I. Кремль

Отрадно стоять на высотах Кремля в час всенощной, когда на зов златоглавого великана, внезапно и со всех сторон, откликаются его бесчисленные дети и ходит гул в дрогнувшем эфире, серебристый, многоглагольный, слитый не из одних звуков, но из чувств и мыслей и слов, которые, однако же, не опускаются до земли: язык неба плавает в небе, обтекая столицу своим медным гимном. Это священные кимвалы полчищ ангельских, стражей Русской земли, вечно бодрствующих над богохранимым градом для отгнания лукавых князей тьмы. А между тем под сенью благовествующего неба сладко упокоевается земля, как бы на лоне у матери, и светел вечерний лик белокаменной Москвы, и синих вод ее и зеленых садов, в последний час угасающего дня, который будто нехотя расстается с нею, убирая, как невесту, своенравными цветами, – где только можно медлят запоздалые лучи его, то догорая золотом на сонме куполов и крестов, то девственным румянцем на стенах храмов, то воздвигая белые призраки башен из массы зданий. Но эти призраки, подымаясь как бы из тьмы времен, гласят о славном минувшем; это громадная летопись нашего царства, каменные грани, которые ставили предки на рубеже веков, ознаменованных великими деяниями, чтобы при виде их потомки укреплялись молитвою на новые подвиги. Прямо против Кремля церковь Черниговских чудотворцев, где долго покоились святые мощи князя Михаила и боярина Феодора, кровью запечатлевших веру во Христа пред диким Батыем; далее, позади величественных храмов Пятницы, «Всех скорбящих» и Климента, Папы Римского, главу коего принес св. Владимир из покоренной Корсуни, яснеют вдали древние башни Симонова, память первой победы над татарами. Сергий, молитвенно двинувший рать Донского на Мамая, указал и место для обители благодарному князю. Левее одиноко восстает величавая колокольня Новоспасская и с нею воспоминание другого конечного торжества над монголами – это бегство последнего хана Ахмата и падение Золотой Орды, два века тяготевшей над Россиею, и величие Иоанна, собирателя Руси, соорудившего обитель в лето свержения ига. И третья славная обитель виднеется правее Симонова из толпы церквей, Донская именем и отголоском первой победы. Сергий и витязь, сокрушитель Мамая, опять действуют чрез два столетия, уже под стенами Москвы.

Икона, сопутствовавшая доблестному князю Донскому в час решительной битвы, и самый образ святого пустынножителя оградили здесь стан ратный последнего из дома Рюрикова и, как некогда с полей Куликовских Мамай, так бежал с Воробьевских высот Девлет-Гирей Крымский, оттоле пожиравший взорами Москву. Такою славою побед увенчан горизонт ее! – От подошвы сих живописных гор, ныне осененных мирною рощей, скромно течет Москва-река, как римский Тибр, свидетель стольких браней, вся упоенная вражьей кровью; но зарева и битвы будто забыты ею, их унесла с собою мимотекущая волна; она же весело кропит зеленые брега свои, усеянные нивами и садами, и синей лентой вьется между ними, доколе мало-помалу не втекает в пышную ограду храмов и палат. Тогда, ударяя звонкой струею в каменные арки моста, как бы в струны гуслей, плещет она и под седую стену Кремля, который любит смотреться в ее зеркале со всеми своими куполами и бойницами; полная его златоверхою славой, она опять ударяет волнами в другие арки, журча свою тихую песнь, и, как резвое дитя, скользит сквозь них от величавого надзора древней матери-столицы, опять в привольное лоно своих рощ и полей, к стадам, пасущимся на зеленых лугах Симонова.

Вот засыпает Кремль, и Москва у ног его; но вокруг ходит по небу луна, как бы на страже его святыни, и бодрствуют при свете лампад лики святых у входа в каждый храм. Отрадно для взоров и сердца такое слияние света небесного с земным, и там, куда не досягает широкий луч месяца, заслоненный громадою соборов или уступом высокого терема, там яркой звездою горит во мраке богатый венчик над иконой, и озаренное им лице Пречистой Девы приветливо улыбается с Божественным Младенцем мимоходящему поклоннику. Все тихо и будто мертво, если только может быть мертво в Кремле, где живы и сами усопшие, спящие в раках, как бы на ложах ночных. Под южной стеною не плеснет ни одна струя Москвы-реки, не слышно и позднего гула на двух ее мостах, опоясавших Кремль, – лишь изредка легкий ветер зашевелит звеньями крестовых цепей на соборных главах, и Спасская башня, одна ведущая речь за всех зубчатых сестер своих, начнет считать боем часов мимотекущее время, как считает свои сокровища богатый, или подымается внезапно от Ивана Великого протяжный оклик часовых, чтобы, отозвавшись во всех вратах и бойницах, опять оставить седой Кремль его ночному безмолвию, его безмятежной святыне, где от избытка небесного земное кажется излишним.

1840.