Глава III. Студийский монастырь

Ж. Платона. – Ж. Феодора Студита. – Ж. Феофана Сигрианского. – Ж. Николаи Студита.

Одним из знаменитейших монастырей Константинополя был Студийский (ныне мечеть Имрахор-джамиси), построенный в V в. патрикием Студием во имя св. Иоанна Предтечи. В лучшую пору своего существования он имел до 1000 монахов. Иконоборческие императоры разогнали иноков, доведя численность их всего до 10 человек. Наиболее подробно известна эпоха Студия в VIII–IX в., в игуменство св. Феодора Студита. Кроме греков в монастыре жили выходцы из разных стран, напр. из Скифии (Фаддей), и в свою очередь, в сане иеромонахов, иноки расходились отсюда по всей империи игуменами или епископами. Каноническая строгость без всякого оппортунизма (οἰκονομία) была основным лозунгом студитов, столь ярко провозглашенным св. Феодором. В IX и следующих столетиях монастырь ударился в церковную политику и принес не мало хлопот патриархам, которые принимали против них иногда крутые меры.²⁵⁹ Доживи Феодор до патриаршества Фотия, он несомненно был бы на стороне его врагов; по крайней мере один из преемников его, Николай, вполне напоминавший Феодора своею монашескою строгостью, сделался на всю жизнь врагом Фотия.

Память Платона, игумена Саккудийского, стала праздноваться уже при его племяннике Феодоре, о чем студийский игумен пишет: «вчера мы совершали память блаженного отца Платона, причем пели в честь его духовные песни и имели телесное утешение» (праздничную трапезу).²⁶⁰ За обличение противозаконного брака имп. Константина с Феодотою Феодор сравнивал его с Предтечей.²⁶¹ «Таким образом, говорит г. Мансветов, ежегодное празднование памяти Платона исповедника началось вскоре после его смерти, и при Феодоре Студите память его вошла в Студийский Месяцеслов».²⁶² В надгробном, дурном по языку и стилю, слове ему Феодор Студит дал полную биографию святого, не лишенную однако интереса и после знакомства с житием самого оратора.²⁶³ Он сначала говорит о том, что занятие риторов и софистов состоит в украшения речи и в возвышении рассказа для доставления приятности слушателям; они не заботятся о достоверности сообщений; но кто стремится к истине, тот желает говорить, как дела происходили, хотя бы у него и не доставало изящества речи; вот, говорит, и я, слабый умом, речью и духом, восхвалю моего (духовного) отца, о котором не могу молчать: это значило бы скрыть светильник под спудом (§ 1–2). – В виду того, что Платон умер в 814 г. на 79 году жизни, он родился в 735 году . – Родители его, Сергий и Евфимия, имели еще двух дочерей, из которых одна была матерью Феодора, и скончались в годину бедствия «в царствующей Византии» (§ 3). Тогда на одежде каждого виделось изображение креста. Заболевший умирал и оплакивался; хоронивший сегодня, сегодня же сам был схороняем; по двое мертвых клали на носилки; животные везли зараз по четырем трупам; носильщики изнемогали, гробовщики поредели, дома запирались на замок, кварталы (ῥεγεῶνες) пустели, кладбища (πολυάνδρια) наполнялись; в два месяца многолюдный город поредел. Это было во дни иконоборца Константина (§4). – Муральт приурочивает это событие к 747 году. Повальная болезнь, сопровождавшаяся опухолями, по словам Феофана (I, 422), началась в Сицилии, перешла в Калабрию, перенесена была в Монемвасию и Элладу, на острова и наконец в Константинополь. Константин Порфирородный, говоря о ней в Элладе, заметил: ἐσθλαβώθη (ославянилась) δὲ πᾶσα ἡ χώρα καὶ γέγονε βάρβαρος).²⁶⁴ – Лишившись родителей и родни. Платон нашел приют у одного из родственников и занялся письмоводством (τὴν παιδείαν τῆς νοταρικῆς μεθόδου), потом дяде помогал управлять доходами императорской казны и на этой службе выдвинулся перед начальниками и стал известен самому императору (§ 5). Он не водил знакомства ни с собутыльниками, ни со трапезниками, не тратился ни на шары (κύβοις), ни на вино, но предавался изучению государственных весов и скопил такое богатство, что оно превзошло его отцовское наследство (§ 6). Ему навязывали невест, но он отказался от брака, вместо игр занимался чтением, вместо театров посещал церкви и одному из кафигуменов поверял тайные движения ума (§ 7). Поступая подобно св. Антонию, он наконец продал отцовский дом и все свое имущество, роздал деньги бедным, освободил крепостных (τοὺς οἰκέτας), кое-что оставил двум своим сестрам и (в 759 году) удалился в область Олимпа, по указанию одного столичного архимандрита, именно в Символьский монастырь, где жил Феоктист. Он выехал из столицы с одним слугою и, прибыв в местечко Василис (Βασιλεῖς, Цари), вошел в одну пещеру и постриг себе волосы при посредстве провожатого, отослал слугу с одеждою в столицу и остался один-одинешенек (§ 8). Учитель (παιδοτρίβης), к которому он явился, задал ему вопросы: кто? откуда? зачем? Когда Платон ответил на каждый из этих вопросов – о родине, роде и воспитании, учитель сказал: ты не можешь перенести монашеского труда в этой суровой местности. Платон отдавал себя в полное распоряжение наставника. По этому поводу Феодор замечает: забывая о заповеди Господней (Лк. 14:33; 18:22), люди строят себе монастыри и храмы, идут в них, делаются начальниками и владетелями своего имущества, приводят сюда слуг (δοῦλοι), приносят различные материалы; вчера были новичками – сегодня они делаются кафигуменами, вчера не способные к подчинению – сегодня делаются руководителями других (§ 9). Высказав свой взгляд на подвижничество (§ 10), агиограф рассказывает затем о пребывании Платона в киновии, именно в кельи Феоктиста; он исполнял даже низменные службы, нося на плечах кал, орошал местность (χῶρον), месил хлеб и занимался перепиской с большим старанием (§ 11). Делая все правильно, он подвергался выговорам со стороны настоятеля в присутствии пришельцев; когда его хвалили, он был неподвижен, когда его по повелению игумена били, он с благодарностью принимал побои (§ 12). За смирение его очень и любили. Когда он по делам уходил из монастыря, Феоктист чувствовал его отсутствие; был совершенным нестяжателем и не имел даже и овола (§ 13). По смерти своего наставника (καθηγεμών) Платон занял его место и предался уединению (§ 14). Он сделался преемником Феоктиста и наставником двух учеников, из которых один, Антоний, по словам Феодора, «был с нами до старости» и рассказывал, что Платон питался хлебом, бобами, овощами и древесными плодами, но без масла; по воскресеньям и праздникам он вкушал пищу вместе с братией; вина не пил (§ 15); носил скромную одежду, спал на жесткой постели, много писал, и «кто перечислит лиц, в руках которых находятся его книжные труды, собранные из разных отцов? Откуда в наших монастырях такое богатство книг? не его ли рук и трудов?» (§ 16). В то время царствовал иконоборец Константин; «какого скрывающегося он еще не приводил к допросу»? спрашивает Феодор. Однако Платон не попадался в руки царю. Однажды святой ради необходимости отправился в Византию (§ 17); о нем не было сведений, хотя брат моей матери и был жив; он скоро стал известен по всей столице: обходил дома, наводил людей на путь добродетели, мирил семейные раздоры, увещевал рабов слушаться своих господ (§18). Ему предлагали настоятельство в одном из столичных монастырей, но он отказался; никомидийский епископ предлагал ему занять его место,²⁶⁵ но Платон стремился в свое уединение (§ 19). Помогая бедным, заступаясь за сирых, он считался «отцом», покровителем и попечителем (§ 20).

Но вот вступила на престол царица Ирина; дверь монашества открылась всякому. Платон против воли сделался игуменом (§ 21). Он стал изучать жития блаженных мужей (§ 22), изучил канонические постановления Василия Великого. Заметив человеческий обычай, противный монашескому житию, употреблять в киновиях на службу животных женского пола, он уничтожил его, удалил из монастыря своего слуг (δοῦλοι), животных женского пола и всякий вид торговли (δίχα ἐμπορικῆς ἄλλης προσόδου); ему последовали и другие монастыри (§ 23). Он обособился от городских работ, от городских властей и сообщества с ними. Еще до собора он перед многими высказывал мысль о необходимости утверждения иконопочитания и по мере возможности боролся с иконоборцами – не догматически, а простою речью. Собор созван был сначала в Константинополе в храме св. Апостолов; но когда военное сословие ринулось на храм с угрозами по адресу патриарха и с прославлением собора 754 года, тогда собор собрался в Никее (§ 24). По восстановлении православия Платон вернулся в свой монастырь и заболев, «передал нам начальство, хотя мы были и не достойны того» (§ 25).

Константин, сын Ирины, был человек безнравственный (ὁ βίος σκαμβός), пользовавшийся своею безнаказанностью как император; он противозаконно отверг свою супругу и вступил на путь прелюбодеяний, подобно Ироду. В лице Платона явился новый Предтеча; почти все согласились с несправедливостью,²⁶⁶ он один восстал за истину со своими детьми, и испытал на себе бичевание и ссылки (§ 26). По приказу императора явились к нему два стратига и удалили его от паствы; одни были биты, другие изгнаны, третьи подверглись преследованию и, по царскому указу, не должны были быть нигде принимаемы (§ 27). Платон был приведен к императору, как Иоанн Предтеча. Но Константин не хотел сделать Платона мучеником и ограничился тем, что посадил его в заключение (§ 28) – в жалкий монастырь дворца Ἐχέκολλα (Ἐνεκόλλα?), стражем которого был повенчавший прелюбодеев (то есть пресвитер и эконом Иосиф, § 29). Но скоро прелюбодейное царствование кончилось. Платон получил свободу и был у всех на устах; вступила на престол снова Ирина (798 г., § 30). Тогда и мы вернулись из изгнания, пишет Феодор; венчавший был извержен (§ 31). «Но что потом? От первого монастыря переход наш, вследствие нашествия варваров (διὰ τὸ ἔθνος), в Византию, где Платон, чтобы не держать бразды настоятельства, возлюбил жизнь затворническую», чтобы братство не было под двумя начальствами, он сам стал под начало (§ 32), заключившись в совершенно маленьком помещении и надевши на ноги довольно тяжелые железные вериги, в которых он работал и в которых спал подобно Хирону в его Фессалийской пещере (§ 33). По смерти тогдашнего патриарха (очевидно Тарасия, 805 г.) стали искать преемника ему. Многие подавали голоса за многих, каждый руководствовался или дружбою, или истиною. Мнения Платона спрашивали как выдающиеся духовные лица, так и сам царь (Никифор). Платон послал свой голос, но за кого, Феодор умалчивает; некоторые, узнав каким-то образом его руку, поддержали его; но царь, которому очевидно был неприятен их кандидат, получив голоса, перемешал их как в игре жребий (ἐν κύβῳ, § 34). Платон ночью отправился к одному монаху, царскому родственнику, и переговорив с ним об общей пользе, вернулся домой. Император, узнав о том, посадил Платона и Феодора под арест на 24 дня, а потом отпустил их снова в монастырь; он стал смешен за свои преследования. Причиною смятения церкви был все-тот же Иосиф; «мы как змеиного яда избегали общения с ним, а со стороны кесаря шли угрозы, и мы оказывались в критическом положении» (§ 35). Военная рота (φάλαγξ) окружила монастырь, нельзя стало ни говорить, ни высунуть головы, слышались угрозы и такое, о чем монаху не прилично и говорить. Кончилось тем, что Платон ночью был взят из монастыря и посажен в тюрьму, а в день собора был приведен под конвоем вместе с тремя монахами как злодей (§ 36). Осмеиваемый Феодором собор осудил Платона на изгнание на один из островов около столицы (πρὸς τῷ ἄστει), равно как и брата Феодорова Иосифа. Император велел военной роте собрать все монастырское братство и каждого в отдельности старался склонить на свою сторону, но ошибся в своих планах; «не говорю уже о заточениях в монастырях и стражах – игуменах, причинявших более зла заключенным, чем сколько требовалось по указу». Происходили постоянные переводы, преследования, допросы, угрозы; по городу ходили объявления, нет ли кого еще из монахов? (§ 37). И ради кого? Ради венчавшего противозаконный брак Иосифа, который, «совершив будто бы спасительное приспособление к обстоятельствам (οἰκονομία) для пользы церкви, безнаказанно совершал таинства» (§ 38). Страдания Платона были необычайны; пусть свидетельствует об этом страна знаменитого мученика Маманта, пусть напишет об этом и остров Оксия (ὀξεῖα, abrupta), в котором он содержался в заточении. Отсюда Платон был переведен в Византию. Заточение его, как видно из дальнейшего, продолжалось 4 года. Но сильная рука Бога прогнала царя к Скифам и там погубила его со всем войском (811 г., § 39). Из-за соблазна явилось иное отношение к патриарху; цари просили, святейший патриарх (Никифор) извинялся, что все случилось по злобе (ἐξ ἐπηρείας)²⁶⁷ бывшего царя, и тогда Платон (и Феодор) помирился с патриархом (§ 40).

Наконец Платон захворал (в 811 году). Лежа в постели, он вспоминал о своих страданиях, утешаясь наградою в будущем; сидя в кресле, он еще читал псалтирь, молился, или наставлял братию; потом он не мог уже ничего делать, ни творить поклонов; для чтения при нем находился инок. Если, случалось, он принимал пищу и ванну, благодарил Бога. «Он провел в каждом подвиге круг лет равный 12-ти, дневному периоду часов», после чего скончался; «сочти подвиги, и ты найдешь 48 лет; прибавь 24 года (δισδυοκαίδεκα), проведенных им до отречения от мира, к другим четырем, прожитым в изгнании, и трем годам болезни, и ты найдешь, что достопочтенный скончался на 79 году» (τῷ ὀγδοηκοστῷ ἔτει πλὴν ἑνός, § 41). Он упокоился среди молящейся братии в период великого поста (τῶν ἱερῶν νηστειῶν); множество народа собралось на его погребение; сам святейший патриарх (очевидно Никифор) присутствовал при этом (§ 42). Платон не оставил после себя даже и наплечников (ἐπωμίς); Феодор спросил его, не хочет ли он сделать какое-нибудь поручение, – больной коснулся рукою одежды, потряс её и слабо ответил отрицательно, «передав все моему смирению». Перед смертью он сам сочинил себе надгробную надпись; умер на память св. Лазаря (§ 43), – очевидно в Лазареву субботу. Из анонимов жития Феодора Студита видно, что Платон умер в царствование имп. Михаила I (811–813), но в эти годы Лазарева суббота не сообразуется с днем его памяти (5 апреля). Поэтому, архим. Сергий и г. Мансветов приурочили кончину его к 5 апреля 814 года; хотя Лазарева суббота приходилась в 814 году на 8-е апреля, но можно предположить, что кончина святого последовала 5-го, а похороны его состоялись 8 апреля. Не более правдоподобно мнение Сирмонда, полагавшего, что Платон умер 19 марта 812 года, на 97(?) году жизни. Если он умер действительно 19 марта, то этот день приходился на Лазареву субботу не в 812, а в 813 году. – Платон скончался и душа его унесена ангелами к солнцу правды. Сообразно с хриею, Феодор пишет: с подначальными он был подначален, с исихастами исихаст, с учителями учитель, с затворниками затворник (§ 44). Слово заканчивается молитвенным обращением ко святому (§ 45).

Под свежим впечатлением кончины Феодора Студита записана была память его (ἐπίγραμμα) в книге его слов в пользу икон и писем, которая была составлена будто бы на 12 (?) году его третьего изгнания на острове св. Трифона, близ гавани Акрита в Вифинской епархии. По этой памяти,²⁶⁸ Феодор скончался 11 ноября в первый день (понедельник) в шестом часу, пятого индикта 6335 (826) года, на 67 году жизни, πρεσβύτης καὶ πλήρης ἡμερῶν; взял крест на 22-м году жизни (в 780 г.), подвизался 13 лет (до 793 г.), принял игуменство, которое держал 32 года, πλεῖστα μοναστήρια συστησάμενος; подвергался изгнаниям.

Окружное послание Навкратия о смерти Феодора,²⁶⁹ своего учителя, вылившееся прямо из сердца, однако не содержит в себе исторического материала. Почивший сравнивается с Авраамом, Предтечей, Илиею, Финеесом, Самуилом – по общей хрии. Болезнь его, по словам Навкратия, была старая, желудочная, приобретенная им среди заточений и изгнаний; перед смертью он почти ничего не вкушал и представлялся мертвецом. Пролежав четыре дня на постели, он в начале ноября поправился и произнес слово братии. В воскресенье он ходил во храм и отслужил литургию, после которой приобщил присутствующих; затем снова слег. Навкратия он спросил: не забыли ли мы сказать что-либо из необходимого? В третий из дней, на память св. Павла, он совершил литургию. Вечером он много беседовал и в кельи своей совершил обычные молитвы, после чего лег в постель. Около четвертого часа с ним случился обычный припадок болезни; он призвал инока, спавшего перед его кельей, и просил собрать братию. Произнеся краткое слово, он просил поклониться от него патриарху (разумеется Никифору) и другим отцам. Навкратий спросил его, как поступить с лицами, находящимися под епитимией, на что Феодор ответил: «Господь простит всех», и благословил собравшийся к нему народ. В воскресенье, на память св. Мины (11 ноября 826 года) он исполнил обычные песнопения, приобщился, помазал елеем свои члены; около 6-го часа ослабел и тихо велел зажечь свечи. Братия запела «Блаженни непорочнии» и когда дошла до стиха: «во век не забуду оправданий твоих, яко в них оживил мя еси» (Пс. 118:93), Феодор испустил дух. Ко гробу его собралось множество монахов и мирян, зажгли свечи, покрыли гроб порфировым покровом, другие принесли сосуды серебряные, златосеребряные и янтарные, третьи ладан и ароматы. В ту ночь была большая буря, «как некогда при похоронах Петра Александрийского». Презрев море, непогоду, наводнение рек и пытку царей, монахи перевезли тело святого и около пятого часа предали его гробу. Он был положен в том жилище, где писал священные свои книги и служил Богу. Согласно хрии, Навкратий пишет, что отец приложился к отцам, иерей к иерархам, исповедник к исповедникам, мученик к мученикам, учитель к учителям, труба к проповедникам.

Житие Феодора Студита, написанное Студийским монахом Михаилом во второй половине IX столетия,²⁷⁰ представляет богатый источник для политической и церковной истории Византия в VIII–IX веке. Михаил пользовался сочинениями самого Феодора, хотя и не вполне исчерпал его речи и переписку, в которых заключена масса биографических подробностей о святом; он пользовался также рассказами монахов (Феодора, Софрония и пр.), бывших современниками и знакомыми игумена, так что в частностях сочинение это имеет значение первоисточника, в котором события изложены к тому же строго последовательно. Странным образом пропущено здесь лишь известие о времени кончины Платона и о сношениях Феодора с Олимпийским аскетом Иоанникием. Автор обходит молчанием темные стороны своих героев (патр. Тарасия, имп. Ирины): их иконопочитание было для него достаточным оправданием этого. В литературном отношении биография хорошо написана. Михаил любит игру слов, иногда даже прибегая к натяжкам (Тарасий – ἐκταράξας); его филологические познания также иногда грешат неосновательностью; но, как кажется, это был общий недостаток тогдашней школы.

В предисловии Михаил говорит, что многие святые примерами своей жизни побуждали к соревнованию людей хороших и людей беспечных; не меньше их прославился в этом отношении пастыреначальник нашей общины (τοῦ καθ’ ἡμᾶς συλλόγου) Феодор, сиявший в наших местах и в наши времена (ἐν τοῖς ἡμετέροις τόποις καὶ χρόνοις), вещания учения которого распространились до востока и юга, запада и северных стран (τῶν ἀρκτικῶν μερῶν), куда достигли и ветви его духовного насаждения – учеников его; нет ни одной страны, куда бы не достигала слава его жизни и имени. Некоторые из учеников его, тотчас после его кончины, изложили жизнь его стихами, сократив многочисленные подвиги в немногих стихотворных изречениях; после них и другие из священнослужителей церкви изящно составили обстоятельную запись (ὑπόμνημα) в роде истории (συγγραφή) и в виде похвальных речей. Но так как общество братства и ум многих, по большей части недальновидный, охотно предпочитает прозаическую и простейшую речь, то, «повинуясь вашим повелениям, достопочтеннейшие отцы, и мы, смиренные и ничего не значащие, по возможности составим сказание, хотя далеко не соответствующее его достоинству, но, сколько возможно для нашей немощи, не лишенное удобопонятности и ясности» (τὸ εὔληπτόν τε καὶ καταφανές, § 1). Феодор родился в Константинополе в царствование Константина Копронима (ὁ κοπρώνυμος). – В виду того, что он умер в 826 в возрасте 67 лет, о чем ниже, заключаем, что святой родился в 759 году. – Отец его, «светлый (φωτεινὸς) и по нравам и по названию», очевидно называвшийся Фотином), получил от царя не малую власть, так как был казначеем царских доходов;²⁷¹ но он отказался от удовольствий жизни, от сообщения со своею женою, и через пять лет после того со всем своим домом ушел в монастырь (около 764 года). Мать Феодора была и называлась богозданною (θεοκτίστη, Феоктистою); она умела хорошо управлять своими детьми и домом; качества её описаны Феодором в «надгробном слове своей матери»,²⁷² куда автор и отсылает читателей (§ 2). Семи лет (в 766 г.) Феодор начал учиться вступительным и первоначальным предметам наук;²⁷³ когда же подрос, то научился и грамматике, потом и диалектике, которую сведущие в ней обыкновенно называют философией;²⁷⁴ кроме того, сколько мог, усвоил себе красоты риторского красноречия.²⁷⁵ Дарованием и добродетелями он выдвинулся перед товарищами, непрестанно посещал молитвенные храмы и собрания, любил читать Жития святых; шел правым и царским путем и был далек от стезей безумия (§ 3).

Между тем имп. Константин умер (775). Непосредственно после него, по родовому преемству (ἐκ προγόνων διαδοχῆς), воцарился сын его Лев Младший (775–780), но он царствовал не долго и умер, «не хотев понять Давидова пророчества, что от Давида произошел крепчайший рог,²⁷⁶ который сокрушил роги грешников, бесов и людей нечестивых». За ним Христос воздвиг рог спасения и мира (εἰρήνης) для церкви в лице царицы Ирины (780–802). На 22-м году жизни (то есть в 781 г.) Феодор отказался от мирской суеты. Новая императрица вызвала из отдаленных пределов, из ссылок и темниц, представителей монашеской жизни; тогда-то, оставив Олимпийскую рощу (ἠ κατὰ τὸν Ὄλυμπον λόχμη), прибыл в столицу и родной брат Феоктисты Платон, в честь которого Феодор составил блестящее похвальное слово «(λαμπρός ἔπαινος), достойным образом описав жизнь его»;²⁷⁷ он явился в Константинополь для совместной жизни с отцами и для низложения ереси и восстановления иконопочитания на седьмом соборе, в Никее, состоявшем из 350 лиц. Соединившись с Тарасием, он был ему советником во всем и правым помощником (§ 4). В столице Платон убедил свою сестру Феоктисту и племянника Феодора идти в монастырь, чрез них он подействовал и на Фотина и его трех братьев; еще ранее того он склонил к монашеству двух своих родных братьев и одну сестру при посредстве своей матери. Вся семья продала свой дом и обстановку, раздала деньги бедным, «даровала служившим в доме их рабам свободную жизнь, уделив им еще части из имущества», и удалилась в Саккудионское место (τοῦ Σακκουδίωνος χῶρον), составлявшее их собственность и весьма удобное для обители и жизни монашеской; ибо «это место – лесистое, округленное в виде луны и имеющее вход только с одной стороны; средина же его составляет равнину, на которой растут различные деревья, плодоносные и бесплодные, стоит прекрасный храм во имя Иоанна Богослова, есть и вода в достаточном количестве, и для развлечения взоров жителей не представляется ничего другого, кроме неба и северного (ἀρκτική) моря; это место с того времени и доныне процветает и изобилует множеством живущих в нем братий» (§ 5).

Феодор во всем следовал Платону, казался человеком без своей воли или бездушною статуей (ἀνδριὰς ἄψυχος); он бегал туда и сюда к каждому из братии, чтобы заменить немощных от болезни или от лености, не отказываясь носить дрова, работать заступом, чистить сад, подавать надлежащую пищу больному; и даже часто видели, как он выносил навоз животных тайно, когда братия спала в ночные или полуденные часы, чем удивлял и работавших вместе с ним (§ 6). Повинуясь Платону, он построил храм во имя Иоанна Богослова, имевший вид небесного свода, с разноцветными украшениями, искусно отделав не только верхнюю часть его и доставив живущим там дивное и прекрасное место собрания, но и самый пол покрыв различными и позолоченными камнями (§ 7). Предавшись подвижничеству, Феодор имел подражателя себе в лице родного брата Иосифа, бывшего как бы вторым Феодором, в свое время принявшего кафедру Солуни и претерпевшего за иконопочитание много изгнаний и заключений. С ним подвизались также иноки: Антоний, Тимофей, Афанасий и Навкратий и многочисленный (πλεῖστος) сонм других (§ 8). Читая Жития святых, Феодор особенно изучал творения Василия Великого и старался уподобиться ему. «Увидев, что начертание его подвижнических правил в то время нарушалось киновитами, именно тем, что были приобретаемы рабы, стада скотов и животные женского пола», он сильно сокрушался сердцем от такого нарушения заповедей и представил престарелому Платону, что необходимо собственным примером истребить нововведение. Платон согласился, и вот они отпустили слуг на свободу, снабдив их увольнительными письмами (ἐλευθερίαις ἐγγράφοις), а прочие вещи роздали бедным. Такой поступок поощрил и других к подобному соревнованию (§ 9). – Весьма замечательно, что сам Феодор приписывал все это Платону.

Затем Платон с Феодором поехали в Константинополь к патр. Тарасию (784–805), и последний поставил Феодора в иподиакона, диакона, иерея и пресвитера. С того времени Феодор предался еще большему подвижничеству, будто бы в сутки не спал и одного целого часа, прочие же часы употреблял на добрые дела (§ 10). Платон желал передать ему и настоятельство братства, умножившегося до целой сотни человек, но не мог убедить святого. Но когда он заболел и несколько дней страдал внутренне от сильной горячки (λάβρῳ πυρετῷ), так что многие отчаивались в его жизни, и так как его преемнику-настоятелю надлежало быть избранным в это звание голосом братства, он составляет собор из всех своих духовных сынов и, рассказав им кратко о видимой болезни своей, предлагает рассудить и сказать, кого они изберут, чтобы поставить его пастырем над ними. Когда избран был единогласно Феодор, Платон пригласил его в собрание, сообщил ему о смертельности своей болезни и об избрании его на его место. Феодор с трудом наконец согласился принять настоятельство. Это было на 13-м году его служения и на 35-м году его жизни (то есть в 794 году, § 11). В общей его характеристике интересно лишь сведение, что Феодор поучал братию как наедине, так и в церкви, по окончании утренних песнопений, произнося беседы трижды в неделю (§ 12–13).

«В то время, говорит Михаил, единодержавно царствовал (μονοκρατορήσας) Константин, сын Ирины, который проводил юность свою не воздержано и необузданно и предавался пламенным плотским пожеланиям;²⁷⁸ он, отвергнув прежнюю, соединенную с ним законным браком, супругу и насильно заставив её постричься, бесстыдно взял другую, по имени Феодотию, я произвел соблазн не только для церкви, но и для всех предводителей народов и наместников.²⁷⁹ Патр. Тарасий отказался возложить на них брачные венцы; но один пресвитер и эконом Великой Церкви, Иосиф, бывший близким к прелюбодеям, дерзновенно принял на себя это дело и повенчал беззаконников. Это зло сделалось известным не только в столице, но и в отдаленнейших странах; так король Лонгобардский, король Готфский и наместник Воспорский,²⁸⁰ основываясь на этом нарушении устава, предались прелюбодейным связям и невоздержным пожеланиям, находя благовидным оправдание в поступке Ромейского императора, как будто бы, когда он поступил так, последовало одобрение и от патриарха и находящихся при нем архиереев» (§ 14). – Из жития Филарета известно, что имп. Константин был женат на внучке Филарета Милостивого Марии, что Беневентский герцог Аригиз II («Царь» Лонгобардский) был женат на сестре жены Константина; быть может на него и делается намек Михаилом; а из жития патр. Никифора видно, что правитель народа в одном из Таврических округов (ἓν τῶν Ταυρικῶν κλιμάτων) развелся со своею женою и вступил в связь с другою женщиною, – Феодор опасался, чтобы безумие властителя, быв принято неразумными в закон, не сделалось неисцельным образом действий у последующих поколений; он не оставил этого зла без обличения и вместе с Платоном прервал общение с ними. Константин сначала не обратил внимания на это, но затем, видя их влияние в монашеской жизни, пожелал склонить их к одобрению брака, особенно надеясь на то, что Феодота приходилась им родственницею – двоюродною сестрою Феодора. Царь велел ей послать им золота, но те не приняли подарка; он собрался в Прусу для купанья в тамошних теплых ваннах,²⁸¹ полагая, что Платон и Феодор явятся к нему для изъявления обычного (ἐξ ἔθους) почтения, но те не явились; Константин вернулся в столицу озлобленным (§ 15). Он призвал к себе начальника придворной стражи (τὸν ἐπὶ τῶν σχολῶν δομέστικον) и послал его со стратигом Опсикийским (τὸν στρατηγὸν τοῦ Ὀψικίου)²⁸² для наказания и ссылки дяди с племянником. Прибыв в монастырь, посланцы били Феодора ремнями (βουνεύροις), наказали и трех других из первенствующих братий; потом сослали его с десятью видными монахами в Солунь (полагают: в 796 году), приказав стеречь их там каждого в отдельности, а Платона отправили в обитель св. Сергия (ἡ τοῦ ἁγίον Σεργίου μονή), не допуская к нему никого. Жившие в странах области Херсонской и Воспорской²⁸³ епископы и пресвитеры, равно как и благочестивейшие из монахов стали подражать дерзновению Феодора и тогда же перестали принимать дары для церквей от тех, которые совершали одинаковые дела с Младшим Константином, отлучали их от Таин Христовых и говорили: «не позволительно вам иметь жен вопреки постановленным от Христа законам»; но наконец и они были изгоняемы из своих церквей и обителей, подвергались и другим страданиям (§ 16). Тем не менее случаи разводов уменьшились. Феодор, оставаясь под стражею в Солуни во все время царствования Константина (780–797), прославился в самых отдаленных странах. «Писал он и к папе древнего Рима, извещая его о событиях чрез своих учеников, и тот принял это с великим уважением», и сам Феодор получил от него ответные письма, в которых восхвалялась его ревность и твердость в добре (§ 17).

Между тем Константин, против которого будто бы возмутилось собственное его войско,²⁸⁴ был лишен обоих глаз и низложен с престола; возвысилась опять «христолюбивая» Ирина, которую прежде он, предавшись «разврату», удалил из царского дворца. Ирина тотчас вызвала из ссылки Феодора и ввела его в общение с патр. Тарасием, между тем как Иосиф по низложении Константина был лишен священного сана. По словам императрицы, и Феодор и Тарасий поступили хорошо и богоугодно: первый – как страдалец за евангельские догматы, второй – как действовавший применительно к обстоятельствам (οἰκονομήσας) с пользою, предотвратив бедствие для церкви. Это подтвердил и сам Тарасий, вступивший в общение с Феодором. Михаил соглашается с этим, но замечает, что то, что делается применительно (τὰ οἰκονομικῶς γενόμενα), не есть закон и не все отличается безукоризненностью, и при этом ссылается на обрезание ап. Павлом Тимофея, которое однако не вошло в закон (§ 18). Из Константинополя Феодор вернулся в свой монастырь, сюда же вернулся из заключения и строитель обители Платон, а также многие монахи, рассеянные в их отсутствие. Много людей приходило посмотреть на этих подвижников; имя Саккудиона еще более прославилось. Феодор учил народ, чтобы муж был господином одной жены, равно и жена была бы сожительницею одного мужа и притом законным образом. Его навещали даже жители Константинополя, монахи и миряне (§ 19).²⁸⁵

Но так как в то время (полагают в 798 году) Агаряне опустошили верхние области (τὴν καθύπερθεν παροικίαν), Платон и Феодор переселились в столицу, были радушно приняты патр. Тарасием и имп. Ириною, которые предложили им занять Студийский монастырь. Обитель славилась в прежнее время, «но Константин Копроним не позволял оставаться в ней даже десяти человекам, а между тем она могла вместить в себе многочисленный сонм Назореев». Здесь в храме Предтечи Феодор охотно постригал желающих монашества, «не предпочитая постриженного им самим постриженному кем-нибудь другим», но всем равно оказывая любовь; число учеников в этом новом Иерусалиме достигло почти до тысячи человек (§ 20). «Он учредил отдельные роды службы и назначил служащим собственные названия, наименовав их судьями (ἐπιστημονάρχαι), наставниками (παιδευταί) и блюстителями (ἐπιτηρηταί); поставил и под другими названиями более преимуществующих между всеми братьями, как-то: занимающего второе (после игумена) место, эконома, подэконома и других, иначе названных; и всем им предписал правила, изложив их ямбическими стихами, или яснее сказать, начав с главнейшей и первой, то есть службы игумена, и окончив последнею службою повара, сообщил сведения по предмету каждого о том, что должно делать и чего не должно; определил вместе с тем и наказания отступающим от должного прилежания и поздно приходящим по какой-либо неуважительной причине в собрание для божественных песнопений; также и во всякой братской службе не соблюдающим установленного часа, или разбивающим сосуд, или наносящим какую-либо обиду и оскорбление ближнему, назначил соответственное наказание» (§ 21). Он учредил, чтобы одежды употреблялись не отдельные и не выбирались по воле каждого; назначил для них помещение, в котором монахи, складывая вместе одежды поношенные, в каждую субботу получали другие из рук поставленных на эту службу братий; он не отделял и своих одежд из общего помещения: отдавая недельную одежду, получал вместо неё другую, не отличную от прочих, но одинаково грубую и даже худшую. Он не терпел праздности и сам трудился, переписывая книги собственными руками и прилагая их к трудам братий; «из этих книг некоторые сохраняются у нас и доселе, как драгоценные и достойные всякого уважения» (§ 22). Он составил весьма много книг и сам от себя, и первую ту, которая называется книгою Малых Огласительных Поучений (τῶν Μικρῶν Κατηχήσεων), числом до 134, сказанных им без приготовления по обычному собеседованию с братьями; вторую, третью и четвертую книгу Великих Огласительных Поучений, которые не без приготовления, но обдуманно он сочинил и издал. Им составлена и книга Похвальных Слов (Πανηγυρική), в которой он некоторые из праздников Христа и Богоматери и все праздники великого Крестителя и некоторых других знаменитейших святых прославил не хуже важнейших писателей похвальных слов. Сочинил он еще другую, ямбическими стихами, весьма полезную книгу, в которой описал сотворение и падение прародителя; также оплакал по достоинству грех и тление; потом особо изобразил зависть Каина к Авелю и убийство его; затем Еноха и Ноя и его трех сыновей-праотцов, равно как и приснопамятных жен их прославил по справедливости. Кроме того он исчислил все ереси и подверг их проклятию трехмерными и чистыми стихами, а некоторые из них и опроверг совершенно (§ 23). «Еще пять книг Писем его сохраняются у нас до настоящего времени; по важности мыслей и чистоте изречений они отличаются столь высокою красотою и свойственное письмам достоинство представляют с такою верностью, что ни одного из них не может читать без слез имеющий не совершено каменное сердце». «Кроме того еще и другое догматическое его сочинение, написанное прозою, в котором он тремя состязательными речами решительно низложил чуждую истине ересь иконоборцев, а обоих императоров, Константина Копронима и Льва, высоко подняв обличительными словами, как бы какими копьями, ниспроверг и предал позору и нечестивые дела их раздельно и ясно изобразил для потомков» (§ 24).

Дьявол не мог вынести, чтобы аскетическая жизнь отличалась среди многолюдного города. В то время царствовал Никифор (802–811), который «по-видимому был не хуже прежних благочестивых царей, а на самом деле далеко отступал от них». Он решился объявить невинным эконома Иосифа и возвратить ему священнический сан, как бывшему виновником мира, говорил он, и заботившемуся о полезном. Он склонил патр. Никифора (806–815), обещая ему, что царскими мерами он склонит всех согласиться на это распоряжение. «Тогда опять происходит разногласие и смешение мнений и разделение лиц между епископами и монахами, так как одни думали, что хорошо было бы не оскорблять царя ради такого дела, а окружавшие Феодора напротив говорили, что несправедливо нарушать приговор, произнесенный на Иосифа патр. Тарасием и состоявшийся тогда для пользы всех». Оставшись несогласными в суждениях, они отделились друг от друга (§ 25). – Тут агиограф обходит молчанием весьма важный факт из жизни Феодора: по Феофану (I, 481), Феодор с Платоном отказались признавать нового патриарха Никифора и ввели разделение (σχίσμα), «имея причину благословную, что нельзя возноситься от мирян зараз (ἀθρόως) на епископство»; имп. Никифор хотел удалить их из столицы, но ему посоветовали оставить их в покое, ибо иначе с запустением Студийского монастыря с его 700 монахами избрание патриарха было бы делом не похвальным. По мнению Михаила, оба патриарха поступили хорошо: Тарасий ослабил бразды строгости, чтобы царь Константин не сделал чего-нибудь худшего против церкви, Никифор поступил применительно к обстоятельствам, не желая, но быв принужден царем Никифором; а Феодор соблюдал точное исполнение божественных заповедей. «Подлинно, что дела церковного управления в этом случае шли не хорошо во дни тех двух императоров, о том и сами патриархи хорошо знали; ибо и предводитель православия Тарасий не сказал бы о Феодоре, возвратившемся из Солуни, что он хорошо поступал, и Никифор также не принял бы его и не превознес бы похвалами, как поборника истины, если бы не признавал его правособлюдающим слово веры. Михаил предлагает не осуждать ни той, ни другой стороны, ни Тарасия, ни Никифора (§ 26). – Но тогда зачем же было подымать бурю против Иосифа? Ведь и он, как справедливо указал имп. Никифор, действовал применительно к обстоятельствам? Не повенчай он Константина с Феодотою, царь (выразимся языком Ирины и агиографа) мог бы причинить церкви много вреда. В этом интересном вопросе, по нашему мнению, не были правы все трое: Тарасий, как справедливо говорил Студийский игумен, должен был воспретить Иосифу служение, но он этого при Константине не сделал, то есть, не благословив новый брак, он молчаливо признал его, а при Ирине он низложил Иосифа, ибо того требовала царица (οἰκονομία); Никифор в угоду царю восстановил расстриженного Тарасием эконома и тем самым опять признал законность его венчания (οἰκονομία); Феодор, помирившийся с Тарасием и Никифором на почве этой οἰκονομία, не хотел оправдать Иосифа, который однако мог руководствоваться тем же «приспособлением к обстоятельствам». Константин развелся с Марией едва ли из похотливого желания; он имел двух дочерей и ни одного сына, а между тем вопрос о наследнике престола напрашивался сам собою. В видах государственных он поступил быть может точно так же, как у нас великий князь Василий III. Митр. Варлаам, не угодивший ему (это уже не οἰκονομία), был заточен; Василий развелся с неплодною Соломонидою Сабуровою и с согласия нового митр. Даниила (опять οἰκονομία) обвенчался с Еленою Глинской; русским Платоном и Феодором Студитом явились Вассиан Косой и кн. Семен Курбский, поддержанные Максимом Греком; они были заточены, сын Елены вступил на престол и заставил забыть о каком-то нарушении церковного постановления...

Имп. Никифор, видя, что его решение не уважается Студитами, велел отправить Феодора с братом его Иосифом и дядей Платоном «на острова, лежащие близь города», и держать их там в разных помещениях, а монастырское братство стеречь в Студийской обители отрядом воинов. – По словам Павла Диакона, изгнание Феодора произошло в январе месяце 2-го индикта, то есть 809 года. – Сам же император, прибыв чрез несколько дней в Елевфериев царский дворец (ἐν τοῖς τοῦ Ἐλευθερίου βασιλικοῖς μελάθροις), пригласил к себе всех для совещания и предложил тем из них, которые согласны с ним и патриархом, стать на правую сторону, а несогласным на левую. Монахи единодушно все стали на левую сторону. Разгневанный император велел рассеять их и держать под стражею в близких к столице монастырях (§ 27). «Но не долго он безумствовал, ибо скоро божественный суд, постигнув его со всем войском, низложил и его в чужой стране. Предприняв поход против скифов (т. е. Болгар), Никифор сделался там жертвою руки неприятельской. Так пал несчастный царь, сделавшись предметом великого позора (τραγῳδία), а Ромейскую империю подвергнув большому посрамлению (κωμῳδία)». «Не излишне прибавить к сказанному, что это (будто бы) предсказал ему и великий Феодор». Никифор, возымев неудержимое желание идти против Скифов, пригласил к себе Феодора в одно из пригородных мест и при посредстве вельмож принуждал его согласиться на сделанное им распоряжение, но Феодор будто бы ответил ему словами писания: «не возвратишися путем, имже шел еси».²⁸⁶ «И действительно, замечает автор, этот непослушный царь лишился жизни в Болгарской стране; сын его Ставракий, едва возвратившись оттуда раненным в столицу, царствовал всего два месяца и умер. – Сам Феодор Студит писал: «говорят, что когда стал умирать знаменитый оный Ставракий, то при самом последнем издыхании сильно томился, трепетал, скрежетал зубами и весьма страшно вопил, говоря: «помогите, помилуй меня, Господи, помилуй! О, сколько людей выходит из моря черные, безобразные, точно бесы, и идут ко мне». А лежал он на берегу моря. Многие там же были, но ничего не видели, а он видел и понимал, – он, который судил многих».²⁸⁷ – Наследовал престол зять его по сестре, бывший в сане куропалата, Михаил (811–813). Последний немедленно вызвал из ссылки Феодора и бывших с ним, велел освободить и учеников его, содержавшихся под стражею в монастырях и вместе с папою древнего Рима был ходатаем между разногласными в Иосифовском деле: один увещательными письмами, другой личным убеждением помирили патр. Никифора с Феодором Студитом; Иосиф снова был отлучен от священнослужения (§ 28).

По возвращении монахов в Студийскую обитель общество учеников весьма умножилось. Иноки, с благочестием и любомудрием, «не оставались не сведущими и в словесных науках (λογικαὶ τέχναι), но занимались изучением грамматики, при посредстве которой научаются правильно писать и приобретают навык к чтению, также философскими упражнениями и заучиванием наизусть отеческих мыслей, при помощи которых они могли опровергать пустословные нелепости всякой ереси, составляя истинные суждения и умозаключения. Из них выходили очень умные писцы и певцы, составители кондаков и других песнопений, стихотворцы и отличнейшие чтецы, знатоки напевов и писатели стихир о Христе. Равным образом они занимались и простонародными ремеслами (αἱ τῶν βαναύσων τέχναι), почти всеми; посему и ткачи и портные, сапожники и делатели палаток, художники мелких вещей и строители, сплетатели корзин и производители изящных работ, и делатели утвари посредством огня и железа, находились в этом земном небе; и все они благочинно и стройно сидели на местах в своих мастерских, соединяя с делом рук пение божественных песен Давида. Некоторые из них, предприняв путешествие по поводу вышесказанного смятения, после освобождения своего из заключения, или еще прежде того рассеялись по разным странам, основали прекрасные монастыри, которые доныне (μέχρι τοῦ vῦv) носят название Студийских (τοῦ Στουδιώτου, § 29).

Но вот внезапно явился «свирепейший кабан из леса, из племени Армян, и стал опустошать паству Христову как дикий вепрь. Именно, Лев, стратиг востока, подкупив (δωροδοκήσας) бывшее под его начальством войско и привлекши предводителей (ἀρχηγούς) его на свою сторону обещаниями высших почестей, производит возмущение против царя Михаила, и, прибыв в области Фракийские, недалеко от столицы, провозглашается Августом от Македонского охранного войска; отправившись оттуда, вступает в столицу, не встречая никакого противодействия, и иконоборец открыто провозглашается императором (813–820) от своих телохранителей» (δορυφόρων). При этом автор припоминает изречение Григория Богослова «Армян я считаю не простыми людьми, но весьма скрытными и коварными».²⁸⁸ Сначала Лев притворился благочестивым, но овладев государственными делами, стал преемником Константина Копронима, утверждая, что не должно принимать икон Христа, Богородицы и святых, как будто эти изобретения уподобляются идолам (§ 30). Здесь Михаил высказывает свой личный взгляд на идола и на икону и, обнаруживая недостаточное знакомство с филологией, полагает, что идол (εἴδωλον) назван так потому, что он – вид обмана (εἱδος δόλου), а икона (εἰκών) названа так по сходству (τὸ ἐοικέναι) с первообразом. «Часто, говорит он, видя изображения написанных на стене дерев или птиц, мы не говорим, что это – изображение пальмы или изображение журавля, а говорим просто: это – пальма и журавль;²⁸⁹ изображение креста называем крестом, икону Христа называем Христом, икону св. Георгия называем св. Георгием, изображение царя называется царем» (§ 31). Среди порочных сверстников царя находился Иоанн, новый Ианний (2Тим. 3:8), происходивший из Ассирии, говоривший басни, а не истину; новый шут их, сведущий более других в грамматике справедливо назывался Леканомантом (Λεκανόμαντις). Царь призвал патриарха Никифора и повел речь о том, что служители истины и учители божественных предметов погрешили в вере и надобно теперь рассудить о догматах, чтобы лучшее было отделено от худшего большинством голосов и получило утверждение. Все монахи высказались в пользу иконопочитания; но когда император устроил диспут, они отказались состязаться с иконоборцами (§ 32). Один Феодор в речи ко Льву говорит вообще о безумии еретиков (§ 33). Тогда император ответил: «итак, господин Феодор, тебе кажется, что я делаю лишнее? Ты едва не вынуждаешь меня сказать тебе действительно лишнее, чтобы ты уже не мог возвратиться в свой монастырь; но ты не вынудишь меня действовать неосмотрительно по твоему желанию, и от меня не сделаешься мучеником». На требование принять участие в диспуте собрание епископов ответило отказом; Феодор даже заметил, что царю не следует ставить себя самого судьеq и решителем в церковных делах, ибо и ап. Павел не упомянул (1Кор. 12:28), что царь распоряжается делами церкви. Лев спросил: «Итак ты, Феодор, сегодня извергаешь меня из церкви»? – «Не я, ответил Студит, а ап. Павел», и, указав на патр. Никифора, произнес: слушайся во всем твоего духовного отца. – «Убирайтесь отсюда!» закричал в бешенстве император. Епископы собрались в патриаршем доме и окружив Феодора превозносили его похвалами за мужество и твердость (§ 34). В это время епарх (ὕπαρχος, ἔπαρχος) города прислал сказать собравшимся епископам, чтобы они шли по домам, а в патриархии не оставались. Феодор и тут не выдержал: «если, сказал он, патриарх не пригласит нас, то и без вашего приказания мы не станем делать этого, а в противном случае ваше приказание никак не будет исполнено мною; но я пойду и буду говорить, что следует». Вернувшись в Студий, он увещал учеников к предстоящему подвигу. Через несколько дней он опять отправился к патр. Никифору: последний в виду расстройства в церкви впал в уныние и нуждался в утешении именно Феодора, без которого патриарх ничего не делал, ничего не говорил, и который в соборе епископов занимал второе после патриарха место. Между тем, спустя не много времени, Никифор ночью 20 марта (815 года) был низведен с престола и отправлен в собственную обитель, которую сам он построил «в одном из гористых мест Азии, близь пролива»;²⁹⁰ и другие священнослужители были разосланы по разным странам и городам; иконоборцы овладели церквами, ниспровергали (καταστρέφειν) иконы и вновь поставляли (священников?, § 35).

«В неделю Ваий (1 апреля 815 года.) Феодор, совершая обычное сретение Христа с собравшимся к нему народом, приказал братиям, несшим честные иконы, высоко поднять эти изображения в таким образом обойти принадлежащий к обители виноградник. Такое действие, происходившее пред глазами нечестивых соседей и торжественно совершавшееся среди города, дошло и до слуха царя». Лев чрез одного из вельмож (μεγιστᾶνες) объявил Феодору: «ты не успокаиваешься, не сидишь в молчании, но выдумываешь то и другое к моему оскорблению? Знай же, что если ты не обуздаешь своего мудрования и не перестанешь учить о вере, то я тебя весьма скоро, подвергнув смертной казни (μόρῳ καθυποβαλών), отправлю к жителям ада». Феодор не смутился. После Пасхи (8 апреля) он принимал у себя и давал советы собравшимся к нему городским игуменам «касательно предстоявшей им надобности идти в патриарший дом». – Здесь имеется в виду приглашение православного духовенства иконоборцами в палаты нового патр. Феодота для состязания. Феодор снабдил игуменов и своим письмом, в котором отказывался явиться в собрание без согласия своего епископа, то есть патр. Никифора. Письмо это сохранилось в переписке Феодора целиком (II, 1):²⁹¹ Михаил привел из него дословную выписку. – Иконоборцы встретили игуменов свирепо: осыпали их пощечинами, с оскорблениями и бесчестием выгнали их из зала собрания (§ 36). Феодор и после того не переставал писать письма и возбуждать мужество в близких и дальних. Узнав о том, что император осудил его на изгнание, Студийский игумен собрал общество учеников и поставил над ними 72 предводителя (ἀρχηγοί), предложив братству разделиться под их власть по добровольному избранию. Он был взят посланным от царя и отведен (ок. 816 г.) в крепость, лежащую близь Аполлониева озера и называемую Метопа;²⁹² но в виду того, что и отсюда пересылал свои послания по всей земле, был переведен (ок. 817 г.) придворным (βασιλικός) Никитою Алексиевым (τοῦ Ἀλεξίου) в другую крепость, в восточной феме (ἐν τῷ τῶν ἀνατολῶν θέματι), Вонит (ἡ Βόνητα); ему было предписано отнюдь ни с кем не видеться и не писать писем о вере; он на это ответил, что надо повиноваться больше Богу, нежели людям (Деян. 4:19, 5:29, § 37). Никита промолчал и по возвращении в столицу донес царю о словах игумена. Лев сделал выговор Никите, как не совершившему тогда же возмездия за царскую власть, и послал его вторично дать Феодору сто ударов ремнями; Никита явился, но не мог исполнить приказа, ибо был тайным иконопочитателем; он положил на плечи игумена овечью кожу и по ней нанес сто ударов, потом проткнув иглою руку свою до крови, окрасил кровью конец бича, затем вышел из кельи запыхавшись, бросил бич и уселся. Сцена была разыграна мастерски; «отец наш весьма удивлялся вере и благоразумию этого мужа». И отсюда Феодор укреплял содержимых в разных местах епархий отцов и братий и духовных чад своих; и многих, которые от долговременной ссылки допустили вину отступничества, он письмами своими убедил смыть такой позор; «писал он и к четырем патриархам,²⁹³ с одной стороны изображая насильственные действия ереси, с другой прося оказать возможное покровительство совершавшим путь (§ 38).

Один знатный клирик, происходивший из области Фракисийской,²⁹⁴ из города Маставр (Μασταῦρα), отправился повидаться по обычаю со своими родственниками в страны соседние с епархией, в которой тогда жил Феодор. Он посетил Феодора, исповедал ему свое иконопочитание, выслушал наставления святого и по возвращении на свое место поделился с одним клириком вестью, что видел Феодора и слушал его беседу о догматах истинной веры. Затем оба клирика отделились от церковного общения своего, очевидно иконоборческого, епископа. Последний немедленно отправился к стратигу Ораве (Ὀραβέ), получившему должность за хуление икон; этот написал письма стратигу Восточных частей, давая понять, что не следует оставлять без внимания презрение законов императора, и самому царю с донесением о епископе и клириках. Стратиг Востока послал одного чиновника (Феофана) дать Феодору 50 ударов ремнями, но посланный припал к ногам святого и просил у него благословения (§ 39). К тому же стратигу явился скоро и царский посланец Анастасий Мартинакий (τοῦ γένους τῶν Μαρτινακίων), ярый иконоборец, с выговором о нерадении к своим обязанностям. Стратиг заметил, что он наказал игумена; Анастасий отправился к Феодору, раздел, его и не нашел на теле его никаких знаков ударов, захохотал и сказал: «где же недавние следы ремней? Он нанес игумену 100 ударов, запер его в тесное помещение с небольшим отверстием. Вместе с игуменом заключен был и ученик его Николай, страдавший «до нас смиренных» (μέχρις ἡμῶν τῶν ταπεινῶν) и явившийся совершенным человеком «в нашем поколении» (ἐν τῇ καθ’ ήμᾶς γενεᾷ, § 40). Анастасий вернулся к стратигу Востока с двумя учениками Феодора и укорял его в обмане; тогда стратиг призвал Феофана и велел дать ему 100 ударов за неисполнение его приказания; утешившись этим, вельможа сел на общественных коней (τοῖς δημοσίοις ἵπποις) и вернулся в столицу. Феодор и другие заключенные зимою цепенели от холода, летом сгорали от жара; зарождающиеся от пыли блохи (ψύλλαι) также причиняли им много страданий, ибо перемены одежд у них не было; скудная пища была у них сокращена, и то, что прежде полагалось на каждого, теперь выдавалось на всех. Феодор отдавал свою порцию Николаю, а сам довольствовался божественным причастием и просил своего ученика в случае его смерти от голода сообщить о том эконому и братии Студийского монастыря. Впрочем, один могущественнейший вельможа (ἡγεμονικώτερος σατράπης), проезжавший в тех краях и узнавший о голодовке заключенных, с сильною укоризною приказал доставлять им пищу в достаточном количестве (§ 41).

Три целых года (816–818) содержались в заточении Феодор и Николай. Кроме разных страданий у игумена было еще сильное расстройство желудка (τὸν στόμαχον ἰσχυρῶς ἀνορεκτοῦντα). Однажды, неизвестно как, попало в руки царя Огласительное послание Феодора, раскрывавшее козни иконосожигателей. Он отправил грамоту к стратигу Востока (ὁ τῆς ἑῴας στρατηγός) с приложением послания и потребовал наказать автора письма сотнею ударов. Восточный стратопедарх (ὁ τῆς ἀνατολῆς στρατοπεδάρχης), по имени Кратер (Κρατερός), явился в заключение, вывел обоих узников, показал Феодору послание, которое тот признал своим, наказал бичами сначала Николая, потом нанес 100 ударов игумену, затем снова до крови избил Николая и оставил их страдать на холоде: это происходило 23 февраля (819 года, § 42). В это время одна женщина в Опсикийской феме, одержимая прорицательными духами, в слух стала говорить: «злой Лев мой теперь опять послал связку бичей к Феодору, чтобы терзать ими плоть его; поспешите же, посмотрите, что будет, и скоро принесите мне ответ; впрочем не входите в его келью, чтобы он не обжог вас, но оставаясь вне, посмотрите, что будет». Часа через два или три она опять стала болтать сама с собою: «что это? Ничего не случилось, чего мы хотели? Я знала, что серый плащ опять прикроет плеча его и не даст ему почувствовать боль от ударов». Однако, замечает агиограф, Феодор, говорят, едва не умер от этого бичевания: раны, воспалившиеся и обратившиеся в язвы, и загнившие куски тела почти не давали ему возможности перевести дух, погрузиться в сон, который бы облегчил боль, или получить аппетит к съестному. Николай, доставши ячменного отвара (χυλάριον), подавал ему не больше одной чашки (καυκάλιον) в каждый день; за неимением врачей Феодор позволил ему обрезывать можем сгнившие части висевшей кожи его. В таком страдании святой провел всю Четыредесятницу (17 апреля – 26 мая 819) и только в последние дни Пятидесятницы (ок. 1 июня 819 г.) в теле его восстановилось полное здоровье (§ 43). Но еще раны его не зажили, как явился от царя новый посланец для перевода узников в Смирнскую епархию; с толпою приспешников он напал на жилище, выломал двери и требовал богатства, которого те не имели, перешарил все стены и щели кельи, но ничего не нашел. Их повлекли, не смотря на то, что Феодор от изнурения едва мог двигаться, и на ночь забивали им ноги в колодки. Через немного дней они достигли Смирны и были переданы смирнскому митрополиту-иконоборцу, который заключил их в ограде митрополии на хлеб и воду с лишением иметь сообщение с людьми. Имп. Лев еще раз прислал сюда Анастасия Мартинаки (τὸν Μαρτινάκιν) бичевать Феодора ремнями (§ 44). Между тем тамошний (Смирнский) стратиг Варда, свояк и единомысленник царя, заболел, прибыл в митрополию и лежал в постели. Один из чиновников его, благородный иконопочитатель Диоген, пожелал видеть Феодора и беседовал с ним через отверстие заключения; на замечание его о болезни Варды Феодор сказал: «скажи господину своему следующее: посмотри, что ты должен делать, когда, может быть, находишься при конце жизни, и помощника или избавителя нет; вспомни о том, что делал ты в благополучное время власти своей с исповедниками Христовыми и особенно с моею обителью; и приснопамятного Фаддея ты сам, жестоко избив ремнями, предал смерти» (§ 45). Диоген стал молить Феодора о помиловании, и узник послал больному икону Богоматери, заповедав поклониться ей, просить молитв Фаддея и затем надеяться, что ему будет лучше; а сам он всю ночь молился о нем Богу. Варда выздоровел, но он как бы для восстановления совершенного здоровья стал пользоваться елеем, благословенным иконоборческим епископом. Феодор предсказал ему возвращение болезни, Варда расхворался и умер. В Смирне Феодор пробыл 20 месяцев (май 819 – декабрь 821 г.); среди учеников его здесь были Навкратий, пресвитер Дорофей, Виссарион, Иаков, Домитиан, Тифой (Τιθόεις), Тимофей и Евфимий, которые также испытали на себе бичи (§ 46).

Бог вспомнил о воздыханиях узников и наказал виновника бед за преступления, определив так, что он лишился жизни от убийственного меча в том самом месте, где унижал божественное Воплощение Еммануила (§ 47). Когда таким образом этот властитель был убит ночью в одной из церквей дворца (24 декабря 820 года), то умертвивший его Михаил принял скипетр царства. Он, «хотя издавна был весь проникнут еретическою заразою, но по нравам был человек снисходительный». Он издал повеление освободить всех, изгнанных Львом и содержимых под стражею; Феодор вернулся из Смирны в отечественную область (Саккудион?), был радушно принимаем в разных местах и селениях, особенно же жителями Ксиролофов (τῶν λεγομένων Ξηρολόφων), – местности, по-видимому, в Азии, а не в Константинополе, где находился Ξηρολόφος. – Вскоре потом, перешедши в соседнюю местность при так называемом озере Митата (τὰ λεγόμενα λάκκου Μιτάτα), он прожил здесь не мало дней; сюда стеклись почти все высшие члены братства, бывшего под его началом: равно и Иосиф прибыл для встречи своего брата из крепости Елпизон (Ἐλπίζων), где он содержался под стражею. Там Феодор, говорят, совершал и чудеса. Принимавший его состоял в должности ипата и носил имя Льва, потом монах Феодор; он ежегодно приходил поклониться раке мощей Феодора Студита и однажды рассказал братия следующее (§ 48). Когда Лев принимал у себя Феодора, девица, избранная им для своего сына Дионисия и уже повенчанная с ним, внезапно впала в сильную горячку; брачные песни сменились плачевными. Узнав о том, Феодор благословил елей и, прислав его из селения Птелеи (Πτελέα), в котором он находился, приказал помазать им лоб больной, также ладони обеих рук и подошвы ног; девица тотчас выздоровела (§ 49). Тот же старец продолжал: некий Лев из села Ахирая (Ἀχιραώ-οῦς) имел жену сумасшедшую (ἐχούσῃ πνεῦμα ἀκάθαρτον), кусавшую свое тело и не чувствовавшую боли. Лев, увидев ехавшего на осле Феодора, подошел к нему с женою и просил его благословения. Святой возложил правую руку на голову жены, произнес молитву, и демон её оставил, только у женщины выпали ногти из рук и ног (§ 50). Третий рассказ старца следующий: «одна река протекает близь наших мест, называемая Оноптиктис (Ὀνοπτίκτης), которая самым названием своим, я думаю, выражает вред, причиняемый её наводнением, так что и неразумные животные не избегали гибели от её разливов. Однажды она, поднявшись и выступив из берегов своих, не мало опустошала Птелейскую местность». Лев уведомил святого, тот явился с ним на место разлива в позднее время того же дня и, вознесши славословие Господу, водрузил крест; с того времени река и доныне отступает перед Господним знамением (§ 51). В то время, продолжал старец, когда Феодор жил еще в нашем доме в Птелеях (ἐν Πτελέαις), мне случилось по одной надобности отправиться в другое селение (χωρίον) – Метеорий (Μετεώριν). На возвратном пути около горы встретился мне тигр; я вскрикнул: «не приближайся ко мне, я спешу к служителю Христову Феодору»; тигр повернулся и отправился проложенною дорогою. Затем агиограф передает рассказы Студийского инока Софрония (§ 52). Однажды Феодор в обители Студийской пошел навестить больных. Один из них уже отчаялся в жизни, стенал и умолял брата милосердия Симеона попросить Феодора о молитве и о разрешении его от уз. Симеон так и сделал. Феодор обратился к востоку, разгорелся в лице, воздев руки горе, прослезился, помолился, и Господь послал смерть больному (§ 53). Следующий рассказ – Софрония, одного из преемников Феодора на игуменстве Студийской обители, о пожаре. В иконоборческую эпоху Софроний шел однажды в феме Пафлагонской вместе с Анатолием, учеником и письмоводителем (νοτάριος) Феодора, терпевшим бичевания и заключения от иконоборцев. Вечером они остановились близ склада сена в копнах, где расположился и воинский ромейский отряд (νούμερον στρατοῦ). Когда для нагревания воды были зажжены костры, огонь коснулся сена и стал опустошать копны. Между солдатами произошло смятение и возмущение, все искали виновника пожара. Анатолий, боясь подвергнуться народной ярости, помолился Богу, призвал имя Феодора, и пламя немедленно погасло, как бы от сильнейшего дождя (§ 54). По словам Софрония, чудо о пожаре имело место и в Константинополе, в доме одного из вельмож, жившего в Равде (εἰς τὴν Ῥάβδον). Сама хозяйка дома рассказывала Софронию, что пожар у них на сеновале начался в полдень; имущество находилось в опасности; побежали за водой и насосами (ὑδροστάτης); хозяйка, получившая письмецо от Феодора и хранившая его в одной из корзин, сделанных из пальмовых ветвей, поспешно взяла и бросила его с возвышенного места на встречу пламени. Огонь быстро стал утихать и наконец уменьшился до того, что оказалось излишним стечение народа и расположение по местам насосов (§ 55). О другом чуде Феодора дошел до Михаила-автора слух с острова Сардинии (ἡ Σαρδωνικὴ νῆσος). Студиты выслушали в Сардинии от тамошнего правителя (ὑπάρχων) такой рассказ. Правитель издавна приобрел Феодоровы трипеснцы на Четыредесятницу и ежегодно пел их, «как и теперь делаю это». В то время у него остановились монахи, называвшие себя учениками Григория, бывшего (τοῦ γεγονότος) архиепископа Сиракузского, и получали не малое утешение. В Четыредесятницу он распорядился, чтобы были петы трипеснцы Феодора. Монахи удивились, что и сюда достигла слава Студийского игумена, и стали осмеивать святого и порицать его песнопения, как будто составленные не по правилам искусства. Правитель было поддался им и запретил петь эти трипеснцы; но ночью он увидел Феодора, высокого ростом, сухощавого, с бледным лицом, полуседыми волосами и плешивого; а за ними шли жезлоносцы, которым он приказал бить правителя и сам приговаривал: «ты, неверный, презираешь мои произведения»? Правитель проснулся с трепетом сердца и со знаками сильнейшего бичевания тела, немедленно выгнал из своего дома монахов и снова ввел в употребление трипеснцы Феодора (§ 56). Из других чудес при жизни и по смерти святого агиограф отмечает следующие: один из сумасшедших (πνευματιώντων) говорил, что выздоровел чрез Феодора; болевший телесными болезнями выздоровел; заболевший желудком только взглянул на икону Феодора, написанную на столбе, и призвал его имя, как выздоровел; один, принявший вредную и весьма землянистую пищу, подобно яду, и почувствовавший боль во внутренностях, выпил елея из лампады, висящей над гробницею его, и после небольшой рвоты исцелился от заразы; один, выпив целительного елея с ладони своей, освободился от болезни мочевого камня (νεφρίτης λίθος); страдавший боязнью пространства, боявшийся спать в отдельном помещении и даже не смевший выходить ночью за нуждою, выпил немного елея из упомянутой лампады, изобразил знамение креста на сердце и на лбу и стал небоязливым (§ 57).

Итак Феодор, прожив много дней в Птелеях, прибыл в окрестности Прусы. Слава о нем распространилась по всей Олимпийской области (ἡ Ὀλύμπιος παροικία); к нему потянулись подвижники и все удостоились его благословения. Затем игумен прибыл в Халкидон, где посетил монаха Феоктиста, бывшего ранее, в мире, магистром, потом постриженного Феодором и теперь подвизавшегося в собственном монастыре; отсюда он прибыл к патриарху Никифору; встреча их была самая трогательная (§ 58). Через несколько дней Феодор отправился в залив Никомидийский и поселился в так называемых Крискентиевых местах (εἰς τὰ λεγόμενα Κρησκεντίου). Сюда собралось множество монахов и общежительных братий, между прочим Петр, великий аскет, справедливо прозванный Авукисом (Ἀβούκις, не вкушающий и куска хлеба), прибывший из своего жилища близ горы Олимпа для собеседования с Феодором о порицавших его жизнь и называвших его волшебником (γόης) за совершаемые им чудеса. Феодор советовал ему вкушать иногда хлеба, вина и прочих яств и употреблять обувь в зимнее время (§ 59).

Между тем избранные из митрополитов на соборе своем согласились идти к императору всем вместе, за исключением патр. Никифора, чтобы снять те клеветы, которые иконоборцы взвели на веру и церковь Христову. При посредстве одного верного вельможи они вошли во дворец и там каждый из них, как мог, сказал приветствие кесарю; потом просили его не забывать человеколюбия Божия и милости, по которой он избавился от рук своего предшественника (Льва Армянина), но представить Христу, как непременный долг, воздаяние за это особенно восстановлением в церквах икон. «Он же, как человек необразованный, грубый нравом и вовсе несведущий в библейской истории, с неудовольствием выслушав это, предложил и Феодору Студиту высказать свое мнение». Этот высказался в том же духе. Тогда император сказал: «хороши и прекрасны ваши слова, но так как я никогда до сегодня не поклонялся никакой иконе, то, какою я нашел церковь, такою и оставлю её; вам же я предоставляю власть свободно держаться догматов, как вы говорите, православной веры, впрочем вне этого города, где каждый из вас захочет жить, не опасаясь и не ожидая себе никакой опасности от нашей власти». С этими словами он отпустил их из дворца (§ 60). Феодор, покинув столицу, опять отправился в Крискентиевы места и там продолжал труды монашеского общежития до возмущения бунтовщика Фомы. Когда последний стал опустошать азиатскую страну (τὴν ἀσιάτιδα χθόνα), царским указом (κέλευσις) повелено было приверженцам патр. Никифора прибыть в Константинополь. Это сделано было кесарем «не из попечительности о них, а из боязни, чтобы некоторые из них не пристали к стороне Фомы, так как говорили, что он принимает иконы и поклоняется им». Вследствие этого Феодор опять прибыл в Константинополь (полагают: в 822 году). Но как только Фома перешел в Европу и был взять императором, Студийский игумен отплыл в соседний с Акритом полуостров св. Трифона (полагают: в 823 году).²⁹⁵ Отсюда он в один из торжественных дней отправился с митрополитами к патр. Никифору, который удостоил его преимущества чести: восхвалял его подвиги в иконоборческий пятилетий период царствования Льва и за трапезою предоставил ему одному сидеть на одном возвышении вместе с собою (§ 61). Говоря о доблестях Феодора, агиограф замечает: «если кто из противников не верит написанному нами здесь в пользу неведущих, тот пусть внимательно прочитает свитки писем отца нашего, и будет верующим, узнав из них истину слов наших об этом» (§ 62). Феодор до самого конца жизни не переставал посылать по всем странам и городам письма, присоединяя многих к православной вере. К нему приходили из столицы и отдаленных островов и городов митрополиты, игумены и монахи и удостаивались его благословения (§ 63). Итак, по прошествии почти 67 лет всей его жизни и 12 лет третьего изгнания его Феодор около начала ноября месяца (826 года) подвергся болезни, скрывавшейся в нем и издавна постигшей его от заключений под стражею и происшедшего отсюда небрежения о здоровье, именно болезни желудка: он совершенно лишился аппетита. В дальнейшем Михаил следует рассказу Навкратия (§ 64–67)... Тело его тогда же было перенесено с упомянутого полуострова на остров Принцев (πρὸς τὴν Πρίγκιπον), где и погребено. Почивавши на этом острове около 18 лет и сохранившись нетленным, оно было торжественно перенесено к собственной его пастве Студийской в начале седмицы нашего православия (26 января 844 года), при служении патр. Мефодия, и положено в гробнице Платона, игумена его, вместе с Иосифом, архиеп. Солунским, родным братом его (§ 68).

Существует, по-видимому, современное слово на перенесение мощей Феодора (в рукописи Афоно-Иверского монастыря), но оно осталось нам недоступным.²⁹⁶

Первым сохранившимся биографическим известием о Феофане Сигрианском должно считаться послание Феодора Студита ко вдове его Мегало-Ирине, написанное тотчас по получении известия о кончине Феофана. «Возненавидев мир, писал изгнанник Феодор, он отдал в дар Христу свое многоценное имущество; потом, разлучившись с знаменитой супругою, родными, друзьями и знакомыми, оставив земное достоинство, дом, город, отечество и притом в цветущем возрасте, благообразный лицом и высокий возрастом, крепкий телом и одаренный прекрасными качествами обоих родов, и умственными и видимыми.... Быв насильно отлучен от паствы по тяжкой болезни, в другие два года слишком быв заключен под стражею, потом сослан на некоторый остров и там довершил исповеднические подвиги за Христа».²⁹⁷ Из этого письма к «Мегало и Марии (родственнице её) инокиням» видно, что Феофан был восприемным отцом при принятии Феодором иночества, что Феодор очень почитал святого, не смотря на некоторые трения между ними. «Отошел отец мой, писал игумен Студийский, исповедник Христов, всеми любимый муж, много плакавшее око, любознательный ум, обогащенный божественным ведением; ...памятуй о пастве твоей и о мне, сыне твоем».

Житие Николая Студита, написанное анонимным студийским иноком около 924 года, драгоценно во многих отношениях. Агиограф постригся в Студии, как кажется, в 70-х годах IX в. от руки игумена Анатолия и был прекрасно образован и начитан. Житие составлено по определенной схеме с витиеватым предисловием;²⁹⁸ в нем классическая реминисценция занимает умеренное место, преобладают цитаты из св. Писания, замечается любовь к игре словами (Никифор, Феодор, Еварест, Илларион) и следует обычное сравнение святого с ветхозаветными мужами. Стиль изящен, изложение почти везде строго последовательное, но беспристрастие, вопреки заявлению автора, недостаточное: так, напр., невероятно, чтобы Фотий «гонялся за славою» удаленного из монастыря Николая. Автор знает жития Феодора Студита, изредка совещается с ними, но вообще держит себя вполне независимо, предпочитая переписку самого Феодора. О дальнейшей жизни Николая (по смерти Феодора) он мог узнать от того же игумена Анатолия, которому он обязан и одним анекдотом. Житие рисует нам в лице Николая строгого последователя Феодоровой доктрины, основанной на букве канонов, осуждавшей возведение мирян зараз (ἀθρόως) на епископство. Феодор отказался иметь общение с патр. Никифором, ибо последний был поставлен прямо из мирян; впрочем, позже Феодор примирился с ним, да и римская церковь признала патриарха святым. Ученик Феодора, Николай, оказался в таком же положении, когда на патриарший престол был возведен из мирян Фотий: он прекратил с ним общение, но о примирении когда либо с ним едва ли думал, ибо тут встретилось одно обстоятельство очень существенное: Фотий вступил на престол не по смерти предшественника, как патр. Никифор (в таком случае не могло бы произойти и разделения церквей), а по свержении его с престола. Канонические постановления были нарушены более, нежели при возведении Никифора. Ригористы, защищая дело Игнатия, с тем большею силою обрушились на Фотия, хотя он-то тут был виновен столько же, как и Никифор, – вся ответственность за нарушение церковных правил лежала на правительстве Михаила и Варды. Фотий вступил на престол под давлением императора, он очевидно воспользовался прецедентом – тою знаменитою οἰκονομία, к которой прибегали патриархи Тарасий и Никифор. Последним это «приспособление к обстоятельствам» простили и студиты и римский папа, а οἰκονομία Фотия, что с их стороны очень непоследовательно, осталась предметом ненависти. Биограф Николая, разумеется, стоит на точке зрения его предания и вооружен против Фотия; но для X века Византии это было явление, уже отживающее свое время. Житие очень важно своими именами студийских игуменов, сообщая последовательный ряд по крайней мере десяти настоятелей. Правда, новых исторических данных мы в нем почти не найдем, но встретим несколько небезынтересных топографических имен.

В предисловии автор говорит, что победители на Олимпийских играх добиваются похвалы риторическими речами;²⁹⁹ но должен восхваляться более закон воспитания, нежели истинный закон обстоятельств, ибо природою установлено, что желаемое выше всего другого; дивящиеся подвигам великих мужей и желающие украсить их ими восхваляют их не риторским талантом или философскими аргументами, но раскрывают величие подвигов, выясняя одну истину, соединяя с ней дело и описывая добродетель (§ 1). Вот и мы, говорит биограф, намереваемся сказать о великом светиле благочестия и общем отце нашем Николае; опишем для пользы, хотя и не искусно, однако с любовью к истине,³⁰⁰ кое-что немногое о нем, что от долгого времени покрывается молчанием и затемняется в бездне забвения; раз рассказ написан ясно, похвала прозвучит среди многих людей (§ 2); да откроются уста наши, да подвигнется рука к написанию рассказов о нем (§ 3).

Николай происходил из «славнейшего» острова Крита (как видно из нижеследующего, он родился в 793 г.), пользовавшегося тогда (τότε) Христовою свободою, славившегося силою и величиною построек (ῥώμῃ τε λοιπὸν καὶ μεγέθει κτισμάτων), хотя теперь (νῦν) в нем обитает жалкий народ – потомки Агари, поработивший нас за грехи наши (§ 4). На Крите проповедовал сначала ап. Тит. О жителях сложилось убеждение, что «они всегда лжецы, злые звери, ленивые брюха» (§ 5); но Николаи был исключением из этого правила прорицателя Эпименида критянина (§ 6). Отечеством Николая было местечко Кидония (Κυδωνιά, ныне Канея), орошаемое отовсюду потоками, обильное хлебом, вином и разными плодами; отсюда происходил родом и один из 10 мучеников Василид (§7): – здесь разумеются 10 мучеников Критских полов. III в. (память их 23 декабря); предание о родине Василида заимствовано, по-видимому, из жития их.³⁰¹ – Родители воспитали Николая духовно, приучили его к церкви и научили грамоте (§ 8). Десяти лет (в 803 г.) он прошел предварительное образование (προπαιδεία τῶν μαθημάτων) и приступил к высшей степени: нищенствовать духом и смиренствовать телом. Он прибыл в первый между всеми городами – в Византию, где поступил в дом для изучения добродетели – в киновию Студийскую к дяде своему Феофану. В то время в Студии сиял добродетелями и подвигами Феодор (§ 9). Феофан принял Николая и привел его к Феодору, который, прозрев, благословил его, а затем по молодости еще возраста велел ему жить около монастыря в монастырском доме для детей (καταγώγιον τῶν παίδων), вместе с другими ровесниками, и изучать науки. – Очевидно, Николай поступил в монастырские детеныши, о которых мы говорили при разборе жития Стефана нового (стр. 146). Дети жили вместе вне монастыря, дабы не беспокоить монахов. Николай уклонялся от детских игр и был трезвенником (§ 10). Придя в возраст, он изучил вступительные науки (τὰς εἰσαγωγικὰς μαθήσεις), потом грамматику для того, чтобы писать правильно; он сделался даже скорописцем, чем обратил на себя внимание многих. У «преподавателя общего знания» (τῷ κοινῷ καθηγητῇ) он ежедневно упражнялся в заповедях и пожинал плоды благочестия. Входя в храм первым и выходя последним, он внимательно слушал повествования об отцах и сам перечитывал их жития (§ 11). Достигши совершеннолетия, он был облачен Феодором в монашескую рясу (§ 12), отдался святому вполне и поработил ему свою волю, так что казался бездушною статуей (§ 13). Соединяя добродетель с мужеством, он, выражаясь поэтически, «бежал на лидийской колеснице» (§ 14),³⁰² отличался воздержанием, молитвами и слезами (§ 15); таков был совершенный человек в нашем поколении (τῇ καθ’ἡμᾶς γενεᾷ). По приказу «отца» и по просьбе общего братства он был поставлен во пресвитера (§ 16); занимался рукоделием, переписывая книги (δέλτους ἄριστα συρμεογραφῶν) с такою быстротою, с какою бегал Асаил (§ 17). Родной брат Николая, Тит, явившийся странником по взятии его отечества и по задержании там его родителей, рассказал трагическую повесть о занятии острова Измаильтянами,³⁰³ прибавляя: горе вам, критяне, населяющие концы моря (Соф. 2:5); блещет меч, лук наказания натянут на нас (§ 18). – Агиограф ограничивается кратким упоминанием этого события; он упустил из вида, что тогда мученически скончался архиепископ Гортинский Кирилл.³⁰⁴ И вообще рассказ о занятии острова Крита Арабами (826 г.) здесь не на месте: он должен был бы находиться в § 47. В таком случае Тит уведомил брата о несчастии не в Студии, где Николая уже не было, а, вероятно, в Вифинии, где последний находился с Феодором Студитом.

«Общий наш отец» Николай отличался безмолвием; брат его (Тит) был образцом добродетелей; у всех было общее светило – великий Феодор; брат последнего Иосиф, позже архиепископ Солунский, Тимофей, Афанасий, Навкратий и много других подвижников – все они жили в земном сем (τούτῳ) небе (§ 19). Но среди покоя неожиданно появилась туча с восточных частей и затемнила все: явился Лев Армянин, человек вредный и совсем дурной, притворявшийся благочестивым. В царствование имп. Михаила, когда «Гунны» опустошали греческие страны до самого Лива,³⁰⁵ он был назначен стратигом и со многими другими послан против этого народа. – Здесь имеется в виду греко-болгарская война 813 года. В отношении определения местности Лива мы дальше ушли от Комбефисова «haud satis intelligo» и можем сказать, что Лив была местность или город во Фракии, в означенное время принадлежавшая Византии, но позже, как видно из жития Иоанникия (р. 346), населенная Болгарами. С подобным названием мы встретимся, впрочем, и ниже. – Содержа тайно ересь отца Константина Копронима, тоже Льва, и его львиного сына (λεοντίδου τοῦ τούτου υἱοῦ), Лев Армянин восстал против империи (§ 20). Подкупив многими дарами подчиненные ему полки, он во Фракийских областях, вне городов, был провозглашен царем, и входит во дворец в качестве императора-иконоборца.³⁰⁶ – Известие о подкупе впервые сообщено в Михайловом житии Феодора Студита; оно повторено в разбираемом здесь житии Николая, а также у Кедрина,³⁰⁷ но его не знает ни самый ранний хронограф – Феофан, ни анонимово житие Феодора. – Лев Армянин не долго хранил молчание, – пока не обезопасил за собою власти; потом он разверз свои хульные уста словами, что нельзя ставить иконы, ибо они – идольские изображения (§ 21). Здесь агиограф проводит разницу между εἴδωλον, которое есть нечто такое, что представляет подобие экземпляра в ложном виде (δολιοῦν), и εἰκών, которое названо так потому, что ему подобно (ἐοικυῖα). – Красивое, по замечанию Комбефиса, различение этих слов однако не убедительно с корневой точки зрения. – Лев подыскал несколько лиц, умственно испорченных, и хотел с помощью их обратить благочестие в посмешище, но это ему не удалось (§ 22). Однажды он в одном из священных дворцов (τῶν ἀνακτορικῶν ἔν τινι τῶν θείων) собрал сонм иереев и «наших» (студийских) отцов, оцепил их кругом войсками, сам сел посредине и снова начал речь об иконах, направляя её против патриарха (μέγαν ἱεράρχην) и его сторонников; но видя, что духовенство отметает его вздорные мысли, а смелость Феодора приводит его в столбняк, раздраженный царь приказал выгнать их из дворца и каждому из них назначил ссылку (§ 23). Изгнан был патриарх Никифор (ἀρχιερεὺς καὶ τῆς νίκης ἐπώνυμος) и все другие, а равно Феодор с учеником своим, исповедником Николаем, который переносил с учителем все испытания, как видно из писем Феодора (§ 24). – Очевидно, здесь автор ссылается на письма студийского игумена к Евдокии, к брату Иосифу, к разным братствам, к студитам, к Навкратию и пр., в которых Феодор говорит о своем сострадальце Николае. – Император сослал их в крепость у Аполлониадского озера Метопу (τὸ Μέτωπα), где оба они содержались целый год. Молва о них распространилась повсюду, и многие пожелали также претерпевать за веру. Тогда царь перевел их в восточную фему – в другую крепость, Вонит (Βόνιτα), где велел стеречь их так, чтобы их никто не видел и никто не рассуждал с ними о вере (§ 25). Но Феодор посредством писем убеждал не только соседей, но и отдаленных жителей уклоняться от ереси. Одно из его писем в защиту иконопочитания попало в руки императора, который послал немедленно наказать святого. Посланный вывел узников, велел дать сто ударов Николаю, обоих, почти бездыханных, заключить снова в тюрьму и не давать им пищи (§ 26). Их кормили через два и через четыре дня, а иногда и раз в неделю, причем лишали их и воды (§ 27). Затем явился к ним посланец с книгою и вынуждал их сказать, когда и к кому она была написана против императора (§ 28). Когда они сказали, посланец велел раздеть Николая и нещадно бить его ремнями и почти бездыханного оставить под открытым небом, между тем это было зимою – третьего числа текущего месяца (февраля, § 29). – Как видно из жития Феодора, здесь ошибка, вместо 23 февраля (819 года). – Феодор был также бичеван. От него палач перешел снова к Николаю, пытался отвлечь его от Феодора, но потерпел неудачу (§ 30). Тогда Николая снова начали бичевать по губам, по рукам (τῶν βραχιόνων) и по локтям (τῶν ὠλενῶν), вообще по αἱ ῥέκαι; потом привязали веревку за обе руки и долго таскали его, вынуждая отказаться от иконопочитания; но когда и это оказалось бесполезным, посланец заключил его с Феодором в темницу и удалился. Николай лежал подобно трупу, и только по просьбе Феодора стража принесла ему сала с теплой водой. Игумен промывал раны и обмазывал их салом; чрез несколько дней он заживил больные места рук своего соузника. Однако и Николай заботился о Феодоре: опытною рукою он отрезывал висевшие части тела и заживлял раны Феодора (§ 31). Много горя перенесли страдальцы в течении трех лет; они противились как императору, его чиновникам, так и самому закону природы, изнуряемые голодом и жаждою, холодом и наготой (§ 32). Много лет спустя, царь отправился в Смирнскую митрополию. Феодор и Николай сидели тогда в заточении и в колодках вот уже 20 месяцев (§ 33). Затем нечестивого царя постиг суд Божий: Михаил экскувит (ὁ ἐκσκούβιτος), приняв ромейский скипетр, хотя и был насыщен еретическою закваской, однако освободил исповедников (§ 34). Феодор и Николай, отправившись из Смирны, пешком прибыли в местности Прусы, отсюда в Халкидон, где виделись с изгнанным патриархом Никифором, которым были приняты очень радушно (§ 35). Патриарх с сонмом митрополитов решились идти к царю и искоренить ересь. – Агиограф забыл упомянуть, что Никифор в последнюю минуту отказался от личного посещения столицы. – При помощи одного чиновника они проникли во дворец и прежде всего поздравили Михаила с восшествием на престол; затем Феодор произнес речь о догматах церкви, согласно с поручением Никифора. Царь – иконоборец, обратившись к Феодору, сказал: «ты обыкновенно противишься скипетру», намекая на сопротивление Феодора при имп. Константине и Никифоре. Последнему Студийский игумен пророчески предсказал жалкую смерть в Болгарии за прелюбодейный союз.³⁰⁸ Император однако обошелся с духовенством милостиво и, дав клятву в их безопасности, выслал их из дворца (§ 36).

Здесь агиограф пользуется случаем передать один рассказ, имевший место в Болгарии во времена имп. Никифора, рассказ, который просило автора внести в житие то духовное лицо, которое постригло его во иноческий сан и долго правило «нашим» монастырем; «знаю, что все вы знаете нашего пастыря Анатолия», который таким образом начал устраивать духовную трапезу (§ 37). По словам Анатолия, один из учеников Николая, Киприан, по обыкновению ежегодно навещал одного благочестивого старца на службе в Атрое.³⁰⁹ Старец дивился любви его к себе с самого еще детства и рассказал юноше повесть, которая через Киприана сделалась полезною для всех (§ 38). Будучи юношей, говорил старец, я был зачислен в полк схолариев.³¹⁰ И когда царь Никифор со всем войском отправился против Скифов, я по некоторым обстоятельствам остался позади войска, которое должен был нагнать. Прибыв вечером в одно местечко в Фракийском районе (πρὸς τὰ θρᾳκῷα μέρη) и собираясь поставить палатку (τὴν μονήν), я был приглашен одною богатою женщиною, которая угостила меня обильною трапезою и занимала меня среди ужина приятным разговором, а после стола позаботилась уложить меня на высокой постели, чтобы дать мне отдых с дороги (§ 39). Но дьявол вселил в сердце женщины злую страсть, побуждая её к смешению со мною. Встав со своей постели, она направилась ко мне и стала склонять меня к блуду. Я, как мог, оттолкнул её и сказал: женщина! если бы не было войны в земле варваров (ἐπὶ ξυροῦ τῶν βαρβάρων), то соблюдать целомудрие следовало бы по закону Божию; а если уже блещут орудия войны, то хранить целомудрие – прямая справедливость: пораженный мечем страсти, я несчастный погубил бы свою душу и как отправился бы на войну с врагами, будучи мертвым до сражения? Выслушав меня и немного помедлив, женщина снова подошла ко мне с прежними речами, но я снова выпроводил её; она появилась в третий раз, тогда я пригрозил ей муками ада и своим мечом. После того я встал, сел на коня и быстро отправился в дальнейший путь (§ 40). Женщина послала за мною своих рабов, чтобы убить меня, но Бог смилосердился, избавил меня от вреда и направил меня неожиданно на другой путь (§ 41). Когда я достиг границы Болгарии и очутился внутри болгарской страны, я ехал одиноко, был очень несчастен, плакал и хотел подняться на гору. Вдруг я услышал с горы голос, звавший меня; я оглянулся и увидел престарелого мужа в блестящих ризах, гигантского роста. Он протянул руку и звал меня к себе. Я поднялся, увидел его сидящим на земле и поклонился ему до земли. Он велел мне подняться и встать по правую руку от него; а сидел он со сложенными ногами и рукою указывал на поле под горою, переполненное телами, и на массу войск, стоящих вместе с императором. Он спросил, могу ли я отличить отдельно наш лагерь от лагеря враждебного (§ 42), и я ответил утвердительно. Но вот он переложил правую ногу на левую, и я вижу, что наше войско с силою нападает и разбивает врагов. Когда Скифы стали гибнуть и обращать тыл перед поражавшими их, муж тотчас переложил левую ногу на правую – и вдруг варвары поднялись и стали безжалостно избивать наших. Я был поражен гибелью ромейских войск, избиение которых продолжалось до заката солнца. Муж переменял положение ног и победа снова переходила на другую сторону. Наконец он выпрямил ноги, и войска прекратили битву (§ 43). Тогда муж поднялся и спросил меня, могу ли я сосчитать количество павших, и неужели осталось хоть одно свободное место на поле, не покрытое трупом? Я признался в невозможности ответить на эти вопросы. Тогда он сказал, что осталось еще немного места, как бы для помещения одного вола, и указав на это место, сказал: видишь ли местечко, свободное от трупа? оно – твое, а не кого либо другого: на нем с остальными должен был бы лежать ты в качестве пищи для птиц, но так как ты сохранил свое тело непорочным, то Бог освободил тебя от смерти. И с этими словами муж исчез из моих глаз. Со страхом я наклонил голову, поцеловал место, на котором он стоял, спустился с горы и всю ночь шел обратно назад. Через несколько дней я прибыл сюда (τὰ ἐνταῦθα, в Атрою?) и решился служить Богу, меня спасшему, в этой одежде (§ 44). И ты, дитя Киприан, закончил старец, не унывай, когда посетят тебя искушения, но мужественно удерживайся от них (§ 45). – Повесть эта об анонимном воине, а потом аскете, неудачно вставленная в житие по просьбе игумена Анатолия, рисует нам несчастную войну имп. Никифора с Болгарами, кончившуюся гибелью всей византийской армии и смертью самого царя в 811 году. Несомненно, здесь мы имеем дело с одним из тех снов (особого литературного приема), путем которых сообщались исходы различных сражений.³¹¹ Позже повесть эта была выделена в особое сказание о Николе воине, о чем сказано будет ниже. Игумен Анатолий, ученик Феодора Студита, должен был править монастырем в позднее время, ибо последовательный ряд игуменов Студийского монастыря без его имени нам известен с 842-го по 868-й по крайней мере год.

Довольно равнодушный к церковным вопросам, но более все-таки иконоборец, царь Михаил «по своему невежеству» предоставил каждому мыслить так, как кто хочет; однако запретил иконопочитателям оставаться в столице. Феодор и Николай, переговоривши со сторонниками патриарха (Никифора), переселились в залив Прусы (παρακόλπιον τόπον τῆς Προύσης, § 46). Но когда народный бунтовщик (λαοπλάνης) Фома стал опустошать ромейскую территорию, исповедники, по повелению царя, поневоле прибыли в Византию; но скоро они снова покинули столицу и поселились на полуострове св. Трифона, смежном с Акритом. – Здесь надобно заметить, что в это время (в 826 г.) Крит был занят Арабами, и Тит, избегший смерти и плена, явился к своему брату Николаю. Агиограф, как сказано, отнес это событие к ранним годам пребывания Николая в Студийском монастыре, но очевидно ошибочно. – На полуострове Трифона Феодор и умер – 11 ноября (826 г.). Тело его было перевезено на соседний остров Принкипо, где и погребено; «но об этом писали некоторые из церковных священнослужителей, описав его доблести как бы некий общеполезный дар» (§ 47). – Несомненно здесь делается намек на житие Феодора, но стоит сравнить §§ 23–47 настоящего жития с §§ 32–68 жития Феодора, чтобы видеть, как мало повлияло на нашего анонима сочинение инока Михаила.

Осиротев по смерти Феодора, Николай приходит к его гробу и с новою силою предается подвигам. «Многие из Византии и особенно из сената (ἐκ τῆς συγκλήτου), а также из окрестных местностей стекались к нему», как к человеку добродетельному, и он помогал в их душевных недугах (§ 48). Между тем по смерти имп. Михаила (829 г.) вступил на престол сын его Феофил. Война против иконопочитателей снова возгорелась, ремни снова были пущены в дело. Тогда пострадали братья Феодор и Феофан, которым царь за упорство в иконопочитании велел начертать лица, представив миру странное зрелище (§ 49). Бегая ереси, Николай переходил из одного места в другое, пока одна женщина не отдала ему приюта близь столицы во фракийском районе, где у ней было тихое предместье именем Ирина, она действительно даровала мир (εἰρήνη) святому. Отсюда Николай наблюдал за иконоборческим движением. Позже он присоединил к своему (Студийскому) монастырю и это поместье под именем «Фирмополь» (§ 50). По смерти Феофила (842 г.) ересь была погребена в могилу: супруга его Феодора с малолетним сыном Михаилом заняла престол, сместила Янна и посадила на его место Мефодия. При содействии богоносных отцов настало празднество православия (§ 51). Тогда же «общий отец наш» Навкратий, вернувшись из изгнания, прибыл в Византию и был принят царицею и патриархом с честью. По убеждению их, он принял начальство над Студийским монастырем, который Феодор Студит увеличил почти до 1.000 человек братии. Паства снова расцвела, как некий рай (§ 52). Николай, привыкший в темницах к уединенной жизни, и теперь предпочитал киновии жизнь одинокую (§ 53). В это время, по усмотрению августы, патриарха и с помощью всего церковного собрания, 26 января (844 г.) были перенесены мощи Феодора Студита с о. Принкипо «в наш монастырь» и положены рядом с дядей его Платоном и братом – архиереем Иосифом в Предтечевом храме, справа к востоку (§ 54). По смерти Мефодия патриарший престол занял Игнатий (847 г.). Навкратий скончался 18 апреля (846 г.?), оставив преемником своим Николая; последний уступил только многим убеждениям отцов и принял начальство (§ 55). Однако через три года управления монастырем (в 849 г.) он возлюбил уединение, поведал о том братии и рукоположил им вместо себя игуменом пресвитера Софрония, который со дня вступления в монастырь не вкушал ни хлеба, ни вина, ни тучной пищи (§ 56). Оставив ему паству в присутствии архиерея (πρὸς τοῦ ἀρχιερέως, разумеется, патриарха Игнатия), Николай удалился в Фирмопольскую обитель, которая доставляла ему истинное наслаждение. Между тем Софроний после четырехлетнего управления Студием скончался 3 ноября (853 г.). Братия снова послала за Николаем и почти насильно извлекла его в столичный монастырь (§ 57). Между тем по достижении совершеннолетия имп. Михаил выгнал из дворца свою благочестивую мать (856 г.) и подпал под дурное влияние своего дяди по матери – Варды. Один из них стал самодержцем, другой получил титул кесаря. Поданные были смущены таким оборотом дел, «видя пред собою попрание законов Божиих» (§ 58). Царь высокомерно отнесся к матери, а его дядя кроме того погрешил против природы: беззаконно возлюбил ложе своего сына, явившись чужим мужем его жене (§ 59). – Из других источников, перечисленных Гергенретером,³¹² видно, что Варда находился в любовной связи со вдовою своего сына, Евдокией. Патриарх Игнатий вздумал исправить Варду и начал его убеждать, побуждать, напоминать; но видя бесполезность этого, воспретил ему вход в церковь (εἴργει τῶν τῆς ἐκκλησίας οὐδῶν). Рассерженный Варда в сопровождении громадной толпы народа (πaνδημί) прибыл в храм, вошел в алтарь (τῶν τε ἀδύτων ἔνδον γενόμενος) и потребовал у патриарха приобщения Св. Таин (§ 60). Игнатий публично обличил Варду в противозаконии и выгнал (ἀπήλασεν) его из церкви со стыдом. Тогда кесарь убедил царя сместить с престола Игнатия, чего добился впрочем не скоро.³¹³ Патриарх был тиранически изгнан (именно 23 ноября 857) г.), и они (Михаил и Варда) выбирают (προβάλλονται) некоего Фотия, бывшего тогда протасикритом и славившегося благочестием (ἐπ’ εὐλαβείᾳ) и обширностью знаний. Они тотчас велели постричь его и вручили ему прерогативы (πρέσβεια) архиерейства. «И зачем перечислять возникшие отсюда плевелы, каждый в отдельности, известные всем питомцам церкви? Но следует приноровить это дело к пастырю нашему Николаю» (§ 61). Пришелец (πάροικος) и странник (παρεπίδημος) со времен юности, сохранивший иконопочитание и незапятнанную в общине строгость (τὴν ἀκρίβειαν), Николай отделился от незаконного смысла несоединимого и, выйдя из монастыря со своим братом (очевидно, Титом), переселился в обитель Пренетскую (ἐν Πραινέτῳ), – которая, заметим, находилась в гавани Вифинской. – Когда слух об этом разнесся и, распространяемый народом, подтвердился, кесарь, знавший издавна о высокой добродетели Николая, был раздражен; он велел отыскать игумена и убедить его в пользу кесаря, как он убедил царя Михаила «в банях Пифийских» (τὰ τῶν Πυθίων θερμά). – Этим именем назывались горячие источники Вифинии, служившие курортом для царственных особ. Мы видели, что сюда ездил для лечения имп. Константин V; сюда приезжал, как теперь оказывается, имп. Михаил III с Вардою; сюда же приезжал для купания и имп. Алексей Ангел. – Посланные на корабле прибыли к Николаю в Пренет и думали склонить его льстивыми словами (§ 62); но игумен от лица Духа Святого сказал им, что они погрешили против законов Божиих, что суд для предстоятелей будет строг, что они не пожелали прибегнуть к врачам – раскаянию для излечения язв нравственных, и грозил им дурными последствиями (§ 63). Посланные вернулись ни с чем и послали к святому сказать: «тебе не следует жить ни в одном из твоих монастырских домов», и поставили на его место кафигуменом некоего Ахиллу (ок. 857 г.), человека вполне нравственного, а сами всячески старались схватить святого (§ 64). – Заметим здесь, что папа Николай желал иметь Николая представителем у себя по делу Игнатия: конечно, это был бы ярый защитник Игнатия и враг Фотия; но поездка его в Рим не состоялась. Почему агиограф умолчал об этом, неизвестно. – Изгнанный Николай переходил из одного места в другое под бременем нужды и старости. Некий Самуил, видя его страдания, купил в столице, в местности Лива, удобное для покоя место³¹⁴ и предложил его святому, который поставил тут монастырь (§ 65). Потом он пригласил сюда одного из своих учеников Евареста, и местность, называвшаяся некогда Кокоровийскою (τῶν Κοκοροβίου), теперь прославилась. – Итак название столичной местности было ὁ Λίψ или иначе τὰ Κοκοροβίου. Николай поставил обитель ок. 857 г. в Кокоровии: мы знаем, что Еварест погребен ок. 890 г. именно в Кокоровийском монастыре. Вполне возможно, что название Кокоровия держалось до X века; но когда (если это не выдумка) при имп. Льве Мудром патрикий Лив построил здесь свой монастырь, старое название стало отходить на второй план, вытесняясь новым τοῦ Λιβός. Одни ученые (Мордтманн) полагают, что монастырь τοῦ Λιβός лежал к югу, другие (патр. Констанций и Паспати) – к северо-востоку от храма Апостолов (ныне мечеть Темирджелар). Связь этой местности Лива с упомянутой выше Λίψ, Λιβός, Λίβα, Λίμα во Фракии, а равно с приморскою местностью Λιβός в Вифинии, упоминаемой Феофаном, пока не ясна; но возможно, что все они названы так потому, что были открыты со стороны юго-западного ветра (ὁ Λίψ). В столичном монастыре Лива (τοῦ Λιβός, у нашего Зосимы: Липеси) были погребены: первая супруга Иоанна Палеолога Анна Васильевна и супруга Андроника Младшего Ирина; поэтому то он, вероятно, и назывался «Царицыным» монастырем.

Между тем архиерей Фотий с правителями (σὺν τοῖς κρατοῦσιν) всячески старался привлечь Николая на свою сторону и посетить его: он «гонялся за его славою» (ἐθήρα γὰρ αὐτοῦ τὴν δόξαν). Однако Николай, не желая попасть в их сети, бежал в Приконис (остров около Кизика), в Митилину (один из городов Лесбоса), где жил довольно долго, далее в Херронис, где желал поселиться со своим братом (то есть Титом) в Ксамилии (ἐν τῷ Ξαμηλίῳ, § 66). – Херронисом или Херсонисом Фракийским назывался, как известно, длинный мыс между Геллеспонтом и Фракийским морем, с Калиполем, Мадитом и другими городами. Существование здесь местности или города Ксамилия упоминается только в разбираемом житии и возбуждает некоторое подозрение в своей правильности: мы ожидали бы чтения Ἑξαμήλιον, подобно тому, как называлась одна из местностей Цареграда («Шестимильная»). По-видимому, Николай из Лесбоса повернул обратно по направлению к столице. – Между тем Ахилла, после пятилетнего управления Студием, (в 862 г.) был избран архиепископом в восточной области – в Наколии. Преемником его в монастыре был Феодосий в течении года (862–863); по смерти Феодосия игуменом был Евгений, правивший всего 4 месяца (863 г.); за ним следовал Феодор Сантаварин (ἐκ χωρίου τοῦ Σανταβάρεως, Σανταβαρινός),³¹⁵ правивший целый год (863–864); далее следовал Савва из Каллистрата (ἐκ Καλληστράτου),³¹⁶ ученик тогдашнего патриарха (то есть Фотия, § 67). После семилетнего пребывания своего в Кокоровийском монастыре (858–865) Николай, и без того больной и старый, был связан кесарем (Вардою) и отведен в Студийский монастырь под надзор Саввы. Здесь он содержался в крепком заключении два года (865–867), предсказав кончину обоим кесарям (κατ’ ἄμφω τοῖν δυοῖν καισάροιν). И действительно: царь Михаил с кесарем отправился в поход против Измаильтян, дорогою между ними возгорелась злоба и кесарь жалким образом был изрублен мечем (21 апреля 866 г.); царь вернулся в столицу и вскоре (οὐ μετὰ πολύ) сам испил ту же чашу (23 сентября 867 г., § 68). Престол занял кесарь Василий, – правильнее было бы сказать: соимператор. – Он созвал священный собор и после передачи патриаршего престола богоносному Игнатию (867 г.) сам разыскал «общего нашего отца» Николая и вместе с архиереем (очевидно патр. Игнатием) просил его занять свой монастырь (Студийский). Аскет сначала отверг такое предложение, ссылаясь на старческую немощь и бремя тамошнего игумена; я в твоей воле, царь, заметил святой, но требую для себя свободы и считаю великою выгодою находиться под зашитою твоего преподобства (τῆς σῆς ὁσιότητος). Царь однако убедил его принять власть (867 г.), с благоволением отпустил его из дворца (τῶν βασιλείων) и очень часто приглашал его к себе, находя удовольствие в его простоте (ἁπλότης, § 69).

Затем автор собирается вкратце говорить о чудесах Николая, которые, по апостолу (1Кор. 14:22), суть знамения неверующим (§ 70). – Такая мотивировка звучит как-то странно, точно были люди, которые не верили в правоту дела Николая и которых необходимо было убедить в том, что все действия его были святы. – В то время Евдокия, супруга имп. Василия, страдала какою-то болезнью (πάθει δεινῷ); помощь врачей оказалась бессильною, и больной угрожала смерть. Василий горевал и стонал; но когда Евдокия увидела сон, он ободрился. Именно она увидела одного старца-монаха, который сказал ей: дерзай, ибо ты не умрешь ныне, но получишь отселе радость желанного выздоровления. Евдокия рассказала этот сон мужу, и император приказал явиться к ней всем столичным настоятелям церквей и монастырей. Явился и Николай, знакомый царице. Его она и видела во сне, от него и исцелилась; все и прежде всего император почтили его особенною честью. Николай, подобно св. Николаю Мирликийскому, явился однажды царю в сновидении и освободил людей от неправедного наказания (§ 71). Елена, жена патрикия Мануила, подобно августе, находилась у ворот ада, и уже её родные готовились к исходной. Узнав об этом, Николай коснулся рукой головы больной, начертал крестное знамение над нею и избавил её от смерти (§ 72). Тоже случилось и с мужем её Мануилом: он лежал на одре и уже выслушал окончательный приговор врачей о неминуемости смерти. Тогда он пригласил к себе святого попросил облечь его в схиму.³¹⁷ Нет, сказал ему Николай, это для тебя, дитя, будет бесполезно: ты выздоровеешь и получишь великую власть; а когда это исполнится, я возьму тебя постриженного в лучший удел. Пророчество сбылось: патрикий выздоровел, достиг разных отличий, немного поболел, постригся и умер (§ 73). – Мы очень склонны отожествить этого патрикия Мануила во-первых с тем патрикием Мануилом, к которому известию два письма патр. Фотия. Это был враг патриарха, не перестававший поносить его после его свержения, производивший жестокости и гнавший его без меча и крови, что называется, в могилу; Фотий грозил ему неумолимостью небесного суда,³¹⁸ и во вторых с тем патрикием Мануилом, начальником почт, которому писал Митрофан Смирнский и который по приказанию имп. Василия присутствовал на Константинопольском соборе 869 года. Вероятно вскоре после того он и умер. С одной стороны Николай спасает его от смерти, но заявляет: только не надолго; с другой Фотий грозит ему Судом Божиим, и патрикий умирает. Слова обоих, хотя и враждебных друг другу, оправдались на Мануиле. – Феофил Лидиат (Λυδιάτης), приходившийся зятем Мелиссиным и носивший свою фамилию подобно последним, состоял в должности протоспафария. Дети его умерли, и родители находились в неутешном горе: так их трогал детский неумелый лепет! С девочкой-младенцем они явились к Николаю, выражали свою скорбь по поводу неимения сына и просили его помолиться о даровании им младенца мужеского пола. Однако святой на это не согласился: коснувшись левою рукою головы ребенка, которого держали родители, а правую подняв кверху, он после молитвы отпустил их со словами: «се же глаголет Дух Святый, яко будет жива дщерь, и узрите глазами вашими сынов её сынов, и переселитесь отселе с радостью». Пророчество сбылось, и родители, не имея сына, увидели сыновей своей дочери (§ 74). – Вероятно, и этот протоспафарий Феофил тожествен с тем протоспафарием Феофилом, которому писал Фотий и который был в числе его недругов. В прежнее время имп. Михаил поставил его в шутовского патриарха, да и вообще Феофил, по выражению Никиты Пафлагонянина, был γελωτοποιός καὶ μῖμος καὶ πάντων ἐναγέστατος. На соборе 869 года он присутствовал в сане проконсула и патрикия.

О других чудесах Николая, замечает автор, забыто, и переходит к характеристике святого (§ 75). Он сравнивает его с Авелем по прямоте сердца и с Енохом (§ 76), с Ноем по избежанию потопа, с Авраамом и Исааком (§ 77), с Иаковом (§ 78), с Иовом по страданиям (§ 79), с Моисеем, Давидом и Илией (§ 80) и с Иосифом, ибо и он, лежа на смертном одре, спрашивал, нет ли нужды в чем необходимом? и когда братия заметила, что существует недостаток в припасах (§ 81), он сказал: вот я ухожу к моим отцам, но Бог вам даст припасы через три дня после моей смерти. Перед кончиною он собрал всех монахов и выбрал им игумена в лице эконома Климента (§ 82). Затем он потерял рассудок, протянул ноги, скрестил руки и предал душу относящим её ангелам. Смерть святого последовала 4 периттия (февраля) 6376 (868) г., первого индикта, на 75 году жизни (§ 83). Гроб его был помещен рядом с гробом Навкратия, в Предтечевом храме, по правую руку к востоку, в пределе Мучеников (τῶν μαρτύρων σηκῷ), где покоится гробница и Феодора (§ 84). Действительно, на третий день его кончины от имп. Василия прибыл один из царских кораблей, нагруженный хлебом, которым и были пополнены монастырские житницы. Игумен Климент был поражен этим (§ 85). Он правил монастырем довольно лет (868–?) и умер 17 июля; ему наследовал Илларион. Ученик Николая Антоний Мавр (Μαῦρος) много лет страдал кровотечением; когда врачи отчаялись в его выздоровлении, Илларион велел ему лечь в той кельи, где был прежде заключен Николай. Последний явился больному во сне и обещал выздоровление. С того времени прошло 40 лет, и Антоний не чувствует никакой болезни (§ 86). – Заметим здесь, что вероятно преемником Иллариона был Анатолий, который постриг агиографа в монашество и сообщил ему вышеприведенную повесть. Он правил монастырем долго (напр. в 80 – 90-х годах). Очевидно, после него сменилось уже несколько игуменов в Студии, если агиограф говорит монахам: «знаю, что все вы знаете нашего пастыря Анатолия». Многое, говорит автор, следует предать забвению, чтобы быть кратким, ибо речь слаба для передачи чудес святого (§ 87). Житие оканчивается молитвенным воззванием агиографа, который между прочим заявляет, что он пожелал сделать известным то, что покрыто бездной молчания много лет (ἐν μακρῷ τῷ χρόνῳ), просить святого даровать мир церковному сонму и ниспровергнуть дерзкий натиск диких народов³¹⁹ и их надменную гордость; «виждь, на что они ныне дерзают» (οἷα νῦν τὰ τολμώμενα): сжигают церкви и проливают кровь! убеди молитвами твоими, чтобы они пришли чрез веру к древнему благородству славы, или всецело были истреблены» (§ 88).

Время написания Жития не может быть определено с точностью. Биограф говорит о Крите, находившемся в его время под властью мусульман, а известно, что этот остров оставался в их руках с 826 по 961 год. В виду того, что Николай умер в 868 г., расстояние может быть сокращено до одного столетия (868–961). Далее, принимая во внимание, что выздоровевший от посмертного чуда Николая Антоний Мавр жил 40 лет в полном здоровье, заключаем, что Житие могло быть написано лишь после 915 года; неопределенное указание, что Житие составлено много лет спустя после кончины святого, оправдывая последнее соображение, может дать основание к еще большему сужению предела 915–961. Сообразно с этим, заключительные моления агиографа могут относиться к борьбе партий евфимиан и николаитов, сторонников двух патриархов цареградских (921 г.), и к нашествию на Византию Болгарского царя Симеона (924 г.).