане – замечает Рубруквис – говорят, что всякий истинный христианин не должен пить этого напитка. Я никогда не разделял этого мнения, которое, будучи поддерживаемо русскими, много препятствует успехам веры»... Очевидно, что упомянутый сарацин не совершенно понял доводы миссионера и нисколько не был убежден его увещаниями. Он понял только, что от него требуют, чтобы он сделался христианином. Понимая христианство чисто внешним образом, он не согласился.

Прибыв в лагерь Сартака, мессионеры тотчас доложили о себе придворному чиновнику, который должен был принимать иноземцев и назывался Янна. Сартак имел блестящий двор: у него было шесть, а у его старшего сына две или три жены, и каждая имела большой дом и почти 200 кибиток. Через два дня по приезде миссионеров Сартак приказал им явиться к себе в полном христианско-богослужебном облачении, с письмами папы и богослужебными принадлежностями. Миссионеры охотно исполнили его желание и вошли в палатку хана в полном священническом облачении и с пением: «Salve Regina». Это, повидимому, доставило большое удовольствие Сартаку и его жене, сидевшей возле него. Хан с любопытством рассматривал библию и кресты и слушал объяснения Рубруквиса. Но после, когда любопытство его было удовлетворено, он вежливым образом старался спровадить посланников и заметил им, что дело, по которому они пришли, так важно, что он не может принять на себя его решение и потому пусть они обратятся к отцу ею, хану Батыю. Но как мало думал Сартак принимать христианскую веру, они могли уже заключить из того, что их убедительно предостерегали не называть Сартака христианином, потому что он не христианин, а монгол, «Это потому, – замечает Рубруквис, – что они имя христианина принимают за имя нации, и если между ними есть некоторые христиане, то они сохраняют имя монголов, считая его выше всех имен и нежелая называться татарами». «Несториане – продолжает Рубруквис – производят большой шум из пустяков. Они говорят, что Сартак христианин, что Менгу-хан и Кен-хав более благоволят к христианам, чем к другим народам, однако они на деле вовсе не христиане. Относительно Сартака я не знаю, верит ли он в Иисуса Христа или нет: все, что я знаю, состоит в том, что он не желает именоваться христианином, а напротив мне кажется, что он презирает христиан⁸². Кажется, впрочем, это презрение простиралось более на латинян, но не на других христиан. Сам же Рубруквис сообщает, что при дворе Сартака были также несторианские священники, которые звонили в свои доски и отправляли свои службы⁸³. У Батыя послы встретили прием еще более равнодушный. Они явились к хану в своей монашеской одежде, босиком, с непокрытыми головами: все собрание долго осматривало их с головы до ног. Хан сидел возле своей жены на возвышении, богато вызолоченном и похожем на постель. Тихо и важно посмотрев на них несколько времени, он велел им говорить. Потом они сели по приказанию проводника, но прежде, нежели высказали свою просьбу, помолились о душевном спасении хана. Услыхав, что дело идет о его обращении, он равнодушно улыбнулся, а бывшие тут придворные подняли громкий насмешливый хохот. Однакож Рубруквис не смутился, подал письмо короля французского и ответил на несколько вопросов об этом государе. После этого его с товарищами угощали кумысом и отпустили с не очень утешительным ответом, что только сам великий хан Менгу может решить это дело и что до его резиденции можно доехать в 4 месяца. Бедные монахи, которым давали такую скудную пищу, что они едва могли жить, первые пять недель шли с Батыем пешком по течению Волги; наконец снабдили их теплой одеждой и 16 октября отправили с проводниками далыпе к востоку. Во время этого пути послы часто встречались с несторианами, о которых Рубруквис говорит, что они хорошо знали язык народа, но в нравственном отношении стояли на самом низком уровне. Епископ города Сегинь (Синь-чан-фу. в области Шеньзи) едва только однажды в 50 лет объезжал свою епархию и при этом посвящал в священники всех детей мужеского пола, хотя бы они были еще в колыбели (?) Эти священники были очень невежественны и совершенно почти не знали сирийского языка, на котором у них совершается богослужение и читается св. Писание. Вообще они мало заботились о вере и богослужебных обрядах, если ненадеялись иметь от этого денежные выгоды, предавались ростовщичеству, самому любимому своему занятию, или вину, до которого были страстные охотники, и своею жизнию, во всех отношениям соблазнительною, не мало содействовали тому, что монголы мало по малу получили отвращение в христианству⁸⁴. 27 Декабря путешественники доехали наконец до широкой равнины, где находилось местопребывание великого хана. Проводнику их тотчас же отвели прекрасное жилище, а миссионерам такую тесную хижину, что они едва могли уместиться в ней. Чиновники сначала помучили их бесконечными распросами о цели их путешествия, а потом в первый день 1254 г. их позвали ко двору. Прежде всего их тщательно обыскали и предостерегли, чтобы они не дотрогивались до порога, а потом повели к хану. Распевая церковную песнь, монахи вошли в палатку. Хан сначала угостил их рисовым вином и во все время, пока они пили, играл с соколом, сидевшим у него на руках; потом, посмотрев на них долго и внимательно, велел им стать пред собою на колена и сказать свою просьбу, Тогда Рубруквис начал излагать цель своего посольства, говоря, что они собственно посланы были в Сартаку, будто бы принявшему, по слухам, христианскую веру, и потому явились в нему без подарков и не могут предложить ему ничего, кроме своих молитв за него, за его жену и детей: к этому он прибавил еще просьбу, чтобы им дозволено было жить в его земле и сообразно со своими обетами учить людей жить по закону Божию, пока лучшее время года не дозволит им возвратиться домой. «Как солнце – гордо отвечал на это Менгу – посылает свои лучи во все стороны, так и власть наша с Батыем простирается по всем странам мира и нам не надобно ни вашего золота, ни серебра». Послы не могли понять, что говорил он далыпе, дотому что их толмач, делавший слишком много чести кумысу, который подавали ему, не в состоянии был говорить, да и сам хан выражался так несвязно, что показался им тоже не трезвым. Окончив свою речь, он дал им знак удалиться и велел потом известить их, что из сострадания позволяет им остаться на два месяца при его дворе и велит снабжать их всем нужным. Живя при дворе великого хана, послы вскоре убедились, что он вовсе не думал о принятии христианской веры. Подобно прочим татарам, он был предан самому грубому суеверию и посещал храм, в котором садился на золотом ложе, а жрецы с пением окуривали его. Во время молитвы, жрецов и богомольцев так усердно угощали кумысом, что они выходили из храма пьяные. Не смотря однакож на явную преданность хана к языческим суевериям, армяне и несториане старались уверить папского посла в преданности хана к христианству. Один армянский монах, Сергий, говорил Рубруквису, что в праздник Богоявления великий хан намерен принять крещение. Рубруквис просил, чтобы ему позволили присутствовать при этом великом событии. Армянин обещал ему. В день праздника их действительно вместе с несторианскими священниками позвали во дворец; но здесь кроме обеда ничего не было, и они возвратились домой пристыженные и разочарованные. Несториане говорили даже, что хан уже крещен, но Рубруквис сказал им, что он не верит этому и что нужно сначала увидеть это, а потом уже говорить. Очевидно, чго хан играл лицемерную роль и, будучи суеверен и совершенно равнодушен ко всем религиям, не хотел оскорблять ни одной из них, хотел угодить всем и ко всем повидимому благоволил, так что представители каждой религии надеялись видеть его в скором времени исповедником своей веры. Видя вокруг себя постоянное соперничество миссионеров разных религий и исповеданий, споривших за обладание его совестию, Менгу назначил даже публичное состязание, в котором должны были принять участие латиняне, несториане, мухаммедане и язычники. По известию Рубруквиса, хан Менгу хотел таким образом узнать, на каких доказательствах основывается каждая из этих религий. На это состязание хан назначил посредниками трех своих секретарей (по одному из каждой религии – христианской, мухаммеданской и языческой). Сначала громогласно провозглашено было запрещение ругать и обижать друг друга и производить какое бы то ни было смятение, которое могло бы воспрепятствовать состязанию. Потом началось самое состязание. Рубруквис начал состязаться с язычниками и, по его словам, довел их до того, что они ничего не могли наконец возразить против его доводов. Несториане состязались с мухаммеданами, но с меньшим искусством. Результата не было никакого; никто не изъявил желания принять христианство, ни из язычников, ни из мухаммедан. По всей вероятности, вое остались при своих мнениях, несмотря на все усилия папского миссионера, который спорил долее всех. Через день после этого состязания, происходившего 13 мая 1254 г., Менгу, призвав миссионеров к себе, сказал им между прочим: «монголы веруют в единого Бога и чтут Его чистосердечно. Точно также, как Бог снабдил руку многими пальцами, Он вложил и разные мнения в человеческий дух: христианам дал Он Писание, но они не следуют Его учению, потому что там не написано, что должно клеветать друга на друга и за деньги уклоняться от пути справедливости. Нам Бог дал предсказателей; мы следуем их предписаниям и живем в мире». Разговаривая так, хан перешел вдруг к другому предмету и, выпив четыре раза, строго сказал: «я позволил вам остаться подолыпе при моем дворе; теперь моя воля такова, чтобы вы воротились в свою землю. У меня в голове два глаза, но у обоих одна точка зрения, и куда оборачивается один, туда же следует за ним и другой; вы пришли сюда через Батыево пребывание, через него же должны и воротиться назад». Потом хан велел выдать им деньги и платье на дорогу и хотел было вместе с ними отправить в Европу к Людовику своих собственных послов, но Рубруквис изобразил трудности пути в таком преувеличенном и страшном виде, что между воинственными монголами не нашлось ни одного охотника преодолеть эти трудности. Поэтому Менгу свое письмо к Людовику поручил передать самим миссионерам. Это письмо должно было совершенно рассеять ложные слухи об обращении великого хана и его князей в христианство и окончательно разрушить любимейшие мечты Людовика. Письмо это читается так: «повеление вечного Бога! Как на небе единый Бог, так и на земле должен быть один властелин: Чингиз-хан, сын Бога.... Эти два монаха пришли с вашей стороны к Саттаху, который, послал их к Батыю, а Батый сюда, потому что Менгу-хан есть великий король и император монголов..... Мы очень желали послать к вам своих посланников с вашими священниками; но они дали нам понять, что между вами и нами лежат многие опустошенные войною земли и живут нации очень воинственные, что дороги трудны и опасны, и выразили опасение, что наши посланники не в состоянии будут дойти до вас. Они сами взялись доставить письмо, содержащее в себе повеление наше королю Людовику. Таким образом мы посылаем тебе повеление Бога вечного и когда ты услышишь его и рассудишь повиноваться нам или не повиноваться, то пошли нам своих посланников, чтобы известпть нас, чего ты хочешь, мира или войны с нами.... А если ты презришь повеление Бога и не захочешь ни слушать Его, ни верить Ему, говоря, что твоя страна очень отдаленна, горы высоки и круты, а моря глубоки и велики и в надежде на это вздумаешь начать войну с нами для того, чтобы испытать, что мы можем сделать, то это (т. е. наше) всемогущество, которое трудное может сделать легким и приблизить отдаленное, покажет тебе, что мы можем сделать»⁸⁵. С этим письмом Рубруквис тотчас покинул двор великого хана и после трудного двухмесячного путешествия 16 октября 1254 г. добрался до Батыева стана. Ближайший путь во Францию отсюда лежал через Венгрию и Германию; но он, не зная, что Людовик возвратился уже из крестового похода, свернул к югу и через Грузию и Армению прибыл в Сирию. 15 августа 1255 г. он благополучно добрался до Триполи и отсюда послал свое донесение королю Людовику. Неизвестно, какое впечатление произвело принесенное миссионерами письмо на короля и на все западное христианство: может быть ему не придали особенного значения и его угрожающий тон сочли пустым хвастовством. Но вскоре западные христиане должны были убедиться, что угрозы эти не пустые фразы и что письмо монгольского завоевателя должно понимать в собственном смысле.

Царствование Менгу было для монголов одною из блистательнейших завоевательных эпох. В это время их завоевательные стремления достигли своего апогея: один из братьев великого хана Кублай завоевал Китай, другой брат Галагу простер свое оружие почти до Нила и Средиземного моря. Батыева орда также не оставалась в бездействии: Венгрия и Польша снова подверглись монгольскому нашествию. Но Европа приняла это нашествие уже гораздо серьезнее. Оставив всякие мечтания о союзе с татарами к об обращении их в латинство, папы ревностно занялись формированием сильного вооруженного сопротивления. Венгерский король, Бэла IV, писал к папе, что если не получит пособия, то вступит в союз с татарами, которые в залог прочности союза предлагали ему брак с монгольскою княжною и почетное место в своем войске. Папа Александр IV вооружился против этого союза самым энергическим образом. В своем письме к королю (от 14 октября 1259 г.) он резко упрекал его в недостатке мужества и надежды на Бога; говорил, что недостойно мужественного человека прибегать к столь постыдному средству для приобретения мира и что лучше умереть и потерять свое королевство, чем из временных видов отделяться от тела верных и соединяться с неверными⁸⁶. Вместе с тем папа обратился с письмами ко всем государям, прелатам и городским общинам, убеждая их соединиться против варгаров и подумать о средствах сделать им серьезный отпор⁸⁷. Созывали соборы во Франции, Англии, Италии, в Витербо 1261 г. в Риме, в Ламбети, в Равенве и проч.) для совещания об опасностях христианства, и о средствах для успешнейшего изгнания татар. Папа предписал совершать молебствия и крестные ходы, наказывать богохуления, ограничить роскошь стола и одежды. Чисто военные меры не были также оставлены в пренебрежении; монголы, опустошавшие Польшу и Венгрию, встретили дружное сопротивление и были разбиты и изгнаны. Опасность для Европы миновалась; но за то страх вскоре перешел к восточным палестинским христианам, со всех сторон окруженным врагами. Еще в 1253 г. на курултае было решено, чтобы Гулагу отправился для завоевания Персии и соседних с нею мухаммеданским государств. Армянский царь Гайтон на это решение имел не малое влияние. Считая монгольское владычество более благоприятным для христианства, чем владычество мухаммедан, он всячески старался вооружить первых на последних. С этою целью, как мы видели, он предпринимал нарочитое путешествие ко двору великого хана. Когда монгольское войско выступило в поход, он сопровождал его и потом присоединил к нему и свои войска. Гулагу, выступивший осенью 1253 г., направился через Самарканд к каспийскому морю, овладел прибрежными горными странами, заставил присягнуть себе иконийского султана Кей-Кобада, разрушил до основания все притоны последователей разбойничьей мухаммеданской секты так называемых ассасинов или измаэлитов и истребил всю зту секту чисто по-монгольски, приказав войскам резать всех ассасинов без исключения, не щадя даже грудных детей. Из Персии Гулагу хотел было двинуться на Костантинополь, но, по совету своего астронома Насыр ед-дипа, оставил это намерение и пошел против Багдадского халифа Аббасида, Мустагасима⁸⁸. В феврале 1258 г. монголы взяли Багдад приступом, город предали пламени, вырезали почти все население и самого халифа умертвили. Покорив Багдад, Гулагу двинулся в Сирию. Мосул сдался без сопротивления, а великолепный и богатый Алепо, попробовавший было сопротивляться, постигла почти такая же участь, как и Багдад. Испуганные его судьбою, Дамаск, Гемс и другие города покорились без сопротивления. Назначив наместников Сирии Кетбогу (Киту-Буга), Гулагу вернулся в восточную Персию (1260 г.) для прекращения возникших там междоусобий. Мухаммедане приведены были в ужас. Господство их в Сирии, Персии и других странах, казалось, окончательно должно было уничтожиться. Христиане, напротив, радовались успехам монголов. В церквах и над самым гробом И. Христа молились Богу о ниспослании победы монголам и о пособиях из Европы перестали было уже и думать⁸⁹. И действительно, монголы на первых порах покровительствовали христианам и смотрели на них, как на своих друзей. Но это доброе согласие продолжалось не долго. Вскоре ссора, произшедшая между немецкими крестоносцами и монголами дала другой оборот делам и открыла врагов в тех, которых считали союзниками. Несколько мухаммеданских деревен, плативших дань татарам, были разграблены и Кетбога послал требовать от христиан вознаграждения, в котором они отказали. Во время спора, возникшего по этому случаю, убит был племянник монгольского начальника. Вследствие этого Кетбога объявил войну христианам, разорил область сионскую и угрожал птолемаидской. При виде опустошенных полей, все приятные мечты христиан исчезли⁹⁰. Ясно было, что монголы вовсе не имели особенной склонности к христианству и особенной ненависти к мухаммеданам и если иногда позволяли себе подавать надежды христианам, или мухамеданам, то руководились при этом одними политическими расчетами. Пока они воевали с мухаммеданами, то ласкали христиан, но как скоро достигли своих целей, то оставили всякое пристрастие и не делали уже никакого различия между своими бывшими союзниками и неприятелями.

Но для западных христиан того времени это было вовсе неясно. О Гулагу также как и о его предшественниках, ходили слухи, что он христианин и покровительствует христианству преимущественно пред всеми другими религиями. И эти слухи имели основание. Гайтон утверждает, что Гулагу во все время своего правления чрезвычайно милостиво обращался с христианами и давал им почетные места в своей службе⁹¹. Такое благоприятное отношение Гулагу к христианам отчасти можно объяснить влиянием его матери, которая называлась Саркутанабеги и была христианка из рода кераитских царей, пресвитеров – Иоаннов и особенно влиянием его жены, также христианки, которая называлась Докун-Хатуною⁹². «Сия особа – говорит ДОсон – почтенная за добродетель и благочестие, овладев сердцем своего супруга, наполняла его воинский стан звоном колоколов и даже испросила у него позволение строить церкви и монастыри по всем его областям⁹³. Около 1260 г. к папе явился некто Иоаннес, вероятно обманщик несторианин, который называл себя послом Гулагу и извещал римского первосвященника, что этот хан, ревнуя о своем спасении, желает исповедывать веру христианскую, по учению католическому и евангельскому, которое исповедует и проповедует св. римская церковь; желает возродиться св. крещением, присоединиться к обществу христиан и получить христианское имя. Мнимый посол от лица хана просил, чтобы папа послал в нему мужей искусных, сведущих и способных наставить его в истинах христианской религии и посредством крещения присоединить к обществу верующих во Христа. Папа писал по этому случаю письмо к Гулагу, в котором выражал свою великую радость и благодарность к Богу за его обращение, увещевал его немедленно привести в исполнение свое благородное намерение и обещал ему помощь запада в борьбе против мухаммедан; за подробнейшими же наставлениями касательно христианской веры рекомендовал ему обратиться к иерусалимскому патриарху⁹⁴. Блюмгардт заподозревает самое существование вышеупомянутого Иоаннеса, вызвавшего своими рассказами письмо папы, и считает этот повод совершенною выдумкою. «Нельзя здесь – говорит он – воздержаться от догадки, что это было нечто иное, как благочестивая ложь, которую римский престол по собственным побуждениям употребил для того, чтобы найти открытый доступ в новообразовавшееся монгольское царство»⁹⁵. Но такая подозрительность едвали не излишня. Доступ в это царство папским послам никогда не был загражден и прибегать к такому средству для получения его не было никакой нужды. Обманы несторианских монахов были в то время нередки и в этом случае, если в чем виноват римский престол, то разве только в излишнем легковерии, впрочем очень извинительном, потому что дело шло о вещах столь вероятных. Представлять дело так, как представляет его Блюмгардт, нельзя уже потому, что вскоре действительно отношения Гулагу и всех монголов к мухаммеданам и христианам изменились, и то, чего не могли сделать настойчивые и строго-рассчитанные домогательства пап и папских миссионеров, сделало случайное стечение обстоятельств, благоприятных для мухаммедан. Вскоре страх, внушенный мухаммеданам монголами, прошел и из побежденных они вдруг оказались победителями и опасными врагами последних. Едва Гулагу удалился из Сирии, как сюда вступил Кудуз, один из мамелюкских султанов Египта, и одним сражением отнял ее у монголов. На Тивериадской равнине произошло жестокое сражение: Кетбога был убит, войско монголов было разбито наголову и Кудуз гнал его до самого Евфрата. Эта неудача показала монголам, что они вовсе не так сильны, чтобы не нуждаться совершенно в посторонней помощи и союзе для выполнения своих завоевательных планов. Ко внешним поражениям присоединились еще внутренние междоусобия, которые начали ослаблять их чувствительно для них самих. Вспыхнула распря между Гулагу и сыном Батыя, Берке. Бибарс, преемник Кудуза, искусно воспользовался этою распрею, чтобы истребить монголов самими же монголами. Приняв на службу нескольких из монголов Берке и щедро награждая их, он не только привлек к себе целые массы их соплеменников, но и выведывал все, что делалось в Кипчаке. Узнав, что Берке имеет при дворе многих мухаммедан и сам склонен к принятию мухаммеданства, он отправил к нему посольство и сам получил в ответ такое же посольство. Послы Берке были щедро наделены подарками и отправились домой в сопровождении нового посольства⁹⁶ . Эти сношения мухаммедан с ханом кипчатской орды поддерживали вражду между этим последним и Гулагу, разделяли силы Гулагу и отнимали у него возможность прочно утвердиться в новозавоеванных странах. При таких обстоятельствах монголы естественно должны были менее высокомерно отнестись к христианам, которые были злейшими врагами мухаммедан и давно уже предлагали союз. При конце своей жизни Гулагу вошел в сношения с византийским императором, Михаилом Палеологом, который решился для упрочения союза выдать за него свою побочную дочь, Марию. За смертию Гулагу этот брак впрочем не состоялся и царевна вышла замуж за его преемника, Абаку. Поэтому нет ничего невероятного, что Гулагу каким-нибудь образом выразил готовность вступить в союз с западными христианами и нет ничего удивительного, что папа поверил известию, сообщенному ему Иоаннесом.

Вообще со времени Гулагу и Кублая политика монголов по отношению к христианам заметно изменяется. С этого времени не встречается уже таких высокомерных ответов панским послам, каковы ответы Гайка и Менту. Монголы не только перестают угрожать, но и начинают заискивать у христиан, посылают к папе посольства, изъявляют желание принять христианство и происходит странное явление: монголы являются проповедниками крестового похода против мухаммедан. Благодаря этому обстоятельству, время с 60-х годов XIII стол. до половины XIV было самою блестящею эпохою латинской пропаганды между монголами. Толпы францисканских и доминиканских монахов наполнили восток и вступили там в борьбу с несторианством и мухаммеданством. Им удалось ослабить первых, но пред последними они не выдержали. Политические расчеты заставили монгольских государей склониться на сторону мухаммедан, которые были гораздо многочисленное и менее требовательны. Если бы папские миссионеры сумели убедить этих государей в превоходстве христианского учения и составить значительную партию между их подданными; то очень вероятно, что христианство одержало бы победу и монгольские государи последовали бы внушениям христианской совести, а не политических расчетов; но этого не случилось. Латинская миссия этого времени так была пропитана политическими и национальными тенденциями и папскими притязаниями, что государи эти на принятие христиаства не могли смотреть иначе, как на политическую меру. Латинские миссионеры обещали за принятие христианства не вечное блаженство, а союз западных государей и помощь могущественного римского первосвященника в борьбе с внешними врагами. Поэтому монголы всякий раз, как нуждались в помощи запада, обещали папе принять крещение, просили наставления и проч., но как скоро нужда миновалась, они отлагали под разными предлогами исполнение своих обещаний. Вообще, во всех действиях тогдашней латинской миссии истинно миссионерского и христианского было очень мало, вместо чего выступали на первый план политические и властолюбивые цели. Истинно миссионерские средства – проповедь и увещания занимали едва заметное место: все внимание обращено было на ханов и их вельмож; простой же народ оставался лишенным почти всяких забот со стороны миссионеров. Если же иногда латинские миссионеры позволяли себе спуститься из высшего круга в более низкие слои, то главным образом простирали свои действия на несторианских христиан; язычники же и мухаммедане могли быть покойны. Латинские монахи полагали, что еретики более нуждаются в их проповеди, чем язычники: строить на чужом основании всегда было в их обычае и им казалось, что гораздо легче обратить в латинство еретиков, чем язычников или мухаммедан. Мысль об обращении монголов насильственным образом была господствовавшею; она руководила латинскими миссионерами во всех их действиях и определяла образ их пропаганды. Обращая главное и почти исключительное внимание на ханов, латиняне делали не что иное, как старались осуществить эту мысль. При помощи ханской неограниченной власти они надеялись обратить в латинство и всех их подданных или, по крайней мере, истребить тех, которые не захотят покориться. В способах их убеждения, обращенного в ханам, сквозит та же мысль: ханов не убеждают много, а хотят вынудить у них согласие на принятие латинства обещанием помощи в трудных обстоятельствах.

Местом миссионерских операций папского престола в это время было по преимуществу монголо-персидское царство, где царствовали преемники Гулагу и где постоянная борьба с мухаммеданами заставляла монголов искать союза с христианами. Находясь в тылу мухаммедан, монголы персидские казались для пап самыми драгоценными союзниками во время крестоносных предприятий и потому они употребляли для обращения их самые энергические усилия. Восточные, китайские монголы были также предметом папских притязаний, но их отдаленность от театра крестовых походов и вообще от запада была причиною того, что папы об обращении их старались менее энергичной и что с упадком власти великих ханов эти старания почти совершенно прекратились. Впрочем латинская миссия между восточными татарами едвали не выиграла от этого. Отсутствие папских интриг и притязаний или, по крайней мере, более слабое их развитие были причиною того, что латинская пропаганда шла здесь, благодаря ревности некоторых миссионеров, гораздо успешнее, чем в Персии. Мы сначала обратим внимание на латинские миссия среда татар западных, а потом перейдем в восточным.

Гулагу умер в 1265 г. и ему наследовал сын его Абака, который имел еще более причин искать союза с христианами. К этому его располагали как политические расчеты, так и родственные связи с христианами. Женившись на дочери византийского императора Михаила Палеолога, Марии⁹⁸, он естественно должен был подчиниться отчасти христианскому влиянию и смотреть на христиан, как на своих естественных союзников и тем более желать этого союза, что Бибарс стал теснить его еще более⁹⁹. В 1267 г. он отправил к папе послов с письмами, в которых просил помощи против мухаммедан и давал понять, что готов принять христианство¹⁰⁰. Папа Климент IV торжественно принял монгольских посланников и обещал им скорое истребление мухаммедан. В своем ответном письме папа сначала упрекает хана за то, что он составил свое письмо на монгольском, а не на латинском языке, как делают другие, потом выражает, слишком рано впрочем, свою великую благодарность к Богу за то, что он открыл хану глаза и внушил ему готовность смиренно почтить истинного Бога и Его единородного Сына, Иисуса Христа. «Вот уже – прибавлял папа – короли Франции и Наварры с толпами своих рыцарей и баронов и бесчисленным войском, приняв крест для освобождения св. земли, мужественно приготовились выступить против врагов креста и веры, чтобы совершенно уничтожить могущество и даже имя сарацинской секты... Итак стой твердо, великий государь, в своем спасительном намерении, но уповай при этом на Бога. И, если ты верно Ему будешь служить, то трон твой утвердится и возвысится разнообразным образом, ибо Ему принадлежит царство; в Его руке сердца всех царей: Он кого хочет унижает и кого хочет возвышает»¹⁰¹. С кем послано было это письмо – неизвестно, но достоверно, что великолепные обещания, заключенные в нем, не были исполнены и татарский хан по прежнему должен был выдерживать натиск мухаммедан одними собственными силами. Между тем Бибарс делал все большие и большие успехи и постоянно усиливался. В 1274 г. прибыло на запад новое посольство от Абаки, состоящее из 16 татар¹⁰². В то время происходил второй лионский собор и папа Григорий X был в Лионе. Сюда-то 14 июля прибыли татарские послы. Здесь они вручили папе письмо хана и предлагали союз против мухаммедан. Это предложение было как нельзя более кстати, потому что и самый собор был созван главным образом для привлечения всей христианской Европы и участию в новом крестовом походе против мухаммедан. Поэтому татарские послы привлекли к себе самое живое внимание всего этого великолепного собрания, на котором присутствовало более 1000 епископов и архиепископов, посланники императоров восточного и западного, короля французского, короля кипрского и всех государей, царствовавших в Европе. Трое из этих татарских послов приняли крещение из рук Петра, епископа остийского и христиане, бывшие свидетелями совершения этого таинства, видели в этом верный залог будущего успеха крестоносного предприятия. «Удивляясь могуществу Божию – говорит Мишо – избравшему орудие своих намерений в странах неведомых, – толпа верных взирала на преводителя татарских орд, как на нового Кира, которому Провидение предоставило разрушить Вавилон и освободить Иерусалим. Собор лионский в своем последнем заседании определил предпринять новый крестовый поход»¹⁰³. Это определение было вместе и ответом на предложения татарских послов. Папа отпустил их с письмом к Абаке, в котором¹⁰⁴ обещался в скором времени послать к нему послов. Но дух крестовых походов в это время начал уже падать. «Зрелище собора, решения и увещания папы и прелатов не могли пробудить восторга христиан, который, говоря выражением св. Писания, был не более, как дымящийся остаток полотна»¹⁰⁵. Григорий X при всех своих стараниях ничего не мог сделать для вооружения Европы и умер, не успев исполнить обещаний, которые делал восточным христианам и татарам. Между тем монгольский хан не оставлял своих настоятельных требований помощи против сарацин, так как возрастающая сила их грозила сделаться очень опасною для его царства. Бибарс продолжал свои завоевания и каждый день приносил известия о его новых победах. В 1275 г., вероятно, тотчас после возвращения монгольских послов с лионского собора, он начал войну с Абакою и вел ее с постояным успехом до самой своей смерти (1277 г.). Устрашенный Абака не задолго до этого события послал в Европу новых послов, которые в 1276 г. явились в папе Иоанну XXI и в королю французскому Филиппу Красивому, который принял тогда крест. Послы обещали Филиппу помощь татар и союз могущественного монгольского хана, если король захочет идти в Сирию против сарацин. Но во Франции усомнились в подлинности посольства Абаки и заподозрили послов его в шпионстве, так как между ними не было ни одного татарина и все посольство состояло из Грузин. Но папа принял это посольство довольно серьезно, хотя и не успел за смертию сделать надлежащих распоряжений. В письме, принесенном послами, Абака, вероятно, чтобы придать более веса своему союзу, извещал папу, что великий хан Кублай, могущественный дядя его, Абаки, принял уже крещение и желает, чтобы с запада прислали к нему христианских учителей, для научения всего его народа христианской вере и приготовления к крещению¹⁰⁶. Преемник Иоанна XXI, папа Николай III, принялся за это дело самым энергическим образом. Пятеро миноритов: Герард де-Прато, Антоний де-Парма, Иоанн де Сав-Агата, Андрей флорентийский и Андрей аретийский получили повеление отправиться в Татарию вместе с татарскими послами для евангельской проповеди и снабжены были большими полномочиями, привилегиями, инструкциями и письмами в Абаке и Кублаю. В письме к Абаке¹⁰⁷ папа выражал свою радость о его готовности принять христианскую веру, обещал ему скорую помощь в борьбе его против сарацин, рекомендовал ему чтить своих посланников, слушать их наставления, принять из их рук крещение и дать им свободный и. безопасный пропуск во двору Кублая. При этом папа не преминул сообщить хану о своем приматстве и высоком достоинстве своего сана и проч.¹⁰⁸ В своей инструкции миссионерам папа также строго наказал, чтобы они паче всего внушали татарам повиновение апостольскому престолу и особенно позаботились бы о воссоединении с римскою церковию еретиков¹⁰⁹. В следующем (1278) году миссионеры отправились к месту своего назначения, но никаких известий о их судьбе и миссионерской деятельности не сохранилось. Некоторые догадываются, что эта деятельность была успешна¹¹⁰, но без достаточных оснований. Письмо папы к некоему Филиппу, послужившее поводом для этой догадки, говорит об обращениях среди монголов, соседственных с Венгрией и об учреждении для новообращенных, так же как и для старых католиков, нового епископства; о монголах же персидских и китайских, к которым отправлены были вышеупомянутые миссионеры, не сказано ни слова. Но если и справедливо, что Филипп поставлен был в епископа для монголов, обязанных своим обращением деятельности этих миссионеров, то о деятельности и успехах новопоставленного епископа вовсе ничего неизвестно¹¹¹. Гораздо вероятнее, что эти миссионеры не имели никакого успеха, или очень мало. В противном случае латиняне, всегда любившие трубить о своих успехах, не допустили бы остаться в неизвестности столь благоприятному для них факту. Неопытность и недостаток подготовки миссионеров, неискренность и малая расположенность к христианству монгольского хана, который выражал свою готовность сделаться христианином главным образом из политических расчетов, делали успех для евангельской проповеди почти невероятным. Как бы то ни было, не смотря на все свои старания. Абака не дождался помощи со стороны запада и умер, побежденный мухаммеданами (1282 г.), которые при преемнике Бибарса, Калавуне одержали над персидскими монголами в 1281 г. блистательную победу, победу тем более славную, что над неприятельским войском начальствовал один из первых князей дома Чингиз-хана, брат Абаки, Менгу-Тимур¹¹².

Преемник Абаки, другой брат его Тантдор, (или Тегудар), также сначала благоприятно относился к делу распространения христианства в своем царстве, но потом сделался жестоким преследователем христиан. В своей юности он сам принял крещение и христианское имя Николая и потому в начале своего правления относился к христианам, особенно к несторианам, очень покровительственно. Он построил для них в Сирии и Месопотамии многие церкви и монастыри и освободил их епископов и монахов от всяких податей. Христиане других исповеданий также не были обижаемы. Но желание удержаться на престоле против претендентов, сыновей Абаки, заставило его изменить политику своих предшественников и обратиться за помощию не к христианам, большая часть которых была на стороне его противника Аргона, но к мухаммеданам. Он вошел в переговоры с египетским султаном, заключил с ним союз и принял мухаммеданство с пменем Ахмеда. Сделавшись мухаммеданином, он начал преследовать христиан самым жестоким образом. Их церкви были разрушены, а священники преданы смерти. Латинские летописи указывают несколько имен францисканских монахов, которые в это время потерпели от мухаммедан мученическую смерть¹¹³. Таковы: Антоний, пострадавший в Салмасаре в Персии, Альдобрандин флорентийский, Конрад, Вуазедь и др. из числа тех, которые посланы были в Татарию генералом ордена францискан, Бонаграсом, около 60-х годов XIII стол. и о деятельности которых ничего неизвестно. Но последствия показали, что такой образ действия далеко не популярен. Народ, среди которого было значительное количество христиан и еще болыпе склонных к принятию христианства, взволновался и Аргон, решившись воспользоваться таким настроением народа, открыто объявил себя против дяди и начал с ним войну. Первые неудачи едва не погубили его. Новая вооруженная стычка решила дело в пользу Аргона. Тангадор был убит в сражении и Аргон взошел на ханский престол в 1284 г. Аргон, по единогласному свидетельству всех его историков, был искренно предан христианству и ненавидел мухаммедан. Вступив на престол и получив утверждение в ханском достоинстве от великого хана Кублая, он немедленно принялся за излечение ран, нанесенных христианам его предшественником; снова собрал рассеянных гонением христиан, возобновил их разрушенные церкви и начал энергически приготовляться в войне с мухаммеданами. Для обеспечения своего успеха, он вступил в союз с царями Грузии и Армении и начал хлопотать о союзе с западными христианами. В 1285 г. прибыли в Рим к папе Гонорию IV послы¹¹⁴ от Аргона с письмом и поручением заключить с западными христианами союз и возбудить их к войне с мухаммеданами. Письмо Аргона к папе, краткое и простое, чуждое всякой искуственности, далеко уже не походило на те грубо-высокомерные письма, которые получали папа и Людовик IX от Байотноя и Менгу-хана. Из этого письма ясно было, как резко изменился характер отношений монголов к западу в такой краткий промежуток времени. Письмо начиналось «во имя И. Христа» и в нем не было уже никаких требований повиновения и угроз. Хан заявлял о своей чрезвычайной благорасположенности к христианству, о своей вражде с мухаммеданами и убеждал папу, короля французского в императора германского ускорить открытием неприязненных действий против общих врагов¹¹⁵. Впрочем это письмо и старания послов Аргона не увенчались никаким благоприятным результатом; по крайней мере об этом ничего неизвестно. Состояние большей части европейских государстве в то время было так смутно, что папа и христианские государи не могли обратить на это дело всего своего внимания. Если папа что-нибудь отвечал послам, то, без сомнения, отвечал так же, как и всегда, т. е. увещевал скорее принять крещение, внушал уважение и повиновение своей особе и обещал свое могущественное покровительство и т. п.

Но Аргон не удовольствовался этим и, подобно своему отцу Абаке, начал настоятельно хлопотать о возбуждении запада к крестовому походу против мухаммедан. Три года спустя, в 1288 г. он послал в Рим к папе Николаю IV новое посольство, состоявшее из четырех лиц, между коими был един несторианский епископ Барсума. Послы убеждали папу возбудить в Европе новый крестовый поход, просили себе от имени хана миссионеров и самыми яркими красками изображали цветущее состояние христианства в Татарии. По их рассказам, христианство в царстве Аргона было в самом цветущем состоянии. Сам Аргон был решительным последователем христианского учения; обе супруги его: Элегага и Туктана приняли уже крещение; многие из первостепенных вельмож также – частию христиане, частию склонны к принятию его. К этому послы присовокупляли, что и великий хан Кублай очень расположен к христианству и желает, чтобы к нему посланы были миссионеры. Папа чрезвычайно обрадовался столь благоприятному для латинства состоянию дел в Татарии и решился воспользоваться им как можно полнее. Отпуская послов хана в их отечество, он снабдил их письмами к Аргону, его супругам и некоторым из его придворных¹¹⁶. В этих письмах он отечески увещевал их быть твердыми и постоянными в своих убеждениях и намерениях и всеми силами покровительствовать западным миссионерам при отправлении ими своих обязанностей. Известия, принесенные татарскими послами, вскоре подтверждены были самими римскими миссионерами, которые, после 10-летнего своего, отсутствия, возвратились в это время в Рим, чтобы отдать своим начальникам отчет о своих действиях. По их рассказам, христианство в царстве Аргона открыто исповедывалось как в хижинах бедного народа, так и в ханских палатах; хан Аргон, хотя еще не крещен, но только потому, что желает принять крещение в самом Иерусалиме, по окончании крестового похода; францискане и домяникане, рассеявшиеся по всему его царству, свободно исполняют свою миссию и с каждым годом делают все болыпие и большие успехи. Главою этих миссионеров в царстве Аргона был в то время францисканец Иоанн де Монте-Корвино, превосходивший всех своим умом, благочестием и неусыпною ревностию. Родившись в 1247 г. в одном из городов Апулии, по имени Mons Corvinus, он с самой ранней юности посвятил свою жизнь служению церкви и до своего отправления в Татарию исполнял разные должности в итальянских монастырях. Отправленный генералом францискан, Бонаграсом в качестве миссионера в Татарию, он своими талантами и своим искусством сумел дать латинству в этой стране значительное преимущество пред всеми другими исповеданиями. Хотя о его миссионерской деятельности в это время не сохранилось никаких известий, но, принимая во внимание его последующую деятельность в восточной Монголии, состояние латинства в Персии до него и после него, можно с достоверностию полагать, что цветущее состояние латинской миссии в Персии при Аргоне зависело едвали не от личности Монте-Корвино. Папа Николай знал его как искуснейшего миссионера и потому вызвал его в Рим для советов и для разузнания положения христианства между татарами в видах предпринятия новых мер. Получив от миссионеров нужные сведения, папа отпустил их обратно с письмами к Кублаю, Аргону, женам Аргона и некоторым придворным князьям, напр. Байду, бывшему впоследствии одним из преемником Аргона. Иоанн де Монте-Корвино, вероятно, по своему же желанию, получил при этом новое назначение: он должен был отправиться не на прежнее место своей деятельности, в Персию, а в Китай, ко двору великого хана Кублая. О его деятельности при дворе Кублая мы будем говорить впоследствии. В письме к Аргону папа увещевал его принять крещение не медля и не отлагая до окончания войны с сарацинами и освобождения Иерусалима. «Наш возлюбленный сын Иоанн, – писал папа – явившись пред нашим апостольским престолом, рассказал нам, в какой любви содержишь ты нас и римскую церковь и как ты удостоиваешь своего благоволения и другие христианские общества. Он рассказал нам также много о разнообразных благодеяниях, какие ты оказывал ему и его сотрудникам в деле Господнем до сих пор, как дружественно и благоволительно ты относился к тем из твоих подданных, которые приняли веру во Христа, и как ты стараешься все более и более споспешествовать им на пути спасения. Такие известия высоко обрадовали наше сердце и мы теперь еще более от всей души желаем твоего собственного спасения. Как наследник князя апостолов и недостойный наместник Христа, мы чувствуем себя обязанными просить тебя содействовать тому, чтобы и те из твоих подданных, которые находятся еще на пути заблуждения, возвратились от него и приступили к истинной вере. Эта вера уничтожает всякую вину, своими лучами освобождает сердце от тумана заблуждения, она есть основание всех добродетелей, она – ясная звезда, которая освещает жизнь и за которой следует день господства. Мы также прилежно убеждаем ваше царское величество, хорошенько подумав, как не верна и случайна жизнь человека и как внезапно и скоро может к каждому прийти час смерти, ради собственного спасения, споспешествования своей веры и славы Божией, принять таинство св. крещения, чтобы таким образом получить возможность при исходе из жизни избавиться от врат смерти и войти в царство вечного блаженства¹¹⁷. Действительно надежда Аргона увидеть освобождение Иерусалима была чистою химерою, потому-что в то время христианское владычество в Палестине отживало уже свои последние дни, а настроение христианской Европы было таково, что никакие усилия папы не могли возбудить здесь прежнего восторга крестовых походов. Пред концом своей жизни, около 1299 г. Аргон вновь отправил к папе послов, из рассказов которых видно, что латинская пропаганда в Персии все еще продолжала делать значительные успехи. Ханши: Датавихатунь и Анихонаминь были наставлены в христианской вере; один из сыповей хана, Карбаганда принял крещение с именем Николая; из вельмож исповедывали христианскую веру: Иоанн де-Бонестра и Ксант – телохранители хана и Суфриддин, его медик. Кроме того было много таких, которые готовы были принять крещение. Послы настоятельно убеждали папу предпринять крестовый поход для освобождения Иерусалима, уничтожения мухаммедан и вообще для поддержания на востоке христианского владычества, которое готово было окончательно уничтожиться. Папа послал к Аргону двоих францискан: Вильгельма де-Херио и Матвея с письмом, в котором извещал хана, что король Англии, Эдуард собрал уже могущественное крестоносное войско, чтобы изгнать сарацин из св. земли, приглашал монгольского хана к участию в священной войне и вновь увещевал его пред этим походом принять из рук латинских священников крещение. При этом папа указал Аргону на его же сына Николая и жен его, которые не медлили подобно ему и приняли уже крещение¹¹⁸. Вместе с тем папа писал и к Кассиану, второму сыну Аргона, увещевая его последовать примеру своего брата и принять крещение; писал и в Николаю и к жене Аргона Анихонамини, увещевая их позаботиться об обращении колеблющихся своих родственников и всячески помогать миссионерам в их трудах для распространения христианства¹¹⁹. Обнадежив Аргона на счет крестового похода, папа Николай IV имел намерение серьезно выполнить свои обещания. Палестинские владения христиан никогда так не нуждались в помощи, как в это время. Египетский султан осаждал уже последний город христианский, Птолемаиду, и вскоре взял ее и разрушил. Папа ко всем государям разослал свои буллы, где оплакивал в трогательнейших выражениях последние несчастия христиан и обещал отпущение грехов на сто дней даже тем, кто будет присутствовать при поучениях проповедников крестового похода. Но все его усилия разбились о холодность западных христиан. Английский король Эдуард, о котором писал папа в Аргону, мало был расположен к выполнению своих обещаний. Современные обстоятельствам того времени летописи повествуют, что Николай IV не мог вынести такого равнодушия христиан и умер с отчаяния – 12 апреля 1292 г. По смерти его, конклав не мог согласиться в выборе ему преемника и римский престол оставался праздным в течение 27 месяцев. Во время этого длинного промежутка (с апреля 1292, г. до июля 1294 г.) дело о крестовом походе было почти совершенно забыто¹²⁰. Впрочем, если бы старания папы и увенчались успехом, то Аргону все-таки не привелось бы воспользоваться плодами этих стараний: он умер в 1291 г.

Со смертию этого государя, латинская пропаганда в Персии начала заметно падать, чего и следовало ожидать при том методе, которому следовали латинские миссионеры во время своей проповеди. Этот метод не заключал в себе почти ничего такого, что могло бы поручиться за прочное насаждение христианства, а напротив имел в себе много такого, что обещало латинской проповеди успех самый эфимерный. Во первых, главное внимание латинских миссионеров было направлено на ханов; масса же народа оставалось в пренебрежении. Поэтому существование латинства в татарии зависело единственно почти от благоволения властителей, и все труды миссионеров необходимо должны были пропасть, как скоро на ханский престол вступил бы человек другого образа мыслей. Во-вторых, латинские миссионеры, убеждая ханов принять миссионерство, обращалась главным образом не к религиозному их чувству, а к их политическому благоразумию, предлагая им союз христиан и обещая, при помощи могущественных западных государей и могущественнейшего из них – папы, верные победы над врагами. Вследствие этого, пока политическое благоразумие внушало монгольским ханам обращаться за помощию к западу, они покровительствовали латинским миссионерам и выражали иногда притворное желание принять христианскую веру, но как скоро им представлялось более выгодным быть в союзе с мухаммеданами, то начинали гнать христиан и покровительствовать мухаммеданам. Во время крестовых походов имя франков было славно на востоке и стремление запада к порабощению востока внушало восточным народам серьезные опасения. Монголы смотрели на запад также с уважением и даже с некоторым страхом; считали западных государей гораздо более сильными, чем государей мухаммедаиских и союз с ними гораздо выгоднейшим, чем с кем-либо иным. Притом же союз этот был совершенно естествен и строго вытекал из политического состояния тогдашнего мира. Но когда в конце XIII в. владычество франков в Азии совершенно пало и христиане, преследуемые постоянными неудачами, навсегда удалились из Сирии, высокое мнение монголов о могуществе западных государей также значительно понизилось и монголы менее стали верить в пользу союза с христианами. Притом же ненависть между монголами и мухаммеданами, происшедшая вследствие завоевательных стремлений первых и самозащищения последних, с течением времени улеглась и поводов к враждебным действиям против мухаммедан, и следовательно к союзу с их врагами – христианами, стало гораздо меныпе у монголов. Таким образом с конца XIII в. политическое благоразумие должно было внушать монгольским государям, что в интересах собственной безопасности и спокойствия им нужно жить в мире с своими соседями и что не следует надеяться на союз с отдаленными государями, что нужно покровительствовать мухаммеданам и преследовать их врагов. – Далее латинские миссионеры проповедывали не столько веру в И. Христа, сколько внушали повиновение римскому первосвященнику, чем оскорбляли национальную гордость монголов. Покровительствовать притязаниям этого гордого римского владыки монголы могли только в крайней нужде, а как скоро эта нужда миновалась, латинские миссионеры должны были мало по малу лишиться этого покровительства.

Аргон умер среди грозных приготовлений к войне с мухаммеданами (1291 г.). Эти приготовления до того встревожили его неприятелей, чго последователи Мухаммеда включили смерть монгольского повелителя в число чудес, совершенных Богом в пользу исламизма¹²¹. Действительно, смерть Аргона была столько же благоприятна для мухаммеданства, сколько неблагоприятна для христианства, а особенно для латинства. Брат и преемник Аргона Кацейту (Гайхату), предайный чувственности, вовсе не заботился о религиозных и политических делах своего царства и дозволял свободно усиливаться мухаммедавской партии. Но наконец его необузданное сластолюбие и жестокость сделали его предметом всеобщей ненависти подданных, и после пяти-летнего своего правления он был убит в 1295 г. Преемником ему был избран внук Гулагу Байду, которого все историки того времени хвалят за человеколюбие и справедливость¹²². Если справедлива догадка Мосгейма, что письмо папы Николая IV, адресованное «Caidono principi tartarorum¹²³, относится к Байду¹²⁴, то еще в 1288 г. этот князь был решительно на стороне христианства. И действительно, его правление обещало христианам сильное покровительство. Он снова дал своим христианским подданным ту же свободу в деле религии, которою они пользовались при Аргоне, и явно предпочитал христиан при назначении чиновников на государственные должности, хотя, из боязни пред мухаммеданской партией, которая постоянно усиливалась, и не так решительно, как Аргон. Однако эта склонность Байду к христианству не укрылась от мухаммедан, и они составили против пего заговор. Байду был убит, а сын Аргона Газан, бывший наместником Хорасана, возведен на ханский престол (в 1296 г.) с условием принять мухаммеданскую веру и возвести ее на степень господствующей религии. На первых порах Газан усердно исполнял эти условия. Он вместе с братом своим Хода-бендою и 8000 монголов принял обрезание и торжественно начал исполнять мухаммеданские обряды. Христиане всюду подверглись самому жестокому гонению. В Арбеле, Тебризе, Мосуле, Багдаде и других городах множество христиан, особенно священников потерпели мученическую смерть; церкви их были превращены в мечети, а частию разрушены. Мухаммеданские летописцы, за эту ревность к распространению мухаммеданства, не знают как восхвалить Газана и называют его святым, утверждают что ему являлись во сне Мухаммед и Алий: первый однажды, а второй дважды¹²⁵. Но эта ревность Газана к мухаммеданству продолжалась только два года. Та самая мухаммеданская партия, которая возвела его на престол и в угоду которой он принял мухаммеданство и преследовал христиан, составила заговор против него самого и начала поддерживать узурпаторские стремления нового хорасанского наместника, Навруза. Газан, узнавши об этом во время, выслал в Хорасан войско, и возмутившийся наместник был убит в сражении. Эта склонность мухаммедан в мятежу уронила их в глазах хана, и он круто повернул назад к политике Аргона. Он объявил войну султану египетскому, вступил в союз с царем армянским Гайтоном (Хетум) II, женился на его дочери и начал покровительствовать христианам. С этих пор, по словам Мишо, уничтожить мухаммедан сделалось самою заветною его мечтою. Завоевание берегов Нила и Иордана стало занимать все его мысли. Когда новые города возникали в его владениях, он любил давать им имена: Алепо, Дамаск, Александрия и имена многих других городов сирийских и египетских¹²⁶. Большинство его армии состояло из христиан, грузин и армян, и христианское знамя развевалось рядом с знаменем великого хана. Газан выступил из Персии, предводительствуя войском; цари армянский, грузинский, король каирский, тамплиеры и рыцари св. Иоанна, узнав о его намерениях, присоединились к его знаменам. Большое сражение дано было близ Эмессы; победа изменила египетскому султану, который лишился лучшей части своего войска и был преследуем до самой степи армянскими всадниками. Алепо и Дамаск открыли ворота победителю. Если верить словам историка Гайтона, христиане вступили тогда в Иерусалим и хан татарский посещал вместе с ними гроб И. Христа. Мишо говорит, что «отсюда Газан отправил посланников к папе и к европейским государям, прося их союза и предлагая им обладание святою землею. Первосвященник принял посланников Газана, но на их предложения и просьбы мог отвечать одними только обещаниями, кои остались без исполнения. Высокомерие, с которым Бонифаций VIII, преемник Николая, обращался к христианским государям, и его увещания, похожие на приказания, вооружили против него умы государей, особенно французского короля»¹²⁷. Папа посылал впрочем около этого времени в Татарию несколько францисканских и доминиканских монахов¹²⁸, с поручением «восстановить там угнетенное и извращенное христианство и распространить его далее по всем направлениям востока». Но об этом посольстве не осталось никаких известий, кроме обширной инструкции 1299 г. и диплома 1206 г. Инструкция давала миссионерам обширные полномочия, позволяла им делать все для возвышения на востоке латинства и подчинения Риму христиан, не признающих папского главенства, и адресована была «dilectis filiis, fratribus sanctis de Bolea, Guillelmo Birnardi, Fernardo Guille et cet. ordinis praedicatorum ad terras Saracenorum, Paganorum, Bulgarorum, Cumanorum, Aethiopum, Syrorum, Hiberorum, Alanorum, Gazarorum, Gotorum, Rutenorum, Jacobitorum, Nubianorum Georgianorum, Armenorum, aliarumque terrarum orientalium et Aquilonarium nationum pfoficiscentibus nunciis»¹²⁹. Такое обширное назначение свидетельствует более о непомерных притязаниях папы, чем о его ревности к обращению язычников и мухаммедан. О трудах этих миссионеров не сохранилось никаких известий, но последующий упадок христианства в Татарии и усиление мухаммеданства показывают, что с переменою благоприятных отношений к христианству ханов, их труды не могли идти успешно. Татары, не смотря на свои победы, не могли однако восторжествовать над устройством и твердостию мамелюков, вышедших подобно им из пустынь Скифии. С монголами случилось тогда почти тоже, что почти всегда случалось с франками в жару крестовых походов; сначала они имели большие успехи, но обстоятельства, не относящиеся к священной войне, отзывали их в свое отечество и заставляли оставлять свои завоевания. Газан принужден был оставить Сирию и возвратиться в Персию; он предпринял второй поход, который также бросил; во время третьяго он умер повреди своих побед, унося во гроб последние надежды христиан.

По смерти Газана, на престол вступил брат его Хода-бенда, тог самый, который принял при Аргоне христианство с именем Николая. Мать его была христианка и по всей вероятности еще во время его юности позаботилась о насаждении в его сердце семян христианства. Но его обращение в христианство не было основано на искренних и глубоких.убеждениях. Когда Газан принял мухаммеданство, Хода-бенда также последовал его примеру и вместе с ним начал преследовать христиан. Неизвестно, как он вел себя в последние годы царствования Газана, когда христиане пользовались покровительством хана, но во все время своего правления, продолжавшегося 14 лет, он оставался противником христиан. Насколько искренно было такое поведение хана: вытекало ли оно из его религиозных убеждений, или было плодом его политического благоразумия – решить трудно. Последнее кажется вероятнее. Оставив христианство, он однако не забыл о христианах и о возможности союза с ними в трудных обстоятельствах. В 1308 г., вероятно по случаю какого-нибудь неприязненного столкновения с мухаммеданами, он послал к папе Клименту V некоего Фому Илдина с поручением уговорить христиан к предпринятию крестового похода против мухаммедан. В письме своем к папе Хода-бенда выражал желание вновь присоединиться к Церкви христианской и обещал христианам деятельную помощь. Папа, хлопотавший в то время действительно о новом крестовом походе, радостно принял это предложение, обещая, в своем письме, выступить против мухаммедан во главе 100,000 всадников и увещевал монгольского хана оставаться твердым в своем намерении и позаботиться о скорейшем и совершеннейшим присоединении себя к обществу верующих¹³⁰. Но эти обещания, как и всегда, были слишком поспешны и не могли быть исполнены. Едва ли и сам папа верил возможности выполнить их и если давал их, то, по всей вероятности, с единственною целью, каким-бы то ни было образом привлечь хана к принятию христианской веры или, по крайней мере, не оттолкнуть его от себя и не сделать таким образом вреда действиям миссионеров. Хода-бенда также едвали искренно выражал свою склонность к христианству и едвали верил в успех своего посольства, а если посылал его, то для того только, чтобы выведать положение дел в Европе и на всякий случай запастись хотя и далеким, но верным союзником. И так с обеих сторон эти сношения были не искренни, запечатлены ложью и хитростию и потому не могли принести никакой пользы христианству, которое в Персии все более и более подавлялось мухаммеданством. Хода-бенда был последний хан, обращавшийся на запад за союзом. Его преемники были уже на столько ревностные мухаммедане, что для них такой союз был уже немыслим, а покровительство христианам было изменою своей вере.

Преемник Хода-бенды, Абу-Саид, воспитанный в мухаммеданстве, не обращался уже к папе за помощию. Вступив на престол 12 лет, он долгое время был под опекою мухаммедан, так что мухаммеданство в его правление получило решительный перевес в правительственных сферах; но христиане пользовались еще довольно значительною терпимостию. Гонения, иногда случавшиеся, были не повсеместны и не долговременны. Причиною этого были вероятно постоянные войны, которые персидские татары должны были вести в это время с своими соседями, особенно с кипчакским ханом Узбеком. Эти войны должны были в значительной степени отвлекать внимание мухаммеданского правительства от внутренних дел и ставить Абу-Саида в пассивное отношение к деятельности латинских миссионеров, которые поэтому выставляли его пред папами государем благоприятствующим христианству. Так в 1321 г. прибыли с востока два монаха францисканского ордена с уведомлением о благорасположенности к христианам татарских императоров: Зопана Бегиляра и Муссаида (т. е. Абусаида, по вероятной догадке Мосгейма¹³¹. Папа очень обрадовался этому известию и послал францисканцев назад в Персию, поручив им воспользоваться этою бларасположенностию для пользы латинства и снабдив их приличными случаю письмами, но ответа никакого не получил¹³². Это же вероятно известие побудило папу в следующем 1322 году, когда турки напали на Армению, обратиться к Абу-Саиду с просьбою о помощи армянским христианам и с предложением своего союза. Но на писанные им по этому случаю два письма¹³³ ответа также не было получено; просьба осталась без результата, а предложение союза не было принято. Абу-Саид умер в 1381 г., а после его смерти наступили междоусобия, окончательно прервавшие дружественные сношения персидских татар с папами и продолжавшияся до тех пор, тока Тамерлан не уничтожил персидко-татарское царство.

Но не смотря на это отсутствие дружественных сношений пап с правительством персидско-татарского царства при Абу-Саиде и его преемниках, папская миссия здесь существовала и в это время и даже пользовалась повидимому значительною свободою в своих действиях. Миссионерские известия этого времени, уведомляя о гонениях, извещали в то же время и о процветании латинства в Персии, об обильных плодах ревности и трудов авторов этих известий и их предшественников. Все эти известия впрочем видимо преувеличены и кажется намеренно писаны крайне неопределенно и сухо, так что из них нельзя заимствовать прочных фактов ни для характеристики образа действий миссионеров, ни для оценки результатов их деятельности. Относительно первого предмета можно только сказать, что латинские миссионеры, чувствуя свое бессилие и верные своему старому обыкновению, предпочитали лучше проповедывать папство восточным христианам, а не христианство неверным. Главное внимание их обращено было на несториан и других восточных христиан, потом на язычников и после всего на мухаммедан. Поэтому большее число их прозелитов состояло из христиан, обращенных в папство, а не из язычников и мухаммедан, обращенных в христианство. Между такими прозелитами считали тогда самого несторианского патриарха Ябаллагу, который в 1304 г. присылал к папе Бенедикту XI письмо с изъявлением своей покорности и согласия принять латинские догматы и которому папа отвечал длинным посланием, наполненным рассуждениями о догматических разностях несториан с латинянами и доказательствами своего главенства¹³⁴. Что же касается до результатов миссионерской деятельности латинян в персидско-татарском царстве, то историки католических миссий этого времени относятся к известиям об этих результатах крайне скептически и советуют верить им с крайнею осторожностию¹³⁵ . Но так как не существует никакого критерия для поверки этих известий, то отвергнуть их нет никаких достаточных оснований и остается только при обсуждении их помнить, что они, по всей вероятности, очень преувеличены. Если верить этим известиям, то конец XIII и первая половина XIV века были самою блестящею эпохою латинских миссий среди татар. Миссионеры, приходившие с востока, описывали склонность татар к принятию христианства и свои огромные будто-бы успехи в деле обращения неверных самими яркими красками и вынуждали пап высылать на восток новых миссионеров на помощь старым и учреждать для новообращенных епископства и архиепископства. В Султане, столице Персии, (основанной в 1303 г. Газаном) миссионер Франко перузийский трудился с таким успехом и обратил в латинство такое множество язычников и мухаммедан, что там существовало в 1315 г. 25 церквей, в которых совершалось для новообращенных богослужение. Чувствуя себя не в состоянии удовлетворять разнообразным потребностям своей паствы, Франко послал около 1318 г. к папе Иоанну XXII доминиканца Вильгельма Аду, с поручением, описав успехи миссионеров в Персии и потребности новообращенных, просить у св. отца помощников. Франко полагал, что с увеличением числа миссионеров должны увеличиться обращения. Папа был того же мнения и охотно исполнил желание миссионера. Он сделал даже более: с целью вернее обеспечить миссионерам успехи их проповеди, он решился учредить в Султании митрополичью кафедру и таким образом дать новообращенным иерархию. Франко был назначен митрополитом Султании и ему в помощники назначено было шесть суффраганов – епископов: Герард кальвенсксий, Варфоломей де-Подио, Бернардин де-Плаценциа, Бернард Морети, Варфоломей Абалиати и упомянутый уже Вильгельм Ада. Вое эти суффраганы были итальянцы, за исключением последнего, который был француз. Папа, дал султанскому архиепископу обширные полномочия и вопреки римскому обычаю, по которому всякий епископ должен получать посвящение в Риме, возвел его в епископский сан заочно не вызывая к себе, а церемонию поручил совершить Вильгельму Аде, который вместе с товарищами своими был посвящен самим папою и повез к новому архиепископу паллиум, папские письма и инструкции. Впоследствии этот Вильгельм Ада был архиепископом султанским и непосредственным преемником Франка¹³⁶. О последующем состоянии латинства в Султании не известно почти ничего, но можно думать, что эта митрополия могла иметь важное значение для распространения на востоке латинства. Султания была в то время средоточием восточной торговли и самым удобным пунктом, откуда можно было действовать на окрестные неверущие народы. Учреждая здесь митрополию, папа имел в виду эту именно важность места и думал таким образом дать на востоке латинским миссиям прочную опору. В своей булле по этому случаю папа выражал надежду, что отсюда миссии распространятся по всей западной татария даже до Индии и Эфиопии¹³⁷. И действительно, эта надежда папы имела прочное основание, нотому что в средние века многочисленные европейские торговые колонии на востоке имели большое значение для распространения и даже для успехов латинских миссий. Сообразно с духом того времени религиозно-национальный элемент в этих колониях стоял на первом плане. Купцы-колонисты обыкновенно с самого начала строили церквовь и потом около нее группировали свои дома и конторы, обносили свои владения стенами и укреплениями и основывали город в городе, государство в государстве с своими собственными законами и обычаями, независимое в своем управлении от законов страны и чуждое туземному населению по своим национальным особенностям и религиозным верованиям. Гордость, презрение в варварам, давшим приют иноземцам, и страсть в пропаганде своей национальности были отличительными признаками колонистов. Поэтом колонии генуезцев, венециан и других итальянских мореходов всегда могли служить для миссии надежною опорою и средством для распространения ее до самых отдаленных пределов известного тогда мира. Если западные миссии в начале XIV в. были распространены по всей татарии, то этому способствовали очень много западные итальянские колонии. Сами колонисты, между которыми были и духовные лица, далеко не лишены были желания обратить неверного в христианство и всячески старались привлекать к себе неверующих, но их жадность к деньгам, гордость и высокомерие отталкивали от них всякого хорошего туземца. Суффраганы-епископы, числом шесть, посланные на помощь архиепископу Султании, были по всей вероятности, размещены по разным городам Персии, особенно по тем, в которых были торговые колонии, каковым был напр. Тебриз, вторая столица Персии. Об этом последнем городе достоверно известно, что вскоре после учреждении митрополии в Султании в 1328 г. папа Иоанн XXII послал туда епископом Вильгельма Лиги доминиканца¹³⁸. Около этого же времени учреждены были епископства в Тифлисе, Мараге, Семисканте и митрополия в Нахичевани.

С целью внести и утвердить латинство среди татар, обитавших на севере и востоке от Черного и Каспийского морей, папы также старались дать твердую опору для своих миссий в колониях, именно: генуэзских и венецианских распространившихся тогда по берегам Черного и Азовского морей, в Крыму и на Кавказе справедливо думая, что отсюда миссионеры удобно могут действовать на татар, обитавших в нынешней Европейской России и на Кавказе. В 1320 г. папа Иоанн XXII учредил епископскую кафедру в Кафе (ныне Феодосия в Крыму) и послал туда епископом францисканца Иеронима с поручением стараться об обращении в христианство собственных с колониею татар¹³⁹. Но генуэзцы, бывшие тогда не в добрых отношениях с папою, не приняли этого епископа и он должен был ни с чем возвратиться во свояси. Вместо него поставлен был в 1323 г. для Кафы один из суффраганов султанийского архиепископа Вильгельма Ады, преемника Франко Перузийского, доминиканец Фаддей¹⁴⁰. Около того же времени была учреждена епископская кафедра в Сарае, столице Золотой Орды, а епископом туда был назначен францисканец Стефан в 1315 г. папою Климентом V¹⁴¹. В следующих годах папа учредил епископство в Херсоне таврическом и митрополию в Воспоре киммерийском. Митрополитом этого последнего города был назначен доминиканец Франциск Камерино около 1333 г., а епископом в Херсон доминиканец же Ричард¹⁴². Кроме того 1333 г. Иоанн XXII учредил в Кафе миссионерско-учебный монастырь, монахи которого должны были специально изучать восточные языки¹⁴³. Имея таким образом в колониях, где можно было жить безопасно и иметь все удобства для изучения татарских языков и религии, довольно твердые точки опоры для своей деятельности, латинские миссионеры могли распространить эту деятельность на больший район и с большим успехом. Кажется, благодаря именно их деятельности, расположены были если не к принятию христианства, то ко вступлению в дружественные сношения с христианами некоторые из ханов западной Татарии, которые своим благорасположением к христианам подававали папам повод к посылке в Татарию новых миссионеров и к дальнейшему распространению на востоке латинской пропаганды. В 1321 г. изгнанный из Кафы епископ Иероним, возвратившись на запад, донес папе о благорасположенности к христианам векоего Абуз-хана, сына Казакина, царя татарского. Папа решился, в интересах латинства, воспользоваться этою благорасположенностию и послал Иеронима с пятью помощниками и с письмом, в котором убеждал Абуз-хана к принятию христианства и просил его покровительствовать христианам и особенно миссионерам¹⁴⁴. В 1329 г. прибыли с востока еще два доминиканца, из которых один назывался Фомой Манказоло, и донесли папе, что император татар, живущих в Туркестане и Хорасане, Элтагадай просит апостольского благословения и желает быть наставленным в христианской вере. Папа поставил Фому в епископы города Семпсканта, местоположение которого достоверно неизвестно¹⁴⁵, и отправил его назад в Туркестан с письмом к Элчигадаю, в котором хвалил хана за его расположение к христианству и излагал вкратце догматы веры¹⁴⁶. Вследствие такой же деятельности миссионеров заведены были папою сношения с Милленом, царем аланов, и Бесоком, царем зихов. Эти народы обитали в то время по соседству с Черным морем, были в близких сношениях с латинскими колонистами и были уже христианами еще до прихода латинян, которые вероятно на них обратили особенное свое внимание и достигли того, что некоторые влиятельные и властительные лица из их среды согласились признать главенство папы, что и подало повод последнему отправить к ним свои увещательные послания и новых миссионеров, из которых замечательны упомянутые уже нами Франциск де-Камерино и Ричард англичанин¹⁴⁷. Но особенно часты были сношения пап с Узбеком, ханом Золотой Орды (1313 – 1342). Узбек был ревностный чтитель Мухаммеда и всеми мерами старался о распространении между своими подданными татарами мухаммеданства; однако политическое благоразумие заставило его почтительно относиться к римскому первосвященнику, на которого соперники, враги Узбека, ханы персидские, возлагали столько надежд и который, через посредство своих многочисленных послов, успел все таки внушить востоку мнение о себе, как о могущественном государе. В начале правления Узбека христиане, жившие в его столице, между которыми были, может быть, и латиняне, свободно исправляли свои религиозные обязанности и, нисколько не стесняясь, звонили в колокола пред началом богослужения, сзывая верующих на молитву. Католики имели своего епископа, Стефапа и в трех милях от Сарая монастырь св. Иоанна, в котором жили миссионеры. Такая свобода христианской религии не очень нравилась ревностным последователям Мухаммеда, которые составляли сильное большинство, и они успели внушить Узбеку, что в столице мухаммеданской не может быть терпим колокольный звон, который может быть худым предзнаменованием для татар. Вследствие этого Узбек издал эдикт, запрещавший христианам колокольный звон. Такое распоряжение принято было христианами за начало гонения и они обратились к папе с жалобами и просьбою о заступничестве. Папа Иоанн XXII в 1318 г. послал к Узбеку письмо, в котором увещевал его отменить эдикт, изданцый им три года назад, и хвалил за расположение к христианской религии¹⁴⁸. Но по всей вероятности это письмо не имело никакого действия и эдикт Узбека оставался во всей своей силе, не смотря на жалобы христиан и увещания папы. В 1323 г. папа посылал Узбеку новое письмо, в котором увещевал его к принятию христианства и просил об отмене вышеупомянутого эдикта почти в тех же выражениях, как и прежде¹⁴⁹. Но и это письмо не имело никакого действия, потому что Узбек в то время еще не видел для себя никакой нужды в благорасположении папы и был таким ревностным мухаммеданином, что не имел никакого побуждения делать уступки христианам и уравнивать их в правах с мухаммеданами. Положение христиан-латинян со времени папских писем не только не улучшилось, но повидимому даже сделалось хуже. В 1333 г. один из миссионеров, Стефан венгерский, принял мухаммеданство и сделался было злым противником христиан, но потом опять перешел в старую религию и за это потерпел от мухаммедан саранских мученическую смерть в 1334 г.¹⁵⁰. Было ли это отступничество¹⁵¹ следствием принуждения со стороны мухаммедан или следствием крайне недостаточной подготовки миссионера – не известно, но самый факт мученичества показывает, что мухаммедане в царстве Узбека были на столько сильны, что могли безнаказанно мучить изменников и поносителей своей веры. Впрочем сам Узбек, не смотря на свое прославленное мухаммеданское благочестие, держал себя в это время по отношению к христианам очень благоразумно и даже подавал им надежды на свое обращение, потому что папа в письме своем к Узбеку, посланном около этого же времени, хвалит его за расположение к христианам¹⁵². Спустя несколько времени, он даже стал заискивать у папы и около 1340 г. послал к нему в качестве послов троих францискан: Петра де-Лорто, Альберта и Илию венгерского. Папа Бенедикт ХII по этому случаю вступил с Узбеком в самые дружественные отношения и писал несколько завещательных и хвалебных писем ему самому, его старшему сыну Тинибеку и его жене Тайдуле¹⁵³. Письма эти, отправленные по назначению с теми же послами, содержали в себе частию похвалы вышеупомянутым лицам за их покровительство христианам, частию увещания к принятию христианства и рекомендации миссионеров. Эти письма конечно не могли иметь сами по себе никакого положительного значения. Они служили только выражением добрых отношений между монголами и христианами, причиною чего была миссионерская деятельность латинских монахов.

По смерти Узбека на кипчакский престол вступил сын его Джанибек или Чанибек, достигший престола убийством двух своих братьев (1842 – 1357). Подобно отцу, он был ревностным мухаммеданином, но менее его расположен к дружественным сношениям с западом и покушался было уничтожить латинскую колонию, Тану. В 1348 году Илия венгерский снова прибыл к папе с известием о враждебных замыслах против Таны хана Золотой Орды и о его приверженности к мухаммеданству. Папа снова отослал Илию в Орду с письмом к Джанибеку, в котором увещевал хана стать в благоприятные отношения к латинянам, покровительствовать их священникам и пр.¹⁵⁴. Джанибек был последним ханом, с которым папы вступали в письменные сношения. – О состоянии латинства после него в Золотой Орде почти¹⁵⁵ ничего неизвестно. Междоусобия и насильственные перевороты в правлении сделались постоянными и были прекращены Тамерланом, завоевания которого составляют эпоху в истории латинских миссий среди татар.

Обратимся теперь к миссионерской деятельности латинян среди татар восточных, которые под предводительством Кублая завоевали Китай и основали там монгольское государство. В отношениях Кублая (1259 – 1302) к христианству менее были заметны политические расчеты и потому миссионерские действия латинян в его царстве могли чище сохранить на себе характер христианства. Но латинское миссионерство имело в себе столько противохристианских элементов, что и благоприятные обстоятельства не могли подвинуть его ближе к евангельскому идеалу. Первые латиняне, проникшие к китайским татарам, были предприимчивые венецианские купцы: Николо и Маттео Поло¹⁵⁶. В 1250 году эти предприимчивые итальянцы решились, для умножения своего торгового капитала, завязать торговые сношения с народами, обитавшими тогда за Черным морем, не имея впрочем прямого намерения добраться непременно до отдаленного Китая и великого хана Кублая. Но, отправившись в путь, они мало по малу, вынуждаемые встречавшимися обстоятельствами, любознательностию и жаждою большего приобретения, зашли в глубь Татарии и достигли самой столицы великого хана, Пекина, или, как он назывался в то время, Камбалы. Это было около 1260 года. «Когда путешественники, – говорит Марко Поло, описавший приключения свои и своих отца и дяди, – представились великому хану, он принял их благосклонно и приветливо: такое обращение было в его характере. Они первые из итальянцев явились в эту землю, от того-то для них даны были праздники; отличали их и другим образом. Хан дружески беседовал с ними, распрашивал о западных странах мира, о римском императоре и других христианских королях и князьях. Он велел рассказывать себе об их могуществе, о пространстве их земель, как смотрят они за правосудием в своих различных государствах и княжествах, о военном искусстве, а больше всего и предпочтительно спрашивал о папе, церковных делах, богослужении и святом учении христиан. Хорошо образованные и скромные люди, они отвечали ему как можно лучше обо всех этих предметах, и, вполне ознакомившись с татарским языком, объяснялись в таких приличных выражениях, что великий хан, у которого они были в почете, часто призывал их к себе»¹⁵⁷. Поселившись в столице татарского царства, венециане преследовали здесь не одни свои личные торговые интересы, но и интересы христианства, столь близкие тогда всякому европейцу. Они старались разведывать о степени склонности великого хана к христианству и старались даже склонить его к решительному шагу. По рассказам Марко Поло, в империи Кублая христиане составляли значительную партию, которая пыталась даже оружием получить преобладание. Племянник Кублая¹⁵⁸ Наян, наместник одной из областей, втайне принял св. крещение, хотя никогда открыто не признавал себя христианином¹⁵⁹. Задумав сделаться самостоятельным и освободиться от подчинения великому хану, он сформировал значительную армию и ждал только подкреплений от Найду, чтобы напасть на великого хана. Но Кублай предупредил его и, напав на него нечаянно, уничтожил войско Наяна, взял самого его в плен и казнил. По известию Марко Поло, в войске Наяна находилось большое число христиан и на его военных знаменах выставлено было знамение креста¹⁶⁰. Что касается до великого хана Кублая, то, выступая против Наяна, он чужд был всякой религиозной ненависти, и, победив его, не получил никакого отвращения к христианству. Когда, после поражения Наяна, жиды и сарацины, увидев, что крестное знамение повержено на землю, насмехались над христианами, то он, позвав их к себе, сделал им строгий выговор. «Если крест Христов – говорил он – не помог делу Наяна, от того в выигрыше истина и справедливость: Наин был мятежник и изменник своему государю; крест не мог покровительствовать такому несчастному; и потому никто да не смеет издеваться над христианским Богом, который – сама совершенная благость и правда»¹⁶¹. Впрочем из этого нельзя заключать, чтобы Кублай имел особенную приверженность к христианству. Все его поведение по отношению к различным религиям, его царства показывает, что он был совершеннейший индифферентист в деле религии, и из политических расчетов равно покровительствовал всем и всем подавал надежды. В том же (1287) году в праздник пасхи Кублай, по рассказу Марко Пола, «зная, что это один из главных наших праздников, велел всем христианам явиться к нему и принести с собою то св. Писание, в котором заключается четвероевангелие. Окурив торжественно ладаном эту книгу он благоговейно поцеловал ее; тоже должны были сделать, по его приказанию, и вое бывшие тут вельможи». Это у него всегдашний обычай, замечает при этом Марко Поло, и потом далее рассказывает: «тоже соблюдал он и в праздники сарацин, жидов и язычников. Когда спросили его, зачем он делает это, он отвечал: есть четыре пророка почитаемые и обожаемые четырьмя разными племенами мира: христиане почитают И. Христа, сарацины Магомета, жиды Моисея; а у язычников самый высокий Бог – Саганинбар – Кан (Шак-ямуни). А я почитаю всех четырех и молю о помощи себе того, кто в самом деле выше всех из них».... «Но, по виду его при этих словах, можно было заметить, что христианскую веру он почитал самою истинною и лучшею; потому что исповедающие ее, говорил он, не желают ничего, кроме святого и доброго. Однакож он никак не хотел позволить им крестных ходов, потому что при этом понесли бы и высокочтимый лик И. Христа, распятого и умершего на кресте»¹⁶². Вообще, как видно, политическое благоразумие было главною чертою Кублаева характера. Он терпел и покровительствовал всем религиям и долгое время не давал преимущества ни одной из них, или, иапротив, заставлял думать приверженцев каждой религии, что он нааболее любит их веру. Поэтому исповедники разных религий были одинаково расположены к нему и его правлению, полагая, что находятся под его особенною защитою. Христиан Кублай уверил в своей расположенности к ним до того, что даже Марко Поло, бывший долгое время с отцем своим и дядею в числе приближенных царя, посылаемый им в разные важные посольства и знавший основательно очень многие государственные дела, вдался в обман, подобно другим, и был уверен, что хан, считая христианство лучшею религиею, втайне расположен к ней более, нежели к другим религиям. Мухаммедане, особенно преобладавшие в западных пределах его царства, также были удовлетворены им и были довольны: лица этой веры занимали многие высшие военные и гражданские должности. Язычники более всех имели основание считать его своим, и, действительно, он был язычник, потому что язычники составляли большинство его подданных. Если бы все его подданные, или огромное большинство их, были христиане, то он без сомнения немедленно сделался бы и был бы христианином. Но так как христиане между его подданными далеко не составляли большинства, то, как умный политик, он не хотел сделаться христиапином из одного уже опасения вооружить против себя большинство своих подданных и потерять большую часть своих завоеваний. Все это довольно ясно высказано самим Кублаем во время одной из его бесед с венецианами: Николо и Маттео Поло. Когда последние, прожив несколько лет в столице Кублая, начали собираться в обратный путь, то великий хан предложил им взять на себя звание его послов и взять с собою одного из монгольских чиновников, по имени Когитала. Путешественники согласилась и при этом случае осмелились сказать ему несколько слов относительно христианства, они спросили его, почему он не делается открыто христианином, и увещевали его к решительному переходу в христианство. «Для чего мне быть христианином?» сказал он. «Вам самим должно быть известно, что христиане этих стран не умеют, да и не могут сделать никакого чуда: напротив видите, что язычники делают, что хотят: когда я сижу за столом, кубки, полные вина и других напитков, подходят ко мне сами собою, без всякого прикосновения человеческой руки и я пью из них. Языческие чародеи располагают дурною погодой и могут прогонять ее во всякую сторону неба; да у них много и других подобных дарований. Вы сами свидетели, что боги язычников имеют способность речи и предсказания, когда от них того требуют. Если я обращусь в христианство и сделаюсь христианином, князья моего двора и другие люди, расположенные к этой вере, пожалуй спросят, какие причины заставили меня креститься и принять христианство? Что за чрезвычайные силы покорили себе священники? Какие чудеса они сделали? А язычники говорят, что все, что они ни делают, совершается по их собственной святости и по влиянию их богов. Я не сумею отвечать им на это; они сочтут меня за человека, впавшего в заблуждение, а язычники, благодаря своему глубокому искусству творить такие чудеса, очень легко могут лишить меня жизни. Однакож возвращайтесь к вашему папе и просите его моим именем прислать сотню людей, хорошо знающих правила вашей веры, чтобы их можно было лицом к лицу поставить с язычниками: пусть они покажут свое могущество и, образумив их, докажут, что и сами они одарены такою же чудодейственной силой, да только не хотят ею пользоваться, потому что она – дело дьявола, и заставят самих язычников бросить такие проделки. Если я буду свидетелем того, то положу запрещение на язычников и их веру и крещусь. Моему примеру последуют все князья моего царства и примут крещение; тоже сделают в подражание им и все мой подданные, и тогда христиан в этих странах будет болыпе, нежели в вашей собственной земле¹⁶³. После этого ответа ясно было с одной стороны, что Кублай был суеверен и имел самые смутные и грубые понятия о религии вообще и христианстве в особенности, а с другой очевидною делалась возможность для христианской миссии не только утвердиться в обширных владениях татарского хана, но и пользоваться покровительством правительства и действовать успешно. Поэтому венециане с величайшею радостию и готовностию вызвались содействовать выполнению желаний великого хана и пользам христианства. «Услышав от великого хана такие приказания – продолжает рассказывать Марко Поло – они упали к его ногам и изъявили свою немедленную готовность и самое горячее усердие, чтобы исполнить поручения его величества, не щадя для того своих сил. Он приказал потом изготовить от своего имени письма к папе на татарском языке и вручит их путешественникам. Также велел им дать большую дощечку с вырезанным на ней царским знаком», – нечто в роде паспорта, который в дороге им очень пригодился. Чиновник, посланный с ними, в 20 днях пути заболел и был оставлен ими на дороге. В апреле 1269 года, после трехлетнего путешествия, путешественники прибыли в Акру и здесь узнали, что папа Климент IV недавно умер. «В то время в Акре находился легат, поставленный покойным папою, по имени Тебальдо де-Висконти ди Пиаченца: они уведомили его, какие поручения возложены на них великим ханом Татарии. Легат советовал им, несмотря ни на какие обстоятельства, дождаться нового выбора, и, когда он состоится, достигнуть у папы цели своего посольства»¹⁶⁴. Венецианцы, находя такой совет хорошим, сначала согласились было, но выбор папы так замедлился (на 3 года), что «наконец, озабоченные тем, что великому хану не понравится их долгая мешкотность, или что он может подумать, что у них нет и мысли о возвращении в его землю, они сочли полезным вернуться в Акру... С формальным видом от легата они посетили Иерусалим и запаслись небольшим сосудом масла из лампады св. гроба, по приказанию великого хана. Потом получили письмо легата к этому государю, в письме засвидетельствовано было их усердие, с каким они старались о выполнении поручений хана и объявлено, что верховный глава христианской Церкви до сих пор еще не выбран... Но едва только они уехали как легат получил из Италии гонца от коллегии кардиналов, с известием, что он возведен на папский престол, почему и принял имя Григория X. Обдумав, что он теперь сам в состоянии удовлетворить вполне желание татарского монарха, он поспешил воротить их назад»¹⁶⁵, изготовил как можно скорее папские грамоты и дал им двух монахов из ордена проповедников, находившихся там случайно. «Это были люди столь же ученые и сведущие, как и глубокие богословы. Одного звали Фра Николо ди Виченца, другого Фра Гвельмо ди Триполи. Им дал он свободу и полномочие на поставление священников, посвящение епископов и разрешение грехов, сколько сам может. Также вручил им дорогие подарки и в числе их разные прекрасные сосуды из хрусталя, которые они должны были передать хану от его имени и с его благословением¹⁶⁶. Прибыв в Армению, папские послы узнали, что здесь во всей силе военные неустройства, по случаю вторжения египетского султана Бибарса. «Оба монаха перепугались и в страхе за свою жизнь положили не ходить дальше. Они передали венецианам письма и подарки, вверенные им папою, а сами отдались под защиту начальника храмовников и тотчас же вернулись... Но Николо Маттео и Марко бесстрашно пошли на встречу опасностей и препятствий, к которым давно привыкли¹⁶⁷. Через три с половиной года они снова прибыли ко двору Кублая. «Великий хан принял их с почетом и милостию в полном собрании татарских князей и госпож; приблизившись к нему, они, в знак своего почтения, при входе поклонились ему в ноги. Он тотчас же велел им встать и рассказывать ему подробности своего путешествия и все, случившееся во время их бесед с его святейшеством. Они рассказали происшествия в добром порядке. Царь слушал их с особенным вниманием. Пред ним разложены были письма и подарки папы Григория: прочитав письма, он хвалил верность, усердие и старание его послов; а приняв с должным почтением масло от св. гроба, он приказал хранить его с благоговейным старанием¹⁶⁸. Таким образом, не смотря на благоприятные обстоятельства, основание латинской миссии на этот раз не состоялось. Пробыв еще несколько лет при дворе Кублая, и «накопив себе много богатства в драгоценных камнях и золоте, венецианцы почувствовали большое стремление воротиться на родину. Хан так полюбил их, что долго не соглашался отпустить их, но наконец им удалось почти обманом вынудить у него позволение. Отпуская их, Кублай уполномочил их в качестве своих послов на переговоры с папою и королями французским и испанским¹⁶⁹. В 1295 г. они прибыли на родину, чтобы, больше уже не возвращаться в Кублаю, и потому не имели побуждения выполнять его поручения, тем более, что в это время папы помимо их иным путем вступили уже в сношения с Кублаем и миссионеры действовали уже в восточной Татарии.

Уже вскоре после отбытия венециан в Кублаю с письмом от папы Григория X, в Европу стали доходить слухи даже о настоящем обращении великого хана в христианство и о желании его вступить с папою в более близкие сношения. Первая весть об этом принесена была папе Иоанну XXI в 1276 г. послами персидского хана Абаки, который в то время старался возбудить западных христиан к новому крестовому походу против мухаммедан. Послы Абаки извещали папу, что великий хан Кублай принял уже крещение¹⁷⁰ и желает присылки с запада христианских учителей, которые могли бы научить христианской вере и приготовить к христианству весь его народ. Ответ Абаке писал уже, как мы говорили, Николай III. Пятеро миноритов, понесшие этот ответ, получили от папы поручение проникнуть также и в восточную Татарию ко двору Кублая, передать хану папское письмо и, сообразно с желаниями его, водворить христианство в его владениях. В своем письме в Кублаю папа Николай увещевал хана самым настойчивым образом содействовать посланным миссионерам в деле наставления его народа. «Призвание наших посланников – писал папа – состоит прежде всего в том, чтобы стараться о спасении каждого. Этого-то спасения желает, по примеру Спасителя, висевшего на кресте, и наместник Христа. Те, которые ходят во тьме и сени смертней, должны обрести это спасение, которое обещает им божественное предсказание. Как душе пастыря не радоваться, когда и те, которые ходят во тьме и сени смертной, увидят великий свет? Известие твоего племянника Абаки о том, что ты давно уже подвигнут божественною благодатию оставить стезю заблуждения, обратиться на путь истины и, возродившись через крещение, присоединиться к народу верующих, глубоко возрадовало мать церквей, Рим, и было для сердца моего предшественника Иоанна предметом живейшего веселия. Эта божественная благодать внушает тебе еще желание видеть и детей своих приведенными к познанию Христа и крещенными по обычаям римской церкви... О если это так, то как не хвалить отеческую любовь, которая приводит детей своих ко спасению»¹⁷¹. По расчетам, миссионеры с письмом должны бы прибыть к Кублаю в то время, когда при его дворе находились венецианцы Поло, и Марко Поло должен бы был знать об этом. Но в его путешествии нигде не упоминается об этих миссионерах, хотя то внимание, с каким он останавливался на отношениях великого хана к христианству и особенно к латинству, налагало на него непременную обязанность по крайней мере упомянуть о их представлении Кублаю и миссионерской деятельности в его империи. Ясно, что миссионеры почему-либо не достигли цели своего посольства. И вообще о их судьбе и миссионерской деятельности ничего неизвестно. Через 10 лет пришла в Европу новая весть о благорасположении Кублая в христианству и сделана была новая более удачная попытка учредить миссию между восточными татарами. В 1288 г. к папе прибыло посольство от Аргона. Убеждая папу вступить в союз с татарами против мухаммедан и послать миссионеров в Персию и извещая его о готовности Аргона принять христианство, послы сообщали тоже самое и о великом хане Кублае. Эти радостные для папы Николая IV известия, подтвержденные также рассказами миссионеров, прибывших в это время из Персии, побудили папу немедленно воспользоваться столь благоприятными обстоятельствами для утверждения латинства в восточной Татарии. Он решился послать туда лучшего из тогдашних латинских миссионеров Иоанна де-Монте Корвино и написал к Кублаю письмо, в котором выражал свою радость о его обращении и рекомендовал своего миссионера. «Мы радуемся в Господе – писал папа – и благодарим тебя от глубины сердца за то, что ты серьезно вздумал распространить в своем царстве пределы христианской веры. Нам было сердечно приятно узнать от послов татарского хана Аргона, что ты сам и твой народ искрению преданы нашему св. престолу и что ты желаешь, чтобы тебе были посланы веропроповеднпки римской церкви. Мы решились по этому определить к тебе нашего возлюбленного сына Иоанна Монте Корвнно с товарищами из ордена миноритов и настоятельно просим тебя чтобы ты принял их дружественно и отнесся милостиво к их спасительному делу, касающемуся обращения бессмертных душ, так чтобы они, опираясь на твое покровительство могли вести свое священное дело в более обширных размерах и с большим успехом¹⁷². С этим письмом и некоторыми другими к Аргону, Кайдону, благородному пизанцу Иолу¹⁷³, Иоанн де-Монте Корвино с товарищем своим, также миноритом, Николаем пистойским, отправился в путь в 1289 г., и в 1291 г. был уже в Персии, в Тебризе. Из Тебриза он отправился (1291 г.) в Индию, где пробыл 13 месяцев и в разных местах крестил около 100 человек. Здесь умер сотрудник Иоанна, Николай пистойский, и дальнейший путь ко двору великого хана Иоанн должен был совершить один с предприимчивым венецианским купцом Петром Лукалонго который присоединился к миссионерам в Тебризе и столь же близко принимал к сердцу цель миссионеров, как и свои торговые цели. Прибыв в столицу татарско-китайского царства, Иоанн представился великому хану Кублаю, вручил ему письмо папы и был милостиво обласкан. Но, когда миссионер предложил хану принять христианство, то встретил с его стороны полное равнодушие и нашел, что хан «очень привязан к идолопоклонству». По всей вероятности беседы миссионера с ханом были такого же рода, как описывает Марко Поло. Хан мог принять латинство не прежде того, когда примет его большая часть его подданных, а для того, чтобы сделаться христианином по убеждению в высшем достоинстве христианской религии, он был слишком мало развит и слишком закоренел в своих языческих привычках. Что же оставалось делать Монте Корвино? Обратить все свое внимание на великого хана, убедить его во что бы то ни стало в истинности и превосходстве христианской религии, или заняться организованием сильной христианской общины между его подданными? Если бы Монте Корвино не был один, то он без сомнения мог бы заняться тем и другим в одно и тоже время. Но так как он был один, то ему оставалось избирать лучшее из двух. Обратить все свое внимание, на великого хана и потом при помощи его власти насильственно вводить латинство между его подданными было делом очень не верным и не удобным. Положим, что хан обратился бы, хотя, зная его характер, этого и трудно было ожидать, едва ли бы он объявил себя христианином открыто и едва ли бы отдал свою императорскую власть в полное распоряжение миссионеров. Если бы и случилось последнее, то и тогда успех был бы сомнителен: хан был уже стар и мог скоро умереть, а с его смертию все должно было измениться и все труды пропасть безвозвратно; насильственные меры обращения в христианство могли вызвать вооруженное противодействие со стороны язычества, которое здесь было сильнее всякой другой религии, могли произвести опасное междоусобие и погубить совершенно все миссионерское дело. Монте Корвино, один из величайших латинских миссионеров, хорошо это понял и, вопреки обыкновенному латинскому обычаю, не настаивал на непременном обращении великого хана, а, пользуясь его веротерпимостию, обратил все свое внимание на организование христианской общины среди его подданных. Но и здесь латинская закваска обнаружила себя, потому что Иоанн Монте Корвино всю свою деятельность направил не на идолопоклонников и мухаммедан, а сообразно с старым обычаем латинян строить здание на чужом основании, начал обращать в латинство туземных христиан несторианской секты. Современные известия, равно как и сам Монте Корвино, единогласно утверждают, что в это время несториане в монгольской империи были весьма многочисленны и пользовались у государей большою благосклонностию. Но что касается до нравственного состояния их, то латинские писатели рисуют его самыми мрачными красками. «Многие приходы оставались долгое время без священников; множество детей умирало без крещения, а множество возрастных без исповеди и погребения; многие из священников и диаконов были двоеженцы, епископы едва однажды в 50 лет объезжали свои епархии и совершенно не заботились о христианской жизни своих пасомых... От этого нечестивые еретики были в это время столь же невежественны, сколько и беспутны»¹⁷⁴. Монте Корвино писал, что «хотя они носят имя христиан, но далеко отстоят от истинной христианской веры¹⁷⁵. Вообще латиняне, не хотели видеть в своих соперниках ничего христианского и этим оправдывали свое уклонение от проповеди среди мухаммедан и язычников и преимущественное внимание к несторианам. Можно подозревать, что эти описания не совсем беспристрастны и что в них нравственные недостатки несториан значительно преувеличены вероисповедною ненавистью. Недостатки, положим, легко могли быть, потому что багдадские католикосы за отдаленностию не могли надлежащим образом управлять подчиненными епархиями, но едва ли можно поверить, чтобы они были так велики, как казалось латинянам. Начав пропагандировать между несторианамн латинство, Монте Корвино, вероятно, судя по его отзывам о несторианах, не слишком церемонившийся с их верованиями, встретил со стороны их духовенства самое энергическое противодействие. Между латинским миссионером и несторианами возникла упорная борьба, продолжавшаяся целых пять лет и кончившаяся изгнанием несториан и торжеством латинства. Несториане, чувствовавшие опасность, прибегали, по словам Монте Корвино, к самым, низким средствам, чтобы погубить рождавшееся латинство. Они прибегали в подкупам, клевете и даже насилию. Иоанн Монте Корвино был выставляем в глазах хана как шпион, подосланный римским двором и европейскими государями для разузнания военных сил и слабостей татар; он часто был влачим на суд, где должен был опровергать клеветы лжесвидетелей, и неоднократно подвергался опасности потерять жизнь. Это гонение не остановило однако успехов латинской пропаганды и этим отчасти должно объяснять ожесточение несториан, видевших уменьшение своих последователей. Сам Монте Корвино писал, что некто Георгий, один из князей, подчиненных великому хану, потомок известного Ван-хана, несторианин по рождению, возымел особенную привязанность к латинскому миссионеру, принял его учение и даже сделался францисканским монахом. Примеру этого принца последовали многие из его подданных. Это-то обстоятельство, случившееся в самом начале деятельности Монте Корвино, и было вероятно главною причиною несторианских козней. Но скоро дела латинской миссии поправились. Император, неизвестно каким способом, убедился в невинности папского миссионера и изгнал из своей земли священников несторианских с их женами и детьми. Оставшись один и без соперников, Монте Корвино мог заняться миссией на свободе и вести ее по всем правилам, какие предписывало ему миссионерское благоразумие. Он тотчас же озаботился постройкою церкви в самой столице великого хана Камбале, повесил на ней три колокола и начал открыто совершать латинское богослужение. Новообращенный принц минорит Георгий прислуживал при этом богослужении. Потом завел он школу для крещенных татарских детей, которых было до 150. В этой школе он преподавал детям не только катихизические познания, но и латинский и греческий языки. Впрочем главною заботою миссионера было приучить детей к богослужению и исправлению богослужебных обязанностей. Так как при нем не было никаких книг, кроме небольшого служебника, то он сам составил и написал ддя детей с памяти Псалтирь, несколько гимвариев и бревиариев. Обученные мальчики пели при богослужении и исправляли другие церковнические обязанности. Далее умный и ревностный миссионер, успевший уже основательно изучить монгольский язык, занялся переводом на монгольский язык св. Писания. Некоторые думают, что перевод этот сделан был не Монте Корвино, а задолго до него несторианами, но это не более как догадка¹⁷⁶. В 1305 г. у него готов уже был прекрасно переписанный список нового завета и псалмов на татарском языке, и он читал эти книги народу на понятном для него языке. Такой умный образ миссионерства был причиною того, что труды миссионера вскоре начали увенчиваться блестящими успехами. В своих письмах к папе и генералу ордена миноритов, писанных в 1305 г., Иоанн говорит, что со времени прекращения гонения, в течение вероятно не более 6 или 7 лет, до времени написания письма (1305 г.), он крестил около 6000 туземцев и крестил бы их до 30000, если-бы не воспрепятствовало ему гонение. Сам император, вероятно преемник Кублая, Тимур¹⁷⁷, выказывал к трудам миссионера большую благосклонность: ои посещал латинское богослужение и с удовольствием слушал пение татарских мальчиков. Но не смотря на блестящие успехи, Монте Корвино опасался за будущность своей паствы и живо чувствовал недостаток своих сил и средств для прочнейшего насаждения христианства среди монголов. Целые 11 лет он трудился один без всяких помощников и этому именно обстоятельству он сам приписывал значительное уменьшение своей паствы после смерти Георгия в 1299 г. Братья Георгия, ревностные несториане, снова обратили новообращенных в свою секту. «Так как я был один, пишет Монте Корвино, и не мог оставить двор великого хана, то и не возможно было скоро подать помощь этой общине, которая находятся в 20 днях пути отсюда... Если бы я имел двух или трех сотрудников, то и сам император решился бы уже на крещение¹⁷⁸. Только ревностное усердие вышеупомянутого купца Петра Лукалонго нескольво его поддерживало. Этот купец, если не миссионерствовал сам, то по крайней мере давал материальные средства для миссии. В том же 1305 г., когда число прозелитов возрасло до того, что понадобилась другая церковь, он купил землю и подарил ее Иоанну для постройки на ней церкви. Земля эта находилась как раз перед дворцем великого хана, в расстоянии от него на вержение камня, а от старой церкви в расстоянии двух часов, и была огорожена стеною. Внутри этой ограды Иоанн зимою намерен был выстроить прекрасную церковь, а теперь пока здесь стояла часовня, могшая поместить в себе до 200 человек. Как в церкви, так и в часовне миссионер ежедневно совершал богослужение, привлекавшее многочисленные толпы народа, который, по словам Монте Корвино, «чрезвычайно дивился, видя это новое место с водруженным на нем красным крестом и вас при богослужении в молельне. Это замечательное обстоятельство возбудило всеобщий шум во всей стране и сделалось по милости Божией спасительным»¹⁷⁹. В это время Монте Корвино был уже не один. С ним был уже прибывший два года назад немецкий монах Арнольд из Кельна; но история не передает ничего о деятельности этого сотрудника. Он конечно облегчил несколько труды Монте Корвино, но все-таки его одного слишком недостаточно было для удовлетворения всем нуждам возраставшей паствы. В 1305 г. Монте Корвино нашел случай написать в Европу два письма, в которых, изображая свои труды и нужды, просил чтобы ему прислали сотрудников, впрочем таких, которые представляли бы собою пример и не искали бы собственной славы, и описывал, какою дорогою удобнее можно пройти в столицу великого хана. Далее, он просил известий о состоянии запада и книг, и описывал, какую обильную жатву могли бы собрать миссионеры, на том поле, на котором он трудится. «Вот уже 12 лет, писал он, прошло с тех пор, как я не получал никаких известий о римском дворе, о своих братьях по ордену и о состоянии запада. Один ломбардский врач, приходивший сюда назад тому два года, распространил в этой стране много клевет о римском дворе и нашем ордене, поэтому я очень желал бы узнать истину. Я прошу братий прислать мне несколько экземпляров церковных книг и свящ. легенд, так как я не имею при себе ничего, кроме маленького служебника. Я становлюсь уже стар, и не столько возраст, сколько труды и страдания сделали седыми мой волосы»¹⁸⁰ ... «Империя великого хана есть бесспорно величайшая в свете; мне дозволено, как папскому легату, приходпть ко двору во всякое время и занимать место возле императора, который отдает мне преимущество пред всеми другими прелатами других церквей и очень желает, чтобы с запада пришли новые веропроповедники. В этих землях есть многообразные виды языческого богослужения и многие секты языческих жрецов, которые ведут еще более строгий образ жизни, чем наши монахи на западе. В Индии остается еще очень много сделать для распространения христианства; но сюда должны быть присланы мужи с твердым характером, которые могут противостоять искушениям плоти»¹⁸¹.

Письма Монте Корвино, писанные им в 1305 г., получены были в Европе в 1307 г. Папа Климент V (1305 – 1314), узнав из этих писем об успехах своего миссионера и о его нуждах, немедленно принял самые энергические меры к удовлетворению его просьбы и к обеспечению дальнейших успехов латинства среди татар. Он определил дать христианской общине, основанной Монте Корвино в монгольской империи, иерархическое устройство, так чтобы она получила возможность сама расширять свои пределы и собственными своими силами, без посторонней помощи, удовлетворять всем духовным нуждам своих сочленов. Семь францисканских монахов, Герард, Перегрин, Андрей перузийский, Николай Бантра, Петр Кастелло, Андруций ассийский и Вильгельм де-Вилляново были посвящены во епископы и отправлены на помощь к Монте Корвино. Они должны были по прибытии своем в столицу великого хана, посвятить последнего в архиепископа Камбалы и вручить ему паллиум и папский диплом, а потом, в качестве суффраганов, исполнять свои обязанности сообразно с его указаниями. В своем дипломе папа давал новому архиепископу самые обширные полномочия: ему должны были подчиняться все римские общины на востоке, как существующие, так и имеющие получить существование; все доходы со всех церквей должны были поступать в его распоряжение; он должен был быть судьею и отцом всех епископов в монгольской империи, как наместник и легат апостольского престола; все это давалось ему с одним, обыкновенным впрочем, папским условием, чтобы он, как и все его преемники, подчинялись апостольскому престолу, всеми силами радели о его пользах и получали епископский палиум от папы¹⁸². Вместе с тем папа послал с миссионерами письмо к великому хану, где превозносил его похвалами, увещевал слушаться голоса своих посланников и всеми силами споспешествовать их трудам¹⁸³. Путешествие миссионеров было не совсем счастливо. Трое из них, Николай Баятра, Петр де-Кастелло и Андруций ассиский, умерли в Индии, не достигнув цели своего путешествия; Вильгельм деВилланово возвратился отсюда в Европу, чтобы известить папу об этом грустном происшествии и просить его об отправлении в восточную Татарию новых миссионеров. Вследствие этого известия папа в 1312 г. снова послал в монгольскую империю миссионеров, предварительно посвятив их во епископы. Это были францисканцы Фома, Иероним и Петр флорентийский. О деятельности их ничего впрочем неизвестно; неизвестно даже, достигли ли они места своего назначения. Если Иероним, упоминаемый в числе миссионеров, посланных в Татарию в 1312 г. и Иероним, епископ каффский, о котором мы говорили выше¹⁸⁴, – одно и тоже лицо, как думает Лакроа¹⁸⁵, то, очевидно, они вскоре почему-то получили иное назначение. Между тем оставшиеся в живых – Герард, Перегрин и Андрей перузийский – продолжали свой путь и в 1308 г. прибыли в столицу великого хана Камбалу. Предъявив свои полномочия, они посвятили Иоанна в архиепископа и начали отправление своих обязанностей, что, благодаря терпимости и благосклонности великого хана, могли делать совершенно свободно. Хан, которому они вручили папское послание, относился к ним так благосклонно, что не только позволял им свободно отправлять свои миссионерские обязанности, но и давал им содержание. Что касается до успехов, то они были, но, судя по отзывам Андрея перузийского, не имели той прочности, какой можно было ожидать от руководства столь опытного миссионера, каков был Монте Корвино. «В этой огромной империи есть народы всех наций в мире и всех сект. Здесь позволяют жить всякому по своему закону, ибо думают, что во всяком можно спастись, и мы можем проповедывать совершенно свободно и серьезно. Но из иудеев и сарацин никто не обращается; из идолопоклонников весьма многие получили крещение, но многие потом живут не как добрые христиане¹⁸⁶. Но если таким образом латинская пропаганда не могла похвалиться качеством своих прозелитов, то могла похвалиться постоянным расширением круга своей деятельности в территориальном отношении. Вскоре по прибытии Андрея перузийского и его товарищей в Камбалу, была основана христианско-латинская община в Цейтоне (или Кайдоне, вероятно Кантоне). Здесь одна благочестивая и богатая армянка вдова построила большею частию на свой счет церковь и просила камбалинского архиепископа снабдить ее клиром. Иоанн в ответ на эту просьбу назначил в Цейтон епископом одного из своих суффраганов Герарда, потом, после его смерти, Перегрина и наконец в 1322 г. Андрея перузийского, который был одним из лучших сотрудников Монте Корвино и благодаря деятельности которого в Кайтоне вскоре было уже два латинских монастыря францисканского ордена. Об этих монастырях упоминает в описании своего путешествия францисканец Одерик фриульский или Падербоне¹⁸⁷. Этот монах, подобно многим собратиям своего ордена, увлекся господствовавшим в то время усердием обращать в христианскую веру язычников и в 1318 г. через Персию и Индию отправился в Китай ко двору великого хана. В индийском городе Тинне он забрал кости замученных здесь незадолго пред тем четырех францисканцев и, прибыв в Цейтон, передал их в тамошние монастыри. В Камбале он жил три года, ревностно проповедывал и обратил в латинство 20000 человек¹⁸⁸. Кроме девонского епископства во время правления Монте Корвино образовались в монгольской империи некоторые и другие епископства, или по крайней мере христианские общины. Архиепископу камбалинскому подчинены были епископы: корейский, аланский, кераитский и епископы других латинских церквей, частию обращенных в латинство из несторианства, частию же вновь основанных. Вообще время деятельности Монте Корвино было самым цветущим временам для латинства в восточной Монголии. Христиан здесь было весьма много, христианский закон был в большом уважении и во дворце хана и в палатах вельмож и в хижинах земледельцев. Миссионеры пользовались при дворе великим уважением; в торжественные дни они являлись с поздравлением к. императору в числе первых сановников двора¹⁸⁹. Они ограждены были законом от притеснений со стороны язычников; им позволено было путешествовать с проповедию евангельскою по всем провинциям, созидать церкви, строить училища, в чем помогали им, по воле государя, местные начальники, а из подражания им и частные лица¹⁹⁰. Последствия показали, что вся эта миссия держалась на личности ее основателя, Иоанна Монте Корвино. В 1330 г. этот превосходный миссионер умер, увещевая на смертном одре своих сотрудников мужественно продолжать дело евангельской проповеди. Тем не менее это дело после его смерти начало приходить в упадок.

Папа Иоанн XXII принял известие о смерти Монте Корвино с непритворною грустью и позаботился о немедленном назначении ему преемника. Францисканец Николай был посвящен на этот важный пост и с 26 помощниками отправлен в 1333 г. к месту своего назначения. Миссионеры снабжены были рекомендательными письмами в великому хану, к Коху царю корейскому и Узбеку кипчакскому и ко всему народу татарскому¹⁹¹. ІІз этих писем видно, что многие татары и татарские князья очень расположены были к христианству, хотя и не приняли еще крещения. Поэтому папа, похваляя их за благорасположение, убеждает немедленно принять крещение. – Но, по неизвестным обстоятельствам, миссионеры слишком замедлили на пути. Камбалинские христиане, долго оставались после смерти Монте Корвино без духовного руководства, потому что из его сотрудников вероятно ни один не был способен заменить его. Напрасно прождав целые 8 лет прибытия его преемника, они решились наконец отправить к папе посольство с просьбою поспешить присылкою в Камбалу архиепископа. В 1338 г. францисканец Андрей Франко с 15 сотоварищами отправился к папе с письмами от некоторых монгольских князей и даже от самого императора, который вероятно принимал в делах христиан своих подданных живое участие¹⁹². Император писал следующее: «мы посылаем посла нашего Андрея Франко с 15 спутниками к папе, господину христиан, во Францию за 7 морей, где заходит солнце, для того, чтобы открыть путь послам, часто посылаемым нами к папе и папою к вам, и просим папу, чтобы он послал нам свое благословение и постоянно вспоминал нас в своих святых молитвах и чтобы поболыпе обращал внимания ва христиан – Алан, наших слуг и своих детей. Пусть также приведут нам с запада лошадей и другие диковины. Писано в Камбале» и пр. Аланские князья писали в более вежливом тоне. «Приветствуем св. отца – писали они – преклоняем до земли голову и, целуя его ноги, просим, чтобы он никогда не забывал нас в своих молитвах. Мы извещаем ваше святейшество, что мы, будучи наставлены в христианской вере вашим нунцием Иоанном, мужем мужественным, святым и даровитым, со времени его смерти, вот уже 8 лет, остаемся без духовного водителя и без утешения. Хотя мы и слышали, что вы послали нам другого вождя, но он еще не прибыл. Поэтому мы просим ваше святейшество прислать нам мужа мудрого и доброго, который бы имел заботу о наших душах и прибыл скорее, ибо мы остаемся без главы, без наставления и утешения. Просим еще вашу мудрость, чтобы вы благосклонно ответили императору, нашему господину, который усильно желает, чтобы между вами и им открылось свободное и безопасное сообщение и чтобы таким образом, для взаимных совещаний и укрепления дружбы, ваши послы легко могли приходить к нему, а его к вам»¹⁹³. Вследствие этих лестных для папы, хотя и заключавших в себе отчасти грустные известия, писем, папа послал в восточную Татарию новых миссионеров, также францисканцев: профессора теологии, Николая Боннета, Николая Молано, Георгия венгерского и Иоанна флорентийского. Новые миссионеры, по обыкновению, снабжены были обширными полномочиями и льстивыми письмами к разным татарским князьям и особенно к китайскому императору Шунти¹⁹⁴ и прибыли к месту своего назначения около 1342 г. ¹⁹⁵. Неизвестно, застали ли они в Пекине архиепископа камбалинского Николая, или в эту должность тогда вступил Николай Боннет. Достоверно только, что вторым архиепископом камбалинским был Николай. Если под этим именем должно разуметь последнего т. е. Боннета, то о первом нужно будет сказать, что он пропал без вести. Лакроа¹⁹⁶ полагает, что камбалинской епархией управлял первый, что он прибыл наконец к месту своего назначения, а если поздно, то потому, что замедлил в Армалехе, где обстоятельства потребовали его присутствия. Как бы то ни было, император Шунти принял миссионеров самым благосклонным образом. Тронутый угодливостию римского двора и письмом папы, исполненным льстивых похвал, он вскоре после их прибытия издал в пользу христианства особенный эдикт, которым предоставлял миссионерам полную свободу беспрепятственно проповедывать евангелие во всей империи, и до того будто бы сделался благосклонен к миссионерам, что без беседы с ними не мог провести и одного дня¹⁹⁷. Подробностей о деятельности, этих миссионеров никаких не сохранилось, но ревность латинских монахов без сомнения не преминула воспользоваться данною свободою для умножения своих церквей, монастырей, равно как прозелитов. Они так умели расположить императора в пользу латинства, что он около 1352 г. послал в Европу Иоанна флорентийского с письмом к папе, в котором выражал свою расположенность к христианству и просил прислать новых миссионеров. Папа Иннокентий VI с радостию принял это прошение и в 1354 г. предписал генералу миноритов избрать на миссионерское поприще в Татарии несколько монахов и епископов. Но по всей вероятности это избрание почему-либо не состоялось; по крайней мере об этом не сохранилось никаких известий¹⁹⁸. Вскоре миссионерство латинян среди китайских татар должно было совершенно прекратиться и латинское христианство, которое вследствие пятидесятилетней деятельности папских миссионеров могло достигнуть довольно цветущего состояния, должно было совершенно исчезнуть. Монгольское владычество было давно уже ненавистно для гордых китайцев и они ждали только удобного случая, чтобы свергнуть чужеземное иго. Недовольство, возраставшее с каждым годом, разразилось наконец страшным восстанием, во главе которого стал сын бедного поденщика из провинции Кианг-Нанг Джу-Ивен-Джанг. В короткое время возмущение распространилось по всей империи, и монголы, проиграв несколько сражений, принуждены были оставить Китай. Предводитель инсургентов взошел на императорский престол и сделался основателем новой династии, Мин. Вместе с монголами должно было пасть и все, чему они покровительствовали, а особенно христианство, которое держалось в Китае главным образом среди монголов и благодаря их благосклонности. Вместе с татарами изгнаны были из Китая и христианские миссионеры и даже многие из христиан, большая часть которых принадлежала к иноплеменным нациям. Поэтому новые миссионеры, отправленные папою Урбаном V в 1370 г. под начальством Вильгельма де-Прато, который посвящен был в архиепископа камбалинского на место умершего о. Кома, преемника Николая, не могли явиться к месту своего назначения, и о судьбе их ничего неизвестно... Изгнанные татары направились по направлению к Или, но здесь вскоре подпали власти нового всемирного завоевателя Тимура.

Политические перероты, волновавшие в то время Азию, вообще очень много вредили трудам латинских миссионеров. Эти миссионеры главным образом заботились о приобретении благорасположения ханов, а не о прочном насаждении христианских начал в массах народа. Поэтому почти каждая перемена правителя неблагоприятно отзывалась на их миссионерских трудах. Особенно враждебно относились к миссионерам мухаммедане, которые при всяком удобном случае старались истребить рождавшееся христианство вооруженною рукою и сами почти никогда не обращались в христианство. Так было в Персии, так было в Кипчаке и Китае, так же было и в джагатайском царстве, столицею которого был Или-Балик, или, как называли его миссионеры, Армалех¹⁹⁹, и где царствовали в то время потомки Джагатая, старшего сына Чингизова, признавая над собою власть великих ханов, потомков Кублая²⁰⁰. Около 1830 г. сюда проникли 6 францисканских монахов: Ричард бургундский, носивший сан епископа, Франциск александрийский, Раймунд Руффи – итальянцы из Пьемонта, Лаврентий александрийский – тоже итальянец, Петр Мартель – француз из провинции Нарбоны и Иоанн индиец, обращенный в христианство, вступивший во францисканский орден и бывший переводчиком архиепископа камбалинского. Пользуясь благоприятными обстоятельствами, эти монахи сумели учредить здесь прочную миссионерскую станцию с епископом во главе. Один из монахов Франциск александрийский имел некоторые сведения в медицине, и эти сведения, как часто случалось с латинскими миссионерами, послужили с пользою для миссионерского дела. Джагатайский хан во время прибытия миссионеров был болен очень опасно. Франциску удалось излечить его. Это доставило миссионеру такое уважение и благодарность со стороны хана, что он начал называть его отцом, сделал его своим советником и довольно сильно подчинился его влиянию. Хан позволил миссионерам строить церкви и монастыри, свободно проповедывать евангелие и крестить татар. Если он не обратился сам, то по крайней мере дозволил Франциску воспитать своего 8-ми летнего сына в христианской вере и крестить под именем Иоанна. Пользуясь таким расположением хана, миссионеры построили в Армалехе прекрасную церковь и довольно деятельно и успешно вели пропаганду. Но столь благоприятные обстоятельства продолжались не долго. В 1335 г. мухаммедане получили перевес и латинянам пришлось бороться с могущественными и жестокими врагами. В этом году флорентинец Булдуччи Исголетти был в Армалехе по своим торговым делам и нашел, что здесь в это время под владычеством татарских ханов властвовали уже мухаммедане, между тем как прежде они были только терпимы несторианскими христианами и католическими миссионерами²⁰¹. В это же время жил и действовал в Армалехе францисканский миссионер Паскаль де-Витториа. Из его письма²⁰² видно, что ему приходилось выдержать здесь от мухаммедан довольно сильное гонение, что возможно было только потому, что мухаммедане стали уже господами. Около 1338 г. этот миссионер с своим товарищем Гонзальвом Трансторна с благословения своего генерала отправился из Венеции морем через Константинополь и Тану на восток проповедывать евангелие. Вскоре они разлучились: Гонзальво, вероятно устрашенный трудностями путешествия, отправился с некоторыми другими монахами в Ургент и потом возвратился в Европу, а Паскаль де-Витториа остался один и в 1334 г. прибыл в Сарай. Здесь он остановился на некоторое время, чтобы изучить язык страны и был свидетелем мученичества Степана. Изучив язык и уйгурские письмена наcтолько, что получил возможность проповедывать без переводчика, он отправился далее в среднюю Азию и проник во владения джагатайсвих ханов. Здесь он нашел мухаммеданство в цветущем состоянии, неоднократно вступал с мухаммеданами в состязания и терпел от них всякого рода оскорбления и насилия. Однажды он, попав на большое собрание мухаммедан по случаю праздника, целые 25 дней состязался с главным имамом и наконец довел его до того, что он должен был признать таинство св. Троицы. Но фанатизм мухаммедан был так силен, что они вследствие поражения своего имама не только не убедились в превосходстве и спасительности христианства, но еще начали принуждать Паскаля к принятию мухаммеданства. Когда увещания, угрозы и обещания богатых подарков не помогла, то они подвергли его самым жестоким истязаниям, бросали в него камнями, жгли огнем его лицо в ноги и выдергали ему всю бороду. Паскалю однако удалось избегнуть смерти и он благополучно прибыл в Армалех, где застал дела латинской миссии вероятно не в очень счастливом состоянии и откуда написал в Европу своим собратиям (1338 г.) полное грустных предчувствий письмо, в котором рассказывал приключения своего путешествия и говорил, что не надеется уже увидеться с ними на земле, но в раю. Действительно вскоре латинские миссионеры в Армалехе смертию завершили свою деятельность, Около 1341 или 1342 г. здесь произошла в правлении новая перемена, благоприятная мухаммеданству. Некто Али-султан из потомков сына Чингиз-ханова, Угедея, свергнул с престола законного хана (если следовать Абульгази, то это был Ясун-Тимур хан²⁰³) и начал страшно преследовать христиан. Он издал против христиан эдикт, в силу которого все они должны были или принять мухаммеданство или умереть. При исполнении эдикта миссионеры удостоились особенно внимания. Султан предложил им публично отказаться от христианства и произнеси мухаммеданское исповедание веры. Когда они отказались, то он велел мучить их самым жестоким образом, чтобы вынудить повиновение, и наконец, выведенный из терпения их стойкостию, велел всем семерым отрубить головы, что и было исполнено в июне 1342 г.²⁰⁴. После этой катастрофы, которой не могли отвратить и папские послы, Николай Боннет и др. проезжавшие в это время в Пекин и имевшие у себя письмо к джагатайскому владетелю, христианство в Армалехе уже не восстановлялось, хотя пекинские миссионеры, пользуясь расположением императора, делали повидимому попытки²⁰⁵. С изгнанием христиан из Китая христианское население Джагатая должно было значительно увеличиться, так как монголы, по изгнании из Китая, поселились в окресностях Армалеха²⁰⁶. Но междоусобия между джагатайскими владетелями и завоевания Тамерлана, столь опустошительные, обширные и благоприятные для мухаммеданства, совершенно истребили труды латинских миссионеров в Татарии. После Тамерлана мы уже не видим среди татар почти никаких следов христианства и даже почти никаких попыток со стороны западных христиан восстановить его по крайней мере до конца XVI в.

Тимур, завоевания которого изгладили все следи христианства, насажденного среди татар латинскими миссионерами, родился в 1S85 г. и был сапом одного джагатайского эмира. Он уже с ранних лет начал строить властолюбивые планы, мечтая сделаться новым Чингиз-ханом. Сделавшись владетелем небольшого ханства около Самарканда, честолюбивый юноша вскоре успел значительно распространить свои владения. При пособии мухаммедан он завладел очень значительным в то время Самаркандским ханством и таким образом приобрел достаточные средства для того, чтобы начать свои блистательные завоевания. Все окрестные среднеазиатскиеханства подпали его власти в самое короткое время. В 1376 г. был завоеван Кипчак и ханский престол отдан Тохтамышу. В 1379 г. его власть признал Хорасан, в 1384 – Герат. Усиливаясь с каждым годом, он все далее и далее раздвигал границы своей империи. В течение 80-х годов XIV столетия он завоевал почти всю Персию, Грузию и в 1392 г. возвратился в Самарканд, чтобы, отдохнув и собравшись с силами, начать новые завоевания. Из дальнейших его походов замечательны его походы: в Грузию и к Черному морю, откуда он проник в Россию и едва не покорил ее сноьа татарскому владычеству, поход в Индию, где при Дели он разбил на голову индийцев и положил 100000 трупов на ноле сражения, и поход против осмайского султана Баязета, который при Ангоре попал в плен и потерял свое 200000 войско (1405 г.). Возратившись в Самарканд после этого последнего похода, Тимур собрался было завоевать Китай, но смерть помешала ему исполнить свои намерения. Завоевания Тимура были самые опустошительные. Никто не поверил бы рассказам о жестокостях, которыми сопровождались эти завоевания, если бы историки в повествовании о них не были слишком согласны. Так, если верить летописцам, в Персии он однажды велел истолочь 3000 человек в ступе, в другой раз по его приказанию 15000 человек закладены были в стену, которую он воздвиг в память своих завоеваний. Особенную слабость имел этот завоеватель к пирамидам из человеческих голов: при взятии города обыкновенно каждый солдат должен был доставить вражескую голову; в Багдаде он устроил пирамиду из 80000 человеческих черепов. Такая жестокость и опустошения конечно могли повредить процветанию, по крайней мере внешнему, христианской религии, но едва ли бы совершенно уничтожили ее, если бы они падали равно на всех подвергавшихся столкновениям с тамерлановыми войсками, если бы Тамерлан равно терпимо или нетерпимо относился ко всем религиям. Действительно большая часть великих завоевателей равнодушно относились к религии и свои религиозные убеждения сообразовали с политическими планами, не будучи ни особенными приверженцами ни особенными врагами какой бы то ни было религии. Будучи оффициальными исповедниками какой-либо одной религии, они однако не гнали других и даже старались заискивать расположения у всех. Чингис-хан принадлежал именно к такого рода людям. Таков же был в душе и Тамерлан, особенно на первых порах. В первое время своих завоеваний он не делал никакого различия между религиями: он разделял людей только на два класса: покорных и непокорных. Первые должны были убивать, а последние подставлять под мечи свои головы. Были даже авторы между христианами, которые и в последующих действиях Тимура не видели ничего враждебного для христианства и даже восхваляли его дружественные отношения к христианам. Так иезуит Катру²⁰⁷ утверждает, что Тимур «знал христианскую религию, любил ее, покровительствовал ей всегда, хотя и не исповедывал ее никогда» – отзыв слишком неосновательный, и может быть объяснен разве только в том смысле, что Тамерлан был врагом османских турок, ближайших в Европе мухаммедан. Но если он был врагом мухаммедан турок, то отсюда не следует, чтобы он был врагом вообще мухаммедан и другом христиан. Враждебные отношения Тимура к туркам легко объясняются его завоевательными стремлениями и тем, что он принадлежал к другой мухаммеданской секте, – шиитской, тогда как турки – сунниты. Христиане в те темные времена могли вывести заключение о склонности Тимура к христианству только из двух весьма впрочем двусмысленных фактов, во первых из того, что он начал войну с Баязетом, по вызову греческого императора и таким образом явился как-бы освободителем византийской империи; во вторых из того, что он входил в дружественные сношения²⁰⁸ с западными христианами и в 1403 г. посылал с одним миноритом письмо к королю французскому, которое надписывалось «великому королю Франции и самому могущественному государю христиан», и в котором Тимур, думая доставить удовольствие христианам, описывал свои завоевания на востоке, особенно поражение и плен Баязета, гонителя имени христиан и, по предположению Тимура, самого злого врага короля Франции²⁰⁹. Но эти факты также легко объясняются хитрыми завоевательными планами Тимура и нисколько не уничтожают значение фактов противоположных. Тимур не имел никакого расчета особенно покровительствовать христианам, которые составляли на востоке мирное и незначительное меньшинство, а напротив для него очень было выгодно покровительствовать мухаммеданам, которые вели свою пропаганду на востоке гораздо успешнее христиан и при Тимуре составляли огромное большинство, способное быть сильною поддержкою каких бы то ни было завоевательных планов. И действительно Тамерлан много сделал для мухаммедан, и в угоду их фанатической ревности почти совершенно истребил на востоке христианство. Несториане рассказывают, что он сделался врагом христиан особенно с тех пор, как они осмелились обратить в свою религию одну из его жен²¹⁰. С этих пор он начал систематически преследовать христиан и истреблял их без всякого милосердия. В Грузии он дозволил себе страшные жестокости и насильственно обратил в мухаммеданство многих грузинских князей, не говоря уже о простых людях. Еще большим врагом христиан сделался он после войны с Баязетом. Гонзалес Клавиго, бывший в качестве посланника от короля кастильского в Самарканде в последние годы жизни Тимура, говорить, что причиною этого было поведение во время этой войны греков и генуезцев, которые обещали ему помощь людьми и галерами, но вместо того, чтобы сдержать слово, после поражения Баязета дали возможность спастись остаткам его войска и перевезли их на другой берег в Европу. Вследствие этого Тимур, по словам Клавиго, стал смотреть на христиан, как на людей злонамеренных, расположенных считать злом его господство²¹¹. Вообще заслуги Тимура по отношению к мухаммеданству так были велики, что мухаммедане провозгласили его святым.

Впрочем совершенное уничтожение христианства, насажденного среди татар латинскими миссионерами, нельзя объяснять одним только гонением со стороны Тимура. Христианство неоднократно испытывало гонения не менее сильные, чем гонение от Тамерлана, однако не уничтожилось от этого, а напротив кровь мучеников являлась семенем новых христиан. Если после Тамерлана исчезли все следы деятельности латинских миссионеров, то это зависело по всей вероятности и от другой причины, зависевшей от Тамерлана. Что же это за причина? Почему христианство, проповеданное в Татарии латинянами, не могло здесь продолжать своего существования независимо от внешних поддержек и вопреки всем преследованиям? Не следует искать этой причины в самой сущности христианства, проповеданного латинскими миссионерами, как делают протестантские историки (Blumhardt)²¹². Это христианство способно существовать не менее протестантского. Каково бы оно ни было, но основы христианского учения в нем сохранены и эти основы легко могли сделаться животворным семенем в сердцах татар. Чтобы не входить в теоретические соображения, достаточно указать на историю, которая показывает, что латинство постоянно существовало рядом с протестантством и при этом, благодаря большей чистоте основ содержимого им учения, проявляло едва ли не более жизненности, чем это последнее, и что было много людей, которые, обратившись в латинство, не оставляли его при самых тесных обстоятельствах. Нельзя также искать этой причины и в бесплодности почвы, на который миссионеры сеяли семена евангельского учения. Человеческое сердце равно воприимчиво к принятию христианства, к какой-бы нации ни принадлежало. Внешние обстоятельства и обычаи народа могут затруднить для христианского учения доступ в глубину человеческой души, но как скоро оно нашло этот доступ, то эти обстоятельства не могут уже его истребить. Итак остается только одна причина – непрочность насаждения, неуменье миссионеров прочно насадить семя евангельского учения. Труды латинских миссионеров в монгольской империи, особенно восточной, представляют, собою образчик всего лучшего, что только могло сделать средневековое латинское миссионерство, однако они далеки были от идеала истинного миссионерства. Если исключить труды отдельных, впрочем слишком немногих, личностей, то они под влиянием политики пап часто имели самое превратное направление и потому имели самые плохие результаты. Миссионеры являлись на поприще своей деятельности большею частию не как собственно миссионеры, а как политические агенты папского правительства, как уполномоченные для политических переговоров, доставители писем своего государя папы. Исполняя политические поручения своего государя, они большею частию ухаживали около владетельных особ, надеясь, обратив их в христианство, воспользоваться их деспотическою властию и ввести насильственным образом христианство в их владениях, а на массы народа обращали мало внимания. Далее, когда они обращались к низшим классам, то оказывалось, что их уменья хватало только на то, что бы обратить язычника или лучше уговорить его креститься, но не сделать его истинным христианином. Обратить же мухаммеданина удавалось им очень редко: их неопытность в этом деле была так велика, что они иногда терпели положительные поражения в состязаниях с мухаммеданами и сами принимали мухаммеданство. Даже миссионеры, вышедшие из школы лучшего латинского миссионера того времена Монте Корвино, каков был Андрей перузийский, жаловались, что из мухаммедан никто не обращается, а из язычников хотя и много, но новообращенные не живут по христиански. Между тем эти миссионеры имели под руками св. Писание, и некоторые нравоучительные книги на татарском языке, как например катехизис, составленный для татар ученым римлянином Эгидием²¹³. Это неумение, зависевшее от неприготовленности и ложного направления, даваемого миссионерским трудам со стороны папского престола, который везде преследовал властолюбивые цели, и было главною причиною того, что христианство насаждено было на востоке латинскими миссионерами слишком непрочно и поверхностно и потому не имело на столько жизненности и силы, чтобы существовать без сторонних поддержек и вопреки неблагоприятным обстоятельствам.

Но может быть это христианство снова возродилось-бы, если-бы латиняне после тамерлановского погрома снова начали свою деятельность и подали помощь юным, неокрепшим еще в своих убеждениях и привычках христианам. Это очень вероятно. Но латиняне не подали этой помощи не смотря на благоприятные обстоятельства, не смотря на то, что тамерлановское царство распалось тот-час по смерти своего основателя и его разделенные и обезсиленные преемники всегда могли найди выгоды в дружественных отношениях к христианам. Это – новая причина исчезновения следов христианства среди монголов. В последней четверти XIV столетия, во время самого разгара тамерлановых войн, миссионерская деятельность латинян между татарами приняла уже самые тесные размеры, а потом и совершенно превратилась. Латинские летописцы указывают правда на несколько миссионеров, которые будто-бы очень успешно действовали среди татар в конце XIV в.. в эпоху завоеваний Тамерлана, но указания эти чрезвычайно темны и спутанны. Так, по известию Ваддинга²¹⁴, в 1371 г. послан был к татарам минорит Франциск де-Подио и действовал среди них так успешно, что в одних горах каспийских, будто-бы обратил в латннство до 10000 человек²¹⁵. В 1391 г. он послал к папе Урбану V Рожера англичанина и Амвросия Сьенского с донесением о своих трудах и с просьбою о помощи. Папа вследствие этой просьбы определил²¹⁶, чтобы отправились к татарам на помощь Франциску 24 монаха, но неизвестно, было ли приведено в исполнение это определение папы. В 1374 г. папа Григорий XI послал на восток в среднюю Азию с множеством доминикан доминиканца епископа Илию малого, но о деятельности его там тоже ничего неизвестно. Едва ли даже он был там, потому-что в первые годы XV ст. мы видим его в Константинополе²¹⁷. Вероятно опасение погибнуть от жестокостей Тамерлана помешало миссионерам отправиться в глубь Татарии, в месту своего назначения. Кроме того, папы продолжали ставить епископов на кафедры, учрежденные в XIV в. в монгольской империи, но эти епископы оставались только титулярными и никогда не отваживались проникнуть в Татарию. В течение XV в. папы продолжали еще иногда отправлять на восток к татарам миссионеров, но этих миссионеров было очень мало²¹⁸; они никогда не достигали предназначенных им целей, а о действиях их ничего неизвестно. Такое равнодушие латинян к судьбе своих миссий на востоке среди татар окончательно уронило эти миссии и с течением времени все посеянное ими, оставшись без ухода, погибло без следа. Папский престол и все зависевшее от него христианство находились тогда в таком положении, что трудно было ожидать с их стороны особенного внимания к насаждению христианства среди племен столь отдаленных и столь часто подверженных внезапным и жестоким политическим бурям. С конца XIV и до второй половины XV в. (1578 – 1447) западная церковь была обуревала так называемым великим расколом, который произошел вследствие стремлений римских первосвященников освободиться от влияния французских королей и переселиться из Авиньона снова в Рим. В это время на папском престоле часто сидело по нескольку пап, которые преследовали друг друга анафемами и заняты были почти единственно заботою прочнее утвердиться на своем престоле и сокрушить своих соперников. В это время цроисходили великие реформаторские соборы, и пизанский, констанский, базельский, с которыми папы должны были вести самую ожесточенную борьбу, отстаивая свои мнимые права против нападений реформационного духа. При таких обстоятельствах миссиям среди татар нельзя было надеяться на деятельную поддержку со стороны пап, а с другой стороны этой поддержки ждать было не откуда, потому-что в латинской церкви все церковные отправления так полно зависят от папы и так тесно связаны с «центром единства», что всякая ненормальность в этом центре отзывается на них самым разрушительным образом. Далее, начались реформационные движения в Германии, явился Лютер с своими энергическими протестами против папского абсолютизма. Эти движения самым серьезным образом обеспокоили папский престол и потребовали всего его внимания. Восточные миссии должны были отступить на задний план. – Кроме великого раскола и реформационных движений, подавлявших на западе миссионерские стремления, были еще и другие обстоятельства, которые хотя не подавляли и не уменьшали этих стремлений, но отвлекали их в другие стороны. В конце XV в. открыта была Америка. Рассказы о неизвестных доселе народах, населявших новый свет, и богатствах привлекли туда не только праздных искателей золота и приключений, но и миссионеров. Папы дарили новооткрытые страны христианским королям с условием распространять там христианскую веру. Миссионеры охотно отравлялись туда в надежде под покровительством и при содействии светской власти распространить христианскую веру гораздо успешнее, чем как они делали это в государствах мухаммеданских, куда власть христианских государей не простиралась. – Bcе эти обстоятельства были причинами того, что миссии среди татар перестали получать подкрепления из Европы и потом совершенно уничтожились. Они возродились впоследствии, но уже при других обстоятельствах.