Упадок

После смерти Рамсеса III на престоле сменилось девять ничтожных людей, носивших каждый, далеко не по праву, имя великого Рамсеса. При них пошатнувшееся могущество фараонов пришло за несколько десятилетий к концу. Мы видим Рамсеса IV, сына Рамсеса III, слабо борющегося с безнадёжным положением, которое он унаследовал около 1167 г. до н.э. Немедленно после вступления на престол новый царь составил на пользу себе самому и своему отцу один из замечательнейших документов, дошедших до нас от древнеегипетской цивилизации. Дабы отец его мог процветать среди богов и дабы сам он мог заслужить его предстательство за себя передними, молодой царь составил для погребения вместе с отошедшим фараоном список его добрых дел. Последний заключал в себе огромный перечень даров Рамсеса III трём главным национальным божествам – Амону в Фивах, Ра в Гелиополе и Птаху в Мемфисе, а также и меньшим богам, поскольку это было известно.

Кроме того, он заключал в себе отчёт о его военных подвигах и заботах о населении империи. Всё это, написанное на папирусе, составило огромный свиток длиной в 130 футов, заключавший в себе 117 вертикальных строф высотой приблизительно 12 дюймов каждая. Этот свиток называется теперь папирусом Гарриса и представляет собой самый обширный документ, дошедший до нас от Древнего Востока. Так как перечисленные в нём дары являются большей частью старинными поместьями богов, лишь закреплёнными за храмами Рамсесом III при его восшествии на престол, то этот единственный в своём роде документ позволяет нам определить размеры богатств, принадлежавших, как уже было замечено в предыдущей главе, в Древнем Египте храмам. Вместе с этим необычным подтверждением его благих деяний на пользу богов и людей Рамсес III был опущен в усыпальницу в уединённой Долине Царей. Не могло быть сомнения в том, что документ должен был обеспечить ему безграничную милость богов. И он заключал в себе так много молитв, вложенных в уста Рамсеса III за его преемника, что боги не могли не откликнуться на воззвание своего любимца, которому они столь многим были обязаны, и, несомненно, должны были даровать его сыну продолжительное царствование. Действительно, ясно, что подобное побуждение действовало весьма сильно при составлении рассматриваемого нами документа. В эпоху упадка фараон должен был больше полагаться на такие способы поддержания своей власти, чем на свои собственные силы¹²³.

Таким образом, обширный папирус представляет собой многозначительное знамение века. В Абидосе Рамсес IV оставил единственную в своём роде молитву к Осирису, преследующую ту же практическую цель – молитву, начертанную им там в четвёртый год своего царствования: «Ты удвоишь для меня долгую жизнь, продолжительное правление царя Рамсеса II, великого бога, ибо многочисленнее деяния силы и блага, которые я совершаю для твоего дома, дабы доставлять тебе божественные приношения, дабы находить всякую совершенную вещь, всякий род деяний блага с тем, чтобы совершать их для твоего святилища ежедневно в течение этих четырёх лет; (многочисленнее они) тех вещей, которые царь Рамсес II, великий бог, сделал для тебя в течение своих 67 лет». Не скупясь на обещания продолжительного царствования, ненасытные жрецы вымогали у бессильного фараона всё, что хотели, оставляя его довольствоваться обеспеченной милостью богов. Источник мощной политической жизни, расцветшей после изгнания гиксосов, теперь иссяк. Энергичная находчивость, некогда позволявшая фараону с лёгкостью решать сложные проблемы в главенствующем восточном государстве, уступила место чрезмерной наклонности к религиозным делам и суеверной убеждённости в их полезности, которой приносились в жертву все государственные функции. Действительно, как мы уже указывали, государство стремилось стать теократическим, и переход царской власти к верховному жрецу Амона являлся вполне естественным и неизбежным. Понятно, что единственное деяние Рамсеса IV, о котором мы знаем, было совершено в пользу богов.

В начале второго года своего царствования фараон лично отправился в каменоломни в Вади-Хаммамата, в пяти днях пути от Нила, чтобы найти подходящий материал для своих храмовых сооружений; спустя два года после этого предварительного ознакомления с ними фараоном была послана туда большая экспедиция, более чем из девяти тысяч человек. Хотя её и сопровождала большая партия носильщиков и десять повозок, в которые было запряжено по 6 быков, всё же не менее 900 человек погибло от жары и истощения, что составляло около 10 % всего экспедиционного отряда. Назначение материалов, добытых такой дорогой ценой, остаётся для нас невыясненным; единственное более или менее значительное из дошедших до нас строений Рамсеса IV есть продолжение задних комнат и малого гипостиля храма Хонсу в Фивах, начатого его отцом.

После ничем не отмеченного царствования, продолжавшегося 6 лет, его сменил на престоле в 1161 году до н.э. пятый Рамсес, вероятно, его сын. Разработка синайских копей прекратилась, и последнее имя фараона, найденное там, есть имя Рамсеса IV. Слабые Рамессиды быстро следовали один за другим; спустя несколько лет престолом овладела боковая линия той же фамилии в лице узурпатора, вероятно, внука Рамсеса III, воцарившегося под именем Рамсеса VI после того, как ему удалось свергнуть сына Рамсеса V. Вскоре промелькнули седьмой и восьмой Рамсесы. Все они высекли себе гробницы в Долине Царей, но нам неизвестно ничего об их деяниях. Изредка мрак рассеивается, и мы видим великое государство клонящимся к гибели. Однако при Рамсесе VI гробница Пенно, одного из египетских резидентов в Ибриме, в Нубии, сохранила для нас на своих стенах картину мирного управления, процветавшего там под эгидой египетских чиновников, заменивших местного вождя, правившего в конце XVIII династии.

Мы находим, что семейство и родственники Пенно занимают важные должности в той же области; ясно, что египетские фамилии переселялись в Нубию и египтизировали её сильнее, чем когда-либо раньше. Сам Пенно был достаточно состоятелен, чтобы воздвигнуть статую Рамсеса VI в храме в Дерре, построенном Рамсесом II, и обеспечить его доходами с шести земельных участков, за что фараон наградил его двумя серебряными сосудами – отличие, которое благодарный Пенно не преминул запечатлеть на стенах своей гробницы.

Со времени смерти Рамсеса III до первых лет царствования Рамсеса IX прошло всего около 25 или 30 лет, и тот же самый верховный жрец в Эль-Кабе, который присутствовал на юбилее Рамсеса III, всё ещё занимал свою должность и при Рамсесе IX; а верховный жрец Амона в Фивах при Рамсесе IX, Аменхотеп, был сыном верховного жреца Рамсеснахта, занимавшего туже должность при Рамсесе III и IV. Должность верховного жреца Амона, которая, по меньшей мере, один раз перешла от отца к сыну в эпоху XIX династии, стала, таким образом, вполне наследственной, и в то время, когда она перешла из рук Рамсеснахта к его сыну Аменхотепу в силу незыблемо утвердившегося принципа теократической преемственности власти, шесть слабых Рамессидов сменили друг друга, причём их могущество и престиж всё убывали, ибо каждый из них боролся за кратковременное обладание шатким престолом. Тем временем Аменхотеп, верховный жрец Амона, процветал. Он пышно отреставрировал трапезную и кухню жрецов в храме своего бога в Карнаке, выстроенном 800 лет назад Сенусертом I. Мы видим, как могущественный жрец распоряжается по своему желанию податливым фараоном и получает от него всякие почести. В десятый год своего царствования Рамсес IX призвал Аменхотепа на большой передний двор Амонова храма, где в присутствии его политических сторонников и клевретов наградил его рядом великолепных богато украшенных сосудов из золота и серебра и драгоценными умащениями. Дни, когда подобные отличия давались в награду за военные доблести на полях Сирии, давно прошли, и вернейшей гарантией получения чинов стала ловкость жреца-карьериста.

Передавая богатые дары верховному жрецу, фараон произнёс хвалебную речь такого рода, что, читая её, может возникнуть сомнение, сказана ли она государем подданному, или подданным своему владыке. В то же время он сообщил Аменхотепу, что некоторые доходы, ранее принадлежавшие фараону, будут отныне поступать в сокровищницу Амона, и, хотя слова царя и не вполне ясны, по-видимому, все доходы, шедшие первоначально в царскую казну, а теперь долженствовавшие поступать в сокровищницу бога, должны были отныне собираться непосредственно храмовыми писцами, благодаря чему храм в известной степени становился на место государства. Все эти знаки отличия были дважды записаны Аменхотепом вместе с отчётом о его постройках на стенах Карнакского храма. Отчёты как о дарах, так и о знаках отличия сопровождаются, и тот и другой, большими рельефами, изображающими получение Аменхотепом царских даров и рисующими его фигуру с той же героической осанкой, как и у фараона, – вольность небывалая, о которой никогда ещё до тех пор в истории Египта не смел и мечтать ни один сановник. Во всех подобных сценах вельможи, появлявшиеся перед царём, с незапамятных времён изображались как пигмеи перед колоссальной фигурой фараона, но верховный жрец Амона возвышался настолько быстро, что мог помериться своей осанкой с величественностью самого фараона, как на стенах храма, так и в делах государства. Он имел в своём распоряжении отряд храмовых войск, и когда он, как мы видели, путём постепенного завладения сокровищницей захватил в свои руки все нити управления, он не поколебался помериться с фараоном силой.

Естественно, что не сохранилось никаких данных относительно постоянных трений, которые должны были происходить между ними; единственным относящимся сюда свидетельством является показание на суде одной женщины в царствование Рамсеса IX, определившей время кражи в доме её отца, сказав, что она произошла, «когда имело место возмущение верховного жреца Амона».

Всё нараставшее состояние дезорганизованности и беспомощности обнаруживается нами в главе, касающейся управления фиванским некрополем и сохранившейся в числе некоторых юридических архивов царствования Рамсеса IX. Фивы в то время быстро клонились к упадку, они перестали быть резиденций фараонов уже 200 лет тому назад, но продолжали оставаться местом погребения всех царственных мертвецов. Благодаря последнему обстоятельству в их усыпальницах скопились огромные богатства в виде великолепных регалий, украшавших царские тела. В уединённой долине, в конце западной равнины, в самом сердце скал, почивали великие императоры, окружённые всем великолепием, источником которого служили им азиатские богатства; и теперь снова, как и в конце XVIII династии, их выродившиеся преемники, абсолют- но бессильные поддержать империю, некогда принадлежавшую им, не могли даже оградить их тела от посягательств¹²⁴.

В 16-й год правления Рамсеса IX царские гробницы у подножья западных скал были найдены разграбленными; в одной из них, где покоился Собекемсаф, фараон XIII династии, была похищена вся погребальная обстановка и нарушен покой его собственный и его жены в поисках ценных украшений на их телах. Виновники ограбления были схвачены и понесли кару, но расследование обнаруживает мрачные следы того, что чиновники, занимавшиеся им, были не совсем бескорыстны. Спустя три года, когда Рамсес IX сделал своего сына Рамсеса X своим соправителем, шесть человек были уличены в расхищении гробниц Сети I и Рамсеса II, откуда следует, что осмелевшие грабители покинули равнину и проникли в гробницы в скалах, окаймляющих заднюю долину. Рамсес II, разграбивший сам пирамиду Сенусерта II в Иллахуне, встречал теперь подобное же отношение к себе самому со стороны своих потомков. Далее пострадала гробница одной из жён Сети I и за нею гробница великого Аменхотепа III. В течение одного поколения, когда производились разграбления, были расхищены тела всех египетских царей и императоров, погребённых в Фивах, и изо всей линии фараонов, от начала ХVIII и до конца XX династий, только одно тело, именно Аменхотепа II, было найдено лежащим в своём саркофаге, хотя и оно подверглось ограблению. Таким образом, в то время, когда гробницы египетских императоров в Фивах разграблялись и их тела обкрадывались и осквернялись, империя, созданная их мечом, доживала последние дни¹²⁵.

Мы не можем ничего сказать о царствовании Рамсеса X, если не считать расхищения царских гробниц; а наши сведения о его преемнике, одиннадцатом носителе того же имени, ещё более ничтожны. С восшествием на престол Рамсеса XII мы находим данные, свидетельствующие о заключительной фазе тех тенденций, которые мы старались проследить. Когда ещё не истекло и пяти лет его царствования, провинциальный вельможа в Танисе по имени Несубанебдед, Смендес у греков, захватил в свои руки всю Дельту и объявил себя царём Севера. Это было то же, что пытался осуществить неназванный визирь в Атрибе в эпоху Рамсеса III, бывшего, однако, слишком даровитым и энергичным, чтобы план отважного вельможи мог удаться. В данном же случае, не владея больше всеми ресурсами Верхнего Египта, которые он мог бы использовать против Несубанебдеда, бессильный фараон не нашёл сделать ничего другого, как только удалиться в Фивы – если только это перемещение в действительности не произошло уже до того, – где он ещё продолжал удерживать за собой шаткое положение на троне. Таким образом, Фивы были отрезаны от моря, и их торговле с Азией и Европой препятствовало враждебное царство в Дельте, отчего их богатство и могущество начало таять ещё быстрее. Верховный жрец Амона стоял фактически во главе Фиванского княжества, которое, как мы увидим, становилось всё более и более значительной политической единицей. Совместно со своим могущественным соперником- жрецом фараон продолжал владеть Нубией.

Быстрый упадок Рамессидов был замечен и понят в Сирии уже задолго до переворота, результатом которого явилась независимость Дельты. Зекели и пелесеты-филистимляне, вторжение которых, как мы уже отмечали, было на время задержано Рамсесом III, продолжали прибывать в Сирию. Они постепенно двигались на юг, толкая вперёд амореев и рассеянные остатки хеттов, которые вследствие этого оказались вынужденными вступить в Палестину, где они и были позднее найдены евреями. Спустя 75 лет после того, как Рамсес разбил и подчинил их себе, зекели уже занимали независимое царство в Доре, сейчас же на юг от конца Кармельского хребта, обращённого к морю. Ввиду того, что мы не находим упоминания о них в сохранившихся еврейских документах, они, вероятно, слились с более значительной массой филистимлян, чьи города постепенно распространились, вероятно, от Бетсеана, в Иорданской долине, на юго-запад по равнине Иезриля, или Мегиддо, до южной приморской равнины, отрезав тем самым северные племена Израиля от их сородичей на юге. Их глиняные сосуды, найденные в Лахише и Гезере, в Южной Палестине, критского происхождения, что подтверждает еврейское предание, гласившее, что филистимляне были чужестранцами, пришедшими с Крита (Кафтора). Постоянно усиливаемые новыми пришельцами с моря они грозили раздавить Израиль, как они это сделали с Аморейским царством, прежде чем еврейские племенные вожди успели бы образовать из палестинских семитов единую нацию. Эти отважные и воинственные переселенцы с далёкого севера, придвинувшиеся к самым вратам Египта, вероятно, уже давно после смерти Рамсеса III (1167 г. до н.э.) не платили дани фараону. В царствование Рамсеса IX (1142–1123 гг. до н.э.) или около этого времени отряд египетских послов был задержан в Библе местным царьком на семнадцать лет, и, не будучи в состоянии вернуться, послы, наконец, там умерли. Таким образом, сирийские князья, в чьих владениях Рамсес III построил храм Амона, куда они приносили ежегодную дань, начали ни во что ставить власть Египта спустя 20 или 25 лет после его смерти. Через несколько лет, при Рамсесе XII, тоже положение в Сирии живо рисуется из отчёта египетского посла. По повелению оракула Унуамон, как звали посла, был отправлен в Библ, к подножью Ливанского хребта, за кедром для священной барки Амона. Херихор, верховный жрец Амона, мог ему дать лишь ничтожную сумму золота и серебра и потому отправил с ним изображение Амона, могущее даровать «жизнь и здоровье», надеясь таким путём повлиять на библского князя и пополнить скудную плату за кедр.

Так как Унуамон должен был пройти через территорию Несубанебдеда, в то время правившего Дельтой, то Херихор снабдил его письмами к местным князьям и тем обеспечил ему проезд на судне, находившемся под командой сирийского капитана. Ничто так красноречиво не рисует состояния упадка в Египте, как униженное положение этого несчастного посла, отправленного без эскорта судов, без верительных грамот, могущего предложить лишь нищенскую сумму за просимое дерево и способного расположить в свою пользу библского князя лишь путём напоминания о великом прошлом Египта. Остановившись в Доре по пути в Библ, Унуамон подвергся ограблению, причём у него были отняты те немногие деньги, которые он имел при себе, и он не мог получить никакого удовлетворения от местного зекельского князя. Прождав безуспешно девять дней, он отправился в Библ через Тир, и по дороге ему удалось каким-то образом отнять у одного зекельца мешок с серебром взамен своей потери в Доре. Наконец, Унуамон прибыл благополучно в Библ. Но местный князь, Закар-Ваал, не захотел даже его принять и приказал ему покинуть город. В таком положении очутился египетский посол в Финикии 50 или 60 лет спустя после смерти Рамсеса III В конце концов, когда отчаявшийся Унуамон уже готов был отправиться назад в Египет с одним из знатных юношей, состоявших при особе Закар-Ваала, случился припадок безумия, и в пророческом экстазе он потребовал, чтобы Унуамона призвали, обходились с ним с почётом и потом отпустили домой.

Этот наиболее ранний из известных нам примеров ветхозаветных пророчеств в их древнейшей форме обеспечил Унуамону свидание с Закар-Ваалом, которое сам посол описывает в следующих словах: «Когда наступило утро, он послал и велел привести меня к себе, когда происходило жертвоприношение в крепости, где он был – на берегу моря. Я нашёл его сидящим у себя в верхнем покое, повернувшись спиною к окну, в то время как волны великого Сирийского моря ударялись о берег позади него. Я сказал ему: «Благорасположение Амона!» Он сказал мне: «Сколько времени прошло с того дня, когда ты ушёл из обители Амона?». Я сказал: «Пять месяцев и один день – поныне». Он сказал мне: «Вот, если ты говоришь правду, то где писание Амона, которое у тебя в руке? Где письмо верховного жреца Амона, которое у тебя в руке?» (Речь идёт о верительных грамотах Унуамона. – Прим. перев.) – Я сказал ему: «Я отдал их Несубанебдеду...» Тогда он весьма разгневался, и он сказал мне: «Итак, значит, писания и письма нет у тебя в руке! Где судно из кедра, которое Несубанебдед дал тебе? Где сирийская команда? Не вручал ли он своего дела этому капитану корабля, чтобы ты был убит, чтобы они кинули тебя в море! У кого бы они тогда нашли бога (Амона)? А ты! У кого бы они тогда нашли тебя?» Так говорил он мне. Я сказал ему: «Поистине, есть египетские суда и египетские команды, плавающие под (властью) Несубанебдеда, но у него нет сирийских команд». Он сказал мне: «Здесь есть, несомненно, 20 судов в моей гавани, поддерживающих сношения с Несубанебдедом, и в Сидоне, куда ты тоже пойдёшь, есть равным образом 10 000 судов, поддерживающих сношения с Беркетэлем (вероятно, торговцем в Танисе), – так плыви же к его дому». Затем я безмолвствовал в этот великий час.

Он ответил и сказал мне: «За каким делом пришёл ты сюда?» – Я сказал ему: «Я пришёл за лесом для великой и почтенной барки Амона-Ра, царя богов. Твой отец сделал это, и ты также сделаешь это». Так говорил я ему. Он сказал мне: «Они сделали это, поистине. Если ты дашь мне что-нибудь за сделанное мною, я сделаю это. Действительно, мои уполномоченные заключили сделку, фараон прислал шесть судов, нагруженных продуктами Египта, и они были выгружены в склады. И ты также что-нибудь принесёшь мне». Он велел принести записи своих отцов, и он приказал прочесть их передо мною. Они нашли 1000 дебенов (около 244 фунтов) серебра всякого рода, записанными в книге. Он сказал мне: «Если бы правитель Египта был господином моего имущества, и будь я в то же время его слугой, (то) он не посылал бы серебра и золота, говоря: Исполни повеление Амона! – Не внесения дани требовали они от моего отца. Что до меня то и я также не твой слуга, а равно не слуга я и того, кто послал тебя. Если я крикну в сторону Ливана, небеса раскроются, и стволы будут лежать здесь, на берегу моря. Дай мне паруса, несомненно, захваченные тобою, чтобы двигать твои суда со стволами в Египет. Дай мне канаты, (которые ты, разумеется, принёс, чтобы связать) деревья, которые я срублю, с тем чтобы скрепить их для себя! (Что же, если разразится буря) и они разорвутся, и ты умрёшь среди моря, когда Амон грохочет в небе... Ибо, (я допускаю, что) Амон снабжает (необходимым) все страны; он снабжает их, снабдив прежде всего страну Египетскую, откуда ты приходишь. Ибо ремёсла вышли из неё, чтобы достичь места моего жительства, и учение вышло из неё, чтобы достичь места моего жительства. Что же это за злосчастное путешествие, которое они заставили тебя совершить!» – Я сказал ему: «О преступник! То не злосчастное путешествие, которое я совершаю. Нет ни одного судна на реке, которым не владел бы Амон. Ибо его – море, и его – Ливан, о котором ты говоришь: Он мой! Он (ливанский кедр) произрастает для божественной барки Амона, владыки всякого судна. Да, так вещал Амон-Ра, царь богов, говоря Херихору, моему владыке: Пошли меня, – и он велел мне идти, неся этого великого бога (Амона). Но, вот, ты заставил этого великого бога ждать 29 дней, когда он пристал к берегу в твоей гавани, хотя ты, конечно, знал, что он был здесь. Он, конечно, и до сих пор тот же, каким некогда был, пока ты стоишь и торгуешься за Ливан с Амоном, его владыкой. Что до того, что ты говоришь, будто прежние цари присылали серебра и золота, то если бы они давали жизнь и здоровье, они не присылали бы ценностей; но они присылали ценности твоим отцам вместо жизни и здоровья. Теперь, что касается Амона-Ра, царя богов, то он владыка жизни и здоровья, и он был владыкой твоих отцов, проводивших свою жизнь, принося жертвы Амону. И ты также – слуга Амона! Если ты скажешь Амону: я сделаю это, я сделаю это! – и исполнишь его повеление, ты будешь жить, и ты будешь процветать, и ты будешь здоров, и ты будешь дорог всей твоей стране и всему твоему народу. Не пожелай себе ни единой вещи, принадлежащей Амону-Ра, царю богов. Да, лев любит своих. Пусть приведут ко мне моего писца, чтобы я мог послать его к Несубанебдеду и Тентамон (его жене), правителям, которых Амон даровал северу своей страны, и они пришлют всё, о чем я им напишу, говоря: Пусть принесут это – пока я не вернусь на юг и не пришлю тебе всё, все твои безделицы (для подведения всё ещё неполного баланса)».– Так говорил я ему».

Наблюдательный читатель сделает не один вывод из этой замечательной беседы. Финикийский князь вполне охотно признает культурный долг своей страны перед Египтом как очагом цивилизации, но настойчиво отрицает какие бы то ни было политические обязательства перед правителем Египта, которого он ни разу не называет фараоном, исключая упоминания о прежнем властителе. Положение ясно.

Взрыв военного энтузиазма и ряд даровитых правителей позволили Египту занять на несколько столетий царственное положение, по существу не отвечавшее мирному темпераменту его народа, и бессильные потомки древних императоров, уже больше не годившиеся для этой роли, с жалким пафосом взывали теперь к дням минувшей славы. Характерно для того времени, что это воззвание приняло религиозную или даже теологическую форму, и Унуамон смело заявляет о владычестве верховного фиванского бога над Ливаном, где финикийские князья всего лишь два поколения назад поклонялись и платили дань в храме Амона, построенном Рамсесом III. С помощью оракулов и изображения бога, дарующего «жизнь и здоровье», египетский посол пытался заключить с надменным финикийцем сделку на лес, который Тутмос III или Сети I потребовали бы, имея за собою свои легионы. Мы едва ли удивляемся, что изображение Амона не могло произвести впечатления на Закар-Ваала, как это удавалось сделать по отношению к его предкам армиям фараона; и лишь после того, как гонец, посланный Унуамоном в Египет, вернулся с несколькими серебряными и золотыми сосудами, некоторым количеством тонкого льна, свитками папируса, воловьими кожами, связками канатов и т. п., финикийский правитель приказал своим подчинённым срубить просимые стволы, хотя он и послал некоторое количество крупного леса для корпуса барки вперёд, в знак своих благих намерений. Когда Унуамон уже был готов отправиться обратно с полученным строевым лесом, спустя приблизительно восемь месяцев со времени отъезда из Фив, Закар-Ваал рассказал ему со злобным юмором о судьбе египетских послов, в минувшее царствование задержанных в течение 17 лет и наконец умерших в Библе. Он даже предложил Унуамону показать их могилы. Эту любезность испуганный посол отклонил, прибавив, что посольство, с которым обошлись таким образом, состояло из одних только людей, в то время как на долю Закар-Ваала выпала несравненная честь принимать самого бога! Обещав князю заплатить остаток долга, Унуамон начал готовиться к отплытию, но тут он заметил в открытом море флот из одиннадцати зекельских судов, получивший приказание схватить его, без сомнения, зато, что он отнял серебро у зекельца по пути из Тира в Библ. Несчастный Унуамон потерял всякую надежду и, упав на берег, разразился рыданиями. Даже Закар-Ваал был тронут его несчастным положением и прислал ему ободряющее послание вместе с пищей, вином и египетской певицей. На следующий день князю удалось удержать прибывших зекельцев на совещании, в то время как Унуамон сел на корабль и ушёл в море. Но буря отнесла его далеко в сторону и прибила к берегам Кипра, где население хотело его убить у дворца царицы Хатибы. К счастью для Унуамона, он встретил её, когда она переходила из одного дворца в другой. В числе её свиты египетский посол путём распросов нашёл киприота, говорившего по-египетски, и просил его передать царице его слова: «Скажи моей госпоже: «Я слышал даже в Фивах, обители Амона, что в каждом городе делают несправедливость, но – что поступают справедливо в стране Аласии (Кипре). Но вот несправедливость совершается здесь ежедневно!» Она сказала: «В самом деле! Что такое ты говоришь?» Я сказал ей: «Если море пришло в ярость и ветер пригнал меня к стране, где я нахожусь, ты не позволишь им воспользоваться моим положением и убить меня, ибо я – посол Амона. Я тот, кого они (египтяне) будут искать неустанно. Что касается команды князя Библа, которую они хотели убить, то, несомненно, их владыка найдёт десять твоих команд, и он убьёт их в свою очередь». После этого команда Унуамона была призвана, а его самого просили лечь и заснуть. В этом месте его отчёт обрывается, и заключение остаётся неизвестным, но и тут, на Кипре – царя которого, бывшего фактически вассалом Египта, фараон имел обыкновение призывать к отчёту за нападения пиратов в дни былой славы – мы находим, что представитель Египта едва может спасти свою жизнь. Следует отметить, что, говоря о своих злоключениях, египетский посол нигде не упоминает о фараоне и возлагает столько же надежд на месть библского князя, как на месть Египта, – и это спустя лишь два поколения после того, как большой военный флот Рамсеса III в этих самых водах разбил могущественную объединённую эскадру северных врагов.

Единственный и поучительный отчёт Унуамона, таким образом, раскрывает перед нами полное крушение престижа Египта за его пределами и показывает, с какой ужасающей быстротой клонилось к упадку при слабых преемниках Рамсеса III некогда первенствующее государство в бассейне Средиземного моря. Когда на западе около 1100 г до н.э. появился Тиглатпаласар I, какой-то фараон, вероятно Несубанебдед, чувствуя своё незащищённое положение в Дельте, счёл за благо расположить в свою пользу ассирийца посредством подарка и послал ему крокодила. Таким образом, египетское влияние в Сирии исчезло совершенно, в то время как фикция традиционного господства в Палестине, лишённая всякого реального политического значения, всё ещё поддерживалась при дворе фараона. Для восстановления фактического господства будущие цари, как мы увидим, предпринимали туда спорадические кампании после образования еврейской монархии.

Между тем, существовал лишь один выход из положения, создавшегося в Фивах. Посол, доставший строевой лес для священной барки Амона, был послан, как мы уже видели, не фараоном, а верховным жрецом Амона Херихором. В следующем году последний настолько завладел царским некрополем в Фивах, что послал туда своих людей, чтобы перебинтовать и подобающим образом предать новому погребению тела Сети I и Рамсеса II, осквернённые и ограбленные в первый год царствования Рамсеса XI. Храм Хонсу¹²⁶, в котором со времени Рамсеса III были закончены лишь святая святых и задние покои, был теперь дополнен залом с колоннами и предшествующими ему двором и пилоном. Стены новых пристроек несут на себе знаменательное свидетельство перемен, происшедших в Египетском государстве.

В новом зале официальные посвящения на архитравах находятся в строгом согласии с условной формой, ставшей обычной начиная с эпохи Древнего царства: «Да здравствует Рамсес XII! Он сделал это, как свой памятник, для своего отца «Хонсу в Фивах, Великолепного Покоя», соорудив для него (вышеназванный зал) «Носитель Диадем» в первый раз из чудного белого известняка, сделав блестящим свой храм, как великолепный памятник навеки, который сын Ра, Рамсес XII, соорудил для него». Но вдоль основания стен мы читаем слова, ни разу до сих пор не встречающиеся в храме: «Верховный жрец Амона-Ра, царя богов, главнокомандующий армией Юга и Севера, правитель Херихор, торжествующий – он сделал это, как свой памятник, для «Хонсу в Фивах, Великолепного Покоя», соорудив для него впервые храм, наподобие небесного горизонта...» Мы едва ли можем сомневаться в том, что главнокомандующий армией Юга и Севера был действительным строителем зала. По обеим сторонам центральной двери, ведущей во двор, расположенный перед залом, находятся два рельефа, изображающих каждый процессию бога, перед которым на том месте, где в продолжение нескольких тысячелетий неизменно стоял фараон, теперь изображён верховный жрец Херихор, совершающий воскурение. Но, что весьма странно, шаблонные благословения, по обыкновению начертанные над головой бога и, как предполагалось, обращаемые им к царю, всё ещё призываются на Рамсеса XII!

Подобно призрачному калифу, перевезённому египетскими султанами из Багдада в Каир и некоторое время сохранявшему там свои мнимые прерогативы, несчастный Рамсес XII был переселён в Фивы из своей резиденции в Дельте с тем, чтобы церемониал древней традиции фараонов мог поддерживаться ещё в течение короткого времени. Письмо, посланное им нубийскому наместнику в 17-й год своего царствования, показывает, что он всё ещё сохранял там некоторый голос, по крайней мере, до этого срока, но дверь, несущая на себе два только что упомянутых рельефа, свидетельствует о том, что он потерял свой авторитет также и там, ибо на ней начертана надпись Херихора, всё ещё датированная годом царствования Рамсеса XII (дата, к сожалению, разрушена), в которой верховный жрец фигурирует как «наместник Куша».

Вспомним, что уже в конце XIX династии Амон получил в собственность нубийскую золотоносную область; верховный жрец пошёл ещё дальше и завладел всей огромной провинцией по верхнему течению Нила. В той же надписи он называется также «хранителем двойной житницы» – должность, бывшая в фискальном отношении наиболее важной в государстве и уступавшая в этом смысле лишь должности главного хранителя сокровищницы в силу того, что зерно всегда было в Египте главным источником богатства. Верховному жрецу уже нечего было больше захватывать в сфере авторитета и власти: он – начальник всех армий, наместник Куша, он распоряжается сокровищницей и возводит постройки для богов. Фикция господства последних Рамессидов держалась ещё, по меньшей мере, 27 лет, после чего главенствующее положение верховного жреца было, по-видимому, подкреплено оракулом Хонсу, за которым последовала санкция Амона. Об этом повествуется в вышеприведённой надписи, документе весьма фрагментарном и тёмном, начертанном на той же фатальной двери, которая как в процессе сооружения храма Хонсу, так и в истории государства, знаменует предельный момент. Через эту дверь современный посетитель переходит из внутреннего зала, несущего как имя Херихора, так и имя Рамсеса XII, во внешний двор, построенный Херихором, где уже ничто не говорит нам о призрачном фараоне и где имя верховного жреца, с титулатурой фараона и заключённое в царский картуш, наконец появляется одно. С этих пор имя Рамсес уже больше не личное имя, а титул, обозначающий потомка некогда могущественной линии.