Предлагаем нашим читателям вторую часть беседы священника Константина Корепанова с верующими Успенского братства о воспитании мужества у детей и о том, на каких героических кино-примерах можно и нужно воспитывать мальчиков.
Напомним, отец Константин – клирик Троицкого собора Екатеринбурга, проректор по учебной работе, преподаватель, духовник Екатеринбургской духовной семинарии, священник, широко известный в медийной среде, чьи выступления и видео-обращения, посвященные различным вопросам современной духовной жизни, можно увидеть в открытом доступе в интернете. Слово батюшке.
В центре внимания – не «экшн», а душа
…Недавно мы говорили об отсутствии современных патриотических фильмов. Многие называют два-три отличных современных фильма: «28 панфиловцев» и «Т-34», и с этим нельзя не согласиться. Вопрос в другом.
Вы можете сделать этот фильм патриотическим, если будете смотреть его вместе с ребенком. Почему? Потому что ребенок видит не то, что видим мы. Мы воспитались в определенной системе ценностей, на правильных фильмах о войне. И в этом фильме мы видим именно героизм солдат.
Ребенок, который воспитан на американских боевиках, в любом кино видит боевик. Он не видит героизма как такового, а видит «крутого мачо», который делает то, что считает нужным, и у него все получается.
Он не видит воли этого человека, а главное – его любви к Родине. Потому что там она стушевалась. Там эффект «экшн», чтобы показать картинку красиво, подавляет главное содержание – то, что герой делает это ради любви к Родине.
Ребенку надо показать: вот, смотри, вот тут он так делает, рассказать, прокомментировать, то есть переживать вместе с ним. И тогда будет эффект.
Я специально не показывал «Т-34» детям, они его до сих пор не видели. Жду, когда в интернете появится. Может, к Победе покажу. А специально, как только вышел «Т-34», я показал им «Жаворонок». Это первый вариант, первая версия, черно-белый старый фильм. Старый фильм про то, как на танке бегут из плена. Он очень лаконичный. Там вообще нет боевых сцен, там не стреляют, там нет снарядов.
И при всем отсутствии спецэффектов этот фильм произвел на детей потрясающее воздействие. Я им не показывал новые «А зори здесь тихие», сначала показал советский вариант. Не потому, что он плохой – они сначала должны воспринять это именно сквозь призму советского фильма.
Также и с «Т-34» – сначала «Жаворонка» показываю. А ещё они недавно посмотрели «Судьбу человека». Я думал, сбегут, но дети с таким напряжением досмотрели весь фильм, даже младшая, дочка. А ведь там «экшна» вообще нет, и краски очень мрачные, современному ребенку тяжело это смотреть.
И всегда стараюсь показать советский фильм – причем черно-белый, чтобы трудно было воспринимать, чтобы человек привык с детства воспринимать это спокойно. А потом уже – красочные вещи, фантасмагорические, с буйством красок, крови, насилия и прочего.
Понимаете, что делало советское кино? Оно минимальными выразительными средствами передавала именно то, что человек больше всего на свете считал ценной свою Родину. И в центре внимания режиссера были не боевые действия, а внутренний характер человека.
Вот, посмотрите, скажем, «В бой идут одни старики» – как шоу, фантастическое кино про фантастическую эскадрилью.
Маленький спецэффект – когда узбек погибает. Молодые смеются: отчего он так летит неправильно? Потом выясняется, он с трудом сажает самолёт, открывает кабину, и когда командир Быков склоняется над ним, он говорит: «Командир, я сел». И умирает.
И вот эта смерть – не в бою, не героически, нигде не было видно, что он кого-то убил, – вот эта смерть завораживает. Человек из последних сил шёл, только чтобы посадить самолет, чтобы боевая единица не погибла. Он не о себе думает.
Если будет много выстрелов, снарядов, крови, то эффект зрелища заслонит от ребенка простую вещь: а из-за чего дерутся-то? Какая разница? Классно дерутся, глаз оторвать невозможно!
Почему – да неважно! Красиво. Но минимализм выразительных средств приводит к тому, что ребенок смотрит вглубь, видит суть явления, он понимает, что именно происходит, и эффекты не застят сути.
У ребенка именно такое восприятие. Он смотрит на буйство разных движений, на «экшн». Это его зачаровывает, а он должен научиться понимать смысл, слышать диалоги, внимать характеру героя. Как вы его научите, если вы его с детства приучаете смотреть только иностранные фильмы?
Вы же все из советского времени, поэтому должны как-то понимать, что нельзя показывать только современное. Потому что тогда у человека будет искажение.
Героизм – это сделать то, что в твоих силах
Конечно, с «Панфиловцами» спорить не буду, фильм сделан очень хорошо, тут ничего не скажешь. Но в целом фильмы про войну, мало того, что стали сериальными, – а ведь это очень утомляет, ребенок не может такие долго фильмы смотреть, – тут другая беда: спасение Родины завуалировано, напряженность снята.
Там люди просто на войне, они просто сражаются. Сражаются красиво: красные бьют немцев, немцы иногда бьют красных – как сюжет это интересно. Но где же человек, который из последних сил делает что-то для Родины или для своих товарищей?
Помните фильм «Звезда»? Очень хорошо сделанный фильм, но, если для детей брать – затянут, хронометраж большой. Там каждый солдат делает что-то для выполнения общего дела. И там важно не спасти своих друзей, важно не спасти себя – важно передать информацию. И каждый делает для этого все, что в его силах.
Они больше ни о чем не думают, их интересует только это. И это показано – как каждый делает вклад в общее действие. Обыкновенные люди, никакие не герои, самые что ни на есть житейские. Но при этом каждый делает из последних сил, и даже маленький шахматист «Воробушек», который настраивает им станцию, делает это из последних сил, пытаясь вернуть себя к жизни, чтобы сделать, иначе всё пропадет.
Вот это замечательно. Фильм тоже нормальный, советский, там есть немножко сражения, но главное – цель общая: мы должны сделать то, что нужно сделать. За ценой мы стоять не будем. Главное – выполнить долг. Там всё, как в жизни – череда нелепых ошибок, какие-то детскости, глупости, но из поля зрения зрителя не выпадает главное: они делают всё для того, чтобы выполнить задание, и они его выполняют.
Папа, кто тут прав, или воспитание на своих ценностях
У нас дома правило, что, по крайней мере, первый раз, какой бы ни был фильм – военный, невоенный, – мы смотрим его вместе с детьми.
Между прочим, я специально купил диски Чарли Чаплина, но всё боялся включать. Один раз включил – все разбежались, но сын досмотрел «Золотую лихорадку».
Посмотрел, потом проходит месяца два, и он говорит: «Можно еще посмотреть?» Прошло два года, думаю: повторю. Показываю им «Малыша». Вот это да! Я даже сам такого эффекта не ожидал.
У меня ребенок просто разревелся – сын разревелся, когда у Чаплина забирают ребёнка, отбирает ювенальная юстиция в 30-е –40-е годы. А ведь реально отобрала – пришла полиция, отобрала ребенка, мол, он у тебя кушает непонятно что и живет непонятно как. У меня сын не выдержал этого надрыва, слезы побежали: неужели его отнимут?..
Но Чарли Чаплин своего малыша отстоял, в руки ювенальной юстиции не отдал. Они посмотрели, и буквально через два дня приходят: «А можно еще посмотреть этот фильм?» Я говорю: «Нет, первый эффект должен остаться, пройдет какое-то время. Не надо». Понимаете? А ведь в этом фильме люди вообще не говорят, и сюжет недостаточно «боевиковский».
Когда ты смотришь кино вместе с детьми, показываешь эмоциями, где надо грустить, где надо негодовать, происходит процесс воспитания. Так мы встраиваем ребенка в нашу собственную систему ценностей.
Ведь ребенок пока не сформировался, и формируется он долго, у него размытая система ценностей. Мои дети всегда спрашивают про героев фильма: «Папа, кто из них прав», и так до сих пор. Потому что важно, за кого переживать, где правда, на чьей стороне, чтобы ребенок правильно переживал. А если они смотрят без вас – представьте, какая в голове может быть каша.
Есть ряд детских специальных фильмов, советских мультфильмов, где нравственная позиция прописана со всей очевидностью, и ребенок может смотреть это без комментариев, без вас.
Но любой более или менее взрослый фильм без родителей смотреть нельзя. Малыш должен почувствовать, на чьей стороне правда, за кого переживает отец – так он получает навыки нравственного воспитания, он учится сопереживать тому, кому надо сопереживать, сочувствовать и негодовать тогда, когда надо негодовать.
Если вы этому его не научите, он и в жизни не будет знать, за кого радоваться, кому аплодировать, от кого защищаться и кого останавливать.
То есть фильмы, как и книги, когда вы их читаете вслух, должны быть той средой, тем культурным феноменом, вокруг которого выстраивается наше общение с ребенком. Вот у нас, например, во сколько бы я домой ни приехал – десятилетний ребенок прыгает, скачет, говорит: «Папа, давай читать!»
Ты думаешь, как бы до кровати доползти, а сказать «нет» нельзя. Пару раз скажешь – он больше не подойдет. Потом будешь локти кусать, бегать за ним, говорить: «Сынку, поговори со мной!» Он скажет: «Нет, папа, у меня дела, я устал сегодня». И поэтому сидим и читаем, и потом вместе обсуждаем (когда силы есть).
И он постоянно спрашивает: «А вот это правильно он сделал? А вот это он хорошо сделал? А как надо было сделать? И какой бы я ни был уставший, я понимаю, что польза от этого настолько важна, что пренебрегать этим никак нельзя. И вот работаем, работаем. А сейчас лучше: дети подросли, естественно, у нас такая «изба-читальня» в двух комнатах. То есть я с сыном читаю, а матушка с девочками читает свои книги.
Сейчас они «Четвертую высоту» читают. И нам очень это нравится, потому что мы видим, что от этого есть какой-то эффект.
А если не читать, вместе не смотреть – что тогда потом морали читать? А ведь это и есть нравственное воспитание ребенка. Мы приобщаем его к чему-то важному через элементы художественной культуры.
Через моё переживание, через диалог с взрослым ребенок встраивается в систему ценностей, и никакая мораль, никакой классный час, никакой урок в жизни этого не заменит. Потому что для приобщения к ценностям нужно переживание ценностей. А художественная культура дает для этого самый подходящий материал.
И, насколько я владею вопросом, в прошлые эпохи делали так же. То есть приходил какой-нибудь Гомер или трубадур и пел что-то, и все слушали. Потом ребенок спрашивал, а отец ему отвечал. Вот так и происходило воспитание.
Никто лекции, беседы не проводил. Если вы проводите беседу с ребенком на какую-то тему – значит, вы уже что-то упустили, где-то вы «прокосячили».
Иногда и палка стреляет
Иногда меня спрашивают, как быть, когда делаются ошибки в воспитании детей в другой семье? Вспоминаю строчки Игнатия Брянчанинова, который говорит: мирянин не имеет права обличать другого человека. Священник поступает, как сам решит, но мирянину никто такого права не давал.
Если вас спросит хозяин семьи: «Слушай, не знаю, что с ребенком делать» – тогда ему скажете. А если не спросит, так помолитесь, это же всегда орудие: «Господи вразуми их!» B тогда в следующий ваш приход отец, может, и спросит: «Не знаю, что делать с ребенком – может, ты хоть что-нибудь подскажешь? »
Но вот если ты остаешься один на один с ребенком… Надо посмотреть. Если вы видите, что ребенок вменяемый, он с вами выходит на диалог, тогда выстройте диалог таким образом, чтобы сказать то, что вы хотите сказать.
Если он не идет на диалог, он закрыт от вас, вы это чувствуете, он не реагирует на вас – тогда вы вообще ничего не сможете ему сказать. Он не услышит, он не раскрыт перед вами. А это надо всегда почувствовать.
Мне запомнилось из церковного детства – когда-то читал житие блаженной Моники, матери блаженного Августина. Она пристрастилась к вину. У них был винный погреб, и она ходила туда и из бочек наливала себе кружку, и так делала регулярно. Никто про это не знал – это же не коньяк, она наливала обыкновенное южное вино.
Знала одна служанка. И вот она однажды поймала ее на месте и говорит: «Ты что, пьяница, что ли?..» И сказала это с такой издёвкой, с такой вот внутренней гадливостью, что у Моники навсегда пропало желание ходить в погреб.
Тут получилось удачно. В других случаях могло получиться неудачно, но в данном случае, через уста этой служанки, Бог навсегда отбил желание у Моники еще в детском возрасте пробовать вино. К сожалению, не всегда так просто всё врачуется, но иногда, как говорится, и палка стреляет.
Жертва за други своя
Также меня спрашивают, что я думаю про самоубийство на войне, когда оставляют для себя последний патрон, про призыв «умираем, но не сдаемся».
Во-первых, «умираем, но не сдаемся», если вы понаблюдаете, касалось только офицеров. Только офицеров. Солдаты никогда этого не делали. Только в какой-то очень отчаянной ситуации – как правило, это именно отчаяние, и просто надо не заострять на этом внимание.
Психика ломается, и мало ли что человек сделал. А целенаправленно это делали только офицеры, только командиры. И вы должны понимать, что на это были особые причины. Потому что если командир попадал в плен и это становилось известно, его семья в тылу лишалась пенсии, средств к существованию, подвергалась обструкции.
То есть в школе объявлялось всем, что отец такой-то девочки, такого-то мальчика попал в плен, что он предатель, и это очень тяжело переносилось семьей.
Все знали об этом, то есть это не скрывалось, это распространялось через военкомат. И поэтому, зная этот механизм, офицеры это совершали – и это был их последний отцовский жертвенный акт.
И вот в том, духовном смысле этого слова я не считаю это самоубийством. Они просто приносили себя в жертву, потому что это было последнее, чем они могли защитить свою семью. Таким образом они ее защищали, потому семья получала пенсию за погибшего офицера – хорошую пенсию по военным меркам, и семья становилась семьей героев.
В христианском понимании самоубийство – это высшая степень гордыни человеческой, когда человек отвергает высший последний дар, который дал ему Бог – дар жизни и возможность покаяния. В отношении к офицерам это была не гордыня, это была именно жертва, которой они защищали свою семью. Страха перед пленом не было. Потому что все известно было, это мы только теперь всё открываем.
Командиры содержались отдельно от солдат. И, посмотрите, скажем, есть очень малое количество кадров пленных командиров. Они не так надломлены, как эти самые солдаты. Командиру гарантировалось отдельное место, он жил только с командирами, были льготы.
Посмотрите, как содержали генерала Карбышева – поначалу вообще очень хорошо, потом чуть похуже, но даже на последней стадии всё-таки чуть лучше, чем пленных солдат. До последнего оставалась надежда, что он все-таки пойдет на сотрудничество с немцами.
А для комиссаров и коммунистов – вообще без вариантов. То есть сдавайся, не сдавайся – все равно расстреляют. Потому что у немцев были в этом смысле выверенные определенные принципы.
Они солдат оставляли без тех сил, с которыми они могли бы организовать сопротивление. В плену концентрировалось большое количество людей, и все-таки они мужчины и солдаты, опасная «гремучая» смесь. И если им дать командира, дать лидера, то неизвестно, как всё повернется.
Поэтому солдаты содержались отдельно, командиры – отдельно, чтобы никто не смог организовать сопротивление.
Вот, вы приводите один рассказ, когда солдата окружили враги: у него граната, он взрывает, совершает действие. Как понять, героизм это или нет? С каким помыслом в сердце он это сделает? Спасая других? Или не желая терпеть мучения, плен?
В чеченской войне всегда раненому оставляли гранату, у них всегда была одна граната на себе. Потому что пленных не брали. Его все равно убьют, но жестоко, по-варварски – так он просто от этого застраховывался. Я не вижу в этом ничего плохого.
Я вам так скажу. В списке святых есть имя девушки, которая, услышав, что за ней пришли и по ступеням поднимаются, и сейчас ее поведут на мучения, она, помолившись Богу, что она не сможет выдержать мучений, выбрасывается из окна.
И, тем не менее, она в святцы попадает. То есть, с одной стороны, это соблазнительно – на фоне тех людей, которые выдерживали муки. Но Церковь, с другой стороны, свидетельствует, что важно не это.
Человек оценивает свои силы, он оценивает свою веру, но он не хочет отрекаться от Христа. Не хочет.
Она понимает, что может не выдержать, но она не хочет отрекаться. И вот этот момент Церковь увидела, и, канонизируя таких, как Вера, Надежда и Любовь; канонизируя таких, как Екатерина, Варвара, Юлия или Татьяна, она, тем не менее, замечала и таких.
Пусть – да, она слабая духом, но она предпочла отдать жизнь, чем создать хоть какую-то возможность для отречения, только бы не отречься – а вдруг не выдержу и отрекусь? И вот это Церковь заметила и все равно этого человека причислила к лику святых.
Поэтому я бы так сказал: надо быть человечней. Не вникать в то, что думает человек – это ведь не наше дело, какой будет суд над этим человеком. А важно, что человек не сдается. Он не хочет показывать слабость свою.
Он хочет до последнего сражаться и умереть в бою, потому что плен для сознания тех людей и для тех, кто оставался в тылу, и для тех, кто сражался на фронте, плен – это позор. Даже если меня сейчас будут пытать. Вот так были воспитаны люди.
С христианской точки зрения это и не должно коррелироваться, это другая плоскость человеческого бытия. Но мы должны видеть это и понимать, что в этом есть подвиг, в этом есть героизм, в этом есть осмысленность.
И, конечно, приравнивать их к такому самоубийству, про которое мы сейчас говорим, Церкви категорически нельзя.
Бессмысленной гибели на войне не бывает
Иногда мне задают вопросы про политические конфликты, про войну в Афганистане – мол, ребята пошли в армию и стали жертвами случайной политической игры. Бессмысленна ли их гибель?
Нет, так нельзя рассуждать. Бессмысленной гибели не бывает. Понимаете, человек на войну как-то попадает. Он пришел туда в качестве добровольца, который по призыву или ещё как-то, потому что он выполняет свой солдатский долг. Или воюет по контракту, за деньги, и это – грубая война, в которой смысла никакого нет.
С чего ради жертвовать собой? Он попал туда не один. Там есть его друзья, и он сражается, выполняя свой долг. Никто не пошлет солдата в это пекло, пока он не дал присягу. Он дал присягу – стало быть, отвечает за свои слова.
Раз его Родина отправила сюда, он защищает здесь свою Родину, на этом месте. Скажем, штурм Грозного был ошибкой во всех отношениях. Но солдаты гибли, защищая свою Родину, потому что они действовали по присяге. Вот это важно понимать.
Не важно, что в это время происходит там. Он – солдат, он выполняет свою присягу. Это настолько принципиально, что никто никогда не судил фашистов – простых солдат, воюющих по присяге. Считалось, что и они тоже защищают свою Родину.
Другое дело, когда солдат – наш или фашистский – ставился в условия, когда его заставляют убивать заведомо невинных или заведомо безоружных граждан. То есть когда он идет по кишлаку и там видит мирного гражданина, ему отдают приказ стрелять, и он не стреляет – в этом нет ничего, нарушающего его присягу.
Вот, этих людей согнали – бедных, безоружных, разоружённых людей согнали, и говорят: теперь ты должен их расстрелять. Тут он может себя спросить: что я делаю на этой войне? Нужно мне это или не нужно?
Пока этого не произошло, он защищает свою Родину – не важно, по каким приказам он здесь оказался. Для этого в Советской армии, в Красной армии, нужен был человек, который ему это объяснит. По идее, скажем, это мог бы сделать священник, если бы он был в частях. Сейчас их снова отзывают, увы…
Но кто-то должен, хотя бы его отец – должен написать письмо, объяснить его совести: пока ты действуешь в границах присяги и выполняешь приказ – делай. Но если ты видишь, что твои поступки явно безнравственны и из тебя уже делают не защитника, а убийцу, тогда ты прими решение.
Ты всегда можешь уйти из армии, ты можешь заявить, что не будешь участвовать в этих действиях, и если ты погибнешь, ты погибнешь как христианин, за какие-то убеждения. Может, не погибнешь, может, тебя комиссуют, может, тебя унизят, но это уже твой выбор.
В любом случае мы с вами рассуждаем абстрактно. А этот вопрос решается всегда конкретно. Вот, есть человек, вот именно в этом месте он находится сейчас, именно этот человек выполняет этот приказ. И вот тогда Бог скажет, что делать человеку.
Но, как мне говорили люди-участники современных боевых действий, понятие Родины там очень сильно затушёвано. Они не осознают Родину, они недостаточно юны, чтобы думать о семье. Но у них очень чёткое представление о том, что они выполняют задание и прикрывают спины своих друзей. И для них это своего рода честь.
То есть я выполняю приказ моего командира, который мне доверяет – непосредственного командира, не генерала, сидящего в Москве, а моего ротного, который мне дал приказ. И я прикрываю спины моих друзей, это сейчас мой долг. И если для этого потребуется умереть, я умру. А это – вполне конкретная задача, и в этом случае та христианская максима остается.
Смерть… бесполезная или праведная?
Спрашивают: спина друга – это одно, но не исчезает вопрос: а зачем я здесь, что я здесь защищаю, что я здесь делаю?
По идее этим вопросом должны заниматься специальные люди – как политруки, которые были в прежнее время. Мы не можем здесь его решить.
Когда реально происходят боевые действия, человек умирает не абстрактно, не просто так, а защищая спины своих друзей, и в этом смысле кладет свою жизнь за други своя.
То есть выполняет то, что велит делать Христос. Он не думает о высоких материях, но он хочет, чтобы хоть кто-то из них спасся. Эта жертва не будет пустой, он умирает за жизнь другого человека. И кто-то из них всегда выживает.
Как, например, в шестой роте псковского десанта, все равно некоторые выжили. В «Девятой роте» тоже это показано. Есть хороший фильм «Грозовые ворота», там это есть: нет понятия Родины, оно настолько разбито в сознании, но то, что я должен остаться верным своим друзьям, и я не могу изменить присяге, я должен сражаться и защищать тех, кого могу защитить – вот это остаётся, они за это готовы умереть. И я считаю, что это смерть праведная.
У многих есть опасение своих детей отправлять в армию – хочется, чтобы они не стали какими-то бесполезными жертвами.
Отправлять или нет добровольцем на какую-то войну – это, конечно, решать вам самим –это вы придете к батюшке, и он посоветует вам что-нибудь. А вот если сын уже воюет, то есть присягу уже дал – то какие тут могут быть вопросы? Он дал слово. По заповеди Божией он должен это слово исполнить.
Если он будет судить о том, кто его сюда направил, он потеряет цельность, у него не будет мужества, чтобы защищать ни себя, ни других. Он станет боевиком. Присяга – очень важный элемент. Вот это надо пережить, прочувствовать.
Присяга «делает» солдата, солдата-срочника. Срочники дали присягу, и с этой точки зрения все солдаты, которые погибли там, погибли не напрасно. Они спасли свою душу. Они выполнили свой долг до конца. Пусть приказ был глупым, нелепым – они не напрасно умерли. Вот что важно.
С точки зрения будущего цивилизации, России, каких-то отношений – да, это кажется напрасным, но в контексте личной судьбы этого человека – это не напрасная смерть, он исполнил свой долг до конца.
Бог найдет способ объяснить…
И еще о «напрасной» смерти. Вот, скажем, сейчас поеду от вас, буду отъезжать, засну за рулем, въеду в столб и погибну, не дай Бог… Случай такой был. В Сергиевом Посаде в Лавре был монах, который всё время хоронил, отпевал людей, такой подвижник был – в самых невероятных условиях.
А потом из-за того, что он постоянно был в напряжении, заснул за рулем и погиб. Так и его, и моя смерть не будет напрасной, хотя она никакой пользы никому не принесла. Но я попал туда потому, что я до конца исполнил свой долг, понимаете.
И Бог положил предел моей жизни, но я исполнял свой долг. Я не в ресторан, ни из ресторана возвращался пьяный. И поэтому – да, семья будет в горе, – но с точки зрения моей жизни это было бы нормальное завершение. Она не была бы пустой.
А, раз не была бы пустой для меня, она не будет пустой и для моих детей. Бог найдет способ объяснить, зачем всё это было нужно.
Вот так, кстати, произошла трагедия – есть такая матушка Наталья Соколова. У нее было пятеро детей, и вот один из них, последыш, Фёдор Соколов, стал священником. У неё все дети стали священнослужителями, один – епископом. И он погиб в автокатастрофе. Погиб потому, что поехал на требу. Не на охоту, не на рыбалку, не в магазин – он поехал на требу и попал в аварию.
У него девять, кажется, детей осталось. Я как-то смотрел передачу, и дети говорят: мы никогда с момента гибели отца не ощущали его отсутствие в нашем доме. Он всегда с нами. Даже наоборот, стали острее ощущать его присутствие, что тогда его не было, а вот сейчас он как бы есть.
И это – не пустая смерть, хотя это обыденная автокатастрофа. Но он ехал на требу, и он был при исполнении. Он – как подстреленная птица на взлете, и поэтому Дух Святой свидетельствует: его смерть не напрасна.
Еще меня спрашивают про фильм Мела Гибсона «По соображениям совести» и о том, как я отношусь к тому, чтобы его посмотреть с десятилетним сыном.
Мы посмотрели, нормально. Ребенок у меня «Властелин колец» смотрел – какая разница? Фильм «Патриот» я не показываю. Там есть сцена, которую нельзя смотреть ребенку, я не смогу ее объяснить: когда герой томагавком забивает в ярости человека.
Этот момент нельзя вырезать, я обычно пропускаю какие-то моменты, а его нельзя вырезать, он ключевой. И его нельзя объяснить ребенку. Поэтому я не показываю.
В «Патриоте» я показываю только последнее сражение, с исторической точки зрения.
А то, что касается «По соображениям совести» – да, показываю, но я комментирую.
Во-первых, ребенок не понимает разницы между адвентистами и православными. Для него какая разница: христианин, и ладно.
И там интересный момент, который умница Мэлл Гибсон проводит. Во-первых, заметьте: герой не стреляет не по религиозным соображениям, он не стреляет по нравственным соображениям. Это совсем другое. У него не пунктик в голове, он просто пережил этот акт убийства.
И он не хочет это повторять, это его нравственный выбор перед лицом Бога. А во-вторых, заметьте: выживает он только потому, что кто-то может убивать. Если бы таких людей не было, он бы просто не выжил, он бы погиб до того, как совершил все свои подвиги. И Мэлл это показывает.
Он всё-таки, слава Богу, не адвентист, а католик, у него есть свои зубы на адвентистов, и он прекрасно эти зубы им показал. Язык высунул и улыбнулся во всю свою католическую улыбку. И сказал: вы, конечно, молодцы, ребята, но ваш герой выжил только потому, что были люди, способные сражаться и убивать.
И это, правда, так. Нужен такой герой, как он, и нужны такие, как его товарищи. Они все нужны. Но в результате его подвиг становится особо рельефным на фоне подвигов тех людей, которые, вообще-то, закрывали его своей грудью, а он закрывал их своей…
Соб. инф.
Комментировать