Крещатик

В знойный полдень сидел я под навесом любимой моей беседки в очаровательном саду минеральных вод. Я наслаждался зрением холодного волнующегося Днепра и дольнего города на берегу, осененного, как горним щитом, святынею Старого Киева. Мимо меня почти непрерывно тянулась вереница людей, не праздно гулявших в прохладе сада, но озабоченных заботою дня. Одни, появлявшиеся со стороны дворца, проходили бодро, еще со свежими силами; шедшие им навстречу казались истомленными трудным восходом и отирали с лица своего обильный пот. «Откуда?» – спросил я одного из них, присевшего отдохнуть подле меня. «С Крещатика», – отвечал он. «Но разве здесь дорога?» «В самом конце сада, – возразил мой собеседник, – есть малая тропинка по обрыву горы, которая прямо сводит к Крещатику, а оттоле на Подол». Близость Крещатика к тому отрадному приюту, где ежедневно проводил я многие часы, возбудила во мне тайный укор, что дocеле еще не посетил я места, столь священного для каждого сына Церкви, и, несмотря на томительный зной, решился я немедленно спуститься указанною мне стезею до самого Крещатика.

На краю сада начинается узкая тропинка, сперва довольно отлагая, а потом до такой степепи обрывистая, что иногда надобно искать места, где бы удобнее поставить ногу, дабы перешагнуть чрез глубокие рытвины, промываемые дождями и весенним стоком вод. Но с каждой ступени сей исполинской лестницы, иссеченной стопами стольких тысяч в вековых горах Киева, какая очаровательная открывается картина города, реки и нависших гор и привольной долины, от них бегущей до самого Вышгорода! По мере схождения стесняется ее живописная рама, доколе наконец две противолежащие горы и синяя пучина Днепра не обрежут кругом горизонта. И вот, устремляющему взор свой книзу, внезапно мелькнет из-под утеса, на который ступила нога его, позлащенный крест; еще шаг – и встала целая колонна, а там открылось и широкое ее основание, четыре арки, ограждающие водоем – это Крещатик, это Почайна, здесь совершалось крещение Руси! Я устремился к священному кладезю, утолил его прохладною струею и жажду бдагочестия, и естественную жажду, возбужденную палящим солнцем. Около водоема висели по стенам иконы Пречистой Девы, Живоносного Источника нашего спасения, и Равноапостольных Владимира и Ольги, бывших виновниками оного для нашей отчизны, и первых ее страстотерпцев Бориса и Глеба. С умилением поклонился я ликам сих избранников земли Русской, двинувших ее на путь жизни, и молитвенно воспоминал великое дело, ими совершенное.

Здесь, на самом Крещатике, крестились сыновья великого Владимира, немного далее – граждане Киева, в устье Почайны, ныне поглощенной Днепром, где была некогда пристань Киевская. Что может быть трогательнее слов самой летописи Блаженного Нестора: «Владимир послал по всему городу, говоря: если кто не обретется завтра на реке, богатый или убогий, тот будет мне противник. Люди же все, услышав сие, с радостию пошли и радостно говорили друг ко другу: если бы не добро сие было, не приял бы сего князь и бояре»? Какая младенческая простота нравов, достойная новорождаемых в Царствие Божие! На утро вышел на Днепр сам Владимир с пресвитерами Царевны и Корсунскими, и собралось бесчисленное множество людей; все взошли в воду и стояли иные по шею, другие до персей, младенцы же ближе к берегу, а иных младенцев держали взрослые на руках. Священники, стоя на берегу, творили молитвы, и видима была радость великая. Владимир же, радуясь, что познали Бога сам он и люди его, воззрел на небо и воскликнул: «Боже Великий, сотворивший небо и землю! Призри на новых людей Своих, дай им, Господи, yзнать Тебя, Истинного Бога, как увидели страны христианские, утверди в них веру правую и несовратимую, и мне помоги, Господи, на сопротивного врага, да надеясь на Тебя и на Твою державу, побеждаю князя его».

Каменный памятник Крещатика воздвигнут в начале нынешнего столетия благочестием Императора Александра, и на сей священный водоем два раза в год совершаются крестные ходы: один, более торжественный, в день Преполовения, из собора Софийского митрополитом со всем духовенством; другой же, более смиренный, бывает в день памяти равноапостольного Князя, из приходской соседней церкви Рождества Христова, которая стояла в древности в самом устье Почайны.

Под сению Крещатика долго стоял я, опираясь на края священного водоема; взор мой безотчетно блуждал по юдоли, ухо прислушивалось к ее звукам. Ниже к реке несколько белых хижин мелькало из-за развесистых ракит, и в них слышался как будто говор, а вдали на Днепре протяжная песнь. На скате противолежащей горы, где был некогда Боричев взвоз, отдыхал народ, трудившийся над новою дорогою с Подола, а мимо проходили путники. С верховья долины Малороссийский отрок, ловко управляя конем, гнал еще несколько других к водопою, и две киевлянки, с кувшинами в руках, в своих живописных одеждах, пришли зачерпнуть воды из священного источника. Впрочем, все вокруг было тихо; ветер не шевелил листья ракит, не журчала вода; безмолвие уединенной юдоли умножалось еще всею тяжестию знойно налегшего полудня; но свежо было над устьем кладезя. Мне казалось, я сижу опять под знойным небом Палестины, над купелью Силоамскою или над кладезем Неемии, там, где у подошвы Сиона, юдоль Иосафатова сходится с долиною Геенны, и вот отрок и девы Арабские в длинных своих покрывалах приходят черпать предо мною заветную воду. И точно, купель сия была Силоамскою для прозревшей Руси; и точно, надо мною возвышался отечественный Сион, старый Киев, мать городов наших, о коем и мы можем воскликнуть, стихами псалмов: «Мати Сион, речет человек» (Пс. 86). Ах, я был опять на несколько мгновений в Иерусалиме, и град Владимиров казался мне градом Давида.

Тогда же с умилением благодарного сердца вспомнил я и то, как однажды, на самой заре моей жизни, долина Крещатика послужила мне пристанью спасения, когда разлившийся Днепр бил меня сердитою волной, в утлом челноке, меня, юного и неопытного путника, доверившегося его бурной пучине со всею беспечностию своего возраста. Уже я отчаивался одолеть сие весеннее море разлившихся вод, когда одна благодетельная волна двинула наконец челн мой к крутому берегу, и я ступил на землю, несколько ниже Крещатика, там, где его долина впадает в Днепр. Столько долгих протекших лет мелькнуло предо мною как бы несколько вчерашних дней; я стоял опять на том же месте, хотя сам уже иной,–и вот, воспоминания ранней юности невольно уступили впечатлениям позднейшим. Опять Киев казался мне Сионом, а долина Крещатика юдолью Иосафатовой, которая именем своим напоминает последний суд. Когда же по звуку одной страшной трубы соберутся все почивающие по вселенной, блажен, кто, услышав глас сей, воспрянет в той одежде нетления, которою облекся от Святой купели, бывшей для него Крещатиком или Иорданом.