Татьяна Свешникова, дочь протоиерея Владислава Свешникова, – многодетная мать. Причем всех своих дочерей она не родила, а «нашла». И, несмотря на то, что она встретила их уже в непростом, подростковом возрасте, ее опыт воспитания детей в вере можно в итоге считать успешным. В беседе с нами Татьяна делится опытом духовного воспитания своих девочек.
– Татьяна, скольких девочек вы воспитали? С какого примерно возраста они у вас жили и до какого возраста воспитывались?
– Под опекой было четверо, и еще семь человек со мной жило просто так. Самой младшей было семь. Мы с ней до сих пор живем. Кому-то из девочек было уже десять-двенадцать лет, кому-то больше. Кто-то жил год, кто-то четыре года. Я общаюсь практически со всеми детьми.
– Дети, которых вы взяли, не были на тот момент воцерковлены?
– Они жили в православном приюте, поэтому были воцерковлены. Только старшая дочка, которая впоследствии ушла в монастырь, была воцерковлена не в приюте, а в училище сестер милосердия.
– Как бы вы охарактеризовали искренность их веры?
– Детская вера очень смешная. Например, когда они были маленькие, готовясь к исповеди, сравнивали количество грехов: «У тебя сколько грехов?» – «Девять». – «А у меня только три. Я сейчас еще что-нибудь вспомню». Еще помню, одна из дочек разуверилась, потому что она очень молилась, чтобы понравившийся мальчик обратил на нее внимание, но этого не произошло. И подобных случаев было много.
– Я несколько лет ходил в Тушинскую больницу, в отделение, куда забирают детей из семей, чтобы потом их направить в приют. В основном там были ребята из неблагополучных семей. По моему впечатлению, дети из таких семей более вдумчивые в плане веры, для них вера – это что-то практически необходимое, а не просто привычка, например, молиться перед едой.
– Вы правы, зачастую детям из неблагополучных семей больше нужна вера. У одной моей дочки была очень тяжелая жизнь: мама сильно пила, в квартире был настоящий притон, избивали кого-то, насиловали – и всё это на глазах у ребенка. И хотя девочка была еще некрещеная, она приходила к соседке, у которой были какие-то бумажные иконки, и молилась. И когда она попала в приют, то попросила, чтобы ее крестили. Такая у нее была вера.
– А были ли противоположные случаи, когда кто-то из ваших детей в подростковом возрасте отошел от церкви?
– Да, у меня, кроме младшей и старшей дочки, со всеми такое происходило. Но потом они вернулись в Церковь.
– А в чем заключался этот отход? Они вообще переставали ходить в храм?
– Они не переставали ходить в храм, но не участвовали в Таинствах Церкви.
– Они жили с вами в этот период или нет?
– Да. Это происходило, когда они становились взрослыми, где-то в 17-18 лет. Но, видимо, это был не внезапный уход, а результат какого-то внутреннего процесса. Я и сама в 15-16 лет перестала участвовать в таинствах Церкви, хотя в храм ходила.
– Вы, наверное, беспокоились за них, ощущали свою вину в произошедшем?
– Я понимала, что какие-то ошибки воспитания были, я потом их видела. Но у меня тоже в юности был такой момент, когда я отходила от Церкви, но Господь всё выправил, привёл меня обратно. И я верила, что Он даст им встретить в жизни то, что поможет им вернуться в Церковь. Я была твердо уверена: то, что я не смогла сделать, Господь исправит.
– А когда вы сами отходили от Церкви, ваш папа, священник, как-то пытался вас удержать от этого, или он тоже положился на Бога?
– Он сначала пытался удержать меня. Но я помню, как это было бесполезно. Я просто стала хиппи, и меня было невозможно удержать. И пережив такой опыт, я понимала, что, если тебя насильно держат там, где тебе не хочется быть, это вызывает только сопротивление. Можно даже ненависть вызвать в человеке. Поэтому я детей никогда не держала, в храм насильно не водила.
– Если оглянуться назад, вы можете сейчас объяснить, почему вам в детстве хотелось быть в Церкви, и вдруг расхотелось? Или у вас в детстве не было сильной сознательной тяги к Церкви?
– Да, у меня не было сильной сознательной тяги. Я связываю это с тем, что лет в десять меня передали духовнику, с которым у меня не было контакта. В детстве я исповедовалась у папы, и всё получалось естественно, была исповедь горячая. Может быть, если бы и дальше так было, я не отошла бы от Церкви. Но родители решили, что я уже выросла, нечего у папы исповедоваться, надо идти к другому батюшке. Определили меня к духовнику, который очень хороший человек и замечательный батюшка. Я к нему ходила послушно, но не было такого живого контакта, и потихоньку я увлеклась «Утренней почтой», например, была такая телепередача. Я ходила в храм, чтобы родителей не огорчать, – схожу быстренько на раннюю службу, причащусь — и бегом домой к телевизору. Я не думаю, что родители это замечали, потому что мы все ходили на раннюю службу.
– А что было бы, если бы вы не пошли на службу? Родители что-нибудь сказали бы вам?
– Ну, во-первых, я никогда не собиралась не ходить, для меня это было естественным. Нельзя сказать, что у меня не было горячей детской веры. Просто, пока папа был моим духовником, было всё намного понятнее, а со временем это несколько изменилось… Но я думаю, если бы я не пошла на службу, родители расстроились бы из-за этого, но какого-то насилия, принуждения не применили.
– А ваши девочки – они до этого переломного возраста тоже к Церкви не были особенно близки?
– Ну почему же, у них как раз был живой контакт с духовником, всё было хорошо. Просто в какой-то момент становятся важны одежда, мальчики, подружки, хочется быть красивой, начинаются переживания из-за внешности или еще какой-нибудь ерунды. Вот так, чтобы гладенько перейти из детства в юность и потом в совершенный возраст – я таких примеров не знаю. Мне кажется, у всех был какой-то бунт.
– Вы считаете это неизбежным?
– Да. Потому что, когда есть сверстники, будут искушения – кто-то побогаче, кто-то покрасивее, будет какой-то мальчик, который нравится, или девочка.
И даже если ребенка изолировать… У меня есть подруги, которых родители решили спасти, увезли на практически необитаемый остров и растили там. Иногда только они ездили в соседнюю деревню. И как эти девочки рвались к телевизору! Подруга моя, которая выросла там, рассказывала, что она была влюблена в какого-то деревенского парня, которого видела раз в несколько месяцев…
– Когда дочки жили с вами, вы думали о том, что ваша задача – воспитать христианок, и для этого надо делать что-то определенное?
– Нет, я об этом не думала. Я просто жила с ними, молилась при них. Бывало, что я до вечера сидела в комнате, чтобы они заснули побыстрее. Сначала читала им, а потом начинала тихонечко молиться, чтобы они выспались и в школу не проспали, и чтобы голова была свежая. И те, кто не засыпал быстро, видели, что я молюсь, видели, как это для меня важно. Никаких специальных задач я перед собой не ставила и методов не использовала.
– А ходить в храм вы их заставляли?
– Нет. А зачем? Если кто-то не хотел идти в храм, или заболевал, или просто лениво было… Переживала из-за этого, конечно, но не заставляла. И со мной ведь тоже такое бывало…
– Еще до начала интервью вы упомянули, что был случай, который помог девочкам понять, как для вас важно богослужение…
– Да, такой случай был. Они всегда долго собирались в храм, потому что для них это было как выход в свет, нужно было одеть такую-то юбочку, кофточку… И вот однажды, когда им было лет 12-13, они как обычно долго собирались, потом мы полчаса шли пешком. В храме они сели, стали болтать между собой или с подружками. И мне стало так стыдно перед Богом… В итоге дети побыли в храме минут пять, и я сказала: «Нет, ребята, пойдемте отсюда». Я просто шла и плакала.
– И они сами поняли, в чем дело?
– Да. Они меня спросили, что случилось. Я говорю им: «Понимаете, у меня и так сил мало, Господь поддерживает в храме… А так вот придешь – стыдно…»
В общем, я им ничего толком не объясняла, но они из моих отрывочных фраз сделали для себя выводы. И больше такое не повторялось.
– А почему вы не пытались их в храме приструнить, попросить замолчать?
– Понимаете, многие подростки воспринимают храм как систему запретов. Туда не ходи, этого не смотри – вот в чем они видят православие. Я лично против этого. Мои дети всегда смотрят очень много фильмов вместе со мной. Мы смотрели практически все сцены, кроме откровенного блуда. Бывало, идет какой-нибудь фильм прекрасный, и вдруг какой-нибудь гадкий эпизод. Я такие сцены просто прокручивала и объясняла, что они как хотят, а я просто не могу этого смотреть.
– А дома, в повседневной жизни, вы себя так же мягко ведете? Никаких запретов?
– Ну, если они спрашивали моё мнение, то я отвечала. Конечно, иногда просто взрываешься, когда видишь какой-нибудь откровенный бред. Я помню, был журнал Cool Girl, – не знаю, существует ли он сейчас, – там вообще были статьи типа: «Как забеременеть в 13 лет». Я просто говорила: «Что вы этой дрянью пачкаете дом?!» – и выкидывала это. Наверное, это было им не очень приятно, но это было искренне.
– Стало быть, в храм девочки ходили по желанию. А домашняя церковная, молитвенная практика – например, молитва перед едой – как это всё происходило?
– Если ели все вместе, то молитву читал кто-то один. Когда человек один ел, то сам молился, я ему не приказывала, чтобы помолился сначала.
Младшая дочка проводила со мной больше времени, потому что она инвалид. И я ее возила в специальную школу, поднимала ее, отдельно ставила молиться. Она маленького росточка, ей иконы иначе не было видно. Помолилась – снимала ее со стола. Она очень отвлекалась, и я ее ставила на стол перед иконным уголком, но я не участвовала и не слушала, что она там говорит. А потом она со мной стала молиться. И вот уже, наверное, лет десять мы молимся с ней вместе, она правила наизусть знает, мы уже просто привыкли.
– Как вы думаете, это было искренне, или детей всё-таки приходилось заставлять?
– Я не заставляла. Поэтому, может быть, они и не молились утром и вечером, или молились просто «Господи, помилуй».
– А исповедь и причастие – кто решал, что сегодня, например, они примут участие в таинствах? Частоту определяли они сами или духовник?
– Они сами решали, идти или не идти на исповедь. Насчет частоты я не могу точно сказать, но вообще их духовный отец Аркадий Шатов придерживался мнения, что нужно это делать примерно раз в две недели. Но они чаще исповедовались – раз в неделю, как правило.
– А они просили помощи в духовных вопросах, читали духовные книги?
– Они больше любили такую литературу… не то, чтобы полухудожественную, но что-то про царскую семью, например, или жития святых.
– Ваши дочки учились в обычной школе?
– Большая часть училась в традиционной православной гимназии. Младшая – в обычной светской школе, специализированной – для слабовидящих.
– А те, кто ходил в обычную школу, не испытывали ли трудностей из-за столкновения их церковного мировоззрения с мировоззрением массы нецерковной?
– У меня только младшая училась в обычной школе. Она «стойкий оловянный солдатик». Она как раз никогда не отходила от веры, у нее никогда не было сомнений. Она в школьной столовой при всех молилась перед едой. Она прямо воин Христов, такой маленький, хрупкий ребенок. Но она очень устойчивая по натуре.
– А соблазны? Какая-то музыка, к примеру?
– Один раз – да, она покурила с какой-то девочкой во дворах. Я спросила: «Ну и что, тебе понравилось?» Она: «Ой, я больше не буду». Ну и вроде больше не курила.
Девчонкам старшим нравилась всякая музыка, и она пыталась тоже за ними послушать. Но в этой музыке не было ничего такого… Я старалась сама тоже слушать эту музыку, и иногда она мне не очень нравилась, но я понимала, что ничего дурного в ней нет. Поэтому они слушали. Попсы особенно не было, больше рок. Но одна дочка у меня слушала попсу и смотрела индийские фильмы. И это, надо сказать, испытание то еще.
– Индийские фильмы, мне кажется, хороши тем, что там, как в сказке, понятно, кто злодеи, кто добрый человек, добро побеждает…
– Согласна, но это отнимает столько времени. И потом, у нее просто вся жизнь стала подчинена им – она постоянно ездила в магазин, где продаются эти фильмы, все их пересматривала. Но потом она вышла замуж, и ей стало не до фильмов, потому что уже трое детей и особо не попрыгаешь. То есть жизнь исправила и это тоже.
– Что же дает тогда эта детская церковная жизнь, если человек всё равно от нее отходит, и только потом заново находит Бога. Зачем всё это нужно?
– Чтобы человеку было, куда возвращаться… Если его окружала в детстве любовь, если всё было настоящее, то он всё перепробует, а потом вернется туда, где любовь. Мне кажется, вряд ли взрослый человек идет в храм, чтобы потусоваться. Поэтому важно, чтобы у детей был нормальный пример перед глазами.
– А какие-то не очень удачные примеры вы можете привести?
– Я взяла девочку одну, уже довольно поздно, а у нее были до этого опекуны, при которых она перестала ходить в храм. Сами они были верующие, но они ее не любили, и девочка воспринимала Церковь как сообщество нелюбви. Потом они ее отдали мне, но прошло еще, наверное, года три прежде, чем она стала ходить в храм, почувствовала, что Церковь – это место, где есть любовь. И сейчас она ходит к моему духовнику, который действительно очень любящий.
– На наших сайтах нередко можно встретить людей, которые через усилия родителей тоже имели период церковной жизни, а потом отошли от Церкви. И у них порой наблюдается даже не нейтральное отношение, а просто ненависть к церковной жизни.
– Мне кажется, это оттого, что их принуждали. Обычно люди не любят, чтобы их заставляли. Меня вот в детстве заставляли есть кабачки. Я их так ненавидела! И это продолжалось до тех пор, пока я сама не начала готовить и не поняла, что это вкусно. Мне кажется, у любого нормального человека принуждение всегда вызывает протест, отторжение.
– Я думаю, не стоит упускать из виду и проблему понимания. Я недавно общался с человеком, который много лет ходил в храм, постоянно был на богослужениях, но задает какие-то совершенно нелепые вопросы. То есть знания он так и не приобрел, а это дало бы более прочный фундамент в вере.
– Ну, фарисеи тоже очень много всего знали. Знание не всегда рождает веру.
– Зато оно уберегает от сектантства и принятия глупой клеветы в адрес Церкви.
– В этом я полностью согласна с вами. Но одного знания всё же недостаточно.
– Что бы вы посоветовали родителям, скажем, десятилетнего ребенка, желающим заложить как можно лучший фундамент для его духовной жизни?
– Я посоветовала бы им не терять связь с ребенком, несмотря ни на что. Потому что сейчас, пока он десятилетний, он еще «белый и пушистый», а дальше будет тяжелее.
Я помню, был момент, когда у меня было сразу пять подростков, и они все как-то пошли «в разнос», у меня голова шла кругом от них. Мне позвонила классная руководительница моих детей и говорит: «Конечно, легко любить белых и пушистых. А полюбите-ка их такими, они же тоже мучаются». Мне очень помог этот совет.
А еще помню, когда был какой-то совсем крайний случай у меня, – из-за недосыпа, из-за каких-то внутренних проблем, и из-за детей тоже – из-за всего вместе. В общем, у меня терпение кончилось, я ушла из дома, ходила-ходила по городу, дошла до Владимирской иконы Божией Матери в Третьяковской галерее. Встала перед ней на колени и говорю: «Матерь Божия! Ведь это и Твои дети тоже, сделай с ними что-нибудь! Видишь, я ничего сделать не могу». Я пришла, и дома была такая «тишь да гладь, и Божья благодать».
– В этот тяжелый период вы только молились о детях или что-то еще предпринимали?
– Да, я, конечно, молилась. Но понимаете, ситуации бывали разные. Иногда дочка заявляет: «Я ухожу из дома!». Бывает, что плюёт тебе в лицо и орет на тебя матом, или еще что-то. Я помню, мне смешно стало…
– Когда она матом ругалась на вас?
– Да. Мне так смешно стало, что она сказала так, как будто ударила, на эффект, видимо, рассчитывала. А у меня была прямо противоположная реакция – я стою и смеюсь. Говорю: «Ты что думала, я в обморок должна упасть? Ну, слово ты сказала, глупое, пошлое слово. Чего ты хотела добиться-то?» И она больше так не говорила. Но это не было специально мной продумано. В таких ситуациях обычно думать не успеваешь.
Я много работаю с особыми детьми – с инвалидами, и замечаю, что они очень часто пытаются вызвать у окружающих какие-то эмоции, даже если это гнев. У них просто бедность такая – на эмоции, и они пытаются подпитываться чужими. Самое главное – быть с ними спокойной. Если ты спокойна и уверена в себе, то всё будет в порядке. Пусть ищут другую подпитку.
– А когда ребенок кричит: «Уйду из дома»? Что делать родителям в такой ситуации?
– Я говорила: «Ну, давай, иди». Дверь открывала, а дочка мне: «Человек в гневе не думает, что говорит. Не надо меня слушать». Ей было двенадцать лет. Я отвечаю: «Ну что ты, конечно, оставайся».
Когда бывали такие горячие моменты, я всегда старалась оставить им обратную лазейку, чтобы их гордость подростковая не пострадала при возвращении домой. Чтобы не перечеркивать всё словами «никогда», «навсегда»… Я говорила – ты уходи, но я тебя буду ждать, оставляю дверь открытой, ты там походи, подумай – может, вернешься.
– Многие родители, особенно мамы, очень сильно переживают, что с ребенком что-нибудь случится – плохая компания, наркотики… У вас были такие переживания?
– В общем, нет. Вся компания друзей моих детей была каждый день у меня на кухне, и многие оставались ночевать. Я как-то не переживала, всех принимала. И я с ними до сих пор дружу. Вот посмотрите моих друзей в Контакте – это либо мои дети, либо друзья моих детей, либо дети моих взрослых детей и одноклассников. Так получилось, что у меня очень много друзей-детей.
– Бывало ли такое, что вы приходите в компанию и видите (или вам рассказывают), что есть какой-то человек, который плохо влияет на ребенка? Как поступить?
– Да, было такое. Но я терпела.
– И даже ничего не говорили, не предостерегали?
– Говорила, но реакция была обратная. Поэтому терпела. Мои родители в свое время тоже терпели – я приводила домой всяких панков и хиппи, они у нас ночевали на полу. А те, кого выгнали из дома, кого не потерпели родители – они все скололись и умерли. Я была хиппи довольно долго, но я даже ни разу не пробовала колоться. Потому что мне это не нужно было.
– То есть вы видели примеры, когда родители кого-то всё-таки выгнали?
– Это были в основном люди не из православных семей. Те ребята, родители которых не стали мириться со всеми этими переходными штучками – они пропали, умерли просто. А мои родители меня поддерживали и терпели всё. И я им очень благодарна.
– Были ли моменты, когда ваши дети испытывали поползновение к дурным привычкам?
– Да. Они курить начинали все. Но когда-то я, кстати, и сама бросила курить перед тем, как начать работать в приюте. Ради детей бросила – вот и они тоже ради меня побросали потом. Две девочки, правда, курят до сих пор. Они, может, и рады бросить, но у них нет такого стимула, как у меня был.
– А как вы отучали их от курения: что-то говорили, запрещали, за сердце хватались?
– Нет, я ничего специального не делала. Но я переживала долго, и они видели, что я переживаю. Говорить, в общем-то, бесполезно. Мне в пятнадцать лет тоже было бесполезно что-то говорить. Но, понимаете, у меня перед глазами только опыт моей семьи, и я считаю, что моим родителям удалось меня сохранить.
– То есть вы придерживаетесь позиции, что вообще ничего не нужно запрещать или заставлять?
– Дети знают моё мнение, знают, что это плохо.
– Достаточно, чтобы они просто знали ваше мнение?
– Не совсем так. Дело в том, что я ведь каждый раз страдала, когда они, допустим, шли курить. И им это было понятно. Они потом приходили с повинными головами, кто-то периодически бросал, потом снова начинал, потом опять бросали… У меня дети ведь такие – их родные матери все курили, пили…
– Это что касается дурных привычек. А как быть с хорошими? Вы какие-то усилия предпринимаете, чтобы их к чему-то приучить? Допустим, посуду мыть, убираться, заниматься спортом?
– Это происходит само собой. Я их не заставляла ничего делать, но у нас было дежурство на кухне, потому что я просто не справлялась. У меня было семеро детей, и один день в неделю каждый из них мыл посуду. Когда они подросли, они все стали готовить, потому что забот у меня не убавилось, а сил стало меньше. Я их просто попросила, и они стали готовить.
А в футбол и волейбол мы летом каждый день играли. У них в школе был очень хороший учитель физкультуры, которого они все до сих пор любят, и он нас всех приучил играть в волейбол. Ну а я с ними играла в футбол, потому что я футболист, в детстве папа со мной играл в футбол. А осенью – в шашки, шахматы, слова, в буриме играли.
Я просто всегда жила с детьми. У меня, слава Богу, была такая возможность. Я не работала, и всё моё время было посвящено детям, я всегда была рядом. Я помню, как было плохо в детстве, когда мамы не было дома, даже когда я была уже довольно взрослой. Поэтому я тоже всегда старалась быть дома с детьми. Я практически не ходила в гости – все гости сами ко мне приходили.
– Это было просто ваше желание или голос долга?
– Наверное, и то, и другое. Было чувство ответственности за них, но мне и самой очень нравилось быть с детьми.
– Ваши девочки уже замужем?
– Замужем четверо, восемь внуков.
– А они с вами как-то советовались, обсуждали кандидатуру своего будущего мужа?
– Не то, чтобы прямо советовались, но женихов приводили, знакомили.
– Вы свое мнение не высказывали?
– Почему же, высказывала. Мне все нравятся. Мне показалось, что одна из моих дочерей поторопилась, они как-то очень быстро решили жениться – через месяц после того, как начали общаться, уже подали заявление. И мне казалось, что они торопятся и могут быть потом какие-то неприятные сюрпризы. Но зять – очень зрелый мужчина, он меня младше всего на пять лет. И он мне сказал что-то вроде: «Спокойно, мамаша, я тут решаю». Я, конечно, не осталась спокойна, но я поняла, что тут ничего не сделаю. Но как они запланировали, так всё и сделали.
А последний мой зять вообще просто золото. Он очень хороший человек (в Питере живет) и самый мой любимый зять. Дочка ушла из дома в восемнадцать лет, влюбившись в парня, и – она единственная у меня такая – начала с ним жить. Это всё было очень тяжело переживать. Потом у нее не ладилось и дальше и с тем парнем не сладилось, и столько она всего перепробовала… Я всё знала, но что могла сделать? Только молиться. И, в конце концов, она встретила хорошего человека и вышла замуж. Родили девочку Катеньку, она моя крестница. Я езжу в Питер, чтобы ее причастить.
– Насколько я понял вас, главное – это любить детей. Но даже родные родители зачастую не умеют по-настоящему любить своих детей, и в основе их страха за детей и часто лежит какое-то беспокойство, какие-то комплексы. А приемных детей, наверное, еще сложнее любить. У вас бывали моменты, когда вы ощущали, что не хватает любви, что слишком тяжело?
– У меня скорее наоборот, был избыток любви, мне и духовник говорил, что поменьше их надо любить. Но у меня не получалось поменьше. Регулировать это чувство трудно. Но если любишь детей, то и принимаешь их. Даже если переживаешь и ничего сделать не можешь, то всё равно от этого любить не перестаешь. Даже если они сделали какую-то гадость. Я им и мама, и друг – так было и есть. Разве может быть по-другому? Это уже предательство какое-то.
– Можно сказать, что у вас не было никаких сложностей в воспитании?
– Ну как же – были сложности. Со мной тоже были сложности в воспитании. Потому что всех же заносит. Ты за всех переживаешь, но ничего сделать не можешь. И тяжело, и грустно, но всё равно любовь больше всей этой ерунды и переходного возраста. В результате всё наносное уходит, а любовь остается, настоящая.
Татьяна Свешникова
Комментировать