К.Н. Батюшков

Современником Жуковского был Батюшков¹⁷¹, другой предшественник Пушкинской эпохи. Это была личность чрезвычайно даровитая, но, к сожалению, погибшая преждевременно. Очень рано и быстро Батюшков приобрел известность, но рано также и неожиданно кончилась его литературная деятельность: он скоро впал в неизлечимую душевную болезнь, перешедшую в помешательство, и в этой болезни скончался, проживши до 68 лет. Константин Николаевич Батюшков родился 18 мая 1787 г. в Вологде, откуда происходила мать его Александра Григорьевна Бердяева; отец же его Николай Львович был родом из старинной фамилии дворян Батюшковых, которые еще в XVI в. владели поместьями в Новгородской области. Мать Батюшкова, чрез некоторое время по рождении его, лишилась рассудка и умерла в 1795 г. Можно поэтому думать, что болезнь поэта была наследственная; по крайней мере сам Батюшков, зная это обстоятельство, глубоко поражен был смертью матери и часто говорил о ней в своих письмах к родным. Отец Батюшкова, как все русские дворяне тогдашнего времени, воспитался на французской литературе и философии XVIII века и имел у себя большую библиотеку; французская библиотека отца послужила и основанием образования Батюшкова-сына. После домашнего воспитания он был отдан в один французский пансион (Жакино) в Петербурге, где все преподаватели были иностранцы, кроме учителей Закона Божия и русского языка; след. и образование совершалось также, как и домашнее воспитание, в том же иностранном духе, на той же французской литературе. Когда Батюшкову было только еще 14 лет, он писал своему отцу, чтобы он выслал ему в Петербург «Кандида» Вольтера и сочинения Мерсье. После Вольтера из французских поэтов, кажется, всего более имели влияния на Батюшкова сочинения Парни – самого модного в то время поэта, певца веселости и приятностей жизни, представителя и образца легкой поэзии. Позднее он познакомился с «Опытами» Монтеня, также с эпикурейским миросозерцанием. Еще в пансионе он начал заниматься итальянским языком и увлекался Петраркой, Ариосто, и особенно Тассом, который сделался его любимым поэтом. Дальнейшее образование и развитие Батюшкова происходило в доме его дяди, Михаила Никитича Муравьева, бывшего попечителем Московского университета и товарищем министра народного просвещения. Муравьеву он обязан воспитанием своего нравственного характера, знакомством с древними классическими писателями и своим литературным направлением. В доме Муравьева он рано был введен в круг лучших поэтов и писателей того времени и приобрел дружбу таких людей, как Дмитриев, А. И. Тургенев, Карамзин, Жуковский, Нелединский-Мелецкий, Гнедич, Крылов и кн. Вяземский. У Муравьева же, под его начальством, в департаменте министерства народного просвещения началась первоначально и служба Батюшкова. Здесь товарищами его была: И. П. Пнин, Д. И. Языков, Н. И. Гнедич, И. И. Мартынов. Самым близким его другом, участником всех радостей и горестей его жизни, был Гнедич. После Батюшков перешел в военную службу и оставался на ней 10 лет. Во время войны 1807 года, в Гейльсбергском сражении он был ранен в ногу; в 1808 г. во время войны со Швецией он был в Финляндии, был поражен ее своеобразной природой и тогда же задумал написать Очерк Финляндии; в это же время он познакомился с И. А. Петиным, который отличался необыкновенною симпатичностию характера и имел такое же влияние на Батюшкова, как Петров на Карамзина. В 1812 г. Батюшков занял должность хранителя манускриптов Императорской публичной библиотеки. Когда началась отечественная война, Батюшков, по чувству патриотизма, хотел отправиться на войну, но болезнь удержала его дома. Во время войны все прежние поклонники французского образования были проникнуты негодованием против французов. «Я слишком живо чувствую бедствия, нанесенныя любезному нашему отечеству, писал Батюшков к Гнедичу в октябре 1812 г., чтобы на минуту быть спокойным. Ужасные поступки Вандалов, или Французов в Москве и ея окрестностях, поступки, беспримерные и в самой истории, вовсе расстроили мою маленькую философию и поссорили, меня с человечеством»….. «Как некогда, говорит Л. Н. Майков, ужасы французской революции поколебали гуманныя убеждения юноши Карамзина и заставили его воскликнуть: «Век просвещения, не узнаю тебя, в крови и пламени не узнаю тебя, среди убийств и разрушения не узнаю тебя», так теперь Батюшков отступался от своих прежних сочувствий и идеалов. Та самая французская образованность, под влиянием которой он воспитался, представлялась ему теперь ненавистною «Варвары, Вандалы! И этот народ извергов осмелился говорить о свободе, о философии, о человеколюбии! И мы до того были ослеплены, что подражали им, как обезьяны»¹⁷². Когда Батюшков почувствовал облегчение от болезни, то отправился на войну и в должности адьютанта при Раевском участвовал в Кульмском и Лейпцигском сражениях в 1813–1814 гг.; но, обойденный наградою за службу, в 1816 г. он снова вышел в отставку. Во время военных походов он был в Германии, в Париже, Лондоне и Швеции. В Германии он познакомился с немецкой поэзией. Воспитанный на французской литературе, он до сих пор не знал ни романтической поэзии, ни поэзии Гёте и Шиллера; восхищаясь стихами Жуковского, он осуждал выбор их содержания, особенно смеялся над его балладами. «У тебя, говорил он ему, воображение Мильтона, а ты пишешь баллады»; теперь он познакомился с немецкой поэзией и особенно полюбил Шиллера. Но всего усерднее он занимался итальянской поэзией. Он увлекался ею до страсти. В статье «Ариосто и Тасс» об итальянском языке он пишет: «Учение итальянскаго языка имеет особенную прелесть. Язык гибкий, звучный, сладостный, язык, воспитанный под счастливым небом Рима, Неаполя и Сицилии, среди бурь политических, и потом при блестящем дворе Медицисов, язык, образованный великими писателями, лучшими поэтами, мужами учеными, политиками глубокомысленными – этот язык сделался способным принимать все виды и формы. Он имеет характер, отличный от других новейших наречий и коренных языков, в которых менее или более приметна суровость, глухие или дикие звуки, медленность в выговоре и нечто, принадлежащее северу. Великие писатели образуют язык; они дают ему некоторое направление, они оставляют на нем неизгладимую печать своего гения; но обратно, язык имеет влияние на писателей»¹⁷³. Уважение к итальянскому языку доводило Батюшкова до грубой, обидной несправедливости к русскому языку¹⁷⁴. Памятником его занятий итальянской литературой были его стихотворения: «На смерть Лауры» (из Петрарки), «Вечер» (подражание Петрарке), «Радость» (подражание Касти), «Счастливец» (тоже подражание Касти), элегия «Умирающий Тасс»; подражание Ариосту: «Исступление Орланда» (конец песни ХХIII-й и начало XXIV п.)¹⁷⁵; из Тасса: «Олинд и Софрония» (отрывок из II-й песни «Освобожденного Иерусалима»)¹⁷⁶ и прозаические: «Гризельда» (повесть из Боккачио)¹⁷⁷, «Петрарка»¹⁷⁸, «Ариост и Тасс»¹⁷⁹.

Страдания от раны, плохое вознаграждение за службу, смерть друга Петина, который был убит под Лейпцигом, и особенно несчастная любовь к девице Фурман производили в Батюшкове постоянное и сильное душевное волнение, которое разрешилось сильным нервным расстройством. Вместе с тем в нем произошел какой то нравственный переворот. Живой и веселый, он сделался печален, мрачен и необщителен; в суждениях своих начал высказывать воззрения, совершенно противоположные прежним воззрениям. Крайний космополит до того, что смеялся над людьми, занимающимися русской историей, он стал патриотом и начал рассуждать о национальном развитии. Атеист и материалист, он начал говорить о вере, об откровении. Теперь он вполне понимал идеализм Жуковского, который прежде ему не нравился; теперь сам Жуковский сделался для него идеалом и типом литературного деятеля. Этот нравственный переворот вполне выразился в его пьесе:

«Мой дух, доверенность к Творцу!...».

В 1819 г. Батюшков поступил в число членов посольства в Венецию. В Италию, страну Петрарки, Боккачио и Тасса, к которым он питал особенное сочувствие, уже давно стремились все мысли поэта. Поэтому надеялись, что он здесь успокоится и начнет работать. Карамзин писал ему в Неаполь: «Надеюсь, что теперь уже замолкли ваши жалобы на здоровье.... Сохрани вас Бог еще хвалить лень, хотя бы и прекрасными стихами». Но Батюшков не успокоился; в это время он был уже совершенно расстроен душевно и потому не мог долго оставаться в Неаполе. Недовольство и нервное раздражение все более и более усиливались и наконец перешли в совершенное умопомешательство. 1820–21 годы были последними годами его поэтической деятельности. Последним стихотворением его было: «Изречение Мелхиседека», в котором отразилась его безотрадная философия. После нескольких напрасных попыток излечить его, родные перевезли его в Вологду, где он и жил до 1855 г., ни разу не приходя в полную память. В свое время много говорили о причинах умопомешательства Батюшкова; по свидетельству доктора, лечившего его, главная причина болезни заключалась в самой натуре Батюшкова, унаследовавшего еще от своих родителей предрасположение к ней; а преобладание воображения над рассудком и другими силами души и некоторые случайности и обстоятельства жизни, раздражавшие поэта, способствовали быстрому развитию болезни.

Чрезвычайная даровитость Батюшкова заставляла ожидать от него гораздо более, чем сколько он успел сделать. Его поэтическая деятельность продолжалась недолго и он написал сравнительно очень немного; содержание его произведений также не отличается особенным богатством и разнообразием; у него не успело сложиться какое-нибудь твердое определенное миросозерцание. Но у Батюшкова была изящная и чуткая ко всему изящному художественная натура. Любовь ко всему прекрасному в явлениях природы и произведениях искусства, симпатия в любви и дружбе и всем возвышенным и благородным стремлениям – составляют главные темы его стихотворений. «Надобно, говорит он в своей записной книжке, чтобы в душе моей никогда не погасала прекрасная страсть к прекрасному, которое столь привлекательно в искусствах и в словесности, но не должно пресытиться им. Всему есть мера. Творения Расина, Тасса, Виргилия, Ариоста пленительны для новой души; счастлив – кто умеет плакать, кто может лить слезы умиления в 30 лет. Гораций просил, чтоб и Зевес прекратил его жизнь, когда он учинится бесчувствен, ко звукам лир. Я очень его понимаю молитву»….¹⁸⁰ При такой художественной натуре все, что ни выходило из его головы, что попадало под его перо, отличается необыкновенным изяществом формы и выражения. Красота и совершенство формы, чистота и правильность языка, разнообразие и гармония стиха, вообще художественность стиля составляют главное достоинство его стихотворений.

Большая часть стихотворений Батюшкова принадлежат к так называемой легкой поэзии, к антологическому роду и составляют переводы и подражания древним и новым поэтам. Антологический род, к которому причисляются разные мелкие формы лирической или лучше дидактической поэзии, шутки, остроты, эпиграммы, краткие пьесы эротического, элегического и сатирического характера, ведет свое начало от классической древности и преимущественно от классической римской поэзии. Возникнув еще в Греции при Анакреоне и Сафо, и в эпоху александрийскую, он получил особенное развитие в Риме в эпоху Августа, когда господствовал так называемый эпикуреизм, когда, при страшной испорченности нравов, главною задачею жизни поставляли carpe diet, а высшим ее идеалом – веселое препровождение времени в сообществе с разными Делиями, Хлоями и проч. Во время господства классицизма, вместе с другими поэтическими формами был перенесен в европейскую поэзию и род антологический. Он особенно пришелся по вкусу французам в век Людовика XIV, а потом в эпоху энциклопедистов, когда направление в нравах образованного общества было одинаково с состоянием нравов в эпоху Августа. Вместе с формами античной классической поэзии были усвоены и античные воззрения, или тот изящный эпикуреизм, который составляет основу и содержание всех антологических стихотворений. Приятная и остроумная беседа в обществе образованных друзей; веселое наслаждение жизнию с чашею в руках среди женщин, радости любви счастливой и печали и страдания любви несчастной – составляли главные занятия молодых и старых людей и главные темы антологических стихотворений. Французы, при свойственном им остроумии и веселости характера, усовершенствовали этот род; он получил у них название легкой поэзии, летучих стихотворений, les poesies fugitives. В римской поэзии образцами этого рода были стихотворения Горация, Тибулла и Катулла, во Франции стихотворения Вольтера, Парни и др. У Вольтера очень много сходного с Горацием не только в приемах и формах, но и в самом миросозерцании. В русской литературе антологическая поэзия явилась очень рано; уже у Державина и его современников мы встречаем подражания Анакреону, Горацию, Овидию и другим. Для Батюшкова образцами служили те же Гораций и Тибулл, а из французов Вольтер и Парни.

Эпикурейское миросозерцание Батюшкова выразилось особенно в следующих пьесах: «Совет друзьям», «Веселый час» и «Мои пенаты». В первой пьесе он говорит:

Когда счастливо жить хотите

Среди весенних кратких дней,

Друзья, оставьте призрак славы,

Любите в юности забавы

И сейте розы на пути!

………………………

Когда жизнь наша скоротечна,

Когда и радость здесь не вечна,

То лучше в жизни петь, плясать,

Искать веселья и забавы

И мудрость с шуткаии мешать,

Чем, бегая за дымом славы,

От скуки и забот зевать.¹⁸¹

Тот же совет повторяется и в пьесе «Веселый час».

Други, сядьте и внемлите

Музы ласковой совет.

Вы счастливо жить хотите

На заре весенних лет?

Отгоните призрак славы,

Для веселья и забавы

Сейте розы на пути!

Скажем юности: лети,

Жизнью дай лишь насладиться,

Полной чашей радость пить!

Ах, не долго веселиться

И не веки в счастьи жить!¹⁸²

Пьеса «Мои пенаты» написана в форме послания к Жуковскому и Вяземскому. Здесь описывается идеал поэта в уединенной сельской жизни:

Отечески пенаты,

О пестуны мои!

Вы златом не богаты,

Но любите свои

Норы и темны кельи...

………………………

О лары, уживитесь

В обители моей,

Поэту улыбнитесь –

И будет счастлив в ней!...

…………………………..

Без злата и честей

Доступен добрый гений

Поэзии святой,

И часто в мирной сени

Беседует со мной

Небесно вдохновенье,

Порыв крылатых дум!

Поэту представляется, что тени славных древних и новых поэтов русских воздушной толпой слетаются к нему беседовать.

Что вижу? Ты пред ними,

Парнасский исполин,¹⁸³

Певец героев славы,

В след вихрям и громам,

Наш лебедь величавый,

Плывешь по небесам!

В толпе и муз, и граций,

То с лирой, то с трубой

Наш Пиндар, наш Гораций

Сливает голос свой;¹⁸⁴

Он громок, быстр и силен,

Как Суна средь степей,

И нежен, тих, умилен,

Как вешний соловей.

Фантазии небесной

Давно любимый сын,

То повестью прелестной

Пленяет Карамзин,

То мудраго Платона

Описывает нам

И ужин Агатона,

И наслажденья храм;

То древню Русь и нравы

Владимира времян,

И в колыбели славы

Рождение Славян.

За ними сильф прекрасной,

Воспитанник харит,

На цитре сладкогласной

О Душеньке бренчит,¹⁸⁵

Мелецкаго с собою

Улыбкою зовет,

И с ним, рука с рукою,

Гимн радости поет!

С Эротами играя,

Философ и пиит,

Близь Федра и Пильная

Там Дмитриев сидит:

Беседуя с зверями,

Как счастливый дитя,

Парнасскими цветами

Скрыл истину шутя.

За ним в часы свободы

Поют среди певцов

Два баловня природы,

Хемницер и Крылов.

……………………….

Друзья мои сердечны,

Прядите в час беспечный

Мой домик навестить,

Поспорить и попить!

Сложи печали бремя,

Жуковский добрый мой!

Стрелою мчится время,

Веселие стрелой!

Позволь же дружбе слезы

И горесть усладить

И счастья блеклы розы

Эротом оживить.

О Вяземский, цветами

Друзей твоих венчай!

Дар Вакха перед нами:

Вот кубок, наливай!

Питомец муз надежный,

О Аристиппов внук,

Ты любишь песня нежны

И рюмок звон и стук

…………………….

И все заботы славы,

Сует и шум, и блажь

За быстрый миг забавы

С поклонами отдашь!¹⁸⁶

Такие мысли и чувства эпикуреизма выражаются и в других стихотворениях Батюшкова, напр. в двух посланиях к Гнедичу, в посланиях к Жуковскому, Вяземскому, Дашкову. Но с тех пор, как начала усиливаться болезнь Батюшкова и в нем произошел указанный выше нравственный переворот, веселый элемент в его поэзии уступает место элегическому: слышится тоска, недовольство, разочарование в жизни, горькое сознание разлада между идеалами и действительностью, наконец глубокое страдание и даже отчаяние. Иногда элегия Батюшкова выражает общие чувства недовольства окружающею средою, а иногда присоединяется к какому-нибудь случаю и обстоятельству, иногда относится в лицам действительным, историческим, литературным типам, Тассу, Рене Шатобриана, иногда пишется под влиянием Оссиана. Таково послание к Дашкову, написанное после пожара Москвы 1812 г.

Мой друг, я видел море зла

И неба мстительного кары,

Врагов неистовых дела,

Войну и гибельны пожары;

Я видел сонмы богачей,

Бегущих в рубищах издранных,

Я видел бледных матерей,

Из милой родины изгнанных;

Я на распутьи видел их,

Как, к персям чад прижав грудных,

Оне в отчаяньи рыдали

И с новым трепетом взирали

На небо рдяное кругом.

Трикраты с ужасом потом

Бродил в Москве опустошенной,

Среди развалин и могил,

Трикраты прах ее священной,

Слезами скорби омочил.

……………………………

Лишь угли, прах и камней горы,

Лишь груды тел кругом реки,

Лишь нищих бледные полки

Везде мои встречали взоры!....

А ты, мой друг, товарищ мой,

Велишь мне петь любовь и радость,

Беспечность, счастье и покой

И шумную за чашей младость,

Среди военных непогод,

При страшном зареве столицы

На голос мирныя цевницы

Сзывать пастушек в хоровод..

……………………………….

Нет, нет, талант погибни мой

И лира, дружбе драгоценна,

Когда ты будешь мной забвенна,

Москва, отчизны край златой!¹⁸⁷

Элегия «Тень друга» написана в 1814 г. в воспоминание о друге и товарище, убитом под Лейпцигом. Петин был для Батюшкова тем же, чем Петров для Карамзина.

Я берег покидал туманный Альбиона.

Казалось, он в волнах свинцовых утопал,

За кораблем вилася гальциона,

И тихий глас ее пловцов увеселял.

Вечерний ветр, валов плесканье,

Однообразный шум и трепет парусов

И кормчаго на палубе взыванье

Ко страже дремлющей под говором валов,

Все сладкую задумчивость питало.

Как очарованный, у мачты я стоял

И сквозь туман и ночи покрывало

Светила севера любезнаго искал.

Вся мысль моя была в воспоминанье

Под небом сладостным отеческой земли,

Но ветров шум и моря колыханье

На вежды томное забвенье навели.

Мечты сменялися мечтами

И вдруг.. То был ли сонь?... Предстал товарищ мне,

Погибший в роковом огне

Завидной смертию над Шгейсскими струями.

………………………………………….

Ты ль это, милый друг, товарищ лучших дней,

Ты ль это?» – я вскричал – «о воин вечно милой!

Не я ли над твоей безвременной могилой,

При страшном зареве Беллониных огней,

Не я ли с верными друзьями

Мечем на дереве твой подвиг начертал

И тень в небесную отчизну провождал

С мольбой, рыданьем и слезами?....»¹⁸⁸

В послании к Тассу изображается страдальческая судьба Тасса и величие его, как поэта:

Позволь, священна тень, безвестному певцу

Коснуться к твоему бессмертному венцу

И сладость пения твоей авзонской музы,

Достойной берегов прозрачной Аретузы,

Рукою слабою на лире повторить

И новым языком с тобою говорить.

…………………………………………..

Торквато, кто испил все горькия отравы

Печалей и любви и в храм бессмертной славы,

Ведомый музами, в дни юности проник,

Тот преждевременно несчастлив и велик!

Ты пел, и весь Парнасс в восторге пробудился,

В Феррару с музами Феб юный ни спустился,

Назонову тебе он лиру сам вручил

И гений крыльями бессмертья осенил.¹⁸⁹

Это послание Батюшков хотел напечатать в заглавия к переводу «Освобожденного Иерусалима» Тасса, который он начал по совету Капниста; но успел перевести только отрывок из первой песни, изображающий речь Петра Пустынника в совете и избрание вождем, по его предложению, герцога Готфрида Бульонского, и отрывок из десятой песни, где изображается очарованный лес и приключения в нем рыцаря Ринальда¹⁹⁰. Тасса Батюшков считал образцовым поэтом, ставил для себя идеалом. Известна его элегия: «Умирающий Тасс», где он превосходно изобразил состояние духа и судьбу Тасса, умирающего накануне увенчания его венцом в Капитолии:

Какое торжество готовит древний Рим?

Куда текут народа шумны волны?

……………………………….

До Капитолия от Тибровых валов,

Над стогнами всемирныя столицы,

К чему раскинуты средь лавров и цветов

Бесценные ковры и багряницы?

…………………………………….

Почто с хоругвией течет в молитвы дом

Под митрою апостолов наместник?

Кому в руке его сей зыблется венец,

Бесценный дар признательного Рима?

Кому триумф?... Тебе, божественный певец,

Тебе сей дар, певец Ерусалима!

И шум веселия достиг до кельи той,

Где борется с кончиною Торквато.

Где над божественной страдальца головой

Дух смерти носится крылатой ¹⁹¹

Пьесы: «Переход русских войск через Неман 1-го января 1813 года», «Переход через Рейн» в 1814 г., «Разлука» и «Пленный» относятся к заграничным походам; в последних двух слышится влияние романтизма; они и написаны в форме романса. Романс «Разлука, начинающийся словами:

Гусар, на саблю опираясь,

В глубокой горести стоял...¹⁹²

написан в 1814 г. Он был положен на ноты и в свое время постоянно распевался. Романс «Пленный», начинающийся словами:

В местах, где Рона протекает

По бархатным лугам,

Где мирт душистый расцветает,

Склонясь к ее водам,

Где на горах роскошно зреет

Янтарный виноград,

Златой лимон на солнце рдеет

И яворы шумят...¹⁹³

относится также к 1814 г. Изображая тоску по родине русского пленника в Лионе, он отличается необыкновенною художественностию формы и стиха, нежностию и грациею чувства, и потому долго был самым любимым романсом. Только у Пушкина встречаются такие грациозные стихи.

Элегия «На развалинах замка в Швеции» относится также в 1814 г., когда Батюшков был в Швеции. Она написана по подражанию поэту Маттисону и содержит в себе воспоминания о древней скандинавской жизни и скандинавских героях. Она, очевидно, написана под влиянием песен Оссиана. В ней есть очень хорошие северные картины, характеризующие северную природу.

……………………………………………..

Я здесь, на сих скалах, висящих над водой,

В священном сумраке дубравы

Задумчиво брожу и вижу пред собой

Следы протекших лет и славы....

…………………………………………………..

Все тихо. Мертвый сон в обители глухой.

Но здесь живет воспоминанье,

И путник, опершись на камень гробовой,

Вкушает сладкое мечтанье.¹⁹⁴

По возвращении из-за границы в 1815 г., Батюшков написал пьесу: «Странствователь и Домосед», изображающую тогдашние его воззрения и тогдашнее его настроение. В пьесе представлена параллель между спокойною жизнию дома, в своей семье, и странствованием по чужим землям. Два брата, Филалет и Клит, скромно жившие в предместии Афин, получили вдруг богатое наследство, по смерти дяди.

«Как думаешь своей казной расположить?»

Клит спрашивал у брата.

«А я так дом хочу купить

И в нем тихохонько с женою век прожить

Под сенью отчаго пената».

Но Филалет не доволен скромным домашним идеалом. На вопрос брата: чего же хочешь ты? он отвечает:

«Я?... славен быть хочу».

«Но чем?» «Как чем? Умом, делами

И красноречьем и стихами,

И мало-ль чем еще? Я в Мемфис полечу

Делиться мудростью с жрецами:

Зачем сей создан мир? Кто правит им и как?

Где кончится земля?

………………………………………………….

Я буду в мудрости соперник Пифагора,

В Афинах обо мне тогда заговорят»...

И он отправился путешествовать по разным странам; но того, о чем мечтал, что он читал в книгах, в действительности совсем не находил. Плывя на корабле по морю, он рассуждал:

«Да где ж тритоны все? где стаи нереид?

Где скрылися оне с толпой океанид?

Я ни одной не вижу в море?»

И не увидел их....

Но вот он достиг Египта.

Уже он в Мемфисе, в обители чудес,

Уже в святилище премудрости вступает,

Как мумия, сидит среди бород седых

И десять дней зевает

За поученьем их

О жертвах каменной Пзиде,

Об аписе-быке иль грозном Озириде....

………………………………………

«Какия глупости, какое заблужденье!»

И он на первом корабле отправился в Кротону и явился здесь к одному мудрейшему из мудрецов.

«Ты мудрости ко мне, мой сын, пришел учиться?»

У Грека старец вопросил

С усмешкой хитрою. «Итак прошу садиться

И слушать пенье сфер... Ты слышишь?» «Ничего!»

«А видишь ли в девятом мире

Духов, летающих в эфире?»

«И менее того!»

«Увидишь, попостись ты года три, четыре

Да лет с десяток помолчи»...

Побывав затем на Этне, Филалет возвратился в Грецию. Он обходил

Поля, селения и грады,

Но счастия не находил

Под небом счастливым Эллады...

Дело дошло наконец до того, что он, всем недовольный и истратив все деньги, хотел броситься в воду, но его спас один старец, последователь скептической философии, и научил его этой философии:

«Все призрак....

Богатство, честь и власти,

Болезнь и нищета, несчастия и страсти,

И я, и ты, и целый свет,

Все призрак!»

С этой философией он явился в Афины и стал проповедовать ее на афинской площади. В Афинах в это время велись горячие речи о войне. Филалет высокопарным тоном возвестил, что

Аттике война

Погибельна, вредна,

Потом велеречиво, ясно

По пальцам доказал, что в мире быть опасно.

«Что-ж делать?....

«Сомневаться!

Сомненье мудрости есть самый зрелый плод.

Я вам советую, граждане, колебаться –

И не мириться, и не драться».

Народ афинский до того был рассержен этой речью, что готов был броситься на оратора, и его защитил только случайно очутившийся на площади брат его, Клит. Клит увел его к себе, напоил, накормил и отогрел. Филалет успокоился, но не надолго.

Дней чрез пяток, не боле,

Наскуча видеть все одно и то же поле,

Все те же лица всякий день,

Наш Грек – поверите ль? – как в клетке стосковался.

Не смотря на все убеждения Клита, он снова отправился странствовать, проведав от старых грамотеев,

Что в мире есть страна.

Где вечно царствует весна,

За розами побрел.... в снега Гипербореев.¹⁹⁵

Элегия Батюшкова, по-видимому, написава в подражание пьесе Жуковского «Теон и Эсхин». По крайней мере, прием и форма одинаковы; но по содержанию и характеру пьесы различны, как вся поэзия Батюшкова отлична от поэзии Жуковского. В ней нет идеального, мечтательного, примиряющего, успокоивающего элемента, составляющего существенный элемент поэзии Жуковского. «В то время, говорит Гоголь, как Жуковский отрешал нашу поэзию от земли и существенности и уносил её в область бестелесных видений, Батюшков, как бы нарочно ему в отпор, стал прикреплять её к земле и телу, выказывая всю очаровательную прелесть осязаемой существенности. Как тот терялся весь в нее сном для него самого идеальном, так этот весь потонул в роскошной прелести видимаго, которое так ясно слышал и так сильно чувствовал. Все прекрасное во всех образах, даже и незримых, он как бы силился превратить в осязаемую негу наслаждения. Он слышал, выражаясь его выражением «стихов и мыслей сладострастье»¹⁹⁶. Жуковский полагал счастие не в земном, телесном, настоящем, а в духовном, идеальном, в надежде на будущее; когда терялись земные блага, оставалась надежда на будущее, которая и примиряла с жизнию. Батюшков, напротив, все счастие поставлял в наслаждении земными благами, в удовольствиях и веселостях; когда они сами исчезали, или притуплялось наслаждение ими, являлось пресыщение, скука, разочарование. И вот веселый, вызывающий к наслаждению, элемент в поэзии Батюшкова скоро исчезает и, вместо него, являются болезненные чувства скуки, жалобы, страдания, и вся поэзия, вначале светлая и радостная, оканчивается безотрадным, отчаянным, режущим диссонансом:

Ты помнишь, что изрек,

Прощаясь с жизнию, седой Мельхиседек?

Рабом родится человек,

Рабом в могилу ляжет,

И смерть ему едва ли скажет,

Зачем он шел долиной чудной слез,

Страдал, рыдал, терпел, исчез?¹⁹⁷

Жуковский, глубоко уважая дарования Батюшкова, растрачиваемые в разных веселостях, советовал ему изменить жизнь:

Любовь – святой хранитель,

Иль грозной истребитель

Душевной чистоты.

Отвергни сладострастья

Погибельны мечты,

И не восторгов, – счастья

В прямой ищи любви;

Восторгов исступленье –

Минутное забвенье;

Отринь их, разорви

Лаис коварных узы;

Друзья стыдливых – музы;

Во храм священный их

Прелестниц записных

Толпа войти страшится.¹⁹⁸

Резко выделяются из ряда других стихотворений Батюшкова два стихотворения, отличающиеся сатирическим характером: «Видение на берегах Леты» и «Певец в Беседе славянороссов». Первое стихотворение составляет сатиру на современных поэтов и писателей, написанную в форме сновидения. Поэт рассказывает свой сон:

Вчера, Бобровым утомленный,

Заснул и видел чудный сон:

Как будто светлый Аполлон,

За что не знаю прогневленный,

Поэтам нашим смерть изрек.

Изрек – и все упали мертвы

Невинны Аполлона жертвы.

Все они пришли на берега Леты.

Меж тем в Элизии священном,

Лавровым лесом осененным,

Под шумом Касталийских вод,

Певцов нечаянный приход

Узнал почтенный Ломоносов,

Херасков, честь и слава Россов,

Честолюбивый Фебов сын,

Насмешник, грозный бич пороков,

Замысловатый Сумароков

И, Мельпомены друг, Княжнин.

…………………………………

И ты там был, наездник хилой,...

Трудолюбивый как пчела,

Отец стихов Тилемахиды!..:

…………………………………..

И ты, о мой певец незлобный!

Хемицер, в баснях бесподобный!

На берега Леты Аполлон послал Эрмия, чтобы он произвел разбор вновь прибывших поэтов, которые

Идут толпой в ущелья тесны

К реке забвения стихов,

Идут под бременем трудов;

Безгласны, бледны приступают,

Любезных детищей купают....

И более не зрят в волнах.

Адский судья, Минос, изрекает приговор. Тут оказываются Мерзляков, Языков, Бобров, Глинка, Шихматов, князь Шаликов, «русския Сафы», «академии поэты росски», Шишков и его последователи, славенофилы. Только у Крылова сочинения выплывают из Леты.¹⁹⁹

Резкие насмешки над писателями, естественно, должны были возбудить негодование против Батюшкова. Он и сам после сознавал грубость и неприличие этой сатиры; он не согласился включить ее в первый печатный сборник своих стихотворений, в свои «Опыты». Вместе с современными писателями характеризуются и старые писатели, но не столько метко, сколько смешно и забавно. Можно думать, что сатира эта послужила образцом для сатиры Воейкова «Дом сумасшедших».

Стихотворение: «Певец в Беседе славянороссов» представляет пародию на «Певца во стане русских воинов» Жуковского; но Батюшков, разумеется, осмеивает в нем не Жуковского, у которого он взял только одну форму и несколько выражений, но Шишкова и его последователей, издававших «Беседу любителей русского слова». Стихотворение это было вызвано нападением Беседы на Карамзина и Озерова. Батюшков так был раздражен против Шишкова, что не смотря на признанные всеми в 1812 г. заслуги его, вызвавшие впоследствии известный симпатичный отзыв о нем Пушкина, не устыдился выставить Шишкова и славянскую Беседу в самом смешном и глупом виде. Певец говорит:

Сей кубок чадам древних лет!

Вам слава, наши деды!

Друзья, уже покойных нет

Певцов среди Беседы!

Их вирши сгнили в кладовых

Иль съедены мышами,

Иль продают на рынке в них

Салакушку с сельдями.

Но дух отцов воскрес в сынах:

Мы все для славы дышем,

Равно здесь в прозе и в стихах,

Как Тредьяковский, пишем²⁰⁰…..

Оба эти стихотворения очень хорошо объясняют, до какой степени Батюшков мог увлекаться в крайности, и показывают, что в угоду своему самолюбию и тщеславию он не щадил никого и ничего. Само собою разумеется, что «Певец» казался слишком резок и жесток даже писателям, не принадлежавшим к членам Беседы. Даже Пушкин, не любивший и сам церемониться с противниками, не одобрял Батюшкова за осмеяние Тредьяковского. Впрочем, некоторые стихи в сатире, как думают, принадлежат А. Е. Измайлову ²⁰¹).

«Похвальное слово сну» написано по подражанию разным шуточным похвальным словам, которые начало свое получили еще в древних литературах, а потом перешли в европейские литературы. Ближайшим образом оно составляет некоторое подражание «Похвальной речи науке убивать время» Крылова.

Наконец, последним отделом стихотворений Батюшкова надобно поставить переводы из классических литератур: перевод 3-й Тибулловой элегии из III-й книги; Тибуллова 10-я элегия из I-й книги (вольный перевод) и подражания древним поэтам: Из греческой антологии. Переводы эти сделаны не буквально и не с подлинников, а с французских вольных переложений, но они все же хорошо изображают древнюю жизнь и воззрения античного мира.

Из прозаических статей, написанных Батюшковым большею частию в позднейший период его деятельности, замечательны: «Вечер у Кантемира», «О влиянии легкой поэзии на язык», «Письмо к И. М. Муравьеву-Апостолу о сочинениях М. Н. Муравьева». В статье «Вечер у Кантемира» идет разговор об отношении России к европейскому образованию. Представляется, что Кантемир рассуждает с Монтескье и аббатом Вуазеноном. Оба эти француза высказывают сомнение в том, чтобы европейское просвещение, внесенное в Россию Петром Великим, могло прочно утвердиться в такой стране, где и самый климат не благоприятствует умственной культуре; они еще готовы признать, что русские люди могут усвоить себе кое-какие технические знания, но решительно не допускают предположения, чтобы в русских можно было вдохнуть вкус к изящному, к наукам отвлеченным, умозрительным (здесь высказывается мнение – современников Батюшкова – русских). Кантемир (от лица которого выражается взгляд самого Батюшкова) отвечает на это: «Вы знаете, что Петр сделал для России: он создал людей.... он развил в них способности душевныя, он вылечил их от болезни невежества, и русские, под руководством великаго человека, доказали в короткое время, что таланты свойственны человечеству. Не прошло пятнадцати лет, а великий монарх наслаждался уже плодами знаний своих сподвижников: все вспомогательныя науки военнаго дела процвели внезапно в государстве его. Мы громами побед возвестили Европе, что имеем артиллерию, флот, инженеров, ученых, даже опытных мореходцев. Чего же хотите от нас в столь короткое время? Успехов ума, успехов в науках отвлеченных, в изящных искусствах, в красноречии, поэзии? Дайте нам время, продлите благоприятныя обстоятельства, и вы не откажете нам в лучших способностях ума... Петр Великий, заключив судьбу полумира в руке своей, утешал себя великою мыслию, что на берегах Невы древо наук будет процветать под сению его державы и рано или поздно, но даст новые плоды и человечество обогатится ими»²⁰².

Речь Батюшкова «о влиянии легкой поэзии на язык» написана была по случаю избрания его в члены Общества любителей отечественной словесности в Москве. Большая часть его собственных стихотворений относилась к этому роду поэзии, и потому он старается показать ее важность и значение. Он показывает начало ее в древние времена в античной поэзии греческой и римской, потом у европейских народов, откуда она перешла и к нам. Говоря о русской поэзии и русских поэтах, Батюшков особенное сочувствие высказывает к Ломоносову, которого деятельность он сравнивает с реформаторскою деятельностию Петра Великого. «Он тоже, говорит Батюшков, учинил на трудном поприще словесности, что Петр В. на поприще гражданском. Петр В. пробудил народ, усыпленный в оковах невежества; он создал для него законы, силу военную и славу. Ломоносов пробудил язык усыпленного народа; он создал ему красноречие и стихотворство, он испытал его силу во всех родах и приготовил для грядущих талантов верные орудия к успехам. Он возвел в свое время русский язык до возможной степени совершенства»²⁰³... Потом Батюшков делает краткий обзор развития русской литературы от Ломоносова до своего времени. Его сильно занимала мысль об истории русской литературы. В письме к Вяземскому от 23 июня 1817 г. он говорит: «Хочется написать в письмах маленький курс для людей светских и познакомить их с собственным богатством. В деревне не могу приняться за этот труд, требующий книг, советов и здоровья, и одобрительной улыбки дружества»²⁰⁴. В записной книжке Батюшкова: «Чужое – мое сокровище» мы находим и самый план для предполагавшегося курса истории русской литературы²⁰⁵. Эта записная книжка, в которой записывались мнения, предположения и разные заметки, а равно и письма Батюшкова к разным лицам, показывает, что он интересовался литературой – своей и иностранной.

Литературная деятельность Батюшкова прекратилась в то время, как началась поэтическая деятельность Пушкина. Батюшков был предшественником Пушкина. Вместе с Жуковским они приготовили тот путь, по которому начала развиваться русская поэзия, особенно со времени Пушкина. «Чистота, свобода и гармония, говорит Плетнев, составляют главнейшия совершенства нового стихотворнаго языка нашего.... Употребление собственно русских слов и оборотов не дает еще полнаго понятия о чистоте нашего языка. Ему вредят, его обезображивают неправильныя усечения слов, неверныя в них ударения и неуместная смесь славянских слов с чистым русским наречием. До времен Жуковского и Батюшкова, все наши стихотворцы, более или менее, подвержены были сему пороку: язык упрямился; мера и рифма часто смеялись над стихотворцем – и побеждали его. Под именем свободы языка разумеется здесь правильный ход всех слов периода, смотря по смыслу речи. Русский язык менее всех новейших языков стесняется расстановкою слов; однакож, по свойству понятий, выражаемых словами, и в нем надобно держаться естественнаго словотечения... Жуковский и Батюшков показали прекрасные образцы, как надобно побеждать сии трудности и очищать дорогу течению мыслей. Это имело удивительныя последствия. В нынешнее время произведения второклассных и, если угодно, третьеклассных поэтов носят на себе отпечаток легкости и приятности выражений. – Наконец, несколько слов о гармонии. Прежде всего надобно отличать гармонию от мелодии. Последняя легче достигается первой: она основывается на созвучии слов.... Она имеет высшую степень, когда слиянием звука определительно выражает какое-нибудь явление в природе и, подобно музыке, подражает ей. Гармония требует полноты звуков, смотря по объятности мысли, точно так, как статуя – определенных округлостей, соответственно величине своей. Маленькое сухощавое лицо, сколько бы черты его приятны ни были, всегда кажется нехорошим при большом туловище. Каждое чувство, каждая мысль поэта имеют свою объятность. Вкус не может математически, определить ее, но чувствует, когда находит еб в стихах или уменьшенною, или преувеличенною – и говорит: здесь не полно, а здесь растянуто. Сии стихотворческия тонкости могут быть наблюдаемы только поэтами. В числе первых надобно поставить Жуковского и Батюшкова»²⁰⁶. Также смотрел на значение для Пушкина Батюшкова впоследствии и Белинский, замечая, что стих именно Батюшкова, а не Жуковского, был ближайшим предшественником и подготовителем Пушкинского стиха²⁰⁷.