Решение вопроса о значении расовых особенностей Семитов и Иафетитов для религиозного их развития, изложенное в сочинении Ренана: Histoire généralе et système comparé des langues sémitiques. Разбор этого решения

После того как мы определили, какие народы нужно считать Семитами, какие – Хамитами и какие – Иафетитами, мы можем судить о мнениях ученых касательно значения расовых особенностей тех, других и третьих народов для религиозного развития их. Из этих мнений мы изложим и рассмотрим прежде всего мнение Ренана. Ренан решает вопрос о значении расовых особенностей в деле религиозного развития только двух рас – семитической и арийской, и преимущественно первой. Понятно, почему он всего больше распространяется о Семитах: как ученый ориенталист, обладающий широким знанием семитических языков и предпринимавший поездку на Восток для ближайшего ознакомления с остатками памятников семитической культуры на месте ее нахождения, т. е. в Палестине и окружающих ее странах, Ренан естественно мог сказать об этой культуре и о характере расы, которой она принадлежала, много нового и ценного для науки.

По его мнению, с которым согласны и другие ученые (Лассен, Грау), характеры семитической и арийской рас различны до противоположности. Особенно эти расы отличаются одна от другой в религии. Ренан думает, что природе Семитов свойствен монотеизм, природе Арийцев – политеизм на низших ступенях развития, пантеизм – на высших. Капитальный в философии и истории религий и трудный для разрешения вопрос о происхождении столь различных форм религии, как монотеизм и политеизм, Ренан решает так, что первый есть произведение духа Семитов, а второй создан гением Арийцев.

Но если сам Ренан говорит, что наука сравнительного языкознания почти с несомненностью доказывает происхождение этих обеих рас из одной колыбели, именно из Белуртага или Имаёса (imaüs)³³, тο спрашивается, как могли образоваться столь противоположные характеры у этих рас, что природе одной расы свойствен монотеизм, а природе другой политеизм? Хотя Ренан прямо не задает себе этого вопроса, но он, кажется, понимает, что решение его необходимо для того, чтобы его теория происхождения монотеизма и политеизма не висела на воздухе, и потому он пытается отвечать на него. По его мнению, различие между гением Семитов и гением Иафетитов может быть до известной степени объяснено могущественными причинами, которые действовали с самого начала и сила действия которых увеличивалась во сто раз вследствие чрезвычайной нежности, впечатлительности человека, едва вышедшего из пеленок своего детства. В самом деле, говорит Ренан, как известные внешние случаи, безразличные для человека взрослого, оказывают существенное влияние на впечатлительную природу дитяти и определяют всю жизнь его; точно так же, нужно допустить, вначале, когда образовывалась индивидуальность рас, природа человеческая была гибче и удобопреклоннее для того, чтобы получать впечатления глубокие и способные остаться надолго. Два родственных племени, живя в некотором расстоянии друг от друга, может быть на двух склонах одной горы, приобретали совершенно противоположные привычки от действия причин, которые трудно понять и определить. Различие напр. рода жизни и питания могло произвести столь глубокие различие, которые, напр., разделяют Семитов и Индоевропейцев. Известно, какие привычки производит жизнь кочевая и отдельными· племенами, составляющая последствие как бы врожденной Семитам жизни пастушеской. До какой степени развивает она индивидуальные инстинкты, сколько укрепляет личный характер, столько же делает его неспособным к дисциплине и организации. Если она и неблагоприятна для научных и рациональных созерцаний, зато она создает среду в высшей степени поэтическую и такую, в которой великие идеи религиозные превосходно развиваются. Довольно узкий круг идей, очень сильные страсти, большой практический смысл, стремление подчинить расчеты нравственные расчетам эгоистического интереса, религия яростная и чистая – таков дух дуара иди арабского кочевника. Таким образом, различие арийского гения от семитического, говоря строго, достаточно изъясняется чрезвычайно различным родом жизни, которому подчинялись с самого начала эти две расы вследствие ускользающих от нас причин³⁴.

Ренан, как видно, не определяет, какие именно причины произвели те различия в характере рас, которые мы находим, напр. , между Семитами и Арийцами. Они приписывает их различию в образе жизни, но сознается, что побуждения, по которым одно племя стало вести такой образ жизни, а другое – иной, отчасти ускользают. Фраза, что в младенческом состоянии народа всякий мелкий случай мог производить огромное влияние на образование тех или других привычек и особенностей в племени, сколько она ни справедлива сама по себе³⁵, показывает только, что Ренан первоначальное различие в характере рас, а, следовательно, и первоначальное различие в религии, насколько он хочет последнее объяснить из характеристических особенностей рас, приписывает причинам случайным, – т. е. таким, которые он не может определить. Если бы Ренан действительно вывел монотеизм из образа жизни Семитов, и политеизм – из образа жизни Арийцев, то, конечно, нельзя было бы не удивляться и смелости такой попытки, и учености того, который бы ее выполнил. Но Ренану в настоящем случае нельзя приписать ни того, ни другого. Кроме немногих слов его о влиянии кочевой жизни на образование религиозного характера, мы пока ничего от него не слышим об этом предмете.

В других местах Ренан несколько иначе говорит о происхождении монотеизма и политеизма. „Дух человеческий, говорит он, достигший известной степени развития, необходимо делается монотеистичным, но отсюда не следует, чтобы такое понятие о Божестве находилось в колыбели всех рас. Есть расы монотеистические и политеистические, и это различие зависит от первоначального различия в способе рассматривания природы. По представлению арабскому или семитическому природа не имеет жизни – пустыня монотеистична³⁶. Величественная в своем безмерном единообразии, она с самого начала открывала идею бесконечного, но не вызывала того чувства жизни, которое творческая природа внушала расе индоевропейской. Вот почему Аравия всегда была оплотом (boulevard) монотеизма. Не таков характер понимания другой pacы, которая назначена исчерпать все разнообразие природы, которая от Индии до Греции, от Греции до крайних пределов севера и запада, повсюду одушевляла и обоготворяла природу, начиная с живой (vivante) статуи Гомера, кончая живым кораблем скандинавов, и для которой различие между Богом и не-богом всегда оставалось неопределенным³⁷. Какое значение соединяет Ренан с выражением, что Арийцы назначены исчерпать все разнообразие природы, видно из следующей фразы его, сказанной в другом сочинении: „понимание разнообразия во вселенной – это политеизм у народов детских“³⁸. Здесь причина различия религии семитической от арийской полагается не в различии образа жизни этих рас, а в различном понимании ими природы. Но спрашивается, от чего Семиты и Арийцы понимали природу различно? По отношению к последним Ренан этот вопрос оставляет без ответа. Вместо ответа он употребил странное и совсем ненаучное выражение, говоря, что эта раса назначена (destinée) исчерпать все разнообразие жизни. Но от кого раса арийская получила такое назначение? Разве от природы? Но Ренан до тех пор не может сказать, что богатства природы тех стран, в которых жили Арийцы, развили в них наклонность или способность понимать и исчерпывать разнообразие природы, пока он нам не объяснит, почему совсем иной характер понимания природы (мы говорим словами Ренана) был у тех семитических народов, которые жили в странах не менее плодородных и богатых прекрасными видами, нежели страны арийских народов. Таков, напр., еврейский народ, населявший землю, которая, по библейскому выражению, текла молоком и медом и прекрасными видами которой наслаждался сам Ренан.

Что касается до характера понимания природы у Семитов и происходящего отсюда особенного характера их религии, то причину его Ренан действительно полагает в свойстве внешней природы: пустыня монотеистична, говорит он. Но против такого мнения Ренана можно выставить очень веские возражения. По свидетельству книги Бытия, которой не доверять не может и Ренан – так как мы только в ней находим единственно достоверные свидетельства о тех отдаленных временах, когда начали образоваться различия в первоначальной религии, – семитический монотеизм получил свое начало не в пустынной Аравии. В эту страну принесли веру в единого Бога потомки Авраама, приняв ее от этого патриарха. Сами Арабы всегда начало своей религии относили к Аврааму – своему родоначальнику, а Авраам жил не в Аравии. Следовательно, совсем нельзя происхождение семитического монотеизма приписывать тем впечатлениям, которые аравийская пустынная природа производила на своих обитателей. Кроме того, если бы семитический монотеизм обязан был своим существованием аравийской пустыне, то почему же жители средне-азиатских пустынь, патагонской равнины, неизмеримой Сахары и всех вообще пустынь на земле не сделались монотеистами? Если бы жители всех пустынь на земле исповедовали веру в единого Бога и если бы притом именно у них она получила свое начало и от них распространялась по прочим странам, и только бы жители одной какой-нибудь пустыни не имели такой веры, то мы имели бы право назвать пустыню монотеистической, а этот последний факт, пожалуй, могли бы назвать исключением из общего правила, что, впрочем, не освобождало бы нас от обязанности объяснить это исключение так или иначе. Такое наведение и основанное на нем правило мы могли бы назвать здравыми, научными. Но теперь дело имеет совершенно обратный вид: жители только одной пустыни имеют веру в единого Бога, да и ту они принесли с собой из другой страны; между тем как жители всех прочих пустынь не имеют этой веры. Как в виду этих фактов Ренан мог сказать, что Арабы обязаны своим единобожием пустынной природе их страны? Фраза его: пустыня монотеистична, в том смысле, какой он соединяет с ней, не основывается ни на одном факте, напротив, всеми относящимися сюда фактами опровергается. Как после этого не сказать вместе с Рöнтшем: „кто не поставил бы после мнений Ренана целого ряда вопросительных и восклицательных знаков?“³⁹.

Но если Ренан не может определить простейшие элементы, из которых слагается и характер расы вообще и характер ее религии в особенности, и указать причины, которыми созданы те элементы; то он, по крайней мере, пытается характер и формы религий семитической и арийской расы поставить в связь с общим характером этих рас, уже сложившимся, каким мы находим его в истории. Он довольно подробно и обстоятельно характеризует Семитов, с меньшей подробностью – Арийцев, но все-таки достаточно для того, чтобы более или менее понять его взгляд на них. Эти характеристики главным образом находятся в первой и последней главах первой части его, Histoire généralе et système comparé des langues sémitiques и, отчасти, в Etudes d’histoire religieuse, в отделе озаглавленном: religions de l’antiquité. Заботясь о возможной краткости при изложении этих характеристик, мы в некоторых местах будем изменять порядок мыслей Ренана, но не самые мысли, и большей частью будем говорить его словами. Вот сущность этих характеристик.

Делая общую характеристику семитической расы, Ренан называет эту последнюю низшей в сравнении с арийской, так как она не имеет ни высоты созерцаний Индийцев и Германцев, ни чувства мерности и красоты, свойственного Грекам и народам ново-латинским, ни нежной и глубокой чувствительности Кельтов; говорит, что эта раса исключительно определяется отрицательными чертами, ибо она не имеет ни мифологии, ни эпопеи, ни науки, ни философии, ни искусств, за исключением музыки и лирической поэзии, ни гражданской жизни. При этом Ренан особенное значение в развитии у Семитов монотеизма придает, кажется, простоте духа, субъективности, склонности к однообразию и неспособности обнимать разнообразие вещей – этим основным чертам характера Семитов. Сознание Семитов, говорит он, ясно, но не широко; они превосходно понимают единство, но не умеют доходить до разнообразия; их мысль цельная, абсолютная, обнимает слишком немного вещей, но за то обнимает их слишком сильно. Так, напр., законодательства семитические знают почти только одно и самое сильное наказание – смертную казнь. Широта и разнообразие духа и жизни и зародыши прогресса не свойственны Семитам. Все сферы семитической жизни отличаются простотой и монотонностью.

В частности, в поэзии семитической, по мнению Ренана, совершенно нет разнообразия и объективности, что, между прочим, зависит от недостатка творческого воображения и, следовательно, вымысла. Темы поэзии у Семитов слишком малочисленны и очень скоро исчерпываются. Эта раса знала только два вида поэзии: параболическую (еврейские притчи) и лирическую, образцы которой находятся в еврейских псалмах и в арабской казиде (kasida); семитическая поэзия выражает личное чувство, состояние души, герой которой есть сам же автор.

Простотой духа и склонностью к однообразию Семитов объясняется, по воззрению Ренана, отсутствие у них пластических искусств. Раскрашивание рукописей, в чем Персы и Турки выражали столь живой вкус к цветам, не нравится арабам и совершенно неизвестно в странах, в которых арабский дух сохранился чистым, напр., в Марокко. Живопись и скульптура у них всегда запрещались религией. По своему наивному реализму Семиты не пользовались вымыслом, составляющим существенное условие этих двух искусств. У них было стремление считать статую за существо действительное и одушевленное. Один мусульманин, которому Брус показал нарисованную рыбу, после момента удивления, предложил последнему такой вопрос: „если эта рыба в день суда поднимется и станет обвинять тебя в таких словах: ты дал мне тело, но не дал живой души, то что ты тогда ответишь?“ Далее, недостатком широты и разнообразия духа объясняется и отсутствие у Семитов философии и науки. Обращая исключительное внимание на единство, которое обнаруживается в мироправлении, Семиты ничего не видели в развитии вещей, кроме неуклонного исполнения воли высшего существа. Они никогда не понимали разнообразия во вселенной, а понимание его есть политеизм у народов детских, наука – у народов в зрелом возрасте. Книга Иова и Экклезиаст, которые представляют высшую степень семитической философии, изображают только в разных видах одни и те же проблемы, не продвигаясь ни на один шаг в разрешении их. Если Экклезиаст, кажется, и приближается к разрешению их, то для того, чтобы закончить антинаучными фразами: „суета сует... нет ничего нового под солнцем... умножать свое знание значит умножать свое мучение“, которые (фразы) заключаются советом: наслаждайся и служи Богу – эти два действия образуют два полюса семитической жизни. Народам семитическим совершенно недостает любознательности. Их идея о всемогуществе Божьем такова, что их ничто не удивляет. Самые чудесные рассказы, самые поразительные зрелища в Арабе вызывают обычные слова его: „Бог всемогущ“. В сомнительных обстоятельствах Араб, изложив мнения за и против, уклоняется от положительного заключения фразой: „Бог это знает“. Объяснение каждой вещи в его глазах слишком близко и просто, чтобы оставить место рациональному исследованию. Бог есть; Бог сотворил небо и землю; это сказано – все сказано. Вот почему семитическая мудрость не пошла далее притчи и параболы. Факт, что некогда существовала арабская философия, не опровергает такого мнения о семитической науке: эта философия заимствована у Греков, корни ее не в Аравии, она процветала в отдаленных от центра мусульманства странах – в Испании, в Марокко, в Самарканде; ее скорее можно считать реакцией арийского гения Персов против Ислама; арабской ее можно назвать только потому, что она написана по-арабски.

Той же простотой Семиты отличаются и в гражданской, и в политической жизни. У них нет ни великих устроенных государств, ни торговли, ни общественного духа, ничего того, что называется гражданственностью (πολιτέια у Греков). Вопросы об аристократии, о демократии, о феодализме, которые составляют тайны (?) истории Арийцев, для Семитов не имеют смысла. Истинное общество семитическое есть общество шатра и семьи, или небольшого плетени (трибы). Финикийское и сирийское государства не составляют исключения, потому что они образовались под чужеземными влияниями. Самая цивилизация Семитов имеет только один тип. Арабское владычество отличалось одинаковым характером в самых отдаленных странах, в которые оно вносилось – в Сицилии, в Африке, в Испании. Всех, занимавшихся изучением востока, поражала монотонность мусульманской истории, заключающейся в непрерывной игре одних и тех же страстей.

Однообразие заметно и в типах семитических племен, и в языках их, и в расселении их. Вместо индивидуальностей, имеющих свой особый характер и образующих в расе арийской столь резкие разновидности, как те, которые представляют ветви индийская, германская, славянская, иранская и прочие, семитическая раса представляет семью однородную, без глубоких внутренних различий.

Однообразие замечается и в языках семитических: между тем как арийские идиомы, как персидский, индийский, славянский и проч. очень отличаются друг от друга и сами подразделяются на диалекты, у Семитов, напротив, семья языков непосредственно разделяется на диалекты, которые различаются друг от друга не более, нежели в семье арийских языков разновидности какой-нибудь одной группы, напр., тевтонская, нидерландская и скандинавская разновидности в германской группе.

Наконец, между тем как Арийцы широко расселились по земле, Семиты занимали небольшой уголок Азии; так что и в этом заметны их узкость и склонность к однообразию.

Нет разнообразия в монотеизме. Монотеизм резюмирует и объясняет все черты семитической расы (le monotheisme résume et explique tous les caractères de la race sémitique). Арийцы, предоставленные самим себе, с трудом доходят до монотеизма, пример чего представляет Индия, до сих пор оставшаяся мифологической; политеизм этой расы отступал только перед проповедью иудейства, христианства и мохаммеданства. Напротив, раса семитическая дошла до монотеизма, как кажется, без всякого усилия. Это великое приобретение не было для нас делом прогресса и философского мышления – это было одно из первых ее восприятий (apperception). Тогда как Арийцы обладают способностью к мышлению рассудочному, строгому, философскому и с самых отдаленных веков до наших дней старались составить рациональные понятия о Боге, человеке и мире, семитической расе принадлежит сильная созерцательная способность (intuitions), которая сразу сняла с Божества покров и, без рефлексии и рассуждений, достигла до формы религии, самой чистой, какую знала древность. Между тем как Арийцы, отличающиеся объективизмом и назначенные исчерпать все виды жизни, одушевляли и обоготворяли природу, и между тем как их первоначальные религии были чисто физические, составлявшиеся из живых впечатлений, которые человек получал, напр., от шумящего в древесной листве ветра, от текущей воды, от моря и проч., и которые олицетворялись в воображении этих детских народов: семитическая раса, отличающаяся субъективизмом, вместо природы одушевленной и живой во всех ее частях, знала природу, так сказать, сухую и бесплодную. Природа не играет никакой роли в религиях семитических: они суть религии головы, религии метафизические и психологические. В противоположность Арийцам, которые не отделяли себя скоро от мира, которые поэтому долгое время обожали свои собственные ощущения, и культ которых был только этом природы, пока религии семитические не посвятили их в более возвышенные понятия о Божестве, – Семиты очень рано отделили свою личность от мира и почти непосредственно поставили между ними (личностью и миром) третий член – Бога, Творца вселенной. Тогда как боги Арийцев, никогда не различавших строго Бога и не-бога, участвуют в судьбах мира, – имеют историю, генерации, династии, вступают в битвы и царствуют не вечно; семитическая раса никогда не понимала управления мира иначе, как в виде абсолютной монархии. Все имена, которыми семитическая раса обозначала Божество: El, Eloah, Adon, Baal, Elion, Chaddai, Iegovah, Allah, даже когда они принимают форму множественного, заключают идею верховного и нераздельного могущества, совершенного единства. Семиты совершенно не понимали в Боге различия, множественности пола; слово „богиня“ в еврейском языке было быть самым ужасным барбаризмом. В том состоит слава расы семитической, что она с самого начала достигла до такого понятия о Божестве, которое и все прочие народы должны принять от нее и через веру в ее проповедь. Величие и заблуждения политеизма оставались всегда для нее чуждыми. Монотеизма нельзя изобрести, измыслить (on n’invent pas le monotheisme). Индия, которая мыслила с такой оригинальностью и глубиной, еще не дошла до него и в наше время; всей силы греческого духа не было достаточно, чтобы привести человечество к монотеизму без содействия Семитов. Можно даже утверждать, что и Семиты никогда бы не приобрели догмата единства Божества, если бы они не нашли его в самых сильных инстинктах своего духа и своего сердца (les Sémites n’eussent jamais conquis le dogme de l’unite divine, s’ils ne l’avaient trouveé dans les instincts les plus imperieux de leur esprit et de leur coeur).

Против изложенного мнения, продолжаем мы излагать мысли Ренана, возможно сильное возражение касательно тех ветвей семитической семьи, которые, как напр. Финикияне, имели довольно сложное идолослужение. Но кроме того, что это было следствием переселений и иноземных влияний, которые заставляли эти народы вступать на путь мирской жизни, торговли и промышленности, надобно сказать, что сущность семитического язычества еще недостаточно изучена. Когда этот трудный предмет будет исследован ближе, тогда, быть может, сознаются, что политеизм Финикиян, Сирийцев, Вавилонян и Арабов не только не ослабит нашего положения, но и подтвердит его. Во всяком случае ветви, привязанные к первоначальному духу семитической семьи, как Терахиты и Авраамиты, оставались свободны от политеизма и религиозные реформы Семитов всегда возвращали их к религии Авраама. Было бы заблуждением думать, что монотеизм у Арабов основан Мохаммедом. Культ верховного Аллаха (Allah taala) всегда был основой арабской религии. Чисто семитические культы никогда не выходили из пределов простой патриархальной религии, религии без мистицизма, без утонченного богословия, граничащей у бедуина почти с неверием. В наши дни движение Ваххабитов (Wahhabis) не должно ли было кончиться новым исламом, заключая в себе вечную идею Аравии: упростить Бога (simplifier Dieu) и избегать всего, что усложняет простой, чистый культ?

Простотой культа, говорит Ренан, объясняется та характеристическая черта, что Семиты никогда не имели мифологии. Чистый и простой способ, каким они познают отделенного от мира Бога, исключал те великие божественные поэмы, в которых Индия, Персия и Греция раскрыли свою фантазию и которые были возможны только в воображении расы, не полагающей резких границ между Богом с одной стороны, человеком и миром с другой. Мифология есть пантеизм в религии; но дух наиболее удаленный от пантеизма есть именно дух семитический. Как далека от этого узкого и простого понятия о Боге, изолированном от мира, и о мире, образуемом как сосуд в руках горшечника, индоевропейская теогония, одушевляющая и обоготворяющая природу, понимающая жизнь, как борьбу, а мир, как постоянную перемену явлений, и вносящая в династии богов, так сказать, революцию и прогресс!

Далее Ренан рассматривает особенности в характере семитической религии. По его мнению, нетерпимость семитических народов есть необходимое следствие их монотеизма. Народы индоевропейские, прежде своего обращения к семитическим идеям, никогда не почитавшие своей религии за абсолютную истину, но смотревшие на нее, как на фамильное или кастовое наследие, были чужды нетерпимости и прозелитизма. Вот почему только у этих последних народов находят свободу мысли, дух пытливости и научного исследования. Семиты, напротив, стремясь основать культ одинаковый для всех народов, должны были считать дурными все религии, отличные от их. Нетерпимость в этом смысле есть часть того добра и зла, которые раса семитическая передала миру. Необычайное явление мусульманских завоеваний могло возникнуть только из лона расы, которая неспособна схватывать различие и весь символ которой кратко выражается в одном слове: Бог есть Бог. Соглашаясь с Лассеном, что Семит самолюбив в своей религии⁴⁰, что он думает, будто Бог существует только для него, что если он любит Иегову, то только как своего особенного покровителя, который занят его делами и обязан споспешествовать ему в исполнении их и мстить его врагам. Ренан, говорит, что Лассен не считает религиозный дух Семитов узким и нетерпимым за то, что они справедливо признавали ложными и ничтожными чужеземные культы. По мысли Ренана, ставить в вину Семитам их нетерпимость можно было бы лишь в том случае, если бы Семиты анафематствовали религии национальные во имя национальной же, но на самом деле они стремились поставить высочайшего Бога на место национальных богов; их нетерпимость, поэтому, имела смысл и выходила из высшей религиозной идеи.

С монотеизмом, по мнению Ренана, связывается другая существенная черта в жизни семитической расы – пророчество. Пророчество есть форма, под которой производятся все великие религиозные и политические движения у Семитов. Народы первобытные, думающие, что они находятся в непосредственном отношении к Божеству, и представляющие великие события физические и нравственные – прямым действием высших существ, понимали это влияние Бога на управление вселенной двумя способами: божественная сила, по их представлениям, или воплощается под формой человеческой – это индийский аватар, или Бог избирает органом для своих действий какого-нибудь особенного человека – это Нави, семитический пророк. В религии семитической расстояние от Бога до человека представляется столь далеким, что общение первого с последним может производиться только через посредника, который остается всегда отличным от Того, Кто его вдохновляет. Идея откровения в этом смысле есть идея семитическая. Коран знает только одну классификацию народов: народы с откровением и народы без откровения.

Монотеизм и отсутствие мифологии объясняют ту основную черту семитической литературы, что она не имеет эпопеи. Великая эпопея всегда выходит из мифологии; она возможна только там, где мир представляется обширным полем, на котором постоянно разыгрываются сражения богов и людей. Но что можно сделать для эпопеи уединенного (от мира) Иеговы, который есть тот, который есть? Какую борьбу можно затеять против Бога Иова, который отвечает человеку только ударами грома?

Наконец, одной из основных черт характера Семитов Ренан признает их религиозность. Ставя их ниже Арийцев, во всем он возвышает их над последними в религии. Будучи чужды науки и философии, Семиты, по мнению Ренана, всегда с каким-то необыкновенным инстинктом, при помощи какого-то особливого чутья (sens) понимали слово „религия“. В противоположность арийской расе – любознательной, философской, живо занятой тайнами природы – теократической расе Семитов принадлежат: псалом и пророчество, чистый гимн и откровенная книга. Это по преимуществу народ Божий и народ религий, назначенный создавать их и распространять. В самом деле, восклицает Ренан, не замечательно ли, что три религии⁴¹, которые до сих пор имели самое великое значение в истории цивилизации, которые отличаются характером долговечности и прозелитизма и которые, кроме того, соединены между собой столь тесными отношениями, что они кажутся тремя ветвями одного ствола, – эти три религии зародились у народов семитических. От Иерусалима до Синая и от Синая до Мекки только несколько дней пути. По мнению Ренана, главное назначение Семитов состояло в религии. Поэтому все, что отклоняло их от религии, было для них гибельно. Так, в царствование Соломона, когда расширилась торговля, промышленность, сношения с иноземными государствами, когда усилились пышность и пристрастие к удовольствиям, когда народ из религиозного становился мирским, произошло совращение Израиля с его истинного пути. Если бы Соломон вполне успел в своих намерениях – сделать Израиль светским, культурным народом, то этот народ не исполнил бы своей задачи – привести мир к монотеизму, к христианству.

В заключение можно указать на мнение Ренана о взаимном отношении арийской и семитической рас. На общей для обеих этих рас способности к усовершенствованию основывается, он полагает, возможность обмена между ними идей. Семиты давали Арийцам простые и возвышенные религиозные идеи, а Арийцы передавали Семитам идеи научные и философские. И этот обмен идей имеет столь великое значение, что нравственную и религиозную историю мира можно признать только результатом взаимодействия этих рас. Главное назначение Семитов состояло в том, чтобы упростить человеческий дух и уничтожить политеизм и ужасную путаницу, в которой затерялась религиозная мысль Арийцев. Исполнив эту миссию, раса семитическая быстро отпадает и оставляет расу арийскую одну идти во главе судеб человеческого рода.

На первый взгляд, Ренанова характеристика Семитов и Арийцев поражает блеском, яркостью красок, живостью описания. Черты для нее взяты самые выпуклые и выражены в кратких и сильных словах. Действительно, эту характеристику двух рас нельзя не назвать талантливой и во многом правдивой Однако, при ближайшем рассмотрении, мы найдем в ней преувеличения. В особенности Ренан обнаруживает поверхностное понимание и близорукость взгляда, когда он начинает говорить о религии. Сообразно с задачей нашего труда, мы рассмотрим взгляд Ренана на отношение между расовым характером Арийцев и Семитов и их религиями.

Начнем с разбора мнения Ренана о значении особенностей арийской расы для религий ее. Ренан признает Арийцев расою политеистической. Первоначальные религии Арийцев он называет чисто физическими и сущность их полагает в обоготворении природы. В своем сочинении: Nouvelles considérations sur le caractère général des peuples sémitiques et en particulier sur leur tendance au monothéisme он говорит, что Арийцы только постепенно переходили от веры во многих богов к единобожию.

Действительно ли Арийцы с самого начала были политеистами? Справедливо ли мнение Ренана, что политеизм столь же первоначален, как и монотеизм? Справедливо ли, что первый получил свое начало у одних рас, другой у других? Так как Ренан не приводит никаких доказательств в пользу первоначальности политеизма у Арийцев и других рас, а ограничивается одними короткими, голословными фразами, то нам нечего опровергать его здесь. Мы должны изложить наше положительное мнение о том, есть ли политеизм первоначальная форма религии, или нет.

Мы утверждаем, что политеизм не мог явиться прежде монотеизма, не мог явиться и одновременно с ним, но независимо от него, т. е. не было того, чтобы монотеизм зародился в одной расе, а политеизм в другой. Защитники первоначальности политеизма, из которого будто так или иначе произошел монотеизм, подтверждение для своей теории хотят найти в законе постепенности развития человеческого рода. Они учат, что сначала люди были в состоянии дикости и жили животной жизнью. Так как на последующих более высоких ступенях развития человечества история все народы застает погруженными в многобожие, то, говорят, совершенно немыслимо, чтобы человечество на низшей ступени развития, в колыбели своей, имело высшую форму религии, – монотеизм, а начав вырастать, развиваться и цивилизоваться, оно забыло первоначальную, чистую религию, или извратило ее и, оставив веру в единого Бога, впало в заблуждение и стало почитать многих богов. Вся эта теория, созданная Юмом, основывается на предположении, что первоначальное состояние человечества было состоянием дикости, но так как это предположение не доказано, то и построенная на нем теория падает сама собой.

Сторонники первоначальности политеизма указывают еще на то, что все арийские языки уже в очень раннее время имеют множественное число слова Бог (Deva); множественную форму этого слова находим мы и в семитических языках (Elohim). Но М. Мюллер справедливо говорит против этого, что ни в одном языке форма множественного числа не предшествует единственному числу и что человеческий дух никогда не мог иметь понятия о богах прежде, чем он не образовал себе понятия о Боге. Таким образом, нет основания политеизм считать первоначальной формой религии человечества.

Так как библия вовсе не упоминает нам о многих богах и о служении им до времен Ноя, а говорит только о бывшем тогда чрезвычайном нравственном развращении человеческого рода, то можно с вероятностью предполагать, что до Ноя не было еще политеизма, что в семье Ноя сохранялась еще первоначальная, чистая религия, а политеизма совсем не существовало. Так как далее арийская раса вышла из семьи Ноя и так как притом, по книге Бытия, только долго спустя после времени Ноя является политеизм, а о более раннем существовании его не упоминается в этой древнейшей книге, то мнение Ренана, будто первоначальной религией Арийцев был политеизм, которое он ничем не подтверждает, мы можем считать недоказанным и неверным.

Но какая же была первоначальная религия? Какая религия была в семье Ноя? Если она не была политеизмом, то естественно предполагать, что эта религия была монотеизм. Первоначальный монотеизм нужно, впрочем, отличать от монотеизма в строгом смысле, от монотеизма абсолютного или исторического, как называет его Рöнтш. Формула этого последнего монотеизма следующая: есть один Бог. Вера в Бога, как только единого Бога, предполагает отрицание бытия многих богов, а такое отрицание возможно только после действительного или воображаемого понятия о многих богах, предполагает предшествовавшее существование политеизма. В первоначальном же монотеизме нет сознания о многих богах: тут один истинный Бог не противополагается многим ложным богам, потому что они еще не были созданы воображением людей, они еще не существовали. Если же нет представления о многих богах, то и представление о Боге строго нельзя назвать представлением о едином только Боге. Есть только представление о Боге вообще. Формула этого монотеизма, который М. Мюллер предлагает назвать энотеизмом или теизмом, следующая: есть Бог. Этот теизм врожден каждому человеку. Каждый человек имеет чувство или представление о Боге, как источнике своего бытия и бытия внешнего мира; каждый человек чувствует свою зависимость от высшего Существа. Человек видит откровение этого Существа в своем духе и во внешней природе. Это первоначальное представление о Боге ни монотеистично, ни политеистично, но от него возможен переход и к абсолютному монотеизму и к политеизму. Это первоначальное представление о Боге, как мы сказали, принадлежит всем людям, без различия рас, и без него невозможна никакая религия. Поэтому Ренан говорит совершенную неправду, когда он одни расы считает по природе политеистическими, напр., арийскую, а другие – по природе монотеистическими, напр. семитическую.

Что касается в частности до арийской расы, то и в самом политеизме ее, в мифологии ее, можно найти следы первоначального теизма. Он выступает, напр., в изображении высших богов. Сравнительному языкознанию удалось свою систему арийских богов привести если не к одному, то, по крайней мере, к немногим богам. Как это обстоятельство, так и всеобъемлющее значение, которое приписывалось высшим богам, говорят в пользу того, что первоначальной религией Арийцев был теизм. Напр., Зевс у Греков простирает свое влияние на все области природы и человеческой жизни. Он собирает облака, посылает дождь и молнию, он дает телесную силу, мужество и победу; он бог войны; он является как хранитель и провозвестник божественных узаконений, как мститель всякой и особенно кровной обиды; с другой стороны, он может простить вину; он есть высочайшее и конечное начало всякого правления; он есть верховный глава семьи, племени и всего греческого народа; он – бог домашнего алтаря и патрон брачной жизни; он – защитник права, охранитель дружбы, верности и клятвы: он – спаситель в опасности; он – царь в государстве; он всемогущ. В представлении Греков о темной, возвышающейся надо всем, даже и над богами, силе судьбы, также, кажется, нужно видеть извращенное понятие о Боге всемогущем и всем управляющем.

Если не положительное доказательство того, что первоначальной религией у Арийцев был теизм, то по крайней мере указание на это мы можем найти в том, что уже в самое раннее время, в какое только история позволяет нам бросить взор, мы находим у них глубоко нравственные и чрезвычайно чистые религиозные представления. Рöнтш говорит, что уже в самом древнем, первоначальном периоде образования арийских мифов, который слишком мало известен, находятся следы нравственных понятий и глубоких религиозных идей⁴². Хотя боги второго, позднейшего, так называемого, арийского периода образования мифов суть олицетворенные силы природы, однако, в тоже время, они олицетворяют в себе и нравственные начала жизни. Сома, напр., почитается, как спасающая сила Араманти, как бог мудрости. Поэтому несправедливо утверждение Ренана, будто первоначальные религии Арийцев были чисто физические. Неверно мнение натуралистов, будто только довольно поздно нравственные понятия соединились с грубыми религиозными представлениями.

Таким образом, заключаем мы, и положительные данные свидетельствуют о том, что первоначальной религией Арийцев, как и других рас, вовсе не был политеизм, и эта первоначальная религия вовсе не была чисто физическая, как полагает Ренан.

Но если первоначальной религией как человечества вообще, так и арийской расы в особенности был теизм, то откуда же явился политеизм? Ренан видит причину происхождения его в характере некоторых рас; он признает политеизм свойственным природе некоторых рас: есть расы политеистические, говорит он; такова, по его мнению,раса арийская. Но уже одно то, что религией всех рас в их колыбели был теизм сильно колеблет мнение, будто политеизм свойствен природе некоторых рас. В самом деле, как особь, так и отдельный народ, так и целая раса, с самых первых дней своей жизни, носят зародыши и основы всего будущего развития своего и всех своих способностей. Впоследствии эти зародыши могут не развиться, заглохнуть, или развиться превратно, но быть уничтожены они никогда не могут. Странно поэтому политеизм считать свойственным самой природе арийской расы, когда не доказано, что Арийцы были многобожниками с самого начала, когда, напротив, есть основания для предположения, что первоначальная их религия была так же проста, чиста и свободна от заблуждений политеизма, как и первичная религия Семитов.

Предмет не уясняется от того, что Ренан определяет те особенности в характере арийской расы, которые, по его мнению, послужили основанием для ее политеизма. Особенности эти суть: объективизм Арийцев, вследствие чего они свое внимание обращают преимущественно на внешний мир, способность их обнимать разнообразие природы, исчерпывать все виды жизни, и неспособность скоро и резко отделять Бога и свою личность от природы, вследствие чего будто бы они обоготворяли природу и свои собственные ощущения. Но нам кажется, что Ренан ошибается, считая эти особенности характера Арийцев за первоначальные причины их политеизма, между тем как на самом деле они могут быть названы разве только второстепенными причинами его или содействующими условиями главных причин. Конечно, когда человек по каким-нибудь причинам наклонен чуть не во всяком явлении или предмете мира видеть особое божество, или силу божества, тогда ему нельзя не сделаться политеистом, если он имеет способность, как говорит Ренан, обнимать разнообразие природы. Но если у человека нет такой наклонности, то какое бы мир не представлял разнообразие и как бы глубоко человек ни вникал в него, все-таки до политеизма еще далеко: не только не дана еще причина его, но, можно сказать, о нем здесь не может быть и мысли. Напротив, через рассматривание видимого мира человек может познавать единого невидимого Бога. Что можно знать о Боге, явно для них (язычников): потому что Бог явил им. Ибо невидимое Его, вечная сила Его и Божество, от создания мира через рассматривание творений видимы, так что они безответны (Рим.1:19–20.), говорит апостол Павел. Если бы природа сама по себе, своим разнообразием вводила язычников в заблуждение (политеизм есть религиозное заблуждение) относительно Бога, то апостол не назвал бы язычников безответными. Если бы рассматривание разнообразия во вселенной было причиной политеизма, то Апостол не стал бы указывать на это разнообразие, как на способ для познания невидимого, истинного Бога. Фраза Ренана, что понимание разнообразия во вселенной есть политеизм для народов детских, справедлива только в том смысле, что люди в разных явлениях и предметах природы видели богов, обоготворяли силы и явления природы. В таком смысле она приложима не к одним детским народам: очень развитые и образованные народы не переставали быть политеистами, каковы, напр., Греки, Римляне, Индийцы, древние Египтяне и проч. Но если эту фразу понимать в том смысле, что как скоро человек, стоящий на низшей ступени развития, обращает внимание на различные явления природы, то он потому самому непременно доходит до обоготворения их и делается политеистом; то в таком значении она оказывается неверной перед судом истории. Народы арийские, как и все первобытные народы, не были политеистами в раннем детстве своем, а имели простые и чистые понятия о Боге, которые только постепенно затмевались и извращались. Если же мы не можем отрицать того, что человечество и в раннем детстве могло понимать разнообразие природы, а между тем тогда политеизма не было, то оказываются неверными не только приведенная фраза Ренана и мнение его о том, будто понимание разнообразия в природе есть причина политеизма.

Кроме того, причину арийского политеизма Ренан находит в неспособности Арийцев делать определенное и резкое различие между Богом и миром. В этих словах он собственно выражает сущность политеизма. Политеизм, как религия натуралистическая по своей сущности, действительно есть слияние Бога и природы – низведение Божества в природу и возвышение природы до Божества, обоготворение ее. И это нужно сказать о религии не одних только Арийцев, но всех вообще языческих народов: все они смешивали, сливали Бога и природу. поэтому Ренан заблуждается, считая отличительной чертой характера арийской расы то, что свойственно и другим расам. Но, впрочем, не в том дело. В приведенной нами мысли Ренан хотел указать причину, почему Арийцы политеисты; но на самом деле вовсе не определил ее. Сказать, что Арийцы не способны резко отделять Бога от мира, значит ничего не сказать. Это все тоже, как монотеизм Семитов выводить из монотеистического инстинкта. В самом деле, спрашивается, отчего Арийцы не были способны различать Бога от мира? На этот вопрос Ренан не отвечает; а с тем вместе не отвечает и на вопрос, откуда явился у Арийцев политеизм.

Тот факт, что мы, насколько могут простираться наши исторические познания, застаем все народы многобожными, кроме Евреев и Арабов, должен был бы побудить Ренана причину политеизма Арийцев искать не в особенностях этой расы, которых нет у других рас, т. е. не в расовом характере или гении Арийцев, а в чем-то общем у них с другими расами. Поэтому нельзя мыслить арийский политеизм необходимо связанным с природными особенностями этой расы и, следовательно, будто бы свойственным ей только одной. Он свойствен Арийцам столько же, сколько и другим имеющим его расам, поскольку на всех них простирается действие общей причины, производящей политеизм. Откуда же и как произошел политеизм? Какие причины произвели его?

Мы не станем входить в исследование причин того, почему Бог, по словам Писания, оставил людей ходить своими путями, на которых они и впадали в заблуждения и становились идолопоклонниками. Мы укажем только на тот факт, что как скоро люди лишались руководства божественного откровения, они утрачивали истинную религию и почти всегда впадали в многобожие. Находясь в отчуждении от сверхъестественных средств истинного Богопознания, люди не делались совершенными безбожниками. В их душе всегда жило, хотя бы в виде неясного предчувствия, сознание о бытии высочайшего Существа, всегда чувствовалась зависимость от Него. Кроме того Божество открывалось людям в природе, как говорит Апостол: Незидимое Бога, вечная сила Его и Божество, от создания мира через рассматривание творений, видимы (Рим.1:20); предания поддерживали веру в Бога. И действительно примеры атеизма были в язычестве разве редкими исключениями. Но, с другой стороны, человек, лишенный особенного божественного руководства, лишенный откровения Бога в слове, предоставленный в развитии понятий о Боге собственным силам, не мог остаться монотеистом по причинам, которые мы сейчас изложим.

1. В духе человека оставалось сознание о существовании высшей силы, высшего существа, но это сознание было потемненное, неясное; оно, как испорченное зеркало, представляло человеку образ Бога неверно, в искаженных чертах. Человек стремился обнять полноту Божества, но был слишком слаб для этого. Дитя природы, он наивно думал найти присутствие Божества в каком-нибудь отдельном предмете или явлении природы, особенно в непонятном и поразительном. Но он скоро замечал, что избранный им предмет или явление не обнимал всей идеи о Боге, не соответствовал всем требованиям религиозного чувства. Неудовлетворенный одним символом Божества, он переходил к другому. Этот переход от предмета к предмету совершался тем скорее, что ни один из них порознь не обнимал вполне идеи Божества, и в то же время каждый из них, казалось, открывал Его в себе, открывал какую-нибудь одну сторону Его. Каждому предмету, каждому явлению в природе, в которых, казалось человеку, живет или действует Божество, человек давал имя Божества. Идея о едином раздробилась на части; единая божественная сущность, в представлении человека разделилась на многие частные, отдельные существа, которые суть только выражения проявления одного существа; вместо одного явилось много богов. Природа, назначенная открывать человеку невидимого Бога, теперь, при извращенности его естественных сил, при отсутствии особенного божественного руководства, скрывала Бога от человека. Человек стал обоготворять природу. Люди, по апостолу, славу нетленного Бога изменили в образ подобный тленному человеку, и птицам, и четвероногим, и пресмыкающимся... поклонялись, и служили твари вместо Творца (Рим.1:24–25). На политеизм нужно смотреть, как на необходимый результат того, что религиозное созерцание человека, лишенное опоры и руководства, которые бы оно могло найти в божественном Откровении, затерялось в природе.

2. Другая причина политеизма – это не гармоническое развитие сил духа. В человеке, исключительно преданном чувственной жизни, начинают скорее и сильнее развиваться те способности, которые непосредственно связаны с внешними впечатлениями. Это суть низшие способности его души. Высшие же, более духовные способности, развиваются в таком случае медленнее и слабее, а потому они начинают подчиняться низшим способностям. Разум, напр., подчиняется и служит фантазии и способности чувственных восприятий; не умеряет и не удерживает полета первой и не облагораживает, не одухотворяет последней, как бывает при правильном развитии сил и способностей человеческого духа. При таком не гармоническом раскрытии способностей духа то, что принадлежит высшим способностям, переносится в область низших. Идея Божества, принадлежащая разуму и в его только области находящая правильное развитие, делается достоянием низших способностей человека – рассудка и, в особенности, фантазии. Но низшие способности не могут эту высокую идею обнять во всей целости ее. Творческая фантазия истощается в усилиях выразить ее и, не имея возможности вполне и со всей силой воспроизвести ее в каком-нибудь одном образе, она подыскивает и строит их один за другим. Каждый из них, выражая какую-нибудь одну сторону божественного Существа, какое-нибудь одно свойство его, почитается отдельным богом. Так происходит многобожие. Подтверждение этих соображений мы находим в Св. Писании и в философии. Апостол многобожие приписывает, между прочим, тому, что люди не заботились иметь Бога в разуме (Рим.1:28). Платон отзывается о поэтах, что они извратили истинные, чистые понятия о Боге.

3. Новую причину политеизма мы находим в превратном развитии нравственной стороны человека. Человек получил такую наклонность к злу, что оно возобладало над стремлением его к добру, ограничило его нравственные силы; злая воля покорила себе разум. От этого чистые понятия о Боге должны были затмиться, исказиться. Идея абсолютного, святого и благого Существа была слишком высока, чтобы она могла быть удобопонятной и удобоприемлемой для развращенного человека; он перенес ее в область природы. Замечая благодетельные явления в природе, он думал в них видеть выражение этой высокой идеи и стал их обоготворять. Замечая вредоносные явления, он признал их за действие особых злых богов – противников богов добрых. До чего нравственная порча исказила понятие о Боге, видно из того, что человек не только приписывал богам те пороки, которыми был заражен сам, но даже считал их покровителями, так сказать, представителями пороков. Справедливо св. Афанасий Александрийский говорит, что люди, обоготворив то, что было предлогом к изобретению богов и к собственному их злонравию, т. е. сластолюбие и вожделение, – и сему кланяются. Таковы у них Эрот и Афродита⁴³.

Вот общие причины политеизма. Эти причины действуют во всех людях, причем не имеет значения принадлежность их к той или другой расе; они действуют постоянно и повсюду, если только действие их на религиозное сознание и на религию не парализуется сверхъестественным божественным откровением. Но говоря это, мы не отрицаем того, что характер народа или расы, равно как и степень развития, климат и другие условия оказывают большое влияние на религию народа; от них напр. зависят различие в формах и характере политеизма.

Переходим к разбору Ренановой характеристики Семитов и их религии. Нам кажется, что Д. Хвольсон⁴⁴ уже слишком строго отзывается о Ренановой характеристике семитизма, говоря вообще, что она не верна и что явления семитической жизни толкуются Ренаном в превратном виде; сам же Хвольсон в некоторых пунктах сходится с Ренаном. Ренан верно и метко указал на многие черты в характере Семитов и частью Арийцев. Неудивительно поэтому, что он во многом сошелся с Лассеном хотя этот, как историк по преимуществу, дошел иным путем до той характеристики Семитов и Арийцев, какая находится в 1 т. его indiche altertumskunde, стр. 414, хотя Ренан, как сам он говорит, прочитал это сочинение после того, как вышла в свет его история семитических языков. А согласие двух ученых во мнении, к которому они пришли самостоятельно и разными путями, служит признаком истинности этого мнения. Поэтому справедливее Хвольсона отзывается о Ренановой характеристике Семитов М. Мюллер. Этот ученый говорит⁴⁵, что приводимые Ренаном факты можно принять почти все, но что с выводимыми из них заключениями отнюдь· нельзя согласиться. Выдающийся недостаток характеристики тот, что Ренан не беспристрастен там, где речь идет о религии. Хвольсон объясняет это его воспитанием; но от чего бы это ни зависело, Ренан в суждении об арийских и семитических религиях заблуждается, и на это суждение мы должны обратить преимущественное внимание и разобрать его более или менее обстоятельно, касаясь других сторон характеристики только в связи с Ренановым взглядом на религию Семитов и Арийцев.

Самый главный и общий недостаток Ренановой характеристики семитизма тот, что ее можно приложить только к двум племенам этой расы – Евреям и Арабам; но она мало или совсем не подходит к Ассирийцам и Вавилонянам, т. е., может быть, к большинству семитических племен. Эти племена имели, как сам Ренан говорит, очень сложное идолослужение, отличались торговлей, способностью к государственно-политической жизни, науками, искусствами и проч., а все это по мнению Ренана, не было свойственно Семитам. Правда, Ренан говорит, что это зависело от чуждых влияний, от сношений с несемитическими народами. Факта чужеземных влияний на Семитов и смешения последних с народами других рас, особенно с Хамитами, мы не отрицаем. Но Ренан виноват в том, что он указывает на него мимоходом, между тем как почти все воззрение Ренана на Семитов стоит или падает, смотря потому, как решается трудный вопрос о взаимных отношениях Семитов и народов других рас, и, следовательно, Ренану нужно было обстоятельно разработать этот вопрос. Ренан сам чувствует свою слабость в этом месте и хочет прикрыть ее пустой фразой. Он высказывает предположение, что дальнейшие исследования о язычестве упомянутых племен не только не разрушат его взгляда на Семитов, но даже все более будут подтверждать его. Если бы Ренана спросить, на чем же он основывает такое предположение, то, конечно, он не дал бы ответа, так как будущий ход науки никому неизвестен, ни даже Ренану.

В частности о семитическом монотеизме Ренан, не противореча себе, не имеет права говорить, что многие семитические племена утратили монотеизм через какие бы то ни было внешние влияния. Он допускает в Семитах присутствие монотеистического инстинкта. Но инстинкт, если понимать это слово в обыкновенном его значении, есть в живом существе нечто врожденное, вложенное природой и потому неизгладимое У человека и животного есть, напр ; инстинкт пить и есть. Какие же внешние влияния могут его истребить в них? Нет, он уничтожается только вместе с телесным бытием их. Врожденное неискоренимо, говорит Гримм. Naturam furca expellas, tamen usque recurret. Если принимать слово инстинкт в собственном значении, то монотеистический инстинкт нельзя будет приписать даже Евреям и Арабам, которых, особенно вторых, Ренан признает истыми Семитами, вполне сохранившими свой характер. Евреи постоянно впадали в идолослужение, вопреки всем угрозам пророков, огромное значение которых в сохранении между Евреями монотеизма признает и сам Ренан. Затем во все последующие времена, включительно до наших дней, между Евреями много было и, пантеистов, и даже атеистов. Арабы, действительно, сохраняли монотеизм; но не все, а только те из них, которые, живя внутри своего пустынного полуострова, не подвергались влияниям со стороны народов других рас; да и у них монотеизм сохранился не во всей чистоте. Если даже и не согласиться с мнением многих очень почтенных ученых, о которых Ренан не считает за нужное упомянуть, а тем более опровергнуть их, – мнением, что в некоторые периоды своей истории все Арабы совсем утрачивали веру в единого Бога и становились многобожниками, то, по крайней мере, трудно отрицать тот факт, что Арабы, населявшие окраины полуострова, особенно южную и северную, были многобожниками. – На основании сказанного заключаем, что Ренан не имел права назвать монотеизм семитическим в том смысле, что он будто бы свойствен всем Семитам, что он у них есть нечто врожденное. Пытаясь произвести монотеизм Евреев и Арабов из особого, врожденного будто бы всем Семитам, монотеистического инстинкта, Ренан тем самым уничтожает для себя всякую возможность объяснить, от чего многие семитические народы были политеистами. Отсутствие монотеизма у большей части Семитов и весьма заметные следы политеизма у остальных Семитов-монотеистов неопровержимо доказывают, что у Семитов не было какого-то особенного монотеистического инстинкта.

Но если бы даже и все Семиты были и всегда оставались монотеистами, то и в таком случае было бы слишком ненаучно выводить их монотеизм из инстинкта. Нам кажется, что Ренан не менее заслуживает упрека в ненаучности, когда он объясняет монотеизм из инстинкта, нежели Арабы, когда они при всяком непонятном явлении говорят: Бог это знает. Ренан употребляет выражение – инстинкт – для того, чтобы избежать других выражений, в которых признается бытие врожденной идеи или откровенной истины. Может быть для многих научнее кажется говорить о монотеистическом инстинкте, нежели о врожденном представлении о Боге или об откровении божественном. Но на самом деле, понятие инстинкта разве менее заключает в себе тайны, нежели понятие врожденной идеи или откровения? Объяснять монотеизм из инстинкта – значит отказываться объяснить его. К понятиям инстинкта, случая, прибегают тогда, когда не знают истинной причины чего-нибудь, не умеют что-нибудь определить. Положения, что известное явление происходит по инстинкту, от случая, от способности, – мало того что ничего не дают науке, но они приносят и положительный вред ей; потому что они побуждают человека успокоиться на них, не исследовать далее, не отыскивать истинных причин явления. Мыслители, подобные Ренану, хотят уверить себя и других, что эти причины определены и заключаются в ученом термине – инстинкт. Предоставляем судить всякому, как бесполезны для науки подобные научные положения или определения и как вредна для нее эта самоуверенность, когда желают лучше скрыть от себя и других за ширмами ученого термина свою неохоту или неспособность преодолеть затруднение, нежели искренно сознаться в своем бессилии, когда предпочитают сразу, хотя и неправильно решить задачу, нежели заняться менее блестящими и менее благородными для автора, но более полезными для науки подготовительными работами. Мы согласны с Ренаном, что Семиты не могли дойти до монотеизма философским мышлением, но странно отсюда заключать, будто в таком случае оставался только один путь, которым они могли дойти до него, – именно посредством инстинкта. Это заключение нелогично, потому что Ренан не доказал, что никакими иными путями нельзя дойти до единобожия, кроме двух им указанных. Нужно бы исследовать все эти иные пути и тогда давать заключения.

Но насколько само в себе ненаучно понятие монотеистического инстинкта, насколько оно вовсе не объясняет происхождения монотеизма, настолько же оно неверно и опровергается историческими фактами. Мы уже упомянули о том, что Ренан, если он принимает слово инстинкт в подлинном его значении, не мог приписывать монотеистический инстинкт всем Семитам. Теперь мы укажем на другое обстоятельство, по которому нельзя только одних Семитов считать обладателями такого инстинкта. Если бы они одни имели его, то монотеизм был бы только у них и не мог быть у других рас. Но на самом деле не так: почти все арийские народы и некоторые народы других рас, особенно монгольской, в настоящее время веруют в единого Бога. Нужды нет, что они приняли эту веру от Семитов, а не дошли до нее сами. Если монотеизм происходит из инстинкта, следовательно есть нечто врожденное, принадлежащее природе тех, которые имеют этот инстинкт, то народы не-семитической расы не могли даже и заимствовать веру в единого Бога от Семитов, потому что она не свойственна их природе, так как они не имеют монотеистического инстинкта. Даже более, монотеизм должен быть противен их природе; потому что Ренан разделяя расы на монотеистические и политеистические и объясняя происхождение монотеизма из инстинкта, должен для последовательности и политеизм производить из особого политеистического инстинкта и, следовательно, признать политеизм сообразным с природой некоторых рас, напр. арийской. Но политеизм и монотеизм по сущности своей противоположны, следовательно, и причины, произведшие тот и другой, т е. политеистический и монотеистический инстинкты должны быть различны, даже противоположны, по своей сущности. Если после всего сказанного мы припомним, что инстинкт есть нечто неискоренимое в природе существа, которое его имеет, то становится совершенно непонятным, как Арийцы утратили свой политеистический инстинкт. Еще более непонятно, как они приняли не соответственный их природе монотеизм. С другой стороны, непонятно, как многие Семиты вопреки своему врожденному монотеистическому инстинкту, из монотеистов сделались политеистами. Рыбы не летают, потому что им свойственно только плавать; птицы не плавают в воде, ибо им свойственно летать в воздухе. Так как инстинкт есть нечто врожденное и неискоренимое, то он непременно переходит от родоначальника ко всему его потомству, без исключения. Хотя он в разных особях рода и может подвергаться различным видоизменениям, может напр. проявляться в одних сильнее, в других слабее, но эти видоизменения могут быть только несущественные и отнюдь не могут простираться до совершенного искоренения инстинкта, или до превращения его в другой инстинкт, противоположный ему по своей сущности. С этой точки зрения Ренан, если только он признает единство рода человеческого, должен бы был приписать всем людям инстинкт или монотеистический, если он допускает его в Семитах, составляющих часть человеческого рода, или политеистический, если ему хочется во что бы то ни стало приписывать его Арийцам, которые также составляют часть рода человеческого. Правда, мы не знаем, допускает ли Ренан единство рода человеческого, но по крайней мере нам известно, что он положительно высказывается за происхождение семитической и арийской расы от одного родоначальника. Хотя он и называет их расами, но не по отношению к физиологическим или психическим особенностями их, и не по отношению к происхождению, а по различию языков той и другой расы, составляющих особые группы. Вот собственные слова Ренана о первоначальном единстве Семитов и Арийцев: „изучение физических и нравственных черт двух рас представляет самые решительные доказательства в пользу их первоначального единства. В самом деле, расы семитическая и индо-европейская с точки зрения физиологии не показывают никакого существенного различия: Иудей меньше отличается от Русского, нежели Русский от Индийца, хотя оба последние принадлежат к одной расе арийской. поэтому-то физиологи правы, причисляя Семитов и Арийцев к одной кавказской или белой расе.... Первоначально они жили в одном месте.... В отношении интеллектуальном и нравственном Семиты более отличаются от арийцев, но и здесь нет препятствия поставить их в одну категорию. Когда Семиты достигали до цивилизованной жизни, то они приближались к Индо-европейцам⁴⁶. Если же эти расы происходят от одного родоначальника и если даже они и теперь в сущности мало отличаются в психическом, еще менее в физиологическом отношении, то Ренан никак не мог одной из них приписывать монотеистический, другой политеистический инстинкт; а должен был или вовсе отказаться от инстинкта, или избрать какой-нибудь один из них: монотеистический или политеистический и приписать его обеим расам. Второе предположение допустить невозможно, потому что в среде этих рас были и политеистические, были и монотеистические народы. Первое же предположение, конечно, было бы самое лучшее и разом освободило бы Ренана от заслуженных им упреков в противоречиях, несообразностях и ненаучности.

Так, скажем мы в заключение, допускать существование особого монотеистического инстинкта у Семитов и политеистического инстинкта у Арийцев и других рас – это значит мало обращать внимания на факты и вымысел фантазии ставить выше требований логики; и Ренанов способ объяснения происхождения монотеизма и политеизма не выдерживает критики.

Но что побуждало Ренана принять столь ненаучное и запутывающее его в такие противоречия понятие о монотеистическом инстинкте Семитов, допущение которого вынуждало его допустить и политеистический инстинкт, хотя он о последнем прямо не говорит? Отвечать на этот вопрос не трудно: Ренан, принадлежа по образу мыслей к пантеистическому направлению, хотел доказать, что монотеизм у Евреев произошел естественным образом и что он вовсе не есть религия богооткровенная. Но так как Израиль со своей историей и особенно со своей религией есть темная загадка для пантеистов, равно как и для натуралистов, так как он был необъяснимым историческим явлением даже для такого мыслителя, как Гегель, не укладываясь в его систему и, как говорит Рöнтш, тревожа его во всю жизнь и налагая оковы на его ум; то и Ренан, взявшись объяснить израильский монотеизм из естественных причин, далеко уступая Гегелю в остроумии и в силе философского мышления, конечно, не мог принятую задачу решить удачнее его. Затруднение здесь состоит в том, что Израиль, находясь на низкой ступени развития, будучи еще пастушеским народом, вопреки естественно-историческим законам, имел форму религии, несравненно более совершенную и чистую, нежели какую имели самые образованные народы древнего мира; как напр., Греки, Римляне, Индийцы. Не имея возможности признать монотеизм Евреев за продукт их интеллектуального развития, утверждая, что до монотеизма невозможно дойти путем философского мышления, Ренан, чтобы не отказаться от своего направления и не признать себя бессильным в объяснении происхождения монотеизма, вынужден был допустить такое ненаучное понятие, как инстинкт. Инстинкт, как мы видели, действительно представляет легкое средство выйти из затруднения и дать хотя какое-нибудь объяснение, когда не подыскивается решение основательное и правильное, но мы видели также, как это средство недостаточно для цели.

Кроме инстинкта Ренан, как мы знаем, ставит в связь с монотеизмом Семитов простоту их сознания, их неспособность понимать разнообразие вещей и склонность к однообразию. Но он не объясняет точнее значения этих свойств для монотеизма, а потому и разбирать его здесь почти невозможно. Он не объясняет, напр., их отношения к монотеистическому инстинкту. Хотел ли Ренан из указанных свойств семитического духа вывести монотеизм, или он ставит этот последний только в параллель с ними, как одну из характерных черт их духа, или из монотеизма выводит те свойства, – выяснить очень трудно. На основании фразы, что „монотеизм резюмирует и объясняет все черты характера Семитов“⁴⁷, можно, по-видимому, предполагать, что все основные особенности семитического духа вытекают из их монотеизма, который составляет основание и завершение всех их. Но эта фраза сама по себе неопределенна и может иметь другой смысл. Объяснить смысл ее из других мыслей Ренана невозможно, потому что Ренан высказал ее отрывочно. Если бы мы могли убедиться, что эта фраза имеет упомянутый смысл, то рассуждение о простоте, однообразии и других свойствах семитического духа не входило бы в нашу задачу, так как эта последняя состоит в определении значения расовых особенностей для развития религии, а не значения религии для образования расовых особенностей. Другая фраза, что „Семиты никогда бы не достигли до понятия о едином Боге, если бы они не нашли его в самых сильных инстинктах своего духа и своего сердца“⁴⁸, как будто показывает, что Ренан под этими инстинктами именно и разумел те свойства семитического духа, о которых у нас идет речь. Предполагать так заставляет нас множественное число слова „инстинкт.“ Но, с другой стороны, странно, почему он не указал прямо на эти свойства, как на причины или условия, породившие семитический монотеизм и вместо того употребил темное и неопределенное выражение „инстинкт“. Всего вероятнее предположить, что Ренан, так сказать, параллельно поставляет указанные свойства семитического духа и монотеизм, чтобы этим сопоставлением подтвердить свою главную мысль, что монотеизм свойствен природе семитического духа, что он есть порождение его, так как якобы он гармонирует с главными свойствами его. Если понимание разнообразия во вселенной, по Ренану, есть политеизм для детских народов, то, конечно, Ренан был бы последовательнее самому себе, если бы сказал что понимание однообразия во вселенной приводит к монотеизму. Ренан буквально так не выражается, но общий смысл его речи именно таков. Он рассуждает как бы так: люди, склонные обращать свое внимание в природе только на немногие предметы, и в Божестве не будут различать ни пола, ни множественности, ни какого-либо другого многообразия, или многовидности, как выражается проф. Хвольсон, будут видеть в нем единство, несложность, одновидность; люди, отличающиеся простотой духа (в смысле не доброты, а отсутствия разнообразия в наклонностях, чувствах и мыслях), и представления о Божестве должны иметь несложные, простые; между тем самое несложное представление о Боге есть представление о нем, как Едином, не причастном разнообразию мира и проч. Упрощать Бога – это вечная идея Аравии, говорит Ренан. Эта фраза в настоящем случае тем более важна, что она сказана Ренаном в заключение его речи о реформаторском движении Ваххабитов, которое, как и Ислам, имело своей задачей упростить культ Арабов и уничтожить зародыши идолослужения.

Не знаем, правильно ли мы понимаем Ренана, но нам кажется, что он слишком преувеличивает значение простоты семитического духа, наклонности его к однообразию и неспособности понимать разновидность, какое (значение) эти свойства имели в развитии у Семитов монотеизма. Для разбора этих мыслей Ренана нам прежде всего нужно восстановить истинное понятие об упомянутых сейчас свойствах семитического духа, а потом мы укажем, какое они могли иметь значение для религии Семитов.

Нам кажется, что проф. Хвольсон не понял Ренана, когда он против мнения последнего о неспособности Семитов понимать разнообразие вещей говорит⁴⁹, что каждый неразвитый ум во множестве явлений видит одно лишь несвязное множество и только более развитый старается отыскать для них одно общее основание, что, следовательно, для понимания многовидности не требуется никакой способности, – оно доступно и ребенку, – что, напротив, нужна способность, чтобы подвести различные предметы под известные категории и затем обобщить последние. Мы говорим, не понял, потому что Ренан как под способностью понимать разнообразие, которую он приписывает арийцам, разумеет не то детское знание, о котором говорит Хвольсон, а знание более или менее серьезное, имеющее целью объединение многообразия, а предметом самое это многообразие; так точно под способностью понимать однообразие, которую он приписывает Семитам, он очевидно разумеет не способность обобщать многое, всякому развитому человеку присущую, а способность заниматься только немногими предметами и иметь неширокий круг мыслей. Что именно так, а не иначе нужно понимать Ренана, на это указывают слова его: „сознание Семита обнимает слишком мало вещей, но за то обнимает их слишком сильно“. Такая способность или свойство духа действительно, кажется, принадлежит Семитам. Им свойственна узкость сознания, односторонности в жизни духа.

Какое же значение имели для характера религии Семитов односторонность их духа и неспособность их обнимать разнообразие вещей? От них зависела большая или меньшая простота и несложность семитических культов. Политеизм Семитов-язычников был далеко не так сложен и разнообразен, число богов далеко не так велико, как у Арийцев. но как ни прост был этот политеизм, он все таки оставался политеизмом, а не монотеизмом. Как бы мы ни суживали сознание Семита, сколько бы мы ни выдвигали на первый план наклонность его обнимать только малое число предметов, все-таки он понимал и обнимал столько предметов и явлений, что эти свойства его духа сами по себе не могли освободить его от политеизма и привести к монотеизму.

Впрочем, сделаем уступку Ренану – допустим, что эти свойства семитического духа могли способствовать образованию у Семитов монотеизма, но только такого, каким представляет его Ренан. Ренан преувеличивает значение этих свойств духа Семитов для монотеизма именно вследствие непонимания им сущности монотеизма. Вот как он выражается о монотеизме в своем сочинении Nouvelles considerations sur le caractère général des peuples sémitiques et en particulier sur leur tendance au monothéisme: „Монотеизм в сущности есть плод расы, которая имеет мало потребностей религиозных. Это почти минимум религия. Араб-бедуин посредством упрощения своей религии доходит почти до подавления ее. Этот пуританизм иногда граничит с неверием“⁵⁰. Разумея под этим пуританизмом Арабов, стремления некоторых из них (Ханифов, Мохаммеда и Ваххабитов) очистить монотеистическую религию от суеверий и идолопоклонства и воспрепятствовать ей выродиться в политеизм, называя этот пуританизм почти неверием и считая монотеизм почти минимумом религии, Ренан, очевидно, отличает монотеизм от политеизма только количественно, а не по существу; поэтому он и ставит монотеизм ниже политеизма Ему кажется, что почитающий одного Бога менее религиозен, нежели признающий и почитающий многих богов. Но монотеизм можно было бы назвать минимумом религии лишь в том случае, если бы он был верой в единого Бога, но несовершенного, ограниченного, подобного одному из богов языческих. Ренан, кажется, так и смотрит на монотеизм. Но бессмысленность такого количественного измерения религии и неправильность такого взгляда на монотеизм – очевидны. Здесь не место указывать на противоречие приведенных сейчас фраз Ренана тому, что он в истории семитических языков сказал о великом превосходстве Семитов перед Арийцами во всем относящемся до религии. Мы хотим только показать здесь, как грубо Ренан понимает религию вообще и монотеизм в частности. По этому поводу Грау хорошо говорит, что измерять достоинство религии так, как делает Ренан, значит тоже, что полигамию считать более совершенной формой брачной жизни, нежели моногамию. Как в браке истинной, всецело преданной любовью можно любить только одного человека, так и в религии истинную любовь, почтение, благоговение и вообще истинное религиозное отношение можно иметь только к одному, а не ко многим богам. Притом, истинный монотеизм состоит не в том только, что человек признает единого Бога, но в вере в единого Бога, как бесконечное, абсолютное, премирное, духовное, живое и личное существо. Только такое существо есть действительно, истинно Бог; вера только в такое существо есть истинная и притом единственно истинная религия, есть истинный монотеизм. Что значит, в сравнении с этой истинной религией, вера в богов ложных, несуществующих? Отличая монотеизм от политеизма только тем, что в первом случае человек признает одного Бога, а в последнем многих, отличая их количественно, а не качественно, Ренан, конечно, мог сказать, что Семит, при простоте своего духа и неспособности обнимать разнообразие, склонен веровать в одного Бога, между тем как Ариец, при разнообразии своего духа, дошел до почитания многих таких же богов. Но так как монотеизм есть совсем не то, чем его считает Ренан, то и указанное Ренаном основание для монотеизма в духе Семита, т. е. простота их сознания и неспособность понимать разнообразие, должно оказаться или совсем непригодным, или, по меньшей мере, недостаточным. В самом деле, в указанных свойствах семитического духа совсем нельзя найти какое-нибудь основание для веры в единого Бога как высочайшего существа, каким нам представляют его священные еврейские книги.

Мы еще должны здесь заметить, что у Семитов-монотеистов, т. е. Евреев и Арабов, простота культа⁵¹ только отчасти обусловливалась односторонностью их духа, узкостью сознания и еще недостатком воображения. Главным же образом, она вытекала из их монотеизма. Известно, что Арабы кроме единого Бога почитали многие предметы, казавшиеся им священными, как то: идолов, змей, звезды, камни и т. п. Против почитания таких предметов, или, как выражается Ренан, против усложнения культa восставали Ханифы, которые в деле религиозной реформы были предшественниками Мохаммеда, потом сам Мохаммед и, в новое время, Ваххабиты. Все они ратовали за монотеизм; все они опасались, как бы почитание Арабами многих священных предметов не привело их к многобожию и забвению единого Аллаха. Религиозные движения Ханифов, Мохаммеда и Ваххабитов суть нечто иное, как реакция монотеизма против возникавшей по временам наклонности Арабов к многобожию. Но странно в этих движениях видеть только обнаружение неспособности Семитов понимать многообразие вещей, как это делает Ренан.

Мы должны бы были теперь посмотреть, как Ренан защищает свое учение о монотеистическом инстинкте Семитов в другом своем сочинении, о котором мы только сейчас упомянули. Но чтобы нам опять не возвращаться к тому, что он сказал в изложенной нами характеристике Семитов о некоторых других особенностях в их религии, кроме монотеистичности ее, мы поговорим о них теперь. Мы имеем тем большее право сделать это небольшое отступление, что эти особенности религии имеют связь с монотеизмом, о котором шла речь доселе и будет идти впереди.

Прежде всего скажем о религиозной нетерпимости Семитов. Ренан почитает ее необходимым последствием их монотеизма. Разъясняя это положение, он говорит, что Семиты отличаются нетерпимостью потому, что они только свою религию признавали истинной, а все чужие религии считали ложными. По его мнению, факт мусульманских завоеваний был возможен в лоне расы, неспособной обнимать различие. Таким образом, Ренан религиозную нетерпимость Семитов выводит из присущего им сознания, что только их религия есть религия истинная, а это сознание, по его мнению, коренится в неспособности их обнимать различие. Ренан, кажется, хотел этим сказать, что Семиты не могли понять и по достоинству оценить чужие религии. В сущности, он сходится здесь с Лассеном, который религиозную нетерпимость Семитов считает следствием их национальной исключительности и эгоизма. Оба они здесь справедливы только отчасти, потому что раскрывают только одну сторону дела. В подтверждение их мнения действительно можно привести несколько фактов. Так Араб-мусульманин требует, чтобы другие народы не только исповедовали единого Бога, но именно в той форме, в какой Его исповедуют они, – в форме, что Бог един и Мохаммед Его пророк. Так, Евреи, гордясь своим происхождением от Авраама, только себя одних признавали достойными вступить в царство Божие и отрицали это право у язычников. Они требовали, чтобы язычники, вступая в церковь, делались сначала иудейскими прозелитами. Арабы-мусульмане не отличались веротерпимостью не только в отношении к язычникам, но даже к единобожникам – не-мусульманам. На основании этих фактов можно нетерпимость Семитов выводить из их узкой, исключительной привязанности именно к своей форме религии, – из эгоизма, скажет Лассен, – из неспособности понимать различие, скажет Ренан.

Но другие факты доказывают, что подобное заключение поспешно и что, по крайней мере, не исключительно эгоизм и национальность религии поражали в Семитах нетерпимость и фанатизм. Вот эти факты. Как скоро Семиты впадали в идолопоклонство, так у них ослабевала или вовсе уничтожалась нетерпимость. Семитические народы-язычники вовсе не отличались нетерпимостью; тоже должно сказать в частности и об Иудеях, когда они начинали служить богам иным. Нельзя же думать, чтобы они с переменой религии переставали быть эгоистами, или чтобы исчезала их неспособность к пониманию разнообразия. С другой стороны, многие арийские народы, как скоро они переставали быть язычниками и становились христианами или мусульманами, выказывали религиозную нетерпимость. Для примера вспомним об испанской и итальянской инквизиции, о преследованиях Гугенотов и других неисчислимых религиозных войнах, волновавших во все века Европу. Что же? Неужели христианство и ислам делали своих поклонников эгоистами? Религиозная нетерпимость, приписываемая Семитам, главное основание свое имеет не в эгоизме их и не в не умении их находить различие.

В чем же причина нетерпимости Семитов? Чтобы ответить на этот вопрос, нам нужно коснуться веротерпимости Арийцев, составляющей будто бы особенность этой расы. Хвольсон говорит, что причина, почему у Семитов религиозная нетерпимость обнаруживается чаще, нежели у Арийцев, кроется в свойстве семитических религий, а не в характере исповедующих эти религии. Религия, противоборствующая каждой другой религии, как религии ложной, не может выказывать той терпимости, которую обнаруживает религия, не имеющая народного характера. Греки не могли страдать нетерпимостью относительно чужих богов, потому что они не считали их не-богами, а считали лишь чужими богами⁵². Точно также и Грау отвергает мысль Лассена, будто нетерпимость Семитов проистекает из их национальной исключительности и эгоизма. Отвергает он также мысль Лассена и Ренана, будто веротерпимость Арийцев происходит от их свободы мыслить, и говорит, что основание нетерпимости одних и терпимости других лежит не в характере их, а в свойстве их религии.

Нам кажется, что Хвольсон и Грау говорят правду и доказать справедливость их мнений довольно легко. Лассен и Ренан совершенно заблуждаются, когда они религиозную нетерпимость почитают созданием духа Семитов и полагают, будто она не была известна Арийцам до принятия ими семитических религий. Греки, относившиеся терпимо к чужим богам, наказывали всякое непочитание собственной религии. Фактов много. Философ Анаксагор, Алкивиад и другие преследовались за безбожие. Между прочими преступлениями обвинители Сократа возводили на него то злодеяние, будто он отрицает народную религию. В Афинах происходило даже публичное сожжение книг, считавшихся не религиозными. Греки и Римляне ненавидели Евреев за то, что считали их презирающими богов. Есть также факты, что арийские народы относились нетерпимо и к чужим религиям. Брамины – Арийцы несколько столетий сряду жестоко преследовали буддистов и в некоторых частях Индии совершенно истребили их. Да и в настоящее время некоторые из бесчисленных религиозных сект в Индии до такой степени враждебны одна другой, что приверженец одной секты не может ни говорить с приверженцем другой неприязненной секты, ни входить к нему в дом, ни прикасаться к нему, иначе его отлучат от своей секты⁵³. Древние Персы свирепствовали во времена Камбиза против египетских храмов и богов, а во времена Ксеркса – против греческих. Дарий, сын Гистаспа, сражался со своим предшественником Гаутамой также из-за религии. От религиозного фанатизма Сассанидов – Арийцев, много терпели Евреи и Христиане. Персидские маги отличались духом нетерпимости и старались обратить к своей религии Ассирийцев и другие народы, вошедшие в состав персидской монархии. Лассен считает религиозную нетерпимость Персов исключительным явлением в среде арийской расы, иными словами, отказывается объяснить ее причину; а Ренан здесь, как и везде, сохраняет свой обычай умалчивать о фактах, противоречащих его мнению. Как объяснить эти факты? Как понять, что Греки были терпимы к чужим богам и не терпимы к непочитателям их собственной религии? Как объяснить, что из всех арийских народов Персы особенно отличались религиозной нетерпимостью? Ответы на эти вопросы приведут нас к истинному понятию о религиозной нетерпимости Семитов. Веротерпимость Греков и других политеистических народов к чужим богам объясняется самой сущностью политеизма. Всякий политеизм, в какой бы форме он ни выразился, по сущности своей есть натурализм; поэтому политеизм одного народа не может по существу отличаться от политеизма других народов; поэтому, далее, политеист в именах чужих богов видит свои божества и имеет основание чужие божества считать равноправными со своими; поэтому-то, наконец, древние народы перенимали чужие религии, не оставляя и своей. Как многоженец не считает нарушением брачных отношений, если он к имеющимся у него женам прибавляет еще одну или двух жен, так и язычники не считали безбожием вместе с своими богами почитать и чужих богов. Но язычники, относясь терпимо к чужим языческим религиям по чувству сродства с ними, были весьма нетерпимы к религиям и учениям не однородным с их религией, напр., к христианству, к иудейству, к философскому учению о Боге, разрушавшему политеизм. Так как в древности почти все народы были многобожниками, то случаи обнаружения нетерпимости арийцев-политеистов естественно не могли быть часты. Отсюда и возникло мнение, будто Арийцы отличаются терпимостью, которую стали считать выражением их характера, их свободомыслия. Арийцы могли показаться веротерпимыми в сравнении с Семитами еще и потому, что политеизм не может столько возбуждать дух нетерпимости, как монотеизм. Язычник не может любить своих богов от всего сердца отчасти потому, что такую любовь можно иметь только к одному существу, а не ко многим, а отчасти потому, что языческие боги несовершенны: каждый из них силен только в своей области, каждый из них оспаривает могущество и право обладания людьми у других богов, и все они вообще, по представлению язычников, не были свободны от слабостей и пороков и по достоинству разве немного возвышались над хорошими людьми. Понятно, язычники не могли таких богов слишком много любить или бояться, или благоговеть перед ними, – не могли ревновать к ним и быть нетерпимыми к чужим религиям. Как многоженец не может всецелой любовью любить какую-нибудь одну из своих жен, иначе он покинул бы всех прочих жен; так и многобожник не может любить какого-нибудь одного из богов всем сердцем, иначе он отверг бы не только чужих богов, но и своих, кроме одного. Веротерпимость политеистов есть невольное сознание ими ничтожности своей религии. В подтверждение этих общих рассуждений можно указать на то, что языческие народы тем менее выказывали нетерпимости и тем более делались индифферентными по отношению к чужим религиям, чем более у них падало уважение к своей религии. Так это было в Греции и Риме в век упадка народной религии. Предыдущие рассуждения сделали для нас объяснимым факт, что Персы из всех арийских народов особенно отличались нетерпимостью. Религиозная нетерпимость их объясняется, с одной стороны, неоднородностью их религии с религиями других народов: у них был дуализм, а не политеизм⁵⁴. С другой стороны, она объясняется тем, что Персы более уважали свою религию, нежели какой-нибудь другой языческий народ свою; они видели превосходство своей религии перед политеистическими религиями и были к ним нетерпимы.

Теперь нам легко отвечать на вопрос: почему Семиты⁵⁵ отличались нетерпимостью? Если и религия Заратустры, имевшая мало общего с политеистическими религиями. побуждала своих приверженцев преследовать поклонников чужих богов, то монотеизм Семитов по существу своему не только не имел ничего сходного с религиями других древних народов (кроме, разумеется, религиозного чувства, составляющего основу всякой религии), но прямо был противоположен им. Поклонник единого Бога никак не может признать за политеизмом право на существование. Он должен избрать одно из двух: или считать политеизм ложной религией, или отказаться от своей собственной религии. Таким образом, Семит, если он оставался верным своей религии, уже по самой сущности должен был признавать ее несомненно истинной, а все прочие религии несомненно и безусловно ложными, а отсюда он не мог отличаться терпимостью к этим последним. Было и другое обстоятельство, укреплявшее в Семитах-монотеистах такое мнение о своей религии и о религиях чужих. Евреи считали свою религию богооткровенной, следовательно, несомненно истннной, и так как другие народы не только не воздавали почитания их Богу, но даже иногда смеялись над их религией, то, конечно, в них утверждалась мысль о ложности всех религий, не согласных с их собственной. Заповеди Иеговы о том, чтобы Евреи не служили богам чужим, постоянные напоминания со стороны руководителей народа еврейского о суетности языческих религий и языческих богов, постоянные предостережения их (руководителей) народу об опасности впасть в идолослужение поддерживали в Евреях мысль о ложности языческих религий. Та же опасность, которая грозила монотеизму со стороны влияний языческих религий, побуждала ревностных поклонников Иеговы истреблять соседние с Евреями языческие народы и их идолов. Что касается до Арабов, то и они считали свою религию истинной потому, что она открыта была Богом Аврааму, они всегда критерий истинности своей религии полагали в согласии ее с верой Авраама⁵⁶. Но если у Семитов-монотеистов слишком твердо было сознание истинности своей религии и ложности чужих религий; если при том последние были враждебны их религии, если поклонники ее часто делались служителями богов чужих; то понятно, какая отсюда должна была явиться религиозная нетерпимость у Семитов к другим религиям.

Кроме убеждения в истинности своей религии, уважение к ней и ревность по ней поддерживались у Семитов еще тем, что они веровали не во многих, а в одного Бога. Единый Бог, любящий человека совершенной любовью, требует и от него всецелой любви к себе. Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всей душой твоей и всем разумением твоим (Втор.6:5) было сказано в Ветхом Завете. Религиозное сознание и чувство монотеиста сосредоточены на одном существе; оттого это чувство вообще сильнее, напряженнее в сравнении с религиозным чувством политеистов. При этом нужно еще принять во внимание страстность природы Семита, его способность всецело отдаться любимому существу; а с горячей любовью к какому бы то ни было существу непременно соединяется ревность по нем, борьба против всякого, кто стал бы нарушать права этого существа. Язычники были нарушителями права Иеговы, насмехаясь над Его именем и относя славу, подобающую единому истинному Богу, к богам ложным. Отсюда нетерпимость к их религиям со стороны Иудеев. Про Евреев Апостол Павел говорит, что они имеют ревность по Богу, хотя и не по разуму (Рим.10:2). Если у Евреев являлось убеждение в истинности и превосходстве их религии перед прочими религиями и если притом это убеждение возникало из сознания, что их религия, и только она одна т. е. пока не явилось христианство, есть религия истинная и Богооткровенная, а не из узко-национального чувства привязанности к ней, как к своей родной религии, то последствием такого убеждения могла быть похвальная, истинная религиозная нетерпимость к другим религиям, как ложным. Это ревность по разуму. Но когда у Иудеев вместе с убеждением в истинности богооткровенной религии на первом плане выступало горделивое сознание, что эта религия есть их религия и что только им одним она и может принадлежать, тогда обнаруживалась нетерпимость далеко не похвальная, тогда являлась ревность по Богу, не по разуму. Примеры подобной нетерпимости, происходящей из узкого национального чувства, из эгоизма, мы указали выше.

Мы показали, что эгоизм есть не единственный и даже не главный фактор в религиозной нетерпимости Семитов. Мы показали также, что хотя нетерпимость их действительно имеет связь с монотеизмом, но что связь эта состоит вовсе не в том, как думает Ренан, будто монотеизм препятствовал Семитам обнять различие, т. е., понять и оценить чужие религии. Напротив, Семиты очень хорошо понимали их и считали их ложными, но не потому, что не способны были обнять различие, а потому, что их истинная религия была пробным камнем для испытания и оценки всех религий. Обобщая все, что мы сказали о причинах религиозной нетерпимости Семитов, мы можем указать следующие три фактора, которые определяли ее: а) убеждение в истинности и превосходстве своей религии и в ничтожности всех других; б) способность Семита полюбить кого-нибудь со всем пылом самоотверженной души, в особенности Бога, так как Семиты, вообще говоря, отличаются религиозностью; в) наконец, эгоистическая ревность к своей религии, как религии национальной. Из этих факторов только два последние антропологического характера, как принадлежащие самой природе семитического духа; сила же первого фактора много зависела от того, что религия иудейская была Богооткровенная, а арабская, по крайней мере, претендовала быть такой.

Другую существенную черту семитической расы, связанную с монотеизмом, Ренан видит в откровении, выражающемся в форме пророчества. Всякое вообще откровение Божества Ренан выводит из веры первобытных народов в непосредственное влияние Божества на мир, желая этим показать неразумность подобной веры. Но мы можем ему заметить, что Евреи веровали в откровение и тогда, когда уже давно вышли из первобытного состояния: они признавали пророков за провозвестников откровения прежде и после плена Вавилонского, когда у них было правильное государственное и гражданское устройство. Что касается до особенности семитического откровения, состоящей в том, что Бог для посредничества между собой и народом вдохновляет избранного человека, но не становится с ним одно, между тем как, по представлению, напр., Индийцев, Бог открывается людям через воплощение в известном существе; то Ренан называет эту особенность продуктом сущности семитической расы. Основание различия упомянутых им двух видов откровения Ренан находит в том, что у Семитов Бог слишком далек от мира и человека, какового представления о Боге нет у других народов. – Это совершенная правда, но только Ренан не объясняет, почему Семиты слишком возвышали Бога, а не сливали его с миром и человеком, как было у других народов; он не говорит, в какой черте их духа лежала причина подобного возвышения Бога над миром. Ведь сказать, что идея откровения произошла из сущности семитической расы, значит объяснить дело столько же, как и монотеизм Семитов производить из инстинкта. Здесь, как и во многих других случаях, обнаруживается невозможность объяснить все особенности Богооткровенной религии путем естественным. В самом деле, если Ветхозаветную религию признать естественной, а не Богооткровенной, то совершенно нельзя будет объяснить, каким образом иудейский народ на низшей ступени развития мог дойти до понятия о премирности Бога.