Существует опыт педагогической работы, который мы называем региональным православным опытом. В работе с детьми в условиях провинции есть свои отличительные особенности, потому что внешняя среда накладывает отпечаток на содержание и методы воспитания.
Город Конаково – малый российский город. Это Тверской край.
Наш Детско‑юношеский центр называется «Новая Корчева», он образовался десять лет назад. Это один из самых первых православных центров в провинциальной России. Десять лет назад образовывалась воскресная школа у владыки Питирима при храме Воскресения Словущего в Москве, тогда же возникла и наша школа. Это были годы притеснений, годы гонений, и конечно, ни о каком бюджете, ни о каком государственном статусе мы не мечтали. Была одна цель – просто выжить. Делали так: узнаем, что сегодня придут из горкома партии, чтобы нас закрыть, – привозим на занятия писателя Солоухина. Из горкома приезжают, но и Солоухин приехал, и те разворачиваются и уезжают, им было непонятно, что делать. Так мы жили. И заместитель министра приезжал, меня выгоняли из школы, говорили, что нарушается закон.
До сих пор на местах существует чиновничья «образованщина», и до сих пор продолжается тяжелый образовательный кризис. Главная причина – это отсутствие национальной идеи. Мы должны иметь свой российский закон, где будет прописано как общеевропейское, так и российское содержание нашего образования.
В названии нашего Центра была заложена определенная идея. Он называется «Новая Корчева» по имени города Корчева, который находился в десяти километрах от Конаково и был затоплен при строительстве канала имени Сталина (сейчас канал имени Москвы). Это название особенно близко местным жителям. Город утонул, но он должен всплыть еще более прекрасным, чем прежде. Это идея преображения града Китежа, идея тайны человека и сокрытого в нем образа Божия, который надо очистить, воскресить.
В начале 90‑х мы все начинали с организации воскресных школ. Была большая духовная радость. Сотни детей пришли к нам. Наши, тогда малопрофессиональные, хоры пели в консерватории, в зале Чайковского, мы устраивали чудесные Рождественские елки. Так продолжалось три года. Пели все очень слабо, очень плохо, непрофессионально, но этого никто не замечал, потому что была общая радость, благодать на сердце. Но позже ситуация с воскресными школами в корне изменилась. Я даже раньше, чем митрополит Кирилл, сказал, что воскресная школа в том виде, в каком она начиналась, сейчас уже несостоятельна. В Москве, конечно, все по‑другому: и финансовое положение, и интеллектуальный уровень прихожан и педагогов другой. Недавно я сопровождал Святейшего Патриарха в его поездке в Пензу. Нам был организован замечательный прием. Но мы видели, что там творится в православном образовании. К Патриарху подходили мальчики и девочки, выступали перед ним, но в каждом приходе их было по двадцать – двадцать пять человек. Такая же ситуация и у нас на местах. Чаще всего существуют очень убогие воскресные школы, которые не имеют ни особенных идей, ни предметного содержания, ни осмысленной финансовой политики. Был момент, когда общество сделало рывок. Но это движение было половинчатым; отчасти мы его сумели подхватить, отчасти – нет.
Мне приходило тогда много писем. Один батюшка написал, что он устроил на приходе первую беседу по библейской истории, на которую пришло триста детей. На вторую беседу пришло сто пятьдесят детей, а потом никто не пришел. Поэтому первое, что следует сказать: воскресная школа состоит не в том, чтобы посадить детей вокруг себя и интересно и православно рассказывать им о Боге. Это не воскресная школа, это вообще не школа. Православные родители, конечно, могут привести детей и заставить их сидеть и слушать. Ну а если не заставлять? Хочешь – приходи, не хочешь – не приходи. Вот это острый эксперимент! Может быть, его и не стоит проводить. Но что мы тогда обретем, найдем ли мы детей? Ребенок не скажет прямо, что ему не интересно; он скажет, что голова болит или еще что‑то. Он скажет это по‑своему.
И вот, отвечая на вызов времени, на вопросы, которые поставила сама жизнь, мы избрали следующий путь. Сейчас наш Центр «Новая Корчева» – это бюджетное государственное внешкольное учреждение. Вместе с совместителями у нас трудятся 92 работника. Педагоги получают деньги от государства. На зарплату уходит 120–130 тысяч рублей в месяц. И это не столько преподаватели Закона Божьего, сколько педагоги, которые занимаются хором, инструментами, ремеслами, спортом. Таким образом, мы интегрировались в бюджет. У нас около шестисот детей, юношей и молодежи, из числа которых лишь 10–15 % – дети воцерковленных родителей. В основном, такой родитель – это мама. Очень мало полных семей. Это не старые времена, когда идет глава семейства с женой торжественно, с достоинством в храм и ведет весь свой выводок. Такого «благорастворения воздухов» у нас нет. Мужик в малом городе сегодня только‑только просыпается от безбожия, матерщины и пьянства. И вот, находясь в предложенной нам социальной ситуации, мы должны воцерковить ребенка, открыть ему Божье Царство! Надо, чтобы он прославлял Бога, пел «Аллилуиа», чтобы он каялся, исправлялся, чтобы он уязвился Господом, и потом уже шел дальше самостоятельно. Задача очень тяжелая, и по‑человечески не решаемая, но Богу все возможно.
Если мы будем все время переживать и подсчитывать, сколько мы дали «на гора» верующих детей, если мы будем жить по принципу «а почему ты не вступил в комсомол до сих пор?», то мы потеряем внутреннюю свободу, утратим понимание того, что православные педагоги – всего лишь люди, которые пытаются сажать и поливать маленькое растение, но взращивают не они. Господь взращивает. Поэтому сколько чад – пятьсот ли, шестьсот – не будем считать. Слова Спасителя не бойся, малое стадо (Лк. 12, 32) дают нам внутреннюю свободу. С одной стороны, Господь говорит: «не заботься» об этом, но с другой стороны – все время заботишься: надо думать о финансах, об организации дела, о каждой душе. И все это необходимо делать с внутренней свободой. Не стоит держать ребенка и родителей «на крючке», однако и дисциплина должна быть.
Еще один важный момент. В советский период было много плохого, но было и хорошее. Детское и юношеское хоровое пение в советские времена существовало и развивалось. Были разные хоры: в Дубне, Жуковском, Москве. Почему я об этом говорю? Мы убедились, что воцерковить ребенка, за спиной которого не стоят мама с папой, легче всего через хоровое пение. Когда он поет, он занимается духовным деланием. Во время молитвы мы каемся, прославляем Бога и делаем это сознательно. Ребенок еще не может почувствовать, что молитва – делание. Его надо ввести в духовную жизнь, может быть, и через внешние вещи: и в алтаре прислуживать, и учиться молитвенно стоять в алтаре; одним словом, надо направлять его душу. В наших мастерских обучают детей иконописи, шитью, есть и фаянсовая мастерская, но когда дети молятся за литургией, мы сзади ставим педагога. Здесь мы пока не достигаем больших успехов. Ребенок изображает на тарелке евангельские сюжеты, рождественские сцены, но все же с воцерковлением у него проблемы. А с хоровым пением не так: в хоре сотни детей, у них замечательная дисциплина, они регулярно, раз в месяц, исповедуются, раз в месяц поют акафист, раз в месяц – литургию, и раз в месяц у них занятия по библейской истории. Вот четыре дела, которые мы делаем с ними каждый месяц. Бывает и чаще: Архиерей приехал, или престольный праздник, или мы куда‑то поехали. Само собой, три‑четыре раза в неделю у них репетиции.
И что еще для нас важно: если мы, например, едем куда‑то с детьми, то за две недели поездки можно сделать столько в духовном смысле, сколько вы не сделаете за полгода. В автобусе обязательно должна быть молитва, перед общей едой молитва, и дети уже привыкают к этому. Полезно устраивать христианские лагеря для детей. Сейчас у нас есть большая международная работа, и это очень хорошо. Мы недавно вернулись из Парижа. Там были удачные концерты, богослужения. Мы всегда на выезде совмещаем концертную деятельность с богослужебной. У нас есть друзья во многих городах. Мы часто приезжаем с концертами и в Москву, и в Петербург, и в Новгород. Когда праздновался Пушкинский юбилей, мы были в Пушкинских горах, и наша «Новая Корчева» очень хорошо смотрелась на фоне светских коллективов.
Мы с самого начала поняли, что когда поем, ориентиром для нас в профессиональном отношении являются хоры под управлением Струве, хоры Дубны и другие; когда мы занимаемся фаянсом, наш ориентир – художники фаянсового завода, потому что у них есть высочайшие достижения. Мы не должны умиляться своим лубком, этой непрофессиональной самодеятельностью воскресной школы. У нас есть свои достижения. Профессионалы с завистью говорят: хорошо бы и наши дети так пели Херувимскую песню. Наши тоже не все понимают, когда поют, но сердцем все чувствуют – сейчас происходит нечто великое и таинственное…
Наш центр не отделяет себя от того, что происходит в городе, мы участвуем во многих городских акциях. Ведь и до нас что‑то было, и мы стремимся видеть, что хорошего уже сделано в городе. Например, у нас есть очень хороший танцевальный коллектив «Наш стиль», они танцуют и народные, и современные танцы. Однажды пришел их педагог. Она захотела, чтобы ее дети влились в наш коллектив. И вот прошло лет шесть, девочки из этого коллектива сейчас уже взрослые, они учатся в одиннадцатом классе. Они воцерковились, стали исповедоваться. Они продолжают танцевать, продолжают заниматься тем же делом. И не надо их никуда тащить, надо оставить все как есть. Ничего не надо трогать. Все, что мы делаем – это противовес мирской стихии, блудной и пошлой. Но если мы будем рубить сплеча, если мы будем делать резкие шаги, то из этого ничего хорошего не выйдет. Нам надо понять, что ребенок все равно войдет в этот мир. Наверное, немного детей уйдет в монастырь, где и стены сами защищают. Но сейчас ребенка никто не может защитить.
Я объясню это на следующем примере. Года четыре назад я шел по городу. Впереди шел мальчик, который ходит к нам в церковь, а сзади него идут ребята. И ребята постоянно твердят, не отставая от него: «Попик, попик…» Мальчик все это слышит в свой адрес. Каково ему? Чем он может себя защитить? А ничем. Родители – безбожники. Эти ребята не просто хулиганы, это общество. Эти слова говорит общество. Мы можем, конечно, сказать: «Бог терпел и нам велел». Но детям это трудно понести. Сейчас наш центр имеет большой авторитет в городе, в него стремятся попасть, но это теперь, а тогда наших детей дразнили.
Мы ни в коем случае не должны ссориться со светскими властями, вставать в оппозицию: «Вот мы – православные, а вы все…» Мы и так в оппозиции, это понятно. Но не в политической оппозиции, у нас не партия (я против, когда в Церковь привносят политику, пусть даже и хорошую). Патриотизм мы должны являть из своих собственных дел. Многие кричат: «Я патриот!» и рвут на себе ветхие ризы. А вот когда к нам приехал Патриарх, и его встретили четыреста верующих, православных детей, тогда можно сказать: «Вот это патриотизм». Пускай любые приходы так встречают Патриарха. Детям надо открыть красоту русской природы, открыть нашу землю, нашу духовность. Но это надо делать не лобовыми атаками, не брюзжанием о том, какая плохая Америка. Если она даже и плохая, то не надо говорить об этом постоянно.
Вот юноши и девушки, в частности, в Конаково, сидят по подвалам и употребляют наркотики. Что надо делать? Да, с наркоманией надо бороться. И сегодня, слава Богу, появились священники‑врачи, которые с успехом лечат этих несчастных. Но главная задача – создать такую культурно‑образовательную среду, такое духовное пространство в деревне, в микрорайоне, чтобы там даже не было места для такого зла, как наркотики.
Но для того, чтобы ребенок полюбил Церковь и захотел в ней остаться, у него должен сложиться положительный опыт. Он окончит школу, пойдет в жизнь, но будет вспоминать о периоде воцерковления с радостью. Поясню на нашем примере: мы начали работать десять лет назад, и никого не выгонишь до сих пор. Нашим девочкам из капеллы по двадцать лет, кто‑то уже вышел замуж, но никто от нас никуда не уходит. Нельзя же «закончить» Церковь. Современным детям на пути воцерковления приходится преодолевать две вещи. Первое – это очень тяжелое переживание одиночества. Церковный дух дает нам возможность иметь положительный опыт общения в церковной среде, приходе, положительный опыт нашего единства, того, что мы называем соборностью. Но при этом нельзя терять ни одного человечка. Мы должны каждого ребенка высвечивать, чувствовать все, что связано с его именем, с уникальностью его личности. Как на иконе «Святой Троицы»: ангелы все разные, и лики разные, и в то же время они – одно. Мы разные, и надо подчеркнуть уникальность каждого.
А второе, что надо преодолевать – это уныние. Сегодня очень много унывающих. Серафим Саровский часто говорил: «Не унывайте, бодрствуйте, трезвитесь», и апостол Павел тоже об этом говорил. Уныние у ребенка бывает очень часто, пока он не войдет в переживание, как мы говорим, личной Пасхи. У ребенка должен быть опыт пасхальной радости. Но если такого опыта нет у нас, педагогов, то как мы можем передать его ребенку? Вос‑пи‑тание – это питание. Чем? – Благодатью. И этой благодатью мы должны делиться сами. Я лично понял очень простую вещь. С чем ты пришел к детям, то им и дашь. Есть благодать, значит ты дашь ее ребенку, а нет благодати – значит нет. Вот и все.
* * *
Отец Борис, расскажите, пожалуйста, как у вас строятся финансовые отношения с государством? Получают ли зарплату ваши педагоги и из какого источника?
Если речь идет об обучении ребенка музыке, то платить педагогу естественно государству. Но если идет Божественная литургия, и горит свет в нашей церкви, то за этот свет платит церковь. Мы строго все разграничили для властей мира сего, для того, чтобы кесарю дать кесарево, но и кесарь тоже должен обратить на нас внимание. Мы установили хорошие отношения и с Министерством образования, и с Департаментом образования. Мы параллельно решаем богослужебные, концертные и профессиональные задачи, тем более, что они часто совпадают. Кроме этого, у нас есть студия ремесел, есть школа борьбы.
Здесь уместно сказать несколько слов по поводу мужского начала. Сейчас сложилась трагическая ситуация из‑за того, что на телевидении и в газетах идет шельмование русского народа, и так стараются влиять на молодежь, что, по сути дела, из неверующего мальчикового, юношеского слоя трезвыми и более или менее незамутненными остаются только спортсмены. У спортсмена хотя бы есть режим, он сам не станет пить. И поэтому мы серьезно и много работаем с нашей городской школой борьбы. Это очень хорошая школа, у нас даже есть чемпионы мира, и мы открыли у себя филиал этой школы. Что нам это дает? У нас в городе есть сатанисты, и мы обязаны иметь юношей‑воинов, которые могут себя защитить. Мы не агрессивны, но наш бронепоезд должен все время стоять на запасном пути. Поэтому мы дружим с Тверским казачеством, у нас есть мужской и юношеский казачий хоры, у нас есть школа борьбы самбо. В наших планах расширить эту часть работы, даже несколько военизировать эту область. Таким образом, в работу по воспитанию юношей включаем и борьбу, а не только пение в хоре. Я не пацифист по своей идеологии, пацифизм нам навязывали. Да, мы за мир, мы миротворцы. Одно из качеств мужчины – мужество. Очень плохо, когда мы вокруг видим неуравновешенных истеричных мальчиков. Но другой полюс – это жестокость и матерщина. Хотелось бы пройти тесными вратами. С одной стороны – мужество, а с другой – благородство. Нужно еще бороться за язык, за его чистоту. Благодать неоскудевающая, все врачующая, все восполняющая делает так, что наши ребята матом не ругаются, хотя живут они в совершенно матерном мире, мир русской провинции – это мир сплошного мата.
А ваши ребята занимаются карате?
Карате у нас нет. У нас есть самбо и дзюдо. В карате есть моменты медитации, а это несовместимо с православной молитвой. Я против медитации, потому что она из другого мира. Когда проводятся чемпионаты мира по борьбе без правил, то побеждают в большинстве случаев самбисты. А дзюдо хоть и восточная борьба, но там медитации нет.
Откуда у вас педагоги, которые ведут школу борьбы, православные ли они?
Педагоги живут в нашем городе, они воцерковленные люди. Но это случилось не сразу. Директор школы верующий, он всегда бывает у нас на всех праздниках. Наши педагоги‑мужчины, конечно, верующие. А иначе все было бы бесполезно, потому что если педагог по основному предмету неверующий, то настоящего воспитания не получится, это мы хорошо знаем. Да, у нас есть педагоги не то чтобы неверующие, но невоцерковленные. Однажды к нам пришел папа и сказал, что он номинально мусульманин. И сын его вряд ли станет православным. Но они хотели бы учиться играть на фортепиано у нас. Возможно ли это? Конечно, возможно. Этот мальчик будет знать, что он учился в православном центре; его, мусульманина, никто не выгнал, и он о нас доброе слово скажет. А мы за него помолимся.
Отец Борис, нас очень беспокоит проблема досуга детей. Дети нашего прихода вот уже четыре года ездят в лагерь на Валдай, в Иверский монастырь. В этом году поехали в основном подростки. Детям там очень хорошо, они счастливы, у них есть опыт единства, о котором Вы говорили. Они очень подружились, ходят на богослужения, поют за литургией. Казалось бы, все замечательно, кроме одного: досуг у них нецерковный. Они помолились на службе, поработали на послушаниях, а потом вернулись в лагерь, и у них начинается общение, начинаются романы, ухаживания, появляется пиво, музыка (все берут плееры с собой). Этим детям 13–15 лет.
А сколько они пьют? Они что, пьяными становятся?
Разве это важно?
Конечно. Например, едет наш хор с концерта. Концерт был удачным. Ребятам уже семнадцать, восемнадцать лет. Я считаю, что если они выпьют по глотку сухого вина, то в этом нет ничего страшного.
Когда дети за трапезой, это совсем другое. А тут дети отдыхают и не на глазах у взрослых.
Да, это другое дело, но вы сами такое допустили…
Да, видимо, допустили. Вот я и хочу спросить Вас, как тут быть? Ведь у вас дети тоже отдыхают в лагере и тоже есть проблема досуга.
Нет, у нас более строго. Мы наблюдаем жизнь наших детей на выезде и стараемся организовать ее разумно. У нас день начинается и кончается молитвой, но когда мы были в Париже, то в последний день очень трудного, тяжелого проекта разрешили дискотеку. Она продолжалась до двух часов ночи. Были юноши и мужчины, которым мы разрешили выпить немного вина, девушкам тоже дали по глоточку, они танцевали. Мы не разрешаем девушкам в нашей церкви ходить без платков, никаких коротких юбок, только длинные, мы не разрешаем хору сидеть в храме.
Как вы относитесь к скаутскому движению?
Что касается скаутов, то это имеет отношение больше к лагерной жизни. Я хорошо отношусь к скаутам. Нам отдали бывший лагерь, разворованный, сейчас его будут ремонтировать. Но это будет наш лагерь, лагерь «Новой Корчевы». У него будет своя стихия, свое лицо. Лагерь должен быть православным, там должна быть молитва, а по воскресным дням – Божественная литургия. Но в то же время можно посидеть у костра, поговорить. Можно допускать танцы и другие вещи, которые свойственны лагерной жизни.
В лагере должно быть самоуправление, которое я понимаю как помощь тем, кто обслуживает детей; никакого иждивенчества быть не должно. Священник должен периодически появляться в лагере. Если он поедет вместе с ребятами, то это совсем хорошо: всегда есть возможность пообщаться, посидеть у того же костра вместе со священником, но не назидать все время, не проповедовать, а вместе беседовать. Хорошо и песни вместе попеть. Дети должны радостные из лагеря уехать. Ничего нет плохого в песнях Окуджавы у костра, а песни отца Романа, которым дети умиляются, очень красивые. Все должно быть умно, и не надо заковывать детей в кандалы. Но дисциплину при этом необходимо соблюдать.
Как бы Вы посоветовали проводить работу в техникуме по воцерковлению детей? Хотя там, конечно, мат‑перемат стоит, у меня есть очень хорошие ученики, в основном мальчики, и они сильно тянутся к Православию. Я работаю там одна, а хотелось бы создать какую‑то систему. Мы с ними ездили в монастыри, и они с удовольствием в такие поездки ездят, у меня даже очередь стоит на год вперед. При мне они уже матом не ругаются, это наше достижение, но между собой продолжают.
А когда вы ездите в Сергиев Посад, например, вы там молитесь или это экскурсия?
Я рассказываю им про Сергия Радонежского, они прикладываются к мощам, к иконам, я объясняю им смысл этого, рассказываю, где какая икона. Но, конечно, они не причащаются.
Ребенка надо воспитывать, когда он лежит поперек лавки, а когда он ляжет вдоль, мы уже очень во многом проиграли. У нас был опыт преподавания библейской истории в обычной школе. Мы не можем организовать ситуацию так, чтобы нецерковные дети пришли в церковь и стояли на службе. Они этого не выдержат. Опыт показывает, что таким ребятам бывает сложно выстоять даже час. Многого вы в техникуме не сможете сделать, обольщаться не надо. Вы говорите, что они сами хотят, сами рвутся в храм. А куда они рвутся? Ведь молиться они не хотят, они хотят общаться. У них настолько все испорчено, что душа трепещет, а восстать не может. И дай Бог, если из них пять человек будут ходить в церковь, такое возможно. Но вы должны им проторить дорогу к конкретному приходскому храму. Пришли в храм – стойте, молитесь. А завтра, через месяц‑два скажете: нельзя ни кушать, ни пить, уже будете исповедоваться и причащаться. И батюшка этого храма должен понять, что надо мягко, щадяще, с радостью их встретить. Вам очень будет тяжело, но только так: привести в определенный храм, к конкретному священнику, у которого есть вкус к такой работе.
Мы ходили в Новоспасский монастырь, и среди нас был человек, который находится под следствием, его разыскивает милиция. Он увидел фреску Страшного Суда и заплакал. Очень его жалко, потому что он неплохой парень, а кончится все это для него плохо. И таких кандидатов в тюрьму очень‑очень много.
У вас есть два дела, которые вы должны делать. Во‑первых, пытаться их воцерковлять в конкретном приходе, хотя и то, что вы делаете, уже очень хорошо. И второе – плакать за них и молиться…
Может быть, к ним стоит привести священника?
Это вопрос непростой. Я раньше очень переживал, что не все священники имеют в своем приходе воскресные школы, осуждал их за это. А сейчас понял, что нельзя требовать от человека, чтобы он стал педагогом. Ведь надо, чтобы человек имел вкус к педагогической работе, имел любовь к детям, призвание. Может быть, у священника другое социальное служение. Надо попробовать разыскать такого священника, который согласится придти к ним. Ну а вы, как жена‑мироносица, будете ему помогать, будете готовить почву.
Наш Православный центр в Царицыно во многом обязан Вам, отец Борис, Вашему опыту работы в Конаково. Мы пытались создать в Москве похожую структуру, где можно было бы эффективно работать с детьми. Теперь существует опыт создания такого центра в малом российском городе, есть опыт работы православного центра в Москве. А в чем Вы видите главную задачу такого центра, ведь это качественно иная ступень? Чего должны достичь и дети наши, и мы сами?
Вот посмотрите: пели мы раньше плохо, но у детей не было и амбиций. Стали профессионально петь – появилась гордыня, тщеславие: кто главнее, кто сядет одесную, кто ошуюю. Это палка о двух концах. Непрофессионально поем – кому мы тогда нужны? Да и слушать тяжело. Не общаемся с государством – хорошо, но зато денег нет и организация слабая. Общаемся с государством – кесарь выдвигает свои требования. И так везде. Надо просто пытаться удерживать тот принцип, который мы имеем от Халкидонского собора, о неслиянном сосуществовании двух природ, Божественной и человеческой, во Христе. И этот принцип должен быть перенесен нами на образовательную почву. С одной стороны, мы должны открыть ребенку Царствие Божие, благодать, которая, впрочем, уже есть в его сердце. Царствие Божие внутри вас (Лк. 17, 21). А с другой – мы должны сделать все таким образом, чтобы ввести ребенка в мир адаптированным, не приспособленцем, а человеком, в котором есть нравственный залог, позволяющий ему существовать в этом мире. И этот залог – вера наша. В то же время мы должны выпустить в мир современного ребенка, а не забитое, испуганное существо. Да, он попадает в век компьютеров, в век Интернета. Это реальность, и никуда мы от этого не уйдем, нравится нам это или нет. Мне многое не нравится, но надо быть реалистом.
Мне недавно попались письма Амвросия Оптинского, где он отвечает одному человеку: «Ты все спрашиваешь, что будет. А ты забыл слова апостола Павла: “Не ведением ходим, а верой”». Незнание – это тоже вещь неплохая, надо искренне идти, с верой, а там – что Бог даст. Опыт XIX века нам в чем‑то поможет. Отец Иоанн Кронштадтский, который тридцать семь лет в гимназии работал, и мы можем за ним какие‑то крохи собирать. Но такой стройной организационной системы больше нет, все это разрушено.
А сами мы идем, как слепые котята. И все же многое уже построили с помощью Божией.
Каково отношение вашего центра к родителям тех детей, которые у вас учатся, ведется ли с ними какая‑нибудь работа? Бывало ли у вас так, чтобы через детей к вам приходили целые семьи?
Когда мы работаем с детьми, мы понимаем, что на этом работа не заканчивается. Конечно, мы хотели бы, чтобы вся семья пришла в Церковь. Ведь Церковь должна являть собой полноту. У нас есть опыт, когда родители постепенно воцерковлялись. Сначала они говорили своему ребенку: «Ну ты к отцу Борису ходи, пой, – там матом не ругаются, а в Бога то не верь, не надо, Бога то нет». Это мне одна девочка на исповеди рассказала. Я ей говорю: «У тебя мама такая хорошая, приятный человек, но она прошла тяжелую жизнь, видишь, какие глупости она говорит. Давай вместе за нее помолимся, чтобы она пришла ко Господу». Не надо никогда говорить, что мама плохая. Мама не бывает плохой. И ребенок начинает молиться Божией Матери, Господу о своей матери. И постепенно все получается.
Главная задача – сформировать полноту прихода. Это есть детско‑взрослое братство. И стар и млад должны быть в церкви. Все складывается постепенно, это очень тяжелое строительство.
Но конкретно с родителями никто не работает. Что такое вообще «работать с родителями»? Надо вместе жить. Что такое воспитание? Это совместное проживание. Все получается естественно, складывается из наших дел, из самой жизни прихода. У нас была одна кухарка, а когда мы стали делать воскресные обеды, то народу стало больше. Но и больше у нас стало помощников. Мамы сначала приходят на концерты и держат пальто своим детям, потом они приходят на воскресную литургию, и так постепенно они остаются в Церкви. И я не могу даже объяснить, как это получается. Это приходская стихия радости общения и благодати.
А папы?
И папы тоже есть, но их гораздо меньше. У нас вообще город сложный, тяжелый по составу, «101‑й километр». Мы к папам относимся, как к детям. Например, приходят креститься муж и жена. Спрашиваешь: «Вы в Бога то верите?» А папа: «А? Чего‑чего, в Бога то? Я креститься пришел, квитанцию, что ли, нужно?» Жена, скажем, доярка, муж – скотник, но она говорит о своих грехах, она свою жизнь анализирует, осмысливает, а он… сказать ему нечего, он молчит. Помните, в Евангелии о званых на брачный пир, там один все молчал. Молчание‑то не всегда золото, не в брачной он был одежде. Матерщина приводит к тому, что человек становится бессловесной тварью. Это – беда русского человека, его трагедия и грех.
У нас такая проблема: внедрение в общеобразовательную школу. Какие у Вас соображения по этому поводу?
Первое мое соображение – слово «внедрение» мне не нравится. Мы что, шпионы какие? Давайте, я задам вопрос: «Как к вам относятся директор и завуч?»
Директор – положительно, а завуч – отрицательно. Главный в школе директор, а завуч мешает.
Вот это уже конкретно. Сказать можно вот что. Когда мы работаем только в школе и реально не воцерковляем детей, то тогда нами может быть поставлена скромная задача формирования сознания ребенка как православного человека. Но это возможно только в младших классах, в старших почти бессмысленно. Вас будут воспринимать как одного из учителей.
Информация не главное, хотя, конечно, сначала был Авраам, а потом – Исаак, а не наоборот, и это не должны путать. Но главное что‑то совсем другое, главное – сердечность. Отец Сергий Булгаков говорил, что когда он был безбожником и переживал тяжелый кризис, то его спасло только одно воспоминание. Однажды, еще мальчиком, он вышел Рождественской ночью во двор, и были такие звезды, такая ночь, что он почувствовал, как все славит родившегося на свет Спасителя. Все пело: «Слава в вышних Богу, и на земле мир, в человецех благоволение». И это воспоминание его потом вытащило из болота нигилизма. С первого класса мы должны акцентировать внимание именно на этом и постепенно приводить детей в церковь.
Мне очень запал в душу Ваш рассказ о том, как за мальчиком бежали ребята и дразнили его «попик». Как быть в этой ситуации педагогу? Как объяснить ребенку про этот мир, который по сути противостоит нам, как ребенку себя уберечь? Хорошо, если он внутренне сильный, а если нет? Ведь дети часто ломаются…
Желательно создавать щадящую ситуацию. Например, в школе у моей дочери знают, что ее папа – священник, но на это не обращают особого внимания. Она ведет себя обычным образом, не выделяется. То есть, мы не должны внешне выделяться, экстравагантности не должно быть – ни в ту, ни в другую сторону. Все должно быть естественно.
Если мы говорим о светской школе, не надо постоянно делать акцент на своей церковности.
Хотел бы еще раз отметить, что светское и духовное в нашем воспитании должны сочетаться, естественно, с отданием приоритета духовному. Это как в человеке: дух, душа и тело. И главное, как говорил преподобный Амвросий Оптинский: «Всех люби, и никого не осуждай». Или у апостола Павла: Любовь все покрывает, всему верит, всего надеется… Любовь никогда не престает, хотя и…языки у молкнут, и знание упразднится (1 Кор. 13, 7) Наша любовь и Божия благодать, если она есть хотя бы отчасти на нас, – вот главное, что мы можем детям дать, что мы можем им открыть. А идти или не идти за нами – это дело их свободы, их совести.
Конец и Богу слава!
Священник Борис Ничипоров
Комментировать