6. Настоящее положение вопроса о происхождении видов.

Для того, кто принимает эволюционную теорию происхождения животных и растительных видов, очень трудно и едва ли даже возможно допустить изъятие человека от подчинения общему закону эволюции. С зоологической точки зрения человек несомненно есть животное позвоночное, млекопитающее, стоящее близко к приматам. Рождение, жизнь и смерть человека подчинены тем же физиологическим законам, как и жизнь других млекопитающих. Но если индивидуумы человеческие и животные подчинены одним и тем же законам, то почему делать изъятие из родов и представлять, что род человеческий возник не так, как роды животных? Ведь, и Библия создание человека представляет не изъятием из общего закона творения, а завершением творения. Все было хорошо, но с появлением человека стало хорошо весьма. Раз происхождение человека неизвестно науке, то конечно нельзя считать доказанным, что человек произошел также, как и другие животные, близкие ему по зоологическому типу. Однако не трудно видеть, что для мысли естественнее всего допустить одинаковое происхождение для первого и вторых. С этим нужно согласиться. Но я поставлю теперь вопрос иначе – знаем ли мы, как произошли животные? И я думаю, что на этот вопрос должно отвечать отрицательным образом. Родословные, предлагаемые палеонтологией, едва ли на самом деле более отвечают действительности, чем родословные троянских героев. Ученые более всего работали над родословной человека. Она у них никак не складывается, но может быть если бы они приложили столько же усилий к разработке вопроса о родословной осла или орангутанга, дело оказалось бы не в лучшем положении.

Фактической истории органического мира нет, но с 59 г. прошлого столетия имеется теоретическое представление этой истории и заправляющих ею факторов. Было время, когда на Руси не позволялось раскрывать рта, чтобы возражать против ''вечных истин», возвещенных Дарвином. Теперь дело обстоит несколько иначе. Возражения против теории допускаются и не только возражения новые, но и старые возражения, к которым сначала отнеслись пренебрежительно, стали предметом более внимательного обсуждения. В сущности этими возражениями и решается дело. Ими утверждается, что факторы эволюции, установленные Дарвином, не существуют и что его теория развития жизни не отвечает тому, что мы знаем об истории этой жизни.

Для того, чтобы теория Дарвина была правильной, нужно, разсуждают антидарвинисты, чтобы изменчивость (первый эволюционный фактор) в организмах имела следующие признаки: постепенность, неопределенность, безграничность и мозаичность. Если нет постепенности, а существуют скачки, то тогда, собственно, теория Дарвина ни при чем, ибо причина таких скачков неизвестна, и рычаг, который управляет развитием организмов, таким образом, окажется тайной. А между тем можно указать, как в ботанике, так и в зоологии и даже антропологии, примеры таких скачков. Вот примеры, приведенные Данилевским из ботаники. ''Может ли кто в здравом уме надеяться получить яблоко первого достоинства или сочную тающую грушу от дикой груши?» – спрашивает Дарвин. ''Мои опыты, отвечает знаменитый садовод Декен, прямо показывают, что мы можем получать хорошие разновидности, высевая семена диких груш, и очень дурные – высевая семена наших улучшенных пород». Другими подобными примерами являются внезапное появление однолистной земляники в Версале в 1863 г., кипарис, дающий из семян пирамидальную разновидность, и биота, дающая разновидность плакучую. Подобные примеры можно указать в зоологии. В Америке в Парагвае водится племя безрогого скота, происшедшее от безрогого быка, родившегося от рогатых родителей. Самые голуби, так излюбленные Дарвином: гонцы, дутыши, турманы – произошли вовсе не вследствие постепенной изменчивости, а вследствие неожиданного рождения от обыкновенной самки голубей с резкими особенностями, как это допускает и сам Дарвин. У людей мы видим тоже подобное явление. Так шестипалые дети рождаются от родителей, имеющих по 5 пальцев, и часто передают свою шестипалость следующим поколениям. Точно также альбиносы рождаются от людей с обыкновенными глазами. Все эти примеры показывают, что изменения в организмах происходят скачками, а не со строгой постепенностью. Относительно того, безгранична ли изменчивость или нет, нельзя с твердой уверенностью сказать ничего решительного. Судя по наблюдениям и историческому опыту, она оказывается ограниченной. Но может ли она в течение веков быть безграничной, это неизвестно. Что касается до мозаичности изменчивости (под этим Данилевский разумеет, что для удовлетворения теории Дарвина требуется, чтобы изменчивость не представляла определенной связи в одновременных изменениях различных органов), то мозаичности удовлетворяет только изменчивость, не имеющая значения (например, образование курдюков у овец не соединяется ни с какими иными изменениями в их организации). Относительно другого фактора – наследственности, доселе в биологии не выяснено самое существенное для дарвинизма. На вопрос: передаются ли наследственностью от предков к потомкам только свойства, полученные предками от природы, или же и благоприобретенные, доселе не дано уверенного ответа. Знание, опыт, технические навыки не передаются по наследству, наследственно передаются природные способности, но не степень их развития. Говорят, передаются наследственно болезни, но объясняют, что передаются болезни инфекционные (передаются микробы) или передается природная расположенность к болезням (наприм., слабая грудь, предрасполагающая к чахотке), а не болезни благоприобретенные (ослепший, оглохши, безногий – рождают видящих, слышащих, с ногами). Но если вопрос о наследственности оказывается покрытым безусловным мраком, то вместе с этим оказывается совершенно невыясненным и вопрос об изменчивости и ее факторах. Что производит изменения? Каким образом они передаются от поколения к поколению? Что фиксирует в растительных и животных видах эти изменения? Биология не дает ответа на эти вопросы. По гипотезе дарвинистов, у многих организмов не только должны изменяться и совершенствоваться существующие органы, но должны возникать и совершенно новые. Здесь представляется следующая трудность: при первом зачаточном своем образовании эти органы не могут выполнять тех функций, которые им будет суждено исполнять в будущем, они будут не только безполезны в организме, но непременно вредны. Возьмем, положим, глаз. Его зачаточная форма будет не что иное, как болезненное образование на коже вследствие чрезмерного ее раздражения от действия света. Возьмем, далее, легкое, образующееся из плавательного пузыря; в средине процесса превращения оно будет делать затруднительным для своего обладателя существование как в воде, так и на суше. Спрашивается, каким образом особи, претерпевающие в своем организме подобные изменения, могут сохраниться в борьбе за существование, ведь они не наиболее, а наименее приспособленные? Очевидно, они должны не сохраниться, а погибнуть. О борьбе за существование – этом рычаге прогресса по Дарвину, Данилевский замечает, что Дарвин неверно представляет себе эту борьбу. Во многих местах у животных не существует борьбы ни между собой из-за пищи, ни с климатом (наприм., в благодатных степях Америки у травоядных животных), и однако одни животные вымирают, а другие остаются. При этом мы видим, что вымирали виды, по-видимому, совершенно обезпеченные в борьбе за существование: мамонт, носорог с костяной перегородкой, в настоящее время вымирают могучие зубры в Беловежской пуще. Естественный подбор, по утверждению антидарвинистов, должен устраняться и уничтожаться скрещиванием. Полезные изменения, которые должен бы был сохранять естественный подбор, возникают у немногих организмов, которые скрещиваются обыкновенно с неизменившимися; их потомки, отчасти унаследовавшие их особенности, опять будут скрещиваться с обыкновенными особями. Не трудно видеть, что в таком случае, если и будут у тех или других животных и растений возникать какие либо особенности, они всегда будут растворяться и исчезать в последующих поколениях. В природе являются типы, резко возвышающиеся над средним уровнем: между людьми – гении, в царстве растительном и животном – особи с исключительными признаками; являются также, наоборот, идиоты и сумасшедшие между людьми, уродливые животные и растения; но все это не сохраняется, в конце концов все, что стоит выше и ниже среднего уровня, исчезает. Природа таким образом является великой уравнительницей. Естественный подбор, говорит Данилевский, есть устранение скрещивания, и раз существует скрещивание, то не существует подбора. Даже и по устранении скрещивания представляется весьма мало вероятно, чтобы подбор действительно мог образовывать новые виды организмов. Так как для образования новых видов изменения, возникающие в организмах, должны фиксироваться в одном направлении, то понятно, что малейшее уклонение в течение тысячелетий легко может уничтожить всю работу подбора. Дарвин придает еще важное значение принципу полового подбора и утверждает, что, не обращаясь к этому принципу, невозможно объяснить происхождения многих животных видов и человека. Но здесь против Дарвина возстают уже сами эволюционисты. По мнению Уоллэса, полового подбора не существует. В доказательство существования полового подбора Дарвин приводит только одно обстоятельство, именно то, что самцы во время полового возбуждения выставляют напоказ самые красивые части своего организма, но Уоллэс объясняет это не стремлением показать свою красоту, а нервным возбуждением, так как и неукрашенные самцы в этот период машут крыльями, расширяют их, поднимают свои гребни или хохолки и т. д. Если же нет полового подбора, то нельзя объяснить происхождения хвоста у павлина, рогов у оленя. Но если этот подбор и существует, то и тогда вопрос о происхождении хобота слона, курдюка овец, горба бизона остается совершенно открытым. Обращаясь к прошедшему, антидарвинисты утверждают, что геология и палеонтология также представляют серьезные возражения против дарвинизма. Эволюционный процесс, по Дарвину, должен происходить с крайней медленностью, он должен заключать в себе по крайней мере биллионы и триллионы веков, но, по утверждению физиков и астрономов, предлагающих свои вычисления геологам, период существования органического мира на земле обнимает собой никак не более 40–20 миллионов лет. Но и эта цифра некоторым ученым представляется черезчур преувеличенной, – так Перафор утверждает, что вся история земли обнимает собой 5 миллионов лет. Палеонтология представляет также серьезные возражения против дарвинизма. Первым из них является факт неизменяемости многих родов растений и животных в течение многих геологических периодов. Укажем некоторые. Discina (относится к типу мягкотелых, к классу головоногих; голова резко обособлена; имеет два больших, очень совершенных глаза; рот окружен руками; нога имеет вид воронки; раздельнополы) существует с силурийской эпохи до наших дней, а между тем discina относится далеко не к типу простейших. Tuya accidentalis и abies canadensis являются теперь такими же, каковыми они были в миоценовую эпоху. Почему они не изменились? Не говорит ли это о том, что есть какое-то начало в организме, сопротивляющееся изменениям? Это особенно ясно открывается из того, что мы видим – хотя бы в discina – вариации видов; это, по теории Дарвина, должно бы было вести все далее и далее от первоначального типа, – однако, нет, новые виды столь же ясно говорят о принадлежности к тому же роду, как и древние. Другим, еще более серьезным возражением против дарвинизма является в палеонтологии факт отсутствия переходных типов. На первый взгляд кажется, что это возражение теряет свою силу вследствие ссылки Дарвина на бедность палеонтологических коллекций, но при внимательном разсмотрении эта ссылка оказывается не имеющей значения. Дело вот в чем. Согласно теории Дарвина, между каждыми двумя видами должно существовать множество переходных ступеней. Пусть так. Но вот что удивительно. Палеонтологам удавалось находить очень много экземпляров одного и того же вида и много экземпляров видов родственных и между тем не удавалось находить посредствующих звеньев в одном экземпляре. На основании теории вероятности, это ненахождение можно объяснить только действительным отсутствием таковых звеньев. Пфафф пытался выразить числами вероятность, которая существует для встречи посредствующих форм между двумя родственными видами, доставившими много образчиков, например, между двумя видами силурийских трилобитов. Эти переходные формы, по гипотезе эволюционистов, должны быть весьма многочисленны. Пфафф предположил их только 10 между двумя чистыми формами. Он представляет потом кучу, составленную из миллиона зерен; одних – цвета голубого, представляющих чистую форму, других – цвета красного, представляющих 10 посредствующих форм, которые должны привести к новому виду. Красных зерен, следовательно, будет в десять раз больше, чем голубых. Пфафф ставит затем такой вопрос: какая существует вероятность, выбрав 100 зерен из таза, выбрать только голубые? Или лучше – извлекая из пластов 100 экземпляров одного ископаемого вида, какая существует вероятность не найти ни одной посредствующей формы? Вычисление вероятностей отвечает дробью 0,1¹ºº или 1, разделенной на 1 со ста нулями. Это вычисление не особенно благоприятствует теории Дарвина; но, собственно говоря, найдены доказательства скачков в природе. Возьмем хотя бы лошадь. Иногда рождаются жеребята, имеющие кроме копыта другой палец сзади; в прошедшем удалось отыскать животное, близкое к лошади (гиппарион), но имевшее такое же строение ноги, какое теперь встречается у двупалых жеребят. Допустим, что последние представляют собой атавизм, но на что указывает этот атавизм? На то, что от гиппариона путем какого-то загадочного скачка произошла лошадь подобно тому, как теперь путем скачков от лошади может произойти гиппарион (не все считают гиппариона предком лошади). Естественный подбор здесь ни при чем. Третьим возражением против дарвинизма с точки зрения палеонтологии является то, что в геологических пластах новые формы обыкновенно являются сразу и при том в большом количестве. Может быть, это действительно, следствие пробелов нашей палеонтологической летописи, но пока, ведь, эти пробелы не восполнены, дарвинизм не может утверждать, что палеонтология на его стороне. Наконец, возражением против дарвинизма является отсутствие строгой последовательности в ископаемых, находимых в пластах (наприм., найденное млекопитающее в юрских отложениях стоит по своей организации выше млекопитающих эоценовой эпохи⁴¹).

Лицам, выступившим с отрицанием теории Дарвина, нередко ставили странное возражение (его наприм., высказал проф. Тимирязев): как же по вашему произошли виды? Это возражение конечно не является возраженеем. Признать неудовлетворительным какое-либо объяснение факта вовсе не значит претендовать на умение объяснить этот факт. И наука, которая хорошо знает свои границы, правильно оценивает материал, которым располагает, и отказывается от объяснений там, где не может их дать, такая наука гораздо выше той, которая дает нелепые объяснения. До времен Реди (XVII столетия) ученые говорили массу пустяков о произвольном зарождении и приводили массу фактов такового. Современная наука говорит, что она не знает фактов произвольного зарождения и не знает, как первоначально возникла жизнь. Это знание своего незнания есть громадный шаг вперед в деле развития науки. Позволительно думать, что биология сделает и дальнейший шаг и признает, что, как проблема происхождения жизни, так и проблема происхождения видов безусловно не решена. Но за всем тем и вопрос: как же вы объясняете? можно не вполне оставить без ответа. Есть теории, резко расходящиеся с дарвинизмом и не расходящиеся с фактами, их можно противопоставить дарвинизму. Настаивать на их истинности нельзя, но можно настаивать на том, что сравнительно с ними дарвинизм не заслуживает предпочтения. Таковыми являются взгляды Келликера, опирающиеся между прочим и на открытия и работы русских ученых (Вагнера, Коржинского).

Со своей теорией Келликер выступил в 1872 году. Он начал с критики теории Дарвина. ''Теория Дарвина, как замечает Клаус, есть ничто иное, как применение к разъяснению органического развития великого закона суммирования множества мельчайших влияний, действующих в течении громадных промежутков времени, в один общий колоссальный результат». Значение этих мельчайших влияний и строгую постепенность в развитии органического мира Келликер отрицает. Келликер признает, что существует общий закон развития органического мира, закон, подобный тому, по которому развиваются отдельные организмы. При чем, по Келликеру, развитие органического мира может совершаться и действительно совершается скачками, а не в строгой постепенности. Изменения в организмах, говорит Келликер, состоят во 1) в изменении существующих органов, во 2) в возникновении новых морфологических единиц. Изменение существующих органов – Келликер допускает – может происходить под влиянием внешних условий, но возникновение новых органов имет свою причину в законе общего развития, а не в случае. Странно допустить влияние подбора на возникновение новых органов, когда эти органы вначале будут только лишним или даже вредным бременем для организма. Появление спинной струны у первых млекопитающих, первых позвонков, первых кровеносных сосудов, все это непонятно с точки зрения естественного подбора. Затем, если обратить внимание на то, что почти все более или менее крупные изменения зародыша и прежде всего все настоящие новообразования органов случаются в самые ранние поры зародышевой жизни, так у куриного зародыша все главные органы закладываются в первые 4–5 дней его существования, у человека к концу первого месяца.его утробной жизни; если обратить внимание на это обстоятельство, то очевидно нельзя представить себе развитие организмов таким образом, что они сначала проходили все стадии безпозвоночных животных, а потом начали принимать признаки позвоночных. Развитие нужно представлять иным образом. По Келликеру, возможны и действительно бывают такие случаи, что от родителей, стоящих на низшей ступени, положим, кишечнополостных или червей, прямо возникнут насекомые. Для обоснования и разъяснения своей теории он обращается к явлениям метагенезиса (перемен генераций)⁵¹, гетерогоніи⁶2 и педогенезиса⁷3. Простейшую форму метагенезиса представляют некоторые кольчатые черви (Syllis). Они раздельнополы и имеют вполне развитые, хотя и весьма просто устроенные, половые органы. Из оплодотворенного яйца возникает личинка, а из нее молодой червь, проходя типические стадии развития. Но почти взрослый сложившийся червь, не имеющий только вполне развитого полового аппарата, может делиться поперек на несколько частей, из которых каждая образует нового маленького червя. Эти маленькие черви представляют, следовательно, собой поколение, происшедшее путем безполого размножения, путем деления материнского организма. Они растут, достигают половой зрелости и размножаются посредством оплодотворенных яиц, производя следующее поколение путем полового размножения, как произошел и первый червь. Более сложное явление метагенезиса наблюдают у некоторых медуз. Эти морские животные имеют обыкновенно вид студенистого полупрозрачного колокола и размножаются посредством оплодотворенных яиц. Из яйца развивается овальная личинка, плавающая некоторое время в море и, наконец, укрепляющаяся одним своим концом на каком-либо подводном предмете. На свободном конце ее тела появляется ротовое отверстие, а вокруг него вырастают щупальца. В этом виде превращенная личинка медузы называется сцифистомой и напоминает собой сидячий полип вроде пресноводной гидры, водящейся в наших прудах. Сцифистома растет в вышину и начинает подразделяться поперечными перехватами на части, а ее щупальца претерпевают обратное развитие, т. е. уничтожаются. В этой стадии развития животное называется стробилой. По краям сегментов стробилы образуются затем новые отростки (шупальца) и мало-по-малу сегменты отделяются в виде плоских дисков с отростками, которые плавают отдельно и превращаются постепенно во взрослых колоколообразных медуз. Здесь, таким образом половые и безполые поколения оказываются совсем непохожи одно на другое, здесь являются превращения. Теперь обратим внимание на то, что сцифистома в известной стадии развития весьма напоминает гидру. Исходя из этого, Келликер предполагает, что возможно, что некогда гидроподобные организмы, размножаясь, произвели дотоле не существовавшие формы медуз.

Явления метагенезиса, указывают, по Келликеру, на возможность происхождения совершенно новых существ внезапно, т. е. без всяких постепенных переходов. Возможность этой внезапности открывается также из фактов гетерогонии. Под именем гетерогонии разумеют те случаи, когда одно и то же животное при размножении своем является в двух или более различных формах зрелых в половом отношении. Так, например, существует маленькая круглая глиста, аскарида лягушачья (ascaris nigrovenosa), которая живет в двух различных формах – в легких лягушки и во влажной земле. В легких лягушки живет гермафродитическая форма, яйца которой развиваются из раздельнополых глист, имеющих признаки рода Rhobditis. Эти молодые робдитисы из легких лягушки переходят в ее пищеприемное горло и пройдя через пищеварительный канал, с испражнениями попадают на землю, после чего живут в земле свободно, пока снова не попадут в рот и легкие лягушки, где они производят первоначальное гермафродитическое поколение. Так, оказывается, что из одного и того же начала возникают ascaris nigrovenosa и rhobditis nigrovenosa.

Что касается до педогенезиса, то Келликер цитирует открытие пр. Вагнера о размножении личинок мух, как подтверждающее его теорию разнородного происхождения. Вагнер нашел, что личинки некоторых мух (cecidomyidae) могут производить внутри своего тела новое поколение подобных же личинок. Эти последние поедают внутренности матери и выходят наружу, после окукливаются или же вторично производят внутри себя поколение личинок, которые уже подвергаются окукливанию. Из куколок развиваются мухи. Можно допустить, говорит Келликер, что личинки насекомых существовали некогда, как самостоятельные формы и внезапно стали производить неподобных себе личинок, а новые существа, т. е. современных мух. (Холодковский, теория Дарвина, ее критики и ее дальнейшее развитие. Келликер).

В подтверждение теории Келликера о возможности внезапных переходов организмов одного вида к организмам другого вида можно указать еще на наблюдения и опыты Уоллэса и Вейссмана над бабочками. Существуют, например, две формы европейских бабочек vanessa levana и vanessa prorsa, резко различающиеся между собой цветорасписанием. Первая – буро-желтого цвета с черными пятнами и полосками, вторая – черная с широкой белой перевязью на обоих крыльях. Эти две формы долгое время считались за два различных вида, но впоследствии оказалось, что различие окраски обусловливается влиянием времен года: vanessa levana есть перезимовавшая в куколке vanessa prorsa. Теперь существуют самостоятельно и prorsa и levana. Вейссман развил теорию что prorsa произошла от levana во время ледниковой эпохи. С точки зрения Келликера, находящей в данном случае опору в фактах настоящего, такой переход мог произойти внезапно.

Теория Келликера отрицает знаменитое древнее положение: natura non facit saltum, положение, надо заметить, представляющее собой такой же бэконовский idolon для современных натуралистов, каким для прежних являлся horror vacui в природе. Теория эта, далее, устанавливает новый взгляд на отношение организмов между собой. По Дарвину и другим, различные организмы тем ближе генетически, чем они ближе физически, по Келликеру этого не оказывается. Непосредственным детищем червеобразного существа может быть musca Domestica – организм совсем другого типа, стоящий рядом с musca caesar, vomotoria и могущий не иметь с ними никакого родства. Келликер идет даже далее, он утверждает, что организмы одного вида могли происходить от совершенно различных предков, почему и называет свою гипотезу полифилитической в противоположность дарвиновской, которая, как он законно говорит, непременно должна быть монофилитической. С точки зрения Келликера, значит, человек мог родиться – даже и в библейском смысле потенциально совершенным – от какого-нибудь вовсе непохожего на него млекопитающего, но мог, конечно, родиться и от обезьяны.

По пути, проложенному Келликером, Коржинским, Бетсоном пошел голландский ботаник Фриз. Внезапному превращению одного вида в другой теперь усвоено имя мутации, и теория таких превращений названа мутационной. Сущность ее по Фризу такова: органические виды не подлежат непрерывной изменчивости, в течение более или менее долгих периодов остаются неизменными. Но затем органический вид вступает в мутационный период, организмы прямо воспроизводят от себя новые виды. По мненіию Фриза, особенности вида обусловливаются появлением в организме определенных, единичных, резко ограниченных один от другого элементов. Сам элемент тот подлежит изменениям, вариациям, обусловливаемым, согласно опытам Фриза, главным образом питанием, от этого зависят вариации в растениях. Но возникновение видов зависит не от вариаций, а от мутаций. Наступает момент в жизни вида, когда он должен дать жизнь новым видам. По Фризу такой мутационный период в недалеком прошедшем пережили многие растения. Такова крупка весенняя, иначе называемая быльник весенний, сухоребрица (Hunger blumchen, La drave printanniére), маленькое однолетнее растение, принадлежащее к семейству кресто-цветных (имеют четыре лепестка), с белыми цветами лепестки разделяются вверху, плод – стручек, растет на песчаных местах (6 тычинок, из них две больше остальных). У крупки в настоящее время насчитывают до двухсот подвидов, очень сходных, но совершенно самостоятельных, которые поэтому могут быть рассматриваемы, как виды. К растениям, подобно крупке, недавно пережившим мутационный период, относят подорожники, ивы, шиповник, ежевику. В настоящее время, по Фризу, переживает мутационный период oenothera lamarckiana (ослинник, онагрик, ночная светильня, двухлетнее растение, семейство onagraricae или oenotherae). Около ста лет назад оно вывезено из Северной Америки и теперь распространилось по Европе. Есть виды oenothera, употребляемые в пищу, так, наприм., корень (такой же как у моркови) oenoterabiennis (которое разводится в декоративных целях в садах, благодаря своим желтым четырехлепестным, красивым и сильно пахнущим цветам). Фриз наблюдал oenothera в окрестностях Амстердама, он заметил появление у этого растения новых видов, перенес его в экспериментальный сад и в течение многих лет производил над ними наблюдения. Фриз сеял тысячами семена oenothera. В 1889–1899 г.г. из этих семян вышло семь новых видов: Оеn. gigas, albicla, lata, nanella, rubrinervis, oblonga и scillitans. Последний вид наименее устойчив, только часть его семян воспроизводит новый тип. Важно здесь обратить внимание, что новый вид возникает не от одного какого-либо организма ( oenothera имеет цветы двуполые), а от многих. Семена других растений дают тождественный новый вид. Отсюда следует, что oenothera в потенціии заключает в себе возможные мутации в строго определенных направлениях.

Таковы факты, из которых исходит Фриз, и такова сущность его воззреній⁸1. На основании своих наблюдений и опытов он пришел к заключению, что теория Дарвина не только утверждается благодаря игнорированию фактов, но что она обязана своим существованием и неверным наблюдениям, и неправильным аналогиям. Фриз – ботаник по специальности, но теория его имеет приложение не к растительному только, а ко всему органическому миру. Он указывает нам путь к разрешению многих недоумений относительно человеческого рода. С точки зрения Дарвина появление человека на земле есть акт неуловимый. Каждый последующий момент в истории животного мира неуловимо отличается от предыдущего. Человека не было в начале какой-либо громадной геологической эпохи, положим: плиоценовой или постплиоценовой, в конце этой эпохи он явился. Медленность прогрессивного движения в животном мире кажется человеку совершенной неподвижностью. Точно также неуловимо, по Дарвину, развилась культура, образовались расы. Для истории человеческого рода некоторые охотно назначают миллионы лет (в 1906 г., например, явилась брошюра: Douze cent mille ans d'humanité). Наше христианское воспитание приучило нас смотреть на происхождение и судьбы человечества совершенно иначе. Нельзя сказать, что мутационная теория дает нам неопровержимые доводы для обоснования библейского повествования и для опровержения дарвиновской теории, но она во всяком случае показывает, что то, о чем повествует Библия, возможно, и что то, что утверждает дарвинизм, еще не есть действительно. Библия представляет нам появление человека на земле, как совершенно новый момент, новое явление в истории мира. Теория мутаций говорит: новые явления возможны. Библия представляет нам, что человек явился несколько с иной организацией, чем ныне существующие люди: человек жил в начале приблизительно девять сотен лет. Биология знает, что такое продолжительное существование организмов возможно (киты, предполагают, живут столько же), а мутационная теория утверждает возможность происхождения от таких долгожизненных организмов новых родов с гораздо меньшей жизнеспособностью. В Библии образование рас, народностей представляется совершающимся как-то неожиданно и незаметно. То человечество было едино и вдруг оно оказывается раздробленным на племена и государства. Мутационная теория утверждает безусловно возможность этого факта. Библия ход культуры представляет довольно быстрым; дарвинизм вопреки очевидности настаивал на его медленности. Говорим: вопреки очевидности, ибо достаточно сравнить состояние техники в конце XVIII и в конце XIX веков, чтобы видеть, какой громадный размах может совершить культура в течение одного столетия. Мутационная теория и здесь указывает дарвинистам на рискованность их тезисов.

Но мутационная теория Фриза допускает лишь малые размахи. Теория Дарвина, по Фризу, для истории органического мира требует два с половиной миллиарда лет. Его теория мутаций требует 24 миллиона лет. Это, конечно, во 100 с лишним раз меньше, чем дарвиновские миллиарды, но все-таки очень много. Фриз получает свою цифру таким образом. Если oenothera lamarkiana имеет 6000 признаков и в течение 4000 лет подвергся мутации один признак, мы имеем для истории oenothera, а вместе с тем и для истории всего органического мира уравнение:

6000 X 4000 = 24000000.

Это – биохроническое уравнение Фриза. Он дает такую общую формулу:

М Х L = ВL

т. е. число мутаций, умноженное на среднее время между двумя мутациями равно биологическому времени.

Не трудно видеть всю произвольность фризовского уравнения. Две мутации и среднее время между ними, не только можно, но и должно предполагать, суть величины переменные. Ведь, медленные мутации Фриза происходили при неизменных геологических условиях, а эти условия, по воззрениям самого Фриза, менялись в прошедшем. Фризу нужны его миллионы для того, чтобы согласить свою биологическую историю с предполагаемой геологической. Но прочно ли установлены геологические цифры? Не придется ли и здесь в будущем производить сокращения подобные тем, которые Фриз производит в истории органического мира. Ведь, он сокращает эту историю в 104 раза. Что если и геологическую историю можно сократить подобным образом? Это предположение теперь может показаться нелепо еретическим, но может быть через два десятилетия оно не покажется таким.

И геологическая, и биологическая истории неизвестны человечеству. Несомненно, что теперешняя геологическая классификация имеет лишь провизорный характер и в нее не укладываются факты, что отметил еще покойный Лаппаран в своей работе Les Surprises de la Stratigraphie (Rev. d. Quest. scientif. Juillet. 1904). Истории органического мира, написанные доселе, даже не провизорны, а просто произвольны. Для естественной истории они, пожалуй, менее ценны, чем мифологии для изучения человеческой истории.

Кто знает, может быть предположение древних, что широкогрудая Геа–земля некогда пребывала в муках рождения и непосредственно из себя произвела различные роды сущего, кто знает, может быть это предположение заключает в себе гораздо более истины, чем предполагалось доселе. Почему-то доныне изследователи не обращали внимания на следующее.

Если существует эволюция, то должно происходить с одной стороны вымирание существующих форм жизни, с другой – возникновение новых. Если нет эволюции, то должен происходить только первый процесс. Но человечество за все время своего не только исторического, а и палеонтологического существования наблюдало только этот процесс вымирания. Никаких новых форм жизни не явилось на глазах человека, конечно, разумея под новыми формами не oenothera lamarkiana, а нечто более важное, но многие старые формы вымерли на глазах человека. Таковы: мамонты, пещерные львы, пещерные тигры и медведи, костистые носороги, гигантские олени, туры, морские коровы, птица моа и много других. Многие животные вымирают. Таковы: зубры, белые носороги, окапи. Есть серьезные основания утверждать, что в недалеком будущем должны погибнуть крупные хищники и многие толстокожие. Своеобразная фауна Австралии (утконос, ехидна) тоже едва ли долговечна. Смерть и умирание типичных форм наблюдает около себя человек, но природа не делает никаких намеков на то, что она находится в потугах рождения новых форм. Но если так, то очевидно, что в прошедшем форм промежуточных типов должно было быть более, чем в настоящем. Отсюда и следует, что палеонтология должна отыскивать переходные формы. Но как произошли эти формы, на самом деле не знает никто. Никто доселе не объяснил, как образовались человеческие расы. Для проверки предположенных гипотез имеются данные тысячелетий, но эти данные ничего не дали. Истории рас не существует, даже нет тени этой истории. Но если неизвестно, как произошли расы, то тем более с научной точки зрения неизвестно, как произошел человек.