II. Благовещенский собор

Ночь: заключены соборы Кремля; из одной только открытой паперти, как из глубокого жерла, льется отрадное мерцание невидимой лампады, которая невольно манит запоздавшего из внешнего мрака в гостеприимную сень святилища. – Он всходит по звонким ступеням; шаги его говорят под отзывными длинными сводами, и рядом с ним идет его тень, мгновенно теряясь в узких окнах и застилая собою древние лики, вдоль по стене. Что дальше, то яснеет углообразная паперть, доколе на крутом ее повороте внезапный блеск огромного паникадила яркой струею не ударит из-под самых сводов по лоснящимся камням, как искрометная волна водопада, мгновенно ринувшаяся с утеса. От лика Спасова, одеянного светом как ризою, повсюду льются широкие лучи, и вот загораются окрест горние изображения Св. Троицы в виде трех Ангелов-путников, посетивших древнего патриарха, и вся книга земного родства сына Давидова, сына Авраамова, с ликами семидесяти апостолов, проповедавших слово его по вселенной. – Такое обилие света истекает от чудотворной иконы Того, кто Сам был свет миру.

Но в какое святилище служит преддверием сия таинственная паперть, полусветлая, полумрачная, где так ясно все горнее, а темен вход? – Это храм Благовещения, третий именитый собор кремлевский, прислоненный к палатам царским, как домашняя сокровищница молитвы блюстителей земли Русской. Из Грановитой палаты, по летописным ступеням Красного крыльца, истертого стопами великих мужей, мимо медных львов Иоанна, грызущих щиты свои, открывалось при плесках народных шествие царей наших, когда спускались они в собор Благовещенский для брачных торжеств, которые сулили светлою надеждою России и прочностью ее грановитому престолу. Радостен был для нее и рассвет каждого царственного младенца, просвещаемого водою крещения, в стенах того же святилища, иногда уже на вечере дней державного отца, который, передав его залогом грядущего счастья своему народу, сам отходил к спящим предкам, в соседний собор Архангельский. Остановимся и мы на ступенях Красного крыльца, и оттоле в утреннем свете окинем благоговейным взором златоглавый храм, который весь исполнен глубокою молитвенною мыслию.

Четыре легких купола, окружающие главный, не служат только украшением, обычным для соборов, в знамение четырех Евангелий, на коих утверждена Церковь: нет, в каждом из сих куполов есть малый горний храм, так что в один молитвенный час из одного святилища пять Божественных литургий могут возносить Бескровную Жертву. Кроме одного только придела во имя Св. Александра Невского, посвященного некогда памяти Великого Василия, который был ангелом обновителю собора, прочие три относятся к основной мысли храма и дополняют великое торжество Благовещения меньшими празднествами: в честь Архангела Гавриила, вестника небесного мира, и в честь Богоматери, Которая послужила храмом для Воплощенного; наконец последний придел, Входа Спасителева в Иерусалим, напоминает нам, что чрез его торжественное вшествие в земной Сион открылись для нас врата небесного.

На северной стене собора, против Красного крыльца, изображено Благовещение, не в том, однако, виде, в каком мы привыкли видеть сию икону. Не в убогой храмине является благовестник-Ангел молящейся Деве, но сидящей с водоносом у кладезя Галилейского; ибо местное предание гласит, что когда смиренная Мария, подобно прочим девам Израиля, выходила каждый день к истоку водному, однажды явился ей Ангел на истоке с благодатною вестью; самый колодезь доныне показывают внутри убогой церкви, принадлежащей православным в Назарете. – Вероятно, один из Патриархов Иерусалимских, посетив отечество наше, принес с собою и сие предание, которое изобразили на том храме, куда обыкновенно слагались священные приношения восточных иерархов: святые мощи и кресты, доныне составляющие лучшее сокровище Благовещенского собора. Там, в числе неоцененных даров Востока, хранятся еще крест царя Константина и другой, присланный императором Комнином Мономаху, и два рукописных Евангелия, исхода XI века, и сосуды четырнадцатого, принадлежавшие Новгородскому владыке Моисею с прочею драгоценною утварью.

Над входом в паперть есть другое изображение Пречистой Девы, составленное из олицетворенных песней Ее акафиста. Она представлена как одушевленный храм Господа, все содержащего в деснице Своей, Который, как не – порочный агнец, пасется на лоне Марии, приемля песнь Ангелов, поклонение пастырей и дары волхвов, вопиющих: «Радуйся, Агнца и Пастыря Матерь, селение Бога и Слова, заря таинственного дне». Вся левая сторона паперти исписана страшным треволнением пророка Ионы, поглощенного тридневно в персях китовых, ибо он также был таинственным образом воплощения и погребения Христова. При воззрении на сию бурю морскую в преддверии мирного храма невольно исторгается из уст тихая песнь канона Богоматери: «Житейское море, воздвизаемое зря напастей бурею, к тихому пристанищу Твоему притек вопию Ти: возведи от тли живот мой, многомилостиве».

Три благоверных князя встречают молитвенников почти на первых ступенях: святой князь Даниил, основатель княжения Московского и всей грядущей его славы, которого нетленные мощи положены в твердую основу первопрестольному граду, и правнук Даниила, Донской, сокрушитель Мамая, выступивший против неверных с иконою Богоматери, которая хранится в соборе, и обновитель храма, сын великого Иоанна Василий; все трое изображены на стенах преддверия.

Ряд мудрецов языческих и ветхозаветных прозорливцев начертан также на столпах и в простенках сей глубокомысленной паперти с хартиями своих изречений в руках, дабы видела христианская Церковь, что не только Ветхий Завет раскрывал тайну о воплощении Мессии, но что и посреди народов языческих просиявал иногда отблеск сего невечернего света, в мужах, которые, не ведая закона, творили законное по природе. Разум человеческий, не ослепляемый мудрованием плотским, восходил иногда и до созерцания Божественных истин, потому что, говорит апостол Павел, «Сам Бог явил нам все, что о нем знать можно, и невидимое Его, присносущная сила и Божество от самого сотворения мира видимы чрез рассматривание тварей, так чтобы не познавшим и не чтущим Бога быть безответными»¹. Сие глубокое слово апостола хотели выразить в лицах благочестивые строители храма, поместив в его преддверии двенадцать философов и с ними шесть пророков Израиля, возводящих постепенно своими видениями до книги родства Иисуса Христа, начертанной на сводах. Кто же сии избранники ветхого мира и завета, поставленные, однако, не в летописном порядке, у которых время стерло в руках некоторые изречения их хартий?

Первый – Аристотель, основа схоластики средних веков, указывающий в свитке своем на первоначальное сознание троичности Божества: «Первее Бог, потом же Слово, и Дух с ними един». – Подле него Сивилла, благословляющая Господа Бога Израилева, «яко посетил и сотворил». Великий труженик Анахарсис, много скитавшийся по вселенной, постиг, «что уныние есть пагуба человекам и всяческим, яже суть в них». – Менандр, один из поэтов Греции, проклинает всякого не любящего Бога: «Иже бо не любит Создателя своего, да будет проклят». – Жизнеописатель великих мужей, Плутарх, внушает нравственность языческому миру: «Бога бойся первее, родителям повинуйся, иереи хвали, старцы честне почитай». – Вот и Анаксагор, один из глубоких мыслителей образованной Греции, предостерегает, что «беду приемлет всяк высше испытуяй о Бозе, яже не подобает». – Стоик Зинон говорит по горькому опыту, что «юность ниже добра, ниже зла». – Историк Фукидид и великий астроном Птоломей не оканчивают речей своих, которые для нас утрачены. – Но вот и таинственный Трисмегист, источник всей мудрости египетской, возвещает, что «не созданные естества и божественные рождения не имеют ни начала, ни конца». – Сократ, запечатлевший смертью свою нравственную проповедь, твердо исповедует, как бы пред Ареопагом, что «доброго мужа никакое зло не постигнет, что душа наша бессмертна, по смерти же будет добрым награда, а злым наказание»; и невольное сознание исторгается из уст славнейшего из учеников его, Платона: «Должно надеяться, что Сам Бог ниспошлет небесного учителя и наставника людям».

Пророки наводят светильник Духа Божия на сие пробуждение человеческого разума и движут пред собою веки к познанию Богочеловека. Даниил, верно предсказавший чрез семьдесят таинственных седмин самый год Искупительной Жертвы, предвидел также в образе златоглавого истукана с серебряными персями, медным чревом и полужелезными, полускудельными ногами четыре земных царства, над обломками коих вознесется одно небесное и обнимет весь мир, хотя, по-видимому, оно возникнет от неприметного начала: «Аз видех гору несекому, от неяже отсечеся камень, без рук, и истни глину, железо, медь, сребро и злато». Еще прежде него взывает Исаия, более евангелист, нежели пророк, как бы очевидный свидетель воплощения за восемь веков до Христа: «Се Дева приимет во чреве и родит Сына, и нарекут Ему имя Еммануил». И пророк Иоиль видит благодатное явление Духа: «Излию Духа моего на всякую плоть, и будут пророчествовать сыны ваши и дщери ваши, и в те дни всяк, иже призовет имя Господне, спасется». Иона, образ погребенного, вопиет посреди своих треволнений: «Жив Господь, жива душа твоя, аще отстанет от беззаконий». И отец царственного Давида, Иессей, из свитка пророка Исаии, свидетельствует о себе и о грядущем Мессии: «Жезл из корени Иессеева, и цвет от корня его взыдет, и почиет на нем Дух Божий»; а Соломон, создавший храм истинному Богу, постиг, кого знаменует храм сей: «Премудрость созда себе дом и сотвори столпов седмь».

Символические изображения продолжаются и при входе в самое святилище с некоторою примесью мудрований позднейших. Налево от западной двери начертана на стенах олицетворенная земля в образе жены, держащей на лоне своем кошницу, из которой исходят Адам и Ева; вокруг них все существующее на земле, в воздухе и под водами, а подле – адское мучение врага, искусившего человеческий род. По правую сторону дверей изображение Небесного Царства, привратником коего один из апостолов со знаменательными ключами, а пред вратами сидят три древних патриарха, Авраам, Исаак и Иаков, держащие на лоне своем души в образе младенцев. В арках над сими картинами земли, ада и рая таинственные видения Апокалипсиса: с одной стороны Вавилон, великая мать мерзостей земных, в образе жены на звере багряном, облеченная порфирою, со златою чашей в руках, полною всяких скверн, сама упоенная кровью святых, свидетелей Христовых; подле седмь ангелов с трубами, стоящие посреди безмолвия неба; еще один ангел вознес в златой кадильнице молитвы святых с дымом фимиама и потом поверг на землю кадильницу, и сделались гласы и громы, молнии и землетрясения.

А на противоположной стороне: светлое облако, на котором сидит подобный Сыну человеческому, в золотом венце, с острым серпом в руках, ибо уже созрела на земле жатва; он бросил серп, и пожата была земля, и вот сквозь отверстое небо скачет конь белый; сидящий на нем верен и истинен: очи его как пламя и много диадим на главе; он облечен в ризу, багряную от крови, и на челе его написано имя, которое никто не знал, кроме него самого, доколе не открыл миру: имя сие – Слово Божие, а за ним потекли воинства небесные, облеченные в виссон белый и чистый. – Так пророчества ветхозаветного мира при переходе из паперти в храм сменяются откровениями последних дней новозаветного мира о вечной славе Церкви торжествующей, после всех ее земных искушений.

Тесен внутри, но благолепен малый храм, исписанный золотом по стенам, устланный яшмою вместо мрамора. Отрадно в нем для сердца, особенно когда с открытием царских врат расширяется святилище зрелищем алтаря, исполненного ликами апостолов и святителей; они представляют собою полноту Вселенской Церкви, похваляющей Пречистую Деву пред горним престолом Господа Сил.

На четырех столпах возносится легкий купол; два из них, посредине церкви, украшены также знаменательными иконами, как и сама паперть, своды и стены. Образ Страстной Божией Матери на правом столпе обнесен ликами архангелов и праведных жен, мучениц и пророчиц, равноапостольных княгинь и цариц, из коих некоторые были ангелами наших. К сему же столпу прислонено со стороны иконостаса царское место, с иконою Живоначаль – ной Троицы, под богатым навесом, по сторонам коей стоят княжеские мученики Борис и Глеб. Это дар Годунова, особенно пышного в своих даяниях Церкви, который как будто искал воздать небу за похищенное им на земле.

На левом столпе расположены по красному бархату драгоценные кресты образа и панагии, которые носили цари наши во дни торжественных выходов, и под ними начертана в кратких словах вся летопись собора: «Во славу святыя, животворящия, единосущныя и нераздельныя Троицы, Отца, Сына и Святаго Духа, в честь и память преблаженныя Девы Марии, святая соборная, честнаго Ея Благовещения церковь, создана бысть у сеней двора Государева, повелением благовернаго Великаго Князя Мо- сковскаго и всея России, Василия Димитриевича, в лето Р.Х. 1397, и по его же повелению, в 1403 году, украшена бысть иконным писанием; но по усердию и воле благоверного В. К. Московского и всея России, Иоанна Васильевича, та первозданная церковь, в 1472 году, разобрана и на месте ее воздвигнут сей, в настоящем виде собор, который со всеми бывшими и ныне существующими при нем придельными храмами освящен Геронтием Митрополитом Московским и всея России, Августа в 8 день, лета 1477: иконописью же по стенам украшен при Великом Князе Василие Ивановиче в 1508 году. Оная иконопись возобновлена, при благочестивом Государе Царе и Великом Князе Петре Алексеевиче, в 1697 году; потом же повелением Екатерины II, в 1770 году, и опять императором Александром I, в 1801 году, внешнее сего собора благолепие возобновлено, и выстлан в паперти пол камнем, повелением императора Павла I, в 1799 и в 1800».

Верх благолепия соборного – роскошный иконостас; пять местных икон по правую сторону царских врат и четыре по левую, замечательны своими символами или достоинством историческим. Образ библейского Шестоднева, на коем представлено сотворение мира видимого и человека в состоянии невинности, стоит подле лика Искупителя, который окружен изображениями евангельскими Его жизни и страданий для возвращения падшего человечества к первобытной невинности. Прилично и выражение благодарного сердца, Пречистой Матери Господней, в олицетворенных песнях акафиста на полях Ее иконы. Есть и другое изображение молитвы, или деисис (от греческого слова «деисус» – молитва), на котором представлены Пречистая Дева и Предтеча, молящиеся Господу Иисусу, а вокруг них лики всех святых молитвенников. Оно стоит подле Тихвинской иконы, восходящей до времен Иоанна III.

Но два главные образа, Спаса и Божией Матери, сосредоточивают в себе всю древность и всю святыню храма и, как два благодатные ока, приветливо смотрят на входящих в святилище. Одна икона изображает Великого Архиерея, Господа Иисуса Христа, сидящего на Престоле славы, и подпись свидетельствует о давних годах ее и о тех священных лицах, которым принадлежала: «В лето миробытия 6845, от Р.Х. 1337, сия чудотворная икона Спасителя написана, при державе Великого Князя Иоанна Даниловича Калиты, многогрешным Михаилом, поднесена бысть святому Владыце Моисею, от святого Петра Митрополита Московского, в лето 1325, из Архимандритов Юрьева монастыря, в Великом Новграде».

Другая икона, Донской Божией Матери, храмовая собора, с изображением Ее успения на задней стороне и с осмнадцатию ликами праматерей ветхозаветных, начиная от Еввы, над которыми так высоко вознеслась Пречистая Дева, Матерь воплощенного Сына Божия. Рука врагов, похитившая драгоценную ее ризу в 1812 году, не коснулась златокованого обруча, который показался им медным. Славное имя Донской присвоено ей в память Куликовской битвы, на которое последовала за мужественным Дмитрием; ибо князья наши всегда почитали заступницею своею Божию Матерь, и Ей празднуют все первопрестольные со – боры столиц, под именем ли Святой Софии или Премудрости Божией, для которой послужила Она домом, или тех местных явлений, какими прославила видимый покров Свой. Даже поясом Богоматери слывет в преданиях народных река Ока, так часто заслонявшая Москву стальной своей струею от набегов варварских. Сию Донскую икону поднял, по примеру воинственного предка, последний из рода его, царь Феодор, когда с высоты своего кремлевского терема увидел стан ордынский на соседних горах Воробьевских. Он отпустил с молебным пением древнюю заступницу на крайний вал столицы; а сам, отходя к покою на вечере того дня, с ангельскою улыбкою сказал боярам, изумленным его спокойствием: «Грешно бояться, завтра не будет врага». Утром, пробудившись от мирного сна, взошел он опять на свой терем посмотреть стан ордынский, но его уже не было; слышались только клики ратных, славящих победу, и Владычица с торжеством возвратилась в древнее свое жилище; а воинский шатер на месте подвига процвел во имя ее мирною обителию Донскою.