Хенрик Ханзен – преподаватель немецкого языка в Московской Духовной Академии, родился и вырос в ГДР (Восточная Германия).
– С чего началась Ваша вера? Вы выросли в верующей семье?
– Нет, я вырос в ГДР, то есть в Восточной Германии. Страна была как бы маленьким братом Советского Союза, поэтому я вырос в такой же атеистической атмосфере, как и многие в Советском Союзе. Мой папа был офицером и даже запретил мне ходить в церковь для того, чтобы послушать классическую музыку. В возрасте 14-16 лет я иногда тайно ходил в храм, но только чтобы послушать классическую музыку. Я из маленького города, и храм был единственным местом, где это можно было сделать.
– Храм был католический?
– Нет, протестантский. Я с Севера Германии, где живут со времен Реформации в основном протестанты. Я часто вспоминаю события, которые привели меня к вере. Начинать можно с того, что я в возрасте 14-15 лет читал Достоевского «Преступление и наказание». Сейчас я осознаю, что суть этого романа я не понял, потому что был слишком маленький для этого. Но я вспоминаю эпизод, где Сонечка Мармеладова пытается спасти Раскольникова, прочитывая ему эпизод Евангелия о воскрешении Лазаря. Меня это очень потрясло. Я как бы интуитивно почувствовал, что там, в этом произведении, есть какая-то глубина, которой нет в моей обычной жизни. И в поиске этой особенной глубины, этой другой сферы жизни, я тогда прочитал еще другие романы и повести Достоевского – «Бедные люди», «Униженные и оскорбленные». Достоевский тогда стал для меня авторитетом. Все эти произведения я прочитал на немецком языке. Повторюсь: тогда я был очень маленький, суть, естественно, не понял, но был потрясен некоей глубиной. Именно Достоевский связал меня с Россией. Это первое, что могу сказать.
Следующим этапом на моем пути к вере я бы назвал большой кризис. Мне было 18 лет, я жил и учился уже не дома, а в другом городе, потому что должен был учиться по договоренности между ГДР и Советским Союзом в МГУ на филологическом факультете. Именно поэтому я проходил 11 – 12 класс в институте для подготовки учебы за границей, где было углубленное изучение русского языка. Мое тяготение к русскому языку вызвал как раз Достоевский. В 1990 году, после распада Берлинской стены, когда Запад хлынул на Восток, у меня был в жизни ключевой момент, который напрямую не относится к вере, но послужил для моего продвижения к ней, поэтому я хочу о нем сказать. Все началось с концерта. Я послушал «Страсти по Матфею» ‒ то большое музыкальное произведение Баха, которое у нас в Германии достаточно регулярно традиционно исполняют перед Пасхой. Я послушал эти «Страсти» впервые и прямо ужаснулся от ненависти народа, который кричал: «Распни, распни Его». Весь в ужасе от только что услышанного, я вышел из храма, который находился на центральной площади города. А там была собрана огромная толпа, потому что приехали грузовики из Западной Германии с кофе и с бананами. И из грузовиков бросали эти бананы и кофе прямо в толпу, а толпа была бешеная «от восторга». Я себя спросил: «Что здесь происходит? Как ведут себя эти люди? Они же как бешенные! Хватают бананы и кофе и с ума сходят от этого!» Я ведь только что переживал «Страсти по Матфею», и как там масса людей кричала: «Распни, распни Его!» Я тогда задумался ‒ неужели люди такие страшные? Я до этого всегда верил в добро человека, а тут увидел, как может вести себя толпа людей. И, сравнивая, что было 2000 лет тому назад, когда люди желали смерти Христа, я задал себе вопрос: «Разве можно еще верить в человека?» И я потерял свою веру в него. В добро в человеке. Это было для меня большим кризисом. Я все время ходил грустным и не мог радоваться просто так от всего сердца.
Именно идея, что та Любовь, которая дарит мне изобилие красоты и жизни, дает мне полную свободу и прощает мои недостатки, знает боль, потрясла меня самым глубоким образом.
Потом я переехал в Гамбург, то есть в Западную Германию, для работы и учебы в банке, потому что мои родители меня об этом просили. Я не поступил в МГУ, потому что связи между ГДР и СССР распались, и мои родители очень хотели, чтобы я выучился на какую-то профессию, которая годится в капитализме, в новом мире, а не на какую-то русскую филологию, которая никому не нужна. И я подчинился родителям, переехал в Гамбург учиться. А там было как-то странно, даже страшно. Всё общество, казалось, настроено только на потребление и наслаждение. Я себя чувствовал чужим. В возрасте 19-20 лет, когда человек в поисках смысла жизни, а окружающая среда только гоняется за деньгами, за наслаждением и потреблением, я мог себе поставить только один вопрос: это разве жизнь? Нет! Такой жизни я не хочу. Я там прямо страдал.
Но я нашел друзей в Гамбурге. Не на работе в банке, а в хоре, в который я вошел. Довольно часто встречается, что регенты протестантских общин ‒ которые в первую очередь отвечают за органное сопровождение служб – если они активные и хотят что-то большее делать на своем рабочем месте, организуют хоры из любителей. Хоры не для богослужения, потому что на Западе в храме в основном орган, а из любителей петь, которые собираются ради удовольствия и готовятся для выступления на концертах. Такой был хор, в котором я пел. Мы пели «Страсти по Иоанну» Баха, «Реквием» Брамса, Моцарта, Дворжака и другие классические произведения западной хоровой музыки. И в этой среде я нашел людей, близких мне по духу. Среди них был человек, который через некоторое время заболел раком. Мы с ним пели басом. Мы с ним очень подружились. В какой-то момент всем стало понятно, что он умирает. Наш басовый коллектив пытался его дружески поддерживать. А я, идеалист, хотел проводить его на тот свет с большой любовью. Я очень много времени проводил с ним. Он был католиком, который, однако, ушел из католицизма в молодости, а перед смертью он начал просить меня почаще возить его в храм. Он тогда сидел уже в коляске. Таким образом я попал в католический храм и почувствовал, что есть некая сфера, которая мне совершенно неизвестна.
Этот товарищ долго лежал в больнице, и один наш друг принес ему в палату икону Святой Троицы Рублева. Я до сих пор вижу икону в его палате и сегодня понимаю, что рублевская Троица привела меня из этой палаты сюда, в нашу Лавру в честь Святой Троицы. Находясь в той обстановке, среди людей, заботящихся об этом человеке, я нашел заново смысл жизни, который когда-то потерял в толпе и в среде работников банка, гоняющихся только за деньгами. Там я его потерял, а здесь я его нашел. Стоит заметить, что наш умирающий друг очень сблизил всех, кто вокруг него был, тех, что вместе за ним ухаживали. Он нас сплотил, и мы стали как бы одной семьёй. Потом наш друг скончался. А он ведь умер очень красивым человеком. Удивительно, как в процессе его страдания его лицо, его глаза стали таким красивыми, такими светлыми! Страдания, через которые он прошел, преобразили его. И на самом деле, пережив его смерть, я уже не боюсь смерти. Я все это видел, стоял рядом, когда он медленно умирал… Конечно, я очень сильно грустил о потере друга, но я и боялся, что после его ухода смысл жизни, который я заново нашел благодаря ему и его страданиям, опять потеряется в общей потребительской атмосфере Гамбургского мира.
Я опять поселился в этой маленькой гостинице у озера и терпеливо прочитал Ветхий Завет. Вокруг меня были джунгли, изобилие растений и птиц, насекомых и животных: и я вдруг понял, что за всей этой красотой и полнотой стоит Бог, как Творец всего этого
Я взял большой отпуск и уехал почти на два месяца в Шри-Ланку. Я туда ездил один и провел все эти недели в одиночестве и молчании. Большинство времени я провел в маленькой семейной гостинице в джунглях возле красивого озера. Молчание было естественной потребность, так как я просто хотел пожить еще немного в недалеком прошлом. Я писал своему другу на небе письма, в которых я пережил еще раз все годы нашего с ним знакомства. Эти письма отчасти диктовались чувством вины перед ним, потому что я понял, что я не всегда был идеален. Я не смог осуществить свою идею, чтобы он ушел из жизни, чувствуя только любовь вокруг себя. Я был ленив, я был раздражен. И после его смерти мне это приходилось вспоминать и переживать это с болью. Я чувствовал свою вину. И поэтому я писал письма, чтобы просить у него прощения. Я продолжал писать ему письма несколько недель. И там в джунглях произошло некое чудо. Когда закончились все эти письма, вдруг что-то случилось: меня наполняло очень сильное ощущение, что жизнь сама прощает мои ошибки по отношению к этому человеку. Было такое чувство, что жизнь сама является какой-то субстанцией или силой вне меня, которая наполнена любовью и теплом, и что она сама простила мне мои недостатки. И я тогда начал воспринимать жизнь, как некую таинственную силу вне меня, к которой я ощутил что-то как личное отношение, как будто она конкретная личность. И эта сила, к которой я как бы могу обращаться, была наполнена любовью.
– То есть именно тогда Вы получили первый религиозный опыт?
– Сейчас я могу это так назвать, но тогда у меня не было понятия религии или Бога, у меня было лишь понимание, что существует любовью наполненная жизнь вне меня, к которой можно обращаться на «ты», как к личности, и которая прощает мне мои слабости, на которую я могу надеяться. В Библии, которую я тогда отрывочно читал, нашел некий эквивалент этим непонятным ощущениям – в Ветхом Завете, конкретнее, в Притчах Соломона. Там говорится о мудрости, и она там как раз как личность представляется. Там также говорится, что надо определенным образом жить, чтобы соответствовать ей. Помимо ощущения этой таинственной силы вне меня, я интуитивно понял, что надо жить и думать соответствующим ей образом, чтобы почувствовать ее присутствие в жизни, чтобы не потерять ее из своей жизни. Она ведь так вкусна и блага! По сути, я интуитивно старался жить по заповедям блаженства, однако не зная их. И так жить стало для меня новым смыслом жизни: я уже не зависел от друга или собранных вокруг него друзей.
Я решил поступать на богословский факультет: не для того, чтобы стать священником, а из-за жажды как можно больше узнать о той таинственной для меня религиозной сфере, которая ведь и играет центральную роль в моей родной европейской культуре. Я же, как воспитанник атеистического государства, об этой сфере ничего не знал. Именно тогда я съездил в первый раз в Россию.
Поступил я туда некрещеный: это было возможным. Но закончить некрещеным было нельзя. И, решившись на такое, я подумал, что надо бы хотя бы прочитать Библию с самого начала и до конца. Этим я решил заниматься прямо перед началом учебы во время моей второй поездки в Шри-Ланку. Я опять поселился в этой маленькой гостинице у озера в джунглях и терпеливо прочитал Ветхий Завет, что на самом деле непросто, если не знаешь обстоятельств истории древнего Израиля. Дошел я до пророка Исайи. И вдруг как будто открылись внутренние глаза и та таинственная субстанция, сила или личность вне меня, наполненная любовью. Она стала для меня Богом. Богом, о котором я постоянно читал в Ветхом Завете. Вокруг меня были джунгли, изобилие растений и птиц, насекомых и животных: и я вдруг понял, что за всей этой красотой и полнотой стоит Бог, как Творец всего этого. И я тоже часть этого космоса, моя жизнь проходит внутри этой красоты. Моя жизнь не как само собой разумеющийся поток времени, а как драгоценный подарок от этого щедрого и любвеобильного Творца.
Но – и тут я называю кое-что, что я не понимаю – вместе с внезапным пониманием, что Бог является Творцом всего мира и всей жизни, присутствовало явное понимание, что Бог сотворил мир не просто так, как бы с легкостью великого мастера, а что это творение связано с болью. Идея Агнца Божия, закланного до или с сотворения мира, о которой я намного позже слышал, заняла центральное место в моем тогда переживании Бога. И это так до сих пор. Именно идея, что та Любовь, которая дарит мне изобилие красоты и жизни, дает мне полную свободу и прощает мои недостатки, знает боль, потрясла меня самым глубоким образом. Ведь как я могу в своей свободе отвернуться от Того, кто знает боль? Во мне возникла тогда только одна потребность: славить Бога и молиться Ему. А как молиться? Каким словами? Я даже не знал «Отче наш».
Но тут опять проявилась интересная связь с Россией. В хоре, в котором я пел в Гамбурге, мы однажды выступили на открытии выставки фотографий ужасов Вермахта в Советском Союзе. В нашей программе было «Отче наш» Римского-Корсакова на славянском языке. Мне, как единственному в хоре знавшему русский язык, дали задание работать с другими певцами над произношением текста. Поэтому я знал «Отче наш» на славянском языке наизусть и, пытаясь вспоминать, как звучит «Отче наш» на немецком языке, ссылался в начале все время на славянский текст.
После этой второй поездки в Шри Ланку я в первое же воскресение побежал в протестантский храм, потому что я же теперь знал, кто такой Бог. Я хотел быть на службе и Его там славить. А тут, в протестантском богослужении, было все очень сухо, как-то очень формально. Они там так много говорили о Боге, но как будто он для них не тайна. Их слова просто не могли выразить всё Его величие. Они там, как казалось, не говорили о том Боге, которого я пережил внутри себя. Я был разочарован.
– Чего Вы не нашли для себя в Католической церкви, ведь Вы ее посещали?
– Я никогда не думал стать католиком. Непонятным был для меня догмат о первенстве римского папы. Я не понимаю его логику, и поэтому я никогда особенно не интересовался Католической Церковью.
Началась моя учеба в университете. Там были спецкурсы, и я выбрал прямо в первом семестре курс «Введение в православие». Православие меня интересовало, потому что оно ‒ ветвь христианства в России. Все каникулы во время учебы я провел в Санкт-Петербурге, где жил Достоевский. Я снимал комнатку у бабушки в коммуналке. Летом 1994 года я там встретил немца, который предложил мне пойти вместе с ним в русский храм, в Троицкий Собор в Александро-Невской Лавре. Это было мое первое посещение русского православного храма. Я ничего не понял, ничего не испытал. Царские врата открывались, закрывались, свет включали, выключали. Однако одно мне запало в душу. Стоял передо мной молодой человек, который молился. Это было видно по нему. Все два-три часа он тихо стоял, голова опущена. Видеть человека, наполненного смирением и молитвой, было чем-то новым для меня. Именно он оказал на меня самое сильное воздействие за все время того богослужения. Не пение, не иконы, не облачения, а человек, который молился. Именно его я вспоминал. Он мне показал, что такое «стоять перед Богом». Он, как русский, был для меня представителем Православия. Он пробудил во мне новый интерес к Православию.
Как не благодарить? Ежедневные литургии в России ‒ это великое благо. Это как ежедневное обновление жизни с самого источника её, и поэтому жизнь в России и в людях ее не вянет
Когда я начал слушать курс «Введения в православие», я был очень сильно потрясен тем, что есть такое понятие как «апофатическое богословие»: что говорить о Боге невозможно, потому что Он ‒ настолько великое Таинство, что мы можем говорить о Нем только то, чем Он не является. Я ведь сам с таким огромным благоговением относился к этому таинственному Богу, который вдруг поменял всю мою жизнь. И вот это благоговение я нашел выраженным в догматике Православия.
– То есть Вы узнали того Бога, который открылся тогда в Шри-Ланке?
– Да, именно так! Я прослушал курс лекций, сдал экзамен по нему и уже на следующие каникулы опять поехал в Россию. Теперь, уже понимая структуру богослужения, я опять пошел в тот самый храм и оттуда больше не вылезал. Я в течении всех каникул (месяц) был утром и вечером в храме. Мне было в храме просто хорошо. И потом, вернувшись в Берлин, я стал ходить по воскресеньям в православный храм в Берлине и больше в протестантский храм не ходил. Но я не был крещен.
Я ходил три года каждые выходные и праздники на службы, но не участвовал в Таинствах. У меня были такие мысли: «Я же испытываю присутствие Бога в моей жизни, зачем мне креститься?» Было сомнение, могу ли я, будучи немцем, быть православным христианином? Не предам ли я свою родину? В течении этих трех лет я стал читать утренние и вечерние молитвы. Это великое благо, что в Православной Церкви существует молитвослов, что существует молитвы, по которым можно молиться.
В этот период жизни для меня идеалом был Алексей Карамазов. «Братья Карамазовы» ‒ моя любимая книга, но восхищаться Алексеем и жить по его примеру – это разные вещи. Второе очень трудно. У меня не получилось. И тут я решил креститься, чтобы участвовать в Таинствах. Чтобы силы были жить достойно, ведь именно так мне хотелось жить перед Богом, моим заботливым и любящим Творцом.
– Это был некий позыв к совершенству?
– Да, я больше и больше понимал, какой я слабый человек, и у меня назрело желание креститься, чтобы участвовать в Таинствах и получать благодать. Крещение состоялась в Великую Субботу 1997 года. Прямо во время службы. Все было как положено. Наш владыка решил совместить Таинство Крещения и службу Великой Субботы. В древней Церкви ведь так тоже было. Владыка Феофан в свое время преподавал Литургику в Питерской духовной академии и поэтому знал, как все соединить.
– Что Вы обрели, приняв крещение?
– Здесь надо говорить уже о всех годах моей жизни здесь, в Академии и в Троице-Сергиевой Лавре. Очень важно приобретение опыта борьбы с помыслами. Всё ведь начинается с них. Я глубоко благодарен Православной Церкви за ее красивое, простое, логичное учение о Спасении. Суть его я стал понимать только здесь, в России. Я всегда интуитивно противился католическому учению о заслугах и наказаниях, как и учению о Спасении одной только верой, как у протестантов, без добрых дел. Я никогда до конца не мог понять их логику. Знакомство с православным учением о Спасении ‒ что через старание совершить добрые дела мы увидим нашу неспособность и несовершенство, что одно только упование на помощь Бога нас спасает – великий подарок от Церкви для меня. Это дает мне прочный фундамент для понимания смысла жизни и моего собственного существования.
Я благодарен Церкви, что она сохранила и мне предлагает свои Таинства, в которых действительно и ощутимо сила Божия входит в наши жизни. Церковь в России каждый день совершает Литургию, в центре которой совершается таинственное заклание Агнца Божия. Этот образ находился и находится прямо в центре моего личного переживания Бога, и Церковь через Литургию напоминает мне об этом. Таким образом она обновляет и повторяет во мне переживания, которые стали когда-то ключевым и поворотным моментом моей жизни и обосновали суть и смысл моего существования в этом мире. Как не благодарить? Ежедневные литургии в России ‒ это великое благо. Это как ежедневное обновление жизни с самого источника её, и поэтому жизнь в России и в людях ее не вянет, как она вянет, по моему ощущению, в Германии (это, конечно, очень субъективное ощущение). И какое богатство, и какая глубокая красота родились в Церкви из литургической жизни! Какие иконы, какие песнопения, какие глубокие стихи и мысли! Все это ‒ огромное приобретение для меня. Это бесценное богатство, которое мне дарит Россия и Православие. Я могу просто бесконечно благодарить Бога, что Он меня вел своим мудрым и интересным Промыслом из атеистической семьи и страны в богатый, глубокий и красивый мир Православия.
Беседовал Захар Савельев
Источник: православный молодежный портал «Наследник»
Фото: Вконтакте
Комментировать