Ольга Кормухина: Для меня поиск Бога – это был поиск любви и правды, которой мне всегда в жизни не хватало. Причем я всегда знала, что в тридцать три года со мной что-то случится, самое важное, то, что в тридцать три у меня жизнь изменится. И я это время ждала, не знаю, откуда. Нет, не потому что возраст Христа – я знала: в тридцать три года что-то со мной случится очень важное.
В.: Откуда тогда была та убежденность в неотвратимости грядущего, певица Ольга Кормухина не может сказать наверняка. Слишком много было в ее жизни событий, которые не поддаются никаким рациональным объяснениям, а лишь промыслом Божиим.
Мы же гуляли все, как хотели, по духовной-то стезе: и кришнаизмом увлекались, и буддизмом интересовались и практиковали, я в Гнесинке в астрал выходила…
В юности она изучила все мировые религии, и как и большинство ее ровесников студентов, увлекалась спиритизмом. В студенческом кругу тогда было модно пробовать на вкус все мистическое.
То есть такие были, знаете как, рискованно такие ребята блукали. Блуд – он отсюда, блуждали в потемках, думали, что идем к свету, а сами блуждали в потемках.
Как у Тихона Шевкунова – тоже там вызывали духов…
Духов нет, слава Тебе, Господи, Бог миловал. Блюдечки, наверно, раза два двигали. В детстве я в карты играла и гадала хорошо на картах. Сама, но почему-то получалось. Но в 16 лет вдруг резко мне бабушка сказала, она заметила (бабушка была верующая) и сказала: ни в коем случае! И вот как отрезало.
Тяга к неизведанному у Ольги Кормухиной была с детства. Помнит, как знакомая мамы, монахиня в миру Серафима, рассказала о пережитой ею клинической смерти. Это свидетельство в душе Ольги оставило след на всю жизнь – тогда в детстве шокировало.
Она была монахиней в миру, то есть у нее был постриг тайный. Очень интересный человек. Она была такая убежденная коммунистка, но она пережила клиническую смерть, причем пережила ее дома, и она это ощутила так, как абсолютная темнота, пустота и жуткий страх. Я, – говорит, – не понимала, где я, что со мной, и вдруг я услышала голос: «Ты будешь находиться здесь вечно», – и мне стало до того страшно, что я взмолилась Богу, в Которого не верила: Господи, верни меня, пожалуйста на землю, я всю жизнь Тебе посвящу! Я в детстве все время говорила: «Мама, неужели я умру, мамочка, я так не хочу умирать!» – «Нет, ты не умрешь, в деревцах будешь» – «Нет, я не хочу в деревцах, я хочу быть, вот я хочу быть!» Я думаю, что все мучились этим вопросом.
Во многом благодаря монахине Серафиме она решилась на поездку к старцу Науму в Троице-Сергиеву Лавру. Произошло это уже во взрослом возрасте, когда Ольге было тридцать три года.
Мы приехали к старцу. Я написала все грехи с шестилетнего возраста, как она мне сказала, – целую тетрадку. Когда мы подошли к нему, он говорит: «Ты кто?» Я говорю: «Я певица». Думаю, сейчас скажет: в какой-то монастырь, на клиросе будешь петь. И он говорит: «Ну вот и чего-ты тут себя накрутила?» А я не поняла, говорю: «У меня заколка просто там под платком» – а он так заулыбался. Мне потом уже Серафима объяснила: что ты себе намыслила, он просто твои мысли прочитал про монастырь и так далее. «Иди, – говорит, – пой». И когда мы с монахиней Серафимой вышли от старца Наума, я говорю: «Ну вот, а все пугают: монастырь, монастырь… Видишь, меня благословил на своем месте оставаться!» Она говорит: «Чего захотела, ты что, думаешь, монастырь – это вот так захотел и пошел? До монастыря надо подрасти и быть достойным монастыря, туда не каждого берут». Я вдруг подумала, что это не мой подвиг – пойти в монастырь, а великая честь, ее заслужить надо.
Позже она будет просить разрешение уйти в монастырь уже у другого старца – отца Николая Гурьянова, но и он не даст благословение на монашество.
Господь долго ждет, говорят, но больно бьет. Вот Он меня подстегнул хорошо так, что я уже я просто взвыла, и уже невозможно было не поехать, то есть я уже была готова. Если мне бы сказали, что к этому старцу надо ползти по-пластунски, по минному полю, я бы и тогда поползла.
На остров Залит к отцу Николаю Гурьянову она поехала, когда уже было невмоготу. За плечами был тяжелый, неразрешимый духовный груз. Знакомые священники не раз советовали и убеждали съездить к старцу, но она все откладывала. Решилась после смерти папы.
У меня самый главный груз был: у меня папа очень рано ушел и неожиданно ушел. И у меня душа очень скорбела, когда я стала воцерковляться, я поняла: он же ушел неверующим человеком. И я понимала, что вот этот груз я должна понести, потому что по любви. Я очень любила своего отца. И хотя мама очень молилась за него, она же была воцерковлённым человеком – он так подсмеивался, он очень ее любил, но подсмеивался над ней: «Ну, ты совсем уже!» Она просила его повенчаться, а он все как-то посмеивался, посмеивался, и уже когда сказал: «Ну, пойдем венчаться». И вот так с ним случилось – инсульт, и он резко так ушел быстро. И на меня какой-то, правда, груз навалился тяжеленный. Я тогда впервые начала читать осмысленно молитву «Отче наш», когда он лежал в коме девять дней. Я видела, как у него слезы текли из глаз, практически у неживого человека, это тоже было очень сильное впечатление. И когда я пришла к батюшке, мой первый вопрос был: что с моим отцом, что с моим папой? И батюшка сказал: «Он в муке». Я говорю: «Почему? Потому что неверующий был, в храм не ходил?» – «Нет, он был невенчанный у тебя?» – «Да». И он сказал: «Блудники и пьяницы не наследуют Царствие Божие». Я так рыдала, я настолько, во-первых, не то, чтобы я субординацию не соблюдала и не понимала, кто передо мной стоит, просто такое было горе и такое было истовое желание помочь своему отцу, что я вцепилась в батюшку и так сказала: «Так вымоли мне его, батюшка, вымоли мы его!» Прямо так дерзновенно сказала. Я не знаю, может, мне показалось: у него тоже были слезы в глазах, он сказал: «Я-то помолюсь, но и ты-то молись».
С таким же дерзновением, как просила за отца, она попросила и о ребенке. В это время у Ольги еще не было ни семьи, ни мужа. Ответ батюшки сначала испугал категоричностью, но она знала: такова цена за совершённый в прошлом аборт.
Я поняла, что я не сделала самое главное, что должна была сделать в жизни: я не родила ребёнка. А он мне говорит: «А и не будет». И вдруг я поняла, это в меня просто как кинжал вонзилась, эта мысль: а ведь правда, а ведь в этом правда! Я ведь заслужила, это же убийство! Я худшей вообще смерти заслужила, а я такой награды хочу – ребенка, ребенок – это награда. Мне жаль тех людей, которые не понимают этого. Я ничего в жизни не могу припомнить, представить в самых радужных мечтах, чтобы было сильнее, счастливее желаний, того момента, когда мне положили ребенка – моего ребенка. Я все время вспоминаю слова моей мамы, она мне вдруг однажды сказала: «Запомни: в мире нет ничего сильнее, желаннее, счастливее для женщины, чем когда ты приходишь домой, а тебя обнимут детские ручонки».
Она до сих пор не может сдержать слез, вспоминая об этом. Так же тогда на острове плакал о ее грехах и отец Николай Гурьянов.
Я знаю, что он внутренне плакал, когда я рыдала, когда мне сказали, что не будет у тебя детей. Я рыдала от того, что это очень справедливо, что это правда Божья, что я наказана, я сама себя наказала. Я до сих пор содрогаюсь при мысли об этом. Я рыдала от того, что Бог справедлив и это правильно, что Он меня так наказывает. И мы стояли так, друг напротив друга, и он плакал. Я знаю, что он плакал, внутренне плакал. Это самые страшные слезы, особенно когда о тебе плачет старец. Потом он мне дал эту икону и сказал: «Господь сделает, как ты хочешь». Господь сделал гораздо больше, чем я – даже не то, что не заслуживала, даже то, о чем не могла мечтать.
Покровский женский монастырь. Со святой Матроной у певицы Ольги Кормухиной тесно связано самое теплое воспоминание. На Даниловском кладбище, где была похоронена Матронушка, Ольга ознакомилась с будущим мужем, музыкантом Алексеем Беловым.
У меня с Матронушкой связана очень важная часть моей жизни, очень интересная история – не только у меня, у моей подруга Ленки. Мы вместе с ней ходили на кладбище, еще когда там могила была Матронушки и просили: я ребенка, а она квартиру. Удивительное дело: Лена моя сейчас в двухкомнатной квартире в Москве живет, а у меня дочка родилась прямо на Матронушку, 2 мая.
Дочку назвали Анатолией, по благословению духовника. Сейчас Тоше уже двадцать, она родилась через год после венчания, на которое благословил прозорливый старец. Все тогда в жизни Ольги Кормухиной сложилось так, как и говорил батюшка.
Когда я приехала к нему, я вдруг поняла, что, собственно говоря, я тот самый блудный сын, который мотался где-то годами, профукал все свое имение – внутреннее, имеется в виду, ничего хорошего не приобрёл этих в своих фейерверках, праздниках и скитаниях, и вот, наконец, вернулся домой к любящему отцу. К любящему отцу, который никогда не лгал и никогда не солжёт – никогда.
Знакомство с батюшкой разделило ее жизнь на «до» и «после». В один миг она поняла, что такое истина, к которой все те годы стремилась. Отца Николая Гурьянова не стало 18 лет назад, но она до сих пор чувствует присутствие любимого батюшки.
Снится его присутствие, очень редко снится, телесное, как бы физическое какое-то прикосновение. Как раньше – все хотелось, вот, бородку погладить, у него такая мягкая была бородка, вообще прямо как пух. И так, когда руку прижмешь, вот так… лучше не вспоминать, такая благодать!.. Даже у мамы в детстве не испытывала такого счастья, когда мама ласкала, хотя не избалована было ласками, как батюшкиными руками благословляющими.
У нас как-то в обратном направлении все развивается. То есть мы вроде бы женились за послушание, вот старец сказал венчаться – значит будем венчаться. Любовь была, знаете, как осознание какого-то долга, чего-то такого правильного, большого. Это было, знаете, как такое величественное, оно как бы отступает, вот мы крест несем – наш семейный крест: долг, обязанности какие-то… И вдруг ты понимаешь, что мы вот пришли к тому, что мы два ребёнка. У нас, прямо не знаю, даже какая-то влюбленность детская. Нас восхищают одни и те же вещи уже, трогают, увлекают. То есть я не знаю, где начинаюсь я и кончается Алексей, и наоборот – мне кажется, это тоже, наверное, благодаря молитвам за нас и Матронушки, и нашего старца духовника.
Она и сегодня у мощей блаженной просит о здоровье для своих родных: все только-только оправились после коронавируса. Болели тяжело и всей семьей.
Мы с мужем и с мамой очень жестко переболели. Маму еле спасли, меня тоже, я уже задыхалась, я понимала, я дышала в баллончик, и вот в эту ночь я думала: вот как странно – я всегда была уверена, что я, наверное, как-то буду умирать, готовиться, ну как-то хотелось верить, что это будет исповедь, причастие… А тут и ни храма, ни исповеди, ни причастия.
Страха умереть не было. Был страх предстать перед Господом неготовой, сожаление, что ничего не успела, и страх за родных: как они будут без неё.
Я думаю: с чем же я приду, ну вот с чем я сейчас приду? Ведь я ни любви, ни правды не стяжала, я все равно лукавила – пусть по мелочам, лгала. А что же я принесу-то в итоге? И вдруг я поняла, что я кроме своего вот этого жадного желания правды и все-таки готовности – готовности, наверное, пострадать, у меня ничего в жизни нет, вот просто ничего. А все эти заслуги, какие-то песни, стихи, поступки… – да, наверное, они имели смысл, но они имели смысл ровно настолько, насколько они приближали меня к правде, любви.
Задыхаясь от нехватки воздуха в лёгких, она молилась истово, без оглядки, зная, что Отец Небесный не оставит, поможет. Чудо и в этот раз не заставило себя ждать.
Вот эта болезнь – это мой личный Апокалипсис, то есть только чудо может меня спасти. И вдруг я открываю эти строчки: «и будет новое небо, и новая земля, на которых обитает правда». Вы знаете, я уже поняла, что я сейчас начну исцеляться вот-вот, не оставит меня Господь – вот и ради этого была вся эта болезнь – чтобы лишний раз напомнить: не погрязай ты в мелочах.
Почти сразу же нашлись хорошие врачи, которые помогли семье с лекарством. Сейчас все опасности уже позади, коварная болезнь отступила.
И когда я уже воцерковилась, у меня такое было рвение, мне хотелось, чтобы все вокруг пришли к Богу, я убеждала крестить детей, самим креститься, венчаться. Мне ужасно хотелось всегда им помочь. Это был такой, наверно, период неофитства – полет сплошной.
Ей снова так хочется испытать этот полет. В те первые годы прихода в храм и общения с батюшкой она почти физически ощущала благодать и внутреннюю цельность. Увы, этого чувства давно нет.
Я понимаю, что если сейчас встану, то пойду и буду только грешить. Хотя очень не хочется, никому не хочется на самом деле грешить. Я знаю, что это будет только потому, что мы верим. Мы знаем, что Он простит и помилует в очередной раз, но от этого еще больше стыдно. Я ничего не могу с собой поделать. Вот был у меня период в жизни, когда могла, а сейчас пока вот не могу снова собраться. Может, соберусь. Это счастье, когда ты цельный, вот это и есть целомудрие. Три года действует призывающая благодать, а потом пятнадцать лет тишины. Но меня уже больше затянуло, с чего-то.
Душу христианина греет только надежда на милость Божию, упование, что любящий Отец снова подаст руку, не оставит в темноте.
И вот мы так и живем: как идем по темной улице, на которой редкие фонари, которые не дают нам сбиться с пути. Вот почувствовал любовь и правду – вот ты под фонарем, и дальше опять идешь по темной улице до следующего фонаря. Вот так моя жизнь, как у всех, наверно, и это, наверное, и есть путь к Богу по темной улице, но все-таки на которой есть фонари Божией милости. И неважно, люди зажигают эти фонари – такие, как отец Николай, являя нам пример этой правды любви; или это какие-то скорби, болезни, события, примеры. Важно, чтобы они были, что они есть, и что мы об этом знаем.
Видео-источник: Телеканал СПАС
Комментировать