От составителя

Публикуемая в настоящем издании переписка К. Зедергольма и старца Макария Оптинского – уникальный памятник взаимоотношений духовника и духовного сына, а также ценный источник, характеризующий систему высшего управления Русской Церкви середины 19 в. Переписка также существенно дополняет сложившееся мнение о значении оптинского старчества в жизни России 19 в.: старцы не только просвещали русское общество, но и оказывали существенное влияние на деятельность высшего управления Русской Церкви.

Оптина пустынь еще в 19 в. получила всероссийскую известность вследствие преемственно сменяющих друг друга в течение десятков лет великих оптинских старцев. Словно со страниц древних патериков сошли эти дивные угодники Божии, для того чтобы вести своих духовных чад ко спасению. Духовное преемство смиренных аскетов зиждилось на том, что каждый последующий старец был не только духовным сыном, но и сотаинником предыдущего.

Старчество в Оптиной пустыни началось с прибытия в 1829 г. в Иоанно-Предтеченский скит¹ преподобного Льва (Наголкина). Вслед за ним в скит переселился преподобный Макарий (Иванов), по происхождению дворянин, до своего поступления в скит Оптиной пустыни подвизавшийся под руководством старца Афанасия (Захарова), ученика преподобного Паисия Величковского². После кончины старца Льва в 1841 г. отец Макарий сделался его преемником, признанным старцем. К нему притекало множество людей из всех сословий, ищущих духовного совета и утешения. Некоторые из них делались духовными чадами преподобного подвижника. Духовным сыном старца стал и новообращенный из лютеранства русский немец Константин Зедергольм, который после окончания университета по благословению своего духовного отца занял должность чиновника по особым поручениям при обер-прокуроре Святейшего Синода³.

В 1860 г. последовала блаженная кончина отца Макария, и его место занял самый известный старец Оптиной – преподобный Амвросий (Гренков). К отцу Амвросию перешли духовные чада старца Макария и среди них К. Зедергольм, поступивший в 1862 г. в Иоанно-Предтеченский скит после выхода в отставку. В скиту Зедергольм принял монашество с именем Климент и подвизался под руководством старца Амвросия до своей кончины в 1878 г.

После того как преподобный Амвросий в 1891 г. отошел ко Господу, его преемником стал преподобный Иосиф (Литовкин), несший тяжкий крест старческого служения до 1911 г. Златая цепь оптинского старчества была обрублена гонителями Церкви: после революции Оптина пустынь была закрыта, а последние старцы: преподобные Анатолий (Потапов), Нектарий (Тихонов), Никон (Беляев) и Исаакий (Бобраков) – претерпели гонения от безбожной власти⁴.

Если древние старцы египетской пустыни руководили учениками преимущественно в монастырях и скитах, вследствие чего от них почти не осталось писем к духовным чадам, то оптинские старцы вели весьма обширную корреспонденцию. «Батюшка отец Макарий, – вспоминал биограф преподобного Макария Оптинского архимандрит Леонид (Кавелин), – по каждой почте получал немало писем от обращающихся к нему с духовными советами и решением своих недоумений сверх присылаемых из разных мест с оказией, и по любви своей к ближним писал ответы от лица своего духовного отца и сотаинника покойного старца отца Леонида, а потом, по блаженной кончине его... продолжал писать сам или диктовал ответы, приличные каждому к укреплению и утешению в скорбях»⁵.

В Оптиной пустыни полагали, что письма старцев будут весьма полезны не только для тех, кому они были адресованы, но и для всякого благоговейного читателя, ищущего духовного утешения и совета. «Читайте эти письма, – говорил преподобный Амвросий Оптинский о письмах старца Макария. – Не сомневаюсь, что в них найдете вы себе обильное назидание, и утешение в ваших скорбях, и разрешение встречающихся вам недоумений»⁶.

Правда, после кончины преподобного Льва в первой книге, посвященной Оптиной пустыни и ее старцам, были помещены не письма старца, а его духовные поучения, записанные учеником отца Льва, рясофорным монахом Павлом (Тамбовцевым)⁷. Но зато вскоре после преставления преподобного Макария, в 1862–1863 гг., в монастыре было подготовлено к изданию целое собрание писем почившего угодника Божия: четыре тома писем к монахиням, один – к монахам и один – к мирянам⁸. Впоследствии письма старца Макария публиковались в качестве приложения к его жизнеописанию и к разным изданиям, посвященным истории Оптиной пустыни.

Однако в 19 – начале 20 вв. были опубликованы далеко не все письма преподобного Макария Оптинского. Кроме того, письма публиковались с сокращениями и без указания адресата. После революции издание писем Оптинских старцев прекратилось, однако и в советский период отдельные ревнители продолжали исследование наследия Оптиной пустыни. Так, благодаря исследователю А. Д. Червякову, был подробно описан рукописный фонд Оптиной пустыни Отдела рукописей Российской государственной библиотеки⁹.

Вместе с общим возрождением Русской Церкви начался новый период изучения и издания писем старцев Оптиной пустыни. Первенствующее место в издании наследия старцев по понятным причинам заняла возрожденная в 1987 г. Оптина пустынь. В начале 1990-х гг. выходили репринтные переиздания писем преподобного Макария, а затем в издательстве Оптиной пустыни были подготовлены к печати письма старца Макария в современной орфографии и с указанием адресатов посланий. Кроме того, был опубликован сборник поучений преподобного Макария, составленный на основании его писем насельником Троице-Сергиевой лавры архимандритом Иоанном (Захарченко)¹⁰.

Издание писем оптинских старцев осуществлялось и в других местах. В 1989 г. по инициативе митрополита Питирима (Нечаева) на базе Издательского отдела Московской Патриархии началась подготовка сборника писем оптинских старцев в современной орфографии. Работа по публикации сборника была завершена издательством Сретенского монастыря ¹¹. В 1992 г. появился сборник житий и поучений старцев, составленный в Свято-Троицком Джорданвилльском монастыре. В России этот сборник с незначительными изменениями опубликовал А. И. Яковлев¹².

Следующим этапом стала подготовка и публикация полнотекстовых писем преподобного Макария Оптинского. Деятельность по разработке архива преподобного Макария проводится группой исследователей-филологов Петрозаводского государственного университета. Архивные тексты писем старца Макария, набранные в дореволюционной орфографии, были размещены на сайте группы, а в 2010 г. началась публикация писем оптинского старца¹³.

Пришло время обратиться к письмам учеников старца Макария. Эти письма не могли быть напечатаны в 19 в., так как многие из адресатов старца или их ближайшие родственники были еще живы. В связи с их настоящей публикацией представляется особо важным тот факт, что преподобный Макарий перед своей блаженной кончиной повелел сжечь те письма своих духовных чад, которые, как он считал, нельзя было хранить¹⁴. Вероятно, что в число этих писем попали и некоторые несохранившиеся письма К. Зедергольма. Однако значительная часть писем Зедергольма не только не была уничтожена, но тщательно сберегалась в архиве Оптиной пустыни и, по милости Божией, сохранилась до настоящего времени.

Тематика писем в основном касается деятельности Зедергольма в качестве чиновника особых поручений при обер-прокуроре Синода. Подготовкой докладов и записок по различным вопросам церковной жизни К. К. Зедергольм занимался, пользуясь постоянной поддержкой и советами своего духовного отца. «О службе своей я твердо убежден, что могу быть полезен только в том случае, когда буду иметь счастье пользоваться Вашими, милостивый батюшка, наставлениями и указаниями. Ради пользы церковной и моей душевной не оставьте меня Вашим руководством», – писал он старцу Макарию¹⁵.

В письмах Зедергольма содержатся важные сведения о деятельности Святейшего Синода и обер-прокуратуры в первые годы царствования Александра II, приводятся мнения святителя Филарета Московского и других архиереев на разные вопросы жизни Церкви. Благодаря переписке можно уточнить мнение преподобных старцев Макария и Амвросия Оптинских на важные богословские вопросы.

К середине 19 в. в Русской Церкви возникает потребность осмысления различных богословских проблем. В русском обществе с проповедью новых богословских мнений выступают так называемые славянофилы. Активность католического прозелитизма в России и знакомство российского дворянства с латинством на Западе остро ставит вопрос о богословской оценке сакраментальной жизни Католической Церкви, а также ее миссионерской и социальной деятельности. Синодальное решение о возобновлении перевода Священного Писания на русский язык вновь инициирует обсуждение как необходимости перевода, так и методологических принципов его осуществления. Общеевропейский процесс секуляризации достигает России, и встает вопрос об адекватном ответе Церкви на вызовы нового времени.

Наиболее важную роль в разработке экклесиологии славянофильства сыграл А.С. Хомяков. Не довольствуясь смиренным положением мирянина, на основании церковных книг защищавшего православную веру, Хомяков пишет свой катехизис, который фактически противопоставляется принятому Церковью катехизису святителя Филарета Московского. Такое дерзновение самозванного церковного учителя, ставшее по сути дерзостью, негативно оценивалось оптинскими старцами. «Самарин очень ошибался, признавая его учителем Церкви. Благо было бы Хомякову, если бы он всегда оставался, по словам того же Самарина, скромным мирянином. Хомяков говорит: «...труд для пользы других... есть молитва... высшая, чем лепетание славянских слов пред Суздальской доскою». Тут, во-первых, смешение понятий. Труд для пользы других хотя и необходим, но не есть молитва и не заменяет молитвы. Во-вторых, смешанное свое понятие Хомяков изложил в кощунственных, хульных выражениях, не приличных верующему православному христианину... Хомяков сознаётся, что он позволяет себе во многих случаях не соглашаться с так называемым мнением Церкви. Мнение бывает у отдельных лиц, а что святые духоносные отцы согласно признают, то составляет учение Церкви, от которого верующие не отделяются. Когда Хомяков противоречит св. отцам и, пускаясь в высокое богословие или философские умствования, хочет сказать что-нибудь свое, он путается, говорит и несмиренно, и несправедливо, впадает в противоречие с самим же собой и даже просто в несообразности. Его опыт «катехизического изложения о Церкви» неудачен. На первой же странице этого «Опыта» читаем: «Бог слышит молитвы... того, кто еще не вызван Им из небытия в бытие». Мысль о предведении Божии Хомяков выразил так мудрено, что в его словах выходит несообразность, не согласная со Словом Божиим. Богословские истины требуют богословской точности выражений, и касаться Богословия, по словам Св. Иоанна Лествичника, должны только люди бесстрастные и духоносные. Хомякову, так много говорившему о Церкви, не следовало забывать, что по 19-му правилу Шестого Вселенского Собора Священное Писание надлежит изъяснять согласно с Писанием Св. Отец», – так передавал К. Н. Леонтьеву в 1870-х гг. мнение оптинских старцев о богословии Хомякова иеромонах Климент Зедергольм¹⁶. Сам отец Климент очень тонко подметил причину уклонений от учения Церкви родоначальника славянофильства: «Его диалектика, его страсть к словопрениям увлекала его до того, что он вступал в споры и с людьми православными иногда о самых существенных вопросах, противоречил и впадал в некоторые уклонения. Разговаривал он с безбожником или с иноверцем, он был вполне православный; но начинал он беседовать с православным и как только тот сказал ему раза два «да, да», Хомякову уже становилось скучно, и ему хотелось сказать: «нет, нет, не совсем так»¹⁷.

Но предостережения оптинских старцев остались «гласом вопиющего в пустыни»: умствования Хомякова многими были приняты за учение Церкви, и число его почитателей и последователей только умножалось. «Им открывается новая эра в истории православной школы», – писал издатель богословских сочинений своего единомышленника Ю.Ф. Самарин¹⁸. Слова Самарина оказались пророческими: славянофилы действительно явились родоначальниками нового богословия, древо которого впоследствии весьма разрослось и дало множество ветвей.

Как и А.С. Хомяков, его последователи, «пускаясь в высокое богословие» и желая «сказать что-нибудь свое», лишь на словах следовали св. отцам, на деле же «синтезировали» их труды, противопоставляя историческую Церковь святости. Такое противопоставление в конечном счете отделило новоиспеченное богословие от школьного богословия, богословия святителя Филарета Московского, Игнатия Кавказского, Феофана Затворника, Иоанна Кронштадтского и великих старцев Оптиной пустыни¹⁹. Пришло время обратиться к корням этого нового богословского древа и оценить доброкачественность записок Хомякова словами святых старцев: «Взгляд их и мудрование на духовные вещи и предметы следуют своему разуму, а не учению Церкви и св. отцов»²⁰.

В связи с Католической Церковью в письмах поднимаются несколько различных тем. Во-первых, преподобный Макарий высказывает обеспокоенность по поводу прозелитической активности католиков в России. Старец предлагает обратить внимание церковных властей на латинского проповедника Сойера, который стремился завлечь в свои искусно расставленные сети представителей петербургского образованного общества. Слова преподобного старца были услышаны: по поручению обер-прокурора проповеди Сойера внимательно прослушивал один из бакалавров Петербургской духовной академии с целью найти предлог для его изгнания из столицы²¹.

Вторая тема, возникающая в письмах, касается социальной и миссионерской активности латинян, которая привлекала внимание православных в России. Католических миссионеров сравнивали с православными не в пользу последних. Старец Макарий, однако, не находит в католической миссии предмет для подражания. По его мнению, успехи католиков мнимые: они достигаются «деньгами, происками и иезуитством» и осуществляются не за счет обращения язычников или мусульман, а вследствие совращения православных.

Наиболее сложный богословский вопрос, затрагиваемый в переписке, касается благодатности Католической Церкви. Вопрос возникает в связи с недоумением обер-прокурора Святейшего Синода графа А. П. Толстого, который, по словам Зедергольма, «у многих лиц (и высоких духовных) спрашивал: «Кто новый Израиль? По всем ли Церквам (т. е. Восточной и Латинской) идет наименование Ноев Ковчег», – и получал уклончивые ответы». «Как нужно думать о таинствах, и особенно о Евхаристии у латин? Можно ли думать, что они имеют истинные таинства, т. е. Истинное Тело и Истинную Кровь Господню? Может быть, на сии вопросы не следовало бы отвечать прямо и решительно, но тогда остается какая-то внутренняя неуверенность. И когда меня приводили к Православию, я, по чину присоединения, обещал веровать, что вне православной Церкви нет спасения. И в Четии-Минеях в разных местах встречаются подобные выражения. От чего же наши Преосвященные на вопросы графа уклоняются от положительного ответа?» – недоумевал и сам Зедергольм ²².

Из ответа преподобных старцев можно сделать вывод, что они однозначно отказывали католикам в правоверии: «Новым Израилем может называться только Церковь правоверующая, а поврежденная еретическим мудрованием не может». Следовательно, спасительного действия католические таинства не имеют:«...чуждые духа истины... как будут кому-либо пристанищем спасительным». Относительно же действительности католических таинств преподобные Макарий и Амвросий пишут следующее: «В Православной Церкви веруется, что хлеб и вино в таинстве Евхаристии пресуществляются призыванием и нашествием Св. Духа. А латины... сочли ненужным призывание сие и исключили оное из своей литургии. Итак, разумеющий сам да разумеет о Евхаристии латинской»²³.

Таким образом, преподобные оптинские старцы не находят в латинской Церкви образец для подражания православным. Активность католиков не должна смущать истинно верующих.

Как известно, перевод Священного Писания, который начал проводиться в царствование императора Александра I, вызвал продолжительную дискуссию в Русской Церкви²⁴. В конце 1850-х гг. полемика еще не угасла: святитель Филарет Киевский неожиданно для своего московского собрата выступил с резкой критикой идеи перевода Писания. Одним из главных аргументов противников перевода был тезис о том, что русский язык не может адекватно выразить богодухновенные истины Библии. Были претензии и к отдельным выражениям ранее переведенных текстов.

Оптинские старцы признавали необходимость перевода, но отмечали проблемы, связанные с его осуществлением. По их мнению, церковнославянский текст, наиболее полно выражаюший истины Писания, должен остаться первенствующим по сравнению с русским текстом. Задача русского перевода – пояснять славянский текст тем, кто недостаточно им владеет. Для этого следует печатать параллельно два текста с истолкованием трудных церковнославянских слов в подстрочных примечаниях. Кроме того, необходимо составление специальных библейских словарей церковнославянизмов. Мнение старцев о важности церковнославянского языка для библейских текстов полностью соответствовало взглядам самого ревностного сторонника перевода святителя Филарета Московского. Именно такую позицию занимает и Русская Церковь на протяжении более полутора столетий: богослужебный текст Писания должен оставаться неизменным.

Правление императора Александра II характерно сменой ценностных ориентиров в русском обществе. Ведущей социальной силой общества становятся разночинцы, действующие на основании своих собственных идеологических установок. Публицистика приобретает важнейшее значение как средство распространения новых идей и ценностей. В журнальных и газетных статьях подвергаются критике духовенство и монашество, нравственные и религиозные основы Православия²⁵. Опасные для Церкви тенденции светской и даже религиозной периодики весьма беспокоили церковных ревнителей синодального ведомства. Затрагивается эта проблема и в переписке. В ответ на вопрошание Зедергольма, как противостоять журнальному вольнодумству – усилением цензуры или печатным опровержением, старцы отвечали, что надо действовать всеми средствами: обращаться к министру с требованием запрета противорелигиозных статей и издавать свой церковный просветительский журнал.

Таким образом, деятельное противодействие опасным тенденциям возможно только при единстве церковно-государственной позиции, согласованием которой и занимался Зедергольм в синодальном ведомстве.

Письма К. К. Зедергольма впервые публикуются по рукописным автографам, хранящимся в личном фонде Зедергольма Отдела рукописей Российской государственной библиотеки²⁶. Ответные письма старца Макария Оптинского публикуются по подлинникам, хранящимся в том же фонде²⁷.

Письма публикуются в соответствии с современной орфографией и пунктуацией, но с максимальным сохранением в автографах стилистических особенностей речи той эпохи, за исключением тех слов, которые можно было без ущерба стилю письма заменить в соответствии с нормами современного русского языка, как, например, «протчии» на «прочие». Не унифицировалось в письмах употребление строчных и прописных букв, в том случае если сам автор письма выделял фразу или слово написанием прописных букв. Даты писем приводятся в современной орфографии и вынесены внизу постскриптумов. В письмах Зедергольма приводится также место написания послания.

В тексте писем проводится расшифровка сокращений, необходимая для пояснения смысла, в некоторых случаях включены поясняющие слова. Переписка снабжена подстрочными примечаниями, необходимыми для пояснения цитат и высказываний, требующих комментирования. Подстрочные примечания служат краткой исторической справкой, для более подробного изучения затронутых в письмах тем читателю предлагается обратиться к источникам, приведенным в конце примечаний, аннотированному именному указателю или к приложениям.

Приложения содержат дополнительные материалы, относящиеся к письмам. В основном это записки Зедергольма, которые упоминаются в переписке. Также в приложениях приводятся записка первого секретаря русского посольства в Афинах В. С. Неклюдова, которая несколько раз цитируется в переписке, и записка известного поэта В. М. Жемчужникова, которая публикуется вместе с замечаниями, составленными К. Зедергольмом. Все записки, вошедшие в приложения, публикуются впервые.

В конце издания помещен аннотированный именной указатель, содержащий краткие сведения о персоналиях, упоминаемых в переписке.

Составитель выражает благодарность сотрудникам Отдела рукописей Российской Государственной библиотеки.

Г В. Бежанидзе

Константин Карлович Зедергольм родился 23 июля 1830 г. в лютеранской семье. Отец его, Карл Альбертович Зедергольм, – доктор философии, евангелический пастор, получивший известность в Москве как своей преподавательской деятельностью, так и многочисленными сочинениями. «Семья наша была хорошая и почтенная, но, знаете, сухая, немецкая семья», – вспоминал впоследствии Зедергольм²⁸.

Будучи студентом историко-филологического факультета Московского университета (1847 – 1851), Зедергольм принимает решение оставить лютеранство. Вероятно, на его обращение в Православие оказало влияние увлечение русской культурой. «Тертий Иванович, сделай меня русским», – говорил он своему другу юности Т. И. Филиппову. «Для этого прежде всего надо стать православным», – отвечал питомец протоиерея Матфея Константинопольского²⁹.

Желание принять Православие определило и филологические приоритеты обрусевшего немца: Зедергольм специализируется в изучении греческого языка, планируя предпринять путешествие на Восток для присоединения к Православной Церкви. Вероятно, такая сложность была обусловлена жесткой позицией отца, который за свои призывы к немцам-лютеранам не принимать Православие был даже отстранен от должности суперинтенданта. Однако один из близких знакомых Зедергольма, И. В. Киреевский, убедил его не откладывать присоединение на неопределенное будущее, а постараться постепенно убедить Зедергольма-старшего в непреклонности своего намерения и принять Православие в Оптиной пустыни. Киреевский также уведомил старца Макария о молодом немце, искренне обратившемся к Православию, так что когда Зедергольм в начале августа 1853 г. приехал в Оптину пустынь, его уже ожидали³⁰.

Миропомазание будущего оптинского иеромонаха совершилось 13 августа 1853 г. в Иоанно-Предтеченском скиту Оптиной пустыни. Одним из восприемников неофита стал сам преподобный Макарий Оптинский. Зедергольм получил новое имя Константин (в лютеранстве он был Карлом Густавом Адольфом)³¹. С этого времени К. Зедергольм становится духовным сыном старца Макария.

Приняв Православие, Зедергольм пожелал сразу же стать насельником Оптиной. По словам Зедергольма, как только он впервые оказался в скиту, он сказал в сердце своем: «Здесь тебе кончить жизнь»³². Однако старец Макарий не спешил благословлять неофита. Духовник предложил Зедергольму испытать себя в миру на поприще преподавательской деятельности или другого служения, которое укажет ему Господь, закончить диссертацию и выбрать род деятельности по душе.

Вначале Зедергольм надеялся быстро написать магистерскую диссертацию «О жизни и сочинениях Катона Старшего» по кафедре римской словесности историко-филологического факультета и устроиться преподавателем в Московский университет. На время написания работы он, по рекомендации того же Киреевского, устраивается преподавателем у Елизаветы Алексеевны Жуковской, вдовы известного поэта В. А. Жуковского. Зедергольм учил детей Жуковской не только языкам – русскому и немецкому, но также истории, географии и арифметике³³. Е. А. Жуковская была весьма довольна преподаванием и даже взяла обещание с учителя своих детей, что он не оставит обучение до ее кончины. Также по благословению старца Зедергольм переводил с греческого языка душеполезные поучения аввы Дорофея.

Обещание, данное Жуковской, ограничивало свободу К. Зедергольма, и он был вынужден отказаться от предложений княгини Урусовой, а затем и Киреевских поступить к ним в домашние учителя. Кроме того, преподавательская занятость мешала молодому педагогу уделить должное внимание своему обучению. Поэтому в начале 1856 г., испросив благословения старца, Зедергольм решил оставить преподавание у Жуковской и посвятить все время подготовке к магистерскому экзамену и диссертации³⁴. Расставание прошло мирно. Зедергольм сохранил теплые отношения с семейством Жуковских. Переписка с детьми Е.А. Жуковской продолжалась и после кончины Елизаветы Алексеевны³⁵.

Однако написание магистерского исследования затягивалось. Зедергольму хотелось не просто получить степень магистра, он стремился дать церковную оценку предмету своего исследования. Такой подход, однако, не нашел понимания в университетской среде. По свидетельству К. Н. Леонтьева, Зедергольма упрекали в излишнем критицизме по отношению к известному римскому мыслителю. Леонтьев полагал, что позиция автора диссертации была обусловлена «молодым рвением христианского прозелита»: Зедергольм, «осуждая Катона, удовлетворял своей потребности осудить весь языческий Рим»³⁶. Вероятно, поэтому, несмотря на блестящее знание языков, Зедергольм так и не остался в университете.

Между тем к середине 1856 г. Зедергольм оказался в сложном положении: «Сердечно сожалею я о тебе, возлюбленное о Господе духовное мое чадо, что ты находишься в таком душевном расстройстве, чрез непостоянно устроенное твое жительство и неудачи или медленности в писании диссертации», – писал ему старец Макарий в феврале 1857 г.³⁷ Для решения своих насущных материальных проблем Зедергольм вновь определяется домашним учителем, теперь уже к Н.П. Киреевской. В том же году молодой ученый закончил перевод аввы Дорофея, впоследствии изданный Оптиной пустынью.

Время творческих исканий Зедергольма совпало со сменой царствований. В сентябре 1856 г. обер-прокурором Св. Синода становится граф А. П. Толстой – талантливый администратор и благочестивый христианин, близкий к Оптиной пустыни. По совету Т.И. Филиппова обер-прокурор предлагает К. Зедергольму место чиновника особых поручений за обер-прокурорским столом. Предложение обер-прокурора вполне совпадало с желанием Зедергольма послужить Церкви и сразу же получило полное одобрение старца Макария. «На диссертацию же обратите внимание и, не изнуряя себя, занимайтесь ею без лености, имея в виду полезную службу Вашу у Графа Толстого», – писал он своему духовному сыну еще в октябре 1856 г.³⁸ Таким образом, когда к концу 1857 г. магистерская диссертация Зедергольма была закончена, православный немец уже не помышлял о ином месте служения и немедленно был принят на службу в синодальное ведомство³⁹.

Обер-прокуратура к середине 19 в. была уже достаточно разросшимся ведомством, фактически особым министерством, выполняющим две основные функции: подготовка всей документации для Святейшего Синода и обеспечение сношений Синода с императором и светскими ведомствами. Кроме того, обер-прокурор, как крупный чиновник, мог проводить церковно-государственную политику, естественно сообразуясь с мнением императора.

А.П. Толстому важно было иметь вокруг себя единомышленников, тем более что в предыдущую эпоху при обер-прокуроре Н.А. Протасове чиновники обер-прокуратуры особой церковностью не отличались. К оптинцам Т.И. Филиппову и К. Зедергольму вскоре присоединился еще один видный чиновник обер-прокуратуры и почитатель старца Макария П.И. Соломон. Кроме того, сотрудниками обер-прокурора были также внук митрополита Филарета (Дроздова) Н.А. Сергиевский и брат архимандрита Леонида (Кавелина) Д.А. Кавелин. Таким образом, во времена А.П. Толстого обер-прокуратура находилась под благодатным покровом оптинских старцев.

Лучшего места для будущего оптинского монаха трудно было отыскать. Начальник Зедергольма обер-прокурор Синода граф А. П. Толстой не только отличался благочестием и был близок к Оптиной пустыни, но и был увлечен идеей единства Русской и Греческой Церквей. Таким образом, отличное знание греческого языка нового чиновника особых поручений оказалось вполне востребованным. Между руководителем и подчиненным сразу же установились вполне доверительные отношения. Обер-прокурор ежедневно обедал со своими ближайшими сотрудниками, в число которых непременно входил Зедергольм, и откровенно обсуждал с ними важные вопросы.

А. П. Толстой проявлял немалую заботу о своем новом сотруднике и единомышленнике. Зедергольм получил казенную квартиру, помимо стола имел и открытый кредит обер-прокурора. Но большим утешением для ревностного служителя Церкви было умонастроение А. П. Толстого. «О графе скажу, что душевно радуюсь иметь такого начальника, благочестивого, преданного Церкви», – писал Зедергольм преподобному Макарию после нескольких месяцев службы в ведомстве⁴⁰.

Первое дело, которым занялся Зедергольм, не было связано с восточным Православием. Обер-прокурор поручил новому сотруднику написать записку о противодействии старообрядческому расколу.

В новое царствование начался пересмотр конфессиональной политики правительства в сторону большей либерализации. Высказывались предложения по легализации старообрядцев. Широкое хождение получило мнение, что гонения и стеснения раскольников и сектантов только способствуют их большему распространению. Разделял эту позицию и влиятельный сановник – брат императора великий князь Константин Николаевич. В мае 1857 г. через московского генерал-губернатора А. А. Закревского старообрядцы подают ряд прошений, в которых предлагается учредить старообрядческую иерархию независимо от Святейшего Синода, в подчинении светским властям. Характерно, что Закревский в своем всеподданнейшем докладе, комментируя это прошение, противопоставляет интересы Православной Церкви и интересы православного духовенства. По его мнению, духовенство материально заинтересовано в нелегальном положении раскольнического духовенства. Царь повелел провести обсуждение доклада Закревского в Секретном комитете по делам раскола и Совете министров⁴¹.

Этот демарш раскольников и особенно последующее обсуждение проблемы раскола в высших органах государственной власти очень озаботило Святейший Синод. Ставилось под сомнение первенствующее положение Православной Церкви в России. Так как великий князь Константин и его единомышленники аргументировали свои предложения по легализации раскола тем, что всякое ограничение старообрядчества способствует лишь большему его распространению, то возникла существенная необходимость в богословском обосновании пользы для Церкви государственных стеснительных мер по отношению к раскольникам и сектантам.

Такую записку обер-прокурор и поручил составить своему новому сотруднику. К. Зедергольм обратился за помощью к митрополиту Московскому, который указал на церковные каноны и исторические свидетельства в пользу того, что к еретикам и раскольникам следует относиться спокойно, до тех пор пока они не занимаются прозелитизмом среди православных. В последнем случае долг православной власти – оградить своих подданных от еретического влияния. Кроме того, святитель Филарет обратил внимание Зедергольма на писания блаженного Августина, который, исходя из собственного опыта, свидетельствовал, что разумное стеснение приносит душевную пользу самим еретикам, способствуя их обращению к Православию. Эти соображения получили полную поддержку оптинских старцев, и Зедергольмом была составлена записка, столь созвучная мыслям московского святителя, что ее составление долгое время приписывали митрополиту Филарету⁴².

А. П. Толстой использовал записку Зедергольма для аргументации позиции Синода во время прений в Совете министров, которые закончились благоприятно для Церкви: было решено оставить существующую систему действий правительства по отношению к раскольникам без изменений⁴³.

Следующее дело, порученное Зедергольму, было связано с переводом Священного Писания на русский язык. К моменту поступления Зедергольма на службу этот затянувшийся на долгие годы вопрос был уже близок к своему разрешению.

Как известно, начавшийся под эгидой Библейского общества перевод Священных книг в конце царствования Александра I был остановлен из-за интриг идейных противников русской Библии⁴⁴. Попытки возобновления перевода в Николаевскую эпоху успеха не имели.

Ситуация изменилась в начале следующего царствования, когда многолетние ожидания неизменного поборника перевода Священного Писания святителя Филарета Московского наконец осуществились. Еще до вступления А. П. Толстого в должность обер-прокурора, во время коронационных торжеств летом 1856 г., Святейший Синод на выездной сессии в Москве принял историческое решение о переводе Библии.

Однако вследствие смены обер-прокурора оформление протокола затянулось, и решение не получило силу указа. Толстой, неоднозначно относившийся к переводу, запросил мнение святителя Филарета Киевского, который представил обстоятельную записку в Синод с резкой критикой состоявшегося решения. После доклада императору об этом разногласии обер-прокурор предложил святителю Филарету Московскому опровергнуть доводы своего собрата и затем внес обе записки на синодальное рассмотрение. Осенью 1857 г. на заседании Синода записка Московского святителя была одобрена, а в начале 1858 г. Синодом было принято окончательное решение о начале перевода Библии⁴⁵.

Однако А. П. Толстой не спешил с оформлением протокола синодального решения. Вопрос о русской Библии имел отношение к весьма беспокоившей обер-прокурора теме единства Церкви. Еще в своем всеподданнейшем докладе 1856 г., в котором граф уведомлял об особом мнении митрополита Киевского, Толстой обратил внимание царя на необходимость по столь важному делу отправить запрос на церковный Восток. Желание обер-прокурора получить мнение Греческой Церкви во многом определяло его позицию в деле перевода Священного Писания.

К началу 1858 г. Толстому удалось получить некоторые записки от греков, в которых выражалось сомнение в необходимости перевода. Речь идет о писаниях архидиакона Александра Ласкариса, слушателя Санкт-Петербургской духовной академии, и архимандрита Георгия (Веглериса), преподавателя греческого языка той же академии. Ласкарис, в частности, выражает обеспокоенность тем, что вслед за переводом Библии последует и замена богослужебного языка, а также сомневается, что русский язык способен передать смысл текста, ибо «язык Св. Писания должен стоять выше разговорного»⁴⁶. Мнения митрополитов Московского и Киевского, записки проживающих в Петербурге греков и другие документы по делу о русской Библии предлагалось обобщить К. Зедергольму. Толстой надеялся, что записка, написанная его новым сотрудником, обратит на себя внимание синодальных членов и будет сделан официальный запрос восточным патриархам. Обер-прокурор был настроен решительно: «...если Синод на сии окончательные доводы не согласится, граф прибегнет поневоле к последнему средству: обратится с этим к государю и объявит Синоду высочайшее повеление сделать запрос об этом переводе в Грецию», – писал Зедергольм старцу Макарию⁴⁷.

Намерение А. П. Толстого запросить мнение Греческой Церкви о переводе Библии вполне разделяли оптинские старцы, поэтому в своей записке К. Зедергольм постарался как можно более убедительно обосновать необходимость обращения к восточным патриархам. Однако позиция Синода оставалась неизменной, а обер-прокурор все же не желал оказывать давление на синодальных членов: 20 марта 1858 г. был подписан оформленный протокол синодального решения о переводе Библии, а 5 мая определение Синода было утверждено императором.

Вероятно, еще одной причиной отказа А. П. Толстого от его желания получить одобрение Греческой Церкви на перевод Священного Писания было обострение ситуации на церковном Востоке: восточным патриархам необходимо было решать свои собственные проблемы.

После окончания Крымской войны под давлением европейских держав в Османской империи начался новый виток вестернизации. В феврале 1856 г. был опубликован хатти-хумаюн – султанский указ, согласно которому положение христиан в Турции существенно менялось. С одной стороны, новый акт подтвердил и даже несколько расширил религиозные права христиан. Но вместе с тем автономное существование православных подданных Османской империи, установленное после падения Константинополя, когда патриарх не только в церковном, но и в государственном отношении возглавлял свою паству, фактически упразднялось⁴⁸.

Главным негативным последствием хатти-хумаюна для религиозного меньшинства Османской империи была потеря всех прежних прав и привилегий, которые турки упразднили под благовидным предлогом равноправности всех перед законом. Под давлением турецких властей началось реформирование в управлении Константинопольской Церкви. В начале 1858 г. было избрано церковно-народное собрание Константинопольской Церкви. Большинство в нем составляли миряне, вследствие чего собрание носило светский характер. К началу 1860 г. собрание разработало устав управления Константинопольской Церковью. Согласно новому положению о церковном управлении, существенно изменился принцип формирования Священного Синода и процедура выбора патриарха. Если раньше Синод составляли четыре несменяемых митрополита-геронта, без согласия которых ни одно важное решение не могло быть принято, то теперь патриарший Синод состоял из двенадцати архиереев, сменяемых каждые два года. Выборы патриарха осуществляло церковно-народное собрание: трех кандидатов предлагало общее собрание, из них тайным голосованием одного избирал Священный Синод. Кроме того, был образован смешанный совет в составе четырех архиереев и восьми мирян, который получил значительное влияние на церковные дела. Проведенные преобразования ослабили значение иерархической власти, что было выгодно реформируемой по европейскому образцу Турции и западным державам. Вместе с тем реформы привели к усилению национального начала в Константинопольской Церкви⁴⁹.

Еще одним последствием султанского указа 1856 г., предполагавшего право каждой христианской общины на реорганизацию, было обострение греко-болгарских взаимоотношений. Рост национального самосознания болгарского народа, подогреваемый западной пропагандой, привел к консолидации славянской нации, получившей в середине 19 в. возможность для официального признания турецкими властями. Национальное славянское движение не было должным образом принято во внимание греческой иерархией, со стороны которой не последовало адекватной реакции на требования болгар.

Первым зримым свидетельством обострения греко-болгарского вопроса стало адрианопольское столкновение 1858 г., когда греческая иерархия отказала болгарам в служении на славянском языке. В 1860 г. конфликт достиг апогея: в Болгарской Константинопольской Церкви прекратилось поминовение патриарха Константинопольского. Через десять лет турецкий султан учредил Болгарский экзархат, а 11 мая 1872 г. болгарский экзарх Анфим провозгласил независимость Болгарской Церкви, не признанной восточными патриархами⁵⁰.

Россия не могла остаться в стороне от бурных событий на церковном Востоке, ибо этот регион традиционно был в зоне внешнеполитических интересов империи. При этом светские ведомства, участвуя в решении церковных вопросов, отстаивали сугубо государственные интересы, игнорируя религиозный аспект проблем и вопросов. Русская Церковь зачастую была лишь инструментом политики правительства.

Как известно, после поражения в Крымской войне Россия потеряла прежнее политическое значение на Востоке. Оказывать влияние на восточные дела можно было только опираясь на единство в вере между Русской и Восточной Церквами, при этом центром притяжения всех православных христиан на Востоке оставался Иерусалим. Поэтому первоочередной внешнеполитической задачей России стало обеспечение надежного присутствия в Святом Граде. Решить эту задачу в начале царствования Александра II собирались сразу два ведомства: традиционно ведающее всеми восточными делами Министерство иностранных дел и возглавляемое великим князем Константином Николаевичем Морское министерство.

В 1856 г. под покровительством Константина Николаевича основывается Русское общество пароходства и торговли (РОПИТ) для обеспечения паломничества в Святую Землю. В том же году в Иерусалим отправляется сотрудник Морского министерства Б. П. Мансуров с целью составления путеводителя по святым местам для паломников.

Мансуров, однако, вернулся в Петербург не с путеводителем, а с целой внешнеполитической программой действий России в «восточном вопросе». По его мнению, стратегическая задача обеспечения присутствия России на Востоке может быть решена путем максимального ослабления греческого влияния и поддержки национального самосознания арабов и славянских народов. Социальной деятельности западных держав нужно противопоставить усиление русского присутствия через приобретение недвижимости. Обеспечение нормальных условий для русских паломников и гуманитарная деятельность будут удобным прикрытием для дипломатических действий. Одним из главных орудий российской внешней политики на Востоке Мансуров считал РОПИТ, коммерческие интересы которого вполне совпадали с видами правительства, тем более что деньги на покупку недвижимости и обустройство паломников можно было собирать со всей России в качестве пожертвований⁵¹.

Программа Мансурова получила одобрение при дворе, и 27 февраля 1858 г. состоялось высочайшее повеление о проведении во всех православных церквах кружечного сбора на нужды православных паломников в Палестине.

Между тем в 1857 г. новый глава внешнеполитического ведомства А. М. Горчаков выступил с инициативой восстановления закрытой с началом Крымской войны Русской духовной миссии в Иерусалиме. В своем всеподданнейшем докладе по этому вопросу Горчаков отмечал, что новая миссия должна противостоять западному влиянию, сменив роль смиренных наблюдателей на деятельных и достойных представителей Российской империи. Для придания миссии должного статуса во главе ее был поставлен архиерей, епископ Кирилл (Наумов), при этом проблемы пребывания епископа на чужой канонической территории в расчет не принимались. Кроме того, двойное подчинение епископа Кирилла способствовало тому, что последний более прислушивался к рекомендациям со стороны министра иностранных дел, чем к синодальным указаниям⁵².

Вмешательство же в дела Русской духовной миссии агентов РОПИТ, вместе с идеологом коммерческого проекта русского паломничества Б. П. Мансуровым, которые действовали, как метко выразился А. А. Дмитриевский, «стирая и уничтожая все, что стояло на пути в этом движении вперед со служением двум господам: Богу и мамоне, Церкви и спекуляции», – чрезвычайно осложняло пребывание членов миссии в Святой земле⁵³.

А. П. Толстой уже с первых месяцев своего служения постарался задействовать весь административный ресурс своего ведомства, для того чтобы церковное мнение в восточном вопросе было принято во внимание как в светских министерствах, так и императором. Дела, имеющие отношение к Восточной Церкви, вскоре становятся основным занятием К. Зедергольма.

Между обер-прокуратурой, выражавшей взгляды Св. Синода и оптинских старцев, и правительством к 1858 г. наметилось четкое расхождение позиций в восточном вопросе. Светские министерства мало заботились о канонических аспектах проводимых в Константинопольской Церкви реформ, кроме того в греко-болгарском конфликте русское правительство по политическим соображениям поддерживало славян. Напротив, для обер-прокурора и его сотрудников определяющим моментом участия России в делах Константинопольского Патриархата была церковная польза.

Знание Зедергольмом греческого языка и его любовь к восточному Православию обусловили погружение духовного сына старца Макария во все множество дел, связанных с Восточной Церковью. Зедергольм написал несколько записок, связанных с греко-болгарской распрей, переменами в Константинопольском патриархате и Русской духовной миссией. Эти записки писались согласно с мнением обер-прокурора, но проходили обязательную апробацию старцев Оптиной пустыни. Также учитывалось мнение святителя Филарета и других пожелавших оказать содействие архиереев. Важнейшие записки обсуждались и утверждались Св. Синодом.

Главная мысль записок в том, что России на Востоке необходимо не только следовать политическим видам, но и обращать особое внимание на церковную сторону вопроса, прежде всего не допуская разделений между Русской и Восточными Церквами.

Деятельность обер-прокуратуры принесла определенные плоды: несмотря на то что раскола между греками и болгарами избежать не удалось, единство Русской и Восточных Церквей осталось нерушимым. Кроме того, обер-прокуратура оказала влияние на обсуждение церковно-народным собранием устройства церковного управления Вселенского Патриархата.

Первоначальный проект, который отстаивали светские члены собрания, предполагал существенное ослабление иерархического начала. «Достойно проницательного размышления, какие могут произойти нравственные последствия, если патриарх будет произведением мирян», – писал о нем святитель Филарет Московский. Благодаря своевременным и решительным действиям обер-прокуратуры, осуществлявшей постоянную переписку с митрополитом Московским и Министерством иностранных дел, удалось убедить духовных членов церковно-народного собрания опротестовать проект, и новый устав управления Константинопольской Церковью был скорректирован. «За сию статью, – писал московский святитель по поводу порядка избрания патриарха в новой редакции устава, – должно благодарить Бога. Это не то, что в прежних сведениях, а то, о чем подавала мысль записка 11 декабря»⁵⁴.

Благодаря поддержке со стороны Русской Церкви восточные иерархи сумели отклонить еще одну навязываемую османским правительством реформу. Воспользовавшись тем, что некоторые греческие архипастыри злоупотребляли своим положением в материальном отношении, турецкие чиновники предложили определить греческому духовенству жалованье, которое будет выплачиваться из особого налога на христиан. Таким образом, архиереи лишались важного повода для общения с паствой, а турки приобретали новый источник дохода. Несмотря на то что часть светских членов церковно-народного собрания поддерживала реформу, а русские дипломаты не вполне благоволили греческой иерархии, система материального обеспечения восточных иерархов осталась неизменной.

Чтобы наладить более тесное общение между греческой и русской иерархией, обер-прокурор решил познакомить русское общество с греческой современной литературой. Для этой цели А. П. Толстой умело использовал мнение о состоянии Православной Церкви в новообразованном Греческом королевстве одного из сотрудников Министерства иностранных дел.

В апреле 1858 г. посланник в Греческом королевстве действительный статский советник И. П. Озеров в письме к директору азиатского департамента МИД описал бедственное положение Греческой Церкви. Согласно его наблюдениям, «храмы Божии, и их служители, и народ, в них молящийся, – все вместе носит на себе печать убожества, нечистоты и беспорядка .... Все части духовного управления обессилены одна другою, а все вместе светскою властью, вмешивающейся во все бездушно и бессознательно... Столь же мало утешительного представляет нам и духовное образование в Греции». Для улучшения положения Православной Церкви в Греческом королевстве Озеров предлагает усилить сношения между Русской и Греческой Церквами, оказывать сочувствие и поддержку Греческой Церкви на государственном уровне. В качестве одной из мер, способствующей сближению двух Церквей, дипломат предлагал организовать обмен современной богословской литературой⁵⁵. Записка Озерова была доложена государю, который наложил благоприятную для обер-прокурора резолюцию: «Жалкая картина, я совершенно согласен на все предлагаемые меры»⁵⁶.

Узнав о записке Озерова, а затем и получив от Министра иностранных дел копию записки с резолюцией государя, А. П. Толстой немедленно начал действовать. Обер-прокурор выступил с инициативой создания русско-греческого общества, цель которого – распространение и популяризация в русском обществе греческой духовной и светской литературы. В составлении устава нового общества по поручению Толстого принимал участие К. Зедергольм.

Проект устава русско-греческого общества был направлен митрополиту Филарету (Дроздову), который в целом одобрил идею обер-прокурора, но указал на то, что необходимо не только знакомить русское общество с новогреческой литературой, но и греков с русской словесностью⁵⁷. Скорректированный устав был одобрен митрополитом Григорием (Постниковым), который согласился быть его председателем.

Заручившись вначале устным одобрением императора, обер-прокурор в ноябре 1858 г. подает Александру II всеподданнейший доклад с уставом общества для высочайшего утверждения⁵⁸. Но государь не решился сразу официально одобрить инициативу Толстого и отправил устав для обсуждения в Комитет министров, где он практически был похоронен.

В августе 1859 г. обер-прокурор, отчаявшись дождаться обсуждения столь важного для него дела, попытался все же довести задуманное им предприятие до успешного конца. В личной беседе с приближенным Великого Князя Константина Николаевича А. В. Головиным он объяснил последнему суть предпринятой им инициативы. «Я остаюсь при своем убеждении, – писал А. П. Толстой, препровождая Головину устав общества с просьбой представить его Константину Николаевичу, – что если по неизвестным мне политическим соображениям наше правительство иначе смотрит на сие дело, то гораздо лучше оного не предпринимать»⁵⁹.

Демарш обер-прокурора имел положительные последствия: в конце октября 1859 г. А. М. Горчаков уведомил Толстого, что Министерство иностранных дел не возражает против учреждения русско- греческого ученого общества. Однако в следующем году скончался митрополит Григорий, и проект Толстого так и не был реализован.

Помимо Министерства иностранных дел, обер-прокуратуре, защищая Восточную Церковь, приходилось противостоять и русской публицистике, которая была на стороне болгар. Уже в начале 1858 г. в журналах «Русский вестник» и славянофильской «Русской беседе» появились статьи Христо Даскалова с резкими обвинениями греческих архиереев⁶⁰. Автор в весьма язвительном тоне во всех бедах болгарских христиан обвинял греческое духовенство, симпатизируя мусульманам: характерно, что патриарх-мученик Григорий был наименован жертвою «справедливой мести турок». Грекам предлагалось «сообразоваться с духом времени и хатти-хумаюном» и «покаяться во всех грехах».

Статьи Даскалова были весьма негативно восприняты патриархом Константинопольским, о чем сообщил А. П. Толстому архидиакон Александр Ласкарис. «Когда о сем было рассуждено в Синоде, – цитировал Ласкарис письмо, полученное им из Константинополя, – было решено, что, пребывая в христианской стране, ты не должен отвечать на статьи. Если русское правительство и Св. Синод при всей строгости цензуры одобряют подобные статьи, это значит, что они одобряют обнародованное врагами Церкви. Ты хорошо бы сделал, если бы возвратился к нам»⁶¹. Обер-прокурор и сам был недоволен появлением порочащих Греческую Церковь статей, но действовать, учитывая общее настроение правительства, нужно было очень осторожно.

В это время епископ Кирилл (Наумов) в письме от 15 апреля 1858 г. сообщил митрополиту Григорию, что в некоторых издаваемых в России газетах появились сообщения, что в России обсуждается вопрос о переходе на григорианский календарь. Эти статьи, по мнению начальника Русской духовной миссии, негативно воспринимаются на Востоке. Обер-прокурор, заручившись поддержкой синодальных членов, умело воспользовался данным поводом, для того чтобы взять под контроль Синода публикацию статей о Восточной Церкви.

Вначале А. П. Толстой подготовил всеподданнейший доклад, в котором изложил опасения епископа Кирилла и испрашивал высочайшего повеления войти в сношения с Министерством народного просвещения, для того чтобы подобное не повторялось⁶². Получив согласие императора, обер-прокурор добивается от нового министра народного просвещения (с 23 марта 1858 г. – Е. П. Ковалевский) циркулярного распоряжения от 6 июня 1858 г. о том, чтобы «впредь ВСЕ статьи и отдельные места в статьях о нашей Церкви, о состоянии Православия на Востоке, о греческом духовенстве не были разрешаемы к печатанию без духовной цензуры»⁶³.

Затем Толстой 19 июня сообщает Е. П. Ковалевскому о статьях Даскалова, написанных «не к сочувствию к нуждам болгар, а чтобы поселить в русском народе ненависть к греческому народу и Константинопольской Церкви, от которой отечество наше получило свет веры»⁶⁴. По указанию министра Московский цензурный комитет запросил объяснений от редакций «Русского вестника» и «Русской беседы», а также цензора Н. Ф. фон Крузе, пропустившего статьи. Удовлетворенный реакцией Ковалевского, обер-прокурор препроводил через Министерство иностранных дел уведомление для патриарха Константинопольского о негативной реакции Св. Синода на появление статей Даскалова⁶⁵.

Между тем архидиакон Александр Ласкарис написал ответ на статьи Даскалова, но не желал публиковать его под своим именем. Тогда обер-прокурор поручил Т. И. Филиппову по сведениям Ласкариса составить опровержение, которое, используя административное давление, Толстой предполагал опубликовать в «Русском вестнике» и «Московских ведомостях». «Мне казалось бы справедливым напечатать препровождаемый при сем ответ Даскалову в ближайшем номере «Русского вестника», как первого виновника соблазна, и в ближайших же номерах «Московских ведомостей» ради множества читателей этой газеты», – писал обер-прокурор Ковалевскому⁶⁶. В составленной Филипповым статье «Ответ г-ну Даскалову», получившей одобрение оптинских старцев, достаточно основательно были опровергнуты многочисленные лживые утверждения обличителя греков. Однако графу пришлось столкнуться с серьезным сопротивлением редактора «Русского вестника».

М. Н. Катков наотрез отказался печатать опровержение, ответив Московскому цензурному комитету, что он не знает узаконения, по которому редакцию частного журнала можно заставить что-либо напечатать. Такой дерзкий ответ был, вероятно, следствием осведомленности Каткова о неуверенном положении обер-прокурора ввиду общего направления правительственной политики. Более того, редактор «Русского вестника» написал пространную записку-объяснение, в которой помимо апологии статьи Даскалова отстаивал право для светского журнала печатать статьи о Православной Церкви без духовной цензуры. По мнению Каткова, только свободное и широкое обсуждение церковных проблем может оздоровить Церковь: следует «говорить свободно о положении Церкви и духовенства в нашем отечестве, гласность относительно этого предмета важнее, чем по какой-либо другой отрасли жизни». Ревностный апологет очистительного значения публицистики, предваряя «церковное учительство» Л. Н. Толстого и Ф. М. Достоевского, для преодоления в русском обществе «равнодушия к великим интересам религии» побуждает русских писателей «говорить публике тоном... религиозного убеждения»⁶⁷. В подобном духе было написано А. С. Хомяковым и объяснение редакции «Русской беседы»⁶⁸.

Смелость Каткова оказалась вполне оправданной: получив объяснения от редакторов упомянутых журналов, попечитель Московского учебного округа А. Н. Бахметьев писал Ковалевскому, что статьи Даскалова были опубликованы вполне законно, так как они «не касаются догматов Православного учения, а обнаруживают злоупотребления греческого духовенства в Константинополе, как это сильным и великолепным языком объяснено в записке Каткова»⁶⁹. Светский цензор журналов Н. Ф. фон Крузе также написал объяснение, которое скорее напоминало обвинение обер-прокурора в некомпетентности⁷⁰.

В итоге статью Филиппова без указания автора опубликовали только «Московские ведомости»⁷¹, а дерзкое оправдание цензора не имело для него существенных негативных последствий. Появление ответа Даскалову не могло не остаться без внимания славянофилов. «...Вот истинное поповство», – охарактеризовал творчество бывшего сотрудника «Русской беседы» А. С. Хомяков⁷².

Обер-прокурор вынужден был вновь прибегнуть к помощи своего сотрудника и поручил Зедергольму составить возражение на записку Каткова. Кроме того, Толстой обратился к святителю Филарету Московскому с просьбой прокомментировать ответ цензора⁷³.

В своем ответе Каткову деятельный чиновник синодальной обер-прокуратуры прежде всего обратил внимание на очевидную предвзятость «замечательной по своей глубине и красноречию статьи» (как назвал ее Н. П. Барсуков). «В подтверждение истинно-православных чувств г. Даскалова, – свидетельствовал духовный сын старца Макария, – г. Катков приводит описание встречи Преосвященного Кирилла Константинопольскими болгарами. В записке г. Каткова последние строки этого описания остаются непонятными: он не решился выписать примечание г. Даскалова, поясняющее их и вместе с тем свидетельствующее противное тому, что хотел доказать г. Катков. Г Даскалов рассказывает, что, принимая благословение от Греческих Архиереев, болгары в уме своем тихо произносят клятву: «Св. благословение его да будет со мною, а дела его да обрушатся на главу его». В противность Евангельской заповеди благословлять клянущих нас, болгары, по словам г. Даскалова, клянут благословляющих их. Мы очень желали бы, чтобы г. Катков откровенно объяснил нам, как он судит об этом новом, необыкновенном способе изъявлять уважение к священному сану».

Далее К. Зедергольм показал пагубность для религиозного состояния русского общества предлагаемого Катковым способа его оздоровления. Публичная критика злоупотреблений духовенства, открытая и свободная публицистика, которая, по словам редактора «Русского вестника», будет сама себя очищать от неверных мнений, может способствовать только большему унижению Церкви, умножению хулы и кощунства над Православием. Ведь церковным апологетам, по мнению Зедергольма, придется противостоять господствующим в журнальном сообществе заблуждениям, а это гораздо труднее, чем преодолевать официальную цензуру, что, собственно, и доказывает отказ Каткова публиковать опровержение лживой статьи Даскалова⁷⁴.

В своем ответе Зедергольм выражал мнение как оптинских старцев, так и святителя Филарета, негативно относившегося к присвоенному журналистами праву решать церковные проблемы. Господствующие в журнальном сообществе заблуждения, о которых пишет духовный сын старца Макария, вследствие бурного развития русской публицистики, с началом царствования императора Александра 2 стали представлять реальную угрозу для Церкви. Не только в церковных, но и в светских журналах активно обсуждаются вопросы, связанные с церковной жизнью, положением духовенства, религией вообще. Тон обсуждения преимущественно обличительный. При этом критике подвергается не только духовенство, но и сама вера и христианская нравственность. «Православная Церковь, всегда воинствующая на земли, многие веки в нашем отечестве покровительствуемая, ныне, по грехам нашим, приближается к тому, чтобы вновь быть гонимой», – писал святитель Филарет Московский старцу Макарию в мае 1859 г.⁷⁵ «Дерзостные выходки... журналов, – отмечал один из «оптинцев» в 1857 г., – успели подорвать в нашем молодом поколении веру и сочувствие к Православию в обширном значении сего слова, развивая в то же время безусловную любовь и поклонение всему западному, начиная с так называемых понятий о вере»⁷⁶.

Перед Синодом вставала задача, с одной стороны, обезопасить неискушенного читателя от соблазнительных взглядов, с другой – усилить церковное просвещение русского общества. При этом мнение о положительном значении широкого обсуждения церковных вопросов было настолько распространено, что Зедергольму, как выше было упомянуто, приходилось полемизировать не только с записными либералами-западниками типа А. И. Герцена, но и с консервативным публицистом М. Н. Катковым и славянофилами⁷⁷. Кроме того, часть церковных публицистов также поддалась общим либеральным тенденциям⁷⁸. Таким образом, обер-прокуратуре не приходилось рассчитывать на сочувствие в журнальном сообществе и приходилось действовать своими силами. Так, в 1857 г. сотрудник хозяйственного управления при Святейшем Синоде А. Д. Ушинский, почитатель оптинских старцев, написал обличающую антицерковную публицистику брошюру «Современные идеи и Православие», получившую одобрение в Оптиной пустыни.

Деятельность Зедергольма в синодальной обер-прокуратуре получала полное одобрение оптинских старцев, но зачастую не встречала понимания даже в родственном кругу ревностного стража дома церковного. «Вчера был у нас Конст. Карлович, – писал М. П. Погодин своей дочери Александре, невестке Зедергольма, в июне 1858 г., – и я нашел его в напряженном состоянии. Из него может сделаться фанатик, и я подал ему совет оставить свою службу: предметы ее беспрестанно беспокоят его, и так как он принимает все слишком близко к сердцу, то может расстроить и физическое здоровье»⁷⁹.

Напряженно работая на благо Церкви, К. Зедергольм не забывал о своем намерении стать оптинским монахом, ожидая благоприятного момента для оставления службы. Благочестивый начальник будущего инока вполне одобрял его стремления и учитывал их в служебных командировках своего чиновника по особым поручениям. Летом 1858 г. духовный сын старца Макария за казенный счет совершил паломничество в Киево-Печерскую лавру. «Я с благословения батюшки о. Макария стал проситься в Киев. Больше всего мне был потребен отдых, и всегда нужно душевное укрепление. Граф под видом командировки послал меня в Киев, т. е. мне дали казенную подорожную, прогоны и т. д. Товарищем моим был Константинопольский Архидиакон Александр Ласкарис, приехавший в С. П. Б. доканчивать свое образование в Духовной Академии и пожелавший посетить Русскую Святыню. 15-го июня мы выехали из П. Б., несколько дней пробыли в Москве, здесь в Оптиной говели, в Киеве пробыли от 5-годо 19-го июля. Киев чудный город, по святыни превосходит и Москву, город единственный в России, и даже в мире», – так описывал свое путешествие Зедергольм своему брату Максиму⁸⁰.

В 1860 г. сбылось давнее желание поборника греческого Православия: Зедергольм вместе с П. И. Соломоном посетил Восток. Официальная цель командировки была ознакомиться с учебными заведениями на предмет отправки туда представителей русского духовенства для обучения греческому языку. Заодно Толстой выхлопотал разрешение посетить монастыри, дабы оценить их потребность в русской милостыне⁸¹.

Но Зедергольма более интересовали афонские старцы, с которыми он решал и свои собственные духовные вопросы. «На Афоне пробыл от 23 июня до 16 июля... мы осмотрели все монастыри», – писал он брату⁸². Если бы не торопившийся в Санкт-Петербург Соломон, на которого была возложена ответственность за выполнение официальной цели поездки, будущий оптинский монах, пожалуй, надолго остался бы в монашеской республике. Свои впечатления от бесед со старцами Зедергольм позже изложил в отдельной статье, опубликованной в 1867 г.⁸³ Вскоре по возвращении Зедергольма с Востока преставился ко Господу его духовник, преподобный Макарий Оптинский, и Зедергольм перешел к старцу Амвросию.

Вплоть до отставки Толстого в феврале 1862 г. Зедергольм остается его верным сотрудником, в отличие от своего давнего друга Т. И. Филиппова. Филиппов изначально имел свои взгляды на проблему старообрядческого раскола: его позиция не совпадала с мнением обер-прокурора, святителя Филарета и оптинских старцев. Обострившиеся противоречия привели к разрыву Филиппова со своими прежними единомышленниками. Зедергольм тяжело переживал потерю взаимопонимания со старым другом, о причине которой, впрочем, не обинуясь говорил самому Филиппову⁸⁴. Уход Толстого с поста обер-прокурора позволил Зедергольму осуществить свое давнее желание: поступить в Оптину пустынь на послушание. В пустыни он вскоре принял постриг с именем Климент. Но и после отставки добрые отношения между оптинским монахом и его бывшим начальником сохранялись неизменными. Толстой построил своему верному чиновнику удобный дом в Иоанно-Предтеченском скиту Оптиной пустыни по плану преподобного Амвросия, где Зедергольм подвизался последние пятнадцать лет своей жизни.

В скиту основное послушание отца Климента было заведование библиотекой и письмоводительство при старце Амвросии. Зедергольм также занимался переводом святоотеческих творений и составлением жизнеописаний старцев и подвижников Оптиной пустыни.

В 1873 г. Зедергольму удалось послужить своему бывшему начальнику и благодетелю. А. П. Толстой, находясь за границей на лечении, испытывал острую нужду в духовной поддержке. После усиленной просьбы благочестивой супруги бывшего обер-прокурора преподобный Амвросий решил послать Зедергольма к изнемогающему графу. Зедергольм был рукоположен в иеромонаха и, в короткий срок, оформив все необходимые документы, поспешил в Женеву, где находился А. П. Толстой. Отец Климент прибыл как раз вовремя и успел исповедовать и дважды причастить графа, который скончался у него на руках⁸⁵.

Отец Климент ненадолго пережил своего бывшего начальника: через пять лет, 30 апреля 1878 г., он мирно скончался после непродолжительной болезни.