П.А. Вяземский

Биографические сведения о князе Вяземском. Издание сочинений князя Вяземского²⁰⁸ открывается его автобиографической запиской, в которой между прочим сказано: «Родитель мой хотел сделать из меня математика, судьба сделала меня стихотворцем, не говорю: поэтом, ради страха иудейскаго и из уважения к критикам моим, которые заключили, что я не совсем поэт, или совсем не поэт... Дмитриев, бывало, говорил, шутя, что Аполлон внушил мне страсть к стихам на зло моему отцу и в отмщение однофамильцу нашему, екатерининскому князю Вяземскому, за то, что он преследовал Державина»²⁰⁹. Родство и тесное сближение с Карамзиным, которому отец его, умирая, вверил попечение о нем, развили и укрепили природные наклонности.

Детство свое Петр Андреевич Вяземский (род. в 1792 г., ум. 1878 г.) провел в Остафьеве, родовом имении Вяземских, где живал по летам Карамзин и писал здесь первые томы своей Истории. Здесь же потом Вяземский познакомился с Жуковским, Батюшковым и Пушкиным, которые навсегда сделались его друзьями, и – с другими молодыми образованными людьми, вошедшими потом в Арзамасское общество. После домашнего воспитания он был отдан в один иезуитский пансион в Петербурге, а потом поступил к профессору Рейсу в Москве, слушал на дому лекции других профессоров Университета; русский язык он изучил у Богданова, учителя университетского благородного пансиона. В 12 году он поступил в московское ополчение и состоял при Милорадовиче в битве при Бородине, где под ним были убиты две лошади. С 1817 до 1821 г. он был в Варшаве, в штате Новосильцева, исполняя самые важные дипломатические поручения, – в то время император Александр устраивал Польское королевство. При импер. Николае Павловиче он служил при министерстве финансов вице-директором департамента внешней торговли, директором государственного заемного банка. С 1855 до 1858 г. Вяземский был товарищем министра народного просвещения. В 1861 г. Академия наук праздновала 50-летний юбилей его литературной деятельности. После юбилее он отправился за границу и жил там в разных местах, приезжал по временам в Россию и умер в Баден-Бадене в 1878 г.

Характер литературной деятельности князя Вяземского. Живя долго в России и заграницей, занимая высокое положение в обществе, на разных местах государственной службы, исполняя важные поручения и принимая участие в важных делах, Вяземский в своей жизни видел и слышал много замечательного, пережил много событий и направлений ученых, литературных и политических. Все это отразилось в большей или меньшей степени в его сочинениях, которые поэтому весьма интересны. Вот как он сам отзывается о своей литературной деятель ности. «В стихах и в прозе у меня много неровностей – и нельзя им не быть. Я никогда не писал прилежно, постоянно; никогда не изучал я систематически языка нашего. Как певцы-самоучки, писал я более по слуху. Писал я более урывками, под вдохновением или под осязанием мысли и чувства. Писал я, когда что-нибудь внутреннее или внешнее за-живо задирало меня, когда мне именно хотелось сказать или высказать что-нибудь, так или сяк, опять все равно. Натура моя довольно живучая и произрастительная, но не трудолюбивая; напротив, труд пугает ее, она сжимается под давлением его... У меня литература всегда была животрепещущею склонностью, более зазывом, нежели призванием. Если и было это призвание, то охотно сознаюсь, что я не выдержал, не вполне оправдал его»²¹⁰. «В стихах моих я нередко умствую и умничаю. Между тем полагаю, что если есть и должна быть поэзия звуков и красок, то может быть и поэзия мысли.. Что говорю о стихах своих, могу вообще сказать и о прозе своей. И тут и там заметен недостаток отделки, оконченности. Не продаю товара лицом. Не обделываю товара, а выдаю его сырьем, как Бог послал»...²¹¹ «Возмутительных сочинений, говорит он в своей «Исповеди», у меня на совести нет... В разные времена писал я эпиграммы, сатирические куплеты и на лица, удостоенныя доверенности правительства, но и в них не было ничего мятежнаго, а просто – светския насмешки. – Когда-то сказал я себе: я думаю мое дело не действие, а ощущение. Меня должно держать как комнатный термометр: он не может ни нагреть, ни освежить покоя, но никто скорее и вернее его не почувствует настоящей температуры... Могу отвечать за подвижность моей ртути: она не знала бы застоя. Вся беда моя в том, что у меня ее слишком много и что мой термометр не привилегированный»²¹².

Стихотворения Вяземского. Вяземский был воспитан еще в классическом направлении литературы. Стихотворения его начинаются с 1808 г. «Посланием в деревню», в котором, по подражанию Горацию, он рисует идеал счастливой жизни в скромной обстановке, в хижине смиренной. Затем следуют эпиграммы, надписи, послания к Нисе, Эльвире, Лауре, к разным лицам, в которых проводится тот же горацианский, или эпикурейский взгляд на жизнь, коим щеголяли тогда все молодые поэты. В этом стиле написано напр., по подражанию Анакреону, «Признание»:

Я петь хотел в восторге дивном

Петра Великаго дела,

Но лира тоном заунывным

Одну Мальвину петь могла.

В досаде переладив струны,

Я петь Суворова хотел,

И браней и побед перуны!

Бессмертье, думал, мой удел!

Но, нет! моя упряма муза,

Из роз украсившись венком,

Бежит с героями союза,

Одну любовь поет тишком.²¹³

Потом опять следуют послания к друзьям, надписи в портретам, подписи в альбомы. Между ними замечательны: Надпись к бюсту импер. Александра I в 1814 г.

Муж твердый в бедствиях и скромный победитель,

Какой венец ему, какой ему алтарь?

Вселенная! пади пред ним, он твой спаситель;

Россия! им гордись – он сын твой, он твой царь!

Песнь на взятие Парижа в 1814 г., где, между прочим, есть стихи к Москве –

Москва! твоих развалил вид

Красноречивей пирамид!

Оне и отдаленных внучат

Геройским подвигам научат.²¹⁴

Стихотворение: «Русский пленник в стенах Парижа» (в 1815 г.), написанное по подражанию Батюшкову –

На бреге Сены знаменитой,

Сын брани славою забытый,

Обезоруженный герой,

Пел русский пленник в час ночной.²¹⁵

Послание к Батюшкову, в ответ на известное его послание к Жуковскому и Вяземскому, «Мои пенаты», где характеризуется жизнь молодого приятельского кружка.

Отрывок из стихотворения «Деревня», относящийся к Остафьевскому периоду и содержащий в себе восторженное, благоговейное воспоминание о Карамзине²¹⁶. «Первый снег» – хорошенькая картинка, напоминающая такую-же Пушкина (Мороз и солнце – день чудесный)²¹⁷,

«Вечер на Волге» и «Утро на Волге», где воспеваются красоты Волги, по подражанию Дмитриеву и Карамзину:

И музы на твоих прохладных берегах

В шумящих тростниках,

В час утренней свободы,

С цевницами в руках,

Водили хороводы...

………………………………………….

Державин, Нестор муз, и мудрый Карамзин,

И Дмитриев, Харит счастливый обожатель,

Величья твоего певец – повествователь,

Тобой воспоены средь отческих долин.²¹⁸

Стихотворение «Всякий на свой покрой» (в 1823 г.), где характеризуются хорошо язык Карамзина и баллады Жуковского.

Язык наш был кафтан тяжелый,

И слишком пахнул стариной:

Дал Карамзин покрой иной.

Пускай ворчат себе расколы:

Все привяли его покрой.

Пускай баллады – бабьи сказки,

Пусть черт качает в них горой,

Но в них я вижу слог живой,

Воображенье, чувство, краски, –

Люблю Жуковского покрой.²¹⁹

Особенным чувством проникнуты стихи «На память» (о Пушкине, 1837 г.)²²⁰ и «Песнь в день юбилее И. А. Крылова»²²¹.

Вяземский написал много басен, притч, апологов, эпиграмм и сатир, в которых высказывается основной сатирикодидактический характер его поэзии. Всем известна его сатира: «Да, как бы не так», обыкновенно помещаемая в христоматиях, как образцовая.

Пока наш ум молокосос

И жизнь поит нас полной чашей, –

Судьба на каждый наш вопрос

Нам говорит: все в воле вашей!

Когда ж сосуд уж поиссяк,

А сердце пить еще все хочет,

Что ни спроси, судьба бормочет:

«Да, как бы не так»!

Вот редкая душа Оргон!

Всех ближних братьями он числит,

И о нуждающемся он

Без слез и сонный не помыслит;

А попроси в займы пятак,

Или услуги на два гроша,

Что-ж, рад себя отдать святоша?

«Да, как бы не так»

……………………….

……………………….

Как мир наш при свечах хорош!

Как при свечах все люди гладки!

Нигде пятна не разберешь,

Нет ни морщинки, ни заплатки.

Везде улыбка, блеск и лак;

Погас фонарь и дня светило...

– «Блаженства новыя раскрыло»?

«Да, как бы не так»!²²²

В том же тоне написаны сатирическое «Послание к Каченовскому»²²³, «Семь пятниц на неделе»²²⁴, где изображается тип человека непостоянного.

Хотя Вяземский часто жил за границей, однако ж любил рисовать русские картины, которые окружали его в молодости, сравнивая русские нравы и обычаи с иностранными, особенно с немецкими, и, посреди разных неприглядных черт, умел отыскать и выставить рельефно и черты симпатичные. К таким стихотворениям относятся: «Памяти живописца Орловского», «Самовар», «Масляница на чужой стороне», «Тройка», «Русские проселки» и «Зимние картины». Так напр. в стихотворении: «Памяти живописца Орловского» изображается поэзия русской езды на тройке; к сожалению, эта поэзия исчезает, как исчезает всякая старина.

Грустно видеть, Русь святая,

Как в степенные года

Наших предков удалая

Изнемечилась езда.

Толи дело встарь: телега,

Тройка, ухарский ямщик;

Ночью – дуешь без ночлега,

Днем же, – высунув язык.

Но за то, как всё кипело

Беззаботным удальством!

…………………………..

А теперь – где эти тройки?

Где их ухарский побег?

Где ты колокольчик бойкий,

Та, поэзия телег?

……………………………

Грустно видеть, воля ваша,

Как у прозы под замком,

Поэтическая чаша

Высыхает с каждым днем!

Как все то, что веселило,

Иль ласкало нашу грусть,

Что из детства затвердило

Наше сердце наизусть,

Все поверья, все раздолье

Молодецкой старины, –

Подъедает своеволье

Душегубки – новизны.

Нарядились мы в личины,

Сглазил нас недобрый глаз...

И Орловского картины –

Буква мертвая для нас.²²⁵

В этом смысле весьма интересно также стихотворение «Самовар», написанное в 1839 г. семейству Убри. Выставив эпиграф из Державина: «Отечества и дым нам сладок и приятен», Вяземский здесь говорит:

Приятно находить, попавшись на чужбину,

Родных обычаев знакомую картину,

Домашнюю хлеб-соль, гостеприимный кров

И сень, святую сень отеческих богов.

……………………………………………..

Дни странника листам разрозненным подобны:

Их разрывает дух насмешливый и злобный;

Нет связи: с каждым днем все сызнова живи,

А жизнь и хороша преданьями любви,

Сродством поверий, чувств, созвучьем впечатлений

И милой давностью привычных отношений.

В нас ум – космополит, но сердце – домосед;

Прокладывать всегда он любит новый след

И радости свои все в будущем имеет;

Но сердце старыми мечтами молодеет,

Но сердце старыми привычками живет

И радостней в тени прошедшего цветет!

………………………………………………

У вас по-русски здесь – тепло и хлебосольно,

И чувству, и уму просторно и привольно.

…………………………………………………

Прекрасно!.... Но один встречаю недостаток:

Нет, быта русского не полон отпечаток.

Где-ж самовар родной, семейный наш очаг,

Семейный наш алтарь, ковчег домашних благ?

В нем льются и кипят всех наших дней преданья,

В нем русской старины живут воспоминанья.

…………………………………………………..

Нельзя родиться в свет, ни в брак вступить нельзя,

Ни «здравствуй», ни «прощай не вымолвят друзья,

Чтоб, всех житейских дед конец или начало,

Кипучий самовар, домашний запевало,

Не подал голоса и не созвал семьи...²²⁶

Тот же характер имеет известная шуточная пьеса: «Масляница на чужой стороне». Встретив зиму на чужой стороне в немецкой земле, поэт горячо ее приветствует и высказывает опасение, что немцы не сумеют должным образом принять гостью – так, как встречают ее в России²²⁷.

«Русские проселки» – стихотворение чисто сатирического содержания. В нем изображается езда по русским проселочным дорогам, разумеется, в самом непривлекательном виде²²⁸. Такого-же характера – «Зимние карикатуры» – ряд сатирических заметок под заглавиями: «Русская луна», «Кибитка», «Мятель», «Ухабы», «Обозы»²²⁹. В стихотворении «Станция» сравниваются русские и польские дороги²³⁰.

Как человек, видевший много разных перемен и разных реформ, Вяземский часто любит возвращаться к прошлому и сравнивать с ним настоящее. К таким стихотворениям особенно относятся стихотворения, написанные в конце 60-х и в начале 60-х годов, когда разные реформы пробудили все русское общество к самой разнообразной деятельности. Таковы стихотворения: «У страха глаза велики» (в 1858 г.); «Что так шумите вы» (в 1862г.); «Нередко нам – кто-ж не слыхал? – пеняли» (в 1861г.); «Слово примирения» (в 1858 г.); «Старое поколение» (1841 г.)²³¹. В молодых годах Вяземский слыл человеком либеральным; в это время он становится уже консерватором. Первое стихотворение еще направлено против людей, боящихся всякого нововведения, во всяком новом движении видящих опасный шаг и потому заранее стращающих всякими бедствиями.

Есть люди, – и таких не мало, –

Вся жизнь их бесконечный страх,

Не Божий, мудрости начало,

А страх больной с бельмом в глазах.

Глаза их чем тупей и лживей,

Тем дальновидней быть хотят.

Их мудрость в том, что все пугливей

Они на все и всех глядят.

Они живут в особом мире;

Им мало видеть то, что есть:

Где прочим дважды два четыре,

Там им с испугу – пять и шесть.

У них всегда, как от угара,

В глазах рябит, в ушах звенит;

Им свечка – зарево пожара,

Набатом – каждый шум звучит.

Предупредительность их мучит,

Но прозорливость их смешна;

Она в быка лягушку пучит,

И муху жалует в слона.

Огонь ли дальний дом затронет?

У нас уж действует труба,

И как во дни потопа, тонет

Их неповинная изба.

Кто заболеет в дальнем царстве,

Хотя за тридевять земель, –

Они сидят уж на лекарстве

И лечь готовятся в постель.

Закрыты ставни, чтоб заразой

К ним внешний воздух не проник;

И смотрит доктор пучеглазый

Раз двадцать на день их язык.

………………………………

Они готовы в ослепленья,

Когда-б их страху волю дать,

На карантинном положеньи

Весь Божий мир пересоздать.

………………………………..

Благоразумия личиной

Свой малодушный ум прикрыв,

Они ложатся тяжкой льдиной

На каждый доблестный порыв.

Стращают мысль и упованья,

Развязкой горькой им грозя;

На все вопросы, все призванья,

Один ответ у них: нельзя!

Нельзя! твердят сыны косненья;

Но в человеческой груди

К чему-ж сей лозунг

Провиденья: «Трудись, надейся и гряди»? Самонадеянность нас губит,

И мнительность, болезнь ума:

Одна теряться в тучах любит,

Другой, – что новость, то чума.

Муж благодушья, воли твердой

Равно умеет пренебречь

Пыл опрометчивости гордой

И робость, сей Дамоклов меч!

В душе его благое пламя,

Великих дел святой закал;

Он высоко подъемлет знамя,

Которым путь свой указал:

Судеб избранником послушным

Идет он, вождь передовой.

В борьбе с усердьем двоедушным

И с трусостью, поднявшей вой.²³²

«Слово примирения», напротив, написано против тех, которые, вступив на новый путь, несутся по нему без оглядки, не обращая никакого внимания ни на какие условия и предосторожности, и тех, кто указывает им на постепенность развития во всяком деле, как на прочность успеха в нем, упрекают в косности, отсталости и отступлении.

Кто говорит об отступленьи?

Кто учит вас назад идти?

Жизнь развивается в движеньи

И нет обратного пути.

Течет и время безвозвратно:

Ни часу, ни минуты нам

Не удержать, не взять обратно

По уплывающим волнам.

В порядке вечном мирозданья

Живущему застоя нет:

В самом законе увяданья

Есть обновления завет.

Премудрость цель нам положила,

День каждый к цели переход;

Во всех есть жизненная сила

И смерть сама есть шаг вперед.

Но постепенного развитья

Предупреждать нам не дано,

Но прочны только те событья,

Которых вызрело зерно.

Не говорят вам: стой, равняйся

И в неподвижности замри!

Не говорят: назад подайся

И дверь к грядущему запри!

Но говорят вам: отрезвитесь,

Высокомерные умы,

Первоначалием не хвалитесь

И не твердите: мы да мы!

Вы так же, как и мы, прияли

Свое наследье от веков;

Вы продолжаете скрижали,

Начатыя рукой отцов.

Ваш век, делец неугомонный,

Не выскочкой явился в свет:

Законных предков внук законный –

И он итог предшедших лет.

Быть выскочкой совсем не лестно,

Да быть и выскочкой нельзя

Там, где трудами предков честно

Пробита обществу стезя.

Успехам вашим и победам

Готовы мы рукоплескать,

Но в песнях торжества и дедам

Не грех помином честь отдать.

Отцов не упрекайте в лени;

Они на доблестных плечах

Вас вознесли на верх ступени,

Где, позабыв об их трудах,

С самодовольством, не по чину,

Вы озираетесь кругом,

Как будто сразу на вершину

Взлетели вы одним прыжком.

…………………………………

Хозяин мудрый винограда

Распределил часы работ:

Всем есть урок свой, всем награда,

Кто раньше иль поздней придет.

Несите вы свою заботу;

Одно различье между нас:

Мы утром вышли на работу,

А вы – в одиннадцатый час.

……………………………..

К чему сбивать друг с друга цену?

На общий труд нас обрекли;

Другие придут вам на смену,

Как вы на смену нам пришли.

Да плод воздаст благое семя,

Чья ли посей его рука:

Бог в помощь вам, младое племя,

И вам, грядущие века!²³³

Но как ни старался поэт примирить старое и молодое поколения, он сознает, что разрыв между ними неизбежен, что симпатии старого поколения не понятны людям новым, увлечения которых не доступны людям старым:

Смерть жатву жизни косит, косит

И каждый день, и каждый час

Добычи новой жадно просят

И грозно разрывает нас.

Как много уж имен прекрасных

Она отторгла у живых

И сколько лир висит безгласных

На кипарисах молодых!

Как много сверстников не стало,

Как много младших ух сошло,

Которых утро расцветало,

Когда нас знойным полднем жгло....

А мы остались, уцелели

Из этой сечи роковой,

По смерти ближних оскудели

И уж не рвемся в жизнь, как в бой.

Печально век свой доживая,

Мы запоздавшей смены ждем,

С днем каждым сами умирая,

Пока не вовсе мы умрем.

Сыны другого поколенья,

Мы в новом – прошлогодний цвет,

Живых нам чужды впечатленья,

А нашим – в них сочувствий нет!

Они – что любим – разлюбили,

Страстям их – нас не волновать;

Их не было там, где мы были,

Где будут – нам уж не бывать!

Наш мир – им храм опустошенный,

Им баснословье – наша быль

И то, что пепел нам священный –

Для них одна немая пыль.

Так, мы развалинам подобны

И на распутии живых

Стоим, как памятник надгробный,

Среди обителей людских.²³⁴

Критическая деятельность Вяземского. В стихотворениях Вяземского нет глубокого миросозерцания и оригинальных творческих образов; в них повсюду преобладает, как мы уже заметили, сатирико-дидактический тон Горация, и вообще сатирическое и критическое отношение ко всему, что происходило вокруг, что ему встречалось в жизни. Эта критика нравов, умная, бойкая, смелая, язвительная, под час меткая и оригинальная, всего более обращала внимание на него, как писателя, и имеет, действительно, неоспоримые достоинства. Но настоящим критиком был он в собственно критических сочинениях. Более полувека он занимал эту должность и о всех писателях, старых и новых, ему современных, он подал свой голос, высказал свое мнение. Во 2–м томе нового издания его сочинений помещены его литературные, критические и библиографические очерки. Прежде всего он работал в журналах. «Я закабалил себя, говорит он, «Телеграфу». Журнальная деятельность была по мне. Иная книжка Телеграфа была на половину наполнена мною, или материалами, которые сообщал я в журнал. Журнал удался: от него пахло новизною. – При переезде в Петербург на житье принимал я участие в литературной газете Дельвига, позднее в «Современнике» Пушкина»²³⁵. Во 2-м томе помещены его известия об альманахах «Астраханская флора», «Литературный Музеум», «Северные Цветы» Дельвига; «Северная Лира», «Детский Цветник» и «Незабудочка», «Невский Альманах» 1827 г. «Памятник Отечественных Муз», о Московских журналах (в 1830 г.) (Московском «Телеграфе», «Вестнике Европы», «Атенее»). Вяземский радуется, что число журналов все более и более увеличивается.

На зло безграмотных нахалов

И всех, кто только им сродни,

Дай Бог нам более журналов:

Плодят читателей они.

Где есть поветрие на чтенье,

В чести там грамота, перо;

Где грамота – там просвещенье,

Где просвещенье – там добро.²³⁶

Из критических статей Вяземского замечательны: статья о Державине, написанная по случаю его смерти в 1816 г. и интересная по параллели, какую он проводит между Державиным и Ломоносовым; обширные исследования о жизни и сочинениях Озерова, Дмитриева, Крылова, Жуковского, Карамзина и Гоголя. Говоря об Озерове, он припоминает о Сумарокове и Княжнине, как предшественниках Озерова в области трагедии; говоря о Жуковском, он разбирает и хвалит его критические сочинения «О сатирах Кантемира», «О басне и баснях Крылова». Лучший критико-литературный обзор составляет «Взгляд на русскую литературу после смерти Пушкина», написанный в 1847 г., по тому симпатическому воспоминанию о Пушкине, какое здесь сделано²³⁷. Но выше всех его критических сочинений известная его книга о Фон-Визине, вышедшая в 1848 г. и напечатанная в V т. нового издания. Книга эта составляет эпоху в истории нашей критики и до сих пор представляет лучшую оценку сочинений Фон-Визина и его эпохи. К критике Вяземский относился весьма серьезно. «Можно, говорит он, родиться поэтом, оратором; но родиться критиком нельзя. Поэзия, красноречие – дары природы, критика – наука; ее следует изучать. И у диких народов есть своя песня и свое красноречие, но критических исследований у них не найдешь. Кроме науки и многоязычнаго чтения, для критика нужен еще вкус. Это свойство и врожденное, родовое и благоприобретенное; вкус изощряется, совершенствуется учением, сравнением, опытностию»²³⁸. «Собираясь писать о Фон-Визине, я прочитал или пробежал много книг исторических и литературных, пробежал почти всю старую русскую словесность, между прочим едва ли не всего Сумарокова. Прочитал я даже более половины многотомнаго собрания «Российскаго театра». Подвиг, скажу Геркулесовский, более – Бенедиктинский. Иногда из целой книги извлекал я две-три строки, два-три слова, нужныя мне для одной поверки, для одной заметки. По возможности, все писанное мною было обдумано и проверено. Никогда письменная работа, ни прежде, ни после, не была для меня так увлекательна, как настоящая»²³⁹. Посвятивши целую книгу Фон-Визину и его комедиям, Вяземский написал хотя не такой обширный, Но такой же хороший разбор «Ревизора» Гоголя, сопоставив его с «Ябедой» Капниста²⁴⁰. В другой статье: «Языков и Гоголь» он разбирает и указывает значение «Переписки Гоголя с друзьями»²⁴¹. Кроме указанных, у него есть еще небольшие статьи и заметки о равных писателях: о Козлове, Пушкине, Батюшкове, Нелединском-Мелецком, Глинке. По воспитанию и образованию Вяземский принадлежит еще эпохе Карамзина и Жуковского; но вполне созрел его талант в эпоху художественного направления Пушкина. Поэтому он держится в своей критике начал этого направления, не одобряет школы натуральной и реального направления, хотя и не отвергает их совсем, приписывая им гораздо низшее значение и достоинство. По поводу «Губернских очерков» Щедрина, говоря о литературе, изображающей злоупотребления чиновников, он замечает: «В литературном отношении я осуждаю это направление; оно материализирует литературу подобными снимками с живой, но низкой натуры, низводят авторство до какой-то механической фотографии, не развивает высших творческих и художественных сил, покровительствует посредственности дарований этих фотографов-литераторов и отклоняет нашу литературу от путей, пробитых Карамзиным, Жуковским и Пушкиным. Многие негодуют на то, что эти живописцы изображают одну худую сторону лиц и предметов. И негодуют справедливо. Я сознаю, что нынешнее направление неудовлетворительно, не утешительно, но опасно и вредно ли оно в государственном и правительственном отношении? – решительно не признаю того... Вся Россия на практике давно затвердила наизусть проделки нашего чиновничьяго люда. Все от них более или менее страдают. Следовательно, зло не в том, что рассказывается. Каждый крестьянин, и не читая журналов, знает лучше всякаго остроумнейшаго писателя, что за человек становой пристав. Но в этих журнальных обличениях может быть и в самом деле есть несомненное добро, а именно: возраждающееся от них убеждение в народе, что высшее правительство не принимает, так сказать, на себя ответственности в этих злоупотреблениях, не застраховывает их законом молчания, которое налагается на общество»²⁴². Суждения Вяземского не безупречны и далеко не имеют безусловной верности. Особенно часто в них встречаются преувеличения в похвалах разбираемому писателю, на что мы и указали выше, говоря о сочинениях Озерова и Дмитриева. Иногда слышится дух партии и особенное внимание и расположение к своему родному лагерю. Но в его критических разборах много и весьма замечательного; в них много меткого и оригинального, освещающего предмет с особенных сторон, которые были другими не замечены. Пересматривая свои сочинения для нового издания, он сам сознавал указанные недостатки, особенно преувеличения, но не хотел исправить их, находя справедливо, что они тесно связаны с достоинствами его сочинений, что умный читатель сумеет выделить сам, что ему не понравится.

Кроме указанных сочинений, у Вяземского есть множество писем и заметок в так называемых «записных книжках». Вяземский не писал своих мемуаров методически, не вел аккуратно своих дневников; то и другое заменяли для него письма и записные книжки, коих в Остафьеве сохранилось 37 и которые напечатаны в 8, 9 и 10 томах нового издания. В этих записках он с полною откровенностию говорит о всех важных событиях своей жизни, обо всем, что приводилось видеть, слышать, читать замечательного. Он говорит о себе:

Годов и поколений много

Я пережить уже успел,

И длинною своей дорогой

Событий много подсмотрел.

Талантов нет во мне излишка,

Не корчу важнаго лица;

Я просто – записная книжка,

Где жизнь играет роль писца.

Вяземский рассказывает множество воспоминаний о разных ученых, литературных, правительственных и политических деятелях, как то: о графах Разумовских, об Остермане, императрице Екатерине II, императоре Александре I и его сподвижниках, о Сперанском, Магницком; из литературных деятелей говорит о Гнедиче, Дельвиге, Баратынском, Тургеневе, Чаадаеве и проч. Во всем этом отражается личность Вяземского, время и среда, где он жил, и встречается много интересных взглядов, мыслей, замечаний, часто отрывочных, ничем не связанных, но тем лучше отражающих на себе разные моменты протекшей жизни. Мы отметим только его замечания о народности и космополитизме, о патриотизме и славянофилах, существенных вопросах в нашей истории, понимаемых чрезвычайно разнообразно. В статье: «Языков и Гоголь» Вяземский так определяет отношение народного элемента к общечеловеческому: «Что в каждом народе есть ему свойственныя стихии народности, это неоспоримо; что должно ими пользоваться, это так же неоспоримо, как и то, что нельзя отказаться от них, хотя бы паче чаяния кому-нибудь и хотелось переродиться в иностранца. Но дело в том, что не должно и, слава Богу, невозможно отделить, отрубить чисто научное (народное?) от общечеловеческаго. Первоначально мы люди, а потом уже земляки, то есть областные жители. Что ни делай, а в каждом земляке отыскивается человек, как в каждом человеке пробивается земляк. Все люди созданы по одному образцу, а между тем у каждаго из них своя особенная физиономия, физическая и нравственная. Все писатели одного народа пишут одним языком, те же слова служат им орудиями; а у каждаго писателя, то есть не пошлаго и не дюжиннаго, есть свой особенный слог. Бак же литературе, которая тоже физиономия и слог народа, не иметь только у нас своей личности, своего характера? Люблю народность как чувство, но не признаю ее как систему. Ненавижу исключительность, не только беспрекословную и повелительную, но и условную и двусмысленную.

Может быть, эту ненавижу еще более.... Мне не входит ни в голову, ни в сердце, что можно положить себе за правило и обязанность предпочитать русскую Волгу немецкому Рейну. Не понимаю Языкова, но сочувствую ему, умиляюсь и увлекаюсь чувством его, когда вижу, что он остается Волжанином в виду красиваго Рейн-Гау, или грознаго водопада. Языков был влюблен в Россию.... Когда он говорит о ней, слово его возгарается, становится огнедышущим и потому глубоко и горячо отзывается оно в душе каждаго из нас. Те же, которые не сочувствуют искреннему выражению страсти его, из опасения уронить тем свою независимость и возвышенность умозрения, доказывают, что они уклоняются от народного потому, что превратно и ограниченно понимают обще-человеческое»²⁴³. Это писал Вяземский в 1847 г. по поводу выхода «Переписки Гоголя с друзьями»; а вот что говорил он о славянофилах в 1855 г. по поводу статьи К. С. Аксакова «О богатырях», которую цензура не хотела пропустить: «Обращаясь к прозванию славянофилов, нельзя не заметить, что это прозвание насмешливое, данное одной литературной партией другой партии. Это чисто семейныя, домашния клички. Лет за 40 пред сим, мы же, тогда молодые литераторы Карамзинской школы, так прозвали А. С. Шишкова и его школу. В последнее время прозвище это воскресили и обратили к некоторым московским литераторам, приверженцам старины. Из журнальных сплетней и пересмешек возникло пугало, облеченное политическою таинственностию. Собственно-же, судя о славянофильстве по его словопроизводству, мудрено заключить, что может быть вреднаго в любви r славянам, нашим предкам и одноплеменным братьям, и в любви к славянскому языку, который был языком нашей истории и есть язык нашей церкви? Отказаться от чувства любви ко всему славянскому, значило бы отказаться нам от истории нашей и от самих себя. Государь император Николай I, в достопамятных словах своих, обращенных в профессорам, сказал: «надобно сохранить то в России, что искони бе». Следовательно, должно сохранять и родовое чувство любви к нашему славянскому происхождению. Повторяю, если где-нибудь, и в ком-нибудь, под оболочкою славянолюбия, таится нечто другое и вредное, то должно преследовать и преграждать это другое, но нельзя преследовать славянолюбия, иначе пришлось бы преследовать чувство и образ мыслей чисто русские и свойственные каждому из нас, – кому только дороги имя русского и сопряженныя с этим именем родственныя, семейныя и духовныя предания нашей народной исторической и государственной жизни»²⁴⁴. В молодости либеральный чиновник, западник и космополит, Вяземский становится консерватором и горячим Патриотом. Доказательством этого, между прочим, служат его «Письма русского ветерана 1812 г. о Восточном вопросе», напечатанные в VI томе его сочинений на французском языке, с русским переводом П. И. Бартенева. Из этих писем видно, что при обыкновенных своих занятиях, он Постоянно следил за ходом общих дел и что ему близко знакома была как внутренняя, так и внешняя политическая жизнь современного ему русского и европейского общества.... Вынужденный обстоятельствами провести в чужих краях 1853–1855 годы, Вяземский не мог оставаться равнодушным к озлоблению европейского общества против России пред Крымскою войной и во время этой войны. Он начал писать опровержения на газетные статьи, в то время особенно отличавшиеся клеветою на русское правительство и русский народ. В течение слишком года у него образовался ряд статей по этому предмету. Он намеревался помещать их во французской газете, или в каком-нибудь из швейцарских и бельгийских периодических изданий; но известно, что участие русского человека в европейской печати допускается лишь под условием полного подчинения господствующему мнению, и не один князь Вяземский встретил в этом отношении негостеприимный отказ. Тогда он собрал свои статьи в одну книгу и в 1855 г. напечатал ее в Лозанне под заглавием: Lettres d’un veteran russee de l’année 1812 sur la question d’Orient, publiées par P. d’ Ostafievo. Письма Вяземского писаны на седьмом десятке лет от роду и однако отличаются как свежестью и. своеобразием, так и прелестью живого изложения. Он хотел, в пределах возможности, послужить общему русскому делу, и книга его, хотя и не имела успеха за границей, и лишь в небольшом числе дошла до нас, представляет собою честно и талантливо исполненный долг писателя, сердечно преданного своему отечеству.