Картина мира ребёнка, приходящего из детдома в семью, разительно отличается от картины мира его домашних сверстников. Как это влияет на его отношения с приёмными родителями и окружающими? Размышляют многодетный священник и психолог.
В эфире радиостанции «Радонеж» в передаче «Современная семья: сохраняя и преумножая» ведущий протоиерей Максим Первозванский беседует с кандидатом психологических наук, психологом Марией Чупровой. Разговор – непростой: о приёмных детях: особенностях приёмных детей, особенностях поведения, их восприятия родителями, их собственного восприятия мира.
– Мария, думаю, большинство радиослушателей если не знают, то, по крайней мере, чувствуют, что приёмные дети, вообще, дети-сироты и мир видят по-другому, и своих приёмных родителей воспринимают не совсем как родных.
Да и сами родители не могут, наверное, воспринимать приёмных как своих. Но в чём эти особенности, думаю, мало кто понимает. Чем отличается приёмный ребёнок от родного?
– В 80-е-90-е годы в Советском Союзе были популярны такие исследования, диссертации: чем дети в детских домах отличаются от обычных детей. Как раз писала кандидатскую, много читала работ, написанных до меня.
И обычно выводы были такие: у этих интеллект хороший, у этих плохой, у этих коммуникативные навыки хорошие, у этих плохие, у этих эмоциональный интеллект хороший, у этих плохой. То есть, как бы из серии хорошие-плохие. Эти так в школе учатся, а эти по-другому.
Только в 2000-е годы стали развиваться идеи, что это не про хороший-плохой и не про чёрное-белое, а про то, что это вообще другой тип развития. Дети-сироты – они другие.
Эти особенности личности, особенности ребёнка, оставшегося без попечения родителей, очень важно понимать, потому что, чтобы ребёнку помочь, надо понять эти истоки. Исследования про то, какие эти дети другие, за рубежом начались давно.
В Европе ещё в начале ХХ столетия Рене Спиц исследовал, как реагируют дети на разлуку с матерью. И он установил, что в детских домах, где маленькие грудные дети жили отдельно от взрослых, была огромная смертность. Маленькие дети умирали, умирало 80 — 90% детей.
И тогда вместе со своей командой учёных он стал исследовать, как реагирует ребёнок на разлуку с матерью. Им были сняты фильмы про изменения у ребёнка. И эти фильмы настолько потрясли тогда ВОЗ и министерства, что в Европе закрыли все детские дома.
То есть настолько было потрясающе, когда увидели, насколько меняется ребёнок при разлуке с матерью, что происходит с ним, если маленький ребёнок отлучается от матери, что в Европе детские дома закрыли, и сейчас их нет. В Европе очень мало детских домов. Это отдельная тема, там семейное устройство построено по-другому.
– Я в своё время сталкивался с детскими деревнями.
– Да, а в России, в СССР тогда была революция. Этот доклад просто не пропустили. Его не перевели на русский язык. И у нас была другая политика. Политика нашего государства была про то, что государство лучше умеет воспитывать, чем какая-то доярка и какая-то кухарка.
– Даже и родных детей. В яслях были пятидневки.
– Да. Государство знает, как воспитывать гражданина. А ты – мама и двигай за станок. Родила, вот тебе 3 месяца, иди, работай. Тогда активно поддерживалась система детских домов.
Такое институциональное, как мы называем, воспитание. Этот доклад был ни кому не на руку, и его просто не перевели. И мы в своём развитии в помощи детям-сиротам отстали от Европы лет на 100.
И только тогда, когда уже после перестройки открылся этот занавес, стали переводиться книги по системе их помощи, наши исследования начали развиваться, стало понятно, что это действительно дети, которые имеют особый тип развития.
И в этом особом типе развития очень много факторов. Потому что ребёнок, который остался без попечения родителей, может иметь несколько вариантов развития.
Моя кандидатская диссертация как раз была про это и была построена на диссертационной работе, написанной до меня. Одна специалист из МГУ обследовала развитие детей в доме ребёнка. Тогда ещё была система: дом ребёнка и детский дом. Сейчас такой системы нет.
Сейчас есть некие Центры содействия семейному воспитанию, а раньше было разделение. Маленькие дети до 4 лет находятся в доме ребёнка, а после 4 лет они попадают в детский дом или в школу-интернат.
Автор обследовала развитие этих детей в доме ребёнка, фиксировала поведение детей: как ребёнок реагирует на сверстников, как – на взрослого, который входит, как он ест, как спит. И когда она вышла на предзащиту, ей сказали: Юль, всё хорошо, но у нас наука. Нам нужна статистика.
И тогда она перевела всё это в математическую статистику, и факторный анализ показал ей, что есть пять вариантов развития детей, которые статистически значимо отличаются между собой.
Она описала эти варианты развития и сделала предположение о том, что после кризиса одного года, а у детей-сирот он происходит позже, обычно в год и 8 месяцев, эмоциональная внутренняя система ребёнка меняется, перестраивается. Потому что, когда ребёнок рождается, биологически предусмотрено, что рядом с ребёнком будет мама.
Природой не предусмотрено, что ребёнок родится, а матери нет. И тут ребёнок попадает в ситуацию, которая не предусмотрена, и должен в этой ситуации выжить. И, чтобы выжить, дети применяют разные стратегии выживания.
Примерно в год и 8 месяцев система перестраивается. Юля тогда предположила, что эта перестройка остаётся с ребёнком на всю жизнь. Эти пять вариантов развития я исследовала в своей кандидатской диссертации. Этих же детей, которые вышли из этого дома ребёнка и попали дальше в детские дома, я наблюдала, когда им было 5-9 лет. И надо было как-то понять, в чем будет выражаться в 5-9 лет эта перестройка.
В год она выражалась в том, как ребёнок ест или спит, а в 9 лет как это будет выражаться? У меня получилось подобрать методологический подход и показать, в чём будут отличия. Эти отличия оказались связаны со взаимодействием с близким взрослым и вообще со взаимодействием с миром.
Интересно, что некоторые дети переключаются на привязанность к другим детям. Они понимают, что рядом нет мамы, но зато есть рядом другие дети. И они привязываются к этим другим детям, группе детей. Как к маме.
Это описала ещё Анна Фрейд, дочь Фрейда, после войны у неё был детский дом. И к ней попали дети, родителей которых расстреляли. Всех детей собрали в одну камеру, и они росли в одной камере вместе.
И когда они попали в детский дом к Анне Фрейд, они вели себя как некая единая система. То есть одновременно плакали, одновременно ели. Если кого-то отлучали, то у детей возникала такая тревога, что, пока их не возвращали обратно, они не могли функционировать.
Дети, которые росли в детских домах, у Юли назывались «детдомовская норма», потому что в детском доме развивались нормально.
– Перебью, но запомню, что это только первый случай. А вот если такого ребёнка хотят усыновить?
– Есть дети, которые так адаптируются. Они качество берут количеством. То есть они понимают, что рядом нет единого взрослого, зато есть другие взрослые. И с каждого взрослого можно взять понемногу. У одного на коленках посидел, у другого, с этого конфетку взял, этот тебя погладил.
– Хороший вариант.
– Да. Такие дети. Часто были такие случаи. Когда к ребёнку кто-то зашёл, он говорит: ой, мама. И приёмные родители сразу тают: вот, он назвал меня мамой, а если ещё и папой, то папа вообще тает. Это наш ребёнок. И очень сложно признать то, что на самом деле: они вышли в коридор, и ребёнок следующему точно так же скажет «мама».
Я потом прокомментирую, как они себя в приёмных семьях ведут. Есть дети, которые отказываются развиваться. Они говорят: я попал в неадекватную ситуацию. Я в такой ситуации жить не буду. И начинают самоуничтожение. Эти дети начинают сильно интеллектуально отставать, болеть, появляется умственная отсталость.
– То есть это не генетически заложено. Это выбор психики.
– Да, то есть я попал куда-то, я здесь жить не хочу. И это дети, которых в детских домах, домах ребёнка мы называем заморышами. Сопливые, худые, больные, забитые. Приёмные родители часто боятся таких брать, потому что вид у них, что называется, нетоварный.
Есть дети, которые уничтожают всё. Уходят в такой сильный отказ. Часто это может быть шизофрения или аутизм. Они просто отказываются жить.
И есть очень интересная группа детей, пятая, у Юли они назывались «дети с автономным вариантом развития», которые нормально развиваются вопреки всему. Очень сильные личности.
Может, вы читали книжку «Белое на чёрном», про ребёнка без рук, без ног. Этот человек остался личностью, прощал своих, они к нему нормально относились. Он размышлял над отношениями со своими родителями. То есть прошёл все тяготы всех учреждений. Это очень сильные люди, очень интересная группа детей…
Почему тот или иной ребёнок выбирает тот или иной вариант развития, мы не знаем. Это может зависеть от типа нервной системы, от внутриутробного развития. Это загадка.
Есть действительно статичные дети. Есть дети в домах ребёнка, и медперсонал об этом говорит, те, которые, когда к ним не подходят, плачут – плачут и перестают плакать, потому что уже нет смысла. А есть такие, которые будут орать и орать. И всё равно будут вынуждать к себе подходить.
Какой-то крепыш будет доставать всех и тем самым получать необходимое внимание.
И понятно, что эти дети по-разному будут вести себя в приёмных семьях.
А те, про кого вы спросили, группа детей «детдомовская норма»: они часто действительно сложны для приёмных родителей.
– Они попадают в совсем непривычную для себя среду?
– Для них взрослые не являются авторитетом. Я сейчас говорю о ситуации, если их взяли в семью. Для них взрослый не является человеком, через которого они берут информацию.
Когда я с ними делала проективные сказки, у них такое могло звучать: вот, какая-то мама-медведица непутёвая, которая ушла, ногу поломала… То есть для них взрослый не является человеком, на которого можно как-то опереться.
И когда они попадают в приёмные семьи, часто приёмным семьям с ними тяжело. Потому что их психика адаптировалась к детскому дому. И это плохо, потому что, соответственно, она перестроилась на другую систему взаимодействия.
– А надо ли их всё равно в семью?
– Да, батюшка, надо в семью. Но тогда дам комментарий из нашей прошлой передачи про то, какую семью им надо.
Этим детям подойдёт семья, где есть много детей. Если мы их отдадим в многодетную семью, для них это будет привычная ситуация. Они у других детей будут учиться, как взаимодействовать со взрослыми.
То есть они через других детей будут усваивать эти навыки. Все маму обнимают, и я хочу-не хочу, а обнимаю. Они будут учиться через других детей.
Вторая группа детей – это дети, которые с миру по нитке. Для приёмных родителей часто очень тяжело, потому что это дети, которые уйдут с любым взрослым.
Родителям требуется много сил, чтобы сформировать эту глубокую ниточку. Чтобы это было именно взаимодействие, привязанность к ним.
– Это очень тяжело. Я понимаю это как родитель и как священник, притом, что у меня действительно много детей, много прихожан и я совсем не обделён. Но, когда ты чувствуешь, что ты в жизни другого человека не уникален, это достаточно сложно бывает принять. Я знаю людей, которые болезненно это воспринимают.
А я лично – не так болезненно, но всё равно этот момент присутствует, когда ты вдруг понимаешь, что появляется какой-то другой авторитет. Неважно, может быть, я понимаю, что моя дочка или мой сын по-настоящему меня любят.
Но когда они с увлечением начинают говорить: а вот у меня тренер, а вот у меня учитель, а вот я был с дедушкой, бабушкой… А как же я, где же я в твоём мире? Это действительно сложно, когда приёмный ребёнок.
– Батюшка, вы замечательно отзываетесь, реагируете!
Приёмный родитель, который берёт такого ребёнка, должен быть устойчив к отвержению. Не все люди выдерживают отвержение, если мы говорим, например, про бездетную пару, которая брала ребёнка.
Мы же очень много получаем от детей тепла! Дети много нам дают. Они приносят нам какой-нибудь рисунок «любимой мамочке».
– Я до сих пор не могу смириться, что одна из моих дочек была папина дочка, а потом в какой-то момент стала мамина. Она не перестала быть папиной, то есть у нас с ней ничего плохого, и обнимашки, и всё как положено, и всё нормально.
Но я чувствовал, что до какого-то момента это была прямо моя дочка. Она была на меня в большей степени зациклена. А потом что-то, как-то, причём это не было каким-то моментом ссоры, обиды, конфликта.
Но она переключилась постепенно и стала мамина. И папа вроде есть, но папа уже не главный для неё. И это меня до сих пор скребёт где-то внутри.
– Да, и это история про то, что если определённый родитель берет такого ребёнка, то он должен выдерживать это.
Может что-то вообще от этого сильно разрушится? Семья может разрушиться. Потому что выдерживать 1,5-2 года ребёнка, который не создаёт теплоты, тяжело.
Иногда бывает и дольше, если это глубокое нарушение. И поэтому понятно, что особенно хорошо, если такие родители тоже имели детей. И они реализовались как родители. Потому что если это родители, которые только-только взяли такого грудничка, и это их первый ребёнок, то для них это очень болезненно.
Хорошо, если родитель реализовался уже как родитель, и тогда он может дольше выдерживать такое отвержение ребёнка и дольше работать на то, чтобы сформировать эту ниточку.
Третий вариант развития, про который мы говорили, так называемые заморыши, они часто расцветают в приёмной семье, когда попадают в нормальную ситуацию. Потому что у них есть представление о том, какой должна быть мама, какими должны быть отношения.
– У меня как-то был в гостях такой ребёнок из детского дома. Вот он сел, у нас лежал большой конструктор, и вот он сел и в него играет. И вообще на внешние раздражители не реагирует. Он не отказывается играть, но он вообще весь в себе.
Этот внешний мир как бы не для него. А ему всего 7 или 8 лет. Полное нежелание общаться с внешним миром и с теми людьми, которые пытаются с ним это делать. Это как раз такой тип? Ну, я понимаю, что невозможно определить по такому поверхностному описанию.
– Это будет профанация.
– Да, простите, понимаю. Тогда просто продолжайте.
– История про приёмные семьи, про форумы. Вот сейчас мы взяли приёмного ребёнка. И всё, теперь через год у нас все медицинские диагнозы сняли.
– И в Инстаграме красивые картинки…
– Да, про то, что он был и умственно отсталый. И умственную отсталость убрали. И в школе он стал хорошо учиться. И ЗПР нет. А всего диагнозов было 33, карта пестрила медицинскими диагнозами. У нас вообще у него через год уже всё прошло.
Такие истории очень часто происходят у таких детей. Часто говорят: вот, чудо. Он вырос на 8 сантиметров за полгода! Они действительно физически развиваются, расцветают. Они дождались, они понимают, что должно быть, и приходят в норму.
Четвёртый вариант – это те дети, которые «ушли» там. Они часто вообще не доходят до приёмных семей, потому что это порой психиатрия.
Очень интересный пятый вариант развития, потому что это дети с так называемым «автономным развитием». Действительно творческие дети.
Важно, чтобы они не попали в авторитарную семью, а туда, где родитель тоже творческий, где умеют ценить свободу ребёнка, давать ему реализовываться. Такие дети – интересные, талантливые, многого достигают. Неординарные личности.
А что происходит с детьми, если они остаются в системе? Если эти первые, которые «детдомовская норма», очень часто всё заканчивается грустно. Почему? Потому, что в нашей системе детей часто перекидывают из одного детского дома в другой, из группы в группу.
И ребёнок, который привязался к одной группе, он эту группу теряет. И он воспринимает это так же, как потерю матери, соответственно, у него происходит утрата.
– Даже для обычного ребёнка потеря класса, перевод из класса в класс – достаточно болезненная история. Здесь, видимо, совсем болезненная.
– Да, ему тяжело сформировать привязанность к новой группе детей.
В детдоме дети, которые с миру по нитке, так и живут с миру по нитке. Их способ выживания только усиливается. Дети-«заморыши» ещё больше ухудшаются. У них усиливается умственная отсталость, нарастают дерматиты, астмы и другие заболевания. Они часто в детских домах ещё больше увядают.
Четвертая группа детей – это просто психиатрия. У них без конца больница, больница, больница. Одна госпитализация за другой. Очень грустная история с детьми пятой группы. Потому что это дети, которые воюют против системы.
В детских домах всё так, батюшка. Вы, наверное, читали Франкла? Помните, когда он говорил про Освенцим, что там нет человека, там есть номер. Там лишают личности. И он говорил, что это огромная травма, когда человека лишают его индивидуальности.
И в детских домах система построена так, особенно раньше, сейчас она перестроилась и во многом перестраивается за последние 6 лет. А раньше во всех детских домах у всех –
одинаковые штаны, одинаковые игрушки, все пошли, даже маленькие, вместе на горшок или все вместе сели кушать, как в садике.
А эти дети бунтуют против этой одинаковости, они просят, что бы к ним относились индивидуально, как к личности. Для воспитателя такие дети неудобны, потому что все пошли строем, а эти не пошли. И понятно, что чем взрослее ребёнок, тем больше он бунтует.
И воспитатели тоже часто прибегают к неверным средствам. Одна психиатрическая госпитализация, вторая. Лекарствами закололи. Если эти дети остаются в системе, часто им там тяжело.
Это я сейчас рассказала про особенности детей, которые из дома ребёнка.
А вот если мы говорим про детей, которые жили в семье, даже если немного, то они другие. Потому что дети, которые жили в семье, даже если они жили с неблагополучной мамой, у них, тем не менее, мама была. И нарушения у них тоже другие.
Иногда приёмные родители у меня спрашивают: вот, когда у человека есть какая-то привязанность, даже если она была не очень здоровая, со своими особенностями, всё равно она есть. И у детей, которые изначально росли в доме ребёнка, у них искажения идут по типу недоразвития.
У детей, которые жили в семье, даже неблагополучной, нарушения идут по типу искажения. А нарушения по типу искажения всегда легче реабилитировать, чем нарушения по типу недоразвития. Потому что у тех детей вообще не было никакого опыта.
– Если есть рука больная, её, наверное, проще вылечить, чем вырастить новую.
– И поэтому понятно, что дети, которые жили в семье, даже если немного, 2-3 года, и была хоть какая-то мама, то у них будут тоже сложности с поведением, иногда очень большие. Они могут тоже очень плохо себя вести. И для приёмных родителей он совершенно не легче, чем тот ребёнок. С точки зрения терапии это будет легче.
У ребёнка, который прожил в неблагополучной семье, есть нарушения, связанные с поведением, потому что он мог голодать, недоедать, к нему могли применять насилие. Его били, тушили об него сигареты, заставляли пить водку, насиловали.
Есть особенности детей, которые связаны с переживанием жестокого обращения. Тогда у ребёнка формируются свои способы ответа.
Часто он выбирает способ винить себя, то есть он говорит, что я виноват, что так ко мне относились. Дети очень часто берут вину на себя. Если бы я себя тише вёл, тогда папа бы меня не бил.
– Это как при разводе. К сожалению, очень часто бывает, что у ребёнка одно из серьёзных последствий, травм, когда мама с папой разводятся. Его ничто не разубедит, что это не из-за него.
– Потому что для детей вообще свойственен эгоцентризм. Они считают, что всё происходит в мире из-за них, что я, мол, виноват. И поэтому у ребёнка тоже может возникнуть идея, что если меня били, значит, я виноват, я такой плохой. Или, если меня родители бросили, значит, я плохой. Потому что хороших детей не бросают.
Раз меня бросили, то я плохой. У ребёнка возникает глубинная низкая самооценка, которую очень тяжело восстанавливать приёмным родителям. Или, наоборот, у ребёнка может быть идентификация с агрессором, то есть, если меня били, то надо стать таким же, чтобы меня не били.
Тогда ребёнок начинает бить слабых, обижать, мучить животных, или обижать маленьких братьев или сестёр. Потому что это такой способ справиться со страхом. Если я стану таким же агрессором, никто меня больше не сможет обидеть.
И тогда приёмным родителям нужно тоже понимать, что если есть в доме кошки, собаки, например, а если есть младшие дети, то ребёнок с таким нарушением может стать для таких родителей проблематичен…
Беседа состоялась в эфире радиостанции «Радонеж»
Продолжение статьи:
«Особенности и проблемы приёмных детей. Беседа священника и психолога. Часть вторая»
Комментировать