Отдел VI

«Долгом считаю при сём случае изъявить прискорбие мое, что состояние здоровья Вашего заставляет Вас, Милостивый Архипастырь, отказаться от прибытия нынешней зимою в Столицу, где, при опытности и усердии Вашем ко Святой Православной Церкви, присутствие Ваше в Святейшем Синоде принесло бы особенную пользу подобно тому, как и бывшее доселе непосредственное участие Ваше в делах его уже приносит желаемые плоды; чему Ваше Высокопреосвященство не перестаёте и ныне содействовать»³⁶³.

Личное участие высокопр. Филарета в делах Св. Синода началось ещё с 1836 г., когда он был вызван, в бытность его Архиепископом Казанским, и тогда же был высочайше пожалован Членом Св. Синода. Через год, возведённый в сан Митрополита Киевского (17 Апреля 1837 г.), он с этой поры, ежегодно был вызываем по Высочайшему изволению для личного присутствования в Св. Синоде до 1842 года, когда как известно, он по прошению его, уволен был от этого навсегда. Подобные вызовы Членов Св. Синода, в особенности же старейших после Первенствующего Члена, каковы Митрополиты Киевский и Московский, бывали и бывают доднесь вообще по заведённому порядку. Но мы видим живые примеры в лице этих же самых Первосвятителей Киевского и Московского Филаретов, что первый из них не был вызываем для личного участия в делах Св. Синода в течении пятнадцати лет до самой его кончины, т. е. с 1842 года по 1857 г., а второй в течении двадцати пяти лет, с этого же 1842 г. по 1867 г., в котором он скончался. Впрочем, причины и обстоятельства этого последнего явления были особенные, известные уже читающим. Обращаясь же к указываемому теперь времени с 1836 г. по 1842-й, мы встречаем совершенно иное. Так, в приведённых нами в эпиграфе словах из письма Обер-Прокурора Св. Синода Графа Протасова очевидно для всякого, что когда высокопр. Филарет (Киевский) просил освободить его по состоянию его здоровья от прибытия в Св. Синод на зимнее время в 1840 г., сам Обер-Прокурор выразил душевное своё прискорбие об этом, хотя и сообщил ему, – как читаем в самом начале этого же письма, – что, по всеподданнейшему докладу его, воспоследовало Высочайшее разрешение на отсрочку приезда высокопр. Филарета в С.-Петербург; в конце же письма присовокупил: «Остаюсь впрочем, в надежде, что милость Божия предстательством святых Угодников Киевских подкрепит силы Ваши и доставит возможность возобновить Ваше личное участие в делах Святейшего Синода». А что эти выражения душевного прискорбия и надежды не были в роде выражений лишь вежливости и т. п., это свидетельствуется словами самого же писавшего, а именно, «что личное присутствие Вашего Высокопреосвященства в Св. Синоде, при Вашей опытности и усердию к Св. Православной Церкви принесло бы особенную пользу, подобно тому, как и бывшее доселе (разумеется с 1836 г. по 1840 г.) непосредственное участие Ваше в делах Св. Синода уже приносит желаемые плоды, чему Ваше Высокопреосвященство не перестаёте и ныне содействовать, – как напр. по случаю настоящего преобразования учебной части в духовных Семинариях»³⁶⁴.

Из содержания одного этого письма, без сомнения, всякому понятно и ясно, что высокопр. Филарет был Членом Св. Синода не по одному только пожалованному ему титулу, когда и случайное одновременное его отсутствие принималось в очевидный ущерб общей пользе и успеху в делах Синодального Управления. Нужно принять, конечно, здесь во внимание, что свидетельство о таком значении личного участия высокопр. Филарета в делах Св. Синода, какое видим в письме Обер-Прокурора, было не его только одноличное, но разделялось и всеми лицами в составе Св. Синода. Сказать возможно и больше: такое свидетельство выражалось даже и со стороны лиц, хотя не участвовавших в делах Синода, но имевших к ним отношения и даже, можно сказать, влияние на них.... Мы разумеем здесь напр. известного о. Архимандрита Фотия Юрьевского, который вот что писал преосв. Иннокентию (Херсонскому), который был ещё тогда Викарием Киевским, когда высокопр. Филарет только что был назначен Митрополитом Киевским, и находился уже в Синоде целый год (1836–1837). «О радости Киева и твоей, Владыко Святый, я поздно уже тебе пишу: за две недели я видел видение во сне, что Филарет тот, сделан в Киев, который уже и сделан; не хотел веровать и жалел даже на время малое в Киеве ему числится. Ибо мню, что не будет он до конца в Киеве. Но уже теперь за верное, он в Киеве... Но вот что тебе скажу по секрету: не мани его к себе под разными видами: Епархия всегда имела своего Владыку налицо. Ему надо быть в Синоде и будет: а посему пиши ему, что всё Бог устрояет и устроит. И более пиши умненько, дабы он не спешил посещать свою паству новую, так как нужды более в нём на том месте, где он светит»³⁶⁵.

Впрочем, не станем придавать, по крайней мере заранее, особенного важного значения приведённым свидетельствам двух лиц, хотя бы и авторитетных, в особенности Обер-Прокурора. Обратимся к самым делам, в которых «личное непосредственное участие высокопр. Филарета, по отзыву Обер-Прокурора, принесло и приносит особенную пользу и желаемые плоды». Прежде всего вопрос о том: – какие это были дела и какой важности именно в описываемую пору? Разумея под этою порою не 1840-й год только, к которому относится письмо Обер-Прокурора, а весь шестилетний период с 1836 по 1842 г., в течение которого высокопр. Филарет действительно принимал личное деятельное участие в делах Св. Синода, – мы должны сказать, что всё это время было, говоря старинно литературною фразою, чревато такими и столькими задачами и деяниями в области Высшего Церковного Управления, что нельзя указать подобного периода ни в прежнее время, ни в последующее, особливо, если принять здесь во внимание, что всё это совершилось в течение не более шести лет...

Представим предварительную перечень:

I Великое, в полном смысле слова, в Истории нашей Православной Церкви событие – Воссоединения Униатов.

II. Радикальная перемена в управлении учебною и хозяйственною частью при Св. Синоде, – именно упразднение Комиссии Духовных Училищ и учреждение вместо неё двух отдельных управлений – Духовно-Учебного и Хозяйственного;

III. Преобразование Канцелярии Святейшего Синода;

IV. Преобразование учебной части в Семинариях;

V. Начинавшаяся – было перемена самых уставов и Академического и Семинарского и Училищного;

VI. Открытие новой Духовной Академии в г. Казани.

VII. Дело о переводе Библии на Русский язык, наделавшее, как известно уже читающим, столько беспокойств Св. Синоду или в частности Членам Св. Синода, и

VIII. самая перемена Обер-Прокурора Св. Синода – именно увольнение бывшего прежде до начала 1836 г., Обер-Прокурора Нечаева, и избрание и определение на место его – Графа Николая Александровича Протасова, при котором и начались и совершились все, указанные в перечени, действия в самых первых годах его обер-прокурорства, именно с 1836 г. по 1842-й год.

Из представленной перечени мы поставим на первом месте дело об избрании и назначении нового Обер-Прокурора Графа Протасова как по хронологическому порядку, так и потому, что, как сказано, все действия исходили по его инициативе и, во всяким случае, совершались при его прямом влиятельном участии, или, по крайней мере, всё это в своё время приписывалось ему… И действительно все сведения, которые увидят сейчас читатели, представляют и характеризуют Обер-Прокурора Графа Протасова именно с этой стороны, т. е. как главного инициатора и как всевластного действователя, так что «Святейший Синод, – говоря буквальными словами статьи³⁶⁶, из которой мы берем настоящие сведения, – оказывался только пассивным участником и выполнителем». Такая характеристика Обер-Прокурорства Графа Протасова представлена в цитируемой нами статье в возможной полноте и рельефности; и хотя всё содержание её относится к лицу того, именем кого она озаглавлена, т. е. высокопр. Филарета (Дроздова) Митрополита Московского, но, почти нисколько не менее это содержание идет и к лицу высокопр. Филарета Киевского, и собственно по отношению к описываемому нами времени, когда оба эти Первосвятителя неразлучно заседали, как старейшие Члены, в Св. Синоде, так что и разлучены были при одновременном увольнении их из Св. Синода навсегда. Вот что читаем в этой статье о поставленном нами на первом месте деле избрания и определения Графа H.А. Протасова Обер-Прокурором Св. Синода вместо, бывшего перед этим, Обер-Прокурора Нечаева.

«Члены Св. Синода, все без исключения, крайне тяготились деспотизмом Обер-Прокурора Нечаева, который, кроме деспотизма, по словам H.С. Лескова, имел еще слабость – попросту был любителем крепких слов. Нужен был только удобный случай и Члены Синода готовы были взяться за дело свержения с себя ига Нечаева. Случай представился в начале 1836 г. С.Д. Нечаев должен был взять продолжительный отпуск для поездки в Крым. Во время отсутствия Нечаева, должность Обер-Прокурора исправлял Товарищ Министра Народного Просвещения Граф H.А. Протасов. Члены Синода и воспользовались продолжительным отсутствием Обер-Прокурора для его удаления; но зато страшно ошиблись в выборе ему преемника. Члены Синода упросили Первенствующего Митрополита Серафима съездить к Государю с докладом о замене Обер-Прокурора, и при этом, по совету одного Синодского чиновника, известного духовного писателя, A.Н. Муравьёва, Государю указано было, как на самое подходящее лицо для занятия Обер-Прокурорской должности, на Гусарского Полковника Графа Н.А. Протасова. Государь уважил ходатайство Митрополита Серафима и назначил Протасова Синодальным Обер-Прокурором. Протасову много помогло выиграть во мнении Синодальных Владык его иезуитское воспитание, благодаря которому он, например, отлично умел притворяться, когда угодно и чем угодно, лишь бы только достигалась заранее поставленная цель. При нередких официальных обедах в покоях Петербургского Митрополита он казался простым, добрым, внимательным, даже предупредительным человеком. Вот подобного рода иезуитский образ действий Гусарского Полковника и ввёл в заблуждение доверчивых Членов Синода.

«Как по характеру воспитания, так и по характеру общественной деятельности новый Обер-Прокурор положительно не отвечал своему высокому назначению. Протасов принадлежал к знатной фамилии с большим значением при Дворе по своей матери и тёще, бывших Статс-дамами при Государе Александре I; он был лично любим Императрицей, как отличный танцор. Главный недостаток нового Обер-Прокурора скрывался в характере полученного им воспитания. Известно, что воспитанием Графа Протасова заведовал иезуит. Влияние хитрого иезуита отразилось на всём его характере и на характере его деятельности как Синодального Обер-Прокурора. Назначение Протасова, известного светского человека и танцора, человека без всякой научной подготовки и образовательного ценза Обер-Прокурором изумило всю Столицу. До того времени решительно не допускали, чтобы он когда-нибудь мог сделаться Обер-Прокурором Синода. Но, к удивлению, дело это совершилось. Граф Протасов с восторгом принял известие о своём назначении на высокий пост Синодального Обер-Прокурора. Рассказывают, что вскоре после своего назначения в Обер-Прокуроры, он приехал к одному своему близко знакомому, Генерал-Адъютанту Чичерину и, с восторгом сообщая ему о своём назначении, говорил ему: «поздравь меня, я министр, я Архиерей, я ч…т знает что». «Одно последнее справедливо» заметил печально Киевский Митрополит Филарет, когда переданные слова Графа Протасова распространились по городу и дошли до престарелого Киевского Владыки.

«Как воспитанник иезуита, Протасов, по тому уже самому, не мог быть хорошим радетелем интересов Православной Русской Церкви. Но его положение в данном случае было такого рода, которое в силу необходимости заставляло его, хотя бы то во имя приличия, казаться верным сыном Православной Церкви. И он, действительно, казался таким и постарался обставить себя как можно рельефнее и виднее, декорациею православно верующего. В этих целях он устроил у себя домовую церковь. Само собою понятно, если бы устройство церкви исходило из одних только религиозных побуждений, то она могла явиться у него гораздо ранее его Обер-Прокурорства, однако не явилась, просто потому, что тогда эта декорация представлялась не нужною. Обставив себя с внешней стороны, как подобает истинному ревнителю Православной Церкви, Протасов тем самым обезопасил себя от крайне щекотливого для него в его положении обвинения в нерасположении к Православию и в симпатиях к католичеству, которые всё-таки проскальзывали во всей его деятельности. Граф Протасов не столько обладал большим умом, сколько твердым и решительным характером, но ещё более он отличался аристократическою заносчивостью и крайним высокомерием. Против него, как избранника самого Синода, Члены Синода не могли ничего сделать. Жалоба на него Государю не могла иметь места, да и сам Государь, конечно, не обратил бы на неё внимания. Одним словом, Синод сам запер для себя последний выход из своего стеснённого положения»³⁶⁷.

При этом-то положении, которое, естественно, почувствовалось и сознавалось сразу всеми, высокопр. Филарет Киевский и сказал те слова, которые мы уже приводили в своём месте: «Вот не чаяли мы, как сбыть Нечаева, но теперь выходит Протасов-то нас протасует по своему... и, как шаркун со шпорами, пожалуй, и шаркнет нас, когда кого захочет»... Эти слова, как бы пророчественные, и не замедлили оправдаться самим делом. Тο, что Граф Протасов шаркнул, кого было ему нужно, сбылось, как известно читателям, над самим же предсказавшим – высокопр. Филаретом и нераздельно над Митрополитом Московским в 1842 г.; а о протасовке читаем в цитуемой нами статье следующее.

«Граф Протасов тотчас же по вступлении своём в должность Обер-Прокурора Св. Синода предпринял широкую реформу прежде всего во всём Синодальном управлении. Цель всей реформы была одна – это возвышение Обер-Прокурора на один уровень его с постом Министра с одной стороны, и лишение Синода всякой самостоятельности – с другой. Прежде всего, Протасов добился уничтожения Комиссии духовных училищ, где заседали Члены Синода. Вместо неё создано было Духовно-Учебное Управление, наподобие министерского Департамента. Директором Духовно-Учебного Управления назначили светского человека, A.И. Карасевского. Для финансовой части учредили отдельное Хозяйственное Управление, тоже с особым Директором; самый Синод являлся как бы третьим Департаментом. Но этого показалось мало. Так как при министре полагается Канцелярия, то и Протасов, в погоне за министерскими прерогативами, в Канцелярию Обер-Прокурора переименовал отделение духовных дел Православного Исповедания и Директором этой своей Канцелярии назначил своего любимца К.С. Сербиновича. При Синоде существовала до графа Протасова своя Канцелярия, находившаяся под его непосредственным распоряжением и составляла с ним одно нераздельное целое. Чтобы изолировать Синод от его же Канцелярии, учреждена была должность Директора Синодальной Канцелярии, находившегося в полном распоряжении Обер-Прокурора. Таким образом, самый Синод остался изолированным отовсюду. Единственное лицо, через которое он сносился с внешним миром, был Обер-Прокурор, который далеко не всегда действовал в интересах Синода и Православной Церкви. Наконец, что ещё более возвысило положение Графа Протасова, как Обер-Прокурора, так это, достигнутое им, право личного доклада дел у Государя. Затем Обер-Прокурор стал действовать, как полный властелин Церкви. Созданная Протасовым армия Синодских чиновников представляла из себя послушное орудие для всех деспотических планов и затей. Отсюда, помимо Обер-Прокурора, самое чиновничество получило громадное влияние на ход и решение Синодальных дел. Директора разных, подведомственных Обер-Прокурору учреждений, держали себя гордо даже перед Членами Синода, не говоря об остальных епархиальных Архиереях. Граф Протасов, в видах усилия собственного, а не со стороны Синода, надзора над епархиальными Архиереями, возвысил значение должности Секретарей Консисторий и предоставил им право доносить прямо Обер-Прокурору о всем, что ни делается в Епархии. Епархиальные Архиереи, таким образом, оказывались в положении поднадзорных лиц³⁶⁸.

После всей такой реформы, или, по меткому выражению высокопр. Филарета, протасовки во всем составе Синодального Управления, произведённой, как говорится, как бы магическим жезлом нового Обер-Прокурора, не удивительно, что, как выше сказано, он явился всюду инициатором и всевластным действователем и во всех прочих делах и действиях Св. Синода, и что даже то, в чем не могло и быть его участия по самому времени, приписывалось его же имени... В этом именно последнем отношении мы разумеем, великое в Истории нашей Церкви и Отечества, событие – «Воссоединение Униатов». Об этом мы читаем такое изложение в цитированной нами статье «Русской Старины».

«В великую заслугу Графу Протасову ставят «Воссоединение Униатов с Православною Церковью», совершившееся в Марте 1839-го года. Действительно, судя по официальным документам, какие сочинялись в Канцелярии Обер-Прокурора под диктовку хитрого её директора К.С. Сербиновича, можно подумать, что Обер-Прокурор и его этот наперсник всею душою преданы были делу воссоединения Униатов; но этого на самом деле не было. В данном случае злой рок жестоко посмеялся над симпатиями Протасова и Сербиновича к римско-католической церкви и заставил их работать как раз во вред и сильный ущерб той церкви, к которой тяготели их сердца. Почти всё униатское дело вынес на своих плечах Министр Внутренних Дел Д.Н. Блудов. Только в Январе 1837 года явился Высочайший Указ о заведовании всеми делали Греко-унитского исповедания Обер-Прокурору Св. Синода, тогда как до этого времени оно находилось в ведении Министра Внутренних Дел. Благодаря этому распоряжению, Блудов теперь сходил со сцены, а на его место выступал граф Протасов. «Мы достоверно знаем, говорит известный историк и специалист униатского дела покойный ο. М.Я. Морошкин, что Блудов с грустью и даже скорбью передавал дело Униатское в руки Протасова: он почитал себя организатором этого дела, счастливым вождём его, ему хотелось бы быть и вершителем его судеб: но вот теперь, когда оно уже так счастливо приближалось к концу, другому счастливцу, не сеявшему и не жавшему, предоставляется собирать плоды, возращённые и взлелеянные постороннею рукою. Блудов, в откровенной беседе с одним из доверенных ему лиц, сравнивал себя по этому случаю с Кутузовым после Смоленского сражения: «Со мною поступили, любезнейший А. C., – говорил он, – так, как если бы у Кутузова отобрали и отняли звание главнокомандующего Русскими войсками после Смоленского сражения и, как бы в наказание за ту победу, которую он одержал над французскими войсками в этом сражении». Действительно, ему тяжело было быть зрителем конца того дела, которое совершалось, двигалось и пришло к концу его усилиями. Он думал, что останется деятелем и главою этого дела до самого конца его, будет принимать главное участие в нём и после введения его в круг совещаний духовных лиц; но с 1837 года роль Блудова в униатском деле делается второстепенною; всё значение переходит к Протасову, хотя последний входил в чужой труд, был простым механическим работником в этом деле. Значение Протасова в Униатском деле создалось помимо его намерений, само собою, самым постом Протасова и церковным характером Униатского дела»³⁶⁹.

«Граф Протасов, поднося Государю доклад Св. Синода о принятии Греко-унитской церкви в недра Православия, предпослал ему свой (сочинённый К.С. Сербиновичем) всеподданнейший доклад».

«За особенное счастье поставляю, – писал он здесь от своего имени, хотя и выражался буквально словами творения Сербиновича, – представить при сём Вашему Императорскому Величеству доклад Св. Синода и Синодальное постановление о принятии Греко-униатской церкви под сень Православия. Уния в России существовала в продолжение 243 лет: началась в 1596 г. соборным актом Брестским и кончилась в 1839 г. актом Полоцким.

Таким образом милосердый Бог, благодеющий России и вложивший в сердце Вашего Величества великую мысль о возвращении на лоно истинной Церкви и отечества детей их, некогда отторженных насилием, венчает ныне полным успехом сие исполинское предприятие, столь же важное в политическом, сколько и в религиозном смысле, которое займёт блестящую страницу в летописях истории и в истории славного и поистине Русского царствования Вашего Императорского Величества.

Примите, Всемилостивейший Государь, со свойственною Вам милостью, в избытке радости, излившиеся из сердца строки сии, как изъявление верноподданнического чувства, которое при сём событии должно одушевлять каждого сына отечества и которое при имени Вашего Величества отзовется громким отголоском в благословениях позднейшего потомства»³⁷⁰.

Восхваляя в таких высокопарных выражениях, совершившееся без его действительного участия, дело воссоединения, Граф Протасов, конечно, действовал здесь не без задней цели: по случаю уничтожения Унии он получил орден св. Анны 1-й степени.

«В деле воссоединения униатов наравне с другими Членами Синода принимал деятельное участие и Московский Митрополит Филарет. Начало этой деятельности Митрополита Московского по Униатскому делу восходит к довольно раннему времени, когда был учреждён Секретный Комитет, имевший специальною целью обращение Униатов в Православие. По случаю же совершившегося «воссоединения Униатов» Митрополит Филарет Московский получил Орден Св. Владимира первой степени»³⁷¹.

Вслед за этими сведениями, обнародованными в печати Редакциею Русской Старины на основании, как гласит самое заглавие статьи, – «материалов, собранных самою Редакциею», – нам предлежит речь о том, – «каковы были участие и деятельность в этом же деле «воссоединения Униатов» со стороны высокопр. Филарета Киевского…». Прежде всего, мы обращаемся к только что сказанным выше свидетельствам Редакции Русской Старины о высокопр. Филарете Московском, а именно, что он в деле «воссоединения Униатов» наравне c другими Членами Синода принимал деятельное участие, – второе, что начало этой его деятельности восходит к довольно раннему времени; – и третье что он, Митрополит Московский, по случаю совершившегося «воссоединения Униатов», получил Орден св. Владимира первой степени. Но мы отнюдь не умалим значения этого свидетельства о высокопр. Филарете Московском, если скажем, что это же самое свидетельство совершенно тожественно и почти даже буквально по всему праву, фактически идёт именно и к лицу высокопреосв. Филарета Киевского. Мало этого: такое именно свидетельство об участии и деятельности высокопр. Филарета по воссоединению Униатов нами было уже представлено ещё прежде³⁷², когда была речь о присутствовании его в Синоде в 1836–1837 г. Мы уверены, что читатели не посетуют, если мы, не по недоверию к их памяти, a для облегчения припоминания, приведем здесь вкоротке сказанное прежде, и притом в прямое соответствие с приведённым выше свидетельством о высокопр. Филарете Московском. «Личное деятельное участие высокопр. Филарета (Киевского, бывшего тогда ещё Архиепископа Казанского) настолько было несомненно, насколько несомненны его собственные слова, буквально выраженные в его записках, – именно в деле воссоединение Униатов принимал самое деятельное участие"³⁷³. Следовательно это участие отнюдь не менее того, какое принимал, как сказано выше, наравне с Членами Св. Синода, высокопр Митрополит Московский.

Второе, – нами были приведены, прежде же, сведения, что высокопр. Филарет (Киевский) ещё в бытность его Архиепископом Рязанским и присутствующим в Св. Синоде в 1826–1828 г. принимал уже участие в деле воссоединения Униатов, тогда только ещё начинавшегося, и затем в 1836–1837 г., когда это дело подвигалось уже к близкому окончанию, и что при этом, как было нами замечено, он пользовался особенно близкими и расположительными личными отношениями к нему, бывшего самого главного виновника воссоединения Униатов, Грекоунитского Митрополита Иоасафа Булгака, которого он и застал ещё в живых в 1836–1837 г., и который был по прежнему Президентом Грекоунитской Коллегии в С.-Петербурге. Значит, начало деятельности высокопр. Филарета (Киевского) восходило тоже к довольно давнему времени, как и Митрополита Филарета Московского, о чем засвидетельствовала Редакция Русской Старины.

Третье, если по свидетельству же последней, по случаю совершившегося воссоединения Униатов, Митрополит Московский получил Орден Св. Владимира первой степени, то и Митрополит Киевский был пожалован Орденом св. Апостола Андрея Первозванного.

Далее если мы обратимся и к тем сведениям, приведённым нами выше из Русской Старины, где сказано, что Граф Протасов, известным путем и образом восхитил и приписал себе честь всего совершившегося воссоединения Униатов, по всему праву принадлежавшую Д.Н. Блудову и пр., то и эти сведения были предуказаны нами прежде же. Мы приводили слова Андрея Ник. Муравьёва – следующие: «Надобно было именно видеть и знать всё лично в своё время, что и как происходило в деле воссоединения Униатов, именно перед самым его завершением со стороны наших³⁷⁴, действовавших по званию своему яко бы во главе, а в сущности ухватившихся только за хвост..., но тем не менее, восписывавших и, к удивлению, действительно успевших восписать себе чуть не всю честь.., и ни Бога не убоявшихся, ни людей не устыдившихся, чтобы свидетельствовать при этом о своих личных и чувствах, и действиях, и успехах пред лицом Самого Государя... и пр. И что же? В этих словах A.Н. Муравьёва кто не узнает именно тех самых лиц, о которых Редакция Русской Старины засвидетельствовала так: «судя по официальным документам, какие сочинялись в канцелярии Обер-Прокурора под диктовку хитрого её Директора К.С. Сербиновича, можно подумать, что Обер-Прокурор и его наперсник всею душою преданы были делу воссоединения Униатов...., но этого на самом деле не было…»

Наконец, что касается до того сведения в Редакции Русской Старины, что «почти всё дело Униатское вынес на своих плечах бывший Министр Внутренних Дел Д.И. Блудов, который, между тем, при самом завершении и увенчании этого дела успехом, был сведен со сцены…», то нужно знать, что едва ли между кем, как между высокопр. Филаретом и Д.Н. Блудовым были такие всеискреннейшие, в христианском духе и значении, взаимные чувствования и отношения, как в описываемое время, так и во всё последующее, так что, по рассказам покойного высокопр. Антония, когда тот же Д.И. Блудов, а с ним и Я.И. Ростовцев были одними из главнейших деятелей по крестьянскому вопросу, то высокопр. Филарет не находил слов, как и выразиться об них по силе того всеглубочайшего сочувствия и пламенного молитвенного желания, чтобы это великое из великих дел совершилось и увенчалось вожделеннейшим и Богу угодным успехом…» Об этом, впрочем, мы уже отчасти говорили и скажем ещё в своём месте.

В заключение своей, самой оживленной от полноты сочувствия к воспоминаемому делу о воссоединении Униатов, беседы со мною A.Н. Муравьёв выразился даже так: «на вашем месте я не обинуясь бы сказал в Биографии в Бозе почившего Владыки Филарета, что он настолько принимал самое живое деятельное участие, что он олицетворял здесь собою известного доблестнейшего поборника Православия Архиепископа Георгия Конисского³⁷⁵. Но мы не берем на себя этого, не имея столько достаточных и уполномочивающих нас данных. Зато мы должны по всему праву сказать, что в ряду всех современных участников-деятелей по воссоединению Униатов из среды высших лиц Церковного Управления, выпал высокий жребий самого совершения торжества воссоединения Униатов на месте самого пребывания воссоединенных никому иному, как высокопр. Филарету (Киевскому). На это было особое Высочайшее изволение Самого Блаженной Памяти Императора Николая Павловича. Затем, когда высокопр. Филарет сообщил (от 16-го Мая 1839 г. за № 1001) Обер-Прокурору Графу Протасову подробное описание всего, совершённого им, торжества в древнеправославном Витебском Соборе и в одной из тамошних воссоединённых церквей с духовенством и Православным и воссоединенным, то Обер-Прокурор в отношении своём, (от 1-го Июня 1839 г. за № 1272) принося высокопр. Филарету искреннейшую от себя благодарность, присовокупил: Я имел счастье Ваше, сообщённое мне, описание с прочими документами в подлиннике докладывать Государю Императору, и Его Величество Высочайше изволил отозваться, что «Ему утешительно было читать их».

Прежде всего торжественный акт «воссоединения Униатов» был в Св. Синоде. «25-го Марта (1839 г.) в день Спасительного через Ангела Благовещения Пресвятой Деве Богоматери и на кануне величайшего из празднеств и торжеств Церкви – Воскресения Господа нашего Иисуса Христа, на подлинном докладе Св. Синода Собственною Его Императорского Величества рукою написано было тако: «Благодарю Бога и приемлю»³⁷⁶. Это Высочайшее соизволение слушано 30-го Марта в полном Собрании Св. Синода, куда, по особо сделанному тогда же постановлению, введён был для заседания и Преосвященный Литовский Иосиф (Семашко), возведённый уже Высочайшею волею в сан Архиепископа, которому тут же Первенствующим Членом Св. Синода Митрополитом Серафимом вручена была Синодальная Грамота к воссоединённым Епископам и всему духовенству. Преосвященный Иосиф принёс со своей стороны Святейшему Синоду благодарение от лица всех воссоединённых: и затем по взаимном целовании, все совокупно отправились в Синодальную церковь, где немедленно было совершено всеми благодарственное Господу Богу молебствие с провозглашением многолетия Боговенчанному Защитнику Всероссийской Православной Церкви Государю Императору, Её Соборному Правительству и Православным Вселенским Патриархам».

«После этого было постановлено, чтобы было совершено особое торжество воссоединения Униатов в среде самого пребывания нововоссоединённых из разных епархий Полоцкой, и Могилевской и частью Минской и др. именно в г. Витебске, – что и было поручено высокопр. Филарету, Митрополиту Киевскому».

Мы приведем здесь описание этого торжества и тем с большим для нас отрадным чувством, что во время службы в г. Витебске в 1862–1865 г., когда исполнилось в 1864 г. двадцатипятилетие этого события – «воссоединения Униатов», нами была напечатана особенная статья³⁷⁷. При составлении этой статьи мы воспользовались как первоначальным описанием торжества воссоединения в 1839 г., так и другими позднейшими, и равно и живыми рассказами некоторых достоверных сторожилов-очевидцев, и во главе всех самого, бывшего тогда, Архиепископа Полоцкого и Витебского Василия (Лужинского).

«Высокопреосвященный Митрополит Киевский Филарет прибыл в Витебск 12-го Мая перед праздником Св. Троицы. Квартиру он имел не в городе, а в Марковом монастыре³⁷⁸, отстоящем от города на три с небольшим версты. Это обстоятельство, сколько, по видимому, и случайно, но в то же время нельзя не видеть в нём особого значения. Марков монастырь был издревле и всегда неизменно оставался Православным и составлял собою в местном крае едва ли не единственное прибежище и оплот для преследуемых со стороны господствовавшего иноверия и чуждой народности. И вот, когда надлежало восторжествовать Православию, то Маркову монастырю вполне принадлежала и честь, и право, чтобы, прибывший для совершения торжества Православия, Первосвятитель Киевский явился, первее всего, под кров сей обители и отсюда исшёл возвестить о совершившемся деле «воссоединения» жителям города – и во храмах, и на стогнах... 14 Мая, в самый день праздника Св. Троицы, в 10 часов утра, Митрополит прибыл из Маркова монастыря при колокольном звоне и среди многочисленного собрания народа в Православный Витебско-Успенский собор³⁷⁹, где был встречен духовенством двух епархий (Полоцкой и Могилевской), а также Генерал-Губернатором и всеми военными и гражданскими чинами в парадных мундирах. Божественную литургию совершал Митрополит в сослужении двух Епископов: Исидора Полоцкого (нынешнего высокопр. Митрополита С.-Петербургского) и Василия Оршанского (в последствии Архиепископа Полоцкого и Витебского), и с восемью священниками обеих епархий, (из каждой по четыре). Народа в храме находилось, по словам одного писателя-очевидца, до 1,500 человек, и все, стекшиеся на сие духовное празднество, – замечает другой современный писатель, – молились с усердием и великим вниманием к невиданному ими священнодействию. Во время великого входа дискос принимал Митрополит, а потир Епископ Оршанский; причем были поминаемы вслед за Св. Синодом Всероссийским и Православные Вселенские Патриархи: Константинопольский, Иерусалимский, Антиохийский и Александрийский, чтобы доказать неразрывное наше общение и единение с первенствующею Восточною Церковью и опροвергнуть тем лжетолкования римского духовенства, будто бы Российская Церковь отделилась от Восточной и составила из себя раскол. По окончании литургии и после известных коленопреклонных молитв, положенных по уставу Св. Церкви, на бывающей, непосредственно после литургии, в день Св. Троицы вечерне, был прочтен с амвона Соборным Протоиереем указ Св. Синода о воссоединении заключённый, прежде упомянутыми нами, достойными самого умилительного благоговения, словами Помазанника Божия, Монарха Николая I: «Благодарю Бога и принимаю». В сие время, Митрополит, стоя на амвоне между Архиереев обеих епархий, возгласил велегласно к Богу: «Слава Тебе, показавшему нам свет и под сводами храма надолго раздавалась хвалебная песнь: «Слава в вышних Богу и на земли мир в человецех благоволение». В заключение всего было возглашено многолетие Государю Императору и всей Августейшей Фамилии, Святейшему Синоду, Восточным вселенским православным Патриархам, всему освященному клиру, Правительствующему Синклиту, христолюбивому воинству и пр. После литургии Митрополит и оба Епископа изволили отправиться, по предварительному приглашению Г. Губернского Предводителя Дворянства, в дворянский дом, куда прибыло и всё бывшее в городе духовенство. Тут представлялись Митрополиту все чиновники, без различия исповеданий, а градское общество по русскому обычаю поднесло хлеб и соль. Вообще успех сего служения в Успенском соборе и польза, которую оно принесло, превзошли всякое ожидание. Митрополит ещё долго оставался в соборе для благословения народа. Этот истинно-отрадный отзыв мы готовы разделять от всей души, тем более что он взят из слов современного писателя-очевидца. Но в то же время мы не можем не быть на стороне тех лиц, которые сообщили нам подлинные и настолько беспристрастные сведения, что не отдать им должной и самой естественной справедливости было бы в ущерб правде и истине. По крайней мере, если оправдался результат, согласно вышепредставленному отзыву, то это было на следующий день. Митрополит, скажем словами самого достовернейшего в этом деле свидетеля-очевидца, участника и главнейшего виновника описываемого торжества³⁸⁰, был почти смущен, что из многочисленного собрания народа мало нашлось подходивших к его благословению. Это самое обстоятельство и послужило к тому, что на завтрашний день, в который Св. Православная Церковь совершает празднество в честь сошествия Св. Духа, Митрополит, по предварительному предложению Епископа Оршанского Василия и единодушному желанию граждан, принадлежащих к воссоединённой епархии, был приглашён служить литургию в церкви Св. Первоверховных Апостолов Петра и Павла, как обширнейшей из всех местных приходских.

«В этот день вторичного служения Митрополита, с теми же Епископами, не только храм был полон, но и вокруг него находилось до 3,000 человек, частью пришедших по слухам, из сел и деревень. Генерал-Губернатор и чиновники опять все в мундирах прибыли в церковь, по собственному желанию. Приехавший к литургии, Митрополит едва вышел из кареты, как народ бросился к нему за благословением. У крыльца встретили его, – говорит писатель-очевидец, – по какому-то старинному обычаю, почетные граждане с горящими свечами³⁸¹, а потом и духовенство. Литургия и молебен совершились в этот день таким же порядком, как и накануне в Успенском соборе, только к молебну собралось более против прежнего священников, как городских, так и прибывших из ближайших окрестных селений Белорусской епархии. По окончании всего, Городской Голова, прихожанин и староста Петро-Павловской церкви, Е.П. Катков, просил Митрополита, Епископов и прочее духовенство, равно как и гражданских начальственных лиц к себе в дом. Дом этот существует и доселе, он отстоит от церкви в расстоянии менее 150 сажень и находится на самом берегу Двины, на углу переулка, по которому идет теперь телеграфная линия. Почтенный хозяин дома скончался уже года три. Сколько по недальности перехода, а ещё более по многочисленному стечению народа, с неимоверным усердием подходившего под благословение, все три Святителя в мантиях и с архипастырскими жезлами, шествовали в дом приглашённого их Градского Головы. Картина была истинно торжественная и умилительная, вполне соответствовавшая значению совершившегося события, при котором невольно изливаются из глубины души пишущего и всякого благосочувствующего слова священной песни в честь сошествия Св. Духа: «Егда снишед языки слия, разделяше языки Вышний; егда же огненные языки раздаяше, в соединение вся призва, и согласно славим всесвятаго Духа». Митрополит, лишь только вошёл в дом, благословил градское общество иконою Спасителя, что было принято всеми с такими чувствами, что многих видели в слезах... После того, как духовенство и все высшие гражданские лица разъехались, граждане, оставшись одни, просили певчих петь и с ними сами пели разные священные песни, многолетие Государю, народный гимн: Боже, Царя храни и пр., а потом возник у них жаркий спор, кто должен владеть благословенною Митрополитом иконою и кто имеет право и честь украсить её приличным окладом. Кажется, все единогласно решали поставить эту икону в Градской Думе с надлежащею надписью и украшением³⁸². После обеда и римское духовенство, увлечённое общим стремлением, явилось к Митрополиту за благословением; были в том числе и монахини-марьявитки. По случаю же бывающей, с давних пор, маленькой ярмарки (по местному названию кирмаш), около Маркова монастыря³⁸³, народ весь вечер ликовал там с сельскими жителями.

Так совершилось первоначальное торжество «воссоединение Униатов» в городе Витебске Полоцкой Епархии. Почему же избран был главным местом для этого торжества г. Витебск, – это зависело от того, что самый «Соборный Акт, – как читаем в указе Св. Синода на имя высокопр. Филарета³⁸⁴, – был составлен Униатскими Епископами, во главе которых был Иосиф (Семашко), в г. Полоцке³⁸⁵, где он и был подписан всем прочим, подведомым этим Епископам, духовенством, и здесь же составлено было всеподданнейшее прошение о дозволении им присоединиться к их Прародительской Православной Кафолической Церкви, причем собраны были и приложены к самому Акту и прошению собственноручные объявления, в доказательство общего на присоединение согласия, 1305-ти священников и монашествующих».

Одновременно почти с этим совершившимся воссоединением Униатов, относившимся собственно к Северо-западному и, в частности, – Белорусскому краю, последовали во 1-х особый Указ Св. Синода на имя высокопр. Филарета и во 2-х особое отношение, – с надписью «по Высочайшему повелению» Обер-Прокурора Графа Протасова³⁸⁶, содержание которых состояло в том, – как действовать вообще и в частности высокопр. Филарету в Киевской Епархии, в которой тоже находились Грекоуниаты. В последнем отношении сказано именно так: «Его Императорскому Величеству благоугодно было Высочайше повелеть, чтобы восприсоединённому духовенству и народу оказано было снисхождение касательно, не противных сущности Православия, местных обычаев, которые от долговременной к ним привычки не могут быть в скором времени изменены без важных неудобств, – каковы: нынешнее не служебное одеяние воссоединённого духовенства, не рощение бороды, употребляемые во время постов пищи и некоторые молитвенные обыкновения, не нарушающие Догматов Православной Веры». В заключение же своего отношения Граф Протасов писал так. «Отличающие Ваше Высокопреосвященство, свойства христианской любви и кротости служат надежным ручательством, что при столь важном совершившемся торжестве Святой Православной Церкви, Вы вполне совершите ожидание Правительства, преподав вверенному Вам духовенству такие личные наставления, кои послужат к братолюбивому общению его с воссоединённым духовенством и к полному водворению между ними взаимного ненарушимого согласия духовного единства». А эти слова, как свидетельствует содержание всего отношения, были не его личные, а Того, по Высочайшему повелению Кого было сделано самоё отношение, – которое и означено было такою именно надписью.

В чем и как оправдал высокопр. Филарет, сейчас сказанные ожидания, само собою, мы не можем здесь изложить в каких-либо подробностях. Мы приведём лишь следующие свидетельства об этом, относящиеся главнейшим образом к настоящему изложению по самому времени. В письме своем к Викарию, преосв. Иннокентию, высокопр. Филарет писал: «Дело воссоединения Униатов по своему существу, естественно, должно было обделываться не вдруг, а постепенно... Может быть, причисление воссоединённых церквей к Киевскому Епархиальному Начальству не замедлит, – а дотоле следует принимать просящихся с Апостольским снисхождением. Конечно должно испытывать в чтении и в способности и умении отправлять Священнодействия по нашему, а оказавшихся не умеющими учить и советовать, а где нужно и требовать, чтобы они от своих, не сообразных с нашими, обычаев, отставали и все приводили бы в единообразие с нашими». В другом же письме его к Викарию, преосв. Иеремии, читаем: Препровождал при сём письмо присоединённого к Православию, прошу, рассмотрев оное, решать по Вашему рассуждению, заслуживает ли он просимого своею искренностью и поведением, как священнослужитель... Ежели заслуживает, то извольте получить от о. Наместника Лавры из моих денег 300 руб. и вручить ему от меня на благословение ради его нужд без возврата»³⁸⁷.

Обращаемся к другому из многих, указанных нами в прежней перечени дел, бывших в Св. Синоде в описываемую пору, и обязанных собственно личной иницативе Обер-Прокурора Графа Протасова. Это – дело о преобразовании учебной части в духовных Семинариях. Обратимся и здесь сначала к Редакции Русской Старины. Она говорит: «Граф Протасов задумал реформу духовно-учебных заведений. В этих целях, он вместо бывшей до него комиссии духовных училищ учредил Духовно-Учебное Управление, которое должно было находиться в исключительной зависимости от Обер-Прокурора вне подчинения самому Синоду. Однако Филарет Московский помешал вполне осуществиться планам Обер-Прокурора; он сумел отстоять право контроля Св. Синода над распоряжениями Духовно-Учебного Управления. Точно так же, благодаря противодействию Московского Митрополита, задуманная Обер-Прокурором реформа всех духовно-учебных заведений коснулась только, главным образом, одних Семинарий»³⁸⁸. Не говоря о том, что Редакция слишком мало сказала о настоящем деле, которое, между тем, было весьма важное и крупное и по процедуре своей весьма сложное, – всякий видит, что и всё, сказанное Редакциею, отнесено исключительно к одному лицу – высокопр. Филарету Московскому. Но не то покажет нам самое дело, которое сейчас увидим; хотя со своей стороны мы должны сказать, в сообразность со сведениями Редакции Русской Старины, что, действительно, если кого, то Митрополита Московского задуманная и происходившая реформа должна была затронуть более всего; так как он в своё время был главным деятелем в составлении и уставов и учебных программ и всего прочего во всех духовных заведениях – и в Академиях, и Семинариях, и Училищах, в которых задумано было произвести теперь реформу. В этом отношении Автор сведений, которые мы приведём, прямо говорит: «когда я сообщил Митрополиту Московскому, между прочим, что меня посадили сочинять новый Устав, – Митрополит Московский едва сдерживал гнев и досаду, почитая эту затею – сочинение нового Устава для духовно-учебных заведений личною себе обидою, потому что прежние Уставы и Академий и Семинарий и Училищ написал он».

Впрочем, не входя более ни в какие объяснения по излагаемому предмету, послушаем, что говорит сейчас помянутый, Автор, статья которого озаглавлена так: «О Филарете Митрополите Московском моя память». Все изложенное в этой статье не должно подлежать никакому сомнению во первых потому, что сам Автор был одним из главнейших, (чуть не более, чем Члены Св. Синода), деятелем в рассматриваемом деле и притом избранным лично и доверенным со стороны самого Обер-Прокурора; во вторых самое изложение у него в роде дневника, и наконец, составил он с целью издания свою статью уже в сане Епископа³⁸⁹. Вообще содержание этой статьи отличается примерною искренностью, откровенностью и безлицеприятностью, словом – как свойственно и подобает лицу святительскому. Составитель предисловия и примечаний к этой статье замечает, однако,– «несмотря на преданность своему благодетелю – Филарету Московскому, – Автор позволял себе изредка неосторожные отзывы о нем, под предлогом, конечно, беспристрастия и свободы в суждениях». Приведем с подлинника содержание из этой статьи, хотя по местам и в сокращении, дабы представить собственно то, что существенно относится к излагаемому теперь делу.

«Обер-Прокурор Св. Синода Граф Николай Александрович Протасов замыслил преобразовать нашу Духовную ученость. В душе его, может быть, была некоторая искра чистой ревности и желание Русскому Духовенству добра: но он не умел, а по гордости и не хотел порядочно уразуметь, что есть и чем быть должно Русское Православное Духовенство. Воспитанный Иезуитами в Католичестве, он с презрением смотрел на Православие (меня уверял совоспитанник его, что Граф в душе был Католик, а Православным объявлял себя из земных видов)».

«Преобразование наших школ Граф Протасов замыслил выполнить нашими же руками, а начал это дело издалека: он предложил Св. Синоду дать предписания всем Ректорам Семинарий, дабы они свободно изложили, как они понимают Богословие, и какие улучшения полагали бы внести в неё, против настоящего её положения. Св. Синод согласился. Даны такие предписания всем Ректорам Семинарий в Мае 1837 года. В числе прочих и я³⁹⁰ получил такое предписание. Нам дано сроку по 1-е Января следующего 1838 года. Написал и я свой Богословский конспект. Прокурор поручил своим чиновникам перечитать все сии конспекты и отметить из них особенные, выдающиеся из числа других. Мой конспект найден особенным от всех; он заинтересовал и Директора Дух.-Учебного Управления Александра Ивановича Карасевского, и самого Графа Протасова. Однако же, Обер-Прокурор, не доверяя своим богословским познаниям, поручил Карасевскому попросить Митрополита Московского прочитать наши конспекты и указать наилучший из них, и в особенности просили они сказать мнение Митрополита о моём конспекте. Филарет изложил мнение о моём конспекте одобрительное и поставил мой конспект выше всех прочих, и в особенности потому, что – как он выразился, – «в нем есть зерно мысли». Получивши совершенно одобрительную аттестацию о моём конспекте от Митрополита Филарета, Прокурор, не спрося у Синода испросил у Государя Николая Павловича дозволение вызвать меня в Петербург в личные его, Протасова, распоряжения.

«Я приехал в Петербург 15-го Июня 1838 г. Дня через три представлялся Обер-Прокурору Графу Николаю Александровичу Протасову. Граф заговорил: «Мы вас позвали на работу. Прошу потрудиться. Ваш конспект отличный. Он доказал, что вы с талантами: нам такие люди нужны. Прошу знать меня, и ещё никого: я ваш заступник. Храните в тайне все, что будем поручать вам. Будьте искренны. Говорите со мною смело, о чем буду вас спрашивать. Я сам буду говорить так, как сам разумею». «Ваш конспект, – продолжал Граф, – подвергся пререканиям. Его ужасно разбранил Киевский (Митрополит Филарет), Московский (Митрополит Филарет), напротив, весьма хвалит. Как бы ни было, мы вас оградим и утешим... Конспект ваш будет напечатан. Вас ожидает Докторство Богословии... Пусть приедет Московский: вы тогда с ним посоветуетесь, и кое-что исправите: надобно же потешить и Киевского! Об этом подробно расскажет вам Карасевский: спросите его. Я только говорю: не бойтесь никого, ни же ваших Архиереев: знайте меня!» В заключение Граф мне подал конспект Богословии Каменец-Подольского Ректора Нафанаила и сказал: «Прочтите этот конспект и скажите ваши о нем мысли. Правду сказать, говорят, да и я, кажется, вижу, что тут учености немного: но он для нас интересен. Послушаем, что вы скажете».

«Через несколько дней я пришёл к Графу с конспектом Нафанаила. – Граф: «Прочитали? Каков конспект?» – Я. – «Не бойкий, странный, фальшивый. Лишнего и ненужного много, а дельного мало». Граф улыбался, и давал мне простор говорить, что хочу. Я говорил много. Потом завязался разговор о нашем духовном образовании, по видимому кстати, а в самом деле он приготовлен был намеренно. Мне стали присылать разные проекты, безымянные, в коих осуждалось то или другое в наших школах. Не помню содержания их, но помню, что они бранчивы, язвительны, насмешливы, намеренно ложны и часто весьма мелочны. Грустно мне было после узнать, что некоторые тетради и статьи против наших порядков написаны предательски нашими же!

«Я позван был опять к Графу. Вот его речи: «Подумайте хорошенько, и мне скажите: что нужно изменить в Семинариях? Как упростить существующие науки? Не нужно ли ввести новые, и какие именно? Не надобно ли, иные науки сократить, а другие и вовсе выгнать? На что такая напр. огромная Богословия сельскому священнику? К чему нужна ему Философия, наука вольномыслия, вздоров, эгоизма, фанфаронства? Прочтите еще хорошенько Семинарский Устав и скажите, что вы находите в нём нужным исправить, изменить, отменить или дополнить». Подобного рода речи и декламации я выслушивал целый месяц (до 15 Июля) и от самого Обер-Прокурора и от его ассистента – Александра Ив. Карасевского. Меня и ласкали, мне и грозили, меня вызывали на диспуты. С грустью я выслушивал крайне неуважительные суждения о великом Филарете Московском, еще чаще о других Святителях. Со своей стороны я говорил много, защищал в частности почти всякую науку, существующую в Семинариях. Особенно ограждал Богословию и требовал даже расширения. Я долго препирался и защищал и Философию. С 15-го Июля меня посадили сочинять Устав. Я долго стоял на том, что нового Устава писать не нужно; что существующий Устав признаётся добрым. Меня не уважили.

«В конце Сентября 1838 года приехал Митрополит Филарет (Московский) в С.-Петербург. Я тотчас явился к нему³⁹¹, и рассказал, что я здесь делал и делаю, не умолчав, что меня посадили сочинять новый Устав. Митрополит едва сдерживал гнев и досаду, почитая затею сочинения нового Устава для духовных школ личною себе обидою, потому что прежние Уставы Академий, Семинарий и Училищ написал он. Скажу, однако: Устав, мною составленный, замер в Синоде. Он, конечно, теперь в Архиве. Кто и что задержало его в Синоде, осталось для меня доселе неизвестным. Сделано значительное преобразование в учебной только части: но сие принял на себя сам Св. Синод.

«Из-за меня, т.е. из-за моего конспекта вошли было в размолвку два Митрополита, оба Филарета, Московский и Киевский. Вот случай: когда зашла речь в Св. Синоде обо мне и о моём конспекте (его хотели напечатать и разослать по Семинариям в руководство и для образца), Филарет Киевский сказал: «Я не читал конспекта Вятского Ректора: дайте мне прочитать». Ему подали мой конспект, Филарет читал его целый месяц и наделал множество примечаний, которые все составляют охуждение, опровержение, укоризну... По прочтении, он сделал на первом листе его следующую надпись: «В сочинителе заметны способности, а особенно начитанность новейших, так называемых, Германских Богословов, но не достаёт в нем зрелости и верности суждения... Конспект его ни для Духовных Семинарий, ни для Духовных Академий». «Филарет Митрополит Киевский». Затем Филарет возвратил мой конспект. Таким образом, я сделался яблоком раздора между двумя великими Филаретами. В это же время пробежала странная молва, будто мой конспект вовсе не принадлежит мне; будто он есть произведение самого Филарета Московского, а я – я только переписчик. «И кто-де такой Никодим Вятский? Семь лет назад кончивший в Академии курс и ни в Академии, ни в службе в Семинариях вовсе неизвестный ничем особенно. А Филарету-де, Московскому, очень желающему блистать Богословиею, хотелось выказать себя самого».

«Когда Филарет Киевский прибыл в Петербург в Октябре 1838 года, я вместе с другими был у него на поклоне. Он занялся мною. Старался казаться осторожным. Говорил со мною вы, а не ты. Спросил меня: «Чей я родом, где учился, давно ли кончил курс, где служил?» Потом осторожно спрашивал о том, что я делаю? Я рассказал ему, что я писал новый Устав для Семинарии и Училищ и уже сдал Обер-Прокурору. (Я мог ему не говорить сего: но я не хотел показаться ослушником пред таким Отцом). В подробностях Филарет несколько раз меня перерывал вопросами: «это вам велел Московский? т. е. Филарет. Об этом вы спрашивали у Московского?» Итак, мой конспект обещали напечатать, а мне дать Докторство и даже метили в Ректоры С.-Петербургской Академии. Но похуление моего конспекта Митрополитом Киевским испортило все дело. Филарет Московский придумал, однако же, способ, которым и меня отчасти можно было утешить и Филарета Киевского не огорчить. С согласия Графа Протасова Филарет Московский приказал мне тщательно пересмотреть мой конспект и сделать из него извлечение таким образом, чтобы выпустить все те места, над которыми сделано резкое и решительное отрицание Филарета Киевского. Владыка Московский столь был милостив и внимателен ко мне и к делу, что решился быть руководителем и цензором моим в сём деле. Дело это однако не получило желанного конца. Затерлось – и кончилось ничем. Может быть, и сам Митрополит Московский находил принятую меру небезопасною: можно было опасаться из-за меня важной размолвки Митрополита Киевского с Московским. Между тем Протасов, видимо, охладел ко мне. Должно сказать и то, что Св. Синод сам восстал против проектов Графа и ему было уже не до меня; а затем и Филарету Московскому охорашивать меня было не благовременно. Многократно же входя в рассуждения, где поминался и Филарет Киевский, Митрополит Московский никогда не дозволял себе ни же намека похуления Киевскому. Однажды же сказал: «Что делать? Надобно уважить старшего! Еще: «Мы с Киевским Владыкою учились по старым книгам: вы, молодые, стали учиться по новым».

«Дело о науках в Семинарии по новому Уставу перешло наконец в Синод. Митрополит Серафим положился на двух Филаретов, а сии вошли в соглашение и написали.

«Но, – читаем далее у Автора, – то, что написали оба Митрополита в своих проектах, каждый в отдельном своём, Директор Духовно-Учебного Управления А.И. Карасевский, по распоряжению всеконечно Обер-Прокурора, вручил мне оба эти проекта и с тем вместе и свой (т. е. Карасевского). Мне было поручено разделить все предметы по классам в неделю и назначить в каждое отделение Семинарии число наставников. (Итак, проекты Митрополитов отдают на пересмотр Архимандриту! восклицает с удивлением Автор). «Я был тотчас же у Митрополита Московского и поведал ему о данном мне поручении. При этом я не удержался высказать мою жалобу ему об исключении Философии и о наполнении, наоборот, Семинарского образования науками излишними и бесполезными, разумея – Сельское хозяйство, Естественную Историю и Медицину. Владыка сказал: «Надобно же в чем-нибудь уступить и им (светским), чтобы от нетерпеливости не перепортили всего…»

Это последнее сведение относится, впрочем, к тому времени (сведение обозначено под 24–26 числами Апреля 1840 г.), когда высокопр. Филарет Киевский не мог приехать для присутствования в Св. Синоде по известным для читателей причинам. Что было бы со стороны последнего, если бы он находился лично, само собою трудно определить. Зато мы знаем из другого живого верного источника, что высокопр. Филарет при первом известии о вводимых в Семинарии новых науках – Сельском Хозяйстве, Естественной Истории и Медицины отозвался с глубокою скорбью, и отнюдь не так, чтобы разделять мнение высокопр. Филарета Московского вышеприведённое, т. е., что «надобно в чем-нибудь и им (светским) уступить, чтобы от нетерпеливости не испортили всего». Этот живой верный источник мы разумеем, в лице в Бозе почившего высокопр. Антония, Архиепископа Казанского. Этот достойнейший последователь во всем дяде своему – высокопр. Филарету, Святитель, – насколько известно читавшим, составленную нами, Биографию его³⁹², – в первые же годы своего служения в Смоленской Епархии выступил со своим собственным проектом по преобразованию Семинарий и духовных училищ взамен того, которое было совершено в Семинариях именно в 1840 году. В этом проекте высокопр. Антоний с особенною силою указывал на преобразование Семинарий в 1840 г. сравнительно с прежним положением, существовавшим с 1808 г.

«Если, – писал он, – не изменили этого последнего в конец, то чрезвычайно расшатали и сдвинули его с главного направления и, таким образом, лишили наше духовно-учебное образование прежнего классического характера и достоинства. В новом преобразовании (1840 года), как видно, думали сделать что-то полезное, но при этом кажущемся полезном, на деле произошло «гораздо более бесполезного и прямо вредного». В частности же относительно нововведенных в 1840 г. наук – Сельского хозяйства, Естественной истории и Медицины он писал так: «Грустное, тяжелое впечатление, помню я, производило часто во мне, в бытность мою Ректором Семинарии (Киевской), посещение высшего класса (богословского), когда бывало, – после уроков в оном о Пресвятой Троице или Таинстве воплощения Господа Спасителя, или о другом подобном предмете, – приходилось в том же классе слышать вдруг урок (по Сельскому хозяйству), о различных материалах и способах для удобрения земли, или (по Медицине) о разных отправлениях человеческого организма, или об ином чем, еще более не гармонирующем с первыми уроками, до крайности развлекающем внимание учеников и лишающем их душевного сосредоточения, в особенности требующегося для воспринятия истин спасительного вероучения и христианского нравоучения. Между тем, ради этих новых, совершенно не идущих ни к месту, ни к делу наук, составители преобразования неосновательно исключили большую часть философских наук. Далее – языки: Еврейский, Французский и Немецкий сделаны необязательными, чем совершенно ослаблено занятие ими, а языки Латинский и Греческий, знание которых так процветало в прежние годы, решительно пали и в самых училищах (преобразованных в 1852 году), эти последние языки окончательно подорваны, и потому самое занятие ими, не более, как жалкое и, первоначально приобретаемое здесь, знание их и, продолжаемое как бы только для вида, в Семинариях и потому к концу семинарского курса почти вовсе забываемое и теряемое, очевидно, не имеет никакой цены и цели. Одним словом, результаты в таком виде совершённых (в 1840 г. и 1852 г.) преобразований, естественно не могли быть иные, как весьма неблагоприятные».

В своем проекте высокопр. Антоний писал, между прочим, буквально так: «Службу мою я начал год в год со введением преобразования Семинарий в 1840 году, и, потому, я имел прямую возможность в течение двадцати пяти лет видеть своими глазами и поверить опытом и наблюдением то – какие неблагоприятные последствия имело преобразование 1840 г.» Но то несомненно, что высокопр. Антоний ещё в самоё время происходившего в 1840 г. преобразования ознакомился с характером и значением этого преобразования из рассказов и суждений своего дяди. Несомненность этого доказывалась тем, что покойный Владыка Антоний повторял, бывало, сам многое со слов высокопр. Филарета. Самоё то, какие впечатления выносил он после слушания уроков по нововведённым наукам Сельскому Хозяйству и Медицине, было наперед понято и высказывалось в этом же роде его дядею, который никак не хотел и не мог примириться с этими затеями. «Так, – по словам самого высокопр. Антония, – высокопр. Филарет рассказывал напр. о том, откуда и как возникла первая мысль о введении этих, совершенно не идущих к состоянию духовных воспитанников и будущих священников, наук. В описываемое время только что было учреждено новое Министерство Государственных Имуществ. Первый Министр-новичёк Граф Киселев, подобно, как и наш министерствующий Обер-Прокурор, и выдумал эту затею, т. е. чтобы в селениях его Ведомства иметь особо приготовленных священников, вроде агрономов, которые бы проводили и в народ свои эти познания и пр. У Министра была даже мысль, чтобы завести в своём Ведомстве особого устройства Семинарии для приготовления таких священников, которые бы научно знали и Сельское хозяйство, и Естественную Историю, и Медицину, собственно народную и еще землемерие. Сколько по короткому знакомству, столько и для того, чтобы отличиться такими небывалыми новоучреждениями, оба Графа, как говорится, и спелись в одну дудку... Я, когда лично там, в Петербурге знал все это, хотя и не выступал открыто, но, сколько возможно и нужно было, высказывался напрямки против этого нововведения; но не видел прямой поддержки ни со стороны Первенствующего, ни даже со стороны Московского... Но вот это дело вкривь и вкось ведённое, наконец, осуществилось... Я указывал, между прочим, даже и на то, что в Семинариях нет решительно лица, специально приготовленных для преподавания этих нововводимых наук, и нет учебников никаких, да и самую программу трудно было определить, чтобы втиснуть эти три-четыре науки в общий состав духовного образования без крайнего стеснения последнего. Но верна пословица: «один в поле – не воин». Высказывал я и те свои суждения, что и для будущих священников будет одна лишь тягость и, пожалуй, даже горе и опасность заниматься напр. лечением. И теперь беда для них, когда являются для напутствования больных так, что едва могут успевать иногда исполнить это Святое дело, а тогда, пожалуй, прихожане будут винить священников, что не подал в свое-де время помощи медицинской, – а если случится, что больной после поданной помощи вскоре умрёт, то прихожане станут ещё приписывать самоё ускорение смерти лекарству, данному священником, а тут как раз могут последовать прицепки полицейско-медицинские³⁹³. Само собою, все это долго не продержится, и во всяком случай не дольше, как минуется вся нынешняя тяжко-горестная система, или, прямо сказать, взбаломошная пертурбация во всех частях управления нашими делами церковно-духовными... А вот видишь, что еще придумали, как бы в опровержение моей прежней мысли, – что у нас нет налицо специальных преподавателей... Открыли какую-то Земледельческую Школу в каком-то местечке Горы-Горках, да и потянули туда наших же семинарских воспитанников, и непременно лучших, как будто в какую Академию, – и это с тою именно целью, чтобы Семинарии имели своих специальных учителей и по Сельскому хозяйству и Естественной Истории. А наконец, вздумали же и вот теперь уже решили открыть еще новую Духовную Академию в Казани, и опять-таки в новом виде со специальным отделением для изучения инородческих языков и с целью образования миссионерского... Я был мнения тоже не на сторону этого специального образования; да и открытия особой Академии для каких-нибудь трех четырех восточно-сибирских семинарий и поволжских не более двух-трех, начиная с Астрахани, я находил почти излишним, или, по крайней мере, рановременным. Но дело сделано так, что лишь только я и Московский едва убрались со двора из Питера, как и дело явилось на столе, и тотчас же получило окончательное решение и Высочайшее утверждение. Между тем бедный Казанский Преосвященный Владимир сколько писал об этом и формально и частным образом, – писал он лично мне, чтобы, по крайней мере, не спешить этим делом... Но формально-то писанное клали под сукно... а наоборот, усиливали только поспешность... Напр. когда ещё не было и похожего на решение открыть Академию, Казанскому Преосвященному было послано уже распоряжение, хотя и помимо Синода, чтобы он нашел помещение и заключил контракт на наём его... Наконец, когда произошёл страшный пожар в Казани и как раз в ту пору, в конце Августа, когда уже съехались и новоназначенные студенты и лица служащие и поместиться не было возможности нигде..., то и тут не угомонились... Преосвященный Казанский писал мне уже сюда в Киев и писал именно слезами, а не чернилами обо всём этом, и даже сам о себе сообщал, что он готов лучше уволиться на покой..., но я уже уговорил его в своем письме, чтобы он пребывал претерпевшим до конца..., как приводилось и мне самому быть таковым в Петербурге до Мая 1842 г.

Высокопр. Антоний передавал эти последние сведения из уст высокопр. Филарета открыто перед всеми, когда поступил в Казанскую Епархию, и когда в первый же год здешнего его служения (в 1867 г.) совершилось празднование двадцатипятилетия Казанской Академии (1842–1867 г.)³⁹⁴. Эти сведения тем более вызывались у него в памяти и выражались открыто, что в Исторической записке за 25-ти летний период Академии эти же сведения изложены почти буквально на основании документов. Приведем здесь несколько из этих сведений, какие изложены в Исторической записке.

«Кроме обширности новооткрываемого Казанского духовно-учебного Округа, в нём находится самое разнообразное народонаселение. Здесь, кроме господствующего Славянского племени, находятся а) из племени Финского: черемисы, чуваши, мордва и пр., б) из племени Татарского: кроме татар разных наименований, ногайцы, башкирцы, киргис-кайсаки и др., в) из племени Монгольского собственно монголы, буряты и калмыки. Почти все эти и другие племена или вовсе не озарены светом Евангелия или к ним проникли только слабые лучи этого света. Поэтому, для обращения их в христианство необходимо нужно предварительно, между прочим, приготовить для проповеднического между ними служения таких людей, кои бы могли передавать им истины Евангелия на их языках. А для этого нужно наперёд изучить их языки. В Московской д. Академии не совсем было удобно ввести преподавание этих языков.

«Таким образом, сколько по вниманию к неудобствам управления этим обширным Казанским духовно-учебным Округом, бывшим доселе в Московской духовной Академии, а ещё более по вниманию к особенным духовным потребностям того народонаселения, которое рассеяно по обширному пространству этого Округа, Св. Синод 25-го Мая 1842 г. поставил: 1) С началом наступающего 1842–1843 учебного года открыть Академию в г. Казани, поместив её на первый раз в наёмном доме, с назначением ежегодного отпуска потребной на сие суммы из духовно-учебных капиталов. 2) Число воспитанников в Казанской Академии ограничить на первый раз 60-ю в обоих отделениях, полагая 30 в высшем и 30 в низшем отделении. 3) Как сверх предметов, назначенных общим уставом для духовных Академий, в Казанской Академии представляется нужным учредить со временем особые кафедры для преподавания языков, употребляемых языческими народами в сибирских и других Епархиях Казанского округа: то рассмотрение сего обстоятельства поручить Правлению вновь учреждаемой Академии, с тем, чтобы оно представило подробное соображение о том, какие именно языки и в каком объёме нужно будет преподавать в Академии, сообразно с местными потребностями Семинарий подведомственного ему Округа.

«Это постановление Святейшего Синода об учреждении в Казани Академии, равно и штат её, г. Синодальный Обер-Прокурор Граф Протасов повергал на Высочайшее Его Императорского Величества благоусмотрение. Его Величество указом, в 6-й день Июня 1842-го года Святейшему Синоду данным, Высочайше повелеть соизволил: «означенные предположения привести в исполнение и следующую на содержание Академии сумму отпускать, по штату, из духовно-учебных капиталов».

«Г. Синодальный Обер-Прокурор в течение Июля со своей стороны сделал следующие распоряжения о назначении лиц на профессорские должности и, вытребовав в С.-Петербург вновь определённых Ректора и Инспектора Казанской Академии, дал им наставление касательно управления Академиею и Округом в благотворных видах Правительства³⁹⁵.

«Но ещё прежде, именно в последних числах Апреля, тот же г. Синодальный Обер-Прокурор, для устранения всех препятствий, кои могли бы задержать открытие Академии в Казани, конфиденциально просил Преосвященнейшего Владимира, Архиепископа Казанского, о приискании приличного и удобного помещения для предполагаемой к открытию Академии и также просил Казанского Военного Губернатора, Генерал-Адъютанта С.П. Шипова об оказании его Высокопреосвященству содействия по этому делу.

«Маститый Архипастырь после многосложной переписки, которую он вёл собственноручно с разными домохозяевами, после многих словесных объяснений с ними, после осмотра многих домов, выбрал, наконец, поместительный и удобный, находившийся вблизи Петропавловского собора, дом для будущей Академии. В тоже время, по ходатайству его Высокопреосвященства, назначено было и место под здания для Академии на площади арского поля. В начале Июля препровождены были к г. Синодальному Обер-Прокурору планы как этого места, так и приторгованного дома с главными условиями его найма.

«В Августе дело о найме дома приходило уже к концу, оставалось только заключить формальный контракт: ассигнована была и сумма в уплату за годичный наём дома, на устройство неотделанных в доме комнат, на обзаведение дома всеми принадлежностями, нужными для первоначального помещения в нём Академии, а также и на содержание Академии были уже приготовляемы и вещи, необходимые для приёма студентов, и вдруг несчастие, постигшее Казань в 24-й день Августа 1842 г., по видимому, расстроило все, готовые уже к осуществлению, планы касательно открытия Академии в Казани. В этот день лучшая часть г. Казани, в том числе и дом г. Теренина, нанятый для Академии, были истреблены пожаром.

«Преосвященный Владимир, тотчас после пожара, доносил Святейшему Синоду и сообщал г. Синодальному Обер-Прокурору, что с разрушением нанятого дома, а также почти всех лучших домов города от пожара, нет почти никакой надежды найти приличное и удобное помещение для Академии, а потому заключал, не лучше ли отложить открытие Академии года на четыре, до возведения новых для неё зданий. Но Святейший Синод, в указе от 6-го Сентября, изъяснил: «поёлику на учреждение духовной Академии в г. Казани последовала особенная Высочайшая воля, которая и должна быть непременно приведена в действие: то для безотложного исполнения оной остается лишь применить к настоящему случаю, уже сделанные вследствие сей Высочайшей Воли, распоряжения Святейшего Синода. Почему поручил его Высокопреосвященству принять, между прочим, следующие меры: Казанскую Академию со всеми принадлежащими к ней лицами – начальствующими, учащими и учащимися поместить до времени в Зилантовом или, если это окажется неудобным, в Свияжском монастыре, или в другой какой-либо обители, с употреблением на содержание Академии штатной суммы, уже ассигнованной; сумму же, назначенную на отделку неоконченных в предположенном к найму доме, комнат употребить на устройство для Академии комнат в зданиях того монастыря, в котором временно она будет помещена».

«По получении означенного указа преосв. Владимир, приняв во внимание, что в Казань прибыли уже воспитанники семинарий, назначенные в состав первого курса Академии, и Ректор, и Инспектор и некоторые из профессоров, сообщил г. Синодальному Обер-Прокурору, что ни в одном из здешних монастырей, кроме Спасского, нет ни малейшей возможности помещать Академию, даже и по частям её, и что, поместив воспитанников в Спасском монастыре, он не смеет ручаться за безопасность их здоровья и самой жизни, по причине крайней тесноты и мелкоты их спален и классов, по неимению в монастыре места, где бы они могли освежиться чистым воздухом, и по отсутствию всякой возможности найти там помещение для Академической больницы и проч.

«В ответ на означенное отношение г. Синодальный Обер-Прокурор сообщил Его Высокопреосвященству, что Главное духовно-училищное Начальство³⁹⁶, для верноподданнического выполнения Монаршей воли касательно открытия Академии в Казани в настоящее время, готово употребить все зависящие от него меры, чтобы доставить необходимо нужные для того, денежные способы, как бы они велики ни были..., и что Св. Синод, в отстранение затруднений, встречаемых наставниками Академии при найме квартир, назначил им отпускать из духовно-учебных капиталов квартирные деньги, каждому по 200 руб. сер. в год, в виде единовременной чрезвычайной меры».

Итак, по прочтении этих документальных сведений о ходе дела об учреждении Казанской Духовной Академии с сопоставлением их с теми, какие высказаны были высокопр. Филаретом, несомненно остаётся одно заключение: правда и истина сретостеся... А что касается того, насколько оправдалось мнение и слово высокопр. Филарета, что «из специального образования в Академии по части миссионерства не выйдет толку», об этом было говорено нами по частям довольно; в отдельности же о состоянии Казанской Духовной Академии, за первое двадцатипятилетие её существования, желающие могут видеть в Биографии высокопр. Антония Архиепископа Казанского³⁹⁷.

Наконец нам следовало бы, по порядку дел, означенных в прежней перечени, говорить теперь о делах, производившихся в Св. Синоде относительно переводов Ветхого Завета на Русский язык, составленных Протоиереем Г.П. Павским и Алтайским Миссионером Архимандритом Макарием (Глухаревым); но об них в полноте и в подробности сказано нами в своём месте³⁹⁸. Здесь же припомним только то, что было выражено нами и в самой перечени об этих переводах, а именно, – что они наделали столько беспокойств Св. Синоду и лично Членам Св. Синода, что результатом их было увольнение обоих главных, по преимуществу, деятелей – Первосвятителей Киевского и Московского от личного присутствования в Св. Синоде, хотя и по прошениям их… Как совершилось все это, читателям уже известно; но особенно интересно знать, в каких чувствах и мыслях и побуждениях писано было самое прошение высокопр. Филаретом (Киевским).

В самое время подачи прошения он писал в письме к преосв. Иеремии: «Извещаю Вас, что в день Благовещения Пресвятыя Богородицы подано было мною прошение Государю императору об увольнении меня от присутствования в Св. Синоде и об отбытии в Киев для всегдашнего пребывания в пастве и окончания в ней последних дней моей жизни. Помолитесь, Владыко Святый, да возглаголет Господь Бог в Сердце Царёвом благая о моём недостоинстве. Истинно нет сил и возможности далее продолжать разорительные и бесплодные для Св. Церкви разъездки в Столицу. В нынешний приезд почти половину времени не был в Синоде, то по болезни, то за ленью, то…; да и теперь не очень здоров». (Письмо от 31-го Марта 1842 г.) Но эти чувства и рассуждения были, как сейчас увидим, не временные только под влиянием текущих обстоятельств... Через целых пятнадцать лет и за несколько месяцев до кончины читаем в дневнике (под 11-м числом Января 1857 г.) следующее по этому же самому предмету. «Святый Владыка и среди страданий болезненных не забывал своего долга обычной ему благотворительности и благосердного попечения о ближних, – вспоминал о детских приютах Киева, о тюремных арестантах и спешил приказать изготовить отношения для отсылки денег в эти места. Боюсь, – говорил, – остаться в долгу. На тюремных я имел обычай посылать в день Благовещения, но до того долго и, быть может, не доживу. А почему на день Благовещения, об этом, пожалуй, я теперь скажу. Бывши в последний раз Петербурге, я крайне желал распроститься с ним навсегда. Я никогда не любил его: это просто тюрьма и более того... – особенно я боялся умереть в нём. Потому, дождавшись праздника Благовещения, я возжелал непременно просить себе отпуска навсегда. Так и сделал. На праздник Благовещения отслужа обедню, я подал прошение Государю. Государь изъявил милостивое соизволение, и с тех пор за освобождение меня из этой тюрьмы я каждогодно посылаю в день Благовещения на тюремный замок по сту руб. Но теперь нечего ждать, – прибавил Владыка, – и я не знаю, что ещё меня удерживает здесь с вами... А что там-то, откуда Господь избавил меня вот уже пятнадцать лет, творилось и творится доднесь, мне уже оставалось бы теперь и не вспоминать, – но не мог и не могу не прилагать к сердцу..., да и самый долг священный и по совести, и по званию призывает к этому. А что всё это так, а не иначе, видно, мы много согрешили... Мы правда слагали прежде вину всю на блаженной памяти Архистарца Первенствующего Серафима³⁹⁹, но вышло на правду не то... И при последующих двух его преемниках⁴⁰⁰ в течение целых тринадцати лет постоянно продолжалась какая-то кутерьма, которой, само собою, и ожидать следовало, пока во всё это время был всё тот же, направлявший ветрила на корабле туда, куда никогда попутного доброго ветра не было, а всё на перекосы и вообще по своему⁴⁰¹; а сидящие-то у кормила как бы и не ведали, куда и к какому берегу их вынесет... Да, истинно сказать, мне бы следовало теперь положить, как печати, на уста мои словеса Псалмопевца: да не возглаголют уста моя дел человеческих, но я и не разумею этих дел человеческих, а яже суть Божия и нам от Бога вручённые... Вот и новый-то Первенствующий куда пошел, лишь только чуть успел присесть к кормилу…» И отселе речь, – говорит составитель дневника, – склонилась опять к переводу Св. Писания на Русский язык. Владыка с особенною озабоченностью повторял свои прежние убеждения... «Если они (Члены Св. Синода и в особенности Митрополит Московский и Петербургский Григорий), больно уже желают этого и согласились, – то для меня никак это невозможно и пр.»

Чего не мог не прилагать к своему сердцу, посвящённому долгу Святительской совести и высокослужебного своего звания по отношению к делам Высшего Управления, высокопр. Филарет, хотя и не имел личного непосредственного в них участия, а тем не менее следил за ними и, по долгу служебного призвания, участвовал в них заочно, как всегдашний, один из старейших Член Св. Синода, – к этому обратим и мы последнее наше сказание.

Сколь ни кратки сведения, приведённые нами из письма и из дневника о том, что чувствовал и как рассуждал в Бозе почивший о всём совершавшемся в Св. Синоде до последних дней его жизни, начиная от времени выбытия его из Столицы, но в сущности они с замечательною точностью обрисовывают весь status quo..., какой находим мы в позднейших, опубликованных уже, сведениях о положении Синодального Управления за всё время Обер-Прокурорства Графа Протасова. Мы будем говорить обо всём, исключительно, подлинным текстом этих сведений; хотя не можем не сказать наперед, что слишком тяжело падает на душу этот снимок с подлинного изображения всей, – по прежде сказанному выражению высокопр. Филарета (Киевского), – взбалмошной пертурбации, виновником которой был Граф Протасов, о котором как бы пророчественно выразился сам же высокопр. Филарет, «что он – Протасов протасует всё и всех».

«После удаления Митрополитов Киевского и Московского (обоих Филаретов), – говорит Редакция Русской Старины⁴⁰², – из Синода, Граф Протасов стал полным распорядителем Православной Церкви в России. Митрополит Серафим, по отзыву некоторых современников, не имел ровно никакого значения. О нём прямо выражались, что он нуль для Синода, тогда как Протасова называли патриархом в солдатском мундире... Один из заседавших в то время Архиереев сделал следующий отзыв о своём положении: «Протасов нас забрал в руки по военному, сразу, и так забрал, так забрал, что просто голоса поднимать не смели; как был гусар, так и остался, и сонмом архиерейским, как эскадроном на ученье, командовал, а за глаза поносил всех перед своими чиновниками самыми кавалерскими словами. Он знал, что он избранник самого Синода и как, бывало, разозлится, то и кричит про нас заочно: «пусть-ка сунутся на меня жаловаться, я им клобуки-то намну!» Да и никто и не думал на него жаловаться, потому что нельзя: сами выбрали, да признаться духу ни у кого недоставало, крепко уж забрал…» Другой современник, известный ученый Филарет (Гумилевский)⁴⁰³, бывший в сороковых годах на чреде священнослужения в Петербурге, обрисовывает хотя в более спокойном тоне, но зато ещё более мрачных чертах забитое положение Синодальных Членов в обер-прокурорство Протасова. «Вы пишете с сожалением, – так выражался Филарет в одном из своих писем другу своему A.В. Горскому, – о молчании наших генералов, т. е. Членов Синода… Ах, друг мой! Если бы вы посмотрели здесь на положение наших генералов, вы бы пролили слёзы о них, таково положение их! Дела в таком положении, что едва можно бывает по временам делать отражение натисков. Иначе приходиться встречать только пули в бок и лоб и стоять не морщась... Да, точно таковы дела! О вылазках или наступательных действиях и думать нельзя... Вам известны мои прежние мысли и чувствования; известны, как иногда терзалась душа моя нерассудительными мыслями о бездействии генералов... Теперь вижу, что надобно молить Господа, дабы дал им твердость и решимость выдерживать осаду. Силы истощены, средства отобраны; осталось одно упование на Господа Иисуса. Когда бы Господь, благоволивший пострадать за нас, не лишил за наши грехи и той милости, чтобы сохранялась твердость оставаться в оборонительном положении, когда нападения столько жестоки и столько часты, а средств нет»⁴⁰⁴.

«Граф Протасов обращался к Синоду и намеренно указывал на его авторитет тогда, когда хотел обделать какое-нибудь незаконное дело... Он нередко свои незаконные действия прикрывал авторитетом Синода, чем ещё более ронял его в общественном мнении. Один из служащих в Синоде при Протасове чиновников в своих записках пишет: «если по какому-нибудь делу, зависящему в решении от Обер-Прокурора или его Департаментов, хотели поступить в ущерб правде, то такое дело предлагалось на разрешение Св. Синоду, на случай – не удасться ли исторгнуть у него резолюцию, согласно своему желанию, а самим стать правыми; если же не удавалось, то приготовленное по противной резолюции определение, останавливалось Директором Синодальной Канцелярии надолго, чтобы Члены Синода, данную им резолюцию забыли и тогда уже составлялся протокол вновь с резолюциею по желанию, который Члены, запамятовав прежнюю свою резолюцию, беспрекословно подписывали⁴⁰⁵. Что эта иезуитская манера была в употреблении читаем и у преосв. Никодима, бывшего Епископа Енисейского и Красноярского, следующее: «Преосв. Кирилл (Архиепископ Каменец-Подольский), возвратившись однажды из Синода, говорил: «Ну, брат, я сегодня был в Синоде и Синода не узнал». Бывало мы с Митрополитом Ионою (Грузинским) сидим в присутствии час и более даром. Дел никто никаких не подаёт, светские то войдут в присутствие, то выйдут и прогуливаются как на бульваре, изредка заводят с нами речи и почти всегда о пустяках. Митрополит Филарет сам мне сказал однажды. Светские в Синоде вольничают. Даже отменяют данные Синодом решения. Тут он рассказал какое-то дело о церкви в Нижегородской епархии. Синод его решил – да, а в журнале написано – нет⁴⁰⁶.

Но сколь ни тяжко и грустно читать начатые нами сведения, для полноты и ясности изображения продолжим их до конца.

«Созданный Обер-Прокурором новый порядок церковного управления, которым все нити Церковной администрации сходились и исходили от него Обер-Прокурора, сам по себе открывал для него полное господство над Синодальными делами. Но Обер-Прокурор для того, чтобы не встречать себе никакого противодействия со стороны Членов Синода, всегда старался выбирать из них самых слабохарактерных, тогда как Архиереев, отличавшихся стойким характером и твердою волею, он путем самых разнообразных интриг навсегда удалял из Синода, а их места предоставлял людям более покладистого характера.

«По свидетельству записок современников, Граф Протасов более или менее снисходительно относился к одному только Первенствующему Члену Синода, Петербургскому Митрополиту Серафиму, благодаря ходатайству которого он и получил обер-прокурорство. Но и тут грубый солдатский нрав Гусарского Полковника не всегда удерживался в границах умеренности! Один из заседавших в Синоде при Графе Протасове Архиереев передал следующий отзыв об отношениях его к Митрополиту Серафиму. «Владыку Серафима, – рассказывал в своё время этот Епископ, – Протасов меньше всего обижал, но однажды, не знаю, – что такое ему в голову вступило, такой оскорбительный для чести старца намек сделал, что тот только посмотрел на него... и когда ярый Протасов отвернулся, то Владыка благословил его издалека и, вздохнув, стал подписывать бумаги. Все это происходило при чиновниках, которые держались одного Протасова, а на нас совсем озверели; но тут, при этом случае, один даже из Чиновников, который подписи песком засыпал, окончив свою обязанность, припал и поцеловал у Митрополита руку, как бы со слезами».

«Вообще в обер-прокурорство Графа Протасова Митрополит Серафим, отчасти под влиянием крутых действий Обер-Прокурора, и отчасти по старости и дряхлости, не пользовался большим влиянием на решения дел в Синоде. А из других постоянных Членов Синода Филарет, Митрополит Московский, и Филарет, Митрополит Киевский, на лето обыкновенно уезжали в свои епархии и, значит, не участвовали в делах Синода; в отсутствие их Обер-Прокурор что хотел, то и делал. Однако Протасову сильно не нравилось и то, что оба Филарета, но особенно Московский, не хотели быть безгласными Членами Синода, а по возможности отстаивали свои права. Протасов повёл против обоих Филаретов, но особенно против московского, продолжительную интригу, которая, к сожалению, спустя пять лет, увенчалась успехом. Обер-Прокурор от гусар недаром воспитывался у иезуита, у которого он научился вести всевозможного рода интриги на основании известного классического правила иезуитов: цель оправдывает средства. С Членами Синода, Архиереями, вызывавшимися из епархий, Обер-Прокурор, если только они имели несчастие попасть к нему в немилость, распоряжался очень скоро и без особенных хлопот и затруднений. По интриге создавалось какое-нибудь дело, касающееся епархии этого архиерея, которое потом раздувалось до последней степени; а если не попадалось готового дела, за которое можно бы было ухватиться, то назначалась ревизия епархии, которая обыкновенно производилась через доверенного обер-прокурорского чиновника (большею частью через А.И. Войцеховича)⁴⁰⁷; и бедного Архиерея в конце концов отправляли в епархию, а там, немного спустя сдвигали на новую худшую епархию, а не то, смотря по милости Обер-Прокурорской, и совсем лишали епархии и ссылали на покой в такие монастыри, где жизнь была, по выражению H.С. Лескова, хуже настоящей ссылки.

«Более хлопот представляли для Обер-Прокурора Члены Синода из белого духовенства – это Императорский Духовник и Главный Священник армии и флотов. Несмотря на их низшую иерархическую степень, этих лиц чрезвычайно трудно было удалить из Синода, если они уже раз туда попадали. Как постоянные жители Столицы, для которых, значит, не имело никакого значения удаление в епархию «для пользы службы», и как люди более или менее близкие и известные Самому Государю, они составляли предмет постоянного беспокойства для Обер-Прокурора. Помимо того, эти лица, во время продолжительного пребывания в Столице, составляли для себя большие связи при Дворе, благодаря которым, им не страшен казался и гусарский Полковник, заседавший в Синоде. Но что более всего вооружало Протасова против Членов Синода из белого духовенства, так это то, что они, особенно, напр. Императорский Духовник, имели непосредственный доступ к Государю, которым, конечно, легко могли воспользоваться для противодействия слишком уже зазнавшегося Полковника от гусар.

«Много хлопот, и также к счастью понапрасну употребил Обер-Прокурор граф Протасов на то, чтобы не допустить в Члены Синода и недавно умершего Императорского Духовника, Протопресвитера В.Б. Бажанова». Зная благорасположение ко мне всей Императорской Фамилии, – так рассказывает об этом сам покойный Протопресвитер в своей автобиографии, – граф Протасов опасался того, что в случае смерти Духовника Государя Протопресвитера Музовского, место его будет представлено мне, а следовательно, я буду Членом Синода, вот – этого-то ему никак и не хотелось... По неограниченному властолюбию, Граф Протасов желал беспрекословно управлять Синодом и сделать его безгласным и, пользуясь болезнью и преклонными летами Первенствующего Члена, Митрополита Серафима, он достиг этой цели, выслав из Синода, происками, Киевского Филарета и Московского Филарета. Со мною Граф Протасов имел также несколько столкновений, из которых он увидел, что я безгласным Членом Синода не могу быть, и вот он, пользуясь связями с высокопоставленными и близкими к Государю лицами, старался при удобном случае распространять между ними понятие обо мне, как о человеке неуживчивом и самоуправном⁴⁰⁸.

«В Январе 1843 г. умер Митрополит Серафим. Обер-Прокурор задался целью возвести на его место такого человека, который не мог мешать его деспотизму. И он достиг своей цели вполне. Преемником Серафима назначен был Архиепископ Варшавский Антоний (Рафальский), ничем не заслуживший такой чести сравнительно со многими другими, современными ему, Иерархами Русской Церкви. Антоний происходил из вдовых священников, не имел академического образования, из наместников Почаевской Лавры в 1834 г. был хиротонисан в Епископа Варшавского, а в 1840 году получил Архиепископство. Когда Граф Протасов объявил в Синоде Высочайшее повеление о назначении Антония С.-Петербургским Митрополитом, Члены Синода крайне изумились, несмотря на то, что они при Протасове вообще были приучены ко всякого рода неожиданностям. Антоний был человек больной, что делало его совершенно безгласным Членом Синода. Под влиянием внушений Обер-Прокурора, Митрополит Антоний крайне грубо и бестактно отнесся к Московскому Митрополиту Филарету. При вступлении Антония на С.-Петербургскую Митрополию, Филарет Московский послал ему братское приветственное письмо, но Антоний не отвечал ему, так же, как и на все другие его письма⁴⁰⁹.

«Митрополит Антоний умер 16 Ноября 1848 г. Преемник Антония, Митрополит Никанор (Клементьевский), бывший учеником и подчинённым Митрополита Филарета, как Первенствующий Член Синода, также не обладал достаточною силою воли и твердостью голоса перед энергическом Обер-прокурором, а равным образом он не отличался и административными способностями. Митрополит Никанор был послушным орудием Протасова, под влиянием которого он поставил себя, особенно в первые годы своего Митрополитства, в натянутые отношения к Митрополиту Филарету. На приветственное письмо Филарета Никанор долгое время не отвечал, но потом одумался и написал ответ»⁴¹⁰.

«Само собою понятно, что, при враждебно-настроенных Первенствующих Членах Синода и Обер-Прокуроре, Митрополиту Филарету трудно было не только проводить свои взгляды в Синоде, но для него нередко встречались затруднения даже по епархиальному управлению»⁴¹¹.

После прочтения этих, опубликованных в последнее время сведений, приведённых нами в подлинном тексте Русской Старины, несомненно всякий видит, насколько все содержание их совпадает с тем, что сказано было нами со слов высокопр. Филарета относительно положения и хода дел в Синодальном Управлении за весь последующий период Обер-Прокурорства Графа Протасова. Правда, мы не имеем документальных данных, в каких отношениях находились к высокопр. Филарету Первенствующие Члены Синода Митрополиты Антоний и Никанор; но само собою, нельзя представлять их особенно расположительными, коль скоро и тот и другой относились так, как мы видели, и к высокопр. Филарету Московскому; а главное в том, что всё это зависело от того, кто заправлял, – по выражению высокопр. Филарета, – ветрилами... Что же касается последних строк в приведённых сведениях относительно высокопр. Митрополита Московского, что «ему трудно было не только проводить свои взгляды в Синоде, (разумеется заочно письменно), но для него нередко встречались затруднения даже по епархиальному управлению», – то мы во-первых уже видели, что и высокопр. Филарету Киевскому приводилось испытывать эти же затруднения по разным предметам и даже быть в опасности подвергнутся не благоволению Государя..., что само собою происходило как со стороны местных властей, так и вышних столичных… во главе Обер-Прокурора и его клевретов. А чтобы проводить свои взгляды, подобно высокопр. Филарету Московскому, в значении каких-либо передовых Владыка Киевский был далек от этого ... Мы вполне разделяем ту характеристику в этом отношении, которую встретили у прежде цитированного нами Автора. «Покойный Митрополит Филарет Киевский являлся, по преимуществу, представителем консерватизма. Занимая высокий пост Иерарха на старейшей в ряду кафедре в Российской Церкви, он тщательно следил за всем течением Церковной жизни и управления. Бывая лично присутствующим в Св. Синоде, он принимал всегда живое, полное участие в обсуждении всех вопросов, какие поднимались в это время по разным частям церковного управления, равно как и заочно; но он в решениях своих был всегда крайне осторожен... Даже сказать более, он не выказывал особой любви к церковным нововведением и, в большинстве случаев, являлся защитником прежних порядков. Всякий раз, как только полагалось начало какой-либо церковной реформе, он как бы с некоторою долею боязни относился к ней и только тогда открыто заявлял своё сочувствие, когда сознавал очевидную её пользу; в противном же случае готов был умерять и сдерживать желающих произвести ломку установившемуся церковному строю. Особенно же недоверчиво смотрел Филарет на те мероприятия, которые считал слишком важными по своему значению для духовенства и Церкви вообще; изведывать и проверять на опыте подобные новшества он отнюдь не решался. Понятно, при таком настроении ума, он не был двигателем реформ, да и не мог быть им. Но было бы большою ошибкою признавать в Филарете крайнего консерватора, который благоговеет лишь перед стариною и робеет перед всякою новизною. Нет, он мирился и с новыми предначертаниями, если польза их была настолько очевидна, что смело можно было ручаться за благоприятный исход дела. Уважая окрепшие обычаи в сфере церковной жизни, он непрочь был и от её обновления, но только к такому делу важному приступал всегда со строгою осмотрительностью и без всякой поспешности, предварительно всесторонне обсудив его».

Действительно, насколько всякий из читающих настоящую Биографию мог достаточно и беспристрастно ознакомится с личностью в Бозе почившего, тот вполне признает, сейчас сказанную, отличительную характеристику верною и свидетельствующею о вполне опытно-мудрой тактике в его суждениях и действиях, всегда и во всем клонившихся к утверждению порядка и мирного направления в делах серьёзных и важных, каковы все, без изъятия и по преимуществу, должны быть дела по управлению Церковью. Так напр. по делу о переводе Библии на Русский язык, начавшееся при самом конце его жизни в 1856–1857 г. по инициативе Высокопр. Филарета Московского и ревностного споборника в этом начинании Высокопр. Григория, в это самое время сделавшегося Первенствующим Членом Св. Синода, мы встречаем в нескольких словах дневника, а всего более в объяснениях высокопр. Антония на эти слова такие сведения. Рассуждая об этом деле, высокопр. Филарет выражался так. «Справедлива пословица, что бывает иногда и худо не без добра». И затем объяснил, что он разумеет эту пословицу в приложении к Обер-Прокурорству Графа Протасова.

«Не умри бы он, тогда бы, небось и дело о переводе не возникнуло бы и, во всяком случае, не подняли бы его на все паруса с такою ревностью и рьяностью, как теперь... И меня-то вот, при самых дверях гроба, вызвали и заставили высказать им, конечно, очень неугодное и не в пользу их предприятия. Они могут меня и осуждать за это, но и об них, кажется, справедливо бы сказать, что сами не ведят, что творят, а узрят по сих..., если доживут... Мне жалко и Графа А.П. Толстого, что ему, на первых же самых порах, пришлось встретить такое возникшее дело... За его личные убеждения в этом деле я уверен, и он от них никогда не отречётся: о чём он и писал мне как на духу... но нужно бы здесь в своей мере и та воля и решимость, разумеется добрая и во благо, каковы были у покойного Графа Протасова... Правда, последний употреблял свою волю и не по праву, и не по долгу, и даже не по своему убеждению, а иных лукавнующих... Но да простит их всех Господь... А нам-то больно нужно твердить себе слова Св. Апостола: блюдите, како опасно ходите, не яко не мудри, но яко же премудри, искупующе время, яко дние лукави суть... А от чего и дние то лукави..., конечно от нас самих... Потому то Св. Матерь Церковь влагает нам, как детям, и во уши и в душу слова молитвенные: и в вечер, и заутра и полудне молим Тя, Владыко всех, – не уклони сердец наших в словеса, или в помышления лукавства: но избави нас от всех, ловящих души наша, яко к Тебе Господи, Господи, очи наши и на Тя уповахом, – не посрами нас, Боже наш"⁴¹². Да! Господь, всеконечно, не посрамит всех, истинно уповающих на Него, и разорит все советы лукавнующих и ловящих души наши, если мы сами не будем отдавать себя в ловитву их, а для этого не будем уклоняться в словеса и помышления лукавства собственного, хотя бы оно и представлялось нам самим и не лукавством, а чем-то в роде мудрости житейской или многоучёных воззрение... Передавая эти и другие рассуждения, высокопр. Антоний заметил, что у дяди-Владыки, вообще в последние дни его жизни, было почти постоянною темою для собеседования дело о переводе Библии, а при этом нераздельно и воспоминания о прежде бывавших делах, относящихся к разным предметам Церковным, к которым он относился, как известно, с самою строгою рассудительностью, а потому, как верно и характеризовал всегда подобные дела и самих деятелей, не поступаясь ни в чем своими воззрениями и убеждениями, которые действительно оказывались иногда, по видимому, простоватыми, но глубоко исчерпывавшими и определявшими самую сущность предмета и дела. Таким образом, было всегда чему у него поучиться и в чём назидаться!...»

Этими успокоительными свидетельствами мы и заканчиваем и, с этим вместе, закрываем всю ту мрачно-грустную панораму, в которой видели, волей не волей, всю происходившую пертурбацию во дни оны, как в бытность высокопр. Филарета лично присутствующим в Св. Синоде, так и совершавшуюся там же по разнообразным делам Синодального Управления во всё время Обер-Прокурорства Графа Протасова. В сейчас следующем изложении мы обратимся ненадолго ещё к личному пребыванию высокопр. Филарета в С.-Петербурге, чтобы сказать о его положении вне служебных дел в среде тамошнего общества и об отношениях его к Лицам Августейшим.

«Всеобщею ко мне любовью здешних (в С.-Петербурге) хотя я и утешаюсь в странничестве моём; но сердце моё всё выну в Святой Чудотворной Лавре»⁴¹³.

«Quem volebam, Papam videbam»⁴¹⁴.

«По кончине моей напишите Государю, что если обрящу там дерзновение пред Господом Богом, то первая моя молитва будет за Его Императорское Величество, за Его Августейшую Супругу, за Чад Его и Братьев и за весь Царствующий Дом и за всю Россию»⁴¹⁵.

Об образе жизни и об отношениях высокопр. Филарета к лицам столичного общества читающие припомнят то, что было сказано нами ещё за время первого его пребывания в С.-Петербурге, куда он был вызываем ещё в 1827 г. из Рязани для временного присутствования в Св. Синоде. По свидетельству бывшего при нём тогда эконома о. Павла, впоследствии Архимандрита, «Владыка держал себя во всём и пред всеми попросту, а не по барски, как, может быть, другие Архиереи... за что его особенно уважали знатные столичные лица и целые семейства, которые любили посещать и его архиерейские служения на подворье и пр.» Всего естественнее, это так было и во все последующие пребывания высокопр. Филарета, начиная с 1836 г. и оканчивая последним в 1842 г. Слова, поставленные нами в эпиграфе: «Всеобщею ко мне любовью здешних хотя и утешаюсь, но сердце моё всё выну в святой Чудотворной Лавре», – само собою должны служить свидетельством о верности слов о. Павла. Но, с этим вместе, самоё выражение писавшего о себе к своему племяннику о любви всеобщей и его утешавшей даёт разуметь, что отношения лиц избранного столичного общества к нему были ещё в большей степени, сравнительно с прежним, а это всего естественнее, происходило как от личного его звания – Первосвятителя св. града Киева, так и от долговременности его пребывания в Столице. Я сам – пишущий, – начавши бывать в С.-Петербурге с 1857 года и бывавши там более десяти разов, имел нередкие случаи слышать, при воспоминаниях о в Бозе почившем, самые утешительные и назидательные рассказы от лиц высокопоставленных и, главное, отличающихся истинной религиозностью. Рассказы эти, как видно было, были общеизвестны и перешли как бы в предание, доселе сохраняемое вместе с высокочтимым именем в Бозе почившего. Сам покойный высокопр. Антоний передавал мне, что и он, в бытность свою в С.-Петербурге на чреде служения в сане Архимандрита (1849 г.), имел утешение не только слышать такие же рассказы, но и пользоваться особенным вниманием высоких лиц, когда только последние узнавали, что он родной племянник Владыки Киевского Филарета. При рассказах своих об этом он упоминал многих лиц, как напр. Графа Д.И. Блудова, Я.И. Ростовцева, Т.Б. Потемкину и других, которых и сам высокопр. Филарет во всю свою жизнь глубоко почитал и поминал, как самых искреннейших своих знаемых и с которыми переписывался; а некоторые бывали у него и в Киеве по чувству неизменного к нему почитания и расположения. Не приводя каких-либо частных, указываемых нами, сведений, мы ограничимся одним, уже печатным, характеристично представляющим личность высокопр. Филарета в описываемом теперь его положении в среде общества. «Был у N небольшой званый обед, на котором находился и Владыка Филарет Киевский; был и я. Митрополит в обращении со всеми был прост, добродушен, не возносителен. Все его беседы обнаруживали в нём глубокую истинную набожность в духе аскетическом. С особенным увлекательным восторгом говорил он о Киеве и о Святынях Киевских, называя его Русским Иерусалимом. За столом кушал бесцеремонно и довольно, и себя великим постником не выказывал, любит, заметно, хороший чай и даже защищал его употребление против некоторых возражавших... Был я и при его богослужении; служит довольно просто и непродолжительно, но с глубокою набожностью и в духе смирения. Одним словом я вынес от лицезрения этого Первосвятителя, о котором наслышан был и прежде много, такое впечатление, которое и отметил тогда же в моем дневнике: «Quem volebam, Papam videbam». И с той поры я глубоко чту имя и память его «в чувстве христианском».

Да, один этот, столь искренний, как несомненно чувствует и всякий, рассказ, кажется, достаточен, чтобы заменить многие... И это тем более, что и в надгробном слове мы слышали в этом отношении такое свидетельство: «Мужи именитые, почтённые величием и славою и знатные в своём общественном положении! Поучитесь из жизни в Бозе почившего Отца нашего, кто только знал и видел его, стоявшего на свещнике высокого Святительского служения, как можно и на высоких степенях знатности не забывать о своём высшем звании христианина и ходить достойно сего звания во всех путях и отношениях... А мы дерзаем сказать, кто и где не знал, или не слышал и не чтил имени почившего в Бозе Архипастыря нашего…»⁴¹⁶.

Но как бы ни были утешительны для высокопр. Филарета, по его собственному свидетельству, чувства любви и отношения к нему лиц столичного общества, он находил преизбыточествующее утешение в том, что и сам в душе своей питал чувства, можно сказать в полном смысле, беспредельной Цареволюбивости, и имел счастье видеть выражение благоволения к нему Августейших Лиц. Свои чувства пламенной любви он выражал особенно в последние дни и даже часы перед своею кончиною и перенёс их в своей душе и в вечность. «Прошу по кончине моей написать Государю Императору, – говорил он менее чем за день до кончины Князю Васильчикову, бывшему Генерал-Губернатору Киевскому, – что если обрящу там дерзновение пред Господом Богом, то первая моя молитва будет за Его Императорское Величество, за Его Августейшую Супругу, за Чад Его и Братьев и за весь Царствующий Дом и за всю Россию. «Так точно и Государь и Государыня изволили повелеть доставлять Им ежедневно депеши о состоянии больного Архипастыря».

Указываемые выражения особенного Благоволения Их Императорских Величеств и многих Августейших Лиц к высокопр. Филарету начались со времени его пребывания в С.-Петербурге. Первое об этом сведение читаем в письме самого высокопр. Филарета к бывшему Киевскому его Викарию преосв. Иеремии, (от 31 Августа 1841 г.). «По благости Божией под Матерним покровом Пресвятыя Богородицы и по молитвам св. Преподобных Отец наших Печерских весьма благополучно совершили мы путь свой до Столицы; в два часа по полуночи 29-го числа сего Августа прибыли на место своё. В торжественный день, 30-го числа в Невской Лавре Господь помог мне совершить Божественную Литургию в присутствии Государя Наследника⁴¹⁷ и Супруги Его и Великих Князей Константина Николаевича и Михаила Павловича при обыкновенном блистательном и многочисленном собрании всех сословий. Великий старец наш и Владыка⁴¹⁸, хотя зело слаб от старости, однако же сретил Царственных Особ при входе в собор, а все прочие Архиереи сретили у ворот по обычаю. Простоял в алтаре всю Литургию и после шествовал в свои покои, предшествуя Августейшим Гостям, которые изволили посетить его. Все очень были довольны моим прибытием к сему дню, а Государь Наследник изъявил особенное своё удовольствие, как Имянинник. Здоровье моё, благодарение Господу, от пути не только не пострадало, но кажется ещё лучше от хорошей погоды во время благоприятного путешествия нашего».

Другое сведение встречаем в записках, написанных со слов высокопр. Филарета, такое: «Было назначено мне совершить Литургию в Придворном Соборе в зимнем Дворце»; и только. Покойный высокопр. Антоний, писавший эти записки, объяснял по припоминанию, что это было в Апреле в св. Пасху и, кажется, в день Рождения Наследника Цесаревича Александра Николаевича (17-го Апреля). К этому же высокопр. Антоний присовокупил такое ещё сведение. Государыня Императрица Александра Федоровна, удостоившая Владыку своего личного собеседования, почувствовала неудовольствие к нему, так что, обратившись в сторону к бывшим тут лицам, выразила в полголоса на немецком языке это чувство по отношению к Владыке. Выражение это в переводе на русский язык значит: «какой-де он не деликатный, или точнее угловатый, или даже мужиковатый». Вина же Владыки состояла в том, что, бывши спрошен лично Её Величеством о чём-то в видах получения от него ответа утвердительного, или, по крайней мере, полусогласительного, он отвечал напрямки по своему убеждению, и притом, употребивши оборот в своей ответной речи, не статный. Он начал ответ, как говорится, ab rupto... «Нет, Ваше Величество... и проч.»

Надолго ли оставалось в душе Государыни такое понятие о высокопр. Филарете неизвестно; только с самых же первых дней по кончине Государя Николая Павловича, Ее Величество соизволила удостаивать принятие писем к Ней высокопр. Филарета и Своих ответов ему. Мы приводим три Рескрипта Её Величества, из подлинного содержания которых ясны самые обстоятельства и предметы дела.

Вот самый первый Высочайший Рескрипт Её Величества:

Преосвященный Митрополит Филарет!

В глубокой неизъяснимой скорби о потере незабвенного Супруга Моего, по неисповедимым Судьбам Всевышнего преждевременно, среди неустанных попечений о благе любезной Ему России воззванного к жизни вечной, ваше Пастырское послание послужило мне истинным сердечным утешением. С христианским смирением покоряясь воле Божией, Я с особенною признательностью приняла, доставленное Мне вами из Киево-Печерской Лавры, святое Евангелие, Которое одно может даровать растерзанному горестью сердцу духовное врачевание и небесную отраду.

Изъявляя вам за сие приношение искреннюю Мою благодарность и поручая Себя Пастырским молитвам вашим и вверенной вам Богохранимой обители, пребываю к вам неизменно благосклонною

«Александра».

В С.-Петербурге.

Марта 18-го дня 1855 г.

Второй рескрипт Её Величества.

Преосвященный Митрополит Киевский Филарет!

Сопутствуя Моей радости по случаю предстоящего бракосочетания Любезнейшего Сына Моего Великого Князя Николая Николаевича с обручённою Невестою Его Великою Княгинею Александрою Петровною, Вы, при утешительном послании вашем, доставили Мне Крест и два золотых кольца от мощей св. Великомученицы Варвары. Приняв сей священный дар, как залог благословения Свыше, с чувством особенного сердечного утешения, Я приятным для Себя долгом поставляю изъявить Вам искреннюю Мою признательность за усердное ваше приношение и за ваши благожелания.

Уповая, что Всевышний осенит юную Чету небесным Своим покровом, поручаю Себя и Детей моих вашим Пастырским молитвам.

Пребываю к вам навсегда неизменно благосклонною.

«Александра».

В С.-Петербурге 19-го

Января 1856 г.

Третий Рескрипт Её Величества Императрицы АЛЕКСАНДРЫ ФЕДОРОВНЫ.

Преосвященный Митрополит Киевский Филарет!

Получив при письме вашего Преосвященства два кольца от святых мощей великомученицы Варвары для любезнейшего Сына Моего Государя Князя Михаила Николаевича и Невесты Его, вменяю себе в приятный долг изъявить вам искреннюю Мою благодарность.

Препровождая ко Мне дар сей вы, вместе с тем, призываете на Их Высочества благословение свыше: да услышит Бог молитву вашу; и Я верую, зная святость подвижнической жизни вашей, что Он её услышит, что Он осенит союз Их Своею благодатию к утешению Материнского Моего сердца.

Напутствуйте и Меня, Архипастырь достойно чтимый, молитвами вашими в предстоящем Мне путешествии для восстановления здоровья. Я же, постоянно сохраняя к вам душевное уважение, пребуду навсегда благосклонною

«АЛЕКСАНДРА».

В Москве 10-го Сентября 1856 г.

Вслед за этими Рескриптами Государыни Императрицы Александры Феодоровны обращаемся к Рескриптам Государыни Императрицы Марии Александровны, начиная с Рескрипта в бытность Её ещё Цесаревною. Из подлинного содержания этих Рескриптов ясны самые обстоятельства и предметы, по коим они написаны.

I

Преосвященнейший Митрополит Филарет!

Наталья Петровна Кочубей доставила ко Мне от имени вашего Преосвященства следующие книги: Беседы на Евангелие, Собрание поучений на дни воскресные, праздничные и Святыя Четыредесятницы и Указатель священным достопамятностям Киева. Принося вашему Преосвященству живейшую мою благодарность за присылку этих книг, чтение которых будет для меня столь поучительно, Я поручаю Себя, Любезнейшего Супруга и детей Моих Архипастырским вашим молитвам и пребываю навсегда искренно вам доброжелательная

"МАРИЯ».

В С.-Петербурге.

7-го Марта 1854 год⁴¹⁹.

II

Преосвященнейший Митрополит Филарет!

Благоговейно веруя в силу ходатайства Святых пред Престолом Всевышнего, Я желала бы, для душевной пользы Себе и Детям Моим, части Святых Мощей Угодников Божиих, почивающих в Киеве. Если вы найдёте это желание удобоисполнимым, прошу сделать распоряжение о доставлении Мне Святых мощей Великомученицы Варвары, Святителя Макария и других, по усмотрению вашему.

При сём пользуюсь случаем выразить Мое искреннее прискорбие о болезни, постигшей вас и усердное желание, чтобы Господь укрепил ваши силы для дальнейшего благотворного служения Церкви и Отечеству. Для России всегда, а особенно в настоящее время многоценно влияние Пастырей, которые, подобно вам, с личным благочестием соединяют ревностную заботливость о благочестии других и всегдашнею правотою слова и дела внушают к себе общее и полное доверие.

Поручая себя святительским молитвам вашим и испрашивая Архипастырского благословения, пребываю навсегда искренно вам доброжелательная –

"МАРИЯ».

С.-Петербург.

4-го Декабря, 1855 года.

III

Преосвященнейший Митрополит Филарет!

С чувством благоговения к Святыне приняв частицы Святых Мощей Киево-Печерских Угодников, присланные вашим Преосвященством с крестиками для Государя Императора, Меня и Детей Наших, приношу вам душевную признательность за таковое удовлетворение давнего желания Моего приблизиться к нетленным останкам, почивающим в Лаврских Пещерах. Получив этот священный дар накануне обновления года, Я приемлю оный, как небесное предзнаменование грядущих утешений, как отрадный залог времен лучших, после тяжкой утраты и испытаний. Усердные Архипастырские ваши молитвы да соединятся с Моими о здравии и благоденствии Августейшего Моего Супруга, о счастии любезной Нам России. Да пошлет Господь и вам, Преосвященный Архипастырь, исцеление от посетившего вас недуга и укрепит ваши силы ещё на многие годы на полезное служение Церкви и Отечеству.

С сердечным этим упованием пребываю к вам навсегда искренно доброжелательная

"МАРИЯ».

В С-Петербурге.

Января 3 дня, 1856 года.

IV

Преосвященнейший Митрополит Филарет!

Приношу сердечную благодарность вашему Преосвященству за Икону Пресвятой Богородицы, полученную мною при письме вашем от 18-го числа. Этот верный список с Чудотворного Лика, составляющего одну из древнейших святынь Киева, послужит Мне живым воспоминанием краткого пребывания Моего в древнем граде, и посещение которого столь обильное глубокими ощущениями, доставило Мне так много душевной отрады.

С прискорбием узнала Я о болезни, постигшей вас вскоре после Нашего отъезда. Надеюсь, что кратковременный недуг не будет иметь последствий и молю Бога, да сохранит Он дни ваши, украшенные столь многолетними заслугами.

Поручая всех Нас усердным вашим молитвам, пребываю навсегда искренно вам доброжелательная

"МАРИЯ».

Октября 30 дня. 1857 года.

В Царском Селе.

Обращаемся, наконец, к Высочайшим Рескриптам Государя Императора АЛЕКСАНДРА НИКОЛАЕВИЧА, которые относятся ко времени восшествия Его Величества на Прародительский Царственный Престол и к Торжеству Священного Коронования и потом к посещению Государем Императором вместе с Государынею Императрицею г. Киева и, в частности, Киево-Печерской Лавры.

Представляем эти Высочайшие Рескрипты в подлинном полном их содержании по порядку времени и самых событий, с изложением, относящихся к последним, надлежащих сведений.

Первый Высочайший Рескрипт был такого содержания:

Преосвященный Митрополит Киевский Филарет!

Присланное мне вами от Богоспасаемой Киево-Печерской Лавры, изображение Святой Иконы Честного Успения Божией Матери принял Я с умилением сердца, твёрдо уповающего на покровительство Небесной Заступницы. Святыня древнего Киева драгоценна памятью первого озарения земли Русской спасительною Верою Христовою, питая в сердцах благочестие. Да пребудет она всегда залогом милости и всесильной помощи Божией Православному нашему отечеству.

Вменяю Себе в особенное удовольствие изъявить вам искреннюю Мою благодарность за духовное приношение ваше, сопровождённое выражениями верноподданнических ваших чувств ко Мне.

Поручая Себя молитвам вашим, пребываю всегда вам благосклонный

«АЛЕКСАНДР».

В С.-Петербурге 23 го Марта 1855 года.

Этот Высочайший Рескрипт воспоследовал потому, что, в первые же дни по восшествии Государя Императора на Престол (19-го Февраля 1855 г.) высокопр. Филарет представил Его Величеству всеподданническое письмо следующего содержания:

Благочестивейший Государь!

Богоспасаемый град Киев – колыбель Веры Православной в Царстве Русском и Святая обитель Киевопечерская, сокровищница древнейшей и драгоценнейшей в отечестве нашем Святыни приветствуют Ваше Императорское Величество с восшествием на Прародительский Престол Империи Всероссийской. Пресвятая Матерь Божия, издревле избравшая Чудотворную Лавру Киевопечерскую особенно любимым местом селения Своего, святой Равноапостольный Князь Владимир, великий Просветитель России Верою Православною, сонм преподобных Угодников Божиих, подвизавшихся здесь и нетленно почивающих в святых пещерах, свыше благословляют, Благочестивейший Государь, вступление Ваше в великое служение Царское в настоящих, столь важных и трудных, обстоятельствах Отечества нашего и молят Царя царствующих и Господа господствующих даровать Вашему Императорскому Величеству, вместе с Царскою порфирою Незабвенного Вашего Родителя, яко с милотию Илииною, сугубый дух благодати на одоление и побеждение восставших на нас злобных врагов, водворение вожделенного мира в пределах наших и возведение России на высшую степень славы и могущества, да тако Россия, лишившаяся возлюбленного, великого Монарха своего, Незабвенного Родителя Вашего, вполне утешена будет Вашим Императорским Величеством.

Вознося вместе с миллионами верноподданных сынов России пламенные молитвы о здравии и благоденствии Вашем, с глубочайшим благоговением представляю Вашему Императорскому Величеству от Киевопечерской Лавры, в залог благословения её, святую Икону – список с чудотворного образа Успения Пресвятыя Богородицы, и с беспредельною верноподданническою преданностью повергая себя к священным стопам Вашим, имею счастье быть

Вашего Императорского Величества.

По отношению к Торжеству Священного Коронования читаем следующие сведения.

Ещё в Апреле месяце 1856 г. исправлявший должность Синодального Обер-Прокурора А.Н. Карасевский, в отношении своём писал к высокопр. Филарету.

Государю Императору благоугодно, чтобы по случаю предстоящего Коронования Его Величества, Ваше Высокопреосвященство прибыли к сему Священному Торжеству в Москву, если состояние здоровья Вашего позволит.

Сообщая о таковой Высочайшей воле Вам, Милостивый Государь и Архипастырь, долгом почитаю присовокупить, что о времени, к которому должно прибыть в Москву, Ваше Высокопреосвященство изволите получить уведомление особо. Между тем обращаюсь к Вам, Милостивый Государь и Архипастырь, с покорнейшею просьбою почтить меня в непродолжительном времени уведомлением, изволите Вы найти возможным предпринять сей путь по состоянию Вашего здоровья.

На это отношение высокопр. Филарет отвечал (от 11-го Мая). Вследствие отношения ко мне Вашего Превосходительства, от 28-го Апреля сего года за № 2713 покорнейше прошу Вас, Милостивый Государь, повергнуть Его Императорскому Величеству мою глубочайшую Верноподданническую благодарность за Всемилостивейшее соизволение, дабы я прибыл в Москву к Священному Торжеству предстоящего Коронования Его Величества, и вместе доложить, что при всём моём желании и верноподданнической покорности исполнить сию священную для меня Высочайшую волю, я, к крайнему сожалению моему по глубокой старости и болезненному состоянию, нахожу невозможным предпринять сей трудный и далёкий путь. Лишаясь счастья присутствовать при сём светлом Торжестве Отечества, остаётся мне утешение, что и здесь в древнем Престольном граде Великих Князей Российских, в святой колыбели Православной Веры нашей, в Чудотворном храме Пресвятыя Богородицы, при честных мощах Преподобных Отец Печерских, небесных молитвенников о России – земном отечестве их, буду возносить денно и нощно и мои тёплые молитвы ко Всевышнему Царю царствующих, да излиет Он преизобильно благодать Всесвятого Духа Своего на Их Величества в день Священнейшего Миропомазания.

После этого высокопр. Филарет, назначив к присутствованию на Торжестве Священного Коронования двух представителей от Киевопечерской Лавры – Наместника Архимандрита и от Киевской Епархии Кафедрального Протоиерея, представил от себя верноподданнейшее письмо на имя Государя Императора.

Благочестивейший Государь!

«Всерадостное для отечества Торжество Священнейшего Миропомазания и Венчания на Царство Вашего Императорского Величества и Супруги Вашей, Благочестивейшей Государыни Императрицы Марии Александровны обращает ныне мысли и сердца миллионов верных сынов России, со всех концов её, к сердцу царства Русского, к древнему Престольному граду Царей наших с верноподданнейшими чувствованиями живейшей радости, всеусерднейшего приветствия Вашему Императорскому Величеству и с пламенными молитвами о Вас к Царю царствующих.

«И древнейший град Владимира Равноапостольного, колыбель Святой Веры в Отечестве нашем – Богоспасаемый Киев, святая Киевопечерская Лавра и вся паства Киевская, и я, смиренный пастырь оной, преисполнены сих самых верноподданнических чувствований. В чудотворном храме Пресвятыя Богородицы, при святых Мощах Преподобных Отец наших Печерских мы возносим пламенные молитвы к Престолу Всевышняго, да излиет Он свыше на Царственную Главу Вашу в Священнейшем Миропомазании все дары благодати Своея, и да будет, при помощи Ея, благополучно, долгоденственно и достославно Царствование Ваше.

«Верую несомненно, что Пресвятая Матерь Божия, св. Владимир Равноапостольный и все Святые Угодники Божии, здесь нетленно почивающие, споспешествуют нашим общим молитвам своими мощными молениями о Вашем Императорском Величестве и, призирая свыше на Священное Торжество Венчания Вашего, осеняют Вас своими благословениями.

«При сём я дерзаю всеподданнейше поднести Вашему Императорскому Величеству от Святыни Киевской Св. Евангелие, как Завет Господа нашего Иисуса Христа. Им же Царие царствуют и сильнии пишут правду, и также поднести святые Иконы».

С беспредельною верноподданническою преданностью повергая себя к священным столам Вашим, имею счастье быть

Вашего Императорского Величества⁴²⁰.

На это верноподданническое письмо воспоследовал следующий Высочайший Рескрипт Государя Императора.

Преосвященный Митрополит Киевский Филарет!

Письмо вашего Преосвященства, от 19-го Июля, с препровождением Евангелия и святых Икон, Я имел удовольствие получить.

Первое, как выражение чувств и благих желаний, одушевляющих вас и вверенную вам Киевскую паству, при мысли о приближении дня Моего Коронования, принял Я с искреннею признательностью, вторые – с благоговением, подобающим Святыне.

В самом непродолжительном времени, вместе с Любезнейшею Супругою Моею, Государынею Императрицею МАРИЕЮ АЛЕКСАНДРОВНОЮ, Я надеюсь посетить древний Богоспасаемый Киев – Иерусалим земли Русской, поклониться святым Угодникам Печерским и лично принять ваше Архипастырское благословение.

Да продлит Господь Бог ещё надолго тихий вечер благочестивой, назидательной и полезной Отечеству вашей жизни.

Поручая Себя молитвам вашим, пребываю навсегда к вам благосклонным

«АЛЕКСАНДР»

В селе Останкине близ Москвы

21-го Августа 1856 г.

По получении этого Высочайшего Рескрипта надобно было видеть, – говорил покойный преосв Антоний, – что происходило с Владыкой-дядей в те самые минуты, когда он читал и ещё снова перечитывал про себя этот Рескрипт Государя Императора. Я сначала было подумал, – нет ли чего вроде какого-либо несчастия..., так как у Владыки заструились слёзы, как у дитяти... Потом он, вдруг просиявши как дитя необычайною улыбкою радости и перекрестившись молитвенно перед св. Иконами, восторженно сказал: «ну а что»?! не правду ли я сказал, что не умру ни за что… пока не узрю Царственных Помазанников здесь в Киеве ... Ha-ко прочитай мне ещё вслух хорошенько... я, право же, и глазам моим не верю в такой моей радости»... После прочтения мною Рескрипта, он присовокупил. «Ну, хоть и не в самом продолжительном времени Они пожалуют сюда, потому что скоро осень, да и неизвестно ещё, какова-то будет погода, а я теперь ещё скажу, что и год прожду и не умру"…

Слова высокопр. Филарета, что Их Величества, может быть, и не пожалуют в Киев в самом непродолжительном времени, действительно сбылись. Граф Адлерберг отношением от 13-го Сентября известил высокопреосв. Филарета: «По Высочайшему Государя Императора повелению, имею честь уведомить Ваше Высокопреосвященство, что предполагавшееся путешествие Их Императорских Величеств в Киев, по случаю утомления Государыни Императрицы Марии Александровны по причине дурной погоды, отменяется». Одновременно же с этим получено было высокопр. Филаретом отношение, от 14-го Сентября, Графа Олсуфьева, который по личному повелению Государыни Императрицы уведомил, что Их Императорское Величество, к крайнему сожалению Их, не могут в настоящее время посетить город Киев.

Вследствие этого последнего сообщения Графа Олсуфьева высокопр. Филарет немедленно же писал графу: «Сиятельнейший Граф! Отношением Вашим, от 14-го Сентября, Ваше Сиятельство сообщили мне по повелению Государыни Императрицы Марии Александровны, что Их Императорские Величества, к крайнему сожалению Их, не могут в настоящее время посетить город Киев».

«Долгом почитая ответствовать на сие прямо Ея Императорскому Величеству я имею честь препроводить при сём к Вашему Сиятельству моё письмо на Имя Государыни Императрицы и покорнейше прошу Вас, Милостивый Государь, представить сие письмо Её Императорскому Величеству».

Подлинный текст письма высокопр. Филарета следующий.

Благочестивейшая Государыня!

«Состоящий при Особе Вашего Императорского Величества, Граф Олсуфьев, по повелению Вашему, сообщил мне, что Государь Император и Ваше Императорское Величество, к крайнему сожалению Вашему, не можете в настоящее время посетить Киева.

Посещение Богоспасаемого града Киева Государем Императором и Вашим Императорским Величеством, в столь важное и знаменательное время – после Священнейшего Миропомазания и Коронования, было бы, конечно, самым светлым и радостным торжеством не только для Киева и для святых мест его, но и для всей России, и в особенности, для святой Православной Церкви Русской, как свидетельство Высокого благочестия и пламенной любви и благоговения к отечественной святыне Государя Императора и Вашего императорского Величества.

Но, вместе с тем, я утешаю себя мыслию, что, верно, так Господу угодно было, дабы преднамеренное Ваше путешествие отложено было до времени более благоприятного для Вас, ибо здоровье Государя Императора и Вашего Величества бесценно для отечества, а путешествие в столь позднее осеннее время могло бы быть неблагоприятно для него.

Между тем я уверен, что Пресвятая Матерь Божия и Святые Угодники Киевские приемлют с любовью и одно благоговейное желание Ваше поклониться им в Киеве, как прияли бы самое исполнение оного, и не сомневаюсь, что они молитвами своими благопоспешат Вам в будущем году, в наиболее благоприятное время, совершить благочестивый обет Боголюбивого сердца Вашего, о чём и я буду молить пламенно Господа Бога, желая от всего сердца, чтобы и мои дни, уже склоняющиеся к западу, продлились, пока буду иметь счастье узреть Благочестивейшего Государя Императора и Ваше Императорское Величество».

Вашего Императорского Величества.

Но вскоре же после этого именно, 2-го Октября, прибыл в Киев Его Императорское Высочество Великий Князь Михаил Николаевич. Побуждение и цель посещения Его Высочеством Киева, а в частности и главнее всего Киевопечерской Лавры заключалось в следующем, – как читаем в имеющемся в Лавре особом по этому делу документе.

«Прибыв в Киев 2-го Октября в 10-м часу утра, Его Императорское Высочество Великий Князь Михаил Николаевич, в тот же день после отдыха, изволил посетить Св. Лавру в час по полудни и, встреченный у св. врат Лавры Высокопреосвященным Митрополитом Киевским Филаретом, шествовал в Великую Лаврскую Церковь Успения Пресвятыя Богородицы. Как известно уже было Высокопреосвященному Митрополиту, что благоверный Князь имел поручение от Государя Императора и Государыни Императрицы Марии Александровны доставить Царственный дар Их Величеств ко гробу Св. Равноапостольного Князя Владимира, то, по входе в церковь, начато было молебное пение Св. Равноапостольному Князю Владимиру и, по совершении оного, провозглашено многолетие Государю Императору и Государыне Императрице и всему Августейшему Дому. Вслед затем Великий Князь с глубоким благоговением покланялся и лобызал Св. Чудотворную Икону Успения Пресвятыя Богородицы и, в предшествии Архипастыря, приблизился к раке Св. Равноапостольного Князя Владимира. Здесь представлен был Великим Князем Архипастырю дар Их Величеств золотая лампада с таковою же цепочкою и драгоценною бриллиантовою кистью. Лампада сделана в древнем вкусе и кругом её изображена вязью славянскими буквами надпись». «Сия лампада устроена усердием Его Императорского Величества Государя Императора АЛЕКСАНДРА НИКОЛАЕВИЧА и Супруги Его Государыни Императрицы МАРИИ АЛЕКСАНДРОВНЫ ко гробу Равноапостольного Князя Владимира в лето 1856 г.» Архипастырь окропил лампаду св. водою, а Великий Князь возложил её на гроб Равноапостольного и облобызав Св. Главу его, хранящуюся в раке, и обошёл с поклонением Св. Мощи, находящиеся в Великой Церкви. Между тем, по приказанию Архипастыря, Высочайше дарованная лампада тогда же была повешена перед ракою Равноапостольного и возжена. Напуствуя Великого Князя при выходе Его из Церкви, Высокопреосвященнейший Митрополит поднёс Ему икону Богоматери, выразив при том благожелание, да Пресвятая Дева Богородица благословит вступление Его в предстоящий брак с избранною Им Августейшею Невестою; потом, подведши В. Князя к раке Равноапостольного, указал на горящую уже Высочайше дарованную лампаду и просил всеподданнейше донести Их Императорским Величествам, что она всегда неугасимо будет гореть здесь, как свидетельство пламенного усердия и глубокого благоговения к святым Государя Императора и Августейшей Супруги Его.

5-го числа Его Императорское Высочество пожелал вторично посетить Лавру, быть в Св. Пещерах и слушать там Божественную Литургию. По желанию Великого Князя на Литургии после малого входа хор пел: «Со святыми упокой», возглашена в своё время и заупокойная ектения, а по заамвонной молитве совершена и обычная лития с провозглашением вечной памяти в Бозе почившему Государю Императору Николаю Павловичу. По окончании Литургии Благоверный Государь, в предшествии Высокопреосвященного Митрополита, изволил обойти все ближние пещеры и благоговейно поклонялся святым мощам всех Преподобных Отцов, там почивающих. Из пещер Августейший Богомолец отправился в Лавру, и здесь, встреченный в великой Церкви Архипастырем, отслушав краткое молебствие с ектениею и молитвою на путь шествующим, опять обошел с поклонением Святыне и, напутствованный честным крестом и благословением Архипастыря, вышел вместе с ним из Церкви и удостоил своим посещением его кельи.

Вслед за посещением Великого Князя Михаила Николаевича высокопр. Филарет обратился к Государю Императору письмом следующего содержания.

Благочестивейший Государь!

Его Императорское Высочество Великий Князь Михаил Николаевич, прибыв в Богоспасаемый Киев и посетив Киевопечерскую Лавру, доставил от Вашего Императорского Величества и Августейшей Супруги Вашей, Благочестивейшей Государыни Императрицы МАРИИ АЛЕКСАНДРОВНЫ, драгоценную лампаду на гроб Св. Равноапостольного Князя Владимира.

Священнейшим долгом поставляю изъяснить Вашему Императорскому Величеству, что сей дар благочестия и благоговения Вашего к Святыне Киевской принят святою обителью Киевопечерскою с живейшей радостью, и верую, что он вполне благоприятен Тому, Кому принесен – Равноапостольному заступнику земли Русской и благочестивейших Царей её и, конечно, он не престаёт и не престанет выну вопиять ко Господу о здравии и благоденствии Вашего Императорского Величества, Благочестивейшей Супруги Вашей и всего Августейшего Дома, и своими молитвами споспешествовать Вам к мирному и вместе славному долголетнему царствованию.

Ваше Императорское Величество имели сердечное желание вместе с Благочестивейшею Государынею Императрицею Мариею Александровною посетить в нынешнюю осень Киев, дабы поклонится Святыне Киевской. Хотя обстоятельства не дозволили исполнить сие: но не сомневаюсь, что Пресвятая Матерь Божия и Святые Угодники Киевские приемлют с любовью и один обет сей боголюбивого сердца Вашего, как бы самоё дело, и если Господу угодно, молитвами своими благопоспешат Вам в будущем году, в наиболее благоприятное время, совершить сей обет, о чем и я буду молить от всей души Господа Бога. Дни мои уже видимо склоняются к западу, но я желал бы, чтобы они продлились, пока буду иметь счастье узреть в Киеве Ваше Императорское Величество и Августейшую Супругу Вашу Благочестивейшую Государыню Императрицу Марию Александровну.

Вашего Императорского Величества.

По объяснению покойного высокопр. Антония, это письмо было отправлено с Киевским Генерал-Губернатором Князем Илар. Илар. Васильчиковым, отправлявшимся в С.-Петербург. С ним же препроводил Владыка ещё для поднесения Государю Императору Святое Евангелие с назначением последнего собственно для Августейших Детей Государя Императора.

За это приношение Государь Император изволил удостоить высокопр. Филарета следующим своим Высочайшим Рескриптом, в котором изволил также высказать и относительно посещения Киева.

Преосвященный Митрополит Киевский Филарет!

Присланное вашим Преосвященством от имени Лавры для Детей Моих, Святое Евангелие Я имел удовольствие получить. Вы, конечно, не могли сделать Им лучшего приношения. Да озаряет и согревает юные сердца Их благотворный свет Евангельский и слово Божие да руководствует Их во всех путях жизни.

Крайне сожалею, что позднее время года и состояние здоровья Любезнейшей Супруги Моей, Государыни Императрицы МАРИИ АЛЕКСАНДРОВНЫ воспрепятствовали Нам исполнить сердечное желание Наше посетить Киев, для поклонения святым его Угодникам; но Мы приняли твёрдое намерение, если Господу Богу угодно будет благословить оное, совершить путешествие это в будущем году.

Поручая Себя молитвам вашим, пребываю навсегда к вам благосклонный

«АЛЕКСАНДР».

В Гатчине.

19-го Октября, 1856 года.

По получении этого Высочайшего Рескрипта высокопр. Филарет, – по рассказам покойного преосв. Антония, – опять проговорил прежние слова, т. е. что «не умрёт прежде, чем узрит Государя и Государыню в Киеве; дай только Господи Им-то Самим и всем Их Чадам здравия и благополучия во всем и душевного спасения». И тут же высказал ещё: «А уж больно мне хочется повидеть-то Их: ведь я видел Их назад тому четырнадцать лет, когда Они были ещё молоденькие. Теперь же, вот, у Них, слава Богу, и деток пятеро, – значит Государь-то Сам-семь, а это – называется »красная – благословенная семья».

Далее, – говорил преосв. Антоний, – надобно было видеть, какова была у Владыки радость до восторга и умиления, когда совершенно неожиданно присланы были ему при письме графа Олсуфьева, по личному повелению Государыни Императрицы, портреты Государя, Государыни и всех Их пятерых Детей⁴²¹. Владыка-дядя был в эту пору нездоров даже очень, но при этой радости он как бы стряхнул с себя большую половину болезни. Об этом факте читаем и в записках о. Наместника. «Как много утешен и умилен был Владыка вниманием Государыни Императрицы, получив от Неё портреты. По болезни своей, поручая приготовить по сему случаю отношение к графу Олсуфьеву, Владыка сказал о. Антонию – бывшему тогда Ректору Академии – «непременно вырази вот эту главную мысль от глубины всей души моей и всегда молился и молюсь о здравии и спасении Благочестивейшего Государя Императора и Государыни Императрицы и Их Чад, а теперь, когда буду видеть Их портреты, я ещё усугублю мои молитвы о всех Их при всех, постигающих меня, недугах до самых последних минут моего жития. А когда сподоблюсь предстать Лицу Божию в Царствии Небесном, то и там первая моя молитва будет об Их Величествах, Их Чадах и о всем Царствующем Роде».

Наконец в ряду Высочайших Рескриптов Государя Императора, относящихся собственно к Коронации, именно к самому дню этого Священного Торжества, был тот, в котором Государь Император изволил выразить Своё Царское внимание к заслугам высокопр. Филарета с пожалованием ему алмазных знаков св. Апостола Андрея Первозванного⁴²².

Подлинный текст этого Высочайшего Рескрипта следующий.

Преосвященный Митрополит Киевский Филарет!

Ваше многолетнее архипастырское служение всегда отличалось неуклонною приверженностью к древним уставам Вселенской Церкви, живым усердием к Престолу и Отечеству и назидательным примером христианского благочестия. И ныне, в маститой старости, одушевляясь теми же священнейшими чувствами, которыми руководились в продолжение всего вашего духовного поприща, вы приобрели право на особенное Моё к вам уважение. В ознаменование оного Всемилостивейше жалую вам, препровождаемые при сём, алмазные знаки Ордена Св. Апостола Андрея Первозванного с усердным желанием, да приобретаете свыше новые силы в духовных подвигах вашей неугасимой ревности по Бозе.

Поручая Себя молитвам вашим, пребываю всегда к вам благосклонный

«АЛЕКСАНДР».

В Москве

26 Августа 1856 г.

Прежде, чем получен был этот Высочайший Рескрипт, командированные в Москву на Священном Короновании, о. Наместник Лавры Архимандрит Иоанн и Кафедральный Протоиерей Иван Михайлович Скворцов прислали высокопр. Филарету поздравительное письмо, в смысле, так называемого, адреса, следующего содержания.

Высокопреосвященнейший Владыко, Благостнейший Отец и Архипастырь!

Узнав достоверно, что Благочестивейший Государь Император, по случаю Священнейшего Венчания Своего Царского, увеличивает и пастырские добродетели Вашего Высокопреосвященства, украшая Вас бриллиантовыми знаками Ордена Св. Апостола Андрея Первозванного, мы спешим принести усерднейшее поздравление Вашему Высокопреосвященству с сею Высочайшею Монаршею Милостью. Знаем великий Архипастырь, что дух Твой, живущий небесным, в высоте смирения своего превыше всех наград земных; но уверены и в том, что эту Милость Царскую к Тебе вся духовная паства Твоя и все, благоговейно чтущие Тебя, почтут милостью к ним самим и возрадуются, и награда, излиянная на Тебя, будет избыточествовать в них многими благодарениями Господу, – что конечно, возвеселит и Твое Архипастырское сердце.

Молим Отца Светов, от Него же исходит всякое благо и всяк дар совершенный, да с новою Милостью Помазанника Его, излиет Он на дух и тело Твоё новые силы благодати Своей во благо Св. Церкви, на вящую радость Боговенчанному Монарху и во утешение всей паствы Твоей.

Москва.

27-го Августа 1856 г.

По прочтении этого письма, – рассказывал покойный высокопр. Антоний, – Владыка сказал: «Спасибо им, что так разумно рассуждают; дай Бог и им самим, да и всякому, – (при этом дядя зорко взглянул на меня), прилагать к себе такие мысли, а не вдаваться в суетные помышления о наградах. Награды-то, конечно, имеют своё, можно сказать, великое значение для действующих на поприще общественного и государственного служения⁴²³, но получающие то их придают им ненадлежащий смысл. Довольно сказать, что мало ли таких, которые даже домогаются наград и, получивши их, мнят, что они через это становятся выше в своём достоинстве; тогда как наоборот..., и со стороны то стыдно за таковых. Ты знаешь ли пословицу латинскую: simia est simia, etiamsi gestet avrea insignia. Эта пословица есть, впрочем, и у Премудрого Сираха, хотя она приложена у него к лицам женского пола – злонравным. Она выражена так: якоже усерязь (серьги) в ноздрех свинии, тако и жени злонравней лепота. А латинская-то рифмованная пословица прекрасно переводится на наш язык тоже рифмованною пословицею: »пень – все будет пень, хоть золоты украшенья (на него) надень». А эти-то пни так и лезут, если ни вверх, потому что не могут, то вширь и тут-то запинают на пути общественного служения истинно достойных деятелей, да ещё принижают, придавляют их... Охма, охма! Навидался я, грешный, многого подобного. Конечно, Дарующий награды и таковым, невиновен ни пред Богом, ни пред людьми; зато подставляющие таковых сугубый ответ имут отдать, и тем паче, что в большинстве это делается ими в своих собственных видах, чтобы в этих лицах иметь для себя всяческие орудия на всё по духу и образу чисто Лойоловскому...⁴²⁴. Но sapienti sat..! Ты же затверди себе чадо на всю жизнь тот, мною тебе и прежде высказываемый мой совет, или точнее завет: «Иди всегда прямым путём... Это было моим всегдашним неизменным правилом и было хорошо. Ох! часто и больно приводилось мне в жизни быть в больших и тяжких теснотах среди разных обстоятельств служебных, а также происходивших и от личных неблагоприятных отношений со стороны сейчас сказанных мною Лойоловцев и вообще именуемых в Писании, господий стреляний... И сверху-то, бывало, давят, и со сторон теснят, да и снизу-то не благоприятствуют... А я всё держался одного своего прямого пути и всегда так рассуждал: как люди ни хитрят и сколько ни усиливаются, а Бог всех перемудрит и всё пересилит»⁴²⁵.

Когда же были получены Высочайший Рескрипт и самый Орден, украшенный алмазами, и Владыка совершил Божественную Литургию, с возложением на себя этого новопожалованного Ордена, и когда после служения собрались к нему в покои все начальственные лица для принесения поздравления, то Владыка, – говорил преосв. Антоний, – велел предупредить, чтобы отнюдь не было говорено никаких рацей… Между тем всё-таки некоторые, естественно, стали высказывать свои чувствования в смысле поздравлений, благожеланий и т. п. Владыка, слушая не слушая, сказал: «а вот Иван Михайлыч (Скворцов)⁴²⁶ и о. Наместник не так рассуждают ... Спасибо им,  – они своими рассуждениями в письме и мне изрекли своего рода поучение... или, во всяком случае, как бы прочитали в моей душе, что я мыслю и чувствую... Этим и были кончены все поздравительные и благожелательные выражения, и, тем более, что нужно было всем отправиться в трапезу на приготовленный в этот день праздничный нарочитый обед⁴²⁷.

Вскоре после этого, – рассказывал высокопр. Антоний⁴²⁸, – именно после посещения Великого Князя Михаила Николаевича, Владыка стал жаловаться на нездоровье. Мы приписывали это, главным образом, естественной его усталости от того напряжения, с каким он совершал приём Августейшего Гостя, которого он сопровождал всюду, дважды в великой Церкви и дважды в Св. Пещерах, где была с тем вместе и Литургия, и наконец, принимал Великого Князя в своих покоях. Но была, как нами замечалось, и внутренняя причина этого нездоровья. «Рад то, я рад, – говорил Владыка, – посещению Великого Гостя и принесению священного дара (драгоценной лампады к раке св. Князя Владимира) Их Величествами, – но душа скорбит, что Они Сами не пожаловали». Поэтому-то Владыка и благословился написать всеподданнейшее письмо Государю и Государыне, молитвенно желая, чтобы Господь благословил совершить Им Свой обет хотя в будущем году. Но как ответа довольно долго не было, то дядя даже поговаривал с грустью, что ладно ли он сделал, что он желает зреть Их Величества как бы собственно для себя⁴²⁹. Одним словом, Владыка чувствовал довольно неспокойное душевное состояние. Но когда получен был Высочайший Рескрипт Государя с обещанием посетить Киев непременно в будущем году, – Владыка как бы позабыл про свою болезнь и в нём возобновились самые живые чувствования утешения, как будто обещанное через год было для него впереди через несколько дней... Под влиянием такого оживляющего и воодушевляющего настроения, он даже пожелал сделать нарочитый домашний обед, чтобы разделить свои чувствования в искренних беседах с близкими избранными. Содержание этих бесед было чрезвычайно интересно и по предметам, и по взглядам, и по рассуждениям собственно Владыки. A особенно замечательно в этих беседах то, что Владыка высказывался обо всем в виде и смысле личных его соображений и предположений, осуществление которых, действительно, было бы весьма желательно. Я сам был тогда сильно заинтересован рассуждениями дяди и доселе вполне разделяю их. Предметы и явления, о которых рассуждал он, по-видимому, самые простые; но в них раскрывались такие стороны и в таком значении, что в нынешнее время всё это, пожалуй, не замедлило бы сделаться предметом литературных и даже административных суждений. Все это высказывалось Владыкою в этот именно раз только впервые; но нельзя было не примечать и в тоне, и в последовательности его разговоров, что он и прежде размышлял об этих предметах. Суждение Владыки были: о наградах духовных лиц орденами, о чинах гражданских, о звании Протопресвитеров, о митрах архимандричьих, Епископских, Архиепископских и Митрополичьих сравнительно с Киевскими, о преимуществах Митрополитов Киевских при Богослужениях и о некоторых ещё предметах, в ряду которых, ближайшим образом, было рассуждение дяди о пожалованных ему алмазных знаках Ордена св. Апостола Андрея Первозванного.

Все эти суждения сам покойный Владыка Антоний высказывал с замечательною подробностью, свидетельствовавшею, что он действительно сам вполне разделял их. Впрочем, немало таких же суждений мы встречали и в дневнике о. Наместника, а о некоторых слышали от других достоверных лиц. Но чтобы не распространять здесь нашей речи и этим не прерывать нити текущего повествования, изложение указываемых сведений мы отлагаем к другому месту. Теперь же приведём только рассуждение высокопр. Филарета относительно пожалованных ему алмазных орденских знаков и, вообще, об образе ношения и времени надевания Орденов. Рассуждение это было высказано, – по словам высокопр. Антония, – в самом конце всех разговоров Владыки, потому-то он и сам тогда же заметил: «Ну вот, как мы нынче запроектировались и зарапортовались⁴³⁰... так что, как говорится, «не слушай матушка-хоромина». А в итоге-то чуть ли не выходит по пословице: «чужие дела, как пальцы на руках, легко развожу, а для своего иного дела ума не нахожу».

«На обеде были только Лаврские начальствующие лица, так как Владыка желал этим обедом своим отплатить за обед, данный в честь его прежде Лаврой. Кроме своих Владыка пожелал пригласить только Ивана Михайловича Скворцова и собственно потому, что он был вместе с Наместником представителем от лица Киевской Паствы на Коронации. Владыка так и приветствовал их обоих: ну вот вы для нас всё ещё бывшие Московские Царские гости, просим же нашего хлеба-соли покушати, а вы нам ещё хорошенько поведайте всё, что видали, что слыхали там, у кого побывали, а главнее всего – где молились и сколько раз вы служили в бытность в Москве»?... – «Однажды всего», был ответ. – «Ну, судите же, как мне было ехать туда на Коронацию!... Ведь это без смерти смерть»⁴³¹. Владыка тут же ещё вспомнил, что высокопр. Филарет Московский поручил Ивану Михайловичу передать Владыке поклон во всей точности – земной. «Вседушевно благодарил и благодарю Владыку Московского». Но улыбаясь сказал, – «я пред тобою-то, брат, не буду отвечать таким же поклоном; когда бы Московский Владыка прислал своего Московского Успенского протопресвитера, пред ним бы я поклонился»⁴³²… При слове о Протопресвитере Московском, когда сели уже за обед, Владыка и начал первый разговор о Протопресвитерстве, высказавши свою мысль, что достойно и праведно было бы присвоить именование Протопресвитера и Кафедральным Протоиереям Киевского Софийского Собора. Потом, после уже всех выше указанных предметов разговоров, именно вслед за сказанною Владыкою пословицею: «для своего иного дела ума не нахожу», – была начата им следующая продолжительная речь⁴³³.

«Вот я, получивши от Батюшки Государя драгоценные знаки, подумываю, что сделать бы мне из них... Ему-то, (было указание на отца Иоанна-Наместника), я уже высказывал эту свою думу...⁴³⁴. И теперь я думаю и желаю поступить так, надевавши вот уже три раза пожалованные мне драгоценные знаки, надену еще, может быть, разок другой, да и спрячу их навсегда, навеки в сокровищницу, – ту самую, идеже ни тля тлит, и идеже татие не подкапывают, ни крадут (Мф. 6:20). Как я говорил уже тебе, о. Наместник, так и сделаем. Нужно будет отправить новопожалованные знаки обратно в Кабинет Его Величества, чтобы вместо их была доставлена денежная сумма по их стоимости и эту-то сумму я и передам немедленно же в пользу странноприимницы и лечебницы для простых нуждающихся богомольцев⁴³⁵. Да, – продолжал Владыка-дядя, – бриллианты больно красиво и приятно блестят и в этих драгоценных камнях, говорят, блеск происходит от так называемой воды в них, если они не поддельные, хотя я по части минералогии и химии нисколько не смыслю. Но то несомненнее всего, что слёзы благодарения и умиления бедных нуждающихся ещё ярче заблестят пред Очами Божиими, и в слезах-то, действительно, уже вода, истекающая из глубины души и струящаяся из благодатных чувствований⁴³⁶. Кто плакивал такими слезами⁴³⁷, несомненно, скажет ещё больше моего... И замечательно, что слёзы, особливо глубокие, душевные, истекают из глаз каплями, которые и скатываются по лицу каплями, и как бы сыплются вроде именно блестящих зёрнышков, как есть будто бы бриллиантовых камешков... И я не знаю, кто найдется такой, кто и не плакавши так сам, но видевши такие слёзы, мог бы не восчувствовать всей неизъяснимой сладости сердечных чувствований... И вот с Царскими-то бриллиантами я и желаю поступить именно так, чтобы вместо их, возлагаемых на перси, вложить внутрь сердца своего оные духовные благодатные бриллианты... Да и вы – было обращение к Ивану Михайловичу и Наместнику, – как нельзя более статно выразили в письме вашем ко мне: «с новою милостью Помазанника Божия да излиет Господь на дух и тело мои новые силы благодати Своей во благо св. Церкви и на вящую радость Боговенчанному Монарху». И я верую, что во истину этим-то и сотворю Государю Батюшке радость вящую духовную, благодатную, когда вещественные драгоценные знаки, Им мне пожалованные, я обращу в духовные, и таким образом, дар от Него – Царя земного перенесу и представлю Царю Небесному, Господу нашему Иисусу Христу по реченному Им Самим: «Странен бых, и введосте Мене; взалкахся, и дасте Ми ясти; возжадахся, и напоисте Мя; болен бых, и посетисте Мене» (Мф. 25:35–36). А у нас по милости Божией есть именно странноприимница, в которую странные вводятся и в ней они: яко алчущие питаются, яко жаждущие напаяются, а в лечебнице при ней заболевающие посещаются и врачуются... Иначе, я истинно не знаю, куда и девать драгоценные знаки... Отдать, конечно, нужно бы в ризницу Лаврскую, да что пользы: будут там смотреть на них посетители, любоваться блеском камней, и только... Нет, этого я не желаю. В ризнице и без того⁴³⁸ весьма много разных драгоценностей; да и вообще хранению подобных вещей трудно придать безусловное верное значение... А что касается того, что иные Архиереи и Митрополиты передают вместе с имуществом подобные драгоценности родственникам⁴³⁹, то следовало бы, кажется, указом запретить это... Да куда и девают их наследники?! Само собою, продают же их ювелирам и иногда за полуценок, – а деньги нередко проживут, не знать как... По моему это даже оскорбительно по самому понятию о Высочайших пожалованиях и о том, что эти предметы панагии, кресты, орденские знаки были уже освящены при их ношении при священнослужениях; а они, между тем, могут попасть в руки ювелиров-жидов и т. п., и быть употреблены затем на какие-либо женские украшения, в которых они и будут щеголять на бальных плясаниях ... Нужно, по моему, поставить бы законом, чтобы все подобные вещи причислять, как собственность, к кафедрам и давать им употребление по обращении в деньги, собственно на специальные потребности, напр. в пользу богаделен епархиальных, или неисцельно больных духовных, или до крайности пострадавших от пожаров, или сие в пользу девиц-невест в бедных сиротствующих семействах духовных...

«Итак, ты отец Наместник, пожалуйста, не давай мне ни отдыху, ни сроку, чтобы нам с тобою исполнить поскорее то, что я теперь окончательно сказал на счет употребления пожалованных мне алмазных знаков. Впрочем, ты мне говорил недавно, – обратился Владыка ко мне (т. е. Антонию), – что лучше бы сделать это после того, когда изволит посетить Киев Государь и Государыня; иначе как бы не представилось Государю что-нибудь, когда Он не увидит на мне пожалованных алмазных знаков... На твои эти слова я тогда промолчал: а теперь скажу вот что: «Если Господу угодно, – в чём я крепко накрепко уповаю и о чём столько же молюсь, чтобы я дожил до этого, чаемого мною, последнего утешения для меня на земле, – то я не менее твёрдо уверен, что Государь-Батюшка не прогневается и не осудит меня за отсутствие на мне, пожалованных Им, знаков. А если бы и случилось, что Он обратил бы на это Своё внимание и почувствовал что-либо, то не беда и провиниться в подобном деле пред Самим Государем. Да этого и быть не может... Сердце Царёво в Руце Божией..., а потому и милости Его Царские суть милости Божии. Речено: »воздадите Кесарева Кесареви и Божия Богови»; но это ведь не значит, что между Кесаревым и Божиим должна находиться «пропасть велика», не дающая и самой возможности совмещения и даже мысли о последнем... Напротив – и служение, и воздаяние Кесареви должны быть приносимы в жертву служения и воздаяния Богови... Недаром же самые награды Царские – ордена, введены у нас не в виде только медалей или каких-либо других фигурных знаков, хотя бы и разукрашенных драгоценными камнями, а все сии суть кресты и с изображениями Святых, именами коих они и называются... Эти наши Русские Православные орденские кресты и надевать-то следует не иначе, как перекрестившись и поцеловавши, как святой крест и святую икону. Ведь эти-то кресты орденские, когда иподиаконы облачают нас – Архиереев среди церкви, они вместе с панагиею и наперсным крестом, как всякий видит, подают нам каждый орден отдельно для целования с крестным знамением и потом уже надевают⁴⁴⁰. Другое дело – кресты иностранные, из которых иные и названия-то имеют какие-то крайне нелепые, ни с чем несуразные, напр. орден «подвязки» и даже, если не ошибаюсь, орден «бани»... Орден-то подвязки я и не знаю, как носят, на шее ли, или пониже коленки..., да и вообще ни от кого не слыхал, какой формы оба эти ордена и что на них изображено. Сказать-то по правде, я не понимаю и того, когда и отчего наши Русские Православные первостепенные орденские кресты лица военные и светские носят на ленте через плечо, а самый-то крест спускают ниже пояса к самому бедру. Истинно говорю, – решительно я не могу объяснить себе этого обычая и даже, как очевидно, узаконенного установления. При этих словах начал было Аскоченский что-то высказывать в роде своего обычного красного словца, но Владыка тут же самым серьёзным образом остановил его… и продолжал: «мне кажется, да и всякому думаю так представляется, что подобало бы носить первостепенные орденские кресты так, чтобы самый бант на конце ленты, надетой через плечо, и на этом банте прикреплённый орденский крест приходились прямо к середине груди... Тогда было бы самое подобающее место для св. креста с иконным изображением, и самый бант и вся лента получили бы лучший вид, и всякий первостепенный орденский крест соединялся бы на груди со всеми другими меньшестепенными. Да и эти кресты (последние), я твёрдо помню, носили прежде не так, чтобы подтягивать их на шее под самое горло к самому галстуку..., а спускали ленту от шеи не менее на четверть, да и духовные лица носили ордена также, а не по нынешнему, опуская их уже слишком низко. Да ты Иван Михайлыч я думаю тоже помнишь это»...

«А ещё: заговорил Владыка, я не знаю хорошенько и того, с какой именно поры и на каком основании сперва некоторые Архиереи, а ныне уже все вообще стали носить ордена, и собственно высшестепенные Анны 1-й степени, Владимира 2-й степени и др. при Богослужении не иначе, как надевая их сверх омофора, а панагию и крест архиерейские надевают на шею под омофором; тогда как последние должны надеваться после орденов, т. е. поверх их... Если же орден высший, а иногда и два, надеваются сверх омофора, то тем паче, следовало бы надевать сверх омофора и сверх орденов и панагию и крест, у которых недаром и цепочки всегда делаются весьма длинные. А как последнее не делается, то значит, нет никакого основания и навешивать ленты орденские сверх омофора, который собственно и составляет самую существенную принадлежность и выражает всё значение высшего сана Святительского. К тому же, что особенно бросается в глаза всякому, когда перед чтением Апостола снимается с Архиерея омофор, тогда и бывши распущенная на нём во всю длину орденская лента подтягивается на шее же в уровень с панагиею и крестом. Да, что ни говорить, а это представляется просто напросто вычурою и больно-больно нестатною... Справедливее допустить то, что вы – было указание на меня и Наместника – Архимандриты и ты Иван Михайлыч, имеющие ордена Анны 2-й ст. и Владимира 3-й ст., имеете право надевать их, равно как и кресты наперсные, распуская ленты и цепочки поверх ризы, так как и Архиереи надевают поверх саккоса, который есть тоже самое по значению своему, как и риза священническая, называемая по церковному – фелонь; все древние Архиереи, как и наши Русские облачались в фелони же, что и видит всякий на св. Иконах. Да и ныне всякий Архиерей не сделал бы никакого преступления ни против канонических правил, ни против государственного законоположения, если бы он облачился в фелонь, вместо саккоса, и на фелонь же возложил омофор. О Митрополите Платоне Московском есть верное сказание, что он служивал иногда Литургию в домовой церкви именно в фелони с омофором⁴⁴¹, а также достоверно и то, что он служивал даже один просто по священнически в фелони, но только не надевал уже при этом омофора. А наконец, уж если говорить, так лучше договаривать всё, – а именно. Некоторые из нашей братии – Святителей уж больно чересчур любят носить ордена, так что не совершают без них ни одного Богослужения, не исключая даже и великих последних дней страстной седмицы – как напр. и в великий четверток, некоторые и на совершение даже »умование ног"», выходят в орденах же, которые при словах Протодиакона из св. Евангелия – «Восстав (Иисус) от вечери и положи ризы Своя», снимают и кладут ордена вместе с прочими облачениями… Здесь то уже, решительно, верх всякой нестатности, так как Архиерей представляет здесь Господа Спасителя, приемшего зрак и самое дело раба. Мне всегда думалось так, что должно бы сделать положительное законное церковное и государственное постановление, когда именно подобает совершать Богослужение Архиереям и прочим священнослужителям с возложением орденских крестов. И, по моему, постановить бы так: возлагать их: 1) во все великие, так называемые, двунадесятые праздники и во все местно совершаемые церковные празднества, а всего непременнее, в день Св. Пасхи и день Рождества Христова, так как в эти последние дни и все светские гражданские и военные тоже обязательно являются в полной форме и во всех орденах. 2) Bo все высокоторжественные Царские дни; 3) при всех торжественных крестных ходах; 4) при всех встречах Августейших лиц; 5) во все кавалерственные дни, смотря по тому, кто какой имеет орден⁴⁴². При всех этих Богослужениях, действительно, выражалось бы во всей полноте как значение самых Орденов наших Православно-Русских, как изображений священных, так и самое совмещение воздаяния, яже Кесарева – Кесареви, и яже Божия – Богови, так как и читается на всех Царских молебнах и Св. Евангелие именно об этом, а равно и в Апостольском чтении слышат все единую нераздельную святую заповедь, – творити молитвы, моления, прошения и благодарения за Царя и за всех, иже во власти суть, – во власти ли церковно-духовной или во власти государственно-общественной, – сие бо добро и приятно пред Спасителем нашим Богом. Да и вообще св. Церковь освящает равно все власти и значение их, что видит всякий, особенно например, на Великом Выходе, где возглашается: Да помянет Господь Бог во царствии своём: Благочестивейшего Государя и Государыню и Наследника Цесаревича и весь Царствующий Дом, и Святейший Правительствующий Синод, и всех Православных Митрополитов, Архиепископов, Епископов и Архимандритов, и Протоиереев и Иереев, и весь причет церковный, а нераздельно и Правительствующий Синклит, и Военачальников, Градоначальников и всех, иже во власти суть, и Христолюбивое воинство и всех до единого, Православных христиан».

«Так вот, примолвил Владыка, какие бывали, по временам, у меня желательные мысли относительно значения и употребления орденских крестов наших Православно-Русских. А что касается до драгоценных украшений этих орденских крестов, то это есть собственно благоволение Государя Император – и, всеконечно, выражаемое во Имя Того, в Руце Коего сердце Царево и от Которого всякое даяние благо и всяк дар совершен свыше исходяй на пользу и благоуспение духовное во спасение, – как и благоизволил Благочестивейший Государь выразить это в Всемилостивейшем ко мне грешному, недостойному Своём Рескрипте, а именно, – «дабы я и в последней маститой моей старости одушевляясь теми же священными чувствами, какими сподобил меня Господь руководиться в продолжение всего моего поприща служения, – приобретал свыше новые силы в духовных подвигах неугасимой ревности по Бозе»⁴⁴³. «А потому-то, чтобы сподобиться до последних дней моей жизни, благожелаемого Государем, воодушевления священными чувствами и укрепления, свыше даруемыми, новыми силами для духовных и служебных подвигов, я и желаю самые-то драгоценные знаки сего Государева благоволения принести Тому, Кто есть действуяй в нас, еже хотети и деяти, во благоволении».

«Так-то, ещё повторяю тебе, о. Наместник, – сказал Владыка, – постараемся исполнить это святое желание и чем скорее, тем лучше. Я и прежде вседушевно радовался, когда сподобился исполнить свое желание принести в дар к Чудотворной Иконе Успения Пречистой Богородицы бриллиантовый крест, пожалованный мне на клобук при возведении меня в сан Митрополита Киевского, с тем, чтобы он находился тут навеки, и отнюдь не был положен на хранение в Лаврской ризнице. Да это самое приношение я возжелал в свое время⁴⁴⁴ сделать именно в тех чувствах, чтобы Сама Пресвятая Царица Небесная прияла сей дар не яко от меня токмо, но и от Пожалованного его мне Блаженной памяти Государя Николая Павловича, который, сколько я знаю, глубочайше свято чтил эту Святую Чудотворную Икону, равно как и Государь нынешний и Государыня, хотя Она и не зрела ещё её ни разу. От того-то Они и пламенеют теперь желанием, чтобы при первой возможности, прибыть на поклонение сей Святыне и всем Угодникам Киево-Печерским, – о чем и я имел дерзновение выразить пред Их Величествами вседушевное молитвенное моё благожелание в моих двух письмах, отдельно – и Государю и Государыне, и сам, – теперь удостоился отраднейшего утешения, что, хотя бы и через год, буду лицезреть Их Порфироносных, по смирению благовейных Поклонников древнейшим Святыням града Киева, наименованного и Самим Государем Иерусалимом земли Русской⁴⁴⁵. И я, от сего времени, буду немолчно, и предлагаю и завещеваю и вам всем, отцы и братия, едиными усты и единым сердцем глаголати и воспевати избранные Псалмы Царя-Пророка о всех Царях-Помазанниках Господних, которые Сама Св. Церковь, по особенному глубокому знаменованию, установила в чинопоследовании читать ежедневно и в самом начале утреннего Богослужения⁴⁴⁶. И, тут же, Владыка сам повторил, так называемые, речитативом все те стихи из этих Псалмов, которые по содержанию и значению своему ближайшим и точнейшим образом выражали его собственные чувствования и относились к предмету его речи, именно о желании и непременном намерении Их Величеств посетить Киев, – совместно же и об Их, недавно бывшем пожертвовании драгоценной лампады к раке св. Князя Владимира. Владыка так и начал именно со стиха: »Помянет всяку жертву Твою..., и далее: «Даст Ти Господь по сердцу Твоему и весь совет Твой исполнит... Услышит Εго Господь с небесе святого Своего. Яко предварил еси, Господи, Его благословением благостынным и положил еси на главе Его венец от камене честна... Яко даси Ему благословение во век века и возвеселиши Его радостию с лицом Твоим... Яко Царь уповает на Господа и милостию Вышняго неподвижится... Да обрящется Рука Твоя, Господи всем врагом Его... И иже уклониша на Него злая и помыслиша советы на Него, да не возмогут составити... И да будет велия слава Его спасением Твоим... Силою Твоею да возвеселится Царь и о спасении Твоём возрадуется зело... О Господи! Спаси Царя и услыши ны, в он же аще день призовем Тя»... Все эти стихи, – говорил высокопр. Антоний, – отчасти перефразированные, были полураспевом произнесены Владыкою, (а нами – присутствовавшими в полголоса подпеваемы), как бы скомпотизированные им экспромптом, но оказалось, они составляли для него постоянную его собственно личную молитву⁴⁴⁷.

«Вместе с последними словами: »Господи, спаси Царя и услыши ны, в онь же аще день призовем Тя, – Владыка встал и благословил всем, приготовленные уже бокалы и, за возглашением заздравицы Государю и Государыне и Чадам Их и всему Царствующему Дому, сам же первый запел, дрожащим от умиления с показавшимися в очах его слезами, старческим голосом: «многая лета». Наконец, тут же за столом, Владыка приказал подать Высочайший Рескрипт, в котором Государь изволил выразить Свое твёрдое намерение и обещание совершить вместе с Государынею путешествие в будущем 1857-м году. По прочтении этого Рескрипта о. Иоанном-Наместником вслух всех, Владыка сказал: «Да вот, Господь дарует мне ещё прожить годок, чтобы дождаться лицезрения Дражайших Царственных Гостей; а иначе пора-пора до вечного двора... Зато когда уж я наслаждусь этим лицезрением, тогда уже никто и ничто не удержит меня на земле... Обаче буди во всем всеблагая воля Господня, Ей же и сами себе, и друг друга и весь живот наш предадим. На сию-то всеблагую Волю Господню я и уповаю, что доживу до обещанного посещения Их Величеств».

«Такое упование, – читаем в «Последних днях жизни высокопр. Филарета» – действительно по слову Апостола, не посрамило его, но оправдалось во всей полноте, соответственно его чувствованиям и ожиданиям. Правда, новый 1857-й год Владыка встретил на болезненном одре и, чаще прежнего, повторял, что этот год, верно, уже последний для него. Недуги его, в самом деле, чаще повторялись и силы всё более и более ослабевали. Не чувствовал он, обычного прежде, оживления их и в Голосеевой Пустыни весною и летом. Редко мог совершать там и прежние прогулки; всё казалось ему, что проводит там последнее лето, и говорил, что души его уже не занимает ничто в этом, столь любимом, месте. Сильно озабочивала его только мысль об обещанном в сём году посещении Киева Императорскими Величествами, и он испытывал живейшее желание дожить до этого времени и принять, как можно лучше, вожделенных Гостей. Желание это исполнилось. С каким нетерпением и заботливостью он ожидал Царственных Поклонников, с такою же потом радостью и пламенным усердием встретил Их, и с удивительною по летам его и состоянию здоровья, бодростью и неутомимостью руководил по святым местам Лавры и Киева. А по отбытии Высочайших Гостей, долго самым приятнейшим предметом бесед его было воспоминание о Них. С живейшим восторгом всегда говорил он о глубоком благочестии Царственных Богомольцев, какое явили Они во время пребывания в Киеве, и радовалась душа его при мысли, – какой прекрасный пример в этом подан Ими всей Православной Руси и как благословлять будет Их за сие благочестивый народ Русский. Утешался он и мыслию о чрезвычайной благости и внимании, каких удостаивался сам он от Их Императорских Величеств. «Больно хотелось, – говорил он, – непременно дождаться и видеть в Киеве Их Величества, и вот, это исполнилось».

Как же это и когда именно исполнилось, – об этом и будет наша речь.

«Государь Император и Государыня Императрица изволили благополучно прибыть в Киев 3-го числа Октября – в четверг, в 3 1/2 часа пополудни, и немедленно же прибыли в Лавру на поклонение Святыням, находящимся в Великой Церкви и, во главе их, – св. Чудотворной Иконе Успения Божией Матери. Это немедленное же посещение сделано было, – как говорили тогда за достоверное, – потому, что Государыня Императрица во весь этот день не вкушала ничего в дороге и желала, впервые ещё в Её жизни, поклониться и облобызать Святыни непременно в состоянии говения... Торжественную встречу Их Величеств совершил сам высокопр. Владыка Филарет; он же, по обычаю, подводил Их к каждой Святыне. При поклонении Их Величеств перед ракою Св. В. К. Владимира, он сказал те же самые слова, что и Великому Князю Михаилу Николаевичу, именно – что Их священный дар – лампада будет неугасимою навсегда. Их Величества, по выходе из Великой Церкви, Сами изволили выразить желание посетить высокопр. Филарета, хотя только на самое краткое время, – где Государь изволил ему высказать, – сколько Они намерены пробыть в Киеве и когда и где быть; Государыня же изволила выразить желание – быть вместе с Государем же 5-го числа – в Субботу – в Пещерах, для поклонения святым мощам, а предварительно выслушать и раннюю Литургию в 8 часов в одной из церквей над Пещерами. Государь изволил, между тем, высказать высокопр. Филарету, чтобы он не утруждал себя являться для встречи Их в Софийском Соборе и в Михайловском Монастыре; но высокопреосв. Филарет, напротив, имел дерзновение испросить себе соизволение на это; – и на следующий день, действительно, он встречал Их Величества в обоих храмах. Затем 5-го числа, в Субботу в предназначенное время, высокопреосв. Филарет встретив Государя и Государыню на паперти, без всякой, «по Их личному желанию», официальной церковной церемонии, сопроводил Их в церковь над ближними Пещерами и оставался на Литургии в алтаре. После же Литургии он сопровождал Их Величества на всём шествии Их по ближним и дальним Пещерам для поклонения св. Мощам Угодников Печерских, произнося сам вслух Их имя и звание каждого Угодника. На всем этом шествии находились при высокопр. Филарете, в качестве прислужников, Архимандрит Антоний, бывший тогда Ректором Академии и Наместник Лавры – Архимандрит Иоанн, который и совершал раннюю Литургию в присутствии Их Величеств. По окончании поклонения св. Мощам Их Величества изволили выразить высокопр. Филарету, что Они теперь же посетят его в его келлиях.

«Высокопр. Антоний, как бывший непосредственным личным очевидцем и участником всего описываемого, рассказывал некоторые частные подробные сведения, а именно. «Когда Владыка Филарет, провождая Государя и Государыню по св. Пещерам, по старческой своей немощи вследствие очевидной усталости, возымел нужду помощи в поддержке его под руку, чтобы взойти на возвышенность в одном месте в Пещерах, вдруг обратился ко мне: «ну-ка, чадо Антоние, пособи мне взойти-то... И остановясь для передышки, сказал пред Их Величествами: «да, вот, старый что малый... Я его-то нянчил сам, когда он был ещё малюткой; – зато теперь он пусть нянчиться со мною»⁴⁴⁸. Затем о самом посещении Государем и Государынею Владыки Филарета в его келлиях высокопр. Антоний подробно рассказал следующее, – что помещено мною и в его биографии⁴⁴⁹. «Их Императорские Величества, непосредственно после поклонения св. Мощам в Пещерах, благоизволили посетить Владыку Филарета запросто, чтобы откушать чаю в его покоях… Но Владыка Филарет предварительно ещё приказал, чтобы, в известные минуты был вынесен ему поднос с бокалами шампанского. Когда же это было выполнено, то Владыка сам взял в руки поднос и, обратившись к Их Величествам, стал говорить самым задушевным старческим тоном. «Ваши Величества! Сегодня у всех нас на святой Руси, а тем паче у Вас в Вашей святой семье, праздник... В этот момент Их Bеличествa заметно переглянулись... Владыка продолжал: – Да, вот сегодня день благословенного рождения Вашей возлюбленной Дщери Марии Александровны… Итак, за благословением Господним, – (Владыка сделал обращение к св. иконам) благоволите Ваши Величества принять всерадостнейшее поздравление и выкушать за здоровье Виновницы нынешнего празднества в чувствах Вашей благочестиво-родительской радости о Вашей единственной Дщери!...» Приняв бокал, Государыня Императрица держа одною рукою свой бокал, другою изволила перенять из рук Владыки самый поднос, и обратила к нему самому третий бокал и сказала: «примите же и вы, преосвященный Владыка, участие в нашей радости»! Владыка, с преклонением приняв в руки бокал, возгласил тост; затем продолжал: «да, вот теперь Её Высочество ещё больно махонькая у Вас⁴⁵⁰; но зато ведь в этих-то годах и дороги детки сердцу родительскому, особливо материнскому... А как она у Ваших Величеств единственная дочка, то и тем более Вы, конечно, радуетесь не нарадуетесь, глядя на неё... А вот дай-ко Бог Вам вырастить её и потом ещё более порадоваться, когда Господь пошлёт хорошего доброго женишка». Второй тост предложил Владыка за Их Величества... и тут же сказал: Вот истинно слава, хвала и благодарение Господу, что я таки дождался, чтобы удостоиться здесь лицезрения Вашего здесь на земле..., да иначе я и не хотел умереть без этого счастья». Государь Император изволил напомянуть Владыке, что действительно он писал прежде ещё в прошедшем году о своём намерении быть в Киеве, – и что отложено было это до нынешнего, и что Он рад, что это, наконец, исполнилось по молитвам Владыки... С этими словами Государь Император изволил выразить с новым тостом за здоровье Владыки, свои желание и надежды, чтобы и ещё скоро же увидеть его... Государыня же Императрица изволила присовокупить, что у Неё, действительно, есть желание приехать в Киев весной и со всеми детьми на следующий же год... Владыка Филарет, благоговейно преклонясь пред Их Величествами и воззревши на св. иконы, сказал: «Нет уж довольно и этой преизбыточествующей милости Божией, что я сподобился дожить и до настоящего счастья. Пожить в Киеве подольше и помолиться с Вашими детками, – обратился он Государыне Императрице, – дай Господи Вам в будущее или иное лето; нужно только бы для этого иметь здесь собственно императорский Дворец; – а воля и желание Ваши, хотя и царственные, да подчинятся воле Царицы Небесной... Проводивши Вас, я уже одно и одно должен буду сугубо твердить себе: »Ныне отпущаеши Владыко с миром«... Когда же ещё в последний раз Их Величества удостоили своим посещением Владыку Филарета и когда он стал провожать Их из своих покоев, – то перед самым выходом, почти перед порогом, вдруг остановил Их словами: «Ваши Величества! Ещё и ещё разочек дайте мне взглянуть на Вас и в эти минуты заструились слезы по сединам его... Государыня Императрица изволила сказать: «Я буду стараться писать вам часто... только вы будьте здоровы»...

И, действительно, Государыня Императрица в Рескрипте Своём, из Царского Села, от 30-го того же Октября, – изволила писать Митрополит Филарету так: «Приношу сердечную благодарность вашему Преосвященству за икону Пресвятой Богоматери. Этот верный список с чудотворного Лика, составляющего одну из древнейших святынь Киева, послужит Мне живым воспоминанием краткого пребывания Моего в древнем граде, посещение которого, столь обильное глубокими ощущениями, доставило Мне так много душевной отрады.

С прискорбием узнала Я о болезни, постигшей вас вскоре после Нашего отъезда: надеюсь, что кратковременный недуг не будет иметь последствий, и молю Бога, да сохранит Он дни ваши, украшенные столь многолетними заслугами».

«Поручая всех Нас усердным вашим молитвам, пребываю навсегда искренно вам доброжелательная

«МАРИЯ».

«В это же почти время, – говорится в дневнике о. Наместника, – как Владыка имел утешение получить Рескрипт Государыни Императрицы, было прислано письмо от Татьяны Борисовны Потемкиной к духовнику её – Лаврскому Иеросхимонаху Антонию, в котором, между прочим, она пишет: «Государыня Императрица осталась очень довольна своей поездкой в Киев и много мне говорила об удовольствии Своём, что познакомилась с Митрополитом». В это же время Фрейлина Тат. Алекс. Муханова из Москвы писала к Владыке: «Нынешний раз лично я удостоилась слышать от Государыни Императрицы следующие изречения, сказанные Ею с приятным выражением: «Во время краткого пребывания Нашего в Киеве, как погода благоприятствовала и с каким радушием нас приняли!!. Преосвященный Митрополит был »трогателен«, – а Государь Император прибавил: »и по своим летам удивителен, а вообще поучителен»⁴⁵¹.

«Далее, – читаем в «последних днях», – 1-го Декабря, в день Ангела Владыки Филарета, прислана была телеграмма от Государыни Императрицы с поздравлением и вопросом о состоянии его здоровья. Наконец, когда болезнь его сделалась явственно предсмертною, и когда стало известно об этом Их Величествам, то Им угодно было повелеть, чтобы на телеграфной станции в Киеве ежедневно были получаемы сведения о ходе болезни и ежедневно же были доставляемы депеши в кабинет Его Величества». И когда с этого времени, со дня на день, болезненное состояние Владыки Филарета усиливалось и в предпоследние дни стал посещать его ежедневно сам Г. Генерал-Губернатор Князь Васильчиков, чтобы лично узнавать о ходе болезни и доставлять от своего имени депеши в Кабинет Его Величества, – то Владыка сам продиктовал ему одну депешу в таких словах: «надежды нет никакой, и болящий готов к смерти и умрёт с пламеннейшею молитвою в душе о Благочестивейшем Государе, Государыне и о всем Августейшем Их Доме и по смерти будет молиться о Них».

Все, доселе изложенные, истинно умилительные для сердца всякого, сведения о столь великом благовнимании и, – справедливо сказать, – истинном благорасположении Государя и Государыни к достойно заслужившему это в Бозе почившему Первосвятителю, а равно и о его столько пламенной и беспредельной любви и всепреданности Им, закончим словами одной из надгробной речи: «Твое, незабвенный Архипастырь наш, благочестие преимущественно обращало и на град наш особенное благовнимание самих Венценосцев, столь явственно для всех выразившееся и в недавнем посещении Ими града и в личных отношениях Их к Тебе. И вот хотя Ты от маститой преутружденной старости и спутников её недугов, посещавших Тебя нередко сильно, начинал видимо склонятся ко гробу, но мы надеялись, что вожделеннейшее для всех, особенно для Тебя, всегда любившего беспредельною любовью Царственный Дом, недавнее посещение Их Величеств укрепит Тебя ещё надолго... И, казалось, Ты укрепился и обновился юностью орлею... Но, увы! это были последние ярко вспыхнувшие искры жизненных сил Твоих!»...⁴⁵²

По порядку времени и по содержанию повествования нам следовало бы теперь же начать речь о последних днях жизни, о блаженной кончине и погребении в Бозе почившего; но мы не желаем допустить в нашем повествовании пробела, не представивши еще некоторых, имеющихся у нас, биографических данных. Это – во первых об отношениях, в каких находился высокопр. Филарет к Иерархическим лицам Православного Востока, – и последние взаимно к нему, хотя эти сведения, – о чем мы наперёд должны сказать, – представлены будут весьма кратко; и во вторых те данные, содержание которых составляют сказания и записи (по преимуществу в дневнике о. Наместника) о разных действиях и суждениях высокопр. Филарета, которые не могли войти в целостное повествование по их разнообразному содержанию и по тому, что они проявлялись и выражались отрывочно по поводу разных случаев и в виде, так называемых, афоризмов; но эти данные весьма характеристичны и полны глубокого значения⁴⁵³. Изложение всего этого будет в сейчас следующей главе; а в настоящей выскажем ещё одно сведение, – относящееся собственно к вышеописанному посещению города Киева Государем и Государынею.

Накануне отъезда из Киева Их Императорские Величества, 6-го числа Октября в воскресенье, Киевское Дворянство и представители города имели счастье дать Их Величествам бал, который продолжался до половины первого часа ночи. Когда высокопр. Филарету сообщили об этом его приближённые, он, – по рассказам высокопреосв. Антония, – выслушал это сообщение с особенным удовольствием и, по этому поводу, разговорился тогда же очень много... «Ну, вот и прекрасно и приятно это слышать!.. Только одно здесь неладно и неверно, как вы передаёте мне, что-де дан был бал... Нет, это по моему, вовсе не бал, как понимается обыкновенно это самое название и как совершаются самые балы и банкеты вообще... Это – Царско-народная радостно-семейная вечеря … где Царь и Царица являются и как Дражайшие Гости, и как Главные Хозяева, и ещё более, как Отец и Мать в кругу Своих чад – Своих верноподданных и именно так, как и Св. Церковь молит о сём: »Сотвори Его – Царя-Отца о чадех веселящася"⁴⁵⁴, а сами, окружающие их тут, верноподданные, должны чувствовать и выражать от глубины души тоже, что и древние Израильтяне к возлюбленному своему Царю Давиду: се кости Твоя и плоть Твоя ми есмы⁴⁵⁵. Да именно так... И я когда, бывало, слыхивал подробные рассказы от лиц высоких, имевших счастье обыкновенно присутствовать на Царских этих вечерях, или даже когда прочитывал в газетах подробные описания, то всегда сердечно чувствовал и представлял так, а не иначе... И, действительно, по всем рассказам и описаниям как всё происходит тут именно по чину и благообразно, и как и Государь и Государыня Своими личными обращениями ко всем и ко многим в частности, приветливо-ласковыми привлекают сердца всех и восторгают, и располагают всех к взаимному и общему сочувствию и расположению, да и самые-то удовольствия, хотя бы танцы, оказываются здесь совсем иными, нежели на других, хотя бы и дворянских и общественных, танцевальных и пиршественных собраниях – или балах, где подчас, кто как и во что горазд..., а потому и толковня всякая на все голоса, и пляски чуть не до упаду, и игры картёжные, и угощение с возлияниями и, наконец всё это, начатое с известных часов вечера, длится до той поры, когда в церквах Божиих не только бывает благовест к утрени, но и отпуст последней... А, вот, как и здесь, так и всегда все Царские вечери оканчиваются не позже часа ночи... А наконец, и то самое, как вы говорите, что огромнейшие и многочисленные толпы всё время окружали дом и в среде их то и дело раздавались радостные восторженные клики в честь Дражайших Гостей, и была иллюминация самая блистательная, – то, право же, не грех назвать это, в своём роде, как бы всенощным бдением, а судя по освещению, почти как бы пасхальным… и где, несомненно, были и стар и млад, и целыми семьями... да и все будут долго-долго толковать о всём виденном во всё время пребывания Их Величеств в нашем городе, так как те же многочисленные толпы непрестанно и повсюду следовали и бегали за Ними, или предупреждали Их прибытие во всех местах, особливо при посещении Ими св. храмов. И дивно, в самом деле, как у Них всё совершается истинно по Царски и чисто по христиански. Вот, и побывавши вчера на празднике ночью, Они уже ранним утром сегодня изволили прибыть опять в Храм Божий, откуда, напутствованные молитвою, и отправились в путешествие... Да и вообще кто не знает по газетным частым описаниям, как у Них всегда и во всем строго и точно расчислены и время, и действия, особенно по части напр. парадов и смотров, и манёвров военных. Иногда с самых ранних часов уже Сам Государь и другие Царственные Лица, как есть, все на месте и бывают там по нескольку часов..., а затем опять в тот же день читаешь ещё о посещениях Ими тех или иных мест и всё в определенный точный срок времени... Да, отцы и братия, – не знаю, как вы, а я всегда в подобных случаях говорю сам себе: «о, когда бы и мне ленивому монаху поревновать и подражать всему этому в исполнении своих правил в такой же точности и исправности... А напоследок всего, что сказать о том состоянии Государей, какое недавно пережито Ими во время последней войны... Если справедливо сколько-нибудь сказание древнеисторическое о «Дамоклесовом мече», то, конечно, оно идёт сюда для определения этого состояния: но зато я знаю достовернейшее свидетельство, – как блаженной памяти Государь Император НИКОЛАЙ ПАВЛОВИЧ не под висением Дамоклесова меча, а под ниспосланным Ему от Господа Крестом испытания и страдания, в конце особенно Крымской войны, иногда почти целые ночи проводил в подвигах молитвы, прочитывая, как мне передавали за святую правду, почти все акафисты; а если Сам не мог успевать прочитывать их, то заставлял попеременно и даже днем прочитывать их в полголоса, вблизи Его кабинета находившихся при Нем, любимых Им, служак-ветеранов... Да и Сама Государыня АЛЕКСАНДРА ФЁДОРОВНА и нынешняя МАРИЯ АЛЕКСАНДРОВНА тоже неустанно молились и, с тем вместе, Своими Царственными руками приготовляли корпию и бинты, чувствуя, всеконечно, при этом, как истинные Матери Отечества, всю страшную тяжесть страданий, проливавших кровь, верных сынов России на поле брани за Веру, Царя и Отечество... Поэтому, столь высокому Царственному, примеру занимались этими же трудами и высшестепенные придворные Дамы, – а наконец, как известно, это же делали и по городам почти все барыни. Но, о когда бы эти же самые барыни возревновали подражать примеру Царственных Лиц и в образе ведения себя и всех действий и на так называемых балах, чтобы не увлекаться им, – иногда уже и очень не молодым и вообще замужним и имеющим детей, плясами и проч., едва ли, иногда, не более и не хуже самых детей и, таким образом, не подавать примера последним... Да и господам – то барам мужьям и отцам, иным уже седым и беззубым…, ох! пора бы пора тоже перестать приметатися в домах и бальных, и клубных и не коротать своих старческих дней ночными и заполночными там засиживаньями и пр. Иначе же остается на их долю только горькая пословица: «каков от колыбелки, таков и в могилку»... Охма! охма! А, ведь, хоть стыдно сказать, но и грех утаить правды перед собою..., что и мы-то иночествующие нередко тоже коротаем, только иным образом, дни жития нашего... Жених же сё грядёт в полунощи… и... блажен раб, его же обрящет бдяща, недостоин же, его же обрящет унывающа»... После этой, видимо, законченной уже совсем речи Владыки, Аскоченский сказал: «Ваше В-ство я знаю за подлинное, что Государыня Императрица не изволила вчера танцевать». Владыка умиленно перекрестился и сказал: «Ну, вот, этой-то ещё радости мне только и недоставало... Ты ведь помнишь, – (было обращение к Наместнику), что я тебе говорил»... (В дневнике о. Наместника действительно значится под 21-м Сентября стр. 22): «Взгляд Владыки на бал, предназначенный Государыне (как в первый ещё раз явившейся в Киеве – Гостье): «Владыка говорил: «Государыня едет Богу молиться, а они (т. е. предназначающие бал) хотят развлекать её... Я или сам решусь, или попрошу, кого нужно, доложить Ей и просить Её, чтобы Она не танцевала». Так вот, значит, и сбылось не по моему только, конечно, а по Божьему... Да я, впрочем, так и был уверен в этом, особливо, когда имел счастье в Субботу удостоиться речей Её со мною... Уж так Она Матушка казалась мне благоговейною, что я и выразить-то не могу; да и одно то, что Она Сама изволила назначить Литургию в день рождения Её, любимейшей несомненно, как единственной, Дочки, чтобы усердно помолиться об Ней, – меня истинно умилило, потому-то и я возжелал приготовить у себя поздравительное для Их Величеств учреждение⁴⁵⁶, которое Они и изволили принять с истинно-родительским чувством, какого в других я и не видывал, особливо в барынях матерях, из которых многие и не помыслят, чтобы помолиться в подобных случаях о своих детках, а скорее накупят только им каких-либо гостинцев-безделушек, или устроят детский вечер, чтобы самим-то иметь случай повертопрашничать»... По рассказам высокопр. Антония, разговор на эту тему об образе поведение житейского лиц светских – женщин и мужчин, Владыка продолжал ещё, представляя при этом опять в образцовый пример Государыню же Императрицу в разных Её действиях и отношениях; но мы отлагаем содержание этого разговора к следующей главе, в которой преднамечено уже нами изложение всех подобных рассуждений высокопр. Филарета о многообразных предметах.