20 Июня. Вторник. По Средиземному морю.

С самого утра кругом нашего парохода бесконечное водное пространство. Светло-синие воды Средиземного моря по-прежнему подернуты легкой зыбью; пароход качает довольно сильно. На палубе царит уныние. Пассажиры ходят с угрюмыми вытянутыми лицами. Уныние – верный признак приближающейся морской болезни, морского томления. И действительно, некоторые из пассажиров пострадали. Пострадал один и из наших. Зная, что наиболее надежное средство от головокружения – результата морской качки, со всеми его неприятными последствиями – горизонтальное положение, многие целый день лежали. Общая столовая опустела. Обедать решались только те, кто ранее не испытывал всех невыразимых прелестей морской болезни и думал, что для полного представления о морском путешествии необходимо пережить и «морское томление».

К вечеру море успокоилось и качка прекратилась. Пассажиры стали выползать из своих нор и палуба снова оживилась. Налево от. парохода показался вдали остров Кипр, с которым соединяется христианское предание о пребывании там в течении некоторого времени Божией Матери у св. Лазаря четверодневного, там епископствовавшего. По языческой же мифологии, у берегов Кипра, из светлой морской пены, по воззрениям древних греков, вышла богиня Киприда. Успокоившееся море было необыкновенно красиво сегодня. Солнце как то особенно ласково смотрело с высоты неба и ветерок ласкался нежнее. В такой вечер легко было понять, почему греки населяли все берега Средиземного моря чудными, поэтическими призраками своего горячего воображения....

Турки принялись за свою вечернюю трапезу. Намешав в большую деревянную миску маслин, баклажан и еще каких-то плодов, они пьют из неё по очереди, ловят руками плоды, обсасывая пальцы после каждой такой операции. Затем заварили кофе и задымили кальян. Вечеряют и русские крестьяне. Вот старичок, отправившийся в путешествие три месяца тому назад, по обещанию, после болезни, из Иркутской губернии, достал из своей сумы «домашних» сухарей; зачерпнув воды в ковшик, положил туда сухарей, помолился Богу и, подождав некоторое время, чтобы сухари размякли, принялся их грызть. Окончив свою неприхотливую трапезу, он выплеснул в море остаток воды, снова помолился Богу, тщательно вытер тряпкой свой ковшик и убрал свою суму. Недалеко от него богомолки расположились за чаем, который они пьют, по крайней мере, шестой раз. Они предлагают «дедушке» чашечку, но он машет рукой: «пейте сами, я и так, слава Богу, сыт. Вам молодым-то и чайком можно побаловаться, а нам старикам куды, грешно».

Арабы между тем на палубе организовали хор, если так позволительно выразиться. Странные звуки их песни с бесконечными переливами далеко разносятся по спокойному морю. Она так же жива и подвижна, как и сами арабы, и в ней так же часто настроения сменяются одно другим, как и у этих сынов пустынь. Заунывная сначала песня перешла под конец в пляску. Поставив на голову графин с кальяном, черный, словно негр, араб, начал плясать, выделывая ногами разные фигуры под размеренное хлопанье в ладоши соседей-арабов. А кругом, – тишина необъятного потемневшего моря, словно сосредоточенно думающего свою вековечную думу, рассекаемого могучей грудью гиганта – парохода и рассыпающегося чудным фосфорическим блеском волн. Долго любовались мы в этот вечер такой волшебной картиной.