К вопросу о молитвах за графа Л. Н. Толстого

Оглавление

• К вопросу о молитвах за графа Л. Н. Толстого: Ответ священнику, совершившему отпевание на могиле графа Л. Н. Толстого Н.Д. Кузнецов
• Лев Толстой и русское духовенство свящ. Георгий Ореханов
• «Отпевание» графа Толстого А.А. Бронзов

***

К вопросу о молитвах за графа Л. Н. Толстого: Ответ священнику, совершившему отпевание на могиле графа Л. Н. Толстого

Н.Д. Кузнецов

Все мы еще хорошо помним, сколько шуму, разных страстей и недоумений поднялось при смерти Л.Н. Толстого около вопроса об его церковном погребении и о молитвах за него.

Правда, очень многие старались воспользоваться именем Толстого в своих целях и устраивать своего рода демонстрации. В этом отношении русский писатель Арцыбашев справедливо обращал внимание, что одни, не принявшие в своей жизни ни одного слова из веры Толстого, изобразили такое отчаяние, точно потеряли голову. Другие, которые открыто выявляли себя по духу врагами Толстого, запели в унисон осанну и вечную память. Третьи приспособили кончину Толстого для целей пропаганды идей чуждых Толстому. Четвертые, которые соглашались с Толстым в отрицании обрядностей церковных, искренно их отрицали и смотрели на молебны и панихиды, как на комедию, страшно испугались, как бы Толстого перед смертью не вернули в лоно Церкви, а потом в бешенство пришли, что по нем не хотят служить церковных панихид. Пятые его трупом, как дубиной, начали драться с правительством1.

При таких условиях в разных криках и требованиях относительно Толстого, естественно, оказалось много лжи, лицемерия и партийных расчетов. Но нельзя, конечно, отрицать, чтобы вместе с этим немало людей искренно желали возможно правильного решения вопроса выдвинутого кончиной Толстого и останавливались перед ним в большом недоумении.

Как бы там ни было, а вопрос о молитвах за людей не принадлежащих к Церкви, в связи с кончиной Толстого, резко выступил перед общественным сознанием и попытаться сделать о нем те или другие разъяснения составляет одну из современных потребностей Необходимость разъяснений по этому вопросу еще более увеличилась после того как недавно на могиле гр. Толстого в Ясной Поляне было совершено каким-то приезжим священником отпевание его по православному обряду. По поводу этого случая много писалось в газетах, при чем некоторые выражали даже сомнение, что все это мог проделать настоящий православный священник. Теперь дело начинает все более и более разъясняться. В газетах появилось письмо священника совершившего отпевание, в котором он открывает мотивы своего поступка.

Вот что пишет этот все еще скрывающий себя священник:

«Прочитав все, что касается молитвы на могиле и в доме Л. Н. Толстого, я с своей стороны, как главный виновник этого события, скажу несколько слов. Я никогда не думал, что это событие породит столько противоречивых толков и писаний во всех органах печати. По моему убеждению, молиться за кого бы то ни было никому не запрещено, и никто запретить не может. За самого тяжелого преступника просят милости у Владыки мира сего, а ужели человеку за человека нельзя просить прощения грехов и заблуждений у Созданного человека Милосердого, Всепрощающего Творца-Бога, Который Сына Своего Единородного послал на землю пролить Свою Божественную кровь за грехи мира, а не известную группу людей, Который человеколюбия ради Своего прощал тяжких грешников, осужденных уже людьми. И. Христос заповедал нам, недостойным, молиться за врагов, и добро творить ненавидящим нас. Если Л. Н. Толстой — враг православия, каковым он и был, то разве нельзя о нем помолиться, да простит Господь Бог его прегрешения. Христиане первых веков, эти дети веры и любви, молились за своих гонителей и мучителей. Сам Господь Бог наш И. Христос, на кресте вися, молился за Своих мучителей, — «не ведять бо что творят». Душа человека после смерти отходит к своему Творцу, и Тот будет судить душу и укажет ей место вечного пребывания. Нам православным известно, что молитва и добрые дела за умершего грешника на земле приносят благодатную пользу душе на небе. Всякий христианин, а церковь — как любящая мать, должны помолиться о погибших своих чадах и братьях и просить у Создателя прощения грехов, а не запрещать молиться. Я глубоко верю в искупительную жертву мира — Христа и потому поехал на могилу Льва Николаевича и помолился Господу Богу и просил в своих грешных молитвах простить грехи его вольные и невольные… Разве можно, выражаясь языком земли, оставить душу человекабрата, сына одного Отца, на произвол судьбы, когда и после смерти можно дать облегчение душе? Нет, нельзя. «Молитесь за враги ваши», а не сказано — за каких: личных ли, или общественных. И я помолился, и всегда молюсь перед престолом Всевышнего. «за всю братию, за вся христианы, за не пребывающих в свете Христовой веры и за любящия и ненавидящия ны».
Религиозных убеждений Л. Н. я никогда не разделял и не разделяю, потому что он, по моим убеждениям, заблуждается, а о прощении у Того, перед Кем он заблуждается, я помолился и молюсь. Совершая молитву, у меня не было и нет никаких целей, а только чистая молитва грешника за грешника, и я доволен уже тем, что доставил духовное утешение гр. Софии Андреевне, которой тяжело было, как глубоко верующей христианке, переносить «отвержение» своего любимого мужа.
Говорят, что абсурд отпевать спустя два года после смерти. Глубоко ошибается, кто так думает: помолиться никогда не поздно. Чин отпевания не есть паспорт на проезд за границу мира сего в другой, как на земле, который нужен в момент переезда, а есть молитва… Да и в нашей православной церкви случается такая практика, что приходится совершать отпевание спустя некоторое время после погребения, например в Сибири и др. отдаленных углах нашего отечества, где не всегда есть священник.
Я знал и знаю, что мне за это грозит со стороны Св. Синода, но если Св. Синод накажет меня, как любящая мать наказывает своего провинившегося сына, то наказание «приемлю и ничегоже вопреки глаголю». Священник, помолившийся о грешной душе раба Божия Льва.
24-го января 1913 года.»

Тяжелое впечатление производит это разъяснение! Оно усиливает собой разные тревожные признаки той спутанности понятий, которые замечается теперь относительно церковной идеи и условий ее реализации в сознании многих современных людей и — грустно сказать — даже самих пастырей, призванных на служение Церкви.

Православный священник, появившись не известно откуда, вне пределов своего прихода и может быть даже своей епархии, совершает православное отпевание и кого же? — того, кто, по утверждению самого священника, был врагом православия, кто при жизни был объявлен отпавшим от Православной Церкви, кто в ответ на это ясно засвидетельствовал об отсутствии у него какой-либо связи с Церковью и даже о своей вражде к ней, кто открыто заявил, что понимать Христа Богом и Ему молиться он считает великим кощунством, кто смотрел на священников как на обманщиков, кто, по его собственным словам, написал в завещании своим близким, чтобы они при его смерти не допускали к нему церковных служителей2.

Свой образ действий неизвестный священник старается оправдать тем, что «молиться за кого бы то ни было никому не запрещено и никто запретить не может». Христос, поясняет священник, заповедал нам молиться за врагов. Сам Он молился за Своих мучителей. Христиане первых веков молились за своих гонителей. «Всякий христианин, а Церковь, как любящая мать, должны помолиться о погибших своих чадах и братьях и просить у Создателя прощения грехов, а не запрещать молиться».

Прежде всего в аргументации священника бросается в глаза произвольная замена одного понятия другим и смешение разных понятий. Устанавливая на основании Евангелия необходимость молитвы за наших врагов, духовный автор письма, в своих дальнейших рассуждениях понятие нашего врага подменяет понятием какого бы то ни было умершего лица, а затем самый вопрос о молитве за наших врагов он сливает с вопросом об употреблении церковного чина погребения православного христианина относительно людей порвавших связь с Православной Церковью.

При таких логических дефектах, конечно, можно прийти к какому угодно заключению, но только не к тому, какое может нас убеждать.

Правда, Христос сказал: «молитесь за обижающих вас и гонящих вас» (Мф.5:44; Лк.6:28). Правда, первомученик Стефан, побиваемый камнями, воскликнул: «Господи, не вмени им греха сего». (Деян.7:60). Правда, Спаситель молился о распинающих Его: «Отче, прости им, ибо они не знают, что делают» (Лк.23:34). Но каким логическим приемом можно вывести отсюда необходимость молитвы за всех умерших людей без исключения, наприм., за сознательных врагов Самого Христа?

Напротив, в св. Писании, на котором старается обосноваться священник, встречаются ясные указания, что молитва обязательна далеко не по отношению ко всем. Священнику, конечно, хорошо известно приглашение великого проповедника любви к ближним св. апостола Иоанна Богослова молиться за брата согрешающего грехом не к смерти со сделанной апостолом оговоркой: «Есть грех к смерти, не о том говорю, чтобы он молился» (1Ин.5:16). Что же это за грех? По разъяснению VII Вселенского Собора. «грехом к смерти называется такой грех, когда совершающие его остаются неисправимыми. Но хуже этого то, когда гордо восстают против благочестия и истины, предпочитают мамону повиновению Богу и не держатся Его постановлений»3.

Священник, конечно, знает слова Христа, приводимые у трех евангелистов: «Кто будет хулит Духа Святого, тому не будет прощения во век, но подлежит он вечному осуждению» (Мк.3:29. Срв. Мф.12:30-32 и Лк.12:9-10).

Священник не может забыть указание прощальной беседы Спасителя с учениками: «Если бы Я не пришел и не говорил им, то не имели бы греха, а теперь не имеют извинения во грехе своем» (Ин.15:22).

В книге пророка Иеремии находится указание, что великие беззакония людей могут вести к тому, что Бог отвергает их от Своего лица. Относительно таких людей пророку было сказано. «Ты же не проси за этот народ и не возноси за них молитвы и прошения и не ходатайствуй передо Мною, ибо Я не услышу тебя» (Иер.7:15-16).

— Очевидно, возможны случаи, когда молитва человека за других является беcплодной.

Утверждая, что в Евангелии заповедано: «молитесь за враги ваша», священник поясняет: «а не сказано — за каких: личных ли или общественных». Если к слову враг присоединяется слово ваш, то этим понятие врага ограничивается отношением его к моей личности, но как при таком сочетании слов вывести отсюда понятие врага общественного, да и что значит в этом случае враг общественный? — остается совершенно неясным.

Во всяком случае из слов о молитве за врагов вовсе не видно, чтобы Спаситель заповедовал нам молиться за людей умерших сознательными врагами не нас лично, а Его Самого.

Когда первые христиане в лице мученика Стефана просили не поставить своим гонителям в грех лишение их жизни, то они имели в виду этот факт, как зло наносимое им лично, а вовсе не отвержение гонителями Самого Христа, которые уже умерли. Спаситель в Своей молитве за распинающих ясно указал ее основание в том, что они были исполнителями чужой воли и не сознавали, что делали.

Переходя к гр. Толстому, приходиться сказать, что ни сам священник и никто другой не считает его своим личным врагом, и центр вопроса не в этом. Все соображения о молитве за личных врагов в отношении церковного погребения Толстого не могут решать данного вопроса.

Не будем входить здесь в обсуждение религиозных взглядов Толстого, но одно лишь ясно, всем, что гр. Толстой сам объявил себя отвергающим Божество Христа и все его дело связанное с основанием Церкви и вверенное этой Церкви. О гр. Толстом мы совершенно не можем сказать, чтобы он поступал так, не ведая, что творит.

Против этого свидетельствуют его сочинения и наверное восстали бы его близкие люди и многочисленные поклонники. О молитве же за таких умерших людей Евангелие не говорить.

Еще страннее, чтобы не сказать больше, настаивание священника о необходимости совершить церковное погребение Толстого.

Неужели священник не понимает, что Церковь представляет из себя особого рода организацию с своим собственным жизненным миросозерцанием, с своими порядками и правилами и, что важнее всего, с особым процессом духовной жизни, который, так сказать, переливается в ее живые члены?

В этом процессе на первый план выступает вера в Христа, как Сына Божия, и в необходимость благодатного воздействия Его на поврежденную грехом человеческую природу. Процесс этот вызывает затем стремление распространять в мире не какое-либо свое, а подлинное историческое христианство, ощущаемое человеком как основание его духовной жизни.

Церковная молитва является плодом этого процесса и в свою очередь способствует поддержанию его в душе людей соответствующие молитвы естественно установлены и на такой важный момент в жизни членов Церкви, как их кончина. Весь церковный чин погребения и соединенные с ним молитвы об умершем рассчитаны исключительно на членов Церкви. Через эти молитвы происходит наше церковное общение с усопшим. Молитвы эти требуют присутствия в душе человека хотя основных представлений и чувств, связанных с мировоззрением Церкви на нашу земную жизнь и на ее отношение к жизни загробной. Они полны какого-то таинственного созерцания самой глубины нашей жизни и назначения человека и стремятся вызвать у нас представление об умершем, как о члене того великого общения существующего в мире на протяжении веков, главой которого является Сам Спаситель, которое называется Церковью и которой даны великие обетования и милости. Только по отношению к человеку, с которым мы можем связать такое представление, погребальные молитвы достигают и другой цели. Среди сложной и запутанной смены иногда очень тяжелых мыслей и чувств, какие обыкновенно нам приходится переживать в виду смерти, погребальное богослужение может вызывать в душе настроение, основанное на вере в Воскресение Христа и соответствующее словам апостола, чтобы христиане не скорбели об умерших как прочие не имеющие надежды (1Фес.6:13-14).

Один из историков церковного богослужения по поводу песнопений, составленных св. Иоанном Дамаскиным и вошедших в чин погребения, утверждает, что они одушевлены сильным чувством и вызывают похвалы даже от людей порицающих греческое песнопение вообще. В них оплакивается краткость человеческой жизни и напрасные суетные заботы людей о временном и преходящем, напоминается о смерти, о неведомом пути куда отходит почивший и среди умиленнейших молитв ко Христу Спасителю происходят трогательные обращения к собравшимся на гроб иногда от лица умершего4. Конечно, под формой этих обращений в уста и сердце почившего вкладываются мысли и чувства, которые он мог высказать в качестве члена Церкви им — своим сочленам, объединенным прежде всего впрок» во Христа Сына Божия. пришедшего спасти людей.

Но обращения от лица умершего члена Церкви в погребальных молитвах происходят не только к оставшимся живым ее сочленам, но и к Самому Христу Спасителю и к предстательству перед Ним Богоматери. Умерший как бы сам совершает молитву, постоянно вспоминая о значении веры во Христа Сына Божия, ради нас распятого и воскресшего, искупившего род человеческий от греха и вечной смерти, прибегая к божественному милосердию Христа, прося помощи и молитв у Богоматери, ссылаясь на обетования Спасителя, данные Церкви и т. п. Подобно этому и молитвы об умершем от лица живых проникнуты тем же содержанием, при чем в них постоянно указывается, что умерший, хотя и не совсем чист от греха, но возложил свое упование на Бога и веровал в Божественное милосердие и великое значение крестной жертвы Спасителя.

Неужели же в уста умершего Толстого можно вложить, наприм., слова заупокойной службы, свидетельствующие, что Толстой признавал себя погибшей овцой, которую может спасти вера в Христа как Бога, что он последовал Христу верою? Неужели от лица Толстого можно восклицать: «Христос — моя сила, Бог и Господь»…

Неужели относительно умершего Толстого можно нет стихиру: «О кресте Твоем веселяся, о кресте Твоем надеяся раб Твой к Тебе преставися».

Неужели относительно Толстого можно обращаться с молитвою к Божией Матери о том, чтобы Она умилостивила Бога за душу в православной вере отшедшую, указывая, что умерший до кончины исповедовал в Спасителе истинного Бога и совершенного человека, а в Богоматери Матерь Божию и Деву Чистую.

Словом, если вместо понятия православного христианина подставить во всех погребальных молитвах личность Толстого, какой мы ее знаем, то у каждого сознательно молящегося человека едва-ли повернется язык читать и петь эти молитвы.

Молитва же должна быть делом сознательным. «Стану молиться духом, стану молиться и умом, утверждает апостол Павел, буду петь духом, буду петь и умом» (1Кор.14:15). Несознательная молитва едва ли может иметь значение. Апостол убеждает христиан не быть детьми умом (1Кор.14:20), а тот, кто составил много молитв к Богу в виде известных всем. нам псалмов приглашает петь Богу разумно (Пс.46). Этим, как поясняет, например, Феодорит, мы научаемся не только произносить песнь языком, но и возбуждать мысль к разумению произносимого5. Мы должны, справедливо говорит Ориген, знать, о чем молимся, разумно относиться и к роду и к образу молитвы»6.

Применение же церковного чина погребения ко всякому человеку, независимо от его принадлежности к Церкви обнаружило бы, что самому содержанию в нем молитв не придается значения и Богу можно петь что угодно, не справляясь со смыслом молитв.

Весь обряд погребения соединен затем с разными символическими действиями, выражающими воззрение Церкви на земную и загробную жизнь. Например, умерший полагается во гроб лицом устремленным к небу и руками, сложенными крестообразно, во свидетельство его веры в Распятого Христа. В знак этой же веры возлагается на руки умершего крест или икона. Тело умершего вместе с гробом накрывается покровом, в знак того, что умерший освящен таинствами и находится под покровом Христа. Перенесение тела умершего для отпевания в храм или для погребения на кладбище, сопровождается пением «Святый Боже» во свидетельство, что умерший и в земной жизни служил Пресвятой Троице и теперь переселяется в жизнь вечную для славословия Триединого Бога7. Словом все погребение рассчитано на то, что его никогда не придется применять к таким людям, каким показал себя Толстой.

При таких условиях довольно странным представляется ходатайство некоторых духовных лиц, о котором сообщает Архиепископ Волынский Антоний, о разрешении хоронить Толстого со священником при пении «Святый Боже», как это делается в отношении иноверцев, не имеющих вблизи своего духовенства8. Сколько было таких духовных лиц, неизвестно. Полагаем, что очень мало, но знаем, как и многие другие, что во главе этих лиц был сам архиепископ Антоний.

Просители, очевидно, имели в виду Указ Св. Синода от 24 августа 1797 года, которым было дозволено полковым священникам провожать до кладбищ в ризах и опускать в землю при пении «Святый Боже» тела умерших военных католического, реформатского и лютеранского исповеданий, если не окажется их духовных лиц. Основанием для такого разрешения Св. Синод указал, что люди этих исповеданий «учение евангельское содержать и надежду полагают во Христе Спасителе всего мира и притом определили себя на защищение правоверного нашего отечества9.

Это постановление Св. Синода с теми или иными дополнениями повторялось затем в его определениях, 20 февраля 1800 г., 3 августа 1817 г., 10 июня 1818 г., в определении 10–15 марта 1847 г. с дополнениями, предложенными Митрополитом Филаретом и наконец в определении 28 января 1904 года. Но ведь при всех этих определениях Св. Синода совершенно не имелись в виду такие люди, как Толстой, что вполне ясно, наприм., из мотивов, приводимых Синодом в его основном указе 1797 г. Поэтому все эти определения Синода не могут иметь силу в отношении Толстого, который не принадлежал ни к каким христианским исповеданиям, отвергать Божество Христа, Троичность лиц в Боге и т. д. и учил этому других, а духовных лиц всяких исповеданий считал не более как обманщиками.

Во всяком случае странное ходатайство некоторых духовных лиц Св. Синод естественно оставил без удовлетворения.

Церковь, призванная к распространению в мире покой жизни, должна отличать себя и своих членов от не признающего ее мира. Церковные молитвы об ее членах уже в силу этого не могут совпадать по своему содержанию с молитвами о других людях. Употребление же их одинаково относительно тех и других между прочим показывало бы, что представители Церкви потеряли сознание различие ее от мира.

Откуда затем усматривает священник возможность совершать церковное отпевание людей, не принадлежащих к Церкви, в какое угодно время после их кончины и фактического погребения? Ведь если стать на подобную точку зрения и не стесняться ни временем смерти человека, ни отсутствием у него связи с Церковью, то почему бы не совершить теперь церковного погребения, например, над Арием, Евтихием и даже каким-либо знакомым нам магометанином. Но на это уже едва-ли решился бы и священник, отпевший неправославного Толстого спустя 2 года после его смерти?

Конечно, чин церковного погребения есть молитва, а не паспорт на проезд за границу мира сего, как к чему-то напоминает автор письма в расчете кого-то упрекнуть. Но ведь чин погребения есть сознательная молитва определенного содержания и, без сомнения, она не может быть применяема ко всем без различия. Отношение к чину погребения как к своего рода паспорту на тот свет, который выдается во всякое время и всем, независимо от их религиозных убеждений, скорее обнаруживается, может быть и бессознательно, именно у тех, которые находят возможным употреблять чин погребения для умерших, не обращая внимания, принадлежали ли они к Церкви или нет.

Наконец, Церковь, представляя из себя известную внешнюю организацию, требует, чтобы члены ее даже в своей частной жизни соблюдали известные правила, например, посты, домашние молитвы и т. п. Подобные требовании со стороны Церкви тем необходимее относительно общественной церковной жизни и тех действий, которые совершаются т имени Церкви, наприм., церковного богослужения. Допущение поступать в этом по произволу и соображениям каждого, хотя бы он был священник или даже епископ, могло бы повести к беспорядкам в церковном обществе.

Ведь не только Церковь, но и другие общества не могут же допускать дифференцирования себя на отдельных людей с разными взглядами и в своих действиях не связанных никакими общеобязательными нормами и миросозерцанием.

Священник в своей пастырской деятельности связан с Церковью и сохранение этой связи есть необходимое условие для реализации им своего назначения. Нормы, установленные Церковью по вопросам пастырского служения, представляют выражение и собственной воли священника, поскольку он желает быть служителем Церкви. Он обязан подчиняться им не из-за страха, как раб трепещущий перед Церковью, а в силу того, что коллективные действия Церкви, регулируемые теми или иными ее нормами, являются первым шагом к осуществлению пастырских целей самого священника. Пренебрежение же этими нормами во многих случаях трудно бывает рассматривать иначе как своего рода самоубийство в качестве пастыря.

Несоблюдение церковной дисциплины помимо всего другого вызывает весьма вредное для деятельности Церкви ослабление обнаружения ее в качестве одного коллективного целого, существующего на протяжении веков. Если один священник или епископ в своих важных действиях будет поступать так, а другой иначе, да еще противоположно первому, то естественно они будут подрывать этим в окружающей среде понятие церковного действия, совершаемого от имени всей Церкви и всегда заключающего в себе начало соборности, а не личного усмотрения.

Для предупреждения этого в Церкви возникли разные правила. Правила эти между прочим стремятся оградить церковное общество от возможного произвола и злоупотреблений отдельных лиц, на какой бы ступени иерархии эти лица ни находились. Они способствуют обеспечению того важного условия иерархического служения, чтобы церковные действия отдельных лиц не были самочинными, но несли на себе печать соборности, исходили бы от имени всей Церкви. Часть этих правил устанавливает права и обязанности священников, определяет их положение в Церкви, отношения к другим членам иерархии и т. п. Как епископам, так естественно и священникам, церковные правила воспрещают священнослужение и проповедь в чужих епархиях без разрешения местного епископа (5 правило IV Вселенского Собора. 20 правило Трульского, 105 Карфаген и др.).

В своих отношениях к Толстому священник должен был считаться с этим правилом, а также и с тем, что высшая духовная власть в России объявила Толстого отпавшим от Православной Церкви, а это естественно вызывало и лишение Толстого церковного погребения в случае его смерти без обращения к Церкви.

При таких условиях, каким образом священник, понимающий свои права и обязанности, свое положение в Церкви, мог решиться самовольно отменить то, что постановлено епископом, да еще не одним, а целым их собранием в Св. Синоде? Неужели священник забыл напоминание такого великого представителя христианства, пролившего за него свою кровь, как св. Киприан Карфагенский, о том, что первенство в Церкви принадлежит епископам10. Неужели священник отрицает предписание, наприм., 39 Апостольского правила, что пресвитеры и диаконы не должны ничего совершать без воли епископа? В разъяснение этого правила, принятого в Славянскую Кормчую, указано, что пресвитеру и диакону без воли своего епископа не позволяется ни отлучать людей ни увеличивать или уменьшать епитимии, или делать что-либо другое подобное. Во всех вопросах, возбуждающих недоумение, к которым по меньшей мере должен быть отнесен вопрос и о молитвах за умершего Толстого, священник по церковным правилам должен обращаться к епископу. Об этом, как известно, напоминается священнику даже в, так называемой, Ставленной грамоте, вручаемой ему епископом по его посвящении. По этой грамоте священник обязывается «неудоборассудные вины епископу предлагать», а не поступать в этих случаях только по своему желанию.

К удивлению, священник, отпевавший Толстого, по-видимому, с каким-то сомнением относится к факту признания Толстого отпавшим от Церкви. По крайней мере. упоминая об отвержении Толстого, он в своем письме в газете ставит слово «отвержение» в кавычках. Что же смущает здесь автора письма?

Надеемся, что он понимает необходимость отлучения от Церкви и его смысл. Никакое общество не может считать своими членами людей к нему не принадлежащих или тем более отвергающих его задачи и порядки жизни. В интересах своего самосохранения общество вынуждено исключать таких лиц из своей среды и объявлять, что они не имеют с ним ничего общего.

Церковь, которой вверено хранение и распространение в мире христианства, обязана зорко смотреть, чтобы христианская истина, несмотря на все усилия враждебного ей мира, продолжала стоять перед сознанием людей так, как она была нам открыта. А подобная задача Церкви естественно вызывает для нее необходимость постоянно отличать себя от всякого рода взглядов и учений, которые часто лишь прикрываются христианскими словами и формами.

Особенно это необходимо, когда, как это бывает у нас, человек значится по паспорту православным, т. е. принадлежащим к членам Церкви, а в действительности чужд ей по духу и распространяет в окружающих вражду к Церкви и к хранимой ею христианской истине. В этом случае органы церковного управления не исполнили бы своей важной обязанности объявлять во всеобщее сведение о том, что такие люди по своим убеждениям и деятельности не имеют ничего общего с Церковью и хранимой ею истиной и должны считаться исключенными из церковного общества.

Кто знаком с историей разных религиозных учений первых веков христианства, для того ясно, как необходимо было для Церкви открыто отвергнуть, наприм., учения Ария, Евтихия, Нестория, Македония и др., и исключить этих лиц из церковного общества, тем более, что, прикрываясь своим духовным саном, Арий саном пресвитера, Евтихий архимандрита, а Несторий и Македоний самом епископа, они могли вносить большое разложение в церковную жизнь.

Вот, наприм., приговор Третьего Вселенского Ефесского Собора по делу Нестория:

«Собор изрек: Так как нечестивейший Несторий, сверх прочего, не захотел повиноваться нашему приглашению и не принял посланных от нас святейших и благочестивейших епископов, то мы вынужденными нашлись исследовать нечестивое его учение. Открывши же, частью из его писем, частию из других сочинений, частию из бесед, которые он недавно имел в сей митрополии (Ефесе) и которые подтверждены свидетелями, что он и мыслит, и проповедует нечестиво, мы вынуждены были, на основании канонов и посланий святейшего отца и сослужителя нашего Целестина, епископа римского, произнести против него, хотя не без горьких слез, следующее горестное определение:

..Господь наш Иисус Христос, на Которого он изрыгал хулы, устами сего святейшего собора определяет лишить его епископского сана и отлучить от общения церковного».11

Право Церкви поступать таким образом основывают на словах Спасителя: «если и Церковь не послушает, то да будет он тебе как язычник и мытарь» (Мф.18:17) и на заявлении апостола Павла, что если бы даже апостолы или Ангел с неба стал благовествовать людям не то, что они благовествовали, да будет анафема (Гал.1:8). Это указание апостола, но утверждению, наприм., Епископа Феофана при разъяснении им послания к Галатам, служило и служит для Церкви правилом и руководством, как поступать с благовествующими иначе или лучше с зловещающими и с теми, которые сами охотно им последуют. Смысл анафемы тот, что подвергшийся ей извергается из Церкви и, становясь вне Церкви, не только лишается ее благодати, но и подвергается всем последствиям безблагодатия, которое вне Церкви12.

Помимо всего другого открытое объявление человека отпавшим от Церкви может иметь большое значение для него самого. Оно доставляет ему повод более сознательно самоопределить себя в отношении к Церкви. Человек, как показывает опыт, часто делается более способным почувствовать опасность своего духовного состояния. Он начинает тщательнее обдумывать направление своей жизни и нередко во время раскаивается в своих заблуждениях, снова присоединяясь к церковному обществу.

Исключение из Церкви человека, отвергающего ее основания, нужно бывает и в духовных интересах других людей. Факт этот способствует укреплению в сознании людей значения церковных норм и предупреждению их нарушения. На это обращают внимание многие великие представители Церкви. «Обличение нечестия, по разъяснению, наприм., св. Афанасия Великого, служит и желающим дает повод к благочестию здоровой о Христе вере»… Осуждение нечестия есть достаточное уже ко благочестию ведение13.

Или может быть священник сомневается лишь в правильности отлучения Толстого св. Синодом?

Конечно, нечего скрывать, что у нас очень поколеблен авторитет св. Синода, чему, к удивлению, немало способствуют те русские епископы, которые, заседая сами в св. Синоде и принимая звание его членов, всюду заявляют о неканоничности Синода. Не разъясняя этого понятия народу, они уничтожают в сознании русских людей последние остатки уважения к высшему церковному управлению. Многие по простоте душевной или по желанию опорочить Русскую Церковь — в слово неканоничный, слышимое по адресу Синода из уст самих епископов, вкладывают понятие чего-то антицерковного, чуть ли даже не разорвавшего связь с вселенским христианством, а к действиям Синода, естественно, начинают относиться с недоверием, не придавая им должного значения. Уж не принадлежит ли к числу таких людей и священник отпевший Толстого? Если так, то это, при отношении к Синоду некоторых епископов, конечно, может служить снисхождением к его поступку.

Нечего затем скрывать, что наши бюрократические порядки церковного управления, соединенные с неумеренной его централизацией, вытеснили многие древние формы, позволявшие церковной жизни развертываться в более широком масштабе и обнаруживать более самостоятельности на местах. А все это способствует разрыву духовно-нравственной связи церковного управления с народом и вызывает к его действиям по меньшей мере лишь чисто внешнее отношение. Вместо того, чтобы выдвигать теперь на первый план неясное для народа понятие неканоничности русского Синода, следовало бы лучше разъяснять, что недостатки церковного управления не помрачили основную жизнь Русской Церкви и что она в лице того же Св. Синода всегда старалась тщательно хранить полученную ею христианскую истину и не порывать свою связь с Церковью Вселенской.

Одним из больших недостатков нашего церковного управления является отсутствие открытого суда, замененного бумажным канцелярским производством в отсутствии самого обвиняемого.

Суд над Толстым не составлял исключения, и это, конечно, подало повод к разным неблагоприятным для Синода толкам и не способствовало авторитету постановления Св. Синода по делу о Толстом.

Но как бы там ни было, а по существу приговор Синода о Толстом является вполне правильным и согласным со вселенским церковным пониманием. Все лица, которые подобно Арию или Толстому отвергают Божество Христа и Троичность Лиц Божества, уже давно отлучены Вселенской Церковью на ее Вселенских Соборах.

Изложив исповедание Божества Христа, первый Вселенский Собор перечисляет людей, в разных формах отрицающих Божество Христа, которых кафолическая и апостольская Церковь предает анафеме14. Далее, еще V Вселенский Собор постановил, что кто называет Пресвятую Деву — «человекородицею или христородицею, как будто бы Христос не был Богом и кто не исповедует, что она есть Богородица действительно и по истине, потому что Бог Слово, рожденный от Отца прежде веков, в последние дни воплотился от нее, и что так именно и святой Халкидонский собор благочестиво исповедал ее Богородицею, — тот да будет анафема».

Между другими постановлениями относительно разных еретических убеждений V Вселенский Собор сделал и такое: «Если кто не исповедует, что распятый плотию Господь наш Иисус Христос есть истинный Бог и Господь славы и один из Святой Троицы», тот да будет анафема15.

Во всех этих случаях Вселенские соборы имели, конечно, в виду и то христианское сознание, которое еще ранее ясно выражено словами св. ап. Иоанна Богослова:

«Духа Божия (и духа заблуждения) узнавайте так: всякий дух, который исповедует Иисуса Христа, пришедшего во плоти, есть от Бога. А всякий дух, который не исповедует Иисуса Христа, пришедшего во плоти, не есть от Бога но это дух антихриста, о котором вы слышали, что он придет и теперь есть уже в мире» (1Ин.4:2-3).

Таким образом то, чему поучал Толстой, осуждено Церковью уже давно и притом такими ее органами, как вселенские соборы. Уже в силу этого Св. Синод обязан был признать Толстого отпавшим от Церкви. Иначе Русский Синод мог подвергнуться тяжелому обвинению в том, что он не хранит в России чистоту оснований христианской веры. Св. Синод, как видим, явно действовал в этом случае от имени Вселенской Церкви. Признание же самим Толстым в его ответе Синоду справедливости возводимых на него обвинений в отрицании оснований христианской веры, казалось бы, для всех должно было уже вполне ясно подтвердить правильность постановления Синода о Толстом, хотя бы с формальной стороны этому постановлению и следовало состояться при ином порядке церковного суда.

Вообще по отношению к гр. Толстому представители Православной Церкви обязаны были действовать твердо и решительно и по примеру св. Григория Богослова «не заключать мира во вред учению истины, уступая что-нибудь ради славы именоваться снисходительными»16.

С Толстым и его учением связан большой соблазн.

В мире давно уже замечается все более и более усиливающаяся тенденция к появлению мнений и учений, которые, пользуясь христианскими формами, словами и заповедями. влагают в них однако иной, чуждый христианству дух. Они, как выразился еще св. Киприан Карфагенский, тонки под покровом истины предлагая ложь, обольщают людей простодушных. В общем они стремятся разорвать связь нравственной жизни человечества с Божественной Личностью Христа Спасителя. К числу распространителей таких мнений и учений нужно отнести и Толстого. Для многих слабых духом и колеблющихся подобные учения представляют тонкую сеть, в которой современный человек легко запутывается, чему немало способствует и свойственный ему религиозный индиферентизм и все более и более обнаруживающееся в сознании человека затемнение церковной идеи.

Уже одно соответствие оснований учения Толстого с указанными тенденциями не может не способствовать его влиянию. Но этому немало помогает еще и великое литературное художественное значение Толстого и его мировая известность.

Если перед гением Толстого преклоняется громадное большинство, то разве я, человек неизвестный, могу считать его заблуждающимся? Кто Толстой и кто я в сравнении с его мировой известностью? Если весь мир, как кажется некоторым, прославляет Толстого, то разве он мог так глубоко ошибаться? Вот мысли, которые в той или иной форме приходят теперь в голову многим, иногда бессознательно испытывающим на себе влияние тирании большинства, склонного покушаться даже на внутреннюю свободу человеческой личности.

Большинство голосов, — вот основание, которое заставляет нас терять свое значение не только в вопросах политики. В качестве какого то мерила истины оно имеет тенденцию распространяться и на другие области жизни, обращая людей в числа и приучая их смотреть на себя, как на единицы одинаковой величины. Подобно увеличению числа от сложения единиц растет в глазах многих и значение разных учений по мере признания их все большим и большим количеством людей. Одобрением большинства нередко оправдывается и свое невежество и свои низменные стремления.

Христианство, возвысившее достоинство человеческой личности и открывшее ей путь к высшей свободе духа, естественно отрицает подобное значение в человечестве числа и связанного с ним понятия большинства. Склонным уступать во всем давлению большинства следует помнить слова Спасителя: «Не бойся малое стадо, ибо Отец ваш благоволил дать царство» (Лк.12:32).

Или вот другое указание Спасителя, обыкновенно забываемое людьми зараженными честолюбием и тщеславием, которые любят добиваться похвал большинства и, по выражению Григория Богослова, «умеют похищать благосклонность ласкательствами». Горе вам, — сказал Христос, — когда все люди будут говорить о вас хорошо, ибо так поступали с лжепророками отцы их» (Лк.6:25).

В предупреждение рабства перед большинством ап. Павел обращает внимание, что «не во множайших благоволи Бог» (1Кор.10:5).

А св. Григорий Богослов поясняет, что трое, собранные во имя Господа, перед Богом составляют большее число чем многие отрицающиеся Божеством. Неужели, — спрашивает Григорий Богослов, — Хананеев, сколько их ни есть, предпочтешь одному Аврааму или содомлян одному Лоту?… Триста ли человек, которые у Гедеона мужественно пили воду или тысячи обратившихся в бегство17.

Вспомним, наконец, сколько приходилось и приходится бороться самому христианству с большинством человеческого рода. Какими потоками христианской крови был залит и каким количеством христианских костей был усеян путь христианства в истории человечества! Если бы приноровиться к стремлениям большинства и спрашивать его, то христианство наверно не появилось бы в мире и человечество может быт давно уже погибло бы от нравственного саморазложения.

Чтобы охранить слабые души от давления большинства, склонного вообще к вражде против христианства, представители Церкви должны всегда высоко держать знамя истины, во время снимать христианскую маску с разных, прикрывающихся его именем учений, кто-бы ни были их распространители и с каким бы раболепством ни относился к ним мир, — и открыто перед всеми свидетельствовать о несовместимости их с тем, что Церковь содержит с самого начала.

Священнику Православной Церкви, очевидно, уже никак не следовало слово «отвержение» по отношению к Толстому ставить в кавычках и тем вызывать в читателях сомнение в значении определения Св. Синода о Толстом. Если Синод, как мы видим, по отношению к Толстому действовал от имени Вселенской Церкви, то каким образом священник, призванный в силу своего рукоположения, действовать при совершении богослужения, по выражению А. С. Хомякова, от всей Церкви, мог решится на церковное отпевание Толстого? Приходится думать, уж не пропала ли в нем основная черта пастырского сознания поступать во вверенном ему служении от имени всей Церкви, а для этого получать на свои действия согласие своего епископа и проверять их общецерковным сознанием.

Во всяком случае Церковь не может противоречить сама себе, да и священником, очевидно, не соблюдены эти условия. А все это не может сделать отпевание Толстого действием церковным и по существу и по форме.

Священник склонен, кажется, очень упрощать свое служение и рассматривать его как нечто вполне зависящее только от него самого. Он полагает, по-видимому, что для него достаточно одного факта получения пресвитерского сана и в силу этого он уже может по собственному усмотрению совершать церковное богослужение, где и над кем угодно, забывая о необходимости действовать в этом по уполномочию Церкви.

После всего сказанного, естественно, выступает вопрос, не относится ли молитва священника на могиле Толстого в форме церковного отпевания к таким, о которых в Св. Писании сказано: «И молитва его да будет в грех» (Пс.108).

Поэтому напрасно, если верить сообщению священника, вдова покойного Толстого, графиня Софья Андреевна, служение его на могиле мужа считает для себя духовным утешением. Конечно, люди по разным причинам могут утешаться разнообразными способами. Но если графиня, как утверждает священник, глубоко верующая христианка, то именно ей то и странно утешаться по меньшей мере наивным поступком священника.

Если бы кто-нибудь в виду веры жены, наприм., похитил Св. Дары и пожелал бы приобщить ими ее неверующего мужа, то ведь глубоко верующая христианка не только не получила бы утешение от такого действия, а скорее не допустила бы до него. Нечто напоминающее подобное безрассудное действие чувствуется и в поступке священника, вопреки церковному сознанию и постановлению, отпевшего неверовавшего во Христа Толстого.

Никто не спорит, что Церковь, основанная для спасения мира, уже в силу этого находит нужным молиться за всех людей. Еще ап. Павел заповедал творить молитвы за всех людей (1Тим.2:1).

Св. Иоанн Златоуст по поводу этих слов апостола утверждает, что нам должно приносить молитвы за ближних не только за верных, но и за неверных18. При совершении таинства св. Евхаристии, по убеждению св. Иоанна Златоуста, должны быть приносимы молитвы и за язычников.

Путь спасения для мира указан христианством через Церковь и потому, естественно, молитвы за людей к ней не принадлежащих выражаются в ходатайстве об их обращении к Церкви.

«Не молимся ли мы, замечает св. И. Златоуст, чтобы все обратились ко спасению»? Такая цель молитвы за неверных подтверждается и свидетельствами представителей Церкви еще более ранних веков. Наприм., св. Ириней Лионский говорит, что христиане молятся за еретиков, чтобы они не остались в той яме, которую сами выкопали, чтобы они оставили тьму и законно родились, обратившись к Церкви Божией и чтобы Христос образовался в них19. А вот свидетельство об этом св. Иустина философа, относящееся к 11 веку: «Мы и за вас (иудеев) и за всех других гонителей наших молим, чтобы вы раскаялись вместе с ними и не хулили Христа… мы молим, чтобы вы уверовали в Него и спаслись в будущее славное пришествие Его и не были осуждены Им на огонь»20.

В древних литургиях, в этом сосредоточии христианского общественного богослужения всех времен, постоянно встречаются подобные молитвы за людей не принадлежащих к Церкви. Наприм., в литургии Апостольских постановлений диакон между прочим должен возглашать:

«О врагах и ненавидящих нас помолимся, о гонящих нас за имя Господне помолимся, чтобы Господь, укротив ярость их, рассеял гнев их против нас. О внешних и заблуждших помолимся». Архиерей затем также произносил: «Еще молимся Тебе и о ненавидящих нас и гонящих нас за имя Твое, за внешних и заблуждших, чтобы Ты обратил их ко благу и укротил ярость их»21. Под внешними здесь разумеют нехристиан, а под заблудшими еретиков22.

Молитвы за заблудших об их обращении в той или иной форме входят в состав литургии греческой Св. ап. Иакова23, сирской св. ап. Иакова24 св. ап. Фадея и Мария25 греческой и сирской литургии св. Василия Великого26, Коптской литургии св. Кирилла Александрийского27, литургии св. ап. Марка.

В последней, наприм., священник должен молиться о заблуждших, чтобы Бог привел их на путь спасения и присоединил их к святой Его пастве28.

В книге «Кормчая в главе XV при толковании 66 правила собора Карфагенского об отношении к древним раскольникам данатистам разъясняется, что к отпавшим от Церкви нужно приходить с кротостью, беседовать с ними и молиться о них, чтобы оставили прелесть и познали истину29. Далее в Православном Исповедании Кафолической и Апостольской Церкви Восточной идет речь о молитвах за еретиков и раскольников, чтобы они обратились к вере православной прежде конца cвоей жизни»30.

Таким образом вполне справедливо сделанное в форме вопроса замечание бл. Авгуcтина: «Когда же не возносилась в Церкви молитва за неверных и за врагов Христовых, чтобы они уверовали?»

Значение подобной молитвы хорошо разъясняет св. Иоанн Златоуст. «Священник», говорит он, «есть как бы общий отец вселенной. Поэтому прилично ему заботиться обо всем подобно тому, как печется о всех. Бог, на службу которому он поставлен. Вследствие того апостол и заповедует молиться за всех. Отсюда проистекают два блага. С одной стороны через это разрушается ненависть, которую иные питают ко внешним (не принадлежащим к Церкви), потому что никто не может питать враждебных чувств к тому, о ком моление творит. С другой — и они становятся лучше отчасти потому, что за них возносят молитвы, отчасти и потому, что они отлагают ожесточение против нас. Подлинно ничто не содействует столько успеху учения, как то, чтобы любить и быть любимым. Подумай также о том, что значило для тех, которые злоумышляли, наносили побои, изгоняли, умерщвляли христиан, услыхать, что те, которые переносят такие страдания, возносят к Богу прилежные молитвы за причиняющих им эти страдания. Видишь-ли, в какой степени согласно с желанием апостола христианин должен быть выше всех?31 Подобно тому, как к малым детям нисколько не уменьшается любовь, хотя бы дитя взятое на руки даже ударило своего отца по лицу, так и мы нисколько не должны уменьшать нашей любви ко внешним, хотя бы мы переносили от них и удары»32.

Нужно очень пожалеть, что высшее церковное управление, после объявления Толстого отпавшим от Церкви, не призвало вместе с тем к совершению церковной молитвы об его обращении. Правда, в определении св. Синода от 20 — 22 Февраля 1901 года № 557 с «посланием верным чадам Православной Грекороссийской Церкви о графе Льве Толстом» св. Синод в конце послания высказывает, что, свидетельствуя об отпадении Толстого от Церкви, «вместе молимся, да подаст ему Господь покаяние в разум истины. Молимтися, милосердый Господи, не хотяй смертя грешных, услыши и помилуй и обрати его к святой Твоей Церкви». Но эта молитва св. Синода, как видим, вполне соответствующая требованию церковного сознания, кажется, так и осталась лишь на бумаге. По крайней мере никакого распоряжения о совершении церковных молитв за Толстого сделано не было, и многие духовные лица считали их даже невозможными. Когда несколько лет тому назад в России пожелали отметить восьмидесятилетнюю годовщину со дня рождения Толстого, были случаи попыток просить некоторых духовных лиц о совершении за Толстого церковных молитв. Но в этом было отказано. Конечно, мы не имеем здесь в виду те просьбы, которые вызывались не верой в значение Церкви и не признанием необходимости для Толстого обращения к ней, а стремлением устроить демонстрацию.

Между тем церковные молитвы об обращении Толстого в день его юбилея могли бы приобрести большое значение и в разных отношениях благотворно повлиять на Толстого. Они, как указывает св. Иоанн Златоуст, могли бы способствовать уничтожению того ожесточения к Церкви, какое иногда обнаруживал Толстой. Возможность этого подтверждается самими обстоятельствами кончины Толстого, в которых чувствовались проблески какого-то иного с его стороны отношения к Церкви и какой-то трагедия в его душе. Во всяком случае получение известия о смерти Толстого у многих преданных Церкви людей сопровождалось, как нам они говорили, какой то непонятной тяжестью на душе и каким-то неясным ощущением неисполнения своей обязанности. Может быть это было вызвано именно недостаточностью церковной молитвы об обращении Толстого или, может быть, сознанием, что члены Церкви не пожелали или не сумели, применяясь к запросам Толстого, раскрыть ему во всей полноте и величии церковную идею в христианстве. Ведь нужно же признаться, что при жизни Толстого этого не было сделано, и может быть по причине именно этого многое у него, по-видимому, основано на недоразумении или на постороннем влиянии, от которого он был не в силах освободиться. Кто знает, может быть недоразумение, во время разъясненное, или влияние, во время ослабленное, удержали бы Толстого от дальнейшего движения по пути отвержения оснований христианства и среди них Церкви.

Во всяком случае мы, современники Толстого, в качестве представителей Православной Церкви, едва ли можем спокойно умыть руки в отношении к тому, что произошло с этим во многом очень несчастным человеком, одаренным великим литературно-художественным талантом.

Но как бы там ни было, а Толстой, к несчастью, умер без раскаяния и соединения с Церковью.

Не касаясь здесь вопроса о возможности спасения для таких умерших, мы во всяком случае должны признать, что путь спасения нам указан лишь через Церковь и совершенно ничего не открыто о каком-либо ином пути для человека после его смерти. Поэтому вероятно, Церковь разрывала уже всякие отношения к лицам умершим вне общения с нею, предавая их милосердию Божию. Замечательно, что тот же св. Иоанн Златоуст, который так настойчиво выяснял возможность и даже необходимость церковных молитв за людей живых, находящихся вне Церкви и даже враждебных ей, рассуждает иначе, когда вопрос касается таких людей уже умерших. Вот что говорит св. И. Златоуст: «Не напрасно установили апостолы, чтобы при совершении страшных таин поминать усопших. Они знали, что от этого много им выгод и много пользы, когда вес народ и священный лик стоит с воздеянием рук и когда предлежит страшная жертва, то как не умолять Бога, прося о них (умерших). Но это», — прибавляет Златоуст, — «говорим о тех, которые скончались в вере». Даже умершие оглашенными, по утверждению Златоуста, лишены такой молитвенной помощи и он советует подавать за них бедным в надежде, что это может доставить им некоторую отраду33.

В другом месте св. Златоуст не напрасными называет молитвы за литургией «о всех во Христе умерших».34

Поминовение на литургии умершего в глазах, наприм., св. Феодора Студита, является принятием его в православное общение. Поэтому св. Феодор, по его собственному утверждению, воспретил поминать в церковных молитвах одного еретика, умершего без соединения с Церковью. Это распоряжение он объяснил тем, что как можно вчинять такого в православное общение, когда он отошел в общении с ересью.35

Подобно этому и в разных древних литургиях, содержащих молитвы о живых врагах христианства, мы совершенно не находим молитв о людях умерших вне общения с Церковью. Молитвы об умерших имеют в виду исключительно «усопших верных36 в истинной вере37 или в надежде воскресения к жизни вечной38, скончавшихся, тех, которые имели надежду на единородного Сына Твоего39, умерших в мире с Церковью,40 облекшихся в Тебя в крещении и принявших Тебя c жертвенника,41 тех, которые со знамением веры предварили нас и спят сном мира.42

Замечательно, что в чинопоследовании одной из древних литургий Мозарабской при включении в молитву священника перед началом литургии рядом прошений за живых и усопших сказано «за грехи всех живых и умерших верных».43

Если же во время такого богослужения, как литургия, когда приносится Евхаристическая жертва, не встречается молитв за умерших, отвергавших основания христианства и Церковь, то уже один этот факт свидетельствует о том, что подобные молитвы в Церкви вообще не допущены.

Иначе, по-видимому, приходится ответить на вопрос о возможности за таких людей молитв частных или домашних. К сожалению, по этому вопросу нет какого-либо общецерковного решения, выраженного в тех или иных соборных постановлениях. Поэтому остается здесь пока руководствоваться или каким-либо преданием или советами людей, отличавшихся высотой духовной жизни и пониманием цели и значения молитвы.

По преданию, известный подвижник Востока св. Макарий Великий, живший в IV веке, совершал молитву даже за языческих жрецов.44 Но какое было содержание этой молитвы и когда она совершалась — об этом ничего неизвестно. Во всяком случае, если бы это была обще-церковная молитва, то о содержании ее должны были сохраниться сведения. Если бы это была общеобязательная молитва, пригодная для исполнения всеми, то Макарий Великий, естественно, научил бы и других, как это сделано им, наприм., относительно молитв, вошедших во всеобщее употребление в число молитв утренних и на сон грядущим45.

При указании на молитву св. Макария о языческих жрецах нужно затем иметь в виду, что св. Макарий Великий принадлежал к числу тех людей, внутреннее состояние которых он характеризует очевидно по собственному опыту следующими чертами:

«Теми, которые сподобились сделаться чадами Божиими и в себе имеют просвещающего их Христа, различно и многообразно управляет Дух, и в сокровенности их сердце согревает их благодать. Но всего лучше представить на вид некоторые из видимых мирских наслаждений для уподобления им Божественных утешений благодати в душе. Ибо сподобившиеся сих утешений иногда веселятся как-бы на царской какой вечери, и радуются какою-то невыразимою и неизреченною радостию; то соуслаждаются духовно, как невеста с женихом; то, как бесплотные некие ангелы, чувствуют такую удободвижность и легкость в теле, что не почитают себя даже облеченными в тело. Иногда они бывают приведены в веселие как бы каким-то питьем, и упоеваются невыразимым упоением духовных таин; иногда же в плаче и сетовании слезно молятся они о спасении всех человеков; потому что горя Божественною духовною любовию ко всем человекам, восприемлют на себя плач целого Адама; а иногда, при услаждении духа, неописуемом словами, возгараются такою любовию, что, если бы можно было, всякого человека сердобольно укрыди бы они в собственном лоне своем, не делая никакого различия между худым и добрым; иногда столько унижают себя, что не представляют и человека, который был бы их ниже, но себя почитают из всех последними; то поглощаются неизглаголанною радостию Духа; то, подобно какому-нибудь сильному мужу, облекшемуся во всеоружие царское, исшедшему на брань и обратившему в бегство сопротивных, и они таким же образом, оградив себя духовными оружиями, выходят против невидимых врагов, и низлагают их к ногам cвоим. В иное время окружает их великая тишина и безмолвие, покоить мир, и бывают они объяты чудным услаждением; в другое же время разумением, Божественною мудростию и неисследимым ведением Духа, по благодати Христовой, умудряются в том, чего никаким языком невозможно изречь; а бывает время, что увидишь их ничем неотличающимися, по видимости, от каждого из людей»46.

По разъяснению великих подвижников христианства содержание молитвы находится в зависимости от степени духовной жизни человека. Молитва в своем существе не есть лишь произнесение слов, которые не находят отклика в душе, а является живым выражением потребности духа и свойственного ему интуитивного восприятия Бога и мира. Молитва наша, наприм., о милости Божией к человеку будет тем живее и действительнее, чем более сердце наше наполнено расположением и милосердием к нему. В людях под влиянием не нужно христианской жизни может образоваться «милующее сердце». Великий подвижник св. Исаак Сирианин указывает, что это есть «возгорение сердца у человека о всем творении, о человеках, о птицах, о животных, о демонах и о всякой твари. При воспоминании о них и при воззрении на них, очи у человека источают слезы, от великой сильной жалости, объемлющей сердце. И от великого терпения умаляется сердце его и не может оно вынести, или слышать, или видеть какого-либо вреда или малой печали, претерпеваемых тварию. А посему и о бессловесных, и о врагах истины, и о делающих ему вред, ежечасно со слезами приносит молитву, чтобы сохранились и очистились; а также и об естестве пресмыкающихся молится с великою жалостию, какая без меры возбуждается в сердце его по уподоблению в сем Богу».47

Очевидно, что молитва, исходящая от такого сердца, может иметь иной объем, иное содержание, чем обыкновенно. Она может, так сказать, не вмещаться в душу обыкновенного человека, оказаться для нее чем то внешним, искусственным и потому бесплодным. Она может служить для нас идеалом молитвы, а не примером, которому мы были бы в состоянии сейчас же подражать вполне.

Другое предание о молитве за умершего, не принадлежащего к Церкви, связано с именем св. Федора Студита, известного борца за православие в VIII веке во время иконоборческих смут. Один диакон обратился к св. Феодору с вопросом о молитве за умершего еретика иконоборца. Феодор Студит ответил в том смысле, что за него допустима молитва, но домашняя, а не церковнообщественная.

В последнее время по вопросу о молитвах за людей умерших вне общения с Церковью высказывался, наприм., недавно усопший русский подвижник и богослов епископ Феофан, много сделавший для разъяснения разных сторон духовной жизни человека. Одно лицо обратилось к еп. Феофану с вопросом, как поминать умерших в сектантстве родителей.

«В своей частной молитве, писал ему еп. Феофан, поминайте их и молитесь о них, обращаясь к беспредельной милости Божией и ей предавайте их участь. В церкви же нечего их поминать. Церковь молится о чадах своих, да сохраняют веру свою и преуспевают в ней, о сущих же вне Церкви молится обратить их к вере и присоединить к Церкви. Как обращение сие должно совершиться здесь на земле, то и сила сей молитвы ограничивается пребыванием на земле тех, о коих идет молитва… Предайте Богу участь родителей своих и молитесь о них в своей частной молитве сотворить с ними по Божию милосердию и по вере вашей в сие милосердие»48.

Другое авторитетное в деле духовной жизни лицо, Оптинский старец о. Амвросий, имел случай дать совет по поводу молитвы за самоубийц. Известно, что самоубийство, совершаемое в состоянии вменяемости, является тяжким грехом уже в силу того, что оно сразу же лишает человека возможности покаяния.

Одну из основных заповедей «не убий» нет основания ограничивать лишь понятием другого. Она воспрещает всякое убийство человека и не менее других самого себя. Христианство указывает, что мы должны в течение нашей жизни выработать в себе христианскую личность. В нас всю жизнь должен происходить процесс образования внутреннего человека (2Кор.4:16). С достижением свойственной данному лицу степени развития этот внутренний человек подобно гусенице, сбрасывающей свою внешнюю оболочку и обращающейся в бабочку, улетает из тела в иной мир. Убийство себя есть насильственное прекращение этого жизненного процесса, оно прерывает духовное развитие человека, может быть в самый вредный для него момент и вызывает появление какого-то духовного недоноска, уже в силу этого обреченного на те или другие страдания. Нечего, конечно, и говорить, что такое насильственное прекращение своей жизни свидетельствует не о силе, а о слабости духа человека, особенно ярко выражающейся в неуменье поддерживать жизненный интерес.

Поэтому, естественно, что древние церковные правила воспрещают молитвы и приношения за самоубийц. На священно-служителей, согласно 14 каноническому ответу св. Тимофея Александрийского, возлагается обязанность тщательно исследовать в каком состоянии произошло самоубийство, вне ума или нет. Близкие люди предупреждают это правило, часто скрывают правду и объявляют самоубийцу действовавшим без ума, желая добиться за них молитв и приношений. Если окажется, что человек убил себя от малодушия, под влиянием обиды или по какому-либо другому случаю, то о таком, как сказано в правиле, не подобает быть приношению49. В связи, очевидно, с этим церковным правилом старец Амвросий писал одной монахине, что по церковным правилам поминать самоубийцу в церкви не следует, а сестра и его родные могут молиться о нем келейно, как старец Леонид разрешил Павлу Тамбовцеву молиться об его родителе. Выпиши эту молитву (она напечатана в приложении к жизнеописанию старца Леонида), и дай ее родным несчастного. Нам известны, прибавляет о. Амвросий, многие примеры, что молитва, переданная старцем Леонидом, многих успокаивала и утешала, и оказывалась действительною перед Господом50.

Очевидно, о. Амвросий имеет здесь в виду — следующий случай. У одного из почитателей старца Леонида, в схиме Льва, Павла Тамбовцева, отец окончил жизнь самоубийством. Великая скорбь по этому поводу охватила сына, и он просил наставления и утешения у старца. «Вручай, отвечал ему о. Леонид, — как себя так и участь родителя воле Господней, премудрой, всемогущей. Не испытывай Вышнего чудес. Старайся смиренномудрием укреплять себя в пределах умедренной печали. Молись Преблагому Создателю, исполняя тем долг любви и обязанности сыновней». В разъяснение же того, каким образом совершать молитву, старец Леонид поучал: «по духу добродетельных и мудрых, — так. Взыщи Господи погибшую душу отца моего; аще возможно есть, помилуй. Неисследимы судьбы Твои. Не постави мне в грех сей молитвы моей. Но да будет Святая воля Твоя! Молись ясе просто, без испытания, передавая сердце твое в десницу Вышнего. Конечно, не было воли Божией на столь горестную кончину родителя твоего; но ныне он совершенно в воле Могущего и душу и тело ввергнуть в пещь огненную, и Который и смиряет и высит, мертвит и живит, низводит в ад и возводит. При этом Он столь милосерд, всемогущ и любвеобилен, что благие качества всех земнородных перед Его Высочайшею благостию — ничто. Для сего ты не должен чрезмерно печалиться. Ты скажешь: «я люблю моего родителя, почему и скорблю неутешно». — Справедливо. Но Бог без сравнения более, чем ты, любил и любит его. Значит тебе остается предоставить вечную участь родителя твоего благости и милосердию Бога, Который, если соблаговолит миловать, то кто может противиться Ему»51.

Возвращаясь к вопросу о молитве за Л.Н. Толстого, мы но можем, конечно, относить непосредственно к нему все эти мнения выдающихся по своей духовной жизни людей, высказанные по другим случаям и относительно других лиц с иным настроением. Но все-таки в этих мнениях мы находим некоторые заслуживающие внимания данные по вопросу о молитве за людей умерших вне общения с Церковью, к каким принадлежит и Толстой.

Таким образом священник, по поводу письма которого в газете идет речь, если у него в достаточной степени образовалось «милующее сердце», еще мог совершить на могиле Толстого, применяясь к особенностям его личности, свою частную молитву, а никак не церковное отпевание.

Богословский вестник 1913. Т. 1.№ 3. С. 591–625 (4-я пагин.).

***

Лев Толстой и русское духовенство (фрагмент статьи)

свящ. Георгий Ореханов

«Отпевание» Л. Н. Толстого имело место 12 декабря 1912 г., причем в течение долгого времени имя священника, совершившего акт грубого неподчинения церковной власти, содержалось в глубокой тайне. Но т.к. сведения об отпевании проникли в печать, С. А. Толстая была вынуждена в декабре 1912 г. в газете «Русское слово» дать разъяснения в том смысле, что это была добрая воля священника, который после отпевания «радостно заявил: “Теперь Лев Николаевич не еретик, я отпустил ему грехи”»52.

9 января 1913 г. состоялось заседание Св. Синода, на котором было принято решение не предпринимать каких-либо мер по поиску священника. Возможно, это событие и не получило бы дальнейшего развития, если бы его инициатор не выступил сам в печати анонимно. 24 января 1913 г. «Русское слово» опубликовало его открытое письмо, в котором он пытался объяснить мотивы своего поступка. Священник утверждал, что отрицает чье-либо право запрещать молитву о ком-либо. Кроме того, он, ссылаясь на искупительную жертву, принесенную за весь мир Христом, утверждал, что хотел принести утешение «глубоко верующей христианке» С. А. Толстой своей грешной молитвой о грешнике и готов понести любое наказание от Святейшего Синода53.

Личность священника удалось установить благодаря информации, собранной товарищем министра внутренних дел В. Ф. Джунковским, который сообщил в феврале 1913 г. обер-прокурору Св. Синода В. К. Саблеру некоторые сведения о приезжавшем в Ясную Поляну священнике. Однако в 1913 г. установить личность священника не удалось.

Позже было выяснено, что отпевание писателя совершил Г. Л. Калиновский, молодой священник села Иваньково Перяславского уезда Полтавской губернии, находившегося в 6 километрах от станции Борисполь. Он родился в 1885 г., в 1910 занял место в Иваньково, от которого был через четыре года отрешен, т.к. находился под следствием «за убийство в нетрезвом виде крестьянина»; местная полиция характеризовала его как человека «поведения и нравственных качеств довольно неодобрительных, т.е. горький пьяница и способный на всякие грязные дела»; кроме того, против него было возбуждено второе уголовное дело за незаконное бракосочетание пары из Киева54.

В Государственном музее Л. Н. Толстого хранятся 9 писем Г. Калиновского С. А. Толстой, которые характеризуют их автора как человека абсолютно невменяемого, не имеющего элементарного представления не только о церковной дисциплине, но даже о начальных сведениях из катехизиса. Так, в письме от 18 ноября 1912 г. он пишет, что Л. Толстой был осужден «официальным православием». Характерно, что в порыве «вдохновения», которое очень смахивает на известные опусы капитана Лебядкина, героя «Бесов», Г. Калиновский именует Толстого «Великим Писателем» и «Великим Человеком» и утверждает, что, поскольку Христос заповедал молиться за врагов, а «Великий» является «якобы врагом», это дает право ему, Калиновскому, совершить отпевание на могиле Толстого55.

В своем втором письме Г. Калиновский уже сообщает графине, что у него найдена нервная болезнь и предрасположенность к туберкулезу, после чего просит выдать ему денег для лечения в Швейцарии. В следующих письмах речь идет об обстоятельствах, связанных с заведением на Г. Калиновского уголовного дела по обвинению в убийстве крестьянина, в результате чего с него был снят сан. В дальнейшем он служил офицером на фронте, а после революции читал в Москве лекции в качестве «бывшего священнослужителя».

Важно отметить, что дочь писателя, А. Л. Толстая, в 1912 г. крайне негативно отреагировала на известие о тайном отпевании своего отца: в письме В. Ф. Булгакову она назвала этот акт «мерзостью, святотатством, надругательством над памятью и телом Льва Николаевича»56.

---

Примечания: