Церковь и общество ⁵⁴

„Общество любителей духовного просвещения“ только спустя пять лет после открытия своей деятельности ⁵⁵ нашло возможным „основать периодическое издание соответственное его цели“ ⁵⁶, как было сказано в одном пункте ВЫСОЧАЙШЕ утвержденного 22 июня 1863 г. положения о образовании общества. Причин замедления мы объяснять не станем. Для нас гораздо важнее выяснить главные задачи нашего издания и его цели.

Сочинения чисто духовного содержания, изъясняющие положительное учение веры и христианской нравственности, не охотно читаются значительною частью нашего образованного общества. Их обвиняют в недостатке интереса, как сочинения, перебирающие давно известные материалы, и этот недостаток ставят в вину духовным писателям, как будто они могут найти иную, новую духовную жизнь и новое о ней учение.

Между тем писатели духовные не могут не дорожить вниманием образованного общества. Они не могут писать только для простого народа, во-первых, потому, что он вообще мало читает книг; во вторых, потому, что нельзя допустить, чтобы только он один нуждался в духовных сочинениях; в-третьих, не к чести нашего образованного общества послужило бы это направление духовенства и всех ревнителей веры Христовой, если бы они, обращаясь с своими трудами к простому народу, дали ему почувствовать, или говорили бы прямо, что наши образованные люди ныне не любят учения Христова; в-четвертых, отказаться от надежды действовать силою христианского учения на людей получающих хотя бы самое высшее образование, это значило бы изменить этому учению, утратить самую веру в его божественное достоинство и силу; наконец, в-пятых, наше образованное общество само имеет в себе много сил, которые, за удовлетворением потребностей общественных, могло бы посвятить на служение церкви и славе Божией, если бы, за немногими исключениями, не почитало дело церкви для себя чуждым и обязательным только для служителей церкви; если бы, вместо участника в жизни церкви, оно не становилось иногда холодным зрителем и даже суровым порицателем того, что совершается в церкви.

Очевидно, что между обществом и нашею духовною литературою есть недоразумения, которые нужно разъяснить добросовестно. У наших духовных писателей есть недостатки, в которых справедливо упрекает их общество; у общества есть ложные взгляды и предрассудки, требующие также тщательного и честного обсуждения.

Мы не можем ничего говорить за себя и даже от себя. Мы не будем противопоставлять светской образованности духовное просвещение, защищать его от нападений и нападать взаимно: рассуждения такого рода могут повести к раздражению, чего, мы не желаем. Мы станем вместе пред лицем св. церкви, и ее вечно-чистым, вечно-сияющим светом осветим наше взаимное положение.

Прежде всего, надобно убедиться в том, что не по вине последних поколений, а по ходу исторических событий наше общество сложилось в особое, своеобразное целое, имеющее свои свойства, свою особенную внутреннюю жизнь с особыми законами и обычаями и стало отдельно от церкви.

Когда мы пустились в Европу за наукою и стали собирать ее семена для насаждения в своем отечестве, нам не надобно было опускать из виду, что в Европе есть религия, что она за нее держится крепко, и что у нас есть на родине также своя православная вера, к которой мы должны относиться с неменьшим вниманием, чем европейские народы относятся к своим вероисповеданием. Нам не надобно было забывать, что, насаждая науку, мы не должны вредить вере. Но мы не умели привить ее к вере, а посадили рядом с верою, и на месте веры.

Крепкий строй жизни нашего народа в до-Петровское время, сложившийся под руководством церкви, туго поддавался реформам, слишком резко ему противоречившим. Насилие и торопливость, с которыми вводимы были эти реформы, раздражали народные предрассудки и страсти и произвели в народе предубеждение против науки, которое заметно еще доселе. С другой стороны, горячие нововводители и первые наши деятели на поприще европейского просвещения, преимущественно иностранцы и иноверцы, приписывая упрямство народа влиянию духовенства, а образ мыслей духовенства влиянию защищаемой им веры, получили предубеждение не только против духовенства, но и против Церкви, которой оно служило. „Мы обойдемся и без вас“, – сказали они духовенству, а вместе с ним и Церкви. Духовенство заключилось в своей внутренней жизни с народом, в монастырях и своих школах, а наука пошла своим собственным путем развития, и что она обошлась без духовенства – это еще не беда, а беда в том, что она пробила себе дорогу мимо церкви. Наше просвещение приняло характер рационалистический, т. е. характер приобретения познаний силами разума без живого сознания потребности в Богооткровенной религии. Православное духовенство, отодвинутое в сторону, не имело голоса в деле отечественного просвещения. Им заправляли сначала иностранцы, которым не было надобности напоминать нашему обществу о православной вере, потом русские, которые иногда относились к своей Церкви еще хуже иностранцев. В учебных заведениях к длинным программам наук приставляли с боку для видимости Закон Божий, но мало обращали внимания на то, как преподавался в училищах Закон Божий и как относилось юношество к этому предмету. Часто преподавание было стесняемо разного рода ложными понятиями о религии и личными взглядами начальников учебных заведений. Мы не можем забыть программы, имевшей полную силу еще в пятидесятых годах текущего столетия в одной обширной группе наших казенных учебных заведений; в этой программе на первой странице было написано: „Закон Божий должен быть преподаваем без строгого систематического порядка с целью действовать главным образом на сердца воспитанников“, а на последней странице: „танцы должны быть преподаваемы в строгом систематическом порядке“. Иначе сказать: Закон Божий надобно преподавать урывками, а танцы основательно, в последовательном порядке. Таким образом, по счету страниц в программе Закон Божий поставлен на первом месте, а по способу преподавания на последнем. При таком ходе дела ученые могли справедливо говорить с радостью: „просвещение у нас быстро идет вперед, мы делаем большие успехи в цивилизации“, но в то же время и добрые православные христиане со скорбью и также справедливо говорили: „познание веры в нашем образованном обществе оскудевает“. За оскудением познаний в вере слабели и благочестивые семейные предания в новых образованных поколениях, прекращались благочестивые упражнения, предписываемые церковью, живые примеры благочестия становились год от году реже, и нам довелось своими глазами увидеть в недрах православного русского народа и нигилистов, и безбожников, и хулителей веры и церкви. „Отцы наши ели кислый виноград, а у детей на зубах оскомина“ (Иез. 18:2).

В последнее время, слава Богу, лучшею частью нашего образованного общества уже сознано это неестественное его положение по отношению к вере и церкви, но тем не менее его ложные воззрения, его предрассудки, особый строй его жизни, сложившийся в течение полутораста лет, – все это может быть исправлено не иначе, как с великими усилиями, многими годами и чрез целый ряд новых поколений, не смотря на то, что во все время исторического развития нашего нового общества были в нем и теперь есть прекрасные семейства, сохранившие твердое христианское настроение, которые всегда были и остаются в самых законных отношениях к церкви.

Мы сказали, что наше просвещение получило характер рационалистический. Мы употребляем это слово не в том полном его смысле, чтобы в основании образования у нас легли в самом деле твердо какие либо определенные философские системы, но в том смысле, что дух рационализма вошел с наукою в наше отечество и возобладал над умами в образованном обществе под именем науки. Молодые ученые, в течение многих лет отправлявшиеся за границу за новыми приобретениями науки, судя по времени, когда отправлялись, привозили к нам под именем последнего слова науки – шеллингизм, гегелизм, потом материализм с их оттенками и разветвлениями в истории, политической экономии, литературе, науках естественных. Все эти учения были преподаваемы с разных кафедр, и слушателями разных учебных заведений в виде клочков были разносимы по необъятному пространству Русской земли, перемешивались между собою в беседах учителей и чиновников из разных учебных заведений, потом в журнальных статьях разного рода, и произвели в нашем отечестве философское столпотворение. Строгого развития мышления, твердых философских приемов, философского знания – оказалось очень мало, за то дух ученой гордости, самонадеянности, пренебрежения к вере развился до крайней степени. Представьте при этом детские познания этих философов о вере и церкви, или, лучше сказать, почти совершенное неведение того и другого, и вы получите ясное понятие о том, в каком положении пред таким просвещением оказались вера и церковь и православные христиане. Все это, впрочем, совершалось отчасти пред нашими глазами; а эта картина умственной путаницы, невежества в деле религии, ученой гордости и отрицания со всею яркостью красок стоит еще перед нами как на выставке; можно видеть ее даром каждый день.

Из этого читатель может заключить, что мы еще слабо выразились, сказавши, что значительная часть нашего образованного общества стала отдельно от церкви; в лице весьма многих своих членов образованное общество стало даже во враждебное положение к церкви. Некоторые из этого общества порицали людей верующих, как тупоумных и неспособных к высшему развитию, называли церковные учреждения и духовенство досадными преградами в движении нашего народа на пути к просвещению, и не только не принимали никакого участия в церковной жизни, но и стыдились показаться участвующими. Другие, храня, может быть, в сердце благодатные впечатления веры, полученные в детстве, или, видя на опыте добрые плоды христианского воспитания и христианской жизни, относились к церкви снисходительнее. „Вера – дело сердца, говорили они; чем она непосредственнее (слепее?), тем лучше, но с ней надобно обращаться осторожно, как с нежным растением. Оно не любит сурового воздуха науки״. Такие мыслители, в видах охранения в своих женах, детях и служителях непосредственной веры, – в которой видели и нечто хорошее, – не только снисходительно позволяли в своих семействах религиозные обряды и соблюдения некоторых уставов церкви, но и сами бывали в храмах. У большей же части таких мыслителей в трудах общественной деятельности, в семейной жизни, с летами философские учения выветривались, и в душах их поселялись полнейшее равнодушие к вере и совершенная апатия ко всякой духовной деятельности.

Однакож все эти люди носили имя христиан и числились в церкви. Мы не раз давали себе вопрос: как поступила бы православная церковь в древности в подобных обстоятельствах, т. е., увидевши в числе своих членов людей неверующих, порицателей церкви и хулителей имени Христова, действующих во имя науки и просвещения? Древние великие отцы церкви знали цену наук и просвещения; но мы думаем, что они таких членов церкви изучили бы тщательно, отметили бы для предостережения народа известным именем, попытались бы вразумить и, в случае нераскаянности, лишили бы церковного общения, затем грянули бы вслух целого мира своим громоносным словом на поражение еретиков и оставили бы о них в истории печальную память.

Мы дописывали эти строки с трепетанием сердца, предчувствуя, что подобное предположение будет названо верхом нетерпимости, невежества и отсталости, что нам скажут: „как! в наше время говорить о еретиках, об анафеме! Опять поднимать это старое оружие, которое и в руках римских пап давно уже заржавело!“ Да, сердце наше трепетало, но не от страха подобного осуждения, а от нетерпения в ожидании такого замечания, и от желания отвечать на него. Мы предположили о предрассудках общества по отношению к церкви говорить ниже, но это замечание, которое мы относим также к числу предрассудков, неизбежно должно было встретиться нам здесь, и мы здесь должны обсудить его.

Господь Иисус Христос сказал: „не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч (Мф. 10:34). Огонь пришел Я низвесть на землю: и как желал бы, чтобы он уже возгорелся!“ (Лк. 12:49). Эти слова Господа относятся не ко времени только первой борьбы христианства с язычеством, но имеют полную силу на все времена. Церковь Его никогда не может быть в совершенном покое; потому что враги ее не дремлют и не перестают нападать на нее ни на одну минуту. Они и прежде нападали на нее, и всегда могут нападать сколько мечем и огнем гонений, столько же и незримыми ухищрениями лжи и зла, но у нее одно оружие, духовное: Меч духовный, иже есть глагол Божий (Еф. 6:17), по выражению ап. Павла, в руках пастырей церкви всегда должен быть наготове для поражения врагов истины; огонь ревности в душах ее членов никогда не должен угасать. Если Господь желал, чтобы он скорее возгорелся: то, конечно, никак не желает, чтобы он когда-нибудь погас. Наше либеральное время требует, чтобы люди всех вер, всех национальностей, всех цветов и оттенков, по своим убеждениям, постоянно были в мире между собою, и в тишине каждый делал бы свое дело, – это прекрасно. И церковь никак не требует, чтобы ее члены для борьбы с своими врагами брались за оружие, возмущали общественный порядок, вредили друг другу в житейском быту; это называется фанатизмом и православною церковью положительно запрещается; она никогда так и не действовала. Но такого мира, чтобы церковь с твердостью и силою не могла сказать слова в свою защиту, чтобы она не имела права указать своим чадам: „Этого берегитесь!“, чтобы не смела отказать в имени своих чад и в общении с собою тем из своих членов, которых по образу мыслей и по жизни почитает вредными и опасными для остальных, – этого никто не может от нее требовать. Это ее вечное право; это коренной закон ее бытия. Буди тебе яко язычник и мытарь (Мф. 18:17), почитай чужим для себя всякого, кого церковь признала для тебя вредным, – это прямая заповедь, данная каждому члену церкви Христом Спасителем. Неразборчивый мир, смешение в одном дворе церкви людей всякого рода, робость пастырей, не смеющих указать церкви людей вредного образа мыслей и тем предостеречь неопытных, – все это выгодно только для тех, кто хочет распространять в церкви заблуждения и пороки, но никак не для истинных ее чад. Какая нам надобность, что римские папы употребляли отлучение для мирских целей и обещали нечестивцам вечное блаженство, продавая им за деньги отпущение грехов! Они за это и расплачиваются теперь пред историей. Но, кто не оттолкнет с негодованием обвинения в чем-нибудь подобном, направленного на православную церковь, тот ее не знает, не чтит и не любит.

Пусть не подумают читатели, что мы желаем, чтобы св. церковь употребила свою божественную власть на вразумление современных ее порицателей. Она, применяясь к историческому ходу событий, не употребляет этой крайней меры, не испытавши всех других средств. Мы только отсуживали важность явлений настоящего времени с точки зрения церковных законов и исторических примеров. Если бы это было только наше личное мнение, мы не смели бы придавать ему какое либо значение, но мы укажем читателям, что так смотрел на отношения нашего общества к церкви мудрейший, осторожнейший и долготерпеливейший из пастырей нашей церкви последнего времени, в Бозе почивший митрополит Филарет.

В превосходной речи своей, сказанной при открытии Общества любителей духовного просвещения ⁵⁷, определяя характер истинного духовного просвещения, он так перечислил его существенные черты: „Любовь к Богу, к вере, к благочестию, к православной церкви, любовь к собратьям, – наконец вообще любовь к чадам церкви и желание оказать духовную помощь людям, при некоторой теплоте веры нуждающимся в чистом свете истины, или преследующим призрак истины и мечты благополучия, но лишенным, или самих себя лишающих жизни по вере и надежды блаженства״.

Вникните в эти тонкие разграничения и изумительно точные выражения. После любви к Богу, церкви, собратьям, – вообще любовь к чадам церкви. Известно, кто называется чадами церкви. Это те, которые искренно веруют в Божественное происхождение церкви, в богооткровенную истину ее священных догматов, в спасительную благодать в ней обитающую и исходящую от главы ее Иисуса Христа; это те, которые приемлют ея таинства и, состоя в живом союзе и непрестанном общении с нею, пребывают в сыновнем послушании ее духовной власти и ее уставам. Эти чада церкви могут быть совершенно ей верны, пред ней чисты и безукоризненны; могут и погрешать пред нею, но снова в чувстве раскаяния возвращаться к ней, как возвращаются любящие, но погрешающие дети в объятия матери, – все прощающей. Первых из этих чад церкви нельзя не любить с уважением, даже с благоговением, как избранных Божиих, вторых – с сочувствием, состраданием и благожеланиями.

Затем, – читайте дальше, – желание оказать духовную помощь людям... Здесь уже разумеются лица, которые почивший владыка затрудняется назвать чадами церкви, а зовет просто людьми, и любовь к ним ограничивает желанием принести им духовную пользу. Что же это за люди? Во-первых, люди, „при некоторой теплоте веры нуждающиеся в чистом свете истины“, во-вторых, „преследующие призрак истины и мечты благополучия и лишенные, или сами себя лишающие жизни по вере и надежды блаженства“. У первых из них от веры, свойственной чадам церкви, осталась только некоторая теплота ее, т. е. естественная потребность сердца в религии, оживляемая впечатлениями христианского мира, в котором они живут, но без познания исповедуемой верою истины и без убеждения в необходимости ее для спасения; у вторых и того не осталось, а отличительный характер их, – преследование призрака истины и гоньба за мечтами благополучия. Это наши философы.

Суждения в деле веры и духовной жизни такого учителя церкви, как почивший владыка, заслуживают полного внимания всех тех, которые не хотят напрасно носить имя христиан, веруют в будущую жизнь и желают себе спасения. Если он говорит, что у нас есть люди имеющие некоторую теплоту веры, которых нельзя назвать чадами церкви: то этим он выражает свое убеждение, что спасительные действия церкви на них не простираются, хотя церковь не перестает молиться и просить, да познают чистый свет истины, и готова всегда оказать им духовную помощь, но они сами не ищут общения с нею и не веруют в благодать ей присущую. Если, наконец, он находит справедливым о других выразиться еще с большею силою, именно, что они лишены (по влиянию других) или сами себя лишают жизни по вере и надежды блаженства: то, что это, как не указание на добровольное отлучение их от церкви? По нашему мнению, это тихо высказанное суждение должно многих озаботить. Оно не озаботит наших философов; так нечего им и горячиться в своих возгласах о еретиках и анафеме, когда голос церкви и ее пастырей для них ничего не значит и в самой церкви они нужды не имеют. Стало быть, это дело совсем их и не касается.

Просим извинения у читателей за это длинное отступление. Мы возвратимся к своему предмету.

Дух рационализма требует так называемого свободного, независимого отношения к Церкви. Он не водится верою, не подчиняется никакому церковному авторитету, не признает церковной власти. Он смотрит на церковь с ее историей, законоположениями, внутреннею и внешнею жизнью – со стороны; изучает ее, все относящееся к ней подвергает своей критике и произносит свои приговоры. Это его свойство понравилось нашим отечественным мыслителям: оно так заманчиво! Свобода, независимость, критика, освобождение от гнета авторитетов, – вот настоящее положение ученого человека! Вот жизнь!

Рационализм – с незапамятных времен известное философское направление. Это направление всех мыслящих людей, стоящих вне церкви, т. е. или не входивших в нее вовсе, каковы напр. языческие философы, или вышедших из нее и более или менее разорвавших с нею связи, как многие из европейских философов прошедшего и нынешнего столетия ⁵⁸. Церковь относилась к этому направлению всегда свободно и спокойно, не опасаясь за себя, а разве заботясь и страдая за своих членов, вырываемых из ее рядов этим направлением, как и всяким ложным направлением ума человеческого. Врата ее всегда отворены, – вход и выход для всех свободный; никого она не загоняет во двор свой насильно, и никого в нем не запирает. Сам основатель ее, Господь Иисус Христос всех с любовью призывал к себе, никого не отгонял от себя, но и никого не держал при себе против воли.

Но вот весьма важное обстоятельство. Честный мыслитель, не вошедший еще в церковь, или усумнившийся в ее истине и верности пути, по которому она ведет его во внутренней его жизни, относится к ней добросовестно. Он не почитает себя в праве что-либо отвергать в ней (как и везде) без тщательного изучения и без достаточного основания: это девиз истинного философа. Он не может порицать Церкви и глумиться над нею, не обличивши ее в заблуждениях, или несправедливом присвоении ею каких-либо прав, или во вредном ее влиянии на род человеческий: можно ли без причины и без цели глумиться над учреждением, к которому человечество столько веков относится с уважением и которое оказало ему неисчислимые услуги? ⁵⁹ Он имеет одну цель – найти вожделенную для него истину и с нею внутренний мир, довольство и счастье: поэтому – спрашивает ли он, возражает ли, препирается ли, все это делает без раздражения, без ребяческой запальчивости, с достоинством и единственно вследствие внутреннего процесса недоумений, колебаний, сомнений, борьбы, сопровождающих мучительное искание выхода к свету истины. Такой философ, – будь он язычник, или христианин, обуреваемый духом сомнения, – он поступает честно. Но при таком направлении ума и расположении духа, – если он язычник, он из области идей языческих приближается к области идей христианских; если же он христианин, он выходит, так сказать, изнутри Церкви, из области веры и приближается к идеям, приемам, требованиям, законам естественного разума, выходит, так сказать, во двор языков. В том и другом случае он становится на то поприще, на котором предлежат мыслителю труды исследований, предваряющих вступление в Церковь. Здесь идет дело о необходимости религии для рода человеческого, о сравнительном достоинстве религий, о возможности божественного откровения, об откровении истинном, об отношениях современного положения Церкви к древним историческим ее основаниям и пр. и пр. Это та громада исследований и трудов, которые составляют обширную литературу, накопившуюся в течение восемьнадцати-векового существования Церкви Христовой. Войти в эту область философских и богословских познаний наши рационалисты не пожелали... Тут много нужно труда... Они ограничились чтением легких заграничных сочинений, направленных против христианства, запаслись из них возражениями, не взвесили их силы, не потрудились обсудить их самостоятельно, принялись метать их направо и налево, да тем и ограничиваются доселе. „Нам некогда, сказали они, заниматься изучением христианства. Да это и не наше дело; это специальность духовенства“. С чем же они остались по отношению к вере и Церкви? Как мы сказали прежде, с одним духом рационализма, т. е. с свободою суждений, но не управляемою ни знанием, ни опасением ошибок, ни уважением к чужим мнениям и убеждениям.

Этот дух ложной свободы суждений до того обуял большую часть нашего образованного общества, что не только ученые люди, но полу-ученые, и даже недозрелые юноши и девицы, не имеющие понятия о рационализме – все начали относиться к Церкви свысока, судить и рядить обо всем по-своему, хозяйничать в ней, требовать реформ и перемен в учении, управлении и уставах Церкви. Только и слышишь от них: „к чему у нас это? Пора бы переменить вот это! Удивляюсь, как не введут у нас до сих пор этого!“ Твердых доказательств на то, что назначаемое к отмене действительно ложно, или вредно, что для требуемого нововведения найдены достаточные причины, – не спрашивайте. Вам не дадут даже ясного понятия о том, что хотят отменить, и что ввести: все вертится на том, что одно почему нибудь не нравится, а другого очень хочется; одно требует нравственного труда, и потому тяжело, а другое потворствует чувственности и лени, и потому приятно и вожделенно. Справедливо отнести к таким мыслителям слова Христа Спасителя: не весте, коего духа есте вы (Лк. 9:55).

В нашем обществе распространено мнение, что свобода суждений ограничивается только внешнею властью и авторитетом, что если власть дает волю, то все, что ни скажется на полном просторе, – будет истина. Нет; свобода суждений прежде всего ограничивается самым предметом суждений. Чтобы судить о предмете верно, надобно смотреть на него так, как он дает себя видеть, с той стороны, с которой он наилучшим образом открывается, и при тех условиях, какие поставлены его природою и его отношениями к другим предметам. Всякий мыслящий человек знает, что пренебрежение к этим коренным условиям верного познания есть прямая дорога к заблуждениям. Между тем, именно этот основной закон знания, везде строго соблюдаемый нашими мыслителями, забывается ими только по отношению к учению Христову, к Церкви и ее уставам.

Они смотрят на учение Христово, как на философему, или как на совокупность мыслей законченную, округленную, легко обозреваемую и исчерпываемую. Изучивши его, как им кажется с детства, припоминая и собирая все узнанное ими в одно целое, они действительно видят, – что горизонт не обширен, что нового тут ничего открыть нельзя, что по сравнению с этим небольшим собранием истин, большею частью простых и ясных, другие науки, философские ли то, или естественные, представляют простор необозримый, труд самостоятельный и интерес неисчерпаемый. При таком сравнении, для учения христианского невыгодном, их сочувствие естественно склоняется к другим наукам, и они предаются изучению их с жаром, полагая, что люди доселе довольствовались учением христианским только потому, что не входили в безграничную область знания; что в этой области жатва истины богаче, только не нужно жалеть труда. Они, по-видимому, правы, но, только по-видимому. Учение Христово совсем не таково, каким они себе его представляют. Сам Христос Спаситель нигде не дал нам понять, что мы можем и должны овладеть Его учением, как известною наукою, и что, исчерпавши содержание Его учения, мы сделаем все, что от нас требуется. К такому понятию о нем привели христиан прежде всех западные богословы своим неумеренным стремлением все в христианском учении с логическою точностью определить, перевести в понятия и все расположить по систематическому порядку согласно с требованиями разума. Этим они сами смешали христианство с науками и дали повод относиться к нему, как к науке, со всеми требованиями разума и его законов мышления. Они сами сделали первые шаги к рационализму, и породили рационалистов-философов в среде христианства. Мы не хотим этим сказать, что учение Христово совсем чуждается определений, а то, что православная Церковь никогда не представляла христианства в форме науки, а всегда именовала его верою и определяла учение веры столько, сколько нужно для охранения его от ложных толкований. Мы должны сознаться, что и в нашем отечестве преподавание учения Христова в форме богословия по учебникам и курсам, пропитанным страстью к логическим определениям и планам, составленным по западным образцам, вредит вере учащихся, иссушает ее и порождает ложное убеждение, что вот теперь, прошедши этот курс, я все уже знаю и мне больше ничего не нужно.

Учение Иисуса Христа есть Евангелие царствия Божия, т. е. благовестие о возвращении падшего человечества в царство любви Божией, или в живой союз с Богом. Это возвращение совершено для всего человечества однажды навсегда воплощением и крестною смертью Сына Божия, совершается доселе и постоянно лично для каждого человека чрез просвещение словом богооткровенной истины, чрез возрождение благодатью Св. Духа в таинствах и в свободных подвигах жизни по заповедям Искупителя. Таким образом, цель христианства есть живой, всецелый союз человека с Богом, – средства для достижения цели: просвещение учением веры, возрождение благодатью Св. Духа в Таинствах и в деятельной жизни. Из этих средств для достижения цели нельзя опустить, или оставить без исполнения ни одного, не вредя делу спасения человека. Ни учением нельзя пользоваться правильно без возрождения благодатью и деятельного восстановления путем свободных подвигов с помощью благодати, ни возрождения нельзя получить и обратить в жизнь без учения веры и подвигов христианских, ни подвигов христианских нельзя совершать с надеждою успеха без веры в учение Христово и без возрождения благодатью. Каждое средство, взятое в отдельности и оторванное от других, перестает быть тем, чем должно быть. Так и учение Христово перестает для нас быть словом, живым голосом живого Бога, ощутительно призывающего нас к Себе, – без просвещения нашего духа и очищения сердца благодатью Божиею. Оторванное, так сказать, в нашем сознании от мысли о Боге, его источнике, оно становится для нас письменем, мыслями, предметом холодного изучения и анализа, мертвою наукою и жертвою ложного понимания и ложных толкований. Всему таинственному в нем мы начинаем не доверять, непостижимое начинаем оспаривать, ко всему, выходящему за пределы мыслей, познания, охладеваем, и с первых минут, когда становимся в такое отношение к слову Божию, день ото дня более перестаем быть христианами, а делаемся мыслителями, вводящими и христианство в ряд предметов нашего рассудочного изучения и исследования. Но когда, напротив, приемлем его так, как он дает себя разуметь, т. е. как слово Божие, тогда мы почитаем его действительно первыми, начальными словами Бога, обращенными к нам здесь на земле, применительно к нашей природе, к мере нашего понимания и к нашим духовным потребностям. При слабости и тупости ума нашего, мы просим от Бога, которого слушаем, исцеления и усовершения нашего ума; при таинственности предмета, ожидаема откровения его в будущем; при непостижимом смиряемся и благоговеем, и таким образом, входим в союз и связь с самим умом Божиим и премудростью Божиею. Здесь мы находим прогресс непрестающий, усовершенствование вечное, раскрытие новых предметов, – чем далее, тем более совершенных, – раскрытие нескончаемое. Опыты этого нам сообщены святыми: так Ап. Павел говорит, что он видел в восхищении предметы на земле невиданные и слышал слова на язык человеческий непереводимые (1Кор. 2:9; 2Кор. 12:4). Кто таким образом относился к учению Христову, тот никогда не жалел об этом. Были примеры, что люди, без духа смирения, без молитвы и благодатной помощи Божией и без руководства Церкви, углублявшиеся в эту беспредельную область духовного знания, сбивались с прямого пути, но чтобы кто-нибудь из вкусивших этого духовного просвещения почувствовал себя неудовлетворенным, сказал, что он не нашел, чего искал, и ушел к философам, – история доселе не представляет этому ни одного примера.

Чтобы этот взгляд на учение Христово мог перейти для каждого из нас в убеждение, а убеждение оправдалось и укрепилось благотворным опытом, после которого нет места сомнениям и возражениям, для этого Самим Господом поставлены условия. Первое из них, – это вера в слово Божие; без нее мы не можем сделать Самых первых шагов к Искупителю и к свету истины, Им возвещенной. Дело искупления нашего по существу своему есть дело чрезвычайное, сверх естественное, постигаемое по мере сил наших только с помощью веры. Это чувствовали сами Апостолы в первое время пребывания их с Господом: они возлюбили Его всем сердцем, души их стремились, так сказать, тяготели к Нему, как к центру жизни, к источнику совершенства, но в словах и делах Его столько для их разума представлялось чудного и непостижимого, что они просили у Него веры, как дара Божия (какова она и есть): Господи приложи нам веру (Лк. 17:5).

Второе условие: послушание заповедям Христовым. Они в христианстве имеют значение средств исправляющих, усовершающих и возвышающих, с помощью благодати, расстроенную природу человеческую. Они очищают зрение ума, утончают чувствительность сердца к духовным впечатлениям и укрепляют силу воли для побеждения препятствий в деле самоисправления. Без веры и послушания нельзя ни понять, ни усвоить учения Христова. Это наперед сказали нам Апостолы: душевный, т. е. естественный, невозрожденный человек не приемлет того, что от Духа Божия, ему все кажется безумием (1Кор. 2:14); Сам Христос для Еллинов, или философов кажется безумием, и является Божиею силою и Божиею премудростью только для призванных и послушных призванию (1Кор. 1:23, 24).

Третье условие: в случае сомнения дозволяется исследование и убеждение путем разумных изысканий, но не в том порядке, как это делается в науках. В науках истина там, где есть согласие мысли с внутренними законами разума и существом познаваемого предмета, а в божественном откровении заповедано нам – не пугаться истины, не представляющей очевидного согласия с законами разума и недоступной непосредственному исследованию (каковы таинства веры), а искать убеждения только в том, точно ли Бог говорил нам в откровении и устроил дело нашего спасения (Ин. 5:39,45–47). Когда это доказано, тогда все несомненно и истинно ⁶⁰.

Кто не примет этих условий для правильного понимания учения Христова, тот и не поймет его надлежащим образом. Он смешает его с учениями человеческими и будет путаться в без-исходных противоречиях. Он не в состоянии будет отвергнуть благотворного влияния христианства на жизнь человеческую, свойственного одной истине, и не признает этой истины. Он будет пытаться соединить избранные им, несомненные, по его мнению, истины христианства с самостоятельными учениями философскими в ожидании от них благих плодов, но никогда не соединит их в одно органическое целое и зрелых плодов не увидит. Не пришивают новой заплаты к старой одежде... Не вливают вина нового в мехи старые... (Мф. 9:16–17).

Как ложный взгляд на учение Христа Спасителя ведет к неправильному пониманию Его учения, так и ложный взгляд на Церковь становится причиною ложных отношений к ней ее членов. Церковь не вправе сетовать на язычников, выражающих ложные суждения о ней; они ее не знают и не всегда имеют возможность близко знать ее. Но она не может не скорбеть, когда ее члены имеют ложные понятия о ней, и не стараются их исправить, имея к тому всякую возможность. А как много этих ложных понятий о ней бродит в нашем образованном обществе! Одни, зная только внешнее устройство Церкви и ее жизни, замечаемую снаружи, т. е. ее храмы, праздники, посты, богослужения и обряды, называют ее почтенным учреждением, дошедшим до нас от первых веков христианства, но зато и соответствующим только древним временам. „Тогда было такое время, говорят они, и такое направление людей: для них все это было нужно, полезно, возможно. Ныне не то!“ Другие, присоединяя к этому понятию еще духовную, действующую в Церкви власть, и занявши от римских католиков ложное учение о духовенстве, как о церкви представительной, приписывают ему упорное и своекорыстное охранение всего того, что им кажется в Церкви несоответствующим времени, требуют от него самого перевоспитания, новых взглядов и свободы суждений. „Пора бы изменить многое, но все задерживает духовенство“, – говорят они. Иные, наконец, смутно понимая, что Церковь есть общество верующих, что они сами – члены Церкви и имеют в ней свои права, а лица духовные только служители Церкви, возвышают свой голос с большею смелостью и громко говорят о необходимости пересмотреть и изменить то и это, по примеру лютеран, которые, кстати сказать, не только добились свободы от гнета Римской церкви, но и перешли границы этой свободы. Частных суждений, происходящих от воззрений такого рода и отличающихся односторонностью, или положительною неверностью, – и не перечтешь.

В этих суждениях наших рационалистов о Церкви ошибочность происходит опять от того, что они смешивают ее с учреждениями человеческими, как и учение Христово с человеческими учениями. Созижду церковь Мою, сказал Господь, и врата адовы не одолеют ей (Мф. 16:18). Из этих слов видно, что Церковь есть здание Божие, и что она полное свое устройство получила не от человеческих рук, а от творческой руки своего Искупителя и обитающего в ней Духа святого. Потому для нее и не страшна борьба со всеми враждебными ей силами. Господь знал, что люди, оставленные самим себе, не удержат Его учения во всей чистоте, и принял на Себя его охранение и изъяснение чрез просвещаемых благодатью проповедников и учителей Церкви. Он знал, что поврежденная природа наша неспособна к возрождению силою одной истины, и Сам устроил на земле в душах пастырей церкви и в храмах, посвященных Его имени, место обитания зиждительной силы Св. Духа для воссоздания Его благодатью грядущих поколений. Он знал, что свобода человеческая всегда удобопреклонна к злу и с трудом держится на пути добра, – и устроил для воспитания и утверждения ее под руководством благодати духовные упражнения, опыты, подвиги, составляющие внутреннюю жизнь живых членов Церкви. Итак, Церковь есть всецело – Божия. Божиим внутренним званием собираются ее члены, Божиею благодатью возрождаются, Божиею властью управляются, Божиим промышлением и попечением воспитываются для вечной жизни. Таковою знает себя Св. Церковь и пребывает верною основаниям, на которых утверждается: слову Божию, писанному и богопреданному, Св. Соборам, как органам Св. Духа, уставам и чиноположениям св. и богоносных отец. На всех ее учреждениях лежит печать верности воле Главы ее и освящения благодатью Св. Духа. Так верует и исповедует во всей вселенской Церкви каждый истинно православный христианин. При таком исповедании православных всего мира, как свойственно относиться к Церкви русскому православному христианину?

Прежде всего, не только с осторожностью, со вниманием и уважением, но и с благоговением, как к дому Божию, Им Самим устроенному, как к живому храму Божию, в котором неотлучно пребывает Господь своею благодатью. Никому из нас не дано права подходить к этому зданию с топором и молотком, рубить и сбивать в нем все, что не понравится нам: переставлять и перестраивать все, что нам покажется стоящим не так и не на своем месте. Одна подобная дерзость в расположении нашего духа и в покушениях делает нас из чад Церкви врагами ее, и, следовательно, лишает нас ее благословения и благодати, от нее почерпаемой. Покушения такого рода, обнаруживаемые целым обществом христиан, делают их похожими на детей, разграбляющих дом отеческий, в котором они родились и воспитались, и в котором все имущество составляет их законное наследие.

Не должно произносить решительного суждения ни о каком церковном учреждении, не изучивши его тщательно, на месте, в связи с другими учреждениями, и не узнавши его первоначального назначения и отношения к духовной жизни членов Церкви. Есть в теле нашем органы, значение которых для жизни всего организма доселе со всею точностью не определено учеными, но ученые не смеют назвать их ненужными для тела, и не вырезывают их, как лишние. Не напрасно в слове Божием Церковь называется живым телом, состоящим из разнообразных членов: повреждение в малом члене может болезненно отражаться на всем теле.

Надобно знать наперед, что ни духовенство само по себе, как совокупность лиц, облеченных духовною властью в Церкви, ни частные члены Церкви, хотя бы они считались миллионами, ни даже духовенство и миряне вместе – не имеют права производить существенные реформы в Церкви по требованию времени. Церковь устроена Господом на все времена. Природа человеческая всегда одна и та же; новых средств спасения людей Господь не обещал, а люди сами не найдут. Церковь имеет основания и законоположения, которым равно подчиняются и пастыри ее и пасомые, как законам поставленным властью Божественною. Если бы Церковь была преобразуема соответственно требованиям каждого века, из которых один отличается просвещением, другой невежеством, один – одним направлением науки, другой – другим: то от Церкви осталось бы одно имя. Так Церковь Римская допустила нововведения и оторвалась первая от единства Церкви вселенской, от нее отломилось Лютеранство, и в свою очередь разделилось на неисчислимые подразделения и оттенки, так что теперь, особенно в Америке, что селение, то особая церковь. Отцы наши, благодатью Божиею, остались верны Церкви православной и нам приготовили великое торжество. Образованнейшие народы мира, утомленные „преследованием призраков истины“ и сознавшие в религиозной жизни свое удаление от единства Церкви вселенской, предались с удивительною ревностью изучению истории православной Церкви и убеждаются в ее ненарушимой истинности и чистоте, сохраненных ею от времен Апостольских доселе, из Англии, Германии, Америки обращаются к нам с предложениями, даже с просьбами церковного единения. А мы начинаем говорить об изменениях в Церкви по требованиям науки и духа времени! Это явное непонимание истинных знамений времени!

Хотя Церковь вселенская всегда допускала некоторые разности в обрядах между так называемыми церквами поместными, но эти разности никогда не могут быть допускаемы в тех обрядовых учреждениях, которые соборами утверждены для всей Церкви, таковы напр. обрядовые действия при совершении таинств, главнейшие праздники и посты, годичный круг церковных богослужений и т. под. Изменения в обрядовых учреждениях такого рода могут быть совершаемы только решениями Вселенских соборов. Итак, кто признает божественную власть соборов, тот не станет перерешать их решения своим бесправным одиночным голосом, чтобы не впасть в грех противления власти Св. Духа. На это слишком легко смотрит наше образованное общество; оно разрешает себе многое, и от многого себя увольняет, забывая, что подобного рода поведение подвергает христианина тяжкой ответственности и вредит благу Церкви. Строгое подчинение общим законам Церкви есть залог вселенского единства.

Нужно строго отличать законы церковные, канонические, от постановлений гражданских, относящихся к Церкви. Когда по новым потребностям народов оказываются нужными важные и многосторонние преобразования в гражданских учреждениях, должно с большою осторожностью прикасаться к церковным учреждениям. Не только опасно их трогать, но и гражданские постановления, соприкасающиеся с церковною жизнью, надобно тщательно обдумывать; самые благожелательные и самые, по-видимому, добрые из них, т. е. направленные ко благу Церкви, могут оказаться в последствии вредными, стесняя жизнь Церкви и лишая ее свободы движений.

Не должно смешивать исполнение с учреждением, в чем часто согрешают наши любители преобразований. Не редко в действительной жизни дух учреждения от невнимания исполнителей по времени изменяется, первоначальная цель теряется из виду, от человеческих слабостей и долговременных навыков на поверхности учреждения, как на здании, нарастают целые пласты сторонних веществ, совершенно изменяющие его вид и лишающие его первоначальной красоты в глазах неопытного зрителя. Нужно только снять наросты. С древних картин великих художников ныне снимают слои пыли и копоти и даже позднейшие поправки бесталанных мастеров, – и великое произведение является во всем совершенстве. Так и в церковных учреждениях доискивайтесь их цели, смысла и первоначального устройства: тогда вы не потребуете их отмены. Так, нападайте на недостатки наличных служителей Церкви, требуйте от них соответствия их назначению и обязанностям, но не считайте самого священства, как церковного учреждения, лишним звеном в христианском государстве. Требуйте исправления монахов и монастырской жизни, но не уничтожайте и не требуйте уничтожения самого монашества, как будто явления несовременного. Ищите лучшего порядка в церковном богослужении, исправляйте чтение и пение, но по худому исполнению не судите о достоинстве того, что поется и читается, или о самом богослужении.

Там, где церковные учреждения, по-видимому стесняют естественную человеческую жизнь, надобно подумать, – не сбилась ли жизнь с прямого пути и не лучше ли будет ввести ее в законные границы, чем жаловаться на церковные учреждения. Есть опыты, что православная Церковь в знании законов человеческой жизни упреждает самую науку, во имя которой требуют от нее преобразований. Мало ли жаловались у нас на то, что по примеру западных вероисповеданий не разрешают у нас браков между двоюродными! Между тем, современная наука доказала, что преимущественно от таких браков происходят дети глухонемые и с особенными недостатками зрения. В том же роде слышатся ныне жалобы на неразрывность брачных союзов, заключаемых Церковью. Не справедливее ли будет подумать о лучшем воспитании юношества, о выдержке характеров, о воздержании страстей, чем о гражданских браках, в которых святость супружеских союзов отдается в жертву произвола, становятся возможными разводы по капризам, о которых после жалеют, и угрожает опасность для детей быть брошенными на улицу, или искать казенного содержания?...

Самые обильные жалобы сыплются на строгость уставов и многочисленность обрядных действий в православной Церкви. Но эти жалобы так разнообразны, и предметы, против которых они направляются, так многочисленны, что в обстоятельный разбор их здесь входить невозможно. Мы ограничимся только общими и самыми необходимыми замечаниями.

Во-первых, уставы Церкви – не мертвая буква, требующая механического подчинения членов Церкви. Это правила, определяющие законный и твердый строй духовной жизни, ведущей к христианскому совершенству, и опыты свободной деятельности по заповедям Спасителя, имеющие духовно-воспитательное значение. Они открывают широкий путь для ревности сильных духом чад Церкви в нравственном труде, и в тоже время могут быть применяемы к силам слабых и начинающих. Для этого живого применения уставов Церкви к данным случаям есть и живая церковная власть в лице Епископов и пресвитеров, которые могут указывать для каждого члена Церкви удобнейшие способы исполнения церковных уставов. Эта власть знает слова Апостола Павла: „буква убивает, а дух животворит“ (2Кор. 3:6). Но наше общество любит лучше жаловаться на уставы Церкви и уклоняться от них, ссылаясь на врачей и на порядок общественной жизни, чем думать о добросовестном и сообразном с силами исполнении их, в порядке, установленном Церковью.

Во-вторых, правильному взгляду наших образованных людей на обряды Церкви много мешает незнание этих обрядов, – их внутреннего смысла и значения, а главное – незнание славянского языка. И то, и другое – непростительная ошибка воспитания. У нас многих легче можно убедить, чтобы учили детей анатомии и геологии, чем чтобы раскрыли им смысл церковных учреждений и практически с ними познакомили. Так велико отчуждение от Церкви! А что касается языка славянского, то изучение его, должно быть, представляется более трудным, чем трех иностранных; потому что в весьма многих достаточных домах учат детей языкам французскому, немецкому и английскому, и в то же время выражают жалобы, отчего доселе наши богослужебные книги не переведут на русский язык. Справедливо ли для облегчения немногих лишать миллионы русских любимого ими языка церковного, тем подвергать опасности мир отечественной церкви, и разрывать драгоценную связь с единоверными нам племенами славянскими?

Наконец, в-третьих, совершенно верные суждения о церковных уставах и обрядах невозможны без духовного опыта. Духовный опыт с недавнего времени стал у нас спорным вопросом, но только между нашими материалистами. Кроме их все признают в человеке бытие духа, как особой высшей части существа человеческого. Церковь благодатью Таинств, влиянием слова Божия, молитвенными действиями, уроками в подвигах воздержания и борьбы со страстями, дает христианину чувствовать движение и трепетание в нем возрожденного духовного существа, требующего свойственной ему пищи, воздуха, простора, свободы. Какими ощущениями печали сопровождается его стеснение в суете житейской, его болезни в грехопадениях, его воздыхания в покаянии, – какими чувствами радости обнаруживается его умиротворение в сознании помилования от Господа, его торжество в победе над врагом, его светлая надежда вечной свободы и безопасности в жизни с Богом, в Его вечном царстве, – это знают истинные чада Церкви.

Одного старца, бывшего часто в духовном восхищении, спросил ученик: „скажи мне, отче, что ты чувствуешь, когда я вижу тебя в таком необыкновенном состоянии восторга?״ – Как сказать тебе, чадо? Можно ли рассказать слепому, что такое свет солнечный, или что такое мед, тому, кто его не пробовал? Тут одно средство познания: взгляни, попробуй.