Глава II. Оппозиция католическому духовенству в Англии до реформации

Во всех католических странах непосредственным орудием власти римского первосвященника, проводником его волн и естественным защитником того, что разумелось обыкновенно под именем прав и интересов католической церкви, был конечно класс духовенства, включая сюда и высших прелатов и простых священников, и белое духовенство и монахов. Общественное положение, занимаемое этим классом в той или другой католической стране, большая или меньшая степень его нравственного в ней авторитета и влияния служат всегда так сказать барометром, по указаниям которого можно составить понятие и о том, насколько высоко и прочно в этой стране положение самой католической системы, представителем которой является духовенство. Желая по возможности уяснить себе положение католической церкви в Англии до реформации, нельзя поэтому не обратить некоторой доли внимания на судьбы здесь католического духовенства.

В продолжение пяти веков, предшествовавших реформации, католическое духовенство Англии, по крайней мере в значительной своей части, не было сословием национальным. Оно состояло из людей по своему происхождению чуждых большинству населения, не имевших со своею паствою внутреннего нравственного единства, и потому интересы этого сословия не только не были одинаковы с интересами других сословий, но часто даже составляли с ними диаметральную противоположность. Правда, таким характером отличалось по преимуществу духовенство высшее; но оно, как более заметное и более сильное, налагало свой отпечаток и на все сословие. Чрез пять лет после Гастингской битвы, Вильгельм Завоеватель налагает свою тяжёлую руку и на церковь Англии. По соглашению с папою Александром 2–м и при содействии его легатов, он низлагает все высшее духовенство англо–саксонского происхождения, возводя на епископов и аббатов разного рода обвинения, заключая их в крепости или монастыри, или вынуждая их искать спасения в бегстве. На место изгнанных и низложенных саксонцев выступают норманнские соотечественники Вильгельма предводимые норманном–Ланфранком, новым архиепископом Кентерберийским. Конечно, норманн– архиепископ на своём новом посте был лишь представителем и продолжателем политики завоевателя; он выгонял из духовного чина кого хотел и замещал изгнанных норманнами, французами, выходцами из Лорени, людьми всех стран и всех происхождений, лишь бы не были они англичанами ⁷⁴. При таком образе действий, интересы религии были, конечно, совершенно в стороне; он вызывался соображениями исключительно политического свойства и духовенство было лишь одним из орудий для полного порабощения покорённой страны. Само собою разумеется, что такое духовенство, созданное королём с целью, далеко не нравственною, не могло и отличаться какими-либо нравственными достоинствами. Оно призвано было для того, чтобы содействовать королю в угнетении покорённого населения, чтобы подавить в нем всякие проблески самостоятельности, а потому оно, конечно, и должно было состоять из людей, вполне способных на такие подвиги. И действительно, события после завоевания ясно свидетельствуют о том, что норманнское духовенство Англии, созданное завоеванием, вполне стояло на высоте своего призвания. Множество пройдох, только по названию духовных, бросились на бенефиции Англии, внося туда дух насилия и грабительства и заявляя о себе роскошью, бесчинствами и даже действиями богопротивными. Епископы и аббаты грабили свои монастыри, взламывали сундуки монахов, похищали церковные украшения, употребляя их на украшение своих жилищ. Они ходили со свитою вооружённых воинов и проводили своё время в пьянстве, в скачках верхом на лошадях и в игре на деньги в кости. Недоброжелательство этих прелатов к туземцам Англии простиралось до такой степени, что они не задумывались во многих местах раскапывать могилы и выбрасывать из них останки своих саксонских предшественников, считавшихся в народе святыми ⁷⁵. Подчинённые церковные должности они раздавали своим родственникам, которые, по словам древнего историка, были без малейшего образования и столь зазорной жизни, что неудобно о том и писать ⁷⁶. Но при всех своих недостатках норманнское духовенство Англии пользовалось особенным покровительством своих королей. Вильгельм Завоеватель наделяет его громадными поземельными владениями, даёт ему разные права и хартии, которые остаются неприкосновенными и при преемниках Вильгельма ⁷⁷. Обычай замещать церковные должности норманнами продолжается и в последующее время. Генрих I–й, отправляясь в 1107 году на континент для войны с Францией поставил вновь в Англии значительное число аббатов и прелатов. Все эти ново поставленные церковные сановники были иностранцы. Англичанин, как бы ни было велико превосходство его образования и какими-бы нравственными достоинствами он ни отличался, никогда не считался достойным какой–либо подобной должности, потому что его саксонское происхождение лежало на нем неизгладимым пятном. Между тем, из всех этих вновь поставленных, по воле короля, пастырей большая часть, по словам их современника Эдмера, были скорее волки нежели пастыри ⁷⁸. Таким образом и преемники Вильгельма следуют его политике при замещении церковных должностей. Причину этого понять не трудно. Норманнские короли Англии, приобретшие свою власть силою оружия, не могли чувствовать себя спокойными среди массы враждебного им побеждённого саксонского населения, которое не раз заявляло о своём настроении вооружёнными восстаниями. При таком положении дел, король смотрел на каждого туземца как на побеждённого, но опасного раба, которому победитель никак не должен оказывать доверия. Этого раба нужно теснить и давить, чтобы сделать совсем бессильным, не давая ему никакого видного положения в обществе. Все государственные места нужно отдавать людям надёжным, которые бы могли быть опорою королей и не питали бы к побеждённым саксонцам иного чувства, кроме ненависти и презрения. Таких именно людей король и находит в своих соотечественниках норманнах, а потому им и достаются видные места в государстве и лучшие церковные бенефиции. Таким образом английское духовенство при первых норманнских королях не было сословием национальным, потому что оно по своему происхождению было чуждо большинству англо–саксонского населения и, как норманнское, примыкало к классу победителей и притеснителей народа.

С течением времени, норманнский и англо–саксонский элементы в Англии мало–помалу сливаются между собою, и прежняя племенная вражда постепенно сглаживается. Но такая перемена все–таки не изменяет вполне отношений английского духовенства к народу; это сословие продолжает быть не национальным, хотя и при иных условиях. С тринадцатого века, как мы видели, начинаются постоянные жалобы на папские провизии и эти жалобы почти непрерывно продолжаются до самой реформации. За жалобами следуют разные меры к пресечению зла, создаётся целый ряд статутов и т. п. Почему папские провизии были особенно ненавистны сословиям Англии? Потому, как показывают послания, жалобы и статуты, что благодаря им целые толпы иностранцев по преимуществу итальянцев, являются в Англию, что иностранцы, эти, не знающие даже языка Англии и думающие только о наживе, занимают все лучшие бенефиции английской церкви. Не есть ли это продолжение того же норманнского нашествия, от которого церковь Англии не могла избавиться почти до самой реформации? Несмотря на все жалобы и законодательные меры, английское духовенство таким образом, особенно высшее, в течении многих веков остаётся не национальным; оно состоит из иностранцев, по самому существу своему не способных сочувственно относиться к интересам английского народа.

Не национальное по своему племенному составу, духовенство Англии даже и независимо от своего происхождения, часто оказывалось не национальным по своим интересам и стремлениям. Имея своим главою папу и являясь лишь проводником и орудием его верховной воли, духовенство Англии, конечно, должно было усвоить и поддерживать и тот взгляд на отношение церкви к государству, который был выработан папством. В силу этого взгляда, глава церкви ставился неизмеримо выше императоров и королей, которые были лишь его наместниками и подчинёнными ему вассалами. Требования светских владетелей и государственные законы имеют значение лишь тогда, когда они стоят в соответствии с законами и требованиями церкви. Не государство должно предъявлять свои требования к церкви, а наоборот, церковь должна над ним господствовать. Применение этого взгляда на практике имело свои неудобства и необходимо вызывало столкновения между государством и церковью. Папа не всегда был представителем идеальных требований христианства; не редко он руководился внушениями своих страстей или соображениями политическими, а между тем требовал, чтобы католические государства преклонялись пред его волею, как пред законом Божественным. Такие претензии папства встречали оппозицию со стороны светской власти того или другого государства, при чем положение местного духовенства оказывалось весьма затруднительным. Как одно из сословий своего государства, оно должно было бы стать на сторону национальных интересов, становившихся в противоречие с притязаниями папства, защищать своего короля, но как сословие духовное, проникнутое идеей папского главенства, оно должно было отстаивать интересы своего духовного главы, стоять за то, что часто прямо противоречило интересам национальным. Духовенство оказывалось таким образом слугою двух господ, из коих каждому оно приносило присягу в повиновении, занимал ту или другую церковную должность. Когда эти господа вступали в борьбу между собою, каждый из них требовал, чтобы духовенство помнило свою присягу, и оно, принимая сторону одного из них, необходимо оказывалось изменником в глазах другого. Королю Англии не раз приходилось выслушивать со стороны духовенства откровенные признания в том, что оно часто вовсе не считает себя обязанным повиноваться его власти. Архиепископ Томас Бекет заявлял напр. Генриху 2–му, что король получает свою власть от церкви, а не наоборот, а потому он не имеет никакого права оказывать своё влияние на дела церкви; что присяга, данная королю, не действительна, если она идёт в разрез с интересами церкви ⁷⁹. При Эдварде I–м, Кэнтерберийский архиепископ Цинчельзи говорил королевским комиссарам: «Вы знаете, сэры, что, кроме Всемогущего Бога, мы имеем двух владык, одного духовного и другого светского. Повиновением обязаны мы им обоим, но более духовному» ⁸⁰. За подобными заявлениями часто следовали и соответствующие им действия. Когда Эдвард I–й напр. требовал от духовенства субсидии на необходимые потребности государства, он встретил с его стороны решительный отказ. Архиепископ Цинчельзи, заявивший от имени всего клира о том, что он обязан более повиноваться папе, чем королю, приказал прочесть в церквах буллу палы Бонифация VIII–го, которая запрещала духовенству делать какие–либо платежи светской власти без разрешения от папы ⁸¹. Эту буллу духовенство выставляло теперь, как основание для своего отказа, вполне подтверждая тем свою наклонность повиноваться более папе, нежели королю. Такая наклонность является постоянною характеристическою чертою английского духовенства, которое в большинстве случаев держит сторону папства. Если иногда, по вопросам финансового свойства, оно, как мы видели, и вступает вместе с другими сословиями в оппозицию папству, то его оппозиция очень робкая, часто вынужденная необходимостью и большею частью, оканчивается ничем. Во всех же других отношениях духовенство всегда заявляет себя ревностным слугою папства. К такому образу действий его побуждают в значительной степени и его собственные интересы, если даже и оставить в стороне искреннее религиозное убеждение, которому в этом сословии было во всяком случае более места, чем в каком–либо другом. Если духовенство Англии не пренебрегало своими выгодами, оно необходимо должно было тесно примкнуть к своему духовному главе. Папа всеми силами старался воспитать и утвердить в сознании христианских народов убеждение в том, что духовенство есть сословие священное, стоящее выше всех других классов общества. Он старался снабдить его разного рода привилегиями, которые делали его положение исключительным в ряду других общественных элементов. Он твёрдо настаивал на том правиле, что духовенство подчинено только ему одному, а потому давал этому сословию необыкновенную самостоятельность в государстве и делал его почти независимым от всякой светской власти. Ввиду всего этого стоять за папство и поддерживать его теорию для духовенства значило то же, что отстаивать свои собственные интересы. Папский же абсолютизм вовсе не был тяжёл для духовенства Англии, и во всяком случае не был тяжелее того, чем могла бы быть для духовенства зависимость от королевской власти. Папа был далёк от Англии, а потому его власть не могла тяготеть над духовенством этой страны с особенною силой и оставляла ему значительную долю самостоятельности. Подчиняясь же королю, духовенство возлагало бы на себя иго такой власти, которая постоянно была у него на глазах и конечно давала бы себя чувствовать на каждом шагу. Не удивительно после того, что английское духовенство тяготело к своему иностранному центру и в нем старалось находить свою постоянную опору.

Но нельзя, конечно, сказать, чтобы такое положение духовенства соответствовало интересам страны. С национальной точки зрения должно было представляться не естественным то обстоятельство, что в государстве существует сословие, которое только на половину подчиняется верховной власти и, которое имеет своего главу и свои законы, поставляемые им выше законов государства. Его глава–иностранец, часто враждебно настроенный относительно Англии, вследствие чего король иногда не может смотреть на членов духовенства, как на своих верных подданных. Подчиняясь своему чужеземному владыке, духовенство отправляет ему постоянно громадные суммы денег в форме разных податей и налогов, что истощает страну в пользу иностранца и делается без всякого соглашения с государственною властью, даже без всякого внимания к обстоятельствам страны. Между тем, когда заходит дело об отечественных нуждах и о жертвах для них, духовенство предлагает лишь свои молитвы, ссылаясь на разные привилегии, в силу которых оно свободно от податей и налогов в пользу государства. Оно желает быть независимым не только в финансовом, но и в юридическом отношении; оно имеет свои законы и свой суд, которые не только изъемлют из сферы государственного суда лиц духовных, но даже и светских людей стараются во многих случаях подчинить своему ведению. Церковные суды таким образом являются ограничением судебной власти государства и притом ограничением не национальным, потому что эти суды подчиняются контролю папы и иностранного владыку признают своею высшею инстанцией. Положение английского духовенства таким образом во многих отношениях представлялось некоторого рода диссонансом в общем строе государственной жизни, а потому нужно было ожидать, что рано или поздно этот диссонанс будет замечен и вызовет стремление к его уничтожению. Короли Англии очень рано начинают обнаруживать со своей стороны такое стремление. Они постоянно и настойчиво стремятся к тому, чтобы уничтожить независимость духовенства, ограничить его чрезмерные привилегии и поставить членов этого сословия в более или менее одинаковые условия с другими своими подданными. Само собою разумеется, что такие притязания королей не могли быть по вкусу духовенству, которое вовсе не желало отказываться от преимуществ своего положения и готово было употребить все свои силы на их защиту. Отсюда неизбежно должна была возникнуть борьба между королями и духовенством, которая действительно и составляет почти постоянное явление в истории Англии, начиная с эпохи завоевания. С Вильгельма Завоевателя, редкий из королей Англии не вступал в борьбу со своим духовенством, по преимуществу с его высшим представителем в Англии, архиепископом Кэнтерберийским. Чтобы убедиться в этом стоит лишь припомнить, на ряду с именами королей: Вильгельма 2–го, Генриха 1–го, Генриха 2–го, Иоанна, Генриха 3–го и Эдуарда 1–го, имена архиепископов Анзельма, Томаса Бекета, Ст. Лангтона, Эдмунда, Цинчельзи и др. подобных ⁸². Правда, во многих случаях борьба ведётся, как мы знаем, не против духовенства собственно, а против папства, при чем духовенство является лишь защитником папы; но сущность дела от этого нисколько не изменяется. Интересы папства и духовенства часто так тесно связаны между собою, что нападать на одно из них и значило в то же время наносить удар и другому. Так было напр. в знаменитом споре за инвеституру. Враждующими сторонами в этом споре были, как известно, король и папа. Вопрос был в том, кому из них должно принадлежать право назначать на высшие церковные должности. Но касаясь, по-видимому, лишь прав папы, этот спор задевал в то же время жизненные интересы всего духовенства. Со стороны королевской власти право на инвеституру потому и защищалось с особенною настойчивостью, что в нем эта власть видела лучше средство к тому, чтобы подчинить духовенство своему влиянию. Если победа в этом споре была бы на стороне папства, то духовенство Англии должно было бы составить из себя сословие самостоятельное, независимое ни от какой другой власти, кроме своего собственного церковного главы. Если же наоборот верх был бы на стороне королей, то духовенство, назначаемое светскою властью, необходимо должно было бы подчиниться её влиянию и отказаться от своей самостоятельности. Спор за инвеституру таким образом неизбежно влёк за собою то или другое решение вопроса о независимости духовенства от светской власти. Вот почему английское духовенство принимало в этом споре такое горячее участие; вот почему оно выставляло со своей стороны таких талантливых и энергических борцов, каким был напр. Анзельм, арх. Кэнтерберийский, и вот почему королям Англии приходилось в этом случае вести борьбу не против папы только, а против всего своего духовенства.

Помимо спора об инвеституре, юридическое положение духовенства, его права и привилегии, особенно в сфере суда, были также постоянным предметом нападений со стороны светской власти.

Самостоятельные церковные суды в Англии с точно установленными границами своей области получают начало лишь со времени норманнского завоевания. В предшествовавшей англо-саксонской практике господствовало смешение суда светского с церковным; епископы заседали в общих судах вместе с шерифами и ольдермэнами, так что духовные судьи принимали участие в решении дел светских и наоборот. Вильгельм Завоеватель положил конец такому смешению; особым законом он установил, чтобы епископы или архидиаконы не присутствовали более в заседаниях светских судов для разбирательства там дел, подлежащих суду церковному, и чтобы эти дела совершенно изъяты были из ведения светских судов, но разбирались бы духовными судьями самостоятельно, в доме епископа или в другом каком–либо месте, назначенном епископом, и не по закону страны, а по канонам и чину епископскому ⁸³. В силу этого закона, суды духовные отделились от судов светских и получили независимость, какой прежде не имели. Дела, подлежавшие ведению духовного суда, разбирались теперь самостоятельным трибуналом духовенства, а светская власть принимала лишь на себя обязанность приводить решения этого трибунала в исполнение. Получив самостоятельность, церковные суды Англии скоро развились с чрезвычайным успехом. Такому развитию содействовало несомненное превосходство их пред судами светскими. Церковное законодательство того времени представляло собою уже нечто установившееся и более или менее определённое. В XI–м и XII–м в. уже существовали признанные сборники церковных законов, как напр. Исидора Севилльского, Бурхарда Вормского и Иво Шартрского, за которыми следовал и систематический свод этих законов, известный под именем „Decretum Gratiani“. Основанное на этих кодексах каноническое право изучалось членами католического духовенства и прилагалось к церковной практике, так что и в Англии духовный суд совершался людьми не только вообще более или менее образованными, но и обладавшими специальною юридическою подготовкой. Ничего подобного не было в светских английских судах. Здесь нельзя было искать той устойчивости и единства в принципах, что господствовало в церкви. Не было единства даже и в самом законодательстве; оно состояло из отрывков частью англо-саксонского, частью норманнского происхождения, не сведённых в одно целое, даже иногда и не записанных, но хранившихся только в памяти. Суд, утверждавшийся на таком слабом основании, совершался людьми, часто не имевшими достаточной подготовки и образования, а потому не чужд был произвола и жестокости ⁸⁴. При таких условиях нисколько не удивительно, что церковные суды Англии, отделённые от светских, пользовались преимущественным расположением населения. В них каждый более уверен был встретить себе правосудие, чем в судах светских, а потому всякое дело, имевшее хотя какое–либо соприкосновение с областью церковного суда, старался передать на его рассмотрение, вследствие чего область этого суда становилась все шире и шире ⁸⁵. До каких размеров простёрлось это расширение можно видеть, напр., из жалоб позднейшего времени. По их перечислению, ведению церковного суда подлежали следующие преступления: оскорбление целомудрия, ересь и все отзывающееся ересью, колдовство, пьянство, злословие, диффамация, нетерпеливое слово, нарушенное обещание, ложь, неусердное посещение церкви, непочтительные речи о святых, уклонение от платы за требы ⁸⁶ и т. д., не говоря уже о делах относительно брака, о завещаниях и т. под. На первых порах расширение церковной юрисдикции происходило согласно с желаниями самого населения, потому что оно и вызывалось потребностями времени, но потом положение дел должно было измениться. Прежние потребности миновали, обстоятельства переменились; но суд церковный, завоевавший себе прежде широкие права, не хотел от них отказываться и силою хотел сохранить за собою то, что прежде дано ему было добровольно. Время изменило и самый характер этого суда; он утратил своё прежнее нравственное превосходство и выродился в тиранию, обременительную для народа. При необыкновенной широте юрисдикции эта тирания церковного суда давала себя чувствовать народу почти на каждом шагу, всюду вмешиваясь со своим контролем, везде требуя себе повиновения и за всякое уклонение угрожая отлучением от церкви или обвинением в ереси. Развитие и поощрение доносов, крайне медленная и запутанная процедура, заставлявшая людей отправляться по вызовам за целые сотни миль, вымогательство и взяточничество, тяжкие денежные штрафы, тюремные заключения, унизительные отречения и публичные покаяния, угрозы пытки и костра, иногда приводившиеся и в исполнение, вот какие явления стали теперь непременною принадлежностью церковного суда ⁸⁷. При помощи этого учреждения духовенство таким образом тяжким гнетом налегало на все другие сословия Англии и его гнёт казался тем чувствительнее, что само оно ускользало почти от всякого суда. Карая других за всякую мелочь, оно безнаказанно совершало важные преступления, пользуясь в этом случае особыми привилегиями своего положения.

Одно из важнейших преимуществ, которым пользовалось духовенство Англии сравнительно с другими сословиями, состояло в том, что члены этого сословия, пока они не лишены своего духовного сана, не могли быть судимы никакою другою властью кроме своей церковной. В силу этого, какое бы преступление не было совершено членом клира, светская власть не могла его преследовать и наложить на него свою руку по общим законам страны; он был ответствен только своему духовному суду и пред своими церковными законами. Такая привилегия с течением времени повлекла за собою многие злоупотребления. Церковные законы не дозволяли членам клира принимать участие в произнесении смертных приговоров, а потому самыми тяжёлыми наказаниями, налагавшимися судом церковным, были: бичевание, денежный штраф, тюремное заключение и лишение сана. Уже в силу одного этого члены духовенства пользовались льготою сравнительно с другими сословиями, так как могли не бояться за жизнь свою даже и по совершении таких преступлений, за которые миряне должны были подвергаться смертной казни. Но этого мало. Духовные судьи злоупотребляли своим привилегированным положением и относительно преступных членов своего сословия допускали чрезмерную снисходительность. И как бы ни было велико преступление клирика, духовные судьи никак не допускали того, чтобы недостойный член их сословия судился светским судом. Один Цорчестерский клирик напр., изнасиловал дочь фермера и потом убил её отца. Как ни мало заслуживал такой человек покровительства церкви, архиепископ Бекет не дозволил выдать его светскому суду, несмотря на требование короля ⁸⁸. В церковном же суде наказания часто далеко не соответствовали важности преступления. Один обыватель из Скарборо жаловался на своего сельского декана за то, что он, без всяких законных доказательств, обвинил его жену в прелюбодеянии и наложил на неё наказание, а с него взял пеню в 12 шиллингов. Церковные судьи признали вполне достаточным, если обвинённый возвратит незаконно взятые деньги. На произвол местного епископа было затем предоставлено лишить виновного его должности, или оставить в ней по-прежнему. Когда же один из светских судей спросил: како-же удовлетворение дано будет королю за нарушение его законов? – Ему отвечали: никакого, потому что преступник член клира. – В то же царствование Генриха 2–го, один Бедфордский каноник обвинен был в убийстве; церковный суд присудил его дать денежное вознаграждение родственникам убитого ⁸⁹. Ещё характеристичные случаи можно встретить в практике церковных судов более позднего времени. Один священник напр., обвинён был в блудодеянии и невоздержной жизни; ему присуждено было следующее наказание: в ближайшее воскресенье во время литургии он должен был у каждого алтаря церкви св. Варфоломея поставить по восковой свече, ценою в один пенни, и при этом прочитать пять раз Pater noster, Ave Maria и Credo. В следующую затем пятницу он должен был, босоногий, поставить такие же свечи к иконе Богоматери и к Распятию, и в заключение уплатить 6 шилл. и 8 пенсов. Другой священник, виновный в кровосмешении с игуменьей Кильбуркского монастыря, присуждён быть нести крест при процессии в своей приходской церкви и потом заплатить 3 шилл. и 4 пенса ⁹⁰. Подобные наказания, конечно, не были способны вселить в духовенстве особенный страх к совершению преступления. Напротив, слабость наказаний, почти граничившая с безнаказанностью, только поощряла преступников, число которых в среде клира достигло необыкновенных размеров. и первые годы правления Генриха 2–го считалось до ста смертоубийств, совершенных священниками, бывшими тогда ещё в живых ⁹¹. Что в последующие века положение дел нисколько не улучшилось, об этом свидетельствует напр., письмо к папе кардинала Уользи, написанное в мае 1528 года. В этом письме кардинал заявляет, что священники, как белого духовенства, так и из монахов, обыкновенно совершают ужасные преступления, за которые, если бы не их сан, они непременно были бы преданы казни. Миряне же соблазняются, видя, что эти люди не только не лишаются своего сана, но пользуются полною безнаказанностью ⁹². Круг лиц, на которых распространялись судебные привилегии духовенства (benefit of the clergy), достиг чрезвычайно широких размеров. Под именем членов клира разумелись в этом случае не только лица, действительно принявшие священный сан епископа, пресвитера или диакона, но и все миряне, получившие тонсуру, или пострижение, все, имевшие какое–нибудь служебное отношение к церкви. При таком порядке духовное сословие сделалось притоном для всякого рода преступников, желавших укрыться от преследования правосудия. Преступник спешил принять тонсуру и вступить в число служебных членов клира, чрез что он получал свободу от преследования за все свои прежние деяния, хотя действительным членом клира, облечённым священным саном, он вовсе не был и быть не намеревался. Но даже и этим дело не ограничилось. Дошло наконец до того, что для пользования судебною привилегией духовенства вовсе даже не требовалось и вступать в какие бы то ни было члены клира; нужно было уметь лишь читать так, как читают клирики. В этом случае претендующий на „benefit of the clergy“ подвергался публичному на суде испытанию по Псалтири, при чем ему обыкновенно давали читать „miserere“ ⁹³. Если испытуемый обнаруживал должное уменье, он получал право на привилегию духовенства и освобождался от преследования светского суда. Таким образом, благодаря подобным порядкам, духовенство прикрывало множество преступников и лишало светскую власть всякой возможности к осуществлению над ними требований правосудия. В том же направлении расширено было и старинное право убежища. В царствование Ричарда 2–го светские лорды говорили, что первоначальная цель этого права подверглась извращению, и теперь оно сделалось средством для укрывательства от долгов, при чем парализуется сила правосудия и причиняется ущерб интересам кредиторов. Это злоупотребление продолжает существовать и при Генрихе 7–м, о чем свидетельствует булла папы Иннокентия 8–го ⁹⁴.

Приводя к одному знаменателю все сказанное доселе о правах и привилегиях духовенства, не трудно понять, что юридическое положение этого сословия в Англии представляло собою, с государственной точки зрения, много, странного и нерационального. В ряду других сословий духовенство явилось каким–то исключением, часто вредным для их интересов. Оно имело своего иноземного главу и часто свои, чуждые для нации, цели; оно присвоило себе чрезмерную власть над другими сословиями, между тем как само претендовало на полную почти независимость от власти государственной. Такое исключительное положение необходимо должно было возбудить ревность со стороны королей, которых и частные интересы их власти и общие требования государственного благосостояния равно побуждали позаботиться о возможном уравнении духовенства с другими сословиями государства на общих основаниях национального законодательства. Мы уже видели, как старались английские короли, как можно более разобщить духовенство с его иностранным центром, присвоить себе право инвеституры и запрещая апелляции к папскому трибуналу. Целый ряд фактов свидетельствует и о том, что в течении нескольких веков до реформации совершались многие попытки к ограничению чрезвычайных привилегий духовенства и к подчинению этого сословия общим законам страны. Эти попытки не представляют в себе, строгой последовательности, потому что они не были результатами какой–либо строго выработанной системы. Не всегда даже можно видеть в них движение неизменно прогрессивное. Очень нередко за шагом вперёд следует и шаг назад, вызываемый какими–либо случайными потребностями и обстоятельствами времени, за мерами к ограничению исключительных прав духовенства часто следует дарование или подтверждение ему льгот и привилегий. Но для нас важна не последовательность и система, а важен лишь тот факт, что попытки к ограничению прав клира постоянно проявляются в течении нескольких веков до реформации, тем самым свидетельствуя о давнем существовании в английском обществе и потребности, их вызывающей и обусловливающей.

От Вильгельма Завоевателя, по-видимому, менее, чем от кого другого, можно было бы ожидать каких–либо ограничений судебной власти духовенства, так как он именно и положил начало самостоятельности церковных судов. Но и он, между прочим, постановил, чтобы суды церковные не смели обвинять кого–либо из лиц, находящихся на службе короны, и произносить над ними отлучение, не сообщив предварительно королю о свойстве его преступления ⁹⁵. Во второй половине XII века вопрос о судебных привилегиях духовенства послужил предметом ожесточённой борьбы между королевскою властью и клиром, в лице короля Генриха 2–го и архиепископа Томаса Бекета. Несколько частных столкновений короля с архиепископом составляют, так сказать, предисловие к последовавшей затем борьбе. Томас Бекет назначил по своему выбору священника на вакантную бенефицию в поместье королевского рыцаря Вилльяма Айнсфорда. Опираясь на своё право патронатства, Вилльям выгнал священника, назначенного архиепископом, за что последний отлучил его от церкви. Образ действий архиепископа возбудил негодование короля Генриха 2–го, который оскорбился тем, что церковный суд архиепископа нарушил его несомненную королевскую прерогативу: не предупредив его, отлучил от церкви одного из главных его вассалов, человека, который мог быть потребован в свет, или ко двору, и который мог во всякое время и во всяком месте являться к королю, чрез что королевская особа подвергалось опасности иметь непредвиденные сношения с отлучённым. Король потребовал, чтобы архиепископ отменил своё постановление ⁹⁶. Бедфордский каноник Филипп де Бруа, уже прежде судившийся за убийство, произносил публично оскорбительные выражения против короля; его хотели предать светскому суду, но архиепископ не допустил этого и представил рассмотрение дела суду церковному. Духовные судьи определили подвергнуть виновного наказанию розгами и лишить его должности на некоторое время. Это наказание показалось королю слишком незначительным; приговор церковного суда он принял за оскорбление своему достоинству, так как судьи очевидно пренебрегли королевскою честью и пощадили виновного ради того, что он принадлежит к клиру ⁹⁷. Подобные случая, постоянно давая королю и его сторонникам чувствовать независимость духовенства, побудили их наконец вступить с клиром в открытую борьбу. Смысл этой борьбы заключался в том, что король хотел добиться уничтожения некоторых привилегий духовенства и сравнять по возможности его с другими сословиями; архиепископ же, как глава английского клира, твёрдо отстаивал прерогативы церкви и не хотел допустить ни малейшего их ограничения. Останавливаться на подробностях самой борьбы нам не представляется никакой надобности: мы обратим лишь внимание на документ, оставшийся от этой борьбы и отражающий в себе всю её сущность. Король требовал, чтобы духовенство Англии формально обязалось исполнять в точности старинные права и обычаи. На Кларендонском собрании 1164 года, приверженцы короля собрали и изложили в одном письменном акте все эти якобы старинные обычаи в шестнадцати параграфах; этот акт и составил так называемые Кларендонские постановления, в качестве обязательных правил предложенные духовенству Англии. Содержание этих постановлений как нельзя яснее свидетельствует о том, к чему стремилась королевская власть в своей борьбе с клиром. Она хотела уничтожить независимость духовенства от власти светской, ограничить тиранию церковного суда над мирянами, лишить духовенство возможности к укрывательству преступников и сделать членов этого сословия в значительной степени подсудными общим законам и судам королевства. В Кларендонских постановлениях запрещаются, как мы уже знаем, апелляции к папскому Престолу и королевская власть поставляется высшею инстанцией по делам судов церковных. Затем в них определяется: что лице, находящееся на службе короны, не должно быть подвергаемо церковному отлучению без разрешения на то короля; что, если мирянин привлекается к суду церковному, его обвинение должно быть подтверждено законными и достоверными свидетельствами; что тяжбы о правах патронатства, хотя бы и духовные лица были в числе тяжущихся, должны разбираться и решаться в судах королевских; что королевским же судам должны подлежать и дела, касающиеся долговых обязательств; что, если член клира обвиняется в каком- либо преступлении, королевские судьи должны решать вопрос о том, светскому или церковному суду подсудно это дело, и если процесс определено будет вести в светском суде, обвиняемый клирик обязан явиться туда и отвечать на обвинение; если же дело будет передано суду церковному, от королевского суда отправляется туда представитель, чтобы следить за ходом процесса, и в случае признания клирика виновным, он лишается покровительства церкви; что сыновья земледельцев и крепостных не должны быть принимаемы в число членов клира, без разрешения на то от лордов той местности, где они рождены и воспитаны; что право убежища не должно распространяться на государственных изменников, которые и из церкви могут быть взяты чиновниками короля; что имения, принадлежащие лицу, обвиняемому в измене или уголовном преступлении, не должны быть укрываемы от конфискации в церквах и церковных дворах, потому что имения эти составляют принадлежность фиска, независимо от того, сохраняются ли они в церковных пределах, или вне их ⁹⁸. Существование Кларендонских постановлений было, как мы знаем, весьма непродолжительно. Вынужденный обстоятельствами борьбы, Генрих 2–й должен был отказаться от этих постановлений; но в них он оставил нам ясный памятник того, как приверженцы светских интересов государства смотрели на юридическое положение духовенства и ради чего вступали они в борьбу с этим сословием. Несмотря на неудачный исход борьбы Генриха 2–го, светская власть и в последующее время не отказывалась от её продолжения. Раз начавшееся соперничество между светскими и церковными судами развивалось все более и более и документы тринадцатого века показывают, что власть светская действовала в этом случае с большою настойчивостью и постоянством. Границы, отделявшие область церковного суда от светского, не были ещё установлены с полною точностью, а потому очень часто могли возникать сомнения в подсудности какого–либо дела тому или другому суду. Такою неопределённостью с большею для себя выгодою пользовалась светская власть, присвоив себе право издавать так называемые запрещения (prohibitions), в силу которых церковным судом возбранялось ведение того или другого, начатого в них дела и это дело переносилось к светскому суду. Пользуясь таким удобным средством, светская власть очень часто простирала свои притязания далее, чем сколько представлялось позволительным с точки зрения духовенства, и прибирала себе к рукам такие дела, которые, по существу своему, принадлежали более к области суда церковного. В половине ХIII века, Роберт Гросстэт, епископ Линкольнский, представил в Лионе папе Иннокентию IV свою записку о состоянии церкви, где, между прочим, жаловался на упадок церковной юрисдикции. Он говорил, что, благодаря дерзости светских судей, так называемые запрещения умножились выше всяких границ; всякого рода дела мало–помалу отнимаются у судов церковных и епископы с их агентами постоянно встречают препятствия при осуществлении своей юрисдикции, вследствие вмешательств власти светской ⁹⁹. Гросстэт не был единственным членом клира, желавшим отстоять интересы своего сословия. Ещё лет за тринадцать до его записки, после Лондонского собора, состоявшегося в присутствии легата Ото, духовенство обратилось к легату с петицией, в которой просило его похлопотать пред королём об отмене некоторых обычаев, противных привилегиям церкви. Из самой петиции видно, что эти неприятные для духовенства обычаи состояли в том, что королевские судьи решали некоторые дела, несомненно подлежавшие ведению суда церковного; что корпорация исключительно светских судей решала вопрос о подсудности того или другого дела суду светскому или церковному; что даже епископы вынуждены были давать королевским судьям отчёт в своём управлении, почему напр., они не утверждают избрание какого–либо аббата или известному клирику не дают той или другой бенефиции; что королевские запрещения препятствуют решениям церковных судов ¹⁰⁰ и т. д О судьбе этой петиции данных не имеется; но нельзя думать, чтобы она сопровождалась с большим успехом, так как король Генрих 3–й, которого она имела в виду, не обнаруживал особенного желания покровительствовать судебным привилегиям духовенства. Лет через десять после этой петиции, Генрих 3–й постановил, чтобы церковные суды не принимали к своему рассмотрению, дел по обвинению кого–либо из мирян в клятвопреступлении или нарушении данного обещания. Этим судам запрещено было разбирать всякого рода дела, где ответчиком являлся мирянин, исключая дел брачных и по завещаниям. Членам клира запрещаюсь вчинять пред церковными судами какие–либо дела по вопросу о десятинах ¹⁰¹. В апреле 1258 года, по призыву архиепископа Бонифация, духовенство Англии держало в Мертоне провинциальный собор и составило здесь свои постановления, одного из специальных целей которых было обеспечение церкви от притязаний власти светской. Постановления эти ясно показывают нам, с какою силою светская власть налегала на юрисдикцию церкви и как много она уже успела сделать к её ограничению. Духовенство свидетельствовало здесь, что архиепископы, епископы и другие прелаты часто призываются к светскому суду, где с них требуется отчёт в таких делах, которые несомненно подлежат ведению суда церковного, как напр. оставление членов клира, интердикты и отлучения, освящение церквей и т. д. Их требуют к ответу за произнесение приговоров по делам о десятинах, о разграничении приходов, о клятвопреступлении мирян или их нарушении обещания и святотатстве. Лица, арестованные по отлучительному приговору церковного суда, отпускаются на свободу без согласия на то прелатов и без всякого удовлетворения церкви. Часто отлучённые вовсе не подвергаются аресту, а король и его чиновники продолжают с ними прежние сношения. Члены клира, иногда известные своим добрым поведением, подвергаются аресту светскою властью по одному лишь подозрению и не выдаются ею, несмотря на требования епископа. Королевские запрещения не дают возможности церковным судам преследовать за нарушение клятвенных обещаний и контрактов относительно клира. Светская власть препятствует епископам в осуществлении церковной дисциплины и не даёт им возможности налагать наказания на народ за его дурное поведение. Право убежища не уважается, и те, которые к нему прибегают, извлекают из церквей силою и т. д. ¹⁰². При Эдварде I, так называемый первый Вестминстерский статут 1275 года, между прочим, определяет, что, если член клира будет обвиняем в убийстве или другом уголовном преступлении, и епископ потребует, чтобы ему выдали его, в силу привилегии его духовного сана, это требование должно быть исполнено, но только тогда уже, когда факт виновности обвиняемого во взводимом на него преступлении будет расследован судом светским. Если виновность будет доказана, имения преступника конфискуются в пользу короля, а прелатам во имя общественного блага внушается, чтобы они не оставляли личность преступника без должного наказания ¹⁰³. Утверждённый при том же короле, около 1285 года, статут „circumspecte agatis“ поставлял своею задачей по возможности точнее определить границы светского и церковного суда ¹⁰⁴. При Эдварде 2–м, Адам Орльтон, еп. Герефордский возбудил против себя обвинение в государственной измене. Прелаты требовали, чтобы он, как лицо духовное, получил должную ему судебную привилегию; но король предал его светскому суду и, по приговору этого суда, конфисковал все его имения, несмотря на сильную оппозицию духовенства ¹⁰⁵. Отдельные попытки светской власти ограничить привилегии духовенства не сопровождались вообще обильными последствиями, так что эти привилегии сохранились почти в первоначальном виде до самого времени реформации. Как ни старались короли сделать духовенство в уголовных преступлениях подсудным светскому суду, привилегия изъятия сохраняется за ним и в конце ХV–го и в начале XVI в., вызывая против себя новые нападения со стороны светской власти. В четвёртый год царствования Генриха VII–го парламент утвердил статут, в котором говорилось, что пот покровом привилегии церкви, многие грамотные люди смело совершают убийства, хищения и разбои и разные другие преступные деяния, каждый раз пользуясь привилегией духовенства. На будущее время парламент определил, чтобы людям, не имеющим действительно священного сана пользование этой привилегией дозволялось только однажды, после чего виновному, если он был убийца, ставились у большего пальца левой руки клейма – буква М, а если он совершил другое какое–либо преступление, то буква Т. Этот закон сохранял свою силу до тех пор, пока светская власть, в четвёртый год Генриха VIII–го, не попыталась придать ему ещё более широкое значение. В парламенте внесён был билль, в котором предлагалось безусловно лишить всех убийц и разбойников привилегии духовенства. В палате лордов билль этот мог пройти только со значительными ограничениями. Из него были исключены лица, имеющие священный сан епископа, пресвитера и диакона и, кроме того, этот закон должен был иметь обязательную силу только до следующего парламента. В таком виде, билль, в январе 1513 года, прошёл палаты и утверждён был королём ¹⁰⁶. Таким образом только теперь, т. е. в конце ХV–го и в начале ХVI-го века, светской власти удаётся, по-видимому, достигнуть того, к чему она стремилась уже несколько веков, т. е. если не уничтожить вполне, то по крайней мере в значительной степени ограничить привилегию духовенства, вредно отзывавшуюся на общественном благосостоянии. Но и накануне реформации духовенство Англии с прежнею твёрдостью выступило на защиту преимуществ своего положения. В установленном законе оно видело оскорбление своим правам, а потому начало против него ожесточённую борьбу. Цинчелькомбский аббат из Глочестершира в проповеди, произнесённой во время сессии парламента 1515 года при храме св. Павла, доказывал, что закон этот противен закону Божественному и привилегиям святой церкви, а потому светские и духовные лица, принимавшие участие в его установлении достойны церковной кары. В особо изданной книге аббат доказывал, что все церковные должности хотя бы и ниже иподиакона, суть степени священные, а потому равно должны быть изъяты из ведения светского суда и по делам уголовным. Торжественные заявления такого рода возбудили в обществе шум и светские лорды парламента вместе с несколькими членами палаты общин обратились с просьбою к королю, чтобы он положил конец возрастающей назойливости духовенства. Чтобы решить спорный вопрос, король приказал обсудить его на публичном диспуте в Доминиканском монастыре, при чем присутствовали и светские судьи, и советники короля. Противником духовенства на этом диспуте явился доктор богословия Генрих Стэндиш, сам принадлежавший к числу членов клира. Он доказывал, что закон о преследовании светским судом уголовных преступников из духовенства нисколько не противоречит закону Божественному и интересам св. церкви и в то же время направляется к обеспечению блага общественного. Адвокат же духовенства, Цинчелькомбский аббат, настаивал на противном, доказывая необходимость изъятия и опираясь в этом случае на изречении Писания: „не прикасайтеся помазанным моим“. После прений каждая из враждующих сторон осталась при своём мнении; но светские были убеждены, что аббат потерпел поражение, а потому члены палаты общин требовали от епископов, чтобы они заставили аббата в публичной проповеди отречься от того, что он проповедовал прежде. Епископы отказались исполнить их требование и заявили, что законы святой церкви обязывают их поддерживать мнение аббата во всех его подробностях. Спорный вопрос сделался теперь предметом горячих пререканий в парламенте и конвокации, что ясно свидетельствует о том глубоком интересе, который придавали ему обе враждующие стороны. В разгоревшееся пламя спора подлило ещё масла дело некоего Гуна не выдающееся само по себе, но получившее особый смысл и важность потому, что в этом деле враждующим сторонам представлялся случай приложить свою теорию к практике. Сущность дела заключалась в следующем: лондонский портной Гун похоронил своего пятинедельного ребёнка, после чего священник потребовал себе постельную простыню дитяти, в качестве „mortuary“, т. е. той части имения, которая обыкновенно взыскивалась церковью после смерти лица, не отказавшего ничего в её пользу ¹⁰⁷. Гун не захотел отдать требуемое, вследствие чего священник привёл его к суду; но Гун, по совету своего адвоката, стал обвинять священника по статуту of praemunire за то, что его требуют к суду, действующему в силу легатских полномочий, т. е. зависящему от власти иностранной. Чтобы сломить упорство Гуна, духовенство заподозрило его в ереси и, после допроса, по приказу епископа Лондонского заключило его в тюрьму. Несколько времени спустя, Гун найден был в своём месте заключения повешенным. Поднялось дело. Доктор Горзи, канцлер епископа Лондонского, и тюремные чиновники говорили, что Гун окончил жизнь самоубийством; но следствие разъяснило, что он был лишён жизни другими, а потому Горзи и его товарищи были преданы королевскому суду по обвинению в убийстве. Видя какой неприятной оборот принимает дело, духовенство начало против умершего Гуна формальный процесс, обвинило его в ереси и публично предало тело его сожжению, думая тем устрашить его сторонников. Но такой поступок клира нисколько не замял дела, а скорее увеличил шум ещё более, при чем парламент торжественно выразил Гуну своё сочувствие, особым биллем восстановил его детей в их наследственных нравах. Тогда духовенство направило свои удары на того, кого оно считало главным зачинщиком неприятности; оно призвало в конвокацию доктора Стэндиша и потребовало у него отчёта за те мнения о подсудности клира светскому суду, которые он развивал в проповедях и прениях. Не ожидая ничего хорошего от конвокации, Стэндиш обратился с просьбою о защите к королю. К нему же обратились и духовенство, и светские лорды, и судьи. Духовенство просило короля, чтобы он оказал свою поддержку интересам церкви, а лорды и судьи убеждали его постоять за права светской власти и зacтупиться за Стэндиша. После многих просьб и обсуждений, дело было наконец закончено сделкой. Горзи лишён был привилегии духовенства, как обвиняемый в убийстве, и предан светскому суду; но на суде он был признан не виновным во взводимом на него преступлении. Стэндиш же поплатился за свою смелость только тем, что лишён был права заседать в конвокации. Таким образом шумное дело было наконец окончено. К каким же выводам может нас привести оно? Бросая общий взгляд на ход дела, мы прежде всего замечаем, что борьба идёт здесь между двумя сторонами: на одной стоит духовенство и его конвокация, а на другой – король, светские лорды парламента, судьи светских судов и члены палаты общин, т. е. почти вся Англия восстаёт против одного из своих сословий. Не ясно ли отсюда, что положение духовенства в Англии, его чрезвычайные права и привилегии не правились другим сословиям королевства? Из–за этих то именно привилегий борьба и ведётся. Главный пункт её – это вопрос о подсудности духовенства суду светскому, при чем противники клира заявляют, что цель их нападений состоит в том, чтобы, уничтожив привилегии духовенства, тем самым обеспечить интересы общественного блага. Не ясно ли отсюда, что вся Англия считала привилегии клира вредными для интересов государства? ¹⁰⁸.

Итак, факты и письменные памятники свидетельствуют, что английское духовенство давно уже возбуждало против себя недовольство других сословий и власти светской, выражавшееся очень нередко и в форме открытых враждебных столкновений. Причиною такого недовольства была не национальность английского клира и исключительность его юридического положения. Если так, то оппозиция английского народа своему духовенству была, следовательно, с характером исключительно – политическим.

Привилегированное по своему юридическому положению духовенство Англии выделялось из ряда других классов общества и в отношении экономическом. При норманнском дележе поземельных владений Англии в эпоху завоевания весьма значительная доля досталась и духовенству. Эта доля с течением времени не только не была растрачена им, но напротив получала ещё большее приращение. По примеру Завоевателя, и короли последующего времени щедро наделяли духовенство, особенно монастыри, пустопорожними землями, которые скоро превращались в обработанные и доходные угодья. Находились не мало благочестивых людей и в разных классах английского общества, по преимуществу же в дворянстве. Поступая в монастыри, многие дворяне отдавали им и свои имения. То же делалось не редко и пред отправлением в поход, особенно если поход этот имел в виду цель священную. Очень многие при смерти своей составляли завещания, в которых отказывали поземельные владения в пользу церкви. Не мало земель перешло наконец в ведение духовенства и путём покупок, особенно в эпоху крестовых походов, когда очень многие дворянские лены сделались предметом продажи ¹⁰⁹. Постоянно приумножая всеми возможными средствами своё достояние, духовенство скопило наконец в своих руках необыкновенные богатства, так что по количеству владений и доходов с ним не могли равняться ни короли и никакое другое из сословий Англии. На основании точных статистических данных определить те размеры, какие приняло поземельное богатство английского духовенства в период его наивысшего развития, теперь мы не имеем возможности; но приблизительное понятие об этом на основании некоторых памятников может быть составлено. В хронике Фабиана приводится петиция, представленная королю Генриху IV–му палатою общин в одиннадцатый год его правления, т. е. в 1410 г. В этой петиции общины определяют ежегодный доход с церковных и монастырских имуществ в 427,000 марок. Принимая во внимание то обстоятельство, что в средине XV–го столетия средний годовой доход с акра земли, включая сюда землю пахотную и луговую, можно приблизительно определить в 7 ½ пенсов поземельной ренты, не трудно будет составить понятие и о том, какое количество земли принадлежало церкви и монастырям, если ежегодно получаемая ими рента простиралась до 427,000 марок. Разделив эту сумму ренты на число пенсов, платимых с акра, т. е. на 7 ½, мы получим в результате слишком девять миллионов акров. А так как в этот период времени общее количество всей обрабатываемой земли может быть определено приблизительно в восемнадцать миллионов акров, то оказывается, что духовенство Англии имело в своих руках половину всех тех земель королевства, которые не были пустопорожними. Остальная половина обрабатываемой земли принадлежала всем другим землевладельцам Англии в совокупности, при чем лишь весьма незначительная доля доставалась королю, а почти все – лордам и рыцарям ¹¹⁰. Таким образом духовенство было самым богатейшим из всех собственников Англии. Чрезвычайное богатство всегда служит предметом зависти и очень нередко возбуждает у неимущих не совсем честные поползновения на его неприкосновенность. То же случилось и с духовенством Англии. Светским людям государства, начиная с короля, казалось, что духовенство, обладающее громадным богатством, не соразмерно мало уделяет от своих средств на нужды государства. Такое убеждение, в сущности, не вполне справедливое, поддерживалось отчасти и самим духовенством, которое иногда оказывало сопротивление требованием короля и претендовало на привилегию быть изъятым из числа сословий, обязанных к уплате государственных повинностей ¹¹¹. При таком положение дела, зависть сословий к богатству духовенства принимает характер враждебности и сопровождается наконец соответствующими действиями. Ещё в ХII–м веке можно видеть некоторые попытки власти светской ограничить, по возможности, постоянное расширение церковных имений. В ряду Кларендонских постановлений, между прочим, определяется, чтобы никакие земли не давались церкви или каким–либо религиозным учреждениях, без разрешения на то от короля ¹¹². В конце XIII–го века, в правление Эдуарда I–го желание, высказанное Кларендонским постановлениями, получает законодательное осуществление в статуте of Mortmain. Этот закон запрещает церковным учреждениям и лицам приобретать в свою пользу новые поземельные владения посредством покупки, дарения и вообще каким бы то ни было способом. Если же, несмотря на запрещение, такое приобретение состоится, приобретённые церковью владения должны конфисковаться в пользу того лица, у кого в вассальных отношениях находился их прежний владетель, нарушивший запрещения статута. Если это лицо не воспользуется своим правом, то имения конфискуются в пользу того, кто на феодальной лестнице стоит выше его и т. д., оканчивая самим королём. Закон этот клонился очевидно к тому, чтобы лишить духовенство возможности приобретать новые поземельные владения, так как это постоянно усиливавшееся приобретение становилось очень чувствительным для общества. Канонические законы не дозволяли отчуждать имения, раз приобретённые церковью, а потому такие имения становились мёртвыми и навсегда потерянными для государства. Мёртвыми были они и потому, что переходя в ведение церкви, они освобождались от многих государственных повинностей, которые прежде на них лежали. Запрещая церкви делать дальнейшие земельные приобретения, статут имел таким образом ввиду отстоять интересы государства ¹¹³. Так как практика показала, что это запрещение статута может быть обойдено при помощи разных юридических хитростей, в 1285–м году составлен был новый статут, служивший распространением и подтверждением первого ¹¹⁴. Подобные попытки поставляли своею задачей положить предел дальнейшему скоплению поземельной собственности в руках духовенства; но они ещё не затрагивали тех богатств, которые уже прежде были скоплены духовенством. Скоро доходит очередь и до них. В голове светского человека четырнадцатого века зарождается мысль, нельзя ли, в видах удовлетворения нуждам государства, воспользоваться имениями, принадлежащими церкви. С его государственной точки зрения, на этот вопрос последовал конечно ответ утвердительный. В 1371-м году, король Эдуард 3–й обратился к собравшемуся парламенту с просьбою об ассигновании ему субсидии, которая представлялась необходимою для поддержания чести к неприкосновенности королевства в его войне с Францией. По поводу этого требования начались горячие прения. Светские члены парламента требовали, чтобы к уплате субсидии привлечены были и богатые владения церкви, на что духовенство отвечало сильною оппозицией, ссылаясь на привилегию изъятия от государственных повинностей. Во время спора один из присутствовавших лордов рассказал своим товарищам басню, которая заслуживает внимания, как выражение того взгляда, какой имел на церковные имения светский человек того времени. „Много разных птиц, говорил лорд, собралось однажды. Среди них находилась сова, совершенно лишённая перьев, которая представлялась потому сильно страдающею от холода. Она умоляла других птиц, дрожа, чтобы они подарили ей перьев. Птицы сжалились, и каждая из них уделила по одному перу, при помощи которых сова и прикрыла свою наготу. Вскоре после этого, появился ястреб за добычей, и птицы, думая о собственной защите или бегстве, потребовали, чтобы сова возвратила им данные ей перья. Когда-же сова не захотела исполнить их требования, каждая птица силою отняла своё перо. Таким образом все птицы избежали грозившей им опасности, а сова осталась в положении худшем, чем прежде“ ¹¹⁵. В применении к предмету спора, смысл этой басни был очень ясен. Светский человек высказывал убеждение, что церковные имущества есть собственность общества, а потому, в случае общественной необходимости, могут быть отняты у церкви даже с применением силы. От мысли о возможности и законности секуляризации церковных имений уже не далеко было и до убеждения в её полезности и даже необходимости. Таким убеждением глубоко проникся Виклеф, который почти во всех своих произведениях, бесчисленное количество раз и при всяком возможном случае, высказывает мысль, что церковь непременно должна быть освобождена от её имений. Если епископы, аббаты и др. не согласятся на секуляризацию добровольно, она должна быть произведена силою ¹¹⁶, и это насилие вменяется светской власти в священную обязанность. Под влиянием-ли проповеди Виклефа и его учеников, как уверяли в том сторонники церкви, или совершенно независимо от неё, но народное восстание 1381 года, предводимое Уоттом Тэйлером, между прочим, требовало и секуляризации церковных имуществ ¹¹⁷. Такое требование наконец нашло себе доступ и в палаты парламента. В шестой год правления Генриха IV, канцлер в речи своей описывал парламенту настоятельные нужды королевства. Он говорил, что шотландцы, фламандцы и французы со всех сторон угрожают вторжением в Англию, а между тем государственное казначейство пусто и король не имеет средств приготовить страну к защите надлежащим образом. На такое заявление правительства, рыцари и горожане отвечали, что миряне уже истощены в своих средствах достаточно; что, кроме того, они и жизнью жертвуют за отечество, принимая непосредственное участие в походах, тогда как духовенство живёт дома в праздности и мало жертвует со своей стороны на благо общее. Они говорили, что духовенство забрало в свои руки большую часть имений королевства, а потому нужды страны не могут быть удовлетворены до тех пор, пока это сословие не вынуждено будет отказаться от своих владений. Энергическая защита архиепископа Арунделя и нежелание короля вооружать против себя духовенство спасли на этот раз церковные имения от угрожавшего им погрома ¹¹⁸; но неудача первого предложения не уничтожила в общинах желания к повторению попытки. Не далее как через пять лет после первой неудачи, на Вестминстерском парламенте 1410 года, общины представили королю петицию относительно секуляризации церковных имуществ, прельщая его теми выгодами, которые получатся королём и государством в случае осуществления этого предприятия, и для большей наглядности и убедительности представляя приблизительное вычисление церковных доходов ¹¹⁹. Спустя ещё четыре года, уже в правление Генриха V–го, общины снова возобновили свой проект и просили короля пустить вопрос о секуляризации церковных имений на голоса в обеих палатах парламента. Духовенство поспешило предложить королю с своей стороны щедрую субсидию и тем предотвратило угрожавшую ему опасность ¹²⁰.

Неоднократные предложения общин относительно секуляризации не имели желанных для них последствий; но для нас важно уже и то одно, что такие предложения имели место в парламенте. Если общины считают возможным публично и коллективно настаивать на секуляризации, то отсюда ясно следует, что мысль об ней уже значительно созрела в народном сознании и имела себе достаточное количество сторонников, чтобы высказываться смело и настойчиво. Не доставало теперь только того, чтобы эта мысль была наконец приведена и в исполнение. Ничего не возможного в этом, по-видимому, не было. Отдельные, хотя и слабые, попытки секуляризации можно видеть не раз в XIV и даже в конце XIII века. Эдуард I–й в 1285 г. напр., ведя войну с Францией, конфискует значительные владения иностранных орденов и монастырей, находившиеся в пределах Англии. Его примеру следуют и его преемники: Эдуард 2-й к Эдуард 3-й. Генрих IV–й только на время войны присвояет себе те доходы, которые посылались обыкновенно на континент от английских приорий, подчинённых иностранным орденам. Актом парламента во второй год Генриха V–го эти приории были наконец совсем уничтожены ¹²¹. Но все это были лишь слабые попытки применить к делу ту мысль, которая должна была, при своём полном осуществлении, произвести громадный переворот. Они касались лишь интересов орденов иностранных, задевая духовенство Англии только косвенно. Они были пробами и пытались предварительно несколько подорвать кредит самого принципа неотъемлемости и неприкосновенности церковных имений, чтобы тем самым приготовить путь для настоящей секуляризации, до которой людям четырнадцатого и пятнадцатого века дожить не привелось.

Итак, наряду с привилегированностью юридического положения, и чрезвычайное богатство духовенства представлялось сословиям Англии явлением не соответствующим интересам общественного благосостояния, а потому в течении нескольких веков вызывало с их стороны попытки к его ограничению.

Все, сказанное нами доселе об английском духовенстве пред временем реформации, представляет собою, так сказать, ещё только одну лишь сторону медали и даёт нам возможность составить об этом сословии далеко ещё не полное понятие. Мы убедились пока только в том, что духовенство Англии и по своим стремлениям, и по юридическому и материальному положению, занимало в стране положение исключительное, и что такая исключительность вызывала недовольство и оппозицию со стороны других общественных классов. Но эта оппозиция, вызывавшаяся стремлением соблюсти интересы государства или других сословий, конечно никогда не могла бы достигнуть такой силы и приобрести такой острый характер, как это было в данном случае, если бы духовенство стояло на высоте своего призвания, если бы его безукоризненный нравственный авторитет господствовал над общественным сознанием. Ничего подобного в рассматриваемое нами время не было в Англии. Её духовенство уже давно стало уклоняться мало-помалу от своего христианского идеала, и масса самых разнородных свидетельств с достаточною ясностью убеждают исследователя в тех ужасающих размерах, какие приняло наконец это уклонение.

К своему духовному служению, к исполнению пастырских обязанностей, духовенство Англии относилось с поразительною небрежностью. Об особенном призвании, о внутреннем влечении к пастырской деятельности, не могло быть и речи. На церковные должности духовенство смотрело лишь как на средства обеспечить своё материальное существование. При таком взгляде естественно было видеть со стороны духовных лиц стремление добиться именно таких бенефиций, которые бы давали как можно более дохода и доставляли своему владетелю возможность с некоторым комфортом устроить свою обстановку. Конечно, такое стремление, сделавшись почти поголовным, порождало конкуренцию, а так как такая конкуренция вызывалась лишь материальными побуждениями, то при ней употреблялись и материальные средства. Церковные бенефиции сделались предметом купли и продажи. Чтобы получить какой-либо приход или занять открывшуюся вакансию в каком-либо монастыре, нужно было заплатить известную сумму тому, от кого зависит определение. Зло симонии имело в английском духовенстве такое широкое распространение, что почти каждый провинциальный собор двенадцатого и тринадцатого века напр. повторяет по этому поводу свои запрещения и угрозы, которые оказывались очевидно бессильными, чтобы уничтожать язву. Такие запрещения можно видеть в канонах соборов: Лондонского 1102 г., Лондонского 1125 г., Вестминстерского 1127 г., Оксфордского 1222 г., Лондонского 1268 г. и др. Как средство к материальному обеспечению т. е. как некоторого рода имущество, церковная бенефиция принимает характер наследственной собственности и нередко передаётся от отца к сыну, о чем свидетельствуют каноны соборов Лондонских 1102 и 1125 г. и собора, бывшего в Нормандии в 1172 г. Ловкий человек не ограничивается получением одной бенефиции, но приобретает их по нескольку, чтобы получать доходы с каждой из них и таким образом в пять или десять раз улучшить своё материальное благосостояние. Процветание в Англии этого, так называемого, плюралитета подтверждается канонами соборов: Лондонского 1125 г, Вестминстерского 1127 г. и Лондонского 1268 года. О том же свидетельствуют и вопросы, выработанные для руководства при всеобщей визитации английских епархий около 1253 года ¹²², и меры против плюралистов, предпринимавшиеся архиепископом Пекгэмом в 80-х годах того же столетия ¹²³. Сосредоточивая в своих руках по нескольку бенефиций, духовные лица Англии, конечно, не имели даже физической возможности надлежащим образом исполнять в них свои обязанности. Развитие плюралитета неизбежно влекло за собою и нонрезиденцию. Владетель бенефиции ограничивался только получением её доходов, но вовсе не жил в ней; предоставляя совершение церковных служб и треб наёмному викарию, а иногда оставляя свой приход даже и вовсе без пастыря. В 1264 году король Генрих 3–й проездом остановился в епархии епископа Герефордского. Он не нашёл здесь ни самого епископа, ни какого–либо викария или декана, который мог бы исполнять обязанности отсутствующего епископа, так что епархия оставалась совсем без пастыря ¹²⁴. Высшие сановники церкви, епископы, аббаты и др., стремились обыкновенно ко двору, надеясь получить там какие– либо выгоды, что делало их отсутствие из епархий делом весьма нередким. В широком распространении нонрезиденции убеждают нас вопросы 1253 года, меры архиепископа Пекгэма и каноны соборов: Оксфордского 1222 года и Лондонского 1268 года. Многие из духовных лиц, по-видимому, и не имели никогда намерения посвящать себя всецело делу церкви. В своих пастырских обязанностях они вовсе не думали видеть свою исключительную миссию, но старались совместить служение церковное с другими самыми разнородными занятиями. Каноны Вестминстерских соборов 1127, 1138, и 1175 гг. а также вопросы 1253 года показывают, что духовные лица Англии принимали на себя должность шерифов, иногда превращались в людей военных и являлись на полях вооружёнными, снимали в аренду имения и занимались даже торговлею. В 25–й год правления Эдуарда 3–го, светские лорды и общины жаловались королю в парламенте, что государственное управление давно уже находится в руках лиц духовных, и просили на будущее время, чтобы по крайней мере высшие должности, как напр.: канцлера, казначея и др., предоставлены были людям светским ¹²⁵. На замещение духовными лицами разного рода светских должностей жалуется и лоллардская петиция 1395 года ¹²⁶. При установившемся взгляде на церковные должности и порядке их замещения, очень часто обладатели бенефиций были даже и неспособны к исполнению тех обязанностей, которые на них возлагались. Каноны соборов Нормандского 1172 г. и Вестминстерского 1175 года и вопросы 1253 года показывают, что церковные бенефиции находились иногда в руках лиц не совершеннолетних или совсем безграмотных, а потому не способных, конечно, к исполнению пастырских обязанностей. По свидетельству канонов Лондонского собора 1125 г. неспособность эта происходила иногда и от других причин. Очень часто лица, занимавшие церковные должности, не имели священного сана и принадлежали к разряду низших церковнослужителей, хотя их бенефиции была священнические. Духовные лица смотрели на священный сан, как на бремя, а потому всеми силами старались уклониться от его принятия. Матвей Парижский рассказывает, что в 1252 г. епископ Линкольнский сильно уговаривал духовных лиц, обладавших бенефициями в его епархии, к принятию священного сана; но многие отвечали отказом. В четырнадцатом столетии зло это усилилось до такой степени, что половина приходов Англии занята была людьми, не имевшими права совершать таинство евхаристии или принимать покаяние от своих прихожан ¹²⁷. Духовные лица иногда, впрочем, не особенно стеснялись правами своего сана. По свидетельству вопросов 1253 г., иногда диаконы не задумывались совершать таинства, как напр.: покаяния, на что право предоставлено лишь священникам. К довершению характеристики отношения духовенства к его обязанностям, каноны соборов Лондонского 1125 г., Вестминстерского 1175 г., Лондонского 1268 г. и вопросы 1253 г. свидетельствуют, что таинства и другие требы совершались духовными лицами небрежно и сопровождались постоянно вымогательствами денег ¹²⁸. К XVI веку в положении английского духовенства не произошло, по-видимому, никакой перемены к лучшему. В конвокации 1513 года, декан Колет произнёс речь, в которой доказывал необходимость немедленной реформы клира. Он требовал, между прочим, чтобы производился строгий порядок при назначении на церковные должности, чтобы уничтожена была нонрезиденция ¹²⁹ и т. д. одним словом, чтобы устранены были злоупотребления, господствовавшие в духовенстве ещё в XII и ХШ веках. Что в этом случае Колет был выразителем убеждения, разделявшегося в то время многими, это доказывается тем, что архиепископы Мортон, Уоргэм и Уользи ¹³⁰ пытались даже осуществить желаемую реформу духовенства, хотя их попытки и не привели ни к чему. Не даром наконец и Фокс, еп. Уинчестерский, выражая своё сочувствие попытке Уользи, писал ему, что реформа духовенства будет приятна народу, так как он желает её уже давно ¹³¹.

Материальные средства, какими пользовалось духовенство Англии, оказывали на неё сильное деморализующее влияние. Получая громадный доход с своих поземельных владений и, кроме того, пользуясь ещё десятинами и другими постоянными взносами от своих пасомых, духовенство Англии было несомненно богатейшим из всех сословий. Но не все члены клира имели одинаковую долю в богатствах. Напротив, эти богатства распределялись с чрезвычайною неравномерностью. Годовой доход простого приходского священника был весьма ограниченных размеров. При Генрихе V было постановлено, чтобы родовое жалованье такого священника было не более 5 лив. 6 шилл. и 8 пенсов и только по особому разрешению епископа оно могло быть возвышено до шести ливров ¹³². Из петиций, представлявшихся Генриху V и Генриху VI, можно видеть, что такой оклад был слишком скуден, потому что священники не соглашались при этих условиях оставаться в своих приходах, требуя себе в год десять фунтов или по крайней мере десять марок ¹³³. Требования священников и сами по себе представляются очень умеренными, так как не много превышают установленную норму. Но их цифры совершенно бледнеют, ости их сопоставить напр.: с почтенною суммою в 6,000 ливров, получавшеюся ежегодно арх. Кэнтерберийским ¹³⁴. Соответственно скромным доходам и обстановка приходского священника не была блестящею, хотя и до бедности от неё было ещё далеко. Несколько сохранившихся до нас инвентарей имущества приходских священников XIV, XV и XVI века дают нам возможность составить себе понятие о том, как велик был достаток этих людей. Вес их богатства состояло из мебели, приличной постели с подушками и байковым одеялом, металлической кухонной и столовой посуды, достаточного количества одежды и столового белья, запасов съестной провизии и книг, число которых иногда простиралось и за сотню. Драгоценностей не заметно и если есть у кого дюжина серебряных ложек, то она стоит в списке первого, как нечто чрезвычайное ¹³⁵. Таким образом, из громадных богатств духовенства на долю большинства простых священников доставалось очень не много. Эти богатства сосредоточиваюсь лишь в руках духовной аристократии, которая состояла из архиепископов, епископов, приоров, деканов и архидиаконов соборных капитулов и наконец монастырей. В силу такого неравномерного распределения богатства в духовенстве и деморализация господствовала по преимуществу в его высших сферах, хотя сверху соблазн конечно распространялся и вниз, насколько ограниченность материальных средств в сферах низших давала простора увлечениям.

Разного рода свидетельства убеждают нас в том, что, ещё начиная с XII века, в поведении английского духовенства стали замечаться явления, не соответствовавшие характеру и назначению этого сословия и причинявшие соблазн народу. Из канонов соборов Лондонского 1102 г. и Вестминстерского 1175 г. можно видеть, что духовные лица с некоторым пренебрежением относились к своему званию и потому старались, чтобы их внешность как можно менее давала другим возможности угадать в них лиц духовных. Они скрывали свою тонзуру, нося для этого длинные волосы, а в костюме не соблюдали того приличия, которое требовало их званием. Вопросы 1253 года свидетельствуют, что такие вольности допускались духовенством и в XIII веке ¹³⁶. С течением времени духовные лица все более и более обращают внимание на свою внешность, при чем часто, если позволяют средства, доходят и до роскоши. Джон Стратфорд, архиепископ Кэнтерберийский, в своих наставлениях, изданных в 1342 г., говорит, что духовные лица, как напр., ректоры и пребендарии, гнушаются своей тонзурой и носят чрезмерно длинные волосы; что их костюм делает их похожими скорее на военных, чем на служителей церкви. Они носят короткие и узкие камзолы с рукавами опушенными шёлковою материей и такими широкими, что рука обнажается до самого локтя. Они украшают свои пальцы перстнями и надевают на себя пояса, украшенные драгоценными камнями. На бедре они привешивают ножи, наподобие мечей, и вообще по своей внешности почти ничем не отличаются от мирян ¹³⁷. В 1362 году, Йоркские соборные викарии разгуливали по городу в коротких, разукрашенных туниках, с порами и кинжалами. Виклеф, или, быть может, кто–нибудь из его последователей, говоря о высшем духовенстве, замечает, что пышностью своей обстановки, роскошью своих златотканых одеяний и богатством оружия, они превосходят графов и не имеют равными себе никого, кроме короля; что у них целые шкафы наполнены драгоценными мехами и платьем ¹³⁸. В 1487 году, на провинциальном соборе в Лондоне некоторым из Лондонского духовенства сделан был формальный выговор за то, что они подражают мирянам в одежде. Архиепископ Мортон издал по этому поводу от себя пастырское послание, из которого видно, что духовные лица того времени длинными волосами прикрывали свою тонзуру, носили плащи и распашные камзолы из шёлковых материй, украшались вышитыми поясами и ходили по улицам, вооружённые мечами и кинжалами ¹³⁹. В первые годы XVI века, по свидетельству летописца–современника, роскошь кардинала Уользи действовала на клир так заразительно, что священники и все духовные лица облекались в шёлк и бархат и носили на себе разного рода плащи, куртки и т. под. ¹⁴⁰. Образ жизни английского духовенства не отличался особенною благопристойностью. Из канонов Вестминстерских соборов 1138 и 1175 года можно видеть, что и в то время духовенство любило проводить своё время в охоте или заседать в тавернах и других увеселительных заведениях, при чем было не прочь иногда принять участие и в драке, как показывают вопросы 1253 г. На Лондонском соборе 1487 года столичное духовенство обличалось, между прочим, и в том, что оно проводит все своё время в соколиной или псовой охоте, или в тавернах и пивных. Эразм свидетельствует, что праздничные собрания духовенства сопровождаются обыкновенно пьянством, буйством и оскорбительными шутками и ругательствами ¹⁴¹. Такая грубость нравов не была, конечно, свойственна духовенству высшему; но ему не было и надобности ходить по тавернам, потому что у него и дома столы ломились под роскошными яствами и дорогими винами, толпы прислуги и менестрелей и своры собак всегда готовы были к его увеселению ¹⁴². Но ничто так не унижало духовенства, как та крайняя нравственная распущенность и разврат, господство которых в этом сословии подтверждается целою массою свидетельств. Каноны Лондонского собора 1102–го года упоминают о распространённости в среде клира греха содомского. Лондонский собор 1125-го года свидетельствует о его конкубинате. Вопросы 1253–го года показывают, что духовные лица часто дозволяли себе излишнюю вольность в обращении с женщинами; что они слишком часто похаживали в женские монастыри, по-видимому, без особенной надобности; а многие имели женщин и в домах своих. Лоллардская петиция конца XIV–го века жалуется на то, что тайная исповедь даёт духовенству возможность совершать разные непристойности ¹⁴³. К концу ХV–го века развращение нравов духовенства усилилось до такой степени, что парламент счёл нужным принять со своей стропы законодательные меры. В первый год правления короля Генриха 7–го постановлено было, чтобы архиепископы и епископы подвергали тюремному заключению и наказывали тех священников, которые, по исследованию, уличены будут в прелюбодеянии, блуде, кровосмешении и других плотских пороках. В это же царствование, дворяне и фермеры Кэрнарвоншира представили от себя жалобу на духовенство, обвиняя его в систематическом обольщении их жён и дочерей ¹⁴⁴. Монахи были нисколько не лучше белого духовенства. В 1490 году, папа Иннокентий 8–й прислал архиепископу Мортону буллу, в которой говорил, что, по показаниям достоверных свидетелей, развращение нравов господствует во многих монастырях Англии, а потому он поручал архиепископу обратиться к настоятелям монастырей с убеждением к исправлению, а в случае крайности, употребить и власть. В силу такого папского предписания, архиепископ посылает, между прочим, своё пастырское послание аббату Ст. Альбанского монастыря. В этом послании говорится, что аббат назначил начальницами двух подчинённых ему соседних женских монастырей женщин, известных своею соблазнительною репутацией. Таких же особ он поселил там и в качестве сестёр, так что монастыри эти превратились в нечто, подобное публичным домам, и в них аббат и его монахи наведываются очень часто. Независимо от этого, многие монахи имеют наложниц и содержат их открыто даже в пределах самого монастыря ¹⁴⁵. Разврат духовенства сделался наконец явлением до такой степени обыкновенным, что священники, за взнос известной суммы денег, официально получали дозволение содержать наложниц. Число таких желающих, как показывают сохранившиеся списки, было довольно значительно. Хроника уголовных процессов свидетельствует наконец, что в Лондоне были устроены особые публичные дома с специальным назначением для священников и монахов ¹⁴⁶.

Само собою разумеется, что духовенство, обладавшее всеми подобными качествами, не могло рассчитывать на уважение к себе со стороны народа и иметь на него нравственное влияние. В пятнадцатом и в начале шестнадцатого века народ Англии относился к своему духовенству не с уважением и любовью, а с презрением и ненавистью. На соборе 1487–го года в Лондоне принесена была, между прочим, жалоба на то, что проповедники из ордена св. Ионна Иерусалимского имеют обыкновение в своих проповедях нападать на белое духовенство. Осуждая такое обыкновение, жалующиеся прибавляют, что „все миряне и без того ненавидят духовенство и очень любят, когда им выставляют на показ его пороки“ ¹⁴⁷. В числе документов, относящихся к делу Гуно и приводимых в хронике Голля, находится, между прочим, письмо епископа Лондонского, Фитц–Джэмса к кардиналу Уользи. В этом письме епископ высказывает уверенность в том, что если канцлер его будет судим присяжными Лондона, он непременно окажется виновным, ибо граждане так дурно и еретически настроены, что непременно обвинят и осудят всякого члена клира, хотя бы он был не винен как Авель ¹⁴⁸. Справедливость подобных заявлений подтверждается и фактами. В уголовных процессах того времени можно встретить несколько случаев, характеризующих отношения к духовенству народа. Один служитель из гостиницы говорит напр., что только вид священника уже делает его больным и что он готов был бы пройти шестьдесят миль, чтобы хотя одного из них обвинить перед судом. Женщина не идёт в свою приходскую церковь и не хочет принять благословенный хлеб из рук священника, потому что считает их осквернёнными. Когда священники показываются на улицах, их осыпают ругательствами и толкают в канавы ¹⁴⁹. Такие явления были, конечно, крайностями и потому не многочисленными; но уже сама их возможность представляется характеристичною. Не высокое мнение, составившееся о духовенстве в обществе, отражается с полною ясностью и в литературе. Произведения английской сатиры, особенно начиная с XIV–го века, постоянно избирают своим предметом духовенство. Монах – это излюбленный тип, разрабатываемый литературою того времени. Его обличают в сатирах; его выводят героем комических рассказов; он является действующим лицом и в драматических фарсах. Мы не имеем возможности подробно заняться рассмотрением всех этих произведений, но на некоторых из них остановить своё внимание хотя немного и для нашей цели представляется весьма нелишним.

В тринадцатом веке, на народных театрах уже разыгрывались пьесы, в которых иногда встречалось не особенно почтительное отношение к лицам духовным. Архиепископы и епископы представляются здесь угнетающими народ в своих судах, а жадные аббаты – принимающими в заклад имения. Робин–Гуд, любимый герой народных пьес, приказывает своей шайке щадить йоменов, рабочих людей и даже рыцарей, «если они добрые ребята», по не давать никакой пощади ни аббатам, ни епископам ¹⁵⁰.

Во второй половине XIV–го века появилась большая дидактическая поэма „Видение пахаря Пирса“, (Vision of Piers the Plowman), автором которой обыкновенно признается Вилл. Лангланд. Начиная своё произведение, поэт рассказывает, что он в летнее время совершал большую прогулку и однажды, утомлённый, прилёг и заснул на Мальвериских холмах. Здесь ему грезилось, будто он видит на горе прекрасную башню, а внизу долину и в ней замок, с черными глубокими рвами. Между этими двумя зданиями простиралась большая равнина, наполненная множеством людей и простых, и знатных, и бедных, и богатых. Одни из них, стоя за сохой, с великим трудом возделывали землю и в поте лица добывали то, что истребляли и пожирали расточители. Не мало было в их числе и лиц духовных: прелатов, священников, нищенствующих монахов и т. д. Вся эта толпа действовала, волновалась и вообще вела себя так, как это постоянно бывает в мире. За таким началом, следует в поэме целый ряд отдельных видений, которые созерцал поэт то просыпаясь, то засыпая снова. Главный предмет поэмы – это сатира на разные классы современного общества, но преимущественно на духовенство. В ряду действующих лиц поэмы выступает, между прочим, и сам пахарь–Пирс, от которого поэма получила своё наименование. Вместе с типами, заимствованными из жизни, поэт выводит и лица аллегорические, как напр. истина, совесть, разврат, жадность, симония и др. Под покровом аллегории, или в ясных и прямых изображениях, в поэме встречается очень иного такого, что характеризует духовное сословие с сатирической стороны. Монаха поэт изображает бродягой и председателем весёлых пирушек, или скупщиком земель, или рыцарем–охотником, который верхом странствует от поместья к поместью со сворою собак и гордо принимает услуги от своих коленопреклонённых рабов. Чтобы выманить у кого–либо пожертвование для своего ордена, монах прибегает к разным хитрым уговорам, льстя честолюбию жертвователя и обещая нарисовать его портрет на стекле церковного окна, каковая честь служит, вместе с тем, ручательством и за близость его души к небу. Симония так подружилась с папою, что утверждает его буллы, благословляет епископов, хотя бы они и были невеждами, и заботится о том, чтобы священники имели возможность содержать любовниц в продолжении всей своей жизни. Леность говорит о себе, что она тридцать лет была приходским священником, но и доселе не умеет петь по нотам, или прочесть легенду о святом. Она лучше сумеет отыскать зайца в поле, чем объяснить своим духовным чадам какой–либо стих из «Блажен муж» или «Блаженны вси». О прелатах автор выражается не иначе как об обжорах, за обеденным столом которых то и дело сменяются мясо, свинина, рыба и дичь, масло, молоко, сыр, дорогие пудинги и пирожные. Не меньше расточительности обнаруживают они и в своём одеянии: сплошь и рядом они носят драгоценные брошки, серебряные кушаки и другие предметы роскоши. В одном из видений описывается, как антихрист, вместе с семью страшными исполинами – семью смертными грехами, – осаждает совесть, а приступом руководит леность, ведущая за собой армию более чем из тысячи прелатов, в среде которых господствуют самые гнуснейшие пороки. В другом видении изображается, как антихрист вступает в монастырь, при чем гордость несёт впереди его распущенное знамя, а монахи приветствуют своего владыку колокольным звоном и торжественною процессией выходят к нему навстречу. Из приведенных немногих отрывков не трудно понять, какое невысокое мнение о духовенстве сложилось у автора поэмы. А что такое мнение было в то время весьма распространённым и встречалось сочувственно, об этом свидетельствует чрезвычайная популярность самой поэмы. До нашего времени сохранилось более сорока списков этого произведения, которые хранятся в Британском музее и в библиотеках Кембриджа и Оксфорда. Большая часть этих списков вовсе не отличается изяществом и чужда всяких украшений, откуда ясно, что не в богатом и высшем классе общества, а в среднем поэма имела наибольшее распространение ¹⁵¹. Популярность поэмы Лангланда вызвала целый ряд подражаний ей со стороны других неизвестных авторов. В числе этих подражаний мы остановимся лишь на „Вероисповедании пахаря–Пирса“ (Pirce the Plowman’s Crede) и на „Рассказе пахаря“, (Plowman’s Tale) происхождение которых относится к девяностым годам ХIV–го века.

В „Plowman’s Crede“ рассказывается, что один простой тёмный человек, знавший только „Pater noster“ и „Ave Maria“, захотел получить более полное наставление в вере и с этою целью обратился к монахам четырёх нищенствующих орденов. Содержание произведения и состоит в подробном описании того, как этот человек обращался с своею просьбой поочерёдно к Францисканцу, Доминиканцу, Августинцу и Кармелиту, при чем странник рассказывает, что он видел своими глазами и какие ответы он получил от монахов. Доминиканец напр., поразил его своею разжирелостью и своим необыкновенно гордым видом и обращением. В Доминиканском монастыре странник изумляется громадным и великолепным постройкам, чрезвычайному количеству золота и разных драгоценностей в храмах, простору и великолепию обстановки, в которой живут монахи. На вопрос о вере все они поочерёдно отвечают почти одно и то же. Каждый из них прежде всего старается всеми силами очернить и обесславить своего собрата: Францисканец ругает Кармелита, Доминиканец – Августинца, Августинец – Францисканца, Кармелит–Доминиканца. Все они предостерегают друг от друга, называют один другого фиглярами, лицемерами, обманщиками, эксплуататорами народного суеверия; выставляют на вид пороки один другого, обвиняя друг друга в блудодействе, пьянстве, праздношатательстве по тавернам и т. д. Каждый из них старается доказать неизмеримое превосходство пред другими себя и своего ордена, чтобы выманить что–либо себе и ничего не дать другому, употребляя для этой цели и разные льстивые обещания. Францисканец говорит, что старания его ордена несомненно могут доставить ему спасение, все равно, будет ли он знать при этом свою веру, или нет. Кармелит же ещё откровеннее; он прямо требует денег и за них обещает дать спасание. Поражённый и разочарованный всем виденным и слышанным, странник находится в самом безотрадном положении и в это то время встречает простого пахаря, который удовлетворяет наконец его просьбу и излагает ему истины христианского вероучения ¹⁵².

The Plowman’s Tale имеет отчасти аллегорический характер. Во вступлении этого произведения говорится, что в настоящее время идёт спор между двумя враждующими сторонами, при чем на одной из этих сторон стоят: папы, кардиналы, прелаты, священники и монахи, преемники св. Петра и привратники рая, а на другой – бедные и ничтожные люди, называемые лоллардами. Чтобы узнать, на чьей стороне правда, пахарь обошёл многие страны, но бесплодно. Наконец, пришёл он в один лес, где увидел двух птиц, – грифа и пеликана, разговаривающих и спорящих по поводу того вопроса, разрешения которого добивался и пахарь. Быв свидетелем этого прения, пахарь и сообщает его содержание. Могучий гриф держал сторону папы и прелатов, а смиренный пеликан защищал лоллардов. Проповедуя милосердие и смирение, пеликан осуждал современных пастырей, преемников Петра, за их большие свиты и лихих разукрашенных коней, за роскошные одежды, сияющие золотом и драгоценными камнями, за их сундуки, набитые золотом, и утробы, переполненные вином и пивом, разнообразным мясом и горячительными пряностями. Эти пастыри проповедуют вместо Евангелия только о десятинах и пожертвованиях; они продают небо за деньги и проклинают тех, которые говорят им правду, а потому они не Христа слуги, а антихриста. Обличая испорченность клира, автор разбирает его на всех иерархических степенях. Папа, говорит он, требует, чтобы короли преклоняли пред ним колена и целовали его ноги; его называют „sanctissimus“, тогда как Христа лишь „sanctus Deus“. Епископы поставляются не по достоинству, а по мирским соображениям, и не дверьми входят во двор овчий. Это люди жирные и крепкие, часто не могущие прочитать символ веры или Евангелие. Они широко расставляют свои сети, но для того, чтобы уловлять в них не души, а лишь серебро и золото. Священники при Богослужении бормочут, как сороки, сами ничего не понимая. Они проводят время в псовой охоте; заботятся лишь о своих широких карманах. Монахи бросили свои первоначальные уставы и живут господами, изощряясь в крайнем лицемерии. По их словам, они не симонисты, а между тем они продают церкви и приораты; они чужды ненависти, но проклинают всех, кто им противится; они не похотливы, но приволакиваются и за девицами, и за жёнами, и за вдовами. Ожесточённый спор грифа и пеликана оканчивается битвой, при чем первого защищает целая стая воронов, коршунов, воров, сычей и т. пд., а за последнего заступается феникс. Победа остаётся на стороне пеликана, после чего стая его врагов подвергается беспощадному преследованию и истреблению ¹⁵³.

Не последнее место уделяется духовенству, а именно монахам, и в Кэнтерберийских рассказах Чосера. Это произведение (Canterbury Tales) представляет нам целую галерею портретов из современного Чосеру общества. Рассказ начинается с того, что общество пилигримов, отправлявшихся на поклонение к гробнице Фомы Бекета в Кэнтербери, собралось в одну гостиницу и, по обыкновению, село за общий ужин; Несмотря на разность положений общественных, пилигримы, объединённые общностью цели своего путешествия, условились между собою совершать путь всем вместе, а, чтобы сделать его более приятным, каждому из своей среды вменили в обязанность рассказать другим какую–либо повесть. Характеристика самых пилигримов и их рассказы и составляют содержание произведения. Одно из главных действующих лиц – это монах–бенедиктинец, готовящийся в скором времени получить место аббата. Самые видные достоинства его состоят в том, что он отличный ездок и охотник. Лошадями и собаками он занят гораздо более, чем точным исполнением правил св. Бенедикта. На внешность свою и грацию он обращает особенное внимание, рисуясь на богато–убранном коне, в роскошной одежде, опушенной дорогим мехом и украшенной золотыми пряжками. Другой пилигрим, монах нищенствующий, не любит бедных и больных, потому что, по его мнению, с таким сбродом совестно иметь какие–либо сношения. За то он в самых приятельских отношениях со всеми состоятельными гражданами и особенно женщинами своего округа, которых исповедовать он великий мастер. Он выслушивает исповедь нежно и потом ласково даёт отпущение, рассчитывая на хорошую жертву в пользу его ордена и считая щедрые даяния верным признаком истинного покаяния. Он вовсе не враг удовольствий и хорошей жизни, но бедность его учреждения вынуждает его странствовать по округу для сбора подаяний и всеми возможными хитростями добывать деньги для своего монастыря. С мешком и палкой он заглядывает в каждый дом и выпрашивает у хозяев меру пшеницы, ржи или ячменя, кусок сыра или окорока, кусок полотна и т. д. одним словом всего, что только имеется, обещая брать все, без разбора. Чтобы лучше расположить к пожертвованиям, монах носит с собою особые дощечки, куда записывает имена жертвователей, обещая ходатайствовать за них пред Богом своими молитвами. Когда же жертва получена и уложена в мешок, монах, удалявшись из дома, стирает на дощечке записанные имена. Окончив свой обход, монах заходит наконец к одному из самых щедрых даятелей, тому, который теперь больной лежит в постели. Он рассказывает ему о своих пламенных за него молитвах и здороваясь, с особенным усердием и аппетитом целует его жену и рассыпается в комплиментах относительно её красоты. Он просит её не хлопотать много об его угощении. С него будет достаточно, если дадут ему жареного каплуна и кусок булки, да ещё какую–нибудь зажаренную свиную голову, потому что он соблюдает большую умеренность в пище и тело его так измождено бдением и постом, что желудок почти ничего не переваривает. Он рассказывает далее разные небылицы о бывшем ему откровении по поводу смерти хозяйского ребёнка и обращается к тому с целою проповедью, в которой раскрывается главная цель его посещения. Он упрекает больного в том, что он мало давал их монастырю, отдавая свои жертвы и другим монахам. Продолжительность болезни, говорит он, есть наказание Божие ему за такой образ действий. За упрёками следовали опять новые просьбы и новые выманивания. Взбешённый Том наконец обещает монаху подарок, который и просит его поискать рукой у себя в постели, после чего – выгоняет вон обманутого, посрамлённого и перепачканного. В числе пилигримов был ещё наконец Pardoner, т. е. раздаватель индульгенций, только что прибывший из Рима и нагруженный ново–изготовленными отпущениями грехов. В своей дорожной сумке, вместе с другими драгоценностями, он, между прочим, вёз покров Пресв. Богородицы и часть паруса от корабля св. Петра. Пилигрим–Summoner, т. е. чиновник, на обязанности которого лежало призывание обвиняемых к церковному суду, между прочим, говорит монаху: „ты хвастаешь, что знаешь ад, эка – невидаль: кому не известно, что монахи и черти – словно братья родные. А вот, послушай–ка, что я тебе расскажу. Жил был себе один монах и было тому монаху раз видение: явился к нему ангел и повёл его в ад показывать сатану. А у сатаны был хвост, что твой корабельный парус. Сатана, сказал ангел, покажи монаху монашеское гнездо. Тут из трещины, примерно, в десятину длиною, как пчелы из улья, посыпались тысяч двадцать, а может и больше монахов; разбежались она по всему аду, а потом опять стали собираться, один – по одному, и старались скорёхонько юркнуть в то место, откуда выползли. Когда все до последнего собрались, сатана опустил хвост и стал смирно... Так вот, прибавил рассказик, какое место злачно и прохладно уготовано для вашей братии“ ¹⁵⁴. Возможно ли было бы что–либо подобное в произведениях „отца английской поэзии“, если бы современное ему католическое монашество не уронило себя до самой последней степени во мнении общества?!. В восьмидесятых годах XV–го века начинается литературная деятельность Скельтона, значительная часть которой посвящена также сатире на духовенство. В одном из своих произведений, называющемся, по имени его героя, „Colin Clout“, Скельтон представляет, напр., образцы того, что народ говорил в то время про духовенство, и что было слышано его героем. Митры, говорит он, покупаются и продаются за серебро и золото, а потому епископами становятся те, которые ездят на разукрашенных мулах, облечённые в шёлк и пурпур, осыпанные камнями, опираясь на золотые стремена и т. д. Они утопают в роскоши и не обращают никакого внимания на то, что их соседи терпят бедность и нужду. Бедный народ духовенство угнетает постоянными призывами к суду и отлучениями. Духовные лица пьянствуют по тавернам, а на церковных кафедрах появляются такие люди, которые не умнее телёнка и не имеют понятия о логике, и которым приличнее было бы занять место у позорного столба. Народ называет духовных лиц бочками, полными обжорства и лицемерия, которые только разыгрывают из себя святых ¹⁵⁵. Позднее, сатира Скельтона избрала своим главным предметом личность кардинала–архиепископа Уользи, сатирическому изображению которого посвящено напр. целое произведение, под заглавием: „почему вы не являетесь ко двору?“ („Why come ye not to court?“). Здесь кардинал изображается в самых разнообразных положениях. Когда он заседает в государственном совете, все пред ним молчит и преклоняется, безусловно принимая и одобряя его мнения. На улицах кардинал появляется в сопровождении громадной свиты, которую трудно и сосчитать, и в которой находятся и епископы, и аббаты, и герцоги, и графы и пр. „Дорогу! Дорогу! Милорду архиепископу и преосвященному легату“, кричит многочисленная прислуга, расталкивая народ. Сам легат появляется, сидя на бархатном седле своего мула; впереди его несут два серебряных креста, а подле идут слуги с вызолоченными топорами на плечах. В своём жилище, кардинал самодовольно прохаживается по комнатам. „Моё жилище, говорит он, великолепно. Золото на крышах блестит подобно солнцу в самый полдень. Стены украшены арабесками самых фантастических форм. Мои галереи широкие и длинные напоминают цветник. Мои сады, защищённые толстыми живыми стенами из всевозможных деревьев, полны благоухания. Для отдыха у меня есть там тенистые беседки, заросшие жимолостью, прекрасные широкие аллеи для мечтаний. В моей зале – прекрасные драпировки и ковры, сделанные по рисункам самых искусных художников. Мой стол уставлен самыми избранными кушаньями; я обедаю в атмосфере, полной благоухания; и пью из золотых чаш и посуда моя есть произведение лучших мастеров“. Для лучшего соблюдения обета целомудрия, кардинал не пьёт ничего кроме душистого вина с корицей и с сахаром, а питается только жирными каплунами, фазанами и куропатками, приготовленными чудесным образом ¹⁵⁶. Около 1524–го года появилось обличительное произведение Фиша „Просьба нищих“, (The Supplication of beggars), которое получило очень сильное распространение в народе и даже разбрасывалось по улицам Лондона. Нищие жалуются здесь королю на то, что им теперь приходится умирать с голоду. Причина этого заключается в том, что в Англии расплодилось великое множество людей, которые не принадлежат к числу нищих, но поглощают все то, что для нищих прежде предназначалось. Эти хищные вотки известны под именем епископов, аббатов, приоров, деканов, архидиаконов, суффраганов, священников, монахов и т. д. Они забрали в свои руки громадное количество поземельных владений; они вымогают себе десятину и с хлеба, и с сена, и со скота, и с птицы и со всего, с чего только возможно; они требуют ещё денег и за требы и за разные другие случаи. Сами они ничего не делают, проводя жизнь свою в полной праздности. Священными предметами они открыто торгуют, отдавая предпочтение тому, кто больше даёт. Они развратничают самым непозволительным образом, соблазняя честных женщин, так что скоро наступит время, когда никто не может быть уверен в том, что его дети действительно принадлежат ему. Тысячи женщин стали бы честным трудом добывать себе хлеб, если бы богатство духовенства не совращало их на путь порока и праздности. Отнимая жён у мужей, духовенство поглощает имения последних и заставляет всех их, вместе с детьми, предаваться праздности, воровству и бродяжничеству. Целый бездонный океан всякого рода злодеяний и бедствий истекает от этой зловредной породы, которая сама остаётся безнаказанной за свои поступки, как это показывает напр. и дело Гуна. Жалующиеся просят короля употребить против духовенства силу, отобрать у него имения и тогда, говорят они, общество будет благоденствовать ¹⁵⁷.

В сатире Roy’ (Satire against the clergy.) об епископах говорится таким образом: богословы–епископы гораздо более знают толк в винах, чем в богословии; они опытные законники, но только в делах против совести, в чем они достигли большего совершенства. Они постоянно упражняются в том, чтобы выдумывать отлучения за неисправный взнос десятины. О проповеди они не заботятся, но и другим проповедовать не дозволяют. Вместо того, чтобы поучать народ, они предпочитают гоняться в поле за зайцами и дикими оленями. Своё время они проводят в весёлых пирушках, за игрою в карты и в кости ¹⁵⁸. В ответ на защитительную речь адвоката духовенства, один из его друзей говорит, что из тысячи в этой среде он не найдёт и одного, который был бы целомудрен телом или душою ¹⁵⁹.

Из многих сатирических интерлюдий Гейвуда, мы приведём здесь только одну, самую раннюю, относящуюся к тому времени, когда о разрыве Англии с Римом не было ещё и помина.

Монах и продавец индульгенций выпросили у простодушного сельского священника позволение: первый – произвести в его церкви сбор пожертвований в пользу его монастыря, а последний – выставить для поклонения верующих остатки мощей и другие священные предметы. Слух о прибытии святых странников облетел быстро все селение и привлёк в церковь не мало сельского люда. Монах пришёл первый и начал распространяться о добровольной нищете и различных лишениях, налагаемых на себя братией его ордена. Эти разглагольствования были только прологом к воззванию о добровольных пожертвованиях в пользу ордена. Но так как всякое доброе дело нужно начинать молитвой, то благочестивый монах, прежде чем приступить к сбору, преклонил колени и стал горячо молиться. В это время входить в церковь несколько запоздавший продавец индульгенций, с буллой от папы, и начинает перечислять свои реликвии, с кратким обозначением их целебных свойств. И чего–чего не было в его обширной коллекции! И большой палец Св. Троицы, который стоит только одну минуту подержать во рту, чтобы навсегда избавиться от губной боли, и благословенная челюсть всех святых – вернейшее средство от отравы и т. д. Само собою разумеется, что доступ к этим святыням возможен только для того, кто может заплатить продавцу известную сумму. Видя, что продавец уже начинает овладевать вниманием народа, монах с досадой прерывает молитву и хочет перекричать своего соперника. Некоторое время оба они говорят вдруг, стараясь заглушить один другого, затем начинают браниться и наконец переходят в рукопашную. На шум прибегает священник и старается, при помощи соседа Пратта, прекратить бесчинство и выгнать их обоих из церкви. Начинается общая свалка, в которой священник и Пратт терпят поражение, а монах и продавец индульгенций оставляют церковь, сопровождаемые проклятиями избитых ими жертв ¹⁶⁰.

Смысл и значение всех этих произведений английской сатирической литературы оценить и понять не трудно. Они нам ясно свидетельствуют, что нравственная испорченность духовенства того времени, хотя почти и не каралась юридически, не оставалась безнаказанною пред судом общественным. Общество замечало его небрежное и извращённое отношение к своему служению, его грубую торговлю священными предметами, его праздность и соблазнительный образ жизни, его глубокое невежество, его порочность и разврат. Оно замечало все это и оценивало по достоинству, а потому вместо любви и уважения духовенство теперь встречало с его стороны презрение и насмешку.

К какому же результату привело нас исследование судеб английского духовенства за время, предшествовавшее реформаций? Мы убедились, что это сословие в Англии было не национально по своему племенному составу, по своим интересам и стремлениям; исключительно и привилегированно по своему юридическому положению; чрезвычайно богато своими материальными средствами; небрежно в исполнении обязанностей своего служения и крайне распущенно в нравственном отношении, Мы видели, что такие свойства духовенства давно уже замечались, возбуждали недовольство, ропот и часто деятельную оппозицию. Кто же в этом случае был против духовенства? Светская власть, светские сословия, светская литература. Во имя чего восставали они? Во имя национальных, государственных интересов, экономического благосостояния и обычных нравственных требований общественной жизни.