Вера и Церковь

Содержание

Человек свободный и радостный. О протоиерее Александре Шмемане

Беседы «Я верю в Бога…» Предельно личная религия Каково мое истинное «я»? «Я верю» – что это значит? В какого Бога? Всечеловеческое достояние Опыт веры – мой ли он? Единственное имя Непрекращающийся спор Время сравнить Необъяснимое неверие На последней глубине Исконное содержание Высшая разумность Растворяя ставни Беспомощная трактовка Познается по плодам Новая «религиозная война» «Религия» против религии Две веры Спор о Боге и богах Начало всего Главная тема Универсальное знание Доказательство от света Доказательство от полноты Возможность невозможного Историческое лицо, Господь, Учитель Заново поверить в непобедимость добра Почему замалчивается Рождество? Блаженны не видевшие и уверовавшие Враги одухотворения Во имя чего? Контрабандный идеал Объект ненависти Поразительное мировоззрение Парадокс нашей веры Слепота и зрячесть Псевдонаучность Одно из главных обвинений Догматизированная пропаганда Смешение понятий «Борьба» с наукой? Порабощенное знание Объективно и честно Подлинно научный подход Скучная помеха Обывательщина Сверху или снизу? Единство веры и разума Полярные объяснения Цена отказа «Како веруеши?» Общее – поиск Нужда в безмерно большем За пределами науки Радость или сытость? В едином мире Разоблаченный «гуманизм» Мнимый антагонизм Основополагающее различие Неоправданное разделение Отказ от подлинного знания Путь к соединению Метафизический «уклон» Сближение исходных позиций Современная наука о начале и конце Ложная предпосылка Два пережитка Встреча смирения и мудрости За жизнь мира Предисловие Глава первая. Жизнь мира Глава вторая Глава третья. Время Глава четвертая. Водою и Духом Глава пятая. Таинство любви Глава шестая. «Смертию смерть поправ» Заключение. «Вы же свидетели сему...» Литургия и жизнь. Христианское образование через литургический опыт Предисловие Литургия и образование 1 2 Пост: время наставления 3 Церковь: новая жизнь во Христе Обучение: «вкусите и видите» Возрождение концепции церкви 4 Опыт церкви Домашняя атмосфера Школа: ее значение Библия и Литургия Память о Христе Значение таинств Евхаристия как центр Православное богослужение Введение Основные элементы литургического богослужения Язык богослужения: язык библии Основные обряды Литургические формулы Богослужебные тексты Святой Храм Священник и приход Божественная литургия Проскомидия Литургия оглашенных Благословенно Царство Великая Ектения Антифоны и вход Литургия Слова Сугубая Ектения Молитва об оглашенных Литургия верных Приношение Исповедание веры и любви Благодарение Освящение Ходатайственные молитвы Причащение Освящение времени Праздник Воскресения Пятидесятница и Пасха Пришествие Христа Преображение Память Божией Матери Празднование: приготовление и исполнение Освящение жизни Дух и материя Крещение и миропомазание Приготовление Крещение Миропомазание Покаяние и исцеление Таинство покаяния Таинство Елеосвящения Брак Обручение Венчание Рукоположение Статьи. Церковь в мире Важное и неважное Если по-новому вслушаться Церковь и история Мир как таинство Православный мир: прошлое и настоящее О цели жизни Можно ли верить, будучи цивилизованным? Упадок или возрождение? Мир в свете православной мысли и опыта Вера в Бога, вера в человека Между утопией и эскапизмом Богословие и богослужение Введение в богословие Введение 1. Первохристианская община. Крещение как основная черта первого периода 2. «Золотой век» Православия 3. Византийский период и падение Византии 4. Школа русского богословия 5. Заключение Таинство крещения Введение Оглашение Научение вере Церковная молитва об оглашенных Чин (обряд) оглашения Запрещения Отречение от сатаны Обращение ко Христу и подчинение Ему Исповедание веры Крещение Освящение воды Помазание воды маслом Помазание маслом крещаемого Крещение Псалом Облачение в белую одежду Миропомазание Таинство освящения Таинство одухотворения Молитва Миропомазание Образ круга Апостол и Евангелие Омовение Пострижение волос Литургическое возрождение и Православная Церковь Богословие и Евхаристия Задача православного богословия сегодня Россия Конец и начало Духовные судьбы России Основные издания работ протоиерея Александра Шмемана  

 

Сборник избранных произведений известного православного деятеля, проповедника и богослова протоиерея Александра Шмемана (1921‒1983) включает в себя беседы, выступления и статьи разных лет. Их тематика разнообразна: Евангельская весть в современном мире, Церковь и общество, христианство и культура, православное богословие и богослужение. Объединяет собранные тексты единый источник вдохновения и единая христианская система ценностей, а также неизменно живое слово автора, предлагающего ответы на актуальные проблемы духовной жизни современного мира.

Книга адресована не только православным, но и всем, задумывающимся над вопросами смысла жизни, ищущим способы противостоять угрозам и соблазнам нашего сложного времени.

Человек свободный и радостный. О протоиерее Александре Шмемане

Имя отца Александра Шмемана (1921–1983) хорошо знакомо в России. За последние годы его труды просто и естественно стали частью того обширного и разнообразного духовного наследия, которым богата Православная Церковь. Однако за страницами книг и статей все яснее проступает личность их автора – человека яркого таланта, сильной мысли и пламенной веры. Все яснее становится величина и сложность этой личности, ее значительность и ее внутренний трагизм.

Александр Шмеман родился в 1921 г. в Эстонии в русской эмигрантской семье Дмитрия Николаевича Шмемана (1893–1958) и Анны Тихоновны Шмеман (урожденной Шишковой, 1895–1981). Со стороны отца его предками были остзейские немцы. В императорской России его дед Николай Эдуардович Шмеман был сенатором и членом Государственного Совета, его отец сражался в качестве офицера лейб-гвардии Семеновского полка в годы Первой мировой войны, а в годы Гражданской войны – как офицер Белой армии. В 1928 году семья Шмеманов переехала в Белград, а с 1929 года обосновалась в Париже. Детство и юность Саши Шмемана прошли во Франции, ставшей после революции 1917 г. одним из центров русской эмиграции.

Русская Франция, русский Париж – это не миф, это реальный мир шестидесяти тысяч русских людей, мир, существовавший несколько десятилетий внутри французского общества и государства по своим законам. В нем сохранялись социальные различия, и Саша Шмеман не был вхож в «высший свет», подобно его младшему ровеснику Борису Старку, в будущем также протоиерею. Бурлили политические страсти, но семья Шмеманов сторонилась политики, и эта отстраненность сохранилась у нашего героя на всю жизнь. Большинство жило в трудных материальных условиях, иные просто боролись за выживание, и не это ли сформировало у будущего священника спокойное отношение к материальной стороне жизни, которая является необходимым условием существования человека, но никак не более того.

Однако думается, два иных обстоятельства были определяющими в формировании личности отца Александра. Первое – вера в Бога, тяга к Церкви, осознание истинности Евангельских заповедей. Такая основа мировосприятия Саши Шмемана сформировалась в условиях возрождения веры и церковности в среде русской эмиграции как реакция на потерю Родины, на ужасы революции и Гражданской войны, наконец, на остро переживавшееся поначалу отчаяние и безысходность эмигрантской жизни. Парадокс состоял в том, что лишь после потери православной империи, после того как рухнула вся видевшаяся неколебимой обеспеченная жизнь со службой, балами и вечеринками, театрами и диспутами, лишь тогда некогда вольнодумная верхушка русского дворянства, буржуазии и интеллигенции осознала истинное соотношение материального и духовного. Не все, конечно, но многие. В такой атмосфере возникла и утвердилась истинная церковность Александра Шмемана, не просто знание порядка богослужения, текстов молитв и канонов, а ощущение своей внутренней, сердечной соприкосновенности с миром иным, с Царством Небесным.

И второе обстоятельство – русская культура. Эмиграция видела свою высокую миссию в сохранении и приумножении русской культуры, истоки которой – от Крещения Руси и приобщения к античному и византийскому наследию до европеизации России при Петре и Екатерине. На родине великую культуру большевики стремились заменить новой, «пролетарской» или «коммунистической», пока перед угрозой Второй мировой войны не осознали органическую важность отеческих корней. Юный Саша Шмеман, подобно сотням своих ровесников, среди которых был и будущий митрополит Сурожский Антоний, тогда просто Сережа Блум, существовал в пространстве чужой французской культуры, но жил в атмосфере русской культуры. Школы для детей русских эмигрантов, летние лагеря, воскресные беседы священников, русские газеты и журналы, книги Б. С. Зайцева, И. А. Бунина и других русских писателей, сама жизнь в семье в соответствии с дореволюционным укладом – все это не просто закрепляло самоидентификацию «я – русский», но формировало устойчивое чувство принадлежности к великой культуре. И в то же время это ощущение своей «русскости» ничуть не мешало впитывать великую французскую культуру, также ставшую для него своей.

Александр Шмеман поначалу учился во французской католической школе. В 1930 г. родители отдали его (и младшего брата Андрея) в Русский кадетский корпус в Версале, основателем и директором которого был генерал Владимир Валерианович Римский-Корсаков (1859–1933), знаток и почитатель русской культуры, сумевший передать свою любовь ученикам. Старый генерал выделял Сашу Шмемана, ощутив незаурядность его натуры. Он открыл для своего любимца мир русской поэзии, давал ему тетрадки с переписанными от руки стихами, поощрял его интерес к литературе, и с поэзии началось «освобождение души», вспоминал позднее отец Александр, пробудилась интуиция «иного мира», «печаль по Богу» – на всю оставшуюся жизнь. После смерти Римского-Корсакова, впервые осознанной как непоправимая утрата, мальчику стало трудно переносить военизированную атмосферу корпуса, и осенью 1935 г. он попросил маму перевести его во французский лицей.

Прошли десятилетия, но память о корпусе он сохранил. В 2005 г. был опубликован «Дневник» отца Александра за 1973–1983 гг., в котором он предстал человеком русской культуры в той же мере, что и европейской культуры. Ясный, точный, богатый красками и оттенками русский язык соседствует на страницах «Дневника» с фразами на французском и словечками на английском языках, а размышления над рассказами Чехова и романами Солженицына перемежаются с суждениями о новинках французской литературы. 10 апреля 1973 г. он записывает: «...корпус, может быть, самые важные пять лет всей моей жизни... Прививка „эмигрантства» как высокой трагедии, как трагического „избранства». Славная, поразительная, единственная Россия, Россия христолюбивого воинства... Влюбленность в ту Россию. Другой не было, быть не может. Ее нужно спасти и воскресить. Другой цели у жизни нет».

Пять лет, с 1935 по 1940 г., продолжалось обучение в лицее Карно. Однако погружение в мир французской культуры шло наряду с постижением мира Православия. Еще в корпусе тонкая душа Саши Шмемана чутко отозвалась на Евангельскую весть. Священники Зосима-Савватий (Телицын, 1860–1951) и Савва (Шимкевич, 1899–1961) приметили мальчика. После переезда в Париж он стал посещать богослужение в русском соборе св. Александра Невского на улице Дарю и начал прислуживать в алтаре. Митрополит Евлогий (Георгиевский, 1868–1948) сделал его своим иподиаконом. Такое более глубокое участие в богослужебной жизни приблизило его к выбору своего пути: служения Церкви.

В скучные часы занятий в лицее Саша Шмеман мечтал. Ему виделись любовь и счастливая семейная жизнь, занятия литературой, путешествия по всему миру, встречи с интересными людьми, признание его заслуг, но обязательно и прежде всего – Церковь... И все это осуществилось.

В годы Второй мировой войны Александр Шмеман жил во Франции. Война и оккупация окрасили годы его молодости в особые цвета. Кучка голодных студентов в нетопленой аудитории Свято- Сергиевского богословского института слушала лекции протоиерея Сергия Булгакова о толковании Апокалипсиса, и древние тексты пророчеств не могли не восприниматься всерьез. В годы учебы он влюбился, в 1943 г. женился на Ульяне Осоргиной. По окончании института в 1945 г. становится его преподавателем, в 1946 г. был рукоположен в сан священника. Судя по всему, то были скудные внешне, но счастливые и богатые внутренне годы жизни отца Александра. Провидение будто хранило и подготавливало его к будущему служению, в котором он щедро делился с другими накопленной радостью.

Радость эта складывалась из жизни с родителями и сердечной дружбы с братом Андреем (1921–2008), из нежного и прочного духовного сродства со своей женой, которую он стал называть Льяна.

Радостью был и Париж, город, который отец Александр искренно любил, в котором ему было легко и хорошо.

Радостью была учеба в Богословском институте, в котором в то время действовала великая «парижская плеяда»: протоиерей Сергий Булгаков, иеромонах Киприан (Керн), профессор А. В. Карташов, протоиерей Николай Афанасьев, профессор В. В. Зеньковский. В написанных много позднее воспоминаниях об учителях отец Александр вспоминает их с теплым чувством любви, но присущий ему дар аналитичности побудил к определению главных черт ушедших наставников. Это важно, потому что вольно или невольно он выделял черты ему близкие или чуждые и по этим мемуарным очеркам мы можем в какой-то мере представить их автора.

Очерк о протоиерее Сергии Булгакове (1871–1944) начинается с печальной констатации: в год его столетия великий богослов оболган и забыт, его сочинения либо отвергаются, либо не востребованы. Причиной тому служит характерная черта русской культурной жизни – нетерпимость к иномыслию. Но почему же, задается вопросом отец Александр, «всегда у нас осуждений было больше, чем обсуждений, разрывов и отрицаний больше, чем стремления понять, „принципиальной» узости больше, чем духовной щедрости и доверия?» (5, с. 849). Отец Александр никогда не увлекался «софиологическими» умозрениями отца Сергия. В мемуарах он рассказывает о своем понимании самого значительного и самого спорного мыслителя русского зарубежья, почвой которого «было, конечно, русское православие. Само собой разумеется, что словосочетание это не догматического порядка, ибо догматически, вероучительно русское православие ничем не отличается от породившего и вскормившего его православия византийского, вселенского... Не подлежит, однако, сомнению, что существует внутри вселенского православия особый русский тип его, исторически сложившийся, хотя и не легкоопределимый» (5, с. 852). «Я не знаю, да и никто не знает, что будет с Россией, – завершает очерк отец Александр. – Но, вспоминая о. Сергия и вместе с ним ту удивительную плеяду, которая не случайно же просияла в России одновременно с нарастанием русской катастрофы, в одном нет у меня сомнения – в том, что у русской культуры, у России нет иного пути, как в Церковь, что в этом пути ее духовная судьба» (5, с. 858). Истоки этой убежденности, по всей очевидности, – из опыта общения с протоиереем Сергием.

Богословский институт соединял людей. Еще до поступления туда Александр Шмеман познакомился с архимандритом Киприаном (Керном, 1899–1960), Владимиром Васильевичем Вейдле (1895–1979) и Константином Васильевичем Мочульским (1892–1948), которого всегда помнил, «маленького, хрупкого, радостного». Уроки, полученные в институте, не сводились к «прохождению» тех или иных курсов. «Подлинный мистический опыт никаких символов не знает – ибо он чистейший и полнейший реализм. Двух миров не существует для верующего человека, есть только один мир – в Боге, и это просто и реально» – эти слова Мочульского послужили выработке богословия самого отца Александра. А взгляды Вейдле на современное европейское искусство, наиболее отчетливо выраженные в книге «Умирание искусства» (1937), об утрате искусством живой связи с бытием, утере художниками веры в «чудесное» и необходимости возвращения их к христианству, которое питает собой всякое творчество, – заложили основы восприятия отцом Александром мировой культуры.

Но все же воздействие личности отца Киприана оказалось наиболее глубоким и значимым. Глубокий богослов, вдохновенный учитель – и при этом одинокий, строго и скудно живущий, он никогда не шел на компромиссы с совестью или с людьми, «в жизни был настроен почти всегда горестно» (Б. Зайцев); довольствуясь в жизненном обиходе малым, «в области духовной и моральной ничего половинчатого не терпел» (В. В. Вейдле). «Ему было трудно жить, как другим бывает трудно всходить по лестнице», – точно заметил позднее сам отец Александр, которому была понятна «неотмирность» архимандрита Киприана. Для того главным было само нахождение в Церкви, совершение богослужения, являвшегося «единственной подлинной радостью в его жизни», он весь жил верой и любовью к Церкви. Не случайно одной из лучших его работ стало исследование учения святого Григория Паламы о богопознании. И это свое мировосприятие он передал Александру Шмеману.

Протопресвитер Николай Афанасьев (1893–1966) оказал значительное в интеллектуальном плане воздействие на молодого отца Александра Шмемана, а его лекции по каноническому праву послужили основой для работ отца Александра по православной экклезиологии, в частности, определение подлинного начала экклезиологии в Евхаристии, укорененности в ней всех церковных служений – власти, учительства и пастырства, и утверждение полной самобытности Церкви, полной ее несводимости ни к какому правовому принципу (5, с. 838–840).

Радостью обернулись научные штудии в Свято-Сергиевском институте. После кандидатского сочинения о византийской теократии Александр Шмеман задумывает докторскую диссертацию о Флорентийском соборе, одном из важнейших «узлов» истории Церкви, на котором закрепились разные пути исторического развития христианского Востока и Запада. Эта работа не была написана, но свой взгляд на судьбу Вселенской православной Церкви он изложил в книге лекций «Исторический путь Православия», изданной в Нью-Йорке в 1954 г., а докторскую степень за эту работу получил в 1959 г.

И все эти радости покрывались и становились частью радости большей – радости общения с Богом. Церковь занимает исключительное место в мировосприятии и мировоззрении отца Александра. Мудрое покровительство митрополита Евлогия (Георгиевского), своей добротой сразу «захватившего в плен» сердце двенадцатилетнего Саши Шмемана, привело мальчика в алтарь, он стал жезлоносцем и иподиаконом владыки. Такая близость позволила будущему священнику понять глубину православного богослужения, как его «величие» и даже «страшность», так и «бесконечную высоту, радость и свет», ощутить вкус сложившейся в течение веков его торжественности и значимость центрального момента литургии – Евхаристического канона.

В то же время послевоенные события в церковной жизни православной Европы не давали возможности остаться в стороне от принятия важных решений. Советское правительство в 1945 г. предложило всем эмигрантам принять советское гражданство, что облегчало переезд в СССР. Покойный владыка митрополит в последний год жизни был готов завтра же отправиться в Москву, усмотрев в повороте сталинской политики в отношении Русской Церкви возможность свободного церковного развития, лишь болезнь и кончина помешали ему исполнить это намерение. Но другой наставник отца Александра Шмемана, архимандрит Киприан (Керн), занимал крайне непримиримую антисоветскую позицию, заявляя: «Пока мощи преп. Сергия лежат в антирелигиозном музее, я не верю ни в какие перемены в отношении к Церкви. С нею считаются как с силой в военное время, но коммунизм сделал только уступки, а не сдал окончательно своих позиций и постарается отнять все привилегии, как только станет возможным» (7, с. 150). И он оказался прав. Шмеман разделял взгляды той части русской молодежи, которая была «непримиримо резко настроена» против компромисса с Советской властью (см. 7, с. 147–207).

Переезд в Америку в 1951 г. стал важным рубежом в жизни отца Александра. Сейчас, обозревая весь его жизненный путь, понятно, что именно это позволило молодому священнику обрести свой подлинный образ, что на американской земле смогли в полной мере проявиться его богатые дарования, наиболее ярко раскрыться его личность. Но в те годы перспективы будущей жизни были неопределенны, а побуждала к переменам неудовлетворенность настоящим. Отца Александра стали тяготить смута и нестроение, возникшие в парижском церковном мире после кончины митрополита Евлогия, противоборство групп и группок, тяготевших то к Константинополю, то к Москве, то к карловчанам. По мнению друга отца Александра, протопресвитера Иоанна Мейендорфа, «решающим фактором, определившим переезд о. Александра в США, стало возвращение в Париж из Восточной Европы прот. Георгия Флоровского и последующее назначение его деканом Свято-Владимирской семинарии в Нью-Йорке» (3, с. 216).

Замечательный богослов, философ и историк Церкви, протоиерей Георгий Васильевич Флоровский (1893–1979) в 1932 г. принял священнический сан, уже будучи преподавателем патрологии в Свято-Сергиевском институте в Париже. Его жизненный и научный путь был ровным и последовательным, и в своих первых философских работах он стремился к соединению религиозной и философской истины, следуя по пути святителя Филарета (Дроздова). В отличие от некоторых своих современников, отец Георгий Флоровский неизменно оставался верным церковной традиции, раскрывая незыблемость основы, на которой возводятся философские и богословские построения – Священное Писание и Священное Предание. В то же время в своих сочинениях он был далек от школярского или псевдо-благочестивого догматизма. В замечательном сочинении своем «Пути русского богословия» (1937) отец Георгий представил непревзойденную по сию пору живую картину формирования и развития русской богословской мысли в форме ярких очерков, это одновременная история идей, история деятелей идеи и история Русской Церкви. И тем не менее он не удовольствовался сделанным. По словам И. И. Евлампиева, «его влекла гораздо более сложная задача – он пытался показать возможность современной интерпретации догматов и современного прочтения наследия Отцов Церкви без нарушения догматической строгости православного мировоззрения».

Протоиерей Георгий Флоровский еще в 1930-е гг. включился в экуменическое движение, причем в отличие от протоиерея Сергия Булгакова, Н. А. Бердяева, А. В. Карташева и некоторых иных деятелей русского Зарубежья он выступал с твердо православной позиции, потому что, по его признанию, «я никогда в Церкви – как столпе и утверждении истины – не разочаровывался. Христианская истина для меня всегда была в Церкви». Поэтому, был уверен протоиерей Георгий, «единственный путь» преодоления церковных разделений «есть путь воссоединения или возврата, а не объединения... Для меня христианское воссоединение – это именно всеобщее обращение в Православие» (Цит. по: 7, с. 37, 43). Уже в послевоенное время он выступал против использования экуменического движения в целях решения политических и социальных проблем современного мира. Позднее отец Александр Шмеман поддержал и продолжил это дело: свидетельствование о православии перед лицом Запада. Думается, что именно названное сочетание верности православию со стремлением к его верному применению ко дню сегодняшнему привлекало отца Александра в старшем наставнике и было им перенято, стало характерной чертой его собственной деятельности.

И соображение последнее, но оттого не менее важное для переезда из послевоенной Европы – семья. В 1945 г. родился сын Сергей, в 1950 г. – дочь Наталья. Семья росла, надо было устраивать свой дом.

Переезд означал не просто смену адреса, а оставление брата и родителей, разрыв с обиженными «изменой» учителями и коллегами в Свято-Сергиевском институте, наконец, отрыв от родной европейской культуры, от русского и французского Парижа. Но выбор был сделан.

По приезде в Америку отец Александр принял должность преподавателя Свято-Владимирской семинарии (академии), деканом которой был протоиерей Георгий Флоровский. На новом месте жизнь складывалась непросто.

В середине XX в. православие в Америке было едва заметно. Остались в прошлом прорывы миссионеров XVIII–XIX вв. – святого Германа Аляскинского и святителя Иннокентия (Вениаминова), неустанная деятельность епископа (впоследствии Патриарха) святителя Тихона (Беллавина), создавшего в начале XX в. Северо-Американскую епархию. После революции 1917 г. и установления власти большевиков в России положение Русской Церкви на Американском континенте было подорвано, что поставило ее в ряд с отдельными общинами Константинопольской, Греческой, Антиохийской и Сербской Церквей. В начале 1950-х гг., после переезда «карловчан» (РПЦЗ) в США, к ним из юрисдикции Московской Патриархии стали уходить некоторые приходы. В общественной и церковной жизни США Американская Православная Церковь заслонялась большим и сильным протестантским сообществом и Католической Церковью, которые имели свои учебные заведения, известные и располагавшие средствами.

Свято-Владимирская семинария существовала в скудных условиях, занимая помещения Рид-Хауса на углу Бродвея и 121-й улицы, в ней обучалось всего пятнадцать студентов. Тем не менее материальные трудности тяготили отца Александра меньше, чем взвинченная атмосфера в семинарии, в преподавательской среде которой вспыхивали конфликты самолюбий и амбиций. Следствием этого стал уход в 1955 г. протоиерея Георгия Флоровского (отчасти из-за его тяжелого характера, тяготившего подчас даже его близких), которого тут же пригласили на должность профессора Гарвардский, затем Принстонский университеты. А православной семинарии нужно было бороться за существование и развиваться уже без общепризнанного авторитета Флоровского.

В таких непростых условиях отец Александр не просто выстоял, но в конечном счете добился обретения семинарией прочного положения, в 1962 г. став ее деканом. Он был не один: его поддержал профессор истории культуры Николай Сергеевич Арсеньев (1888–1977), из Парижа переехали Сергей Сергеевич Верховский (1907–1980), занявший должность проректора и профессора догматического богословия, и протоирей Иоанн Мейендорф (1926–1992), ставший профессором патрологии, а затем и сменивший отца Александра на посту декана.

И далее на протяжении двадцати лет в жизни отца Александра уже не случается рубежных событий, хотя в ровном течении его семинарской, церковной и литературной деятельности происходили заметные явления. Семинария переехала в современный кампус в Крествуде (штат Нью-Йорк). Год делился на учебные семестры и каникулы. Главным делом стало руководство семинарской жизнью, десятками молодых людей и преподавательской корпорацией. К этому постепенно добавлялись написание книг богословской проблематики, выступление на радио «Свобода» по воскресеньям с популярными беседами на различные темы церковной жизни, активное участие в деятельности Митрополичьего совета Православной Церкви в Америке, чтение лекций по приглашению различных церковных общин и учебных заведений в США и других странах, участие во Всемирном экуменическом движении, публицистические выступления в связи с событиями в СССР.

Жизнь оказалась наполненной до краев, но такая жизнь была по душе отцу Александру. Несмотря на нередко встречающиеся в «Дневнике» жалобы на текучку, на мельтешение мелких и мельчайших дел, на пустые формальности, он никогда не стремился изменить свое служение. Вероятно, он мог бы стать просто кабинетным исследователем и написать несколько интересных монографий, или просто церковным проповедником, путешествующим от одной аудитории к другой, или просто администратором и профессором семинарии – но ему этого «простого дела» было мало. Отмеченный от Бога разными талантами, отец Александр сумел все их развить и приумножить. И оттого во всех его сочинениях, по которым нам дано понять его личность, так ощутимо, наряду с глубиной содержания, дыхание современности, насущные вопросы дня сегодняшнего, на которые он пытливо искал верные ответы.

По утверждению протоиерея Иоанна Мейендорфа, «самым ощутимым вкладом о. Александра в жизнь Свято-Владимирской семинарии было то, что ему удалось включить духовную школу в самую ткань церковной жизни... семинария стала центром литургического и евхаристического возрождения...» (3, с. 218). За два десятилетия руководства отца Александра эта духовная школа стала известным академическим учреждением, из нее выходили священники, поступавшие служить не только в «русской митрополии», но и в юрисдикциях Антиохийской, Сербской и иных Церквей. Сам он получил широкую известность в академических кругах, его часто приглашали для чтения лекций в различные учебные заведения, и более десяти американских университетов избрали его «почетным доктором».

Проблемы культуры занимали большое место в трудах отца Александра, хотя для него культура как ценность не была абсолютной. «Обыватель любит пофилософствовать, пощекотать нервы поэзией, музыкой, но запрещает себе понять, что и философия, и поэзия, и музыка, все то, что мы называем „культурой», родилось из того же испуга, из того же трепета, из той же попытки преодолеть мировую бессмыслицу, найти вечность во временном, обрести жизнь, про которую нельзя будет сказать так просто и страшно, как сказано у Толстого в „Смерти Ивана Ильича»: „И после глупой жизни придет глупая смерть"» (6, т. 1, с. 81). Отец Александр смотрел на текущие процессы и оценивал прошлые достижения неизменно с высокой точки – соответствия системе ценностей Православной Церкви. В одной из статей в 1971 г. он писал: «Нет, конечно, не для культуры и не о культуре Церковь. Но только от ее огня родилась та единственная по своей глубине и свободе, правде и человечности культура, распад которой, отречение от которой на наших глазах расчеловечивают мир. Не для культуры Церковь. Но только Церковь может сделать ее целостным ответом человека Богу на Его дар, наполнить ее истиной, добром и красотой, жить без которых она не может» (5, с. 859).

Удивительна увлеченность отца Александра культурой, особенно русской литературой. Во многих его статьях и беседах на радио рассматриваются сокровища русской классической литературы и явления современные – стихи А. Ахматовой, Г. Адамовича, И. Бродского. Даже в исследовании духовных проблем он считает уместным привести примеры из К. Батюшкова, И. Тургенева, часто – из рассказов любимого им А. Чехова. Его оценка современной западной культуры как части постхристианского мира негативна: «После романов Достоевского и Толстого „открывать» Кафку и сюрреалистов, Беккета и „новый роман», „формалистов», „структуралистов» и прочих фокусников – право, не стоит» (5, с. 860).

Присущие отцу Александру здравый смысл, мудрость и дипломатичность оказались в полной мере востребованы в ходе его церковной деятельности в качестве члена Митрополичьего совета. Важным событием стало учреждение в 1970 г. автокефальной Православной Церкви Америки. В ходе долгих и непростых переговоров с представителем Русской Православной Церкви митрополитом Никодимом (Ротовым) отец Александр сыграл большую роль для достижения согласия Матери-Церкви на выделение ее части в качестве самостоятельной. Его воодушевляло стремление, возникшее еще в юные годы во Франции: достижение внутреннего единства Вселенской Церкви как соединения братских Поместных Церквей, что отвечало бы канонам православной экклезиологии и положило бы конец взаимопересечению различных юрисдикций отдельных Церквей на одной территории.

Участие отца Александра в межцерковном диалоге, в экуменическом движении до настоящего времени вызывает подчас осуждение или недоумение. Но из различных его высказываний понятна причина, побуждавшая его к этому: тоска по единству православия. Отец Александр недвусмысленно отмечал «западное происхождение самой экуменической идеи» и то, что Запад «почти полностью утратил сознание того, что он когда-то был именно половиной первоначального Christianitas (лат. „Христианского мира»)», ныне «отождествляя себя со всей Christianitas». В 1975 г. он был одним из трех православных богословов, подписавших «Хартфордский призыв» семнадцати американских богословов, пафос которого состоял в осуждении ложных тенденций и идей в духовной жизни современного западного мира и указании на христианскую веру как источник Истины (5, с. 573–584).

Его называли «церковным модернистом», но верно ли это? «В истории православия, как и в истории христианства вообще, немало падений и человеческих грехов, – писал в 1954 г. отец Александр в своем историческом очерке о православии. – Я не хотел скрывать их, потому что верю, что вся сила православия в правде, и потому еще, что «различение духов» в прошлом считаю условием всякого подлинного церковного делания в настоящем. В современном церковном сознании прошлое часто больше давит и сковывает, нежели творчески претворяется в верность подлинному Преданию... Частичное, одностороннее, даже извращенное выдается подчас за «суть» православия. Есть грех «абсолютизации» прошлого, который неизбежно приводит к обратной крайности: к «модернизму» – то есть, в сущности, к отказу вообще от прошлого, к принятию в качестве единственного мерила «современности», «науки», «нужд текущего момента». Но как одно охранение «православной» внешности не способно скрыть глубокого кризиса современной Православной Церкви, так и «модернизму» не изменить ее. Единственный выход всегда в обращении к самой Истине Церкви... Христос «вчера и сегодня и во веки Тот же, и сила Церкви не в прошлом, настоящем или будущем, а во Христе, Который пребудет с нею до скончания века, чтобы каждый из нас мог в Нем и с Ним найти смысл жизни» (2, с. 387–388).

В центре богословского творчества отца Александра – Церковь. В проповедях он раскрывает основы христианской веры и церковного благочестия; в статьях и брошюрах исследует различные аспекты истории Вселенской Церкви; в докладах и выступлениях предлагает свой взгляд на отдельные стороны существования Церкви в современном мире. С присущими ему большими познаниями, четкостью мышления и бойцовским темпераментом нередко ввязывается в полемику по церковной проблематике – потому что не мог равнодушно воспринимать то, что, по его убеждению, противоречило истине. Например, полемизируя с деятелями РПЦЗ епископом Нафанаилом, протопресвитером Георгием Граббе и священником Михаилом Польским, отец Александр в статье «Спор о Церкви» утверждал, что «национальность не может быть конститутивным признаком Церкви. Признаки Церкви суть единство, святость, соборность и апостольство, и это суть в буквальном смысле слова признаки онтологического единства церкви со Христом, признаки того, что Его Богочеловечество воплощает и являет она миру. Христом создана Церковь, и Он есть ее сущность, воплощаемая всегда и всюду, и потому говорить о „своей» или „чужой» Церкви, как это делают сторонники Зарубежного Собора, равносильно различению „своего» или „чужого» Христа. Ибо „там где Христос, там и кафолическая Церковь» (св. Игнатий Антиохийский), а „там где Церковь, там и Христос» (св. Киприан Карфагенский). Национальность есть природный факт, который как таковой может быть просветлен, то есть обращен на служение Богу, и может стать проводником зла, быть обращенным на служение злу» (5, с. 343–344).

Вклад отца Александра в развитие православного богословия ныне повсеместно признается, хотя подчас оценивается по-разному, от признания его «модернизмом» до – «радикальным традиционализмом». Для этого есть основания, ведь в своих больших и малых работах отец Александр выступает «одновременно как традиционалист и как новатор, – отмечал А. И. Кырлежев, – критикует – но во имя верности традиции; обращается к традиции – чтобы найти новые ответы на вопросы, которые возникли сравнительно недавно...» (5, с. 9). Он не был систематизатором и не оставил своего систематического богословия, что в общем-то вполне в традициях «русской православной школы». Богословские работы отца Александра «Великий пост», «Водою и Духом», «Евхаристия. Таинство Царства», «Богослужение и Предание», «Введение в литургическое богословие» писались по тем проблемам, которые действительно волновали его, виделись ему важными для церковной жизни сегодня. И этот сердечный жар ощутим на страницах его книг.

В предисловии к своему последнему труду «Евхаристия. Таинство Царства» в ноябре 1983 г. отец Александр писал, что «живем мы без преувеличения в страшную и духовно опасную эпоху. Страшна она не только ненавистью, разделением, кровью. Страшна она прежде всего все усиливающимся восстанием против Бога и Его Царства. Снова не Бог, а человек стал мерой всех вещей, снова не вера, а идеология, утопия определяют собою духовное состояние мира. Западное христианство с какого-то момента как бы приняло эту перспективу: почти мгновенно возникло „богословие освобождения», вопросы экономические, политические, психологические заменили собою христианское видение мира, служение Богу. По всему миру носятся монахини, богословы, иерархи, отстаивая – от Бога? – какие-то права, защищающие аборты и извращения, – и все во имя мира, согласия, соединения всех воедино. Но вот в том-то и все дело, что не этот мир принес и возвестил нам Господь Иисус Христос. Многим, может быть, покажется странным, что в ответ на кризис я предлагаю обратить наше внимание не на обсуждение составляющих его элементов, а на Таинство Евхаристии, на Церковь, этим таинством живущую... Я верю, что по милости Божьей именно православие сохранило и чрез все века пронесло это видение, это самопонимание Церкви, это знание, что „где Церковь, там и Дух Святой и вся полнота благодати» (Ириней Лионский. „Против ересей»)... Речь идет не о „реформах», „приспособлениях», „модернизации» и т. д. Речь идет, напротив, о возврате к тому видению, к тому опыту, которым изначала жила Церковь» (1, с. 4–5).

В сочинениях отца Александра ощутимы влияния личного, равно поэтичного и глубокого богословия святителя Григория Богослова, строгой трезвости мышления и напряженной ищущей мысли Блеза Паскаля («Человек недостоин Бога, но нельзя сказать, что он неспособен сделаться достойным Его» или «Нужно любить только Бога и ненавидеть только себя»). А в острых, критических размышлениях о судьбах Русской Церкви можно увидеть созвучие замечательным «Письмам» М. А. Новоселова, в подполье Советской России осмыслявшего суть Церкви Христовой и обязанности православного христианина. Вероятно, в дальнейшем будут проведены такого рода сопоставления, но уже сейчас можно говорить и о верности отца Александра Шмемана православной Традиции, и о включенности его исканий в общую сферу православной богословской мысли XX в.

В своей повседневной пастырской деятельности отец Александр нередко сталкивался с горем, с людскими страданиями, которые невозможно было облегчить. Вечерами дома над страницами «Дневника» он размышлял: «„Почему Бог допускает это?» Вечный вопрос без ответа. Вижу только один, наверное неполный: своим страданьем человек „приносит пользу» другим, нам: разбивает хотя бы на время бетон эгоизма, самодовольства, „жира», отделяющего нас от Бога больше, чем любые „прегрешения» и „помыслы». Это и есть, по всей вероятности, спасительный смысл страданий» (4, с. 354).

В то же время ему казалось мало высказать свой взгляд на те или иные вопросы академического значения, хотелось предложить людям ответ и на самые простые житейские вопрошания. Подчас однообразие и элементарность этих вопрошаний порождали тоску, знакомую, вероятно, многим приходским батюшкам, но он служил, то была его обязанность. Иным вариантом такого служения стали его воскресные беседы на радио «Свобода» (до 1959 г. – Радио «Освобождение»).

Впервые он переступил порог студии в марте 1953 г., с началом работы радио. Священник Александр Шмеман стал одним из первых внештатных сотрудников радиостанции и выступал там до последних дней жизни. Тексты бесед, а вернее – конспекты (скрипты, как называл их отец Александр), составлялись часто поздним вечером, накануне записи. Около полуночи они с женой садились в машину и ехали в соседний городок к машинистке, чтобы наутро, как требовал порядок радиостанции, иметь печатный текст. И утром отец Александр спешил к машинистке, от нее на пригородном поезде – в Нью-Йорк и на такси – к зданию радио.

Он придавал огромное значение тону своих бесед. Это были отчасти лекции, отчасти проповеди, но вернее определить их как разговоры с близким человеком. При этом отец Александр сознавал, что его слушают тайком («вражеские голоса» глушились на территории СССР), что часть его слушателей после долгих лет атеистической пропаганды не имеет представления о Церкви и православии, а часть и вовсе равнодушна к вере, слушает из любопытства к «запретному плоду». То была его личная молитва делом о «многострадальной и богохранимой стране Российской». Он говорил просто о вечных истинах, о жизни Православной Церкви, о русской литературе, но главным было желание передать слушателям знание и переживание красоты и истинности православной веры.

Как достучаться до сердец, искушаемых манящими соблазнами эпохи Модерна? Он вдруг рассказывает о писателе Франсуа Мориаке, который в насквозь секуляризованной Франции открыто исповедовал себя верующим христианином, то указывает на «ложь борцов с религией», то разбирает два понимания природы и призвания человека – атеистическое и религиозное, то подробно, в восьми беседах, рассматривает молитву Господню «Отче наш».

В 2009 г. значительная часть из сохранившихся 500 бесед отца Александра усилиями сотрудников издательства Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета и при содействии родных отца Александра была издана в виде аудиодисков и в печатном виде в двух томах. Мы можем прочитать их. Можем услышать густой баритон, «совсем не такой голос, каким он всегда говорил по-английски, но куда более родной», – вспоминал его сын, Сергей Александрович Шмеман.

Поразительная вещь – отец Александр так и не побывал в России, он не дожил до краха коммунистического строя. И тем не менее он оставался русским до глубины души, что оказалось возможным для немногих после десятилетий жизни на чужбине. В его беседах о русской литературе не просто затрагивается творчество Пушкина, Лермонтова, Тютчева, Пастернака, Г. Адамовича, И. Бродского, А. Солженицына, но предлагается их осмысление. «Пушкин... – плод Петра Великого, но и ответ ему. Он завершает дело Петра, вознося русскую культуру на небывалую высоту, и он же на замысел секулярной, земной культуры отвечает светлой, небесной красотой, пронизывающей мир его поэзии... Пока есть на земле русские люди, они не перестанут любить Пушкина». В лермонтовской поэзии «и этот бунт, и эта печаль, и это вечное томление Лермонтова – бесконечно высокого порядка. Точно раз навсегда вошло в него видение бесконечной красоты, исполненной такого света, что уже нестерпимой казалась всякая измена ему в падшем и обыденном мире». С Тютчевым «входит в русскую поэзию некое почти физическое прикосновение к иррациональной, таинственной глубине мира и жизни» (6, т. 2, с. 408, 412, 413).

В 1960-е гг., когда немного ослабел «железный занавес», разделявший два мира, до Америки дошли приметы «советской действительности», и эмигранты собирались, чтобы послушать пластинки с записями военных песен «Темная ночь», «Дороги», посмотреть советские кинофильмы о войне «Летят журавли», «Иваново детство». Эти произведения убеждали, что, несмотря на все усилия власти, русская культура и православная вера живы в народе. По «Дневнику» видно, как волновало отца Александра то, что происходило в СССР, как остро он реагировал на события 1960–1970-х гг.: возникновение диссидентского движения, подавление Пражской весны в августе 1968 г., появление произведений Солженицына.

Не сразу, но он разобрался, что в антисоветском движении имеются самые разные течения, от яро национальных до яро либеральных; пережив бурное увлечение Солженицыным, смог верно оценить масштаб его дарования и противоречивость его личности. Признавая бесспорным «огромное явление» Солженицына-писателя, отец Александр написал несколько статей и прочитал десятки лекций о его творчестве как «явлении новом, меняющем коренным образом сам воздух русской литературы». Однако после выхода в 1976 г. солженицынского «Письма из Америки», в котором прозвучало осуждение Русской Церкви, отец Александр опубликовал свой ответ писателю. В нем содержится упрек в типично интеллигентском невежестве в отношении Церкви и ее истории, а также отмечается отсутствие у самоуверенного русского интеллигента «смирения перед Церковью, нечувствие ее „иноприродности» по отношению ко всем другим областям жизни. Пускай подсознательно, на глубине души, но он убежден, что он нужнее Церкви, чем она ему, и потому, едва переступив ее порог, он начинает не столько спасаться в ней, сколько спасать ее...» (5, с. 799).

Православная Церковь и православная Россия были, по всей видимости, важными темами в его деятельности, причем именно в такой последовательности. В докладе «Духовные судьбы России», прочитанном в 1977 г., отец Александр сразу отметил, что «сейчас идет и, наверное, будет еще долго идти страстный, горячий спор о России... Россия принадлежит к числу тех стран и наций, которые спорят о самих себе. Никогда француз не просыпается утром, спрашивая себя, что значит быть французом. Он совершенно убежден, что быть французом очень хорошо и это совершенно ясно. Русским же свойственно пребывать в постоянном напряженном искании смысла своего собственного существования». Вспоминая свое детство и молодость, отец Александр говорил о «своем опыте России»: «Это было неразделимое целое – Россия, храм, Церковь, православие». Поэтому «я никогда не мог понять, как могут существовать какие-то „зарубежные Церкви», потому что само христианство и есть всегда некая „зарубежная Церковь», потому что мы – за рубежом мира сего... Осознание этого и стало для меня обретением самой сущности православия» (5, с. 669, 673).

Но в то же время он не мог остаться чужим в той стране, в которой жил и которую любил. Немало признаний в любви к Америке и Нью-Йорку разбросано по страницам его «Дневника». Несмотря на это, за всем этим проступает конфликт, конфликт трагический – между православием и Америкой.

Согласно словам апостолов, Евангелию должно быть проповеданным по всей вселенной... во всех народах... всей твари... (Мф. 24:14; Лк. 13:10,16:15). И это произошло, в том числе на земле Америки. Но Америка, та современная нам Америка, которая стала в конце XX в. самой сильной и самой богатой, отчего возомнила себя вершительницей судеб иных стран и народов, возросла и сформировалась на иной культуре, чем православие, утверждала в самом зарождении своем иные ценности, чем Евангельские. Главной задачей созданного переселенческого государства стала не защита интересов его граждан, а защита частной собственности граждан – а это совсем иное, чем в некогда христианских государствах Европы. Вот на какой «закваске» сформировалась Америка, ставшая страной не только работящих и предприимчивых людей, но и страной космополитов, жадно поглощающей таланты, но лишенной своей культурной Традиции, страной рациональных и прагматичных потребителей всего, от автомобилей до рок-музыки. О современной музыке отец Александр как-то отозвался с тоской: «Пульсация разложения, пульсация пола... этот страшный ритмический крик и вопль в микрофон...» (4, с. 440).

Подавляющую и агрессивную мощь массовой культуры сознавал отец Александр, это угнетало его. «Книги, мечты и разочарования» – так определил он характер своей жизни в Америке. «... В Европе духовно легче, а Америка духовно трудна... Америка – это страна великого одиночества. Каждый – наедине со своей судьбой, под огромным небом, среди необъятной страны», в которой любая культура и традиция «кажутся маленькими» (4, с. 207). «Тоской по культуре», а не только по памятным сердцу местам, объясняется его радость от «побегов» в Париж, от прогулок по набережной Сены и по улицам города и его внимание к французской литературе, к общественной и философской мысли во Франции. При всей противоречивости шедших там процессов и несогласии отца Александра со многим и многими, там он ощущал глубину, там он видел существование Традиции – даже путем отказа от нее. В Америке же была пустота, блестящая, сытая, самодовольная пустота. Ну как в этакой пустоте может укорениться Церковь?.. Он задавался этим вопросом в «Дневнике», в своих статьях размышлял о «миссии православия в Америке». Поэтому он жил в материальном мире США, но в культурном мире Европы и духовном мире православия.

В то же время отец Александр вполне сознавал существующую в культурной жизни Запада иную реальную опасность: либерального отрицания смысла мира, а значит и Бога. «Христианство разрушает не буржуазия, не капитализм и не армия, а интеллигентская гниль, основанная на беспредельной вере в собственную важность. Ж. П. Сартр и К° – плохонькие „иконы» дьявола, его пошлости, его суетливой заботы о том, чтобы Адам в раю не забывал о своих „правах». Там, где говорят о правах, нет Бога. Суета „профессоришек»!.. И пока они суетятся, негодяи, по слову Розанова, овладевают миром» (4, с. 20). После прочтения модного среди западных (а позднее и среди отечественных) интеллектуалов «философского бестселлера» М. Фуко «Слова и вещи» он записал в «Дневнике»: «Все то, да не то, но в чем „не то», определить трудно. Пожалуй, просто в неверии. Он развенчивает мифы, теории, упрощения, и все это как будто верно. В целом, однако, впечатление такое, что вообще ничего нет, кроме совершенно бессмысленного копошения людей, выдумывающих все время новые discourse (фр. «рассуждения, дискурсы»)... Никакого воздуха, ничего, о чем можно было порадоваться или о чем попечалиться...» (4, с. 328).

«В сущности „Запад» страшен. Страшен своим фарисейством, своим отождествлением свободы с наживой... ужасен своей низостью решительно во всем. Где, когда началось это падение?» – задается вопросом отец Александр весной 1975 г. «Страшная усталость от всего этого, от борьбы – с чем? – с какой-то дьявольской мутью, заволакивающей мир и – это страшнее всего – религию», – записывает в ноябре 1975 г. (4, с. 171, 220). Трагическое мироощущение, основанное на извечной неудовлетворенности христианина в несовершенном мире сем, пронизывает «Дневник» отца Александра, человека глубокой и искренней веры, верного одной, христианской иерархии ценностей.

Но в чем можно быть твердо уверенным, так это в неустанном и глубоком служении отца Александра возле церковного престола. Неудовлетворенность собой и своим служением побуждала его не довольствоваться привычным обрядовым благочестием, подчас порождала у него резкие слова и оценки: «Всецелая принадлежность Церкви, самоочевидная, как воздух, как жизнь, и одновременно внутренняя свобода внутри нее. Меня бесконечно тяготит то повальное внутреннее порабощение себя чему-то или кому-то, что я вижу вокруг себя, «идолопоклонство», так часто торжествующее в Церкви... Меня буквально с детства, с корпусных лет отталкивало «карловатство» (РПЦЗ) – с его ложным пафосом, елейностью, самодовольством, узостью» (4, с. 339).

В большой работе «Проблемы православия в Америке» (1964– 65) он подробно анализирует состояние церковной жизни в православных приходах Американской Церкви. Он не проходит мимо положительных сторон (исправное посещение богослужений, активность прихода), но указывает и на слабости, главная из которых – формализация церковной жизни. «Но на деле простое сосуществование религии и чуждой ей „философии жизни» попросту невозможно. Если религия не контролирует „философию жизни», последняя неизбежно будет контролировать религию, подчиняя ее извне своей системе ценностей. Нельзя быть „православным» в церкви и „секуляристом» в жизни – рано или поздно сделаешься секуляристом и в церкви», и это приведет к «бессознательной капитуляции» перед миром. Но в то же время, заключал отец Александр, Америка, «как и всякая нация, мир, культура, общество, – это великий поиск и великое блуждание, великая надежда и великая трагедия, жажда и алкание. И как всякая нация и культура, она отчаянно нуждается в Истине и Искуплении. Это значит, как бы наивно ни звучали мои слова, что она нуждается в православии» (5, с. 511, 526).

Главное ощущение от работ отца Александра Шмемана – радость. «Он любил улицы, жизненный напор, музыку, огни, ритмы Нью-Йорка, – вспоминал Сергей Александрович Шмеман, – так же, как любил он природу Северного Квебека, где мы проводили лето и где вместо небоскребов были березы и сосны, а вместо запруженных рек Нью-Йорка – прозрачные воды Лабельского озера. Это была любовь к жизни, которая распространялась на всех вокруг...» И могло ли быть иначе? Человек, обретший веру и пришедший к Богу, не может не радоваться своей свободе с Богом, своей любви к Богу и людям. И этой радостью отец Александр щедро делится с нами.

В издание вошли книги, статьи и брошюры, написанные протопресвитером Александром Шмеманом в разные годы и объединенные по соответствующим разделам. Тексты публикуются с правилами современной орфографии и пунктуации, но в ряде случаев сохранена авторская орфография, в частности, написание слов «мiр» и «мир».

Составитель выражает искреннюю признательность за содействие в выпуске этой книги Сергею Александровичу Шмеману, Елене Юрьевне Дорман и Егору Юрьевичу Агафонову.

1. Шмеман А., прот. Евхаристия. Таинство Царства. М., 1992.

2. Шмеман А., прот. Исторический путь Православия. М., 1993

(репринт).

3. Шмеман А., прот. Богослужение и Предание. М., 2005.

4. Шмеман А., прот. Дневники. 1973–1983. М., 2005.

5. Шмеман А., прот. Собрание статей. 1947–1983. М., 2009.

6. Шмеман А., прот. Беседы на Радио «Свобода». 2 т. М., 2009.

7. Церковь и время. 2007, № 1(38).

А. И. Яковлев