Раздел 1. Наследие отечественной ставрографии

Проезжая по юго-западному краю нашему, весьма часто можно видеть кресты при дорогах. Иногда вы встретите такие кресты в местах удаленных от поселений, диких и глухих, например, в лесах, на полях, горах, но все-таки при дороге или вблизи ее. Но, обыкновенно, кресты эти стоят при въезде в село, местечко, город, а часто, и среди их, на площади. Нередко, также, они стоят при речках, ставах или прудах, особенно, при мостах или и на самих мостах. Везде эти кресты почти всегда деревянны и высоки. Форма их, большей частью, самая простая, образуемая коротким поперечником к верху прямого высокого столба. Но случается, что на средокрестии бывает ободок или кружок, охватывающий углы его, вверху косо положенная дощечка, а три верхних конца оканчиваются шариками, конусами, или же бывают расширены и вогнуты. Случается, что на кресте есть живописное, а чаще, резное изображение Распятия с обыкновенными прибавками, как то: головой или черепом внизу, а по бокам – копьем, губкой на шесте, лесенкой и проч. Изредка встречаются, по поперечным концам, изображения святых, особенно, Богоматери, Крестителя, ангела. Также редко, но все же встречается видеть на средокрестии образок, иногда углубленный в него и застекленный. А рядом с крестами при реках, станах, мостах, можно иногда видеть изображения св. Иоанна Крестителя на особом столбе или пьедестале, или же стоит одно такое изображение без креста, который находится в руке Крестителя. Встречаются статуйные подобия изображения и других святых, но это, в особенности, там, где гуще расположено население католическое. Простые кресты почти всегда непокрыты; если встречаются на них покрышки из треугольников, обнимающих три верхних конца креста, так это редко. Но такие покрышки всегда есть на крестах с изображением Распятия или образком в средокрестии; часто такие кресты имеют полную четырехстороннюю, продолговатую крышу. И простые кресты, и, тем более, кресты с Распятием бывают иногда огорожены круглыми или квадратными решеткой, перилками или просто плетнем. Изредка встречается, что кресты Распятием вставлены на высокий каменный киот или под навес, имеющий позади стенку, а спереди опирающийся на деревянные или каменные колонки. Такие навесы имеют и вид балдахинов, встречаясь в этом виде, особенно, над колодезями, где они прикрывают и крест, и колодезь. Иногда такие балдахины переходят, наконец, в род беседки, даже каплечки или нашей часовни – со стенками и окошками. На самих Распятиях с половины из них есть привески, вроде передничков, или, как говорят в Белоруссии, фартушков, как и называются там, обыкновенно, такие привески. Иногда Распятие опоясывается лентою, даже полотенцем (ручником). Но часто встречается, что такие привески, опоясывания, есть и на крестах простых, без Распятий, прицепленные, обыкновенно, к средокрестию, нередко случается, что таких привесок бывает много, причем, еще у подножия креста можно видеть клочья прогнивших и сползших привесок или же нарочно сорванных, за гнилостью, растрепанностью. Иногда, кроме этих полотняных, ситцевых, белых и цветных привесок можно видеть шнурки ожерельев или крестьянских намисто и другие вещи. Весною, летом на таких крестах и Распятиях можно увидеть венки из цветов или же просто цветы, засаженные за пояса на кресте или на Распятии. Значительная, если даже не большая часть описываемых крестов, особенно тех, которые стоят в селах или вблизи их, – без надписей. Но другие имеют такие надписи, в одних местах на русском или славянском, в других – на польском, изредка и латинском. Славянские или русские надписи видны на крестах новейших, но славянские попадаются и на старых. Надписи эти делаются или на особых дощечках, прикрепленных к кресту, или на самом кресте, под Распятием, или сзади креста, если он с Распятием, или, вообще, вдоль и поперек лицевой стороны, если крест без Распятия. Эти надписи часто приглашают к молитвам за умерших. Часто они состоят из слов: Святый Боже, Святый крепкий, Святый бессмертный, помилуй нас! или: Помилуй нас, Господи, помилуй! или из польского: od powietrzu, glodu, ognia i woyny zachoway nas, Panie! Или еще – из других молитвенных слов. Часто, также, в них говорится, когда, по какому поводу или кем поставлен крест. Очень часто поводом служили эпидемии – общие, как холеры 1830–1831, и 1847–1848, и 1852 гг., или местные. Часто, также, особенного повода не указывается, а означаются только строитель или строители, которые, поставив крест на славу Божию, просят у прохожих молитвы о себе. Есть еще довольно частнейших черт в придорожных крестах; с ними, быть может, мы встретимся, а пока достаточно и указанных, чтобы составить себе представление о них. Как одна из самых общих черт этих крестов та, что они ставятся при дорогах, то мы и будем называть их, вообще, придорожными, хотя подобные придорожные кресты ставятся, например, на площадях, горах, при реках и проч. – Откуда и с каких пор возник обычай ставить подобные кресты? Насколько он известен в христианской церкви, и какой смысл его?

I. Обычай ставить кресты при дорогах, горах, полях, площадях, при реках восходит к глубокой древности. Обычай этот, естественно, мог возникнуть из того благоговения к кресту, из веры в силу его, какие мы видим у древних христиан. По этой вере, христиане любили часто ограждать себя крестным знамением. О св. Наркиссе и его дьяконе один язычник говорил: «я потому узнал, что они христиане, что они каждую минуту делали на своих челах знак креста». Тертуллиан говорит (De corona milit. сар. III), что христиане творили крестное знамение при всех, самых даже неважных случаях жизни: они крестились, входя в дом и выходя из него, вставая с постели и ложась на ней, перед столом и после него, идя в баню, наконец, одеваясь, обуваясь, словом, перед всяким делом. Св. Кирилл Иерусалимский советовал христианам изображать крестное знамение «на хлебе, который едим, на чашах, из которых пьем, при входах в домы и выходы, когда ложимся и когда встаем, когда находимся в пути и когда отдыхаем, потому что крест есть благодать Божия, знамение для верных (оглас. поуч. 13). Не довольствуясь этим, христиане стали выделывать изображение креста из дерева, металлов или вырезать их на дереве, металлах и носить на шее, держать в доме.

О св. мученике Прокопии, пострадавшем при Диоклетиане, говорится, что он имел крест, сделанный, наполовину, из золота и серебра, который он носил на шее. Подобное рассказывают о воине-христианине Оресте, жившем при том же императоре. Кресты, носимые на шее или груди, впоследствии получили название наперсных⁵⁰ (έγχόλπιου)⁵¹. Деревянный крест найден был вместе с другими предметами христианской святыни в доме мученицы Домны, захваченной судом языческим вместе с ее пожитками⁵². Во время Септимия Севера, некоторые богатые христиане, говорят, носили на кольцах, перстнях вырезанную монограмму Христа и креста⁵³. «Конечно, такие маленькие кресты разных видов носились из страха перед язычниками, от которых легко было их скрывать. Изображения креста скрывались также в катакомбах, куда укрывались и сами христиане во время гонений. Но ревность христиан к исповеданию Распятого побуждала их и открыто выставлять и чествовать знамение креста, например, на стенах, дверях домов, особенно, молитвенных, наконец, и открытых местах. Ревность эта могла вызываться у некоторых христиан даже самым презрением к кресту и распятому на нем Христу, Который был для иудеев соблазном, для язычников – безумием, для христиан же – Божией спасительной силой и премудростью. Она вызывалась, также, поведением тех ложных христиан, которых св. апостол Павел называет врагами креста Христова, выражаясь: многие, о которых я часто говорил вам, а теперь даже со слезами говорю, поступают как враги креста Христова (Флп. 3:18). Приводя эти слова Апосто- ла, св. Игнатий Богоносец поясняет, кто были и эти враги. Это были некоторые из гностиков⁵⁴. С высоты своих мудрований, они утверждали, что Христос «родился человеком призрачно, а тела в самом деле не принял; умер мнимо, и в самом деле – не страдал»; потому они отвергали крест, стыдились страданий Господа, не почитали креста, были врагами такого почитания. Изложив их учение, св. Игнатий приравнивает их к самим иудеям, распявшим Господа, а сам по этому поводу с особенною силой исповедует почитание креста, выражаясь, между прочим: «мой дух – в прах перед крестом, который для неверующих соблазн, а для нас спасение и вечная жизнь»⁵⁵. И вот, для более очевидного обличения этих, сильно возмущавших рождающуюся церковь⁵⁶, еретиков, для предохранения братий от соблазна их учением, нужно было чаще напоминать о Распятом, и христиане, по мнению некоторых, с этой, именно, целью воздвигали кресты, наподобие креста Христова⁵⁷.

Укажем, однако, на более определенные поводы для водружения крестов, которые прямее могут служить к объяснению обычая водружать кресты при дороге, на горах, площадях и проч.

Есть основание думать, что кресты водружались, как знамение начинающейся в стране проповеди христианской, знамение начинающего, или будущего торжества Христовой веры над неверием. Таким основанием может служить уже предание, столь драгоценное для нас, русских, о водружении креста на горах киевских св. апостолом Андреем Первозванным. Не останавливаясь пока на этом предании, заметим только, что оно служило основанием и для других к подобному предположению.

«Святые благовестники Христовы, – говорится в одной статье «о крестоводружении», – где ни проходили, повсюду не только с дерзновением возвещали слово крестное, но, при благоприятных обстоятельствах, водружали по местам и святой крест, как знамение или уже совершившейся, или же будущей победы светлого царства Христова над темным владычеством князя тьмы»⁵⁸. Можно видеть и некоторое указание на это придание и в древнем обычае – изображать апостолов, странствующих для всемирной проповеди, с посохом, верхний конец которого имеет подобие креста. Можно видеть указание на это же предание еще в обычае водружать крест при основании церкви. По правилу Вселенского собора⁵⁹, церкви могли устраиваться не иначе, как с благословения епископов, ближайших преемников апостольских. По свидетельству Метафраста, чин водружения креста при этом, совершаем был еще св. Епифанием. По мнению некоторых, водружение, выставление креста на доме означало посвящение его епископом на дом молитвы, на церковь. Так, именно, Бароний объяснял распоряжение папы Евареста (II в.) о титлах (titulis), которым обозначал он разделение Рима на пресвитерства, или приходы, для которых центрами служили назначенные молитвенные дома⁶⁰. Теперь вспомним, что название церкви, как здания, взято от церкви, как общества верующих, и мы допустим, что водружение креста при основании церкви, как здания, напоминает водружение его при основании церкви, как общества. Апостолы и ближайшие преемники их не могли, конечно, строитъ храмов, но могли, как св. Андрей, водружать кресты. Со временем, почитание креста, а, в связи с ним, конечно, и водружение его для такого почитания, должно было делаться открытее, заметнее. Во втором и третьем веке оно так бросалось язычникам в глаза, что они приравнивали его к идолопоклонству, вызывая тем христианских апологетов защищаться от такого ложного толкования почитания креста. Вот, что говорит Тертуллиан, писавший в конце II и в начале III вв.: «Что касается до тех лодей, которые обвиняют нас в поклонении кресту: то того мы не стыдимся. Впрочем, чем люди сии существенно отличаются от нас, поклоняясь, равным образом, дереву? Какое дело до формы, когда материал один и тот же, и когда он почитается за Бога? Велико ли различие между крестом и между Афинской Палладой или Фаросской Церерой, которые ни что иное, как кусок грубого и безобразного дерева? Всякий кусок дерева есть часть креста: стало быть, мы, поклоняясь кресту, покланяемся, по крайней мере, целому Богу, а не какой-либо части его. Выше примечено⁶¹, что боги ваши даже созидаются на кресте. Впрочем, обожая победы, вы сами обожаете кресты, на которых держатся трофеи. Войска ваши благоговеют к своим знаменам, клянутся ими, предпочитают их всем богам. Превосходные изображения, драгоценные ткани, перевязи на ваших значках и знаменах, как будто нарочно изобретены для того, чтобы служить украшением крестов. Нельзя, впрочем, не похвалить вас за то, что вы не захотели обожать крестов обнаженных, неукрашенных»⁶².

Понятно, что, говоря с почитателями идолов, Тертуллиан употребляет, как выражаются, доказательство ad hominem, т. е. доказывает сообразность почитания креста, применительно к представлениям язычников. Но для нашей цели особенно важно здесь указание на кресты деревянные, на приравнение их к крестам или виселицам, на которых поднимаются для выделки идолы, а также к знаменам, на которых держатся трофеи. Все это дает видеть, что под крестами, христианское поклонение которым защищает Тертуллиан, разумеются, в особенности, кресты, стоящие заметно, открыто, может быть, довольно высокие. А уподобление их знаменам с трофеями не заключает ли намека на знамя креста, как знамя, несомненно чаемой христианами, победы своей веры над языческим неверием. Этого легко ждать от Тертуллиана, смело говорившего язычникам в глаза: «мы явились вчера, а уже наполняем ваши города, площади, войско, сенат и проч., оставляя вам ваши пустые храмы».

В III в. Минуций Феликс, из римского адвоката, адвокат или апологет христианский, также вынужден был защищать почитание креста. В его замечательном «Октавие» язычник Цецилий говорит: «утверждать, что христиане почитают печальное дерево креста, значит усвоять им орудие (казни), достойное их, заставлять их почитать то, чего они заслуживают». В ответ на это, христианин Октавий, объясняя, что христиане не боготворят креста, а относят почитание его к лицу Распятого, выражается, между прочим: «мы не боготворим креста и не доискиваемся быть распятыми на кресте; но вы, почитающие деревянных богов, быть может, боготворите так же деревянные кресты, как составляющие часть ваших богов». Тон доказательства такой же, как и у Тертуллиана, и может вести к тем же заключениям. Впрочем, христиане времен Тертуллиана, так же как св. Игнатия Богоносца, и не ставя нарочно крестов для поклонения, могли находить их довольно для этой цели. Крестная казнь существовала тогда во всей силе и, особенно, часто падала на христиан: их распинали тогда целыми десятками за раз. Христиане и по снятии с крестов своих собратий-мучеников, смотрели на эти кресты не только с благоговением, выражавшимся, например, поклонением, лобзанием, так сказать, следов мученической крови, но и светлым чаянием, что каждый из этих крестов есть новый трофей христианский, новое знамя торжества веры христовой над языческим неверием, подобно тому, как кровь мучеников была, по тогдашнему выражению христиан, семенем новых христиан. Этого рода кресты должны были находиться именно за городами, селами, но при больших дорогах, ибо там, обыкновенно, совершалась крестная казнъ над преступниками, чтобы она была видна всем⁶³: так и Господь наш распят за городом, на горе Голгофе, мимо которой проходила одна из больших дорог, ведших в Иерусалим, и мимоходящие по этой дороге кивали на Него главами своими. Очень может быть, что кресты, бывшие орудием казни особенно знаменитых мучеников, например, пастырей, основателей церкви известной, долго оберегались христианами, при благоприятных к тому обстоятельствах, или же и возобновлялись в память страдальцев. Тем не менее, были и другие способы изображать крест для чествования, или в знамение утверждения в стране веры в Распятого. Такие изображения делались в виде монограмм имени Христа и креста, под которыми они скрывались от язычников, гонения от которых накликать сами на себя христиане не хотели⁶⁴. С 4-го века из Африки, особенно, из Карфагена, вывозились куски мрамора и на них видны были изображения креста. Догадываются, что в некоторых провинциях христианство ранее стало пользоваться большей свободой, чем, например, в Риме – центре язычества, потому и знамя креста там ранее и смелее изображалось христианами открыто, чем в Риме⁶⁵.

Для нас в этих свидетельствах важно указание на непрерывность обычая выставлять на открытых местах знамение креста. Но особенную силу этот обычай должен был получить со времени св. Константина Великого⁶⁶. Теперь победное знамя креста провозглашено знаменем империи, знаменем греко-римского народа и царства, как народа и царства – христианских, а с тем, вместе, обретено было св. Еленой самое древо животворящего креста и воздвигаемо было народу для зрения и поклонения, в память чего и установлен праздник всемирного воздвижения креста Господня⁶⁷. Сам Константин дал пример к водружению крестов: «он, говорит Евсевий, возвестил всем людям о спасительном знамении (креста), посредством великого писания и столпов: именно, среди царственного города воздвиг против врагов эту священную хоругвь (знамя креста) и начертал определенно и неизгладимо, что сие спасительное знамя есть хранитель римской империи и всего царства. Когда же на самом многолюдном месте Рима поставили ему статую, то он немедленно приказал утвердить в руке своего изображения высокое копье в виде креста и начертать на латинском языке слово в слово следующую надпись: этим спасительным знаменем, истинным доказательством мужества, я спас и освободил ваш город от ига тирана и, по освобождении его, возвратил римскому сенату и народу блеск и знаменность⁶⁸. Заметим выражение Евсевия, что Константин возвестил всем людям о спасительном знамени креста посредством столпов, на которых, как надо полагать, были поставлены или изображены кресты⁶⁹, и из которых Евсевий указывает лишь на один на площади посреди столицы: значит, такие столпы были и в других местах империи, что представляется очень естественным, когда припомним, с какой ревностью Константин старался сделать всеобщим то, что сам принял, распространить повсюду христианские обычаи, обряды, так же, как и просветить народ своими исповедными посланиями.

Пример императора должен был иметь подражателей. И действительно, с IV века изображение креста стало чаще украшать ворота, стены, колонны домов, ставиться на дорогах и площадях. Следы этого указаны, например, Мелхиором Воге в многочисленных городах и местечках на Востоке на пространстве 30–40 миль между Антиохией, Алеппо и Апамею⁷⁰. Известно также свидетельство Руфина, что в Александрии с IV в. изображение Сераписа, выставленное на стенах, колоннах, площадях и пр., заменено было знаменем креста, конечно, в знак окончательного падения язычества перед христианством⁷¹.

Известно, что обилие крестов, общее благоговение к ним, подало повод Юлиану отступнику упрекать христиан в идолопоклонстве перед св. Кириллом Александрийским, который и объяснил ему истинный смысл почитания крестов⁷². Известно также, что за такое почитание упрекали христиан и иудеи. Так, когда в начале VI в. в Аравии произошло сильное восстание иудеев под предводительством некоторого самозванца, то оно обнаружилось гонением на туземных христиан. Предводитель осадил город Награн и грозил христианам всеобщим истреблением, если они не уничтожат креста, сооруженного гражданами на одном высоком месте и не отрекутся затем от почитания распятого Христа⁷³.

Имея ввиду говорить лишь о крестоводружении на открытых местах, мы, разумеется, не имеем надобности останавливаться на том, что лучшим знамением начинающейся в стане христианской проповеди, возникшей или окончательно восторжествовавшей церкви, было создание храма, на верху которого было самое приличное место и для креста. Но кроме крестов, ставившихся в знамение начала или торжества веры (в память славных событий, ознаменованных силою веры), были еще кресты могильные, кладбищенские, в связи с которыми также находятся кресты придорожные.

Прежде всего, – где были в древности кладбища, могилы? Еще по языческим законам римской империи запрещено было погребать умерших в городах, вообще, населенных местах⁷⁴. Погребали их за городом или селом в поле, и, притом, всегда при общественных дорогах. Сатирик Ювенал говорит о некоторых умерших, что «прах их покрывается дорогой фламиниевой и латинской». Самые императоры римские погребались на публичных дорогах. Например, об Августе и Тиверие, Сенека и говорит, что они «пошли к богам по дороге аппиевой», т. е. погребены на этой дороге. Древний римский писатель Варрон придает этому обычаю тот смысл, что «гробы умерших, находясь при дорогах, должны напоминать всем прохожим, что и они смертны, как были те»⁷⁵. Христиане должны были следовать этому языческому обычаю, да и не имели нужды противиться ему. Известны места погребения многих знаменитых лиц в церкви. Так, св. апостол Петр, по преданию, записанному, между прочим, блаженным Иеронимом, погребен на дороге триумфальной, Павел – по дороге остийской⁷⁶, Киприан – на дороre Mappaliensi, Лаврентий – на дороге Tiburtina. Словом, все кладбища римские, на которых хоронились христиане, расположены были по дорогам, выходившим из города. Об этих-то кладбищах говорит блаженный Иероним: «когда мальчиком я был в Риме и учился свободным наукам, то имел обыкновение со своими сверстниками обходить по воскресеньям гробы апостолов и мучеников. Часто входил я в пещеры, выкопанные в глубине земли и имевшие с обеих сторон в стенах гробы с телами. Они были так темны, что, идущему, припоминались слова пророка: снидут в ад живии. Изредка только пробивался свет не как через окно, а как через трещину, умеряя страх, навеваемый общим мраком⁷⁷. Вообще, древних кладбищ в окрестностях Рима Бароний в своих анналах под 226 годом насчитывает по именам дорог до 42-х⁷⁸. Если язычники извлекали назидание из такого расположения могил, то тем более должно ожидать этого от христиан. Св. Златоуст говорит: «каждый город, каждое село имеют пред входами (πρό των εισόδων) могилы. И вот, когда кто-нибудь идет в царствующий город, цветущий богатством, силами и другими преимуществами, то прежде, чем увидит то, что он воображает себе, видит то, чем он есть... Гробы пред городами, гробы пред полями (πρό των άγρών): везде пред глазами нашими – уроки для нашего смирения».

К характеристике расположения кладбищ прибавим еще следующие, имеющие для нас свое значение, черты. Кладбища, где были знаменитые мученики, обильнее были могилами христиан вообще: ибо христиане, а потом и самые цари христианские желали покоится вблизи мучеников, в чаянии освятится близостью к благодатным мощам их. С другой стороны, так как могилы располагаются по направлениям разных дорог, то они могли и не соединиться в общее, большое кладбище, и лежать по несколько или даже одиноко, причем, и такие одинокие могилы назывались иногда также кладбищами⁷⁹.

Теперь спрашивается: какие были памятники на древних христианских могилах и кладбищах. Язычники украшали свои могилы дорогими памятниками, в особенности, изваяниями умерших. Ставили памятники и христиане; но, вообще, они не любили памятников, подобных языческим, быв научаемы своими учителями, вообще, своею верою – созидать себе не памятники тлеющие, а вечные – в добрых делах, благотворениях, и тому подобное. Были, однако ж, у христиан свои назидательные памятники: это кресты и молитвенные дома. Эти памятники первоначально были в пещерах или катакомбах, где ставились гробы христиан. На этих гробах, особенно, гробах христианских мучеников, вырезалось изображение креста, или же оно вставлялось в надписи, состоявшие, большей частию, из монограммы имени Христа, либо самого мученика, лежащего в гробе⁸⁰. Но кладбища христианские были, также, местом молитвенных собраний христиан, так что самые слова χοιμητήριον, coemiterium и έκκλησια заменяли нередко одно другое. Собрания эти были, особенно, у гробов мучеников, так что катакомбы, вмещавшие эти гробы, превращались именно в молитвенные дома или церкви, которые и служили наилучшим памятником для мучеников, поминаемых здесь, особенно, в день мученической кончины их. Со временем, впрочем, еще в период гонений, молитвенные дома и часовни из подземелий перешли на поверхность земли, превращаясь, наконец, здесь в настоящие храмы. Некоторые археологи указывают в этих надгробных часовнях или домах молитвенных подобие языческих cellae memoriae, cubicula memoriae, говоря, что они строились задолго до Константина Великого, придавая христианским кладбищам законное право существования⁸¹. Но, если могильные или кладбищенские молельни могли из подземелий выйти на поверхность земли, то то же могло быть и с крестами. Обычай водружать или изображать их на могилах, кладбищах, по мнению некоторых, впервые явился в Палестине, где его замечают еще в III веке⁸². Особенно выставляли кресты на гробах мучеников, что можно разуметь и в следующих стихах Павлина Ноланского⁸³:

Sic ubi crux, et martyr ibi: qua martyr, ibi et crux

Martirii sanctis, quae pia caussa fuit.

О св. Григории, просветителе Армении, рассказывается, что он поставил кресты над гробами христианских дев, скончавшихся мученической смертью, что, вообще, он учил новообращенных почитать кресты, им сооружаемые на некоторых местах⁸⁴. С прекращением гонений, христиане могли смелее прежнего воздвигать кресты на могилах, кладбищах, особенно, гробах мучеников, поощряемые примером таких лиц, как Константин Великий, который, по преданию, на гробе св. апостола Петра поставил крест из чистого золота, весивший 150 фунтов⁸⁵. Вообще, решительная всеобщность обычая христианского ставить крест над могилой, на кладбищах – делает несомненной первобытную древность этого обычая. Упомянем еще об одной, тоже имеющей для нас значение, черте из обстановки древних христианских кладбищ: это сады из фруктовых деревьев, нарочно разводившиеся здесь, так, что древние писатели часто употребляют кладбища и сады, как слова одинакового значения⁸⁶.

Собственно, для нас особенно важны следующие исторические данные касательно древних кладбищ и могил: первое, что они находились на полях, и, чаще всего, при дорогах, выходящих из городов и сел; второе, – что на них ставились кресты и часовни (потом – храмы). Но, со временем, города, села могли изменять свое местоположение, если не в целом, то в частях, а с тем вместе – кладбища, находившиеся прежде вблизи, при въездах (πρό των εισόδων св. Златоуста) в них, могли очутиться вдали от них в поле, но все-таки при дороге, продолжавшей идти по прежнему направлению, или даже вдали от самой дороги, принявшей другое направление, тогда как на прежнем – она заросла травой, залегла полем. Понятно, что после этого старое кладбище редело могилами, а затем и крестами, из которых, например, деревянные – валились от времени. Но память об умерших отцах, о святыне кладбища, могил, побуждала христиан поддерживать здесь хоть одинокий памятник, в виде креста, или часовни, если не храма. Случалось и так, что кладбище, бывшее за чертою города или села, входило потом в черту их, попадало под дорогу, площадь: и в этом случае, память о нем охранялась крестом, часовней на месте его – при дороге, площади. На перенесение кладбищ имело влияние, также, перенесение с них гробов мучеников, святых, в города, села, а здесь – в храмы. Такие перенесения мощей начинались со времени Константина и политического торжества церкви и дали, как известно, начало многим новым праздниками в церкви, теперь значительно уменьшившимся. После перенесения мощей с древнего кладбища, христиане не так уж искали на них места погребения для себя, число могил уменьшалось здесь, кладбище, как бы, пустело, но древняя слава его охранялась благочестием окрестных христиан, поддерживавших приличный памятник на нем – крест, часовню, а, нередко, храм. Наконец, на тех могилах, которые с самого начала одиноко залегли где-нибудь по дороге, на поле, кресты одиноко стояли и поддерживались, до времени, детьми, внуками, родными могильных покойников. Так, естественно, от крестов, часовен кладбищенских произошли кресты, также, и часовни придорожные, полевые и др.

Но кресты эти, особенно те, которые видны при речках, озерах, мостах, имеют еще и другое происхождение: они напоминают древние крещальни. Первоначально не было определенных мест для крещения: апостолы и ученики их крестили везде, где была вода – в речках, источниках и проч. Это могло случаться и долго после, в разных местах. Особенно трогательно было для христиан креститься в Иордане. Чему же всего приличнее быть на таком месте крещения, если не святому знамению креста? И действительно, по свидетельству св. мученика Антонина, там, как на месте крещения Господня, стоял в воде деревянный крест, вокруг которого весь утесистый берег обложен был мрамором. Сюда-тο теснились новообращенные, хотевшие креститься накануне Богоявления⁸⁷. Ставились и другие изображения при источниках, если не для крещения в них, то в память крещения Господня. Рассказывая о церковных постройках Константина Великого, Евсевий говорит, между прочим: «при источниках, среди торговой площади (в Константинополе) ты видишь знакомые читателям божественных писаний знамения добраго пастыря, видишь, также, изваянного из меди вместе со львами и блистающего золотыми покровами, Даниила⁸⁸. Это знамение, или изображение доброго пастыря, есть самое древнее, первоначальное изображение Христа, представляемого здесь с длинным посохом на плече или в руке, имеющем вверху крест⁸⁹.

Но в века гонений, нужно было скрываться и с крещением в подземельях, катакомбах: весьма многие их них действительно заключали в себе и крещальни. В одних катакомбах для таких крещален служили, бывшие тут, естественные ключи; в других – вода проводилась каналом, вроде цистерны; в иных – были колодези. Бывали здесь и изображения, приличные месту. Так, например, в крещальне катакомбы мученика Понтиана, в числе разных изображений, главное было – изображение Спасителя, крещаемого св. Иоанном Предтечей в Иордане. Был здесь, также, крест, сложенный из камней, цветной, к оборотной стороне которого прикреплены были вверху два подсвечника, а внизу – буквы АиΩ, висевшие на цепочках.

Со времен Константина, начали устраивать крещальни на поверхности земли. Крещальни эти имели вид храмов, часто даже величиной равнялись храмам, почему и назывались: μέγα φωτιστήριον, ecclesiae baptismales и под. Это, равно, как и все сказанное о крещальнях, осязательно подтверждает, сказать мимоходом, что крещение в древности совершалось через погружение, как на востоке, так и западе, с чем, впрочем, согласны ученые археологи запада. Большей частью, в епископском городе была лишь одна крещальня или крещальная церковь, в который в тот век духовного торжества христианства крещение совершалось торжественно, в нарочитые дни и над многими лицами. Церкви крещальные с глубокой древности посвящались св. Иоанну Крестителю, особенно на западе, где они и назывались: ecclesiae Sancti Ioannis in fonte, или ad fontes. В Милане, в такой церкви, крещен был, по преданию, бл. Августин св. Амвросием. Изображения Иоанна Крестителя, крещения Господня – господствовали в таких церквах, богатых, вообще, разными символическими изображениями. Часто в церкви эти проводилась вода каналами, а иногда, они строились именно над реками, какая, например, крещальня построена была в Аквилее на реке Альсе. Теперь понятно, что, когда крещальни, как отдельные здания, стали выводиться, и затем устраиваться просто в каждой церкви, а на западе и самое погружение, требовавшее крещален, стало заменяться (впрочем, поздно) обливанием, то о прежних крещальнях над реками, источниками, колодезями осталось лишь воспоминание, и оно-то сохранено в обычае ставить кресты или часовни в этих местах, часто, притом, с изображением Иоанна Крестителя и проч.

II. С обычаем ставить кресты, часовни на полях, дорогах, находится в связи, отчасти и поясняет его, другой обычай – совершать крестные ходы, литии вне храмов. Обычай крестных ходов опять напоминает времена мучеников. Так как кладбища и гробы мучеников были первоначально везде за городом, при дорогах, на полях; то для празднования памяти их надлежало собираться, отправляться за город. Во время гонений такие выходы христиан были, конечно, тихи⁹⁰. Но с прекращением гонений, они начали совершаться торжественно. Совершались они периодически, в дни кончины мучеников, называемые днями рождения их. В такие дни христиане собирались в определенном месте в ожидании епископа, клира, с прибытием которого ход направлялся на кладбище к гробу мученика, над которым в то время почти всегда уже стояла церковь. Здесь-то совершалось торжественное служение. Все это торжество называлось, по свидетельству Тертуллиана и других, Statio – либо от state die, потому что совершалось в установленные дни, либо по подобию воинских стаций (стоянок, сборных мест) у римлян⁹¹.

Во время этих крестных ходов впереди процессии несен был диаконом или клириком высокий крест, который и назывался stationales; носивший же этот крест, назывался на востоке, иногда и на западе – σταυροφόρος, но на западе, чаще – draconarius, т. е. знаменосец (на воинском знамени римлян изображался дракон). Св. Златоуст любил такие крестные ходы и нередко упоминает о них в своих беседах. «Как некогда, – говорит он в одной беседе, – из всех окрестностей сходились люди в город; так теперь на праздник мучеников, почивающих в окрестностях города, весь город исходит в эти окрестности». В беседе о св. мученице Дразиде он делает прекрасное сравнение такого исхождения христиан к гробам мучеников с выходом стад после зимы на поле. «Благоразумные пастыри, когда, после долговременной зимы, заметят, что лучи солнца становятся ярче и дни теплее, то изводят стада из овчарен на пастбища. Подражая сему, и добрый пастырь наш изводит ныне священное и духовное стадо Христово в сии духовные пастбища. Ибо, хотя стада насыщаются и стоя у яслей в овчарнях, однако, гораздо больше пользы и наслаждения получают на пастбищах, насыщаясь свежею зеленью, вдыхая чистый воздух и находясь под благодатной теплотою солнечных лучей, среди полей, усеянных цветами. Но не для стад только полезно подобное исшествие, а и для нас: ибо, хотя и внутри городов и селений предлагается нам духовная трапеза, однако ж, чувствуется некоторое особенное наслаждение от настоящего исшествия нашего к гробницам св. мучеников, и не только наслаждение, но и польза – не потому, что мы вдыхаем здесь свежий воздух, слышим журчание светлых источников и созерцаем поля, испещренные цветами, но потому, что внимание наше устремлено к созерцанию подвигов св. страстотерпцев, что мы приседим у сих источников благодати Св. Духа и созерцаем тела, точащие духовные дарования».

Были крестные ходы по случаю перенесения мощей мучеников, также по случаю основания церквей, первоначально строившихся также над гробами мучеников.

Но, кроме крестных ходов в воспоминание, в честь мучеников, были еще крестные ходы к крещальням или крещальным церквам, стоявшим, большей частью, при реках, озерах, ключах. Такие ходы были и на востоке⁹², и на западе. Совершались они, обыкновенно, накануне Пасхи, Пятидесятницы, Богоявления, когда и крестились христиане в древности. На западе во многих местах бывала лишь крещальня в епископском городе или округе, куда и сходились священники церквей или приходов с христианами для торжества крещения, которое совершали здесь сами епископы. Впоследствии, крещальни устраивались, также, по сельским церквям, но вода для крещения благословлялась епископом. По установлению, усвояемому св. Амвросию, не дозволялось церквам приходским освящать воду в источниках накануне Пасхи и Пятидесятницы; она освящалась только в церкви епископской, куда приходили за нею приходские священники и откуда несли ее в свои церкви с крестным ходом. Наконец, когда вывелся обычай устраивать особые крещальни, вывелся также и обычай совершать крещение..., именно, накануне указанных праздников или в самые эти праздники; то память о прежних крестных ходах к крещальням осталась в известных теперь крестных ходах на водосвятие или Иордань. Третьим видом крестных ходов были, в древности, крестные ходы по поводу каких-либо общественных печальных или радостных событий, например, моровой язвы, землетрясения, безведрия, бездождия, нашествия врагов, иноплеменников, усиление ересей и т. п. Эти крестные ходы, первоначально, так же направлялись к гробам мучеников, апостолов, к заступничеству которых обращались христиане. Так, св. Златоуст говорит: «мы совершали моления (Λιτανεϊας), для которых весь город, как бы, ручьем устремлялся к местам св. апостолов; мы призывали в ходатайство за нас св. Петра и блаж. Андрея, также, св. Павла и Тимофея»⁹³. Но, часто такие ходы направлялись просто на площадь среди города или даже за город на поле, что вызывалось, именно, желанием помолиться единодушно – всем народом, целым городом. Так, по случаю безведрия, а потом продолжительного землетрясения в Константинополе, император Феодосий младший с епископом Проклом приглашал всех жителей к совершению общественного молебствия на поле⁹⁴. Такие-то моления и назывались λιτανεϊαι, litaniae, rogationes, supplicationes, какие названия усвоялись часто вообще крестным ходам. Единогласность общественного моления издревле выражалось здесь, особенно, всенародным восклицанием: Κύριε έλεήσον, Господи помилуй, а впоследствии, еще пением: Святый Боже, Святый крепкий, Святый бессмертный, помилуй нас. Пелись здесь также псалмы, возносились молитвы об избавлении от настоящих бед, сохранении города, церкви, народа и т. п. Со временем, такие моления стали совершаться периодически в установленные дни, например, в три дня перед Вознесением Господним, или в течение недели по Пятидесятнице, наконец, и вообще, в великие праздники или храмовые праздники известных церквей⁹⁵. По особенной привычке, к этим крестным ходам и молебствиям, случалось, что народ сам совершал их без клира; но это запрещено было императором Юстинианом⁹⁶.

Нередко такие крестные ходы употреблялись еретиками, как, своего рода, демонстрация во время борьбы их с православными. Но православные противопоставляли им свои, более привлекательные крестные ходы. Вот любопытный рассказ об этом историка Сократа – из времени св. Иоанна Златоуста: «Ариане делали свои собрания вне города (Константинополя). Для сего, в праздничные дни каждой недели, т. е. в субботу и воскресенье, когда, обыкновенно, бывали церковные собрания, они сходились в городских воротах около портиков и на двух противоположных сторонах пели гимны, составленные применительно к учению арианскому. Это происходило, большей частью, ночью. А поутру, певшие свои антифоны шли из середины города по направлению к воротам, оттуда же в места своих собраний. Так как в эти гимны они не переставали вносить оскорбительные для исповедников единосущия (т. е. православных), выражения, часто, например, пели: где те, которые три называют одною силою; то Иоанн, опасаясь, как бы, кого-нибудь из простых такими песнями ариане не отторгли от церкви, противопоставил им песнопения собственного народа: приказал, чтобы исповедники единосущия упражнялись, также, в пенни ночных гимнов, и, превосходя в этом усердие ариан, сильнее привлекали ближних к свой вере. Такое намерение Иоанна, хотя казалось и полезным, однако, сопровождалось смятением и опасностями. Так как исповедники единосущия ночные свои песнопения совершали гораздо торжественнее, то Иоанн придумал сопровождать их ношением серебренных крестов при свете восковых свеч, на что царица Евдоксия назначила от себя деньги. То ариане, которых числом было очень много, воспламенившись завистью, вознамерились отмстить за себя и сделать на них нападение. К тому же, помня прежнее свое владычество, они горячо приступили к битве и презирали своих противников. Таким образом, ни мало не медля, в одну ночь произвели они драку, в которой евнух царицы, Бризон, управлявший в то время поющими, ушиблен был камнем в лицо, и погибло несколько народа с той и другой стороны. Разгневанный этим, царь (Аркадий) запретил арианам общественное песнопение⁹⁷. Аркадием воспрещено было и вообще еретикам собираться на улицах днем или ночью ad litaniam faciendam⁹⁸. Со временем, молебствия, литии, по крайней мере, по внешности изменили свой древний характер и стали совершаться и в самых храмах, но все-таки посреди церкви, сохранив при том древний характер молитв, которые и теперь, как в древности, возносятся об избавлении от града, губительства, потопа, нашествия иноплеменников и т. п. А нынешние крестные ходы – прямое наследие древности, крестных ходов ее.

Наконец, к этой краткой характеристике древних крестных ходов вообще, присоединим еще одну черту, имеющую для нас значение. Крестные ходы соединялись часто с общей трапезой христиан. Они напоминали первобытные агапы или вечери любви, где после молитвы и причастия Св. Тела и Крови, первенствующие христиане, без различия званий, состояний, полов, возрастов, утешались общей братской трапезой, устраивавшейся из приношений братий, особенно, богатых. Когда крестные ходы и моления совершались за городом, на поле, иногда, довольно далеко, то естественно, что христиане должны были брать с собою некоторые запасы пищи, и там же устраивалось благочинное утешение братской трапезой. Сами св. отцы находили иногда возможным не только позволять такие утешения, но и несколько одобрять их, противопоставляя утешениям чисто мирским. Так, св. Златоуст, желая отклонить антиохийских христиан от посещений мирских, еще проникнутых языческим духом, увеселений в предместье Антиохии, Дафне, говорит: «если ты хочешь насладиться удовольствием, то, что приятнее настоящего собрания братий и сочленов твоих при гробе св. мученика Юлиана? Но ты желал бы насладиться и чувственной трапезой? Что же? И здесь, при гробе мученика, по окончании богослужения, можешь доставить себе это наслаждение и отдохновение, сидя под смоковницей, или виноградом, и предотвратить упреки совести: ибо мученик здесь недалек от тебя и, надзирая тебя вблизи, невидимо предстоит при самой трапезе твоей и не позволит наслаждению перейти в грех, но, как наставник или заботливый отец, взором веры ускромнит твой смех, отстранит неприличное увеселение и уничтожит нечистые взыграния плоти, а там (в Дафне) ты не можешь избежать этого»⁹⁹.

Несомненно, что крестные ходы и литии находились в связи с обычаем ставить кресты или часовни при дорогах, на полях, площадях и проч., и имели влияние на усиление этого обычая. Такие кресты или часовни ставились именно на тех местах, к которым направлялись крестные ходы и на которых совершались литии, если только не стояла здесь церковь. Предположение это дается само собой, подтверждается и дальнейшим обычаем ставить крест или часовню после крестного хода и литии, о чем упомянем ниже. Теперь же, заметим только, что, так как крестные ходы и литии участились, особенно, с Ѵ-го века, когда на греко-римскую империю стали больше прежнего обрушиваться разные общественные бедствия, то и обычай водружать кресты на дорогах, полях, площадях мог усилиться теперь. Едва ли не этим объясняется самая крайность, до которой дошло теперь усердие христиан повсюду выставлять знамение креста и на которую обратили, наконец, внимание императоры и соборы. Крайность эта замечена была, однако ж, не в самом событии водружать крест, а в другом обычае, сходном с ним, и, очевидно, находящимся в связи с ним. Это – обычай полагать крест на земле или вырезать его на чем-либо в уровень с землею, причем, крест мог быть топтан ногами. Именно император Феодосий младший законом¹⁰⁰ запретил полагать крест на земле, вырезать на нем, на кремнях, кусках мрамора, не освященных для благоприличного употребления. Император Юстиниан, запретивший, как мы видели, мирянам совершать крестные ходы и литии без иерархии, запретил, также, во время этих ходов и литий полагать крест где-либо в не довольно приличном месте¹⁰¹. Наконец, VI вселенский Собор 73 правилом своим определил: «поскольку животворящий крест явил нам спасение, то подобает нам всякое тщание употребляти, да будет воздаваема подобающая честь тому, чрез что мы спасены от древнего грехопадения. Посему и мыслию, и словом, и чувством поклонение ему принося, повелеваем: изображения креста, начертываемые некоторыми на земле, совсем изглаждать, дабы знамение победы нашей не было оскорбляемо попиранием ходящих. Итак, отныне, начертывающих на земле изображение креста, повелеваем отлучать».

На востоке правило это получило свою силу, но на западе оно постоянно нарушалось, как нарушались и другие предания и обычаи вселенской Церкви. Потому-то, когда с ІХ-го, а, еще более, с ХІ-го века начались споры между восточной и западной церковью, то восточные полемисты, в числе других римских отступлений от правил и обычаев вселенской Церкви, указали и на обычай полагать крест на земле, или писать, вырезать его на помосте церковном, где потом ступали по нему ногами. Вслед за греческими полемистами, делали такой упрек латинянам и наши русские, начиная с XI века, например, преподобный Феодосий Печерский. Но, заметим еще, ни наши, ни греческие полемисты не упрекали латинян за обычай ставить, водружать крест на полях, при дорогах, какой обычай на западе постоянно сохранялся, как и на востоке. И понятно, почему не упрекали: обычай этот никогда не был запрещен соборами, был одним из древних и общих обычаев вселенской церкви. Не отыскивая теперь частных фактов, выражающих дальнейшее развитие этого обычая, удовольствуемся ссылкой на следующее, так сказать, классическое для нашей цели, место в церковной истории. Место это – в догмате об иконопочитании 367 св. отцов VII вселенского Собора: «со всякою достоверностью и тщательным рассмотрением определяем: подобно изображению честного и животворящего креста, полагати во святых Божиих церквах, на освященных сосудах и одеждах, на стенах и на досках, в домах и на путях, честныя и святыя иконы» и проч. Собор св. отцов, собравшихся со всего христианского мира, заповедует, отныне поставлять св. иконы повсюду и, между прочим, при путях, подобно тому, как доселе ставился повсюду крест, и тем дает решительное свидетельство, что древний обычай поставлять кресты повсюду, между прочим, и при путях, держался в силе во всей церкви христианской и во время этого Собора, бывшего в 787 г. Но с этого времени произошла, как думаем мы, и некоторая перемена в этом обычае, касающаяся, главным образом, формы придорожных крестов. Прежде, чем укажем на эту перемену, припомним вообще, какие формы имели в древности изображения креста.

По исследованиям археологов¹⁰², изображение креста имело следующие формы:

1. Крест в форме буквы X (decussata), называемый крестом св. апостола Андрея, который, по преданию, был распят на таком кресте.

2. Крест в форме буквы Т (commissa, patibulata) – какой крест у язычников был символом жизни, счастья. Было мнение, что на таком, именно, кресте был распят Спаситель наш, почему буква ταυ у древних писателей часто означала крест (см. Послание Варнавы). На древних могилах христианских открывают иногда изображение креста в этой форме. Думают, впрочем, что христиане, особенно, в Египте, могли изображать на гробах букву Т, как иероглифический символ жизни будущей, каким был этот знак у здешних язычников¹⁰³.

3. Крест (immissa) в следующей форме – ✝. Форма эта общеупотребительна. И, если у некоторых было мнение, что крест Христов имел форму буквы ταυ; то общим мнением с глубокой древности было то, что крест Христов имел именно эту, третью форму. Св. Ириней говорит о кресте, что он имеет составов, концов и верхов пять; два в длину, два в ширину, один в середине (Lib. II. с. 24). Блаженный Августин (на псал. 103) выражается так: была (в кресте) широта, на которой простерты руки; была долгота, поднимающаяся из земли, на которой пригвождено тело; была высота, выступающая вверх от того поперечного древа. Вообще, св. отцы любили применять к кресту выражение св. апостола Павла: могли постигнуть со всеми святыми, что́ широта и долгота, и глубина и высота (Еф. 3:18), и в образе четырехстороннего креста указывали символ всеобъемлющей любви Божией, всесильного Промысла, простирающегося на все четыре стороны мира, иначе – весь мир¹⁰⁴. Кратче других говорит св. Иоанн Дамаскин: «как четыре края креста придерживаются, стягиваются друг к другу центром; так Божиею силою и высота, и глубина, и долгота, и широта, то есть, вся тварь, видимая и невидимая, содержится»¹⁰⁵.

Можно думать, однако ж, что изображение креста в указанном виде окончательно сделалось всеобщим со времени Константина Великого и его знаменитого видения креста. После этого видения, повторившегося во сне, Константин приказал сделать знамя в виде креста, которое, по описанию Евсевия, видевшего это знамя, было устроено так: «на длинном, покрытом золотом копье была поперечная рея, образовавшая с копьем знак креста. Вверху, на конце копья, неподвижно лежал венок из драгоценных камней и золота, а на нем – символ спасительного наименования: две буквы показывали имя Христа, обозначавшееся первыми чертами, из середины которых выходило Р. Потом, на поперечной рее, прибитой к копью, висел тонкий белый плат – царская ткань, покрытая различными драгоценными камнями и искрившаяся лучами света. Часто вышитый золотом, этот плат казался зрителям невыразимо красивым и, вися на рее, имел одинаковую широту и долготу. На прямом копье, которого нижний конец был весьма длинен, под знаком креста, при самой верхней части описанной ткани, висело сделанное из золота грудное изображение боголюбезного царя и детей его. Это-то спасительное знамя служило для него оборонительным оружием на врагов, и он приказал во всех войсках носить подобные ему»¹⁰⁶. По описанию Евсевия, должно судить, что новое знамя Константина имело именно третью форму креста ✝. Это знамя или хоругвь (labarum у римлян), которое, обыкновенно, носилось в войске Константина и у которого оно молилось торжественно, послужило, заметим кстати, первообразом хоругвей, носимых доныне в крестных ходах у христиан западных и восточных. Указывая в означенной форме креста именно ту, какую имел крест Спасителя, древние отцы утверждали, также, что крест Спасителя был особенно высок. Кресты, употреблявшиеся для казни преступников, были, обыкновенно, низки, но в особенных случаях, когда казнился кто-либо, почитаемый великим преступником, дедали крест высокий¹⁰⁷. Светоний говорит, что император Гальба больших преступников приказал вешать на самых высоких крестах¹⁰⁸. Св. Златоуст, основываясь, конечно, на римском обычае, а еще более на церковном предании, также утверждал, что Господь наш висел на высоком столбе, так что был виден всем¹⁰⁹. Это очень вероятно: те, которые кричали: распни, распни Его, – кричали также: не сего (отпусти), но Варавву! Т. е. почитали Спасителя нашего преступнее разбойников, потому и воздвигли ему крест повыше крестов двух разбойников¹¹⁰.

4. Были еще издавна кресты особой формы – с расширяющимися оконечностями и кончающимися не прямой, а вогнутой линией. Эту форму, называемой византийской, замечают первый раз на серебряной монете Евдокии (421–444), супруги Феодосия¹¹¹.

5. Что касается до крестов с Распятием, или, короче говоря, распятия, то, не распространяясь здесь о почитании его у христиан, вызывавшего постоянно упреки им язычников в почитании распятого преступника, – заметим только некоторые принадлежности его, имеющие особенное значение для нашей цели. По мнению отцов, Господь наш висел на кресте нагим, что дает предполагать и евангелие (Мф. 27:35). Такое мнение св. Амвросий основывает на постоянном предании¹¹². Блаженный Августин выражается, что нагота Ноева была прообразом наготы Христа¹¹³. Однако, благоговение и чувство приличия побудило пастырей церкви издавна присоединять к распятию покров в виде плата или же туники без рукавов, идущей от середины распятия к ногам. Это замечается на многих древних изображениях распятия. Позже, говорят, стали употреблять один пояс в том виде, как это делается почти везде теперь.

Сколько было гвоздей в кресте Господа нашего? По общему и древнему преданию, их было четыре: ибо распинаемых, по обычаю римскому, прибивали всегда четырьмя гвоздями. Св. Киприан Карфагенский, видевший на деле крестную казнь, бывшую при нем еще в силе, выражается, что «святые ноги Спасителя нашего пробиты были гвоздями». Григорий, епископ Турский, живший в шестом веке (ум. 595), свидетельствует, что в этом веке еще признавалась четверичность гвоздей Христовых: «гвоздей Господних было, – говорит он, – четыре, и это потому, что два было для рук, и два для ног». Даже в XIII веке папа Иннокентий III говорил: «было четыре гвоздя, из которых двумя прибиты были руки, двумя ноги». Древние изображения распятия так же представляются с четырьмя гвоздями. Обычай изображать Распятие с тремя гвоздями, из коих два на руках, а один на ногах, положенных одна на другую, явился поздно, по одним – с XIII века, по другим – вообще, в, так называемую, эпоху возрождения (возрождения искусства). Однако, этот обычай сделался общим в римской церкви, нарушившей и здесь священное предание древности, которому остались верны на востоке. К счастью, на этот раз католические археологи признают позднее происхождение и ошибочность своего нововведения¹¹⁴.

Если не с первых веков, то, по крайней мере, с довольно далекого времени, Распятие окружалось орудиями страданий Господа и другими предметами, упоминаемыми в евангельском повествовании и Распятии, также некоторыми, особенно, символическими изображениями. Таковы: копье, трость, губка, титло вверху, голова или череп внизу, солнце, луна и др. Значение последних прибавок, т. е. солнца и луны, может быть, известно менее других. Итак, скажем, что изображение солнца при Распятии напоминало, по мнению одних, затмение солнца, последовавшее за последним вздохом Распятого, по мнению других, солнце было здесь символом Божества, сияющего собственным светом, а луна, как тело темное, заимствующее свой свет от другого и подверженное переменам возраста и ущерба, была символом немощной человеческой природы, соединенной с Божеством в Христе¹¹⁵. По обеим сторонам распятия часто ставились в древности изображения Божией Матери и св. Иоанна Богослова, стоявших, по евангелию, у креста Господня. Обыкновеннее всего, они помещались на оконечностях поперечной части креста, с выражением глубочайшей скорби и с надписью: се сын твой, – се мати твоя. Впоследствии, вместо Иоанна Богослова при кресте или на кресте вместе с Божией Матерью изображался и Иоанн Креститель, что объясняется, конечно, изображениями в древних крещальнях, где при образе креста или Господа, был, как мы видели, образ Крестителя. Такое изображение издавна получило у нас название: Деисус. Так старинные книжники перевели греческое слово δέησις, rogatio – прошение, которое, как думают, надписывалось в древности на таких изображениях¹¹⁶. Это, конечно, было прошение особого рода, и оно указывает именно на те литийные прошения, моления (rogationes), которые соединялись с крестными ходами на открытых местах и оставлял по себе памятники в крестах, здесь созидавшихся.

III. Теперь, если несомненно, что обычай водружать кресты при дороге, на полях, при входах в села и т. п., есть древний, христианский, православный обычай, то естественно ожидать, что он явится и в земле русской! В самых первых христианских преданиях Руси, мы уже встречаемся с обычаем ставить кресты на открытых местах. Кресты эти и у нас ставились почти при тех же случаях, поводах, какие видим в древней христианской церкви, хотя такие поводы могли проявляться у нас своеобразно, и самый обычай ставить их мог иметь своеобразное выражение.

По древним преданиям Руси, водружение креста соединялось с началом христианской проповеди у нас вообще, и служило знаком будущего или начинающегося торжества христианства над неверием. Так, св. Нестор летописец сообщает драгоценнейшее для нас предание, что св. апостол Андрей, бывший на горах киевских, на одной из них водрузил крест, причем, сказал ученикам своим: «видите ли горы сия? Яко на сих горах воссияет благодать Божия, и град будет велик, и церкви многи созиждет Бог»¹¹⁷. Другие придания прибавляют, что, поднявшись далее Днепром и достигши Новгорода, он невдали от него водрузил крест на месте, называемом теперь Грузино, в старину – Друзино. Еще далее, переправившись по Ладожскому озеру на остров Валаам, он ниспровергнул здесь идолов Перуна и Велеса и на месте их ставил каменные кресты¹¹⁸. Каково бы ни было общее значение этих преданий в церковной истории, но упоминаемое в них водружение крестов имеет для нас смысл исторический: христианское предание народа помнило, привыкло представлять, что при начале христианской проповеди водружалось знамение креста, как знамение будущего или начинающегося торжества христианства над неверием. Такое представление существовало и у христианских народов запада. Нечто подобное рассказывает Беда Достопочтенный о бенедиктинцах, присланных в VI в. Григорием Великим в Англию. Он же рассказывает об одном из владетелей Англии – Освальде, который, приняв христианство и принужденный потом воевать с враждебным ему шотландским владетелем, язычником Кордуеллом, водрузил на поле битвы крест, яму для которого копал сам; после победы, крест продолжал стоять на своем месте, прославившись чудесными знамениями, от этого креста взяла свое начало успешная проповедь христианства в Шотландии¹¹⁹.

Но возвратимся к Руси. По свидетельству императора Константина Багрянородного, в земле печенегов (на юге Руси) еще в X веке в числе других памятников христианских, среди развалин древних городов, находимы были каменные кресты, вырезанные из тофуса (гротный камень мягкий, ноздреватый). Конечно, кресты эти делались не для поднятий на верхи храмов или домов. Они ставились отдельно, может быть, впрочем, на кладбищах и могилах. Но, касательно десятого века, мы имеем более близкие предания. Св. равноапостольная Ольга, которой крестивший ее патриарх Полиевкт дал крест, предрекши ей славу просветительницы и благословение от сынов русских от последнего рода, – хотела водружением крестов заранее приготовлять землю русскую к освящению этим спасительным знаменем веры. Будучи на своей родине, в местности нынешнего Пскова, и стоя на берегу реки Великой, в том месте, где в нее впадает другая река – Пскова, и где тогда был густой лес и многие дубравы, она увидела три светоносные луча, как бы, падающие с неба на крутое возвышение противоположного берега. Видели этот свет и окружающие ее. Возрадовалась Ольга такому видению и возблагодарила Бога, веруя, что оно предзнаменовало просвещение страны благодатью Божьей. «Разумейте, – сказала она окружающим, – что на этом месте, освященном тремя солнечными лучами, будет храм пресвятой Троицы, будет также великий и богатый город». Затем, помолившись, равноапостольная княгиня водрузила на том месте крест. Этот крест был взят, впоследствии, в Троицкий кафедральный собор и там сгорел в 1509 году, а в 1623 году заменен другим, похожим на него¹²⁰. Св. Ольга поставила, также, кресты в никольском погосте на реке Нарове и в других местах псковской стороны. Некоторые из них были еще видны в XVI веке. На месте, где стояла и имела видение св. Ольга, напротив псковского кремля и Троицкого собора, находится теперь часовня блаженной княгини при источнике, из которого летом и зимою струится чистая вода, имеющая целебное свойство.

Но заметим, в особенности, связь водружения крестов с насажденной веры Христовой.

«Нача, – говорит об Ольге жизнеописатель ее, – требища и кумиры сокрушать и тех местах нача кресты Христовы поставляти; кресты же те Христовы знамения и чудеса творят и до сего дня, идеже святая поставила». Заметим, также, что часовня, заменившая Ольгин крест, стоит при источнике, освященном цельбоносной благодатью. Это напоминает древние крещальни. Не крестились ли здесь обращенные св. Ольгой к вере?..

Ставил ли кресты св. Владимир подобно Ольге? Надобно ожидать, что он подражал бабке, память которой была для него одним из сильных побуждений к принятию христианства. Быть может, намек на это можно видеть в следующих словах митрополита, блаженного Иллариона, в похвале его св. Владимиру: «Великий Константин с матерью своей Еленою утвердил веру, когда принес крест из Иерусалима и разослал части его по всему миру; а ты утвердил веру с бабкою твоею Ольгой, принесши крест из нового Иерусалима, града Константина, и поставив его на земле своей». В другом месте, изображая торжество на Руси христианства над язычеством, блаженный Илларион говорит: «капища разрушены, и церкви воздвигаются; идолы низвергаются, и явились иконы святых; бесы убежали и крест освятил города». Можно, в особенности, ожидать, что равноапостольный князь поставил крест на месте общей, так сказать, крещальни русской, над Днепром, где крестился по его призыву народ. По выражению памятников, место это со времени крещения киевлян считалось святым, но церковь на нем поставлена уже позже, а до того времени оно святилось стоявшим на нем крестом или часовней, в виде крещальни¹²¹.

Говоря о крестах времени св. князя Владимира, мы не можем не остановиться на следующем важном указании из его церковного устава. В этом уставе, в ряду преступлений, предоставленных князем церковному суду, исчисляются следующие: «церковная татьба, мертвецы сволочат, крест посекут, или на стенах трески емлють из креста». Выражение «мертвецы сволочат, крест посекут» мы объясним ниже, заметив пока только, что под крестами, ограждаемыми законом от посечения, могли разуметься и, вообще, кресты, поставленные на открытых местах, может быть, на местах прежних требищ и кумиров, где ставила кресты и Ольга. Обратим внимание на выражение «на стенах трески емлють» из крестов¹²². Обычай выставлять изображение креста не только наверху храмов, но и наружных стенах их, также, на стенах домов, был известен с глубокой древности. Владимир и современные ему христиане русские узнали о нем от своих учителей в вере. И вот, они вводят у себя этот обычай, выставляют кресты на стенах храмов, а более набожные, вероятно, и на стенах домов, хотя кресты эти еще следовало ограждать законом от христиан дурных или, по древнему выражению, двуеверных, а, может быть, и язычников. Обычай выставлять крест на наружной стене храма удерживался некоторое время на Руси, но на западе, а по местам, на западной Руси, он удержался до последнего времени, – с тем, что он, большей частью, находится уже в притворе сейчас, со входа в церковь; вместе с тем, удержался обычай выставлять крест на наружной стене, особенно со входа, дома, но уже не частного, а назначенного на какое-либо богоугодное дело, например, больницы, богадельни. Вот образец того, как нынешний, местный обычай может иногда напоминать древний и общехристианский обычай! – Но пойдем далее.

Долго еще после Владимира шла на Руси борьба христианства с язычеством и мусульманством, ознаменованная славными победами первого над последними: и, когда неверующие обращались к вере, то не раз приходилось крестить их не в храмах, а в реках. Каждое подобное торжество христианства, как естественно и предположить, ознаменовалось построением священных памятников, и, если не церквей, то часовен и крестов. Укажем, в особенности, на землю псковскую, муромскую, суздальскую, где русскому христианству приходилось вести довольно упорную борьбу с язычеством и мусульманством, после того, как на юге России оно уже прочно утвердилось.

Известны подвиги св. Авраамия Ростовского, который апостольский жезлом, имевшим наверху крест¹²³, сокрушил идола Велеса, и обратил ко Христу многих язычников – жителей Ростова. Известно также апостольство св. Леонтия, епископа Ростовского (ум. около 1077 г.), силою креста, с которым он выступил против восставших на него язычников и преклонившего сердца их к вере Христовой. В Муроме особенно славен апостольский подвиг св. Константина (Ярослава Муромского, ум. 1129 г.), который после мужественной борьбы, силою веры и слова покорил упорных язычников своей вере. Вообще же, в суздальской земле торжество русского христианства окончательно утвердилось со времени Андрея Боголюбского, боровшегося, впрочем, не столько с язычеством, сколько с мусульманством, жившим в соседнем богатом племени волжских болгар, хотевших, некогда, обольстить и Владимира. В 1164 году Андрей одержал над болгарами славную победу, которая пришлась в одно время с победой, одержанной греческим императором Маниулом над сарацинами мусульманами. Оба государя приписали это дело победной силе креста, и по взаимному соглашению установили, или подтвердили, новый праздник святому кресту 1-го августа, во время которого в Константинополе, а потом и Руси совершались крестные ходы. Эта, конечно, сила креста помогла Андрею обращать к вере болгар, даже евреев, что летопись относит к славе этого боголюбивого князя¹²⁴. Строя и украшая церкви, боголюбивый князь не забывал, как видно, строить и кресты – залоги торжества христианства над неверием. Об этих крестах сообщает г. Доброхотов в своем замечательном издании: Древний Боголюбов город и монастырь с его окрестностями (М., 1852 г.). «Около северо-восточного угла Покровской церкви, – говорит он, – небрежно положен, снятый со своего кирпичного фундамента, древний четвероконечный крест, высеченный из белого камня. Длина его ныне 2¹/₄ аршина, ширина 1 аршин 2 вершка, а толщина более полуаршина. Он был длиннее и шире; но народ, полагая в нем целебное свойство – утолять зубную боль, издавна и безжалостно оббивает края его, и до того исказил углубления и ныне таинственных письмен его, вырезанных во всю высоту и в ширину креста, что только при закате солнца можно разобрать, и то не более двух или трех славянских букв, тогда как лет за 20, сколько помнится, большая часть букв, по очищении засоренных углублений, могла быть разобрана. Рассказывают, что этот памятник древних времен построен в один, с великим князем Андреем Боголюбским, год; а из записи видно, что он перенесен сюда в начале настоящего столетия с берега реки Нерли и находился в саженях 50 от Покровской церкви. Говорят, также, что назад тому лет 12, на таком же пространстве от церкви, на пути к ней, ведущим от Боголюбова монастыря, лежал белый же квадратный камень, имевший в диаметре аршин или более, а в середине камня вырезано углубление, вроде чаши. Не был ли он подставкою креста? Есть предание, что каменных крестов находилось немало верстах в 25 от города Владимира, около села Ставрова, получившего свое наименование, вероятно, от греческого слова στανρος (крест). Два сохранившихся при селе Ставрове, но только в несколько испорченном виде, креста, с каменными же подставками, отличаются от покровского уже и тем, что над верхними концами их находятся болыние треугольники, вроде кокошников, а на самих крестах живописью изображены греческие святые, что и указывает на иноземное происхождение крестов. Не ставили ли их в здешнем крае с древности в часовнях или на перекрестках, где и ныне многие благочестивые поселяне останавливаются и крестятся?.. Древних каменных крестов немало находимо было, и ныне еще находят в пределах России. В Крестовоздвиженском приделе древнего Георгиевского храма в городе Юрьеве-Польском находится большой, из белых же камней, крест, на котором рельефно иссечены изображения Распятия, Богоматери и разных святых, а внизу вырезана надпись: сооружен сей честный и животворящий крест Господень благоверным князем Святославом Всеволдовичем в лето 6732/1224. Но все означенные кресты отличаются от покровского, назначение которого, по всем вероятиям, было особенное». Для нас важно не сколько это особенное назначение покровского креста, сколько общее предположение автора, выраженное им в виде вопроса: не ставили ли у нас в древности крестов в часовнях или на перекрестках, где и ныне многие благочестивые поселяне останавливаются и крестятся? Нисколько не колеблясь, можем отвечать на этот вопрос утвердительно, основываясь на всем, что доселе говорили мы, и, наконец, на том общем явлении, указываемом г. Доброхотовым, что древних каменных крестов немало находимо было, и ныне находят в пределах России. Такие кресты, прибавим мы, были, конечно, не каменные только, но и деревянные, каков, например, крест св. равноапостольной Ольги. Но понятно, что деревянные не могли так долго сохраняться, как каменные, и потому, не дошли до нас в значительном числе.

Не следя далее за делом борьбы христианства с неверием в древней Руси, скажем только, что предание о водружении креста, как знамения торжества христианства над неверием, навсегда хранилось в Руси. Отрадно видеть, что наши новейшие миссионеры, продолжая апостольские подвиги на севере Руси, где остается еще широкое поле для этих подвигов, часто возобновляют и апостольский обычай – водружать крест на месте разрушаемых идолов. Для примера, укажем на замечательные рассказы одного из членов миссии, в 1825–1830 гг. обратившей в христианство многие сотни мезенских самоедов-язычников в архангельской губернии. Заимствуем их из записок миссионера¹²⁵, веденных в виде краткого журнала действий этой миссии.

«Год 1826, 1 марта. В роще, называемой Козьмин перелесок, истреблено одно из знатнейших языческих чтилищ, к которому прибегали самоеды всей архангельской губернии. Эта роща находится от города Мезени в 20-ти верстах, за рекой Пыей, между городом и семежским селением; в длину простирается на 10 верст, а в ширину на полверсты; состоит из мелкого ельника и березняка. Самоеды почитали эту рощу священной и благоговели к ней почти также, как и к самим идолам. Татибеи (жрецы) всех самоедских тундр должны были для своего нензора, то есть барабана, вырубить дерево непременно из этой рощи. Многие из простых самоедов имели обычай, срубив в этой священной роще небольшую елку, всегда возить ее с собой в санках, вместе со своими идолами, в продолжение всей жизни. В этой роще по совершении литии с молебствием, при пении псалма «Да воскреснет Бог», предано огню сто деревянных идолов, разной величины и различного вида. По сожжении их, роща освящена святой водою и на самом месте стоящих идолов водружен животворящий крест Христов. 1827 год, 10 июля. Члены миссии, переправившись на противоположный остров Вайгач, с новокрещенными самоедами истребили там самое древнее и самое знаменитое чтилище самоедского суеверия. Ибо сюда более других мест собирались самоеды для жертвоприношений из всей архангельской губернии, и даже многие приезжали из тобольской губернии. На южном конце этого острова сожжен главный седмиличный деревянный идол, называемый Весако (старик) и при нем 420 других, деревянных же, и сокрушено также 20 каменных идолов; а на месте их водружен животворящий крест Христов. Не напрасно проповедники воздвигали среди просвещенных язычников знамение распятого Искупителя. Они испытывали над ними силу этого знамения. Самоеды некоторых местностей упорно отказывались от принятая христианской веры, поощряемые в этом отказе русскими христианами из соседних мещан и крестьян, которым самоеды язычники были прибыльнее самоедов христиан. Несколько раз миссионеры обращали к этим самоедам свою проповедь – и все без успеха. 19-го июля 1825 года, странствующие миссионеры застали большое скопление их на одной возвышенности у хребта канинских каменных гор. Сначала и здесь оставались тщетными усилия проповедников, не устававших, впрочем, в святой ревности своей. Наконец, из среды самоедов выступил сам старшина их и сказал перед собранием: «вы как хотите, а я, узнав истину христианской веры, охотно принимаю ее» – и, падши пред образом распятия Христова, начал молиться Богу. За ним последовали трое других». Через тридцать с лишком лет, а именно, в 1861 и 1862 годах, среди тех же самоедов подвязался в проповеди евангелия миссионер А. И. Ситников (купец города Макарьева, Нижегородской губернии). О своих действиях в одной тундре самоедской мезенского уезда он, между прочим, говорит: «с обращением идолопоклонников в православную веру, обоготворяемые ими 217 деревянных идолов были сожжены, а на местах идолопоклонства поставлены деревянные кресты. В этой же тундре, между реками Семжей и Пыей, находится перелесок, называемый Кузьминский; в сей перелесок идолопоклонники приезжали в известные времена года из трех тундр: канинской, таманской и большеземельской, для приношения жертв девяти кривым и весьма суковатым березам... Января 15 дня текущего (1861) года, я срубил эти березы в Кузьминском перелеске, а на местах идолослужения поставил девять высоких деревянных крестов, в воспоминание Господа нашего Иисуса Христа»¹²⁶.

Кроме крестов, ставившихся на местах разрушенных идолов, или вообще, в знамение будущего или начинающегося торжества христианства над неверием, ставились еще у нас кресты над могилами, – и с этими-то крестами также находятся в ближайшей связи кресты придорожные. Мы видели, что устав св. Владимира подвергал церковному суду тех, которые «мертвецы сволочат, крест посекут». Еще по языческим законам древних образованных народов, разорение могил считалось тяжким религиозным преступлением. По христианским законам византийских императоров, преступление это приравнивалось к святотатству. Такое уважение к могилам было у самых древних предков наших на юге земли русской. Известно предание, что, когда Дарий Пстасис преследовал здесь скифского царя и, наконец, спросил, почему он бежит от него и не хочет дать битвы, то скиф отвечал, что убегает не из страха, а потому, что не имеет пока надобности биться с Дарием. «У нас, – говорит он, – нет ни хлебных полей, и потому не из-за чего биться. Но у нас есть отцовские могилы. Попробуйте их разорить, так узнаете, будем ли мы с вами биться, или нет». Известно также, что славяне, и русские в особенности, не менее скифов отличались почтением к могилам отцов. И, так как при том законы против разорения могил Владимир нашел и в христианском номоканоне, с которым он справлялся, давая свой устав, то очень понятно, почему и в своем церковном уставе он отнес разорение могил к тяжким религиозным преступлениям, а поставление рядом с этим преступлением посечения крестов дает право заключать, что здесь разумеются, особенно, кресты надмогильные.

Но где были в ту пору могилы и кладбища? Как первенствующие христиане не считали нужным или удобным отступать от общего и древнего, хотя языческого, обычая, по которому умершие погребались при дорогах; так поступали и христиане русские. Описывая похоронные обычаи славян русских племен в язычестве, преподобный Нестор летописец говорит, между прочим, что они сожигали мертвецов на кострах или колодах, потом кости или пепел их собирали в сосудину малу и ставили на столпе при путях¹²⁷. В житии св. благоверного князя Константина (Ярослава) Святославича, просветителя муромской земли, говорится еще, что такие сосуды ставились также на столпах при распутьях или перекрестках¹²⁸. Потому что у некоторых славянских племен (например, у чехов) во времена языческие происходили на перекрестках игрища с переряживаньями или в масках, чем и хотели представить страшные образы мертвецов¹²⁹. Народ наш и доселе питает суеверный страх к перекресткам, думая, что здесь собираются души умерших, также, лешие и перешедшие в бесов. Не лишним для нашей цели будет заметить также, что обычай ставить остатки умерших на столбах, при дорогах и перекрестках, был не исключительный; хоронили умерших и в земле, причем, над могилою насыпали холмы или курганы, а в могилу с мертвым клали ременные плетенки, либо привешивали такие плетенки из ремня, ветвей, к столбам, на которых были урны с прахом, к деревьям, близким к могиле, – для того, чтобы плетенки эти служили лесенками для умерших при выходе их из загробного мира; наконец, хоронили иногда на горах, также, при источниках, реках, вообще, при водах, так как водный путь считался у язычников путем в мир загробный. Но, повторяем, обычай хоронить или ставить урны на столбах при дорогах и распутьях, или перекрестках, был главным из похоронных обычаев наших предков в язычестве; без сомнения, он должен иметь свой нравственный смысл, свое значение для жизни их. Очень возможно, что он имел для них тот же нравственный смысл, как и для древних образованных язычников: т. е., придорожные могилы или придорожные столбы с урною должны были напоминать прохожему о тленности человека. Но можно думать, что эти могилы и столпы имели еще особенное общественное значение. Известно, что при переходе первобытных людей от жизни кочевой, скитальческой к оседлой, первым пунктом оседлости их служат, большей частью, могилы отцов, кровных¹³⁰. Они служат первой поземельной собственностью, отчиной для поселенцев, обозначают межи или границы, поземельные владения семейств, родов, племен, границы, дающие направления и дорогам. Вот почему чур (дед, прадед умерший) и домовой (тоже возникший из почитания умерших родоначальников) представляются, по старинным верованиям, охранителями границ, дома, двора, усадьбы, владения. Вот почему нарушение межевых знаков и уничтожение или передвижение межей чужих считалось исстари тяжким религиозным преступлением: здесь было не только посягательство на чужую собственность, но и оскорбление памяти, чести, праха отцов. Вот почему, наконец, слово чур, утеряв первобытное значение свое, стало означать границу, рубеж, межу (например, в детских играх Великороссии), также, условие, запрет, например, чур молчать!, чур не трогать!, чур разделить поровну, чур не давать никому!¹³¹

При таком нравственно-общественном значении обычая погребать умерших при дорогах, на распутьях, на границах селений, городов, неудивительно, что предки наши, и ставши христианами, не изменяли этого обычая. В самом деле, в древнейшей Руси мы почти не примечаем таких общих кладбищ, какие есть теперь. Некоторые историки, археологи наши оговариваются, что тогда хоронили внутри городов и селений, среди жилых мест. Бесспорно, было и так; но еще чаще, особенно, в первые времена, следовали обычаю старины, хороня умерших при дорогах, на перекрестках и других проезжих местах. А где были могилы, там являлись и кресты. И, быть может, не на одном из придорожных столбов, где прежде стояли урны, теперь водружено знамя креста, ради новых могил христианских. Или же воздвигали нарочно такие столпы, но уже не с урною, а с крестом наверху. Быть может, новые христиане русские, скорбя об умерших в язычестве отцах и сродниках, находили, в простоте веры своей, некоторое утешение, ставя на могилах их, или вблизи их, освящающее знамя креста, подобно тому, как Ярослав утешал себя за умерших в язычестве дядей Ярополка и Олега тем, что повелел окрестить вырытые из земли кости их и похоронить в церкви. Как бы то ни было, появление вместе с христианством крестов на дорогах и перекрестках, как самых обыкновенных мест погребения умерших, представляется для нас делом естественным, фактом положительным.

Теперь же мог возникнуть обычай воздвигать кресты на пригорках, горах, холмах, где, как мы замечали, также любили хоронить умерших в язычестве и где продолжали хоронить и в христианстве. Отсюда – известный народный праздник Красной горки, в котором христианские обряды поминок по умершим соединялись с языческими. Столь же естественно представлять себе появление вместе с христианством крестов на реках, источниках, колодезях, вблизи которых в язычестве также хоронились, иногда, умершие; и которые вообще считались местами выхода душ из подземного мира. Впрочем, происхождение крестов в подобных местах может быть объяснено еще и другой причиной, о которой мы отчасти упоминали, а именно – памятью о крещении в первые времена христианства, когда и в древней церкви, и у нас крестили новообращенных в реках, источниках, как крестят нередко и теперь наши миссионеры. Указав на первоначальную связь придорожных и, вообще, стоящих на открытых местах крестов с надмогильными, ограничимся затем ссылкой на два-три примера из позднейшего времени, доказывающие эту связь.

Так, есть основание думать, что божница в виде ли часовни или креста построена была при реке Альте на месте убиения св. князя Бориса. Правда в Лаврентьевской летописи¹³² говорится только о церкви во имя свв. Бориса и Глеба, но в Ипатьевской¹³³, рядом с церковью упоминается и божница. Говоря под 1154 г. о разорениях от половцев, эта летопись выражается: «много зла сотвориша половцы около Переяславля, и пожгоша села вся и альтскую божницу, и святою мученику Бориса и Глеба (т. е. храм, как и прибавлено в списке Хлебниковском) зажгоша». На месте древнего храма в 1664 г. Григорий Бутович, протопоп Переяславского Успенского собора, поставил большой каменный крест, быть может, по народной памяти о прежде бывшем здесь кресте. А в 70-х годах ХѴІІ-го же столетия Феодосий, игумен межигорский, возобновил, было, и божницу; в последний раз она возобновлена была в 1832 г. Возобновляем был и древний храм Бориса и Глеба¹³⁴.

Еще пример. В описании Валаамского монастыря рассказывается о кресте и часовне, стоявших, некогда, на месте, где в глубине земли скрыты были мощи свв. Германа и Сергия Валаамских во время разорения обители шведами в 1611 году. В городе Гродно существовала, некогда, древняя православная (известна с XVI в.) Крестовоздвиженская церковь на берегу Немана, с кладбищем при ней. Церковь эта около 1674 года беззаконно была отдана униатским митрополитом Киприаном Жаховским латинским монахам кармелитам. Но памятником православного кладбища еще надолго оставались, построенные здесь, сперва, часовня, а потом крест. Вот, что говорится о них в рассказе «О древних православных церквях в Гродне», помещенном в Гродненских губернских ведомостях: «В инвентаре города Гродно 1771 г. находится следующая заметка о том, что на подоле, под горою, неподалеку от Крестовоздвиженской церкви, была часовня, принадлежащая соборной церкви, что тут было кладбище, и на том месте, где стояла часовня, находится деревянный крест. Местные старожилы указывали нам даже место, где стоял крест с незапамятных времен, а ныне – не существующий. Множество находимых тут человеческих костей, удостоверяет в том, что тут действительно было кладбище»¹³⁵.

Вообще, открытие костей человеческих при раскопке мест вблизи придорожных, полевых крестов дело, сколько мы слышали, частью, и сами видели, довольно нередкое. И это обстоятельство свидетельствует, что кресты суть памятники бывших здесь некогда кладбищ или хоть нескольких могил. Вероятно, что при нарочитых поисках, около этих крестов открылись бы, также, следы фундаментальных строений, как это случилось при копании рва близ моста, где стоял гродненский крест, а это вероятное открытие указало бы не в одном из придорожных, полевых, стоящих на площадях, крестов, памятник бывших тут некогда церквей. Нельзя, при этом, не вспомнить правило митрополита Иоанна (1080–10899). «Если разрушится церковь, – говорит он, – то место алтаря, где находилась святая трапеза и приносилась бескровная жертва, следует оградить и хранить неприкосновенным, как святое и честное» (правило 11). Не остается ли предположить, что для лучшего запечатления памяти о таком месте, как месте священном, ставился крест с некоторой оградой вокруг него? Потому, мы думаем, что, если бы кто в западном крае пожелал отыскивать следы церквей на местах, где стоят теперь кресты, то ему надлежало бы обратить внимание, прежде всего, на кресты, огороженные перилками и т. д. Предание, что придорожные и полевые кресты были иногда крестами намогильными, послужило источником народному мнению, что под этими крестами лежат или утопленники, или самоубийцы, или же убитые на дороге разбойниками. Отдельные случаи такого рода были очень возможны. Утопленники, особенно вольные, и другие, лишившие себя жизни, издавна считались отверженными; народ страшился их, не хоронил их на общих кладбищах; но любовь родственная, участие дружеское, наконец, христианское милосердие часто шли наперекор такому взгляду, поощряемые примером самой церкви, которая в известные дни молится об упокоении всех умерших, в том числе, например, утопленников. И вот, ставили люди кресты над могилами указанных людей, или в память их, в человеколюбивой мысли, что не будут ли помилованы и эти несчастные во всеобъемлющей искупительной силе креста и при молитвах христиан, проходящих и проезжающих мимо водруженных над ними крестов. Что касается до поставления крестов на могилах, или месте убиения людей, убитых где-либо на далекой от жилья человеческого дороге, то об этом в западном крае можно бы собрать живые свидетельства старожилов. Обычай этот, как известно, есть и в Великороссии¹³⁶.

Наконец, в связи со всем этим, находится прекрасный, по нашему мнению, обычай, существовавший еще на нашей памяти в некоторых местностях западного края. Когда в селе семья узнает, что пошедший из нее в солдаты сын, брат и т. д. убит на войне или умер на чужбине, то, оплакав его, семья с соседями и односельцами ставит при дороге, въезде в село крест, чтобы односельцы, вообще, проходящие и проезжающие, поминали покойного в молитвах. Рядом с этим крестом, другая семья, в подобном горестном обстоятельстве ставит другой крест, и т. д. У крестов садят деревья, как будто, по воспоминанию о садах на древних кладбищах христианских. С течением времени, например, двух-трех десятков лет, число крестов, тщательно поддерживаемых или возобновляемых в силу семейных преданий села, возрастает до нескольких. Они – достояние всего села, печальное, но и славное. Это памятник дорогих жертв, принесенных им отечеству и Государю!

Наконец, и у нас, как на востоке, кресты ставились по поводу каких-либо важных общественных событий, радостных или печальных, когда народ хотел возблагодарить или умилостивить Господа Бога. Еще свв. Владимир и Ярослав давали обеты строить храмы во время борьбы своей с печенегами. В других случаях видим, что князья наши в борьбе с иноплеменниками прибегают особенно к силе креста. В 1111 г. князья наши, с Владимиром Мономахом во главе, ходили на половцев. В крестопоклонную неделю достигли они реки Ворсклы, где, остановившись, целовали крест честный и возложили на него всю надежду. Углубившись далее, на шестой неделе поста, они должны были начать самые битвы с половцами; и теперь-то Владимир Мономах престави попы своя – идучи пред полком, пети тропари и кондаки креста честного и канон Богородице¹³⁷. Тут мы еще не находим крестоводружения, но оно было после подобной борьбы Андрея Боголюбского с Болгарами, успех которой он, как император Мануил свой успех, приписал силе креста, и кроме праздника 1-го августа, исповедал это еще водружением в своей земле тех крестов, о каких мы уже сообщили, со слов местного археолога-исследователя.

Век татарских нашествий открывал особенно много поводов к призыванию или исповеданию силы креста, спасающего христиан от поклонников луны. В этом отношении для нас весьма важно народное предание, сообщаемое автором статьи «Описание Овручского уезда и его достопримечательностей», напечатанной в Волынских губернских ведомостях: «обычай ставить кресты при въезде в деревни и города, а также и при дорогах, получил, по народному преданию, свое начало от времени татарских набегов, при которых деревенские жители, постоянно находясь под влиянием страха от внезапного появления хищных гостей, часто оставляли свои жилища и целыми деревнями удалялись в леса, где их мучил новый враг – голод; и тогда-то, более смелые возвращались с большими предосторожностями в свои жилища, опустошенные варварами, и, если они замечали, что татар нет уже в деревне, то ставили на возвышенных местах кресты, как символ благодарности Богу за избавление от зверства татар и как условный знак, на который стекались другие поселяне, бродившие по лесам. Иногда же, подобные кресты выставлялись для того, что деревня или селение защищены Богом от нападений татарских»¹³⁸. Подобные предания есть и в Белоруссии, где, впрочем, более помнят о крестах, ставившихся после шведов и французов.

В Великороссии, во времена борьбы с татарами, вероятно, тоже ставились иногда кресты. По крайней мере, известно, что Иоанн Васильевич Грозный, шедший на Казань «со всеоружием честного и животворящего креста», по взятии Казани, собственноручно водрузил крест на месте, где стояло главное знамя войска и где потом построен и храм.

В Малороссии времена тяжкой, но славной борьбы с поляками, также послужили поводом к водружению крестов. Когда после этой борьбы, опустошившей западную Украину, последняя стала вновь заселяться, особенно, выходцами с восточной стороны Днепра, то кресты были, по преданию, призывными знаками для таких заселений. «У днепровских рыбаков, – говорит г. Кулиш, – до сих пор сохранились воспоминания о фигурах, то есть крестах с повешенными на них снопом жита, цепом и серпом. Такие фигуры выставлялись на береговых возвышенностях, в знак того, что некто заселяет слободу и приглашает к себе поселян на известных льготах. Льготами было увольнение от чиншей и всяких повинностей на известное число лет, что, собственно, и называлось слободою. Чтобы всякому прохожему и проезжему было ясно, на сколько именно лет была дана «слобода» какому-нибудь селу, на выгоне становили столб, наподобие креста, в перекладину которого вколачивались деревянные колышки. По истечении каждого года, один колышек выбрасывался, а по прошествии всех лет, слобожане обязаны были платить чинш владельцу земли и отбывать повинности»¹³⁹. Это предание, имеющее все значение исторического данного, должно быть, однако ж, дополнено, по нашему мнению, следующим объяснением. Хотя вызывавшие новых поселенцев в западную Украину были польские паны (Потоцкий, Любомирский и др.), но трудно представить, чтобы, выставляемые для призыва поселенцев кресты, были только польско-католического характера. После такой самоотверженной борьбы за веру, для спасения которой народ был готов оставить в запустении родной край с прахом отцов и дедов, он не пошел бы добровольно с восточной стороны Днепра на западную по знамени латинского креста, латино-польской пропаганды. Самый интерес панов колонизаторов заставлял их невольно уступать религиозному чувству православного народа, на какую уступчивость, например, владельца смелянщины, жаловались униатские епархиальные власти. Конечно, такие невольные уступки делались в тайной надежде на более удобные времена для пропаганды; верно и то, что во многих местах с поселением старались теперь же пропагандировать и унию, которая также могла выставлять свои кресты. Тем не менее, в крестах, ставившихся в Украине после казацких войн, особенно около половины XVIII века, нельзя не признать, между прочими, и крестов православных, наследников крестов послетатарской эпохи.

Есть, наконец, предание, что водружением креста хотели ознаменовать, также, присоединение Украины и России. Это придание каневское, сообщенное при одном известии в «Киевлянине» (1865, № 15). «Предание это говорит, что на горе Московке близ Канева, в память возвращения нашего края к великой России, как древле русского достояния, был поставлен св. крест, напоминавший, что край это православный, русский. Крест этот с течением времени разрушился, и предание о нем начало изглаживаться в нынешнем поколении. Желая обновить в памяти в настоящее время великое событие это, близкое сердцу каждого русского, жители Канева решили общими силами устроить на том же месте часовню, как памятник, сколько-нибудь соответствующий величию события». Хотя предание это ошибочно полагает еще, что на той же горе останавливалась Екатерина II, во время своего путешествия на юг России, и что тут происходили совещания дипломатов, решавших судьбу края, как это уже и замечено в «Киевских епархиальных ведомостях», но это пока не подрывает свидетельства о, собственно, водружении креста. Очень известно, что устные предания часто смешивают частности событий, исторических фактов, даже эпохи; но существенный характер факта почти всегда передают верно.

После войн, заселений и других политико-общественных событий, наиболее частым поводом к сооружению по селам крестов в западном крае служат эпидемии. Очень много видели мы крестов, сооруженных в холерный 1831 г. и поддерживаемых или возобновляемых доселе!.. В холерный же 1817 год, случалось очень часто и участвовать в крестных ходах по селам, сопровождавшихся почти всегда сооружением креста. В последнее время, побуждением к сооружению крестов послужило для христиан юго-западной Руси великое и христианское дело освобождения их от крепостной зависимости, а также, нередко, и избавление от шаек польских повстанцев. Так, например, в «Литовских епархиальных ведомостях» 1863 г. № 1 есть известие, что крестьяне рудницкой волости (Гродненская губ., Пружанского уезда), в изъявление своей благодарности Государю Императору за освобождение от крепостной зависимости, воздвигли перед домом волостной канцелярии деревянный крест, и в храмовый праздник своей приходской церкви, 1 октября 1862 года, освятили с приличным церковным торжеством. На кресте начертана приличная надпись в назидание последующих родов в означенной рудницкой волости. Таких примеров, как слышали мы, было довольно в губернии гродненской, минской. Вероятно, немало было их и в других, соседних. Что касается до Киевской губернии, то здесь многочисленность поступающих от разных лиц прошений о дозволении ставить над дорогами и на полях кресты, подала повод к особому предложению духовной консистории, сдеданному приходским священником еще в 1862 году, с каким предложением мы еще встретимся. Одним из более частных проявлений рассматриваемого обычая, но еще виденных на нашей памяти, это поставление креста при основании, или по постройке дома, также, при почине новой деревеньки, заселка или того, что на северо-востоке Руси называют, собственно, починком. Последнее напоминает кресты после-татарской и после-казацкой эпохи, а первое есть лишь своеобразное применение почти общерусского обычая водружать небольшой крест, собственно, при начале постройки, с продолжением или окончанием которой он принимается. А оба эти обычая напоминают древний христианский – полагать крест на дверях домов, воротах дворов, а, может быть, также, и древнерусский обычай – с могилы отцов, осененной крестом, полагать начало оседлости, заселения.

Говоря об обычае ставить кресты в древней христианской церкви, мы упоминали о находящемся в связи с ним обычае совершать крестные ходы. Крестные ходы были и в древней Руси, и, притом, весьма многочисленны и любимы народом. Было бы долго описывать их здесь, и мы ограничимся лишь краткими заметками.

Прежде всего, надо допустить, что у нас приняты были, вместе с христианством, те главные крестные ходы, какие были в общем употреблении восточной церкви, особенно, ход в день Богоявления, или крещения Господня. Затем, в самой Руси открылись крестные ходы, так сказать, крещальные, апостольские, т. е. для обращения язычников или крещения новообращенных. Святые митрополит Михаил и великий князь Владимир, конечно, крестным ходом вышли на Днепр, на торжество крещения киевлян¹⁴⁰. Когда учрежден постоянный крестный ход на место крещения неизвестно в точности, но последнее достохвальное учреждение его (с 1862 г.) есть возобновление древнего обычая. Знаем также, что св. Леонтий, епископ и просветитель Ростовский, выступал против язычников с крестным ходом, то же, отчасти, известно о святом Константине Муромском и других. Новейшие миссионеры наши, как известно, также иногда устанавливали крестные ходы в память крещения новообращенных, которое и теперь совершается, иногда, просто в реке, – как и в древней церкви. Были у нас крестные ходы и на места мученичества, или в честь мучеников, каковы крестные ходы в память св. князей Бориса и Глеба, известные с XI века. Особенно замечателен крестный ход на Альту, – место убиения Бориса, сохранившийся доселе. Но особенно часты были у нас крестные ходы по поводу важных общественных событий, частнее же – по поводу борьбы с иноплеменниками.

Мы видели, что Мономах и Боголюбский с крестными ходами выступали иногда против врагов, что в память победы над ними со времени последнего князя учрежден и постоянный праздник, и крестный ход 1 августа. Известны также в древней Руси и крестные ходы 26 августа, 23 июня, 21 мая, 22 октября и другие, учрежденные по поводу избавления Руси от татар, поляков. Известно очень и очень много местных крестных ходов в разных городах, от Устюжны до Пскова, Курска, Москвы, Казани и других, учрежденных в память избавления от врагов, мора, язвы, также, открытия чудесных икон, мощей, построения знаменитых храмов и т. п.

С XVI в., особенно, со времени собора 1551 г., касательно крестных ходов, явились точные определения, чины. Особенно точно определяет этот собор недельные или соборные крестные ходы. Они были малые и большие. Первые совершались с недели всех святых до недели перед Воздвижением: это были ходы от приходских церквей к своим соборам, центрам особых округов, на какие поделены были приходы. Вторые совершались в неделю всех святых, в неделю перед Воздвижением, то есть они открывали и замыкали ряд недельных крестных ходов. Здесь духовенство и народ, сошедшиеся крестными ходами к своим соборам, направлялись потом к главному собору, где заключительное торжество совершал сам архипастырь. Были, также, определенные пасхальные крестные ходы, большой в понедельник светлой седмицы и малые во все дни светлой недели. Крестные ходы чрезвычайные, т. е. установленные постепенно, по случаю особенных событий, также были большие и малые. К первому относились, например, ходы 26 августа, 22 октября (последний – в память изгнания поляков из Москвы в 1612 г.) и др., подобные. Ко второму относились, главным образом, местные ходы, по поводу каких-либо местных событий. Таких ходов в больших городах было довольно¹⁴¹. Большие крестные ходы всегда совершались торжественнее малых; например, во время их несены были чудотворные иконы, в столице присутствовал Государь, всегда участвовал архипастырь, чего не бывало, или не всегда бывало на малых ходах.

Из других обрядов крестных ходов упомянем несение во главе их особенного выносного креста и особенной выносной иконы. Эти кресты и икона, обыкновенно, стояли за престолом. Несли их в ходах: крест – диакон, икону – священник, иногда же, икона и крест несены были церковнослужителями¹⁴². Этот выносной крест есть именно крест stationalis, о котором мы говорили. Далее, крестные ходы, особенно большие, останавливались на главных площадях города, например, в Москве – на Лобном месте, у Покровских ворот, у Сретенья для совершения молебных статей. Эти молебные статьи напоминают стации (stationes), о которых упоминает еще Тертуллиан. Еще: в Москве, во время больших крестных ходов вокруг стен Китая или Белого города, останавливались пред всеми главными воротами и совершали литии. Это опять напоминает древние сходки христиан за городом, у главных входов в него, где были могилы вообще, в частности, гробы мучеников.

Заметим и одно древнее выражение, касательно крестных ходов: это проводы, быть может, от провожания икон, приносимых из одних церквей в другие, особенно, в соборы, и возвращаемых потом в свои места. Касательно самих молебных статей и литий во время крестных ходов, заметим только, что они, во-первых, определялись днями, в которые совершались, именами главных местных святых и храмов, во-вторых, носили общий характер тех литийных молитв о спасении мира, церкви, благоденствии земли, города, государя, избавлении от общественных бедствий и т. п. Прекрасным образцом последнего рода молитвы может служить, напечатанная у г. Снегирева, молитва, егда бывает хождение около града, глаголется от архиерея у киихждо врат¹⁴³. Весьма естественно, что обычай совершать крестные ходы встречался, так сказать, с обычаем сооружать часовни и кресты. Это особенно должно сказать о ходах, останавливавшихся для молений на площадях или у ворот городских, а в селах – у выездов из них; известно, что здесь-то, у въездов в города и села чаще всего и видны часовни, часовенки в Великороссии: последние – это кресты в форме деисуса, получившие это название, как мы упоминали, от δέησιζ, – общественного, литийного моления. В Москве, Лобное место было одним из главных мест, где останавливались крестные ходы для молебствия; и вот, по свидетельству Снегирева, московское купечество хотело было когда-то сделать над этим местом купол и поставить огромный резной крест с изображением страстей Христовых¹⁴⁴.

Но связь крестных ходов с водружением крестов, виднее в юго-западном крае. Укажем на те крестные ходы в холерный 1848 г., в которых случалось и нам участвовать. Дело бывало так: село дает обет помолиться сообща для умилостивления Господа и спасения от грозной болезни. Делается складчина. Выборные приходят к священнику, и назначается день молитвы. Дворовое управление владельца села упрашивается освободить на этот день село от барщины, на что оно почти всегда соглашалось, под влиянием того же страха грозной кары Божьей – в виде эпидемии. В день этот, все односельцы, за исключением весьма немногих, каких необходимо оставить в селе, приходят в церковь слушать литургию. Приглашаются два, три братчика или и сестрички, для участия в торжестве, а, если в самом селе есть такие братчики или сестрички, то они-то, главным образом, и распоряжаются устройством торжества. Некоторые из сельчан, большей частью женщины, исповедуются и причащаются на литургии. После нее, непосредственно, или по некотором промежутке, выступает крестный ход: более почтенный из сельчан идет с выносным крестом, который, обыкновенно, бывал с резным распятием и находился, большей частью, в алтаре, как бывало в старину и в Великороссии. За крестом следовали хоругви, братчики или, вообще, сельчане со свечами, затем священник с крестом и дьякон с евангелием, которое, впрочем, во всяком случае несется, хотя бы и не было дьякона. Берется также святая вода. Во время шествия поются догматики, псалмы, особенно, Бог нам прибежище и сила, тропарь и кондак храма. Пелись также песни из известного почаевского богославника, особенно, песнь св. Николаю, распеваемая и теперь в Малороссии бандуристами¹⁴⁵. Не смолчим, что в 1848 году по некоторым приходам пелись в подобных ходах и польские религиозные песни, особенно «Boze! w dobroci nigdy nie skаczony». Воссоединенные священники, иногда, терпели их, щадя религиозное чувство прихожан, попривыкавших к ним. Но, в ряду этих песен, отнюдь не допускались уже со времени воссоединения унии такие, какие проникнуты были католико-униатскими тенденциями.

По достижении села, крестный ход останавливался у креста, если он уже был тут, или места, где теперь предположено водружать крест. Здесь совершалось общее молебствие, а затем освящали крест, – старый – просто окроплением святой воды с пением Спаси, Господи, люди твоя, новый, – с особыми молитвами, подобными тем, какие есть и в требнике митрополита Петра Могилы на освящение новосооруженного креста. Затем, новый крест водружался на своем месте, причем, каждый из сельчан старался участвовать в поднятии его, укреплении на месте: крест всегда бывал деревянный, высокий. Народ окроплялся святой водою с пением Спаси, Господи, люди твоя.

Затем, часто бывало еще, что крестный ход проходил все село¹⁴⁶: здесь, перед каждым двором стоял накрытый стол с хлебом и солью на нем. Ход останавливался. Священник читает евангелие, окропляет святою водою дом, хозяев, детей, дает им целовать святой крест. По окончании всего хода, в селе бывало угощение в доме или перед домом более почетного из сельчан. Кроме приготовленного на общую «братскую» складчину, здесь полагалась и часть хлебов, собранными братчиками или старостой со столов, оставшихся перед домами¹⁴⁷. Если в селе бывали нищие, или они нашлись тут на этот случай из соседнего села, то им уделялась часть из собранных хлебов, хотя часть их доставлялась также и причту на дом. При мысли об этих религиозных, братских трапезах, невольно вспоминаются вечери любви и первых христиан, а также слова св. Иоанна Златоуста к христианам, сходившимся за город на гробы мучеников: «Ты желал бы насладиться здесь и чувственною трапезой? Что же? И здесь, при гробе мученика, по окончании богослужения, можешь доставить себе это наслаждение и отдохновение, сидя под смоковницею или виноградом, и предотвратить упреки совести: ибо мученик здесь недалек от тебя, и, назирая тебя вблизи, невидимо предстоит при самой трапезе и не позволит наслаждению перейти в грех». И действительно, братские трапезы эти, во время крестных ходов, бывали, вообще, сколько усладительны для сердца сельчан, столько приличны. Да и нельзя было позволить себе неумеренности, ибо крестный ход должен был еще продолжаться, т.е. возвращаться в церковь, и, для полноты совершенства в выполнении обета, требовалось, чтобы все, по возможности, сельчане провожали его.

Бывали (и бывают) в западном крае крестные ходы по селам и в другие времена, по другим побуждениям. Не говоря о крестных ходах в храмовые праздники, в дни водосвятий, на Георгия (на поля), бывали ходы, именно, в те времена, как в древности в Великороссии, т. е. начиная с недели всех святых, или даже с Троицына дня, до Воздвижения, следуя, впрочем, не непрерывно во все воскресные или праздничные дни, а лишь в некоторые из дней, большей частью, по особенному вызову со стороны прихожан.

Эти-то крестные ходы назывались в некоторых местах проводами¹⁴⁸, хотя, впрочем, в других местах проводами называются осенние поминки. Во всяком случае, крестные ходы, если они не ограничивались только обходом вокруг церкви, совершались, большей частью, к крестам, стоящим при дорогах, перекрестках, при въезде в села, посередине их, и прочее. Крест на это время убирался цветами, обстанавливался деревцами, как на Троицын день, перед крестом ставился стол с церковными свечами, и здесь совершалось молебствие, а во время унии – так называемая, суппликация. В состав ее входило пение всем народом Святый Боже с добавочными стихами, например, от поветрия, голода, огня, войны сохрани нас Господи! Иногда, особенно, вечерние крестные ходы, оканчивались всенародным пением за упокой. Это пение за упокой так же напоминает обычай древности совершать крестные ходы, между прочим, на кладбища, на гробы мучеников.

IV. Теперь, объяснивши, по возможности, историческое объяснение обычая ставить кресты при дорогах и других открытых местах, мы должны коснуться некоторых мнений касательно этого обычая, кажущихся нам неточными или неосновательными. Такие мнения высказаны и печатно, можно слышать и в разговорах.

Так, есть мнение, что рассматриваемый обычай есть католический, униатский, неправославный. Такое мнение высказано в напечатанной в «Руководстве для сельских пастырей» статье «Сооружение деревянных крестов в юго-западной России при дорогах»¹⁴⁹. Здесь, именно, говорится, что «обычай сооружать кресты при дорогах не есть обычай чисто православный». Далее, желая подорвать мнение, основанное на народном предании в Волыни, что кресты эти ставились еще во времена татарских набегов, автор статьи выражается еще решительнее: «после татарских набегов, обычай этот мог бы перейти и на север, если бы был обычаем православным». Гораздо решительнее и резче говорит об этих крестах некий турист, автор напечатанной в «Вестнике западной России» статьи «Остатки латино-польского преобладания в западной России»¹⁵⁰. Назвавши этот обычай поруганием святыни и т. п., он прибавляет: «оттого обычай этот не известен в церкви православной: это произведение латинской пропаганды, любящей внешность, аффектацию, употребляющей крест святый вместо межевых знаков завоеванной страны». Г. турист, собственно говоря, ничем, кроме восклицаний, не доказывает своего мнения.

Гораздо серьезнее ставит мнение свое статьи, напечатанной в «Руководстве для сельских пастырей». В доказательство неправославия рассматриваемого обычая, он указывает на 73 правило Трульского собора, также, постановления императоров Феодосия Младшего и Юстиниана, по которым повелевалось изображения креста, начертываемые на земле изглаждать, чтобы знамение победы нашей не было оскорбляемо попиранием ног. Достаточно привести эти места (мы их уже приводили), чтобы сказать, что они не относятся к рассматриваемому обычаю, относятся не к крестам водружаемым, стоящим, подобно кладбищенским, а, именно, начертываемые на земле, где они могут попираться ногами.

Развитие последнего обычая, представляющего, вообще, крайность в применении общего обычая повсюду изображать крест, едва ли не было усилено, между прочим, начавшимся с IV века вывозом кусков мрамора с готовыми на них изображениями креста, а, может быть, употреблением на постройки плит, колонн языческой поры, имевших иногда (например, в Александрии) знаки в виде креста, формы буквы ταυ, бывшие у язычников символом жизни, счастья. Думают, что римские или визангайские аристократы, устраивая в своих дворцах полы из подобных дорогих плит, украшали их крестами. По крайней мере, подобную плиту нашел в дворце благочестивый император Тиверий, заняв его, по смерти Юстина Младшего (в 582 г.). Вот, что рассказывает об этом Григорий Турский¹⁵¹: «Тиверий был человеколюбив и щедр, так, что раздал бедным сокровища, собранные Юстином. Вдова последнего упрекала его, говоря, что в короткое время он растратил состояние, собранное ею в многие годы. Тиверий отвечал: казна наша не будет пуста, лишь бы нищие получали милостыню, пленные были выкуплены; это есть истинное сокровище, как сказано: собирайте себе сокровище на небе, и проч. И продолжал по-прежнему благотворить бедным. И, как при том Тиверий был истинный христианин, то Бог наградил его. Ибо, прохаживаясь однажды по дворцу (palatium), он увидел на полу дома мраморную плиту, на которой был вырезан крест Господень, и сказал: «Господи! Твой крест, которым мы ограждаем чело и грудь, вот теперь и ногами попираем!». Сказав это, он велел скорее вынуть плиту. Плиту вынули, но под нею оказалась другая, с таким же знаком (креста), а под этой – и третья такая же. Подняв последнюю, нашли большой сундук, заключавший в себе свыше тысячи центариев золота. Тиверий тем щедрее стал благотворить нищим, и, по милости Божией, никогда не испытал недостатка средств».

Этот рассказ достаточно показывает, к какого рода случаям относится упомянутое постановление собора и императоров. Постановление это в самом точном изложении внесено, наконец, в «Базилики» императора Льва Философа¹⁵². Приведем его в подлиннике, имея ввиду, что это постановление прилагается к рассматриваемому нами обычаю не только в беглой заметке, напечатанной в «Руководстве для сельских пастырей», но и в ученой статье «Правила вселенского собора пято-шестого, трульского» и напечатанной в «Христианском Чтении», откуда автор заметки и почерпнул свои указания. Вот выражения подлинника: όπηνίκα φροντις ήμϊν έστίν έπιμελεστάτη, διά πάντων τής ουρανίου θεότητος τήν θρησκείαν φυλάττεσθαι, θεσπιζομεν, μηδενί εξ είναι το σημετον τού Σωτήρος Χριστού, τούτ έστί τον άγιον σταυόν ή έν έδάφει, ή εν λίθω μυλίτη ή έν μαρμάροις έν έδάφει χειμένοις γλύφειν ή γράφειν, αλλά χαι έυρισχόμενον τοϋτο πάντως, περιαιρεϊν, μεγάλης άπειλουμένης τιμωρίας, έί τις έναντιωθή τοϊς παρ ήμϊν νομοις όρισθεϊσιν. Ясно, что это постановление вовсе не имеет в виду рассматриваемого нами обычая.

Но порицатели этого обычая не довольствуются приведенными правилами. Так, в статье «Христианского Чтения» и руководящейся ею заметке «Руководства», указывается еще на особое правило, прямо запрещающее этот обычай. «Запрещено было также, – говорится в «Опыте», – выставлять знамения креста в неприличных для него местах, по городам и дорогам, среди народных зрелищ и т. п.». Повторяя это место, заметка слова по городам и дорогам ставит курсивом, для большей убедительности довода. Говоря это, «Опыт» ставит несколько цитат из «Базилик». Проверив эти цитаты, мы ни в одной из них не нашли слова о крестах. Но есть, собственно, одно место, относящееся к нашему вопросу, которое, конечно, и разумел автор статьи в «Христианском Чтении». Предоставим перевод его: «Ни монах, ни кто другой, какого бы то ни было звания и состояния человек, не должны выносить честный крест или мощи св. мучеников в публичные здания, либо в другие места, устроенные для увеселения народа, и позволять себе занимать их. Ибо, как нет недостатка в зданиях церковных, то в этих зданиях, притом, с благословения епископов, и могут они полагать останки святых, и не присвоятъ себе мест, не принадлежащих им»¹⁵³. Едва ли нужно говорить, как неосновательно выставлять это место против рассматриваемого обычая. Заметим только, что правило это есть лишь развитие гораздо прежде приведенного нами правила Юстиниана, запрещавшего полагать во время крестных ходов выносной крест на неприличных местах; и, вообще, совершать эти ходы без епископов и священников. В примечании к этому правилу, в издании Геймбаха говорится еще, что поводом к нему был случай в г. Эмесе, когда жители, устрашенные землетрясением, принуждены были совершить общественное священнодействие в амфитеатре, куда для этой цели и принесены были мощи св. мучеников и крест. Может быть. Но можно еще прибавить, что закон вообще хотел устранить злоупотребления народной набожностью и святыней, наконец, общественной собственностью, со стороны досужих людей, действовавших в подобных случаях иногда даже без разрешения епископа. Это видно и из того еще, что закон этот заключается (по крайней мере, в издании Геймбаха) напоминанием монахам и другим лицам, принявшим на себя какое-либо церковное служение, о терпении, умеренности, требуемых и законами, и общественной дисциплиной, и самим их званием.

Упустив все это из виду, автор статьи «Христианского Чтения» продолжает делать свое толкование приведенного закона: «вместе с почитанием креста Христова от истинных христиан, – говорит он, – причиною этого постановления было и то, что в первые века крест подвергался публичному посмеянию от язычников и иудеев». В этом толковании он сходится с упомянутым нами туристом, который вооружается против придорожных крестов тоже из страха иудейских насмешек. К туристу мы еще возвратимся. Против же толкования автора статьи «Христианского Чтения» заметим, что, если оно и возможно, то, по крайней мере, не так-то идет к разбираемому закону, как по характеру его, так и по времени, довольно позднему для публичных посмеяний над христианской святыней со стороны иудеев и язычников. Вспомним, притом, как не боялись подобных посмеяний, и как смело защищали свое поклонение деревянным крестам христиане времен Тертуллиана и Минуция Феликса! Впрочем, мы внимательно рассмотрели в «Базиликах» постановления касательно иудеев и язычников, которые не только при Феодосии, Юстиниане, но и в IX веке еще были в самом Константинополе¹⁵⁴. В ряду ограничительных, стеснительных мер для них, есть и законы с угрозами за оскорбление ими христианской веры. Но тут же есть законы, внушения христианам, могущих обижать первых, те и другие законы заставляют ожидать, что иудеи и язычники теперь должны были, более, сами бояться христиан, чем быть опасными им. Намека же на какое-либо оскорбление крестам, в законах этих мы не встретили¹⁵⁵. Ко всему этому прибавим, что, указывая на неподходящие или совсем небывалые постановления, доказывающие, будто бы, несообразность с православием обычая водружать кресты при дорогах, забывают о положительном и ясном определении вселенского VII собора, внушающем христианам ставить повсюду, между прочим, и при путях, иконы, подобно тому, как ставится изображение св. креста. Теперь мы вправе сказать обратно, – что осуждать обычай этот противно православию, т. е. определению вселенской церкви.

Далее, доказательством латинского происхождения обычая выставляют взгляд латинян на кресты придорожные и подобные. «Католики, – говорят, – смотрят на подобные кресты, как на знаки водворения, господства христианской веры в стране. Но, как русский юго-западный край, при вторжении в него католичества и унии, казался папе, как бы, вновь обращенной страной, то в знак этого здесь и усилен западный обычай сооружать кресты при дорогах, в особенности, на оконечностях деревень, селений, даже городов». Говорящие это, сами, впрочем, с достойным уважения беспристрастием, спешат ослабить силу доказательства, признаваясь, что и православный взгляд на водружение крестов в основе тот же, что и у католиков. В самом деле, стоит только вспомнить, что кресты, например, ставила св. Ольга, насаждая веру, ставят наши миссионеры на северо-востоке. Что латиняне и униаты, вторгшись в край, могли учащать свои кресты, так же, как церкви и монастыри, на место православных, это другой вопрос, не подрывающий общего характера и достоинства обычая, ни его туземности. Очень известно, как часто и в латинском костеле, не говоря уже о бывших униатских храмах, сквозь новую обстановку и обделку узнавались следы православных храмов. Таким же образом, и не один крест, почитаемый латинским, может стоять на месте православного креста. Но дело в том еще, что, сколько помнит предание, кресты эти ставятся там столько же усердно крестьянами православными, как и католиками. Если же западный характер обычая видеть, собственно, в том, что кресты ставятся именно при дорогах, на оконечностях сел, городов, то мы объяснили, почему еще в древности (например, во время св. Златоуста) эти местности должны были украситься предметами христианской святыни, в особенности, крестами, ставившимися здесь и по свидетельству VII вселенского собора.

Еще: исчисляя особенности обычая, выражающие латинский характер его, указывают на то, что латиняне ставят кресты «при общественных религиозных торжествах, в память их, также, по обету, в знак благодарности за избавление от бедствия, что, наконец, по некоторым крестам приурочивались папские индульгенции». Но, прежде всего, индульгенции давались также латинским церквям, монастырям, и отсюда никто еще не выводил, что обычай ставить церкви, монастыри – латинский обычай. Далее, строение креста по обету до того характерно со строением по обету часовни, обыденки, церкви, что участие обета и проч., само по себе, не дает ничего в пользу латинства обычая. Притом, опять скажем, что именно и кресты строят при религиозных торжествах, так же, по обету, в благодарность за избавление от бед, не только латиняне, но и православные в западном крае. Давность православного обычая строить кресты, именно по этому побуждению, в особенности, доказывается волынским преданием о крестах времен татарских набегов на юго-западную Русь. Подобные предания имеют для нас гораздо более веса, чем произвольные выводы, отвлеченные соображения.

Наконец, твердят еще, что «самая фигура или форма крестов обличает латинское происхождение их». Но и тут нужно хорошо вникнуть в дело, чтобы не олатинить своего, православно-христианского. В самом деле, на какие укажите особенности латинской формы креста? От некоторых случалось слышать, что самая высота крестов есть особенность латинской формы. Но мы уже говорили, что по древнему преданию, разделяемому и св. Златоустом, и крест Спасителя нашего был высок. Видели, также, что миссионеры наши в самоедских тундрах ставят кресты высокие, например, купец г. Ситников, не думавший, конечно, подделываться под латинскую форму¹⁵⁶. Черту латинской формы придорожных крестов указывают еще в том, что кресты эти бывают книзу толще и продолговатее: так называемое, перекрестие утверждается в верхней, меньшей части столба. Но утолщенность книзу – дело естественное в кресте высоком, вкапываемом в землю; она, притом, выражает, как бы, пьедестал, какой бывал у нас в древних, ставившихся на открытых местах, крестах¹⁵⁷ и какой можно нередко примечать и теперь в крестах кладбищенских. Что касается до продолговатости нижнего конца креста, образуемой утверждением перекрестия в верхней, меньшей части его; то такова, именно, форма множества самых древних наших крестов. Вспомните, например, крест преподобной Евфросинии Полоцкой или кресты древних царей, которые они жертвовали в храмы¹⁵⁸. Не такова ли, наконец, форма большей части православных крестов в нынешнее время? Правда, известна под именем греческой, форма креста † с 4-мя равными частями, причем, еще части эти имеют расширяющиеся оконечности, завершенные не прямой, а вогнутой линией. Но это форма довольно частная, восходящая, впрочем, по памятникам, к V веку. Притом, особенность ее, как формы греческой, некоторые видят, собственно, не в равноконечности, а в расширенности оконечностей и в вогнутости их¹⁵⁹. Мы, однако ж, замечали в своем месте, что кресты, хотя и не равноконечные, но с расширенными, вогнутыми оконечностями встречаются и в ряду придорожных крестов юго-западного края. Замечательно, что на крестах, стоящих при дорогах, селах в юго-западном крае, можно видеть иногда еще по несколько маленьких крестов, – черта очень известная в Великороссии. В Стоглаве не осуждается эта черта, но внушается только получше прикреплять эти малые крестики, чтоб их не сносил ветер, или не вырвал бы концов из этих крестиков, как это видно на московских церквах¹⁶⁰.

Католическую особенность крестов придорожных указывают, особенно, в том еще, что на них Распятие Спасителя изваяется, а не изображается красками, а вокруг Распятия изображаются орудия страданий и смерти Господа, сделанные из дерева или железа, а над Ним, сверху у креста, утверждается петух, внизу изображаются 30 серебренников, с боков – изваянные лица, стоявшие у креста Господня на Голгофе. К этому прибавляют еще, что в Распятии не 4, а 3 гвоздя. Это указание действительно важное. Но мы уже говорили о древности некоторых принадлежностей в изображении Распятия. Латинство здесь, собственно, в изваянности, и то лишь боковых фигур, а не самого Распятия. Оно бывало не живописное только, а также, литое, резное и в древних крестах наших¹⁶¹, как бывает и теперь в крестах наперсных.

Три, а не четыре гвоздя в Распятии – точно выдумка латинская; тем приятаее, что в неправоте ее сознаются, как мы видели, ученые латиняне. Но, при всем этом, не надо забывать еще того, что кресты с распятием, а, особенно, кресты с фигурами не повсеместны в западном крае, чаще можно видеть их при городах и местечках, а при селах, по большей части, кресты простые – даже без Распятия. Бывают там также и Распятия с 4-мя гвоздями.

Мы разобрали более серьезные замечания, касательно латинского происхождения придорожных и подобных крестов. Не обойдем и оригинальных доказательств на это же, упомянутого уже туриста. Он говорит, что водружение, упорное и повсеместное, крестов было одной из самых популярных манифестаций во время мятежа. Но совершение крестных ходов с предношением креста, было, едва ли, не более частым проявлением этих манифестаций, особенно – в Царстве Польском и самой Варшаве. Отсюда, еще не следует, однако, что обычай совершать крестные ходы в предшествии креста – обычай латинский. Притом, крестьяне в юго-западном крае, по двояком зараз избавлении от панов – и, как от помещиков, и, как от повстанцев, спешили тоже ставить кресты, как видно из многочисленных просьб их об этом, подававшимся епархиальным начальствам. Далее, приписывая происхождение у православных крестьян обычая ставить кресты при дорогах просто подражанию латинянам, г. турист доказывает это сравнением. «Весьма недавно, – говорит он, – наши дамы и девицы носили траур, в подражание полькам, думая, что такая была мода». Подобно сему, значит, и кресты..., и проч. Жаль, что дамы и девицы, которых выдает здесь г. турист, так печально ошиблись: мы думаем, что народ ошибаться подобным образом не может: для этого он слишком солиден¹⁶².

Но после всего этого следует определить с точностью: какое именно участие принадлежит латинству в распространении в западной Руси обычая ставить кресты при дорогах, селах, на горах, полях и проч.?

Во-первых, начало или происхождение этого обычая, ни вообще в христианской церкви, ни, в частности, в церкви русской, не принадлежит латинству, влиянию латинства. За это говорит вся история этого почтенного обычая, насколько она обследована нами – конечно, еще не полно. Она достаточно убеждает нас, что это обычай древний, вселенский, православный, как исповедал и последний вселенский собор.

Но, во-вторых, после этого особенного собора, мы предполагаем возникновение перемены в рассматриваемом обычае, отразившейся некоторыми особенностями его на востоке и западе. Мы видели, что отцы VII вселенского собора поощряли христиан ставить повсюду, между прочим, и при путях, иконы, подобно тому, как ставятся кресты. Иконоборство, стоившее столь долгих и тяжких страданий церкви христианской, должно было неизбежно вызвать усиленную реакцию себе, усугубить общее усердие к иконам, к выставлению их в храмах, домах, при путях и проч. Усердие к ставлению икон, так сказать, заново, свежо поощренное последним вселенским собором, должно было проявляться чаще и разнообразнее, чем даже усердие к ставлению крестов. Обычай, хотя и не новый, но вновь торжественно вызываемый, одушевляемый, развился насчет обычая древнего, к которому лишь приравнили первый. Однако, в развитии своем он получил некоторые особенности на востоке и западе. На западе иконные изображения, кроме живописных, стали, и, притом, чаще, изваянные, что объясняется, быть может, обилием памятников ваяния, скульптуры древнего мира, доставшихся отовсюду в наследие Риму. На востоке удержались и навсегда утвердились, за немногими исключениями, изображения живописные, что свидетельствует о лучшем религиозно-эстетическом вкусе восточных святителей, христиан, умевших предпочесть ваянию живопись – искусство более тонкое, более приличное христианской святыни¹⁶³. И вот, те и другие изображения – статуи или фигуры – на западе, иконы – на востоке, стали чаще и чаще ставиться в храмах, домах, на открытых местах, в том числе, при путях. Крестам осталось после этого открытое место, по преимуществу, на кладбищах. Но могли ли забыть о них и там, где ставились изображения, т. е. статуи и иконы? Очевидно, нет. И вот, оставляя на кладбищах, по преимуществу, простые кресты, в других открытых местах стали соединять кресты с изображениями: на востоке – с иконами, на западе – со статуями. Отсюда, новые сооружения, совмещавшие в себе крест и икону – это отразилось и на крестах, ставимых на Руси. На юго-западе, а именно, в местностях поближе к пунктам, где уселось, было, латинство, видно много крестов, обставленных фигурами, или просто фигур с крестами в руке или наверху. Для этого рода крестов с фигурами, потребовались крышки, навесы, наконец, стации (неправильное название навеса со статуей) или каплички и каплицы. Напротив, на северо-востоке России, кроме, собственно, икон, которые часто ставятся там на столбах, или, точнее, в столбах при дорогах, на перекрестках, при въездах в села, даже вделываются на воротах домов, известны еще, так называемые, часовенки: это, как известно, невысокие кресты с покрышкой, которая обнимает три верхних конца, в виде треугольника, и под которой, опять в виде креста, помещаются иконы, по большей части, в форме, так называемых, складней. Эти часовенки отличаются от часовен в собственном смысле, представляющих параллель католическим каплицам. Вот различие в религиозных придорожных сооружениях на западе и востоке, отразившееся и у нас.

Понятно, что различие это касается, строго и точно говоря, не крестов, собственно, а крестов, соединенных с изображениями. Оно относится отнюдь не к самому обычаю строить кресты при дорогах, концах сел, перекрестках и подоб., который в основе – один и тот же древний христианский обычай на востоке и западе, а к частным проявлениям его, к обстановке сооружаемых крестов. Короче: латинство не в крестах придорожных, а в фигурах, состав- ляющих обстановку их, обстановку, часто до того расширенную, что за нею мало остается приметен сам крест, который, однако, был первобытной святыней, поставляемой в древности при путях¹⁶⁴. К этой латинской обстановке придорожных крестов нельзя, однако, в строгом смысле, относить фигурного, т. е. резного изображения самого Распятия, что мы уже говорили. Что касается до Великороссии, то недостаток археологических данных не дозволяет нам следить за сооружениями, соединявшими в себе крест и иконы. Можем, например, припомнить здесь крест князя Святослава 1224 г. Можем, в особенности, сказать, что наиболее любимой формой таких сооружений был именно Де-Иисус. Этого рода сооружение, было даже опоэтизировано в древней Руси. Вспомним рассказ Василия, архиепископа Новгородского (1330–1351), переданный им со слов духовных детей его, купцов новгородских. Судна этих купцов прибило волнами к каким-то высоким горам. Тут, на самой вершине одной горы, они видели Деисус, светившийся в лазури. Один из них взобрался на гору, всплеснул руками от восторга, побежал и исчез. Послали другого, и с ним случилось то же. Послали третьего, привязав к ноге его веревку, конец которой был у посылавших. Когда посланный, подобно двум прежним, хотел бежать, его стянули вниз, но он оказался мертвым. Таинственное место это, виденное тремя из дружины новгородской, было по мнению Василия – земной рай.

Кресты в виде Деисуса, или, точнее, часовенки, ставят не в Великороссии только; есть они и в Киеве. В иорданском приходе, в посаде Юрковке, раскинутом по ярам и горам, при вьющейся по ним дороге, над колодцем стоит невысокий крест с живописным изображением Распятия вдоль прямого столба, и с изображениями Божией Матери и Иоанна Крестителя на двух поперечных концах. Крест покрыт треугольником, а под Распятием следующая надпись: сей крест и колодец сооружен Василием Костяновым в 1858 году. Отрадно смотреть на это сооружение, переносящееся, если не на Иордан, то, вообще, в век крещален! Пройдя далее, вы увидите, так же при дорожке, и невысокий столбик с иконой, вделанной в верхнюю часть его. Заметим, что невысокость этого рода сооружений, т. е. крестов, соединенных с изображениями и столбов с иконами, объясняется именно любовью народа прикладываться к иконам, целовать их. У латинян же даже кресты с фигурами остаются высокими, потому что обычай прикладываться к иконам, мощам у них развит очень слабо, за что еще с IX века упрекали их греки, а потом и наши полемисты, подозревая их по поводу этого даже прямо в непочтении святых. Между тем, невысокость описываемых сооружений, т. е. иконных крестов и столбов, причиною того, что они не так бросаются в глаза и, при проезде или проходе через деревни, села, посады, могут быть вовсе не замечены. Если бы эти кресты и столбы были столько же высоки, как параллельные им католические сооружения или простые кресты юго-западной Руси, а потому, подобно им, постоянно бросались в глаза, то глаз, привыкший к первым, не так поражался бы и последним. В обоих местностях он увидел бы тождество обычая, различие в выражении его: в одном – живопись, икону, в другом – ваяние, статую.

Но, в-третьих, после соединения придорожных и, подобных им, крестов с образами, живописными и скульптурными, что сталось с простыми крестами? К счастью, и они не окончательно вытеснены с тех мест, где искони стояли. Благочестивое предание христианского народа не забыло об обычае, восходящем, по этому преданию, до времен апостольских. И этот-то обычай во всей первобытной простоте своей сохранился, главным образом, именно, в юго-западной Руси. И здесь-то, особенно, мы должны со всей решительностью отвергнуть мнение, будто, обычай этот, притом, в том простом, первобытном виде, как видим его в западной Руси есть порождение католичества. Не латинство, а православие русского народа сохранило для нас этот заветный обычай! Не надо забывать, что латинство любит не столько простые кресты, сколько статуи: простой, нагой крест представляет для него не довольно эффектной обстановки. Если не ошибаемся, то и в католических землях запада, несравненно чаще стоят в известных открытых местах статуи, чем кресты. Не с занятия юго-западной Руси поляками стали воздвигаться здесь кресты, а гораздо прежде, со времен первых равноапостолов земли русской, воздвигали во время татарских набегов и после.

Можно признать лишь одно: это косвенное, непрямое влияние латинства на учащение крестов в юго-западной Руси. Когда оно вторглось в этот край, то и начало ставить свои церковные, в том числе статуи, кресты. Явившаяся потом уния, хотела ярче выставить и свои, подобные же сооружения, которые носили не только в начале, но и долго после православный характер; ибо известно, что уния очень долго удерживала не только обряды, но и символ православия¹⁶⁵. Известно также, что она всегда, хотя и робко, соперничала с латинством, усвоила латинские статуйные образа, которые явились и у крестов, особенно, Иоанна Крестителя, у рек, ключей. Но она не забыла и простых древних крестов и ставило их с большей охотою, чем латинство, издавна слишком привязанное к статуям. Православие, со своей стороны, в виду двух врагов, также учащало сооружение того священного знамени, в котором чаяло найти защиту от поднявшегося на него гонения, учащало не из желания рисоваться, не из видов аффектации, как латинство, и, может быть, даже уния, а по искреннему народно-религиозному возбуждению, одушевлению.

Мы сами были свидетелем подобного почтенного соперничества с латинством православных крестьян из воссоединенных. Выше упоминалось о крестных ходах в некоторых местах западного края в холерный 1848 год. В одном приходе Минской губернии ⁹/₁₀ прихожан состояло из крестьян одного помещика-магната, на остальную ¹/₁₀ часть приходило до 14 панков. Эти панки, по большей части, как сказывают, потомки дворни официантов больших панов, от которых им и подоставались маленькие имения с одной, двумя, тремя хатами крестьян, разросшимися потом в хат семь, десять и более. И вот, эти маленькие сельца в семь или десять хат, не могли, подобно большим селам магната, устраивать у себя крестных ходов, заканчивавшихся поставлением в селе креста, не могли не только по малости, но и по особенной загнанности, бедности, ибо, по пословице, чем беднее пан, тем беднее и его люди.

Панок одного из подобных приселков из страха ли перед холерою или еще из видов пропаганды поставил на конце приселка крест и пригласил ксендза освятить его. Крестьяне его, как ни были запуганы, бедны, не побоялись вступиться за свою веру. Пришли к священнику и упросили совершить в их деревню крестный ход, а потом освятить приготовленный для поставления крест. Священник пригласил побольше братчиков, для большего торжества крестного хода, одна из черт которого – многолюдство. Крестный ход прошел по сельцу с пением: Бог нам прибежище и сила и: Кто Тебе не ублажит, с чтением евангелия перед каждой хатой, и остановился на конце сельца. Здесь совершен молебен, освящен крест и поставлен с особенным воодушевлением, – против панского, по другой стороне дороги. Правда, панский крест был покрашен, зато крестьянский – выше его. Когда, по поставлении креста, крестный ход готов был двинуться, некоторые из сельчан обратились к священнику с просьбою: «Батюшка! Покропите и этот (панский) крест: все-таки человек перекрестится, а то он (ксендз латинский) штось тут шептав сам соби, да и кропив. Да и людей, оприч пана с челядью, никого не было: только с далека бачили». Священник окропил крест с обычный пением Спаси, Господи, люди твоя. «Ну вот это, так набоженство!», говорили прихожане.

В давние времена бывало иначе. В пору гонений на православие, когда у народа отнимали на латинство и унию храмы, быть может, православные прихожане не один раз вместо храма строили в поле, в лесу крест, у которого собирались для молитвы. Вспомним крест гродненский, стоявший вблизи бывшего, некогда, православнаго храма, отданного кармелитам. Вспомним, что не раз православный народ должен был выселяться за город, в шалаши, и там устраивать себе богослужение. Наконец, сверх этих обстоятельств, учащению крестов могло способствовать, по крайней мере, в Белоруссии, самое географическое расположение населения. Там вообще нет таких больших сел, как в Великороссии (и даже Малороссии), где, поэтому, почти каждое село может иметь, и имеет храм, где этому способствует, притом, значительная зажиточность крестьян, в сравнении с белорусскими. Там, например, огромное большинство сел – малых, очень малых, и бедность всеобщая. Храмы, поэтому, там лишь в центральных пунктах, а огромное большинство сел – без них. Вот они и восполняли недостаток этого сооружением крестов. Бедностъ, слабость ремесленного развития, порождаемая преобладанием ремесленников из поляков и жидов, не давала возможности тамошним поселянам создать что-нибудь более сложное, например, живописные часовенки и деиисусы, либо даже католические статуи. Зато они всегда могли соорудить простой крест. При обилии повсюду леса, и в нем высоких, прямых, как стрела, сосен, не только село или сельцо, но почти каждый из поселян мог легко выбрать любую, и из нее выделать простой, но величественный крест. А иной лесник не имел нужды даже вырубливать сосну: выбрав при лесной дороге, на каком-нибудь пригорке, аллее в лесу, самую высокую сосну, в которой могли отыскаться довольно прямолинейные сучья, он обрубал все сучья, за исключением этих прямолинейных, выходящих с двух противоположных сторон. Образовался простой, но величественный крест, далеко видимый над лесом, который он, как бы, охраняет, также и проезжающих по нему. Лесник же, которому не каждый раз приходится дойти до церкви, молился на свой лесной крест. Таким образом, первобытная простота и бедностъ сохранили в первобытной простоте обычай первобытных времен христианства!

Из сказанного, легко объяснить, почему обычай ставить кресты простые далеко не в такой мере сохранился в Великороссии. Здесь народу гораздо легче, чем в Белоруссии, даже в Малороссии, было устраивать иконы на столбах, часовенки, деиисусы, часовни, даже храмы. Известно, что здесь весьма часто успевали построить целую церковку – обыденку¹⁶⁶, в такой срок, в какой, казалось, можно было построить, разве, крест или часовенку, т. е. в один день.

Но ослабление в Великороссии обычая ставить при дорогах, селах и проч. простые кресты объясняется еще, по нашему мнению, следующим важным обстоятельством: развитием обычая у каждого православнаго носить крест грудной со дня крещения. Этот обычай, в полном развитии его, можно назвать именно русским, даже великорусским. Правда, носили грудные кресты и в первые века христианства, и известно по именам несколько древних христиан, носивших его. Но обычай этот все-таки не был всеобщим; не был, по крайней мере, он таким у византийских греков. Известно, что раскольники упрекали за это приходивших в Россию греков, равно, как и за то, что они не так часто крестятся, как русские. Что же отвечал им на это русский святитель из греков, Никифор Феотокий?¹⁶⁷ Он упрекал их в недостатке логики: по поводу указанных раскольниками трех примеров св. Макрины, св. Ореста и Захарии, носивших крест на груди, святитель, и, конечно, с полной основательностью, говорит: «три человека носили крест, следовательно, и все христиане в древности носили кресты! О, когда б вам лучше были известны правила логические, то подлинно не таково было бы ваше заключение! Из частного следует только частное. Макрина, Орест, Захария носили кресты: справедливое и правильное следствие отсюда такое – итак, были в те времена некоторые христиане, которые носили крест». Подкрепивши эту мысль разбором самого сказания о Макрине (сестре Василия Великого и Григория Нисского), полемист свидетельствует, впрочем, что ныне греки носят кресты, хотя и не все, а именно, кроме монахов, почти все младенцы, большая часть мужей и жен из черни. Что говорит Никифор о греках, то можно, пожалуй, сказать о православных в России, но не в частности – в Великороссии, особенно, старого времени. Здесь все, и малые, и взрослые, носили всегда грудные кресты. Прекрасный обычай этот делал, если не лишним, то менее нужным обычай ставить простые кресты при дорогах, селах. И, однако, последний обычай, все-таки имеющий свою характерную сторону, не совсем забыт в Великороссии. Как первобытный христианский обычай, он и оживает особенно там, где совершается первобытное христианское дело, дело евангельской проповеди!

Какие же теперь практические выводы из всего нашего исследования? Выразим их кратко, и с возможной скромностью, потому что практические меры, касательно подобного предмета, принадлежат, конечно, не нам.

1. Те кресты, которые имеют обстановку латинскую, выражающуюся в соединении их со статуями, в надписях польских, латинских, должны быть устраняемы и недопускаемы, или, лучше, заменяемы православными крестами, если они находятся посреди православного населения, вблизи православных храмов. Ибо, несомненно, что такие сооружения принадлежат латинянам или восходят ко временам унии, и теперь неуместны они в среде православных. Едва ли, однако, следует распространять это на все кресты с одним Распятием, хотя бы и резным, которое, само по себе, еще не противно древним обычаям православия, и потому, устраивалось иногда и православными в западном крае. Но гораздо лучше, если б приучать народ вместо резного делать живописное Распятие, что, несомненно, понравится народу. Но особенно желательно было бы, если б в юго-западной России народ на место бывших католических или униатских сооружений приучился ставить часовенки великорусские, т. е. кресты с иконами, и на место статуи Иоанна Крестителя над реками, ключами – иконы Богоявления¹⁶⁸. Еще в начале статьи мы говорили, что кресты с треугольной покрышкой и иконкой на средокрестии бывали издавна в западном крае. Только иконка была работы польской или немецкой, конечно, грубейшей; это для прежнего времени совершенно извинительно, потому что трудно было отыскать в крае своего, русского живописца или лавку с иконами русской работы. А богомольцы, снабжающие, например, киевскими иконами далекие местности Руси, почти не существовали для значительной части западного края. Итак, посоветуйте поставить на кресте вместо немецкой – русскую икону, помогши, конечно, и приобресть ее, и крест будет православный, совершенно вроде часовенки, только высокий, что сообразно с древностью.

2. Что касается до простых крестов, именно тех, которые имеют русские (славянские) надписи (таких есть довольно) или не имеют никаких надписей (каких наибольшая часть), то на них должно смотреть с почтением, как на памятники первобытной христианской древности и не трогать их. Мы с умилением смотрим на остатки деревянных священных сосудов, подсвечников, крестов, дошедшие к нам от времен древности, времен простоты, но и сердечного благочестия. Не подобное ли чувство должно быть у нас к простым, придорожным деревянным крестам? Польские же надписи должны быть заменены русскими. Надобно сказать, что таких надписей весьма мало было еще за несколько лет пред сим. Не говоря о католических приходах, они встречались, разумеется, в некоторых воссоединенных приходах, близких с католическими, да и то на крестах, почти только старых. Для своего времени и это было неизбежно. Но теперь снимите эти надписи и положите русские, славянские – и кресты эти будут иметь вид православно-христианских крестов. Что это кресты высокие – так это, опять скажем, не только простительно, но и хорошо, лучше напоминает крест Христов.

3. Но самое уважение к святыне, возражают, не дозволяет терпеть подобных крестов, для которых дорога, поле, глухой пригорок и т. п. – места неприличные: тут могут ходить животные и проч. Ссылаются даже на правило митрополита Киевского Иоанна, будто бы, не дозволяющего ставить таким образом кресты. Припомним правило это: «когда св. трапеза деревянная, также, честные кресты и иконы святых сделаются ветхими: то отнюдь не повергать их, а, по возможности, исправлять. Если слишком обветшают: то полагать их со всяким хранением на местах оградных и честных, где не могли бы касаться их ни человек, ни животное, ни вообще, что-либо нечистое и скверное, да не явимся оскорбителями святыни». Понятно, Иоанн говорит не о водружении крестов – в чувстве благочестия, а о небрежном, неблагочестивом бросании их и друтих предметов христианской святыни, по обветшании их. Вспомним, что он писал недолго после того, как нужно было законом охранять кресты от глумления даже на стенах храмов и домов. Вспомним еще, что и после него кресты, однако, ставились у нас. Притом же, если бы правило Иоанна применять к религиозным сооружениям на открытых местах, то оно прежде всего должно было бы быть отнесено к тем деревянным же часовенкам, столбикам с иконами, какие ставятся в Великороссии: ибо они очень невысоки, и их, самих даже икон, легко может коснуться не только дурной человек, но и скот. Кресты юго-западной Руси не имеют такого неудобства, ибо они высоки, так что, по крайней мере, Распятия на них недоступны для недостойного прикосновения. Но всего лучше удовлетворить требованию, подобно тому, какое высказываем, хотя, при другом поводе, именно: внушить, чтобы вокруг крестов устраивалась ограда.

Мы бы и закончили на этом, если бы упомянутый г. турист не давал повода еще к одному замечанию. Видя в крестах придорожных поругание святыни, он делает следующий энергический оборот: «то машинальное крестное знамение, которое делает (и то редкий) иной путник, поравнявшись с крестом, не выкупает того поругания, которое исторгает он из уст или сердца иноверца, той саркастической улыбки, которая уродует физиономию, глядящего на него, израильтянина. Драгоценнейший символ спасения нашего на распутии, на выставке! Да это более, чем неблагоприличие, это поругание над самой заветной святыней, это чуть-чуть не второе повешение святейшего на лобном месте, метанье бисера пред с...». О машинальном крестном знамении – речь впереди. Что касается до израильтянина, то ничто не мешает ему уродовать свою физиономию, проходя, например, мимо христианской церкви, христианского кладбища или даже при виде креста, например, на груди почтенного чиновника, либо, наконец, при виде подписи неграмотного мужичка крестом в каком-либо следственном деле, наряду с его еврейской подписью¹⁶⁹. При всех подобных случаях уродования израильской физиономии, христианину должно помнить слова св. апостола, что крест Христов – еллинам безумие, иудеям соблазн, нам же, спасаемым – Божия сила и Божия премудрость. Должно припомнить, также, слова св. Кирилла Иерусалимского: «не стыдимся исповедывать Распятого и да полагаем знамение Его на хлебе, который едим, на чаше, из которой пьем, да полагаем его при входах и исходах» и проч. Если б г. турист имел некоторые исторические сведения, знал, например, что поставление креста при путях одобрял вселенский собор, то он не позволил бы себе таких неприличных выражений о крестах придорожных, как выставка, повешение, метанье пред с... Спешим, однако, отдать полное уважение г. туристу за неожиданное, по-видимому, заступничество за придорожные кресты. Упоминая о полицейских приемах в уничтожении этих крестов, он замечает: «ревность не по разуму (или что-нибудъ другое) местной полиции (в уничтожении крестов) возбудило кое-где ропот в народонаселении, но это не оттого, что полиция принялась за руинацию крестов слишком поголовно, без надлежащей сортировки, без предварительного приготовления к этой мере народа со стороны духовенства, без всякого снисхождения к народным привычкам и протестам». Судя по этим выражениям г. туриста, который, однако, так сильно желает руинации придорожных крестов, естественно предположить, что злоупотребления полиции были вопиющи, так что г. турист даже удержался от подробного указания на них, как требовал бы того долг христианской совести, правды.

4. Нельзя не пожалеть, что, вооружаясь против придорожных крестов, неблагоразумно пользуются ссылкой на одно административное распоряжение киевского епархиального начальства, сделанное еще в 1862 году. На это распоряжение ссылается и автор заметки, напечатанной в «Руководстве для сельских пастырей». Но не о ней теперь речь. Мы постоянно отдавали справедливость серьезному тону этой заметки, несмотря на несогласие с нею во взглядах, за что, конечно, не посетует на нас почтенный автор заметки. Мы говорим, именно, о неблагоразумном отношении к упомянутому распоряжению киевского епархиального начальства, со стороны г. туриста. Он приписывает здешнему епархиальному начальству решительное намерение разом уничтожить самый обычай воздвигать придорожные кресты. Откуда это взял г. турист?

Вот текст предложения киевского епархиального начальства, заимствуемый нами из официальной части «Киевских епархиальных ведомостей» 1862 г, № 19-й. «По случаю часто поступающих от разных лиц к киевскому епархиальному начальству прошений о дозволении ставить над дорогами и на полях кресты, киевская духовная консистория, во исполнение резолюции его высокопреосвященства, предлагает приходским священникам, чтобы они ревность прихожан к поставлению крестов на разных местностях, кроме кладбищ, старались своими пастырскими увещеваниями, по возможности, умерять, обратив оную с большею пользой для церкви и для своего спасения на пожертвование, вместо крестов, каких-либо ризничных вещей, в которых, вообще, почти во всех здешних церквах замечается большой недостаток».

Вместо тех патетических возгласов, которые делает по поводу этого распоряжения г. турист и которые никому не нужны, он лучше поступил бы, если б в точности передал это распоряжение¹⁷⁰, как то сделал автор заметки, напечатанной в «Руководстве», который и сам с некоторым уважением отзывается об обычае ставить кресты, называя его «проявлением благочестивого желания» и дает очень приличные советы, касательно охранения святыни креста при необходимом снисхождении к самому обычаю (стр. 569–570).

Думаем, наконец, что намерения епархиального начальства, касательно крестов придорожных, равно, как и самый обычай ставить эти кресты, должны быть достаточно понятны совету киевского Свято-Владимирского братства. А совет братства вот что говорит в 7 пункте протокола своего заседания, 10 августа текущего года: «в бывшем, 12 июля, общем собрании членов Свято- Владимирского братства, господин начальник края заявил, что он, объезжая здешний край, замечал на крестах, которые ставит народ на дорогах и перекрестках, латинско-польские украшения, несоответствующие намерениям правительства. В настоящем собрании, члены совета решили: просить духовную консисторию, чтобы она внушила благочинным позаботиться об искоренении в своих благочиниях латинско-полъских украшений на крестах, как то: резных фигур Спасителя и ангелов, чтобы надписания (титла) на крестах писались буквами славянскими, а не латинскими и т. п., если только эти кресты поставлены православными». И ни откуда не видно, чтобы киевское епархиальное начальство когда-либо думало истреблять самый обычай ставить кресты придорожные; оно хотело только умерить ревность, с какою ставились в последнее время эти кресты. Понятно, когда говорят умерять ревность... Ревность самая добрая может иногда переходить в крайность. Известна, например, любовь народа к иконам. Но во время патриарха Никона она проявлялась, между прочим, ревностью каждого иметь свою икону в храме, пред которой владелец иконы только и думал молиться. Церковная власть должна была умерять подобную ревность. Или пример в другом роде: говорят, однажды богатый купец уездного города захотел пожертвовать 12.000 рублей на какое-либо религиозное дело и порешил устроить на эти деньги новый колокол для соборной церкви. Как ни уговаривали его, что колоколов у этой церкви очень достаточно, и новый будет совсем лишний, что богатая сумма может быть употреблена с большей пользой, – жертвователь устоял на своем. И по отношению к обычаю сооружать кресты мы помним случай, бывший за семь или восемь лет перед сим, в одном приходе минской епархии: когда, сверх креста, поставленного селом, более зажиточный крестьянин этого села хотел еще, без особого повода, поставить и свой крест; то священник отклонил его от этого, посоветовав купить воску и свечи – перед наместными иконами. Следуя совету епархиального начальства, приходские пастыри могут, действительно, извлечь немало пособий для своих храмов, для украшений их из того благочестивого настроения прихожан, которое проявляется в ревности к сооружению крестов.

5. Но, как скоро дело это предоставляется благоразумию священников, которые, по выражению епархиального предложения, должны соображаться с степенью возможности действовать в предложенном направлении; то мы позволим себе высказать и свое соображение, которое, быть может, не лишено некоторого практического значения. Всякий религиозный обычай удовлетворяет религиозному чувству, выражает его, питает, поддерживает. Доколе он не потерял такого значения, с ним следует обходиться осторожно и, умеряя крайности, очищая, если надо, от неуместных наростов, щадить самый обычай, чтоб насильственным подрывом его не подорвать самого религиозного чувства, которое и без того окружено множеством искушений. Потерял ли религиозно-нравственное значение для народа обычай ставить придорожные кресты? Некоторые готовы, именно, утверждать это. «Кресты эти, – говорит тот же г. турист, – решительно бесполезны в смысле религиозно-нравственном. То машинальное крестное знамение, которое сделает иной (и то редкий) путник, поравнявшись с крестом, не выкупает того поругания…» и проч. При таком взгляде на дело, г. турист, если б от него зависело, распорядился бы о повсеместном снятии придорожных крестов и решительном запрещении ставить их впредь. Но священники, руководясь соображениями, какие вызывает, например, киевское епархиальное начальство, будут, конечно, очень далеки от подобного намерения. Мы, со своей стороны, никак не можем согласиться, чтобы рассматриваемый обычай превратился у нынешнего народа в пустую формальность, без значения для религиозно-нравственной жизни его. Народ ставит эти кресты свободно, значит, по непосредственному внушению религиозно-нравственного чувства. Он ясно не знает о церковно-историческом происхождении, характере обычая, но он догадывается о нем, на основании предания: уясните ему лучше это дело, и тогда надежнее умерите, если нужно, и крайности обычая, успешнее даже воспользуетесь чувством, выражающемся в этом обычае, для других, полезных для церкви, прихожан, целей.

Но, когда вы заметите в этом обычае присутствие живого религиозного чувства, то не станете ли вы и сами сочувствовать ему? Не надо свысока смотреть на проявления народного чувства, хотя бы и простые. Когда, например, вы видите народ, стоящий среди села у креста на молебне об избавлении от грозной болезни, то скажете ли, что он понапрасну пришел, именно, к этому кресту своему? Или, например, когда в какой-либо майский, июльский праздник увидите поселянок, убирающих крест цветами, а потом группу поселян, любующихся на этот крест¹⁷¹, то откажете ли в достоинстве тому религиозно-эстетическому чувству, какое просвечивает в этой картине? А какой, например, покажется вам та молитва, которую прочтут отец, мать, проходя мимо придорожного креста, поставленнаго ими в память сына, убитого на войне? Что касается до простого обычая креститься, поравнявшись с придорожным крестом, то нельзя сказать, чтоб это делал лишь редкий путник. Поселяне почти всегда делают это, и у большей части их далеко не машинальное дело. Крест напоминает им, что они христиане, и они свидетельствуют об этом, так сказать, для своей совести, когда спешат полагать на себя крестное знамение. Издавна было в обычае произносить при этом и некоторые молитвы. В известном униатском «народовещании» есть следующие вопрос и ответ. Вопрос: «идучи мимо крест, то есть фигуру, что чинити?». Ответ: «поклонитися и поцеловати, если близко, и мовити: поклоняемся кресту Твоему, Христе, и благодарим, жесь нас чрез крест, муку и смерть Твою искупил от неволи диавольской». Здесь видно только желание формулировать или расширять, быть может, более простые молитвы, воззвания, творимые народом при встрече с крестом. В некоторых местах западного края в прежнее время произносилось при этом то же воззвание, как и при встрече с человеком или входе в дом, а именно: похвалены Иезус Христус или (в других местах) Исус Христос: – воззвание, подобное малорусскому: слава Богу, Иисусу Христу! В иных местах, при встрече с крестом придорожным, говорят заупокойную молитву. Не скажет ли кто, что и все это взято из унии, латинства? Если бы даже и так было, то не беда: ведь есть же у нас и другие местные обычаи, установленные под влиянием латинства, и почитающиеся, однако, добрыми, любимые народом, каковы, например, киевские пассии. Вообще, в обычае, в котором предполагается латинское влияние, надо различать то, что в нем своеобразно-латинское, от того, что ему может принадлежать столько же, как и православному христианству вообще. Возвращаясь к придорожным крестам, скажем еще, что обычай произносить известные молитвы при встрече их, не так распространен, как простой обычай – творить при этом крестное знамение. И кто отстает от этого народного обычая, того в народе не сочтут человеком добрым, совестливым, так, как и того, кто не ходит в церковь.

Один старый священник рассказывал нам следующий случай на эту мысль. Прихожанин его нанялся еврею свезти последнего на своей лошадке в довольно далекий город. Уже сделали они около десяти верст дороги, как еврей просит крестьянина воротиться домой, сказывая, что забыл взять одну важную вещь, без которой бесполезна для него вся поездка. Обещана крестьянину надбавка платы, и путники воротились. «Я ничего не забыл, – сказал теперь еврей, – да не хочу с тобою ехать, поеду с другим!» – «Почему же так?» – спросил удивленный крестьянин. – «А почему ты не перекрестился ни перед одним из крестов, мимо которых мы ехали? Я слышал от ваших, что, кто не крестится перед крестами, тот либо вор, либо разбойник». Пристыженный крестьянин получил потом еще сильные нотаты и от братчиков прихода, и от священника, – за небрежение о должном почитании придорожных крестов.

И не напрасно такое почитание! Крест при дороге, пред селом, среди села, при реке, колодезе, на поле, на горе, в лесу, служит действительным источником ободрения, утешения для всякого доброго христианина из поселян, проводящих половину, если не большую, своей тяжко-трудовой жизни под открытым небом. В нем чувствуется для него знамя любви Божией, повсюду встречающей человека и спасающей его от бед и напастей, врагов видимых и невидимых. Это чувство высказывается темно, безотчетно, своеобразно, наивно: но оно живо и живительно. «Аж повеселее, як увидишь крест», говорил нам добрый мужичок, с которым случалось нам однажды под вечер ехать в большом лесу гродненской губернии. «Не так страшно и злого человека и того лихого (т. е. черта). Бо и той часом школы наробить человеку. Он идет в след за человеком слева, а справа – ангел; вот чем (почему), скажу вам, не плюйте николи направо, а всегда налево – ему просто в очи. А як он увидит, где крест, вот, як то якийсь Божий человек поставил (при этом мужичок взглянул, крестясь, на крест, показавшийся нам среди верхушек сосен), то далеко отлетает. Божья опека, Божья ласка!», набожно повторил мужичок и стал тихомолком читать какую-то молитву. «И лихий человек обойдет крест», отозвался еще потом мужичок, и рассказал, как в одной пуще долго были разбойники и, как, по поставлении двух крестов на месте двух убитых ими, разбойники поуходили из пущи. Рассказы мужичка и вид креста в лесу напомнили мне стихи поэта:¹⁷² Печальный демон, дух изгнанья, //Летал над грешною землей; //И лучших дней воспоминанья //Пред ним теснилися толпой... //…

…Медленно крылом, //Спускаясь на землю, рассекал //Он воздух. Все цвело в краю земном: //Весенний день, краснея, догорал. //Растения и волны, ветерком //Колеблемы, негреющим лучом //Казались зажжены. //Туман сырой //Ревниво поднимался над землей. //И только крест пустынный, наконец, //Стоящий на горе, //едва вдали блестел... //…И вот, часовня на дороге... //Тут с давних лет почиет в Боге //Какой-то князь, теперь святой, //Убитый мстительной рукой. //С тех пор, на праздник, иль на битву //Куда бы путник не спешил, //Всегда усердную молитву //Он у часовни приносил: //И та молитва сберегала // От мусульманскаго кинжала. //Разграблен пышный караван, //И над телами христиан //Чертит круги ночная птица! //Не ждет их мирная гробница //Под слоем монастырских плит //Где прах отцов их был зарыт; //Не придут сестры с матерями, //Покрыты белыми чадрами, //С тоской, рыданьем и мольбами, //На гроб их из далеких мест! //За то усердною рукою //Здесь, у дороги, под скалою, //На память водрузится крест. //И плющ, разросшийся весною, //Его, ласкаясь, обовьет //Своею сеткой изумрудной: //И, своротив с дороги трудной, //Не раз усталый пешеход //Под Божьей сенью отдохнет...

Нет сомнения, что первобытное христианство в Чехии и Моравии распространилось и утвердилось, благодаря миссионерским трудам свв. Кирилла и Мефодия и их ближайших учеников. Этого не оспаривает теперь почти уже ни один ученый, хотя бы и задавшийся целью умалить миссионерские труды Кирилла и Мефодия и возвеличить подвиги немецко-латинских миссионеров. И, что всего важнее, – открыто признали это сами даже непогрешимые авторитеты римской церкви – папы, а в последнее время особенно ясно, не без дипломатических, конечно, расчетов и с коварной целью, засвидетельствовал об этом папа Лев XIII в своей энциклике «Grande munus». Но только теперь, все еще настойчивее и даже с каким-то отчаянным фанатизмом слепые поклонники и коварные защитники папской фальши продолжают доказывать католический характер кирилло-мефодиевской проповеди в Чехии и Моравии. К сожалению, в этом фальшивом усердии подвизаются католические славяне не менее, чем и отъявленные враги их народности – немецко-католические и, отчасти, протестантские писатели. Нам, конечно, нет нужды полемизировать с этим заведомо ложным, хотя и упорно распространяемым воззрением западно-католического духовенства и ученых; свою ложь, может быть, понимают они сами, особенно, католические славяне, беспристрастно изучающие свою старину. В настоящий раз, я хочу только указать на силу влияния кирилло-мефодиевской проповеди среди чехов и мораван и, отчасти, ее вероисповедный характер, насколько можно судить об этом по некоторым уцелевшим памятникам чешско-моравской христианской старины. С этой целью, оставляя пока письменные свидетельства (о которых намерен я говорить после), теперь обращу только внимание на вещественные памятники первобытного христианства в Чехии и Моравии, которые говорят не только о широте влияния кирилло-мефодиевской проповеди в пределах чешско-моравских, но и указывают, также, на ее первоначальный византийский характер.

Несмотря на страшные усилия папства и латино-немецкого духовенства уничтожить между чехами принесенные к ним кирилло-мефодиевской проповедью обряды и памятники восточной церкви, эти последние, по местам, однако, продолжали существовать. Ни фанатическое усердие представителей латинства, ни гуситские волнения, сопровождавшиеся иногда неразборчивыми разрушительными действиями по отношению к памятникам церковным, ни фанатическо-иезуитские усилия Габсбургов при начале католической реакции, ни даже антикатолические стремления при Иосифе II и пр., – ничто все-таки не могло искоренить всех тех вещественных остатков первобытного христианства в Чехии и Моравии, через уничтожение которых, одни (как, например, католическое духовенство) хотели затмить в народе всякую память о востоке, другие (гуситы) – в порыве своей ненависти к духовному гнету латинства – могли думать, что истребляют латинство (которое, может быть, само не замечало чуждых ему церковных памятников востока), третьи, наконец, (царствование Иосифа) служили, может быть, только охватившей тогда почти всю Европу модной идее безбожия и торжества человеческого разума над христианством. А, если прибавить к этому множество хищений, учиненных жидами, спекулянтами и разного рода иностранными путешественниками, для своих библиотек и музеев, и теперь намеренно или несознательно скрываемых там, то нужно еще удивляться, как могли до сих пор уцелеть и те остатки старины, которые служили предметом разного рода грабительств, хищений и пр. Между тем, такие памятники, хотя и не в большом количестве, мало помалу, в различных местах Чехии и Моравии, отыскиваются и сообщаются любителям чешско-моравской церковной старины. Между уцелевшими остатками этой старины попадаются теперь древние церкви и местности, которые народное предание связывает с проповедью свв. Кирилла и Мефодия, и имеющие особенное значение, так называемые, кирилло-мефодиевские кресты. Некоторые из этих памятников (как, например, кресты), отчасти, собраны и хранятся теперь в чешском народном музее в Праге, другие, находящиеся пока в частных руках, описаны в некоторых чешских изданиях, а некоторые, может быть, еще очень ревниво оберегаются от взора и сведения отнюдь уже не фальшивых чтителей кирилло-мефодиевской старины – из боязни сделать их предметом, может быть, точно такого же возбуждения в народе, как, например, это было в памятную гуситскую эпоху. Я укажу здесь только на те, которые, в бытностъ мою в Чехии, приходилось мне видеть, и которые, отчасти, описаны в различных чешских изданиях.

Западно-католические, преимущественно, славянские исследователи чешско-моравской церковной старины¹⁷⁴ утверждают, что во множестве еще уцелевшие в Моравии и Чехии храмы и часовни св. Климента, Церкви воздвижения честного и животворящего креста и Успения Божией Матери (на небо взятая) – некоторые, по своему происхождению, очень древни и принадлежат к старинным памятникам кирилло-мефодиевской проповеди среди чехов-мораван. Таковы, например, святыни в честь св. Климента в Моравии: бывшая церковь в Липовце (в Берненском округе), часовня у Осветиман близ Бухлова и церковь в Верхнем Бречкове близ Ямениц (в Зноемском округе); в Чехии: в Литомыпши, в Градце на Лабе, в Садце, на Вышеграде, на Опыши, в предместъе Праги на Поржичах, в Левом Градце, в Старой Болеслави, в Бубнах, в Хлумчанах, на Градище, близ Поржич на Сазаве, в Мировицах, на Прахне и в других местах¹⁷⁵. Не невероятным, по мнению тех же исследователей, представляется и то, что постройки храмов Воздвижения Честного и Животворящего Креста (как, например, в Хрудиме¹⁷⁶, в Сазаве, в чешской Липе; в Моравии: в Дубицке у Забрега, в Стинаве у Птени и в Простеёве; в Силезии: в Фриштате) принадлежат к старейшим памятникам времен кирилло-мефодиевских. Из храмов в честь Успения (на небо взятая) Пресвятой Богородицы замечателен, например, образчик филиальной церкви при храме св. Климента в Силезии – в Висле. Древность из времен кирилло-мефодиевских некоторые католические славянские ученые¹⁷⁷ хотят также видеть в уцелевших храмах во имя свв. Петра и Павла (каковы, например, храмы на Вышеграде, в Брно, Оломоуце и др.)¹⁷⁸.

Другое сохранившееся живое свидетельство о проповеди Кирилла и Мефодия в Чехии и Моравии суть, разного рода, местности, к которым народное предание приурочивает миссионерскую деятельность своих первых просветителей. Так, например, в великом Междуречье сохранилось в народе предание, что там в одном городском доме некогда ночевали свв. Кирилл и

Мефодий¹⁷⁹. В Угрицах и Дамборжиц, близ Жарощиц (в Моравии), в одной филиальной церкви под проповеднической кафедрой находился, некогда, круглый камень, на котором, по преданию, свв. Солунские братья, стоя, проповедовали. Набожный народ и теперь припоминает, что в том камне были два углубления, будто бы, от поступи свв. Кирилла и Мефодия. В настоящее время этого камня уже нет, а недавно еще видели его. Вообще, предание о таких местностях здесь довольно распространено и особенно живо сохранилось в трех моравских общинах: в Трешти, в Старом Петрине (в Зноемском округе) и в Телчи¹⁸⁰. К подобным памятникам народное предание относит, также, и некоторые, существующие ныне, колодцы, при которых, будто бы, свв. Кирилл и Мефодий крестили новых исповедников веры Христовой. Таковы, например, в Моравии: «кириллка» в Подивине у Брецлавы, «методка» в Дедицах у Вышкова и «апостолка» в Прибицах у Жидлоховиц¹⁸¹. Примечательны, также, часто встречающиеся здесь названия: «святая вода», «освященный колодец», «чудесный источник», «добрая вода» и пр.; может быть, и с ними связывает народ какие-нибудь кирилло-мефодиевские традиции, хотя определенный смысл их теперь уже утрачен. По крайней мере, у Стинавы (в Плумловском округе) один колодец, именуемый «святая вода», по народному преданию ведет свое начало из глубокой древности, так что при нем еще свв. Кирилл и Мефодий, будто бы, крестили народ, а теперь ежегодно, в воскресенье после праздника Воздвижения Честного и Животворящего Креста, совершается здесь богослужение в воспоминание 1000 лет тому назад совершившегося акта крещения.

Более многочисленные и более любопытные для исследования вопроса о первобытном христианстве в Чехии и Моравии памятники, представляют собою, так называемые, кирилло-мефодиевские кресты. Таких крестов в Чехии и Моравии до сих пор уцелело немало. Они могут служить довольно вескими данными при обсуждении нашего вопроса. Я укажу только на самые главные и характерные. Начну с тех, которые мне приходилось видеть в чешском народном музее в Праге. Любопытный памятник представляет собою крест, в 1799 г. найденный в развалинах Островского монастыря (некогда бенедектинского)¹⁸². Крест этот литой, бронзовый, – представляет Спасителя в короне, с распростертыми руками, а ноги положены не одна на другую, а рядом, одна подле другой. Просверленные руки и ноги свидетельствуют о том, что, некогда, этот крест был прикреплен к другому кресту, по всей вероятности, деревянному, от которого, однако, не осталось теперь никакого следа. По мнению знатоков, вид и форма креста даже в подробностях исполнены тщательно: черты лица благородные, выражение спокойное, волосы разделены на две стороны и опускаются вплоть до плечей, небольшая борода, а голова украшена королевской короной. На месте глаз до сих пор заметны два голубых камня, которые придают особенное выражение лицу. Тело от бедер, почти до колен, прикрыто одеждою, задняя часть которой опускается гораздо ниже передней. Одежда эта очень искусно отделана эмалью голубой и темно-зеленой, хотя от времени достаточно уже стершейся, как бы, прикрепляющий эту одежду к телу пояс, отделан в голубой цвет с красным. Кое-где на кресте заметны следы того, что крест был вызолочен. – Вышина креста более 8 дюймов. Самый способ представления распятого Христа, по мнению знатоков, указывает на очень давнее его происхождение: близкое сходство его с изображениями распятого Христа на саркофаге ватиканского кладбища в Риме, в миниатюрах на рукописном сирийском евангелии VI в., хранящимся во Флоренции, в библиотеке S. Lorenzo, и в византийских миниатюрах рукописи, содержащей в себе проповеди Григория Назианзина (от 867 – 886) и хранящейся теперь в Париже (произведениями, несомненно, весьма древними), только еще более убеждает в древности нашего креста¹⁸³. Не страдальческий еще вид лица распятого, прикрывающая тело Христа одежда, положенные одна подле другой ноги, корона на голове и, вообще, вся художественная выделка свидетельствует о том, что островский крест принадлежит к древним памятникам византийского стиля, образчики которого можно видеть и на других чешско-моравских крестах. Таким образчиком могут служить хранящиеся также в чешском музее в Праге, так называемые, опочницкие кресты (числом 6), в 1858–1859 гг. найденные в деревне Опочнице (между Подебрадом и Хлумницем), на некотором возвышении одного, принадлежащего частному владельцу, поля¹⁸⁴.

Первый крест, около 3 дюймов высоты и 2 ширины, сделан из бронзы и, отчасти, меди. – На передней стороне выступает фигура Спасителя, одетого в античную тунику, которая спускается с самых плеч ниже колен. Под руками находятся греческие надписи, очень правильно вырезанные, а именно: под правою рукою: ΙΔΕ OYC COY (ϊδε δ υίός σου), под левою: ΙΔΟΥ ΜΗΤΙΡ COY (ιδού ή μήτόςρ σου), как передается это в Ин. 19:26–27. На обоих концах поперечника находятся маленькие изображения Божией Матери и ученика Христова. Над главою Спасителя, легко наклоненной, находится доска с надписью, следы которой заметны теперь только в совсем почти стершихся буквах, а над этой доской – знамение солнца и месяца. Замечательна и обратная сторона креста: посередине – во весь рост Божия Матерь, одетая в длинную тунику и плащ, с приподнятыми вверх руками в молитвенном обращении. С одной стороны изображения находятся буквы: МР, а на другой – буква: О (Ѳ), что вместе значит «Μήτηρ Θεού». На четырех концах креста, в полукружиях, сделаны изображения четырех евангелистов (в половину роста), около которых поставлены следующие буквы: наверху и внизу – М, по бокам – Λ и I, означающие имена четырех евангелистов: Матфея, Марка, Луки и Иоанна. – Другой крест опочницкий, немного меньше предыдущего, сделан из бронзовой жести. На передней его стороне, довольно грубыми чертами, изображен образ распятого Спасителя. На поперечнике можно читать: с одной стороны: ХС (Χριστός), а с другой: ΝΗΚΑ (Χριστός νιχα). Крест этот разломан надвое: от обратной его стороны уцелела только нижняя часть, на которой, по-видимому, сделано довольно грубое изображение Божьей Матери. – Третий крест, в три дюйма длины и почти столько же в ширину, сделан из чистой меди, и по всем сторонам хорошо вызолочен. Сделанное изображение Спасителя во весь рост выполнено довольно грубо и неискусно; одежда, которая прикрывает тело Господне с боков до колена, выбита из меди. Над главою Спасителя замечается солнце, а под солнцем – месяц. На обратной стороне (также позлащенной) посередине какая-то глава с некоторыми признаками волос и ушей, от которых к четырем концам креста развиваются, наподобие листьев, украшения. – Четвертый крест, более двух дюймов в длину и около двух в ширину, также позлащен. На передней стороне находится весьма неискусно сделанное изображение распятого Спасителя, к телу Которого, как бы, плотно прилегает одеяние – от плеч до колен, не прикрывая собой, однако, Его рук. Поля креста над головою и вокруг головы отделаны зеленой эмалью, середина же – красной. – Пятый крест довольно грубо сделан из меди и не имеет на себе и следа какого-нибудь украшения. – Шестой крест, самый меньший из всех, в 2 дюйма длины и почти столько же в ширину, так же вызолочен. Изображение на нем, подобно изображению на четвертом кресте, с тем только различием, что на этом последнем – одежда Спасителя прикрывает Его руки. С правой стороны, над рукою Спасителя, золотой месяц, слева – круг солнца. По мнению исследователей старины, признаки указанных крестов таковы, что их древность и византийский характер не подлежат сомнению. Не говоря уже о первых двух, византийское происхождение которых доказывается уже уцелевшими на них греческими надписями, даже четыре последние, не имеющие таких надписей, носят на себе очевидные признаки крестов византийских.

Кроме крестов островского и, так называемых, опочницких, в чешском музее в Праге хранятся еще следующие, замечательные по своей древности и архитектуре кресты.

1) Бронзовый крестик, найденный в 1860 г. у деревни Краловец на одном лугу (бывшем славянском кладбище), – вполне сходен с крестами опочницкими. В высоту имея три дюйма и в ширину немного более 2-х, он отличается от опочницких только тем, что не имеет внутри пустого пространства и потому весь полный, массивный; на передней стороне полувыпуклый, но с довольно неизящным изображением распятого Христа, подобно тому, как мы это можем видеть на самых старинных изображениях. Распятый Спаситель стоит, как живой, опираясь ногами на подставку, с умеренно распростертыми руками, с подобием короны на голове и краткою одеждою вокруг бедер. Оконечности левой руки скрываются под изображением солнца, с человеческим лицом в середине; правая же рука достигает месяца при исходе; над головою находится довольно грубое изображение ангела. На целом крестике нет и следа позлащения; задняя сторона вполне гладкая.

2) Бронзовый крестик, найденный в Вацлавицах, недалеко от Конопишта, и доставленный в чешский народный музей в 1855 году. По своему устройству он также сходен с крестами опочницкими; в высоту имеет почти 2 дюйма, в ширину – более одного. Округленные концы креста с выведенными, посредством эмали, фигурами придают ему вид более изящный, чем какой представляют кресты опочницкий и краловицкий. На передней стороне изображен Спаситель с распростертыми руками и рядом стоящими, одна подле другой, ногами на подставке, с краткою одеждою вокруг бедер и с подобием какого-то покрывала на голове. Над головою в особом кресте монограмма ІС ХС (Ιησούς Χριστός). На другой, обратной стороне изображена Божия Матерь в длинной одежде (наподобие ризы), с распростертыми дланями рук, в виде молитвенном, с покрывалом на голове, подобно тому, как у православных монахов – с крестиком, а выше головы еще изображение простого крестика. На обоих концах поперечника монограммы: МР – ΘΥ (Μήτηρ Θεοΰ)¹⁸⁵.

3) Еще бронзовый крестик, доставленный в музей в 1856 г., – в высоту имеет почти 4 дюйма. Левая рука креста наполовину отломлена, правая же как-то неестественно к низу погнута. Дырки в ладонях и внизу, под самой фигурой, указывают, что крест первоначально был прибит или к другому кресту, или к чему-либо иному. Ноги изображены одна подле другой на подставке; лицо имеет вид распятого Спасителя в момент смерти; вокруг бедер одежда, напереди завязанная узлом, вокруг головы вид сияния, в котором три двойные луча представляют некоторое подобие креста. Судя по этому сиянию, встречающемуся на архитектурных памятниках уже в XIII в., происхождение рассматриваемого креста относится к тому же XIII столетию¹⁸⁶.

Все эти кресты, подобно другим вышеуказанным, носят на себе печать византийского происхождения, или, по крайней мере, появились под этим влиянием. Много подобных же крестов можно находить еще в тех или других местностях Чехии и Моравии. Кресты эти на месте, по большей части, все низкие, не имеющие изящной формы; в высоту они едва достигают 1 метра, иногда больше, а иногда и меньше; все четыре конца их почти равны, даже конец, который опускается в землю, бывает не длиннее других, а иногда, и короче, вследствие постепенного уничтожения и от времени, и от своего положения в земле; отделка крестов довольно простая и материал грубый. Относительно всех этих крестов, хранятся в народе предания, что они стоят на месте, где проповедовали свв. Кирилл и Мефодий.

В Чехии, например, даже на отдаленных западных границах, встречаются подобного устройства кресты. Один из таких крестов находится, например, в Стебне (нем. Steeben), одной деревне в Подборжанском гетманстве, недалеко от Петрограда¹⁸⁷. Крест этот довольно прост, выделен из одного камня (гранитного), от времени почернел, потерт. На двух поперечных концах и верхней части, продольной – выпуклые крестики; двумя своими сторонами обращен к востоку и западу. Высота креста около 1¹/₂ метра, ширина около 1 метра, ширина верхней части продольной около ³/₄ метра. Подобный же крест находится в местечке Мальмерице (нем. Albritz), принадлежащим к общине Лешки (Leschkau). Крест этот, сделанный также довольно просто, из гранитного камня, обращен двумя своими сторонами к востоку и западу, но гораздо больше нагнут к востоку. Поэтому западная сторона, постоянно открытая для действия разрушительных стихий природы, не имеет теперь почти никаких признаков прежних изображений; на восточной же стороне до сих пор уцелело изображение вырезанного во всю длину креста.

Стебненский и Мальмерицкий кресты по своему происхождению принадлежат, очевидно, отдаленной эпохе, говорят, кирилло-мефодиевской. И в самом деле, небольшой размер крестов, равнораменность (не только равномерность обеих частей креста, но и одинаковость расстояния обоих концов продольного дерева от концов поперечника) – признаки, сближающие эти кресты с образцами византийскими; а довольно неискусная отделка крестов, как бы, указывает на их очень раннее происхождение, если только не предполагать в их более позднем творце вообще неискусного мастера. По-видимому, менее сходства с византийскими образцами может представлять крест мальмерицкий, неравномерный, три верхние конца которого, как бы, в виде полумесяца расширяются к своим оконечностям; но это основание не настолько решительно, чтобы могло уничтожить древность креста и его византийское происхождение, твердо запечатленные народной традицией.

В Моравии таких крестов находится не менее. Так, например, один из таких крестов нашли недалеко от деревни Дубровицы, при дороге, ведущей в Палонику. В длину этот крест около 1 метра, в ширину вокруг, более, чем ¹/₂ м., толщина же его равняется ¹/₄ м. Форма креста не отличается каким-либо изяществом, – вытесан он довольно грубо. На середине креста находятся две хронологические даты (1171 и 1773), из которых первая обозначает, может быть, время выделки креста, а вторая, – время, может быть, переставления креста на другое место. Другой, подобного рода, крест находится в Вилимове близ Намешти в Оломоуцком округе, недалеко от местной церкви. Передняя сторона выступает приблизительно на 80 сантиметров в высоту, задняя – немного выше. Крест вытесан из камня и оброс мхом. Третий крест можно видеть около Оломоуца в Великой Сенице, – стоит перед статуей св. Фомы, а прежде стоял на холмике. Высота креста почти 1 метр, ширина около ¹/₂ м. По направлению длины креста выбито маленькое углубление. В том же Оломоуцком округе недавно найдены и другие, подобные же, кресты.

1) Крест огницкий, выделанный из камня, – не имеет теперь ни головы (верхней части), ни обоих концов поперечника. Действительная (прежняя) высота его не отличалась много от теперешней, имеющей около 1¹/₂ м., из которых около 50 см находится в глуби земли; ширина креста при земле около 67 см., при поперечных концах, около 60 см.; толщина же неодинакова: внизу около 20 см, а вверху 14 см. На передней стороне памятника до сих пор хорошо сохранилось изображение креста, имеющее в вышину около 56 см., в ширину, в обоих концах поперечника, около 38 см. Даже в своем не цельном виде огницкий крест весьма много приближается к крестам равномерным, хотя более точное сходство с этими последними он представлял бы при сохранении своих утраченных частей.

2) Крест у Малой Сенице (Сенички), к низу шире (около 38 см), к верху сужен (около 23 см), в высоту имеет около 67 см. Ширина поперечника, с отломанным правым концом, имеет приблизительно около 39 см; а, если бы сохранился и правый конец, то ширина всего поперечника обнимала бы около 52 см. Толщина внизу доходит до 25 см, вверху же имеет около 19 см. Сохранившийся левый конец вытесан в полукруг; верхняя часть (голова) так же, хотя и не вполне закруглена, а на самом верху заканчивается ровной площадкой с маленьким углублением в середине.

3) Такой же памятник представляет собой крест у Великих Слатениц. Высота креста и ширина одинаковы: вся ширина креста, если бы не был отломлен левый конец, обнимала бы около 70 см.; такой же, приблизительно, меры была бы и продольная часть, хотя теперь, несколько закопанная в землю, она обнимает только около 57 см. Все четыре конца креста по направлению к оконечностям расширены, следовательно, чем ближе к точке пресечения, тем толщина креста становится уже, а в самой точке пресечения она равняется 20 см. На передней стороне креста заметно одно совсем необыкновенное изображение, наподобие меча. Этот крест, как и предыдущие, по началу своего происхождения относится, как говорит народное предание, к отдаленнейшим временам кирилло-мефодиевской проповеди¹⁸⁸.

В заключение, упомяну еще об одном кресте, который, по предложению А. В. Шемберы¹⁸⁹, принадлежит XII веку и служит образчиком тогдашних византийских крестов у чехов-мораван. Крест этот находится в Яромержицах (на старом пути из Оломоуца в Прагу); он сделан из камня (или, точнее – камень в форме креста) и с земли выше роста человеческого. Об этом камне, как и о другом подобном же (который стоит немного севернее), народное предание гласит, что здесь, некогда, на пути к Чехам, св. Мефодий проповедовал слово Божие.

Приведенные мною факты могут служить живым свидетельством того, что не только кирилло-мефодиевская традиция вообще, но и византийский же характер до сих пор еще сохранился на некоторых остатках вещественных памятников чешско-моравской христианской старины. Что касается первого, то есть кирилло-мефодиевской традиции вообще, то, для доказательства ее живучести в народе можно было бы привести множество и других свидетельств (кроме письменных) устных, передаваемых еще и теперь простым даже народом в форме апокрифических сказаний, повестей и пр.¹⁹⁰

В дополнение к сказанному, я мог бы здесь прибавить разве только то, что и до сих пюр еще уцелели старые святыни, посвященные в честь свв. Кирилла и Мефодия. Так, например, в Велеграде (в Моравии) до сих пор стоит часовня св. Кирилла, теперь обновленная; о ней народное предание говорит, что на этом месте св. Кирилл приказал построить первую церковь в старом Велеграде. В Оломоуце, на прежнем кладбище, стояла часовня, посвященная свв. Кириллу и Мефодию. Точно также, и в Брно до сих пор есть часовня свв. Братьев солунских. А в Старой Болеславли сохранился дом, где прежде стояла церковь во имя св. Мефодия. Правда, все эти постройки, может быть, берут свое начало от сравнительно недавнего времени, – от времени уже после канонизации свв. Кирилла и Мефодия в XIV в.¹⁹¹ Тем не менее, и в таком случае важно для нас все-таки то, что несмотря на козни латино-немецкого духовенства чешско-моравский народ не мог забыть подвигов своих просветителей. Следовательно, о них могла храниться в народе непрерывная память, которую не были в состоянии заглушить Рим и его услужливое латино-немецкое духовенство. Эти последние, будучи не в состоянии искоренить в народе благочестивое воспоминание о Кирилле и Мефодии, должны были согласиться только на одну вынужденную уступку, допустив их церковное прославление уже в XIV веке, когда пробуждающееся народное самосознание и религиозное оживление сильно охватывали чешский народ и, таким образом, делали для него возможным достижение прежде неосуществимых народно-религиозных нужд и желаний. Но, как всегда, так и в настоящем случае, Рим действовал с обычной своей тактикой: он старался затмить живущие в народе верные традиции о кирилло-мефодиевской проповеди, обставляя их многими позднейшими католическими подробностями. При этом, он допускал и обычное, впоследствии, иезуитское правило «применяться к обстоятельствам», хотя бы это совсем было противно вере и обыкновенным правилам честности. Подобно тому, как Рим и иезуиты поступили с традицией о Гусе, они практиковали нечто похожее и по отношению к памяти свв. Кирилла и Мефодия. В первом случае, они добились своих целей, заменивши народного любимца Гуса подставным католическим святым Яном Непомуком. А, чтобы легче и скорее достигнуть этих целей, они пользовались, при этом, своей теорией «применения к обстоятельствам», отвлекая черты жизни Яна Гуса для Яна Непомука, изображение первого употребляли для второго с некоторыми только необходимыми дополнениями (как, например, специфическая особенность в изображении Яна Непомука – звезда над головою и пр.). Точно также, Рим должен был поступать и со свв. Кириллом и Мефодием: одевал их в католические одежды с инфулами на голове, и во всем другом употребляя их тогдашним римским миссионерам и исповедникам, получившим от папы благословение и полномочия; но при этом, как бы, забывал, что ведь свв. Кирилл и Мефодий пришли с востока и распространяли свою веру между чехами-мораванами, когда еще не состоялось полного разделения церквей. Поэтому неудивительно, что теперь, наряду с, так называемыми, кирилло-мефодиевскими памятниками, в различных местах Чехии и Моравии можно встретить нередко и строго латинские «приложения», затемняющие первобытное религиозное представление народа о деятельности свв. Кирилла и Мефодия: возле кирилло-мефодиевских памятников (как, например, крестов) воздвигаются статуи Яна Непомука¹⁹², сравнительно новейшего происхождения постройки в честь св. Петра приурочиваются ко времени и деятельности Кирилла и Мефодия и пр. Очевидно, все это, и многое другое подобное, намеренно делается только для того, чтобы, хотя бы затемнить неизгладимое в народе воспоминание о проповеди свв. славянских апостолов, связать их деятельность с догмою и обрядами латинской церкви и т. п., а в конце концов, эти факты обращаются, опять, как новое свидетельство о католическом характере кирилло-мефодиевской проповеди.

При таком упорном и систематическом искажении исторической истины несомненно большего внимания заслуживают те кирилло-мефодиевские памятники, которые, происходя из глубокой древности, до сих пор еще свободны от позднейших «латинских приложений» и свидетельствуют о другом церковном влиянии в Чехии и Моравии, – влиянии византийском, которое принесли сюда с собою и проповедовали свв. Кирилл и Мефодий. В этом отношении, указанные мною примеры построек церквей Воздвижения Честного и Животворящего Креста (распространенных на Востоке), во множестве уцелевшие кресты в византийском стиле и с греческими надписями могут служить более верным и более живым свидетельством восточного влияния в Чехии и Моравии¹⁹³, последних остатков которого здесь не мог уничтожить католицизм ни в догуситскую эпоху, ни в эпоху даже католической реакции при первых Габсбургах и далее. К этому нужно здесь присоединить еще и то, что в бытность мою в Чехии мне приходилось не раз видеть молящихся, которые знаменуют себя крестом греческим, – по рассказам, обычай этот ведет свое начало с незапамятных времен. Такую же традиционную древность имеет и другой, сохранившийся в Чехии и Моравии, обычай три раза в году святить воду (накануне богоявления, в Великую субботу и перед Троицыным днем) – обычай, давно уже исчезнувший в латинской церкви, но сохранившийся в церкви восточной.

Вена. Январь 1883 г.

Вопрос о византийском влиянии на культуру западноевропейскую в области искусства и археологии принял в Чехии, благодаря местным причинам, оттенок, которого он не имеет в других местах запада: исследование византийского влияния в Чехии, в ее археологической литературе, тесно связано с деятельностью св. Кирилла и Мефодия, как первых людей, принесших византийское христианство на народном живом языке, и тем положивших начало национальной, славянской культуре Чехии. Поэтому, византийские начала в археологии чешской, памятники, носящие этот характер, считаются, более или менее, близкими к национальным, причем, их противополагают памятникам и началам культуры латинско-германской, как не национальным. Отсюда, некоторая тенденциозность во взгляде на памятники византийского влияния в Чехо-Моравии. Историки Чехии точно так же стараются проследить это влияние в культурной истории края, стараясь даже в XV в., в явлениях гусситской эпохи, найти следы кирилло-мефодиевской деятельности, проследить последствия этой деятельности на пространстве веков, начиная с ІХ-го¹⁹⁵.

Археологи со своей стороны, исходя из вещественных памятников, из данных монументальной археологии, идут навстречу этому же стремлению. Они, на основании своих данных, стараются подтвердить эти же выводы с большей или меньшей осторожностью и успехом. Поэтому тщательно отмечается и собирается в Чехии то, что выходит из ряда многочисленных памятников чешской германо-латинской культуры. Имея постоянно в памяти факт миссионерства Кирилла и Мефодия, чешские археологи желают видеть в этих остатках вещественное доказательство того, что насажденное Солунскими Братьями не умерло, но, если и не разрослось, все-таки уцелело, частью, и до сих пор. При этом, главное внимание обращается, понятно, на церковную старину, где и находило себе, главным образом, выражение это восточное влияние, принесенное Братьями. Сложились даже, если так можно выразиться, теории, как и в чем следует видеть эту кирилло-мефодиевскую старину; ряд предметов, сюда относящихся, подведен под отдельные рубрики и категории.

К числу таких свидетелей кирилло-мефодиевской старины, уцелевших до сих пор, относятся церкви, часовни и местности, которые народное предание связывает с миссионерской деятельностью Братьев-Солунцев; сюда же относятся и, так называемые, кирилло-мефодиевские кресты, в числе которых главную массу занимают монументальные, каменные, попадающиеся в большом количестве по Чехии и Моравии¹⁹⁶.

Что касается церквей и часовен, то в посвящении их св. Клименту Римскому, обретение мощей которого Кириллом играло такую важную роль в деятельности Кирилла (и, кстати сказать, в отношениях его к Риму), Воздвижению Животворящего Креста, Успению Богородицы (иногда, апостолам Петру и Павлу) видят указание на то, что самые церкви (или до сих пор сохранившиеся на тех же местах, или новые, заменившие старые), восходят к эпохе Кирилловской проповеди и возникли под ее влиянием; стало быть, эти церкви – памятники славянского и византийского, а не западно-латинского и немецкого прошлого Чехии¹⁹⁷.

В подтверждение силы этой традиции, приводят и иные данные, именно – предания народные: то это дом, где, якобы, ночевали св. Братья, то память о камне (теперь уже исчезнувшем), где были следы ступни св. Кирилла, то колодцы и ручьи, где, якобы, крестили Кирилл или Мефодий и т. д.¹⁹⁸ Конечно, все эти попытки и основания для доказательства кирилло-мефодиевской традиции имеют силу только относительную: как название церквей в честь Климента может найти себе истолкование как раз в обратную сторону¹⁹⁹, так и возникновение церквей в честь Воздвижения Креста и Успения может найти иное объяснение, помимо связи с православием²⁰⁰. Не надо забывать и того, что память св. Кирилла, уже с XIV в. канонизированного Римом ради Славян (сообразно обычной тактике западного духовенства в подобных случаях), чтилась и на западе. Поэтому и предание о нем, раз мы не можем точно доказать его древность и, притом, большую, нежели XIV–XV вв., особенной силы для нас не имеет: оно могло возникнуть уже и после.

Предание же о колодцах и источниках, при которых была проповедь, и в которых могло совершаться крещение, предание общераспространенное у христианских народов²⁰¹; правда, эта легенда, действительно указывает с большой вероятностью на бывший когда-то факт крещения на ручье, речке, колодце и т. д. (ср. известие нашей летописи о крещении Руси) и на свое возникновение в эпоху массовых крещений; это вполне естественно – но дело то все в том, насколько мы можем поручиться, что имя проповедника (в данном случае, Кирилла или Мефодия), искони связана с легендой в том виде, как мы ее знаем теперь, было в ней с самого ее возникновения, а не заменило собой другого. А ведь, именно, в имени в подобной, общей по содержанию, легенде и вся сила ее доказательности. Что подстановка возможна, доказывает сама чешская история, где мы видим искусственную, прямо тактическую подстановку имени Яна Непомуцкого (святого, пущенного в ход иезуитами во время борьбы их с гусситством) вместо имени Яна Гуса. Подстановка удалась: Ян Непомук стал народным святым не только в Чехии, но и в Польше, вытеснив значительно память об истинно народном деятеле Яне Гусе²⁰². Все сказанное ведет, разумеется, не к тому, чтобы отрицать существование кирилло-мефодиевской (т. е. византийской) традиции в Чехии, – она не подлежит сомнению, на основании исторических данных и их указаний. Но, на мой взгляд, сказанное должно доказывать, что устное предание, легенда, как источник исторический, далеко не так надежны, как другие пособия. Что с преданием, не брезгуя, конечно, им, приходится обращаться крайне осторожно, особенно, в таком частном случае, каков рассматриваемый.

Несколько иначе обстоит дело по отношению к последней категории «кирилло-мефодиевских» памятников в Чехии, именно, по отношению к крестам, относимых к эпохе Кирилла и Мефодия, или продолжающим эту традицию.

И здесь предание давало руководящую нить собирателям этих памятников. Но здесь не одно предание руководит в оценке крестов: как памятники монументальной археологии, кресты эти подлежат рассмотрению и со стороны их внешней формы, характера, положения. Здесь уже есть более твердые основания для их приурочения, если не к определенному точно времени, то, по крайней мере, к определенной, более или менее, группе по типу. Чешские, так называемые «кирилло-мефодиевские» кресты, в которых видят влияние византийской культуры времени распространения восточного христианства в Чехии (IX в.), известны двух видов: небольшие (от 2-х до 4-х и даже 8 дюймов), медные или бронзовые, «носильные» (может быть, частью, тельные) кресты²⁰³ и кресты монументальные, каменные, врывавшиеся в землю²⁰⁴. Что касается крестов первого рода, то, судя по словам местных археологов, сомневаться в византийском влиянии на их технику нельзя. С другой стороны, нельзя не отметить того, что чисто византийскими признать их нельзя: по-видимому, они (или некоторые из них) делались уже на месте – факт интересный, усиливающий значение их, как доказательства византийского влияния в Чехии. Так, «островский» крест (найден в развалинах Островского монастыря, построенного в 999 г.), весьма сходный с крестом на ватиканском саркофаге, с крестами флорентийского сирского евангелия VI в. и византийских миниатюр парижской рукописи Григория Назианзина (867–886 гг.)²⁰⁵, имеет и свое отличие, – на голове Спасителя надет венец, – особенность уже чисто западная, на востоке не встречающаяся²⁰⁶. Что же касается того, что ноги Спасителя на островском кресте положены рядом, а не одна на другую, в чем видят одно из доказательств византийского типа Распятия²⁰⁷, то факт этот особенного значения иметь не может. Нарушение предания о четырех гвоздях в изображении Распятия в западной церкви – факт поздний, не древнее XIII в., а, может быть, и еще позднее²⁰⁸.

Из других крестов («опочницких») обращают на себя внимание те, которые снабжены краткими греческими надписями (№ 2 – с надписью ХС ΝΗΚΑ (т. е. νίχα или νίχη), которые до известной степени²⁰⁹ указывают на византайскую традицию.

Последний из бронзовых крестов дает любопытное указание, подобное первому: при византийской технике, он не старше XIII века, с нимбом в виде сияния, – подробность, опятъ, западная и поздняя сравнительно²¹⁰.

Каменных крестов, привлекаемых к решению вопроса, гораздо больше: их издано²¹¹ уже более тридцати.

Прежде, чем перейти к оценке этого рода археологического материала, перечислю некоторые из крестов, до сих пор неизвестные или мало известные в нашей литературе²¹². Кресты эти делались из гранита, чаще, из более мягкого песчаника, довольно грубы по форме, в большинстве случаев. Многие из них представляют едва обработанную глыбу, иные от разных причин утратили свою первоначальную форму²¹³. С некоторыми крестами связаны местные предания, любопытные, по крайней мере, в глазах чешских исследователей, для определения ценности крестов, как археологических памятников. Положение крестов относительно местности, далеко не безынтересно.

I. Славоницкий крест, первоначально стоял на проезжей дороге (из Славонина к Зеленой улице, около Оломоуца), потом лежал в виде мостков через канаву, и в этом месте народ молился, на основании предания, что на этом месте отдыхали Кирилл и Мефодий, идя на проповедь в Оломоуц.

II. Крест Недвезский – стоял у дороги. На нем надпись, весьма неясная; по начертаниям, считают ее кирилловской. На мой взгляд, такого характера надпись не имеет: она по вышине букв, их узкости не похожа на известные до сих пор кирилловские резные надписи²¹⁴. Предание об этом кресте гласит, что он поставлен или крестоносцами, или шведами²¹⁵.

III. Годолянский крест, налево от дороги из Нового Света в Оломоуц. Глубоко ушел в землю, на нем какое-то непонятное изображение. Преданий о нем не сохранилось.

IV. Крест Пржиказский, почти ушел в землю. Стоял по дороге на юго-запад от Пржиказа (теперь вынут), на месте, где, по преданию, учили Кирилл и Мефодий.

V. Луковицкий крест (изображения его нет). Стоит прямо у дороги. Ямки, образовавшиеся на нем, произошли от того, что песок от этого камня считался целебным²¹⁶. Вышина 1 м 14 см. Предание гласит, что был поставлен этот крест в память прекращения мора, постигшего луковицу.

VI. Яворский крест – у дороги между Явором и Крхлебами. Местные немцы никакого предания с крестом не связывают, чешские же крестьяне сообщают, что здесь был убит мечом какой-то офицер²¹⁷. Рядом с этим крестом высокий, новый, на могиле какого-то военного человека.

VII. Крест Кралёвский, стоит в дубраве у дороги между Новой Мельницей (Нови Млин) и Кралёвым. За его грубую форму прозван он у народа «камнем». Преданий с ним не связано²¹⁸.

VIII. Врановский крест. Лежит между Врановой и Граничками на дороге, разбит на два куска и куски эти, вверх отломом, воткнуты в землю. Преданий о нем нет²¹⁹. На поверхности креста такие же ямочки, как на кресте Луковицком (наш V).

IX. Стржелицкий (Стрелицкий) крест. У самой дороги из Стрелицы в Унчову. Считается, по преданию, Кирилло-мефодиевским²²⁰.

X. (Рисунка нет). Дубицкий крест, плохой сохранности, служил тумбой. Высота 1 м 25 см. Преданий о нем нет²²¹.

XI. Свиседлицкий крест. На кресте выставлен 1542 год, надпись считается современной кресту. Преданий о нем много, но связанных с Кириллом и Мефодием нет²²².

XII. Бржезовские два креста, у дороги при ручье. Пользовались почитанием у людей, отправляющихся в путь. Считаются в числе кирилло-мефодиевских крестов²²³.

XIII. Тржебицкий крест. Стоит на пути между Тржебицем и Подсудновым. На нем начерчен крест и 1622 год. Народ зовет его «бабой».

XIV. Трнавский крест. На перекрестке трех дорог у деревни Пржибора, между Velkym Petrvald’oм и Brusperk’ом. Вышина 96 см. По преданию, здесь был убит мужиками музыкант. Считается также кирилловским, древним. На нем кое-где ямки.

XV. Стебеницкий крест у деревни Стебны. Предания о его происхождении нет.

XVI. Мальмержицкий крест, в местечке Мальмержице (Albritz). По преданию, относится к древним, кирилловским.

XVII. Дубровицкий крест, на дороге из Дубровицы в Палонику. На нем две даты 1171 и 1773 г. В первой, однако, вторая цифра (1) сомнительна, ибо камень представляет очень неровную поверхность, и может быть прочитана как 7, т. е. 1771 г.

XVIII. Велико-Сеницкий (?) крест, около Оломоуца. Стоял прежде на холмике.

XIX. (Изображения нет.) Огницкий крест сильно пострадал от времени. На нем изображение креста, весьма близкое к равноконечному.

XX. Мало-Сеницкий крест. Преданий нет.

XXI. Велико-Слатеницкий крест²²⁴.

XXII–XXIV. Два креста равноконечных и один, также, равноконечный, но высеченный на бесформенной скале. Место первоначального их нахождения неизвестно²²⁵.

XXV. (Изображения нет.) Яромержицкий крест, на пути из Оломоуца в Прагу. Камень в виде креста. С ним соединено предание о Мефодии.

XXVI–XXVIII. Три придорожных креста в Чехии²²⁶.

XXIX–XXXI. Три придорожных креста, стоящие рядом. С этими крестами соединено предание о тройном убийстве: влюбленный юноша убил свою возлюбленную и ее жениха, а затем и с собой покончил.

Помимо Чехии и Моравии, подобные кресты встречаются и в Лужицах²²⁷. У этих крестов, иногда, летом, совершаются моления о плодородии, чаще всего, на день евангелистов (15 июля)²²⁸.

В доказательство «кирилло-мефодиевского» происхождения большей части указанных крестов, приводятся следующие соображения:

а) Предания народные простой выдумкой быть не могут. Невероятность проповеди Кирилла и Мефодия в местах, где находятся кресты, доказана быть не может.

б) Народ до сих пор относится к этим крестам с верой. Будь эти кресты, например, межевыми знаками, этого бы не было. Кресты в качестве межевых знаков в Чехии не известны.

в) Христианство восточное (славянское) сохранялось в Моравии еще в XIII веке²²⁹.

г) Визанийский крест низкий, с короткой нижней частью, латинский – с длинной²³⁰. Но не каждый крест низкий есть византийский, это должна решить критика.

д) Кресты, вытесанные на камнях – просто могильные памятники или рыцарские знаки (крестоносцев). Такие кресты ставились на месте погребения или смерти, и к Кириллу и Мефодию отношения иметь не могут.

Это взгляд Ив. Гавельки, попытавшегося внести, как мы видим, некоторую классификацию в крестах. Он все-таки на первое место выдвигает предание, подтверждая его с помощью аргумента «отрицать возможность проповеди нельзя, нельзя доказать противного». Затем у него доказательство – археологического свойства: различие типа византийского креста от латинского. Правда, он осторожно его выражает, ослабляя этим доказательность своего довода. И. С. Пальмов исходит из тех же данных, доказывая связь крестов с кирилловской традицией, но археологическое доказательство старается выдвинуть, указывая на форму креста, скорее, византийскую, нежели латинскую, именно, на равномерность описываемых им крестов. Но и здесь он встречает препятствия. Длинная нижняя часть Мальмержицкого креста (у нас XVI) смутила его несколько, но не помешала ему высказать: «но это основание не настолько решительно, чтобы могло уничтожить древность креста и его византийское происхождение²³¹, твердо запечатленные народной традицией». Таким образом, оба исследователя стараются найти связь между данными археологии и преданием, подкрепляя то предание указанием археологии (Гавелька), то указание археологии – преданием (Пальмов). Не повторяя уже сказанного о доказательности предания вообще, сопоставим фактический материал, даваемый самими крестами, с материалом из преданий, сообщаемый обоими исследователями. Посмотрим, насколько им служит это предание и насколько оно подтверждает их археологическое доказательство.

Из 31 экземпляра собранных мною крестов, кирилло-мефодиевская традиция присоединяется только к семи. С остальными крестами или не связано никакой традиции, или связано предание, общего с кирилловским ничего не имеющее (почему, кстати сказать, г. Гавелька готов иногда счесть его вымышленным, не ценным²³², не допуская подобного же случая с преданием кирилловским). Но и в этих семи случаях, вот как кирилловское, т. е. византийское, предание подкрепляется археологическим определением византийского креста, как равноконечного (определение г. Гавельки):

1) Славоницкий крест (I у нас) – по преданию – кирилловский, но по форме – латинский.

2) Крест Пржиказский (IV) – несмотря на предание кирилловское, скорее, латинский, нежели византийский. Равноконечные кресты, например, Великослатеницкий (XXI), даже при закапывании в землю нижней части имеют все концы равные.

3) Стржелицкий крест (IX) – и по преданию считается кирилловский, и по форме равноконечный (т. е. византийский), но на нем секира «франциска».

4) Бржезовский крест (XII) – по преданию – кирилловский, и по форме византийский, но он высечен на скале. А кресты, вытесанные на камнях – просто могильные памятники или рыцарские знаки (крестоносцев). Такие кресты ставились на месте погребения или смерти, и к Кириллу и Мефодию отношения могут не иметь (5-е положение г. Гавельки).

5) Трнавский крест (XIV) – формы «латинской», несмотря на древностъ и кирилловское предание.

6) Мальмержицкий крест (XVI). Предание о нем – кирилловское, но оно должно покрыть собой отклоняющуюся от византийской форму креста, как указал И. С. Пальмов.

7) Яромержицкий крест (XXV), тоже, судя по его описанию, несмотря на кирилловскую традицию, придется признать, скорее, латинским по форме (И. С. Пальмов): это камень в виде креста, в человеческий рост.

Как видим, особенного взаимного согласия между преданием и археологией здесь не оказывается. Если мы начнем с археологии, найдем то же. Из ряда собранных крестов, четыре признаны по форме византийскими: Дубицкий (X), Стебеницкий (XV), Огницкий (XIX) и Велико-слатеницкий (XXI) (украшенный мечом при этом). Ни об одном из них преданий кирилловских нет, иначе их сообщили бы Гавелька и Пальмов, – это прямо входит в их интересы. Таким образом, самый материал уже дает доказательство, насколько ненадежно предание, в смысле источника.

Второй аргумент г. Гавельки – взгляд народа, отношение к крестам – также едва ли много помогает. Придорожный крест, независимо от его происхождения, как предмет священный, должен возбуждать религиозное чувство. Таким образом, исходя из предания, г. Гавелька должен был впасть в односторонность. А исходить из предания и делать натяжки, ища им оправдания на археологической почве, заставила его тенденция, может быть, патриотическая. Она же была причиной того, что он под этим углом зрения и начал разборку собранного материала. Вместо того, чтобы, если позволит материал и его исследование, в результате получить несколько данных, доказывающих византийское, а, следовательно, также (с его точки зрения), и кирилловское, предание в чешской культурной старине, он начал с априорного положения: «вещественные памятники славяно-византийской старины сохранились до сих пор в Чехии». И этому положению искал опоры в материале, т. е., он шел в обратном направлении, нежели следовало. С ним, в известной степени, сходится по методу и И. С. Пальмов.

Как бы то ни было, собранные ими кресты, представляют интерес для исследователя, давая материал при изучении вопроса о придорожных крестах, вообще, и, в частности, в Чехии, где, кроме того, по ним, может быть, в иных случаях удастся, действительно, отметать следы византайского влияния на западную культуру страны. Связано ли это влияние с деятельностью Кирилла и Мефодия, или нет, – иной вопрос, которого теперь мы касаться подробнее не в праве.

Появление придорожных крестов во всем христаанском мире относится к первым векам христианства. Общим становится водружение креста при дороге, на открытых местах, со времени большей свободы христианства²³³. Поводом к постановке креста служили различные обстоятельства. Так, «есть основание думать, что крест водружался как знамение начинающейся в стране христаанской проповеди»²³⁴. Такого рода случай имела в виду, кстати сказать, русская легенда о постановке креста апостолом Андреем на горах Киевских. Водружаемый при дороге крест, мог также иметь значение креста могильного: это или продолжение античной традиции устраивать кладбища и отдельные погребения при дороге, вне города, тотчас за его воротами²³⁵; или же крест напоминал и без могилы смерть славного мученика и, как поставленный при дороге, он, именно, на бойком месте лучше исполнял свое назначение. Позднее, подобные места украшались, также, часовнями и храмами (например, Pietro fuori le mure). Или же крест прямо был могильным крестом, указывая на место, где похоронен случайно умерший (часто убитый) христианин.

Этот обычай сохранился и до сих пор не только на западе, но и на востоке. С таким случаем мы имеем дело еще в 1213 г. у нас: Даниил Галицкий, воюя с Поляками по Бугу, послал за ними погоню. Произошла стычка: «Тогды же Клим убиен бысть Хрьстинич, един от всих его воин, его же крест и доныне стоит на сухой Дорогви»²³⁶. Ставились кресты при источниках и речках, как память о крещении народа²³⁷.

Наконец, ставились они и в качестве пограничных знаков, освящая собой, делая неприкосновенными границы земли. Такой крест мог весьма часто, в силу положения вещей, оказаться при дороге, которая весьма и весьма часто оказывалась (что весьма понятно) такой линией владения. Этот обычай был распространен и на востоке, в Византии, и ее колониях. К числу таких камней с крестами, служивших межевыми знаками, относится, например, византийский крест у Цымлянской станицы, восстановленный В. И. Сизовым²³⁸.

В качестве межевых же знаков крест употреблялся в северной Германии: в грамоте города Любека межа определяется от церкви, где стоит крест, по двум крестам, несомненно стоявшим на пути²³⁹. Обычай сохранился позднее, и у нас, даже в XVI–XVII вв. В числе межевых знаков, часто мы видим крест, хотя он уже вырезался на дереве, столбе, и поэтому отмечался он в межевых книгах²⁴⁰. Наконец, кресты являются монументальными памятниками при прокладке новых путей, в качестве предметов, освящающих эти пути сообщения. В русской литературе достаточно известны кресты Стерженский (XII в.) и Лопастицкий, стоявшие при Селигерском водном пути²⁴¹. Сюда же, с некоторой вероятностью, можно отнести и, так называемые, Борисовы Двинские камни с крестами. Ими, быть может, обозначался путь (фарватер) по Двине²⁴². Эти кресты и камни с крестами можно также отнести к числу придорожных.

Таким образом, чешские кресты являются далеко не одинокими. Как кресты придорожные, они принадлежат к целой группе крестов, появляющихся в силу, сохраняющего свое значение древне-христианского обычая, распространенного во всем христианстве.

Продвигаясь на восток от Чехии и Моравии, мы встречаемся постоянно с этим же явлением, более часто, в странах католических – в Польше, где придорожный крест и совершенно равносильное ему по значению скульптурное изображение – явление настолько обычное, что даже считалось признаком специально католическим. Далее на восток – в краях русских, принадлежащих, некогда, Польше и находившихся в кругу влияния католичества, придорожный крест, существовавший там и помимо влияния католицизма, и до эпохи его влияния, получил только больше распространения, под влиянием католической пропаганды²⁴³. Продвигаясь на восток, в Московской губ. и Владимирской губ., точно также, придорожные кресты редкости не составляли²⁴⁴. Конечно, крестов древних, каменных у нас, сравнительно, сохранилось немного, по очень понятной причине: камень далеко не так часто встречается в России даже в постройках, преобладает же дерево, даже в постройке церквей. Поэтому, мы не можем судить точно о распространении крестов в древней Руси: деревянные кресты не долговечны. На западе же камень играл, по-видимому, большую роль, поэтому и число крестов, сохранившихся от древности, значительнее.

К какой же категории следует относить разбираемые мною чешские придорожные кресты? Полагаю, что к одной определенной категории относить их нельзя. Несомненно, между ними действительно могут быть и кресты, как воспоминание о начале христианства в стране. Могли быть между рассматриваемыми и кресты, заменившие собою более древние, действительно, восходящие к начальной эпохе христианства. Кроме подобных поводов, чешские кресты могли быть и надгробными, над могилами случайно погребенных у дороги. Подобный обычай, как общехристианский, мог иметь место и в Чехии, на что косвенным указанием служат легенды, имеющие целью в глазах народа осмыслить, оправдать существование креста то здесь, то там²⁴⁵. Между теми же крестами, весьма возможно, находятся и такие, которые приходится поставить в связь с общехристианским обычаем ставить кресты в воспоминание события важного для данного времени, местности²⁴⁶. Этот древнехристаанский обычай был и в Чехии, косвенно подтверждает существование его – опять-таки, предание, желающее объяснить в глазах народа существование Луковицкого креста (V): он, говорит народ, поставлен, будто бы, в память прекращения мора, постигшего Луковицу. Наконец, в числе чешских крестов были и такие, которые были таким же общим выражением обычая ставить придорожные кресты (без какого-нибудь специального повода), благодаря которому, явились они и в Польше, и на Руси. Это тем вероятнее, что католичество в этом отношении развивало обычай более, нежели православие, как это мы видели на примере в юго-западной Руси, где католичество способствовало умножению этих памятников в крае. Распределить же чешские кресты по этим категориям едва ли у нас теперь есть достаточно средств: форма, внешний вид креста, дают для этого весьма мало материала, да и то мало устойчивого. Несколько больше для истории придорожных крестов в Чехии дают изредка встречающиеся надписи на крестах²⁴⁷. Они указывают нам на довольно позднее сохранение старого обычая, что дает нам новое подтверждение существования старо-христианского обычая ставить придорожные кресты, вероятно, независимо от кирилловской традиции, по крайней мере, сознательной.

Таким образом, остается у нас одно средство извлечь археологические данные из чешских придорожных крестов: это обратить внимание на их форму и посмотреть, какие она дает указания для определения, как времени самих крестов, так и той культуры, под воздействием которой она создавалась²⁴⁸. Поэтому, считаю не лишним напомнить в нескольких словах то, что известно нам о формах четырехконечных крестов.

Условно, различают ученые, например Martigny²⁴⁹, Didron²⁵⁰, два типа креста: греческий, равносторонний крест, идеальный, символически напоминающий Христа, и тип латинский, с удлиненной нижней частью – крест реальный, подобие подлинного креста Христова²⁵¹. В силу своего различного характера, оба типа, идеальный и реальный, никоим образом не могли исключать друг друга; в разных случаях, при разных обстоятельствах применялся, как на западе, так и на востоке то тот, то другой тип. Идеальное изображение Христа, например, на гробнице, на стене церкви, в мозаике, в, так называемой, хризме (впрочем, редко²⁵², – здесь преобладает, так называемый, андреевский, то есть косой крест), в нимбе и на западе, и на востоке являлось в форме креста равноконечного. Реальное изображение Распятого Христа, уже по смыслу своему, требовало удлиненной формы креста, то есть латинской. Поэтому, византийское, по работе, Распятие, какое найдено в Риме²⁵³, V–VI вв., имеет нижнюю часть удлиненной²⁵⁴. Поэтому, название одного типа греческим, другого латинским – условно, относительно точно, и оправдывается тем, что четвероконечный равномерный крест получил большее распространение на востоке, в греческо-византийском мире, а крест удлиненный – в западном христианстве²⁵⁵. Но, чем эпоха древнее, тем меньше у нас права применять это различие для определения происхождения памятника по типу, и обратно: чем позднее памятник, тем резче в нем выражен тип его, хотя это и не исключает черт, оставшихся в нем из более древней эпохи. Разумеется, отсюда можно, предположительно, только с некоторым вероятием, заключить, что памятник, сохранивший форму, отклоняющейся от получившей преобладание, но подходящую к старой, или сам восходит к отдаленной эпохе, когда эта старая форма была еще в ходу, или же он создался позднее, но под влиянием той культуры, где форма, устаревшая и отошедшая на второй план на его родине, еще остается в силе. Применительно к крестам, это значило бы: чешские кресты – равноконечные – среди других удлиненных, более часто встречающихся и более распространенных – или относятся к эпохе, когда была в ходу и на западе форма равноконечного креста и еще не была вытеснена, до известной степени, удлиненной; или же они создались под влиянием византийской культуры, дольше запада сохранявшей идеальный тип в кресте.

А priori можно высказаться за последнее предположение и объяснить появление крестов равнораменных в Чехии, сравнительно молодой стране по христианской культуре и, притом, довольно долго, как показывают исторические сведения, сохранявшей, хотя и слабые следы влияния востока в христианстве, именно, влиянием Византии: в IX и X веках началась в ней борьба двух культур в сфере религии и обряда, и восток не сразу уступил западу, где в это, сравнительно позднее, время мы вправе предполагать уже значительное преобладание в типе креста реальной формы, уже развившей и свою символическую, то есть крест без Распятия, но удлиненный²⁵⁶. На западе равнораменный крест дал начало большей части орнаментальным, декоративным, эмблематическим крестам (например, на монетах), тогда как в основу креста, как самостоятельного предмета, лег крест реальный. В этом случае, любопытно сравнить stationales – то есть кресты, носимые в крестных ходах: на востоке, у нас, на Кавказе, в Греции преобладает форма равнораменного креста, насаженного на длинную рукоять, рукоять не зависима от креста²⁵⁷. На западе же, рукоять есть удлиненное продольное древо самого креста. В связи с этим, стоит еще одна черта, получившая особенное развитие на востоке и не нашедшая себе широкого применения на западе: это расширение лопастей от перекрестья к концам. Эта особенность, может быть, и была причиной того в стациональных крестах византийских, обладавших этим расширением, иначе, как отдельно, и нельзя было приделатъ рукоять, тогда как тонкий, с параллельными гранями, западный крест легко позволял браться за удлиненную часть креста. Эта особенность – расширение лопастей в соединении с равнораменностью, еще более напоминают в некоторых каменных чешских крестах Византию, то есть дает еще опору нашему предположению.

Таким образом, сюда можно отнести, с некоторой долей вероятности, из всех, более или менее, равнораменных крестов (т. e. XXIII, XXIV, XV, XVI, XXI, XXXI, XII), только XXI, XV, XVI, XXXI, потому что помимо равнораменности, в них есть и характерное, преимущественно для византийских крестов, расширение лопастей²⁵⁸. Повторяю, что, относя эти кресты к области византийского влияния, я считаю это предположение только как возможное, а не категорическое, так как древнехристианская форма креста идеального никогда на западе не исчезала и находила себе почву и подновление в сношениях запада с Византией, хотя бы, например, в эпоху крестовых походов, когда мальтийские рыцари усвоили себе знак креста древнехристианский идеальный, равноконечный, с византийским или, вообще, восточным²⁵⁹ расширением лопастей, как это мы видим и на одном из наших крестов (XXI). Эта аналогия, примененная к чешским крестам, может быть указанием на время возникновения некоторых чешских крестов с расширенными лопастями. Как вероятное соображение, это сопоставление может быть, также, указанием на частный случай византийского влияния, занесенного крестоносцами; возможность подобного влияния вполне ясна и едва ли нуждается в подтверждении.

С другой стороны, сказанное мною о восточном типе стационального креста, как будто, находит себе отражение в кресте XXXI, где мы видим равнораменный крест с расширениями или закруглениями на концах, как бы, утвержденными на отдельном подножии²⁶⁰. Во всяком случае, такие официальные памятники, как придорожные кресты, без, более или менее, основательных причин, какова, например, привычка народа, едва ли бы стали отклоняться от принятых образцов. Все остальные наши кресты дают обычный тип креста с удлиненным концом; эти одни XXI и XXXI как-то одиноко смотрят. Причина этого, может быть, в их происхождении. Конечно, без западного влияния не обошлось и на них: присутствие меча, едва ли не есть след той композиции, какая возникла в голове делавшего крест. То же, может быть, сказалось и в удлиненном кресте XVI. В этом, конечно, нет ничего удивительного: для делавшего крест, вероятно, чеха-католика, едва ли существовала сознательная потребность придерживаться одного типа. Равноконечная форма могла для него быть бессознательным преданием, может быть, византийским; могла вызываться объемом, формой материала, а крест удлиненный он видел постоянно, – отсюда эта комбинация равноконечного большого креста и удлиненного маленького. Она, может быть, и вызвала расширение верхней части креста. Таким образом, его, раз такое объяснение верно, придется допустить в число вероятных показателей византийского влияния.

Устойчивей кажется крест XV: в нем расширение лопастей, по-видимому, входило в тип креста, выразившись в поперечине. Маленькие крестики на концах, может быть, восходят к крестам в кругах орнаментального свойства. Но эта древняя особенность украшения креста, именно, украшение крестиками лопастей креста, общераспространена и у нас, и на востоке, и даже в прибалтийском крае²⁶¹.

Таким образом, из целого ряда придорожных крестов в Чехии мы едва немногие выбрали в подтверждение византийского предания в стране. Главное основание для разбора крестов, как памятников того или иного направления в культуре, – форма. Но сама форма дает весьма и весьма мало, поэтому, и выводов точных быть не могло. Но выводы эти приобретают некоторое вероятие, будучи сопоставлены с другими точными данными, которыми они контролируются. Форма крестов, с вероятностью признанная византийской или восходящей к ней, становится для чешских крестов еще более вероятной, если мы другим путем докажем возможность и факт проникновения в Чехию восточно-византийской культуры²⁶², а это доказывает история...

Разумеется, ввиду невозможности точно характеризовать кресты по очертаниям, мое предположение так и остается предположением. Главное основание его в большей или меньшей распространенности известной формы в двух культурах, имеющих общее происхождение, но разошедшихся значительно в течении веков. Такая постановка дела, конечно, не заключает в себе понятия обязательности той или другой формы в каждой из этих культур: существование на западе удлиненной формы, с параллельными ребрами, креста, не исключает и равноконечного креста с расширением лопастей даже в более позднее, нежели древнехристианское время²⁶³. Но первая форма креста, как форма реальная, получила на западе преобладание над второй, идеальной²⁶⁴. Отсюда и идеальная, точнее символическая, эмблематическая форма запада стоит в родстве с реальной. На востоке же, эта реальная форма привела к созданию формы реальной и символической 6– и 8-конечного креста, который, в силу своего смысла, равноконечным быть и не мог. Несомненно, что и для востока удлиненный крест не был исключен, как мы уже видели²⁶⁵.

Это особенно возможно для монументальных крестов, каменных, ставившихся на фундаменте или вкапывавшихся в землю. Поэтому мы и на востоке не будем требовать всегда и везде или 6– или 8-конечного длинного креста, или равноконечного (четырехконечного) и не будем считать 4-конечного удлиненного креста, с параллельными ребрами, результатом западного влияния: они могут восходить в своем прототипе к древнехристианскому реальному кресту. Или же удлинение могло вызываться техническими и практическими соображениями, особенно, в придорожном кресте, который и ставился на видном месте, и по своему назначению предназначался быть возможно более заметным. Поэтому нельзя удивляться неравномерности креста Лопастицкого²⁶⁶, у которого нижняя часть вытянута, несмотря на клин, которым он снабжен для вставки в гнездо пьедестала (маленький, высеченный на нем, крестик, замечу, кстати, все-таки равноконечный). Этого типа кресты часты и в юго-западной Руси, известны в древности и у нас²⁶⁷.

У нас, по-видимому, как и на востоке, обе формы, и равноконечная, и удлиненная, в монументальных памятниках не редкость. Возьмем, например, орнаментальные кресты древних церквей Кавказа²⁶⁸. На западе же преобладание удлиненного креста над равноконечным выражено гораздо сильнее. Поэтому, равноконечные чешские кресты с византийским, преимущественно, расширением, именно, и наводят на мысль, что они обязаны, в известной степени, своим появлением влиянию чуждому: они редки, и резко бросаются в глаза своей формой, среди крестов общего типа.

Наконец, позволю себе закончить свои заметки, коснувшись вопроса, отмеченного мною в начале: в глазах чешских исследователей, по крайней мере, тех, которые мне известны, византийское влияние в Чехии связано с кирилло-мефодиевским вопросом. Иначе: им представляется, что впервые византийское влияние принесено было Кириллом и Мефодием и их греческими сотрудниками, и, что следы византийского влияния, находимые в Чехии и Моравии в последующее время, должны считаться продолжением этой деятельности Солунян. Как уже мною не раз указано было, в западно-европейском искусстве, вообще (это – факт давно известный), а в частности, в крестах запада, если не всегда, то весьма во многих случаях, можно указать следы культурного влияния востока: крест Лангобардской Теодолинды, как образец для креста опочницкого, островский, «мальтийские» кресты (как наглядные показатели восточного влияния вообще), целый ряд прирейнских ковчегов с византийскими крестами и византийскими же, по стилю, украшениями XII века, наконец, византийская традиция у западных мастеров каменного дела того же времени, именно, при выделке крестов, – факты, о которых говорят Stockbauer и Messmer – все это говорит, вместе с целым рядом фактов литературных, художественных, вообще, за то, что византийское влияние на западе не было случайностью. С другой стороны, Чехия и Моравия, так рано и так тесно вошедшие в область западной культуры и потому так слабо отстаивавшие зачатки своей культуры, несомненно, наравне с другими западноевропейскими странами принимали участие в общем культурном движении, и даже в XIV веке стояли, особенно Чехия, в числе передовых стран по культуре. Поэтому, культура Чехии непонятна вне связи с западноевропейской. Поэтому, трудно допустить, чтобы Чехия и Моравия, по какому-то исключению, остались чуждыми той византийской струе, которая, например, в XII веке пробивалась в западном искусстве. Наоборот, мне кажется, если принять во внимание проникновение в IX веке в Чехию и Моравию прямого византийского влияния в виде славянской проповеди и восточного обряда, легче допустить, что Чехия, как уже подготовленная ранее, вполне была готова (если даже не более, нежели другие края, не имевшие прямых столкновений с Византией) к восприятию того византийского влияния, которое и позднее сказывалось в западной культуре. Таким образом, и вне прямой связи, а, может быть, вовсе, и вне этой связи с Кирилло-Мефодиевской проповедью, найдут объяснение себе памятники чешские, носящие на себе византийский отпечаток, каков, например, указанный мною бронзовый крест островский, который, судя по короне на Спасителе, надо отнести к XI – XIII вв., именно, к эпохе, которая, как мы видели, дает указания на следы византийского влияния на западе.