21 Июня. Среда. В Триполи.

Первое, что увидели мы, проснувшись сегодня утром, это – Сирийский берег и окаймляющие его Ливанские горы с их сияющими белоснежными вершинами. Он обрисовывался издалека волнистой линией и манил к себе. Наш пароход направлялся прямо к нему, где у Триполи, по расписанию, должен простоять 5–6 часов. В виду Триполи мы остановились около полудня. Солнце палило, и утопающий в зелени садов город, далеко раскинувшийся по набережной, казался подернутым золотистой дымкой. Едва лишь остановился наш пароход, как на него напали лодочники арабы: одни – с провизией и всевозможными предметами, другие – с предложением свезти на берег. И те и другие, как всегда, необыкновенно назойливы, особенно первые. Сидишь и пишешь, например, на палубе. Вдруг кто-то схватывает тебя за ногу; оглядываешься – пред тобой стоит улыбающийся араб, на ноге уже нет штиблета, а надета желтая туфля: так мимически рекомендует он свой товар. Впрочем и вторые бывают иногда хороши. Порядившись с русскими паломниками свезти их на берег и обратно за два-три пиастра (16 – 24 коп.), они, если до отхода парохода остается недолго, или поднимается буря, запрашивают за обратную доставку на пароход с берега, вместо условленного 1–1¹/₂ пиастра, один – два меджида (1 р. 60 – 3 р. 20 коп.), и везут только тогда, когда отдашь вперед плату, требуемую ими. В таких случаях арабы-лодочники действуют наверняка. Жаловаться консулу – значит пропустить пароход и жить в чужом городе, тратя ежедневно 1–2 меджида, рискуя при этом лишиться вещей, оставшихся на уходящем пароходе. Лучше уж заплатить 1–2 меджида арабам за лодку. Так в подобных случаях большей частью и делают. Некоторые и из наших на обратном пути, заехав в Мерсину, подверглись подобной же участи, вынужденные заплатить по чиреку (40 к.) вместо пиастра (8 к.) в виду парохода, к которому не хотели подъезжать арабы, не получив требуемого, в то время как море волновалось, ежеминутно угрожая опрокинуть нашу утлую лодку. Сегодня наша переправа, впрочем, совершилась без всяких приключений, благодаря ехавшему с нами семинаристу – арабу, сыну местного священника, и брату его, студенту Петербургского университета, выехавшему для встречи своего брата. Эти молодые люди, весьма симпатичные, и организовали переезд наш на берег, отстоящий почти на версту от парохода, который останавливается так далеко в виду подводных прибрежных камней. Высадились мы на набережной предместья

Триполи – Ел-Мина. Здесь встретил Преосвященного Митрополит Трипольский Григорий с двумя священниками. Встреча была самая сердечная. Благословив и облобызав нас, Владыка пригласил к себе в летнее помещение, находящееся здесь же – в предместье, куда мы и отправились в сопровождении Митрополита. Мы очутились в городе, в настоящем, типичном восточном городе. Правда, архитектура домов, суетня на улицах сильно напоминали Константинополь; но здесь мы впервые увидели кораблей пустыни – верблюдов и чисто тропическую флору. Громадные верблюды с серьезными, умными мордами расположились поперек улицы, так что заняли всю дорогу и нам приходилось обходить их. Здесь же, вместе с верблюдами, масса ослов и мулов, на которых обыватели перевозят тяжести, так как на экипажах возить что-нибудь по улицам Малоазийских городов весьма затруднительно. Из флоры обращают здесь особенное внимание кактусы. Их на Востоке так же много, как у нас в России в пустынных местах крапивы. Подобно последней они неприхотливы; растут везде, и часто образуют живую изгородь, словно гигантскими лапами защищая сады обывателей от посягательства на них со стороны соседей. Эти кактусы охраняют, большей частью, лимонные и апельсинные сады, которых здесь множество. Вообще Триполи – город садов, придающих ему красивый вид со стороны моря.

Через четверть часа, при настоящей тропической жаре, мы пришли на дачу Митрополита. Но с понятием об этой даче нужно соединять совершенно иное представление, чем какое обыкновенно у нас существует о дачах вообще, и об архиерейских в частности. Дача Сирийского Митрополита – небольшой каменный домик, с маленьким двором, без сада, с крошечной квадратной гостиной. Вдоль стен расположены самые простые диваны, несколько деревянных стульев, без стола, стены без обой, потолок с трещинами, – вот и вся обстановка гостиной Трипольского Владыки. Мы, в количестве 15-ти человек, с трудом поместились в этой гостиной, притом некоторым пришлось стоять. Оказалось затем, что до прошлого года тут было постоянное местожительство Митрополита, но он, ревнуя о просвещении детей, пожертвовал это здание для школы, сам же поселился в доме одного своего хорошего знакомого, в самом городе. Теперь же, в виду окончания занятий в помещавшейся здесь школе, она служит летом дачей Митрополита. Но простота обстановки искупалась тем радушием, той любовью, с какой он отнесся к нам. С каким интересом расспрашивал он нас о путешествии, о России, о Москве, Сергиевой Лавре!... Владыка очень сочувственно отнесся к цели нашего путешествия, рассказывал о положении дел в своей епархии, которая оказывается не более некоторых Московских приходов, и выразил желание сопровождать нас при осмотре города. В маршрут осмотра города входило посещение двух православных арабских храмов: св. Георгия и св. Николая, русских школ Палестинского общества для арабских детей и развалин старинной крепости. Но посетить школы, о которых мы много слышали и организация которых нас очень интересовала, нам не удалось, так как заведующий школами отказался руководить нами под тем предлогом, что ему некогда, – у него – гости (?!)²¹.

От Эл-Мины – предместья Триполи, где находится пристань и жилище Митрополита Григория, до самого города несколько верст. Преосвященный вместе с профессорами в сопровождении митрополита отправился туда в колясках; мы – на конке, запряженной чрезвычайно крупными ослами, бегающими со скоростью трамвая. У станции конки, по обычаю, толпа глазеющих, среди которых шмыгают разносчики разных товаров и преимущественно продавцы воды, лимонада и местного кваса, настоенного на каком то корне и имеющего весьма острый вкус. Все эти напитки хранятся у них в оригинальных восточных сосудах, заткнутых пальцами. Отнимет разносчик палец, и квас фонтаном брызжет в стакан, находящийся у него же за поясом. Дорога от Эл-Мины до Триполи тянется посреди бесконечной цепи садов, апельсинных и лимонных рощ, выглядывающих из-за высоких каменных заборов, или защищенных широкими лапами кактусов.

Едва лишь мы приехали в Триполи, как на нас сделали настоящее нападение... уличные мальчишки. Они целой толпой сопровождали нас все время, пока мы ходили по городу. Это, большей частью, ученики русского Православного Палестинского Общества; все они говорят по-русски, некоторые даже очень хорошо, и теперь были рады поупражняться в русском разговоре и применить к делу свои познания, которые они старались наперерыв друг перед другом обнаружить перед нами. «Я знаю все большие реки в России, а я – все города», перебивали они друг друга. В городе мы посетили преосвященного Митрополита в его наемном помещении. Странным с нашей русской точки зрения показалась семейственность обстановки квартиры и общедоступность Владыки, благодаря чему все без различие пола и возраста скоро наполнили все довольно обширное помещение его, совершенно не стесняясь и бесцеремонно разглядывая нас. Дети свободно подходили к Преосвященному, дергали за полы рясы, лепетали по-русски с характерным горловым арабским акцентом, вдруг запевали «Спаси, Господи», «Боже, Царя Храни». Такая простота отношений несомненно весьма привлекательна. После обычного восточного угощения, мы во главе с Преосвященными, сопровождаемые массой народа, преимущественно же детей, отправились в кафедральный собор. Это – большой, трехпрестольный храм, светлый и чистый. Престолы и пол мраморные; в одном приделе нет царских врат, а только завеса. Отсутствие росписи в храме, а также очень малое количество икон придают обширному храму характер пустоты. Храм быстро наполнился народом, учащими – преимущественно учительницами – и учащимися из школ Палестинского Общества. Обычная суетливость и подвижность восточных народов не нашла себе ограничения даже в святости места. Вот несколько мальчиков бегут в алтарь, и даже через царские врата, хватают оттуда иконы, кресты, хоругви и выносят их во сретение Преосвященному; другие в разных местах свечи зажигают; там раздаются какие-то восторженные звуки; одна из учительниц арабок, типичной красоты, организует из этих восторженных детей хор, который под ее управлением спел несколько молитв на славянском языке и гимн «Боже, Царя храни». В это время Преосвященный с Митрополитом осматривали храм. В алтаре показали Преосвященному роскошное евангелие на славянском языке, и некоторые из присутствовавших здесь арабских священников показывали свое умение читать по-славянски, что видимо доставляло им великое удовольствие. Оставив здесь лепту на нужды храма и благословив всех предстоящих при общем пении «εις πολλά....», Преосвященный Арсений оставил храм. До экипажей сопровождала нас многочисленная толпа народа с возгласами «москов, москов», с пением детей. Это была картина – библейская, священная! Глядя на нее, поймешь многие священные события, сопровождавшиеся энтузиазмом народным… Отсюда все направились обратно в Ел-Мина, куда мы приглашены были любезными молодыми Хащабами посетить дом их родителей – священника и матушки.

Это предложение нам сильно улыбалось. Во-первых, после долгого шатания по узким и грязным улицам города под тропической жарой приятно было отдохнуть; во-вторых, – это самое главное, – нам давно уже хотелось заглянуть за таинственное жалюзи и познакомиться с внутренней обстановкой восточного дома, еще интереснее было познакомиться с домом местного священника; поэтому мы приняли предложение Хащабов с благодарностью и все вместе, в сопровождении митрополита Григория, отправились туда. По лабиринту Трипольских улиц нас вела 8–10 летняя дочь священника, хорошенькая Роза, которой, по-видимому, это доставляло не малое удовольствие и служило для неё даже предметом гордости. Радушие, с какими нас встретило семейство о. Chachabe превзошло наши ожидания. Казалось, что мы попали в патриархальную семью русского захолустного священника-хлебосола, где атмосфера, обычно, такова, что сразу чувствуешь себя, как дома. Чувствовать себя как дома, кроме необыкновенного радушие хозяев, немало располагало и то обстоятельство, что оба сына священника прекрасно говорят по-русски, а жена старшего из них (студента Пет. Университета) – русская. У о. Chachabe нас совершенно запотчевали различными местными блюдами, при чем митрополит запросто вместе с нами сидел у священника, по-видимому, нимало не стесняя его, принимал живое участие в общей беседе и разделил с нами трапезу. Местные арабы были чрезвычайно заинтересованы нашим посещением священника и скоро крыши соседних домов наполнились любопытными, которые бесцеремонно разглядывали посетителей батюшки. Калитка садика, где мы расположились, поминутно отворялась, и оттуда просовывались любопытствующие лица, а целая куча арабских детишек, с татуированными, по местному обычаю, ногтями, собралась во двор священника. На наши приветствия «мархаба» (будьте здоровы) собравшиеся арабы отвечали веселыми возгласами или подобными же приветствиями. После обеда, чаю и кофе мы осмотрели дом священника, устроенный, как и большинство восточных домов. Высокие, узкие и почти пустые комнаты, пол, покрытый коврами, и мягкие длинные подушки вдоль стен для сидения (турецкие диваны) – вот вся восточная комната, в которую к тому же скупо просачивается свет сквозь решетчатые окна. Крыша – совершенно плоская, как почти у всех восточных домов, приспособленная для собирания в период дождей воды, которая стекает отсюда в цистерны, имеющиеся почти при каждом доме на Востоке. Затем о. Д-ан произнес многолетие митрополиту и любезным хозяевам. Наше одушевленное пение, архидиаконский голос произвели чрезвычайный эффект на арабов, присутствовавших тут и на соседних кровлях. Особенно же был доволен сам преосвященный Митрополит, от всей души благодаривший нас за великое удовольствие, доставленное ему; а архидиаконский голос положительно поразил его, – что дало повод к добродушнейшим шуткам После этого мы посидели несколько времени на дворе, под сенью громадной смоковницы, в приятных разговорах, в которых принимала живое участие старушка-матушка, добрейшая и благодушнейшая женщина. Сам о. Абдула (Феодул), лет за 60-ть, очень степенный старик, с постоянной улыбкой на лице, но молчаливый, ходил все кругом нас, выражая свои чувства довольства большей или меньшей улыбкой.

Незаметно промелькнуло время под радушной кровлей гостеприимного хозяина; день уже близился к вечеру: плавно покачивавшийся вдали на морских волнах «Цесаревич» напоминал своим видом, что нужно торопиться, если мы не хотим остаться надолго в Триполи. Поэтому, распростившись с любезным семейством священника, причем долго повторялись с обеих сторон восклицания: «мархаба» (будьте здоровы), «пхатрак» (прощайте), мы поторопились на пристань, где нас уже поджидали лодочники-арабы. Провожал до пристани Владыка Митрополит, которого мы успели полюбить до глубины души за его простоту и сердечное отношение к нам. Прощание было очень трогательное, и Владыка взял слово с Преосвященного, что он на обратном пути вместе с нами опять посетит его и послужит в соборе, чем доставит великое удовольствие ему и всем православным жителям Триполи. Благополучно добрались мы до парохода, хотя лодка и немало напрыгалась под напором разыгравшихся волн. С парохода долго любовались Триполи, сверкавшим сотнями огней, трепетавших в потемневших волнах моря, делясь впечатлениями дня. Личность митроп. Григория занимала центральное место в воспоминаниях дня.

И действительно, митроп. Григорий, насколько мы успели непосредственно узнать его, а также на основании сведений, полученных нами с разных сторон, является одним из видных деятелей православной Церкви²². Вступивши в управление Трипольской митрополией, молодой, тридцатилетний митрополит со всей энергией посвятил себя делу служения своей пастве. Митрополит Григорий обратил прежде всего свое внимание на умиротворение паствы, среди которой существовал сильный раздор, печально отражавшийся и на управлении церквами и их имениями; многие школы вследствие этого были закрыты. Затем он обратил особенное внимание на борьбу с инославной-католической и протестантской пропагандой, которая действовала с большим успехом в Сирии посредством золота и предоставления совращенным житейских выгод. Самыми лучшими средствами против этого митр. Григорий считал оживление внутренней церковной жизни и просвещение. Поэтому, по вступлении на кафедру, он принялся за восстановление церковных порядков, возобновлял храмы, открывал школы, часто на собственные средства, относясь вместе с тем с большим сочувствием к просветительной деятельности Палестинского Общества. Заботясь о местном национальном клире, митр. Григорий открыл для этой цели богословское училище при монастыре Пресвятой Богородицы в Белеменде, близ Триполи. К сожалению, недостаток средств препятствует надлежащей постановке дела в школе, из которой должны выходить достойные служители Церкви, для укрепления пасомых в православной вере и ограждения их от совращений. В последнее время она даже закрыта. Дай Бог всякого успеха ревностному Архипастырю! По его собственным словам, ему тяжко бороться против врагов православия, сильных средствами и обещаниями материальных выгод!

Ночью, в 11-ть часов, снялся пароход с якоря, и мы направились к Бейруту. Море довольно сильно разыгралось; пароход трепало; угрожала опасность качки и ее последствий, а потому все поспешили уединиться в каюты.