Свящ. Константин Корепанов: как воспитать мальчика мужчиной?

Клирик Троицкого собора Екатеринбурга, проректор по учебной работе, преподаватель, духовник Екатеринбургской духовной семинарии Константин Корепанов поделился мудрым и нетривиальным мнением о воспитании мужества и патриотизма в детях.

Беседа пастыря и паствы на важную и животрепещущую  тему получилась долгой  и обстоятельной, поэтому для удобства восприятия мы разделили ее на части. Следите за публикациями! Слово отцу Константину.

Герои порождают героев

«Хотел бы начать с двух равновеликих вещей.

Сейчас проводится муниципальный этап Рождественских чтений, и тема чтений, как известно,  «Великая Отечественная война: наследие и наследники», напрямую связана с героизмом.

Каждый раз читаешь доклад или общаешься в рамках «круглого стола» и сам осознаешь важные вещи.

И вот первый вывод: воспитание мужчины возможно только на героических образцах. Только. Безусловно.

Этим и занималась культура на протяжении тысяч лет. Была потребность создавать эти героические образцы.

И, сколько знает себя человеческая история, этими героическими образцами она пыталась украсить быт: она рисовала их на стенах пещер, на стенах храмов, по древним государствам бродили бродячие певцы, которые складывали эпосы, гимны, песни о подвигах героев.

И совершенно никого не волновало: были эти герои на самом деле или не были. Это вторичный вопрос и запрос по отношению к тому, что героизм нужен.

Вы не воспитаете мальчика иначе. Он может стать кем угодно, но он должен дальше защищать свою страну – это априори. Он должен защищать свою семью, своего ребенка, свою жену, он должен это делать.

И подвигнуть его на это могут  только постоянно внушаемые, повторяемые героические образцы. И поэтому любой эпизод, имеющий в основе своей реальный героизм, несомненно, должен быть преподнесен с героической стороны. Если фактический материал не предоставляет оснований для героических образцов, эти основания должны быть выдуманы. Без вариантов.

Вся западноевропейская история пошла по второму пути. Она додумывает, выдумывает, сочиняет героические образцы. Если мы посмотрим, например, весь спектр фильмов про войну, снятых за последние 50 лет в Голливуде, он везде демонстрирует героику.

И никого в Америке не интересует: а действительно существовали такие люди или не существовали, а была эта героическая страница в истории какого-нибудь подразделения, какого-нибудь танка или какого-либо человека, это не важно.

Важно, что там были герои. Иногда этот человек имеет прототип, иногда – не имеет прототипа. И ситуация просто интерпретируется. Кто смотрел фильм «Ярость»,  скажите, что героического в том, что один сломавшийся танк стоит на перекрёстке и отстреливается, пока не кончатся патроны?

Штатная ситуация, собственно, ничего героического там нет. Но это можно снять так, чтобы это выглядело героически, и это выглядит героически. У нас этих эпизодов было пруд пруди, но ничего соразмерного  «Ярости» мы не сняли.

Вот, например, про танк Колобанова кто-нибудь снял художественный фильм? Никакого нет. Постановочный есть, анимационный тоже, а игрового нет. А отчего бы не снять? И вот в этом – вся проблема, а ведь на самом деле героев в Великую Отечественную войну было очень много.

С какого-то времени мы стали стесняться героизации Великой Отечественной войны, вообще стали стесняться героизации.

Нас кто-то убедил (известно кто), что это всё фантазия, это всё ложь, этого всего не должно быть, не нужно. Вот, надо, мол, говорить правду про войну. Если вы будете говорить про войну правду, вы напугаете ребёнка, и защищать он вас не захочет.

Правду войны он узнает тогда, когда на нее придет. Но чтобы он на нее пришел, он должен внутренне быть готов стать героем.

Что такое герой? Это человек, который готов внутренне, всегда готов отдать свою жизнь за что-то, представляющееся ему ценным.

Это внутренняя готовность,  способность – и не важно, что ценно: слава, семья, родина, честь, – но он должен внутренне понимать, что его жизнь, конечно, если это потребуется,  можно отдать за что-то, представляющееся ценным.

Сохранение своей жизни любой ценой – это позор для мужчины. Вот так должен вырасти мальчик. В какие условия он попадет – это один Бог знает.

Но, попадая в эти условия – неважно, какие: тюрьма, зона, лагеря, война, необитаемый остров, враги, плен – что угодно, он должен там остаться мужчиной.

То есть думать не о том, чтобы выжить любой ценой, а о том, чтобы остаться достойным человеком, сохранить уважение к себе. А когда мы показываем, какая война дурацкая, какая она злая, какая она жестокая, мы, в сущности, лишаем его силы воли, мы его пугаем.

Правда про войну… опасна для детской души?

Нам заменили ту героическую тему, на которой воспитывалось – и хорошо воспитывалось поколение советских детей, у нас это  отменили, нам сказали: давайте покажем правду про войну.

Правды больше не стало, потому что, насколько я могу представить себе – войну ни одна кинопленка, ни один компьютер не выдержит, ни один зал ни в каком кино, если показать правду как она есть – собственно войну  во всей ее омерзительности. Но ведь только герой и может ее выдержать.

В этом году вместе со старшим сыном я попал в одно замечательное место – в Санкт-Петербург, на панораму «Невский пятачок». Там два вида панорамы: одна старая советская, в сущности, нарисована. А другая – так называемая  3d-экспозиция, буквально вживаешься в эту атмосферу, и  становится очень не по себе. Там нам рассказывали простые вещи про простых солдат – в сущности, ничего героического.

В процессе боя никто не собирается совершать подвиг, он просто делает то, что должен. И на этот момент он должен думать не о том, чтобы выжить, а о том, чтобы сделать. То есть он не думает о героизме, он просто делает свою работу, то, что умеет.

И  как бы случайно совершает пару-другую героических поступков, как правило, рискуя жизнью. Это такой механизм, но для того, чтобы человек был на это способен, он должен быть воспитан так, чтобы понимать: я мужчина. Мое дело пойти и сделать.

Умру я, не умру – это не имеет значения, это вторично. Честь ли, родина, семья ли, еще что-то – я должен сделать. Это то, что касается героизма. И мы должны рассказывать нашу историю, и историю нашего рода, и историю самих себя именно в таком виде. Только так она будет воспитывать нашего ребенка.

Разговор о нравственности меняет сознание

Это первое основание, с которого бы я хотел начать.  А второе созвучно ему, но исходит из других источников. Его заложил известный английский писатель-апологет Клайв Льюис. О том, что он писал художественные произведения, вы, наверное, знаете, «Хроники Нарнии» ваши дети смотрели.

Кроме того, что он писал художественные произведения, он был преподавателем в Оксфорде и во время Великой Отечественной войны вел на радио Би-Би-Си передачу «Беседы о нравственности».

Представляете: обыкновенное радио Би-Би-Си, обыкновенные беседы о нравственности… И за это он получил боевую награду. Вы только задумайтесь!

Никогда не находясь на линии фронта Великой Отечественной – он был на фронте в Первой мировой; никогда не пересекая Ла-Манша в годы Великой Отечественной войны, то есть не принимая участие в сражениях, он получил боевую награду только за то, что вел беседы на радио.

Потому что, по свидетельству командования, эти беседы оказывали такое воздействие на солдат, что у них как будто менялось что-то в сознании, и они могли воевать. Потому что в то время тех тенденций, которые в то время  проявились в Европе, сформировалось поколение, которое к войне не готово.

Поколение, которое выиграло Первую мировую войну, воспитывалось иначе, и оно выиграло ее. Поколение англичан, которое принимало участие во Второй мировой войне, было не готово. Они не могли воевать, у них не хватало сил стрелять, у них не хватало сил выносить бомбежки, у них не хватало сил пойти в атаку, они были парализованы, или, вернее сказать, деморализованы.

И вот тогда Генеральный штаб командования английскими силами говорит: найдите нам человека, который мог бы так  поставить сознание людей на место, чтобы они стали солдатами. И вот нашли, говорят: тут есть один интересный человек, давайте его попробуем. И поручили ему вести радиопередачи на Би-Би-Си.

…И вот результат: военная награда. Льюис сделал свое дело, он смог изменить сознание людей, говоря всего лишь о нравственности.

Не патриотические лозунги читая, а просто говоря о нравственности, по сути дела, о долге, о том, что долг и человек, долг и мужчина – это взаимообусловленные вещи.

И обычные мальчишки стали солдатами и способны были воевать. За это он получил награду.

Так вот, в одном из своих выступлений он говорит: мы наследники самых худших традиций: у нас о патриотизме говорят. Говорят. Говорят по телевизору, говорят учителя, говорят с разных высоких трибун. Говорят на всех митингах, выступлениях. Много людей становятся от этого патриотами? Совсем нет. А те, кто становятся – вовсе не от того, что они послушали какую-то митинговую речь, или услышали где-то выступление депутата или вип-персоны. Вовсе не поэтому.

Верим ли мы в то, что говорим?

Что же делает человека способным стать таким, про которого можно сказать «патриот»? И здесь Льюис говорит очень точно. Раньше никто не учил патриотизму. Раньше отец подходил к сыну и говорил: «Сын, знаешь, Рим – это единственная ценность в нашей жизни. И поэтому цель каждого мужчины – умереть за этот Рим».

И уходил на фронт, в легион, ещё куда-то. И однажды умирал. Если не умирал, то он говорил о том, что случайно не умер, но всю жизнь считал себя готовым к этому и мечтал об этом, но вот так угодно было богам.

И ребенок впитывал это – не потому, что это говорил отец, а почему? Потому что отец в это верил, он так жил.

Он говорил не то, что надо сказать, не то, что требуется духом времени, не то, что он хотел бы увидеть в сыне – он просто говорил ему то, чем жил сам. Он, правда, в это верил. И, если бы случилась  возможность, он бы умер за Рим. Это и воспитывало поколение людей, способных Рим защищать.

Как только человек начинает говорить: «Знаешь, надо Рим защищать, говорят, что это очень правильно, скорее всего, Рим, наверное, представляет собой ценность, раз так говорят. Поэтому пусть идут и защищают, а мы с тобой будем пользоваться благами тех, кто это делает». Примерно так. Мы же так и говорим.

Вот, вышел проповедник:

– Вы знаете, люди жизнь свою не жалели, кровь проливали, все замечательные, так и надо было, молодцы, и в наше время должны быть такие люди…

– Ты своего ребенка в армию отдашь?

– Зачем? А я причем? Нет, мой ребенок в армию не пойдет, пусть другие идут.

Чего стоят такие слова? Ничего. Это просто сотрясение воздухов, это словоблудие, это, в конце концов, ложь. Потому что ты не веришь в то, что ты говоришь.

В Великой Отечественной войне у всех генералов, у всех руководителей страны за редчайшим исключением дети призывного возраста шли на фронт. Им даже в голову не приходило, что можно поступить иначе.

Да, где-то на позициях они поступали каждый по своей совести, то есть кто-то пытался найти теплое местечко, кто-то не пытался. Но отцу даже в голову не приходило: как это, ребенка не отправить на фронт?

Даже если есть возможность не пойти  – это бессовестно, я не смогу ничего людям сказать, управлять заводом, цехом, страной, я не смогу ничего сделать, потому что мой сын дома сидит! Мне никто не поверит. Меня никто не будет слушаться.

Вот эта внутренняя достоверность произносимых нами слов и есть залог того, как мы воспитаем нашего ребенка – неважно, в данном случае, мальчика или девочку. Мы верим в то, что мы говорим? 

Мы правда так готовы поступить по совести, как говорим? Это для нас действительно самое главное дело жизни? Тогда никто из наших детей, скажем, из Церкви не уйдет.

В том-то и беда, что мы говорим, что надо ходить в Церковь, но в это не верим. Мы с вами можем  сами туда ходить, но не верим, что надо, потому что внутренне, скажем, жалеем своего ребенка. Мы говорим, например, ему: да, ты должен ходить в Церковь… А сами: ну, что он там делать будет, скучно  ему стоять на службе полтора часа… И внутренне мы не верим, что ему там надо быть.

Ребенок чувствует, что на самом деле мы говорим одно,  а думаем  и чувствуем другое.

Поэтому надо находить такие  вопросы и проблемы в разговоре  со своим ребенком – особенно с мальчиком, – в которые вы, правда, верите, которые, правда, пережили, за которые вы заплатили своей кровью, которые действительно для вас значимы.

Если будет иначе, мы не сможем ничего воспитать.

Мы проводим со своими детьми много разных бесед, а эффект от этих бесед – ноль. Потому что ведём себя так, как будто классный руководитель занимается классным часом, проводит пропаганду.

Счастье по-мужски

Кто смотрел «Битву за Севастополь»? Помните, там  есть два момента. В самом начале фильма появляется отец  героини – очень грубый, очень жесткий. Она сдала экзамен, поступила в вуз, а он игнорирует это.

И жена ему бросает упрек: «Ты хоть бы с ней помягче…» Он говорит: «А не время быть мягким, потому что будет война, и она должна быть жесткой, иначе ей не выжить!»

Этот момент сильно не акцентируется, но потом отец  больше не появляется в кадре. Он знает, что он делает. Это не просто черта его характера, это его убежденность.

Дочке будет очень трудно, и она должна быть к этому готова. И она дальше идет по жизни, воюет, делает свое дело, но всякий раз выживает только потому, что рядом оказывается мужчина, который защищает ее.

Она  сама герой, она многое делает, но рядом всегда обретается человек, который, погибая сам, спасает ей жизнь. Без слов, без разговоров.

Все эти герои – разные по характеру: есть откровенные солдафоны, есть просто те люди, которых огрубила война, и просто интеллигент, который всю жизнь был интеллигентом и останется интеллигентом, но каждый из них делает то, что необходимо сделать: спасти женщину, которую они любят.

Умеют ли  поступать подобным образом в наше время?

В  наше время кто-то говорит о том, что мужчина должен отдать свою жизнь за того человека, которого он любит, не думая о себе? Не говорит никто. Все думают о поисках счастья. Какой может быть «дух счастья» для мужика, что – он для счастья живет, что ли?

Если он живет для счастья, тогда некому больше жить для счастья, потому что за счастье бороться надо. Это он должен это счастье своей семье обеспечить: работой по 20 часов; бессонными ночами; защищая, если это касается каких-то боевых действий – это он всё выносит на себе,  счастливая семья стоит на его плечах.

А у него нет счастья. Если семья счастлива, защищена, спокойна, то – да, нормально все. А если он думает о своем счастье, то ему не нужна никакая семья. И мы об этом не говорим. То, что об этом не говорит масс-культура – это понятно, она прививает нашим детям свою систему ценностей.

Но мы-то, мужчины, православные христиане! И мы-то должны понимать, что наш ребенок окружен другой системой ценностей, в которых мужчины из него не вырастет, если мы, отцы, не скажем ему то, что принципиально важно.

Вот эти четкие, взвешенные, выстраданные, оплаченные потом или кровью, страданиями, слезами, скорбями слова – мы должны их сказать. И тогда мы действительно что-то сделаем для ребенка.

И эти слова должны соответствовать нашему опыту. Мы так живем. Мне кажется, это и есть счастье мужчины

Только это не предполагается современной масс-культурой. Она помещает счастье мужчины вместе с красивой женщиной и богатой обстановкой. А то, что эта богатая обстановка нуждается в постоянном напряжении мужских усилий и времени – об этом как-то не говорится.

По-мужски – значит по-отечески

Посмотрите: в любом кино богатство – само по себе, а мужчина, женщина – сами по себе. Они вместе что-то делают, а это богатство как-то обретается. Хотя любой бизнесмен знает, что так не бывает, надо постоянно что-то делать, только тогда это получится.

Кто из мужчин внутренне, без возможности, скажем сколько-нибудь реально, просто как факт вашего сознания, – кто из вас отдаст ребенка на крест – своего ребенка?..

Но женщины – это женщины. София отдала, мать мучеников Маккавейских отдала. Мы можем это сделать? Это категория нашей мужественности, нашей веры. Наш Отец это сделал.

Когда мы крестимся, мы крестим наших детей – мы сознаем, что мы делаем, мы сознаем, куда мы окунаем нашего ребенка? Женщины переживают – Бог с ними, они с камерами бегают, хохочут, веселятся, умиляются…

Мы – мужчины. Мы погружаем нашего ребенка в гроб. Мы говорим: ты сейчас сораспинаешься Христу, ты спогребаешься Христу. Мы-то должны осознавать, что мы делаем, мы-то мужчины!

И для нас, в первую очередь, это молитва: «Господи, сделай этого человека способным умереть за Тебя». А, произнося эти слова, мы должны внутренне понимать: значит, однажды наш ребенок может уйти и умереть, прежде чем мы сами пойдем этим путем. И мы должны быть к этому готовыми. А мы не готовы.

У нас этого нет, мы не можем стать Авраамами, а пока мы не можем сделать это, мы не можем стать настоящими христианскими отцами для наших детей.

Представьте, что вы провожаете вашего сына на фронт, и вы знаете, что вы никогда его не увидите. Но это ожидаемый вариант развития исторических событий. Это мужественность, это отцовство.

Оно может проявляться не в столь замечательной яркой форме. В другой: вот отец, к нему приходит один из его детей, говорит: «В общем, деньги давай, я пошел». Что делает отец? Дает деньги и говорит: «Ну, иди». Он не падает ему на грудь, он не уговаривает, не причитает, не голосит. Он говорит: «Решил – иди. Боль эта – во мне, я отец, и я понесу самое больное, что из-за этого последует. Это будет в моем сердце, но я тебе этого не покажу».

И сын ушел, и отец не шлет ему телеграммы: «Сынку, как дела, что – денег нет? Если что, говори, еще пришлю, ты уж там не побирайся». Он ведет себя как мужчина, как отец. Это твой выбор – заплати за него. Только когда ты заплатишь за этот выбор, ты можешь стать человеком. Это мужество и отцовство.

Мы бы не дали ребенку дойти до спасения, мы бы не выдержали, первыми прибежали бы к нему: надо же, свиней пасет мой сын, стыдоба-то какая! Всё, выкупаю вместе со свиньями, весь участок!

На тебе еще, не парься, все нормально, если деньги кончатся, я дам! Мы не даем возможности родиться покаянию, потому что мы не выдерживаем ритм. Напряженности не выдерживаем. Тот отец – выдержал, и только это спасло его сына.

Он ждал, его сердце изболелось. О том, как он его ждал, мы знаем, что он выглядывал вдаль, ожидая своего сына, он все сердце себе изъел. Но он шагу не сделал. Он мог его потерять, тот мог и не вернуться, ну и что?

Помочь ребенку можно только так, чтобы он вкусил всё и вернулся. Я не могу ему помочь иначе. Только тогда, когда он пройдет свой путь до конца.

Даже если это будет через 20 лет, через 30 лет, через 50 лет, но я знаю: он станет мужчиной, человеком только тогда, когда будет отвечать за свои слова и за свои поступки.

Но разве мы учим человека отвечать за свои слова?

Виноват? Извинись или получи

У меня недавно был эпизод – поверьте, самый реальный эпизод. Один прихожанин приходит и говорит:

– Я в интернете общался со своим другом, и как-то сказал ему слишком  честно некую фразу, он взял и обиделся. В результате получилась перепалка, и я думаю, что когда мы встретимся, он меня побьет.

Я говорю:

– Ну и  что?

– Как-то неприятно, когда тебя бьют.

– А начал кто?

– Ну, я сказал. Просить прощения же не принято.

– Ну, почему? Если вы виноваты, вполне достойно будет попросить прощения.

– Да ну, в нашей среде это не принято!

– Тогда вас будут бить.

– Нет, этого тоже не хочу.

Но ты выбирай! Ты отвечай за свои слова, отвечай! Ты начал – ну, прими хоть какую-то ответственность! Либо попроси прощения – да, унизь себя, но это будет честно: да, я виноват. В конце концов, в те времена, когда была принята дуэль, люди могли попросить прощения, и это принималось.

Если ты виноват, и перед дуэлью ты решил, что лучше все-таки попросить прощения, чем подвергать жизнь опасности – это не унижение. Собственно, дуэль ради этого и  назначалась.

Проси прощения, и всё. Или тогда ты будешь убит. И человек просил прощения, никаким позором это не было.

Но если ты не хочешь просить прощения – боишься или стыдишься, или что-то еще – тогда надо быть битым. Но за свои слова нужно отвечать!

Ты – мужчина. Ты должен ответить за свои слова. Так нужно воспитывать ребенка. Если ты сделал что-то, ты должен за это ответить. А как вы иначе будете учить ответственности?

Вот, скажем, ребенок вырос, ему 18 лет, он где-то прогулял первый семестр и говорит:

– Папа, у меня экзамены!

– Твои проблемы. Ты гулял, ты и делай дело.

– Но как? Я же не сдам!..

– Не сдашь – выгонят.

Но мы думаем: как же так, мы так столько трудились, чтобы ребенка запихнуть в этот самый вуз, ночей не спали, работали – что, теперь позволить его выгнать? Нет. Надо сказать: «Сынка, ты там узнай, сколько это стоит. Ладно, бывает со всяким, сам гулял в свое время, давай как-нибудь соберемся, поможем…»

Он гулял, а вы будете платить? С чего ради? А потом вы будете думать: почему у меня мальчик – не мужчина, почему он семью бросил, почему ребенка не воспитывает?

Он не привык отвечать за свои поступки – вы за них отвечаете. Вот так и получается.

Не один подобный педагогический эпизод  можно вычитать в учительских журналах…

Ошибки придётся исправлять

…Девочке десять лет, даже меньше – лет восемь. Она раз нарисовала на обоях фломастером – отец отругал, просто отругал: «Нельзя рисовать!» Но она второй раз рисует. Он говорит:

– Слушай, ты что, рисовать хочешь только на обоях? Некрасиво же будет.

– Очень хочу.

– Хорошо. Вот только знай: если обои будут некрасивы, испорчены, то ты тогда должна будешь поклеить новые, имей в виду. Но у нас дома должно быть красиво. Хочешь – рисуй.

Девочка сначала не поняла, она стала рисовать, все изрисовала, «оторвалась по полной». Он ничего не делал, спокойно ходил. Он рисовала – он ходил. Однако не все изрисовала.

– Всё, довольна?

– Ну вот, всё, закончила. Это все классно, красиво!

– Что же, пойдем покупать обои.

Она говорит:

– Пойдем, здорово! Рисовать, обои покупать!..

– Пошли, купили клей, шпатель – все, как положено. Он говорит:

– Теперь снимай всё.

– Как – снимай?..

– Вот так, шпателем бери да снимай. Красиво должно быть.

Она возилась с этими обоями, снимала обои (он все описывал), затратила два с половиной дня. Причем он еще и деньги потребовал, чтобы обои купить – те сбережения, которые у нее были, чтобы она покупала.

Когда все это прошло, квартира стояла как новая. Никогда в жизни этот ребенок больше не рисовал на обоях. Трудоёмкая работа, все это очень, правда, трудно, но отец научил не только не портить – он научил отвечать дочку за свои поступки.

Все, что ты сделаешь, тебе придется исправлять.То, что ты нарисовала на обоях, легко исправить – технически легко.

А когда ты плюнула в душу человека – исправить это тяжело, но отвечать за это придётся все равно!

Если ты осталась безнаказанной  в этой жизни, тебе придется платить за это в будущей.

Если это никто не увидел, то Бог-то увидел, и все равно, где-то тебе это выйдет боком, и тебе придется за это отвечать. Бог поругаем не бывает. Что посеет человек, то и пожнёт.

Поэтому, как бы мы ни прикрывали ребенка, мы все равно не спрячем его от огненного суда, где он встанет и потом пошлёт нам упрек: отец, почему ты мне не сказал, что мне придется за это отвечать? Ведь там-то, на суде, мы ему не поможем…

С детства всё и начинается. Ты прогулял  школу, после школы пошел гулять – гулял-гулял-гулял, всё  прогулял. Устал, а надо «домашку» делать. Ну, жалко же, устал  он… Но это же он гулял! Гулял, а теперь пора делать.

Неприятно – думай, делай выводы, но ты должен сделать, это твой долг. Ты мужчина – делай. И при этом важно, что мы сами делаем так всегда. Если нам поручили, что-то мы делаем, и ребенок видит, что мы делаем через «не хочу», через «не могу», но делаем, то он будет подражать нам.

А если он видит, что мы на самом деле лежим и спим, а его заставляем уроки учить, это не пройдет. Он не будет так делать. Он смотрит и копирует то, что делаем мы.

Вдохновить, чтобы было куда расти

С моей дочкой такое было – как-то она ушла в школу в 8 часов, с продленки пришла в 17.00, потом пошла на кружок, потом с кружка где-то в 20.00 часов вернулась домой. Надо мыть посуду, она покушала, помыла посуду – уже 21.00 час.

Отдохнула и говорит: «Мама, сколько я сегодня работала?» Мы посчитали: с 8 до 21, получается, 13 часов. Она  посчитала-посчитала – «не, папа всё равно трудится больше».

Как-то это было неожиданно. Меня не было дома, это матушка рассказала, говорит: для неё это было значимо. То есть она понимает, как это трудно, и пытается дотянуться до какого-то образца, и понимать, что – да, много, она много потрудилась, все тяжело, но до папы еще не дотянула, есть куда расти, куда работать.

И  мне это дорого: дорого именно то, что ребенок замечает, что жизнь окружающих его людей трудная. Мне важно, чтобы они понимали, что мне трудно жить – не потому, чтобы они меня пожалели, а потому что это их вдохновит.

Из детства помню свет, горящий в нашем зале в три-четыре часа ночи. Мама спала порой по два часа, так много она работала. Брала домой работу – жить было трудно, для того, чтобы все это сделать, она работало много.

Я всегда видел, как она работает ночью. И поэтому для меня это – некий образец, к которому я стремлюсь. Я заметил, что они видят, что я работаю – мне это дорого. Я знаю, что когда они будут взрослыми, это будет стимулировать их.

Как-то был фильм, я посмотрел только этот фрагмент – насытился на всю жизнь, и понимаю, что в этом фрагменте был Промысл Божий, он мне много помогает. Наш, по-видимому, разведчик (по всей видимости, это 70-е годы) в Южной Африке, по какой-то причине попадает в тюрьму.

В тюрьме его мучают, психологически на него давят: то свет включат среди ночи, то спать не дают. В общем, ломают его. И показывается методично, как его ломают. И видно, что сломали  всех, а он не ломается.

Когда на него находит отчаяние, он вспоминает отца, который пришел с войны без ноги и 30 километров каждый день шёл на работу. Без ноги, на костылях. И продолжал ходить пешком. Его назначили председателем колхоза, и он ходил по этому самому колхозу пешком, без ноги.

И вот у него перед глазами стоял образ отца, который выходит твердо на костылях, на одной ноге, и идет туда, куда надо. Твердо, решительно, не сдаваясь. И вот этот образ помогал ему держаться.

У наших детей должен быть такой образ. Откуда вы знаете, что их ждет, но если они мужчины – их ждет мужская жизнь, и там им нужно на что-то опереться.

Помогают и художественные фильмы, и героические художественные книги, на которых выросло наше поколение: Жюль Верн, Фенимор Купер, Крапивин, про войну… Но главное – это образ  живого отца, пример, как отец вел себя в этой ситуации.

Видел в одном посте в соцсетях сообщение: «Как ты думаешь, ты бы гордился таким отцом, каким стал сам?» Когда ты был мальчиком, гордился бы ты таким отцом, каким сам стал теперь? Вот этим всегда можно себя проконтролировать и проверить.

Поэтому, когда вы воспитываете ребенка, вы должны понимать, что лучшее средство воспитания – это то, что видит ребенок в вас.

Он будет относиться к своей маме так, как относитесь вы к своей жене. Он будет относиться к вам так, как вы относитесь к своему отцу. Он будет делать в жизни так, как делаете вы. Вы сейчас уже знаете, что у него те  же манеры, те же движения, которые есть у вас. Но какие у него будут нравственные черты, зависит от того, как он увидит вас в действии.

Чтобы Церковь не стояла пустой

С этой точки зрения представляется не лишним иногда брать дозированное количество детей, в соответствии с их физиологическими возможностями, на ваши мужские мероприятия. Не потому, чтобы их воспитывать.

Нет, они просто должны видеть, как ведут себя их отцы в каких-то тяжелых, напряженных моментах жизни, там, где тяжело. Пусть им не будет там комфортно, но они должны видеть, как это делают мужчины. Это их вдохновит.

Когда-то вас не будет, а у них перед глазами должна стоять картина того, что они будут помнить о вас. Эта картина должна быть достаточно яркой, чтобы вдохновить их на собственный подвиг в жизни.

И только тогда мы воспитаем то поколение, которое способно если не защитить страну, (плетью обуха не перешибешь), то, по крайней мере,  сделать так, чтобы Церковь не стала пустой, чтобы после нас было кому в Церкви молиться.

Чтобы вот это братство осталось , не умерло вместе с вами, и ваши дети пришли в это братство и встали бы рядом с вами в строй, когда ваш жизненный путь будет клониться к закату.

Главное, чтобы человек понял, что он отвечает за свои поступки. В прошлом году Рождественские чтения были посвящены теме свободы и ответственности, и я не раз задавал вопрос: вот, ваш ребенок отвечает за свои слова? Нет. Ваш ребенок отвечает за свои поступки? Нет, не отвечает. Что вы тут говорите, о чём?

Это просто слова, они бессмысленны. Мы завалили словами все наше пространство – и интернет, и храмы. Это бессмысленно, если человек не делает  и не отвечает сам за свои слова, не учит отвечать за свои слова человека, ребенка своего, если вся наша деятельность направлена на то, чтобы защитить.

Делай, что хочешь – родители защитят…

Представьте ситуацию. Детский сад, подготовительная группа, детям шесть лет, мальчики играют в футбол – кто-то пнул мячик, мячик улетел за забор. Моя девчонка, она очень любит помогать, побежала за мячиком, помочь принести. Какой-то парень толкнул ее – с такой силой, что она разодрала колено до крови.

Воспитатель это увидел, конечно. И вот картина: когда матушка моя приходит в садик, сидит моя дочь с окровавленным коленом, плачет от боли, сидит рядом парень этот – и тоже ревет, и воспитатель, который жалеет мою дочку.

Так получилось, что пришли обе мамы, сразу подошли. Нас кровью не удивишь, не испугаешь, ничего страшного. Мы свою дочку забрали. А та, когда увидела, что случилось, говорит:

– Почему он ревет?

– Он девочку толкнул.

– И что, вы его ударили?!

– Да нет, просто наказала, сказала: сиди на лавочке, играть больше нельзя.

– А кто вам дал такое право?

– Так он же ребенка толкнул, вот кровь…

– Кто вам дал такое право моего ребенка заставлять сидеть на лавочке, когда другие дети играют?..

На этом моя матушка ушла, уже не слушала. А ребенок-то слышит, то есть он  понимает реакцию. Но мама  не понимает, что она делает – она же развязывает руки. Она показывает ему – ты делай, что хочешь: я за тебя буду стоять горой! Когда я эту картину увидел, мне так плохо было – вы не представляете, мне так жалко стало этого ребенка! Он поначалу расстроился.

Правда, расстроился – то есть, очевидно, он же еще не испорченный, видит, что сделал девочке больно ни за что. И когда адреналин игры прошел, то он осознал последствия  поступка, что он, правда, плохой. Если бы сейчас она пришла, его как-то приструнила – он бы понял, что надо соразмерять силу, с которой ты толкаешься. А теперь он понял: что хочешь, делай – родители защитят.

И он сразу приосанился, слёзы высохли, он сразу спинку выгнул, и чуть ли не свысока на  воспитательницу смотрит.

А та не знает, что делать, потому что она понимает, что поступила правильно, она ничего не сделала ребенку, она даже его за шиворот не взяла, она сказала «сиди», и ребенок послушался. Но в следующий-то раз он не послушается. Вместо того чтобы сесть, он будет бегать и потом маме рассказывать, все что угодно – мама поверит ребенку.

И я представил: а что потом будет из этих людей, что вырастет из этих мужчин, из этих девочек, которые видят не то что не педагогическое, а просто неразумное отношение к собственным детям? Это же полный беспредел.

Мало того, что эти родители первые начнут стонать от того, что ребенок неуправляемый. Он не к подростковому возрасту станет неуправляемым, он уже в 8 лет будет таким. Они ничего с ним не сделают, а еще подростковый возраст впереди. И вот, так жалко стало…

В сущности, ребенок ведь не виноват. Он, может, и вырос бы другим, но если его сразу в такие рамки ставят – то как?

У ребенка есть представление о том, что надо отвечать за свои поступки. Надо только развивать эту сторону его души – говорить об этом, показывать, демонстрировать то, что мы делаем – показывать добрые примеры…

Продолжение беседы читайте на «Азбуке воспитания»
Соб. инф.