Глава 4. Рим в эпоху Пунических войн

После победы над Пирром в Западном Средиземноморье осталось две державы, интересы которых соприкасались на юге Италии и на Сицилии – Рим и Карфаген. Такое соприкосновение, вначале мирное и даже дружественное, впоследствии неизбежным образом обернулось острой конкуренцией и привело к вооруженному конфликту.

Карфаген был финикийской колонией. Несмотря на то что, как писал А. Тойнби, «Карфаген превзошел Тир по объему и качеству торговли, построив на этой экономической основе политическую империю, о которой материнский город и мечтать не мог» (Тойнби, цит. изд.,

с. 132), он сохранил почтительное отношение к метрополии – левантийскому Тиру, захваченному Александром Македонским после героической обороны и включенному впоследствии в царство Птолемея. Этноним «финикийцы» (phoenikes, от пурпурного, темно-красного цвета – так греки называли финиковую пальму из-за ее коричневого цвета и левантийцев ввиду их смуглой кожи) употреблялся тогда только эллинами, причем, вероятно, уже микенцами. Римляне трансформировали его ввиду особенностей латинской артикуляции в «пунийцы» (poeni).

В результате историкам стало удобно терминологически различать финикийцев Леванта и финикийские колонии по берегам Средиземноморья от пунийского Карфагена и пунийских колоний, основанных выходцами из этого североафриканского государства, употребляя два разных варианта этнонима. Между тем сами финикийцы и пунийцы не только не отличали себя особыми наименованиями друг от друга, но, называясь хананеями, не выделяли себя в особый этнос из среды единоплеменников, обитавших на Святой Земле.

Хананеи – в библейской генеалогии потомки Хама: «Сыны Хама: Хуш, Мицраим, Фут и Ханаан» (Быт 10, 6), территория которых была завоевана Египтом и оказалась в орбите его культурного влияния,– в языковом отношении принадлежат к семитам, чьей прародиной был Аравийский полуостров. В конце IV тысячелетия до Р.Х. началась интенсивная миграция семитоязычных племен на север – в Месопотамию, где около 2350 г. сложилось семитоязычное государство Аккад (в Библии Аккад, как и Вавилон, входил в царство Нимрода, внука Хама от его сына Хуша), основанное в земле Сеннаар (см.: Быт 10, 6–9), а позже также в Палестину, названную так по имени инородных семитам филистимлян, занявших впоследствии, уже во второй половине II тысячелетия до Р.Х., ту ее часть, которая примыкает к Газе. До недавних пор появление в этой стране семитоязычных племен связывали с вторжением амореев, или аморитов (в книге Бытия Аморрей – сын Ханаана (см.: Быт 10, 15–16), в конце III тысячелетия поселившихся на берегах Иордана, за которыми, уже в следующем тысячелетии, последовали арамеи, в Библии отнесенные к потомкам Сима: «Сыны Сима: Елам, Ассур, Арфаксад, Луд, Арам» (Быт 10, 22). Однако раскопки, проведенные на месте финикийского Библа, или Гебала, в середине XX века, свидетельствуют о существовании на его месте городского поселения уже в конце IV тысячелетия. Библ поддерживал интенсивные торговые отоношения с Египтом Древнего царства. Было ли население города уже семитоязычным или, может быть, в столь глубокой древности оно говорило на языке, родственном тому, который употреблялся в Египте,– сказать трудно. Во всяком случае,по Библии Мицраим (Египет) брат Ханаану (см.: Быт 10, 6), так что потомки Ханаана, населявшие Библ, могли заговорить на семитическом языке лишь после вторжения в эту страну амореев, а до тех пор употреблять один из хамитских языков, родственных древнеегипетскому.

«Финикийцы,– по словам выдающегося русского египтолога Б.А.Тураева,– придя в Сирию, подверглись влиянию культурных соседних государств. С одной стороны, Египет отзывался на брожение племен за своей азиатской границей: египетские фараоны посылали свои полки усмирять беспокойные племена Синая и Палестины и даже снаряжали морские экспедиции. С другой стороны, и Вавилония, начиная с Лугальзагисси и Саргона, прочно установила на “Западе», вплоть до Средиземного моря, господство своей культуры. Таким образом, уже на заре своей истории Сирия оказалась подвержена двум культурным и политическим влияниям. Ее раздробленность делала ее неспособной к самостоятельной жизни» (Б.А. Тураев. История Древнего Востока. Минск, 2004, с. 161). Сирией Тураев называет всю страну, составившую одноименную провинцию после ее включения в состав Римской империи. Внутри нее различались арамееязычный север и восток, приблизительно совпадающий с современной Сирией, и хананееязычные Финикия и Святая Земля, на которой хананейским языком, по меньшей мере до распространения в середине I тысячелетия по всему Ближнему Востоку арамейского, пользовались также и израильтяне, хотя существовали и диалектные различия между наречиями собственно финикийцев и евреев, которые для записи библейского текста употребили трансформированное финикийское письмо, приспособленное к особенностям собственного наречия.

Главными городами финикийцев были Арад, выстроенный на прибрежном острове, и расположенные на средиземноморском побережье Библ и Сидон, а также Тир, который ранее также располагался на острове. Другие города – Марат, Берит, Сарепта, Иоппа (Яффа) уступали им по размерам и численности населения. К северу от Финикии находился сирийский Угарит, а к югу – филистимские города Аскалон и Газа. Плодородные долины Ливанских гор, отделяющих Финикию от сирийской пустыни, равно как и исключительно благоприятная для земледелия и садоводства близлежащая Галилея, все-таки не могли прокормить относительно многочисленное и по преимуществу городское население Финикии. Единственной статьей экспорта из этой страны, особенно в Египет, издревле был знаменитый ливанский кедр, из которого при царях израильском Соломоне и тирском Хираме был выстроен Иерусалимский храм. Финикийцы вынуждены были заниматься торговлей, причем, имея в избытке прекрасные бухты, защищенные от нападений с суши и с моря, они по преимуществу вели морскую торговлю, позаимствовав искусство мореплавания у своих средиземноморских соседей – критян и других островитян. Финикийская культура, историческое величие которой более всего связано с изобретением фонетического письма, послужившего основанием для создания почти всех существующих ныне алфавитов, формировалась под влиянием не только Египта и Месопотамии, но и эгейского, или крито-микенского мира.

Ввиду перенаселенности больших финикийских городов, вызывавшей нехватку продовольствия, морская торговля сопровождалась выведением колоний, которые устраивались по всем берегам Средиземноморья: в одних случаях это были своего рода торговые фактории, признававшие суверенитет местных государств или пользовавшиеся покровительством туземных племен, а в других– самостоятельные образования, подчинявшие себе местное население. Лишь к середине I тысячелетия достойными соперниками финикийцев в колонизации Средиземноморья стали эллины, а до тех пор они равных себе в этом не знали.

Финикийские колонии существовали на Кипре в Киттии близ Ларнаки, на Родосе, в Итане на Крите, на Мальте, в Мотии, Панорме и Солунте на Сицилии, в Торосе, Каралисе и Норе на Сардинии, в испанском Гадесе за Геркулесовыми столпами на Атлантическом побережье. Но главным объектом финикийской колонизации стало африканское побережье Средиземного моря. Первым городским поселением финикийцев в Африке была Утика, основанная около 1100 г. до Р.Х. По соседству с нею позже основан был Хадрумет (современный Сус), на ливийском побережье – колония на месте Лептис-Магны, а также на марокканском побережье – в Ликсе, Танжере и Тамуде.

Важнейшей финикийской колонией стал Карфаген, историческая роль и слава которого затмила его метрополию – древний Тир. Дата основания этой колонии хорошо известна, это 814–813 гг. до Р.Х.Древние памятники согласно называют имя основательницы колонии Элиссы, или Дидоны, двоюродной внучки израильской царицы Иезавели – гонительницы пророка Илии, насаждавшей в Израиле культ Ваала. Оказавшись в оппозиции тирскому царю, Элисса вместе со своими приверженцами отправилась на корабле вначале на Кипр, где к ним «присоединились жрец храма Юноны с семьей и 80 девушек, а затем вся компания поплыла прямо в Карфаген. Там они договорились с местными жителями (берберами. – В.Ц.) о покупке участка земли такой величины, какую покроет воловья шкура. Когда шкуру разрезали на множество тончайших полосок, участок получился значительным, и его назвали Бирса (по-гречески шкура). Правда, некоторые ученые считают, что это слово может быть греческой адаптацией семитского слова, обозначающего крепость» (Харден Дональд. Финикийцы. Основатели Карфагена.М., 2004, с. 65). Позже название Бирса стало применяться по отношению к цитадели новой колонии, а сам город и государство стали именоваться Карфагеном или, в более точном соответствии финикийской орфографии, Картхадаштом, что значит по-гречески Неаполь или по-русски – Новгород.

Карфаген, заняв стратегически выигрышное положение, быстро рос, и уже в конце VIII столетия превзошел другие финикийские колонии, в том числе и самые крупные из них – соседнюю Утику и сицилийскую Мотию. В 654–653 гг. он основал уже собственную колонию Ибицу – на Питиусских островах. Став сильнейшей финикийской колонией, Карфаген вступил в соперничество с эллинскими конкурентами за доминирование в центральном Средиземноморье. В 600 г. он тщетно пытался не допустить основания греческой колонии на юге Франции, но полстолетия спустя карфагенский военачальник Малх успешно воевал с греками на Сицилии и неудачно на Сардинии, откуда его армия после первоначальных побед была вытеснена, вынужденная эвакуироваться и вернуться на родину. Вслед за тем власть в Карфагене захватывает Магон, потомки которого правили страной в течение полутора веков. Сам основатель династии вместе с сыновьями Газдрубалом и Гамилькаром продолжил войну с греками. В 535 г. Карфаген в союзе с этрусками одержал в морском сражении у корсиканской Алалии победу над греками из Фокеи, положившую конец их попыткам закрепиться на Корсике и Сардинии. Внук Магона Гамилькар в один день с поражением персов при Саламине пал в сражении с греками из Сиракуз и Агригента при Гимере, а войско его было разгромлено.

Однако это поражение не приостановило экспансию упрямых пунийцев, а скорее, напротив, пришпорило их колонизаторскую энергию, направив ее в западном направлении. Колонии Карфагена появляются на нумидийском побережье Африки. Интерес к освоению новых земель побуждает талассократию, зажатую в тесном пространстве между морем и пустынной Сахарой, искать для себя жизненное пространство за пределами Средиземного моря. С этой целью около 425 г. Ганнон и Гамилькон предприняли морское путешествие с выходом за Геракловы столбы: Ганнон направился на юг вдоль Африканского континента и доплыл до Гвинеи или даже Камеруна, основав по маршруту следования 6 торговых факторий, а Гамилькон выбрал северное направление, дойдя до богатых оловом Бретани и Корнуэлла.

Кроме того, сын павшего в битве при Гимере Гамилькара Ганон «превращает карфагенян в ливийцев», то есть, по словам русского египтолога Б.А. Тураева, «покоряет туземные племена внутренней части страны, образует африканскую провинцию, защищенную от набегов кочевников рядом укреплений, и отдает ее пунической знати, которая, сев на землю, обрабатывает свои латифундии с помощью рабов» (Тураев, цит. изд., с. 714). В результате существенно улучшилось снабжение метрополии хлебом и другими продуктами питания. Имея ограниченный ресурс для формирования армии, Карфаген стал пополнять ее наемниками из числа туземных ливийцев. С конца V cтолетия возобновились военные действия на Сицилии против греческих колонистов, продолжавшиеся в течение 70 лет и закончившиеся подписанием мирного договора с полководцем Тимолеоном. Мирная передышка длилась около 20 лет, а затем, при тиране Сиракуз Агафокле, возобновилась война, завершившаяся лишь после смерти Агафокла, в 289 г. Попытка Пирра захватить Карфаген закончилась провалом. В войне с этим бесстрашным кондотьером эллинистического мира союзником Карфагена был Рим.

Религия пунийцев была, естественно, в основных чертах идентичной с религией финикийцев и хананеев. Бог именовался словами «Эл», что собственно и является общесемитским словом, обозначающим божество (во множественном числе – Элогим), а также Баал, что значит господин, Милк (царь) или Адон (владыка). Самым почитаемым божеством Тира и Карфагена был Мелькарт, которого в Карфагене именовали Баал Мелькарт и которого греки отождествляли с Гераклом. В слове «Мелькарт» явным образом присутствует «милк», что значит «царь». Первоначально Мелькарт был солнечным божеством, а затем он приобрел также черты покровителя мореплавателей. В Карфагене также почитали Баал-Хаммона, которого греки отождествляли и с Зевсом и с Кроносом, а римляне с Сатурном. Некоторые исследователи считают, что Хаммон был божеством палящего солнца пустыни. Единственным известным женским божеством пунийцев была супруга Баал-Хаммона Тиннит, тождественная с восточнофиникийской Астартой, богиней плодородия и материнства. Греки сближали ее и с Герой, и с Афродитой, а римляне с Юноной Целестис – Небесной. В пунических надписях она обыкновенно обозначается как Тиннит Пене Баал: «пене» в переводе на русский значит «лицо», что позволяет интерпретировать полное имя богини как Тиннит – лик бога. Тиннит была лунным божеством. Когда под влиянием эллинистической культуры пунийцы стали изображать своих богов с антропоморфными чертами, Тиннит представляли в виде крылатой женской фигуры с полумесяцем в скрещенных на груди руках. Вотивные надписи именуют ее «раббат» – великая, иногда «великой матерью». В честь богов пунийцы воздвигали вотивные стелы. Культ западных финикийцев, или пунийцев, в основном был тот же, что и в финикийской метрополии – Леванте и в Ханаане, с его жреческим служением, жертвоприношениями, в том числе и человеческими, в особенности детскими, с храмовой проституцией.

Своих покойников пунийцы хоронили в гробах из кедра, которым так богата их историческя родина, а также из туфа или глины. В гроб полагали амулеты египетского происхождения: скарабеев, фигурки египетских божеств – Изиды или Птаха, портретные маски, отдаленно напоминающие фаюмские портреты, бронзовые бритвы с ручками в виде лебединых голов, пластинки из золота, серебра или свинца, а также изделия, импортированные из греческих полисов или выполненные в подражание греческим мастерам.

Первоначально в Карфагене существовала царская власть потомков Элиссы из тирской династии Итобаала. Затем там правили цари из дома Магонидов. В V столетии монархическое

правление сменилось олигархическим. Сложившийся после упразднения царской власти государственный строй в Карфагене Аристотель сравнивает с тем, что утвердился в Спарте и в критских полисах. Городом правили двое судей – шофетов, которых некоторые источники именуют, как и спартанских архагетов, царями, хотя скорее всего они сменялись, избираясь на свои должности на один год. Властные полномочия принадлежали также сенату, или, как его называли греки, герусии, первоначально из 100, а затем, в IV и III веках, из 300 членов – на пунийском языке сенаторы, или старейшины, именовались рабами, или раввами. Сенат избирал коллегию из 10, а позже 30 лиц, выполнявшую функции правительства. Еще одна сенатская коллегия включала 104 «раба», с некоторых пор ставших несменяемыми, представляя собой судебный и контролирующий орган, подобный лакедемонскому эфорату. Ей принадлежала власть приговаривать к любым наказаниям вплоть до смертной казни всех граждан и должностных лиц, включая и самих шофетов. Народное собрание в Карфагене юридически существовало, но созывалось редко, в особых случаях, в частности, когда оба шофета высказывались по важному политическому вопросу вразрез с большинством сената.

«Карштедт, на основании измерения площади города, полагает, что население самого Карфагена «не могло превышать ста тридцати тысяч и все население республики принимает в четыре миллиона сто тридцать три тысячи, в числе которых могло быть только триста шестьдесят тысяч пунийцев» (Тураев, цит. изд., с. 723).

Подобно Риму, Карфаген был полисом, являвшимся центром империи, состоявшей из союзных и зависимых финикийских колоний вроде Утики или Гадрумета или собственных колоний, таких, как новый Карфаген или Картахена в Испании, граждане которых могли вступать в брак с карфагенянами, а также из лишенных автономии подвластных территорий, как правило, населенных чуждыми народами – ливийцами, иберами, сардами, греками или италийским народом сикулов. Существеннное отличие этой империи, или своего рода федерации, от объединенной властью Рима Италии заключалось в том, что Италия имела консолидированную территорию, где более органично проходил процесс культурной и языковой латинизации и романизации, а владения Карфагена, за исключением их африканского ядра в северной части современного Туниса, были разбросаны в виде миниатюрных лоскутов на значительном удалении друг от друга. При этом сам могущественный Карфаген почитал себя всего лишь колонией Тира, к которому он относился с почтительностью, подобающей колонии по отношению к метрополии.

Контакты Карфагена с Римом восходят к глубокой древности. Еще в 509 г. до Р.Х., вскоре после свержения Тарквиния Гордого, при первом консуле Юнии Бруте, был заключен договор между Карфагеном и Римом, в котором распределялись сферы интересов между сторонами. Полибий, ознакомившись с его подлинником, написанном на архаической латыни, поместил его в своей «Истории» в переводе на греческий язык. Договор гласил: «Быть дружбе между римлянами с союзниками и карфагенянами с союзниками на следующих условиях: римлянам и союзникам римлян возбраняется плыть дальше Прекрасного мыса (расположенного на Африканском континенте к востоку от Карфагена. – В.Ц.), разве к тому они будут вынуждены бурею или неприятелем. Если кто-нибудь занесен будет против желания, ему не дозволяется ни покупать что-либо, ни брать сверх того, что требуется для починки судна или для жертвы. В пятидневный срок он обязан удалиться. Явившиеся по торговым делам не могут совершить никакой сделки иначе как при посредстве глашатая или писца. За все то, что в присутствии этих

свидетелей ни было бы продано в Ливии или в Сардинии, ручается перед продавцом государство. Если кто из римлян явится в подвластную карфагенянам Сицилию, то во всем римляне будут пользоваться одинаковыми правами с карфагенянами. С другой стороны, карфагенянам возбраняется обижать народ ардеатов, антиатов, ларентинов, терракинитов и всякий иной латинский народ, подчиненный римлянам. Если какой народ и не подчинен римлянам, карфагенянам возбраняется тревожить города их, а если какой город они возьмут, то обязуются возвратить его в целости римлянам. Карфагенянам возбраняется сооружать укрепления в Лациуме, и если они вторгнутся в страну как неприятели, им возбраняется проводить там ночь» (Полибий, цит. изд., т. 1, с. 184).

Это был, конечно, договор далеко не равных государств. Одна из заключивших его сторон представляла сверхдержаву Западного Средиземноморья с интересами, простиравшимися на Ливию, Сардинию и часть Сицилии, в то время как другая добивалась признания своего доминирования лишь на территории Лация, за пределы которого экспансионистские амбиции Рима в ту пору еще не простирались.

Второй договор между Карфагеном и Римом заключен был два столетия спустя, в 306 г. И в нем областью исключительных интересов Рима признается Лаций, что же касается Карфагена, то его союзниками в этом договоре именуются Тир и Утика, а подвластными регионами, как и ранее,– Ливия, Сардиния и часть Сицилии. Третий договор между пунийцами и римлянами составлен был вскоре после второго, в 280 г., во время переброски войск Пирра в Италию, когда Рим и Карфаген объединились как союзники в противостоянии экспансии из Эпира, и включал следующее условие: «Если римляне или карфагеняне пожелают заключить письменный договор с Пирром, то оба народа обязаны выговорить себе дозволение помогать друг другу в случае вторжения неприятеля, какая бы из двух стран ни подверглась нападению» (Полибий, цит. изд., т. 1, с. 186).

Отразив агрессию Пирра, Рим стал господствовать над Италией, и вскоре его торговые и военно-политические интересы распространились на Сицилию, западная часть которой давно уже находилась под властью Карфагена; в то же время пунийцы стремились к экспансии в грекоязычной южной Италии. Военный конфликт мог вспыхнуть в 272 г., когда римские войска осаждали Тарент, а пуническая эскадра вошла в Тарентийский порт, готовая захватить этот город. Но расчетливое и осторожное правительство Карфагена тогда предпочло не рисковать, и Тарент был уступлен Риму. Однако былое союзничество между римлянами и пунийцами окончательно кануло в прошлое, и обе соперничающие державы стали готовиться к войне за лидерство в западном Средиземноморье. Подготовка продолжалась около 10 лет, и в 264 г. до Р.Х. началась Первая Пуническая война.

Поводом для нее послужил вооруженный конфликт между Сиракузами и Мессаной. Оба города лежали за пределами карфагенских владений в Сицилии, но Сиракузы заключили военный союз с Карфагеном, и его войска вместе с сиракузянами участвовали в осаде Мессаны, которая, оказавшись в отчаянном положении, запросила помощи у Рима. И тот откликнулся на эту просьбу, тем более что городом владели близкородственные римлянам италики-кампанцы, которые называли себя мамертинцами, что значило «сыновьями Марса». Когда римский отряд под командованием Гая Клавдия занял Регий, готовый к переброске оттуда через пролив, от мамертинцев поступило известие о том, что они договорились с сиракузским тираном Гиероном о снятии осады. Тем не менее Клавдий высадился в Сицилии и ввел войска в Месану. Командовавший карфагенским флотом адмирал стремился избежать войны и вывел свой ранее введенный в Месану гарнизон из города, за что был предан в Карфагене смертной казни. На этот раз пунийский сенат не желал более уступать и объявил Риму войну.

У стен Месаны появился вскоре флот под командованием сына Ганнибала Ганнона, который запер вход в гавань, а к стенам города были подтянуты сухопутные войска пунийцев и сиракузян. Тем временем в Регий подошли основные силы римской армии во главе с консулом Аппием Клавдием Каудексом. Под покровом ночной темноты они были стремительно переброшены через пролив и совершенно внезапно напали на противника и разгромили его, так что осада Месаны была снята. Успех побудил римлян попытаться взять Сиракузы, но в этом они не преуспели. Оставив в Месане сильный гарнизон, Аппий Клавдий вывел основные силы в Италию. На следующий год в Сицилии появилась в два раза более мощная армия под предводительством двух консулов. Один из них, Марк Валерий Максим, разгромил соединенные силы пунийцев и сиракузян, после чего Гиерон порвал с Карфагеном и стал союзником Рима, причем с этих пор Сиракузы крепко держались за Рим и хранили ему верность.

Союз с Месаной и Сиракузами создавал для римской армии прекрасный плацдарм на острове, гарантировал бесперебойные поставки из Италии легионеров, боевой амуниции и продовольствия. В 262 г. Рим сумел обойтись всего двумя легионами для того, чтобы заставить пунийцев не высовываться за крепостные стены городов западной Сицилии. Важнейшим владением пунийцев на острове был Акрагант, для ее обороны Карфаген направил армию под командованием сына Гистона Ганнибала. После 6-месячной упорной и изнурительной осады Акрагант пал, но Карфаген владел еще военно-морскими базами в Панорме, Лилибее и Дрепане, обороной которых командовал Гамилькар и которые снабжались вооружением и продовольствием по морю, а со стороны суши были основательно защищены. Благодаря превосходству своего военно-морского флота, пунийцы тревожили прибрежные города Италии своими вылазками, так что Рим вынужден был держать на полуострове половину своих вооруженных сил.

Римские власти осознали необходимость создания крупного военного флота для успешной борьбы с противником, представлявшим собой грозную морскую державу, и решительно принялись за дело. Весной 260 г. со стапелей было спущено 20 трехпалубных и 100 пятипалубных судов. Изобретением римлян явилось снабжение кораблей подъемными мостами, которые могли опускаться на палубу вражеского судна, зацепляться за нее железными абордажными шипами, после чего тяжеловооруженные воины перебегали по такому мосту на корабль противника и вступали в рукопашный бой с вражескими моряками: численностью и боевой выучкой легионеров Рим превосходил Карфаген, и это позволяло ему компенсировать неопытность своих моряков, уступавших пунийцам в искусстве маневрирования в морском бою. Это был новый способ ведения морских сражений, в которых ключевую роль стала играть тяжеловооруженная морская пехота. До тех пор участники морских баталий в основном стремились к потоплению кораблей противника ударами тяжелых железных носов собственных судов, так что решающее значение имело искусство маневра.

«Римляне, – пишет в этой связи Т. Моммзен,– создали флот, который был в состоянии помериться с карфагенским… Сооружение римского флота было ничем иным, как великим национальным подвигом, который благодаря верному пониманию необходимого и возможного, благодаря гениальной изобретательности и энергии как в замыслах, так и в их выполнении вывел отечество из такого положения, которое было еще более бедственным, чем это могло казаться на первый взгляд» (Моммзен, цит. изд., т. 1, кн. 3, М., 2001, с. 44). Бедственность положения Рима Моммзен, пожалуй, преувеличивает: два хищника делили между собой западное Средиземноморье, Рим не столько защищался, сколько нападал, но в будущем ему предстояло сражаться с тем же противником не на жизнь, а на смерть – за самое свое существование, и в этом относительная правота замечания немецкого историка, свидетеля энергичной эпопеи объединения Германии «железом и кровью» и скороспелого роста ее могущества.

Свежеиспеченный римский флот отправился к берегам Сицилии. Выступившая в качестве авангарда эскадра из 17 судов потерпела неудачу у Липарских островов, которые она попыталась взять – искусные мореходы пунийцы, стремительным броском из Панорма сблизившиеся с нею, заперли ее в гавани одного из этих островов и затем пленили ее без боя. В плену оказался консул Гней Корнилий Сципион. Затем основные силы римского флота под водительством Гая Дуилия встретились с карфагенским флотом, которым командовал Ганнибал, у Милльского мыса возле Месаны. И на этот раз победу одержал Рим. Были потоплены или пленены 50 карфагенских кораблей, захвачено флагманское судно, которое раньше принадлежало Пирру, с адмиралом на борту. Моральный эффект этой победы был огромным – Рим явил себя миру как мощная морская держава, способная побеждать старого талассократа.

Разминкой перед решающей битвой, которую Рим собирался вести уже в Африке, стали его более или менее удачные нападения на побережье Корсики и Сардинии. Затем весной 256 г. римский флот, на этот раз представлявший собой армаду из 330 судов, с 4 легионами тяжелой пехоты на борту под командованием консулов Марка Атилия Регула и Луция Манлия Вольсона отправился в сторону Карфагена; навстречу ему двинулся флот пунийцев. Сражение, победоносное для римлян, произошло у южносицилийского мыса Экнома – путь к Африке, к цитадели противника, был открыт. Высадка была произведена вблизи пунийской столицы.

Карфаген запросил мира, но его условия, предложенные консулом Регием, потребовавшим передачи Риму Сицилии и Сардинии, отказа от содержания собственного флота и заключения неравноправного союзнического договора с Римом, сочтены были неприемлемыми, и пунийцы стали готовиться к защите отечества, мобилизуя все ресурсы на войну. В войска призвали всех боеспособных граждан, рекрутировали зависимых ливийцев, завербовали разноплеменных наемников: греков и нумидийцев. Командовать войсками был приглашен опытный полководец из Спарты Ксантипп, который в течение зимы проводил учения. Весной 255 г. эта прекрасно обученная армия, не уступавшая римской числом пехотинцев, но превосходившая ее кавалерией из 4 тысяч нумидийцев и имевшая в своих боевых рядах 100 слонов, напала на римлян. И римляне потерпели в этом сражении полное поражение. Большая их часть была изрублена, затоптана или пленена. В плену оказался и консул Регий, спаслись лишь 2 тысячи легионеров, с трудом добравшиеся до крепости Клупеи, за стенами которой укрылся римский гарнизон.

Из Рима, потрясенного страшной вестью из Африки, направлен был в сторону Клупеи на выручку оставшимся в живых легионерам флот, который и забрал их на суда. На возвратном пути флот застигла буря и, как расказывает Полибий, «из 364 судов уцелело только 80, остальные или поглощены были волнами, или отброшены прибоем волн и, разбившись о скалы и мысы, покрыли берег трупами и обломками» (Полибий, цит. изд., с. 52). Жалкие остатки выживших моряков и легионеров возвратились на родину. Африка была очищена от противника. Карфаген жестоко отомстил тем ливийцам, которые сотрудничали с римлянами. 3 тысячи человек были распяты на крестах. На заподозренные в измене племена наложили непомерную

контрибуцию в 1 тысячу талантов серебра и 20 тысяч быков. На Сицилию из Карфагена направлен был Гасдрубал с армией, которой придано было 140 слонов. Пуническая армада высадилась в Лилибее.

Но Рим не смирился с поражением. C неистощимой выдержкой он готовился к продолжению войны за господство на море. В течение трех месяцев сооружено было 220 новых боевых кораблей, и погрузившееся на них войско под командованием новых консулов Авла Атилия и Гнея Корнелия отправилось к берегам Сицилии. Высадившись в Панорме, легионы осадили эту самую крупную колонию пунийцев в Африке. Взяв Панорм, армия вернулась в Рим, оставив в захваченном городе небольшой гарнизон. В следующем, 253 г. римляне попытались еще раз атаковать пунийцев в Африке, но высадка не удалась, а на возвратном пути в открытом море Рим потерял из-за шторма более полутора сот судов вместе с их экипажами. «После этого испытания, – по словам Полибия,– римляне, как ни велико было честолюбие их, вынуждены были самою громадностью понесенных потерь отказаться от мысли снаряжать новый флот» (Полибий, цит. изд., с. 55); к тому же побуждала их и опустошенность казны огромными тратами на морскую войну.

Плацдармом боевых действий оставалась Сицилия, и война велась сухопутными силами. В окрестностях Панорма римляне под командованием консула Цецилия одержали победу над войсками Гасдрубала и затем осадили Лилибею. Но из-за малочисленности своих кораблей осаждавшие не могли помешать пунийцам снабжать запертый в городе гарнизон морем из Карфагена, поэтому осада затянулась. В морском сражении у Дрепаны с большим трудом сооруженный и снаряженный римский флот под командованием консула Публия Клавдия потерпел поражение от карфагенян. Война на Сицилии продолжалась с переменным успехом: пунийцы удерживали Лилибею и Дрепаны, и римлянам не удавалось их взять. В 248 г. на римский флот, стоявший у открытого берега Сицилии, вне гавни, обрушилось очередное несчастье. Разыгрался шторм, разметавший суда так, что от них остались одни обломки. Между тем пунийцы поставили военачальником Гамилькара Барку, который загрузил свою армию на боевые суда и отправился с ними опустошать берега Италии. Предприняв ряд удачных набегов на римские гарнизоны Бруттия, он повернул в сторону Сицилии, которая в течение долгого времени оставалась главным театром войны. Три года еще с переменным успехом римляне и пунийцы сражались вблизи Панорма, но исход войны по-прежнему оставался неясным. Затянувшееся противоборство истощило обоих противников.

В Риме осознавали, что без разгрома военно-морских сил Карфагена, человеческие и материальные ресурсы которого уступали римскому могуществу, одолеть его не удастся. Однако в казне не было средств для сооружения нового флота. Тогда римляне прибегли к необычному способу финансирования военных расходов. Как рассказывает Полибий, «по мере своих средств каждый гражданин сам по себе или вдвоем и втроем с другими обязывался доставить оснащенное пятипалубное судно, причем издержки на это только в случае счастливого исхода предприятия должны были быть возмещены казною. Таким-то способом быстро было заготовлено двести пятипалубных судов» (Полибий, цит. изд., т. 1, с. 73).

Затем в 241 г. под командованием консула Гая Лутация флот отправился к берегам Сицилии. Поскольку к тому времени пунийский флот был отведен к родным берегам, римляне легко овладели гаванью Дрепан, а легионеры осадили город, возведя вокруг его стен кольцо укреплений. Затем консул приказал каждодневно проводить на море учения, готовясь к встрече

с карфагенским флотом, во главе которого был поставлен Ганнон. В сражении у островка Эгуса, расположенного вблизи Лилибеи, превосходно снаряженный и на этот раз хорошо обученный римский флот одержал победу над пунийским, потому что «корабли их, нагруженные припасами, были неловки в боевых движениях, гребцы их были совсем не обучены и посажены на корабли в минуту опасности, воины их были новобранцы и совершенно не испытанные в трудностях и опасностях войны» (Полибий, цит. изд., т. 1, с. 75). Теперь море, примыкавшее к Сицилии, оказалось под контролем римлян, и пунийцы уже не могли снабжать свои осажденные гарнизоны ни продовольствием, ни оружием.

У Карфагена не оставалось средств для найма новых воинов. В столь отчаянном положении Гамилькар Барка направил послов для переговоров с Лутацием о мире. И вскоре выработан был текст мирного договора: «На нижеследующих условиях, если они угодны будут и народу римскому, должна быть дружба между карфагенянами и римлянами: карфагеняне обязаны очистить всю Сицилию, не воевать с Гиероном, не ходить войною ни на сиракузян, ни на союзников их, карфагеняне обязаны выдать римлянам всех пленных без выкупа, карфагеняне обязаны уплатить римлянам в продолжение двадцати лет две тысячи двести эвбейских талантов серебра» (Полибий, цит. изд., т. 1, с. 76).

Римский сенат счел эти условия слишком щадящими для противника, война с которым продолжалась 23 года и не раз ставила Рим на грань катастрофы, и вконец истощенный Карфаген вынужден был принять новые ужесточенные для него требования: уплатить контрибуцию за десять лет, размер ее был увеличен в полтора раза, и самое трудное– пунийцы должны были уступить Риму все острова, расположенные между Африкой и Италией. Мирный договор, заключенный в 241 г., закреплял за Римом статус державы, доминирующей в Западном Средиземноморье.

Поражение Карфагена послужило сигналом к восстанию местного берберского населения против его господства. На стороне восставших оказались и взбунтовавшиеся наемники. Для подавления мятежа пунийцы стянули вооруженные силы из колоний в африканскую метрополию. Воспользовавшись исключительно трудным положением побежденного противника, Рим разместил гарнизоны на Сардинии и Корсике. Карфаген не имел средств противиться захвату своих дальних владений, и смирился с их потерей.

Присоединенная в результате этой операции к римским владениям, Сицилия представляла собой страну древней культуры, в основном эллинской, но с присутствием в ней также и италийского элемента: мамертинцев в Мессане и сикулов в глубине острова. Сложный состав имела и политическая организация разнородных общин Сицилии. Союзник Рима Гиерон, царствовавший в Сиракузах, и под римским протекторатом сохранил власть над обширной территорией: помимо столичных Сиракуз, он правил Леонтином, Мегарами, Тавроменией. Сами римляне обосновались на западе острова, которым ранее владел Карфаген,– в Панорме, ставшем главным городом римской Сицилии, а также в Акраганте и Лилибее.

Разительный контраст цивилизованной Сицилии представляла собой Сардиния, равно как и расположенная вблизи нее Корсика, которая ранее одно время была объектом не только финикийской, но и этрусской колонизации. Сардиния – остров, протянувшийся с севера на юг примерно на 250, а с запада на восток на 150 километров. Ее берега с восточной стороны представляют собой крутые гранитные скалы и недоступны для причаливания судов; удобные гавани располагаются в основном на западном и южном берегу. Узкий пролив, отделяющий Сардинию от Корсики, усыпан живописными крошечными островами и подводными рифами. Большая часть острова покрыта невысокими горами с удобными пастбищами. Юго-запад Сардинии богат залежами железной руды, свинца, цинка, серебра и меди. На относительно равнинной западной стороне острова много дубовых, ореховых и оливковых рощ, там есть места, удобные для земледелия. Речки на острове мелкие, в летнее время они высыхают и покрываются соляной корой, в осенние и зимние дожди они вновь наполняются водой, становясь источником малярии, которая до недавних пор представляла собой губительный меч для местного населения. Зима на Сардинии мягкая, температура даже в январе редко опускается ниже 5 градусов, а лето жаркое и сухое, хотя и несколько мягче, чем на Сицилии.

Ко времени освоения берегов Сардинии финикийцами там проживало относительно многочисленное население. Некоторые из археологов оценивают его даже до 2-х миллионов, что приблизительно равно современному населению острова. Пунические колонии располагались лишь по его берегам, а внутренняя часть острова оставалась фактически вне карфагенского контроля. Там обитали сарды, народ, антропологический тип которого, отличающийся низким ростом, коренастой фигурой, крупным размером головы, сохранился у части современного населения Сардинии и на соседней Корсике. Классическим экземпляром этого типа может служить самый знаменитый из корсиканцев – Наполеон. Язык древних сардов неизвестен, можно только предполагать, что он имел родство с языками иберов, лигуров или обитателей Мальты до ее колонизации пунийцами, в любом случае это был один из палеоевропейских языков. Монументальные следы культуры древних сардов сохранились и поныне – это разбросанные по всему острову циклопические сооружения – так называемые нураги, сложенные из больших булыжных камней без раствора. По форме они представляют собой усеченные пирамиды размером до 20 метров в высоту. Внутри них расположены одна или несколько камер. До наших дней на острове сохранилось около двух тысяч нурагов, назначение которых остается не до конца выясненным. По одной версии, это были храмы, по другой – укрепленные жилые помещения, вроде средневековых замков либо укрытия для людей на случай войны, подобные в этом своем возможном назначении башням кавказских сванов или ингушей.

Заняв прибрежные финикийские колонии, римляне, повторяя опыт пунийцев, не пытались распространить свою власть в глубь острова, романизация которого была отложена на несколько столетий, так что еще и в средневековье Сардиния этнически и культурно представляла собой две страны: приморскую романию и островную глубинку, где к тому времени, конечно, уже укоренилось латинское наречие, но где тысячелетний хозяйственный и бытовой уклад, обычаи и нравы местных скотоводов резко контрастировали со средиземноморским культурным обликом побережья с его торговым, предприимчивым и подвижным населением. Во всяком случае римляне, отняв Сардинию и Корсику у Карфагена, прямым образом контролировали лишь их побережье. Как пишет Т. Моммзен, «с жившими внутри островов туземцами они вели постоянную войну или, вернее, занимались там охотою на людей: они ловили туземцев с помощью собак и сбывали захваченную добычу на невольничьем рынке, но полного покорения островов не предпринимали» (Моммзен, цит. изд., т. 1, кн. 3, с. 72).

Для управления вновь приобретенными обширными заморскими территориями Рим первоначально назначал квесторов – одного для Сицилии и другого – для Сардинии и Корсики, подчиненных консулам. Затем, в 227 г., была проведена административная реформа – введены новые должности региональных консулов, один из которых правил Сицилией, а другой

– Сардинией и Корсикой. Эти новые консулы наделены были меньшим объемом полномочий, чем те, которые являлись высшими должностными лицами в Риме. Власть исконных консулов распространялась без ограничений на все владения Рима, при этом правили они коллегиально, а новые консулы властвовали единолично, но лишь на вверенных их управлению территориях, поэтому на лестнице чинов Римского государства они стояли на одной ступени с преторами. Впоследствии этих своего рода наместников, которые, как правило, до их нового назначения занимали высшие государственные должности в Риме, стали обыкновенно называть проконсулами, пропреторами или проквесторами в зависимости от той магистратуры, которую они имели раньше. В своих регионах они лично осуществляли высшую административную, военную и судебную власть, но для распоряжения казной и помощи им в рассмотрении судебных дел в их подчинение назначались квесторы, которые являлись высшими чиновниками в аппарате наместника. Сам этот аппарат назывался преторской когортой; помимо квестора, в него входили легаты, которым часто поручалось исполнение судейских обязанностей, писцы, ликторы, глашатаи, переводчики. К исполнению аппаратных чиновничьих обязанностей проконсул или пропретор мог привлекать своих друзей, клиентов и даже рабов. Важная роль в этих регионах принадлежали откупщикам – публиканам, которые, оставаясь частными лицами, выполняли государственные функции, приобретенные ими как бы в аренду. Публиканы нещадно эксплуатировали местное население в интересах римской казны, не забывая, естественно, и о собственном кармане, в заботе о котором им предоставлялась широкая свобода.

Со временем находящиеся вне Италии территории, каждая из которых подчинялась проконсулу или пропретору, стали называться провинциями – первоначальное же значение этого юридического термина не связано было с территорией и указывало на властные полномочия высших должностных лиц. Ранее оттенок территориальности в значении слова «провинция» возникал лишь в том случае, когда два консула по договоренности временно распределяли между собой территориальные сферы своей ответственности; особенно часто это случалось, когда приходилось вести войну на два фронта.

Принципиальное отличие италийских союзников от провинциальных общин заключалось в том, что с союзниками заключались договоры, на основании которых они поставляли установленный контингент для ведения войны вместе с римскими легионами под верховной властью римских консулов или диктаторов и под командованием римских военных трибунов. Провинциальные заморские полисы не вступали в договорные отношения с Римом, а также лишались права содержать свои собственные вооруженные силы. Их граждане могли воевать лишь защищая свой город и с разрешения провинциального проконсула. На островах размещались контингенты римских и союзных италийских войск – оккупация осуществлялась под предлогом защиты, за которую оккупированные полисы доставляли в Рим десятую часть сельскохозяйственной продукции островов и платили 5%-ную пошлину со всех доходов островных гаваней. Внутреннее самоуправление в провинциях, как правило, сохранялось, однако там, где ранее существовало демократическое правление в виде экклисий, оно заменено было аристократическим или олигархическим, так что носителями местной автономной власти становились сенаты, или буле, в которые входили представители цензовой верхушки местных обществ.

Все общины одинаково лишены были суверенитета, права на проведение самостоятельной политики. Жители провинций не имели права приобретать собственность вне своей общины. В обращение вводилась римская монета, при этом однако на островах продолжали чеканить и собственную монету, но сицилийцам было запрещено употреблять на ее изготовление золото или серебро. Сицилийские полисы сохранили право на образование федераций под римским контролем. В заморских провинциях Рим с замечательной последовательностью проводил классическую политику наделения разных общин разными правовыми статусами. За населенной мамертинцами Мессаной Рим признал статус, аналогичный с тем, каким пользовались италийские города на полуострове, так что мамертинцы как носители тоги поставляли свой контингент в римский флот и соответственно не платили ни десятины, ни 5%-ной портовой пошлины. Кроме того, на Сицилии и Сардинии устраивались новые колонии с италийским и даже латинским правом. Некоторые из сицилийских полисов хотя и не признавались союзниками и поэтому не поставляли воинов в римскую армию или моряков во флот, но также освобождались от пошлин и десятины. Такая привилегия была дарована Эгесте, Галикии, Кенторипе и Панорму, которые раньше других городов карфагенской части Сицилии перешли на сторону Рима.

В ходе войны римский плебс понес тяжелые издержки, в особенности затратным делом оказалось строительство военно-морского флота, которое несколько раз приходилось возобновлять после чреды катастрофических потерь, нанесенных и морской стихией и поражениями в сражениях с пунийцами. В критические моменты собрать необходимые средства в обход комиций, в которых плебеи решительно преобладали, было невозможно, поэтому политическое значение плебса, лучше узнавшего свою цену, возросло. Вождь плебеев Гай Фламиний Непот, преодолев сопротивление сената, провел в 232 г. закон о разделе северной части Пицении, заселенной вторгшимися туда галлами, на мелкие участки для поселения там малоимущих плебеев. Благодаря своей беспримерной популярности, выросшей еще больше после принятия этого акта, Фламиний дважды в 223 и 217 гг. избирался консулом, а в 220 г. цензором. При поддержке Фламиния народный трибун Клавдий в 218 г. провел закон, которым воспрещалось сенаторам заниматься торговлей, банковским делом и ростовщичеством, так что эти прибыльные занятия стали фактически монополией второго по имущественному цензу всаднического сословия, что укрепило авторитет Фламиния среди всаднической буржуазии. Свое влияние он использовал затем для того, чтобы подтолкнуть правительство к экспансии на севере Италии, населенном галлами, победоносная война с которыми сулила утоление земельного голода римского плебса.

Впрочем, независимо от намерений Рима, кельты и сами не собирались налаживать мирные отношения с римлянами. В 238 г. циспаданские бойи пригласили трансальпинских гезатов пойти войной на Рим, который казался обескровленным изнурительной войной с Карфагеном. Но перед тем как отправиться в поход, кельтские племена вступили в острый междоусобный конфликт, переросший в настоящую войну, и план грандиозного похода пришлось отложить; гезаты ушли восвояси – за Альпы. В 232 г., после принятия в Риме закона о выводе колоний в северную Пицению, ставшую к тому времени «галльским полем», галлы Падуанской долины смогли объединиться и, получив на этот раз подкрепление со стороны трансальпинских гезатов, двинулись на юг, захватив обширную территорию центральной Италии, но в сражении у Теламонского озера, состоявшемся в 225 г., они потерпели поражение; остатки варварских полчищ вынуждены были отступить. Развивая успех и преследуя отступающих, римская армия заняла все земли вплоть до берегов Падуса. Затем, в 223 г., римские легионы форсировали эту реку и вторглись на земли многочисленного племени инсубров. В генеральном сражении при Плаценции инсубры были разбиты, а в следующем году пал их главный город Медиолан, ставший центром римской колонизации предальпийской области.

В завоеванную землю по инициативе цензора Гая Фламиния в 220 г. была проведена великолепно вымощенная дорога. Она вела из Рима через Этрурию и Умбрию на Адриатическое побережье и доходила до Аримина, расположенного в галльском поле вблизи устья Рубикона. Фламиниева дорога стала второй важнейшей магистралью Италии после ранее проложенной Аппиевой дороги, связавшей Рим с югом страны. В 218 г. в завоеванной Галлии Рим основал две колонии – Плаценцию и Кремону, ставшие очагами романизации этого региона.

Еще одной ареной военных действий Рима в промежуток между Первой и Второй Пуническими войнами был балканский берег Адриатики. На юге Апулии во время войны с пунийцами в 244 г. Рим основал колонию Брундизий, контролировавшую вход из Ионического моря в Адриатическое и ставшую центром интенсивной морской торговли с греческими прибрежными полисами. Между тем морские перевозки да и самые портовые города являлись целью пиратских нападений со стороны приморских иллирийских племен, единственным промыслом которых служил морской разбой. Опорной базой пиратов был Скодар, где царствовал Агрон. Этот царь покорил греческие полисы Аполлонию и Эпидамн. Пиратский флот захватил остров Керкиру. Италийские и греческие мореплаватели и торговцы, граждане Керкиры, просили о помощи римский сенат. В конце концов решено было направить послов братьев Гая и Луция Корунканиев к царю Агрону, а тот в ответ на требование прекратить разбои ответил, что по иллирийским законам пиратство считается законным промыслом. Тогда послы заявили, что в таком случае Рим позаботится о введении у иллирийцев лучших законов. На возвратном пути один из братьев был убит варварами. Война стала неизбежной.

В 229 г. римский флот из 200 кораблей разгромил пиратские суденышки; на балканском побережье высадился десант, который повел осаду иллирийских крепостей. После смерти Агрона ввиду несовершеннолетия его сына Пинна править в Скодре стала его мать Тевта. Иллирийцы сопротивлялись упорно, но в конце концов Тевта вынуждена была принять условия мирного договора, навязанные Римом. Все завоеванные Скодаром греческие полисы, и даже некоторые территории, населенные иллирийскими племенами ардеев, парфинов и атинтамов, были очищены от присутствия гарнизонов Тевты. Иллирийским военным судам было запрещено проплывать южнее Лисса. Само царство Тевты стало данником Рима; на берегах Далмации и расположенных поблизости островах Рим поставил правителем Димитрия Фаросского, ранее служившего царице Тевте, но вовремя перешедшего на сторону Рима; и в качестве династа, или царя, он был признан «другом и союзником римского народа». Рим заключил союзнические договоры с Керкирой, Аполлонией, Эпидамном и с племенами атинтатов и парфинов. На Керкире и в других городах восточной Адриатики разместились римские гарнизоны. Для управления всей этой страной был назначен префект, принадлежавший не к сенаторскому, а к всадническому сословию и поставленный в подчиненное положение по отношению к консулам.

После поражения в войне с Римом на политическом олимпе Карфагена сложилось две партии – сторонников сохранения мира, к которой принадлежала большая часть плутократической знати, и реваншистов. Во главе партии реванша стоял великий полководец Гамилькар Барка, который в войну с Римом нанес ему ряд чувствительных ударов. Окончательно смириться с поражением он не хотел и стремился воспользоваться мирной передышкой для перевооружения армии и пополнения государственной казны, а также для продолжения территориальной экспансии своего талассократического отечества, одной из причин поражения которого явился дефицит территории и в связи с этим людских ресурсов.

Чтобы избежать войны с Римом в Африке, которая несла смертельную угрозу Карфагену, потому что там у пунийцев, кроме столицы, был еще только один большой город – Утика, который к тому же обладал автономией и в критический момент мог изменить и перейти на сторону римлян, Гамилькар избрал объектом экспансии Испанию, лежавшую тогда в стороне от прямых интересов Рима, так что можно было рассчитывать на запоздалую реакцию с его стороны на постепенное овладение этой страной Карфагеном. К тому же Риму можно было до поры до времени внушать мысль, что расширение пунийского присутствия в Испании нацелено исключительно на ее экономическую эксплуатацию, на пополнение карфагенской казны, на которую легло тяжелое бремя выплаты контрибуции Риму. А из Испании открывался уже через Пиренеи и Альпы путь во враждебную Риму цизальпинскую Галлию, которая, по расчетам Гамилькара, отпадет от Рима при появлении в их стране пунийской армии, идущей походом на их общего врага – ненавистный Рим. В 237 г. Гамилькар во главе армии, включавшей пехоту, нумидийскую конницу и слонов с их индийскими экипажами, перебралась через Гибралтар и высадился в Испании.

Испания (Spania), как ее называли латиняне, занимает полуостров, расположенный на крайнем юго-западе Европы, с которой он связан цепью высоких Пиренейских гор, омываемый с остальных сторон водами Средиземного моря и Атлантического океана. Очертания Испании Страбон сравнил с «бычьей шкурой, вытянутой в длину с запада на восток» (Страбон, цит. изд., с. 135). Береговая линия со стороны Средиземного моря, за исключением Каталонии, отличается прямизной и отсутствием глубоких бухт, к тому же берег там сложен из скальных пород; все вместе это затрудняет доступ к Испании со стороны моря, по которому проходили важнейшие маршруты античной цивилизации, отодвигая полуостров на ее периферию. Побережье Бискайского залива изобилует глубокими заливами, подобными фьордам, португальский берег мало извилист и богат песчаными дюнами, а в иных местах болотист, но со стороны Атлантики у Испании не было выхода в страны развитой культуры. От Африки Пиренейский полуостров отделен узким Гибралтарским проливом – Геркулесовыми столпами с врезающейся в море в виде мыса, который древние называли Свяшенным, высокой и плоской на свой вершине скалой, оставшейся ныне единственной британской колонией в Европе.

Центральную часть Испании занимает Кастильское плоскогорье. Его средняя высота над уровнем моря превышает полкилометра. Со всех сторон оно окружено горами: Кантабрийскими на северо-западе и Иберийскими на северо-востоке, Алькаразским горным массивом на западе, отделяющим Мурсию от Кастилии, и Сьеррой Мореной на юге, причем со стороны плоскогорья эта горная цепь представляют собой незначительное возвышение, подобное гряде холмов, а со стороны Андалусии она вздымается гигантскими вершинами. На западе, в Эстремадуре, Кастильское плоскогорье постепенно снижается, но и там, на границе Испании и Португалии, лежат невысокие горные цепи – состоящая из потухших вулканов Калатрава, Гвадалупе, Сьерра Гата. На юге полуострова, отделяя узкую прибрежную полосу Гранады от Андалусии, пролегла самая высокая после Пиренеев горная гряда Испании – Сьерра Невада, протяженность которой, правда, в несколько раз уступает горной цепи на севере страны, составляя всего 80 километров. Вершины Сьерры Невады, как и Пиренейские пики, покрыты вечным снегом. Недра Испании богаты залежами железа, меди, олова, серебра и свинца. В Испании также добывают золото и ртуть, издревле она снабжала солью не только себя, но и соседние страны.

Крупнейшие реки Испании – Эбро (древний Ибер, откуда и общепринятое название страны на греческом языке), истоки которого – в Пиренеях, в Наварре, а устье – на юге Каталонии; и Тахо (в древности Таг), пересекающее Кастильское плоскогорье в противоположном направлении и несущее свои воды в Атлантический океан. К северу от Тахо течет Дуэро (Дуриа), впадающая в океан около современного Порто. В Атлантику впадают Гвадиана (древний Анас), также пересекающий вначале Кастилию, потом Эстремадуру и, наконец, близ устья обозначающий границу между современными Португалией и Испанией, и полноводный Гвадалквивир, или Бетис, омывающий землю Андалусии.

Климат Пиренейского полуострова отличается контрастами. В климатическом отношении Испанию можно разделить на несколько зон. На северо-западе, включающем Галисию, Астурию, страну Басков и север Португалии и примыкающем к Атлантике, мягкая зима и нежаркое лето; теплым лучам южного солнца приходится там продираться сквозь густой туман. Прохладу и влагу приносит ветер с океана и с Пиренейских гор. Обильные дожди выпадают круглый год, но особенно осенью, так что в этом регионе погода часто почти такая же, как в Ирландии или в Бретани, только помягче и потеплее. На горных склонах произрастают дубы, каштаны, орешник, фруктовые деревья; местные жители возделывают виноград. Оливки, гранаты и инжир выдерживают климат этой земли, но часто недозревают из-за недостатка тепла. В Галисии самые благоприятные в Испании условия для выращивания злаков. Жителям Средиземноморья климат Галисии представлялся неприветливым. Так, Страбон, характеризуя эту страну, писал: «Северная Иберия, при неровности рельефа не только совершенно холодная, но расположенная по берегам океана и, сверх того, лишенная связей с другими странами, приобрела негостеприимный характер, поэтому она чрезвычайно неудобна для жилья» (Страбон, цит. изд., с. 135).

Значительно суше климат Каталонии и Арагона, куда обыкновенно не досягают влажные ветра Атлантики. Недостатка в осадках там нет, но дожди не так изнурительно каждодневны, как по берегам Бискайского залива. В Каталонии преобладают мягкие и теплые средиземноморские ветра. В стране произрастают прекрасные лиственные леса, насаждения оливковых деревьев. Главным богатством земледельцев Каталонии являются виноградники. Почва и климат благоприятствуют выращиванию пшеницы.

Центральная часть страны, Кастильское плоскогорье, отделенное от океана и Средиземного моря горами, страдает от недостатка влаги. В Кастилии климат континентальный. Редкие, но обильные проливные дожди выпадают в мае, сентябре и октябре, а в остальные месяцы царит засуха. Лето отличается африканской жарой, а зимой температура может опускаться значительно ниже нуля, в среднем отличаясь от летней на 20 градусов. Растительность плоскогорья скудная, леса покрывают лишь подножья окружающих гор. По большей части это – голая степь, местами перемежающаяся кустарниками. Русский путешественник В.П. Боткин писал в середине XIX века: «Ничего не можете себе представить унылее старой Кастильи: однообразная пустыня постоянно расстилается перед глазами, ни одного дерева по всем этим нескончаемым полям,– нет даже и прежних кустарников розмарина. Между тем тут много рек, земля прекрасна… Несмотря на степной вид свой, поля Кастильи там, где трудятся хотя слегка обрабатывать их, необыкновенно плодородны, не более как на два фута глубины почва влажна и даже водяниста, так что, несмотря на постоянные жары и на страшную сухость атмосферы, хлеб здесь постоянно в урожае» (В.П. Боткин. Письма об Испании. Лг., 1976, с. 10). В Кастилии, действительно, занимаются не только скотоводством; в более влажных местах сеют пшеницу, ячмень и рожь, выращивают виноград и яблоки. Но Ламанча и Эстремадура отличаются особенно скудной растительностью, граничащей с полупустынной.

На юге полуострова, от Португалии до Валенсии, но в особенности в Андалуcии и Гранаде, климат субтропический. В январе температура в этой «испанской печи» редко опускается ниже

12 градусов, а летом она доходит до 40. Дующие из Африки «сирокко» делают жару непереносимой. В этой стране два времени года: время дождей – от октября до февраля – и сухое время в течение остальных 7 месяцев. На юге выращивают цитрусовые, финики, гранаты. Флора в Андалусии та же, что и в Алжире.

Характеризуя фауну древней Испании, Страбон писал: «В Иберии водится много газелей и диких лошадей. Кое-где встречаются также озера, полные живности, есть там птицы, лебеди и подобные породы птиц, а также в большом числе дрофы, в реках водятся бобры» (Страбон, цит. изд., с. 158). Он отметил также многочисленность кроликов, которые водятся в этой стране.

Древнейших обитателей Испании греки назвали иберами. Этническое родство палеоевропейских племен, населявших Пиренейский полуостров с незапамятных времен, между собою, равно как и их родство с племенами, обитавшими на юго-западе Франции, в Аквитании, до ее кельтизации, в высшей степени вероятно. Во всяком случае эти народы принадлежат к средиземноморской долихоцефальной расе. Есть основания предполагать и более дальнее родство иберов с лигурами, сардами, сиканами, а затем также и со всем доиндоевропейским населением Южной Европы и Передней Азии, включая создателей критской культуры – пеласгов, а значит и этрусков, а также филистимлян, хурритов, урартов и сохранившихся доныне автохтонов Кавказа. Языки древних иберов, хотя у некоторых из них была письменность, по-настоящему неизвестны, за исключением топонимов, этнонимов, антропонимов, сохранившихся в древних латинских, греческих и пунических текстах.

Впрочем, в Пиренеях, на границе Испании и Франции, поныне обитает народ басков, у древних писателей «васконы», которые сами себя называют эускальдунак. Предположение о принадлежности языка басков к иберийской семье лежит в области гипотетического и положительным образом не доказано, возможно из-за скудости сведений о древних языках Испании. Несмотря на интенсивные усилия, не удалось убедительно обосновать и его генетическое родство с языками Кавказа, хотя отдельные признаки такого родства выявлены. Зато язык басков, или древних васконов, состоит в бесспорном родстве с аквитанскими наречиями, на которых говорили племена, обитавшие к северу от Пиренеев, – следы этого языка сохранились в топонимике французской провинции, которая так и называется Гасконью.

В культурном отношении древнюю Испанию середины I тысячелетия до Р.Х. можно разделить на четыре региона: Тартессиду, Средиземноморскую Иберию, Внутреннюю и Западную Иберию и, наконец, Кельтиберию. Самым развитым из них была известная уже греческим авторам архаической эпохи Тартессида, расположенная на юге полуострова, к западу от Геркулесовых Столпов. Ее название идет от города Тартеса, который некогда располагался между двумя устьями одноименной реки, позже переименованной в Бетис – современный Гвадалквивир. Населяли Тартессиду иберийские племена турдулов и турдетанов, поэтому страну эту называли также Турдетанией. По описанию Страбона, берега Бетия были «наиболее густо населены, река судоходна почти на 1200 стадий от моря до Кордубы и местностей, лежащих немного выше. Кроме того, долина реки и островки на ней прекрасно возделаны. К этому нужно добавить очаровательную картину местности, так как эти области украшены парками, садами и разнообразными растениями» (Страбон, цит. изд., с. 139). Конечно, во времена Пунических войн Турдетания отличалась меньшей ухоженностью, чем в конце I столетия, когда Страбон писал свою «Географию»; не существовало тогда и основанного уже римлянами города Кордубы, но сказочные богатства Тартессиды были громко известны еще в классической Элладе. Пунийцы, рассказывает Страбон, «застали у племен в Турдетании серебряные кормушки для скота и винные

бочки» (Страбон, цит. изд., с. 147). В Турдетании занимались скотоводством, земледелием, рыбной ловлей, но главным ее богатством были железная руда и цветные металлы. В стране добывали олово, серебро, медь, выплавляли бронзу; золото доставали не только из земли, но и вымывали из речного песка. Турдетаны строили речные и морские грузовые суда и торговали с соседними народами Испании, а также, через Средиземное море, с Италией, Элладой, Карфагеном и по Атлантике, с жителями Бискайского побережья, Арморики и Британских островов. Предметами вывоза, помимо металла, были также шерстяная ткань, хлеб, вино, оливковое масло, соль, рыба, в особенности тунец, устрицы, китовый ус.

Турдетания была сильно урбанизирована. Во времена Страбона в ней насчитывалось до 200 городов. В середине I тысячелетия их было, конечно, меньше, но такие города, как Картел, Карамболо, Серо Саломон, Мунда, Атегуа существовали еще до прихода в Испанию римлян. По окраинам страны были выстроены крепости, защищавшие ее от менее цивилизованных племен, обитавших по соседству. Правители Турдетании по характеру своей власти были подобны царям ранней Эллады. По сведениям античных писателей, они отличались поразительным богатством. У Геродота записано имя одного из тартессийских царей, вероятно в эллинизированной форме,– Арганфоний. Население страны, несомненно, было социально дифференцировано, но детали ее сословного или классового строя неизвестны.

По свидетельству Страбона, «турдетанцы считаются самыми культурными из иберийцев, они знакомы с письменностью и имеют сочинения, посвященные истории своего племени, поэмы и законы, написанные в стихах (как они говорят, 6000-летней древности» (Страбон, цит. изд., с. 137), что, конечно, представляет собой типичный образчик амбициозной патриотической фантастики. Ни один из этих текстов не сохранился, но, по косвенным данным, видно, что основу турдетанской письменности составил финикийский алфавит, хотя заимствование могло быть и прямым и опосредованным, через эллинов: первые контакты тарессийцев с финикийцами восходят к концу II тысячелетия до Р.Х., а с эллинами – к эпохе архаики. «Рассмотрение основных характеристик тартессийской цивилизации,– пишет современный русский историк В.И. Козловская,– приводит к выводу о том, что ее основы были местными, хотя нельзя элиминировать и влияние восточносредиземноморских народов… Обстановка на Пиренейском полуострове изменяется с VII в., когда в борьбе за богатства европейского Запада успех все более сопутствует пунийцам, к середине V в.до н. э. лишившим тартессиев торговой монополии и удержавшим свое господство на юге Испании вплоть до римского завоевания» (В.И.?Козловская. Испания.– История Европы, с. 200). «Эта народность,– писал Страбон,– настолько подчинилась финикийцам, что даже и теперь еще финикийцы живут в большинстве городов Турдетании и в соседних местностях» (Страбон, цит. изд., с. 146).

Средиземноморская Иберия занимала побережье от Гибралтара до верхней Каталонии и заселена была многочисленными племенами, этнически родственными турдетанам, однако в культурном отношении уступавшими им: оретанами, контестанами, эдетанами, экситанами, илергетами. Поселения иберов располагались по морскому побережью, а также по берегам рек. При несомненном преобладании деревень, жители которых занимались земледелием и скотоводством, иберы имели и города, в которых занимались ремеслами и торговлей. К городам, основанным самими иберами, принадлежали Касталон, от которого пошло название страны, Алкудия, Серрета, Ковальта. В одном из самых крупных иберийских центров Эльче были выстроены общественные здания, украшенные статуями. Расположенный в горах Сетабис являлся религиозным центром иберов, в нем сосредоточены были самые почитаемые из их храмов и святынь. Средиземноморская Иберия издревле стала объектом греческой и финикийской колонизации. На побережье появились греческие колонии Тарагона, Сагунт, Херсонес, Гемероскопий, самым значительным полисом был Эмпорий, основанный выходцами из Массалии. В населении некоторых колоний, вроде Сагунта, в значительном числе присутствовал туземный элемент. На побережье существовали также мелкие торговые фактории эллинов. Под культурным влиянием эллинского мира находились и некоторые города самих иберов, в особенности те, что вели интенсивную торговлю с греками,– Индика и Ульястрет. У эллинов средиземноморские иберы заимствовали письменность, варьировавшую в разных общинах, систему мер и весов, чеканку монеты. Присутствовали на средиземноморском побережье и финикийские колонии вроде Малаки или Абдеры, которые в основном преследовали торговые цели.

По степени урбанизации Средиземноморская Иберия уступала Тартессиде, при этом в культурном и экономическом отношении ближе всего к Тартессиде стояли общины, расположенные по соседству с нею, в восточной Андалусии и Валенсии, в то время как по мере удаления от юга даже Приморская Иберия принимала все более сельский и варварский облик. Основные отрасли хозяйства средиземноморской Иберии были те же, что и в Тартессиде,– черная и цветная металлургия, рыболовство, виноградарство и садоводство, хлебопашество, разведение лошадей, рогатого скота и свиней. Политическое устройство иберийских государств было разнообразным, из-за скудости источников известно оно поверхностно, но несомненно, что существовали разные формы правления: власть династов, или царьков, аристократическое правление и военная демократия у менее развитых племен.

В глубине Испании, а также на западном побережье полуострова – на территории современных Португалии и Галисии обитали племена, стоявшие вне зоны интенсивных контактов с греческим или финикийским миром и поэтому менее цивилизованные, не продвинувшиеся, в отличие от своих южных и восточных соседей, за черту, отделяющую примитивные культуры от цивилизации. Главным занятием этих воинственных племен были скотоводство и земледелие, а также разбой. Ремесла у них еще не выделились в самостоятельный вид экономической деятельности, так что преобладало натуральное хозяйство, а товарообмен основан был на бартере. Это племена бастетанов, карпетанов, вакеев, вектонов, каллаиков в центре полуострова, лузитан – одного из самых многочисленных народов полуострова, занимавшего современную Португалию и Эстремадуру, а также кантабров, астуров и васконов, обитавших в предгорьях Пиренеев. Возможно, что не только этнические предки современых басков васконы, но и другие из названных здесь горских племен были не иберами, а аквитанцами, состоявшими в близком родстве с древним населением юго-западной Франции.

Характеризуя воинские обычаи и нравы лузитан, Страбон писал, что они «искусно умеют устраивать засады, выслеживать врага, они проворны, ловки, отличаются прекрасной маневренностью в строю… Кроме… щитов, они вооружены еще кинжалом или ножом. Большинство носит льняные панцири, только у немногих кольчуги и шлемы с тремя султанами, остальные же носят шлемы из сухожилий. Пешие воины носят также поножи, каждый воин имеет несколько дротиков, у иных есть копья с медными наконечниками… Луситанцы любят жертвоприношения, они наблюдают у жертвенных животных внутренности… У них в обычае гадания по человеческим внутренностям пленников, которых они сначала закутывают в плащи, затем, когда жрец-гадатель поражает жертву во внутренности, гадают прежде всего по падению тела жертвы. У пленников они отрубают правые руки и приносят в жертву богам» (Страбон, цит. изд., с. 150–151).

Столь же свирепые нравы свойственны были и горцам Иберии, которые «ведут простой образ жизни, пьют воду, спят на земле и наподобие женщин носят длинные волосы, спускающиеся густыми прядями, но в сражение они идут, обвязав волосы вокруг лба. Они едят главным образом козлиное мясо и приносят в жертву Аресу (это, конечно, только уподобление туземного воинственного божества греческому богу войны. – В.Ц.) козла, а также пленников и коней… Жители гор 2/3 года едят желуди, которые высушиваются и дробятся, а затем размалываются в муку, из нее приготовляют хлеб про запас на долгое время. Они пьют ячменное пиво, вина же у них не хватает… вместо оливкового масла у них в обиходе коровье. Едят они сидя, так как у них есть сиденья, устроенные возле стен комнаты, причем они рассаживаются по возрасту и достоинству. Обед обносят у них кругом, а за питьем, под звуки флейты и трубы, водят хороводы, подпрыгивая и приседая. В Бастетании женщины танцуют вперемежку с мужчинами, взявшись за руки. Все мужчины носят черные одежды, большинство – плащи, в этих плащах они и спят на сенниках… Женщины всегда ходят в длинных одеяниях и цветных платьях. Вместо чеканной монеты население … пользуется меновой торговлей или же отрубает куски серебра и употребляет их вместо монеты. Осужденных на смерть они сбрасывают со скалы в пропасть, а отцеубийц побивают камнями» (Страбон, цит. изд., с. 151).

На взгляд Страбона, принадлежавшего миру средиземноморской цивилизации, нравы и обычаи иберийских горцев отличались ужасающим варварством, но эти варвары в культурном отношении, как это видно из многих метко подмеченных им черт их быта, стоят в более тесном родстве с западноевропейцами Средневековья и нового мира, чем с единоплеменными великому географу античными эллинами.

В середине I тысячелетия до Р.Х. в Испанию через пиренейские переходы вторглись кельтские племена. Расселившись в Западной Арагонии, а также на севере и востоке Кастилии, они смешались с туземными иберами, и в результе сложился этнос, который греки назвали кельтиберским. Самоназваниями кельтиберских племен были лузоны, арваки, турмогиды, лобетаны. Кельтами они были в той же мере, как поселившиеся в иную эпоху в Испании вестготы. Иными словами, разговаривали они не на кельтском, а на иберийском языке, хотя некоторые из них, в особенности в первые столетия после переселения, возможно, и знали еще язык своих предков; у туземцев они, кроме языка, переняли их обычаи, одежду и вооружение, зато сохранили некоторые расовые черты кельтов – высокий рост, светлые волосы и голубые глаза. Кельтиберы по преимуществу занимались скотоводством, разводя стада овец и ведя полукочевой образ жизни, а также разбоем и наемничеством. Присутствие наемных кельтиберских дружин в разных общинах Иберии дает повод некоторым авторам значительно расширять границы Кельтиберии. Так, В.И. Козловская к кельтиберским народам причисляет карпетанов, вакцеев, турмодигов, кантабров, астуров, галаиков и даже лузитан (см.: В.И. Козловская, цит. соч.– История Европы, с. 202), но у основательно сведущего в древней этнической карте Испании Страбона ни одно из этих племен не причислено к кельтиберским.

Как и иберийские горцы, кельтиберы жили родоплеменным строем. Племена делились на кланы, знавшие своего общего предка, а те в свою очередь на роды или большие фамилии. Верховная власть принадлежала племенному собранию и совету родовых старейшин, на время войны избирался вождь, вероятно из знатного рода, но при этом отличавшийся личными доблестями. Образ жизни кельтиберов был, разумеется, сельским, но и у них существовали большие укрепленные поселения, обозначавшиеся в древних источниках как города. Самым

замечательным их городом была прославившаяся позже Нумансия; к числу крупных поселений принадлежали также Сегеда, Паллантия, Сегобрига и Бильбилис.

Высадившаяся в 237 г. в Испании, близ Гибралтара, армия Гамилькара начала успешные военные действия против непокорных иберийских племен. При этом действовал он на свой страх и риск, не имея на ведение этой войны полномочий от карфагенского правительства. Завоеванные полководцем земли фактически находились в его личной собственности, а не под управлением правительственных чиновников из Карфагена. Правда, столичные власти его мятежником не объявляли, ожидая конца авантюры, готовые при ее успешном исходе воспользоваться плодами победы, а при неудаче умыть руки и выдать зарвавшегося полководца Риму как преступника. По существу принявший такие правила игры, Гамилькар создавал в Испании свое собственное государство. И смирившиеся с поражением племена подчинялись ему как царю. Полководцу удалось подчинить Турдетанию и прилегающие к ней с запада и востока земли, но война продолжалась. Покорение Испании доставалось Гамилькару и его войску дорогой ценой: иберы мужественно сопротивлялись, отстаивая свою независимость, и наносили чувствительные удары завоевателям. В 227 г. в сражении с вектонами Гамилькар был убит.

После гибели полководца во главе армии встал его зять Гасдрубал, который продолжил войну, одновременно придавая важное значение укреплению пунического господства в Испании политическими средствами. Благодаря новым победам Гасдрубал поставил под свой контроль восточные берега Иберии, вплоть до устья Эбро. Возле лучшей испанской гавани на Средиземном море была устроена пуническая колония Новый Карфаген, или Картагена, ставшая вскоре одним из самых крупных городов Испании и столицей владений Гасдрубала, выстроившим в ней для себя поистине «царский дворец». Пунийцы овладели серебряными рудниками завоеванной страны, приносившими большой доход, а чтобы уживаться с верхушкой местного общества, ей позволялось участвовать в дележе доходов от рудников. Гасдрубал поощрял вступление местной знати в матримониальные отношения с офицерами пунийской армии. «Доходы с этой провинции не только покрывали расходы на содержание армии, но еще доставляли излишек, который частью отсылался домой, частью откладывался в запас. Вместе с тем провинция созидала и воспитывала армию. В принадлежавшей Карфагену области производились постоянные наборы рекрутов; военнопленные распределялись по карфагенским корпусам, зависимые общины доставляли вспомогательные войска и столько наемников, сколько требовалось» (Моммзен, цит. изд., т. 1, кн.3, с. 99). Непомерное укрепление Карфагена в результате приобретения обширных владений в Испании в конце концов вызвало тревогу в Риме, и там решено было положить предел дальнейшей экспансии. В 226 г. Рим заключил союз с греческими колониями Закинфом, Сагунтом и Эмпорием. Одновременно от Гасдрубала Рим потребовал не распространять своих владений к северу от Эбро. Гаcдрубал, чтобы выиграть время для продолжения подготовки к реваншу, принял это требование. Рим также готовился к войне, но при этом там не предполагали всю меру ее опасности, собираясь вести ее в Африке.

В 220 г., после 8-летнего правления в Испании, Гасдрубал пал от руки убийцы – это был некий кельт, нанесший ему смертельный удар на глазах у свиты и таким образом отомстивший за казнь своего друга. Как пишет Ливий, он «затем дал схватить себя окружающим с таким радостным лицом, как будто избежал опасности; даже когда на пытке разрывали его тело, радоcть превозмогала в нем боль и он сохранял такое выражение лица, что казалось, будто он смеется» (Ливий Тит. История Рима от основания города.?Т. 2. М., 2002, с. 6). Обезглавленная армия избрала своим вождем сына Гамилькара Ганнибала, который находился в Испании, и это избрание было утверждено правительством в Карфагене.

Ганнибал родился в 247 г. В 9 лет отец взял его с собой в Испанию. Перед походом Гамилькар потребовал у мальчика клятвы, что он всю жизнь будет непримиримым врагом Риму. Несмотря на то что свои отроческие годы Ганнибал провел в военном лагере, он получил хорошее образование и затем придавал важное значение приобретению новых знаний. Уже став полководцем, он основательно овладел греческим языком. С ранних лет он упражнялся в гимнастике, беге, борьбе, наездничестве, приучил себя легко переносить жару, холод и голод, питался всегда крайне умеренно, мало спал – иными словами, был прекрасно подготовлен к тяготам походной и лагерной жизни. В 22 года, командуя конницей под началом своего родственника Гасдрубала, Ганнибал обнаружил выдающиеся полководческие способности. Он отличался бесстрашием, но никогда не рисковал своей жизнью бездумно, ради рисовки или в слепом порыве, обладал редким самообладанием, целеустремленностью, несравненной изобретательностью, безграничной, но всегда рассчитанной, а не слепой жестокостью и коварством. Решения он принимал после тщательного анализа стратегической и тактической обстановки, опираясь на обширную и свежую информацию о противнике, которую получал от многочисленных осведомителей и шпионов, и почти всегда заранее знал намерения и планы врага, умея предотвратить его замыслы неожиданными контрмерами. Ганнибал неизменно проявлял заботу о своих солдатах, перенося наравне с ними тяготы сурового воинского быта; он был исключительно популярен в армии – не только среди единоплеменных ему пунийцев, но также среди наемников, которых он умел воспитать в духе верности и преданности полководцу и боевому знамени, а также среди союзных войск нумидийцев, иберов, кельтов. С полководческим гением он соединял незаурядный дар государственного деятеля и политика. Но при всех своих замечательных качествах Ганнибал, как истинный пуниец, по свидетельству современников, отличался чрезмерным корыстолюбием, что, однако, не воспринималось его соотечественниками, в отличие от современных ему римлян, как важный недостаток.

Поставленный во главе армии и управляя подвластной Карфагену Испанией, Ганнибал приступил к прямой подготовке войны с Римом, выбрав направление удара, задолго до этого продуманное его отцом: его войска должны были покорить все средиземноморское побережье Иберии, пройти затем по югу Галлии и, преодолев Альпы, обрушиться на Рим с севера, пополняясь в походе вспомогательными отрядами кельтов, о чьей вражде к Риму Ганнибал был прекрасно осведомлен. К тому же он считал, что последняя война Рима с галлами подорвала его ресурсы и наступил самый подходящий момент для реванша. При этом полководец представлял колоссальные трудности замышляемого похода, в особенности связанные со снабжением армии продовольствием. И как рассказывает Полибий, «один из друзей Ганнибала, по прозванию Единоборец, заявил, что, по его мнению, есть одно только средство пройти в Италию… необходимо научить воинов питаться человеческим мясом и позаботиться о том, чтобы они заранее освоились с этой пищей. Ганнибал не мог не признать всей пригодности такого смелого предложения, хотя ни сам не мог последовать совету, не мог склонить к тому и друзей» (Полибий, цит. изд., т. 1, с. 561–562), но уже одного только одобрения им этой идеи оказалось достаточно, чтобы людоедство названо было его именем.

В 219 г., сознательно провоцируя Рим, Ганнибал осадил союзный римлянам греко-иберийский город Сагунт. Провокация понадобилась ему потому, что правительство в Карфагене страшилось войны с сильнейшим противником и Ганнибал хотел поставить его перед лицом уже свершившегося факта – начала военных действий со стороны Рима. Осажденные граждане Сагунта обратились с жалобой в Рим, откуда направлены были в Испанию послы. Пока они еще были в пути, Ганнибал повел энергичные боевые действия у стен осажденного города, но попытка взять крепость штурмом не удалась, сагунтийцы сопротивлялись отчаянно, и в сражении с ними опасно ранен был сам полководец.

Прибывших из Рима послов Ганнибал отказался принять, велев передать им, что «для них доступ к нему среди мечей и копий стольких необузданных племен небезопасен» (Ливий, цит. изд., т. 2, с. 43). К своим друзьям в Карфаген он отправил гонцов с письмом, в котором просил их не допустить согласия правительства на уступки Риму. Правительству он докладывал, что сагунтийцы теснили союзников Карфагена торболетов, и он вынужден был принять меры для их защиты. Получив от своих послов из Испании известие о пренебрежении, которое оказал им Ганнибал, римские власти стали со своей стороны готовиться к возобновлению войны с Карфагеном.

И все же, чтобы до конца исчерпать возможность дипломатического решения конфликта, из Испании послы направились в Карфаген и там потребовали от правительства прекратить осаду Сагунта, строго выполнять условия заключенных ранее договоров и, в частности, не переправлять свои войска на левый берег Эбра и, в довершение всего, выдать Ганнибала как преступника, поправшего договоры, заключенные ранее между Римом и Карфагеном. Вождь партии поборников мира Магон высказался на заседании сената за принятие требований послов: «Я заранее предостерегал вас,– сказал он,– не посылать к войску отродья Гамилькара. Дух этого человека не находит покоя в могиле, и его беспокойство сообщается сыну, не прекратятся покушения против договоров с римлянами, пока будет в живых хоть один наследник крови и имени Барки… К Карфагену придвигает Ганнибал теперь свои осадные навесы и башни, стены Карфагена разбивает таранами, развалины Сагунта – да будут лживыми мои прорицания! – обрушатся на нас. Войну, начатую с Сагунтом, придется вести с Римом… Мое мнение: следует тотчас же отправить посольство в Рим, чтобы выразить римскому сенату наши извинения, другое посольство должно приказать Ганнибалу отвести войско от Сагунта и затем, в удовлетворение договору, выдать его самого римлянам, наконец, я требую, чтобы третье посольство было отправлено в Сагунт для возмещения убытков жителей» (Ливий, цит. изд., т. 2, с. 14–15). Но давление на сенаторов сторонников клана Баркидов возымело успех, и сенат, страшась армии Ганнибала, преданной своему вождю, отверг миролюбивые предложения Магона. Римским послам был дан такой ответ: «Войну начали сагунтийцы, а не Ганнибал, и Рим поступил бы несправедливо, жертвуя ради Сагунта своим старинным союзником Карфагеном» (Ливий, цит. изд., т. 2, с. 15).

Между тем в Рим пришли вести о падении Сагунта после 8-месячной героической обороны. Ганнибал отдал приказ предать смерти всех взрослых мужчин и женщин, в пылу мстительного остервенения пунийцы резали и попадавшихся им под руку детей. Многие граждане, запершись в своих домах, поджигали их и сгорали вместе с женами и детьми. Грабеж богатого греческого города доставил Ганнибалу несметную добычу, часть которой была переправлена в метрополию. Узнав об ужасах, содеянных Ганнибалом в Сагунте, римляне решили воевать. Еще раз в Карфаген направлено было посольство для объявления войны, если правительство пунийцев не заявит о том, что Ганнибал действовал по собственному злому умыслу и не выдаст его. Пунийцы не пошли на уступки. И тогда один из послов «свернув полу тоги, сказал: “Вот здесь я приношу вам войну и мир, выбирайте любое!» На эти слова он получил … ответ: “Выбирай сам!» А когда он, распустив тогу, воскликнул: “Я даю вам войну!» – присутствующие единодушно ответили, что они принимают войну и будут вести ее с такою же решимостью, с какой

приняли» (Ливий, цит. изд., т. 2, с. 23).

Интрига Ганнибала удалась. Сенат в Карфагене не смог уклониться от войны. В 218 г. Ганнибал, оставив в Испании управлять ею и командовать оставшейся там частью пунической армии своего брата Гасдрубала, двинулся с основными силами в поход из Нового Карфагена на север. В его распоряжении находилось около 90 тысяч пехоты, большую часть которой составляли наемники и союзники, 12 тысяч кавалерии, ядром которой были нумидийцы, и 37 слонов со своими боевыми экипажами. Иберский мир разделился на союзников и противников пунийского полководца; некоторые племена и общины, сохраняя нейтралитет, пропускали армию через свои земли, не оказывая сопротивления. И все же в стычках с непокорными иберами Ганнибал на пути от Эбро до Пиренеев потерял 20 тысяч воинов. Для контроля над недружественной страной он оставил еще часть войска в Испании, разместив его по гарнизонам, и с 60 тысячами солдат перебрался через Пиренейские горы, двинувшись затем в сторону реки Родана (Ронны). Как и в Испании, с непокорными туземцами он воевал подавляя их сопротивление, а с дружественными племенами заключал союзнические договоры, причем населявшие юг Франции галлы гораздо охотнее становились на сторону могущественного врага Рима, чем иберы, и их воинские отряды пополняли поредевшую пунийскую армию.

В Риме решено было вести войну с Карфагеном на два фронта: армия под командованием консула Публия Корнилия Сципиона на судах отправилась навстречу Ганнибалу, высадившись в устье Родана у Массалии, а другая армия во главе с консулом Тиберием Семпронием тоже морем направилась на юг, в Сицилию, чтобы оттуда напасть на столицу враждебного государства. Высадка в Массалии произошла слишком поздно: до прибытия римских легионов Ганнибал форсировал многоводный широкий Родан, раздавив отряды варваров, попытавшихся предотвратить переправу, и стремительным маршем двинулся в сторону Альп. Узнав о случившемся, Публий Сципион направил большую часть армии под командованием своего брата Гнея Сципиона в Иберию, а оставшиеся силы снова погрузил на корабли, чтобы высадиться в Генуе и, двигаясь оттуда навстречу Ганнибалу, прикрыть Италию от его вторжения. После высадки он переправился через Пад и расположился лагерем на берегу речки Тицина.

Между тем Ганнибал повел свою армию через Альпийский перевал. Большая часть историков считает, что это был Малый Сен-Бернар, некоторые указывают на Мон-Сени или Мон-Женевр. Проводников ему отрядили цизальпинские галлы, в то время как кельтское племя алобригов, обитавшее на альпийских склонах, встретило незваных гостей враждебно и постоянно тревожило армию нападениями из засад, стремясь поживиться ее богатым обозом; но Ганнибал предусмотрительно принимал меры, чтобы не быть застигнутым врасплох, и стычки с варварами не принесли ему особенно больших потерь. Большая часть нападавших алобригов была перебита. Гораздо тяжелее было противостоять стихии.

Как пишет Полибий, «подъем на гору был не только узок и неровен, но и крут, а потому при малейшем колебании и замешательстве многие животные вместе с поклажею падали в пропасть. Но наибольшее замешательство производили лошади: одни из них в ярости от боли кидались на вьючный скот спереди, другие в стремительном движении вперед теснили все, попадавшееся им на пути в узком проходе, и тем производили большой беспорядок» (Полибий, цит. изд., т. 1, с. 208–209). Перевал и горные склоны были покрыты снегом, в который часто проваливались и вьючный скот, и лошади, и люди. Многие падали с узких тропинок в ущелья. Воины, привычные к африканскому солнцу, обмораживались и умирали от простуды. По словам

того же историка, «Ганнибал замечал упадок духа в войсках как вследствие вынесенных уже лишений, так и в ожидании предстоящих. Он собрал воинов и пытался... ободрять их, располагая единственным для этого средством – видом Италии» (Полибий, цит. изд., т. 1, с. 211).

Спуск с перевала оказался труднее подъема. Солдаты, лошади и слоны падали в изнеможении и уже не могли подняться, соскальзывали с узких, покрытых обледеневшим снегом тропинок в пропасти. Когда положение стало уже представляться безвыходным и дальнейшее продвижение остановилось, Ганнибал приказал солдатам расчищать снег и пробивать проход в скале. «А так как для этого нужно было ломать камень, то они валят огромные деревья, которые росли недалеко, и складывают небывалых размеров костер. Обождав затем появления сильного и благоприятного для разведения огня ветра, они зажигают костер, а затем, когда он выгорел, заливают раскаленный камень уксусом, превращая его этим в рыхлую массу. Потом, ломая железными орудиями растрескавшуюся от действия огня скалу, они делают ее проходимой, смягчая плавными поворотами чрезмерную ее крутизну, так что могли спускаться не только вьючные животные, но и слоны» (Ливий, цит. изд., т. 2, с. 42). Так был проложен удобный проход, по которому армия спустилась в места, где уже не было снега. После короткого отдыха войска снова двинулись в путь и вскоре достигли Падуанской равнины.

Шел конец октября 218 г. Путь из Нового Карфагена до Альп занял 5 месяцев, а переход через Альпы – 15 дней. В ходе боев с противником и противостояния горным стихиям армия понесла неслыханные потери. У Ганнибала осталось 20 тысяч пехотинцев – вдвое большее число их погибло в пути, 6 тысяч всадников и несколько слонов из 37, взятых в поход. Погибла большая часть лошадей и вьючных животных. Двигаясь в сторону Пада, Ганнибал по пути штурмом захватил оказавший ему сопротивление кельтский город Таврасию, перебив пленников для устрашения тех, кто впредь дерзнет противиться ему.

У впадения Тицина в Адриатическое море, вблизи города Аримина, потрепанные войска Ганнибала сблизились с легионами Публия Сципиона. Чтобы внушить воинам в предстоящем сражении решимость не щадить своих жизней, Ганнибал приказал измученным голодом, побоями и оковами пленникам бросить жребий, чтобы выбрать пару из них для смертельного поединка. Те, кому выпал жребий, почитали себя счастливцами, и им завидовали остальные. В награду победителю обещаны были воинские доспехи и плащи, в которые облачаются кельтские вожди, и боевые кони. После окончания поединка, по словам Полибия, «оставшиеся в живых пленники одинаково благословляли как победителя, так и павшего в бою, потому что и этот последний избавлялся от тяжких страданий, какие им самим предстояло терпеть еще» (Полибий, цит. изд., т. 1, с. 218). Затем, обращаясь к своим воинам, Ганнибал сказал, что он показал им на этом примере, как им «лучше поступить самим в настоящем положении… Им предстоит или победить, или умереть, или живыми попасть в руки врагов, но при этом победными наградами будут служить для них не лошади и плащи, но обладание богатствами римлян» (Полибий, цит. изд., т. 1, с. 218). В дополнение к этому Ливий влагает в уста Ганнибала и такие слова, сказанные перед сражением при Тицине: «Этот кровожадный и высокомерный народ воображает, что все принадлежит ему, все должно слушаться его воли… Он назначает нам границы, запирает нас между гор и рек, не дозволяет переходить их, и сам первый переступает положенные границы… Ты отнял у меня мои исконные провинции, Сицилию и Сардинию. Ты отнимаешь и Испанию, а если я уступлю ее тебе, грозишь перейти в Африку… Нигде не оставлено нам ни клочка земли, кроме той, которую мы отвоюем с оружием в руках» (Ливий, цит. изд., т. 2, с. 50). Публий Сципион в своей речи перед готовившимися к битве легионами внушал им мысль о слабости противника, понесшего страшные потери, обессиленного неимоверно трудным переходом.

Битва закончилась поражением римлян. Наилучшим образом проявила себя в сражении нумидийская конница, превосходившая боевым искусством римскую кавалерию. Поражение римлян не было их разгромом. Легионы Сципиона, оставив поле битвы, отступили в лагерь, затем переправились через Пад по наведенному мосту и вошли в свою колонию. Вслед за ними через Пад переправилась и армия Ганнибала. Тем временем к Плаценции подошли легионы, которыми командовал второй консул Тиберий Семпроний, срочно перебросивший свою армию морем из Сицилии навстречу Ганнибалу.

Противников разделяла река Требия. Римляне первыми форсировали ее вброд и вынуждены были вступить в бой, измокшие, замерзшие, усталые от бессонного ночного похода, в то время как пунийцы и их союзники хорошо выспались и отдохнули. Римская конница была размещена на крыльях по обе стороны пехотных фаланг. А Ганнибал, как пишет Аппиан Александрийский, «против всадников поставил слонов, а против фаланги пехотинцев, всадникам же он велел держаться спокойно позади слонов, пока он сам не даст им какого-либо приказа. Когда все вступили в бой, кони римлян бросились прочь от слонов, не вынося ни их вида, ни запаха» (Аппиан Александрийский, Римская история.М., 2002, с. 110). Римские пехотинцы, несмотря на крайнюю усталость, мужественно напали на слонов, некоторым из них подрезали жилы и принудили отступить пехоту противника, но тогда Ганнибал приказал всадникам напасть на римлян с тыла. Этот удар пехота, оставшаяся одна, без конницы, рассеянной слонами, не выдержала и повернула назад, чтобы бежать в лагерь; от лагеря бегущих воинов, поражаемых отовсюду врагом, отделяла река. Многие из воинов утонули. Сам Сципион, раненый, едва избег гибели. Римляне потерпели тяжелое поражение, но большие потери понесли и победители. Ранен был и Ганнибал.

Весть о поражении римлян побудила цизальпинские кельтские племена, в том числе и многочисленое племя бойев, немедленно отложиться от Рима и стать на сторону Ганнибала. Полководец, чтобы избежать покушения, часто надевал парики, изменявшие его вид настолько, что он мог казаться то стариком, то юношей. Узнававшие его под разными личинами кельты принимали подобные перемены внешности за проявление его божественной природы, отчего еще более стремились встать под его знамена, так что он в кратчайшее время сумел пополнить свою обескровленную армию свежими силами, восстановив за счет кельтов ее первоначальную численность – 80 тысяч воинов. С ними он решил двинуться в центральную Италию в надежде привлечь на свою сторону этрусков и даже италиков. В этих целях пленных римлян он велел заковывать в цепи как рабов, а италиков отпускал на свободу без выкупа.

Рим избрал новыми консулами популярного среди плебеев Гая Фламиния, который прославился прежними победами над галлами, и Гнея Сервилия. Проведен был набор годных к воинской службе граждан в войско, и таким образом составлено было 13 легионов; союзники по требованию Рима предоставили в распоряжение консулов надлежащее число воинов. Гней Сервилий с подчиненными ему легионами срочно отправился в лагерь Сципиона, чтобы сменить его, а Сципион в должности проконсула с выделенными ему солдатами и моряками отплыл в Испанию, где тогда находился его брат Гней, сумевший тем временем нанести ряд чувствительных ударов по пунийским гарнизонам.

Основные силы римской армии во главе с Гаем Фламинием численностью в 30 тысяч пехотинцев и 3 тысячи всадников – римлян и этрусков – остановились под Аретием, с тем чтобы дальше двинуться на Луку, прикрыть долину Арно и заградить карфагенянам путь к Апеннинским перевалам. Армия Сервилия также двигалась на юг, чтобы защитить от врага центральную

Италию и Рим. Ганнибал решил обойти обе римские армии и, двигаясь кратчайшим путем на юг, перерезать коммуникации, связывавшие легионы Фламиния с Римом. Для этого пришлось вести войска через Клузиумские болота, которые в этот весенний сезон затопляли воды реки Арно. Четыре дня войска шли по болотам и топям. Переход стоил потери последних слонов, большей части лошадей и вьючного скота. Многие воины страдали от воспалительных болезней и некоторые лишались жизни. Сам Ганнибал от скоропалительного воспаления лишился одного глаза. Перейдя болота, Ганнибал оказался в тылу Фламиния и двинулся на Рим, чтобы побудить Фламиния спешно, без должной подготовки, сняться из лагеря и двинуться ему вдогонку для прикрытия вечного города. Но со стороны Ганнибала это был ложный маневр.

Он остановил армию около узкой долины между отвесных скал. С одной стороны долину запирали высокие холмы, а другой стороной она примыкала к Тразименскому озеру. По приказу изобретательного полководца его войска со всех сторон окружили теснину, оставаясь незамеченными противником из-за густого утреннего тумана. Легионы Фламиния вошли в долину, и тогда со всех сторон на них врасплох напали воины Ганнибала. И, как красноречиво представил дело Т. Моммзен, «это была не битва, а только поражение. Все, что не успело войти в теснину, было загнано конницей в озеро, главная колонна была истреблена в самом ущелье почти без сопротивления, большая часть римлян, в том числе и консул, была изрублена в походном строю» (Моммзен, цит. изд., т. 1, кн.3, с. 132). 6 тысяч римских пехотинцев, пробившихся с боем из окружения, были затем снова окружены на занятом ими холме и, не имея сил сопротивляться против превосходящих сил противника, сдались в плен. В сражении при Тразименском озере погибло 15 тысяч римлян, таким же было и общее число плененных. Войска Ганнибала потеряли лишь полторы тысячи человек, и в основном это были галлы.

В результате столь блестящего успеха Ганнибал вскоре взял под контроль Этрурию. Рим ожидал штурма, и мосты через Тибр разобрали. Проведен был новый набор в легионы и для спасения отечества назначен диктатор – Квинт Фабий Максим, старец, закаленный в боях и умудренный опытом государственной деятельности. Ганнибал не решился штурмовать великолепно укрепленный город с его значительными человеческими ресурсами, справедливо полагая, что сопротивление будет самым отчаянным. Поэтому он решил двинуть свою армию на юг Италии, в Апулию, чтобы там, на берегах Адриатики, в стране с теплым климатом, к которому привычны его оставшиеся уже в малом числе природные пунийцы, они смогли хорошо отдохнуть перед битвами, которым предстояло решить исход войны. В Апулии он мог также удобным образом получать пополнение и снабжение из недалекого Карфагена.

Но пополнения из Африки не поступило – в Карфагене власть была в руках давних противников Баркидов. После недолгого отдыха в опустошенной военными реквизициями Апулии армия Ганнибала направилась в горный Самний. Фабий Максим на известном удалении преследовал противника не вступая с ним в бой, но терзая его мелкими стычками с отрядами, которые бывали отряжаемы для продовольствования армии, всячески препятствуя ему в этом. Надежды Ганнибала на отпадение италиков от союза с Римом не оправдались – и италики и этруски, даже самниты, которые в прошлом долго воевали с Римом, сохраняли верность союзу и исправно выделяли воинов для участия в совместных действиях против пунийцев, в которых вся Италия видела чужеземцев и завоевателей.

Фабию, неумолимо преследовавшему противника и упорно уклонявшемуся от генерального сражения, удалось наконец заманить Ганнибала в засаду. По рассказу Аппиана Александрийского, «когда оба войска приблизились к узкому горному проходу, которого Ганнибал не предвидел, Фабий, послав вперед четыре тысячи воинов, занял его, а сам с остальными стал лагерем на укрепленном холме с другой стороны. Ганнибал же, когда заметил, что он попал в середину между Фабием и теми, которые стерегли теснины, почувствовал страх» (Аппиан, цит. изд., с. 114), но и на этот раз его выручила его гениальная изобретательность. «Находясь в таком безвыходном положении,– продолжает историк,– Ганнибал перерезал бывших у него числом до пяти тысяч пленных, чтобы они в момент опасности не подняли восстания» и к рогам быков, «которые у него были в лагере… привязал факелы и, с наступлением ночи зажегши эти факелы, другие огни в лагере потушил и велел хранить глубокое молчание, самым же смелым юношам приказал гнать быков со всей поспешностью вверх на те крутизны, которые были посередине между лагерем Фабия и ущельем» (Аппиан, цит. изд., с. 114). Фабий подозревал тут хитрость противника, но не сумел разгадать ее, а римляне, стоявшие отдельно от него, бросились в погоню за быками с факелами, полагая, что это бегут из теснины воины Ганнибала и среди них он сам. Оставив свое прежнее место, которое запирало выход из теснины, они позволили войскам Ганнибала в стремительном темпе выйти из ущелья.

Выйдя из окружения, Ганнибал снова ушел в Апулию, чтобы в хлебородном крае снабдить свою армию продовольствием и дать ей отдых. Его армия расположилась в городе Геронии, а Фабий, преследуя его, остановился со своими легионами поблизости, по-прежнему уклоняясь от решительной битвы. Пунийская армия таяла из-за мелких стычек с римлянами, и полководец просил правительство прислать ему солдат и денег, но его политические противники, возглавлявшие сенат Карфагена, язвительно отвечали ему, ссылаясь на его прежние рапорты о победах, что они не понимают, что происходит, – ведь победители не просят денег, но сами посылают военную добычу на родину.

В этой ситуации осторожность Фабия, снискавшая ему прозвище Кунктатора (медлителя), казалась в Риме чрезмерной: римляне, недооценивая противника, полагали, что наступила пора напасть на обескровленного врага и добить его. Фабия стали обвиняли в трусости, и по истечении срока его диктаторства, в 216 г. до Р.Х., были выбраны новые консулы: ставленник сената Луций Эмилий Павел и крикливый демагог Гай Теренций Варрон, снискавший популярность в плебейской среде, из которой он происходил, жесткой критикой сената и дерзкими выпадами против диктатора Фабия Кунктатора. Снова был произведен набор легионов. На этот раз римская армия вместе с союзниками превосходила численность вооруженных сил, которыми Рим когда-либо располагал в прошлом, – в ней насчитывалось 90 тысяч пехотинцев, 8100 всадников и 1 тысяча стрелков из Сиракуз.

Между тем Ганнибал оставил зимние квартиры в Герунии и снова повел армию в Апулию. Перейдя через речку Афид, его войска овладели укрепленным городом Каннами. Навстречу ему из Рима консулы привели четыре легиона и контингент союзнических войск. В Апулию консулы привели армию из 80 тысяч пехотинцев и около 6 тысяч всадников, в то время как Ганнибал располагал вдвое меньшим числом пехоты и 14 тысячами конницы, но Каннузинская равнина позволяла ему воспользоваться превосходством в кавалерии, которым он обладал. Поэтому он стремился дать генеральное сражение около Канн. С этой же целью пришли в Апулию и римляне. Правда, Эмилий Павел пытался оттянуть начало сражения, чтобы лучше подготовиться к нему и не рисковать потерей армии, но его коллега торопился.

Поскольку конституция Рима предусматривала в случае разногласия между консулами переход права решающего голоса от одного из них к другому, Терренций, воспользовавшись этим своим правом, приказал войскам изготовиться к решающей битве, переведя их предварительно с левого берега Ауфида на правый, заняв позицию между Каннами и карфагенским лагерем. В своем лагере он оставил 10 тысяч солдат, приказав им захватить вражеский лагерь, чтобы лишить армию Ганнибала возможности отступить через речку. Вслед за римской пунийская армия также перешла на правый берег. Римская конница поставлена была по флангам боевых порядков: на правом фланге – более слабая собственно римская ее часть под командованием Павла, а на левом – более сильная союзническая во главе с Варроном, в центре стояла глубоко эшелонированная пехота, командование которой было поручено консулярию Гнею Сервилию. Ганнибал выстроил свою пехоту полумесяцем, поставив в первые ряды кельтов и иберов, а наемников ливийцев – по флангам, удаленным от центра соприкосновения с противником. На крайних флангах расположилась конница: на левом, со стороны реки,– тяжелая кавалерия под командованием Гасдрубала, а со стороны равнины – легкая нумидийская конница.

Битва началась со схватки выставленных вперед легковооруженных пехотинцев, потом в соприкосновение вступили основные силы. В центре битвы римские легионы оттеснили кельтов и иберов. Но Гасдрубал со своей тяжелой кавалерией смял противостоявших ему римских всадников. Павел Эмилий был ранен, тем не менее он быстро прибыл в эпицентр поля битвы, где римские легионы, выстроившись клином, врезались в ряды отступающих галлов и иберов; но с флангов на них нажала тяжеловооруженная карфагенская пехота, так что наступление римлян захлебнулось и они оказались зажатыми на тесном пространстве, где трудно было развернуться. Тем временем конница Гасдрубала, разгромив и добив кавалерию Павла, стремительно

проскакав в тылу римлян, напала на союзническую конницу римлян, которой командовал Варрон и которая уже и до этого нападения с трудом удерживала натиск нумидийцев. Под двойным ударом многократно превосходивших сил кавалерийский отряд италиков дрогнул и бросился бежать, преследуемый нумидийcкими всадниками, в то время как Гасдрубал напал на римскую пехоту с тыла. Окруженные врагом легионы пытались сопротивляться, образовав круг, который постоянно сжимался под натиском пунийцев. Легионеры, зажатые на тесном пространстве, сталкивались друг с другом и мешали друг другу. Сражение превратилось в избиение утративших волю к сопротивлению римлян. А бежать им было некуда. На поле битвы пала почти вся римская армия – 70 тысяч воинов, изрубленных всадниками и пехотинцами Ганнибала. В сражении погибли консул Эмилий Павел, бывший консул Гней Сервилий и 80 сенаторов. В живых остались Варрон, который стремительно ускакал в Венузию, и еще несколько тысяч человек. 10-тысячный гарнизон римского лагеря сдался в плен.

«На следующий день,– рассказывает Ливий,– чуть рассвело, карфагеняне вышли на поле боя собрать добычу; даже врагу жутко было смотреть на груды трупов; по всему полю лежали римляне… Из груды тел порой поднимались окровавленные солдаты, очнувшиеся от боли в ранах, стянутых утренним холодом,– таких пунийцы приканчивали. У некоторых, еще живых, были подрублены бедра или поджилки,– обнажив шею, они просили выпустить из них остаток крови; некоторые лежали, засунув голову в разрытую землю: они, видимо, сами делали ямы и, засыпав лицо вырытой при этом землей, задыхались. Взгляды всех привлек один нумидиец, вытащенный еще живым из-под мертвого римлянина; нос и уши у него были истерзаны, руки не могли владеть оружием, обезумев от ярости, он рвал зубами тело врага – так и скончался» (Ливий, цит. изд., т. 2, с. 119–120). Ганнибал потерял 6 тысяч воинов убитыми, большую часть которых, как обычно, составляли иберы и кельты, поставленные им в самое опасное место и первыми подставившие свои груди римским мечам. И все же, как повествует Аппиан Александрийский, Ганнибал тотчас... после боя отправился осматривать убитых и, видя убитыми лучших из своих друзей, застонал и, заплакав, сказал, что ему не нужно другой такой победы» (Ливий, цит. изд., т. 2, с. 120).

Но у Рима после этой злополучной для них битвы было больше оснований для стенаний. По описанию Аппиана Александрийского, «в Риме, когда пришло известие о несчастии, некоторые на улицах оплакивали своих близких, называя их по именам, и с воплями ожидали, что они сами вот-вот будут взяты в плен, женщины с детьми молились в храмах, чтобы наконец прекратились эти несчастия для государства, магистраты жертвоприношениями и обетами старались умилостивить богов, умоляя их, если над государством за что-нибудь тяготеет их гнев, чтобы они удовлетворились происшедшим» (Аппиан, цит. изд., с. 121). Для умилостивления разгневанных богов принесены были «необычные жертвы, между прочими галла и его соплеменницу, грека и гречанку закопали живыми на Бычьем рынке, в месте, огороженном камнями, здесь и прежде уже свершались человеческие жертвоприношения, совершенно чуждые,– как замечает Ливий,– римским священнодействиям» (Аппиан, цит. изд., с. 124). К довершению бедствий, обрушившихся на Рим, легион, отправленный в Галлию, попал в засаду и весь был перебит кельтами, погиб и командовавший им Луций Постумий, которого уже избрали консулом на предстоящий год.

Ганнибал предложил Риму выкупить у него пленников; их родственники просили принять условия сделки, но сенат, зная об опустошенности казны и не желая поощрять малодушных на сдачу в плен, напротив того, стремясь преподать воинам впечатляющий урок на будущее, чтобы они сражались до конца, не имея надежды избегнуть смерти чрез плен, отказался от выкупа. В гневе Ганнибал продал часть пленных на невольничьих рынках, а других велел перерезать и их телами запрудил реку, проведя затем победоносную армию по этой запруде.

За катастрофическим военным поражением при Каннах последовала политическая катастрофа Рима. Италийский союз, выдержавший испытания первого периода войны, теперь дал трещину и начал распадаться. Стратегические расчеты Ганнибала на подрыв противостоящей ему федерации, на отпадение от Рима союзников сбывались. Союз с Римом разорвали большинство городов Брутия, Апулии и Лукании, племена пиценов, гирпинов и самнитов. Особенно тяжелой потерей стало отпадение крупнейшего после Рима города Италии Капуи, перешедшей на сторону Карфагена и увлекшей за собой соседние города Ателлу и Калацию. В Капуе пунийская армия расположилась на зимний отдых. Зачинщиками измены в большинстве случаев были демократические партии, в то время как более благоразумные аристократические круги противились отпадениям и держали сторону Рима, так что значимость этого успеха Ганннибала умалялась внутренней политической борьбой, раздиравшей общины его новых союзников и сателитов.

Но понеся большие утраты, римская федерация не распалась. Города центральной Италии, а также населенные латинами или латинизированными италиками города южной Италии – Брундизий, Венузия, Коза – сохранили верность Риму. В союзе с ним остались и греческие полисы южной Италии – Неаполь, Тарент, Метапонт. Правда, наследовавший престарелому тирану Сиракуз Гиерону юный Иероним перешел на сторону Ганнибала, обольщенный обещанием отдать в его власть всю Сицилию.

После сражения при Каннах союзный договор с Карфагеном заключил македонский царь Филипп V, пообещав направить в Италию десант и заручившись в благодарность за вступление в войну обещанием Ганнибала помочь Македонии вытеснить из Эпира римские гарнизоны. Рим однако нашел средство удержать Македонию от высадки армии в Италии. Расквартированные в Эпире римские гарнизоны поддержали оружием Этолийский союз, Спарту, Мессену и другие полисы, натравив их на войну с Македонией; и Филипп вынужден был сосредоточить свои силы на ведении военных операций на Балканах, а с Римом заключить договор о мире.

Поражение при Каннах, вина за которое в общественном мнении возложена была на ставленника плебса Терренция Варрона и его приспешников, подорвало позиции демократической оппозиции сенату; и сенат смог действовать, опираясь на безраздельный авторитет. При этом сенатская партия мудро отказалась от сведения счетов со своими политическими противниками, так что в римском народе перед лицом гибельной угрозы прекратились былые рознь и соперничество. Сплоченность римлян, их патриотическое одушевление позволили сенату провести новый набор в легионы, правда, мобилизационные ресурсы Рима иссякали, и поэтому сенат решился на небывалую, беспрецедентную в его истории меру. Он выкупил 8 тысяч рабов у их владельцев и, даровав им свободу, призвал их в легионы. Вооружены были также содержавшиеся под стражей по обвинению в совершении уголовных преступлений и несостоятельные должники. Диктатором назначили Марка Юния. Начальником конницы он назначил Тиберия Семпрония. Командовать новыми легионами был поставлен опытный военачальник Марк Марцелл. Вооруженные силы были разделены на отдельные группировки, одной из них командовал сам диктатор.

Римские стратеги сделали ставку на то, чтобы, избегая генерального сражения, чреватого конечной гибелью Рима, изнурять армию Ганнибала хорошо спланированными нападениями на отдельные гарнизоны и отряды, отделившиеся по тем или иным надобностям, например для снабжения армии провизией, от основных сил. Расчет был на то, чтобы перерезать коммуникации Ганнибала с Карфагеном, помощь из которого и солдатами, и воинским снаряжением по-прежнему подавалась скупо, и тем постепенно истощить и обескровить зарвавшегося противника. И этот расчет оправдал себя. В многочисленных стычках армия Ганнибала таяла, боевой дух наемников и союзников падал – одержаныне победы не предвещали скорого конца затянувшейся войны. А правительство Карфагена, вынужденное триумфальной победой при Каннах выказать свое мнимое расположение к удачливому полководцу, популярность которого в народе неизмеримо выросла, и направить ему подкрепление в 12 тысяч пехоты и полторы тысячи всадников, затем уже отказывало ему в новой поддержке человеческими ресурсами.

Римские войска во главе с проконсулом Марком Марцелом и сменившими диктатора консулами престарелым Фабием Максимом Кунктатором и Тиберием Семпронием Гракхом сосредоточивали силы для вытеснения пунийцев из городов Кампании, в том числе и из Капуи. Отряд под командованием Марка Марцела одержал победу под стенами кампанийской Нолы, заставив противника отступить. Армия Ганнибала вынуждена была перейти к гибельной для нее тактике оборонительной войны. Один за другим бывшие союзники Рима на юге Италии стали разрывать договоры с Ганнибалом и возвращаться под римский протекторат.

Рассыпалась и надежда Ганнибала на подкрепление из Испании. Там с успехом действовали римские наместники братья Гней и Публий Сципионы, пользовавшиеся поддержкой большинства иберов и сковывавшие пунийские войска, которыми командовал брат Ганнибала Гасдрубал. В Тарагоне ими была выстроена великолепно укрепленная столица римской Испании

Новый Рим, противостоявший Новому Карфагену. Войска, переправленные из Италии и Африки, были незначительны по числу солдат, и поэтому та и другая сторона вынуждена была вербовать в свои ряды туземцев, настроения которых и расчеты на выгоду службы Риму или Карфагену часто менялись, так что, по остроумной характеристике Моммзена, когда уже «казалось, что война начинает близиться к концу, она обыкновенно превращалась в бесконечный ряд осад и партизанских стычек, с тем чтобы скоро снова вспыхнуть из-под пепла. Армия появлялась и исчезала подобно дюнам на берегу моря» (Моммзен, цит. изд., т. 1, кн.3, с. 168).

В 216 г. до Р.Х., почти одновременно с поражением при Каннах, римляне победили пунийцев в битве на берегу Ибера. В следующем году римские легионы совершили победоносный поход на юг полуострова, в Андалусию, существенно расширив там подконтрольную им территорию. Сципионы отвоевали Сагунт, с падения которого и началась Вторая Пуническая война. Затем им удалось распространить сферу римского влияния и на западную часть Африки, которой правил союзник Карфагена царь Сифакс. Агентура Сципионов убедила его перейти на сторону Рима, но подкреплений из Испании он от них не получил, хотя к нему присланы были военные советники. Выступление Сифакса против пунийцев вызвало брожение среди подданных Карфагену ливийцев, так что для подавления беспорядков из Испании в Африку прибыл с отборным отрядом Гасдрубал Барка. Ему удалось заручиться поддержкой со стороны давнего соперника Сифакса нумидийского царя Гала – сын Гала юный Массинисса напал на Сифакса и принудил его покориться Карфагену.

В 211 г. Гасдрубал вернулся в Испанию с значительным подкреплением, которое составила нумидийская конница Массиниссы. Для успешного противостояния выросшим силам противника Сципионы наняли 20 тысяч кельтиберов и рассредоточили армию, чтобы контролировать обширную территорию и держать оборону против войск врага, также разделенных на отдельные корпуса. И вот, когда Гней Сципион стоял лагерем против армии Гасдрубала Барки и в распоряжении у него, помимо малочисленного собственного отряда, находились в два раза превосходящие его числом кельтиберы, Гасдрубал склонил туземцев к отпадению от Сципиона. Когда они ушли, полководец остался со столь малым числом воинов, что вынужден был отступать на север. Войска Гасдрубала плотно преследовали его отряд. В это время два других карфагенских корпуса под командованием Гасдрубала Гисгона и Магона, действуя заодно с конницей Массиниссы, напали на римский отряд, предводительствуемый Публием Сципионом. В ходе сражения римский полководец был убит, после чего его войска пришли в беспорядок и были уничтожены превосходящими силами противника. Затем соединенные силы трех пунийских армий вместе с Массиниссой напали на отряд Гнея Сципиона и разгромили его. Одних римских воинов изрубили в бою, других взяли в плен; полководец исчез, и его не смогли найти ни живым ни мертвым.

Лишь небольшой отряд под командованием центуриона Гая Марция прорвался на левый берег Ибера и закрепился там; туда же затем перебрались оставшиеся в живых воины из армии Гнея Сципиона под предводительством легата Тита Фонтея. На левый берег реки стеклись и оставившие свои города римские гарнизоны из южной части Испании, оставленной под властью Карфагена. Попытки пунийцев форсировать Ибер не удались, и граница между владениями двух держав в Испании прошла там, где она находилась в канун войны. Временно во главе римского корпуса в Испании был поставлен отличившийся рядовой офицер Гай Марций, но затем в Испанию отправился легион под командованием пропретора Гая Клавдия Нерона, на которого и была возложена верховная власть в римской Испании.

В это же время Рим успешно воевал на сицилийским театре войны, возникшем вследствие измены юного тирана Сиракуз Иеронима. В 212 г. войска под командованием полководца Марка Марцела после длительной осады взяли Сиракузы, затем отвоеван был Акрагант, и в 210 г. уже вся Сицилия вернулась под контроль Рима; в результате основные коммуникации Ганнибаловской армии с Карфагеном были перезаны. Впрочем, из-за скаредности пунийского сената эта армия давно уже снабжала себя сама за счет местного населения, что соответствующим образом влияло на отношение к ней этого населения.

Военные действия в Италии шли с переменным успехом для обеих сторон. В 212 г., после победы над войсками Марцелла при Фульвии, Ганнибалу удалось взять Тарент, но мощно укрепленный Тарентийский акрополь остался в руках у римлян. Пунийцы захватили еще несколько городов Великой Греции: Фурии, Гераклею, Метапонт. В свою очередь римляне осадили важнейший город южной Италии Капую. Возле Капуи, где сосредоточены были главные стилы пунийцев, римляне окопались в хорошо укрепленном лагере; попытки снять осаду, организованные Ганнибалом, не увенчались успехом; снабжение пунийской армии было серьезно подорвано. Внезапно Ганнибал с частью войска вышел из Капуи и двинулся на Рим в надежде, что этот маневр заставит римлян снять осаду, но римские военачальники верно разгадали замысел врага, и преследовать его войско, двигавшееся через Самний в Лаций, из Капуи отряжен был небольшой отряд под командованием Квинта Фульвия Флакка.

В 211 г. Ганнибал остановился вблизи Капенских ворот. Казалось, раненый зверь попытается нанести сильнейшему противнику смертельный укус в становую жилу и умертвить его. В Риме раздался тревожный клич: Hannibal ad portas – Ганнибал у ворот. Жители окрестных селений наводнили Вечный город, улицы и площади переполнены были скотом, который пригнали крестьяне, укрывая его от вражеских реквизиций. Защищать город готовились его жители и вошедший в городские стены отряд Фульвия Флакка. Но Ганнибал благоразумно уклонился от попытки взять прекрасно укрепленный город с его многочисленным населением, значительная часть которого была боеспособна, и ушел от Рима. В память о происшедшем римляне воздвигли у Капенских ворот на Аппиевой дороге алтарь в честь бога Возвратителя (rediculus Tutanus). Преследовать отступающего врага из Рима вышел отряд во главе с консулом Публием Гальбой. Развернувшись навстречу противнику, войска Ганнибала напали на Гальбу и приступом взяли его лагерь, но и эта победа не подтолкнула Ганнибала на то, чтобы снова идти на Рим.

Между тем римская армия под командованием Аппия Клавдия, к которой присоединился возвратившийся из Рима отряд Фульвия Флакка, продолжала осаду Капуи, вконец лишив ее жителей средств к продолжению жизни, и город сдался. 28 членов городского сената покончили с собой. По приказу Флакка 53 должностных лица, обвиненных в измене Риму, были высечены и обезглавлены, нескольких сенаторов заточили в тюрьму, многих граждан Капуи, обличенных в сотрудничестве с Ганнибалом, продали в рабство, имущество богатых граждан было конфисковано в пользу римской казны. Жестокость расправы с жителями Капуи вызвана была тем, что, по наущению Ганнибала, капуанцы после захвата города пунийцами казнили всех римских граждан, обитавших в нем, надеясь таким образом избавиться от соперничества с крупнейшим городом Италии. Расправы учинены были и над обличенными в измене Риму гражданами тогда же отвоеванных у Ганнибала близлежащих городов Ателлы и Калация. В 209 г. римляне, действуя под командованием 80-летнего полководца Квинта Фабия Кунктатора, отвоевали у пунийцев Тарент. 30 тысяч тарентинцев было продано в рабство, и казна Рима пополнилась 3 тысячами талантов.

В ходе войны в самой Италии наступил явный перелом в пользу Рима. И в этом ничего уже не могла изменить случившаяся в 208 г. утрата Римом сразу двух консулов: выдающийся полководец Марк Марцелл был убит при внезапном нападении на него и на сопровождающего его второго консула Тита Квинция Криспина во время рекогносцировки. Тяжело раненый Криспин ускакал от преследовавших его врагов, но вскоре умер от ран. В Риме избрали новых консулов, и война с Ганнибалом продолжалась.

Очередной задачей виделось укрепление римских позиций в Испании. С этой целью туда направлена была набранная в результате новой мобилизации армия под командованием отличившегося в сражени при Каннах 27-летнего сына погибшего в этой стране Публия Корнилия Сципиона, носившего одинаковое имя с отцом. По проницательной характеристике Т. Моммзена, «сын, отправившийся для того, чтобы отомстить за смерть отца.., покрасневший от смущения, когда вызвался занять высокий пост за недостатком другого лучшего кандидата, простой военный трибун, разом возведенный по выбору центурий на самую высшую должность,– все это произвело на римских граждан… сильное… впечатление… В этой привлекательной личности героя,– продолжает историк,– было какое-то особое очарование… У него было достаточно пылкой фантазии, чтобы согревать сердца, и достаточно расчетливости, чтобы во всем подчиняться требованиям благоразумия и не упускать из виду мелких подробностей; он был не настолько простодушен, чтобы разделять слепую веру толпы в свое ниспосылаемое свыше вдохновение, и не настолько прямодушен, чтобы это опровергать, в глубине души он все же оставался уверенным в том, что его охраняет особая божеская благодать… Он был так уверен в своем величии, что не знал ни зависти, снисходительно признавал чужие заслуги и великодушно признавал чужие ошибки.., с эллинским образованием он соединял чувства настоящего римского патриота, был искусным оратором и приятным в обхождении человеком и потому привлекал к себе сердца солдат и женщин, соотечественников и испанцев, соперников в сенате и своего более великого карфагенского противника» (Моммзен, цит. изд., т. 1, кн.3, с. 173–174).

В 209 г. до Р.Х., высадившись со своим усиленным легионом в Испании, Сципион двинулся от устья Ибера на юг, в сторону столицы пунических владений на полуострове – Нового Карфагена, и параллельно туда же направился римский флот под командованием Гая Лелия. Три карфагенских корпуса, находившиеся в разных концах Испании, не успели выступить на выручку городу, и он был взят приступом. Римляне захватили 18 военных и 63 транспортных судна, 600 талантов городской и воинской казны, запасы продовольствия и 10 тысяч пленников. Жителей города Сципион пощадил, возложив на городских ремесленников повинность выполнять заказы для римской армии, а часть горожан разместил по римским кораблям гребцами. Затем Сципион предпринял наступление на юге Испании, в Андалусии.

После утраты Нового Карфагена пунийские корпуса, находившиеся в Испании, сосредоточились у города Кармона, чтобы соединенными силами напасть оттуда на Сципиона. В их распоряжении находились также иберийские отряды и конница Массиниссы. Но Сципион первым напал на пунийцев. В битве при Бэкуле римляне одержали победу. В сражении погибло только 800 римлян и 15 тысяч пунийцев вместе с их союзниками. Выполняя приказ Ганнибала, Гасдрубал Барка повел оставшиеся у него войска на север, в сторону Пиренейских гор, чтобы оттуда привести их в Италию на помощь брату, который уже отчаялся получить подкрепление из Карфагена. Сципион не воспрепятствовал Гасдрубалу уйти на север, занятый покорением городов Андалусии, остававшихся еще во власти пунийцев. В ходе этой войны Сципион еще раз сразился с пунийской армией под той же Бэкулой, где им уже раньше одержана была победа. На этот раз ему противостояли корпуса, которыми командовали Гасдрубал, сын Гизгона, и Магон. Пунийцы вдвое превосходили римлян числом воинов и все-таки потерпели поражение. Остатки разбитых войск отступили к Гадесу и укрылись затем в этом портовом городе.

Вся остальная Испания оказалась во власти Рима. Надежды иберов на то, что после ухода из их отечества ненавистных колонизаторов пунийцев вслед за ними уйдут и римляне, обнаружили свою беспочвенность, и иберы, стремившиеся к освобождению своей страны от иноземного присутствия, склонялись к восстанию против владычества Рима. Некоторые из общин и племен, воспользовавшись затянувшейся болезнью полководца, отложились от Рима.

Положение армии становилось особенно опасным ввиду того, что в ней началось брожение. Солдаты были недовольны длительной задержкой с выплатой им жалования, вызванной истощенностью государственной казны. Возмутившиеся легионеры отказывались выполнять приказы начальников. Тогда Сципион предложил собранным им трибунам пообещать воинам заплатить все причитающиеся им долги, а чтобы они поверили обещанному, собирать на виду у них дань с подчиненных городов Испании для пополнения воинской казны. Когда средства были собраны, полководец велел назначить день, в который солдаты должны явиться за жалованьем в штаб-квартиру. Трибунам приказано было также выявить зачинщиков мятежа в подчиненных им частях, и когда легионеры явятся за жалованьем, этих лиц выделить и пригласить к столу.

Когда ранее возмутившиеся легионеры, смирившиеся после данного им обещания сполна выдать все долги, пришли в Новый Карфаген за жалованьем, верные Сципиону воины задержали их у городских ворот, а пропущены были только 35 выявленных трибунами подстрекателей к мятежу. Их угостили обедом, а после обеда заковали в цепи. Затем в город впустили всех явившихся за жалованьем. Солдаты изумлены были, увидев полководца здоровым – они воображали, что он все еще страдает от недуга. Сципион выступил с речью перед войсками, в которой укорял легионеров в совершенной ими измене, напомнил им об их гражданском долге, сказал о радужной перспективе, которая ожидает победоносную армию Рима после близящегося уже завершения войны, объявил прощение рядовым мятежникам, оказавшимся жертвами своего легкомыслия.

Затем, рассказывает Полибий, «едва окончил Публий, как стоявшие вокруг солдаты в полном воооружении ударили согласно сигналу мечами в щиты, и вместе с тем введены были зачинщики возмущения, закованные и раздетые. Грозная обстановка и развертывающиеся перед глазами ужасы навели такой страх на толпу, что никто из присутствующих не изменился даже в лице, не издал ни единого звука, пока одних секли, другим рубили головы: все оцепенели, пораженные зрелищем. Зачинщиков мятежа, обезображенных, бездыханных, поволокли через толпу, а остальным солдатам вождь и прочие начальники дали от имени государства уверение в том, что никто больше не будет наказан. Со своей стороны, солдаты выходили поодиночке вперед и клятвенно обещали трибунам пребывать впредь в покорности велениям своих начальников» (Полибий, цит. изд., т. 2, с. 31).Так юный полководец обнаружил способность к трезвому холодному расчету в самой критической обстановке, дар демагога, умеющего выбрать нужный тон в разговоре с неспокойной толпой, и талант манипулировать людьми, виртуозно рассчитывая оптимальную для успеха в этом трудном деле смесь жестокости и великодушия. Впредь армия повиновалась любым его велениям, стала послушна, как воск рукам мастера.

С этой армией он подавил восстание иберов, вновь овладел всей восточной и южной частью Пиренейского полуострова и, наконец, взял последний опорный пункт пунийцев в Испании Гадес. По приказу из Карфагена брат Ганнибала Магон морем эвакуировался из Испании, оставив всю страну римлянам. Затем Сципион завязал тайные контакты с царем нумидийцев Массиниссой, чья конница была главной силой вражеской кавалерии, и привлек его на сторону Рима. Но до поры до времени эта измена оставалась тайной для Ганнибала и Карфагена. В 206 г. Сципион Младший, сняв с себя главное командование в Испании, вернулся в Рим и доложил сенату о полном покорении страны.

К тому времени в самой Италии война вступила в завершающую стадию. Ганнибал был заперт на юге полуострова, не имея уже сил прорваться в его центральную часть. Этому предшествовало тяжелое поражение его брата Гасдрубала, сумевшего вывести свой корпус из Испании через Пиренейские горы, провести его по стопам самого Ганнибала по югу Франции и затем через Альпийские перевалы в Италию, и затем разбитого в сражении при Метавре в 207 г. легионом Гая Клавдия Нерона. Его корпус был уничтожен, а сам Гасдрубал пал в бою. Ганнибалу уже не на что было надеяться – конечное поражение стало делом времени, но великий полководец, ненавидимый уже большинством своих сограждан, а не только враждебной партией в сенате, пытался держаться до конца.

В 205 г. до Р.Х. Публий Корнилий Сципион был избран консулом. Он убедил сенат в том, что пришла пора перенести военные действия в логово врага – Африку. Почти год ушел на приготовление к экспедиции. Сципиону предстояло провести мобилизацию в условиях основательно истощенных человеческих ресурсов. Набрали два усиленных легиона, значительную часть которых составили ветераны, явившие малодушие в битве при Каннах и потом стремившиеся загладить свою вину; в экспедиционный корпус Сципион включил также добровольцев-италиков, которые отозвались на призыв популярного вождя.

Весной 204 г. 30 тысяч римских воинов во главе со Сципионом отправились на 40 военных и 400 транспортных судах из сицилийской Лилибелы в сторону Африки и без приключений добрались до нее, высадившись на Прекрасном мысе близ Утики. В расположение высадившегося десанта тотчас явился Массинисса, который лишен был своих владений, отнятых у него другим берберским царем Сифаксом, в ту пору верным союзником Карфагена, и вынужден был скитаться в пустыне с отрядом верных ему всадников. После нескольких удачных стычек с конницей

нумидийцев Сципион приступил к осаде Утики, но когда на выручку городу прибыла кавалерия и пехота Сифакса, численно превосходившие римский корпус, Сципион решил готовиться к длительной войне: между Утикой и Карфагеном был разбит хорошо укрепленный лагерь, в котором легионеры провели зиму. Рядом расположился враждебный лагерь. С приходом весны 203 г. Сципион, усыпив бдительность врага начатыми им мирными переговорами с Карфагеном, совершил внезапное нападение на лагерь противника – тростниковые шалаши нумидийцев были подожжены и прекрасно горели; когда же пунийцы бросились на помощь союзникам из своего лагеря, он также был подожжен. Началась паника и бегство, и римляне убили большое число карфагенян и берберов.

На помощь Карфагену прибыли свежие силы кельтиберов из Испании и союзных македонцев. В «широком поле» состоялось сражение римлян, заодно с которыми действовала конница Массиниссы, с нумидийцами Сифакса, кельтиберами и пунийцами, закончившееся полной победой Сципиона и уничтожением большей части вражеских полчищ. Сифакс был взят в плен.

Карфаген был прекрасно укреплен, но после этого поражения там впервые до конца осознали грозную опасность, нависшую над самим существованием государства. Партия сторонников мира перед лицом приближающейся катастрофы вновь приобрела влияние в сенате. Начались переговоры со Сципионом, который условием мира поставил признание римской власти над островами и Испанией, выдачу всех военных судов, кроме 20, которые будут употребляться исключительно в целях береговой охраны, выплату контрибуции размером в 4 тысячи талантов и согласие на передачу царства Сифакса Массиниссе. Эти предварительные условия были приняты; для их окончательного утверждения из Карфагена в Рим отправилось посольство. Но Ганнибал еще не до конца утратил популярность в народе. Поэтому Карфаген продолжал готовиться к обороне. На севере Италии застрял корпус Магона, пытавшегося вновь поднять против Рима галлов. В сражении, которое произошло вблизи столицы инсубров Медиолана, Магон был разбит. Сторонниками партии войны единственный выход виделся в том, чтобы сосредоточить все уцелевшие вооруженные силы в Африке и еще раз попытаться переломить ход войны, сражаясь за свое отечество, за стены родного города, за своих близких. Сенат срочно вызвал из Италии не только Магона с остатками его разбитого войска, но и самого Ганнибала с его закаленными, испытанными ветеранами. Магон умер от ран в пути на родину. Ганнибал подчинился приказу сената, смирившись с крахом блестяще начатой итальянской авантюры, и прибыл в Карфаген со своими чаще побеждавшими, чем терпевшими поражение солдатами.

Узнав, что Ганнибал оставил Италию, ликующие римляне удостоили старейшего из своих полководцев, упорно противостоявшего врагу с самого начала войны, Квинта Фабия Кунктатора, который приблизился уже к 90-летнему рубежу, венком из листьев – наградой, которой в Риме чествовали спасителей отечества. Убедившись в том, что его осторожность и упорство в ведении войны, что выбранная им стратегия борьбы на истощение, в которой Рим должен был победить, потому что обладал более долгим дыханием, чем Карфаген, принесли ожидаемые плоды, он скончался в том же 203 г., когда был увенчан.

Вернувшись на родину, Ганнибал начал искать союзников среди берберских шейхов. Народное собрание в Карфагене отвергло условия мира, которые предварительно были приняты сенатом. Военный корабль, на котором находился римский посол, подвергся нападению. Сципион стал готовиться к решительному сражению с самим Ганнибалом. Когда противостоящие армии сошлись одна против другой в поле при Заме – в местности, расположенной к западу от Гадрумета, Ганнибал решил встретиться и переговорить со Сципионом. Предложенные им условия мира – он соглашался признать власть Рима над Сицилией, Сардинией и Испанией, но не шел на дальнейшие уступки– были неприемлемы для Сципиона. Вероятно, Ганнибал предвидел провал переговоров, но пошел на них для того, чтобы его политические противники не упрекали его за то, что он не захотел найти мирный выход для спасения отечества.

Завершающее сражение Второй Пунической войны, при Заме, состоялось в 202 г. Публий Сципион поставил в центре боевых рядов глубоко эшелонированную пехоту. При этом манипулы выстроены были в глубину не в шахматном порядке, как это обыкновенно делалось, а так, чтобы между манипулами оставались сквозные проходы – слоны противника смогут проходить по ним не разрывая боевого порядка. На левом фланге полководец поставил италийскую конницу Гая Лелия, а на правом – многочисленную конницу Массиниссы. У Ганнибала впереди стояли 80 слонов, за ними тяжелая пехота в три линии: в первой – наемные части, за ними – карфагенское ополчение и корпус македонских союзников, в третьей линии – ветераны, которые под водительством Ганнибала совершили италийский поход. По флангам стояла кавалерия.

После легких кавалерийских стычек Ганнибал приказал вожакам слонов двинуться на врага, но несколько слонов поворотили назад, в сторону нумидийской конницы Карфагена. Воспользовавшись замешательством в рядах противостоявшей ему конницы, Массинисса напал на нее и, обладая явным преимуществом, заставил ее отступить. Большинство слонов напало на римскую пехоту, но, не причинив ей существенного урона, они, как это и предусмотрел Сципион, прошли по проходам между манипулами, оказавшись за боевыми линиями римлян. Затем, наступая друг на друга, тяжелые пехотинцы вступили в рукопашный бой. Первая линия Ганнибала, состоявшая из наемников, дрогнула и отступила. Карфагенские ополченцы,

стоявшие во второй линии, не поспешили им на помощь, и, как рассказывает Полибий, «во время отступления наемники наталкивались на стоявших позади карфагенян, и будучи твердо убеждены, что те покинули их, рубили своих же» (Полибий, цит. изд., т. 2, с. 100). По приказу Ганнибала третья линия, выставив сарисы, не подпускала к себе бегущих наемников. Поле сражения покрылось трупами раненых воинов и было залито кровью, так что наступавшим римлянам трудно было передвигаться по нему. Сципион велел перенести раненых легионеров в тыл, после чего тяжелая римская пехота смогла вступить в боевое соприкосновение с ветеранами Ганнибала, поставленными в третью линию. В этой фазе битвы исход ее долго оставался неясным, но тут возвратились из погони за бежавшей кавалерией пунийцев конные отряды Массиниссы и Лелия и напали на противника с тыла, зажав его в кольцо. Началось истребление ветеранов Ганнибала. Римляне потеряли в битве при Заме полторы тысячи воинов, а Ганнибал – больше 10 тысяч, почти столько же пунийцев было взято в плен. Сам Ганнибал с малочисленным конным отрядом бежал от противника и укрылся в стенах Гадрумета.

Поражение при Заме убедило и самых непримиримых патриотов Карфагена в неизбежности мира с победителем, который уже не мог быть заключен на тех условиях, которые Сципион предлагал до разгрома Ганнибала. Теперь он продиктовал иные условия. Когда при обсуждении их в сенате один из шофетов (сенаторов) «вздумал было,– по рассказу Полибия,– возражать против предлагаемых условий и уже начал говорить, Ганнибал вышел вперед и стащил оратора с трибуны. Все сенаторы возмутились непристойностью Ганнибала. Тогда он... сказал, что поступил так по неведению.., что он покинул родину на девятом году от роду и возвратился домой сорока пяти лет с лишним… Поразительным безрассудством показалось ему, что карфагенянин, хорошо знающий все, что замышлялось нашим государством против римлян, теперь не преклоняется с благодарностью перед судьбою за столь милостивое обращение победоносного врага… Посему Ганнибал просил не входить более в рассуждение и, единогласно приняв условия мира, принести жертву богам и всем помолиться, чтобы народ римский утвердил договор» (Полибий, цит. изд., т. 2, с. 104).

По договору, заключенному и утвержденному в 201 г. до Р.Х., Карфаген сохранил все те территории в Африке, которые ему принадлежали искони, но он лишался своих заморских владений, переходивших под контроль Рима. Царство Сифакса передавалось союзнику Рима Массиниссе. Военные корабли пунийцев, за исключением нескольких судов, предназначенных для береговой охраны, подлежали конфискации и уничтожению; и они были сожжены на виду у жителей столицы. И на будущее время Карфаген лишался права строить и содержать военный флот. В компенсацию тяжелых потерь, понесенных Римом, на побежденного противника возлагалась контрибуция огромных размеров – в 10 тысяч талантов, правда, растянутая на 50 лет. Платить более 200 талантов в год разоренный Карфаген попросту не мог. Самым тяжелым условием мира, превращавшим его по сути дела в капитуляцию, была утрата суверенитета. Карфаген не мог впредь вести какие бы то ни было войны вне Африки, разве только по требованию Рима, а в Африке он мог вести лишь оборонительную войну и не иначе как с разрешения римского сената. Как считает Моммзен, по условиям мирного договора «Карфаген обращался в данника и утрачивал свою политическую самостоятельность» (Моммзен, цит. изд., т. 1, кн.3, с. 204).

Так триумфально закончилась для Рима война, которая оказалась самой трудной для него за всю его предшествующую историю, грозившая ему после поражения при Каннах гибелью. В этой длившейся 17 лет борьбе не на жизнь, а на смерть обнаружилось превосходство политической системы Римской державы в сравнении с пунической талассократией. Несмотря на ряд критических для Итальянской федерации моментов, когда она ставилась на грань распада, в целом она обнаружила свою прочность, потому что это был хотя и не равноправный, но все же союз, участие в котором отвечало интересам не только римлян, но и латинов и всех вообще италиков. Конечно, имело значение кровное, языковое и культурное родство большей части народов Италии с римским народом. На стороне Рима оказались и италийские греки, которые по отношению к чуждому им пуническому миру ощущали более острый антагонизм, чем к римлянам – оппикам, не вполне варварам, которые к тому же тогда уже вошли в процесс культурной эллинизации.

Карфаген же представлял собой городскую общину, эксплуатировавшую покоренные народы. Поэтому его мобилизационный потенциал в основном ограничивался собственными гражданами и средствами казны, которые можно было употребить на наемников. Несмотря на то что армия Ганнибала главным образом содержала себя за счет военных реквизиций, постепенно истощилась государственная казна, а ограбление покоренного населения плодило новых врагов, сколько бы сам Ганнибал ни пытался убедить местное население, что воюет не против него, а исключительно против Рима и враги ему лишь граждане этого ненавистного города. Ни в Италии, ни в иных странах, ни даже в самой Африке у Карфагена не было надежных союзников, кроме, пожалуй, кельтов – хотя и храбрых воинов, но трудно управляемых и не владевших военным искусством, которое они могли бы противопоставить прекрасно обученным и организованным римским легионам. Поэтому мобилизационные ресурсы Рима, которые так и не были исчерпаны до конца, многократно превосходили ресурсы Карфагена, приближаясь, по подсчетам Полибия, к 800 тысячам, так что после разгрома одной армии Рим мог, подобно многоголовой лернейской гидре, без особого промедления набрать новую армию, способную действовать на разных фронтах одновременно.

«Нельзя не поражаться,– писал современный русский романист В.И.?Кузищин,– как при подавляющем объективном преимуществе Рима над Карфагеном война оказалась предельно тяжелой для Рима. Эта особая тяжесть определялась тем обстоятельством, что кроме объективных факторов, особенно на первых порах, работал субъективный фактор, а именно военный гений, воля, мастерство и мужество одного человека – Ганнибала» (В.И.?Кузищин. Борьба Рима с Карфагеном за господство в Западном Средиземноморье.– История Древнего Рима.М., 2002, с. 85).

Некоторое время после поражения полководец занимал высшие должности в родном государстве, приведя в относительный порядок его расстроенные финансы, надорванные военными расходами и непомерной контрибуцией. Затем, когда, получив сведения о том, что Ганнибал замышляет возобновление войны, Рим потребовал его выдачи, он бежал на восток к царю Антиоху III; после поражения Антиоха в войне с Римом Ганнибал нашел прибежище при дворе вифинского царя Прусия. Когда же он узнал, что Прусий готов выдать его Риму, Ганнибал в возрасте 65 лет принял яд, который всегда носил при себе в перстне. Его смерть последовала в 172 г. до Р.Х.

Разгромив Карфаген, Рим сурово наказал те италийские общины, которые в ходе войны принимали сторону противника. Капуя была лишена самоуправления, ее гражданам запрещалось носить оружие, большая часть муниципальной земли, а также частных имений горожан была конфискована и включена в ager romanus. Граждан Капуи, обвиненных в предательстве, продали на невольничьих рынках. Подобной участи подверглось большинство общин бруттиев, пиценов, некоторые из самнитских, апулийских и луканских общин, несколько греческих полисов вроде Сипонта и Кротона. В результате земельных конфискаций появилась возможность для вывода новых колоний из Рима и из преданных Риму латинских городов. Так возникли на юге Италии такие колонии, как Салерн и Путеолы, которые стали популярным местом отдыха для состоятельных римлян и центром торговли импортными предметами роскоши. В Апулии и Самнии выделена была земля для поселения на ней ветеранов африканского похода Сципиона. Земли на юге Италии, включенные в ager publicus – общественный земельный фонд, на которых раньше италийские крестьяне возделывали поля, огороды и виноградники, были розданы в аренду под пастбища знатным римским гражданам.

Владения Рима расширены были на север вплоть до Альпийских гор. На Падуанской равнине и в предгорьях устраивались новые римские и латинские колонии; галлы истреблялись, порабощались, изгонялись из страны; оставшиеся подвергались интенсивной и ускоренной романизации и языковой латинизации. На территории отвоеванной у Карфагена Испании в 197 г. были образованы две новые провинции, в дополнение к тем, которые возникли после Первой Пунической войны,– Испания Ближняя, или Тарагонская, на северо-востоке Пиренейского полуострова, и Испания Дальняя, по-другому Бетика,– на юго-востоке. Западная часть Испании оставалась еще вне зоны римского контроля. За счет жителей провинции, которые обложены были налогами, содержались размещенные в них римские гарнизоны, наместники и их администрация, все вообще должностные лица римского государственного аппарата в этих провинциях. При этом, неуклонно придерживаясь традиционной политики «divisa et impera», римские власти освобождали некоторые из городов провинций от налогов, тем самым делая их жителей надежной опорой в эксплуатации остальной части провинциального населения, лишенного этих привилегий. Власть наместников, чаще всего бывших консулов, преторов или квесторов, то есть проконсулов, пропреторов и проквесторов, в провинциях была почти неограниченной, подобной власти диктаторов в Риме в условиях чрезвычайного положения, и очень слабо контролировалась римским сенатом. Провинции рассматривались в Риме как поместья римского народа. Значительная часть земель внутри них была отнята у местных общин и включена в ager romanus, составив ager publicus, который обыкновенно раздавался в аренду римским гражданам либо использовался для вывода колоний, для устройства поселений ветеранов.

Конфискации земель в провинциях и у наказанных италийских общин, продажа пленников и осужденных за измену лиц на невольничьих рынках, взимание контрибуции призваны были компенсировать огромные человеческие, финансовые и экономические потери, которые понело Римское государство в войну. По некоторым подсчетам (см.: Моммзен, цит. изд., т. 1, кн.3, с. 209), во всех сражениях Пунической войны погибло около 300 тысяч воинов Рима и его союзников, причем в основном это были молодые и сильные мужчины. По словам Т. Моммзена, «после битвы при Каннах личный состав сената уменьшился до 123 членов и … он был с трудом доведен до своего нормального числа путем экстраординарного назначения 177 сенаторов» (Моммзен, цит. изд., т. 1, кн.3, с. 209).

Сотни городов и поселений в Италии были либо совершенно стерты с лица земли, либо основательно разорены. Погибли целые состояния богатых римлян и италиков, и в нищенство обращены жители страны, в прошлом имевшие хороший достаток. Рабы, владельцы которых погибли не оставив наследников, оказавшись на воле, но не получив юридического освобождения, а также нищие бродяги сколачивали разбойничьи шайки, на подавление которых требовались серьезные усилия государства. В результате превращения прежних полей и огородов в обширные пастбища многие местности обезлюдели. Вообще население Италии в результате войны, а также послевоенного выселения колоний в провинции и размещения в них римских гарнизонов сократилось более чем на один миллион и, вероятно, никогда уже не достигало в послевоенный период, даже и много столетий спустя, той численности, которую оно насчитывало до войны, – около 10 миллионов человек. Причем в этом населении значительно увеличилась доля рабов и уменьшилась доля свободных крестьян-земледельцев.

Но все эти утраты явились ценой, уплаченной за то, что в результате победоносной войны Рим избавился от опасного конкурента и стал не просто доминирующей, но единственной политической силой, единственной мощной державой западного Средиземноморья, способной вступить в борьбу за то, чтобы уже все это море сделать своим собственным домашним озером. Граждане Рима, предвкушая открывшуюся перед ними грандиозную перспективу, устроили торжественные празднества в честь тяжело доставшейся славной победы. Юный победитель Сципион въезжал в Рим триумфатором, приветствуемый ликующим народом.

Воспользовавшись трудным положением Рима в ходе его войны с Карфагеном, македонский царь Филипп V заключил военный союз с Ганнибалом и в 215 г. до Р. Х напал на римские гарнизоны в Иллирии. Стремясь иметь союзников в этой войне, Рим, главные силы которого были заняты противоборством с Карфагеном, сумел благодаря искусной дипломатии вовлечь в войну против Македонии Этолийский союз и еще несколько полисов Эллады, в том числе Спарту, где у власти стоял тогда тиран Набис, а также малоазийское Пергамское царство. Эта первая Македонская война велась в основном силами балканских союзников Рима и в 205 г. завершилась поражением Македонии. В результате одержанной победы Рим прочно закрепился на иллирийском побережье, отрезав Македонию от выхода к Адриатике.

Чтобы компенсировать утраты на западе новыми приобретениями на востоке, Филипп заключил союз с Антиохом III, направленный против Птолемеевского Египта; союзный договор предусматривал раздел птолемеевских владений на Архипелаге и в Азии между империей Селевкидов и Македонией. В соответствии с договором Антиох оккупировал Келесирию, а Филипп напал на греческие города, расположенные по берегам Босфора и Геллеспонта, захватив большую их часть; затем македонские войска заняли Карию. В ответ на экспансию Филиппа в войну с ней вступили Пергам, Родос, Афины и Византий. В морском сражении у острова Хиоса в 201 г. до Р.Х. победу одержала антимакедонская коалиция, а затем победители обратились в Рим с просьбой о помощи против Филиппа. После победы над Карфагеном руки у Рима были развязаны, и он с готовностью заключил договор с Пергамом и его союзниками о совместных действиях, а также с успехом провел переговоры с Антиохом III о его нейтралитете в начавшейся войне, признав, со своей стороны, принадлежность Келесирии империи Селевкидов.

В 200 г. римские легионы десантировали в Греции и начали наступление в северном направлении, действуя против вооруженных сил Македонии; тем временем Пергам и его союзники блокировали Эгейское побережье Македонии; c севера на Македонию напали фракийские племена; и все же Филипп упорно сопротивлялся. Тогда Рим подключил к антимакедонской коалиции вначале, в 199 г., Этолийский, а затем также Ахейский союз, Спарту и беотийские полисы. В сражении при Киноскефалах (Собачьих головах) в Фессалии в 197 г. римская армия под командованием Тита Квинция Фламмина нанесла поражение Македонии.

Филипп вступил в переговоры с противником. Продиктованные Римом условия мирного договора были исключительно тяжелы: Филипп отказывался от всех территорий за пределами исконной Македонии, выдавал Риму свой военно-морской флот, за исключением 6 кораблей, предназначенных для береговой охраны, выплачивал контрибуцию в 1 тысячу талантов, сокращал войско до 5 тысяч человек и, что было самым тяжелым последствием поражения,– подобно Карфагену, утрачивал суверенитет: лишался права вступать в войну без согласия Рима. Так закончилась Вторая Македонская война. На Истмийский играх 196 г. было торжественно объявлено о даровании Римским сенатом Элладе свободы, что вызвало бурное ликование у недальновидных греков. Между тем это дарование свободы обозначало право Рима вмешиваться во все внутригреческие конфликты в качестве верховного арбитра, иными словами, римский протекторат над Элладой; в ряде ее городов разместились римские гарнизоны. Специально высланная из Рима комиссия занялась ревизией границ между полисами. Зависимость от Рима попытался сбросить с себя спартанский тиран Набис. Рим объявил Спарте войну, и в 195 г. она потерпела поражение.

В том же году в войну с Римом вступила империя Селевкидов. Войска Антиоха III вторглись во Фракию. Надежда царя опереться на стремление греков к независимости оправдалась лишь частично. Этолийский союз, недовольный условиями мира с Филиппом, считавший себя обделенным при разделе победного пирога, поддержал Антиоха, но Ахейский взял сторону Рима, и на этот раз союзником Рима стал долго и упорно воевавший с ним Филипп Македонский. В 192 г. армия Антиоха переправилась на Балканы и вместе с его союзниками этолийцами у Фермопил дала сражение римским легионам, которыми командовал Маний Атилий Глабрион. Войска Антиоха и ахейцев понесли сокрушительное поражение. Стратег этолийцев Фений возглавил посольство, направленное к Манию Глабриону для переговоров о мире.

Во время переговоров этолийцы оказались жертвой незнания юридической терминологии Рима. Как рассказывает Полибий, они согласились «отдать себя под охрану римлян, не зная смысла этих слов: их ввело в заблуждение слово «охрана», как бы обещающее довольно милосердное обращение. Между тем у римлян выражение «отдать себя под охрану» значит то же, что «отдать себя на усмотрение победителя…» »Маний,– по словам Полибия,– прервал говорящего вопросом: “так ли это действительно, этоляне?» И когда те отвечали утвердительно, Маний продолжал: “Теперь никто из вас… не вправе ни по своей воле, ни по решению народа переправляться в Азию"» (Полибий, цит. изд., т. 2, с. 198–199). Затем Маний предъявил еще ряд унизительных условий, которые вызвали протест со стороны Фения. И тогда римский военачальник приказал заковать послов, надев им на шеи железные ошейники, действуя так от лица государства, под охрану которого отдали себя этолийцы. Затем, по совету трибунов, Маний освободил послов от оков, и те, подтвердив согласие на капитуляцию, попросили однако перемирия на 10 дней, чтобы условия Рима принял этолийский народ. Маний согласился на отлагательство, но народ отверг предъявленные союзу условия, и возобновилась война, в которой этолийцы, естественно, потерпели поражение. В наказание за враждебные действия против Рима Этолийский союз был распущен, и этолийские полисы, по требованию Римского сената, присоединились к послушному Риму Ахейскому союзу.

Между тем Антиох вынужден был покинуть Европу, эвакуировавшись в Эфес. Война с ним была перенесена в Азию. Командовал римской армией консул Луций Корнилий Сципион, при нем в должности легата находился его брат, победитель Ганнибала в сражении при Заме Публий Сципион, который и осуществлял стратегическое руководства ходом военных операций. Римский флот, действуя при поддержке пергамских и родосских эскадр, разгромил флот Антиоха, обеспечив безопасный проход римским легионам в Азию. В 190 г. в сражении при Магнезии войска Антиоха потерпели сокрушительное поражение. Два года спустя с Антиохом был заключен мирный договор, по которому царь лишался всех территорий в Малой Азии, которые передавались Пергаму и Родосу, уплачивал Риму 15 тысяч талантов контрибуции и лишался всего своего флота, кроме 10 судов.

Для установления полного контроля над Элладой Риму оставалось только окончательно сломить Македонию, которая, не выполняя условий договора, вновь создала сильную армию. В 179 г. скончался Филипп V. Рим пытался возвести на македонский престол своего ставленника Димитрия, который долгие годы жил в Риме, но македонская знать не допустила воцарения марионетки: Димитрий был казнен, а царем провозгласили его брата Персея, известного своими антиримскими настроениями. Сразу по воцарении Персей стал сколачивать антиримскую коалицию, к которой он привлек Эпир, иллирийские племена и некоторые из полисов Ахейского союза.

В 171 г. Рим и Пергам объявили войну Персею. Началась Третья Македонская война. Войска Персея упорно сопротивлялись превосходящим силам противника и даже нанесли ему ряд чувствительных поражений, правда, локального характера, но в сражении при Пидне в 168 г. Луций Эмилий Павел разгромил армию Персея и его союзников. Персей бежал, затем был схвачен, пленен и доставлен в Италию, где умер два года спустя после поражения. Одержав победу при Пидне, римские легионы перенесли военные действия в Эпир, подвергнув его опустошению. 150 тысяч пленных эпиротов были проданы в рабство. Вслед за тем римляне покорили южную Иллирию. Македонское государство прекратило существование. Римский сенат разделил его на четыре республики, объявленные совершенно независимыми, с правом чеканки в каждой из них своей монеты; но все они были поставлены под контроль Рима.

В 149 г. до Р.Х. в Македонии поднял восстание Адриск, объявивший себя сыном Персея. В подавлении этого восстания Риму помог Ахейский союз. Адриск был взят в плен и казнен. После этого Римский сенат упразднил все четыре македонские республики, реорганизовав их в следующем году в единую провинцию с названием Македония, в которую были включены также Эпир, греческие города на побережье Аполлония и Диррахий и острова Ионического моря.

В 148 г., в надежде на поддержку Рима, Ахейский союз начал войну со Спартой, которая к тому времени вышла из его состава. Но сложившаяся в Элладе ситуация побудила Римское правительство, неизменно верное в своей политике принципу «разделяй и властвуй», на этот раз поддержать Спарту в ее борьбе против самого сильного из политических образований Греции. И Рим не только потребовал от Ахейского союза признать независимость Спарты, но также вывести из союза и другие полисы, включенные в него после Второй Македонской войны. Возмущенные вероломством Рима, ахейцы объявили Риму войну, заручившись союзом с Коринфом. Сознавая всю тяжесть этой войны с могущественной мировой державой, ахейцы пошли на крайнее средство и мобилизовали 12 тысяч рабов. Но силы все равно были неравными, и в сражении на Истме в 146 г. Легионы консула Луция Муммия разгромили ополчение ахейцев. После этого Ахейский союз и другие мелкие союзы Эллады были распущены, а отдельные полисы поставлены под полный контроль наместников Македонии. Исключение было сделано лишь для Спарты и Афин. Из почтения к их славной истории эти города получили статус свободных союзников Рима.

События этой войны Рима с греческими государствами приобрели широкий резонанс во всем эллинистическом мире и отразились в Библии. Писатель Первой книги Маккавейской, резюмируя последствия как этой войны, так и предшествующих ей, представил Римскую республику как воплощение победоносного могущества и справедливости: «Иуда услышал о славе Римлян, что они могущественны и сильны и благосклонно принимают всех, обращающихся к ним, и кто ни приходил к ним, со всеми заключали они дружбу. А что они могущественны и сильны,– рассказывали ему о войнах их, о мужественных подвигах, которые они показали над Галатами, как они покорили их и сделали данниками; также о том, что сделали они в стране Испанской, чтоб овладеть находящимися там серебряными и золотыми рудниками, и своим благоразумием и твердостью овладели всем краем, хотя тот край весьма далеко отстоял от них, равно о царях, которые приходили против них от конца земли, и они сокрушили их и поразили великим поражением, а прочие платят им каждогодно дань; они также сокрушили на войне и покорили себе Филиппа и Персея, царя Китийского, и других, восставших против них, и Антиоха, великого царя Азии, который вышел против них на войну со ста двадцатью слонами, и с конницею, и колесницами, и весьма многочисленным войском и был разбит ими; они взяли его живого и заставили платить им великую дань, – как его, так и следующих после него царей,– дать заложников и допустить раздел, а страну Индийскую и Мидию, и Лидию и другие из лучших областей его, взяв от него, отдали царю Евмению; и о том, как Еллины вознамерились придти и истребить их, но это намерение сделалось им известным, и они послали против них одного военачальника и воевали против них,– и много из них пало пораженных, и взяли в плен жен их и детей их и разграбили их, и овладели их землею, и разорили крепости их, и поработили их до сего дня; и другие царства и острова, которые когда-либо восставали против них, они разорили и поработили. А с друзьями своими и с доверявшимися им они сохраняли дружбу. И овладели царствами ближними и дальними, и все, слышавшие имя их, боялись их. Если захотят кому помочь и кого воцарить, те царствуют, и кого хотят, сменяют, и они весьма возвысились» (1Мак 8, 1–13).

Затем Писатель дает такую характеристику государственного строя Рима: «Никто из них не возлагал на себя венца и не облекался в порфиру, чтобы величаться ею. Они составили у себя совет, и постоянно каждый день триста двадцать человек совещаются обо всем, что относится до народа и благоустроения его» (1Мак 8, 14–15); – в действительности сенат заседал не каждый день, а в основном в календы, ноны и иды, коллегиальная консульская власть представлена в книге Маккавеев как едноличная – «и каждый год одному человеку вверяют они начальство над собою и господство над всею землею их, и все слушают одного, и не бывает ни зависти, ни ревности между ними» (1Мак 8, 16).

Иуда направил в Рим посольство для заключения с ним союза. Прибыв в далекую столицу, посланцы вошли в сенат и обратились к нему с такими словами: «Иуда Маккавей и братья его и весь народ Иудейский послали нас к вам, чтобы заключить с вами союз и мир, и чтобы вы вписали нас в число соратников и друзей ваших» (1Мак 8, 20), иными словами, иудеи просили сенат о протекторате. В результате переговоров был заключен договор, текст которого был начертан на медных досках и послан в Иерусалим: «Благо да будет Римлянам и народу Иудейскому на море и на суше навеки, и меч и враг да будут далеко от них! Если же настанет война прежде у Римлян или у всех союзников их во всем владении их, то народ Иудейский должен оказать им всем сердцем помощь в войне, как потребует того время; и воюющим они не будут ни давать, ни доставлять ни хлеба, ни оружия, ни денег, ни кораблей, ибо так угодно Римлянам; они должны исполнять обязанность свою, ничего не получая. Точно так же, если прежде случится война у народа иудейского, Римляне от души будут помогать им в войне, как потребует того время, и помогающим в войне не будут давать ни хлеба, ни оружия, ни денег, ни кораблей: так угодно Риму; они должны исполнять свои обязанности – и без обмана» (1Мак 8, 23–28). Текст этого договора воспроизводит и Иосиф Флавий, добавив, что оригинал хранится в Капитолии, а в Иерусалим была послана копия с него. Это сообщение представляется вполне достоверным, потому что именно так поступили и с текстом договора между Римом и Карфагеном.

В войне Рима с пунийцами иберийские племена и общины с большей враждебностью относились к пунийцам, которые уже несколько столетий имели в Испании свои колонии, но когда Рим образовал на территории этой страны две провинции,взяв туземцев под свою тяжелую руку, в их среде началось брожение, переросшее затем в прямое восстание, вспыхнувшее в 197 г. Причем оно сразу охватило две испанские провинции: Ближнюю и Дальнюю. К восставшим присоединились кельтиберы и финикийские колонии, оказавшиеся под римской властью, и самая населенная среди них Малака. Римские гарнизоны в стычках с восставшими были разбиты. Наместник Ближней Испании пал от рук повстанцев; Рим по существу дела утратил эту провинцию. Устоял лишь гарнизон в Эмпории и еще в нескольких крепостях в глубине страны. Наместник Дальней Испании претор Квинт Минуций держался, но и в его провинции некоторые из городов были захвачены иберами и действовавшими заодно с ними финикийцами.

В 195 г. для наведения порядка в Испанию были посланы войска во главе с консулом Марком Порцием Катоном. Высадившись в Эмпории, он дал сражение основным силам мятежников и благодаря высокому тактическому искусству римских офицеров, выучке и муштровке солдат разбил противника, значительно превосходившего римлян числом. Действуя методично, шаг за шагом, в тяжелых кровопролитных стычках с повстанцами Катон восстановил контроль над провинцией. Но когда пронесся ложный слух об отъезде консула в Рим, иберы и кельтиберы снова восстали. Для подавления нового бунта Катону понадобилось организовать ряд карательных экспедиций в глубь страны. Граждан бунтовавших общин римские власти продавали на невольничьих рынках. Затем Катон приказал всем жителям Ближней Испании сдать оружие и в пределах всей провинции снести крепостные стены. Большинство общин покорялось римлянам, когда около их укреплений появлялись карательные команды. Так Ближняя Испания была завоевана вновь, но под покровом принудительной покорности тлели искры ненависти к поработителям; и время от времени то в одном, то в другом городе, а особенно часто среди племен кельтиберов, вспыхивали мятежи, которые безжалостно подавлялись.

По существу дела кельтиберов сумели привести к покорности лишь два наместника, последовательно правившие провинцией и одержавшие над мятежными варварами две сокрушительные победы: Квинт Фульвий Флавий – в 181 г., и Тиберий Семпроний Гракх – в 178 г. При этом в распоряжении у Гракха было 4 усиленных легиона, насчитывавших вместе 45 тысяч воинов. Тиберий Гракх обнаружил себя не только талантливым полководцем, но и искусным политиком, которому удалось вызвать к себе доверие со стороны подвластного народа; он умел «применяться к нравам этой простодушной и гордой нации. Он привлекал знатных кельтиберов на службу в римской армии и этим способом приобретал себе приверженцев, он раздавал бродячему люду земли и собирал его в города (испанский город Гракуррис был назван по имени этого римлянина), чем значительно ослабил привычку к бандитизму, он старался урегулировать отношения отдельных племен к Риму, заключая с ними справедливые и разумные договоры» (Моммзен, цит. изд., т. 1, кн.3, с. 230). В конце концов кельтиберы смирились с властью Рима, согласившись выплачивать дань и выставлять войска по требованию наместника. Сознательно или нет, опыт Гракха, опыт умелого привлечения доверия побежденного противника, повторил русский полководец Скобелев, когда он приводил к покорности «Белому царю» воинственных текинцев, промышлявших ранее главным образом бандитизмом

Между тем в Дальнюю Испанию через ее западную границу вторгались сохранившие свободу лузитаны. В 191 г. Они заставили римскую армию оставить лагерь и перебазироваться в более спокойное место, расположенное дальше от границы. Но два года спустя эта армия под командованием наместника Дальней Испании Луция Эмилия Павла одержала победу над лузитанами. В 185 г. воинственные лузитаны были еще раз разбиты римлянами, на этот раз сражавшимися под командованием нового наместника Гая Кальпурния уже за пределами провинции, в самой Лузитании, часть которой после этой победы была включена в состав Дальней Испании. На некоторое время опасные набеги прекратились, хотя мелкие пограничные стычки по-прежнему нервировали римские гарнизоны.

Прошло 30 относительно мирных лет, и в 154 г. до Р.Х. лузитаны вновь вторглись в пределы Дальней Испании под предводительством своего вождя Пуника. К ним сразу присоединились их соплеменники, жившие под римской властью. Навстречу им были направлены легионы, находившиеся в распоряжении обоих наместников, но римляне потерпели поражение. После победы лузитан к ним присоединились обитавшие между Тагом и Дуэром ветоны. Наместник Дальней Испании претор Луций Муммий, выступивший против лузитан, которыми предводительствовал сменивший погибшего Пуника Цезарь, был разбит, потеряв 9 тысяч легионеров убитыми. И тогда против римского господства вновь восстали кельтиберы.

Опасность потерять Испанию побудила сенат направить туда армию во главе с консулом Квинтом Фульвием Нобиларом. Армия разделена была на два корпуса: один из них действовал против кельтиберского племени ареваков в Ближней Испании, а другой воевал с лузитанами в Дальней провинции. Лузитан удалось вытеснить за границы Дальней Испании, но сопротивление кельтиберов продолжалось дольше – лишь в 151 г., когда неудачливого консула Нобилара сменил Марк Клавдий Марцелл, ему удалось вначале нанести кельтиберам ряд чувствительных поражений аревакам; а потом он, возобновляя политику Тиберия Семпрония Гракха, заключил с ними под стенами их крепости Нуманции мирный договор. Ареваки согласились выплатить контрибуцию и выдать заложников, но за ними признана была их прежняя автономия. Но договор был сорван сменившим Марцелла новым консулом Луцием Лукуллом, который, желая привести кельтиберов в полную покорность и основательно их ограбить, внезапно напал на ранее дружественное римлянам племя ваккеев.

Это была сознательная провокация, реакцией на которую стало восстание многих иберийских и кельтиберийских племен. На границах Дальней Испании возобновилась война с лузитанами. С ними воевали легионы Лукулла и наместника провинции Сервия Сульпиция Гальбы. Одержав ряд побед над лузитанами, Гальба заключил договор с тремя лузитанскими племенами, пообещав переселить их в более благоприятные для жизни места. Когда же 7 тысяч человек явились в лагерь Гальбы, чтобы получить от него обещанные земли, то по его приказу они были разоружены и арестованы, а затем одних варваров перебили, а других продали в рабство. Неслыханное вероломство потрясло лузитан, и они возобновили войну с римлянами. Марк Порций Катон, которому тогда исполнилось уже 85 лет, обвинил Гальбу в политическом преступлении, но богатая добыча, которую тот привез в Рим, настроила большую часть римлян в его пользу, и он остался безнаказанным.

Между тем на западной границе Дальней Испании вновь полыхала война. Своим предводителем лузитане выбрали Вириата. Это был простой пастух, который в юности отличался особым мужеством в защите стада не только от диких зверей, но и от разбойников. В свое время он предупреждал соплеменников не доверяться Гальбе, но не оставил их, когда те пришли в лагерь наместника, однако сам он спасся тогда от смерти и продажи в рабство. Убедившись в его правоте, лузитане охотно признали его своим вождем; а он оказался исключительно талантливым полководцем. Под его командованием повстанцы в течение 10 лет успешно сопротивлялись завоевателям. Не один раз они наносили поражение римским легионам, тем более что это были не лучшие легионы Рима – те вели тяжелые бои на других фронтах: на Балканах и потом снова в Африке. А в Испанию направлены были плохо обученные легионеры, которые к тому же нещадно грабили местное население. Не стеснялись в выборе способов наживы и командированные туда военачальники, отчего число восставших множилось, несмотря на тяжелые потери, которые они несли в стычках с войсками могущественного противника. Не один из этих вельможных грабителей отдан был потом в Риме под суд по обвинению в незаконной наживе.

Перед лицом затянувшихся неудач Рим признал независимость лузитан, а Вириата царем этого народа. Но сделано это было только для получения временной передышки. Стратегическая цель – привести к повиновению всю Испанию – не изменилась. И в конце 140-х гг. до Р.Х., когда на других фронтах враги Рима потерпели сокрушительные поражения, сенат направил в Испанию закаленные в долгих боях прекрасно вымуштрованные легионы. Перелому в развитии противостояния с лузитанами удачным образом способствовали вспыхнувшие в окружении Вириата разногласия, вылившиеся в соперничество и вражду. В такой обстановке римская агентура организовала заговор против царя, в результате которого Вириат был заколот. Это произошло в 139 г. Лишенные авторитетного вождя, лузитане уже не смогли продолжать организованное сопротивление, и римская армия, разгромив их разрозненные отряды, вышла на берег океана.

Но эта победа не означала окончательного замирения иберийских племен. Пока шла война с лузитанами, восстание перекинулось на северо-восток Пиренейского полуострова. Там в 143 г. взбунтовались ареваки, к которым присоединились другие племена иберов и кельтиберов. Главным оплотом восставших стала неприступная крепость Нуманция. Воюя с лузитанами, римляне недооценивали опасность, которую приобрело развитие событий в их собственной провинции, что позволило повстанцам сплотиться и организовать мощную оборону. Война в горах, до последней тропки знакомых туземцам и мало известных завоевателям, еще не освоившимся во вновь приобретенной стране, оказалась исключительно трудной для римлян. К тому же и в эту войну римские военачальники и легионеры действовали по отношению к местному населению как бесцеремонные грабители, умножая число своих противников и тем избавляя противника от забот о пополнении резервов.

В 137 г. в окружение попал целый корпус под командованием Гая Гостилия Манцина, и ему грозило уничтожение. Но в переговоры с вождями повстанцев вступил сын Тиберия Гракха Семпрония, который в свое время заслужил уважение иберов своей великодушной политикой, носивший одинаковое имя с отцом. Юный политик Тиберий Гракх, состоявший при армии в должности квестора, обнаружил незаурядный дипломатический талант и, опираясь на популярность своего отца среди местного населения, договорился с предводителями восставших о безопасном выходе римского корпуса из окружения, при этом он обещал вывести его затем из Испании. Доверчивые иберы выпустили окруженные легионы, но римский сенат не утвердил достигнутого соглашения, а для спасения репутации римского имени разыгран был спектакль, подобный тому, который призван был покрыть вероломство Рима по отношению к победителям самнитам после унижения, пережитого римлянами в Кавдинском ущелье. Ответственность за заключение договора, в ратификации которого сенат отказал, возложена была на Манцина – Тиберия Гракха спасли его юный возраст и знатное присхождение: по матери он был внуком великого Сципиона, победителя Ганнибала. Бывшего консула решено было выдать противнику. Его привели под стены Нуманции в одной рубахе, со связанными за спиной руками, и он простоял так целый день, но осажденные не приняли его.

Война возобновилась. Командование экспедиционным корпусом возложили на Марка Эмилия Лепида, но и он действовал неудачно. Нападением на мирное племя ваккеев Лепид умножил число врагов. Неудачная осада города Паллантия, за которой последовало отступление, привела к тому, что преследовавшие римлян повстанцы перебили половину легионеров. Неудачно воевали и преемники Лепида Луций Фурий Фил и Квинт Кальпурний Пизон.

Так шли дела, ни шатко ни валко, пока в Испанию не был направлен лучший из полководцев того времени Эмилиан Сципион Африканский Младший – родной сын знаменитого Луция Эмилия Павла, усыновленный сыном Корнилия Сципиона Африканского Старшего авгуром Публием. Сципион суровыми мерами восстановил дисциплину в деморализованных войсках, очистив лагерь от разлагавшего его элемента, – он изгнал из него 2 тысячи проституток. Солдат, утративших способность воевать, полководец заставил рыть окопы и заново обучал их воинскому искусству. Опустошив окрестности Нуманции и разгромив ваккеев, поставлявших хлеб осажденным, он заставил их признать господство Рима. Затем перерезано было сообщение города с внешним миром по реке Дуэро. В начале зимы 134 г. Эмилиан сосредоточил под стенами Нуманции армию в составе 60 тысяч воинов, среди которых были всадники и 12 слонов Югурты, внука нумидийского царя Массиниссы. Вокруг осажденного города римляне возвели двойную стену укреплений. Началось планомерное удушение защитников осажденной крепости и мирных горожан голодом.

Оказавшись в отчаянном положении, нумантинцы подчинились требованию Сципиона о выдаче главарей повстанцев. Выдано было 400 юношей, по приказу полководца им отрубили руки. Затем только начались переговоры об условиях сдачи. Сципион настаивал на полной капитуляции. Нумантинцы не приняли этого требования, и осада продолжалась. Голодная смерть косила горожан, и нумантинцы вынуждены были возобновить переговоры. Сципион потребовал, чтобы все жители Нуманции вышли за городские ворота. Послы выпросили у полководца отсрочки в несколько дней, чтобы не желавшие лишиться свободы могли покончить с собой, и такая отсрочка была дана мужественным нумантинцам. Затем пощадившие себя обыватели вышли за городскую стену. Сципион отобрал 50 самых знатных из них для своего триумфа, а остальных велел продать в рабство. Город был уничтожен, его укрепления срыты, а городская земля разделена между давно покорившимися соседними общинами. Так в 133 г. падением Нуманции война в Испании была завершена.

С этих пор приходилось лишь время от времени применять полицейские и карательные меры против разрозненных шаек партизан или разбойников, подобных гайдукам Османской империи, не желавших смириться со сложившимся и прочно утвердившимся положением вещей. В 123 г. Квинт Цецилий Метелл захватил Балеарские острова, которые до этого были гнездами пиратов. Вне римского контроля осталось лишь северное побережье Пиренейского полуострова, откуда нередко совершались нападения на замиренные римские провинции, которые эксплуатировались в более мягком режиме, чем другие заморские поместья римского народа. В Испании не вводилась десятина, и туда поэтому не десантировал рой алчных римских откупщиков – публиканов, высасывавших кровь из других провинций. Страна была богата зерном и скотом. Началась интенсивная романизация покоренной и усмиренной страны. Столетие спустя уже значительная часть туземного населения, в особенности горожан, а не только колонисты из Италии, пользовалась латинским языком как родным: этот язык хорошо знали граждане греческих колоний Испании, он стал также родным для большинства или для всех колонистов из Карфагена и других финикийских городов, оставшихся в этой стране.

После победоносной Пунической войны и побед, одержанных на Балканах и в Азии, Рим стал доминирующей державой в Средиземноморье и на Ближнем Востоке. Не только государства, привязанные к нему неравноправными договорами, но и те, что сохранили суверенитет, не могли уже действовать вовне без оглядки на Рим или даже без прямого или косвенного одобрения своих действий, либо, наконец, молчаливого согласия с его стороны. За римским арбитражем обращались соперничавшие в Египте братья Птолемей Филопатор и Птолемей Толстый. В случае нейтралитета Рима вражда между соперничающими государствами или политическими партиями приобретала затяжной и мучительный для населения характер. В Элладе беспрестанно происходили вооруженные стычки между полисами; в Малой Азии внутренними распрями были поражены юридически не зависевшие от Рима Вифиния и Каппадокия; Родос соперничал с Критом за региональное преобладание.

Вмешательство Рима в ход этих конфликтов направлено было не на приемлемое для обеих сторон или хотя бы для одной из них разрешение спора, а на то, чтобы в одних случаях продиктованные римским сенатом условия мира таили в себе залог возобновления соперничества при любом последующем изменении политической конъюнктуры, а в других – чтобы его вмешательство лишь обостряло вражду. Но бывало и так, что в ответ на просьбу о посредничестве, обращенную в сенат, Рим направлял комиссию для разрешения спора или прекращения войны; комиссия принимала предварительное решение, которое подлежало затем утверждению со стороны сената, но просившая о вмешательстве сторона не считалась с предложением арбитра, опираясь на свой юридический суверенитет.

Характеризуя сложившуюся тогда ситуацию, Моммзен писал: «Важнейшие дела нередко решались без ведома сената и против его воли. Так, например сенат присудил Кипр Киренейскому царству, тем не менее остров остался во власти Египта. Один сирийский принц взошел на престол своих предков, ссылаясь на якобы вынесенное Римом решение в его пользу, в действительности же сенат категорически отказал ему в этом, и принц тайно бежал из Рима, нарушив запрет. Даже открытое убийство римского комиссара, который по поручению сената на правах регента управлял Сирией, осталось совершенно безнаказанным. Конечно, азиаты отлично знали, что они не в состоянии сопротивляться римским легионам, но они столь же хорошо знали, что сенат не расположен посылать римских граждан в поход на берега Евфрата или Нила. Поэтому в этих отдаленных от Рима странах все шло так, как бывает в школе при отсутствии учителя или при слишком мягком учителе. Римское владычество одновременно лишило народы благ свободы и благ порядка» (Моммзен Теодор. История Рима.?Т. 2, кн. 4. М., 2001, с. 26).

Из подобной ситуации виделись разные выходы. Политика по отношению к зависимым, но юридически самостоятельным государствам, расположенным по периферии Римской империи, оказалась в средоточии соперничества между двумя сенатскими партиями, сложившимися после победы над Карфагеном. Во главе одной из них стоял победитель пунийцев Публий Корнелий Сципион Африканский, во главе другой – один из ветеранов этой войны, укрепивший свой авторитет успешным подавлением мятежных иберов и организацией эффективного управления вначале Сардинией, потом Испанией, консул 195 г. и плодовитый писатель Марк Порций Катон.

5 лет, с 199 по 184 г., Сципион был принцепсом – первым членом сената. Он первым из полководцев удостоился почетного звания императора. Сципион и его сторонники стояли за сохранение юридической самостоятельности зависимых государств. Заключением мирных договоров с Римом побежденный Карфаген и царство Селевкидов обязаны были инициативе Сципиона. По его предложению Македония сохранила свое государственное существование после поражения Филиппа V.?При этом Сципион поддерживал интенсивную колонизацию северной Италии: Лигурии и цизальпинской Галлии, куда выводились колонии из Рима и других латинских и италийских общин, в особенности щедро там раздавалась земля ветеранам Африканской войны, сражавшимся под его командованием. Образование колоний способствовало ускоренной романизации этой страны, превращению ее в органическую часть Италии; латынь становилась языком общения не только для исконно проживавших там лигуров, но и для тех кельтов, которые не были истреблены и не вернулись в места своего прежнего обитания – за Альпы.

Катон в противоположность Сципиону стоял за образование на территории поверженного противника провинций – поместий римского народа. Свой авторитет он снискал в широких кругах римских граждан, в сенате и в демократической среде, из которой он сам происходил, – он вышел из плебейского рода Порциев, фамилия которых идет, вероятно, от выращивания свиней,– неизменной ревностью о сохранении исконных римских традиций, о бережном хранении чистоты патриархальных нравов, угроза которым виделась со стороны тех римских нобилей, группировавшихся вокруг Сципиона, кто, как и их политический лидер, с энтузиазмом принимал блестящую греческую культуру, усваивал эллинские бытовые обычаи и нравы, которые Катон считал подрывающими нравственные устои римского общества, развращающими юных римлян. У него вызывала негодование сексуальная мораль, господствовавшая в кружках его противников, с ее терпимым, если не сказать больше, отношением к гомосексуальным отношениям. По словам Полибия, «Катон открыто поносил тех из граждан, которые вводили в Рим иноземную роскошь, триста драхм платили за бочонок сельдей из Понта, а за красивых мальчиков давали больше стоимости полевого участка» (Полибий, цит. изд., т. 2, с. 366).

Не одобрял он и такого увлечения греческим языком и греческой литературой, когда охваченные им становились людьми двуязычными и в своем кругу чаще говорили по-гречески, чем на языке своих предков, при этом сам Катон основательно овладел греческим языком и стал читать греческих писателей, в особенности Фукидида и Демосфена, в преклонные лета. Одну из угроз государственной стабильности и внутреннему миру в Риме он находил в приверженности богатых нобилей к роскоши, в чем они подражали поверженным эллинистическим монархам и их царедворцам. В бытность свою цензором Катон ввел налог на роскошь, который призван был умерить пыл «золотой молодежи», раздражавшей своим наглым расточительством малоимущих граждан. При всей своей угрюмости и мрачноватой тяжеловесности в стиле римской gravitas (важности), Катон обладал острым и насмешливым умом. Плутарх составил замечательную подборку его саркастических ядовитых сентенций: «В своей речи против роскоши он заметил, что трудно существовать государству, где рыба стоит дороже быка»… Некто продал отцовское имение, лежавшее на берегу моря… То, что море,– сострил он,– затопляет с трудом, он поглотил без всяких хлопот». Во время пребывания в Риме царя Эвмена сенат старался оказывать ему всякого рода почести; лучшие граждане один перед другим ухаживали за ним, только Катон не доверял ему и сторонился его. Ему заметили: «Царь – прекрасный человек и любит римлян».– «Пусть так,– отвечал Катон,– но царь – плотоядное животное»… Насмехаясь над одним необыкновенным толстяком, он сказал: «Может ли быть полезен государству человек, у которого все тело с шеи до паха занимает одно брюхо» (Плутарх, цит. изд., с. 388–390).

Сципион давал повод для ожесточенных нападок Катона своим высокомерием, может быть, и соразмерным его талантам и заслугам, но задевавшим мелочное самолюбие сенаторов, слабостью ко всякого рода почестям и отличиям. Противодействуя катоновской партии, он ловко создавал себе клиентуру среди нобилей и всадников и как искусный демагог привлекал на свою сторону сердца плебеев, в особенности пролетариев, блеском красноречия, личным обаянием и, главное, раздачей бесплатного хлеба беднякам из своих несметных личных средств, в законности приобретения которых Катон позволял себе публично сомневаться.

После победоносного завершения войны с Антиохом III, в которой Публий Сципион сопровождал своего брата Луция, консула 190 г., и был фактически главным стратегом, он вместе с братом был обвинен в утайке денег из военной добычи и в даровании Антиоху благоприятных условий мира, в чем обвинители усматривали последствие подкупа. Когда при рассмотрении дела в сенате от Публия затребовали отчет, он, по рассказу Полибия, «отвечал, что отчет у него есть, но что он не обязан отчитываться перед кем бы то ни было. Когда противник настаивал и требовал представить счеты, Публий попросил брата принести их. Книга была доставлена. Тогда Публий протянул ее вперед и на глазах у всех изорвал, предложив своему противнику восстановить отчет по отрывкам, а прочих спросил, почему они так доискиваются отчета о том, каким образом и кем израсходованы три тысячи талантов, между тем не спрашивают, каким образом и через кого поступили к ним те пятнадцать тысяч талантов, которые получены ими от Антиоха, равно как и о том, каким образом они сделались обладателями Азии, Ливии, а также Иберии» (Полибий, цит. изд., т. 2, с. 266). Пораженные театральным жестом любимца народа, многие из сенаторов устыдились своей подозрительности, но на Катона экстравагантные выходки политического противника не производили впечатления, и он добился судебного расследования по обвинению Сципионов в растрате казенных средств. Луций Сципион признан был виновным и присужден к уплате большого штрафа; Публий сумел оправдаться перед судом в комиции, но, как и его брат, после этого процесса устранился от участия в политической жизни и удалился из Рима в свое имение в Кампании, где и скончался вскоре после смерти брата, в 183 г., запретив перед кончиной переносить свой прах в Рим, на который он, очевидно, был в большой обиде. На политической арене Рима стала решительно доминировать партия Катона, которого, впрочем, не раз, а по свидетельству Плиния Старшего, 44 раза – так много было у него врагов,– привлекали к суду, но во всех случаях его обвинители терпели поражение.

Сокрушительный удар по партии Сципиона Катон нанес в 184 г., когда вместе с Луцием Валерием Флакком исполнял цензорские обязанности. Из сената были выведены почти все сторонники Сципиона. При этом предлоги могли казаться крайне мелочными даже сочувствовавшим ему людям, но они были в духе Катона, и поэтому трудно было обвинить его в политической пристрастности таких исключений. Так, бывший претор Манилий был вычеркнут цензором из списка сенаторов за то, что у себя дома днем в присутствии дочери поцеловал жену. Катон наживал себе врагов не только свирепыми чистками сената, но и отказом в триумфах полководцам, которые одерживали победу над врагом, и все-таки продолжал доминировать на политической сцене, опираясь на поддержку по преимуществу средних слоев, в отличие от Сципиона, опорой которого в основном была сенаторская знать, римский пролетариат и ветераны.

По инициативе Катона продолжалась масштабная раздача земли из государственного фонда (ager publicus), в особенности на севере Италии, в чем он принципиально не расходился с линией его противника Сципиона. На территории между Апеннинами и Падусом и на Адриатическом побережье были основаны колонии римских граждан – Мутина, Парма, Луна, Пизавра, Потенция и колонии латинского права – Кремона, Бонония, Плаценция, Аквилея. Учреждение колоний утоляло земельный голод малоимущих и укрепляло позиции Рима в новоприобретенных регионах.

Нужда в пополнении армии, обострившаяся в результате больших человеческих потерь, понесенных в ходе изнурительной войны с Ганнибалом, побудила сенат принять предложение Катона о снижении имущественного ценза для последнего, 5-го класса военнообязанных граждан с 11 до 4 тысяч ассов. Таким образом был значительно расширен мобилизационный контингент. Кроме того, не только свободнорожденные граждане, но и вольноотпущенники с цензом от 4 до полутора тысяч ассов стали привлекаться для службы во флоте. Более того, в случае исключительно острой потребности в пехоту могли призываться как те граждане, кто по цензу приписывался к флоту, так и еще более бедные люди с размером имущества до 375 ассов. В связи с этим расширился состав комиций, в которые были включены лица с имущественным цензом от 11 тысяч ассов, что ранее было нижним пределом для обладания правом голоса, которое по логике военной демократии сопряжено было с обязательной службой в легионе, до 4 тысяч. Кроме того, число центурий первого разряда было понижено с 80 до 70, что вместе с 18 всадническими центуриями не составляло уже половины из оставшегося неизменным общего числа центурий – 193, так что если раньше голосование при единодушии первого разряда, прекращалось ввиду получения большинства голосов центурий до начала обсуждения в центуриях низших классов, то вследствие этой реформы центурии второго класса в любом случае подключались к голосованию.

В 180 г. был принят внесенный Вилием законопроект, по которому а высшие магистратуры консулов и преторов впредь могли избираться лишь лица, которые уже занимали ранее должности квесторов или эдилов; кроме того, устанавливался возрастной ценз для кандидатов на должности эдилов и квесторов в 28 лет, преторов – в 40 и консулов – в 43 года. Занятию всех этих магистратур непременно должна была предшествовать воинская служба. Тем самым, в духе Катона, устанавливались препятствия для быстрого карьерного роста лиц состоятельных, знатных, пользующихся широкой поддержкой сколоченной ими клиентуры, а также отличающихся блестящими политическими или полководческими способностями, к которым, отталкиваясь от образа своего ненавистного оппонента Сципиона Африканского, Катон относился с осторожностью и даже с осознанным или невольным предубеждением.

Ревнитель патриархальной простоты нравов, воплощение римской серьезности (gravitas), неприязненно относившийся ко всякому нарочитому блеску, пусканию пыли в глаза, ко всякой вычурности, Катон и сам не лишен был оригинальности или оригинальничанья, на грани с чудачеством. Одна из его выходок заключалась в том, что всякое свое выступление в сенате, какая бы тема при этом ни обсуждалась, он заканчивал сентенцией на свою излюбленную тему – о грядущей участи Карфагена: ceterum censeo Carthaginem esse delendum (а впрочем, я считаю, что Карфаген должен быть разрушен).

Озабоченность положением дел в Африке со временем приобрела серьезные основания в контексте имперских интересов Рима и стала разделяться широкими кругами римского политического класса, а не только партией Катона. События развивались там иначе, чем это можно было предвидеть сразу после окончания Второй Пунической войны. Благодаря искусной финансовой политике, Карфаген сумел в кратчайшие сроки поправить свое экономическое положение: и численность его населения, и его казна превзошли размеры, которых они достигли

в канун Второй войны с Римом. В Карфагене процветали ремесла и земледелие, успешно осуществлялась заморская торговля. Вынужденное условиями мира 201 г. разоружение снимало тяжелое бремя с государственной казны и способствовало экономическому росту.

Но процветало и расположенное по соседству Нумидийское царство Массиниссы, основательно расширившееся в результате удачного перехода на сторону прежнего противника на заключительном этапе великой войны. По условиям мирного договора Карфаген лишался суверенитета, и, в частности права воевать без разрешения Рима. Этим, с молчаливого согласия римского сената, и пользовался состарившийся хищник, который отнимал у Карфагена жирные куски его территории. Из Карфагена поступали жалобы в Рим, но сенат направлял в Карфаген комиссии, которые делали важные наблюдения над положением дел в государстве, вызывавшие тревогу в сенате ввиду быстрого исцеления ран низверженным противником; но меры против агрессивных действий Массиниссы не принимались. Так, более 30 лет предметом спора был стратегически важный округ Эмпория, расположенный вблизи Малого Сирта. Наконец сенат в Риме постановил: Карфаген должен передать эту территорию Массиниссе, уплатив ему еще и штраф в 500 талантов за незаконное владение этой плодородной доходной землей. Карфаген подчинился, а Массинисса, заодно с Эмпорией, захватил еще и город Туску, а также окрестности Баграда.

В ответ на очередную жалобу из Рима в Африку прибыла новая делегация, на этот раз ее возглавил самый авторитетный сенатор Марк Катон, который на месте поражен был блестящим экономическим положением Карфагена, богатством его казны. Вернувшись в Рим, он высказал свои опасения в сенате, находя единственным приемлемым решением проблемы для Рима самый радикальный способ – не только ликвидацию остатков государственной независимости Карфагена, но уничтожение ненавистного города. Его поддержали многие сенаторы, особенно рьяно настаивали на разрушении Карфагена принадлежавшие к всадническому сословию торговцы, банкиры, откупщики, надеявшиеся вволю поживиться за счет конкурента. Сенат, не утвердив захвата Массиниссой Туски и окрестностей Баграта, не потребовал от него однако вернуть эти земли Карфагену.

Миролюбие карфагенян на этом было истощено. Пока это дело рассматривалось в сенате, в общественном мнении пунийцев верх вновь взяли патриоты и реваншисты. Во главе администрации карфагенский сенат поставил вождей патриотической партии Гасдрубала и Карталона, которые, пользуясь средствами государственной казны, стали сколачивать и вооружать армию наемников для войны с Массиниссой. 40 сторонников мира любой ценой было изгнано из города. А Массинисса, подыгрывая патронам, демонстрировал свое миролюбие, заявив, что подчинится любому приговору римского сената, одновременно направив в Рим своего сына Гулуссу с поручением доложить о военных приготовлениях в Карфагене. Затем он потребовал от карфагенских властей впустить в город своих друзей из числа знатных пунийцев, изгнанных из отечества. Карфаген не подчинился этому требованию, и Массинисса начал военные действия. Тем временем в Риме сенат, не приняв предложения Катона о немедленном объявлении войны, вынес на тайном заседании постановление о том, что война будет объявлена, если Карфаген отвергнет ультиматум о роспуске армии и уничтожении материалов, приготовленных для строительства флота.

В сражении между пунийской армией, действовавшей вместе с 6 тысячами всадников, перебежавших на сторону Карфагена от Массиниссы, и нумидийцами победу одержал Массинисса. Он потребовал от Гасдрубала выдать перебежчиков и оружие, уплачивать ежегодно в течение 50 лет по 100 талантов и пройти разбитой армии под ярмом. Гасдрубал принял все эти условия, но нумидийцы со своей стороны не исполнили договора о безопасном возвращения опозоренного войска в Карфаген и, напав на разоруженных пунийцев, всех их перебили.

Чтобы предотвратить войну с Римом, законный повод к которой был дан самовольным вступлением в военные действия против Массиниссы, карфагенский сенат приговорил Гасдрубала и Карталона к смертной казни, но Гасдрубал спасся от казни бегством. В Рим направлено было посольство просить пощады. Одновременно туда же отправилась делегация от соседнего с Карфагеном и ранее зависимого от него пунийского города Утики с полномочиями передать город в полную власть Риму. Прибывшие в Рим послы из Карфагена спросили сенаторов, какие условия они должны выполнить для предотвращения войны. Им ответили уклончиво: они сами знают об этих условиях. Послы догадывались, что речь идет об уничтожении самого города. После безрезультатных переговоров в Риме из Карфагена направлено было новое посольство с неограниченными полномочиями, но пока оно находилось в пути, сенат объявил Карфагену войну под предлогом нарушения мирного договора 201 г.

Шел 149 г. до Р.Х. В сицилийскую Лилибею отплыли военные и транспортные суда с легионерами на бортах, во главе с Манием Манилием, начальствовавшим над армией, и Луцием Марцием Цензорином, командовавшим флотом. Прибывшим в Рим послам было объявлено, что для предотвращения начала военных действий Карфаген, которому будет гарантировано его самоуправление, должен выдать в распоряжение консулов 300 заложников – детей из самых знатных и влиятельных семей, предоставить продовольствие для снабжения армии и флота и затем выполнить все другие требования, которые им предъявят консулы. Послы подчинились. Из Карфагена в Лилибею были высланы заложники. Там представителям Карфагена было сказано, что о дальнейших требованиях они узнают после высадки армии в Африке.

Войска высадились в Утике. Послы карфагенян явились в главный штаб римлян. Там им стали предъявлять новые требования – не все сразу, а дозированно. Вначале консулы потребовали разоружения Карфагена. Как рассказывает Аппиан Александрийский, «послы на это сказали, что им приходится слушаться, но они не знают, как они будут защищаться от Гасдрубала, которого они приговорили к смерти и который, собрав уже до 20 тысяч воинов, расположился лагерем у самого Карфагена. Когда консулы сказали, что римляне позаботятся об этом, послы обещали выдать оружие. Вместе с послами были отправлены Корнелий Сципион Назика и Гней Корнелий по прозвищу Испанский, они приняли 200 тысяч всякого рода оружий, бесконечное множество стрел и дротиков, до двух тысяч катапульт» (Аппиан Александрийский, цит. изд., с. 184). После выполнения требования о разоружении карфагенским послам предъявлено было еще одно условие для предотвращения боевых действий. Как рассказывает тот же историк, Цензорин «встав и помолчав долгое время с жестким выражением лица, наконец сказал следующее: “Уйдите для нашего спокойствия из Карфагена, поселитесь в каком хотите месте вашей страны в 80 стадиях от моря, так как этот город решено срыть до основания». Когда он это еще говорил, они с криком стали поднимать руки к небу и призывали богов как свидетелей совершенного над ними обмана… Они бросались на землю, бились о нее руками и головами, некоторые разрывали одежды и истязали собственное тело, как охваченные безумием. Когда же наконец у них прекратился острый приступ отчаяния, наступило долгое и полное печали молчание, и они лежали как мертвые» (Аппиан, цит. изд., с. 184–185).

Когда послы вернулись из римской ставки в родной город и сообщили о требовании римлян, такой же пароксизм горя и отчаяния овладел его гражданами. «И тут начались несказанные и безумные стенания… Одни стали мучать и терзать, как виновников этого коварства, тех из его старейшин, которые внесли предложение дать заложников, другие так поступали с теми, кто советовал выдать оружие, иные бросали камнями в послов как вестников бедствий, иные разбежались по городу. Тех италийцев, которые еще были среди них.., они подвергли разным мучениям… они поносили богов, говоря, что они не могли охранить самих себя… Небольшая часть, которая еще не потеряла головы, стала запирать ворота и вместо катапульт сносить на стены камни» (Аппиан, цит. изд., с. 192).

В тот же день сенат постановил защищать город. В ополчение включили всех мужчин, способных сражаться, в том числе и освобожденных с этой целью рабов. Во главе ополчения поставили перебежчика от Массиниссы и его внука Гасдрубала. Приговоренного к казни другого Гасдрубала, извинившись перед ним, просили действовать во главе своих воинов против римлян вне городских стен. Чтобы выиграть время для подготовки к обороне, у римлян запрошено было 30 дней на раздумье, и это время им было дано. Карфагеняне использовали его для того, чтобы втайне починить существующие городские стены, выстроить дополнительные укрепления, соорудить новые метательные орудия взамен выданных врагу катапульт, выковать новое вооружение, вымуштровать ополченцев и собрать средства для вербовки наемников, так что время, отпущенное непредусмотрительными консулами, не было потрачено даром, и когда по прошествии условленных 30 дней римские легионы подошли к стенам Карфагена, они нашли их прекрасно оснащенными всем необходимым для обороны, а его жителей готовыми к отчаянной смертельной схватке.

Легионы Мания Манилия стали лагерем у городских стен, а флот под командованием Цензорина подошел к ним со стороны залива. На другой строне залива расположились войска Гасдрубала, которые своими нападениями мешали римским солдатам заготавливать лес для сооружения осадных орудий. И все же два больших тарана было построено. С их помощью удалось пробить брешь в стене. Затем сделана была попытка прорваться сквозь эту брешь в город, но атака захлебнулась и была отбита. Много римлян пало от рук осажденных, и только выверенные действия военного трибуна Эмилиана Сципиона, прикрывшего отступавших и преследуемых противником воинов, предотвратили значительные потери в римском войске. Неудачей кончилась и попытка Манилия взять стены Карфагена приступом. В римском лагере вследствие непривычной для римлян изнурительной жары распространились болезни, которые косили солдат. Более способный из полководцев Цензорин был отозван в Рим.

Массинисса, огорченный тем, что Карфаген, который он ранее считал своей добычей, уплывает из его рук, бездействовал, а затем умер в маститом возрасте – 90 лет. Царь отличался при жизни несокрушимым здоровьем. По словам Аппиана, «до самой смерти он принимал участие в боях и верхом на коня садился без помощи стремянного… хотя у него и рождалось и умирало много детей, никогда у него не было в живых менее десяти, и умирая девяноста лет, он оставил после себя четырехлетнего ребенка» (Аппиан, цит. изд., с. 201). В том же 149 г. Скончался и другой старец – Катон, так и не дождавшийся осуществления своей заветной мечты – уничтожения Карфагена, война с которым, ранее представлявшаяся легкой прогулкой, к тому же начавшаяся с поразительного дипломатического успеха – разоружения противника, затягивалась и сулила большие трудности.

В сенате стали испытывать тревогу из-за обескураживающее неудачного развития военных действий в Африке при новых военачальниках консулах 148 г. Луции Пизоне и Луции Манцине. И тогда сенатом принято было решение в обход закона, предусматривавшего постепенность в прохождении высших магистратур, предоставить военному трибуну Эмилиану Сципиону консулат вместо должности эдила, которой он, в соответствии с законом, искал. Причем он был назначен единственным главнокомандующим в Африке. Прибыв в Утику, он, повторив свой испанский опыт, восстановил дисциплину в войсках, изгнав из них торговцев и проституток. Затем стал методично зачищать окружавшую Карфаген территорию, уничтожая действовавшие в тылу у римлян карфагенские отряды. Когда с ними наконец было покончено, полководец сконцентрировал всю армию у стен Карфагена, воздвиг вокруг них мощные укрепления, отрезав снабжение города извне по суше. Затем у входа в карфагенскую гавань была воздвигнута плотина, и Карфаген утратил морскую связь с внешним миром. Горожане стали страдать от нехватки продовольствия: начались болезни, люди умирали от голода.

И только вконец изнурив пунийцев блокадой, весной 146 г. Сципион приказал начать штурм. Бои на крепостных стенах, на городских улицах и площадях продолжались 6 дней. Жители города защищались с отчаянием обреченных. Каждый дом приходилось брать с боем и потерями. Особенно тяжелую цену пришлось заплатить за взятие городской цитадели – Бирсы. В огромном числе гибли мирные жители Карфагена. Аппиан Александрийский так описывал ужасы страшной бойни на подступах к цитадели: Сципион «поджег все три узкие улицы, ведшие к Бирсе, а другим приказал, как только сгорит какая-либо часть, очищать там путь, чтобы удобнее могло проходить постоянно сменяемое войско... Огонь сжигал все и перекидывался с дома на дом, а воины не понемногу разбирали дома, но, навалившись всей силой, валили их целиком… Вместе с камнями падали на середину улицы вперемешку и мертвые и живые, большей частью старики, дети и женщины, которые укрывались в потайных местах домов, одни из них раненые, другие полуобожженные испускали отчаянные крики. Другие же, сбрасываемые и падавшие с такой высоты вместе с камнями и горящими балками, ломали руки и ноги и разбивались насмерть… Воины, расчищавшие улицы от камней, топорами, секирами и крючьями убирали упавшее и освобождали дорогу для проходящих войск, одни из них топорами и секирами, другие остриями крючьев перебрасывали и мертвых и еще живых в ямы, таща их, как бревна и камни, или переворачивая их железными орудиями: человеческое тело было мусором, наполнившим рвы» (Аппиан, цит. изд., с. 218).

Наконец укрывшиеся в Бирсе карфагеняне стали просить о пощаде. Им обещали лишь жизнь. «Перед победителем предстали 30000 мужчин и 25 тысяч женщин, это не составляло и десятой доли прежнего населения города» (Моммзен, цит. изд., т. 2, кн. 4, с. 44). 900 римских перебежчиков и Гасдрубал с женой и детьми укрылись в храме. Затем они сами подожгли храм, но Гасдрубал выбежал из горящего храма и на коленях просил Сципиона сохранить ему жизнь. Его пощадили. Увидев мужа у ног победителя с крыши горящего храма, жена сказала с укоризной: «О трусливейший из людей! Меня и моих детей похоронит этот огонь, ты же, какой триумф украсишь ты, вождь великого Карфагена?.. Произнеся такие оскорбительные слова, она,– как пишет Аппиан, – зарезала детей, бросила их в огонь и сама бросилась туда же» (Аппиан, цит. изд., с. 219).

Большую часть жителей города победители продали в рабство. Гасдрубал был, как государственный пленник, отправлен в Италию, где к нему относились сносно. Имущество государства и частных лиц, за исключением драгоценных металлов и храмовых сокровищ, пожертвованных римским храмам, отдано было на разграбление солдатам. Некоторые из храмовых сокровищ, вывезенные в свое время как добыча из сицилийских храмов, были им возвращены. Гражданам Акраганта вернули конфискованного у них медного быка тирана Фаларида. Затем по строжайшему приказу сената, выполнившего завет Катона, Сципион сравнял с землей Карфаген и ближние к нему пунийские города, сохранившие ему верность до конца. Кроме того, сенат велел символически пройтись плугом по территории Карфагена, предав место это проклятию, чтобы прекратилось даже юридическое существование враждебного города. Развалины Карфагена пылали 17 дней.

Государственная территория Карфагена получила статус римской провинции с названием Африка, большая часть земельных владений самого Карфагена и других разрушенных городов была включена в состав ager publicus и раздавалась в аренду. Уцелевших местных жителей обложили налогами в пользу Рима. Но включенные в состав провинции города Утика, Гадрумет, Тапс, Ахулла, Узалис, Малый Лептис и Тевдалис, вовремя переметнувшиеся на сторону Рима, получили городское самоуправление и, равно как и их граждане, сохранили собственность на свои земли. Управление провинцией осуществлялось наместником с резиденцией в Утике. Со стороны суши провинция окружена была союзным царством законнорожденных сыновей Массиниссы Миципсы, Голосса и Мастанабы, которое должно было прикрывать ее от набегов кочевых берберов. Прошло время, и, по замечанию Моммзена, «на месте, где в течение полутысячелетия работали и торговали трудолюбивые финикияне, римские рабы стали теперь пасти стада своих далеких господ» (Моммзен, цит. изд., т. 2, кн.4, с. 44–45). Из Рима в новую провинцию стекались торговцы, ростовщики, публиканы, чтобы всласть эксплуатировать ее.

Добив Карфаген, сокрушив Македонию и подчинив Элладу, обзаведясь послушными союзниками в Малой Азии, покорив и усмирив Испанию, Рим стал беспримерно могущественной мировой империей. Его власть распространялась теперь на земли трех частей света, а Средиземное море действительно стало его домашним озером.

При этом численностью своего населения, приблизившейся в середине II столетия до Р.Х. к 30 миллионам, империя по меньшей мере троекратно превосходила ее политическое и этническое ядро – Италию; а поскольку имперская власть безраздельно принадлежала «римскому народу» – populus romanus, а не федерации латинских и италийских общин, то значит, она находилась в руках политического образования, население которого составляло менее одной пятидесятой части от всего населения этой империи. Впрочем, в эти статистические соотношения необходимо внести коррективы. С одной стороны, политическими правами в Риме обладали лишь его граждане, а не перегрины и тем более не рабы, причем взрослые мужчины, которые составляли, вероятно, не больше четверти городского населения, но с другой стороны, многие из полноправных римских граждан временно или постоянно находились вне Рима и поэтому не принимали прямого участия в принятии политических решений, поскольку, если уж таковые выносились не в сенате, а народным собранием, комициями, то, естественно, лишь присутствующими членами этих комиций: римскому политическому праву и политической мысли совершенно чужда была идея представительства.

Государственную территорию Рима составляла также лишь часть всей имперской территории, что, строго говоря, не позволяет саму эту империю квалифицировать как государство. Государством в греко-римском мире оставался полис, или община – societas. В случае с Римом территория такого полиса не ограничивалась самим городом urbs и его окрестностями, но представляла собой густую сеть колоний, или муниципий, а также общин неполноправных граждан Рима, основанных на латинском или церитском праве, наброшенную на всю Италию, большая часть территории которой принадлежала союзным Риму общинам, лишенным полного суверенитета, но не включенным юридически в состав Римского государства, а также более редкую сеть римских и латинских колоний в заморских провинциях, где также присутствовали союзные общины, юридически самостоятельные, но связанные с Римом неравноправными договорами. Иными словами, в провинциях, число которых в результате уничтожения Карфагенского государства было доведено до 6, Рим до известной степени воспроизводил политическую систему, существовавшую в Италии, с той только существенной разницей, что государственный статус самоуправляемых союзных общин в провинциях был более зыбким, чем статус италийских общин или греческих полисов в Италии, государственная территория которых не рассматривалась в Риме в качестве поместий римского народа, а применительно к провинциям подобное определение употреблялось не в качестве метафоры, а как ответственный юридический термин.

В связи с этим империй консулов вне Рима в Италии действовал применительно к войскам, к населению зоны боевых действий, к населению завоеванных территорий до их правильной политической и юридической организации, в то время как провинциальные наместники – проконсулы и пропреторы – обладали в своих провинциях империем на постоянной основе; он не приостанавливался и в мирное время, что, собственно, и позволяет политическое образование во главе с Римом называть империей. Присутствие принципиально не ограниченной снизу имперской власти наместников делало саму автономию союзных общин в том числе и тех греческих полисов, которым Рим даровал свободу от македонского господства, призрачной, во всяком случае, вполне муниципальной. Как и в Италии, ни одна из союзных общин не имела права заключать союзные договоры с кем бы то ни было, хотя бы и в пределах Римской империи, кроме как с Римом. Поэтому если, при ограниченности всяких аналогий, Италийскую федерацию можно сравнить с империей Гогенцоллернов или даже таким военно-политическим образованием, как Нато, с всевластием в нем Соединенных Штатов и юридическим суверенитетом его членов, то ближайшим аналогом взаимоотношений Рима с населением и общинами провинций будет Британская империя эпохи колониализма с ее вице-королями, генерал-губернаторами и губернаторами.

Население провинций, подобно населению Индии в новое время, подвергалось эксплуатации, хотя, конечно, и не столь масштабной, как это умели делать сахибы; но по разным, главным образом политическим, причинам она была не одинаково обременительной; и в Испании, удержание которой под властью Рима обошлось столь дорогой ценой, она носила самый минимальный размер – дело ограничивалось содержанием расквартированных там легионов и администрации наместников за местный счет, что и способствовало ускоренной романизации этой страны.

И все же покоренные народы не только проиграли от утраты суверенитета или от смены прежних властителей новыми господами. У этой медали был не только реверс, но и аверс. В пределах империи воцарился мир и полицейский порядок, который представляет собой немалую ценность для обывателей, исстрадавшихся от нескончаемых войн карликовых полисов и хищных эллинистических автократоров Балкан и Ближнего Востока, от межплеменных стычек в Испании, от пиратства на море, на островах и в прибрежных землях, от разбоев на суше. Жители провинций получили возможность совершать далекие путешествия по благоустроенным дорогам, связавшим весь средиземноморский мир, как ранее они связали в единое целое Италию; и многочисленные купцы, в особенности греческие, финикийские и иудейские, воспользовались этой возможностью. Одна из главных дорог империи соединила запад и восток Балканского полуострова; она начиналась на Адриатическом берегу у Аполлонии и Эпидамна и вела через Иллирик в Македонию до Фессалоник и потом в южную Фракию до Византия. Она называлась Игнатиевой по городу Гнатий в Апулии, до которого доходила Аппиева дорога: из этого города плыли через Адриатику до Аполлонии, где собственно и начиналась сама дорога.

В состав империи вошли как культурно развитые народы, опережавшие римлян и италиков или по меньшей мере не уступавшие им по уровню развития цивилизации, так и те, которые еще только начали пересекать ту черту, которая отделяет развитые цивилизации от примитивных «археологических» культур вроде иберийских, кельтиберийских, иллирийских или берберских племен. Теперь они вынуждены были обстоятельствами своей зависимой жизни ускоренно цивилизоваться, иногда, и нередко, ценой утраты своего культурного своеобразия и даже своего этнического лица, причем в империи происходила не только романизация западных народов; эллинизация северных Балкан и Малой Азии ускорилась после их включения в состав империи с ее вездесущим чиновничьим аппаратом, который с подвластным народом мог общаться не непременно на латинском, но также и на греческом языке, однако не на языках варваров, так что варварам приходилось усваивать и ранее им не совершенно чуждую эллинскую речь.

После завоевания Балкан процесс культурной эллинизации самих римлян, начавшийся раньше, под влиянием греческих колоний в Италии, получил несколько новых стимулов. Одним из них явилось наводнение Рима после победоносных войн на Востоке образованными рабами из Эллады, которых их владельцы, чуждые свойственной эллинам фанаберии, считали не говорящими орудиями, но полноценными людьми, на кого по воле фортуны обрушилось несчастье, от которого никто не застрахован, даже и самые знатные из римских сенаторов –они также могли оказаться в плену и утратить свободу. Многие римляне, не слушаясь наставлений Катона, вверяли этим своим рабам собственных детей для обучения их греческому языку и наукам, а часто и сами становились их учениками.

Но, конечно, лишь немногие из рабов могли устроиться в Риме так сносно, как образованные или даже не особенно образованные, но изобретательные греки, порой представлявшие собой нечто вроде гувернеров в барских домах России XVIII века, которые у себя на родине, во Франции или Германии, были парикмахерами или кучерами. Впрочем, свободное знание греческого языка, как в свое время в России французского и даже немецкого, уже само по себе в определенных кругах, ненавистных Катону и его последователям, считалось образованием.

Участь большинства невольников была печальной. Главным образом они использовались как рабочая сила, причем не столько в домашнем услужении, как это было в более раннюю эпоху так называемого патриархального рабства, сколько в мастерских, в рудниках, на латифундиях состоятельных землевладельцев, в особенности в качестве пастухов.

Рост рабовладения был однако не только средством укрепления благосостояния римских граждан и перегринов, которые также могли владеть рабами, более того, сами рабы могли быть заодно и рабовладельцами,– естественно, что рабовладельцы из числа невольников принадлежали к числу весьма состоятельных людей – высокая доля рабов в населении империи представляла собой политическую проблему, до известной степени она угрожала основным устоям римского общества и государства, потому что, с одной стороны, чревата было восстаниями невольников, а с другой – рост числа рабов уже сам по себе, помимо иных косвенно взаимосвязанных с этим процессом явлений, уменьшал долю свободных граждан, долю крестьян и ремесленников, обладавших полнотой гражданских прав и составлявших становой хребет римского общества, тем более что в результате военных потрясений, военных бедствий и побед одни граждане колоссально обогащались, а другие нищали.

В Риме середины II века существенно выросло число пауперизированных граждан – пролетариев, из которых одни не могли найти заработок, а другие уже и не хотели его искать, полагаясь на государственную благотворительность. И эти пролетарии могли чаще присутствовать в комициях, где иногда, в критические моменты, принимались важные государственные решения, чем крестьяне и ремесленники, занятые трудом. Полагаться на благоразумие крикливых и порой ко всему готовых бездельников особых оснований не было. В результате подобного развития событий Рим, завоевавший полмира, оказался на пороге опасных перемен, угрожавших катастрофой всего здания его государственности.