Глава 3. Римская республика

Изгнав Тарквиния Гордого, римские граждане не поставили на его место нового царя, но провозгласили государственное управление общественным делом – res publica и избрали правителями Юния Брута и Тарквиния Коллатина. Так в Риме началось республиканское правление, продолжавшееся в течение многих веков. Сразу после переворота организатор заговора Брут постарался избавиться от конкуренции со стороны другого заговорщика, мужа обесчещенной Лукреции Тарквиния Коллатина, который также принадлежал к  царскому роду. Перед народным собранием с участием плебеев, обеспокоенных происшедшей переменой, он заявил: «Не верит римский народ в надежность вновь обретенной свободы: царский род, царское имя по-прежнему в городе, и даже у власти, это препятствует, это противостоит свободе. Устрани же ты сам этот страх, Луций Тарквиний, – сказал Брут, – устрани добровольно. Мы помним, мы признаем, ты выгнал царей, но доверши свое благодеяние, унеси отсюда самое царское имя… Удались другом, освободи город от бремени страха, может статься, напрасного. Все убеждены в том, что лишь с  родом Тарквиниев уйдет отсюда царская власть» (Ливий, цит. изд., т. 1, с. 76–77). Коллатина поразило это требование, но когда оно было повторено его тестем – отцом несчастной Лукреции и другими влиятельными лицами, он вынужден был покориться и удалился в город Лавиний, за пределы Римского государства. Соправителем Брута стал Публий Валерий. Тарквиний изгнан был в результате по существу семейного раздора. Тайными сторонниками возвращения царя оказалось несколько самых знатных юношей – из золотой молодежи Рима, вступивших в  контакт с  посланцами Тарквиния, которые пришли в Рим требовать вернуть свергнутому монарху его личное имущество. Среди них были и два сына Брута: Тит и Тиберий. Юные заговорщики должны были тайком впустить в город царя. Но  заговор был открыт по  доносу раба Виндиция, подслушавшего переговоры между посланцами Тарквиния и  его сторонниками в Риме. В награду за донос Виндицию были дарованы свобода, денежное вознаграждение из казны и гражданство, а заговорщики, и среди них дети Брута, были приговорены их отцом и его соправителем Валерием к смерти. Ликторы вначале высекли их розгами, а потом отрубили им головы. По постановлению сената, царское добро,– как простодушно рассказывает Тит Ливий,– было отдано «на разграбление простому народу, чтобы каждый, прикоснувшись к добыче, навсегда потерял надежду на примирение с царями. Пашня Тарквиния, находившаяся между городом и Тибром, посвящена была Марсу и стала отныне Марсовым полем» (Ливий, цит. изд., т. 1, с. 79). Свою ставшую хрестоматийной скромность Валерий обнаружил, когда после гибели Брута в  сражении с  этрусками он остался единственным правителем и его стали подозревать в стремлении стать царем, поскольку он не сразу провел выборы соправителя – вздорные подозрения питались еще тем обстоятельством, что он строил свой дом на вершине Вели. Валерий немедленно прекратил строительство и перенес заготовленные материалы к подножию холма, где и поставил свой дом. По его предложению был принят закон, дозволявший всем гражданам подавать жалобы на магистратов народному собранию, и еще один закон, по которому всякий заподозренный в стремлении к царской власти подлежал смертной казни, а имущество его конфискации. Затем Валерий созвал народное собрание для избрания соправителя, но избранный собранием престарелый тесть Юния Брута Спурий Лукреций умер через несколько дней после вступления в должность, и его место по избранию народа заступил Марк Гораций Пульвил. Историки скептического направления, в  том числе великий Моммзен, не считают достоверным ни повествование Ливия об этих событиях, ни отражение их, как, впрочем, и других эпизодов из истории ранней республики, в сочинениях других писателей классической эпохи, ни записи о них в фастах, которые, по их представлению, были сфальсифицированы в угоду позднейшим политическим деятелям, стремившимся из  тщеславия подкрепить свои претензии на родовитость поддельными документами. Скепсис относительно событий 510 г. до Р.Х. подкрепляется тем обстоятельством, что в классическую эпоху Юнии, фамилию которых носил Брут, были плебеями. Но этот аргумент весит не много: усвоение плебеями через клиентелу патрицианских фамилий было в Риме обычным делом, а иногда случались и исторически зафиксированные переходы патрициев в плебейское сословие, например ради приобретения права быть избранными в народные трибуны. К тому же, как замечает И.Л. Маяк, «решающий..корректив в представления о ценности фастов и опирающейся на них анналистической традиции внесло обнаружение на месте древнего города Сатрик архаической надписи, датируемой по крайней мере началом V в. до н. э., с именем Публия Валерия. Установление историчности П. Валерия, находившегося в числе высших должностных лиц 1-го года Римской республики, подтвердило достоверность анналистических рассказов об этой эпохе» (И.Л. Маяк. Ранняя республика в Риме.– История Европы, цит. соч., с. 348). Тарквиний Гордый, бежавший в свой родовой город Церу, встретил там поддержку со стороны местных этрусков, обеспокоенных тем, что Рим уже ранее овладел солеварнями в устье Тибра на его правом этрусском берегу. Подобным образом воспринято было это событие и в других городах Этрурии, где изгнание своего соплеменника из  Рима расценили как национальное поражение. Поэтому Тарквинию легко удалось подбить лукумона Клузия Порсену открыть военные действия против вышедшего из повиновения расенам Рима. Когда войска Порсены приблизились к переправе через Тибр, большинство римлян, пораженных численным превосходством противника, бежало. Защищать переправу осталась горстка отважных юношей во главе с Горацием Коклесом. Во время войны с Порсеной на века прославил себя еще один римский юноша Муций. Он решил пожертвовать собой ради спасения родного города и тайно пробрался в лагерь Порсены, чтобы убить его. Увидев посреди лагеря, в толпе воинов, царя и сидевшего рядом с ним писца, который выдавал жалование обступившим их солдатам, Муций, не узнав Порсену, нанес смертельный удар писцу. Его схватили и привели на допрос к царю. Порсена велел разжечь костры для пыток Муция, а тот со словами: «Знай же, сколь мало ценят плоть те, кто чает великой славы!» (Ливий, цит. изд., т. 1, с. 87) – протянул руку в огонь, разожженный на жертвеннике, и терпеливо держал ее там, пока ужаснувшись этому зрелищу, царь не велел оттащить бесстрашного юношу от жертвенника, сказав при этом: «Ты безжалостнее к себе, чем ко мне! Я велел бы почтить такую доблесть, будь она во славу моей отчизны, ныне же по праву войны отпускаю тебя на волю целым и невредимым» (Ливий, цит. изд., т. 1, с. 87). Муций, в благодарность за великодушие царя, открыл ему, что 300 римских юношей поклялись убить его, а сам он здесь, потому что на него первого пал жребий совершить самопожертвование ради отчизны. Когда он вернулся в Рим, его там прозвали Сцеволой – Левшей из-за искалеченной руки. Этот эпизод замечателен с этнопсихологической точки зрения. Этруски обнаружили тут, что римляне, если так можно выразиться, вылиты из другого материала, чем они, и от этого различия зависел грядущий исход соперничества за господство в Италии. Как пишет Ливий, безумная отвага римских юношей убедила Порсену в бесперспективности дальнейшей войны. Был заключен мирный договор, по которому Рим вернул Вейам захваченные у них земли на правобережье Тибра, а Порсена эвакуировал свои войска с оккупированного ими Яникула. Так Рим отстоял свою независимость и новое государственное устройство. Царская власть была свергнута патрицианской верхушкой при поддержке плебеев, и  провозглашенная заговорщиками республика была представлена как подлинное народовластие. В действительности однако соотношение властных полномочий патрициев и плебеев после устранения равно возвышавшегося над всеми гражданами царя сместилось в сторону расширения полномочий патрициата, для которого революция 510 г. явилась своего рода реваншем после того, как его привилегии были умалены эгалитарно ориентированными реформами Сервия Туллия.

Доминирование патрициата в ранний период Римской республики откровенно выражено в той конституции, которая заключена была в ее первоначальных институтах. Юридическая суть переворота заключалась в том, что единоличная и пожизненная власть заменена была властью коллегиальной и сменяемой каждый год. Впрочем, историк Инэ полагал, что коллегии предшествовала единоличная власть диктатора (см.: И.Л. Маяк. Ранняя республика в  Риме.– История Европы, цит. соч., с. 348). Де Санктис переход от царской власти к хорошо известному правлению двух консулов представлял следующим образом: после изгнания Тарквиния Гордого была учреждена коллегия из трех преторов (praetor, идущий впереди), а затем уже их полномочия были разделены – один претор стал городским судьей, а два других – военачальниками, впоследствии их и стали называть консулами, от consulare (советоваться) (см.: И.Л. Маяк. Ранняя республика в Риме.– История Европы, цит. соч., с. 348). По Моммзену, коллегия из двух соправителей была учреждена сразу после революции, а назывались они вначале безразлично и преторами, и консулами, и судьями (judex, judices), потому что в их должности соединялись полномочия военачальников, гражданских администраторов и судей (см.: Моммзен, цит. изд., т. 1, кн. 1, 2, с. 266). Но в любом случае вскоре за этими двумя правителями закрепилось наименование консулов. Помимо властных полномочий, консулы еще, как и прежние цари, имели собственные ауспиции и тем отличались от частных лиц, но жреческого посвящения, подобно прежним царям, они не  получали. Первосвященнические полномочия царя перешли к так называемому «жертвенному царю» (rex sacer), который, однако, и как духовное лицо не занял самого высокого иерархического положения, но был включен в понтификальную коллегию в качестве ее члена и состоял под началом верховного понтифика. Обязанности и властные права консулов не были разделены по функциям. Оба были и полководцами и судьями, а полнота коллегиальности проявлялась в их равноправии. Административные и судебные полномочия они, как правило, выполняли поочередно, сами для себя устанавливая порядок очереди. Если  же для исполнения некоторых обязанностей требовалось участие только одного из них, например для председательства в комициях, то выбор решался по обоюдному соглашению или жребием. Когда Рим воевал сразу на  два фронта, то  каждый из консулов командовал одной из армий. Театр военных действий, на котором действовала армия под командованием одного консула, и контролируемая им в связи с этим территория называлась его провинцией. Если же на фронте действовала вся армия, консулы командовали ею поочередно. Поскольку при двух равноправных членах коллегии принятие решения большинством голосов принципиально невозможно, решение принимал один из консулов, а другой имел неограниченное право отменить это решение своей властью. Столь своеобразное устройство существовало не только в Риме, но и в других латинских городах.

Власть консулов носила разный характер внутри городских стен, померия, и вне их. Вне городских стен они обладали империем (imperium), а в пределах померия только властью – potestas. Как писал Ливий, Публий Валерий, успокаивая народное возмущение, вызванное подозрением его во властолюбии, «созвал народ на сходку и вошел в собрание, склонивши фаски. Это зрелище пришлось толпе по  душе: склонены были перед ней знаки власти и тем было признано, что величием и силой народ выше консула» (Ливий, цит. изд., т. 1, с. 82–83). С тех пор когда консул совершал в городе суд, его ликторы откладывали в сторону свои топоры, а всякий осужденный на смерть мог подавать народному собранию апелляцию на вынесенный консулом приговор. И в царский период осужденный на смерть мог апеллировать к народу, но принципиальное отличие нового порядка от прежнего заключалось в том, что когда судьями были цари, апеллировать можно было лишь с разрешения царя, который сам правом на помилование не обладал, но вынося по справедливости жестокий приговор, он, если желал смягчить участь им же осужденного преступника, предоставлял ему возможность апелляции к высшей судебной власти народа. На консульские же приговоры осужденные на смерть могли апеллировать по своей инициативе. Сам консул оставался неподсудным, только пока он занимал свой пост; оставляя его, он, как и любой другой гражданин, мог быть предан суду, в том числе и по обвинению в преступлениях, которые он совершил во время своего консульства и в связи с исполнением своих должностных обязанностей. Консулы созывали сенат, центуриатные и трибутные комиции и председательствовали на них, предлагали законопроекты народному собранию и административные меры сенату, руководили подготовкой к военным действиям, проводили набор в легионы, назначали военных трибунов, осуществляли внутреннюю и внешнюю политику, принимали меры по охране внутренней безопасности, распоряжались казной. Самым главным полномочием консулов был империй (imperium) – верховное командование над армией, неограниченная власть над занятой по праву войны территорией противника и безапелляционный суд по военным преступлениям, иными словами, распоряжение жизнью и смертью воинов, равно как и жителей оккупированной страны. Предел этой власти полагался только взаимным правом вето одного консула на решение другого. Но поскольку империй действовал лишь за пределами померия, консул не имел права вводить армию внутрь городских стен, а в военном лагере, за редкими исключениями, он не мог созывать подчиненных ему воинов на народное собрание как граждан; только в самом Риме воины становились полноправными гражданами – квиритами. Это разделение военной и  гражданской власти консулов Моммзен обозначил так: «В гражданской сфере господствовал закон, а в военной – топор, там были в  силе конституционные ограничения в  виде апелляции и ясно определенных полномочий, а здесь полководец был так же неограничен, как и царь» (Моммзен, цит. изд., т. 1, кн. 1,2, с. 280–281). Промежуточное положение консулов между прежними царями и частными лицами репрезентировалось тем, что, в отличие от царей, консул носил не пурпуровую мантию, но лишь тогу с пурпуровой каймой – претексту. Царь и по Риму разъезжал в колеснице, а консулы, как и прочие граждане, обязаны были по улицам и площадям города ходить пешком, и только за пределами померия, и в основном в походе и на войне, они пользовались экипажем. Но как и царь, отправляя правосудие, консул восседал на курульном кресле. Именами консулов датировались как официальные государственные, так и частные акты, а значит, и само летосчисление велось по этим именам, в этом смысле консулат был эпонимной магистратурой. Свою должность консулы исполняли безвозмездно, поэтому на нее могли избираться лишь состоятельные граждане – бедные люди не могли позволить себе прекратить занятия по добыванию хлеба насущного для себя и своей семьи. Поскольку консулы совершали ауспиции, а правом официального, от имени Рима, общения с  отечественными богами обладали лишь его исконные граждане, консульская должность была доступна только патрициям. Избирали консулов центуриатные комиции по представлению сената. 5-дневный промежуток времени между правлением сменявших друг друга консулов, в течение которого проводились выборы новой коллегии носителей высшей правительственной власти, назывался  interregnum, междуцарствием, как раньше называли время, проходившее от смерти или низложения царя до воцарения нового монарха. В эти дни правил интеррекс (междуцарь), избиравшийся сенатом из  числа своих членов. Как и консулы, он также обладал империем – высшей властью, но его главной обязанностью было проведение избирательных комиций. Если по какой-либо причине избрание консулов затягивалось, по истечении 5 дней своего правления интеррекс должен был оставить свою должность, назначив преемника, так же обязан был поступить и новый интеррекс в случае затянувшегося междуцарствия, в продолжение которого могли смениться несколько интеррексов. На случай крайней опасности временно в Риме отменялось двоевластие и назначался единоначальник magister populi, или диктатор. Ливий называет первым диктатором бывшего консула Тита Ларция, замечая при этом, что сведения на этот счет, почерпнутые им у древнейших авторов, не вполне достоверны, хотя и представляются наиболее вероятными. Назначение диктатора вызвано было опасностью одновременной войны с сабинами и с союзом 30 латинских городов во главе с Тускулом, в котором тогда правил зять Тарквиния Гордого Октавий Мамилий. Произошло это на рубеже VI и V столетий, но точная дата правления первого диктатора Ливию неизвестна, второй диктатор Авл Постумий, по Ливию, правил в 498 или в 496 г. (см.: Ливий, цит. изд., т. 1, с. 91–95). Диктатора назначал единолично один из консулов, и отменить это решение не мог уже ни другой консул, ни сенат, ни комиции, поскольку само это назначение мотивировалось угрозой существованию Рима и в этой ситуации становилось неуместным по неизбежности долгое коллегиальное обсуждение как самой необходимости установления диктатуры, так и кандидатуры на эту должность. Назначение диктатора было аналогом введения чрезвычайного положения. Диктатор действовал со всей полнотой царской власти, но на строго ограниченной временной основе – не долее 6 месяцев. Апелляции на приговоры диктатора могли подаваться не иначе, чем как это было при царях, лишь с его собственного на то согласия. Все должностные лица поступали в подчинение диктатору. Немедленно по вступлении в должность диктатор назначал начальника конницы (magister equitum), который, помимо исправления обязанностей, вытекающих из названия должности, становился его ближайшим помощником во всех административных делах, свое звание он слагал одновременно с диктатором. По предположению Моммзена, помощник диктатора являлся одновременно magister equitum потому, что «военачальнику, по  всей вероятности, как вождю пехоты, было запрещено садиться на коня» (Моммзен, цит. изд., т. 1, кн. 1,2, с. 273). Предположение слишком смелое, но несомненно, что сам диктатор на войне командовал основной боевой силой Рима – пехотой, а не элитарной и малочисленной конницей. До 363 г. диктаторы назначались лишь в случае военной опасности. Но с этого года стали иногда ставить диктаторов с  ограниченными правами (immunio iure) для принятия административных мер, считавшихся особенно важными, наример, для устройства игр, или освящения храма, или по политическим соображениям. В последний раз диктатора назначали в 202 г. до Р.Х. В 366 г. в Риме была введена претура, с 242 г. стали выбирать двух преторов: один из них ведал городскими делами – praetor urbanis, а другой, praetor peregrinus,– делами иностранцев. Это была по преимуществу судебная должность, так что преторы переняли у консулов их судебную власть. Впоследствии, с появлением провинций и умножением их числа, на преторов стало возлагаться управление ими, а их количество со временем было увеличено до 16. Позже, в 494 г., была введена должность народных, или плебейских трибунов, а в 433 г. вначале исключительно патрицианская должность цензоров. Среди должностных лиц, подчиненных консулам или диктаторам, было два квестора, должность которых перешла в наследство республике от  царской эпохи. Квесторы избирались одновременно с консулами и сохраняли полномочия, пока консулы оставались на своем посту. Как и при царской власти, квесторы, выполняя поручение консулов, проводили расследования по обвинениям в убийстве; но с учреждением республики на них возложена была также новая обязанность – распоряжение государственной казной aerarium под общим руководством консулов и заведование архивом. Впоследствие стали назначать большее число квесторов для выполнения разных государственных дел – административных и судебных, но так, чтобы любая из этих функций выполнялась коллегиально. В конце республиканской эпохи, к середине I века до Р. Х, число их было доведено до 40. Со временем были учреждены и иные должности низших, как и квесторы, магистратов, вроде эдилов. Эдилов стали избирать с середины IV века: двух плебейских и двух курульных, которые первоначально могли быть только из патрициев, впоследствии полномочия тех и других эдилов стали фактически тождественными. Эдилы выполняли обязанности своего рода полицмейстеров и судей по делам в пределах своей компетенции: заботились об общественном порядке, безопасности и благоустройстве в Риме и в его ближайших окрестностях, о чистоте площадей и улиц, о состоянии акведуков, бань, о доставке в город продовольствия, о доброкачественности товаров, продаваемых на рынках. На эдилах лежало также попечение об устройстве городских игр, причем они тратили на это не только казенные, но и свои личные средства. При вступлении в должность они, подобно преторам, публиковали эдикт, в котором излагали основные правила, которыми они собирались руководствоваться в течение года в пределах своей судебной юрисдикции. Низшие магистраты, квесторы и эдилы, в отличие от высших – диктаторов, консулов и преторов, обладали лишь властью (potestas), но не империем. Не только высшие магистраты, но и некоторые другие, вроде курульных эдилов или цензоров, но не квесторы, при отправлении своих должностных полномочий в  торжественной обстановке восседали на курульных креслах. Помимо магистратур, в Риме существовали еще всякого рода комиссии, действовавшие как на постоянной, так и на временной основе. К числу должностей, унаследованных республикой у царского периода, принадлежала коллегия из двух следователей по обвинениям в государственной измене – duoviri perduellionis, полномочия и ранг которых были подобны квесторским. К числу постоянных относилась также комиссия из трех лиц – триумвиров, подчиненных претору, занимавшаяся охраной городского правопорядка, надзиравшая за тюрьмами, распоряжавшаяся арестами и казнями, а таже комиссия триумвиров по чеканке монеты. В 451 г. до Р.Х. для кодификации обычного права была учреждена экстраординарная комиссия из 10 лиц – децемвиров, которой временно принадлежала высшая государственная власть. Экстраординарные комиссии разного состава учреждались для вывода колоний, наделения плебеев землей и с другими целями. Характеризуя конституцию Римской республики, С.И. Ковалев так систематизировал республиканские магистратуры: «Все римские должностные лица делились на несколько категорий. 1. Экстраординарные (чрезвычайные) и ординарные (обыкновенные). К первым принадлежали: интеррексы, диктаторы, их начальники конницы, децемвиры, военные трибуны с консулярной властью, триумвиры для устройства государства и члены различных чрезвычайных комиссий, ко вторым: консулы, преторы, цензоры, народные трибуны, квесторы, плебейские и курульные эдилы и члены постоянных комиссий. 2. Курульные и некурульные (простые). К числу первых относились: консулы, диктаторы, децемвиры, военные трибуны с консулярной властью, триумвиры, преторы, цензоры и курульные эдилы. Все остальные были некурульные. 3. С империем (cum imperio) и без империя (sine  imperio). С  империем: консулы, преторы, диктаторы, децемвиры, военные трибуны с консулярной властью и триумвиры, без империя: все остальные. 4. Высшие и низшие. К первым принадлежали все магистраты cum  imperio, цензоры и  (позднее) народные трибуны, ко вторым: все остальные» (C.И. Ковалев. История Рима. СПб., 2006, с. 141). Магистратам подчинялись низшие чиновники – apparitores. Это были ликторы, писцы, курьеры, глашатаи. Как правило, они комплектовались из  числа вольноотпущенников и, в  отличие от магистратов, состояли на жалованье. В распоряжении римских властей находились также государственные рабы servi publici, на которых возлагалось исполнение обязанностей тюремщиков, палачей, храмовых служителей, а также общественные работы. После свержения Тарквиния Гордого самым влиятельным коллегиальным органом власти в  Риме остался сенат, сохранивший свой прежний состав, по-прежнему включавший в себя 300 лиц – patres, отцов, представителей патрицианских родов. Список сенаторов назывался album. Стоявший в этом списке на первом месте старейший сенатор именовался принцепсом. Впоследствие в состав сената были также введены представители плебса, но первоначально с ограниченными правами – это были так назывемые conscripti, приписные сенаторы, а не patres, не отцы сенаторы. Принципиально звание сенатора было пожизненным. Сенаторов назначали на убылые места раз в 4 года, при проведении ценза, консулы, которые, как ранее цари, учитывали представительство патрицианских родов, но лишь до известной степени, поскольку при ввведении в состав сената имел значение и имущественный ценз, и занятие в прошлом высших государственных должностей, что впоследствии стало главным основанием для восполнения сената новыми членами. Включение в состав сената новых членов, осуществлявшееся позже цензорами, называлось lectio senatus. С самого начала существования республики консулы, если они избирались не из числа сенаторов, непременно становились сенаторами по окончании своего консульства со званием консуляриев. В то же время даже избранные из числа сенаторов консулы, пока они занимали эту должность, в соостав сената не входили. Приписные сенаторы могли назначаться в разном числе, но так, чтобы общее число сенаторов при этом не превышало трехсот. Позже в  сенат стали включать всех бывших магистратов до квестора включительно, и они ранжировались в зависимости от  занимаемой ранее магистратуры: первые места занимали носители в прошлом курульных магистратур – диктатории, консулярии, цензории, претории и курульные эдилярии, а за ними уже следовали бывшие носители некурульных должностей – бывшие народные трибуны, плебейские эдилы и квестории. Число сенаторов, не занимавших ранее магистратур, стало ограниченным, и они по рангу уступали бышим магистратам. Важнейшим полномочием сената была так называемая auctoritas  – право одобрять и  утверждать постановления комиций, в  том числе и  комициальные законы, а  также совершенные на комициях избрания высших магистратов. В обсуждении и принятии решений по этим вопросам первоначально, пока права патрициев и плебеев не были уравнены, участвовала только патрицианская часть сената. В период междуцарствия (interregnum) право совершения ауспиций переходило от консулов к сенату, естественно, без участия в этом приписных сенаторов. В компетенцию сената как своего рода государственного совета входило обсуждение таких тем, как вопросы войны и мира, международные отношения, внутренняя и финансовая политика, политические преступления, религиозная жизнь, которая, естественно, также находилась вне компетенции сенатских плебеев. Свои постановления по всем этим вопросам сенат выносил в виде senatus consultum (сенатских советов). Формально эти постановления носили характер советов, адресованных магистратам, не обязательных для исполнения, поскольку юридически сенат был лишен исполнительной власти, но в действительности игнорировать сенатские советы значило противопоставлять себя самому мощному политическому учреждению Рима. Приблизительной аналогией взаимоотношений сената с  магистратами могут служить взаимоотношения политбюро и  секретариата ЦК КПСС с  государственными учреждениями Советского Союза: постановления партийных органов не были юридически обязывающими актами, но уклонение от их исполнения влекло за собой по меньшей мере политическую смерть дерзнувших на  противостояние. В  виде сенатусконсульта выносилось постановление о введении в Риме чрезвычайного положения. Для этого существовала особая фрормула: Videant consules, ne quid respublica detrimenti capiat (пусть консулы наблюдают, чтобы республика не потерпела какого-нибудь ущерба). По меткой характеристике М. Бартошека, сенат «сконцентрировал в себе весь политический опыт римского государства, а благодаря своим обширным полномочиям он со временем получил полное превосходство над всеми остальными конституционными органами» (Бартошек, цит. изд., с. 285). Обсуждение той или иной темы в сенате начинал его первый член – принцепс; таковым с некоторых пор стал старейший по времени пребывания в этом учреждении сенатор из числа консулариев, то есть бывших консулов. Затем могли высказаться другие консуларии, после них сенаторы, ранее занимавшие иные курульные должности. Остальные сенаторы, тем более приписные, в дискуссии не участвовали. Голосование, в случае разногласия участников прений, производилось per discessionem (разделением): сенаторы расходились в разные стороны в зависимости от согласия или несогластия с предлагаемым постановлением. Поскольку низшие по рангу сенаторы подавали свое мнение только таким образом, то есть голосовали ногами, их стали называть педариями (от pes, pedis), что значит нога. Созывал сенат один из курульных магистратов, который сообщал сенаторам о предмете обсуждения и запрашивал сенат о его мнении. Заседания сената проходили в разных местах, часто в курии Гостилия, иногда в одном из храмов, но всегда за закрытыми дверями, тайно. Протоколы заседаний велись непременно и хранились в сенатском архиве. Сенаторы носили на себе знаки своего звания: золотой перстень, широкую пурпурную или золотую полосу на  тунике, идущую сверху вниз, и  calceus  – красные башмаки с  ремешками, обвивавшимися вокруг икр, и  с  серебряным полумесяцем на подъеме; этих знаков однако не удостаивались приписные сенаторы. За сенаторами закреплены были лучшие места в цирке и на стадионах.

Юридически высшим органом власти в Римской республике оставалось, как и при царях, народное собрание, которое созывалось в виде куриатных, центуриатных и трибутных комиций. Самым ранним видом комиций были куриатные, собиравшиеся по племенным трибам, но после реформы Сервия и затем в республиканский период за ними осталось формальное право вручения империя магистратам, которых стали уже выбирать центуриатные комиции, для чего производилось голосование по закону об империи (lex curiata de imperio), причем, ввиду его совершенной формальности, участвовать в вотировании могли 30 ликторов (по одному от каждой курии) и 3 авгура. За трибутными комициями, некогда важнейшими, сохранившими свой патрицианский состав и после учреждения республики, осталось также принятие решений по религиозным темам, например в преддверии инавгураций, а также по спорным случаям, связанным с принадлежностью к патрицианским родам, с завещаниями. Куриатные комиции созывались верховными понтификами или жертвенными царями. Высшим органом власти в течение долгого времени оставались учрежденные Сервием Туллием центуриатные комиции, собиравшиеся за пределами померия, на Марсовом поле. Именно эти комиции и получили значение собраний суверенного народа Рима. Но поскольку последовательность созыва разных комиций определялась цензом и после вынесения решения большинством центурий, созыв низших по цензу центурий прекращался, формальное равноправие граждан уживалось с преобладающим политическим значением состоятельного элемента, тем более что числом своих членов высшие по цензу центурии уступали низшим. Центуриатные комиции принимали законы, избирали высших магистратов на вакантные должности, участвовали в обсуждении вопросов, связанных с объявлением войны и заключением мира, творили суд по тяжким преступлениям, которые влекли за собой лишение всех гражданских прав – caput, принимали апелляции и выносили по ним окончательные приговоры, обладали правом предоставления римского гражданства. Созывать центуриатные комиции и председательствовать на них могли лишь высшие магистраты, обладавшие империем. Трибутные комиции организованы были по территориальному принципу, независимо от ценза, и потому в них преобладали плебеи. Эти комиции созывались консулами, преторами или курульными эдилами, они же в них и председательствовали. Происходили эти собрания на  форуме, иногда на Капитолии. Процедура голосования была подобной той, что применялась в центуриатных комициях: вначале голосовали по трибам, а потом подсчитывались трибы, проголосовавшие за или против законопроекта. При 35 трибах, в числе которых было 4 городских и 31 сельская, большинство давали 18 триб, поскольку однако эти трибы, в отличие от цензовых центурий, были равномернее числом своих членов, окончательный результат голосования обыкновенно соответствовал числу голосов, поданных за или против при персональном голосовании во всех трибах. Трибутные комиции избирали квесторов, курульных эдилов, военных трибунов, которых не назначали консулы, а также членов разных комиссий. Трибутные комиции обладали судебной властью по делам, которые влекли за собой наложение штрафа и не предусматривали уголовной санкции. «Первоначально по трибам собирались только плебеи. Их собрания носили название concilia plebis, а вынесенные на них решения, обязательные для плебеев,– plebescita. Законом 449 г… плебисциты получили обязательную силу, т.е. превратились в законы (leges). С этого момента собрания плебса сделались бессословным народным собранием, в котором стали участвовать плебеи и патриции. Однако формально разница между собраниями плебса по трибам (concilia plebis tributa) и трибутными комициями… осталась, так как у плебеев были некоторые чисто сословные вопросы, которые решались без патрициев, например выбор плебейских магистратов» (С.И. Ковалев, цит. изд., с. 139–140). Трибутные плебейские собрания избирали народных трибунов и плебейских эдилов. Эти же должностные лица собирали плебейские собрания и председательствовали на них. Комиции лишены были права законодательной инициативы, которая принадлежала магистратам и сенату. На народных собраниях лишь подавались голоса за или против рогации – законопроекта, который уже не подлежал обсуждению; в него также нельзя было вносить никаких поправок: законопроекты либо принимались комициями, либо отвергались целиком. Обсуждение рогации могло однако состояться на сходках (сontiones) до открытия комиции. Голосование производилось так: каждый член комиции опрашивался контролером при прохождении по узким мосткам. Контролеры отмечали голоса, поданные за и против, точками на  особых таблицах (tabella). При избирательных процедурах точки ставились против имен вотируемых кандидатов. Во второй половине II столетия до Р.Х. введена была тайная подача голосов: при избрании магистратов каждый избиратель получал отдельную табличку, писал на ней имена тех, кому отдавал свой голос, и бросал табличку в урну. Если вотировалось законодательное предложение, голосовавший писал на табличке UR – uti rogas, буквально – «как спрашиваешь», или «как предлагаешь», что значило «за», или A – antique, то есть «по-старому», оставляю «по-старому» – это был голос против законопроекта. При рассмотрении судебных дел буква A (absolvo) обозначала «оправдываю», или то же самое L – libero (освобождаю), а C – condemno, или, что то же, – D (damno) – осуждаю, буквы NL (non liquet) – «не ясно» писались, когда член комиции воздерживался от голосования. Права римских граждан (cives) были обусловлены их принадлежностью к римской общине – civitas, к курии как одной из ветвей римского народа – привилегия патрициев, и к числу свободных людей, каковыми были, помимо патрициев, также и  плебеи. Эти права подразделялись на  следующие виды: jus commercii  – право владеть имуществом, торговать, заниматься предпринимательством, пользуясь защитой римских законов, этим правом наделялись не только граждане, но и при известных условиях отдельные категории иностранцев  – перегринов; jus connubii  – право вступления в  законный брак с римскими гражданами, каковое предоставлялось как полноправным, так и некоторым категориям неполноправных граждан; jus suffragii  – право участвовать в  комициях, доступное исключительно полноправным гражданам; и,  наконец, jus honorum – право быть избранным магистратом, которое можно было реализовать ввиду безвозмездности магистратур лишь состоятельным лицам; первоначально этого права, независимо от своего достатка, были лишены плебеи. Римская республика с точки зрения аристотелевской классификации форм государственного правления соединяла в себе черты политии, которые отчетливо обозначены в ее конституции, в ее юридическом строе, и аристократии, отразившиеся по преимуществу в политической эмпирии, в государственной практике.

Учреждение республики формально не  понизило статуса плебеев, но в действительности они острее, чем раньше, почувствовали свою гражданскую неполноценность в сравнении с патрициями, поскольку царская власть, равно возвышавшаяся над всеми подданными и в этом смысле всех уравнивавшая, исчезла, и привилегии патрицианского сословия от этого стали болезненнее бросаться в глаза обделенному ими плебсу. Противостояние родовой знати и безродного большинства римских граждан составило поэтому главную пружину внутренней политической жизни Рима уже в  начале  V столетия. Но  на  первом этапе этого противостояния плебеев подстегивала к борьбе горькая бедность большинства из них, их обременность долгами, грозившая продажей на невольничьем рынке за пределами Римского государства в возмещение долгов.

Начало открытой борьбы плебса за равноправие с патрициатом датируется 494 г. до Р.Х. Чтобы заставить патрициев считаться с  собой, плебеи выбрали безотказное оружие  – шантаж неучастием в военных действиях с противником, а войны с соседями Рим вел почти непрерывно, война была не экстремальным происшествием, а сезонным занятием, прерываемым на зимнее время. В 494 г., вернувшись в Рим после победы над эквами, «войска, по совету некоего Сициния, без позволения консула удалились на Священную гору в трех милях за рекой Аниеном» (Ливий, цит. изд., т. 1, с. 106). Преобладание плебса в армии было настолько значительным, что Ливий отождествляет плебс с войсками. Акт неповиновения армии своему главнокомандующему – консулу, вошедший в историю под именем сецессии (удаления), был мятежом; но силами, чтобы подавить его, ни консулы, ни патрицианский сенат не располагали. В случае нападения неприятеля– а потерпевшие поражение эквы грозили новой войной, – патрицианский Рим, лишенный плебейской военной защиты, был обречен на поражение и возможную гибель. Несмотря на это, бывший консул Аппий Клавдий, ранее уже ожесточивший плебеев неумолимой строгостью во взыскании долгов и карами по  отношению к  несостоятельным должникам, предлагал подавить мятеж силой. Сенат, однако, решил уступить. Инициатором примирения выступил диктатор Маний Валерий, которого с тех пор стали называть «Величайшим» (Maximus). «После этого начались переговоры о примирении, и согласились на том, чтобы у плебеев были свои должностные лица с правом неприкосновенности, которые защищали бы плебеев перед консулами, и чтобы никто из патрициев не мог занимать эту должность. Так были избраны два народных трибуна – Гай Лициний и Луций Альбин» (Ливий, цит. изд., т. 1, с. 107). Хотя плебейские трибуны не причислялись к магистратам и не обладали не только империем, но и тем, что называлось potestas (властью), их действительное влияние было исключительно большим, а статус высоким: они считались неприкосновенными лицами, sacrosancti, так что посягательство на трибуна и  даже сопротивление ему влекло за  собой объявление виновного в  этом преступлении sacer, после чего всякий мог безнаказанно убить злоумышленника. Первоначально трибуны располагали лишь правом защиты плебеев, но впоследствии это их право auxilii (помощи) превратилось в  ius  intercedenti, или вето – власть отменять решения любых магистратов, если в них усматривалась угроза правам плебса как сословия или интересам отдельных плебеев. Отменить вето плебейского трибуна могло только вмешательство другого трибуна. Трибуны наделены были также судебными полномочиями: правом подвергнуть аресту любое должностное лицо, включая консулов, и даже, в случае крайней необходимости, выносить смертный приговор, но лишь по делам, в которых усматривалась угроза интересам плебса. Чтобы трибун мог срочно вмешаться в ход судебного разбирательства, когда, например самая жизнь плебея оказывалась в опасности, он обязан был постоянно пребывать в Риме, а двери его дома оставались открытыми и днем и ночью. Но  могущественное трибунское вето действовало лишь внутри городской черты; за пределами померия, а также при назначении диктатора, иными словами, против империя, трибуны были бессильны. Помощниками трибунов стали плебейские эдилы, в их полномочия входило попечение о плебейских храмах, хранение их сокровищ, а также исполнение указаний трибунов об арестах как частных, так и должностных лиц. По менее важным делам эдилы обладали судейской властью. В связи с щекотливостью своих обязанностей эдилы, как и трибуны, наделены были неприкосновенностью. Если на приговоры трибунов или эдилов подавалась апелляция, то  рассматривалась она, независимо от того, подавал ее плебей или патриций, на плебейских совещаниях, которые и выносили окончательный приговор по делу. Постановления плебейских совещаний назывались плебисцитами; формально они были обязательны только для плебеев и не имели статуса общегосударственных законов; но поскольку к числу плебеев, обязанных выполнять плебисциты, принадлежали народные трибуны и эдилы, властные полномочия которых простирались на любого римского гражданина, включая и консулов, то за плебисцитами стояла вполне реальная и грозная сила и  фактически они не  менее законов (leges) влияли на правовую жизнь Рима. Многие из  патрициев почувствовали себя униженными уступками, которые сделаны были плебсу. Некоторые готовы были на крайние средства, чтобы вернуть патрициату монополию на власть. В 491 г. до Р.Х. юноша Гней Марций, прозванный Кориоланом за подвиг, совершенный при взятии города вольсков Кориолы, был предан суду трибунов за то, что предлагал патрициям отменить все уступки, сделанные плебеям. Для этого, считал он, можно воспользоваться избытком хлеба, завезенного в Рим из Сицилии, и продавать его плебеям по низкой цене только в том случае, если они откажутся от трибуната. Марций не явился на суд и бежал к вольскам в изгнание, а в 488 г. он уже стоял во главе армии вольсков и вел ее на родной Рим. Город охватила паника. Народ не хотел воевать. Напрасно к Марцию Кориолану направляли посольство, просившее о мире. Условием мира он поставил возвращение вольскам всего, что было ранее отнято у них. Наконец толпа римских матрон пришла к матери и жене Кориолана – Ветурии и Волумне, умоляя их просить Марция о пощаде Риму. И те, вместе с другими римскими матронами, отправились в стан вольсков. С трудом смогли они убедить Кориолана отступиться от своего замысла и увести войска от стен родного города. В память о происшедшем в Риме был освящен храм в честь Женской Фортуны. Упрочив свои гражданские права, плебеи однако попрежнему страдали от  бедности, от  малоземелья. Одним из средств облегчения их участи стал вывод колоний. В 492 г. были выведены плебейские колонии в отнятые у противников города Норбу и Велитру. При этом Рим отнимал у покоренных жителей треть их земли, передававшейся колонистам, которые занимали господствующее положение по отношению к старожилам. Колония становилась юридически самостоятельным civitas, но сохраняла связь с Римом и политическую зависимость от него, что, впрочем, в иных редких случаях не удерживало колонии от войны с метрополией. Вывод колоний был однако только паллиативом в лечении застарелой болезни плебейского малоземелья, обусловленного, с одной стороны, перенаселенностью Рима с его непропорционально многочисленным по  отношению к  собственно государственной територии населением, а  с  другой– тем, что общественная земля ager publicus оставалась в  исключительно патрицианском распоряжении и использовалась патрициями в основном под пастбища, в то время как плебеи отводили свои крохотные наделы под пахоту и огороды. Чтобы радикально решить проблему, Спурий Кассий, в 486 г. ставший консулом уже в третий раз, предложил отнятую в результате успешной войны землю герников разделить между латинами и плебеями, а также передать плебеям ту часть общественного земельного фонда, которая была незаконно занята патрициями. Против принятия аграрного законопроекта Кассия выступил его коллега Вергиний, который находил несправедливым ставить в одинаковое положение при раздаче общественной земли сограждан и союзников – латинов. По существу дела эти аргументы были пропагандой против законопроекта, рассчитанной на то, чтобы найти отклик в самой плебейской среде, и она возымела эффект. Часть плебса, из ревности к латинам, действительно стала возражать против принятия законопроекта, нацеленного на улучшение его экономического положения. Хуже того, среди плебеев распространилось инспирированное патрицианской политической верхушкой подозрение, что Кассий предложил закон для снискания популярности, чтобы, опираясь на нее, захватить власть и стать царем. По подозрению в этом умысле сразу после завершения своего консулата он был привлечен к суду квесторами Цезоном Фабием и Луцием Валерием. Его обвинили в преступлении против отечества, приговорили к смерти и сбросили с Тарпейской скалы, а его дом был разрушен. По другой версии, Кассия судил домашним судом его отец – престарелый pater familias предварительно высек своего знаменитого сына, а потом умертвил его. Сенат утвердил аграрный закон Кассия, но его исполнение было заблокировано. Плебеи же после смерти консула изменили отношение к его закону и стали требовать его исполнения. Долгое время эти требования однако оставались тщетными. В 473 г. плебейский трибун Гней Генуций привлек к суду консулов предыдущего года Луция Фурия и Гая Манлия за то, что они сопротивлялись принятию нового аграрного закона, предложенного трибунами, но дело не дошло до суда из-за смерти трибуна. В 471 г. по инициативе трибуна Публилия Валерона избрание плебейских трибунов и эдилов из центуриатных комициях, в которых однако при этом участвовали лишь плебеи, было перенесено на трибутные плебейские совещания (concilia plebis tributum). Смысл этого переноса заключался в том, что на исход голосования в центуриатных комициях патриции могли влиять через своих клиентов. Несмотря на сопротивление консула Аппия Клавдия, сына давнего врага плебса с таким же именем, закон был принят плебейским совещанием. Одновременно было решено увеличить число трибунов с 2 до 5. В тот год плебейскими трибунами избрали Гнея Сикция, Луция Нумитория, Марка Дуилия, Спурия Ицилия и Луция Мецилия. В 470  г. трибуны Марк Дуилий и  Гней Сикций возбудили обвинение против Аппия Клавдия. «Никогда еще,– пишет Ливий,– перед судом народа не представал человек столь ненавистный плебеям, накопившим так много гнева и против него, и против его отца. Сенаторы тоже недаром старались ради него больше, чем ради любого другого: поборник сената, блюститель его величия, его оплот против всех трибунских и плебейских смут, хоть порой и не знавший меры в борьбе, выдавался разъяренным плебеям. Один только из сенаторов, сам Аппий Клавдий, ни во что не ставил ни трибунов, ни плебеев, ни суд над собою. Ни угрозы плебеев, ни мольбы сената не могли принудить его ни к скорбной одежде, ни к смиренным просьбам, ни даже к тому, чтобы он хоть слегка умерил или сгладил свою обычную резкость речи при защите перед народом» (Ливий, цит. изд., т. 1, с. 136–137). Суд над обвиняемым был отсрочен на один день, и в этот день Клавдий заболел и умер. Самой болезненной темой во взаимоотношениях патрициата и плебса оставалось пользование общественным земельным фондом. Консул 467  г. Квинт Фабий внес предложение выселить часть плебеев в только что отвоеванный у вольсков приморский город Антий, ранее принадлежавший латинам, с его плодородными и обширными земельными владениями, но плебеи не поддались на соблазн, не захотели уходить из Рима и продолжали требовать равных с патрициями прав на безвозмездное пользование общественной землею. В  463  г. с  очередным предложением о наделении общественной землей плебеев выступил трибун Секст Титий. Но решение по этому вопросу было отложено из-за обрушившегося на Рим мора, который поразил «равно и людей и скот, мор усиливался оттого, что из страха перед опустошительными набегами поселяне и их стада были размещены в городе. При таком скоплении всякого рода живых существ горожане испытывали мучения из-за непривычной вони, поселяне – из-за того, что ютились в тесных помещениях, где духота не давала заснуть, а уход за больными и просто общение с  ними распространяли заразу» (Ливий, цит. изд., т.  1, с. 146–147). Когда же мор отступил, Риму пришлось воевать с соседями: эквами и вольсками. Во время этой войны, в 462 г., воспользовавшись отсутствием консулов, трибун Гай Терентилий Гарса потребовал вообще упразднить консульскую власть, которую он объявил более опасной для свободного общества, чем власть царская. Но сенат решительно воспротивился этой идее, и когда консулы вернулись после победы в Рим, другим трибунам удалось убедить Гарсу отложить свое неприемлемое для патрициев предложение. Но  в  следующем году законопроект, ограничивающий власть консулов, предложен был уже всеми трибунами. Борьба за его принятие продолжалась долго. В 457 г. трибуны, в очередной раз шантажируя сенат запретом проводить набор воинов в легион, когда надвигалась война с сабинами, добились от него согласия на увеличение числа трибунов до 10, в надежде, что при таком своем числе они смогут успешнее настаивать на своих требованиях, относившихся главным образом к раздаче плебеям общественной земли и к ограничению консульских полномочий. И вот в 456 г. плебеи добились первого существенного успеха, на этот раз уже не по части политических прав, а в борьбе за  землю. Как рассказывает Дионисий Галикарнасский, тогда принят был законопроект трибуна Ицилия, по  которому «земельные участки, находящиеся во владении частных лиц, которыми они были наделены в соответствии с правом, должны остаться у собственников; участки, которые некоторые застроили, поскольку они захвачены силой или с помощью обмана, должны быть возвращены народу с возмещением затрат, понесенных захватчиками этих полей, по решению арбитров; остальные участки, являющиеся общенародной собственностью, народ должен разделить и получить бесплатно» (Дионисий Галикарнасский, Х, 32, 3). Плебеи получили возможность пользоваться участками земли, оставшимися при этом в государственной собственности, на Авентине, где сосредоточены были их храмы и святыни. Выделенная им земля была использована под застройку, что улучшило жилищные условия бедноты, страдавшей от перенаселенности и тесноты своих убогих жилищ. Это было уже кое-что, но далеко не все, чего добивался плебс. Основная часть вожделенного ager publicus находилась за городом и по-прежнему оставалась в исключительном пользовании патрициев; за него плебеям еще предстояло бороться. Трибуны продолжали также настаивать на принятии закона, ограничивающего консульскую власть. Поскольку сенат попрежнему решительно отвергал подобный законопроект, трибуны пошли на компромисс и договорились с сенатом прежде проведения законодательной реформы направить послов в Афины, чтобы те переписали там знаменитые законы Солона и ознакомились с государственными учреждениями Афинского полиса. После этой поездки и отчасти в результате ее в 451 г. до Р.Х. трибуны договорились с сенатом об изменении формы правления. Сенат согласился с упразднением консулата, вся власть в Риме передавалась коллегии из «10 мужей» – децемвиров, наделенной неограничеными полномочиями; сенат настоял на том, чтобы в нее вошли исключительно патриции, поскольку– это был обычно повторяемый аргумент против допуска плебеев к высшим должностям– плебеи не могут совершать ауспиции. Кроме того, на тот год, когда властвовали децемвиры, даже народные трибуны не избирались. Центуриатные комиции включили в эту коллегию незадолго до этого избранных консулами Аппия Клавдия и Тита Генуция, консула прошедшего года Публия Сестия, побывавших в Афинах послов Спурия Постумия Альбу, Авла Манлия и Публия Сульпиция Камерина, и избрали еще 4-х лиц: Луция Ветурия, Гая Юлия, Публия Куриация и Тита Ромилия. «Раз в 10 дней каждый из децемвиров председательствовал в суде, происходившем при всем народе, имея при себе 12 ликторов» (Ливий, цит. изд., т. 1, с. 174). Но главной обязанностью децемвиров была кодификация существующего законодательства, которое до тех пор никогда не оглашалось и не было поэтому по-настоящему известно народу, а также разработка новых законопроектов. В течение года децемвиры подготовили свод законов, который был начертан на 10 бронзовых таблицах, вывешенных для обозрения на форуме. После ознакомления с этими законами решено было сделать к ним дополнения. Для этого образована была новая коллегия децемвиров, в которую, по настоянию плебса, включили и плебеев в равном числе с патрициями. Из прежней коллегии в новую перешел лишь Аппий Клавдий, который проводил выборы новых децемвиров и сумел провести в коллегию тех, на кого мог опереться. Избранными оказались Марк Корнелий Малугинский, Марк Сергий, Луций Мануций, Квинт Фабий Вибулан, Квинт Петилий, Тит Антоний Меренда, Цезон Дуилий, Спурий Опий Корницин и Маний Рабулей. Новая коллегия с самого начала правила тиранически. Ливий рассказывает об этом так: «Первый же день их правления ознаменован был всеобщим страхом. В то время как прежние децемвиры придерживались правила приставлять ликторов только к одному из десяти… нынешние явились каждый в окружении 12 ликторов. 120 ликторов с привязанными к фаскам топорами заполнили форум: истолковано это было в том смысле, что секиры – раз действия децемвиров не  подлежат обжалованию  – ликторов можно уже и не отнимать. Они походили на 10 царей, наводя страх на простой люд и первых сенаторов, понимавших, что децемвиры только и ищут повода начать казни и стоит кому-нибудь в сенате или в собрании упомянуть о свободе, как тотчас для острастки в ход будут пущены топоры и розги» (Ливий, цит. изд., т. 1, с. 177).

Терроризуя римских граждан разных сословий, коллегия децемвиров занималась и своим основным делом – составлением новых законов, тексты которых были нанесены на две дополнительные таблицы, так что этот первый законодательный свод Римского государства, составивший основу римского права, носит название «Законов 12 таблиц» (leges duоdecim tabularum). Оригинальный текст 12  таблиц, погибших при пожаре Рима во время вторжения галлов в 387 г., до нас не дошел и известен только в отрывках, по цитатам его комментаторов. Главной тенденцией законодательства «12 таблиц» была защита интересов и прав плебеев: в гражданском правообороте они признавались равноправными с патрициями, но в известном отношении сегрегация этих двух сословий сохранялась: браки между плебеями и патрициями и этими законами не допускались. В интересах плебса и вообще бедноты ссудный процент был ограничен 1 унцией на 1 фунт серебра, что равняется 8, 3% в год.

Завершив законодательные труды и  тем исчерпав свой мандат, децемвиры не хотели слагать его, удерживая за собой неограниченную власть. Более двух лет Рим жил в  условиях чрезвычайного положения, что противоречило основам его государственного строя. Децемвиры утверждали, что их избрали не на год, а на все то время, пока новые законы не будут проведены в жизнь, но это уже было неправдой. Между тем правили они деспотически, права граждан попирались, многие становились жертвами необоснованных судебных расправ, а суд децемвиров был безапелляционным. Особенно часто жертвами беззакония становились плебеи – родовая сплоченность патрициев, их связи, само их богатство служили им защитой, хотя сенаторы также негодовали из-за своего неслыханного ранее безвластья и с началом майских ид, которыми заканчивался законный срок правления чрезвычайной колегии, считали полномочия децемвиров исчерпанными.

Между тем городу стали угрожать сразу и сабиняне и эквы. Необходимо было произвести военный набор. Децемвиры вынуждены были для этого созвать сенат, впервые за время своего правления; сенаторы однако не явились в курию. Тогда к каждому из сенаторов были направлены ликторы, чтобы выяснить, умышленной ли была неявка; и обнаружилось, что большинство сенаторов покинуло город, отправившись в  свои загородные имения. Когда же на следующий день сенаторов снова позвали на форум в курию, большинство их явилось на зов, но вопреки опасениям плебеев, что они дрогнули и готовы теперь подчиняться децемвирам, сенаторы энергично обрушились с  обвинениями на коллегию, узурпировавшую власть. Марк Гораций Барбат назвал децемвиров 10 Тарквиниями. «Людям,– сказал он,– отвратительно было не имя царя, коим благочестие дозволяет называть Юпитера, да и  Ромула, основателя города, и тех, кто царствовал после, при отправлении священных обрядов имя царя тоже привычно, ибо вызывало ненависть не оно, но царская гордыня и произвол» (Ливий, цит. изд., т. 1, с. 180). Персонально главным объектом обвинения стал самый влиятельный из децемвиров Аппий Клавдий. К сложению полномочий призвал его, как и всю возглавляемую им коллегию, его дядя Гай Клавдий, заклиная племянника слелать это ради манов его отца и своего брата.

И все-таки угроза войны, а  также, вероятно, страх перед плебсом, который после свержения децемвиров мог совершенно выйти из повиновения, заставили сенаторов согласиться с пребыванием децемвиров у власти по меньшей мере на время предстоящей войны. Набор был проведен без промедления. Во главе войска, выступившего из Рима против сабинов и эквов, был поставлен испытанный полководец Квинт Фабий вместе с другими децемвирами Манием Рабулеем и Квинтом Петилием. Война для Рима кончилась поражением на обоих фронтах: сабинском и эквейском. Войска укрылись в стенах союзного Тускула, не имея возможности безопасно вернуться в Рим, где, ввиду происшедшего, для защиты города призваны были все свободные, могущие носить оружие.

Помимо поражения в войне, взрыв плебейского гнева против децемвиров вызван был убийством бывшего трибуна Луция Секция, который тайно агитировал в воинском лагере против власти децемвиров, призывая плебеев покинуть лагерь и  избрать народных трибунов. Его послали разведать место для лагеря во владениях сабинян, а по пути ему устроили засаду. Пал он в неравном бою с убийцами, многих из них он сам убил в схватке. При расследовании обстоятельств его смерти выяснилось, что убит он не  противниками, а  римскими солдатами, потому что никаких следов сабинян на месте его гибели не нашли, а рядом с ним лежали трупы других римлян, напавших на него. В войсках, значительное большинство которых составляли плебеи, его смерть вызвала взрыв негодования.

Последней каплей, переполнившей чашу плебейского гнева, стала гибель дочери центуриона из  плебеев Луция Вергиния, просватанной за бывшего трибуна Луция Ицилия. Воспылавший к ней страстью Апий Клавдий не преуспел в попытках соблазнить ее в отсутствие отца, находившегося в военном лагере. Тогда по сговору со своим клиентом Марком Клавдием он придумал такую уловку: «Когда она пришла на форум, где среди лавок была и школа, в которой она обучалась грамоте, Клавдий, слуга децемвирской похоти, остановил наложением руки девушку и, объявив ее дочерью своей рабыни и, следовательно, рабыней, приказал без промедленья следовать за ним… Бедная девушка остолбенела, но на крики кормилицы сбежался народ.

…Девушка была уже спасена от насилия, но тут предъявивший на нее свои права заявил, что ни к чему собирать такую толпу: он, мол, намерен действовать не силой, но по закону. И вот он вызывает девицу в суд» (Ливий, цит. изд., т. 1, с. 185). Девушка затем добровольно явилась в трибунал, где суд вершил участник преступного сговора Клавдий Аппий. Его клиент, подавший официальный иск, утверждал, что девушка родилась в его доме от рабыни, откуда была похищена и тайно подброшена в дом Вергиния. Встревоженый происшедшим, ее отец взял отпуск из лагеря и явился в Рим на форум, где суд творил Аппий, который признал дочь Вергиния рабыней и постановил передать ее Марку Клавдию. Отец и стоявшая на его стороне толпа не хотели выдавать девицу, но судья приказал ликторам расчистить проход в толпе, чтобы законный хозяин мог забрать себе свою собственность. И тогда Вергиний отошел с дочерью к мясным лавкам, взял у мясника нож и пронзил грудь дочери, крикнув: “Да падет проклятье за эту кровь на твою голову, Аппий!"» (Ливий, цит. изд., т. 1, с. 189).

Толпа не дала ликторам Аппия арестовать Вергиния. Он вернулся в лагерь и там рассказал о случившемся. Войска пришли в  негодование и,  не  подчиняясь высшему командованию, направились в Рим, заняв Авентинский холм. Оттуда, ввиду промедления с исполнением их требования об уходе децемвиров от власти, армия переместилась на священную гору, куда стеклись также невооруженные плебеи. Это событие, произошедшее в 449 г., вошло в историю с именем второй сецессии. Обезлюдевший патрицианский Рим исполнился страха. Срочно созванный сенат договорился с плебсом об условиях выхода из кризиса. От децемвиров потребовали сложить свои полномочия, и они подчинились. Затем восстановили прежний порядок управления, избраны были консулы Валерий и  Гораций, проявившие особую настойчивость, чтобы побудить сенат пойти навстречу требованиям армии и плебса, трибуны, среди которых оказались Луций Вергиний и Луций Ицилий, и другие магистраты.

В том же году по инициативе консулов были приняты три закона в защиту плебса. В одном из них подтверждалась неприкосновенность народных трибунов; в другом восстанавливалось право провокации, то есть апелляции к народному собранию в случае осуждения патрицианским магистратом на смерть или телесное наказание; наконец, третий закон признавал плебисциты, принимаемые плебейскими трибутными совещаниями, актами, обязательными и для патрициев, тем самым они ставились в  один ряд с  законами, издававшимися центуриатными комициями.

Прошло еще 5 лет – и плебеи добились очередного важного успеха в борьбе за полное гражданское равноправие с патрициями. Трибун 444 г. Гай Канулей провел закон о connubium, о правомерности браков между патрициями и плебеями. В принятии этого закона особенно заинтересованы были состоятельные плебеи, для которых теперь открывался путь к слиянию с патрициатом в единое сословие, позже названное нобилитетом. Канулей добивался также принятия закона, который бы открывал плебеям доступ к консульской должности, но в этом он не преуспел, однако принято было половинчатое решение – об учреждении такого института, как коллегия консульских военных трибунов, в которую могли избираться и плебеи.

В те годы, когда избиралась такая коллегия, консулов уже не ставили; и в 444 г. впервые в должность вступили консульские военные трибуны, заменившие консулов: ими стали Авл Семпроний Атротин, Луций Атилий и Тит Клуилий, но, как сообщает Тит Ливий, «должность военных трибунов так и не получила законного утверждения, ибо спустя три месяца трибуны сложили с себя полномочия как огрешно избранные, потому что Гай Курций, который проводил выборы, не вполне правильно поставил шатер для птицегаданий» (Ливий, цит. изд., т. 1, с. 224). Их сменил интеррекс, а потом избраны были консулы, на чем настаивали интеррекс и сенат, в то время как народные трибуны требовали снова избирать консульских военных трибунов.

Для закрепления одержанной победы над плебсом патриции предприняли еще один важный шаг: в 443 г. была учреждена доступная лишь патрициям должность цензоров. Их избирали в центуриатных комициях раз в 5 лет на полуторагодовой срок, в течение которого проводился ценз – ранее этим занимались консулы. Как и консулы, цензоры составляли коллегию из двух лиц. Во время ценза на форум к цензору приходили патеры фамилиас и  под присягой сообщали исчерпывающие сведения о числе и возрасте членов своей большой семьи, о количестве рабов, размерах земельных владений и обо вcем вообще ее имуществе. На  основании этих сведений, которые регистрировались, осуществлялось распределение всех граждан по цензовым классам, введенным еще Сервием Туллием. По окончании ценза в Риме проводились очистительные жертвоприношения – люстрации. В  обязанности цензоров входило также составление списков сенаторов и наблюдение за общественной нравственностью и семейной жизнью римских граждан. Совершившим недостойные поступки они делали порицание, могли вычеркнуть таковых из списка сенаторов или всадников, перевести в низшие центурии. Кроме того, на цензоров возлагались и некоторые хозяйственные дела, распоряжение частью казны, например сдача в аренду общественной земли. Коллегиальность цензорского служения предполагала, что в случае смерти или сложения полномочий одним цензором другой также обязан оставить свою должность. Цензоры не  обладали империем, но  их должность в Риме была одной из самых влиятельных и считалась самой почетной – как правило, на нее избирали бывших консулов, так что она являлась завершением карьеры для знатного и честолюбивого сенатора. Цензоров полагалось хоронить в пурпуровом плаще. Учреждение этой должности усилило позиции патрициата, поэтому плебс стремился к реваншу. Народные трибуны и плебейские куриатные совещания снова поставили вопрос о проведении аграрной реформы. В 417 г. трибуны Спурий Мецилий и Марк Метилий предложили рогацию о подушном распределении между гражданами всей земли, отвоеванной у неприятелей. Речь шла не только о новоприобретенных владениях, но обо всей когда-либо захваченной земле, значительная часть которой вошла уже в общественный фонд, а потом была передана в пользование патрициям. Таким образом, осуществление законопроекта предполагало черный передел и грозило Риму гражданской войной. Перед лицом такой угрозы сенат был крайне встревожен и не находил удовлетворительного решения, пока Аппий Клавдий, внук децемвира, не предложил использовать для срыва рогации вето других трибунов. И эта идея оказалась удачной – 6 плебейских трибунов, с которыми предварительно переговорили сенаторы, заявили, что «раз предложение, внесенное их товарищами, по мнению сената, приведет к распаду государства, то и они высказываются против него» (Ливий, цит. изд., т. 1, с. 267). Так сорвана была революционная затея Мецилия и Метилия.

Лучшим способом утоления аграрного голода плебса оставался вывод колоний  – большинство колонистов составляли обыкновенно плебеи. Новые колонии выведены были в покоренные города Ардеи и Лабик, в Фидены, где колония была устроена раньше, но старые колонисты вступили в войну с Римом и были побеждены, после чего вынуждены были отдать город новым переселенцам из Рима. В руках римлян оказались большие богатства после завоевания в  396  г. богатого этрусского города Вей. Плебейский трибун Тит Сициний предложил переселить в Вейи половину римлян, в том числе и половину сенаторов, так, чтобы в Вейах появился новый параллельный Рим – подобная идея реализовна была более семи столетий спустя, при святом Константине, но Новый Рим возник на расстоянии от древнего Рима стократно большем, чем соседние с Римом Вейи. Патриции не хотели раздвоения Рима и агитировали плебеев против предложения Сицилия. Когда проведено было голосование по трибутным совещаниям, большинством голосов в одну трибу проект был отвергнут. Удовлетворенный исходом голосования, патрицианский сенат принял постановление о разделе вейанской земли между плебеями. По одним данным, каждому мужчине при этом досталось по 7 югеров земли (около 2 гектаров), по другим – в два раза меньше. Это была жирная кость, которую бросили плебсу, чтобы он оставил посягательства на ager publicus.

На время в Риме водворился внутренний мир. Но малоземелье быстро увеличивавшегося плебейского населения, пополнявшегося не только в результате естественного роста, но также через натурализацию латинов и перегринов, через приобретение гражданских прав вольноотпущенниками, число которых росло в связи с увеличением количества рабов, поставляемых в Рим успешными войнами, подогревало его недовольство, побуждало домогаться чрез трибунов передела общественного фонда.

В 384 г. один из богатейших патрициев попытался из личных средств помочь тем обездоленным плебеям, кто находился под угрозой утраты свободы из-за невозможности заплатить по долгам. Это был Марк Манлий Капитолийский, прозванный так, потому что он отличился в  войне с  галлами при защите Капитолия. Он продал большую часть своего наследственного имения, чтобы вырученными деньгами расплатиться по  долгам несостоятельных бедняков, которые после разорения Рима галлами, сопровождавшегося пожарами, брали непосильные кредиты на  восстановление своих лачуг. Ливий не  верит в его альтруизм: «Будучи по некоторому душевному изъяну горяч и необуздан, да притом, заметив, что влияние его среди сенаторов не так велико, как требовала бы, по его мнению, справедливость, он первый изо всех отцов стал угождать народу, стал совещаться с плебейскими должностными лицами, стал обвинять сенаторов в преступлениях, завлекать простой народ внешним своим обаянием, а не советом, и так предпочел широкую славу доброй» (Ливий, цит. изд., т. 1, с. 356). Ливий воспроизводит отразившийся в патрицианской традиции односторонне несправедливый взгляд на великодушие Марка Манлия. Однажды увидев на форуме, как ведут лишенного свободы за невозвращение долга центуриона, отличившегося в войне с галлами, он при стечении народа уплатил его долг заимодавцу, и центурион был отпущен. Популярность Марка Манлия в плебейской среде росла как снежный ком. Встревоженный сенат обвинил его в стремлении к захвату власти и царскому сану. И часть плебеев поверила в основательность обвинения. Суд приговорил его к смертной казни, и спаситель Капитолия был сброшен с Тарпейской скалы. Повторилась история, случившаяся за сотню лет до этого с консулом Спурием Кассием. Сородичи казненного отвернулись от его памяти, и впредь никто из Манлиев не носил уже имени Марка.

Но плебеи продолжали страдать от малоземелья, от бедности, от угрозы долговой кабалы и потому продолжали волноваться и требовать аграрной реформы. И вот в 367 г. до Р.Х. плебс добился радикального перелома в долгой борьбе за равенство с патрициатом. По предложению трибунов Гая Лициния Столона и Луция Секстия Латерана были приняты три закона, которые коренным образом меняли социальное положение и сословный статус плебеев. Первый закон защищал несостоятельных должников от утраты свободы и кабалы – уплаченные ими проценты впредь должны были засчитываться в счет долга, а остаток долга мог быть выплачен с рассрочкой на три года. Второй закон открывал плебеям доступ в одну из трех главных жреческих коллегий – хранителей Сивиллиных книг, а также к консульской должности с одновременным упразднением коллегии военных трибунов, которая в некоторые годы заменяла консулов, так что впредь полагалось избирать консулов, представлявших два сословия: патрициев и плебеев, и в том же году первым консулом из плебеев избран был Луций Секстий Латеран. В порядке компенсации за эту уступку патриции добились введения должности претора непременно из патрициев, претор причислен был к высшим магистратам государства, он должен был вершить суд внутри померия, переняв эту обязанность у консулов. Претором избран был Спурий Камилл. Кроме того, введена была должность двух курульных эдилов, на которую также избирались непременно патриции. В параллель с плебейскими эдилами курульные эдилы помогали преторам в судебных делах, в проведении предварительных расследований, они судили тяжбы, возникавшие на рынке, а также заботились о снабжении Рима привозным хлебом и об организации игр, причем проведение игр финансировали не  только из  казны, но  и  из  собственных средств, так что на эту должность, как, впрочем, и на другие магистратуры, могли избираться лишь состоятельные лица – никакой оплаты за исполнение государственной должности не полагалось – единственным вознаграждением за это был почет (honor), или гонорар (honorarium).

Наконец, третьим законом 367 г. запрещалось брать в пользовние из  общественного фонда более 500  югеров (примерно 125 гектаров) земли и пасти на общественном пастбище более 100 быков и 500 овец. Закон обязывал крупных землевладельцев нанимать для возделывания своей земли свободных граждан в числе, соразмерном с количеством пахотных рабов,– плебеи страдали и от безработицы. По мысли Т. Моммзена, целью этого законодательства было «допустить мелкий люд к пользованию общинными угодьями, облегчить тяжелое положение должников и доставить занятие остававшимся без работы поденщикам» (Моммзен, цит. изд., т. 1, кн.1,2, с. 320). Ограничение в размерах предоставляемой из общественного фонда земли, которой ранее пользовались в основном богатые патриции, отводившие ее под пастбища, позволило выделять землю, отрезанную у богатых землевладельцев, обладавших ранее наделами, значительно превышавшими установленый на  этот раз максимум, мелким крестьянам, в том числе и главным образом плебеям. Иными словами, плебс наконец добился доступа к ager publicus, к чему он давно стремился и долго шел.

Что же касается доступа плебеев к консульской должности, то это уже отвечало не насущным нуждам плебейской бедноты, но амбициям новой разбогатевшей плебейской знати, которая, наконец, также добилась своего. По заключению Моммзена, «вместе с избранием первого плебейского консула… родовая знать перестала существовать как римское политическое учреждение и фактически и юридически. Когда вслед за утверждением новых законов передовой боец родовой знати Марк Фурий Камилл воздвиг святилище «согласия» у подошвы Капитолия над старинным местом гражданских общественных трапез  – комицием, где сенат по обыкновению собирался, то охотно можно поверить, что этим он хотел выразить уверенность в  прекращении слишком долго тянувшейся распри» (Моммзен, цит. изд., т. 1, кн.1,2, с. 320).

Но распри не  прекратились. После принятия законов Гая Лициния Столона и Луция Секстия Латерана быстро росло число состоятельных плебеев, претендовавших на  магистратуру. «С  начала республики искатели должностей облачались в  белую (candida) тогу (откуда происходит слово «кандидат»), ходили по Форуму или Марсову полю и просили граждан подать за них голоса. С развитием конкуренции, которая, естественно, обострилась после допуска плебса к магистратуре, искательство должностей (ambitus) стало приобретать одиозные формы. Поэтому в 358 г. до н. э. был издан закон (de ambitu), ограничивавший неумеренное домогательство благосклонности народа по всему городу, на рынках и ярмарках» (И.Л. Маяк. Ранняя республика в Риме.– История Европы, цит. соч., т. 1, с. 366).

Несмотря на то что доступ к ager publicus плебеям был открыт, бедность оставалась уделом большинства из  них. Стремясь к укрепению гражданского мира, консулы 352 г. Гай Марций Рутул, который ранее побывал уже первым диктатором из плебеев, и патриций Публий Валерий Публикола погасили долги римлян за счет казны. В 347 г. ростовщиков и всех вообще кредиторов обязали вдвое снизить долговой процент, а уплата долгов была отсрочена на три года. Противодействуя алчности ростовщиков, судебные власти принимали жесткие меры по оношению к тем из них, кто нарушал закон: эдилы приговаривали их к суровым штрафам, вплоть до полной конфискации имущества. В  326  г. до Р.Х. по  предложению консула Гая Петелия был принят закон, радикально решавший проблему несостоятельных должников: они были освобождены от ответственности перед кредиторами личной свободой, отвечая лишь своим имуществом. Таким образом до конца доведен был и ранее провозглашавшийся принцип, который исключал порабощение свободного человека в Риме, но ранее его обходили тем, что кредитор имел право держать банкрота в своем доме как своего рода заложника, пока кто-либо до истечения установленного срока не заплатит его долги, а потом убить его или продать в рабство за пределами Рима, как часто и поступали с несостоятельными должниками.

Во второй половине IV века до Р.Х. плебеи шаг за шагом добиваются уже полного уравнения в сословных правах с патрициями. В 351 г. они получили доступ к цензорской должности. В  341  г. по  закону трибуна Луция Генуция оба консула могли быть плебеями – оборотной стороной этой реформы была, конечно, возможность избрать обоими консулами и  патрициев, так что смысл закона заключался в том, что на избрание консулов не должна влиять сословная принадлежность кандидатов. В 337 г., как о том сообщает Ливий, «Квинт Публилий Филон первый из плебеев сделался претором, причем консул Сульпиций противодействовал этому, отказываясь засчитывать поданные за него голоса, однако сенат, который не удержал в своей власти высшие должности, не стал слишком упорствовать по поводу преторства» (Ливий, цит. изд., т. 1, с. 465).

По предложению Публилия Филона был принят закон, в котором повторялось положение из закона Валерия и Горация 449 г. о том, что плебисциты являются законами, обязательными для всех римлян, включая и патрициев, без вотирования их в центуриатных комициях, но после одобрения их сенатом. Подтверждение этой нормы через сто с лишним лет понадобилось потому, что изменился состав сената: в прежнем патрицианском сенате приписные сенаторы из плебеев имели ограниченные права, а в нынешнем они были равноправны с патрициями, и поэтому тогда плебисцит подлежал утверждению со стороны фактически патрицианского сената, а  теперь  – двусословного, в  котором даже принцепс мог быть из плебеев – дело в том, что сенат состоял уже исключительно из бывших магистратов, а среди них были как патриции, так и плебеи.

Сохраняя прежнее число своих членов 300, сенат ушел от  древнего представительства в  нем исконно римских патрицианских родов, объединенных в 30 курий и 3 трибы. В середине IV века члены сената, представляя бывших магистратов, разделялись в последовательности старшинства на следующие разряды: curules, к которым принадлежали консулярии, претории, курульные эдилиции, то  есть бывшие консулы, преторы и эдилы, а также non curules: трибуниции, плебейские эдилиции и квестории, то есть бывшие трибуны, плебейские эдилы и квесторы. При этом цензор регулировал состав сената, исключая из него тех или иных лиц по своему усмотрению и, вероятно, при отсутствии достаточного числа бывших магистратов включая в него дополнительно тех или иных заслуженных лиц, возможно в этом случае считаясь также с их родовитостью, с принадлежностью к сенату предков кандидата.

В 311 г. по предложению плебейских трибунов Луция Атилия и  Гая Марция было принято постановление о  том, чтобы все 16 военных трибунов, которые назначались в 4 легиона, избирались на  комициях  – прежде избранию подлежало лишь несколько трибунов, а остальные назначались консулами или диктаторами.

В 300 г. плебс прорвал оборону противостоящего сословия там, где сопротивление представлялось ранее непреодолимым. Народные трибуны Квинт и Гней Огульнии «предложили закон, по которому к имевшимся в то время четырем авгурам и четырем понтификам следовало (раз уж число жрецов решено был увеличить) выбрать еще четырех понтификов и пятерых авгуров из плебеев… Так и было сделано… Однако на то, что они были из плебеев, патриции негодовали почти так же, как в свое время на общедоступные консульства. Они делали вид, что это оскорбляет не столько их, сколько богов: боги, мол, сами позаботятся о том, чтобы их обряды не осквернялись, они же, дескать, заботятся лишь о том, чтобы не вспыхнула в государстве междоусобица. Впрочем,– замечает Тит Ливий,– борьба их была не слишком упорной» (Ливий, цит. изд., т. 1, с. 565).

287 г. до Р.Х., когда принят был закон Гортензия, по которому постановления плебейских трибутных совещаний, плебисциты, признавались обязательными законами для всего Римского государства без их одобрения сенатом, принято считать датой, завершающей длившуюся два столетия исключительно упорную и методичную борьбу плебса за равноправие с патрициатом. Одержана была полная победа. Все важные государственные и жреческие должности стали доступны плебеям. Плебейская беднота боролась не только за равноправие, но и за улучшение своего материального положения, и  отчасти в  этом преуспела; но до конца победить бедность нельзя и в несравненно более богатом обществе, чем Рим раннереспубликанской эпохи. Римское общество начала III столетия разделено было уже не на патрициев и плебеев, как двумя столетиями ранее, а на цензовые классы, и его верхушку составляли теперь не патриции, а нобили, не юридически, но фактически наследственные держатели римских магистратур, которые уже в силу неоплачиваемости государственной службы принадлежали к самому состоятельному классу. Нобилями были как патриции, так и плебеи, но, конечно, среди неимущих римлян по-прежнему решительно преобладали плебеи, а не относительно малочисленные патриции. В этом обстоятельстве однако была такая неизбежность, бессмысленность борьбы с которой вполне осознавали трезвые римские граждане, тем более что они принуждались к солидарности необходимостью противостояния внешним врагам и отстаиванием общих своих привилегий в сравнении с бесправными перегринами. Плебеями в III столетии стали по преимуществу уже называть малоимущих римских граждан, отличая их таким образом от нобилей и всадников, с одной стороны, и от перегринов и рабов– с другой.

Эпоха ранней республики была заполнена нескончаемыми войнами с  соседними государствами. Прерывались они лишь на зимнее время. Римское общество было предельно милитаризовано, и в самом собственном смысле римское civitatem составляли вооруженные граждане – populus изначально обозначал именно армию. Чрез участие в военных действиях доступ к римскому гражданству открылся безродным плебеям; эту реформу, как известно, традиция связывает с именем царя Сервия Туллия. Нехватка военных ресурсов побуждала Рим на протяжении всего республиканского периода расширять круг граждан, включать в него чужаков, вчерашних рабов – вольноотпущенников, латинов и перегринов. Мужчины считались годными к  воинской службе от  17  до  60  лет, но  пожилые люди начиная с  46-летнего возраста не участвовали в походах, а употреблялись для несения гарнизонной службы, в  особенности в  случае вражеской осады. Укрывательство от  набора в  войска, дезертирство и  трусость на поле боя карались смертью. Воины в основном содержали себя на  собственный счет, поэтому и  распределение их по родам войск со времени Сервия Туллия проводилось на основании имущественного ценза, который проходил раз в 5 лет и по результатам которого одних зачисляли в кавалерию, других – в тяжелую, третьих – в легкую пехоту или во вспомогательные части, в обоз.

Основной боевой единицей римского войска был легион – при сопоставлении с  современными боевыми соединениями по численности воинов нечто среднее между бригадой и дивизией, но по уровню самостоятельности в проведении военных операций подобный современным корпусам. В начале царского периода все римское ополчение составляло один легион, насчитывая 3000 пехотинцев и 3 сотни всадников, затем, по мере роста числа военнообязанных граждан, число легионов увеличилось, составив в конце царской эпохи не менее 3-х, к середине IV столетия оно удвоилось. Со временем легион был увеличен до 5 тысяч воинов. По мере территориальной экспансии Рима и подчинения ближних и дальних соседей, обращаемых в союзников, в легион включались в качесте вспомогательных сил войска союзников, примерно в одинаковой пропорции с римлянами. Набор в легионы производился каждый год заново. Всеми вооруженными силами Рима в эпоху республики командовали консулы или диктаторы. Если война велась на два фронта, в армии находилось по одному консулу в каждой из ее частей, в менее критических случаях один из консулов оставался в Риме.

Победитель, обладавший империем, получал по решению сената или, в отдельных случаях, трибутных комиций в качестве высшей награды право на триумф. Непременным условием этой награды было убийство не менее 5 тысяч вражеских воинов. В порядке исключения в день триумфа победитель получал империй внутри Рима и мог с тех пор неофициально именоваться императором. Триумфатор облачался в роскошное одеяние, подобное тому, которое было на статуе Юпитера Капитолийского: вышитую пальмовыми ветвями тунику, пурпурную тогу, украшенную золотыми звездами, обувь с позолотой, лавровый венок на голове; в одной руке он держал лавровую ветвь, а в другой – скипетр из слоновой кости с изображением орла наверху. Победитель въезжал в  город на  позолоченной колеснице, запряженной четверкой белых коней, стоя. Впереди шествовали ликторы с фасцами, обвитыми лавровыми ветками, сенаторы и магистраты, позади музыканты. По правую и левую сторону от триумфатора шли его родственники. Государственный раб держал над головой победителя золотой венок. За триумфатором верхом ехали военные трибуны. За колесницей везли на колесницах или несли на носилках военную добычу – трофейное оружие, вражеские знамена, драгоценности, золотые и серебряные монеты, гнали захваченных животных; белых жертвенных быков с позолочеными рогами вели в сопровождении жрецов. Главным украшением триумфа служили знатные пленники, некоторых из них убивали после триумфа в тюрьме, расположенной на склоне Капитолия. В шествии участвовали также легионеры в полном парадном убранстве со всеми наградами. При этом они приветствовали триумфатора и  одновременно пели позорящие его песенки, чтобы тот не забывал, что и он смертный человек, и чтобы боги не позавидовали ему.

Торжественное шествие начиналось у  триумфальных ворот на  Марсовом поле, проходило мимо Фламиниева и  Большого цирка, затем чрез форум по Священной улице (via sacra) поднималось на Капитолий. Вдоль всего маршрута процессии стояли толпы римских граждан, в праздничной одежде, с венками из цветов и зелени в руках, и приветствовали победителя. На Капитолии триумфатор посвящал Юпитеру лавры фасц и приносил обильные жертвоприношения, затем устраивалось угощение для сенаторов, магистратов, военачальников, часто также и  для легионеров, иногда для народа. Затем устраивались цирковые игры, а  позже также театральные представления, раздавались подарки.

Легионами командовали военные трибуны. При этом для соблюдения, с одной стороны, насущно необходимого в армии единоначалия, а с другой, римского республиканского принципа коллегиальности, в каждый легион назначалось по два трибуна, и они исполняли свои обязанности поочередно, каждый месяц сменяя друг друга. Военные трибуны 4-х первых легионов избирались трибутными комициями и потому имели статус магистратов. Трибуны других легионов назначались консулами или диктаторами и уже не причислялись к магистратам. Трибунами ставились обычно потомки сенаторов или лица, принадлежавшие к всадническому сословию, относительно молодых или средних лет, во всяком случае не старше 45, непременно имевшие опыт командования в офицерских должностях центурионов, иногда бывшие консулы или преторы.

После поражения римлян в Кавдинском ущелье в 321 г. легион стал делиться на 30 манипул, составленных каждая из двух центурий, или сотен. Центурии были подразделениями легиона изначально. Название «манипула» связано с тем, что знаменем (signum) такого подразделения во времена седой древности являлся пучок сена (manipulus), впоследствии сигнум представлял изображение раскрытой кисти руки или одного из животных с дощечкой под ним, на котором было написано краткое наименование подразделения, ниже помещались фалары – круглые бляхи, и все это крепилось на длинном древке. Знаками легиона служили изображения коня, волка, быка с человеческой головой и вепря, которые относились к кавалерийской але, гастатам, принцепсам и триариям. У конных подразделений они назывались вексюллами и имели вид подвешенных к древку планок, к которым прикреплялось полотнище с изображением. Средневековые войска составляла почти исключительно конница. Поэтому вексюлли римской кавалерии и стали прообразом позднейших воинских штандартов.

В легион входили по  10  гастатных манипул («гаста»  – это особого вида длинное копье), по  10  манипул принцепсов и по 10 манипул триариев. Включение легионеров в манипулы гастатов, принцепсов или триариев зависело от  их цензового класса и старшинства по службе. Центурии, несмотря на свое название, восходящее, вероятно, к первоначальному числу воинов в них, в республиканскую эпоху имели число легионеров меньшее 100 – по 60 или 50 в каждой, так что их можно сравнить со взводами, а манипулы – с ротами армий нового времени. Командовали центуриями младшие офицеры – сотники, или центурионы, при этом сотник центурии, располагавшейся в боевых порядках с правой стороны, командовал одновременно и всей манипулой.

Каждый легион имел еще по  кавалерийскому эскадрону из 300 всадников, который именовался алой, что значит «крыло», название связано с тем, что в боевом порядке алы ставились на  фланге; каждая ала делилась на  10  турм. Кавалерию римских союзников составляли миллинарные (по 100 воинов) и квингенарные (по 50) алы. При этом в римской армии кавалерия в основном состояла как раз из союзнических вспомогательных отрядов.

На поле боя армия выстраивалась в строго определенном порядке: впереди манипулы гастатов, названные так по свому более раннему вооружению, копьям  – во  времена республики они уже действовали дротиками; за ними, во втором ряду, а не в первом, как можно было бы предположить, судя по их названию, и где они, очевидно, становились ранее, действовали принцепсы; в третьем ряду ставились манипулы триариев. Манипулы выстраивались в бою так, чтобы между ними были промежутки, по длине равные фронту манипулы. Во втором ряду манипулы ставились напротив промежутков между манипулами первого ряда, с тем чтобы из второго ряда легко было выдвинуться в первый ряд, подменяя уставшие или обескровленные передовые манипулы, которые так же быстро могли отступить во второй ряд. В промежутках между манипулами второго ряда размещались манипулы третьего ряда – триарии, своего рода запас, они вступали в дело лишь в случае опасного развития боя. Искусное маневрирование манипул в бою так и называлось манипуляцией (manipulatio).

Легионам придавались также вспомогательные отряды легкой пехоты rorarii, рекрутировавшиеся наравне с  трубачами (tubicines), сигнальными солдатами (cornicinesi), ремесленниками (fabri) и accensi velati, которые занимались расчисткой пути по маршруту следования легиона, из малоимущих граждан 4 и 5 цензов. В начале III века rorarii и accensi velati стали именоваться велитами. Они участвовали в сражениях как легковооруженная пехота, стреляли из дротиков, оставлялись для охраны военного лагеря, а также исполняли всю обозную службу. Велиты часто вступали в сражения в качестве застрельщиков: выдвигаясь вперед через проходы в боевом порядке и осыпая противника градом свинцовых пуль, запускаемых из пращей, они затем перед сближением с врагом стремительно просачивались назад, в тыл своих боевых рядов. В греческих полисах обозный персонал составляли слуги воинов, а не граждане, как в Риме, и потому римские вспомогательнные отряды и службы были несравненно надежнее греческих. Управление войсками на походе и в бою осуществлялось с помощью ординарцев и сигнальных труб из рогов.

Наступательным оружием римских легионеров были метательные копья и мечи. Такое копье (pilum) имело длинный металлический наконечник. Копье было настолько тяжелым, что брошенное на небольшом расстоянии, оно либо поражало насмерть противника, либо, вонзаясь в  щит, прочно застревало в нем, и воин вынужден был бросить щит, оставаясь незащищенным от  последующих смертоносных ударов. Копьем действовали и в ближнем рукопашном бою. Но основным наступательным оружием римлян служил рубящий меч с тупым концом. Остроконечный обоюдоострый меч стал применяться легионами лишь после поражения от  Ганнибала в  битве при Каннах в 216 г. до Р.Х., когда свое очевидное преимущество обнаружил рубящий и колющий меч пунийцев: колющий удар наносится быстрее рубящего удара, для которого нужно также и большее пространство, а его часто как раз и недостает в тесно сомкнутом строю. Подсобным оружием легионеров служил маленький кинжал – пугио. Кавалерия была вооружена длинными остроконечными обоюдоострыми мечами – спафами, которыми удобно рубить с коня. Вспомогательными войсками применялось копье с длинным деревянным древком и коротким наконечником листовидной формы – гаста. Пращники метали свинцовые пули величиной с грецкий орех, на которые иногда наносились надписи, подобные пасхальным приветствиям американской армии на бомбах, падавших на сербские больницы и детские дома, вроде vale (будь здоров) или казарменных ругательств.

Для защиты римляне употребляли железный шлем полусферической формы с сильно выступающими вперед налобной частью и нащечниками, предохранявшими лицо от рубящего удара, лорику – кожаный панцирь, который закрывал корпус, оставляя открытыми руки и  ноги, или панцирь из  железных пластин и щит (scutum) полуцилиндрической формы с деревянной основой, обтянутой кожей, и по краям окованный железом; в центре такого щита находился умбон – прямоугольный металлический лист с выпуклостью посередине, закрывавшей ручку, за которую воин держал его в левой руке.

Римская артиллерия располагала катапультами, метавшими копья, а также онаграми и баллистами, которые метали камни. Употреблялись также осадные орудия, в том числе башни и прикрытия от  обстрела для воинов, штурмовавших неприятельские укрепления. Римляне отличались большим мастерством в военно-инженерных сооружениях, в особенности в строительстве дорог, по которым можно было быстро перебрасывать военные подкрепления, а также мостов – понтонных и свайных. Понтонные мосты сооружались из лодок, которые связывались деревянным настилом.

Римские легионы превосходили армии соседних народов искусством в устройстве военного лагеря (castellum). Они разбивали его по плану, заимствованному у этрусков,– в виде прямоугольника, обнесенного по  всем четырем сторонам валом и рвом. Вал укреплялся тыном, или палисадом, по его гребню. Лагерь разделяли на  четыре сектора двумя пересекавшимися в центре под прямыми углами главными улицами, которые назывались кардо и декуманос.

На внешних концах карда и декуманоса устраивались лагерные ворота. «Помимо главных улиц была сеть меньших, деливших лагерь на правильные кварталы, занятые палатками, располагавшимися по навсегда установленной системе. На пересечении главных улиц была площадь, на которую полководец собирал солдат. Там же помещалась его палатка (преториум). Между валом и крайними палатками было некоторое расстояние, благодаря которому палатки были безопасны от обстрела их противником, и кроме того, за валом и около ворот было достаточно свободного места, чтобы построить войска перед вылазкой или выступлением в поход, а равно и для того, чтобы избежать давки и  сутолоки на  случай поспешного отступления в лагерь» (В.Д. Блаватский. Военное дело – Античная цивилизация, с. 206–207).

На площади перед преторием совершались жертвоприношения и возносились молитвы богам. Консул сам совершал ауспиции, и потому он воспринимался легионерами как своего рода представитель божественных сил, и, как писал Г. Буассье, «его приказаниям повиновались как выражению божественной воли. Эти традиции религиозного почитания до самого последнего времени сохранялись в тех чувствах, которые войска питали к императору – их верховному главнокомандующему» (Буассье Гастон. Собрание сочинений.Т. 2, СПб., 1993, с. 20).

В Риме действовало железное правило – во избежание печальных неожиданностей разбивать лагерь на всякой стоянке, хотя бы и на один ночлег. В иных случаях разбитый лагерь использовался многократно. В этом случае вокруг него выстраивали крепостную стену с башнями, и из таких лагерей со временем вырастали города со строго прямоугольной лагерной планировкой, с непременными кардом и декуманосом.

Исключительно важное значение придавалось охране лагеря. Для этого выставлялись посты со стражниками. Сон на посту или оставление его карались смертью. Полибий так описывает наказание провинившегося часового: «Трибун берет палку и ею как бы только касается осужденного, вслед за тем все легионеры бьют его палками и камнями. Наказуемых забивают большей частью до смерти тут же, в самом лагере, а если кто-нибудь и выходит еще живым, то не на радость себе… Возврат на родину ему не дозволен, и никто из родственников не осмелится принять такового человека к себе в дом… Наказанию палками подвергается также тот, кто утащит что-либо из  лагеря, даст ложное показание, а  равно молодой человек, провинившийся в мужеложстве» (Полибий, цит. изд., т. 1, с. 473). Смертной казни подвергались и легионеры, из-за трусости покинувшие свой пост. «Вот почему,– продолжает Полибий,– иные солдаты, стоя на посту, обрекают себя на верную смерть и в виду гораздо более многочисленного неприятеля не решаются покидать свои посты… Другие, потеряв в сражении щит, или меч, или какоенибудь иное оружие, кидаются как безумные в ряды неприятеля или в надежде обрести потерянное, или в сознании, что только смерть может избавить их от неизбежного позора и обид от своих же товарищей» (Полибий, цит. изд., т. 1, с. 473).

В случае, если малодушие в бою обнаруживал манипул или центурий, то производилась децимация – смерной казни подвергали десятую часть провинившихся легионеров по жребию, а остальных наказывали тем, что их палатки ставились за окопом, окружавшим лагерь, а в пищу им выдавали вместо пшеницы ячмень. Столь суровые меры могли успешно применяться потому, что нужда в них открывалась редко – как правило, римляне дрались храбро и стойко. Отличившихся в бою награждали оружием, доспехами. Высшей наградой легионера служил золотой венок, которым удостаивался воин, первым взбиравшийся на стену при взятии вражеской крепости.

Завладев осажденным городом, римские войска подвергали его грабежу, но и грабеж у них совершался по правилам, с соблюдением воинской дисциплины. Для этого каждый манипул разделялся поровну на две части: и в то время как половина армии предавалась этому веселому занятию, другая половина, прикрывая занятых делом товарищей, сохраняла боевые порядки, готовая в любой момент к отражению внезапного нападения. Награбленное легионеры обязаны были без утайки нести в расположение своих легионов; и трибуны делили добычу поровну между грабителями, прикрывавшими их воинами, больными и ранеными солдатами. Этим римская армия отличалась не только от варварских полчищ, подобных кельтам, но и от регулярных войск цивилизованных народов вроде греков, персов или карфагенян, вожди которых не в состоянии были удержать своих жаждущих добычи и исполненных взаимного недоверия солдат от полномасштабной вовлеченности в грабеж завоеванного города, отчего они порой становились жертвой неожиданного нападения со стороны остатков побежденной армии или ее союзников, пользовавшихся развалом боевого строя и дисциплины в войсках грабителей.

Владея превосходным оружием, тщательно отработанными тактическими приемами и высоким инженерным искусством, сплоченные железной дисциплиной, римские легионы вели упорные нескончаемые войны с многочисленными противниками – государствами латинов, пока не покорили их, и сабинов, с племенами эквов и вольсков, с городами Этрурии.

После свержения Тарквиния Гордого Рим подвергся агрессии со  стороны лукумона этрусского города Клузия Порсены и выстоял в этой борьбе; весьма вероятно, что в противостоянии этрускам Риму помогли его латинские союзники. Но латинские города были недовольны своей зависимостью от Рима, и, воспользовавшись его слабостью, явившейся следствием государственного переворота и вылившихся на поверхность внутренних распрей, они попытались взять реванш. Как пишет французский романист П. Грималь, «Рим потерял часть своего прежнего влияния, и возможно также, своего прежнего могущества. Латинский союз, в котором в известной мере до этого момента доминировал Рим, который сам в свою очередь находился под этрусским влиянием, добился независимости» (Grimal Pier, cit. op., p. 31). Моммзен причину разрыва союзнических отношений между Римом и латинскими городами видит в том, что «право латинского союза на равную долю движимой добычи оставалось формально в силе, но на деле существенные выгоды от войны, без сомнения, уже издавна доставались ведущему государству. Даже при основании союзных крепостей или так называемых латинских колоний туда переселялись, по всей вероятности, большею частью и нередко исключительно римляне, и хотя эти переселенцы превращались из римских граждан в членов союзной общины, все-таки в новой общине, конечно, сохранялась предпочтительная и опасная для союза привязанность к ее настоящей метрополии» (Моммзен, цит. изд., т. 1, кн.1,2, с. 368).

Латинскую федерацию, заключенную в священной роще возле Арриции, где находилась общелатинская святыня – храм Дианы, для противостояния Риму, возглавил город Тускул. В 499 г. до Р.Х. римское войско под командованием диктатора Авла Постумия выступило против латинов и встретилось с противником в тускуланской земле, у Регильского озера. Армией латинов командовал правитель Тускула Октавий Мамилий. В войсках латинов находились изгнанный из Рима Тарквиний Гордый и его сын Луций. Их присутствие вызывало у римлян особую ненависть к врагу и разогревало их боевой пыл. Битва продолжалась с переменным успехом. В решающий момент Авл Постумий пообещал награду тому воину, кто первым ворвется в лагерь неприятеля,– боевой напор римлян усилился, и  враг потерпел поражение. Авл Постумий и начальник конницы Тит Эбуций возвратились в Рим триумфаторами. Поражение в битве у Регильского озера, с одной стороны, а с другой– общая опасность для Рима и латинских государств со стороны вольсков, эквов и сабинян побудили Рим и латинские города заключить в 493 г. новый мирный договор. По его условиям Рим отказывался от вмешательства во внутренние дела городов Латинского союза, соглашался на равный дележ военной добычи; обе стороны договорились о военной взаимопомощи.

В начале V столетия горцы италики продвигались с Апеннинских гор в  сторону побережья Тирренского моря: сабины и эквы напирали на Рим с востока, вольски теснили латинов, самниты и близкородственные им луканцы угрожали приморским южноэтрусским и греческим полисам. Одним из опасных для Рима эпизодов борьбы с сабинами и эквами стали события 458 г., когда противники действовали согласованно, и сабиняне подошли близко к Риму, но были отбиты консулом Гаем Навтием; одновременно эквы окружили римский боевой лагерь, где находилось другое войско во главе с консулом Луцием Минуцием, воздвигнув вокруг него свои укрепления. В этой ситуации римляне решили избрать диктатора, им стал успешный полководец, консул 460 г. Луций Квинкций Цинциннат, который в ту пору находился в своем крошечном имении за Тибром, и, как рассказывает Тит Ливий, «послы застали его за обработкой земли… Когда он, отерши пыль и пот, оделся и вышел к послам, те радостно приветствовали его как диктатора и, описав, в каком страхе пребывают воины, призвали в Рим» (Ливий, цит. изд., т.  1, с.  169). Диктатор приказал всем достигшим призывного возраста собраться на  Марсовом поле, вооруженным гражданам он велел захватить с собой кроме оружия колья. Быстрым маршем достигнув укрепления эквов, окруживших лагерь консула Минуция, набранные Цинциннатом юные воины в короткое время соорудили насыпь с частоколом вокруг укреплений эквов, и тем пришлось сражаться с противником, который был и впереди и в тылу у них. Потерпев поражение, эквы стали молить диктатора о пощаде, а он «полководца Гракха Клелия вместе с другими предводителями приказал привести к себе в оковах, а город Корбион очистить. Крови эквов он-де не жаждет, пусть себе уходят, но, чтобы они наконец признали, что покорен и смирен их народ, пройдут они под ярмом. Ярмо это делается из двух копий, воткнутых в землю, и третьего, служащего перекладиной. Под таким ярмом и прогнал диктатор эквов» (Ливий, цит. изд., т. 1, с. 170).

В своих нескончаемых войнах с вольсками и эквами римляне и  латины стремились отделить одно племя от  другого. В этом упорном противоборстве на сторону Рима стал малочисленный италийский народ герников. В результате эквы оказались в окружении враждебных народов и уже не представляли серьезную опасность для союзников. Более сильным противником оставались вольски, но и их территория шаг за шагом сжималась. На отвоеванных у них землях римляне и латины основали свои колонии.

Но самым опасным врагом Рима в V веке были не сабельские племена горцев – эквов или вольсков, а богатый этрусский город Вейи, расположенный вблизи Рима, за Тибром, причем союзником этрусков в затянувшемся противостоянии стала находившаяся вблизи Вей колония римлян Фидены. Благодаря союзу с Фиденами Вейи контролировали дорогу, ведущую через Тибр в  Лаций. Риму зато удалось заручиться дружескими отношениями с этрусским городом Церой. В 439 г. до Р.Х. лукумон Вей Ларт Толумний заключил союз с фалисками, которые по языку были близки латинам, хотя давно уже в культурном отношении принадлежали Этрурии. В  том  же году между Римом и Вейами вспыхнула война. Прямым поводом к ней послужило убийство римских послов, направленных в Фидены для выяснения причин и обстоятельств их отпадения от метрополии. В Риме сделан был вывод, что послов убили по приказу Толумния. Для ведения войны избрали диктатора Мамерка Эмилия, который назначил начальником конницы победителя эквов Цинцинната. Союзное войско вейян, фалисков и фиденян было разбито, Ларт Толумний пал в сражении, диктатор вошел в Рим с триумфом, доставив большую добычу – в храм Юпитера Феретрийского победитель принес доспехи убитого лукумона.

Но война продолжалась. В 435 г., когда Рим находился в бедственном положении из-за эпидемии, союзные войска Вей и Фиден подступили к городским воротам Рима. С напряжением всех сил атака была отбита, римляне под водительством диктатора Авла Сервилия Приска перешли в контрнаступление, затем подкопом удалось взять Фидены, после чего было заключено перемирие. Но вскоре война возобновилась. В ее ходе Вейи не раз обращались за помощью к другим городам Этрурии, но помощи им оказано не было.

В 406  г. началась последняя война Вей с  Римом, которая продолжалась 10  лет. Закончилась она полным поражением этрусского города. Войска римлян под командованием диктатора Марка Фурия Камилла подкопом взяли Вейи. Многие из их жителей были перебиты, свободных граждан продали в  рабство, имущество города и горожан было отдано на разграбление, а святыни Вей, и среди них статую Уни (Юноны), римские жрецы в торжественной процессии перенесли в Рим, поместив в построенный для нее храм на Авентине. Тогда же в Риме освящен был храм в честь Матери Матуты, особенно почитавшейся римскими матронами. Территория Вей была включена в состав Римского государства. Фурий Камилл с триумфом въехал на Капитолий. В Риме, по постановлению сената, в течение 4-х дней совершались благодарственные молебствия богам. Но после победных торжеств против Камилла было возбуждено обвинение народным трибуном Луцием Апулием. По разным версиям триумфатор обвинялся либо в кощунственном въезде в город во время триумфа на белых конях, либо в растрате казны, либо, по Ливию, в неправильном распределении захваченной в Вейах добычи. Камилл удалился в изгнание в Ардею, а в Риме он был приговорен заочно к уплате штрафа.

Вскоре после триумфа, отпразднованного по случаю победы над Вейами, Рим оказался перед лицом угрожавшей ему гибели – его захватили и сожгли кельтоязычные галлы.

В начале V столетия до Р.Х. ареал обитания кельтских племен охватывал большую часть Франции, за исключением Атлантического побережья, включая ту его часть, где ныне как раз и сохранилась еще кельтская речь,– Арморику, или Бретань, а также населенного лигурами Прованса; оба берега Рейна на всем его протяжении, вплоть до устья, где на правобережье обитали германцы; территорию Швейцарии, кроме южных склонов Альп; верховья Дуная; а также север и запад Пиренейского полуострова, где однако преобладало иберийское население; юг Британии, а также участки побережья на севере острова в Шотландии. В это столетие кельты обосновались также в Ирландии, где еще сохранялись и палеоевропейские племена, о языках которых никаких сведений нет.

В V веке в кельтском мире произошли глубокие перемены: внутри кельтского ареала появилась новая археологическая культура, преемственно связанная с  гальштадтом,– латен, получившая название от поселения на берегу Невшательского озера в Швейцарии, где раскопки начались в 1874 г. Затем артефакты этой культуры были обнаружены и в других регионах кельтского мира: в особенности значимые находки были сделаны по обоим берегам среднего Рейна, у истоков Дуная, а также на востоке Франции, по берегам Марны; датируются они эпохой от V до I столетия до Р.Х., а на Британских островах и более поздним периодом, относящимся уже к первым векам христианской эры. Это была культура железного века, которая, в отличие от гальштадтской, обнаруживает очевидное влияние средиземноморских культур, в  особенности этрусской, а  также культуры восточноевропейской степи  – скифского и  сарматского звериного стиля.

Одно из  самых древних погребений латенской культуры раскопано вблизи Людвигсбурга в Вюртемберге. Найденная там расписная аттическая чаша свидетельствует о дальних торговых связях кельтского мира. Местные ремесленники украсили ее орнаментом из  золотых пластин. Особой роскошью отличается захоронение кельтского вождя, раскопанное во французском департаменте Марна в Ла-Горж-Мейе. Останки погребенного были помещены на колеснице, для колес которой вырыли особые углубления. В могильнике находился скелет еще одного мужчины, возможно раба, убитого при погребении вождя, чтобы он прислуживал ему в загробном мире. В захоронении находились железный меч в ножнах, наконечник копья, бронзовый шлем с орнаментом в виде свастик, инкрустированный кораллами. Там же найдены широкий нож, железные вертелы, следы свиной и бычьей туши, предназначенные, вероятно, для загробного пиршества, этрусский ойнохой, керамическая утварь, изготовленная местными ремесленниками, конские мундштуки и другие детали упряжи.

Железные мечи латенского периода короче гальштадтских – их длина не превышает полуметра, у некоторых мечей прорезные миндалевидные окончания, рукояти имеют серповидную форму и часто украшены гротескными масками. В латенских раскопках найдены многочисленные украшения, среди которых преобладают фибулы с  удлиненной ножкой, изогнутой дужкой и пружиной, а также торквесы – нашейные бронзовые гривны, которые носили и мужчины и женщины. Некоторые гривны украшались имитацией двойного плетения или рельефным орнаментом с антропоморфными или зооморфными мотивами. В небольшом числе найдены и принадлежавшие знати золотые торквесы очень тонкой работы.

У средиземноморских культур, вероятно через этрусков, кельты заимствовали мотив меандра, крайне стилизованные и орнаментализованные изображения птиц, рыб и других морских животных, которые наносились на бронзовые или серебряные блюда или на керамические изделия. Но несомненное влияние на ремесло латена оказало также ранее сложившееся скифское искусство. По словам Г. Мансуэлли, стилистические параллели скифского и  кельтского искусства «многочисленны, хотя, как правило, они часто внешние. Они проявляются особенно в изолированности образных тем, которым также чужда в скифском искусстве органическая связь, в отсутствии репрезентативных контекстов и  в  стиле, предпочитающем декоративную пышность – отсюда преобладание интереса к производству золотых и серебряных украшений» (Мансуэлли, цит. изд., с. 21). В кельтских изделиях меньше натурализма, скифское искусство превосходит кельтское также и своей экспрессией и стильностью.

Тот же ученый отметил еще одно характерное качество искусства латена: «Цветовым контрастам кельтское искусство предпочитает монохромность, которая не искажала ни поверхности, ни природы металла, и остается верным этому на протяжении всей своей истории… Материал, чаще всего металл, но также дерево и кожа, воспринимался и вдохновлял сам по себе, своими собственными оттенками, будь то холодный, серый цвет железа, теплая тональность бронзы или золотых фрагментов, украшавших, например парадное оружие» (Мансуэлли, цит. изд., с.  225). Это качество кельтского художественного вкуса унаследовала средневековая и  новая Франция, в  этом отношении заметно отличающаяся от более варварского германского вкуса к цветовым контрастам, наложившего свою печать на нарядный облик немецких городов, столь разительно контрастирующих с монохромно серым Парижем. Характеризуя стилистику латенского художественного ремесла, Т. Пауэлл писал: «Для металлических изделий кельтов характерны покрывающие всю поверхность орнаменты, представляющие собой бесконечное множество сочетаний сравнительно небольшого числа основных криволинейных элементов декора. Все эти работы сделаны с большим мастерством и вкусом, в них присутствуют асимметрия, аллюзия на натуралистические формы, гармоничное сочетание преимущественно геометрических и абстрактных вариантов композиции» (Пауэлл, цит. изд., с. 114).

Латенская культура существовала внутри кельтского ареала, постепенно распространившись на огромные пространства Западной и Центральной Европы, на Британские острова, на все пространство предшествовавшей ей гальштадтской культуры и выйдя со временем за его восточные границы в Центральной Европе, но не охватив до самого конца своего существования весь кельтский мир, не  затронув Пиренейского полуострова, где зафиксировано многочисленное присутствие и собственно кельтов и так называемых келтиберов, в языке и культуре которых, можно предполагать, доминировал автохтонный иберийский элемент. Экспансия латенской культуры, зародившейся в северных предгорьях Альп, лишь отчасти может быть объяснена как результат культурных заимствований и торговых связей. Параллельно распространению ареала латенской культуры происходил зафиксированный многочисленными античными источниками процесс военной экспансии и  миграции кельтов, проникновение их в  Прикарпатье, на Балканы, впоследствии также в Малую Азию и через альпийские перевалы в долину По.

Некоторые историки сам феномен латенской культуры связывают с генезисом кельтского этноса. Но подобная точка зрения неубедительна. Появление кельтского праязыка в результате расщепления праиндоевропейского, или даже, если исходить из недостаточно убедительной версии, образование его вследствие дивергенции гипотетической итало-кельтской языковой общности относится к несравненно более древней эпохе, удаленной во времени от периода латена двумя тысячелетиями или во втором, сомнительном случае, все равно не менее чем тысячелетием. И даже если формирование этноса развести с генезисом кельтского языка, то, как пишет русский историк С.В. Шкунаев, уже только «культурная преемственность между гальштадтской и латенской эпохами в центральноевропейской зоне противоречит такому утверждению. Скорее,– продолжает он,– нужно говорить о дезинтеграции прежде существовавшего уклада жизни кельтских племен, вызвавшей серьезные последствия. Причины своеобразного нарушения равновесия в кельтской среде большая часть исследователей видят в быстро достигаемом перенаселении отдельных районов в условиях относительно малопродуктивной экономики. Значительную роль в этом процессе могли сыграть и возросшие социальные противоречия внутри кельтского общества. Какое бы объяснение ни принять, вряд ли можно свести все миграции к одному типу. Можно думать, что в среде этих племен были известны традиции, подобные «священной весне», однако наряду с ними имели место более или менее дальние завоевательные походы, переселения целых народов.., а также ежесезонные перекочевки скота, иногда на довольно большие расстояния» (С.В. Шкунаев. Кельты в Западной Европе в V–I вв.– История Европы.Т. 1, с. 496). Историк перечислил все существенно важные причины интенсивной миграции и экспансии кельтов, начавшейся в V столетии до Р.Х. и продолжавшейся затем в течение нескольких веков.

Ф. Бродель, допуская возможность кельтоязычия носителей гальштадтской культуры, тем не менее смену археологических эпох представляет в более драматическом виде: «Гальштадтское общество распадается  – и  одновременно на  шестиугольник нашей территории (имеется в  виду Франция.  –  В.Ц.) быстро и бурно, как взрыв, вторгаются чужеземцы-завоеватели, которые понемногу заселяют большую ее часть. Это, бесспорно, неустрашимые воины, прирожденные всадники, опытные кузнецы, на редкость искусные ремесленники и, что еще важнее, носители блистательных мифов, самобытной религии, культуры и индоевропейского языка. Это наши “предки"», галлы» (Бродель. Что такое Франция, т. 2, 1, М., 1995, с. 45).

Этноним «кельты» впервые зафиксирован в  не сохранившейся, но многократно цитировавшейся классическими писателями «Истории» греческого логографа Гекатея, жившего в VI столетии. Кельтами, как уже упоминалось ранее, он называет племя, жившее в соседстве с лигурами поблизости от греческой колонии Массалии – современного Марселя. Геродот упоминает также кельтов, живших в некотором удалении от геракловых столбов, иными словами, от Гибралтара; таким образом, этноним «кельты» употреблялся тогда также в Испании. И впоследствии на  юго-западе Испании сохранился топоним Celtici (см.:  Пауэлл, цит. изд., с. 11). Но хорошо известны и другие наименования кельтов – галаты, применявшееся на Балканах и в Малой Азии, и  галлы  – так называли римляне кельтов, обитавших в северной Италии, за Альпами и в современной Франции. При этом Цезарь определенно писал, что сами себя галлы называли кельтами. Древние писатели Диодор Сицилийский, Павсаний и Страбон употребляют этнонимы «кельты», «галлы» и «галаты» как синонимы, впрочем, по Диодору, правильнее называть этот народ кельтами. Этнонимы «галаты» и «галлы» представляют собой своеобразную трансформацию слова «кельты».

Таким образом, этноним «кельты», первоначально служивший самоназванием одного из кельтских племен или, скорее, союза племен, вполне возможно, перенесенный на кельтские племена покорившим их и ассимилированным ими народом,– по археологическим данным, относящимся к генезису и эволюции гальштадтской культуры, есть основания предполагать, что это были киммерийцы,– затем широко распространился по кельтскому миру, однако не охватил его во всей его целокупности. Так, островные кельты в Ирландии, Уэльсе и Шотландии, одни только и сохранившие ныне, наравне с переселенцами из Британии в Арморику, ставшую Бретанью, свои кельтские языки, в древности себя кельтами не называли. Название Ирландии, Эйре, у греческих авторов – Иерне, по всей вероятности, несет в своем корне самоназвание «арии», которое сохранило одно из кельтских племен, занесенное в процессе миграции на крайний северо-запад Евразийского континента, в то время как название острова «Британия» происходит от этнонима «претани» или «притени», трансформированного носителями латинского языка в «британи», «бриты». На еще один кельтский этноним в Британии указывает топоним «Альбу», отсюда позднейшее Альбион, который использовался еще в Средневековье в Ирландии по отношению к Британии. Претани и современные им ирландские кельты «арии» были носителями гальштадтской культуры. Проникновение на острова в III и II столетии до Р.Х. культуры латен синхронно появлению там нового топонима – белги, хорошо известному также на континенте, давшему наименование стране, существующей на месте исконного обитания белгов; затем, уже в христианскую эпоху, становятся известными пикты, каледоны, скотты. Еще позже, в VII столетии от Р.Х., появляется этноним гойделы, или гэлы. Было  бы ошибкой видеть в  этом слове трансформацию этнонима галлы, поскольку неизвестно, чтобы словом «галлы» называли себя сами кельты. Как писал Т. Пауэлл, «наиболее правдоподобной представляется этимологическая связь слова «goidel» с валлийским названием Ирландии» (Пауэлл, цит. изд., с. 206).

На континенте обитали кельтские племена с  известными уже с IV в. до Р.Х. названиями: инсубры и семноны в предгорьях Альп, где они соседствовали с вольками и бойами, которые поселились также и в Центральной Европе, треверы на левобережье среднего Рейна, откуда идет наименование города Трир, южнее их секваны. Есть все основания предполагать, что хотя  бы некоторые из  хорошо известных названий кельтских племен времен покорения Галлии Цезарем – эдуи, гельветы, арверны, салии, белги,– как и сами эти племена, существовали уже в начале IV века. Обитавшие на крайнем северо-западе Галлии, в Арморике, венеты, по всей вероятности, подверглись кельтизации, подобно тем иберам, которые стали кельтиберами, а также, возможно, некоторым германским племенам между Рейном и Эльбой, славянским в верховьях Одера, иллирийским и фракийским на Балканах.

В языковом отношении кельты две с половиной тысячи лет назад разделялись, как и ныне, на две группы: Q–язычных, заселивших Ирландию, и P-язычных, обитавших на континенте, а также в Британии, возможно со времени проникновения туда белгов; во всяком случае известные из эпохи Цезаря бриты, современные валлийцы и бретонцы, предки которых переселились в Арморику вследствие покорения кельтской Британии англами, саксами и ютами, принадлежат к этой группе, но, как замечает Т. Пауэлл, «Q-кельтские элементы все же прослеживаются в названиях на территории Галлии и Испании, а также в далеко не полном эпиграфическом материале, касающемся римской эпохи» (Пауэлл, цит. изд., с. 65).

С разделением кельтских языков на две группы, восходящим к глубокой древности, до известной степени коррелирует отмеченное еще древними писателями и археологически подтверждаемое существование двух антропологических типов у  кельтских народов  – высокорослых и  светловолосых долихоцефалов и темноволосых брахицефалов среднего и низкого роста при наличии разнообразных промежуточных вариантов. Связь Q–язычных брахицефалов, современными языковыми потомками которых являются сохранившие знание языка своих предков ирландцы и шотландские горцы-гэлы, с носителями культуры колоколовидных кубков представляется очевидной, но это не значит, что кельты – долихоцефалы сохранили неизменным абсолютно неизвестный «исконно арийский» антропологический тип. Более вероятно, что нордическая раса кельтоязычных долихоцефалов восходит к  палеоевропейской нордической расе, ассимилированной индоевропейцами, переселившимися в Западную Европу в эпоху культуры шнуровидной керамики.

Однако наличие двух антропологических типов среди кельтов выявляется в  основном по  археологическим материалам. В сочинениях античных писателей по преимуществу отразился один из этих типов – рослый долихоцефальный. Самым убедительным образом это объясняется тем обстоятельством, что средиземноморцев поражали не те кельты, которые меньше от них отличались, а отличавшиеся разительно, тем более что они были импозантнее и, в  представлениях самих греков и  римлян, полнее соответствовали их эстетическому идеалу, который сохранился от более древних эпох, когда, вероятно, среди сами дорийцев и италиков, до их расовой ассимиляции средиземноморскими автохтонами, подобный тип встречался чаще или даже преобладал. Греческие и римские авторы характеризуют кельтов как людей, отличавшихся высоким ростом, сильным телосложением, с голубыми глазами и белокурыми волосами. Особенно выразительна характеристика наружности кельтских воинов в «Истории» Полибия, там, где он пишет о сражении их с римлянами у Теламона, состоявшемся в 225 г. до Р.Х., когда галлы, чтобы не цепляться одеждой за кусты и свободнее двигаться, «сбросили с  себя одежду и, обнаженные, стояли в  передних рядах войска... Ужасны были... вид и  движения нагих людей, стоявших в первом ряду, блиставших цветущим здоровьем и высоким ростом. В первых рядах не было ни одного воина, который бы не имел на себе золотого ожерелья или браслетов» (Полибий, цит. изд., т. 1, с. 126–127).

Тот же самый антропологический тип выявляют и изображения кельтов, принадлежащие скульпторам пергамской школы и выполненные после вторжения галатов в Малую Азию, в особенности римская мраморная копия бронзовой пергамской фигуры умирающего галла. Это образ мускулистого рослого мужчины с головой овальной формы, правильными чертами лица и волнистыми волосами. Обнаженный корпус здесь не только черта античной скульптуры, но  и, возможно, имеет документальное значение, подтверждая достоверность описания нагих кельтских воинов у Полибия. На теле умирающего воина лишь торк, или шейная гривна. До известной степени антропологический кельтский тип воспроизводится и  несравненно менее реалистичной латенской скульптурой, во всяком случае, если форма головы у этих изображений резко стилизована, то обвисшие усы и зачесанные назад длинные волосы подтверждают словесные портреты кельтов, принадлежащие античным авторам.

Меткую и емкую характеристику этому народу дал французский историк Тьерри, основываясь в этом на свидетельствах древних авторов: «Выдающиеся особенности кельтской расы заключаются в  личной храбрости, которою она превосходит все народы, в открытом, стремительном, доступном для всякого впечатления темпераменте, в больших умственных способностях, но вместе с тем в чрезвычайной живости, в недостатке выдержки, в отвращении к дисциплине и порядку, в хвастливости и нескончаемых раздорах, порождаемых безграничным тщеславием» (цит. по: Моммзен, цит. изд., т. 1, кн. 1,2, с. 351– 352). Моммзен находил у древних кельтов тот же самый психологический генотип, который можно было в его время наблюдать в Ирландии: «В рассказах древних авторов о кельтах,– писал он,– … едва ли отсутствует хотя бы одна из тех характерных черт, по которым мы привыкли узнавать нынешних ирландцев. Мы встречаем здесь нерадивое отношение к сельскому хозяйству, любовь к пирам и дракам, бахвальство.., речь, полную метафор и гипербол, намеков и причудливых оборотов, забавный юмор.., любовь к  песням и  сказаниям о  делах минуших дней и бесспорную ораторскую и литературную одаренность, любопытство – ни одного купца не пропускали, пока он не расскажет среди улицы все новости, которые он знает или не знает,– и  безумное легкомыслие, … детскую религиозность народа.., исключительную глубину национального чувства.., готовность восставать и составлять банды под руководством первого попавшегося вожака, а вместе с тем полнейшую неспособность сохранить непоколебимое мужество, чуждое как заносчивости, так и малодушия.., строгую военную и политическую дисциплину или хотя бы выносить ее. Всюду и во все времена мы видим все ту же нацию, ленивую и поэтическую, неустойчивую и простосердечную, любопытную, легковерную, способную, но никуда не  годную в  политическом отношении» (Моммзен, цит. изд., т. 1, кн. 1,2, с. 283–284).

Сведения о  религии кельтов почерпаются из  сообщений античных авторов, с их тенденцией сближать божества варваров с богами из греко-римского пантеона, латинских надписей на памятниках, воздвигнутых во времена господства Рима над континентальными и британскими кельтами, а также – и этот материал наиболее ценен и аутентичен, несмотря на свое позднее происхождение,– из ирландской средневнековой литературы, отразившей еще сохранявшуюся подспудно древнюю мифологию.

Имена кельтских богов и  богинь многочисленны; эти божества, в разительном отличии от греко-римских богов, с которыми их отождествляли классические авторы и до известной степени сами кельты, после того как они были покорены римлянами и подверглись романизации, лишены функциональной специализации, являясь скорее божествами отдельных племен и  мест, часто привязанными к  рекам, озерам, лесам, горным вершинам, но почитание некоторых из них широко распространилось во всем кельтском мире.

Так, из  ирландской мифологии известно имя Дагда, отца и  покровителя племени, супругой которого на  время праздника самайна, который устраивался 1 ноября, на рубеже прошедшего и нового года, когда заканчивался пастбищный сезон, становилась Морриган, королева призраков, а в других местах богиня реки Бойны Боанн. Религия кельтов несла в  себе очевидные следы древнего тотемизма и  зооморфизма, особенно ярко выражавшиеся в почитании Бадб Катха, или Ворона битвы, Медбы или Махи – божественной кобылицы. Сравнительно поздно распространилось среди кельтов почитание Луга Самилданаха, искусного в ремеслах, или Ламфада Длинной Руки. Имя этого божества отразилось в топонимике – в его честь назван был кельтский Лугудун, современный Лион. Этимологически имя этого божества, возможно, связано со словом «рысь». Галаты, переселившиеся в  Малую Азию, принесли туда почитание божественного быка, по-гречески Деиотароса. И все же, несмотря на отдельные черты древнего зооморфизма, религия кельтов, как и иных индоевропейских народов, в основном была антропоморфной. Ее характерная черта – почитание божественных триад, нашедшее выражение, в частности, и в артефактах, например в трехликой каменной голове, обнаруженной в ирландском Корлеке. Ирландские кельты почитали трех богов ремесла – Гоибниу, Кредне и Лухту. «Еще одна триада, куда входят Мак Куйлл («сын орешника», или «одноглазый», Мак Кехт – «сын плуга» и Мак Грене «сын солнца»), вероятно, являются персонификацией племенных богов, вступающих в общение со смертными» (Пауэлл, цит. изд., с. 144). Женскими триадами были богини Морриган, Бадб и Немайн, или Эйре, Банба и Фодла. Ирландские триады богинь соотносятся с богинямиМатерями, или Matres романизированных галлов.

Магический характер религиозности кельтов передает значительно более поздняя, созданная уже в  христианскую эпоху, но  сохранившая живые воспоминания о  древнем, но  еще не умершем в средневековье язычестве ирландская литература. «Один из самых любопытных примеров прорицания в состоянии транса можно найти в древнеирландской саге об избрании нового короля Тары: друид, вкусивший окровавленную плоть зарезанного быка, впал в транс под чтение заклинаний, а когда пришел в себя, в подробностях предсказал обстоятельства появления в городе того, кто должен взойти на престол. Этот обряд был известен под названием «tarbfeis» – «сон быка». Неистовство, транс и перевоплощение, служившие основой многих ритуалов, по  меткой харктеристике Т. Пауэлла, роднят кельтских чародеев с шаманами евразийского севера. Вполне возможно также, что эти элементы культового действа указывают на очень древние контакты кельтов с обитателями понтийских степей» (Пауэлл, цит. изд., с.  180). Можно с  большей определенностью уматривать тут следы генетической связи с религией иранских народов, какой она оставалась до проповеди Зороастра, а также с индоарийскими Ведами.

Представления кельтов о загробном мире существенно отличались от тех, которые были свойственны классическому миру. «Кельты рассматривали смерть как простое перемещение, а мир мертвых как некий «резервуар душ», ожидающих воплощения в новом теле, земная и потусторонняя жизнь составляли некую целостность, внутри которой происходят вечные, непрерывные обмены» (Г. Мансуэлли, цит. изд., с. 213). Религиозные верования и  натурфилософские представления кельтов Страбон характеризует крайне лаконично и приблизительно: «Души и вселенная неразрушимы, но все же в конечном счете огонь и вода одерживают верх над всем» (Страбон, цит. изд., с. 188).

Праздники кельтов носили календарный характер. Помимо уже упомянутого самайна, ирландские кельты праздновали бельтайн, который приходился на 1 мая, когда с наступлением тепла скот выгоняли на пастбища, имболк – 1 февраля, когда начинали доить овец, и  лугназад  – 1  августа, возможно, посвященный созреванию колосьев на нивах. В праздники устраивались всенародные пиршества и совершались жертвоприношения. Пирам предавались кельты и после победы над врагом. При этом поедалось огромное количество жареной и вареной свинины, ели также баранину, говядину, копченую рыбу и, конечно, хлеб, допьяна напивались домашним пивом и вином, которое по большой цене закупалось в странах Средиземноморья. Пиры часто заканчивались драками воинов, споривших о величии собственных подвигов в последней битве. На пирах барды декламировали стихи, превозносившие вождей и героев и высмеивавшие тех, кто обнаружил в  битве трусость или неумение драться.

В дни празднеств и когда совершались победные пиршества, в жертву приносили не только животных, но и людей, особенно часто военнопленных или преступников. По описанию Страбона, кельты «наносили человеку, обреченному в жертву, удар в спину и гадали по его судорогам», они также «расстреливали свои жертвы из лука, или распинали их в святилище, или же сооружали огромную статую из сена и дерева, затем бросали туда скот и всевозможных диких животных, а также людей, и все это вместе сжигали» (Страбон, цит. изд., с. 188).

Совершителями жертвоприношений, а  также магических действий у кельтов были друиды. Этимологически слово «друид» связано с валлийским словом dryw (дуб), имеющим очевидное родство со славянским «древо». Плиний Старший описывал кельтский обряд срезания с дуба растущей на нем омелы, сопровождаемый приношением в жертву быков. С обрядом срезания омелы связаны были представления о магическом обнажении сокровенных тайн божественного мира. Друиды, подобно индоарийским брахманам, составляли в кельтском обществе своего рода высший класс или даже сословие, но не касту, как в Индии, потому что принадлежность к нему не наследовалась. Их знаниям и их искусству обучали юношей из разных слоев общества, у которых обнаруживались надлежащие способности.

Страбон рядом с друидами назывет также поэтов – бардов и ватов – предсказателей, вдохновенных провидцев: «У всех галльских людей,– пишет он,– … существует три группы людей, которых особенно почитают: барды, предсказатели и друиды. Барды – певцы и поэты, предсказатели ведают священными обрядами и изучают природу, друиды же вдобавок к изучению природы занимаются также и этикой (здесь характерный пример того, как носитель высокоразвитой античной цивилизации пытается на языке своей рациональной культуры объяснить феномен принципиально иного общества, иной, пронизанной магизмом синкретической культуры. – В. Ц.). Друидов считают справедливейшими из людей и вследствие этого им вверяют рассмотрение как частных, так и  общественных споров. Поэтому в прежние времена они улаживали военные столкновения и заставляли противников останавливаться, когда те уже собирались сразиться друг с другом, дела об убийствах преимущественно отдавались на их решение» (Страбон, цит. изд., с. 188).

Подобно римским понтификам, друиды были знатоками древних религиозных и  юридических обычаев, их привлекали как судей и арбитров при разрешении тяжб, для назначения наказаний преступникам. Каждый король у кельтов имел своего друида, который, помимо исполнения жреческого служения, являлся еще своего рода советником короля, причем настолько авторитетным, что, по традиции, в его присутствии король должен был молчать и слушать. Друиды брали на себя воспитание юношей из аристократической среды, совершая их инициацию обычно в 20-летнем возрасте, когда те приобретали полноту прав. Внутри отдельных племен или племенных союзов друиды объединялись в своего рода коллегии, которые проводили ежегодные собрания. На таких собраниях избирались главные друиды. Корпоративная сплоченность способствовала укреплению их влияния. Но еще больше оно основано было на том, что они знали множество заклинаний, разнообразные и сложные ритуалы, мифологические сюжеты, предания о  прошлом своего народа, его мифологизированную историю,– и все это заучивалось наизусть и в устной форме передавалось от одного поколения другому на протяжении веков, так что с успехом овладеть всем этим сводом знаний могли лишь те, кто обладал выдающейся памятью. Поэтому служение друидов окружено было ореолом благоговейного почитания, удивления и страха со стороны непосвященных.

Священнодействия, сопровождаемые жертвоприношениями, совершались в  священных рощах, а  также в  специально устроенных святилищах, которые сооружали из камня, дерева или земляных насыпей, иногда окружали крепостными стенами, рвами и валами, так что они могли служить заодно местами укрытия для мирных жителей и даже оборонительными сооружениями. Впоследствии, в эпоху римского господства, галлы строили храмы, несущие на себе черты римской храмовой архитектуры. Возле святилищ часто устраивались кладбища.

Страбон с  замечательной наблюдательностью характеризует нравы кельтов, их национальный характер, беспристрастно отмечая в нем симпатичные и отталкивающие черты: «Все племя, теперь называемое галльским и  галатским, помешано на войне, отличается отвагой и быстро бросается в бой, впрочем, оно простодушно и незлобиво… Тем, кто захочет применить хитрость, их легко одолеть… Они легко собираются вместе в большом числе, так как отличаются простотой, прямодушием и всегда сочувствуют страданиям тех своих близких, кому, по их мнению, чинят несправедливость (Страбон, цит. изд., с. 186)… Они нестерпимы как победители и выглядят совершенно растерянными, потерпев поражение» (Страбон, цит. изд., с. 188). По складу своего этнотипа к древним и даже еще средневековым славянам кельты были ближе, чем к своим ближайшим соседям – германцам. Во всяком случае склонность к алкоголизму в еще совсем недавние времена решительно отличала ирландцев от более благоразумных и волевых англичан.

В кельтском обществе, как и у других индоевропейских народов, существовал патриархат: власть отца семейства была непререкаемой, но, как и у италиков, германцев или кочевых иранцев, женщины занимали в семьях кельтов более достойное положение, чем у  эллинов. При разделе наследства главы семьи часть принадлежавшего ему имущества переходила в  собственность вдовы. Сохранились свидетельства древних писателей об участии кельтских женщин и девушек в сражениях, и «амазонки» обнаруживали незаурядную силу и боевую выучку, поражая воображение уступавших им подчас даже ростом воинов-средиземноморцев. Мужчина мог иметь несколько жен, хотя в реальной жизни, как и всегда при полигамии, многоженство могли позволить себе лишь состоятельные люди. В языческой Ирландии в случае многоженства одна из жен почиталась главной, а другие ей подчинялись, подобный порядок существовал, вероятно, и у континентальных кельтов столетиями раньше.

Из «Записок» Цезаря видно, что подростки у галлов не могли появляться в обществе вместе со своими отцами, пока они не входили в возраст, позволяющий носить и употреблять оружие. Возможно, что и у галлов был обычай, хорошо известный по образу жизни раннесредневекового ирландского общества – отдавать детей на воспитание в семьи более высокого статуса, в которых они оставались до 17 лет, из чего впоследствии в среде феодальной знати вырос институт пажей. Девочки, отданные на воспитание в чужие семьи, оставались там до 14 лет, пока не приходила пора выдавать их замуж. По Цезарю, у галлов девицы выходили замуж с приданым, между тем как в ирландские обычаи входил, напротив, выкуп за невесту, который выплачивался ее отцу. Браки у кельтов были экзогамными, невест искали в чужих родах или, по крайней мере, вне большой родовой семьи.

Внутри кельтского общества существовали отношения, подобные римской клиентеле – celsine. Один свободный человек входил в договорные отношения с другим, занимавшим более высокое положение, оказывал ему услуги, в том числе помощь при ведении войны и в свою очередь пользовался со стороны патрона покровительством и  защитой. До  известной степени это был прообраз сложившихся позже феодальных отношений между сюзереном и вассалом. «Все свободные обитатели tuath,– по словам Т. Пауэлла,– независимо от сословия, имели определенную “цену чести» (log-n-enech), отражавшую их общественное положение и напрямую связанную с их благосостоянием. Таким образом, разбогатев, человек мог значительно повысить свой социальный ранг» (Пауэлл, цит. соч., с. 84).

Кельтские племена в политическом отношении составляли объединения, во главе которых стояли короли. Параллельные образования в позднейшей Ирландии были более мелкими, заключенными в  пределах одной долины или иных топографически очерченных ареалов  – tuath, которым соответствовали не племена, а роды (fine), состоявшие из больших семей derbfine, аналогичных римским familia, включавшим потомков общего родоначальника до взрослых троюродных братьев включительно. Короля выбирали все свободные взрослые мужчины на племенном собрании из аристократического сословия всадников, из династии почившего короля, но не непременно одного из его сыновей. Таким образом, воинская доблесть, полководческое искусство, правительственная мудрость и народная любовь определяли исход выборов. Носителем высшей власти в племени было народное собрание. Политическое устройство кельтского общества носило предгосударственный характер – это была так называемая военная демократия, без государственного аппарата, без регулярных финансов, без писаных законов, так что судебные казусы решались в рамках родового совета, при этом каждый род по праву кровной мести сам защищал себя и своих членов.

Главными хозяйственными занятиями кельтов были скотоводство, в особенности разведение свиней, и земледелие, при этом соотношение той и  другой отрасли разнилось в  зависимости от места обитания: скот выгоднее было разводить выше в горах, чем у их подножья, равнины также отличались плодородием; кроме того, определенное значение в этом хозяйственном распределении имели и племенные традиции. Можно предполагать, что в  тех кельтских племенах, где преобладали ассимилированные палеоевропейцы над выходцами с востока, исконными носителями индоевропейского субстрата кельтского языка, и в этом условном смысле арийцами, сильнее проявлялись навыки земледельческой культуры, в то время как прямые потомки кочевников, которых однако не следует, как это делают многие историки и этнологи, сближать с нордической североевропейской расой, более склонны были к скотоводству, к охоте и добыванию средств существования разбоем и военными набегами. И все же скотоводство у кельтов преобладало. По характеристике Цицерона (см.: Моммзен, цит. изд., т. 1, кн. 1,2, с. 351), свободные кельты считали земледелие постыдным рабским занятием. На берегах морей, озер и рек они ловили рыбу; они также занимались ремеслами – их мастера, изготавливавшие изделия из серебра, бронзы, железа, а также керамику, обладали фантазией и тонким вкусом, о чем красноречиво говорят артефакты, относимые археологами к латенской культуре.

Хозяйство кельтов в основном было натуральным: семья сама добывала себе пропитание и изготавливала одежду; но существовала и торговля – предметами товарообмена служили шкуры, шерсть, ремесленные изделия, металлические слитки и рабы, которые в основном шли на экспорт. Главным предметом импорта из  стран Средиземноморья было вино, которое кельтами высоко ценилось; состоятельные мужчины пили его едва  ли не  ежедневно, и  в  больших количествах, и  в  отличие от греков и римлян, чаще всего не разбавленным водой. Культивирование винограда в местах обитания кельтских народов относится к более позднему времени и тесно связано с его романизацией, но в высшей степени вероятно, что первые опыты виноградарства в кельтском мире, особенно в тех его регионах, которые соприкасались со Средиземноморьем, относятся уже к середине I тысячелетия до Р.Х.

Излюбленным занятием кельтов была война. Подвиги храбрых и сильных воинов, удачливых военачальников – вождей воспевались бардами. «Всюду, где мы встречаемся с ними,– пишет Моммзен,– они всегда готовы двинуться с места, то есть выступить в поход, всегда отдают предпочтение перед земельной собственностью движимости и главным образом золоту, всегда занимаются военным делом как правильно организованным разбойничеством или даже как ремеслом за  условную плату» (Моммзен, цит. изд., т. 1, кн. 1,2, с. 352). Главным оружием кельтов служили рубящие мечи, в бою употреблялись также копья, дротики и луки, защищались воины длинными прямоугольными кожаными или деревянными щитами с бронзовыми набивками. Кельты воевали и на конях и в пешем строю, но, по словам Страбона, «они более искусные всадники, чем пехотинцы» (Страбон, цит. изд., с. 186). Их воинственность поражала греков и римлян. Особенной храбростью отличались белги. Характеризуя их воинские нравы, Страбон замечает: «К их глупости присоединяется еще варварский и экзотический обычай.., возвращаясь после битвы, вешать головы врагов на шеи лошадям и доставив эти трофеи домой, прибивать их гвоздями напоказ перед входом в дом» (Страбон, цит. изд., с. 188).

Характеризуя воинские обычаи кельтов, Т. Пауэлл, опиравшийся на сведения, почерпнутые у Полибия, Диодора Сицилийского и Ливия, а также на позднейшие ирландские саги, писал: «Перед началом битвы воины на колесницах проносились туда и обратно перед рядами противника – с оглушительным грохотом, под свист и вой рожков, барабаня мечами по бортам колесниц, осыпая вражеский авангард градом дротиков и других метательных орудий, наводя ужас своим грозным обличьем и неистовством. Затем воины спрыгивали на землю и, оставив возниц в полной боевой готовности на случай вынужденного бегства, выстраивались в стороне, в то время как один из них, с обнаженным мечом или копьем в руке, выступал вперед, бросая вызов достойному сопернику из стана врага. Предложение помериться силой, очевидно, облекалось в общепринятую форму воинской песни, превозносившей удаль, ратную доблесть и великих предков бросавшего вызов» (Пауэлл, цит. изд., с. 120–121).

В V cтолетии начинаются интенсивные миграции кельтских племен. В конце столетия кельты продвинулись из рейнской области и верховьев Дуная вниз по течению великой реки: бойами основан был город, названный этим этнонимом,– Бойодурум, современный Пассау, ниже по течению реки построена была Виндобона (Вена)  – топоним, очевидным образом связанный с  кельтизированными венедами. Продвигаясь далее на восток и юг, бойи заселили территорию современной Чехии, которой они дали ее общепринятое у западноевропейских народов наименование – Богемия; другие кельтские племена переселились в IV веке в Паннонию, а в начале III столетия – на берега балканских рек Дравы, Моравы, Савы и  Марицы; затем одно из племен, сордиски, под водительством Батаната, осталось в местности, где Сава впадает в Дунай, а другие кельты переместились в сторону Карпат – в Трансильванию, Олтению и Буковину, продвинулись далее на юг до Аттики, откуда, разбитые греками, они с именем галатов переправились в Малую Азию. В IV веке кельтские племена основательно освоили Британские острова, ассимилируя остатки неиндоевропейских народов Британии и Ирландии.

В конце V столетия кельтские племена битуригов, инсубров, кеноманов, бойев и сенонов, двигавшиеся с юго-востока Франции и юга Германии через альпийские перевалы, поселяются в долине реки По и наводняют вскоре Ломбардию, где инсубрами был основан их главный город Медиолан, к востоку от него вырос город кеноманов Бриксий – современная Брешия, перебравшиеся через восточные Альпы Сен-Бернарским перевалом бойи – это была, разумеется, как и в случае с большинством других племен, лишь часть одноименного народа, отпочковавшаяся от материнского племени,– заняли Адриатическое побережье южнее устья По. В северной Италии кельты вступили в военное соперничество с лигурами, этрусками и умбрами. Бойи отняли у этрусков их древний город Вольсинии, который сделали своей столицей, переименовав его в Бононию (ныне Болонья).

В 390 г. до Р.Х., по Ливию, или в 387, по Диодору Сицилийскому, кельтское племя сенонов подступило к Клузию, требуя выделить им земли для поселения. Тогда этот этрусский город обратился к Риму с просьбой о помощи, и Рим направил к сенонам послов – трех сыновей Марка Фабия Амбуста. В их присутствии галлы вновь потребовали от этрусков уступить им часть своих пашен. «Когда,– как рассказывает Ливий,– римляне спросили, по какому праву галлы требуют землю у хозяев, угрожая оружием, и что у них за дела в Этрурии, те высокомерно заявили, что право их – в оружии» (Ливий, цит. изд., т. 1, с. 322). Переговоры были прерваны, и началось сражение, в котором, вопреки дипломатическим обычаям и римлян, и других народов, участвовали послы. Хуже того, Квинт Фабий в конном поединке пронзил ударом копья бок галльского вождя, и тот скончался. Сеноны, узнав о случившемся, немедленно прекратили сражение и направили послов в Рим требовать выдачи преступников, нарушивших капитальную норму неписаного, но признаваемого всеми международного права. Римский сенат склонялся к удовлетворению законного требования галлов, но не решился посягать на лиц, принадлежавших к одному из самых влиятельных родов, и передал решение дела в комиции, а там тех, чьей выдачи требовали галлы, не только решили не выдавать, но и избрали воинскими трибунами с консульскими полномочиями.

Не добившись выдачи послов, сеноны вместе с союзными им другими галльскими племенами двинулись походом на Рим под предводительством Бренна. Войско насчитывало до 70 тысяч воинов. В 12 километрах от Рима, в месте впадения речки Аллии в Тибр, произошло сражение. Римские военные трибуны, недооценив воинское умение галлов, которых они считали ни на что не способными дикарями, не выбрали заранее места для лагеря, не соорудили вала на случай отступления и даже, как пишет Ливий, «не позаботились... не только о земных, но и о божественных делах, пренебрегши ауспициями и жертвоприношениями» (Ливий, цит. изд., т. 1, с. 324). При виде численно превосходящих сил противника римлян охватила паника, они «бежали, не только не сразившись с неприятелем и не получив ни одной царапины (это, конечно, риторическое преувеличение. – В.Ц.), но даже и не ответив на его клич. Никто не погиб в сражении, все убитые были поражены в спину, когда началась давка, а толчея затрудняла бегство» (Ливий, цит. изд., т. 1, с. 325). Многие из воинов, не умея плавать, утонули в пучине Тибра. Большинство уцелевших в резне бежало в незадолго до этой войны отнятые римлянами у этрусков Вейи, немногие возвратились в Рим. День поражения при Аллии, 18 июля, вошел с тех пор в римский календарь как день национального бедствия.

Устрашенные разгромом армии, римляне пребывали в страхе. Городской плебс двинулся на Яникул и оттуда разбежался по окрестным селениям и в близлежащие города этрусков. В Риме осталось незначительное число мужчин, способных носить оружие. Большая часть уцелевших после поражения воинов находилась в Вейах. Соседняя Цера оказала гостеприимство римским весталкам, которые перенесли туда городские святыни, и другим римским беженцам, в особенности старикам, женщинам и детям. Святыни, которые весталки не могли унести, были помещены в бочки и зарыты в святилище вблизи дома фламина Квирина, на месте, на котором впоследствии обычаем воспрещалось плевать.

На Капитолии за крепостной стеной укрылись крепкие силами сенаторы со своими семьями, там же находился и малочисленный отряд воинов. А  все не способные носить оружие, в том числе старцы сенаторы, и даже бывшие консулы и триумфаторы, остались внизу. Как рассказывает Ливий, «те из  них, кто некогда занимал курульные должности, желали умереть, украшенные знаками отличия своей прежней счастливой судьбы, почестей и доблести. Они воссели в своих домах на креслах из слоновой кости, облачившись в те священные одежды, в коих вели колесницы с изображениями богов или справляли триумфы» (Ливий, цит. изд., т. 1, с. 328).

Галлы беспрепятственно вошли в город через открытые Коплинские ворота. Город казался безлюдным. Дома бежавших плебеев были заперты, а дома знати стояли открытыми настежь. «С благоговением взирали галлы на тех мужей, что восседали на пороге своих домов: кроме украшений и одежд, более торжественных, чем бывает у смертных, эти люди походили на богов еще и той величественной строгостью, которая отражалась на их лицах. Варвары дивились на них, как на статуи. Рассказывают, что в этот момент один из стариков, Марк Папирий, ударил жезлом из слоновой кости того галла, который вздумал погладить его по бороде (а тогда все носили бороды). Тот пришел в бешенство, и Папирий был убит первым. Другие старики также погибли в своих креслах» (Ливий, цит. изд., т. 1, с. 329). Вторгшиеся в город галлы перебили всех его жителей, попавшихся им под руку, а городские строения предали огню, но отряду воинов, поднявшемуся на неприступный Капитолий, удалось отбить атаку превосходящих сил противника. Галлы начали осаду, которая продолжалась 7 месяцев,– они не владели искусством правильного ведения осады.

Часть галльского войска двинулась на римскую колонию Ардею, где в изгнании пребывал полководец Марк Фурий Камилл. На заседании городского совета ему удалось влить в сердца перепуганных ардеян мужество, и  под его предводительством ардейские воины ночью напали на  никем не  охраняемый лагерь осаждавших их город галлов; многие из них были перебиты, не успев взять в руки оружие; оставшиеся в живых бежали в Антию, и  там они также были уничтожены. Римский сенат на Капитолии, узнав о  подвиге Камилла, постановил возвратить его из изгнания и назначил диктатором. К вейанскому гарнизону и к отряду, во главе которого стоял Камил, стали присоединяться граждане латинских городов, над которыми нависла общая опасность.

Между тем, когда воинов, охранявших Капитолий, сморил ночной сон, галлы нашли незаметную и неохраняемую тропинку, которая вела на вершину Капитолийского холма, и потихоньку стали пробираться по ней. Но их приближение разбудило гусей, которых, несмотря на  острую нехватку продовольствия, римляне еще не съели, потому что они были посвящены Юноне. Те подняли гогот и захлопали крыльями. Первым в римском отряде проснулся Марк Манлий, который за три года до этих событий был консулом. Он взялся за оружие, бросился навстречу врагу и ударом щита сбросил вниз галла, уже поднявшегося на вершину. Покатившись со скалы, тот столкнул других воинов, карабкавшихся наверх. Проснувшиеся римляне стали метать камни и копья, и отряд галлов рухнул с крутой скалы Капитолия. Так гуси и  бдительный Марк Манлий, получивший прозвище Капитолийский, спасли Рим. Военный трибун Квинт Сульпиций приговорил к смерти часового, стоявшего на том месте, где враг сумел незаметно подняться на вершину, и он был сброшен со скалы.

Осада города продолжалась, но обе стороны страдали от недостатка пищи, потому что все, что можно было отнять у жителей окружающих Рим поселений, было галлами отнято и почти все уже съедено. В самом Риме запасы продовольствия также иссякли, а на галлов обрушился еще и мор – «ведь их лагерь лежал между холмов, в местности, сожженной пожаром и наполненной испарениями. При любом дуновении ветра вместе с  пылью поднимался пепел. Всего этого галлы совершенно не могли переносить, поскольку их племя привычно было к климату влажному и холодному. Их мучила жара, косила болезнь, и они мерли, как скот. Уже не было сил хоронить умерших по отдельности – их тела нагромождали в кучи и сжигали без разбора» (Ливий, цит. изд., т. 1, с. 335–336). Но и на Капитолии начался губительный голод. Галлы предложили осажденным сдаться, в  обмен на  прекращение осады они потребовали выкуп. Сенат, заседавший на Капитолии, поручил военным трибунам заключить мир. Переговоры о  мире вели трибун Квинт Сульпиций и вождь галлов Бренн. «И народ, которому предстояло править всем миром,– пишет с беспримерно мрачной иронией Ливий,– был оценен в тысячу фунтов золота. Эта сделка, омерзительная и сама по себе, была усугублена другой гнусностью: принесенные галлами гири оказались фальшивыми, и когда трибун отказался мерять ими, заносчивый галл положил еще на весы меч. Тогда-то и прозвучали невыносимые для римлян слова: горе побежденным» (Ливий, цит. изд., т. 1, с. 336) – vae victis.

Тит Ливий рассказывает затем о том, что когда галлы возвращались с захваченным золотом из Рима на север, на них напало римское войско под предводительством Камилла. Галлы были побеждены, золото отнято, и тем спасена воинская честь Рима, но, по словам Моммзена, это всего лишь «позднейшая и неискусно придуманная легенда». И все же победа кельтов оказалась для них бесплодной, и понесенные ими потери далеко не перевешивали военной добычи. А Рим устоял, выкупив золотом свою независимость, свободу своих граждан, которым в противном случае угрожало порабощение и продажа на невольничьих рынках – тривиальная участь многих сотен городов античного мира, так что, фигурально выражаясь, гогот недорезанных капитолийских гусей повлиял на ход мировой истории. Галльская осада так глубоко врезалась в историческую память римского народа, что с тех пор в Риме стали считать годы со времени захвата города галлами, что, конечно, не отменяло обозначения лет именами консулов.

Удрученные зрелищем сожженного города, народные трибуны, опираясь на поддержку плебеев, предложили переселиться всему городу в захваченные у этрусков благоустроенные Вейи, но диктатор Камилл настоял на том, чтобы это предложение было отвергнуто. В скором времени город отстроили заново. В благодарность за гостеприимство, которое цериты оказали весталкам и другим римским беженцам, с Церой был заключен договор о гостеприимстве, ставивший граждан этого города в привилегированное положение по сравнению с другими перегринами при их посещении Рима или переселении в него.

Кельты несколько раз еще вторгались в  Лаций, угрожая Риму, и каждый раз они терпели поражение: в 367 г. они были разбиты у  Альбы престарелым полководцем Камиллом, в 360 г. диктатор Квинт Сервилий Агала отогнал кельтов, когда те на  возвратном пути после набега на  Кампанию приблизились к Коллинским воротам Рима, в 358 г. им нанес сокрушительное поражение диктатор Гай Сульпиций Петик, в 349 г. они потерпели поражение от сына Марка Камилла Луция. Бессильные овладеть всей Италией, кельты однако прочно обосновались на севере страны: на левом берегу среднего течения Падуса, в сердце Ломбардии, обитали инсубры и кеноманы, на левом берегу – бойи, на берегу Адриатики от Римини до Анконы – сеноны.

Резюмируя причины, ход и результаты кельтской экспансии, А. Тойнби писал: «Поскольку эллинистическая цивилизация оказывала все более глубокое влияние на европейскую часть Средиземноморья, это не могло не сказаться на мире варваров. Вопрос стоял о жизни или смерти. …Эллинская цивилизация бросила вызов кельтам и тевтонам (историк здесь подразумевает не отдельное германское племя, а германский мир в целом, с которым Рим столкнулся позднее. – В. Ц.). Кельты, не выдержав борьбы, надломились; однако тевтоны доказали, что эллинский вызов не смертелен, дав на него достойный ответ. Надлом кельтов весьма примечателен и впечатляющ, ибо начало было блестящим – кельты нанесли римлянам сокрушительные удары. Кельтам был дан исторический шанс тактической ошибкой этрусков. …Непосредственными противниками этрусков скоро оказались кельты, и столкновение их стало катастрофой для этрусков. Резкое давление со стороны этрусков стимулировало кельтов, а последовавший вскоре спад силы давления побудил варваров к активным наступательным действиям. Результатом был furor Celticus, который не ослабевал в течение двух веков. К концу V в. до н. э. лавина спустившихся с Альп кельтов пронеслась по слабым этрусским форпостам в бассейне реки По. В первые десятилетия IV в. до н. э. варвары, воодушевленные успехом, наводнили Апеннины и разграбили города Италии, включая и Рим. Спустя столетие они произвели не меньший хаос на греческом полуострове... В течение двух веков безудержной экспансии кельтов (425–225 гг. до н. э.) могло показаться, что кельты сотрут с лица земли эллинистическое общество. Однако череда их ужасающих побед оборвалась. Они были изгнаны и с италийского полуострова, и с греческого» (Тойнби, цит. изд., с. 174–175).

После нашествия кельтов слабостью Рима воспользовались окружавшие его народы: эквы, вольски, а также этруски. К врагам Рима присоединились ранее союзные герники и даже латины, за исключением тускуланцев. Верность Тускула союзническим обязательствам была вознаграждена впоследствии предоставлением тускуланцам римского гражданства, включая право на connubium – вступление в брачные отношения с гражданами Рима, но без права голосования в комициях.

Однако общая для римлян и латинов опасность со стороны галлов, этрусков и италиков, обитавших на Апеннинских горах, побуждала их искать сближения. В 358 г. до Р.Х. возобновлен был римско-латинский союз, к  нему впоследствии присоединились и  некоторые из  государств италиков. Благодаря этому союзу, Рим одержал ряд побед над городами Этрурии и над вольсками и вывел в их земли новые колонии. Союзнические отношения связывали Рим с этрусской Церой, которая оказала гостеприимство римским весталкам и беженцам во времена галльской окупации Рима. Помимо римско-латинского союза, в Италии сложились и другие федерации. Самой сильной из них, способной к соперничеству с самим Римом, был союз самнитских племен, обитавших в горах к юго-востоку от Рима и Лация. Чтобы обезопасить себя с этой стороны, в 354 г. Рим заключил с ним дружественный договор. Рост военной мощи Рима, развитие торговых отношений с самнитами, родственными им племенами луканов и бруттиев, а также с греческими полисами Южной Италии побудили могущественный Карфаген, владевший значительной частью Сицилии и имевший экономические и политические интересы на юге Италии, вступить в контакт с Римом – в 348 г. между Карфагеном и Римом был заключен торговый договор.

Мирный договор между Римом и Самнитской федерацией, центром которой был город Бовианум, не предотвратил их соперничества за доминирование в Кампании, населенной греками и италиками, которые подверглись влиянию эллинской культуры. Горцы Самния, неотесанные дикари на взгляд своих близких сородичей кампанцев и бруттиев, стремились к овладению плодородными землями Кампании, лежавшими на берегу Тирренского моря, которое связывало Италию с миром Средиземноморья. В 343 г. самниты напали на самый большой город кампанских италиков Капую; капуанцы были разбиты на подступах к городу, и остатки войска заперлись в осажденных стенах города. Оказавшись в отчаянном положении, Капуя обратилась с просьбой о помощи к Риму, и тот усмотрел в ней удобный предлог для вмешательства, успех которого сулил расширение сферы влияния и приобретение новой области для колонизации. Так началась Первая Самнитская война, продолжавшаяся два года – с 343 по 341 и завершившаяся победой Рима: самниты были изгнаны из Кампании, а для предотвращения повторной агрессии со стороны Самния Рим оставил в Капуе и другом кампанском городе Свессе свои гарнизоны, но сами кампанцы были недовольны случившимся, рассматривая присутствие римских отрядов в своей стране как оккупацию.

Экспансия Рима встревожила и латинов. Разместив свои гарнизоны в Кампании, Рим зажал Лаций в тиски с севера и юга. В священном месте латинов Ариции состоялось совещание представителей городов, входивших в федерацию, и на нем решено было потребовать от Рима, чтобы он, если желает сохранить союзнические отношения с латинами, продемонстрировал, что относится к ним как к равным, и согласился на избрание второго консула и половины римского сената из числа латинов. В Риме подобное требование воспринято было как неслыханная дерзость; оно сплотило соперничавших между собой патрициев и  плебеев перед лицом посягательства на  их общие привилегии. Требование было отвергнуто, и началась Вторая Латинская война, в которой союзниками латинов стали кампанцы и вольски. Она шла на территории Кампании и продолжалась с 340 по 338 г.. В решающем сражении у города Свесса соединенные силы латинов и кампанцев были разбиты.

Рим отнял у  побежденных часть их земель, включив их в ager Romanus, на земли латинов, кампанцев и вольсков были выведены колонии, радикально пересмотрены были договорные отношения Рима с латинами. Латинская федерация была упразднена, и впредь Рим вступал в союзные отношения с каждым латинским городом отдельно. Это были, естественно, неравноправные союзы, в  которых латинские государства ставились в подчиненное положение Риму. При этом для разных государств устанавливался разный статус в зависимости от их участия или неучастия в войне с Римом и от всей вообще истории их взаимоотношений в прошлом. В договорах с латинскими городами предусматривалось также наделение латинов в разной мере ограниченными правами римского гражданства. Подобные договоры о неравноправном союзничестве были заключены Римом также с  городами аврунков и  кампанцев, но  им усваивалось еще меньше прав– они ставились в одинаковое положение с  гражданами этрусского города Церы. Все союзники Рима одинаковым образом утрачивали право на ведение самостоятельной внешней политики, на них возлагалась обязанность участвовать в войнах на стороне Рима и под командованием римских военачальников, но союзные города сохраняли самоуправление.

Прочно закрепившись в Кампании, Рим стал вмешиваться во  внутреннюю жизнь южноитальянских греческих полисов. В Неаполе разгорелась внутренняя борьба между аристократией и демосом. Рим вмешался в междоусобицу, взяв сторону знати, а демократические элементы нашли поддержку со стороны самнитов. Римский отряд, опираясь на своих сторонников – неаполитанских аристократов, вошел в город. С Неаполем был заключен союз. Появление римского гарнизона в Неаполе заставило самнитов готовиться к войне. В ответ на эту подготовку римские войска вторглись в горный Самний, и началась исключительно трудная для римлян Вторая Самнитская война, которая велась более 20 лет – с 327 по 304 г.

Самым опасным для Рима эпизодом этой войны стала засада, которую устроили самниты в Кавдинском ущелье в 321 г. Римское войско под командованием консулов Спурия Постумия и Тита Вентурия, чтобы выручить осажденный самнитами союзный город Луцерию, должно было пройти через глубокое ущелье, окруженное высокими и крутыми холмами, поросшими лесом. Армия беспрепятственно вошла в ущелье, а затем римляне обнаружили, что выход из него перегорожен засеками и занят неприятелем. Только тогда командование поняло, что войско попало в ловушку: вопреки ожиданиям, самниты не стали дожидаться появления римских легионов у стен Луцерии, а заманили их в Кавдинское ущелье, обложив его со всех сторон и заняв выгодные позиции.

Гавий Понтий, командовавший самнитской армией, вместе с другими военачальниками, как рассказывает Ливий, решил просить совета, что делать с окруженными римлянами, у своего отца Геренния Понтия, опытного и мудрого старца. «Когда он узнал, что римское войско заперто между лесистыми склонами Кавдинского ущелья, то  на  вопрос о  его мнении передал посланцу сына: как можно скорей отпустить всех римлян, не причиняя им никакого вреда. А когда это было отвергнуто и тот же гонец, возвратясь, вторично просил совета, Геренний предложил перебить их всех до единого. Ответы были столь противоречивы, словно их дал таинственвый оракул… Приглашенный на совет, он... ни в чем не отступил от своего мнения, но объяснил, на чем оно основано. Давая первый совет.., он стремился, чтобы столь великое благодеяние обеспечило вечный мир и дружбу с могущественнейшим народом; смысл второго совета был в  том, чтобы избавить от войны многие поколения, ибо после потери двух войск римское государство не скоро соберется с силами; третьего же решения, сказал он, вообще нет» (Ливий, цит. изд., т. 1, с. 499). Когда же военачальники предложили отпустить римлян, связав их «как побежденных определенными условиями, старик сказал: ...“Нрав римлян таков, что, потерпев поражение, они уже не ведают покоя. Нынешнее безвыходное положенье вечно будет огнем жечь их души, и не будет им успокоения, покуда не отомстят вам стократ"» (Ливий, цит. изд., т. 1, с. 499). Мудрый совет старца, столь проницательно охарактеризовавшего нравы римлян, был отвергнут.

Начались переговоры между противоборствующими сторонами. Самниты продиктовали римлянам условия мира: Рим должен срыть построенные в  нарушение прежних договоров крепости Калес и  Фрегелы, возобновить равноправный союз с Самнием, в обеспечение исполнения мирного договора, подтвержденного клятвами, выдать заложниками 600 всадников, а также, для собственного посрамления, римляне должны были, сложив оружие и сняв одежды, пройти под ярмом – рядами составленных в виде виселиц копий: два копья втыкались в землю, а третье закреплялось на них как перекладина. При этом первыми прошли под ярмом консулы. По приказу самнитов их оставили ликторы, а затем с них сорваны были одежды. Опозоренные воины ушли в союзную Капую без оружия, полуобнаженные.

В Риме не смирились с поражением и позором. Мирный договор был отвергнут, и решено было возобновить войну. Диктатором назначили Квинта Фабия Амбуста, затем избрали новых консулов: Квинта Публилия Филона и Луция Папирия Курсора. Чтобы, отвергая условия мирного договора, не  оказаться прямыми клятвопреступниками, римляне со  свойственной им виртуозной казуистической изобретательностью прибегли к экзотической инсценировке. По предложению консулария Постумия, решено было выдать его и его коллегу самнитам как виновных в заключении мира без воли на то римского народа. Предложение было принято. Заново набранные войска опять вторглись в Самний. Когда они встретились с армией самнитов, консуляриев связанными подвели к их полководцу Гавию Понтию, и один из фециалов заявил: «Поскольку эти люди без веления римского народа квиритов поручились перед вами за договор о союзе и тем самым поступили беззаконно, я, освобождая народ римский от нечестия, выдаю вам этих людей. При этих словах Постумий изо всех сил ударил фециала коленом в бедро и громко заявил, что он – самнитский гражданин, что он нарушил право, принятое между народами, оскорбив вот этого посла и фециала, и тем законнее будет начатая война» (Ливий, цит. изд., т. 1, с. 508). Пораженные цинизмом разыгранного спектакля, самниты отпустили выданных консуляриев, и те безопасно вернулись в Рим. А римляне возобновили войну, успокоив свою совесть формальной правильностью исполненного ритуала.

На новом и заключительном этапе этой войны Рим, извлекая уроки из опыта поражения, понесенного в Кавдинском ущелье, реформировал устройство легионов и боевую тактику. Именно тогда введены были манипулы, по две центурии в каждой, наделенные большей свободой действия и поэтому повысившие маневренность армии, действовавшей в гористой стране. В 304 г. Вторая Самнитская война закончилась поражением самнитов. Самнитская федерация принуждена была согласиться с распространением сферы влияния Рима на Кампанию. Кампанские города, включая и греческий Неаполь, заключили неравноправные союзы с Римом. В таком же приблизительно статусе оказались племена эквов, вольсков, а также сабеллов, обитавших в горах по берегам Фуцинского озера.

Вскоре за тем Рим вновь подвергся опасности со стороны кельтов. Трансальпинские галлы, среди которых особой воинственностью выделялось племя гезатов, перешли через горные перевалы и, соединившись со  своими цизальпинскими сородичами, двинулись на юг по проторенному их предками пути через Этрурию; и на этот раз этруски, страшась римской экспансии, присоединились к варварам. Воспользовавшись угрозой Риму на севере, самниты возобновили войну с Римом и римскими союзниками на юге.

Третья Самнитская война продолжалась с  298  по  290  г. до Р.Х. Главная опасность для Рима была на  галльском фронте – натиск галлов и их союзников этрусков казался неудержимым, но в сражении, которое произошло в Умбрии на восточном склоне Апеннин при Сентине, римские легионы под командованием консулов Публия Деция Муса и Квинта Фабия Руллиана, действовавшие заодно с кампанцами, одержали победу над соединенными силами галлов, этрусков и самнитов, совершивших далекий переход на север. В ходе этой горячей сечи, исход которой долго оставался неясным, консул Публий Деций Мус совершил подвиг самопожертвования – он призвал к себе жреца Марка Ливия и велел ему принести в жертву подземным богам его самого, римского консула, вместе с вражеской армией, после чего полководец бросился в самую гущу галльских рядов и был изрублен галлами.

По словам Моммзена, «дело решила превосходная кампанская конница, напавшая на галлов с фланга и с тыла, галлы обратились в бегство, а вслед за ними пошатнулись и самниты, начальник которых Эгнаций пал у ворот лагеря. Девять тысяч римлян покрыли поле сражения, но купленная дорогой ценой победа стоила такой жертвы. Союзная армия распалась… Умбрия осталась во власти римлян, галлы разбежались, а остатки самнитской армии возвратились… в свое отечество. Кампания, которую самниты наводнили своими войсками во время этрусской войны, была по окончанию этой войны снова занята римлянами» (Моммзен, цит. изд., т. 1, кн. 1,2, с. 410). Этрусские города Вольсинии, Перузия, Арреций, воевавшие против Рима, обязались соблюдать перемирие в течение 400 месяцев, а  мужественные самниты стали готовиться к  продолжению военных действий, надеясь на реванш; и они их продолжили, однако война для них закончилась не реваншем, но разгромом. Рим принудил самнитов распустить свою федерацию, заключив неравноправные договоры с отдельными самнитскими городами и племенами. Часть их земли, а также земельных владений поддерживавших их пиценов и апулов, была конфискована и включена в ager Romanus. На вновь приобретенные территории Рим вывел колонии.

В 285 г. в землю этрусков снова вторглись галлы. Это было племя сеннонов. Война началась с осады города Арреция. Арретинцы просили Рим о помощи, и Рим направил им на выручку войска под командованием претора Луция Цециллия Метелла, но в битве с галлами они потерпели поражение. В сражении пал Луций. Назначенный вместо него Маний Курий отправил послов к сенонам для переговоров о выдаче римских пленников. Послы были умерщвлены сенонами, и тела их изрублены в куски. Тогда Рим направил свои войска в землю сенонов, в то время как большая часть сенонских воинов находилась в Этрурии. В сражении с галлами, оставшимися на родине, римляне одержали победу, и, как пишет Полибий, «большую часть неприятелей» они «перебили, остальных погнали и вступили во владение всей страной» (Полибий, цит. соч., с. 118). Пощадили лишь женщин и детей, но и те были уведены в рабство. Селения сенонов римляне выжгли дотла, и в опустошенной стране, на берегу Адриатики, основали свою первую колонию в земле циспаданских галлов, названную по имени изгнанных из этой земли сенонов Сенной Галльской.

Разгром сенонов подтолкнул другое галльское племя – бойев вместе с этрусками вступить в войну с Римом, чтобы предотвратить вторжение римлян в свою страну. К армии противников Рима присоединились сенонские воины, находившиеся в Этрурии во время истребления их соплеменников на их собственной земле. Генеральное сражение дано было в 283 г. у Вадимонского озера. Закончилось оно победой Рима. Большинство сражавштихся этрусков и бойев пало на поле битвы, галлы, оставшиеся в живых, бежали. И все же, не желая смириться с поражением, как рассказывает Полибий, «в следующем же году галлы и тиррены (так греки называли этрусков, – В.Ц.) соединились снова, вооружили молодежь, едва достигшую зрелого возраста, и дали битву римлянам. Разбитые в сражении наголову, они с трудом смиряли свою гордость, когда отправляли посольство к римлянам для переговоров о мире и заключали с ними договор» (Полибий, цит. изд., с.  118–119). Под римский контроль перешла Умбрия, Этрурия, за исключением сохранивших независимость Вольсиний, и Циспаданская Галлия. Границей сферы влияния Рима стала река Падус.

После побед над самнитами, этрусками и галлами на Апенинском полуострове независимость от Рима сохранили лишь италики Бруттия и Лукания и греческие полисы Южной Италии, среди которых самым значительным был Тарент. Государства Великой Греции, с одной стороны, испытывали постоянное давление со стороны италиков – луканов и бруттиев и иллирийского народа апулов, а с другой– соперничали между собой и были раздираемы внутри себя сословными и социальными противоречиями. Город Фурии подвергся нападению со стороны луканов и, оказавшись в бедственном положении, не способный сам защитить себя, обратился с просьбой о помощи к Риму. Рим направил против луканов войско, которое заставило их оставить осаду, а в Фуриях был размещен римский гарнизон. Римский флот начал курсировать вдоль южных берегов Апеннинского полуострова, словно ощупывая носок и каблук пресловутого сапога. Корабли заходили в бухты италийских полисов, зашли они и в тарентийскую гавань, но там они подверглись нападению более мощного флота Тарента с его многоопытными искусными моряками и были потоплены. Против Фурий из Тарента двинулся отряд воинов, превосходивший силами римский гарнизон, и тот вынужден был сдать город. Римлянам позволили безопасно выйти из Фурий и вернуться домой. Тарент обвинил захваченные Фурии в том, что, обращаясь с просьбой о помощи к Риму, они изменили общегреческой солидарности, и подверг полис жестокому наказанию: аристократов изгнали, а город подвергся разграблению. Участь Фурий побудила союзников Рима отвернуться от него; луканцы, бруттии и самниты начали готовиться к войне с ним. На севере, в Этрурии, пробудились надежды на восстановление независимости. Перспектива подчинения всей Италии становилась для Рима туманной. Чтобы не дать разрастись пожару освободительных войн по всем возможным фронтам, надо было действовать решительно и немедленно принимать меры. В Тарент из Рима отправилось посольство во главе с Луцием Постумием. Послы потребовали возвратить пленных, выдать зачинщиков нападения на римские корабли в Тарентийской бухте, очистить Фурии, разрешить изгнанникам вернуться в родной город и возместить полису нанесенный ему ущерб. Постумию предложили выступить с этим требованием перед народом в театре. В Таренте имелись сторонники мира, но опьяненный успехом тарентийский демос их слушать не хотел: послов в театре сразу встретили насмешками, которые усиливались от того, что Постумий плохо говорил по-гречески. Раздались бранные выкрики, послов называли варварами. Когда же «послы вошли в проход, выводивший из оркестра, то какой-то скоморох, Филонид по имени, находясь все еще под хмельком со вчерашней попойки, протиснулся к Постумию и самым мерзким образом загадил его тогу. Народ хохотал и рукоплескал, а Постумий с истинно римской торжественностью сказал Филониду: “Принимаем это знамение, вы даете нам то, чего мы не требовали… Смейтесь, тарентинцы, пока вас на то станет, потом вам долго придется плакать… Вы потоками крови смоете грязь с этого платья"» (Дройзен, цит. изд., т. 2, с. 339).

Послы вернулись домой, и Рим начал готовиться к войне. Трезво оценив недостаточность своих сил для победы над сильнейшим противником, Тарент решил просить о помощи самого талантливого и  удачливого на  тот момент полководца эллинистического мира эпирского царя Пирра, и  тот отозвался на просьбу: в его планы как раз входило создание могущественной средиземноморской державы, покорение Италии, Сицилии и Карфагена – тех стран, которые не успел из-за ранней смерти завоевать его дальний родственник Александр Македонский.

В 280 г. до Р.Х. армия эпиротов, состоявшая из 20 тысяч пехотинцев, 2 тысяч лучников, 500 пращников, 3 тысяч всадников и 20 слонов с их экипажами, погрузилась на суда и отправилась в Италию. В Ионическом море корабли эпиротов разметала буря. Уцелела только десятая часть войска, но в Таренте Пирра встретили с ликованием. Все противники Рима в Италии – греки, самниты, этруски – воспрянули духом, готовые восстать против его господства. Чтобы предотвратить согласованные действия разношерстных врагов, надо было разгромить войско Пирра. Для объявления ему войны отыскали эпиротского перебежчика, заставили его купить себе участок земли, который объявлен был территорией Эпира, и в сторону этой фермы фециал метнул окровавленное копье.

Первое сражение между противниками состоялось у приморского города под Гераклеей. Римское войско под командованием консула Публия Левина потерпело поражение. Остатки разбитых легионов бежали в Апулию. Со свойственной ему воинской рыцарственностью, подражая и  в  этом Александру, Пирр велел с почестями похоронить павших римлян – их насчитали до 7 тысяч. Греческие полисы, луканы и самниты – все взяли сторону Пирра, который, укрепив свою армию пополнениями, приданными ему старыми и новыми союзниками, двинулся через Самний и Кампанию на север – на Рим.

Рим охватила тревога, но не паника. На подмогу уцелевшим после поражения войскам Левина направлено было два новых легиона, набранных из числа добровольцев, которые отправились в Капую, навстречу противнику. Латины, вопреки расчетам Пирра, сохранили верность Риму и готовы были сражаться против эпиротов, видя в них не освободителей, но захватчиков. С вольсками и этрусским городом Вольсинием, который ранее воевал за  независимость, Рим заключил благоприятные для них мирные договоры, и легионы, во главе которых стоял консул Корунканий, занятые войной на севере, смогли вернуться в Рим, чтобы оборонять его от опасного противника. И Пирр, который при всей своей отваге и решительности способен был к трезвой оценке соотношения сил, решил уйти со своей армией на юг, в Тарент, после чего римские легионы направились следом за ним по Аппиевой дороге на соединение с войсками Левина.

В 279 г. при Аускуле в Апулии состоялось второе генеральное сражение. Римскими легионами командовали новые консулы Публий Сульпиций Саверион и Публий Деций Мус. Несколько дней две армии стояли друг против друга не начиная сражения. Наконец Пирр велел своим фалангам атаковать римлян. В первый день сражение шло с переменным успехом, но на второй эпироты обратили римлян в бегство, в преследовании бежавших отличились боевые слоны, затоптавшие изрядное число легионеров. Рим потерял при Аускуле 6 тысяч павших, но значительные потери понесли и победители. Сам Пирр оценил их в 3505 человек убитыми. Между тем костяк и основные силы римского войска уцелели, а возможности набора солдат у Рима были несравненно лучше, чем у противника, действовавшего вдали от своей страны. Понимая это, Пирр сказал тогда с  мрачной иронией: «Еще одна такая победа над римлянами, и мы окончательно погибнем». Выражение «Пиррова победа» стало с тех пор крылатым для обозначения успеха, грозящего грядущим поражением.

Предвидя поражение Пирра, греческие полисы отвернулись от него, в то время как Рим обрел могущественного союзника в лице Карфагена, с тревогой наблюдавшего за экспансией Эпира, входившего в  сферу интересов державы, претендовавшей на  решающее влияние в  западном Средиземноморье. Сицилийские города на востоке острова, страшась распространения и на них власти Карфагена, владевшего западной частью Сицилии, заключили с Пирром союзнический договор; и тот, оставив в Таренте небольшой гарнизон, переправился со своим войском на Сицилию. Тарентийские граждане вознегодовали на своего защитника, обвинив его в предательстве.

На Сицилии Пирр, опираясь на поддержку местных эллинов, с успехом действовал против местных карфагенских гарнизонов, отвоевывая у противника один полис за другим, планируя после завершения кампании на острове высадиться в Африке и нанести удар в самое сердце врага. Чтобы переправить войска через море, нужен был флот в несколько сот судов, и Пирр начал набирать моряков из числа граждан эллинских полисов, не считаясь с нежеланием большинства из них рекрутироваться во флот. Недовольные принудительными мерами царя стали агитировать против него, обвиняя его в деспотизме. Чтобы гарантировать себя от  измены со  стороны своих ненадежных союзников, Пирр разместил в сицилийских городах свои гарнизоны, подчинив полисные демократические власти назначенным им комендантам. Ожесточение против царя зашкаливало, и тогда сицилийские города стали заключать союзы с Карфагеном, для противодействия которому они ранее призвали Пирра. В такой ситуации царь решил оставить неблагодарную Сицилию и возвратиться в Италию.

Во время его отсутствия римляне одержали победы над самнитами и греческими городами, которые держались за Пирра, овладели Кротоном и Локрами, готовились взять Тарент, чтобы расправиться над его жителями, оскорбившими римских послов; поэтому в Таренте Пирра встречали с ликованием. Последнее и решающее сражение между римской армией под командованием консула Мания Курия Дентата, разгромившего незадолго до этого самнитов, и войсками эпиротов произошло в 275 г. до Р.Х. в болотистой местности у Малевента (в переводе – дурной воздух). Римские легионеры были опытны, хорошо обучены. Перед битвой они отдохнули и выспались, а эпироты вступили в бой сразу после утомительного ночного перехода. Исход битвы долго оставался неясным: войска Пирра напирали на боевые порядки противника, и тот отступал, но когда эпироты приблизились к лагерю римлян, отряд, оставленный для его защиты, начал метать в слонов, участвовавших в атаке, пылающие стрелы, и рассвирепевшие от боли животные бросились с ревом назад, сминая ряды эпиротов. Пирр потерпел тяжкое поражение. Его войска были рассеяны, а 8 захваченных в битве слонов послужили затем в Риме самым блистательным украшением триумфа Курия Дентата. С остатками побежденного войска Пирр вернулся в Элладу, где три года спустя был убит в уличном бою в Аргосе. Римский сенат в ознаменование победы над могущественным противником, с подобным которому он не сталкивался ранее, постановил переименовать город, где произошло решающее сражение, из Малевента в Беневент – хороший воздух.

Гарнизон, оставленный Пирром в Таренте, сдал город врагу. Римляне срыли крепостную стену, конфисковали тарентийский флот. Драгоценные картины и статуи, веками скапливавшиеся в этом городе, были вывезены в Рим; городу дарована была свобода, но с обязательством ежегодной выплаты дани в римскую казну и с размещением в нем римского гарнизона. Вслед за тем римские войска завладели всеми остальными греческими и италийскими городами Южной Италии. Последним, уже в 270 г., пал греческий полис Регий.

С тех пор во всей Италии независимость от Рима удерживал лишь этрусский город Вольсинии. Атакованные противником, они упорно сопротивлялись бесконечно более сильному врагу. Чтобы сохранить свободу, городские власти прибегли к крайнему средству и вооружили рабов, но те, получив в свои руки оружие, захватили власть. Тогда городская знать вступила в переговоры с Римом, и Рим подавил восстание, заодно упразднив независимость Вольсиний.

Так в 265 г. до Р.Х. завершен был процесс политического объединения Италии от Региума до Падуанской долины под главенством самого могущественного государства Апеннинского полуострова Рима, граждане которого храбро, стойко и умело воевали, умно и  расчетливо прекращали внутренние распри, когда над их отечеством нависала опасность извне, выдвинули из своей среды талантливых полководцев и еще более выдающихся политиков, которые в противостоянии своим многочисленным противникам с невероятным дипломатическим и административным искусством применяли классический принцип: разделяй и властвуй (divida et impera); и наконец, залогом прочности римского доминирования в Италии было умение римлян верно рассчитывать, когда для успеха уместно казнить врагов, чтобы те имели страх и покорялись, а когда миловать ради прекращения отчаянного и безнадежного сопротивления, принуждавшего Рим к  избыточной трате человеческих и  материальных ресурсов. Подчиняясь римскому диктату, жители Италии обретали утешительную перспективу чрез получение римского гражданства самим приобщиться к пиршеству победителей, к участию в разделе богатств иных народов, обитавших за пределами полуострова, которая, естественно, не могла тогда отчетливо сознаваться, но могла быть смутно предугадываемой.

Политически объединенная римским доминатом, Италия не представляла собой единого государства. Это была федерация, подобная колониальным империям XIX века, Второму Райху Гогенцоллернов или противостоявшим друг другу во второй половине XX столетия военно-политическим блокам, объединенным диктатом Соединенных Штатов и Советского Союза. Юридическим основанием политического единства были договоры (foedus) с союзниками (socii), но из-за отсутствия общефедерального гражданства это была не та федерация, какие существуют ныне, вроде Индии, Германии или США. Государством со  своей конституцией и своим гражданством продолжал оставаться внутри Италии Римский civitas, свою юридическую автономию сохраняли зависимые от него политически другие города-государства, в том числе и греческие полисы, а также союзные с Римом племена, не имевшие правильного гражданского устройства.

Но ни одно из государств Италии, кроме Рима, не обладало полным суверенитетом. В силу добровольно принятых или навязанных им условий они лишены были права проводить самостоятельную внешнюю политику, объявлять войну и заключать мир, чеканить собственную монету; в то же время, когда войну начинал Рим, союзники обязаны были в той или иной форме оказывать ему содействие, вплоть до прямого участия в боевых действиях под командованием римских военачальников, а римская серебряная монета имела хождение во всей Италии. Власть Рима над Италией осуществлялась сенатом и консулами, при этом вся территория страны была в 267 г. до Р.Х. разделена административно на четыре области, в каждой из которых центральную власть представлял помощник консула квестор.

Государственная территория Рима при этом включала в себя, помимо самого города и его окрестностей, поглощенные им соседние латинские, а также латинизированные сабинские города, жителям которых предоставлялось римское гражданство, вроде Тускула, либо городские поселения, заселенные выходцами из Рима после того, как их прежние жители вследствие поражения в войне с Римом были перебиты или проданы в рабство  – подобную участь претерпели в  свое время соседние с Римом этрусские Вейи. В завоеванные земли, отнятые у побежденных противников и включенные в ager Romanus, из Рима выводились колонии. По  мере роста экспансии Рима эти колонии устраивались часто в значительном удалении от метрополии, на юге или севере Италии и даже в регионе, заселенном галлами, вроде Сенны Галльской. Жители колоний, составляя воинский гарнизон своего поселения, сохраняли римское гражданство. Первоначально Рим ограничивал число колонистов 300 гражданами, не считая, естественно, женщин, детей, перегринов и рабов, поскольку существовали опасения потенциального соперничества со стороны колонии. Во всяком случае, у Рима был опыт войны с собственной колонией Фиденами. Впоследствии эти ограничения были сняты, и  все  же юридически единственным городом Римского государства, Римского civitas, был сам Рим. Граждане колоний и городских поселений, включенных в государственную территорию Рима, имели политические права римских граждан – иными словами, оказываясь в Риме, они могли участвовать в голосовании в комициях; воевали они в составе римских легионов, а не во вспомогательных отрядах, приданных легионам. В то же время в своих городах или поселениях они сохранили автономию, распоряжаясь местными делами, избирая местных магистратов. Подобные общины получили название муниципий (от munus – обязанность, повинность). В то же время существовали мелкие поселения полноправных римских граждан, не имевшие самоуправления. В аналогичном положении находились и некоторые приморские колонии Рима.

В государственную территорию Рима вошла южная Этрурия, а также большая часть земель сабинов, герников и вольсков.Т. Моммзен представил ее приблизительные географические очертания в канун Пунических войн следующим образом: «Страна, населенная полноправными римскими гражданами, простиралась… к северу до окрестностей Цере, к востоку до Апеннин, к югу до Тарраццины, впрочем,– замечает историк,– о точном определении этих границ, конечно, здесь не может быть и речи, так как внутри их находилось несколько союзных городов (не входивших в состав Римского государства. – В.Ц.), пользовавшихся латинским правом, как, например Тибур, Пренесте, Сигния, Норба, Цирцеи, а вне их пользовались полными правами римского гражданства жители Минтури, Синуэссы, Фалернской области, города Sena Gallica и некоторых других местностей, и уже в ту пору, вероятно, были рассеяны по всей Италии семьи римских крестьян, жившие поодиночке или целыми селениями» (Моммзен, цит. изд., т. 1, кн. 1,2, с. 452–453). Площадь государственной территории Рима в середине III столетия составляла приблизительно 2  с  половиной тысячи квадратных километров. Полноправных римских граждан насчитывалось до 150 тысяч взрослых мужчин, что позволяет оценить численность всего населения Римского государства более чем в полмиллиона человек, из которых, вероятно, не менее двух третей постоянно или хотя бы в зимнее время жило в самой столице. В связи с ростом населения города число окружных триб в нем к 265 г. до Р.Х. было увеличено до 35.

Существовали также подвластные Римскому государству общины, civitates, к которым принадлежали лица, имевшие ограниченное римское гражданство  – так называемые cives sine suffragio. Они лишены были политических прав, то есть не участвовали в римских комициях, тем более не могли входить в сенат или быть магистратами в Риме. Политическая автономия таких образований ограничивалась тем, что римские комиции и  сенат принимали постановления, касавшиеся внутреннего устройства этих общин, при этом однако принципиально сохранялась та конституция, которой они обладали до вступления в зависимость от Рима, но один из римских преторов, ответственный за подвластные общины, направлял в эти города префектов, своего рода наместников. Наиболее привилегированными из подвластных общин были не включенные в ager Romanus латинские города, а также основанные Римом совместно с латинами или только Римом колонии неполноправных граждан, основанные на так называемом латинском праве. Соединенные с  Римом узами языкового единства и  общности происхождения, они стали опорой римского господства посреди италийских или даже неиталийских инородных общин. На латинском праве впоследствии основывались колонии даже и за пределами Италии, населенные первоначально не латинами, носителями иных языков, однако легко подвергавшиеся латинизации. В противном случае, при нежелании латинизироваться, подобный статус им был недоступен.

Граждане латинских общин и колоний имели так называемый jus commercii – право торговать с римлянами и торговать в Риме, получать наследство римских граждан, граждане некоторых общин обладали даже jus connubii, то есть правом вступать в брак с римлянами. Самой большой привилегией латинов, в данном случае это слово употреблено не как этноним, а в юридическом значении, было право при переселении в Рим приобретать полные права римского гражданства. В самом Лации подобым статусом обладали относительно крупные города Тибур и Пренесте и ряд мелких общин вроде Сигнии, Норбы и Цирцеи. За пределами Лация в Италии существовало 34 латинских колонии, в том числе Беневент, Венузия, Аримин, Кремона, Бонония, Аквилея, причем одни из них, выведенные раньше, имели больше прав, а другие, так называемые младшие колонии, были более ограниченными в правах; их статус именовался ариминским правом, потому что Аримин был основан первым из этих 12 младших латинских колоний.

В менее привилегированном положении находились иноязычные и побежденные, или сдавшиеся (dediticii) общины, вроде Капуи или Кум, граждане которых имели меньше прав в случае их переезда в Рим: они лишены были jus connubii с римлянами, но зато пользовались у себя дома самоуправлением и даже правом на употребление своего – в Капуе оскского, а в Кумах греческого языка в  качестве государственного. Минимальными правами обладали жители зависимых городов, лишенных самоуправления, вроде этрусской Церы или сабинских городов, хотя и им принадлежал статус cives sine suffragio. Это были общины так называемого церитского права, их связь с Римом носила, по характеристике Моммзена, черты «самой тяжелой из всех форм подданства», но, продолжает историк, «в конце этого периода уже обнаруживается намерение включить эти общины в состав полноправного гражданства, по крайней мере, поскольку они фактически латинизировались» (Моммзен, цит. изд., т. 1, кн. 1,2, с. 453).

Число римских граждан sine suffragio уступало числу полноправных граждан и составляло приблизительно 100 тысяч, что позволяет оценить число жителей подданных Риму общин, с включением в него жен и детей этих граждан, а также проживавших в таких общинах перегринов и рабов в 400 тысяч человек.

Граждане союзных Риму государств были совершенно лишены римского гражданства и по отношению к Риму были перегринами, иностранцами. Эти государства, территория которых покрывала всю Италию до кельтских поселений на Падуанской равнине, были привязаны к Риму договорами, причем мера политической автономии союзников (socii), как и в случае с юридически зависимыми общинами, была разноуровневой. С каждым таким государством Рим заключал отдельный договор (foedus). Подобные договоры считались равноправными (aequi), если зависимость союзного государства от Рима носила скорее политический, чем юридический характер, вроде зависимости Польши от Советского Союза в эпоху холодной войны или современной Польши от Соединенных Штатов; но и такой равноправный союзник обязан был следовать политике Рима и при необходимости воевать на его стороне, в противном случае он подвергался карам и утрачивал былое «равноправие» вплоть до превращения в колонию римских граждан после продажи в рабство его прежних граждан. В этом отношении аналогии с послевоенной и современной Европой не работают – политические обычаи и нравы переменились, и рабство отменено уже и в Соединенных Штатах. «Равноправными» договорами с Римом связаны были такие греческие города, как Неаполь или Гераклеи. С другими городами, завоеванными в результате упорных войн, но пощаженными, вроде общин Самния или Тарента, Рим заключал договоры, в которые включалась формула: maiestatem populi romani comiter conservare (любезно блюсти величие, что значит превосходство, римского народа), что уже придавало их зависимости от Рима юридический статус. Насколько уместны современные аналогии, тут речь идет о некоем подобии статуса ГДР или ФРГ по отношению к СССР или США, или современной Японии в ее отношениях с Соединенными Штатами, или о своего рода протекторатах вроде Чехии времен германской оккупации. Равноправными и неравноправными договорами Рим связал с собой 135 союзных государств Италии. Численность населения всей федерации, или империи, находившейся под диктатом Рима, можно без опасения преувеличений оценить на середину III века до Р.Х. в 7 миллионов человек.

Эффективным средством господства Рима в Италии был запрет союзникам вступать в договорные отношения между собой, и все ранее существовавшие союзы, вроде латинской или самнитской федерации, были Римом принудительно распущены. Союзники не платили дань или подать Риму, но они обязаны были содержать воинские контингенты, которые в  случае войны передавались в распоряжение Рима. Контингенты латинских городов составляли нераздельную часть римского войска. Союзники, вроде италийских, апулийских и этрусских общин, обязаны были направлять на театр военных действий свои войска в качестве вспомогательных отрядов. При этом союзная конница в два раза превосходила численностью собственно римскую кавалерию. На греческие города возлагалась повинность предоставлять в  распоряжение римского командования оснащенные за собственный счет боевые корабли с экипажами воинов и моряков.

Для граждан и жителей государств Италийской федерации наравне с термином «италики»,– который, как и слово «латины», со временем утратил характер этнонима и приобрел юридическое и политическое значение, потому что италиками называли также этрусков или иллирийцев Апулии, но он не распространялся на эллинов покоренной Великой Греции,– широко употреблялось название «тогаты», то есть носящие тогу, что было выразительным символом их культурной ассимиляции. По словам Моммзена, «жившие в этих странах различные народы стали впервые сознавать свое единство и  сближаться между собою, вероятно, отчасти в противоположность грекам, отчасти и главным образом потому, что оборонялись совокупными силами от кельтов» (Моммзен, цит. изд., т. 1, кн. 1,2, с. 462). Кельты, в противоположность носителям тоги, togati, стали именоваться bracati, то есть носители штанов, что, конечно, воспринималось в цивилизованных италийских общинах как признак дикости и варварства.

В Италийской федерации помимо культурной совершалась и  языковая ассимиляция. К  середине  III столетия до  Р.Х. были совершенно ассимилированы не  только сабины, герники и вольски; процесс латинизации охватил носителей других италийских языков, оскско-умбрийских и даже тех этрусков, которые оказались на государственной территории Рима или в непосредственной близости от нее.

Помимо военно-политических и  культурных факторов, единство италийской федерации цементировалось интенсивными экономическими связями, масштабной торговлей зависимых государств с Римом и между собой. В свою очередь условием хозяйственного сближения и слияния этой территории в единое целое были по тем временам прекрасные коммуникации – каботажные, по периметру полуострова, и сухопутные, покрывшие своей сетью Италию. Важнейшей магистралью была знаменитая Аппиева дорога, проложенная по инициативе цензора Аппия Клавдия в 312 г. до Р.Х. Она вела из Рима на юг, через Террациний, Формию и Минтурну, в Капую. Впоследствии ее продолжили через Беневент до Бриндизия. Дорога была выложена из  многоугольных камней, тесно прилаженных один к другому без скрепляющего цемента. По своей ширине она позволяла разъехаться двум встречным экипажам; по ее сторонам шли возвышения, подобные современным тротуарам, по которым удобно было идти пешком; с внешней стороны тротуаров с дренажными целями были прорыты глубокие канавы.