Глава десятая

О страданиях в царстве животных. – Преувеличенный взгляд натуралистов на эти страдания: примеры. – Христианский оптимизм и «воздыхания твари». – Разрешение вопроса о страданиях с помощью закона сохранения сил.

Смотря на мировую жизнь, как на постоянную борьбу за существование, эволюционеры, как и следовало ожидать, самыми яркими красками изобразили страдания и ужасы подверженного этой борьбе царства животных. По словам Гексли, борьба за существование является многозначительным, не допускающим смягчений, и неизъяснимым фактом. Решительно не достает достаточно сильных метафор, чтобы взвесить всю тяжесть наблюдаемых в природе страданий и бедствий. «Нравственная индифферентность природы» и «неизмеримая неправда природы вещей» повсюду бросаются ему в глаза. Здесь нет никакого решения. Природа безответна (см. соч.: «The Christian’s Relation to Evolution» by Franklin Johnson. Chicago – New-York. 1904, p. 90–91).

Увлеченные не совсем «опытными» описаниями страданий животных, натуралисты забывают о том, что мы сами, т. е. мыслящие и чувствующие люди, смотрим на живописуемые «ужасы» сквозь произвольно надетые очки и приписываем животным то, чего они не испытывают. К «трагическим» страданиям животные совершенно неспособны: это составляет привилегию только одного человека. Значительная доля наших страданий происходит от свойственной нам способности измерения их, представления их в самых ярких красках своего воображения и из предвидения происходящих из них последствий. Но ведь никакое животное не может так относиться к страданиям. Те, именно, породы животных, которые существуют, повидимому, только для пропитания плотоядных хищников, в такой степени наслаждаются своей жизнью, что мгновенный страх пред насильственной смертью не в безмерной степени перевешивает сумму испытываемых ими наслаждений, когда мы видим, например, как они питаются, трудятся и отдыхают, как забавляются со своими детенышами и по-своему радуются их благополучию. Животные не предаются чрезмерным заботам насчет завтрашнего дня; они не подвержены бесчисленным – это опять привилегия только человека – страданиям; они не ведают тяжести греха, беспощадных укоризн совести и страха в ожидании будущего суда; поэтому, отчасти, и так ужасающая нас смерть для них – только непредвиденный, хотя, разумеется, неприятный случай (Johnson, р. 98–99).

Что же касается смерти в животном царстве, то она здесь не так страшна, как среди людей, потому что животным большею частью чужды предшествующие смерти страх и воображение. Жизнерадостно жужжат комары в лучах заходящего солнца и мгновенно исчезают в зобу ласточки, нисколько не испытывая ужаса смерти. Таких примеров бесчисленное множество. Смерть животных высшей организации, несомненно, является более ужасной, когда, наприм., тигр растерзывает беззащитную лань. Но вот что приходится слышать от заслуживающих полного доверия людей: они без всякого страха и безболезненно смотрели на то, как дикий зверь раздроблял зубами их руку или ногу, как будто сами-то жертвы были при этом только посторонними зрителями. Замечательный психический наркоз! Может быть, пред нами тот всеобщий факт, что жертвы хищных зверей всегда находятся в наркотическом состоянии.

Вот два примера в подтверждение вышесказанного о том, насколько естествоведы преувеличивают страдания животных и чуть-чуть не приписывают последним чисто человеческих чувств и отношений. Описывая убийство одного орангутанга, Буатар (Воitard, Jardin des Plantes. См. в соч.: «Мир как целое», Н. Страхова. СНВ. 1872. Стр. 95) по этому поводу просто сыплет цветами высшего красноречия. «Он (обезьяна) был силен и защищался с большим мужеством. Он еще сражался, когда в его теле было уже пять пуль, не считая нанесенных копьями ран. Наконец, ослабев от истечения крови, он, как Цезарь, покорился своей злой участи, опустился на землю, положил руки на глубокие раны, из которых ключом била кровь и, умирая, бросил на нападающих взгляд, полный такой мольбы и скорби, что они были тронуты до слез и раскаялись в том, что без необходимости убили существо, столь сходное с ними самими». Чрезвычайно забавна, наоборот, статья Ван-Бенедена (L’Institut, 1859, у Страхова, стр. 95), в которой он, говоря о травяных вшах и полипах, постоянно употребляет выражения: тетка, сестра, мать, юность, радость, лихорадочный восторг любви и т. д. – Подобным же образом и наш знаменитый писатель (И. С. Тургенев: «Литерат. воспом.», стр. 195. См. его «Полн, собр. соч.». Изд. 4-е. СПБ. 1897. Т. X) выражается о своем «Пегасе»: «ума палата была у этой собаки»; «мать Пегаса была в свое время знаменитость; братья и сестры его также отличались своими талантами»... (ср. еще описание лошади в ром. гр. Л. Н. Толстого: «Анна Карен.». Изд. 9-е. М. 1893. Т. IX. Стр. 228).

Спрашивается, какая радость и юность могут существовать не только для травяных вшей и полипов, но даже, наприм., для мухи, которая, когда оторвут ей голову, преспокойно летает, потом садится, потирает задними лапками крылья, и остается на месте, вероятно, только потому, что ничего не видит и, следовательно, находится в тех же условиях, как ночью? Как можно одинаковым языком рассказывать ощущения человека и ощущения жука, который преспокойно продолжает есть, между тем как ему самому другой жук отъел уже половину брюха? Даже лягушка, животное, относительно, очень высокое, не прекращает трудов над умножением потомства, когда у нее сжигают задние ноги. Нет никакого сомнения, что это происходит не от необычайной сладости акта любви, но прямо от слабости ощущений.

Христианский оптимизм не закрывает глаз от фактического несовершенства жизни одушевленных существ: «знаем», пишет св. Апостол, «что вся тварь совокупно стенает и мучится доныне» (Римл. 8, 22). Но и тварные страдания являются выражением не какой-то всемирной инквизиции во славу слепого фатума, а проявлением естественного закона жизни органических существ, жестокого на испытующий взгляд критиков, но, в сущности, благого, по сравнению с любым из самых лучших, который только мог бы быть продиктован антителеологами. Принимая на себя неблагодарный труд – составления скорбных речей по поводу происходящих ужасов в природе, неумолимые отрицатели телеологии доходят до нелепого признания бытия какого-то димиурга, в качестве мирообразователя. Но когда те же самые критики выступают в звании глашатаев наприм., Дарвиновой теории, тогда всему изрекают мир и всепрощение и, скажем словами Шопенгауера, «готовы петь», именно, «аллилуия» – этой постепенности в стройном развитии неорганических и живых существ, этой мудрой, по всей вселенной разлитой, предусмотрительности, с которою существование высших тварей обеспечено предназначением им в пищу низших и т. д., включительно до борьбы за существование. Где же тут последовательность? Она наблюдается только в ненаучном упорстве, с каким подчас отстаивают люди свои предвзятые мысли, не стесняясь пожертвовать в их пользу ни законами логики, ни неотразимыми фактами действительной жизни.

Что же означают встречающияся в природе уродства и несообразности? Писец может неправильно начертать буквы; врач – ошибиться в диагнозе болезни... и, в таком случае, получается нечто противное природе и по понятию, и по предмету. Что касается таких, встречающихся в искусстве и в природе, ошибок, то они суть только неверные попытки к достижению цели. Следовательно, встречающиеся в природе уродливости свидетельствуют, именно, о нахождении в ней известных целей, недостижение которых приводит к уклонению от норм.

Вместо того, чтобы искусственно воспламенять вражду между естествознанием и телеологией, справедливее, пользуясь законом сохранения силы, видеть в первом верного друга последней. Основное положение этого закона то, что в природе ничто не погибает и гибнуть не может. Поэтому ссылка на преждевременное уничтожение многих тысяч организмов, без всякой цели и смысла, означает, в сущности, нарушение этого закона. Наоборот, последний допускает лучшее толкование, состоящее в том, что, поскольку ничто не погибает в мире, то и каждое существо мира совершенно безошибочно достигает той цели, к которой стремится присущая ему естественная сила Ибо находящаяся в бесчисленных предметах природы сила действует не по капризному произволу – абсолютный произвол атомов и действие по закону причинности исключают друг друга, – а по имманентному закону действующей причины. Поэтому можно сказать: гибель бесчисленного множества не достигнувших полного развития организмов необходима для поддержания жизни других существ и, вообще, целого, и это преждевременное уничтожение их в известном отношении есть жертва, бессознательно приносимая неразвившимися организмами в пользу существования других, для поддержания целого. Глубокомысленное изречение поэта: alles Vergängliche ist nur ein Gleichniss находит здесь свое полное применение потому, что в этом бессознательном самопожертвовании в жизни природы находится пред нами такое же отношение, какое в области духовно-сознательной нравственной жизни является, правда, парадоксальным делом, – ибо самоотвержение есть безумие по суду света, – в действительности же означает высочайшее этикотелеологическое обнаружение сил, как условия нравственного роста человечества. «Кто хочет сберечь свою душу, тот потеряет ее, а кто потеряет душу свою ради Меня, тот обретет ее» (Мф. 16, 25).