Отдел IX. Служение Преосв. Филарета в Рязани

«Вообще нам там хорошо всегда, и не может быть лучше, где Сам Господь нас поставит, нежели где бы мы сами предустроили... Потому-то и не толкуйте и вы, что при таком-де Архиерее было то и то, а при другом не так-то…»⁵⁰⁸.

«Один отец скончался, зато другой жив остался»⁵⁰⁹.

«Велит ли Бог мне ещё увидеть тебя, моя возлюбленная паства Рязанская?! Нет и нет!»⁵¹⁰

Служение Высокопр. Филарета в Рязанской Епархии, сравнительно со всеми другими местами его епископства, было весьма непродолжительно. Рязанской епархией он управлял всего три года; а как в продолжение этого времени он был вызываем в Петербург для присутствования в Св. Синоде, то личное его пребывание на кафедре епархиальной продолжалось всего один год и девять месяцев⁵¹¹. По Высочайше утверждённому докладу Св. Синода, в 25 день Февраля 1828 г. Преосвящ. Филарет перемещён был в Казанскую Епархию.

Относительно подобных скоровременных перемещений Святителей из одной Епархии в другую существуют мнения, высказывавшиеся и в печати, не в пользу этого обычая и порядка. Представляют обыкновенно, что в подобных случаях дело не может обходиться без ущерба и для благосостояния епархий, в которых, в одно, напр. десятилетие, переменится иногда два-три Епископа, и для самых лиц переменяемых. Таковы мнения особенно о тех Епископах, которые поступают на епархию с самого первого времени принятия сана святительского, следовательно, приемлют свою паству как первенца своего духовно-благодатного рождения и воспитания, или как невесту обручённую им...⁵¹². Естественно, что такие Святители с первого раза всегда готовы бывают особенно возлюбить свою паству, соединиться с нею всеми узами духа, жизни и всех пастырских отношений, – и потому обращаются к ней со всей энергией, посвящая все силы, усердие, умение, чтобы упрочить всё своё влияние на неё, имея в виду именно долгое в ней пребывание. Между тем, когда вдруг, воспоследует перемещение, – многие истинно благие начинания редко-редко не остаются без желанных плодов; а на новых паствах те же Святители могут быть менее энергичны. И самые паствы, так часто, по буквальному церковно-каноническому выражению вдовствующие, естественно могут вообще терять или ослаблять в себе силу чувств к пастырям при частых их переменах.

Останавливаться на этих мнениях ни pro ни contra, конечно здесь не место. Но, тем не менее, мы не можем не указать на то, что даст нам самое содержание повествования. В этом отношении нет сомнения, что лучшим ответом на сказанные мнения служит именно то, что мы узнаём из подлинных писем самого же жизнеописуемого, в которых самым живым и беспристрастным образом представляется и его собственное состояние и состояние паствы (Калужской), с которой он расстался, и той, в которую вступил. Прочитаем несколько писем в Бозе почившего на самых же первых порах его служение в Рязани, писанных в Калугу.

«Знаю, что вам очень грустно разлучаться с пастырями. Но поплакали и погрустили пред Господом и довольно; уже теперь пора перестать, а всю печаль свою возложить на Господа, Который вся устрояет на пользу и спасение душ наших. Ибо милостивее Его к нам грешным никто не может быть: а вы знаете меня и уверены, что от Его десницы получил я после Калужской Рязанскую паству. Так грешно бы было грустить о том, что Господу угодно; вообще же нам там хорошо всегда, и не может быть лучше, где Сам Господь нас поставил, нежели где бы мы предустрояли».

«Благодарю (писано в другом письме), что писаниями вашими возбуждаете и мою немощь писать часто. И на будущее время прошу меня пожуривать, чтоб здесь в удалении от вас я не избаловался. В самом деле, я очень виноват и перед вами и перед многими. Но что мне делать с бумажными делами, которых оставлено мне многое множество и которыми занимаясь, я почти одичал. Поверите ли, что, приехавши в Рязань, ни одних даже газет не читал и совсем не знаю, что на свете делается. К тому же, целое лето обстраиваю обветшалый дом и доселе ещё живу в экономских кельях. Впрочем, надеюсь перейти в свой дом 4 числа Октября. И там может быть сколько-нибудь успокоюсь. К хлопотам моим присоединилась ещё зубная болезнь, которой страдал с самой Пасхи; но теперь, слава Богу, недели три не чувствую оной. Много употреблял лекарств от сей несносной болезни; но не от них, а от Господа получил исцеление. Помолившись Господу, положил я на больные зубы и масло от гроба Господня, и с тех пор совсем не чувствую боли. Молитвами вашими Господь хранит моё здоровье». «Поздравляю всех вас с новым добрым Архипастырем. Преосвященным Григорием. Имейте его в любви, как и меня грешного имели. Господь услышал и моё недостойное моление; ибо я всегда желал и молил Господа, чтоб был назначен в любимую мне Калужскую паству Преосв. Григорий⁵¹³. Он истинно добрый, благонамеренный и просвещённый Пастырь Церкви Православной. Когда извещусь о прибытии его в Калугу, буду его просить, чтоб он вас и утешал и укреплял в немощах ваших, – а вам заповедую пастырским моим словом иметь его воистину Отцом и Архипастырем».

«Располагаюсь в Июле месяце (писано в другом письме) обозреть епархию и отправиться в уездные города. Климат здесь здоровьем не уступает Калуге. И город изрядный, только мал и беден; а народ к церкви усердный и весь Православный. Только Калуга по всему лучше Рязани. А впрочем, опять скажу: нам там хорошо, где Бог нас поставил. Посему-то и не толкуйте и вы, что при таком де Архиерее было то и то, а при другом не так-то... Прочитайте с благоговейным вниманием, что благовествует Св. Апостол к Коринфянам: »Егда глаголет кто от вас: аз убо есмь Павлов; другий же – аз Аполлосов, или Кифин: не плотстии ли есте? Кто убо есть Павел, кто же ли Аполлос?... Аз насадих, Аполлос напои, Бог же возрасти. Темже ни насаждаяй есть что, ни напаяй, но возращаяй Бог. Насаждаяй же и напаяяй едино суть: кийждо же свою мзду приимет по своему труду« (1Кор. 3:4–8)».

Наконец ещё читаем в одном из писем: «Господь возвратил мне по вашим молитвам здоровье, хотя и чувствую некоторую слабость. Впрочем, Един же Господь Сам видит, что я стараюсь жить только для единого служения Ему, а потому Он же дарует столько и сил, сколько Ему угодно и мне потребно».

Итак, из этих, приведённых из писем, данных становится ясным ответ на существующие суждения не в пользу архиерейских перемещений из одной епархии в другую. Понятно, что всё дело здесь зависит от духа и характера Святителей в значении истинного их призвания к их столь высокому служению. Потому каковым был Преосв. Филарет в Калужской пастве, таковым увидим его и в Рязанской, при всей кратковременности его служения, которой он, конечно не мог предвидеть. Первым свидетельством об этом служат следующие сведения, взятые из дел Рязанского Консисторского архива. Составитель этих сведений пишет от слова до слова так:

«Из дел, производившихся в Рязанской духовной Консистории, усматривается: Высокопреосвященнейший Филарет во время трёхлетия управлял Рязанской епархией мирно и кротко. Он заботился о нравственном состоянии белого и чёрного духовенства; невоздержанных исправлял с отеческой снисходительностью, а не исправлявшихся в поведении предавал законному суду. На священно-церковно-служительские места определял не иначе, как по строгому испытанию в знании предметов, необходимых для церковно-священно-служителя. Особенную оказывал сострадательность к вдовствующим и сиротствующим, строго внушая благочинным ограждать и защищать их от притеснителей и причиняющих им какие-либо обиды. Изыскивал способы к увеличению доходов попечительства о бедных духовного звания. Устное предание свидетельствует, что он был милостив ко всем бедным и нищим, а потому жители г. Рязани называли его – Владыку – Филаретом милостивым, каковое приятное название и доселе ещё сохраняется в устах, помнящих его человеколюбие и щедрость. Его Высокопреосвященство имел великое попечение о благолепии храмов Господних, попечителям и строителям оных изъявлял архипастырскую признательность и благословение»⁵¹⁴.

Читая эти сведения, хотя в общих и кратких чертах, кто не видит в них как бы буквального повторения всего, изложенного в подробности об этих же самых свойствах и действиях в бытность в Бозе почившего в Калужской епархии?! Если же и есть какая разность, то не более, как в том, в чём естественно, могла открыться надобность по требовании местных обстоятельств и условий. Во всяком случае, служение в Рязанской епархии было не иное, как продолжение Калужского, разумеем по духу и характеру и вообще по внутренним началам, которые очевидно остались неизменными. В этом же последнем отношении и самая кратковременность не могла иметь большого значения и влияния; сущность дела здесь, как говорится, не в количестве, а в качестве. На этом-то основании мы и предпослали читателям мысль – почему в повествовании о Калужской жизни и деятельности в Бозе почившего считали нужным изложить факты и действия с особенной подробностью и характеристичностью, именно, чтобы не повторять одного и того же.

С так называемой формулярной стороны служение Преосв. Филарета в Рязанской епархии тот же составитель архивных сведений говорит. «Перемещение Высокопр. Филарета из Калужской епархии в Рязанскую последовало по случаю открывшейся вакансии за смертью бывшего Архиепископа Рязанского Сергия. Впрочем, при самом назначении в Рязань, Преосв. Филарет не был возведён в сан Архиепископа, а пожалован был этим званием уже спустя год с лишком, именно 1826 года Августа 22 дня, по случаю священного Коронования блаженной памяти Государя Императора НИКОЛАЯ ПАВЛОВИЧА, при котором (короновании) он удостоился лично находиться и участвовать в священно-служении. Вслед за этим повышением в сане, Архиепископ Филарет был призван и к высшему посту служения вне епархии. В том же 1826 г. Высочайшим повелением, от 6 Ноября, он был вызван в Санкт-Петербург для присутствования в Св. Синоде, а через три месяца назначен, независимо от присутствования в Св. Синоде, Членом, существовавшей тогда Комиссии духовных училищ. Не успев и возвратиться в свою Рязанскую епархию, в Бозе почивший, по Высочайше утверждённому в 25 день Февраля 1828 г. докладу Св. Синода, назначен был на Казанскую епархию, старейшую из всех архиепископских кафедр. Пред временем же этого нового назначения, именно не далее как за два месяца (31 Декабря 1827 г.) он удостоен Высочайшей награды – сопричтения к ордену Св. Анны 1 степени»⁵¹⁵.

Смотря на эту службу с одной формулярной стороны, нельзя не сказать, что в столь короткое время Высокопреосв. Филарет прошёл быстро и много ступеней к его очевидному возвышению. Что же послужило для него к такому благоуспешному восхождению? Прямым и справедливейшим ответом на это служат слова Высочайшей Грамоты, в подлинном тексте которой изображено: «Долговременное служение ваше Церкви, управление паствой, вам вверенной, и труды по делам Святейшего Синода и Комиссии духовных училищ дают вам справедливое право на особенное Наше благоволение»⁵¹⁶.

Эта Высочайшая награда, свидетельствующая о достойности служения Высокопреосв. Филарета, хотя относится ближайшим образом к описываемой поре, но с тем вместе, очевидно, обнимает собой и всё предшествующее время его управления паствой Калужской: иначе нельзя было бы и называть это служение долговременным. А через это ясно засвидетельствовано и то, что управление Рязанской паствой именно было продолжением управления паствой Калужской, – что указано и в приведённых прежде кратких сведениях.

Впрочем, кроме этих кратких сведений, в доставленной выписке из дел Рязанской Консистории, читаем ещё некоторые, взятые из самых фактов частнейших.

Один из этих фактов изложен в той же выписке Консисторской с достаточной подробностью. «По прибытии в Рязань, Его Высокопреосвященство обратил особенное внимание на тёплый кафедральный Рождественский собор в г. Рязани и нашёл нужным оный возобновить, потому более, что в нём помещались три придела, которые делали храм сей тесным и темным. Архипастырское Его Высокопреосвященства по сему предмету распоряжение началось в Мае месяце 1825 г. (следовательно, через какие-нибудь три месяца по прибытии его в Рязань), а в 1827 г. храм этот окончательно возобновлён и освящён, за отсутствием Владыки, Ректором Рязанской Семинарии Спасским Архимандритом Гедеоном. Храм сей, за упразднением в нём двух приделов, теперь составляет один. Стены подняты на три с половиной аршина, потолок же поддерживается шестнадцатью колоннами, которые придают сему храму вид самый величественный. Ширина его двадцать один, а длина сорок с половиной аршин. Сей соборный храм возобновлён собственным иждивением благочестивого гражданина г. Рязани, Статского Советника и Кавалера Гавриила Васильевича Рюмина, и стоимость сего возобновления простирается до тридцати тысяч⁵¹⁷.

Что же свидетельствует этот факт? С первого взгляда, конечно, в нём не представляется ничего кроме обыкновенного дела, т. е. перестроен и возобновлён храм соборный по требованию встретившихся нужд и обстоятельств и – только. Но в чём заключались эти нужды и обстоятельства? В одном из писем Преосв. Филарета мы уже видели, как отзывался он о Рязанском народе, – что он весь Православный и к церкви усердный... Нужно ли договаривать, что и сам Высокопреосв. Филарет, несомненно, явился и в Рязани так же, как и в Калуге, самым ревностным совершителем Богослужения, не исключая и неопустительного служения преждеосвященных Литургий в великий Пост, во время которого он и прибыл. Поэтому, сколько по новости самого Архипастыря, столько же и по новости сего последнего служения, граждане Рязанские на перерыв стали стекаться к Богослужению в собор: от этого же стечения, естественно, тотчас же и ощутилась теснота. Со своей стороны Высокопреосв. Филарет, видя на первых же порах многочисленность молящихся и уповая видеть то же и впредь, естественно, мог обратить сам же первый внимание на замеченный недостаток в соборном храме и принял к устранению его свои заботы и меры, – хотя средств на это совершенно не было никаких наготове, да и не предвиделось их в достаточности, чтобы можно было распорядиться ими и для самого начинания работ. Явились же эти средства совершенно нежданно и посланы именно особенным знаменательным путём Божиим на столь благопотребное святое дело.

Выше сказано, что соборный храм перестроен и возобновлён собственным иждивением благочестивого гражданина Рязанского, – Статского Советника Рюмина. Но что побудило и расположило этого мужа к такому пожертвованию? Ответ на это читаем в тех же сведениях: «В то время, когда Высокопреосв. Филарет приготовлялся приступить к возобновлению соборного храма, г. Рюмин был одержим жестокой болезнью и напутствован уже св. Таинствами Церкви – исповедью, причащением и елеосвящением. Владыка посетил больного. Больной не имел уже никакой надежды на восстановление своего здоровья и просил Владыку помолиться о нём Господу Богу. Владыка обещал с готовностью исполнить его прошение, вместе же с тем предложил ему совершить какое-либо Богоугодное дело, указав ему, между прочим, на необходимость перестройки соборного храма. На это предложение Рюмин изъявил полное душевное своё согласие. После архипастырского посещения на другой день больной извещает Владыку, что ему стало лучше, а потом вскоре и совершенно он выздоровел. В знак благодарности Господу, исцелившему его от смертельной болезни святительскими молитвами Владыки, г. Рюмин и возобновил упомянутый соборный храм собственным иждивением»⁵¹⁸.

Не думаем, чтобы на этот факт взглянул кто-либо с какой-либо своеобразной стороны, вроде напр. того, что Высокопреосв. Филарет воспользовался здесь для расположения к благотворительности таким состоянием человека, при котором он, не видя себе иного исхода, кроме могилы, мог решиться по одному страху безысходности на какое угодно пожертвование... Искренно говоря, при одном только представлении возможности подобной профанации, мы опасаемся, как бы не оскорбить благочестивое чувство тех, кои наоборот, при одном рассказе о сейчас изложенном факте, несомненно сложили уже в сердцах своих всю знаменательность и назидательность его. Посещение болящего Святителем, прошение первого молитв за себя у второго, и наконец, прямое и решительное обещание последнего исполнить сие прошение с упованием и дерзновением со своей стороны, а с тем вместе с расположением самого просящего к возблагодарению Господа ещё прежде получения просимого, как бы уже дарованного, – всё это составляет такое явление, подобное которому встречается лишь, по преимуществу в примерах первых времён, цветущего духом веры и благочестия и силой благодатных дарований и знамений, состояния Церкви Христовой. И замечательно, что как в Калужской пастве засвидетельствовано было такое состояние Высокопреосв. Филарета по случаю пожара, которому подвергся тёплый кафедральный собор, после которого собор был исправлен и обновлён, – так и здесь в Рязани, необходимость в исправлении собора же послужила поводом к проявлению силы и действия его молитвенного дерзновения перед Господом, как засвидетельствовал сам первый исцелившийся от болезни жертвователь, и что не замедлило тотчас же, конечно, перейти в общее народное сведение, как предмет благоговейного верования. О последнем недаром доставитель сведений говорит, между прочим так: «О случае, расположившем г. Рюмина к возобновлению соборного храма и доднесь говорит народное предание с благоговением».

По части храмоздательства, в связи с перестройкой соборного храма, в тех же сведениях говорится, что один из упразднённых в соборе приделов во имя Рождества Св. Иоанна Предтечи Господня перенесён в архиерейский дом и обращён в крестовую (домовую) церковь⁵¹⁹. Кроме сего попечением Его Высокопреосвященства в 1826 г. устроено при архиерейском доме парадное крыльцо, а во внутренности оного пространный ход, который был прежде весьма тесен и для входящих затруднителен⁵²⁰. Ясно, что устройство этого домового храма сколько зависело от удобного случая, т. е. что от упразднённого соборного придела остались готовые и удобные к делу материалы и церковные принадлежности, столько же, несомненно, здесь руководило желанием устроителя его примерная любовь к храму Господню и стремление к постоянному слушанию Богослужения. А как в храм сей не замедлили учащать и многие из усердствующих к Богослужению и особенно желавших участвовать в нём под одним кровом и в непосредственном общении со своим Святителем – молитвенником, поэтому самому открылась уже, между прочим, потребность и в распространении входа в дом святительский.

С другой стороны, чтобы понять, от чего прежнее крыльцо и вход в покои Преосв. Филарета оказались тесными и затруднительными для входящих, – довольно только припомнить содержание прежде сделанной нами выписки. Насколько любвеобильное и сострадательное сердце архипастыря было отверсто широко и безотказно ко всем, нуждающимся в чём-либо, настолько понятной становится и теснота входа и помещения для последних. Как Высокопреосв. Филарета жители г. Рязани, по сказанному в выписке, именовали не иначе, как Филаретом милостивым, то подобно своему св. тезоименнику, который сам стоял у врат своего дома или у дверей житниц своих, чтобы принимать и удовлетворять всякого, и Владыка Филарет с такой же целью устроил в доме своём и парадное крыльцо и пространный вход в свои покои.

Но не в одних покоях своих действовал так Преосв. Филарет: он оказывал своё участие и помощь, не тем только, кто сам приходил к нему и обращался с личной просьбой: он предусматривал и предупреждал и нужды других ещё прежде прошения их и таким образом обретался, по выражению слова Божия, и не ищущим его. О таких именно действиях Преосв. Филарета один из доставителей сведений свидетельствует следующими словами: «В Рязанской епархии и доселе сохранилась о нём поговорка: один отец скончался, зато другой жив остался», – т. е. так обыкновенно утешали детей-сирот по смерти их родного отца. И, действительно, он был истинным отцом для сирот. Одним из первых его дел по поступлении его на Рязанскую епархию было то, что он потребовал подробных сведений о сиротах, особенно же не пристроенных, и на них прежде всего, обратил пастырское своё внимание⁵²¹. Насколько успел осуществить столь благие начинания свои Высокопреосв. Филарет, особливо, когда суждено было пробыть ему лично в Рязани только один год и девять месяцев, на это мы не имеем определённых данных. Но как свидетельствуют все его действия, он любил свои намерения выражать не на словах только, а приводить их в дело. В этом убеждает и сохранившееся в предании, данное Преосв. Филарету жителями г. Рязани, наименование Филарета милостивого, и та поговорка между духовными по отношению к осиротевшим детям: «один отец скончался, зато другой жив остался». Наконец сам в Бозе почивший, ведя частую дружественную переписку (с 1844 по 1857 гг.) с бывшим в это время Рязанским Архиепископом Гавриилом⁵²², нередко выражал прямое участие в своих письмах, в смысле совещательном, по некоторым делам управления Рязанской епархии, особливо напр. в распределении приходов по вновь вышедшим штатам, выражая скорбное опасение, дабы через штатное размещение наличного духовенства не оставить кого-либо напрасно без места. При этом как бы прямо указывал на тот порядок, каким руководился он сам (как мы видели в выписке). Вообще же он, до самой кончины своей, сохранил самые искренние чувства и отношения к бывшей некогда его пастве Рязанской. «Богоспасаемой пастве Вашей – Рязанской, мне всегда любезной, благословение Отца Небесного. Вашему Высокопреосвященству желаю много лет управлять ею. А моя земная храмина день от дня приближается к разрушению». Так писал он Архиепископу Гавриилу в последнем письме своём от 15 Апреля 1857 года, – следовательно за восемь только месяцев до своей кончины.

Такое выражение особенного воспоминания о своей любезной бывшей пастве Рязанской с преподанием ей благословения Отца небесного кроме того значения, что оно было последнее, предсмертное, прощальное засвидетельствование архипастырских чувств и отношений, имело и другое значение. Это было как бы восполнение того последнего прощания, которое не могло быть сделано в своё время, – именно при личном расставании с паствой, при отъезде его в Санкт-Петербург для присутствования в Св. Синоде. Как подобные назначения для присутствования бывают временные и на срок определённый, почти всегда не более годичного, – то и расставание Преосв. Филарета с Рязанской паствой было временное. Но оказалось, что предполагавшееся на время обратилось в расставание навсегда. По миновании годичного срока, Преосв. Филарет был оставлен в Санкт-Петербурге и на дальнейшее время, а затем, вскоре же был назначен на новое место служения – на архиепископию Казанскую. И как это назначение состоялось по особенным важным обстоятельствам в положении Казанской епархии, требовавшим безотлагательного прибытия туда Высокопреосв. Филарета, то он и отправился из Санкт-Петербурга прямо в Казань, не имея ни времени, ни возможности даже заехать в свою Рязанскую епархию.

Впрочем, в истинно возлюбившем паству сердце Архипастыря было не только предчувствие, но даже как бы предведение, что выезд его из Рязанской епархии был безвозвратный. Вот что знаем мы об этом из собственных уст маститого – 82-летнего старца, отца Архимандрита Павла, бывшего настоятеля, (а затем жившего в заштате на покое) Солотчинского второклассного монастыря Рязанской епархии, в описываемую же нами пору, бывшего казначеем архиерейского дома и сопутствовавшего Преосв. Филарету в Санкт-Петербург. «Когда мы, отправившись в Санкт-Петербург 13 Декабря 1826 года, – говорил о. Архимандрит, – подъезжали к г. Коломне и стали переезжать реку Оку, служащую граничной межой между Рязанской и Московской губерниями, – вдруг преосвященный Владыка приказал остановиться. Вышедши из экипажа и обратившись лицом туда, где по направлению находилась Рязань, он начал класть молитвенные поклоны земные, и положив три поклона и, затем троекратно осенив своим благословением эту же сторону, с глубоким вздохом и слышным для нас голосом произнёс: Велит ли Бог мне увидеть ещё тебя, моя возлюбленная паства Рязанская?! И затем, как бы подумав что-то, сказал: Нет и нет! Так и сбылось, как прорекли его святительские уста. Из Санкт-Петербурга, впоследствии, мы проводили святого Владыку прямо в Казань, – а сами, т. е. вся свита, бывшая при нём, возвратились сиротами в Рязань⁵²³.

По порядку времени и по ходу нашего повествования обратимся к сведениям о жизни и служебной деятельности Высокопр. Филарета в Cанкт-Петербурге.

«Преосвященнейший Владыка жил и держал себя в Петербурге во всём попросту, как и обыкновенно всегда, а не по столичному, как может быть делают некоторые другие. И за это-то, по всему было видно, особенно его любили и уважали многие знатные в столице люди. Служить он любил, как и всегда прежде в Рязани, весьма часто; и в церковь нашу, бывало, собиралось много богомольцев всякого звания; – бывали и знатные лица целыми семьями и после обедни всегда захаживали в покои Владыки для беседования назидательного, так как он разговоров мирских светских не подлюбливал вести и слушать...»⁵²⁴.

Вызванный в Санкт-Петербург для присутствования в Св. Синоде в начале Ноября 1826 г. Высокопр. Филарет имел там пребывание до начала Марта 1827 г. В повествовании нашем об этом пребывании его неминуемо должна быть неполнота, по крайней мере, сравнительно со всем прежним изложением, и именно по части подробностей и характеристики служебной деятельности. Неполнота такого рода естественна. Причина главным образом та, что указываемая сторона служебной деятельности в большинстве, так сказать, поглощается в общем состоянии Высшего Церковного Управления, – и потому, понятно, трудно исчерпывать в отдельности, что относится к частным деяниям лиц, участвующих в этом Управлении и тем более, что служение это обыкновенно бывает временное и продолжающееся не подолгу. В настоящем разе для нас довольно знать только, что вызванный для присутствования в Св. Синод прошёл это поприще нового служения, по возлагаемым на него обязанностям, достойнейшим образом, так что, как мы видели уже в Высочайшей Грамоте, труды его по делам Св. Синода и Комиссии духовных училищ приобрели ему справедливое право на особенное благоволение Монарха.

В частности же, если какое-либо специальное занятие Высокопр. Филарета, в описываемую пору, может свидетельствовать о его особенных достоинствах и вообще личном характерном образе действования, – то мы не можем не указать и не признать последнего условия в служебной деятельности его по званию Члена Комиссии духовных училищ, которое оставалось за ним навсегда, как титул служебный. Назначение – состоять Членом Комиссии, последовало спустя лишь месяц с небольшим после прибытия Преосв. Филарета для присутствования в Св. Синоде, и отнюдь не исключало его от занятий по делам и в Св. Синоде, так как и самая Комиссия хотя и составляла отдельную административную коллегию, но относилась к ведению Синода, как часть к своему целому. В описываемую же пору, не обинуясь должно сказать, Комиссия достигала своего, так называемого, апогея. И вот в состав её наличных деятелей и назначен был Архиепископ Филарет. Излишне, кажется, и представлять вопрос, – чего могла ожидать Комиссия для успеха в своей деятельности от такого нового Члена-деятеля? Одно то, что этот новый Член был тот, кто сам и учился, и учил, и начальствовал в учебных заведениях, существовавших ещё на старинных положениях; – затем был наставником и начальником в двух высших заведениях при самом начале их преобразования, так что в одном из сих заведений он полагал сам и начало и всю основу сего преобразования; наконец, как епархиальный Архиерей в двух епархиях был самым неусыпным попечителем о благосостоянии тамошних духовных заведений, так что не стеснялся сам быть иногда преподавателем уроков (в Калужской Семинарии), не говоря о том, что неопустительно производил сам лично испытание учеников; – одно это, говорим, не составляло ли само собой такой своего рода диплом относительно достоинств его, как специалиста, чтобы по всему праву занять ему первостатейное место в составе Комиссии?! Наконец нужно знать, как сам, по собственному чувству и убеждению, в Бозе почивший относился к значению бывшей Комиссии духовных училищ за всё время её существования. По его всегдашним собственным отзывам, Комиссия была одним из положительно-рациональных и благодетельных учреждений в области всей нашей духовной администрации по отношению к учебным заведениям. Когда, по обстоятельствам, приходил конец существованию Комиссии с заменой её другими учреждениями – Духовно-учебным и Хозяйственным управлениями при Св. Синоде, а совместно с этим составлялся проект о преобразовании и самых заведений по части программ учебных предметов, – то едва ли кто был более в пользу первой и против последних, как в Бозе почивший, хотя конечно, как выражался он сам словами пословицы: один в поле не воин, – о чём услышим речь впоследствии.

Что же касается до прочих сторон и условий житейского положения, временно пребывающих в столице Святителей, особливо в давнюю описываемую пору, то по рассказам покойного Высокопр. Антония (Архиеп. Казанского), дядя его – Высокопр. Филарет, при воспоминаниях об этом положении, выражался больно не красно, а в письмах своих даже до крайней, по-видимому, резкости, именуя своё пребывание в Петербурге пресельничеством «Вавилонским». Какую подлинно грустную, хотя с тем вместе глубоко назидательную, картину можно было представить, – говаривал покойный Владыка Антоний (Казанский), – из воспоминаний дяди обо всей внешней обстановке и о состоянии внутренней жизни наших смиренных Святителей в столице, начиная с разбросанности самых местожительств их на так называемых подворьях⁵²⁵. Один лишь, едва-едва заметный, водружённый над этими зданиями св. крест ради обозначения находящегося здесь храма Господня, их единого и единственного прибежища и утешения, – один этот крест своим миниатюрным видом служит как бы знаменем их смирения, чтоб не сказать – уничижения среди людей мира сего!.. Такое состояние Святителей есть именно состояние страннопришельничества и обуреваемого плавания среди волн столичного шумного житейского моря!.. Что это отнюдь не есть, так называемая, иеремиада, послушаем, как отзывался сам в Бозе почивший о своём состоянии, которое переживал, находясь в разные времена в Санкт-Петербурге. В письме своём от 17 Сентября 1841 г. писал он из Петербурга именно к родному племяннику своему, бывшему тогда Инспектором в Киевской Духовной Семинарии Иеромонаху Антонию, покойному Архиепископу Казанскому: «Всеобщей ко мне любовью здешних хотя я и утешаюсь в странничестве моём, но сердце моё всё во святой чудотворной Лавре. Там я и молюсь, там и живу духом». В письме же к бывшему Преосв. Архиепископу Рязанскому Гавриилу, только что возвратившемуся из Санкт-Петербурга с чреды присутствования в Св. Синоде, писал так: «Сорадуюсь Вашей радости о мирном и безмятежном пребывании среди вверенной Вам паствы. По всему чувствую и знаю цену возвращения из Вавилона в Сион⁵²⁶. А как это письмо было ответное, то очевидно, и сам Преосв. Гавриил не красно отзывался о своём бывшем житье-бытье в столице…

Такой отзыв в Бозе почившего, по которому он уподоблял столицу Вавилону, правда, представляется чересчур резким и щекотливым особливо для людей мира... но, конечно, употребление подобных выражений нужно понимать в значении особой терминологии, – именно духовной свято-подвижнической, что показывают и те выражения, где писавший называет пребывание своё в столице странничеством, именно по отношению к Св. Чудотворной Лавре Киево-Печерской, где он заочно и молится и живёт духом. Между тем и живя в столице, он имел даже, как сам свидетельствовал, своё душевное утешение, видя к себе всеобщую любовь и сам сочувствуя любящим. Об этих благоприятных отношениях Высокопр. Филарета, в описываемую именно пору пребывания его в Санкт-Петербурге, упомянутый нами прежде старец Архимандрит Павел сообщил нам хотя краткий, но характерный рассказ о домашней жизни Преосв. Филарета и об отношениях к нему столичного общества, и ещё об одном факте, который сохранился особенно глубоко в благоговейном памятовании старца рассказчика, о чём он и сам просил нас записать на память. «Преосвященнейший Владыка жил и держал себя во всём попросту, как и обыкновенно всегда, а не по-столичному, как может быть делают некоторые другие... И за это-то, по всему было видно, особенно его любили и уважали многие знатные в столице люди. Служить он любил, как и всегда прежде в Рязани, весьма часто: и в церковь нашу, бывало собиралось много богомольцев всякого звания, и бывали и знатные лица целыми, бывало, семьями, и после обедни захаживали всегда в покои Владыки для беседования назидательного, так как он разговоров мирских, светских не подлюбливал вести и слушать. Что же касается его келейного образа и правила жизни, то и говорить нечего. Молитва для него была чуть ли не первым отдыхом после всяких трудов по разным делам, от коих он нередко не знал, что есть день, что ночь... Бывало, дивишься не надивишься, как сил у него доставало, а времени, видимо, не доставало. И подлинно молитва его только и укрепляла его силы и как бы удлиняла и умножала для него и самое время». И вот к слову о молитве и в частности о благодатной силе и действенности её в состоянии в Бозе почившего о. Архимандрит Павел сообщил нам тут же, свидетельствуемый им самим благоговейным и умиленнейшим призыванием имени Божия, факт такого рода.

«Знаете, конечно, – говорил о. Архимандрит, – и вы сами, что в 1827 г. в Ноябре в Санкт-Петербурге было одно из самых сильных и ужасных наводнений. Мы жили в то время на Псковском подворье, что на Васильевском острове. Вот, когда только началось это гибельное событие, когда стали раздаваться и один за другим и один другого сильнее и чаще известные сигнальные выстрелы, а вода с каждой минутой поднималась всё быстрее и быстрее, – что было делать?! Ужас сразу объял всех нас. Я, как главный в доме, прежде всего, разумеется, осведомился и окликал всех своих из нашей свиты, а также и прислугу и кучеров. С тем же вместе всё, что было в нижних местах, распорядился взносить вверх на второй и третий этажи. О самом же Владыке, сказать правду, как бы и забыл; благо, думал себе, что он дома. Да, пожалуй, и беспокоить и тревожить его не желалось. Только когда вода стала уже заливаться и на второй этаж, я вспомнил про лошадей в конюшне: они бедняжки начали сильно ржать и биться, поднятые водой почти совсем от пола. Тотчас же, не смотря на опасность, упросил я кучеров как-нибудь добраться до конюшни, чтобы отвязать лошадей и переправить к дому. Но куда было девать их? Приходилось провести лошадей в одну из просторных комнат, вроде коридора, служившую проходом со двора к нашей домовой церкви. И как наводнение всё более и более усиливалось, и надо было так или иначе убрать к месту лошадей, – то я тут же и решился идти ко Владыке, чтобы доложить обо всём, что произошло и что сделано, и в особенности просить о позволении поместить лошадей в помянутой комнате. Комнаты Владыки были все притворены; отворяю и вхожу прямо, куда следовало, и вижу, что Владыка стоит на коленах и молится. Постоявши несколько, я осмелился сказать ему о своём приходе, но ответа не последовало, даже не заметно было, чтобы он сколько-нибудь пошевельнулся, или вздрогнул от внезапности моего прихода и говора. Я ушёл, но беда не уменьшалась, а увеличивалась. Я снова к Владыке, – и опять тоже... и так же в третий раз, что было делать?! Решился перевести лошадей, куда предполагал прежде. Но вдруг, выходит Владыка из своих покоев, и так тихо и кротко и ласково говорит: Ну, а что?.. Вода пошла назад?! Сказал он эти слова, как бы спрашивая нас. И лишь только мы хотели отвечать, хотя и не знали – что и как... потому что не могли определить уровень воды, он, не дав нам выговорить, продолжал: ну слава Богу! Бог ведь милостив! Успокойтесь же! Скоро и всё пройдёт... В этот же самый момент, действительно, бывшие внизу люди от радости закричали, что вода пошла на убыль и весьма быстро». Сказав это, старец не удержал своих слёз и, видимо, радовался им, как благодатному утешению, и сквозь слёзной улыбки договаривал свой рассказ: «Да! вот какой я счастливец, что удостоился быть свидетелем такого истинного чуда от силы и действия молитвы нашего бывшего Владыки, которому во всё время я служил, как он был нашим Архипастырем Рязанским. И не диво впрочем, что он так был дерзновенен и силён в молитвах своих перед Господом Богом, как верный раб и истинный служитель Его. Силой его молитв, ещё прежде, как известно всякому из Рязанцев, был исцелён от тяжкой смертной болезни и тот самый господин Статский Советник Рюмин, который на свой счёт впоследствии возобновил в Рязани тёплый кафедральный собор. А гораздо прежде, когда Владыка служил ещё в Калуге, то же совершилось, что и во время наводнения в Санкт-Петербурге. Здесь молитвы его имели силу и действие над стихией водной, а там в Калуге – над стихией огненной, ибо известно, по дошедшим и к нам в Рязань рассказам, что в то время, когда загорелся тёплый собор, смежный со стенами покоев архиерейских, Владыка дотоле не вставал с подвига своей молитвы, пока его силой вытащили из комнаты, в которую дым начал уже пробиваться: а между тем пожар тут же и прекратился».

Так окончил свой рассказ достопочтенный собеседник наш. Так и мы закончим наше повествование о первых годах святительского служения в Бозе почившего (1819–1828 г.) в трёх переменных местах его жительства – в Калуге, Рязани и Санкт-Петербурге, – закончим с той назидательной для нас и читающих мыслью, что и подлинно ни время, ни место, никакие перемены по служебным, частным и общественным условиям и отношениям в жизни не могут изменить истинного духа и характера (и во внутренних и внешних состояниях) в том, кто истинно верен своему призванию о Господе и приемлет его как талант по слову Свято-Евангельскому, дабы употреблять и приумножать его, не в себя, а в Бога богатея. Эта истина по отношению к лицу в Бозе почившего, как несомненно, увидит и убедится всякий, оправдается так же верно и во всей дальнейшей жизни и служении его до самой блаженной кончины (1857 г.), – ближайшим образом на архиепископской кафедре Казанской (1828–1836 гг.) и наконец, на кафедре Киевской Митрополитской (1837–1857 г.).

Повествование об этом двадцатидевятилетнем периоде жизни и святительского служения в Бозе почившего составит содержание второго и третьего тома настоящего нашего сочинения. В первом из этих томов будет изложено повествование о служении в Бозе почившего в Казанской Епархии, а в последнем о служении его в Киевской Епархии.