Воскресение. 4 Июня. По Черному морю.

Наконец наступило утро 4 июня, день нашего отъезда из Одессы и вместе из России. Мы сходили к ранней обедне, и затем быстро начали приготовляться к отъезду. Наш пароход должен быть отплыть из Одессы в 10 часов утра. Около десяти часов мы простились с гостеприимными и радушными иноками Пантелеймонского подворья и отправились в Карантинную гавань, где стоял наш пароход «Николай II», принадлежащий к числу лучших, сильных и больших пароходов Общества Пароходства и Торговли. Подъехав к пристани, мы получили из рук жандарма наши заграничные паспорта и затем вошли на пароход. Здесь, по просьбе добрейшего агента общества Иванова, любезности которого мы обязаны многими удобствами во время пути, капитан парохода дозволил нам занять особое, так называемое эмигрантское, отделение, составляющее нечто совершенно отдельное от помещения обыкновенной палубной публики. Здесь мы поместились все вместе с о. Анастасием, о. Варсонофием и доктором. Остальные путники заняли места во 2 классе, а Преосвященный в 1-м.

Между тем наступило 10 часов, а пароход еще не думал трогаться. Оказалось, что поджидают нашего Константинопольского посла И. А. Зиновьева, который должен был ехать на нашем пароходе. Наконец чрез несколько минут приехал посол, и тогда капитан отдал приказ отчаливать. Заработала машина, зазвенели якорные цепи, отданы причалы и пароход, лениво поворачиваясь, стал медленно отделяться от берега. С набережной, где собралось довольно много народу, начали махать платками и шляпами. Пантелеймоновские иноки, сопровождавшие нас до пристани, кучкой стояли на набережной и посылали нам прощальный привет. Преосвященный, имевший с собой фотографический аппарат, моментально снял с парохода всю толпу, которая собралась на набережной провожать отъезжавший пароход.

По мере того, как мы отплывали из гавани, пред нами красиво обрисовывалась Одесса, широко раскинувшаяся по набережной и ярко блестевшая своими белыми домами под горячими лучами южного солнца. Мы долго любовались с палубы красивым видом этого красивого со стороны моря города. Наконец город все более и более стал застилаться синеватой дымкой, и вот уже мы в открытом море. Куда ни посмотришь кругом, везде без конца одно слегка волнующееся море, темные волны которого наш пароход смело рассекает своей мощной грудью, оставляя за собой широкий серебристый след. Всюду кругом ширь, раздолье... Хорошо! Почти у всех путешественников, описывавших свое путешествие в Палестину, обыкновенно встречаются изображения тех тяжелых, скорбных чувств, которые они переживали, удаляясь на пароходе от своей родины, те страхи и тревоги, которые невольно закрадывались в их душу при начале предстоящего длинного пути; или удаляющимся от родного берега казалось, что у них внутри что-то как будто обрывается, как будто они навсегда прощаются с своей родиной и со всем тем дорогим, что в ней осталось для них. Нужно сознаться, что ничего подобного мы не испытывали, что при виде удаляющейся дорогой родины ничто у нас внутри не обрывалось, что никаких скорбных и гнетущих чувств мы в себе не ощущали, никакие страхи и тревоги за будущее нас не обуревали. Наоборот, мы все находились в каком-то радостно возбужденном настроении, настроении бодром, смелом и прямо веселом. Радость наполняла сердца наши при мысли, что Рубикон перейден, что мы на пути в ту страну, которую многие пророки и цари желали видеть, куда на протяжении 19-ти веков стремился, можно сказать, весь мир.... Одно, чего мы боялись, и то не все, это – коварство и изменчивость моря, правда теперь спокойного, но надолго ли? А некоторые, любители сильных ощущений, как будто недовольны были таким необычным спокойствием Черного моря, желая испытать прелести морской качки с ее последствиями. Впрочем, впоследствии и они смирились в своей самонадеянности.

Звонок пригласил классных пассажиров к завтраку, и мы спустились в свое изолированное от всех пассажиров отделение, устроили импровизированный стол из двух досок и «организовали» чай и закуску, за которыми незаметно бежало время в дорожных воспоминаниях и пересыпавшихся добродушными шутками разговорах. Казалось, что мы не за пределами России, на гиганте – пароходе качаемся на волнах грозного моря, а у себя дома, под тихой сенью родной академии, которую только что оставили, собрались студенческим кружком, чтобы поделиться впечатлениями от последней прослушанной лекции или новой прочитанной книги, горячо поспорить об отвлеченных вопросах и вместе помечтать о будущем России, Европы и даже человечества. Для довершения иллюзии, к нам спускались преосвященный Ректор и Николай Федорович с Василием Никаноровичем. «Не одевайтесь, не одевайтесь, господа, говорил Преосвященный, будем попросту, мы пришли с господами профессорами к вам чай пить. Эге! Да вы здесь прекрасно устроились, не хуже, чем у нас в 1-ом классе. Не правда ли, Николай Федорович? Со мной, в 1-ом классе, говорил Преосвященный, едет русский посол в Турции И. А. Зиновьев. Я с ним имел удовольствие познакомиться, рассказал о нашем путешествии и он обещал оказать содействие во время путешествия по Турецкой империи». Это известие всех обрадовало. Мы знали, что в Турции, благодаря своеобразным порядкам этого государства, туристам часто приходится страдать от произвола чиновников и от других случайностей. Разговор за чаем естественно вертелся около путешествия. Говорили о том, как надо путешествовать, чтобы извлечь из путешествия наибольшую пользу, чтобы оправдать изречение Премудрого: «обтекаяй страны, умножает разум». Преосвященный советовал записывать непременно все впечатления, вести дневник – этим обусловливается успех путешествия – и записывать тотчас же все обратившее на себя внимание. Многие сомневались, возможно ли будет делать это во время пути, когда впечатлений так много, а удобства, необходимые для того, чтобы сосредоточиться, осмыслить впечатления и изложить их, обратно пропорциональны количеству впечатлений. Василий Никанорович советовал записывать самое существенное только, и не позднее двух дней после первого впечатления, иначе воспоминания, при постоянно повторяющихся новых и новых впечатлениях, не будут так отчетливы и непосредственны.

После ухода Преосвященного и профессоров, в наше отделение явился небольшого роста господин, в очках, извинился и спросил, не чувствуем ли мы недостатка в воздухе, не дует ли где, не нужно ли кому-нибудь чего? Мы поблагодарили любезного господина, приняв его за доктора, хотя, как потом оказалось, это был агент Общества. Покамест будем называть его доктором. Вместе с доктором поднялись на палубу. Он оказался обаятельно любезным человеком и знатоком Черного моря и всего пути, и мы, перебивая друг друга, торопились эксплуатировать его знание, предпочитая, по вполне понятной причине, живого руководителя мертвому гиду. «Мы идем довольно быстро, – заметил кто-то из нас, – интересно узнать, как приводится в движение такой колосс». Доктор предложил нам спуститься вниз и под его руководством осмотреть машину. Мы поспешили воспользоваться приглашением и через минуту очутились в страшном пекле среди бесконечного ряда двигающихся с пыхтением и визгом поршней. Машина – на полном ходу; кругом все двигается и шипит, слова заглушаются шумом машины, спускаемся еще ниже, – пот градом катит со всех, здесь около двух громадных печей стоят два кочегара с лопатами и ежеминутно бросают в печь каменный уголь, механически сыплющийся сверху. Отсюда доктор ведет нас далее к средоточию всей машины; здесь не особенно толстый продолговатый валик необыкновенно быстро кружится вокруг своей оси, приводя во вращательное движение выходящий наружу винт, рассекающий воду и двигающий пароход вперед; все многочисленные машины, занимающие целый ярус парохода, устроены только для того, чтобы заставить вертеться валик. Но знакомство с пароходом дается недаром; от жары начинает кружиться голова и мы торопимся подняться, чтобы освежиться. Темная ночь повисла над морем. Небо загорелось мириадами звезд, они светятся необыкновенно ярко и трепещут, как живые, потемневшее море уснуло, только всплеск волн, поднимаемых пароходом, нарушает его немую тишину, – свежий ветерок ласкает лицо. Кто то из нас обратил внимание на особый блеск звезд и их расположение, сравнительно с звездным небом севера. Доктор услыхал разговор и прочитал целую лекцию о южном звездном небе, переходя с трубой в руке от одного борта парохода к другому. Еще долго пассажиры ходят по палубе и смотрят на море, или шепотом разговаривают. Кончился первый день нашего морского странствования. Клонит ко сну. Палуба начинает пустеть. Все расходятся по своим каютам, чтобы заплатить долг сну.