V. Молчальничество. – Возвращение в обитель и затвор

Новый подвиг о. Серафима, – Молчальничеcтво. – Его различные проявлении. – Сущность молчальничества, по понятиям самого старца. – Ответ на вопросы братии о сем. – Молчание, переход к затвору. – Обстоятельство затвора. – Саровский собор старцев. – Приход о. Серафима в обитель и затвор. – Убранство затворнической келлии. – Ношение большого креста, – Одежда и пища в затворе. – Молитвенные труды. – Чтение и толкование св. Писания. – Восхищение в небесные обители. – Причащение св. Таин. – Дубовый гроб в сенях. – Один из сокровенных подвигов старца. – Ослабление затвора. – Посещение старца епископом Ионою и Тамбовским губернатором. – Хождение к старцу братии и его наставления к ним. – Открытие дверей келлии для посторонних. – Описание приема, какой он делал посетителям. – Наставление и краткое молитвенное правило его. – Обращение с знатными лицами. – Приход и старцу простых людей. – Замечательные случаи прозрения, исцелений и других деяний старца, относящихся к настоящему времени. – Окончание Затвора

Старец Серафим после смерти строителя Исаии, оставаясь жительствовать в пустыне, принял на себя иноческий труд молчания. «Паче всего должно украшать себя молчанием, говорил он: ибо, говорит св. Амвросий Медиоланский, молчанием многих видел я спасающихся, многоглаголанием же ни единого. И паки некто из отцов говорит: молчание есть таинство будущего века, словеса – же орудия суть мира сего». С этих пор жизнь его становится еще безмолвнее прежнего: ибо не одна уже пустынь, но собственные уста старца закрывают ее от нас.

В каких же видах является теперь наблюдателю жизнь о. Серафима? Вообще теперь он принял за руководство себе деяния двух древних подвижников – Арсения великого и Иоанна молчальника и пустынника. В частности – если к нему приходили в пустынь посетители, он к ним не являлся. Случалось ли ему самому неожиданно встретить кого в лесу, старец падал ниц лицом и до тех пор не поднимал очей, пока встретившийся не проходил мимо. В этих видах он сохранял свое безмолвие около трех лет. За несколько времени до исхода этого срока он перестал посещать и обитель по воскресным и праздничным дням. Один брат носил ему и пищу в пустынь, особенно в зимнее время, когда у о. Серафима не было своих овощей. Пища приносилась однажды в неделю, в день воскресный. Трудно было назначенному брату совершать это послушание в зимнее время! Дороги в пустынь о. Серафима не было. Бредет он, бывало, во время вьюги по снегу, утопая в нем по колени, с недельным запасом в руках для старца – молчальника!.. Вошедши в сени, носивший брат, обыкновенно, произносил молитву. Старец, сказавши про себя: аминь, отворял дверь из келлии в сени. Сложив руки на груди крестообразно, он становился у дверей потупив лицо долу на землю: сам ни благословит брата, ни даже взглянет на него. А пришедший брат, помолившись, по обычаю, и поклонившись старцу в ноги, полагал пищу на лоточек, лежавший на столе в сенях. С своей стороны о. Серафим клал на лоточек же или малую частицу хлеба или немного капусты. Пришедший брат внимательно замечал это. Сими знаками старец безмолвно давал знать, чего принести в будущее воскресенье: хлеба или капусты. И опять принесший брат, сотворив молитву, кланялся старцу в ноги и, попросив молитв его о себе, возвращался в обитель, не услышавши от о. Серафима ни единого слова. Все это были только видимые, наружные знамения молчальничества. Существо же подвига состояло не в наружном удалении от общительности, но в безмолвии ума, в отречении от всяких житейских помыслов для чистейшего посвящения себя Господу. Такое молчальничество, по описанию самого старца, имело многие плоды. Оно решительно обезоруживало диавола для борьбы с пустынножителем. «Когда мы в молчании пребываем – говорил о. Серафим, – тогда враг, диавол, ничего не успеет относительно к потаенному сердца человеку: сие же должно разуметь о молчании в разуме. Оно рождает в душе молчальника разные плоды духа. От уединения и молчания – говорил он – рождаются умиление и кротость: действие сей последней в сердце человеческом можно уподобить тихой воде Силоамской, которая течет без шума и звука, как говорит о ней пророк Исаия: воды Силоамли текущие тисе (тихо) (Ис. 8:6). В соединении с другими занятиями духа, молчальничество возводит человека к благочестию. Пребывание в келлии в молчании, в упражнении, в молитве и поучении день и ночь закону Божию делает человека благочестивым: ибо, по словам св. Отцов, келлия инока есть пещь Вавилонская, в которой трие отроцы Сына Божия обретоша. Молчание приближает человека к Богу и делает его как бы земным ангелом. Ты только сиди в келлии своей во внимании и молчании, и всеми мерами старайся приблизить себя к Господу: а Господь готов сделать тебя из человека Ангелом: на кого бо, говорит Он, возрю, токмо на кроткого и молчаливого и трепещущего словес Моих (Ис. 66:2). Плодом молчания, кроме других духовных приобретений, бывает мир души. Молчание учит безмолвию и постоянной молитве, а воздержание делает помысл не развлекаемым. Наконец приобретшего сие ожидает мирное состояние». Вот как старец Серафим проходил подвиг молчальничества! Вот чего хотел он достигнуть путем сим, возложив всю печаль свою на Господа (1Петр 5:7).

Многие из братии очень жалели об удалении старца от общежития с ними. С возложением на себя молчания, он лишал их своих советов и руководства. Ближайшие к нему даже спрашивали его: «зачем он уединяется, когда бы, пребывая в близком общении с братией, мог назидать их словом и примером, не терпя ущерба и в благоустроении души своей»? Старец отвечал, говоря словами св. Отцов: «возлюби праздность безмолвия предпочтительно насыщению алчущих в мире, сказал св. Исаак Сирин. И св. Григорий Богослов рек: прекрасно богословствовать для Бога, но лучше сего, если человек себя очищает для Бога».

Молчальничество не было однако же таким подвигом, на котором старец Серафим решился бы покончить жизнь свою. Чрез него, как бы лестницею, получив большее совершенство, он перешел к высшему подвижничеству, называемому затвором. Поводом к этому послужило следующее обстоятельство. В описываемое время настоятелем был, как уже известно, о. Нифонт, муж богобоязненный, добродетельный, отечески любивший братию, входивший во все потребности и нужды каждого брата, ревнитель устава и порядков церковных. Отец же Серафим со времени смерти старца Исаии, наложив на себя труд молчания, жил в пустыне своей безвыходно, точно, как в затворе. Прежде он хаживал по воскресеньям и праздникам в обитель причащаться св. Таин. Теперь, со времени стояния на камнях, у него болели ноги; ходить он не мог. Было неизвестно, кто его причащает св. Таин, хоть мы ни на минуту не сомневаемся, что он без вкушения Тела и Крови Христовой не оставался. Не подавало ли это обстоятельство кому-нибудь и соблазна, к которому люди так склонны?.. Вот строитель сзывает монастырский собор из старших иеромонахов и вопрос о причащении о. Серафима предлагает на рассуждение. Решили же дело так: предложить о. Серафиму, чтобы он или ходил, буде здоров и крепок ногами, по-прежнему, в обитель по воскресным и праздничным дням для причащения св. Таин, или же, если ноги не служат, перешел-бы навсегда жительствовать в монастырскую келлию. Общим советом присудили спросить чрез брата, носившего пищу по воскресеньям, что изберет о. Серафим. Брат в первый же приход к старцу исполнил решение Саровского собора, но о. Серафим, выслушав безмолвно предложение собора, отпустил брата, яко же обычно, не сказав ни слова. Брат, как дело было, передал строителю, а строитель велел ему повторить соборное предложение в следующее воскресенье. Принесши пищу на будущую неделю, брат повторил предложение... Тогда старец Серафим, благословив брата, вместе же с ним отправился пешком в обитель. Приняв второе предложение собора, старец показал, что он не в силах был, по болезни, ходить, как прежде, по воскресным и праздничным дням в обитель. Это было весною 8-го мая 1810 года. Вступив в монастырские врата, после 15-летнего пребывания в пустыне, о. Серафим, не заходя в свою келлию, отправился прямо в больницу. Это было днем до наступления всенощной службы. Когда ударили в колокол, о. Серафим явился на всенощное бдение в храм Успения Богородицы. Столько лет уже не бывал старец в обители? Братия удивились, когда мгновенно разнесся слух, что о. Серафим решился жительствовать в обители. Но удивление их возросло еще более, когда произошли следующие обстоятельства. На другой день, 9-го мая. в день Святителя и Чудотворца Николая, о. Серафим пришел, по обычаю, в больничную церковь к ранней литургии и причастился св. Христовых Таин. По выходе же из церкви, он направил стопы свои в келлию строителя Нифонта, и, принявши от него благословение, водворился в прежней своей монастырской келлии; к себе никого не принимал, сам никуда не выходил и не говорил ни с кем ни слова, то есть, он принял на себя новый, труднейший подвиг затворничества. Молчание о. Серафима видимо переходом было к затвору.

И совершенно уединенная жизнь его, проходимая в молчании пустынном, не была ли уже началом затвора или и даже самим затворничеством? В келлии монастырской о. Серафим, очевидно, продолжал то, что уже начато года с три тому назад в пустыне, с которою, быть может, он и затвор соединил бы, если бы не повстречались описанные обстоятельства.

О подвигах о. Серафима в затворе известно еще менее, чем о его пустынножительстве. В келлии своей он не хотел иметь, для отсечения своеволия, ничего, даже самых необходимых вещей. Икона, пред которой горела лампада, и отрубок пня, служивший в замен стула, составляли все. Для себя же он не употреблял даже огня. В это время, для умерщвления плоти, да дух спасется, он носил на плечах своих под рубашкою на веревках большой пятивершковый железный крест, который, вероятно, и назван веригами в прежних его жизнеописаниях. Но собственно вериг и власяницы о. Серафим не носил и другим не советовал надевать их. Кто нас оскорбит словом или делом, и если мы переносим обиды по-евангельски – вот и вериги наши, вот и власяница! Эти духовные вериги и власяница выше железных, которые надевают на себя нынешние люди. Правда, многие из св. отцов носили и власяницу, и железные вериги, но они были мужи мудрые и совершенные, и все это делали из любви Божией, для совершенного умерщвления плоти и страстей и для покорения их духу. Таковы были из наших русских православных святых: препод. Феодосий печерский, Феодосий тотемский, Василий блаженный и другие. Но мы еще младенцы, и страсти все еще царствуют в нашем теле и противятся воле и закону Божию. Так что же будет в том, что мы наденем и вериги, и власяницу, а будем спать, пить и есть столько, сколько душе хочется? Мы не можем и самомалейшего оскорбления от брата перенести великодушно. От начальнического же слова и выговора впадаем в совершенное уныние и отчаяние, так что и в другой монастырь выходим мыслью, и с завистью указывая на других из своих собратий, которые в милости и доверенности у начальника, принимаем все его распоряжения за обиду, за невнимание и недоброжелательство к себе. Так, стало быть, мало или вовсе нет в нас никакого фундамента к монашеской жизни! и все это от того, что мы мало о ней рассуждаем и ей внимаем. Можно ли же в таком состоянии духа и жизни покушаться на подвиг, свойственный мудрым и совершенным отцам, носить вериги и власяницу?

Одежда о. Серафима теперь была та же самая, что и в пустыне. Питием его была одна вода, а в пищу он употреблял только толокно да белую рубленую капусту. Воду и пищу оставлял ему брат, отец Павел, вблизи живущий, подошедши к келлии, брат сотворив молитву, ставил пищу у дверей. Затворник, чтобы никто не видал его, накрывал себя большим полотном и, взявши блюдо стоя на коленях, как-бы принимал пищу из рук Божиих, уносил ее в келлию. Там, подкрепивши себя пищей, посуду ставил на прежнее место, опять скрывая лице свое под полотном. Покров набрасываемый на лицо, объясняется примерами древнейших пустынножителей, которые кукулем скрывали вид свой, во еже не видити суеты. Случалось и так, что старец вовсе не являлся брату, и носивший пищу опять уносил все, что было предложено: старец оставлял себя без вкушения пищи.

Молитвенные труды его в затворе были велики и разнообразны. Как и в пустыне, он совершал теперь свое правило и все ежедневные службы, кроме божественнейшей литургии. Сверх того, он предавался подвигу умной молитвы, читая в сердце попеременно то молитву Иисусову, то Богородичну.

Иногда, стоя на молитве, старец погружался в продолжительное умное созерцание Бога: он стоял пред св. иконою не читая никакой молитвы и не кладя поклонов, а только умом в сердце созерцая Господа... Высока и глубока эта безмолвная, затворническая молитва!

В течении недели он прочитывал весь Новый Завет по порядку: в понедельник – Евангелие от Матфея, во вторник – от Марка, в среду – от Луки, в четверг – от Иоанна, в остальные дни – Деяния и послания св. Апостолов. В сенях, сквозь дверь, иногда слышно было, как он, читая, толковал про себя Евангелие и Деяния св. Апостолов. Деяния св. Апостолов он толковал вслух, довольно продолжительное время. Многие приходили и слушали его слово в сладость, утешение и назидание. Иной же раз он сидел над книгой, не перебирая листов, будучи весь погружен в созерцание чистой возвышенной мысли Св. Духа. Ни один орган тела его не шевелился: очи неподвижно устремлены были на один предмет.

Совершенное самоуглубление о. Серафима в истины Евангельские, конечно, не осталось не облагодатствованным свыше. Важнейшим свидетельством этого служит то, что он удостоился непостижимого восхищения в небесные обители, подобно Апостолу Павлу и св. Андрею Христа ради юродивому, которые вознесены были до третьего неба, и подобно Варсонофию Преподобному.

Об этом, непонятном для простого человеческого смысла видении, или откровении, послушник Иоанн Тихонов (позднее иеромонах Иоасаф) рассказывает так: «однажды, уже по выходе отца Серафима из затвора, посетил меня один боголюбивый брат, с которым мы обыкновенно делились всякою радостью и утешительным словом, слышанным от отца Серафима, в общее наше назидание. Между прочими разговорами, вдруг он спросил меня: открыл-ли мне Отец Серафим о той великой тайне, как он сподобился быть восхищенным в небесные обители? Я отвечал ему, что ничего не слыхал об этой великой милости Божией, а сам между тем скорбел сердечно, от чего и мне Старец не открыл об этой великой тайне. Сколько я ни расспрашивал брата о том, чтобы он рассказал мне что-нибудь из слышанного от отца Серафима; но при всем его желании, он ничего не мог сообщить вразумительно моему понятию.

И так, проводивши брата и с нетерпением дождавшись вечернего времени, я отправился по обыкновению, часу в шестом, к отцу Серафиму, с намерением умолить его о том, чтобы он сам усладил мою душу рассказом, о полученной им великой милости Божией. Старец при моем приходе встретил меня, как отец чадолюбивый и, вслед за мною, запер на крючок двери.

Когда мы сели друг против друга и я уже хотел молить его о том, чтобы он поведал мне свою великую тайну, как он в ту же минуту заградил мои уста своею рукою, и первое его слово было: «огради себя молчанием».

И тут же он начал раскрывать предо мною историю Пророков, Апостолов, Св. Отцов и Мучеников со свойственною простотой. Он говорил, что все Святые, которых прославляет Церковь Христова, оставили нам, по своем успении, жизнь свою, как пример для подражания и что все они были нам подобострастны, но исполнением в точности от всей души заповедей Христовых, достигли совершенства и спасения, обрели благодать, сподобились разнообразных даров Духа Святого и наследовали Царство Небесное, а пред ним вся слава мира сего, как ничто, все наслаждения мирские и тени не имеют того, что уготовано любящим Бога в небесных обителях; там вечная радость и торжество.

Для того же, чтобы дать духу нашему свободу возноситься туда и питаться от сладчайшей беседы с Господом, нужно смирять себя непрестанным бдением, молитвою и памятованием Господа.

«Вот я, убогий Серафим, для сего прохожу Евангелие ежедневно. В понедельник читаю от Матфея от начала до конца, во Вторник от Марка, в Среду от Луки, в четверг от Иоанна; в последние же дни разделяю Деяния и Послания Апостольские и ни одного дня не пропускаю, чтобы не прочитать Евангелия и Апостола дневного и святому. Чрез это не только душа моя, но и самое тело услаждается и оживотворяется, от того что я беседую с Господом, содержу в памяти моей жизнь и страдания Его, день и ночь славословлю, хвалю и благодарю Искупителя моего за все Его милости, изливаемые к роду человеческому и ко мне недостойному».

После этого Старец снова сказал мне: «радость моя! молю тебя, стяжи мирный дух и тогда тысячи душ спасутся около тебя». И это повторил еще два раза.

Явление Божией Матери старцу Серафиму в день Благовещения

Вслед за тем, в неизобразимой радости, с усилением голоса, Старец сказал: «вот, я тебе скажу об убогом Серафиме», и потом, понизив свой голос, продолжал: «я усладился словом Господа моего Иисуса Христа, где Он говорил: в дому Отца Моего обители мнози суть, т. е. для тех, которые служат Ему и прославляют Его святое Имя. На этих словах Христа Спасителя, я убогий, остановился и возжелал видеть оные небесные обители, и Господь не лишил меня убогого Своей милости, Он исполнил мое желание и прошение: вот я и был восхищен в эти небесные обители; только не знаю, с телом или кроме тела, Бог весть, это недостижимо. А о той радости и сладости небесной, которую я там вкушал, сказать тебе невозможно». И с сими словами отец Серафим замолчал. В это время он склонился несколько вперед, голова его с закрытыми взорами поникла долу и простертою дланью правой руки он совершенно тихо и одинаково водил против сердца. Лицо его постепенно изменялось и издавало чудный свет и наконец до того просветилось, что не возможно было смотреть на него; на устах же и во всем выражении его была такая радость и восторг небесный, что по истине можно было назвать его в это время земным Ангелом и небесным человеком. Во все время таинственного своего молчания, он как будто созерцал что-то с умилением и слушал что-то с изумлением. Но чем именно восхищалась и наслаждалась душа праведника, знает один Бог.

Праведник Божий, по немощи человеческого языка, не мог словами объяснить дивного восхищения своего в небесные обители, за то показал мне чудным светом своего лица и таинственным своим молчанием. А я хотя и был самовидцем этого дивного события, но всегда скажу одно и тоже, что Бог весть, как все это совершилось.

После довольно продолжительного молчания, около получаса, по моему мнению, отец Серафим снова заговорил и в самых радостных чувствах, вздохнув, с умилением голоса сказал: «ах, если бы ты знал, возлюбленнейший мой отец Иоанн, какая радость, какая сладость ожидают душу праведного на небеси, то ты решился-бы во временной жизни переносить всякие скорби, гонения и клевету с благодарением и если бы самая эта келья наша (при этом он указал на свою келью) была полна червей и если бы эти черви ели плоть нашу во всю временную жизнь, то со всяким желанием надобно-бы на это согласиться, чтобы только не лишиться той небесной радости, какую уготовал Бог любящим Его. Там нет ни болезни, ни печали, ни воздыхания; там сладость и радость неизглаголанная; там праведники просветятся, как солнце. Но если той небесной славы и радости не мог изъяснить и сам Батюшка Св. Апостол Павел (2Кор.12:4), то какой-же другой язык человеческий может изъяснить красоту горнего селения, в котором водворятся праведных души»?

Помолчав еще немного, начал он говорить о вечных мучениях грешников.

«Страшно читать слова Спасителя, где Он творит праведный суд свой нераскаянным грешникам: идут сии в муку вечную (Мф. 25:46) идеже червь их не умирает и огня не угасает (Мк. 9:46–48), ту будет плач и скрежет зубов (Мф. 8:12). Если этих мучений боится и трепещет сам сатана, то в каком состоянии, в каком ужасе будут нераскаянные грешники? И аще праведник едва спасется, нечестивый и грешный где явится (1Петр 4:18)?

Тем, которые заглушали свою совесть и ходили в похотях сердец своих, там в ожидающем их аде, нет никакого помилования. Нет там милости не сотворшим здесь милости. Они услышат тогда Евангельские слова: помяни, чадо, яко восприял еси благая в животе твоем (Лук. 16:25). В здешней, временной жизни еще может виновник как-нибудь отговориться от наказаний чрез случай или друзей; а там одно, из двух: или придите или отъидите! Уста Божии, как меч обоюдоострый, в тот страшный миг решат все и уже не будет возврата. Праведники наследуют обители небесные, а грешники идут в огонь вечный, уготованный диаволу и ангелам его».

При конце беседы старец как бы совсем забыл о том невыразимо сладком состоянии своего духа, когда он говорил о восхищении в небесные обители. Он сознавал теперь только слабость естества своего и называл себя первым грешником. Наконец, давши мне отеческое благословение, он отпустил меня в мою келью с миром (Сказания о подвигах и событ. жизни старца Серафима Изд. 3. С.-П.-Б. 1877 г. стр. 47–54).

В течении всех лет затвора старец во все воскресные и праздничные дни причащался св. Тела и Крови Христовой. Для сохранения во всей чистоте затвора и молчальничества, пренебесные Тайны, по благословению строителя Нифонта, приносили ему из больничной церкви в келлию после ранней литургии.

Чтобы никогда не забывать о часе смертном, чтобы яснее представить и ближе видеть его пред собою, о. Серафим упросил сделать для себя гроб и поставить его в сенях затворнической келлии. По его желанию, гроб был приготовлен; его выдолбили, а также и крышку к нему от цельного дуба, и он, некрашеный, всегда стоял в сенях. Здесь старец часто молился, готовясь к исходу от настоящей жизни. О. Серафим, в беседах с Саровскими братиями, часто говорил на счет этого гроба: «когда я умру, умоляю вас, братия, положите меня в моем гробе».

Из сокровенных подвигов этого времени нечаянно сделался известен один, в котором с духовным деланием старец соединял телесный труд, освежая грудь свою чистым воздухом. Это открыл случайно брат, исполнявший в монастыре послушание будильщика. Однажды утром, вставши ранее обыкновенного, послушник Иоанн Тихонов (впоследствии иеромонах Иоасаф, Павло-Обнорского монастыря Игумен), отправился на кладбище близь соборного храма, где почивают достоблаженные и приснопамятные пустынники. Находясь среди памятников, брат приметил у келлии о. Серафима человека, который двигался быстро взад и вперед. Воображение инока встрепенулось. Он оградил себя крестным знамением и с молитвою стал всматриваться в ночное видение. Оказалось, это был сам подвижник, старец Серафим. Читая чуть слышно молитву Иисусову, он переносил тихонько небольшую поленницу дров с одного на другое ближайшее к келлии место. Обрадованный видением затворника, который давно никому не являлся, будилыцик бросился к нему в ноги и, целуя их, просил его благословения. Старец, благословив его, сказал: «оградись молчанием и внимай себе».

Старец провел в затворе около пяти лет, потом несколько ослабил внешний вид его. Келейная дверь у него была открыта: всякий мог прийти к нему, видеть его: старец не стеснялся присутствием других в своих духовных занятиях. Некоторые, вступив в келлию, предлагали разные вопросы, имея нужду в советах и наставлениях старца; но, принявши на себя обет молчания пред Богом, старец на вопросы не давал ответов, продолжая обычные занятия.

Тамбовские архиереи, любя Саровскую пустынь, с усердием посещают ее, обыкновенно через год в августе месяце на храмовой праздник Успения Богородицы. В одно из таких посещений епископ Иона (впоследствии экзарх Грузии), желая видеть о. Серафима, пришел было к его келлии; но старец, твердо исполняя свои обеты пред Богом и опасаясь человекоугодничества, не нарушил своего молчания и затвора. О. Серафим в настоящем обстоятельстве мог руководствоваться еще примером Арсения великого, которому подражал в подвигах затвора и молчания. Феофил, архиепископ Александрийский, желая прийти к Арсению, послал наперед узнать, отворит ли он ему двери? Арсений отвечал: «если для тебя отворю, то и для всех отворю». Феофил сказал: «лучше мне не ходить к нему». Так и о. Серафиму еще не наступило время – хотя и недалеко уже оно было – оставить затвор. Игумен Нифонт предлагал было спять двери с крюков, думая, вероятно, не отошел ли старец уже ко Господу; но преосвященный Иона не согласился на это, говоря: «как бы не погрешить нам»! Оставив старца, он удалился в мир из обители. Через неделю после этого случая прибыл в Саров тогдашний Тамбовский губернатор Александр Михайлович Безобразов: с ним была жена его, и оба они пожелали принять благословение о. Серафима. В это время, видно, окончился срок строгого затворничества и молчания, положенный на сердце о. Серафимом. Когда губернатор с женою подошли к келлии, старец сам отворил первым им двери своего затвора и благословил их. Это было осенью в 1815 г. С этого времени начали приходить к нему многие из братии, с которыми он стал уже вступать в беседу.

Так из братии нередко бывал у о. Серафима инок Гавриил. Вступивши в обитель, он два года не видал о. Серафима и после очень жалел об этом; но когда пришел к о. Серафиму, старец с первого же раза привлек к себе его сердце. С своей стороны и Гавриил полюбился старцу; ибо он имел сердце чистое, прямое, со всеми обращался как пред Богом, удаляясь всякой скрытности. После сего этот Гавриил пять лет находился под руководством чудного старца, пережив в обители и его кончину. Если что смущало молодого инока, располагало к искушениям, он шел к старцу Серафиму, тревожимый страхом, но после беседы с ним возвращался в свою келлию в мире и восхищении духовном. И во всем простосердечный Гавриил поступал так, как руководствовал его батюшка о. Серафим. Много сказано было ему на пользу вперед. Не скрыл батюшка Серафим и того, как много горестного предстоит молодому иноку на пути жизни. По переселении о. Серафима в вечность, Гавриил с восхищением вспоминал о его жизни и своих беседах с ним, и с глубокою горестью говорил о важности сей потери для него. В отраду же сердца и жизни он взял и всегда имел при себе портрет старца Серафима.

Здесь можно представить в общих чертах те наставления, какие делал старец приходящим к нему инокам Саровской обители. Все было направлено к утверждению их в соблюдении правил иночества. Он внушал братии совершать церковное богослужение неопустительно по церковному уставу, и присутствуя в храме, сам следил за этим делом, советовал всем ходить на церковные службы, на молитве в церкви стоять с закрытыми очами, во внутреннем внимании; открывать же разве тогда, как унываешь или сон отягощать станет; обращать в таком случае глаза на образ или на горящую свечу! Развивая эту мысль подробнее, о. Серафим учил так: «на жизнь нашу смотреть надобно как на свечу, делаемую, обыкновенно, из воска и светильни, и горящую огнем. Воск – это наша вера, светильня – надежда, а огонь – любовь, которая все соединяет вместе, и веру и надежду, подобно тому, как воск и светильня горят вместе при действии огня. Свеча дурного качества издает смрад при горении своем и угасая – так смрадна в духовном смысле и жизнь грешника пред Богом. А потому, глядя на горящую свечу, особенно когда стоим в Божием храме, да вспоминаем начало, течение и конец нашей жизни; ибо как тает свеча, зажженная пред ликом Божиим, так, с каждою минутою, умаляется и жизнь наша, приближая нас к концу. Эта мысль поможет нам менее развлекаться в храме, усерднее молиться и стараться, чтоб жизнь наша пред Богом похожа была на свечу из чистого воска, не издающего смрада». Обращаясь далее к общему перечню предметов, заметим, что о. Серафим внушал непрестанно заниматься умною молитвою, каждому проходить неопустительно и усердно свое послушание, не вкушать пищи до времени, определенного уставом; за трапезу непременно ходить, хотя бы и не хотел кто кушать, чтобы отсутствием не соблазнял братии; за трапезою сидеть с благоговением и страхом Божиим, с благодарностью вкушать предлагаемое; без уважительной причины и благословения не выходить за ворота монастыря, а тем более не покидать совсем иноческого пути, удерживаться от своеволия, гибельные последствия которого неисчислимы; терпеливо сносить все искушения для спасения души (Мф. 10:22), хранить взаимный мир. Бог обитает только в жилище мира, как сказано в мире место Его (Пс. 75:3).

Настоятель Саровской обители, игумен Серафим⁷, в 1824–1826 годах исправлял в больничной церкви пономарскую должность. На его послушании лежало ежедневно, после, каждой литургии, носить к о. Серафиму часть св. антидора, собственно для него отделяемую. Затворник иногда сам принимал этот дар, а иногда не являлся к принесшему брату. Последний полагал в таком случае часть антидора в чистую сумочку, для сего повешенную у двери, и, сотворив молитву, яко же обычно, удалялся восвояси. Из больничной же церкви по воскресным и праздничным дням ему носили в келлию св. Дары для причащения.

Вскоре после того, как старец открыл братии дверь своей келлии, некоторые посетители убедительно просили его принимать к себе и мирян. Тогда, но его изволению, к нему начали ходить уже посторонние. Теперь жизнь старца приняла новое христиански-общественное направление. До сих пор он видимо заботился об одном себе и о спасении души своей. Деятельность его о ближних исключительно состояла в молении о всем мире, о живых и усопших православных христианах. По свойству пустынножительства и затвора, практическая польза и руководство ближних еще не входили в разряд его действий. До сих пор, духовно работая над собою, он только готовился выйти на поле общественного служения. Теперь настало такое время, с которого о. Серафим, ставши в духовной жизни выше множества христиан и чувствуя подкрепление со стороны благодати Божией, посвятил себя подвигам веры и душеспасительного назидания и руководства ближних.

Старец принимал к себе всех охотно, давал благословение, и каждому, смотря по душевным потребностям, делал различного рода краткие наставления. Двери его келлии открыты были для всех от ранней литургии до 8 часов вечера. Приходящих старец принимал так: он одет был в обыкновенный белый балахон и полумантию; па шее имел епитрахиль (священническая одежда) и на руках поручи. Епитрахиль и поручи он носил на себе не всегда при приеме посетителей, а в те лишь дни, когда причащался св. Таин, следовательно, по воскресным и праздничным дням. В ком видел он искреннее раскаяние во грехах, кто являл в себе горячее усердие к христианскому житию, тех принимал с особенным усердием и радостью. После беседы с ними, он, заставив их наклонить голову, возлагал на нее конец епитрахили и правую руку свою, предлагая произносить за собою следующую покаянную молитву: "согрешил я, Господи, согрешил душою и телом, словом, делом, умом и помышлением и всеми моими чувствами: зрением, слухом, обонянием, вкусом, осязанием, волею или неволею, ведением или неведением». Сам затем произносил молитву разрешения от грехов: «Господь и Бог наш Иисус Христос, благодатью и щедротами человеколюбия Своего, да простит ти, Чадо (имя его), вся согрешения твоя: и аз, недостойный иеромонах Серафим, властью Его мне данною, прощаю и разрешаю тя от всех грехов твоих, во имя Отца и Сына и Святаго Духа, аминь». При последних словах он благословлял наклоненную голову пришедшего. Старец делал это по обычаю, доселе существующему на Востоке между освященными, т. е. имеющими степень священства аввами. Получившие разрешение чувствовали облегчение совести и вкушали, несродное земным благам, духовное удовольствие. По окончании такого действия, он помазывал крестообразно чело пришедшего елеем от св. иконы, и если это было ранее полудня, следовательно, до принятия пищи, давал вкушать из чаши великой агиасмы, т. е. св. богоявленской воды, благословлял частицею антидора, либо св. хлеба, освящаемого на всенощном богослужении. Потом, целуя пришедшего в уста, говорил во всякое время: Христос воскресе и давал прикладываться к образу Божией Матери или ко кресту, висевшему у него на груди. Иногда же, особенно знатным особам, он советовал зайти в храм помолиться Матери Божией пред св. иконою Ее успения или Живоносного источника.

Если пришедший не имел нужды в особенных наставлениях, то старец делал общехристианское назидание. В особенности он советовал всегда иметь память о Боге и для сего непрестанно призывать в сердце имя Божие, повторяя молитву Иисусову: Господи Иисусе Христе, Сине Божий, помилуй мя грешного. «В этом да будет – говорил он – все твое внимание и обучение! Ходя и сидя, делая и в церкви до начала богослужения стоя, входя и исходя, сие непрестанно содержи на устах и в сердце твоем. С призыванием, таким образом, имени Божия, ты найдешь покой, достигнешь чистоты духовной и телесной и вселится в тебя св. Дух, источник всех благ, и управит Он тебя во святыне, во всяком благочестии и чистоте».

Другое из частых наставлений отца Серафима было сие:

«ради будущего блаженства стяжите целомудрие, храните девство. Дева, хранящая свое девство ради любви Христовой, имать честь со Ангелами и есть невеста Христу: Христос есть жених ей, вводящий ю в свой чертог небесный. Всякая человеческая душа есть дева; душа же, во грехах пребывающая, вдова нерадивая, в сластолюбии заживо умершая».

Многие, приходя к о. Серафиму, жаловались, что они мало молятся Богу, даже оставляют необходимые дневные молитвы. Иные говорили, что делают это по безграмотности, другие – по недосугу. О. Серафим завещал таким людям следующее молитвенное правило:

«Вставши от сна, всякий христианин, став пред св. иконами, пусть прочитает молитву Господню: Отче наш трижды; в честь Пресв. Троицы, потом песнь Богородице: Богородице дево радуйся – также трижды, и наконец символ веры: Верую во единого Бога – единожды.

«Совершив это правило, всякий христианин пусть занимается своим делом, на которое поставлен или призван. Во время-же работы дома, или на пути куда-нибудь, пусть читает тихо: Господи Иисусе Христе Сыне Божий, помилуй мя грешного или грешную; а если окружают его другие, то, занимаясь делом, пусть говорит умом только это Господи помилуй и продолжай до обеда.

«Пред самым же обедом пусть совершает вышепоказанное утреннее правило.

«После обеда, исполняя свое дело, всякий христианин пусть читает также тихо: Пресвятая Богородице спаси мя грешного, и это пусть продолжает до самого сна.

«Когда случится ему проводить время в уединении, то пусть читает он: Господи Иисусе Христе, Богородицею помилуй мя грешного или грешную».

«Отходя же ко сну, всякий христианин пусть опять прочитает вышепоказанное утреннее правило, т. е. трижды Отче наш, трижды Богородице и однажды Символ веры . После того пусть засыпает, оградив себя крестным знамением.

Относительно достоинства этого малого правила о. Серафим, толковал, что, «держась его, можно достигнуть меры христианского совершенства; ибо означенные три молитвы – основание христианства: первая – как молитва, данная самим Господом, есть образец всех молитв; вторая – принесена с неба Архангелом в приветствие Деве Марии, Матери Господа. Символ же вкратце содержит в себе все спасительные догматы Христианской веры».

Если кому невозможно выполнить, как бы следовало, и этого малого правила по обстоятельствам благословным, то старец советовал читать его во всяком положении: и во время занятий, и на ходьбе, и даже на постели, помня слова Господа: всякий, кто только призывает имя Господне, спасется (Иоил. 2:32; Рим. 10:13).

А кто располагает временем больше, чем какое требуется на это правило и, в добавок, он человек грамотный, тот пусть к этому присоединит и другие душеполезные молитвословия и чтения, как-то: чтение нескольких зачал из св. Евангелия и Апостолов, чтение канонов, акафистов, псалмов, и разных других молитв. Читая же, пусть благодарит он Господа со всяким смирением и за то, что имел время принести Ему в жертву и еще нечто из священных плодов. Таким путем христианин мало по малу может подниматься на верх христианских добродетелей.

В качестве посетителей к нему являлись и знатные государственные люди. О. Серафим относился к ним с должною честью и с христианскою любовью и, беседуя с ними в таком духе, обращал внимание на важность их сана, поучая их отсюда быть верными св. Православной церкви, своему природному государю и отечеству. Указывая на знаки отличия, украшающие грудь их, он напоминал им о Христе Иисусе, ради спасения нашего распятом на кресте, и говорил, что знаки сии должны служить им живою проповедью о их обязанности: быть всегда готовыми жертвовать всем, даже, если нужно, самою жизнью для блага родины и Церкви. Более же всего, по нуждам того времени, он умолял их охранять великую, святую, православную, кафолическую Церковь, сильно колеблемую и внешними бедствиями, и суетными мудрованиями века. Этого – говорил он – ждет от вас народ русский, к тому должна побуждать вас совесть, для сего избрал вас и возвеличил государь, к этому обязывает св. Церковь и Сам Господь Бог, ее основатель и хранитель». Великий князь Михаил Павлович, посетив (инкогнито) Саровскую обитель, в проезде через Тамбов и Пензу, также заходил к старцу Серафиму и принял от него благословение.

Еще гораздо более являлось к нему простых людей, которые требовали не одних советов, но подчас и помощи.

Так однажды прибежал в обитель простой крестьянин с шапкой в руке, с растрепанными волосами, спрашивая, в отчаянии, у первого встречного инока: «батюшка! ты, что ли, о. Серафим»? Ему указали о. Серафима. Бросившись туда он упал к нему в ноги и убедительно говорил: «батюшка! у меня украли лошадь, и я теперь без нее совсем нищий; не знаю чем кормить буду семью. А говорят, ты угадываешь. О. Серафим, ласково взяв его за голову и приложив к своей, сказал: «огради себя молчанием и поспеши в такое-то (он назвал его) село. Когда будешь подходить к нему, свороти с дороги вправо и пройди задами четыре дома: там ты увидишь калиточку; войди в нее, отвяжи свою лошадь от колоды и выведи молча». Крестьянин тотчас с верою и радостью побежал обратно, нигде не останавливаясь. После в Сарове был слух, что он действительно отыскал лошадь в показанном месте.

Другой, подобный сему, случай рассказывал о. Павел, инок Саровский.

«Однажды привел я – говорил он – к о. Серафиму молодого крестьянина с уздою в руках, плакавшего о потере своих лошадей, и оставил их одних. Чрез несколько же времени, встретив опять этого крестьянина, я спросил у него: «ну, что? отыскал ли ты своих лошадей»?

«Как же, батюшка, отыскал – отвечал крестьянин.

«Где и как»? спросил я еще его.

А он отвечал: «о. Серафим сказал мне, чтобы я шел на торг и там увижу их. Я и вышел, и как раз увидал и взял к себе моих лошадок».

Жена управляющего селом Елизарьевым, находящимся в Ардатовском уезде, Нижегородской губернии, А. И. Моляева рассказывала следующий случай прозорливости о. Серафима, принадлежащий настоящему времени:

Муж мой Николай Кириллович Моляев, лишившись места управляющего в селе Елизарьеве, вскоре получил такое же место в селе Череватове, Ардатовского же уезда, и здесь жестоко занемог; это было в 1822 году. Зная мою преданность к о. Серафиму и его ко мне благоволение, он послал меня к нему попросить его св. молитв и благословения, и спросить: может ли он надеяться на выздоровление или нет?

Я отправилась в Саров и, по прибытии моем туда, нашла, что о. Серафим затворился и никого к себе не принимал. Не смотря на то, я пробралась, сквозь множество народа, ожидавшего выхода о. Серафима, к его келье; и вдруг старец Божий, как бы провидя мою крайнюю нужду видеть его, показался в дверях своей кельи и, не обращая внимания на остальной народ, обратился ко мне и сказал: «дочь Агрипина, подойди ко мне скорее, потому что тебе нужно поспешить домой». Когда я подошла к нему, он, предупреждая слова мои, дал мне св. воды, антидора, красного вина и несколько сухарей и сказал: «вот, скорее вези это к своему мужу». Потом, взяв мою руку, он положил ее к себе на плечо и дав осязать бывший на нем большой железный крест, сказал: «вот, дочь моя, сперва мне было тяжело носить это, но ныне весьма приятно. Спеши же теперь и помни мою тяжесть. Прощай». С сими словами он благословил меня и ушел опять в свою келью, где снова затворился и никого к себе не принимал.

«По приезде домой, я нашла своего мужа при последних минутах жизни; у него уже отнялся язык. Тогда я вспомнила о кресте старца и поняла, что он предсказывал мне о трауре. Едва дала я, по приказанию о. Серафима, больному красного вина с антпдором, и потом св. воды – больной снова заговорил и сказал: «прости меня, св. отец в последний раз получаю от тебя благословение». После этих слов он благословил еще детей наших, простился со мною и сказал: «велики дела о. Серафима»! лег снова и мирно отошел к Господу».

В это же время снискал доверие о. Серафима помещик села Нуч, стоящего в 6-ти верстах от г. Ардатова, Михаил Васильевич Манторов, с именем которого связаны обстоятельства происхождения Серафимо-Дивеевской общины. Находясь в Лифляндии по обязанности военной службы, он впал в болезнь, свойства которой затруднялись определить лучшие врачи, а потому отступились и от ее лечения. Такие скорбные обстоятельства вынудили его оставить службы и поселиться в имении. Село Нуч находилось от Сарова на расстоянии 40 верст. О. Серафим в то время уже проявлял в себе присутствие дара исцелений; слух об этом ходил по всем окрестностям Сарова; стали советовать Михаилу Васильевичу побывать у Саровского подвижника. Манторов решился просить молитв старца о своем исцелении, и был принесен к нему на руках своими людьми. Увидев его в таком положении, старец Серафим сперва трижды спросил: «веруешь ли ты несомненно в Бога»? На каждый вопрос Михаил Васильевич отвечал утвердительно: «несомненно верую». Потом о. Серафим, взявши елея из лампады, висевшей пред образом Божией Матери умиления, которую он называл иконою Божией Матери радости всех радостей, помазал больные места – все струпья, покрывавшие тело, тут же мгновенно отпали. Михаил Васильевич, получивши здоровье, без помощи других вышел из келлии о. Серафима. Памятуя всегда об этом благодеянии, Михаил Васильевич Манторов весьма часто бывал в Сарове для посещения о. Серафима, к которому привязан был всею душою. Заметим – это было в 1823 году.

Княгиня А. Колончакова рассказывала о прозорливости о. Серафима следующее обстоятельство. 1824 года, 14-го сентября я удостоилась быть у о. Серафима и получить «от него благословение. Я пришла к нему с тою целью, чтобы спросить у него о своем брате, бывшем в военной службе и не уведомлявшем нас о себе около 4-х лет. Еще не успела я сказать ни слова о своем намерении, как старец, предупреждая слова мои, сказал: «ты много не огорчайся: во всяком роде бывает траур». Когда же начала я говорить ему о своем брате, он отвечал мне: «об этом то не могу не сказать, чтобы ты его поминала за упокой». Прозорливость его действительно оправдалась: чрез три месяца после нашего разговора я получила известие из того полка, где служил брат мой, что его уже нет на свете.

Другой случай прозорливости поведала некая госпожа Н. Н.

«В 1825 году, в первый раз посетила я с сестрою Саровскую пустынь, с пламенным желанием увидеть старца Серафима и получить от него благословение. Сестра моя первая удостоилась видеть его после утрени и была в восхищении от его ласкового приема. Я же не могла видеть его вместе с нею, потому что не была у заутрени по причине сильной головной боли. По окончании же обедни отправились мы обе к благочестивому старцу в келью. Дорогою я заметила, что служитель сестры моей нес за нами две бутылки и полюбопытствовала спросить у сестры: что такое несет он? Сестра отвечала, что она пожелала, по примеру других посетителей Сарова, принести в дар о. Серафиму немного церковного вина и масла. Я же, не зная об этом прежде и не имея с собой в то время ничего, чтобы могла и с своей стороны принести также в дар о. Серафиму, очень опечалилась. Но сестра, видя мое смущение, предложила мне взять одну из этих бутылей и поднести ее старцу от себя. Я очень обрадовалась этому предложению и таким образом мы пришли в келью о. Серафима. Когда я взглянула на праведного старца, то уже не хотела ни на что более смотреть в его келье. Я не могла свести глаз с его лица, в котором дышала доброта, смирение и святость. Он принял нас, как отец детей, давал нам просфор и красного вина, снимал с себя крест и давал нам целовать его. Сестра подала ему принесенную бутылку церковного вина, и он принял ее очень милостиво и благословил сестру. Потом и я подала ему бутылку с маслом. Старец, взяв ее также милостиво, вдруг сказал мне: «вперед, если вздумаешь, матушка, что принести мне, то свое принеси», и заметив, в какое я пришла смущение и замешательство от этих слов, тотчас же прибавил самым кротким тоном: «я хотел, матушка, сказать тебе, что если ты живешь в деревне, то, верно, там есть пчелы; так ты велела бы из воску насучить свеч, – тогда бы это и было твое». После того он начал беседовать с нами о пользе душ наших, много говорил о спасительном пути христианском, и каждое слово его запечатлевалось в сердце нашем».

Принимая к себе всех посетителей, сам о. Серафим, однако же, никуда не выходил из келлии, и снявши с уст своих печать молчания, не оставил затвора. Так жил он в течении пятнадцати лет. Но наконец, с благословения Божия, о. Серафим решился выйти из затвора и, не покидая монастыря, посещать пустыню и о Господе трудится в ней для спасения себя и ближних.