Биографическое введение ¹

Английский позитивный мыслитель Дж. Ст. Милль ² (1806–1873) получил особенное воспитание. Особенное по необыкновенно быстрому приобретению познаний, именно: Милль 8-ми лет читал Геродота, Ксенофонта, Лукиана и Исократа; до 12-ти лет прочитал Виргилия, Горация, Ливия, Саллюстия, Цицерона, Одиссея, Есхила, Лисиаса и др. Особенное далее потому, что воспитание существенным образом испортило, извратило молодую, впечатлительную пылкую, полную любви и симпатий натуру Милля, извратило настолько, что ему впоследствии необходимо было одно из двух: или прекратить свое существование, или начать перевоспитание. Отец Милля забыл, что его сын человек и требует человеческого воспитания; а не фигура, одаренная пятью внешними чувствами, с которою можно поступать как угодно. Ненормальность воспитания отразилась и на нетвердости суждений Милля. Что сочинения его написаны смелым блестящим языком, что они изобличают в авторе полноту интеллектуальной силы и полную преданность общественным интересам, это неоспоримо. Но верно также и то, что Милль, превосходя силою анализа многих известных мыслителей как древнего, так и нового времени, в тоже время обнаруживал нетвердость суждения; весьма часто течение мыслей и доказательств в его сочинениях, поддерживаемое неподражаемою тонкостью и искусством, приводило его к такому заключению, которого никогда не может принять самый простой, общечеловеческий смысл. ³ Что же такое было ненормального в воспитании Милля? Обратиться к этому вопросу существенно необходимо, потому что он много способствует уяснению его религиозных воззрений, которых нет возможности понять на основании какого-либо определенного направления по той причине, что сам Милль не держался неуклонно одного направления, a следовал двум, из которых в одном был воспитан, а в другом перевоспитывался.

Воспитателем Милля, как известно, был отец его Джемс Милль. ⁴ По внутренним качествам он был стоиком и пессимистом. В личных свойствах его преобладал стоицизм. Принципом его теории нравственности был эвдомонизм, который все действия человека оценивает степенью удовольствия или неудовольствия; но при этом удовольствий в собственном смысле он не допускал: он не верил, чтобы люди могли достигнуть какого-либо счастья; – был пессимистом в строгом смысле. Все возвышенные порывы сердца, все идеальные стремления он презирал и смотрел на них, как на некоторый род безумия. Постоянным воззванием, вырывающимся из растерзанной груди его, было: «How poor is the life! Как несчастна жизнь». Это совершенно понятно, другого убеждения и быть не могло, когда он верил только во внешние представления, искоренял чувства сердца, отрицал авторитет сознания, уничтожал все, что есть идеального в нашей природе, искоренял божественное, был нечувствителен к прелестям искусства, не знал нежностей и симпатий, презирал удовольствия, даже самые чистые. Под гнетом такого отца Милль находился до 16 лет. Он читал всех классиков, но то, что касалось образования сердца, было удалено от него. Трезвая и пламенная еврейская поэзия, светлые образы пророков, рассказы из истории жизни евреев, нравственное учение и жизнь Иисуса Христа, глубокая философия апостола Павла, словом все, что было основано на чистейшей идее о величии Божием, не входило в круг общеобразовательных предметов Милля. Мало того, даже все произведения искусства были удалены от него. Сила искусства, как образное выражение идеальной красоты и истины, была совершенно неизвестна молодому Миллю; он не читал даже произведений Шекспира. При таких условиях воспитания шестнадцатилетний Милль представлял исключительный пример молодого человека без идеалов, без порывов. Если и вырывались иногда из глубины его природы некоторые идеальные стремления, то они всегда задерживались и стеснялись суровою умственною дисциплиною. Мать не имела никакого влияния на сына – Милля. Это была забитая женщина, хозяйка в полном смысле слова, и находилась в полнейшем подчинении у сурового мужа. Милль положительно был удален от какого бы то ни было ее влияния. Что касается собственно религиозного воспитания, то Милль не получил его; но при этом имел понятие о Боге и религии в той превратной форме, в какой оно передавалось ему отцом, который сам в первое время своей жизни был христианином, последователем кальвинизма и жил в одном монастыре. Учение Кальвина о безусловном предопределении Божием одних к блаженству, а других к вечному мучению сильно смущало его. Образованный Дж. Милль никак не мог примирить благость Божию с безусловным предопределением одних к блаженству, а других к вечному мучению, не мог примирить существования зла в мире с понятием о всемогущем и всеправедном Божестве. После сильных внутренних мучений и колебаний он решился, наконец, отказаться от веры в Бога, которая, по его мнению, вовлекает человека в самые сильные противоречия. Отказавшись сам от веры в Бога, он употреблял все свое влияние и на сына, чтобы доказать ему неосновательность веры человечества в одного всемогущего Бога. ⁵ К довершению всего этого отец особенно старался о том, чтобы сын его изучал историю католической церкви пред временем реформации. Распущенная жизнь духовенства, роскошь папского двора, бесстыдная продажа индульгенций, безапелляционное господство иерархии, задержка и стеснение всякого свободного исследования, инквизиция – вот, между прочим, те блага, которые, как знал Милль, христианство принесло человечеству. При этом постоянным комментатором он имел отца. До 16 лет Милль жил уединенно под гнетом своего отца, не зная даже как живут и развиваются его товарищи.

В 1820 году шестнадцатилетний Милль отправился во Францию. Это путешествие вдохнуло в него новую жизнь. Климат южной Франции, вид Пиринеев, общество образованных женщин, ⁶ все это значительно оживило Милля. Здесь, под влиянием Бэнтамистов, ⁷ он начал приходить к сознанию, что его миссия состоит в том, чтобы реформировать английское общество, которое погрязает в безосновательной вере в единого, всемогущего Бога и все свои начала жизни и нравственности основывает на религии. В 1821 г. 17 лет от роду Милль возвратился в Англию. Здесь занятия литературой ⁸ и служба давали ему все средства к существованию; но в это же время, благодаря общению с другими элементами, Милль начал приходить к сознанию ненормальности своего воспитания и неправильности своих взглядов. Переданное отцом мировоззрение стало сильно тяготить Милля: он начал ясно сознавать, что воспитание не указало ему цели жизни, что оно, говоря о счастии, не указало ему, в чем состоит счастье и где условия для его достижения. Вследствие внутренней борьбы и мучений 18-летний Милль приходит, наконец, к тому убеждению, что уничтожение есть высшее счастье. «Я спрашивал себя», говорит Милль, «для чего я должен жить, если жизнь должна идти таким образом и обыкновенно отвечал, что я и года не могу перенести подобной жизни!» К счастью собственная природа Милля помогла ему выйти из такого печального положения. В нем заключалась (спящею) способность к любви и симпатиям, о которой отец его никогда не предполагал, и которую, если бы заметил, вероятно, постарался бы искоренить. Эта способность пробудилась, наконец; луч светлой идеальной философии проник в душу Милля и начал выводить его из того положения, в котором он находился. Одно незначительное, по-видимому, обстоятельство переменило взгляды и убеждения Милля на жизнь. Он прочитал выдержку из мемуаров Мармонтеля (Marmontel’s), которая так сильно возбудила его, что он, по собственному признанию, плакал от удовольствия. Это послужило началом оживления Милля, затем он пристрастился к музыке, о прелести которой прежде не имел понятия. Еще большее удовлетворение для себя Милль нашел в поэзии Уортсворта (Wortswort’s). Поэзия Уортсворта, говорит Милль, способствовала образованию таких возвышенных чувствований, о которых я не мечтал до сих пор; благодаря ей я стал находить источники внутренней радости и внутреннего удовольствия, от нее я узнал, что любить других ради любви и отожествлять свои чувства с чувствами других людей есть величайшее счастье. (О поэзии Уортсворта здесь необходимо заметить, что она заключала в изящной форме христианское учение о любви, истине и правде). Таким образом христианское учение в поэтической форме пробудило и оживило Милля. С этого времени вся природа и весь мир, и прежде любимый Миллем, стал иметь для него более полный и глубокий смысл. Под влиянием поэтического восторга, Милль иногда чувствовал, что светлый, добрый дух парит над миром, возбуждает людей к действиям высоким, идеальным; вдохновляет поэтов и дает им возможность излагать в изящной форме учение о любви и истине. В это время Милль особенно был близок к духовной идеальной философии; ⁹ искал себе и друзей преимущественно в последователях идеального направления. Настроенный таким образом, он начал подпадать влиянию ученых христианских мыслителей Джона Стерлинга ¹⁰ и Фридерика Мавриция. ¹¹ Таким образом, все перевоспитание Милля совершилось под влиянием людей идеального направления и искренно верующих во Христа, и если бы еще один шаг, то очень может быть, что Милль сделался бы христианином вопреки желанию отца и здесь нашел бы полное удовлетворение всем своим благородным порывам, всем идеальным стремлениям. К несчастию, этого не случилось. С 23-х или 25-ти лет Милль расстается с тем обществом, которое так благотворно повлияло на него, и начинает жить почти в таком же уединении, в котором прежде держал его отец. Причина такой перемены заключалась в его женитьбе. Если отец его был суровым властелином в отношении к своей жене, то нежный и чувствительный сын наоборот, совершенно подчинялся влиянию той, которая к тому же имела в себе некоторые свойства отца Милля. Следствием этого было то, что Милль опять удалился от общества, прекратив сношения даже с теми, которые были для него лучшими друзьями. Жизнь под влиянием жены, удаление от общества и друзей снова оживило в Милле все стремления, положенные его отцом. Самомнение достигло крайних пределов; на сограждан он смотрел как на людей малообразованных и говорил, что может являться к ним не иначе, как учителем, проповедником, апостолом и реформатором. Такая уединенная жизнь весьма гибельно влияла на Милля, как в интеллектуальном, так и нравственном отношениях. Проповедуя нравственность людям, проповедуя религию человечества, Милль в то же время не знал действительной жизни людей, действительных их порывов и стремлений, действительных удовольствий и неудовольствий. Человечество скорее было для него отвлеченное понятие, чем действительность. Он не выходил из своего кабинета в общественную жизнь людей. Эта живая книга не открывалась перед Миллем, эта наука была удалена от него отцом, а потом женою. Перед концом жизни Милль стал заниматься исключительно религиозными вопросами, которые старался поставлять в связь со своими позитивно-философскими воззрениями.