IV. Уединение и подвиги в дальней пустыне

Добровольное удаление о. Серафима в пустыню. – Причины и внешний повод к удалению. – Благословение настоятеля. – Описание пустыни. – Время провождения в ней и занятия в ней

Отец Серафим добровольно удалился в пустыню, но не без рассуждения и не без благословения настоятеля. Мы замечали в нем склонность к уединению, когда он носил еще имя Прохора. Наклонность эта была сильна, с нею трудно было бы жить в мире, и вот она нашла себе исход и удовлетворение с поступлением Прохора в Саровскую пустынь. Здесь он увидел, что многие иноки, не довольствуясь общежитием, живут в лесу в уединенных келлиях. С начала жизни своей в обители он предался совершенно монастырским правилам, и стремление его к уединению еще более усилилось: ему дано было благословение, из подражания старцам, уходить в лес для иноческого сокровенного доброделания. Будучи иеродиаконом, он имел уже келлию в пустыне и в ней проводил целую половину обыденной жизни своей. Склонность его к уединению искала умерщвления греховных помыслов в пустынном житии. И вот о. Серафим, сделавшись иеромонахом, возымел намерение совсем поселиться в пустыне. Пустынническая жизнь была призванием его, назначением свыше. Из прежней жизни о. Серафима, мы заметили еще, что в нем сильно было стремление к удалению от мира для непосредственного единения со Христом. Пребывание в общежитии научило его самопознанию: здесь, как в горниле, молодой инок познал свои немощи и, окрепнув духом к совлечению их, сделался способным вести, с помощью Божией, уединенную жизнь. Скитский житель, Авва Иоанн, наставляет пустынника: «иметь ум совлеченный всего земного, и, сколько позволяет человеческая немощь, соединиться им со Христом» (Ин. Касс. Бесед. 19, гл. 8). Такая жизнь была вполне по духу отца Серафима в теперешнем его состоянии.

От причин пустыннической жизни, из которых одна лежала в душе о. Серафима, другая составляла цель пустынника, мы отделяем внешний повод, который высказал он, прося благословения удалиться в лес. Инок-христианин, понимающий тайну сокровенной жизни, всегда прикрывает свои цели и намерения какою-нибудь внешностью, которая, впрочем, с своей стороны бывает истинною и побуждением к цели. Так было и в настоящем случае. От непрестанного келейного бдения, от постоянного пребывания на служениях в церкви, – словом: от стояния в течение многих лет на ногах, с небольшим отдыхом во время ночи, о. Серафим впал в недуг: ноги у него опухли, открылись на них раны; он лишился на некоторое время способности священнодействовать. Болезнь эта, с своей стороны, была немалым побуждением к избранию пустыннической жизни. В братских ведомостях еще за 1796 год стояла отметка, что он по болезни не несет никакого послушания в монастыре. Но по причине болезни о. Серафиму надлежало бы просить себе отдыха от трудов иноческих поселиться в больничных келлиях, которые теперь уже были отстроены; а он просил у настоятеля о. Пахомия благословения удалиться в пустыню, т. е. хотел от меньших трудов перейти к большим и тягчайшим. Семидесятилетний старец Пахомий благословил его. Это было последнее благословение, полученное о. Серафимом от мудрого, добродетельного и почтенного старца. Строитель Пахомий в это время был уже не здоров и, не видя средств возвратить здравие, готовился к смерти. О. Серафим, сохраняя в благодарной памяти, как наблюдал его в болезни старец Пахомий, теперь сам служил ему с самоотвержением. Раз о. Серафим заметил, что к болезненным страданиям о. Пахомия присоединилась еще какая-то душевная забота и печаль.

«О чем, отче святой, так печалишься ты»? спросил его о. Серафим.

Старец Пахомий отвечал: – я скорблю о сестрах Дивеевской общины: «кто их будет назирать после меня»?

О. Серафим, желая успокоить старца в предсмертные минуты, обещался сам назирать их и поддерживать все так же после смерти его, как было при нем. Обещание о. Серафима успокоило и обрадовало отходящего ко Господу о. Пахомия; он поцеловал его радостно последним целованием, и вскоре после сего опочил мирным сном праведника. На его место в том же 1794 году строителем определен достойный преемник, старец иеромонах Исаия, бывший восприемником о. Серафима при пострижении в монашество. О. Серафим горько оплакал потерю старца Пахомия, который любил его, как возлюбленное чадо свое о Господе, под руководством которого он прошел все степени монастырского жития и достиг до зрелости пустынножителя. Молитва его о своем отце, друге и благодетеле, восходила к Богу, окрыляемая слезами и горячею верою. Утешением его в смертной разлуке с о. Пахомием было назначение старца Исаии, которого также глубоко любил и уважал о. Серафим.

Таким образом, после смерти старца Пахомия, с благословения нового настоятеля Исаии, духовного отца своего, о. Серафим 1794 года 20-го ноября, в день прихода в Саровскую пустынь; удалился в пустынную келлию. Для беспрепятственного проживания в ней ему был выдан за подписанием строителя Исаии, билет, который еще доселе сохраняется в Саровской обители. Вот текст билета: «Объявитель сего, Саровской пустыни иеромонах Серафим, уволен для пребывания в пустыне в своей (т. е. монастырской) даче:

по неспособности его в обществе, за болезнью и по усердию, после многолетнего искушения (т. е. искуса) в той обители и в пустыне уволен, единственно для спокойствия духа Бога ради, и с данным ему правилом, согласно святых отец положениям, и впредь ему никому не препятствовать пребывание иметь в оном месте и оное утверждаю – строитель иеромонах Исаия. 1797, ноября 20 дня. Для верности печать прилагаю при сем».

Келлия, в которой спасался старец, находилась в частом сосновом дремучем лесу, на берегу реки Саровки, на высоком холме, верст за 5 от монастыря, на восход зимнего солнца. Она была построена из дерева и состояла из одной комнаты с печкою; в комнату нужно было проходить чрез сенцы, к которым приделано было крылечко. Вокруг келлии устроен был небольшой огород с грядами. Все это пространство обнесено было забором. Сверх того, у него по времени был заведен и пчельник, доставлявший мед самый вкусный. Холм, на котором стояла уединенная келлия, находился в соседстве с другими возвышениями. По близости о. Серафима, на расстоянии двух верст ближе к монастырю, жили в уединенных хижинах другие отшельники Саровские: игумен Назарий, иеромонах Дорофей, схимонах Марк. Вся эта обстановка не много напоминала собою св. Афонскую гору, состоящую из разных возвышений, усеянную лесом, монастырями и кельями пустынножителей. Старец Серафим поэтому и назвал свой пустынный холм Афонскою горою. К тому же сей холм по подобию Св. горы, на одной стороне круто опускался вниз долу. Другие самые уединенные места в лесу в духовном смысле у него назывались именами разных святых мест. Там были: святой град Иерусалим, Назарет, где Св. Дева Мария получила благовестие от Архангела; Вифлеем, где Христос родился; река Иордан, где принял Он крещение от Иоанна; Фавор, на котором было чудное Преображение; поток Кедрский, чрез который проходил Спаситель; Голгофа, на которой Он был распят; Вертоград в котором погребен и воскрес; гора Елеонская, с которой Он вознесся на небо и седе одесную Бога Отца. Такие названия приданы были разным местностям Саровского леса для живейшего представления событий земной жизни Спасителя, Которому решился подражать старец Серафим, и о Котором он хотел проповедовать всем, приходящим к нему ради посещения и назидания.

Многие действительно стали посещать о. Серафима в пустынной келлии. Приходили и женщины... Начинающий строгую пустынническую жизнь, посещение женского пола считал для себя неудобным в том смысле, что иным из братий, а еще более из мирян, оно могло служить камнем претыкания и соблазна. Но и отказать женщинам в назидании, ради которого они приходили к пустыннику, могло быть делом неугодным Богу. И так о. Серафим на том видимом и совершенно случайном основании, что женскому полу возбранен вход на св. Афонскую гору, решился распространить это запрещение на свой холм, названный Афонским. Он просил Господа Бога и Пресв. Богородицу, чтобы его желание состоялось, и чтобы Господь, если оно не противно Его воле, дал Свое знамение на то преклонением древесных ветвей по Его изволению. Сколько он просил о том Господа, как глубока была его молитва, сколь сильно и искренно было самое желание – то известно одному Богу да Пречистой Деве Марии, и еще самому старцу Серафиму. В преданиях же, записанных в свое время, есть сказание, что Господь Бог действительно дал ему знамение Своего изволения. Рассказ сей мы приведем в том виде, как он дошел до нас в письмени.

«Наступил праздник Рождества Христова, 25-го декабря. Старец Серафим, пришедши к празднику в монастырь, стал у поздней литургии в храме Живоносного источника и причастился св. Христовых Таин. А после обеда, приняв пищу в монастырской келлии, благополучно отправился ночевать в пустыню. На 26-ое число на праздничный день Собора Пресв. Богородицы, ночью он пошел в обитель к литургии и дошел до места, где грунт земли круто спускается вниз долу, отчего гора и названа Афонскою, увидел, что с обеих сторон тропинки огромные сучья с вековых сосновых дерев завалили дорожку и ходу нет, а с вечера ничего такого не было. Но Богу вся возможна! Первая мысль родилась у него о благодарности: старец Серафим упал на колени и благодарил Бога за данное по молитве его, знамение, уразумел отсюда, что Господу Богу угодно, чтоб женам на его гору не было входа. Кое-как перелез он сучья, завялившие тропу, пришел в обитель, поспел к самой литургии и пошел в церковь Живоносного Источника».

Так рассказывает о сем летописец времен Серафима. В тот день в храме Живоносного источника литургию служил собором строитель, старец о. Исаия. Пустынножитель Серафим стоял в алтаре. По перенесении св. Даров на престол, когда была пропета вторая половина Херувимской песни, о. Серафим, приблизившись благоговейно к престолу, сказал отцу строителю Исаии:

«Батюшка, отец строитель! благослови, чтобы на мою гору, на которой живу теперь, женам не было входу».

Строитель, намереваясь читать молитву предложения, по перенесении св. Даров на престол, отвечал на это с некоторым оттенком негодования:

– В какое время и с каким вопросом подошел ты, отец Серафим!

«Теперь-то и благослови, батюшка», просил о. Серафим.

Да как я могу, сказал строитель, за пять верст смотреть, чтоб женам не было входа?

«Вы только благословите, батюшка, сказал о. Серафим, и уже никто из них не взойдет на мою гору».

Тогда подали образ Пресв. Богородицы: Блаженное чрево. Старец Исаия, благословляя о. Серафима св. иконою, сказал:

– Благословляю, чтоб не было женам входу на твою гору, а ты сам охраняй.

Приложившись к св. иконе, о. Серафим отошел спокойно на свое место, и в обычное для священнослужителей время причастился св. Таин. После обеда, возблагодарив старца Исаию за данное благословение, на ночь опять возвратился в свою пустынную келью.

Рассказ о сем до настоящей поры сохраняется с небольшими изменениями в самой Саровской обители. Знавшие лично о. Серафима говорят, что разговор с старцем Исайею происходил не во второй день Рождества Христова, а на пятой неделе Великого поста в субботу, в день Похвалы Пресв. Богородицы; что уже через неделю после благословения, о. Серафим, сходя с своей горы чрез овраг, нашел, будто бы кто нарочно сбил с дерев сучья и завалил ими тропинку; что это обстоятельство он принял за изволение Божие на свою молитву. Разности в двух этих сказаниях так маловажны, что не уничтожают существо самого события. Устранивши разноречия, мы должны оставить за несомненное; что о. Серафим молил Бога и Пресв. Богородицу о запрещении женщинам восходить на его гору; что было дано какое-нибудь знамение на его молитву; Что настоятель, с своей стороны, благословил образом Пресв. Богородицы его желание. Тогда о. Серафим сам завалил колодами тропинку к себе, и не только женщинам, но и вообще сторонним людям вход к нему совершенно закрыт был.

В этот период подвижничества о. Серафим носил постоянно одну одежду, самую простую, и, так сказать, убогую: на голове была поношенная камилавка, на плечах балахон из белого полотна, руки в кожаных рукавицах, ноги обуты были в кожаные бахилы – вроде чулок, поверх которых надевались еще лапти. На балахоне висел крест, тот самый, которым благословила его благочестивая мать, отпуская из дома, а за плечами лежала сумка, в которой подвижник неразлучно всегда носил при себе св. Евангелие. Не было ли это в мыслях о. Серафима, видимым знамением и научением его в том, что он, как добрый подвижник Христов, всегда должен носить крест свой, отрекшись от мира, и что изображенное в Евангелии иго Христово благо и бремя Его легко есть? – Изображая подвижническую жизнь о. Серафима, мы не сомневаемся, что ношение креста и Евангелия не имело другого смысла.

Какие подвиги нес о. Серафим в своей пустынной келье; сколь разнообразны и тяжки они были; в какой мере они высоки были и спасительны – вполне то известно Господу Богу; то осталось глубокою тайною сокровенного сердца подвижника. Мы изобразим здесь лишь те деяния и труды, которые усмотрены были современниками, так сказать, сквозь ограду его пустыни. Но и в этих подвигах усматривается связь и последовательность: о. Серафим, от меньших духовных дел и легчайших переходил к большим и труднейшим, пока, наконец, не принял нового направления жизни, состоявшего в совершенном затворничестве.

Видимые подвиги о. Серафима в это время состояли из трудов телесных, чтения книг и молитвословий.

Телесные труды, по различию времени теплого и холодного, были различны. В холодную пору нужно было отапливать келью; старец своими руками приготовлял дрова, носил в хижину и согревал ее. Кроме труда телесного, в этом случае он добровольно переносил холод и мороз; ибо одежда у него и на зимнее время оставалась та самая, в которой мы уже видели его. Летом же он возделывал гряды на своем пустынном огороде. Чтобы удобрить землю, он ходил в жаркие дни на болотистые места, там собирал мох и носил на гряды. Так-как в низменные места он входил без одежды, препоясав лишь чресла свои, то насекомые жестоко уязвляли тело его, отчего оно опухало, по местам синело и запекалось кровью. Старец добровольно терпел эти язвы, Господа ради, имея на то примеры в деяниях св. подвижников древнего времени Православной церкви. Каждое лето, удобряя землю мхом, о. Серафим возделывал без стороннего пособия гряды, сажал на них семена, поливал землю, очищал от худой, в пищу негодной, травы и произращал некоторые овощи, употребляя их для подкрепления сил своих. В жизни строгого подвижника эти занятия, упражняя тело, имели притом нравственное значение: они послужили старцу к уврачеванию боли в ногах, которая выставлена была поводом к удалению в пустыню. С телесным упражнением сил, старец входил в состояние благодушия, которое изливалось в пении священных песней. Бывши всегда внимательным, владея счастливою памятью, он знал наизусть множество церковных песней, которыми и освежал свой дух среди однообразия телесных занятий. В разные церковные праздники и воскресные дни, воспоминая священные события, он певал разные священные песни. Но близкие к о. Серафиму замечали, что некоторые песнопения, имеющие наибольшее приложение к местности и уединенному его доброделанию, слышались чаще других и были любимым его пением. Таковы, напр.: а) Всемирную славу, песнь, которую о. Серафим певал в честь Пресвятой Богородицы, считая Ее покровительницею своей пустыни; б) Пустынным непрестанное Божественное желание бывает, мира сущим суетного кроме, – чудный антифон, в прекрасной картине представляющий пустынную жизнь и воскрыляющий душу пустынника к небесным вещам; в) Иже от несущих вся приведый, Словом созидаемая, совершаемая Духом, – песнь, возносящая душу к великому делу любви Божией, творению мира и человека; г) Водрузивый на ничесом же землю повелением Твоим и т. п. Так самые простые занятия возвышали дух подвижника к нравственному настроению и церковно-библейскому миросозерцанию. В каждом предмете, в каждом делании, он видел сокровенное отношение их к духовной жизни и поучался. Отсюда замечались явления такого рода. Отец Серафим, занимаясь какой-либо работой в огороде или на пчельнике, или в лесу, незаметно для себя, на некоторый срок, прерывал ее; орудия работы падали из рук; руки опускались; глаза придавали лицу чудный характер самоуглубления; старец всею душою погружался в самого себя, умом уходил в небо и витал в Богосозерцании. Никто не смел в эти вдохновенные минуты нарушить его сладкой тишины; с благоговением каждый взирал на старца и тихо скрывался из очей его.

Какой же, стало быть, религиозно-целостный взгляд на природу выработал в душе своей старец Серафим в своей иноческой жизни? И не был ли он, по всей точности, в наше время представителем самого существа древле-православного иночества, которое значительную часть своего духовного дела поставляло в духовных умосозерцаниях, так много способствующих к очищению ума и сердца?

Чтобы постоянно держать себя на степени пустыннического созерцания, чтобы простираться все выше и выше в духовном совершенствовании, о. Серафим, сверх телесных трудов, предавался возвышеннейшим занятиям ума и сердца и читал много книг. Самою первою книгою для него было теперь Свящ. Писание, и в нем св. Евангелие, которое он и носил всегда при себе. Постоянная подвижническая жизнь, чтение многих отеческих писаний, изучение содержания богослужебных книг, молитвенное собеседование с Богом озарили ум его таким светом, что он ясно понимал смысл слова Божия. Постоянным правилом его в пустыне было ежедневно прочитывать с изъяснением для себя по нескольку зачал из Евангелия и Апостола. Любил он также, для живейшего представления событий, читать св. Евангелие на тех местах, которые, как мы видели, носили в пустыне его название св. мест. Так, в Вифлеемском своем вертограде, созерцая умом Богомладенца, повитого в яслях нас ради, он пел, подражая силам небесным: слава в вышних Богу, и на земли мир в человецех благоволение. Остановившись на берегу Саровки, как бы при водах Иордана в Вифаваре, о. Серафим читал об Иоанне Крестителе, внимал проповеди его о покаянии и приближении царства Христова и воспоминал крещение Спасителя во Иордане. Нагорную беседу Христа Господа о девяти сладчайших обетованиях блаженства он слушал на одной

Старец отец серафим в ближней пустыне, у своего колодца

горе, лежащей у Саровской реки, а там, на другой возвышенности, названной горою Преображения, он созерцал в мысленном соприсутствии со св. Апостолами славу преобразившегося Господа. Забравшись в густоту дремучего Саровского леса, он воспоминал по Евангелию моление Господа о чаше, и тронутый до глубины души внутренними Его страданиями, проливал слезные молитвы о своем спасении. В одном месте, при значительном разливе Саровки, как бы на берегу Тивериадского озера, он читал Евангелие о явлении Господа по воскресении ученикам, беседе с ними и о чудной ловитве рыб (Ин. 21:1–14). На так названной горе Елеонской он созерцал славу Вознесения Христова на небо и Его седение одесную Отца. Так и естественное откровение Божие, или природа, вместе с богооткровенным глаголом св. Троицы, служило благочестивому подвижнику в своей мере путем к духовному восхождению и совершенству. Тот не подивится ни мало настоящему сказанию, кто знает, что природа со всеми ее явлениями получила бытие свое от Бога и что в числе ее назначений лежит мысль Божия – способствовать восхождению людей к Господу. Кроме св. Писания, о. Серафим искал себе мудрости в творениях св. отцов Православной церкви, и на этот раз душа его ограничивалась писаниями собственно подвижнического содержания, таковы, как творения Иоанна Лествичника, преподобного Варсонофия, Ефрема и Исаака Сириных, Маргарит и другие. Чтение слова Божия и писаний духовных о. Серафим считал делом весьма важным в духовном совершенствовании христианина, в его восхождении к небу и соединении с Богом. Это он называл снабдением души, и свои мысли о сем изложил в особом трактате, под названием: чем должно снабдевать душу⁵.

Таким образом в пустынном уединении о. Серафим прочитал все св. Писание с разумением. Теперь он искал в нем не одной истины, но и теплоты духа: слезы умиления не редко орошали его ланиты. Мир душевный и дар глубокого ведения слова Божия были наградою от Бога за сей труд. «Очень полезно – говорил он – заниматься чтением слова Божия в уединении и прочитать всю Библию разумно. Заодно такое упражнение, кроме других добрых дел, Господь не оставит человека Своею милостью, но исполнит его дара разумения».

Третьим занятием о. Серафима в пустыне были молитвословии. С ним находилась Псалтирь с восследованиями. Подвижник совершал по ней ежедневно монашеское правило по чину первых, строгих пустынножителей. Так, около полуночи, вставши от сна, он совершал правило Пахомия великого, читал утренние молитвы, пел полуночницу, утреннюю и читал первый час. При наступлении девятого часа, он читал часы третий, шестой, девятый и проходил чин изобразительных. По вечеру он читал вечерню и малое повечерие. При наступлении ночи творил монастырское правило с молитвами на сон грядущим. Часто также вместо вечернего правила, полагал по тысяче поклонов за один раз. Сон его во время ночи был непродолжительный. Сверх того, он занимался псалмопением сперва по уставу св. Пахомия великого, а потом, применительно к сему уставу, составил свое чинопоследование, которое известно под именем келейного правила, которое также показано в прибавлении. Эти молитвословия старец Серафим уходил совершать также на места, которые в духовном смысле носили названия св. мест. Так часы третий, шестой и девятый с чином изобразительных, в которых сосредоточено воспоминание страданий и смерти Христовой, он любил совершать уединенно на своей Голгофе. Здесь он очами веры видел, как Господь наш Иисус Христос пригвожден был ко кресту, как Он, пострадав, умер на кресте и был погребен. Старец по собственному духовному опыту знал все препятствия, какие испытывает человек на пути молитвенного восхождения, и впоследствии, в беседах, с другими, указывал верные средства к устранению их; ведал все образы и степени молитвы и сам восходил не только до подвига так называемой умной молитвы, но и до самой высокой на земле высоты молитвенного созерцания, в которой человек, подобно Стефану архидиакону, Григорию Паламе и другим, сподобляется небесных видений и откровения. «Когда ум и сердце – говорил он – соединены будут в молитве и помыслы не рассеяны, тогда сердце согревается теплотой духовною, в которой воссияет свет Христов, исполняя мира и радости всего внутреннего человека. Провождая жизнь в уединении, трудах, чтении и молитве о. Серафим соединял с этим пост и строжайшее воздержание. По началу своего поселения в пустыне он питался хлебом, более всего черствым и сухим; хлеб, обыкновенно, он брал с собою по воскресеньям на целую неделю. Есть сказание, что из этой недельной порции хлеба часть уделял он пустынным животным и птицам, которые были приласканы старцем, очень любили его и посещали место его молитвословий. Также он употреблял овощи, добываемые трудами рук его в пустынном огороде. С тем и устроен был огород сей, чтобы ему не обременять ничем же обители и, по примеру великого подвижника ап. Павла, питаться, делающе своими руками (4:12). Впоследствии времени он приучил свое тело к такому воздержанию, что не стал вкушать и хлеба насущного, а, по благословению настоятеля Исаии, питался одними овощами своего огорода. Это были картофель, свекла, лук и трава, называемая снить. В течение-же первой недели Великого поста он вовсе не принимал пищи до причащения св. Таин в субботу. Еще чрез несколько времени воздержание и постничество о. Серафима дошли до неимоверной степени. Совсем переставши брать хлеб из обители, он жил без, всякого содержания от нее в течение более двух лет с половиною. Братия, удивляясь, недоумевали, чем мог питаться старец во все это время, не только летом, но и зимой. Он же тщательно укрывал свои подвиги от воззрения людей. Но пред смертью, в разговоре от 20 мая 1832 года с одною доверенною особой, которая тогда же и записала свою беседу, о. Серафим открыл это, начавши так:

«Ты знаешь снитку? Я рвал ее, да в горшочек клал; не много вольешь, бывало, в него водицы и поставишь в печку – славное выходило кушанье.

– Я спросила его о снитке, что это значит? За притчу ли это принять, или что действительное? Он отвечал: «экая ты какая! разве не знаешь, травы снить? Я это тебе говорю о самом себе. Я сам это себе готовил кушанье из снитки».

Я спросила его, как зиму он ее кушал и где брал?

Он отвечал: «экая ты какая! на зиму я сннтку сушил, и этим одним питался, а братия удивлялись, чем я питался! А я снитку ел... И о сем я братии не открывал, а тебе сказал».

Я спросила: а долгое ли время он кушал ее?

Он дал мне точный ответ и на это. Но я забыла, без скольких именно дней он вкушал тысячу дней одну снитку. Только помню, что более двух с половиною лет, невступно три года, он питался одною сею травою».

По будням, спасаясь в пустыне, о. Серафим накануне праздников и дней воскресных являлся в обитель, слушал вечерню, всенощное бдение и за раннею литургией в больничной церкви св. Зосимы и Савватия причащался св. Христовых Таин. Затем до вечерни он принимал в монастырской келье приходивших к нему, по нуждам духовным, из монастырской братии. Во время вечерни, когда братия оставляли его, он взяв с собою хлеба на неделю, удалялся в свою пустыню. Всю первую неделю Великого поста он проводил в обители. В эти дни он говел, исповедовался и причащался св. Таин. Духовником его с давнего времени был строитель – старец Исаия.

Так проводил старец дни свои в пустыне! Другие пустынножители, имена которых мы упоминали уже, имели при себе по одному ученику, которые и служили им. О. Серафим жил в совершенном одиночестве. Некоторые из Саровской братии пытались сожительствовать с о. Серафимом в пустыне и были приняты им; но ни один из них не мог вынести трудностей пустыннического жития; ни в ком не нашлось столько нравственной крепости, чтобы явиться, в качестве ученика, подражателем подвигов о. Серафима. Благочестивые попытки их, принося пользу душе, не увенчивались полным успехом; и те, которые поселялись было с о. Серафимом, возвращались опять в обитель.

Также многие из Саровской братии временно приходили к нему в пустыню. Одни просто хотели посетить его, а другие являлись по нужде в советах и наставлениях. Старец хорошо различал людей. От некоторых он удалялся, желая сохранить молчание, а имеющим нужды до него не отказывал в духовной пище, с любовью руководствуя их к истине, добродетели и благоустроению жизни. Из постоянных посетителей о. Серафима известны схимонах Марк и иеродиакон Александр, также спасавшийся в пустыне. Первый бывал у него два раза в месяц, а последний – однажды. О. Серафим охотно беседовал с ними о разных душеспасительных предметах. На сердце их с особенною глубиною напечатлелась беседа его о непрестанной внутренней или умной молитве, ее силе и значении, – учение, которое известно стало о. Серафиму не из книг, а из собственного опыта жизни. Краткий образчик этой беседы мы находим в следующем наставлении о. Серафима о молитве.

«Истинно решившиеся служить Господу Богу должны упражняться в памяти Божией и непрестанной молитве ко Иисусу Христу, говоря умом: Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного; в часы же послеобеденные можно говорить сию молитву так: Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, молитвами Богородицы помилуй мя грешного; или же прибегать собственно к Пресвятой Богородице, молясь: Пресвятая Богородице спаси нас; или говорить поздравление Ангельское: Богородице Дево радуйся! Таковым упражнением, при охранении себя от рассеяния и при соблюдении мира совести, можно приблизиться к Богу и соединиться с ним. Ибо, по словам св. Исаака Сирина, кроме непрестанной молитвы, мы приблизиться к Богу не можем (Сл. 69, лис. 142).

«Виды молитвы весьма хорошо изъяснил св. Симеон, новый Богослов (Симеон. нов. Богосл. русск. пер. слово 68).

«Достоинство же молитвы ясно определил св. Златоуст: велие – говорит он – есть оружие молитва, сокровище неоскудно, богатство никогда не иждиваемо, пристанище не бурное, причина тишины и множеству благих дел корень, источник и мати есть» (Маргар. сл. 5 о непостижимом).

«В церкви на молитве стоять полезно с закрытыми очами, во внутреннем внимании: открывать же очи разве тогда, когда уныешь, или сон будет отягощать тебя и склонять к дреманию; тогда очи обращать должно на образ и на горящую перед ним свечу.

«Если в молитве случится плениться умом в расхищение мыслей, то должно смириться пред Господом Богом и просить прощения, говоря: согреших, Господи, словом, делом, помышлением и всеми моими чувствы.

«Посему всегда должно стараться, чтоб не предавать себя рассеянию мыслей; ибо чрез сие уклоняется душа от памяти Божией и любви Его, по действию диавола, как говорит св. Макарий: все супостата нашего тщание есть, да мысль нашу от памятования о Боге и страха и любви отвратить (Сл. 2, гл. 15).

«Когда же ум и сердце соединены будут в молитве и помыслы души не рассеяны, тогда сердце согревается теплотой духовною, в которой воссиявает свет Христов, исполняя мира и радости всего внутреннего человека.

«О всем мы должны благодарить Господа и предавать себя Его воле; должны также представлять Ему все свои мысли, слова и деяния, и стараться, чтобы все служило только к Его благоугождению».

Не смотря на редкость посещений, пустынножителям Марку и Александру приходилось находить о. Серафима совершенно погруженным в богомыслие. В таком случае, не решаясь нарушать его духовных занятий, они ожидали, неведомо для старца, окончания их. Случалось и так, что, пождав около часа, они не получали свидания с ним, уходили в свои места, и, имея такой живой урок подвижничества пред собою, сами с вящим усердием предавались духовным подвигам.

Из посторонних посетителей о. Серафима в это время особенно известен один Нижегородской губернии, диакон, впоследствии иеромонах и подвижник Тимон. Он происходил из духовного звания, окончил полный курс учения в Нижегородской семинарии и был человек образованный. Влияние духовной науки развило в нем, кроме умственных дарований, чувство благочестия с характером аскетическим. Однако же обстоятельства понудили его жениться, хотя и сверх его желаний. Потом он хиротонисан был во диакона. Но в скором времени, Господь разрешил его от уз брачных: немного поживши, супруга его скончалась. Оставшись свободным, этот о. диакон часто ходил в Саровскую пустынь. Тут он сблизился с пустынножителями о. Серафимом и Марком. Старцы, видя его искреннее усердие к богоугодному житию, охотно приняли его в свое руководство и были его наставниками и учителями. Слова их падали на добрую землю. О. диакон поступил в монашество и в сане иеродиакона был экономом при архиерейском доме. Нижегородский преосвященный желал посвятить его в иеромонаха. Но «аз – говорил о себе Тимон – никак не соглашался, потому что все желание мое было в пустыне жить одному, с единым Богом». Спустя много лет, преосвященный послал его в городской монастырь строителем. Однажды, приехавши в монастырь для служения, архиерей сказал, что неприлично быть иеродиакону строителем, и хиротонисал его во иеромонаха, хотя он и не искал этого. «Аз же – говорил о. Тимон – пожелал на покой в Костромскую епархию, в Кривозерский монастырь, который и прежде знал». Святейший Синод его уволил от монастыря, а игумен Кривозерский благословил ему поселится во внутренней пустыне, где он прожил один почти двадцать лет. Близь того места, где была внутренняя пустынь о. Тимона, стоял монастырский хутор и небольшая старая церковь. С хутора доставляли пустыннику пищу. Потом, «грех моих ради великих – повествовал о. Тимон – повелел Господь мне из пустыни выйти на хутор, жить там и основать монастырь. Но аз никак не хотел разлучиться с пустыней и попротивился Господу своему. За то меня Господь наказал: разбил меня паралич, и аз лежал как мертвый. Приехали монастырские работники за лесом и, привезши мне пищи, нашли меня без памяти и без языка, и всего разбитого, и взяли меня и привезли на хутор. Но Господь Бог мой чудесно меня исцелил в скором времени, яко николи же был болен. И аз благодарил Господа Бога моего и более противиться воле Божией не стал и остался на том месте жить, и Господь благословил место сие. И аз, с помощью Божией, в скором времени устроил сию обитель». Обитель эта называется ныне Надеевскою пустынею и состоит в Костромской епархии⁶.

Если же вне пустынной келлии своей старец неожиданно встречал кого-либо в Саровском лесу, то, обыкновенно, не вступая в беседу, со смирением кланялся ему и удалялся прочь: «от молчания никто никогда не раскаивался», говорил он впоследствии в своих наставлениях. На людей, лично не знавших о. Серафима, такая внезапная встреча с ним в пустынной местности, при его костюме, производила чудное впечатление, никогда неизгладимое и нередко научала их добродетели, не менее самой его беседы. Строгости его жизни и отношений к другим соответствовали и первые опыты его учения в духе подвижническом, отличающиеся верностью мысли, краткостью и силою выражения:

«Совершенная любовь к Богу – учил он – соединяет любящих с Богом, и между собою взаимно; ум, стяжавший духовную любовь, ничего несогласного с любовью не мыслит.

«Уединение, молитва, любовь и воздержание суть четырехсоставная колесница, возносящая дух на небо.

«Истощай тело свое постом и бдением – и отразишь мучительный помысл сладострастия.

«Как дело Божие править миром; так дело души – управлять телом.

«Похоть истребляется страданием и скорбью, или произвольною, или посылаемою Промыслом.

«Какою мерою меришь своему телу, в такой же мере воздаст тебе Бог праведное воздаяние ожидаемых благ.

«Бог есть неложный обещатель будущих благ; веруя Ему подвижник желает будущего, как бы уже настоящего.

«Если ум, совершенно забывая здешнее, более и более старается узнать будущее, это знак, что он живет в благих ожиданиях.

«Хорошо бесстрастие: сам Бог дает и утверждает это состояние в душах боголюбивых.

«Не будь нерадив в деятельной жизни – и просветится ум твой; сам Бог обещает это: сокровища невидимая, сокровенная отверзу тебе (Ис. 45).

«Уединение и молитва – великие средства к добродетели: очищая ум, они делают его прозорливым.

«Подвижничество требует терпения и великодушия: ибо миролюбие искореняется только долговременным трудолюбием.

«Кто переносит с молитвою удары невольных искушений, тот делается смиренным, благонадежным и опытным.

«Терпение есть трудолюбие души, а трудолюбие состоит и в добровольных трудах, и в перенесении невольных искушений. Ум, получивший некоторую часть бесстрастия, иногда бывает непоколебим, но без дел неопытен.

«Кому дана вера, от того требуется воздержание, которое, укореняясь, рождает терпение – навык многотрудный. Знаком терпения служит любовь к трудам; опираясь на них, ум надеется получить обетование будущих благ.

«Обещание будущих благ привязывает ум к ожидаемому, так что мы забываем и отвергаем настоящее».

Видя столь искреннее, усердное и, по истине, высокое подвижничество старца о. Серафима, диавол, исконный враг всякого добра, вооружился против него разными искушениями. По своей хитрости, начиная с легчайших, он сперва наводил на подвижника разные страхования. Так, по сказанию одного почтенного летами иеромонаха Саровской пустыни, однажды во время молитвы он услышал вдруг за стенами келлии вой зверя; потом, точно скопище народа, начали ломать дверь келлии, выбили у двери косяки и бросили к ногам молящегося старца претолстый кряж (отрубок) дерева, который восемью человеками с трудом был вынесен из келлии. В другие разы, и днем, особенно же ночью, во время стояния на молитве, ему видимо вдруг представлялось, что келлия его разваливается на четыре стороны и что к нему со всех сторон рвутся страшные звери с диким и яростным ревом и криком. Иногда вдруг являлся пред ним открытый гроб, из которого вставал мертвец.

Тат как старец не поддавался страхованиям, диавол воздвигал на него жесточайшие нападения. Так он, по Божию попущению, поднимал его на воздух и оттуда с такою силою ударял об пол, что, если бы не Ангел хранитель, самые кости от таких ударов могли бы сокрушиться. Но и этим не одолел старца. Вероятно, при искушениях, он духовным оком своим, проникавшим в горний мир, видел самых злых духов. Может быть, духи злобы и сами видимо в телесных образах являлись ему, как и другим подвижникам... По крайней мере заметно, что старец точно видал злых духов. Ибо один мирянин в простоте сердца спрашивал его:

«Батюшка! видели-ль вы злых духов»!

Старец с улыбкой отвечал:

«Они гнусны... как на свет Ангела взглянуть грешному не возможно, так и бесов видеть ужасно: потому что они гнусны».

Все видения, искушения и нападения врага старец побеждал силою крестного знамения и молитвами. После них долгое время он пребывал мирно в своей пустыне, благодаря Господа за сей мир и спокойствие.

Духовное начальство знало о. Серафима и понимало, как полезно было бы для многих сделать такого старца аввою, настоятелем где-нибудь в обители. Открылось в 1796 г. место архимандрита в городе Алатыре. О. Серафима предназначили было туда настоятелем, с возведением в сан архимандрита. В прошлом и в текущем столетиях Саровская пустынь не раз давала из своей братии хороших настоятелей в другие обители. Но старец Серафим убедительнейше просил тогдашнего Саровского настоятеля Исаию отклонить от него это назначение. Одно это обстоятельство не довольно ли доказывает, что о. Серафим искал в монашестве спасения души и точно хотел быть подвижником в истинном и подлинном смысле сего слова? Строителю Исаии и братии Саровской жаль было отпустить от себя старца Серафима, усердного молитвенника и мудрого наставника. Желания обеих сторон сошлись вместе: все стали просить другого иеромонаха из Сарова же, старца Авраамия, принять на себя звание архимандрита в Алатырский монастырь, и брат, единственно из повиновения, принял на себя это звание.

Видя смиренномудрие старца Серафима, диавол воздвиг на него большое гонение, поднял в его душе мысленную брань и поддерживал борьбу эту с таким натиском и силою, от которых пал некогда великий во отцах Феофил, эконом Аданской церкви (см. Четьи-минеи 23 июля). В тяжком душевном обстоянии старец Серафим обратился к Господу подвигоположнику нашего спасения Иисусу Христа у Пречистой Его Матери, а сам решился усилить свои иноческие труды, чтобы, при помощи свыше, разрушить страшные козни диавола, повергавшие его в уныние. Благословясь, он принял на себя новый высший молитвенный подвиг.

В глухом лесу, на половине пути от келлии, к монастырю, лежал необыкновенной величины гранитный камень. Вспомнив о трудном подвиге св. столпников о. Серафим решился принять участие в подвижничестве сего рода. Для сего он восходил, чтобы не быть ни от кого видимым, в ночное время на этот камень для усиления молитвенного подвига. Молился он, обыкновенно, или на ногах, или стоя на коленах, с воздетыми вверх, подобно св. Пахомию, руками, взывая мытаревым гласом: Боже, милостив буди ми грешному. Чтобы уравнять ночные подвиги дневным, о. Серафим и в келлии имел камень. На нем он молился во время дня с утра до вечера, оставляя камень только для отдохновения от изнеможения сил и для подкрепления себя пищей. Такого рода молитвенный подвиг он нес по временам в течении тысячи суток.

В наставлениях своих о. Серафим всегда говорил, что «хотя все старание надо иметь о душе, тело же подкреплять для того только, чтобы оно способствовало к подкреплению духа, но если самовольно изнурим свое тело до того, что изнурится и дух, то такое удручение будет безрассудное, хотя бы сие делалось для снискания добродетели». Так светло смотрел о. Серафим на подвижническую жизнь! Так он и действовал! От стояния на камнях, от трудности этого молитвенного подвига тело его очень заметно изменилось, в ногах возобновилась болезнь, которая с этого времени до кончины дней не переставала мучить его. Отец Серафим понял, что продолжение таких подвигов повело бы к изнурению сил духа и тела, и оставил моление на камнях. Подвиги сии он проходил в такой тайне, что ни одна душа человеческая не ведала о них и не догадывалась. К бывшему после Исаии игумену Нифонту был тайный запрос об о. Серафиме от епископа тамбовского. В бумагах обители сохранился черновой отзыв Нифонта, в котором настоятель отвечал: «о подвигах и жизни о. Серафима мы знаем; о тайных же действиях каких, также и о стоянии 1000 дней и ночей на камне, никому не было известно». При кончине дней своих, чтобы не остаться загадкой для людей, по подобию других подвижников, в числе прочих явлений своей жизни, он, в назидание слушателям, рассказал и о сем подвиге некоторым из братий.

Один из слушателей этого рассказа, будучи подвигнут удивлением к подвигам моления на камнях, заметил, что это свыше сил человеческих.

Подвижник в объяснение совершенной возможности дела, заметил со смирением: «св. Симеон Столпник сорок семь лет стоял на столпе; а мои труды похожи ли на его подвиг»?

Собеседник же с своей стороны прибавил: «в этом подвиге, конечно, для тебя ощутительна была помощь благодати укрепляющей»?

«Да, отвечал старец: иначе сил человеческих не достало бы... Внутренне подкреплялся и утешался я этим небесным даром, нисходящим свыше от Отца светов...»

Потом, немного помолчав, прибавил: «когда в сердце есть умиление, то и Бог бывает с нами».

В последних словах, против воли старца, высказался дух его моления. Он молился с умилением и молитвы его были так близки к Богу, что он ощущал в себе присутствие Божие и укреплялся благодатным даром сего чувства.

Камни, на которых подвизался о. Серафим, доселе сохраняются, как увидим ниже, и некоторое время после смерти его оставались на своих местах, где лежали. Братия обители и богомольцы ходили видеть их, так что в пустынь Серафимову, вместо прежней тропинки, впоследствии открылась просторная дорога, по которой ездили экипажи. Многие отбивали и брали себе частички от его камней. В некоторых благочестивых домах встречаются эти частицы с изображением на них о. Серафима, стоящего на коленях в молитвенном положении.

Во всех искушениях и нападениях на о. Серафима диавол имел целью удалить его из пустыни. Однако же все усилия врага остались безуспешными: он был побежден, отступил со стыдом от своего победителя, но в покое его не оставил. Изыскивая новые меры к удалению старца из пустыни, злой дух начал воевать против него чрез злых людей. 12-го сентября 1804 года подошли к старцу три неизвестные ему человека, одетые по-крестьянски. Отец Серафим в это время рубил дрова в лесу. Крестьяне, нагло приступив к нему, требовали денег, говоря, что «к тебе ходят мирские люди и деньги носят». Старец сказал: «я ни от кого ничего не беру». Но они не поверили. Тогда один из пришедших кинулся на него сзади, хотел свалить его на землю, но вместо того сам упал. От этой неловкости злодеи несколько оробели, однако же не хотели отступить от своего намерения. О. Серафим имел большую физическую силу и, вооруженный топором, мог бы не без надежды обороняться. Эта мысль и мелькнула было мгновенно в его уме. Но он вспомнил при сем слова Спасителя: вси приемшии нож, ножем погибнут (Мф. 26:52), не захотел сопротивляться, спокойно опустил на землю топор и сказал кротко, сложивши крестообразно руки на груди: «делайте, что вам надобно». Он решился претерпеть все безвинно Господа ради. Тогда один из крестьян, поднявши с земли топор, обухом так крепко ударил о. Серафима в голову, что у него изо рта и ушей хлынула кровь. Старец упал на землю и пришел в беспамятство. Злодеи тащили его к сеням келлии по дороге, яростно продолжая бить, как звероловную добычу, кто обухом, кто деревом, кто своими руками и ногами, даже поговаривали и о том, не бросить ли старца в реку?.. А как увидели, что он уже был точно мертвый, то веревками связали ему руки и ноги и, положив в сенях, сами бросились в келлию, воображая – найти в ней несметные богатства. В убогом жилище они очень скоро все перебрали, пересмотрели, разломали печь, пол разобрали, искали, искали, и ничего для себя не нашли: видели только у него св. икону, да попалось несколько картофелю. Тогда совесть сильно заговорила у злодеев, в сердце их пробудилось раскаяние, что напрасно, без всякой пользы даже для себя, избили благочестивого человека, какой-то страх напал на них, и они в ужасе бежали вон. Между тем о. Серафим от жестоких смертных ударов едва мог прийти в чувство, кое как развязал себя, поблагодарил Господа, что сподобился ради Его понести раны безвинно, помолился, чтобы Бог простил убийц и, проведши ночь в келлии в страданиях, на другой день с большим трудом, однако же сам пришел в обитель во время самой литургии. Вид его был ужасен! Волосы на бороде и голове были смочены кровью, смяты, спутаны, покрыты пылью и сором; лицо и руки избиты; вышиблено несколько зубов; уши и уста запеклись кровью; одежды измятые, окровавленные, засохли и по местам пристали к ранам. Братия, увидев его в таком положении, ужаснулись и спрашивали; что с ним такое случилось? Ни слова не отвечая, о. Серафим просил пригласить к себе настоятеля о. Исаию и монастырского духовника, которым в подробности и рассказал все случившееся. И настоятель, и братия глубоко опечалены были страданиями старца. Таким несчастием о. Серафим вынужден был остаться в монастыре для поправления здоровья. Диавол, воздвигший злодеев, по-видимому, торжествовал теперь победу над старцем, воображая, что навсегда изгнал его из пустыни. Первые восемь суток были для больного очень тяжки: не принимая ни пищи, ни воды, он не имел и сна от нестерпимой боли. В монастыре не надеялись, чтобы он пережил свои страдания. Настоятель, старец Исаия, на седьмой день болезни, не видя перелома к лучшему, послал в Арзамас за врачами. Освидетельствовавши старца, врачи нашли болезнь его в следующем состоянии: голова у него была проломлена, ребра перебиты, грудь оттоптана, все тело по разным местам покрыто смертельными ранами. Удивлялись они, как это старец мог остаться в живых после таких побоев. По старинной методе лечения, врачи считали необходимым открыть кровь больному. Настоятель, зная, что больной и без того много потерял ее от ран, не соглашался на эту меру, но, по настоятельному убеждению консилиума врачей, решился предложить о том о. Серафиму. Консилиум опять собрался в келлии о. Серафима; он состоял из трех врачей; с ними было три подлекаря. В ожидании настоятеля они опять осмотрели больного, долго на латинском языке рассуждали между собою и положили: пустить кровь, обмыть больного, к ранам приложить пластырь, а в некоторых местах употребить спирт. Согласились также на счет того, что помощь необходимо подать как можно скорее. О. Серафим с глубокою признательностью в сердце примечал их внимательность и попечение о себе. Когда все это происходило, вдруг повестили: «отец настоятель идет, идет отец настоятель»! В эту минуту о. Серафим уснул: сон его был краткий, тонкий и приятный. Во сне увидел он дивное видение. Подходит к нему с правой стороны постели Пресв. Богородица, в царской порфире, окруженная славою. За нею следовали св. Апостолы Петр и Иоанн Богослов. Остановясь у одра Пресв. Дева перстом правой руки показала на больного и, обратясь пречистым ликом своим в ту сторону, где стояли врачи, произнесла: «что вы трудитесь»? Потом опять, обратясь лицом к старцу, сказала: сей от рода нашего и кончилось видение, которого присутствующие не подозревали. Когда вошел настоятель, больной опять пришел в сознание. Отец Исаия с чувством глубокой любви и участия предложил ему воспользоваться советами и помощью врачей. Но больной, после стольких забот о нем, при отчаянном состоянии здоровья своего, к удивлению всех, отвечал, что он не желает теперь пособия от людей, прося отца настоятеля предоставить жизнь его Богу и Пресв. Богородице, истинным и верным врачам душ и телес. Нечего было делать, оставили старца в покое, уважая его терпение и удивляясь силе и крепости веры. Он же от дивного посещения исполнился неизреченной радости, и сия радость небесная продолжалась часа четыре. Потом старец успокоился, вошел в обыкновенное состояние, почувствовал облегчение от болезни, сила и крепость стали возвращаться к нему; встал он с постели, начал немного ходить по келлии и вечером в девятом часу подкрепился пищей, вкусил немного хлеба и белой квашенной капусты. С того же дня он опять стал понемногу предаваться духовным подвигам.

Еще в прежнее время о. Серафим, занимаясь однажды работами в лесу, при порубе дерева был придавлен им и от этого обстоятельства потерял свою естественную прямоту и стройность, сделался согбенным. После нападения разбойников, от побоев, ран и болезни согбенность еще больше увеличилась. С сего времени он начал ходить, подкрепляясь топориком, мотыгою или палкою. Так эта согбенность, это уязвление в пяту служили всю жизнь венцем победы великого подвижника над диаволом.

Со дня болезни старец Серафим провел в монастыре, не видя своей пустыни, около пяти месяцев. Когда здоровье возвратилось к нему, когда он почувствовал себя опять крепким к прохождению пустыннической жизни, то просил настоятеля Исаию снова отпустить его из монастыря в пустынь. Настоятель же, по внушению братии, и сам искренно жалея старца, упрашивал было его остаться на всегда в монастыре, представляя возможным повторение подобных крайне несчастных случаев. Отец Серафим отвечал, что ни во что вменяет такие нападения и готов – подражая св. мученикам, страдавшим за имя Господне – даже до смерти перенести всякие оскорбления, какие бы ни случились. Он боялся только душевных разбойников, твердо помня слово Спасителя: не убойтеся от убивающих тело, души же не могущих убити, убойтеся же паче могущего и душу и тело погубити в геене (Мф. 10:28). Уступая христианской неустрашимости духа и любви к пустынножительству, о. Исаия благословил желание старца, и старец Серафим снова возвратился в свою пустынную келлию. Неизвестно, каково было состояние его духа в первые минуты вторичного поселения в пустыне; но, зная его безграничную любовь к уединению, мы не ошибемся, если представим его в следующих словах св. Василия великого.

«О, уединенное житие! дом учения небесного и божественного разумения училище, в котором Бог есть все, чему учимся. Пустыня – рай сладости, где и благоуханные цветы любви, то пламенеют огненным цветом, то блестят снеговидною чистотой, с ними же мир и тишина. Живя в низменных местах, они пребывают недвижимы от ветра. Там фимиам совершенного умерщвления не только плоти, но, что славнее, и самой воли; и кадило всегдашней молитвы, сладко сгорая, непрестанно вскипает огнем любви божественной. Там различные цветы добродетели, блистая различными украшениями, процветают благодатью неувядаемой красоты. О, пустыня, услаждение святых душ, рай неисчерпаемой сладости! ты – пещь, в которой силу горящего пламени святые отроцы устужают молитвою, и горением веры угашают горящий вокруг себя пламень, в котором горят и стрелы, и оковы, но окованные не сгорают. Только узы греха разрешаются и душа возводится к пению божественных хвалений, взывая: расширил еси уста моя! Тебе пожру жертву хвалы».

Таким образом диавол и в этой борьбе со старцем, с новым поселением его в пустыню, претерпел совершеннейшее поражение. Но ему готовился удар еще больший и страшнейший, нежели какого он мог ожидать. Крестьяне, избившие старца, были найдены. Это были крепостные люди помещика Татищева, Ардатовского уезда из села Кременок. Что же? Отец Серафим и сам простил их и настоятеля упрашивал не делать с них никакого взыскания. Также и помещику он писал, чтобы не наказывать их. «В противном случае – говорил о. Серафим – я оставляю Саровскую обитель и удаляюсь ни для кого неведомо в другие святые места». Также и с настоятелем говоря, он соглашался лучше, чтобы его удалили из обители, нежели им нанесли какое-либо наказание. Так о. Серафим был незлобив! Такие обиды мог прощать врагам своим! Какое лучше это посрамление можно было нанести врагу, воевавшему против старца? О. Серафим, по заповеди Господа, простил врагов своих, предоставив отмщение Господу Богу. Гнев Божий действительно возгорелся над ними; в непродолжительном времени пожар истребил жилища их. Вразумление Божие в этом несчастии было так очевидно, по крайней мере, для самих разбойников, что они пришли и со слезами раскаяния опять просили у о. Серафима прощения и св. его молитв.

Из всей продолжительной и разнообразной борьбы с диаволом, старец Серафим вынес основательный и верный взгляд на жизнь и труды пустынножителя, которыми приносил большую пользу другим во спасение души. Так один инок, намереваясь поселиться в совершенном уединении, пришел к о. Серафиму в пустынь и, волнуемый разными мыслями на счет пустынножительства, спросил его:

«Отче! говорят некоторые, что удаление от общежительства в пустыню есть фарисейство; что переменением оказывается пренебрежение братии, или еще, бросается на нее осуждение. Как ты думаешь»?

Старец отвечал:

«Не наше дело судить других. А удаляемся мы из общества братства не из ненависти к нему, а более для того, что мы приняли и носим на себе чин ангельский, которому невместительно быть там, где словом и делом прогневляется Господь Бог. И потому мы, отлучаясь от братства, удаляемся только от слышания и видения того, что противно заповедям Божиим, как это случается неизбежно при множестве братии. Мы избегаем не людей, которые одного с нами естества и носят одно и то же имя Христово, но пороков, ими творимых, как и великому Арсению сказано было: бегай людей и спасешься (Четьи-мин. 8 мая)».

Другому иноку, после тщательного испытания, было дано настоятелем благословение начать пустынническую жизнь. Настоятель писал и письмо к отцу Серафиму, прося его принять к себе этого инока и наставить на путь пустынной жизни. О. Серафим весьма ласково принял его и благословил ему построить себе пустынную келлию неподалеку от своей. Когда инок стал еще прежде сего просить у него наставлений касательно пустынножительства, то старец, по глубочайшему смирению, а еще скорее по великому благоразумию и опытности в этом деле, ответствовал: «я сам ничего не знаю». Потом, как бы желая удовлетворить любознанию инока, присовокупил: Спаситель сказал: научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем: и обрящете покой душам вашим (Мф. 11:29). По разуму св. Иоанна Лествичника, не от Ангела или человека, но от самого Господа мы должны научаться».

Вообще, он неохотно советовал другим поселяться в пустыне и в предостережение объяснил, что живущий в пустыне должен быть как бы распятым на кресте; что в монастыре иноки борются с противными силами, как с голубями, а в пустыне – точно, как со львами и леопардами. А потому, если и склонялся на сторону пустынножительства, то никому не благословлял уединяться одному, а советовал отходить на пустынные подвиги двум или даже трем единоправным братиям. В доказательство он приводил всегда следующие слова из Писания: блази два паче единого, им же есть мзда блага в труде их: яко аще падается един от них, воздвигнет другой причастника своего: и горе тому единому, егда падет, и не будет второго воздвигнути его: и вервь переплетена не скоро расторгнется (Еккл. 4:9–12). Брат от брата помогаем, яко град тверд и высок, укрепляется же, яко же основанное царство (Притч. 18:19).

Лучшим свидетельством верности и основательности взглядов о. Серафима на жизнь иноческую и пустынную служат его аскетические статьи, текст которых приведен ниже, каковы напр. о подвигах, о помыслах и плотских движениях, о хранении сердца, о мире душевном, о хранении мира душевного и т. под.

Господь Бог в награду за подвиги и победу над диаволом украсил о. Серафима даром прозорливости, действия которого обнаружились в первый раз именно здесь, в дальней пустыни. Один боголюбивый посетитель Саровской обители, пленившись ее священным благолепием, положил в душе своей решительное намерение вступить в нее для спасения себя в звании иноческом; но, возвратившись домой, он увлекся мирскою жизнью, потом вступил в брак и имел двух детей. Совесть, однако же, напоминала ему обеты сердца, и он, прибыв снова в Саров, как грешник, кланялся в ноги Саровским старцам в церкви после богослужения, прося их обсудить его вину, дать совет и благословение на поступление в обитель. Один из старцев присоветовал ему обратиться к о. Серафиму, который в то время спасался здесь, в дальней пустыне. Пришедши сюда и увидев о. Серафима, вышедшего из келлии, с заступом в руках, боголюбивый посетитель бросился к нему в ноги, умоляя дать ему благой совет в его душевном расстройстве и помолиться Господу, чтобы Он принял его на желанный путь иноческий. Выслушав его безмолвно, о. Серафим спросил: «исполнишь-ли ты по обету все иноческие правила»? Когда же он, забыв на этот раз о жене и детях, клялся быть даже до смерти верным исполнителем монастырских правил, изъявляя, сверх того, готовность и усердие понести какую-нибудь епитимию, то старец Серафим, провидя возможность исполнения его обещаний, сказал: «если ты точно по обету своему исполнишь все иноческие правила, то гряди с миром в путь твой»! С сими словами он благословил пришельца и отпустил от себя. Это был один из первых опытов прозорливости старца. Вскоре после беседы умерла жена, а за нею последовали и дети человека, желавшего иноческой жизни. И он, не связанный с миром никакими житейскими узами, пришел в Саровскую пустынь, в ней пострижен был в монашество и умер истинным иноком.

Весьма понятно, что о. Серафим, по своим подвигам, по духовной опытности, пользовался всеобщим уважением в Саровской обители. Преемник строителя Пахомия, старец Исаия, духовный отец и восприемник о. Серафима, очень почитал его, любил и дорожил его беседами. В удовлетворение таких чувств, он, когда был свеж, бодр и наслаждался здоровьем, нередко сам ходил в пустынь к о. Серафиму. В 1806 году, Исаия, по старости лет и от трудов, понесенных для спасения себя и братии, сделался особенно слаб здоровьем и, по собственному прошению, уволился от обязанности и звания настоятеля. Жребий занять его место в обители, по общему желанию братии, пал на о. Серафима. Вот снова старец избирается на начальственные должности; но и на этот раз, по своему смирению и из крайней любви к пустыне, он отказался от предлагаемой почести. Тогда голосом всей братии настоятелем избран был старец Нифонт, исполнявший до того времени послушание казначея. Поступивши в число братии, бывший настоятель Исаия еще год прожил на сей земле, и все это время находился в болезни. Не могши, по причине недугов своих ходить, за шесть верст в пустынь к о. Серафиму, не желая и его отвлекать от сладкого пустынножительства, старец Исаия никак не хотел, однако же, лишиться утешения беседовать с ним. Братия, по усердию, возили в тележке бившего своего настоятеля, больного старца, в пустынь, и о. Серафим своею беседою успокаивал восприемника и духовного отца своего и услаждал последние минуты его жизни. 4-го декабря 1807 года, на 67 г. от рождения, доблестный старец опочил сном праведника, оставив по себе во всех добрую память. Потеря такого собеседника, духовного отца и начальника глубокою скорбью поразила любвеобильное нежное сердце о. Серафима. Мысли о тленности настоящей жизни, о неизбежности и нечаянности смертного часа о страшном суде Божием, в образе почившего старца и духовного друга живее представились сердцу о. Серафима. Теперь уже не было в живых самых близких и лучших друзей и руководителей старца. Кости Иосифа, который учил его отеческому пути, давно почивали в могиле. Праведная душа старца Пахомия, которого о. Серафим считал не только благодетелем, но и духовным другом своим, тоже витала в загробном мире. Умер и старец Исаия, любивший о. Серафима, как свое духовное чадо и почитавший в нем высокого подвижника и мудрого собеседника. Во всю жизнь свою о. Серафим с искренним усердием молился Богу об упокоении этих трех достопочтенных отцов. Всякий раз, проходя мимо кладбища, он считал обязанностью зайти на могилы их, преклонить колени у священного праха и вознести молитву о них Господу живых и мертвых. В беседе с начальницею Ардатовской общины, Евдокиею, он дал следующее наставление: «когда идешь ко мне, зайди на могилки, положи три поклона, прося у Бога, что бы Он успокоил души рабов своих: Исаии, Пахомия, Иосифа, Марка и проч., и потом припади ко гробу, говоря, про себя: простите отцы святые и помолитесь обо мне». Так он внушал и другим молиться о своих духовных руководителях и вообще о Саровских подвижниках, называя их, по высоте и горячности молитв, огненными столпами от земли до небес; так молился и сам. В смерти строителя Исаии о. Серафим много утешался мыслью, что его место занял старец Нифонт, человек редких свойств, ценивший и любивший его. Тем не менее, со смертью Исаии, последующая жизнь о. Серафима приняла новое, в аскетическом смысле, высшее духовное направление.