Историческое обозрение священных книг Нового Завета

В последнее время богословская литература наша начала быстро обогащаться разного рода сочинениями по отделу Свящ. Писания. Кроме многочисленных, более или менее ценных в научном отношении, статей, постоянно появляющихся на страницах наших духовных журналов, в течение последних десяти лет у нас появился целый ряд новых учебных пособий и руководств к изучению Свящ. Писания, как Ветхого, так и Нового Завета, составленных применительно к новой программе преподавания этой науки в наших духовных семинариях, начаты издания свящ. книг с краткими объяснительными примечаниями, явилось, наконец, немало и специально-ученых сочинений, посвященных исследованию истории или текста книг библейских. Явлению этому нельзя, конечно, не порадоваться и не пожелать ему дальнейшего, успешного развития и процветания. В этом оживлении учено-литературной деятельности по одной из существенных наук православно-христианского богословия справедливо можно усматривать добрые задатки успехов и во многих других отраслях его. В этом ясно убеждает нас опыт прошедшей истории науки христианского богословия. Золотые века в отношении к изучению Свящ. Писания всегда были золотыми также веками и для христианского богословия вообще. Отсюда – из неисчерпаемой сокровищницы Божественных Писаний великие отцы и учители древней Церкви почерпали, как известно, как глубокое ведение догматов и правил Веры Христовой, так и достоподражаемое искусство в самом изложения их, высоко-поучительном для ума и глубоко-назидательном для сердца; и во все последующие века христианского просвещения можно ясно заметить также, что всякий новый успех в раскрытии и уяснении для христианского сознания тайн Божественного Откровения всегда стоял, между прочим, в тесной связи с более и более глубоким и широким проникновением в смысл письменных памятников его, т.е. Свящ. Писания. Уместно припомнить здесь прекрасные слова предисловия к славянскому переводу Библии, изданной при царе Алексее Михайловиче: «якоже луна от солнца заимствует свет: сице вси богословцы и творцы еликих книг, от нея (священ. Библии) все заемлюще, по потребе своей пишуще издают».

После этого нет нужды, полагаем, распространяться много пред благосклонным читателем о побуждениях к составлению и цели предпринятого наши сочинения, первый выпуск которого является в настоящем издании. Появившиеся у нас доселе учебные руководства по священ. Писанию Н. Завета (Д. Боголепова «Учебное руководство к чтению Евангелия в духовн. семинариях» и А. Иванова: «Руководство к истолковательному чтению посланий апостольских и Апокалипсиса»), представляют собою руководства главным образом к истолковательному чтению новозаветных книг; исторические же сведения ограничиваются в них самыми необходимыми и краткими замечаниями. Между тем и часть историческая в науке Свящ. Писания получила в настоящее время весьма обширное и разностороннее содержание; в состав её входит ныне так много существенно-важных для экзегета вопросов, что только после предварительного, основательного ознакомления с ними он может с успехом и безопасно вести и самое дело толкования. За недостатком собственных самостоятельных трудов по этой части, в 1869 г. у нас было переведено сочинение протестантского ученого – Герике: «Введение в новозаветные книги Свящ. Писания» – сочинениe, бесспорно, отличающееся многими достоинствами, особенно замечательное строгою ортодоксальностью своих взглядов, и тем не менее для потребностей нашей православной школы и общества – мало пригодное. Изложение многих предметов представляется в нем очень кратким: обозрению некоторых отведено место лишь в подстрочных примечаниях; и наконец, элемент полемический преобладает почти всюду над положительным раскрытием исторических вопросов. Но мы думаем вообще, что и в данном случае, как во многих других, простой перевод того или другого иностранного сочинения, хотя бы еще более достойного, чем книга проф. Герике, никогда не может заменить самостоятельных трудов с нашей стороны – как бы ни были эти труды на первых порах несовершенны. Всякое иностранное переводное произведение всегда останется по духу и характеру изложения чуждым нам произведением. Эта-то мысль, в связи с искренним желанием посильного содействия успешному развитию у нас библейских знаний, и была побуждением к составлению и изданию настоящего сочинения нашего. При составлении его мы не задавались специальной целью – дать именно учебное руководство для учащихся, но как имели в настоящем, так будем иметь и в последующих выпусках ввиду прежде всего научные интересы самого предмета, излагая его с той полнотою и в том виде, как то и другое требуется установившимися в новейшее время между лучшими представителями библейской науки понятиями о задачах и цели так называемого «Введения в священные книги Н. Завета», или – как называем мы эту отрасль библиологии – «Исторического Обозрения священных книг Н. Завета».

Обширность предметов, входящих в настоящее время в содержание «Историч. Обозрения Н. Завета», и в то же время – желание изложить их с возможной и необходимой полнотою заставили нас разделить сочинение наше на несколько выпусков, которых предполагается, впрочем, не более трех. При этом нам не чужда была и та мысль, что указания со стороны людей, более нас опытных в области библейских исследований, тех или других недостатков в настоящем – первом, выпуске нашего труда дадут нам возможность избежать их в последующих.

Книги Священного Писания, как Ветхого, так и Нового Завета, подлежат нашему изучению главным образом с двух сторон: во-первых – со стороны своего проиcхождения и исторической судьбы, во-вторых – со стороны своего содержания. Отсюда происходит две главные отрасли научных исследований о книгах Священного Писания, сходящиеся, впрочем, в одной высшей цели – правильном и ясном разумении их:

а) Историческое обозрение их, известное доселе более под именем «Введение в свящ. книги Ветхого и Нового Завета» и излагающее в возможной полноте и порядке сведения о происхождении и исторической судьбе этих спасительных источников нашей веры, и

б) Изъяснение (свящ. экзегетика) самого текста или содержания их.

К этим двух главным отраслям должны быть присоединены, как вспомогательный, еще следующие две: Библейская Герменевтика, излагающая правила к уразумению и истолкованию Свящ. Писания, и Библейская Археология, объясняющая древности иудейские. Первые две отрасли – «Историческое обозрение» и «Изъяснение Свящ. Писания» соединяются в системе нашего православного богословия под именем библиологии¹

«Историческое обозрение свящ. книг Нового Завета» как наука имеет своею задачею – изложить в возможной полноте, с надлежащею научною основательностью и в порядке, сведения о происхождении и исторической судьбе входящих в состав Нового Завета богодухновенных писаний, написанных св. апостолами и их учениками, с целью правильного и ясного уразумения их. По своему содержанию, «Историческое Обозрение» есть таким образом, как показывает уже самое название, наука историческая, по своему же значению в общей системе наук богословских она справедливо поставляется в ряду так называемых предварительных наук православного христианского богословия как наука, излагающая историю и этим путем определяющая характер и значение одного из источников христианской веры – писанного, именно новозаветного, Слова Божия.

Такое понимание задачи и характера «Исторического Обозрения Нового Завета» установилось не вдруг, и еще в настоящее время далеко не всеми учеными богословами принимается единогласно. Долгое время так называемое Εἰσαγωγὴ τῆς δείας γηραφῆς Introductio s. Isagoge in scripturam sacram, т.e. Введение в божественное или священное Писание, обнимало в своем содержании как собственно исторические сведения о книгах Свящ. Писания, так равно и правила толкования самого содержания их, или то, что составляет теперь предмет Библейской Герменевтики, с прибавлением разных других экзегетических пособий. Отсюда и самым сочинениям этого рода давали, кроме «Введения в Свящ. Писание», различные другие наименования, напр.: Officina biblica. Apparatus bibiicns, Enchiridion biblicum, Bibliotheca Saucta и т.п. С таким смешанным характером содержания наша наука является еще и доселе в трудах некоторых западных богословов. Противоположное этому понимание характера и задачи нашей науки находим у некоторых новейших немецких богословов, особенно у Баура² и последователей основанной им богословской историко-критической школы. По их понятию, научный характер «Введения в книги Свящ. Писания» заключается, собственно, не в исторической его сущности, а в критике; и предмет этой критики составляет именно канон свящ. книг. Задачей критики канона сами собою определяются также содержание и форма изложения, и науки историко-критического введения в Новый Завет. После того, как говорят историко-критические исследования, уже в достаточной степени упрочили убеждение, что обстоятельства происхождения новозаветного канона были вовсе не таковы, как их предполагает обыкновенное догматическое представление, новозаветная критика перешла теперь в ту стадию своего развития, в которой она все с большей и большей решительностью поставляет своею задачею – дать положительное представление о происхождении канона, – показать точнее, каким образом он произошел и в своих частях и в целом, какие обстоятельства и интересы как вызвали самое происхождение входящих в состав его писаний, так и содействовали тому, чтобы утвердить за ними значение именно писаний канонических. Так, по мнению Баура, от критики мы переходим к истории. Введение в Свящ. Писание В. и Н. Завета можно, поэтому, определить «как такую богословскую науку, которая, наследуя происхождение и первоначальное приложение и значение писаний, составляющих канон, дает, таким образом, возможно определенное и объективно обоснованное представление о них». Из других мнений о задаче нашей науки, отличных от вышеизложенного нами, отметим еще мнение Рудельбаха, одного также из новейших протестантских богословов. Рудельбах (см. его статью: «Uber den Bagriff der Neutest. Theologie und der Neutestamentl. Isagogik» в Zeitschrift fur d. gesammte Luther. Theologie, 1848, Heft. I) находит совершенно coгласным с интересами научной экономии – отделить от Исагогики, или Введения в книги Свящ. Писания, так называемое частное введение, имеющее своим содержанием частнейшую историю проиcxoждeния каждой из свящ. книг в отдельности, и присоединить ее к экзегезису в виде предварительных понятий. По его понятию, библейская новозаветная Исагогика, как история происхождения и распространения свящ. писаний Н. Завета, должна состоять из трех частей:

1) Историки, исследующей исторические условия и обстоятельства, при которых произошли писания Нового Завета;

2) Каноники, которая должна представить деятельность Церкви в собрании в одно целое и канонизации новозаветных писаний, и

3) Критики, изображающей деятельность той же Церкви, направленную к тому, чтобы сохранить их в целости и неповрежденности.

К этому Рудельбах считает весьма приличным присоединить еще третью – заключительную часть – Герменевтику, или историю толкования³.

Мы отрицаем все эти три понятия или мнения о задаче и характере нашей науки как неправильные, потому что по первому из них – она должна была бы превратиться в сборник самых разнородных сведений, лишенный внутреннего строя и научного единства; второе – мнение Баура и его последователей – основывается прямо, как известно, на предвзятых, совершенно ложных, взглядах относительно самой сущности христианства и его исторического явления; на составленном наперед уже мнении о неподлинности большей части писаний новозаветного канона⁴; наконец, третье – мнение Рудельбaxa – если и может иметь за себя некоторые соображения научной экономии – желание именно открыть больший простор для научных исследований по вопросам общего введения: истории текста, истории канона и пр., то против него справедливо возражают также, что при указываемом им разделении науки «Исторического Обозрения» не исчерпывается все содержание её, остаются нетронутыми некоторые не лишенные важности стороны из исторического обозрения Нового Завета. Единство содержания и строго логический план изложения – не единственные условия, которыми определяется существо каждой науки; к существенным условиям этого принадлежат также правильность или истинность поставленной себе известным научным исследованием задачи и полнота, обстоятельность её разрешения. Этих основных требований от каждой науки не может, без сомнения, игнорировать и Новозаветная Исагогика, понимаемая как наука, а потому вышеизложенное понятие о ней как именно историческом обозрении происхождения и судьбы свящ.новозаветных книг, притом как всех вообще, так и каждой в отдельности, с целью правильного и ясного уразумения их, не может не представляться более основательным, чем все другие предлагавшиеся и предлагаемые доселе построения её. С единством содержания такое понятие вполне соединяет, как легко видеть, научную полноту и целесообразность изложения. Защитников такого именно понимания сущности и задачи нашей науки мы находим, впрочем, немало и среди западных богословов, – и притом не католических только, но и протестантских.

Их разнообразных наименований, под какими как прежде была, так и в настоящее время известна наша наука, каковы: «Введение в свящ. книги Нового Завета», «История Нового Завета», «Критическая история Нового Завета», «Всеобщая история Нового Завета» «Историко-критическое введение в Новый Завет» и пр., мы избираем «Историческое обозрение свящ. книг Нового Завета», во-первых, потому, что это есть древнее наименование её. Известно «Обозрение В. и Н. Завета» Συνοψίς τῆς παλαιᾶς τε καὶ καινῆς (т.e. διαθήκης), ὡς ἐν τάξει ὑπομνηστικοῦ, принадлежащее св. Иоанну Златоусту, дошедшее, впрочем, до нас без книг Нового Завета (Chrysost. орр. tom VI, р. 368. squ. ed. Montfauc. Paris, 1835)⁵

Еще болеe известен Sinopsis s. scripturae, обыкновенно приписываемый св. Aфанасию Александрийскому, но почти всеми учеными в настоящее время отнесенный к позднейшему времени – V в.⁶ Во-вторых, мы удерживаем это название, как более других соответствующее существу нашей науки, имеющей строго-исторический характер и по своему содержанию, и по методу изложения. «Называется Обозрением, – как прекрасно заметил профессор Голубев в своем введении в нашу науку, названную им также «Историческим Обозрением», – потому что она не рассуждает о свящ. письменности ради, напр., каких-нибудь наперед составленных идей (теорий), а просто рассматривает ее взором здравого смысла, освещенного верою и верным преданием». «Называется историческим (в отличие от филологического и догматического, которые входят сюда только стороною), потому что относится к Откровению Божественному, как к заключенному в письмени историческому факту, говоря о лицах, писавших и первоначально получивших ту или другую из книг новозаветных; об обстоятельствах, какими вызвано было написание каждой из них порознь и образование всех их в целый состав и какими сопровождалось в последующее существование в письмени; о языке, слоге этих книг, их духе, цели, предмете, составе и т.п.»⁷

Но поставляя историческое обозрение свящ. книг Нового Завета на строго историческую почву и подчиняя его, таким образом, со стороны научного построения всем требованиям обычной исторической критики, мы не должны забывать при этом, однако, что оно (обозрение) – есть наука церковно-историческая, а потому подчинена также некоторым особенным требованиям или условиям собственно церковно-исторической или библейской критики. Главнейший недостаток большей части исторических введений в свящ. новозаветные, как и ветхозаветные, книги, составленных в новейшее время разными западными учеными богословами, особенно протестантскими – есть именно то, что в них эти существенные условия нашей науки совершенно опускаются из виду и построение её ведется по образцу обыкновенных историй литературы, т.е. совершенно игнорируются и особенные, чрезвычайные, обстоятельства происхождения свящ. книг апостольских, и особенные отчасти средства самого распространения и сохранения их до нас, и, наконец, их особенное значение для нас.⁸ Между тем, будучи написаны под чрезвычайным руководством Духа Божия – Духа истины, свящ. книги Нового Завета дошли до нас неслучайно, подобно многим другим письменным произведениям древности, но заботливо сохранены в течение веков и переданы нам в целости Церковью Вселенскою, принявшею их непосредственно из рук богодухновенных авторов их. Далее – и весь почти материал данных, относящихся к уяснению разных сторон исторической судьбы свящ. книг апостольских, заимствуется частью из самих же этих книг, частью – из преданий, сохранившихся в разных церковных памятниках, словом – из области христианской веры и Церкви, – области, где обыкновенные пpиемы исторической критики не везде и не всегда приложимы, как области фактов, развивавшихся среди порядка вещей, во многом отличного от обыденного течения жизни. Наконец, самая цель «Исторического Обозрения свящ. книг» – не представить только нами сведения о разных обстоятельствах и переменах в их так сказать внешней исторической судьбе в течение веков, но и ввести по возможности в понимание самого духа и смысла содержащегося в них учения о Боге и домостроительстве нашего спасения. И цель нашей науки, таким образом, есть чисто богословская. Bсе эти обстоятельства, сохраняя тесную связь нашей науки с общей системой наук исторических, возвышают ее в то же время над обыкновенными историями литературы и принятыми в них началами исторического исследования: для неё главнейшими руководственными началами в исследовании разных вопросов, относящихся к происхождению и исторической судьбе апостольских книг, необходимо должны быть прежде всего авторитет и предание Вселенской Церкви Христовой, т.е. в своих критических исследованиях она должна руководствоваться в особенности голосом древней Церкви, полагая её предание в основание своей критики.⁹ Из пренебрежения к этим-то руководственным началам и происходит обыкновенно все зло в нашей науке, как напр., сомнение в подлинности многих из наших свящ. книг, в целости и неповрежденности их канонического состава, самого содержания их и пр.

Необходимость ознакомления, прежде истолковательного чтения самого текста или содержания свящ. книг, с разными обстоятельствами их происхождения и исторической судьбы, как напр., с положением писателя и первоначальных читателей их, с обстоятельствами времени и повода к их написанию, с состоянием самого текста их и проч., чувствовали и ясно высказывали уже самые древние и знаменитые толкователи Писания. Известно, какое важное значение придавал и с каким искусством пользовался сведениями обо всем этом св. Иоанн Златоуст при своих толкованиях Писания. «Не должно, – говорит он, – разбирать одни слова какого-нибудь речения, но надобно вникать в намерение пишущего» ¹⁰ «Как здание без основания непрочно, так Писание, если не знаешь цели его, бесполезно» ¹¹ «Приступая к изъяснению Павлова послания к Римлянам, нужно сказать о времени, в которое оно написано... Никто не думай, что труд сей излишен, и что такое исследование есть дело простого любопытства. Напротив время посланий немало служит нам к объяснению послания»¹² И действительно, всякий вообще письменный памятник, дошедший до нас от древних времен, всегда заключает в себе много такого, что может быть понято только с точки зрения тех времен, при основательном знакомстве с положением вещей, современным автору его и первоначальным читателям, которых имел в виду автор. Книги Свящ. Писания имеют в этом отношении одинаковую судьбу со всеми произведениями человеческой письменности. Без светильника истории читающий Писание и простое место его найдет темным и без нужды умножит число мнимых аллегорий к явному подрыву аллегорий действительных¹³. И нужно заметить, что чем далее развивалась с течением времени наука чтения Слова Божия, тем более и более открывалась необходимость не только собрания в одно целое, но и научной разработки всех вопросов, касающихся истории новозаветных писаний. С одной стороны, текст новозаветного Слова Божия, оставаясь неизменным в сущности своего содержания, разнообразился в чтении очень многих мест, частью вследствие небрежности переписчиков, частью – вследствие порчи еретиков и разных других обстоятельств; с умножением списков эти разночтения умножались. В то же время сделались известными многие древние переводы его, представляющее нередко также, как известно, разности чтений не только с подлинным греческим текстом, но и между собой. Таким образом, для внимательного читателя и чтителя Слова Божия является в настоящее время очень часто необходимость, прежде толкования известного места, определить верность самого чтения его, нередко одного слова его; потому что «в умах, знающих силу Писания, – как заметил еще Ориген, – и каждое отдельное слово его делает свое дело»¹⁴. Но для этого нужно знать и понимать свойство и значение разных древних манускриптов, чтобы не попасть на списки и издания неверные, равно как – достоинство и характер древних переводов, чтобы отличить в них сохранившиеся следы подлинного, древнего чтения тех или других спорных мест от произвольных истолкований и искажений. Словом, необходимо хорошо быть знакомым с историей свящ. текста. С другой стороны, апостольское происхождение и авторитет многих книг новозаветного канона, несмотря на ясно выраженный суд об этом Церкви в IV веке, подвергся с течением времени также разнообразным возражениям и пререканиям; явилась так называемая историческая критика, создавшая целые теории в объяснение происхождения их и мнимо апостольского авторитета. Новейшие враги всего божественного и сверхъестественного в христианстве избрали даже отрицание подлинности и авторитета большей части апостольских книг, как бы своим δός μoι πoῦ ςῶ, т.е. той точкой опоры, утверждаясь на которой они надеются сдвинуть Церковь Христову с её исторического основания, чтобы таким образом уничтожить ее до основания. Конечно, для умов простых, несильных в книгах, или, хотя и учительных, но покоривших себя вполне в послушание веры и церковного предания, эта самая вера и предание всегда составляли и составляют лучший оплот против всех подобных сомнений и отрицаний человеческой кичливости, взимающейся на самый разум Божий. Но эта же вера, ревнуя по истине, не могла и не может оставить также без разбора и опровержения и самых неправых мнений, направленных к подрыву этой истины. Основательный же разбор и опровержение этих мнений, являвщихся нередко во всеоружии исторической науки и критики, возможны только при основательном знакомстве как вообще с историей происхождения наших свящ. книг, так в особенности с историей канона их, с историей тех обстоятельств, при которых, и тех начал, на основании которых, совершилось каноническое собрание их в древней Вселенской Церкви, – т.е., следовательно, с теми предметами, которые принадлежат к главнейшим также предметам науки Исторического Обозрения свящ. книг. Существенная богословская важность этих предметов, сделавшихся вследствие указанных нами обстоятельств, можно сказать, главнейшими задачами новейшего богословия и была, может быть, причиною того, почему ни одна богословская отрасль не привлекала к себе в новейшее время столько трудолюбивых и талантливых умов, как так называемая Библейская Исагогика. По этой же, между прочим, причине, а не на основании лишь одного разделения свящ. книг по времени написания на книги Ветхого и книги Нового Завета давно уже, по крайней мере, на Западе, Историческое Обозрение книг Ветхого Завета и Историческое Обозрение книг Нового Завета принимаются, как две отдельные, самостоятельные отрасли научного исследования¹⁵, обе одинаково, впрочем, занимающие одно из первых мест в общей системе христианского богословия.

Как и все другие науки богословские, Историческое обозрение свящ. новозаветных книг имеет свою историю и свои периоды развития. Как наука в собственном смысле, отдельная и самостоятельная, она возникла сравнительно еще недавно и обязана своим развитием главным образом новейшему, критическому протестантскому богословию.

В Древней Церкви, особенно в первые времена её существования, внимание читателей Cлова Божия преимущественно обращено было на самое содержание свящ. книг, на нравственное назидание ими; в вопросах же, составляющих теперь для нас предмет нарочитого научного исследования, каковы вопросы: о писателе той или другой книги, о времени и месте её написания и пр., обращались, если в ком возникали подобные вопросы, к устному, еще полному жизни, преданию¹⁶. И в самом деле, как язык новозаветных писаний долгое время был еще языком общеупотребительным, понятным для большинства читателей, так в самые обстоятельства их написания были более или менее известны также весьма многим.

C удалением от времен апостольских, когда менее и менее оставалось в живых лиц, стоявших в первом чине апостольского преемства, и, следовательно, хорошо знакомых с положением вещей, современным происхождению апостольских писаний, читатели новозаветного Слова Божия, естественно, должны были почувствовать прежде всего нужду – предать письмени сохранившиеся доколе лишь устно, различные предания о происхождении тех или других писаний его, чтобы таким образом в точности передать их последующим поколениям. К этому в особенности побуждали усилия появившихся еретиков – исказить, затемнить историческое предание Церкви о её свящ. книгах¹⁷. Подробности о происхождении и содержании этого памятника будут изложены далее – в «Истории новозаветного канона», для которой он ближайшим образом и имеет значение. Отсюда некоторые частные сведения относительно книг новозаветных, не лишенные интереса для Исторического обозрения Нового Завета, можно находить еще в сочинениях св. Иустина философа, св. Иринея Лионского , Тертуллиана, Климента Александрийского, Оригена, Дионисия Александрийского. Большею частью эти сведения и замечания выражают бывшие в их время в ходу предания, – и с этой-то стороны они особенно драгоценны для нас. В некоторых из них встречаются уже зародыши критического разбора этих преданий, каков ,напр., в особенности интересный отрывок из сочинения Дионисия Александрийского об Апокалипсисе, сохраненный нам Евсевием¹⁸ .

С IV столетия начинается уже мало-помалу собрание этих, прежде отрывочных, известий и замечаний в одно целое, большею часть в форме предисловий или введений, предпосылавшихся истолкованию апостольских писаний. Так встречаем это на Востоке у знаменитых экзегетов антиохийской школы, кроме Феодора Мопсуестийского, из истолковательных сочинений которого до нас дошло весьма немногое¹⁹, особенно у св. Иоанна Златоуста, Виктора Антиохийского, Феодорита Кирского, и др.; на Западе – у диакона Илария (известного под именем Ambrosiaster), блаж. Иеронима. Но особенную цену в этом отношении для нашей науки имеют исторические сочинения: Евсевия Кесарийского – «Церковная История» (в 10 книгах), в которой автором собрано множество драгоценных исторических замечаний о книгах апостольских, – драгоценных в особенности потому, что многие из них заимствованы им из сочинений разных писателей церковных, не дошедших до нас совершенно, или же дошедших только в отрывках, находящихся в его же истории, и затем – блаж. Иеронима – «Книга о мужах знаменитых» (De viris illustribus liber ad Dextrum praetorio praefectum), в первых девяти главах которой говорится именно (за исключением, впрочем, VI-й, в которой речь об апостоле Варнаве) об осьми писателях наших свящ. новозаветных книг. Сочинение это также важно для нас главным образом по многим, сохраненным в нем, преданиям древности. Между прочим из послания того же Иеронима к Павлину, в котором он осуждает тех, кто берется за истолкование писаний «sine praevio et monstrante semitam», видно, как живо чувствовалась уже в то время необходимость исторических и экзегетических пособий для читателей Слова Божия²⁰. Taкие пособия и начали действительно появляться мало-помалу, под разными наименованиями, большею частью, впрочем, герменевтического характера.

Так еще в конце IV столетия встречаем «Книгу правил» (liber de septem regulis) Тихония, из донатистов противника донатистов²¹. Блаж. Августин (430 г.), разбирая эти правила в «Христианской науке» называет их полезными, хотя и не вполне достаточными для своей цели²². Далее, из V века, мы имеем: «Христианскую науку» блаж. Августина²³; две книги «Наставлений к сыну Салонию» и одну – о духовном разумении к Веранию – Евхерия, еп. Лионского (д.см. около 450)²⁴ и, наконец – сочинение под тем наименованием, под которым наша наука была всего более известна и прежде, и в наше время, хотя предмет его также – герменевтика: «Введение в Божественное Писание – инока Адриана (д.см. около 450 г.)²⁵. Кроме этих сочинений нужно поименовать также здесь: Обозрение Свящ.Писания» (Sioopsis s. scripturao) – сочинение, хотя и не принадлежащее св. Афанасию Александрийскому, между трудами которого оно помещается, но явившееся, во всяком случае, не позже V века²⁶ и «Христианскую топографию» Козьмы (Козьма Индикоплов), индийского мореплавателя и инока²⁷. Первое из этих сочинений хотя и не заслуживает похвал вполне основательного и со знанием дела составленного сочинения, замечательно, однако, как попытка связного и специального обозрения, кроме содержания свящ. книг и некоторых исторических вопросов. Сочинение инока Козьмы – в V-й книге – представляет также достойное внимания собрание известий, относящихся к вопросам нашей науки.

Из VI столетия до нас дошли два сочинения, которые и по своим приемам, и по своему содержанию, уже весьма близко подходят в современным приемам и содержанию нашей науки: Юнилия, еп. Африканского (д.см. около 560 г.) – две книги «О частях Божественного закона»²⁸ и Магна Авр. Кассиодора (КАССИОДОР Флавий Магн Аврелий) – «Наставления в чтении Божественных Писаний», также в двух книгах²⁹. Из них в особенности замечательно сочинение Юнилия, составленное им, как говорится в предисловии, на основании уроков некоего учителя Павла, родом из персов, учившегося в Низибии, где Божественное Писание преподавалось систематически (чрез публичных учителей) и где этот ученый муж сам преподавал своим ученикам некоторые правила, знакомя их с Свящ. Писанием, прежде чем приступал к глубокому его истолкованию, чтобы учащиеся знали намерение и порядок того, что говорится в Слове Божием, и учились регулярно, а не как-нибудь (ne sparsim et lurbulente, sed regulariter singula discerent)³⁰. На основании этих замечаний Юнилия и других, находящихся в его сочинении данных, некоторые не несправедливо считают учителей богословского училища в Низибии первыми основателями библейской исагогики и библейского богословия.³¹

Что касается сочинения Кассиодора, писанного им между 539 и 562 годами, то в целом своем составе оно представляет как бы свод библиографических и историко-герменевтических замечаний или указаний для иноков основанного им калабрийского монастыря, как пользоваться им монастырскою библиотекою, преимущественно при чтении Библии; к предмету нашей науки относится собственно первая книга, и в особенности гл. 1 – 16, в которых говорится о важнейших комментаторах Свящ. Писания, какие были в библиотеке калабрийского монастыря, о разделении и каноне книг библейских, критике текста и пр.

Труд Кассиодора, при всей его недостаточности, оставался и во все продолжение средних веков единственным руководством в западных школах. С VI-го века как на Востоке, так и на Западе начинается вообще упадок духовного просвещения, – упадок, обнаружившейся крайнею скудостью богословской производительности во всех отраслях богословской науки. Этот упадок на Западе простирается почти до самых времен реформации. Самостоятельная литературная производительность заменилась подражательною, компиляторскою, потому что для первой – литературные деятели того времени не имели надлежащей лингвистической и исторической подготовки: знание библейских языков, особенно на Западе, было в младенчестве; об исторической критике не имели еще ни малейшего понятия, – и она была вообще не в духе того времени. То было время процветания в области библейской науки катен (catenae), схолий (scholia), глоссариев (glossarium)³². Можно, впрочем, упомянуть о некоторых деятелях и из этого темного времени, как о лицах, старавшихся поддержать, по крайней мере, хотя тот светоч библейского звания, какой был возжжен ранее трудами великих отцов и учителей Церкви IV-гo и V-гo века. К числу таких лиц принадлежат в особенности: на Востоке – патриарх Фотий (Константинопольский) (IX в.)³³, на Западе – Николай де Лира, из г. Лиры в Нормандии (д.см. 1340 г.)³⁴.

Появление реформации в связи с возрождением наук положило начало новой, более благоприятной для нашей науки, эпохи. Сама по себе непосредственно реформация не имела благоприятного влияния на развитие нашей науки, потому что её силы были направлены к достижению других, практических целей; тем не менее вызванное ею религиозно-церковное движение, хотя непрямо, имело также влияние и на ход нашей науки. Свящ. Писание, пoставленное реформаторами исключительно нормою своих религиозных верований и богословского исследования, естественно, должно было возбудить к себе внимание и вызвать разного рода исследования о Библии; а с распространявшимся изучением оригинальных языков Библии эти исследования получали более научный характер, чем прежде. При этом нужно, впрочем, заметить, что не протестанты, а католики не только первые старалась собрать и обработать накопившийся материал для нашей науки, но они же прежде, чем протестанты, достигли того метода и тех результатов, которые с пользою прилагаются еще и в настоящее время в нашей науке. Не поименовывая всех трудов, которые в более и более многочисленном количестве начинают появляться со времен реформации, остановимся на главнейших из них, особенно имевших влияние на более основательную и точную разработку нашей науки.

Из века реформации нельзя не упомянуть о трудах двух католических ученых: доминиканца Сантеса Пагнино (д.см. 1541), который в своем сочинении «Isagoge ad sacras lilteras» (Lucca, 1536) первый поднял вопрос об отношении переводов к оригинальным библейским текстами – еврейскому и греческому³⁵, и его товарища по ордену – Сикста Cиенского (д.см. 1599 г.), который в своей «Bibliotheca sancta» (особенно в I-й, VII-й и VIII-й книгах) представил также довольно тщательно обработанный материал для нашей науки³⁶. Труд его пользовался в свое время большим уважением и между протестантами. Между произведениями протестантов этого времени заслуживает упоминания труд Маттиаса Флациуса (д.см. 1575 г.) «Clavis scripturae sacrae»³⁷.

Последующее за реформациею время – XVII век и первая половина XVIII-го – представляет довольно длинный ряд лиц, трудившихся на поприще нашей науки; но уже из самого разнообразия названий, под какими являлись их произведения – напр., «Officina biblica noviter adaperta» M. Вальтера³⁸, «Criticus sacer biblicus» Авр. Каловия³⁹, «Enchiridion biblicum ἰερομνημονικόν» Дж. Г. Хайдеггера (Гейдеггера)⁴⁰ и т.п., видно, как еще неясны, спутаны были понятия о задаче и методе библейской науки и, в частности, именно – новозаветной исагогики. «Общий недостаток всех их, – но отзыву Ройсса⁴¹, – неполнота, отсутствие всякого научного плана, а главное – критики, при чем смешивались в одной системе и археологические и догматические исследования⁴². Одно лицо, впрочем, резко выдается не только из ряда своих современников, но и многих лиц последующего времени, – это Р. Симон, (Richard Simon), священник католической оратории в Париже (д.см. 1712 г.). Он первый, по общему признанию, проложил путь истинно-научной, критической разработке вопросов новозаветной исагогики, – критической как в лучшем, так отчасти и в худшем смысле этого слова. И действительно, относящиеся к предмету вашей науки его сочинения: «Критическая история текста Нового Завета» 1689 г., «Критическая история переводов Нового Завета» 1690 г., «Критическая история главнейших комментаторов Нового Завета» 1693 г., и потом, как прибавление к ним, «Новые замечания о тексте и переводах Нового Завета» 1695 г.⁴³, отличаются сколько обширною историческою ученостью, столько же смелостью и глубиною критического исследования – смелостью которая привела его, впрочем, ко многим крайностям во взглядах и суждениях и испугала потом его самого так, что он в старости сжег свои рукописи⁴⁴. Он же первый отделил новозаветную исагогику от ветхозаветной.

Новый период развития начинается для нашей науки со второй половины прошедшего столетия, хотя подготовление началось еще ранее. С одной стороны, начавшиеся еще с начала столетия, и даже paнее, ученые исследования относительно новозаветного текста, – каковы, напр., вышеуказанные исследования Р. Симона, а также исследования английских ученых – Бриана Вальтона (д.см. 1661 г.) в его «Apparatus biblicus сhronologico-topographico-philologricus» – предисловие к изданной им так называемой Лондонской Полиглотте (1657 г.)⁴⁵ и Милля (д.см. 1707 г.) в его «Ргоlegomena-х ad Novum Teslamenlum»⁴⁶, германских – Бенгеля (Иоганн Альбрехт Бенгель) (д.см. 1752 г.)⁴⁷ и Веттштейна⁴⁸ (д.см. 1754 г.)⁴⁹, познакомили тогдашний богословский мир с критическим методом в приложении его особенно к истории текста. С другой стороны, с половины прошедшего столетия протестантское богословие, занятое дотоле схоластическими прениями в области догматики, подпадает сильному влиянию рационализма, который под видом историко-критического исследования фактов вводит на самом деле в исторические и экзегетические исследования о Библии начала самой произвольной и разрушительной критики. Труды двух лиц открывают собою этот новый период в истории нашей науки: Иoaнна Давида Михаэлиса (1791 г.) и Иoaнна Соломона Землера (1791 г.). Сочинение первого – «Введение в божественные книги Нового Завета»⁵⁰, составляет труд, не утративший цены во многих отношениях и доселе. Сочинения второго – «Руководство к свободному толкованию Нового Завета»⁵¹ и «Рассуждение о свободном исследовании канона»⁵², значительны в особенности произвольно-скептическими гипотезами, в них проводимыми. Эти-то два лица, и в особенности последний из них – Землер, справедливо называемый многими отцом новейшего рационализма, положили начало тому разрушительному направлению в области библейской критики, которое имеет последователей еще и в настоящее время. В направлении Землера, с большею или меньшею смелостью, шли в области библейской и, в частности, именно новозаветной исагогики: Генлейн⁵³, Эйхгорн⁵⁴, Гризингер⁵⁵, Бертольд (Леонард)⁵⁶, Шмидт⁵⁷; особенную популярность между ними приобрел Эйхгорн, один из талантливейших критиков-рационалистов конца прошедшего и первой четверти нынешнего столетия.

Из времени, ближайшего к нам, в духе того же отрицательного направления разрабатывали вопросы новозаветной исагогики: Де Ветте, учебник которого – «Историко-критическое введение в Библию Ветхого и Нового Завета»⁵⁸ – составил в свое время, по отзыву Герике⁵⁹, эпоху в истории новозаветной исагогики; Шотт (Генрих Вильгельм Шотт)⁶⁰, Креднер (Карл Август Креднер)⁶¹, Нейдеккер (Иоганн Христиан Готтгольд Нейдеккер)⁶² и Ройсс (Эдуард Ройсс)⁶³. Но с особенною резкостью до самых крайних пределов это отрицательное направление в области библейской критики было, как известно, развито в новейшее время, под влиянием философских школ Гегеля и Щлейермахера, с одной стороны – Штраусом с его последователями, с другой – Новотюбингенскою школою, между членам которой, кроме самого Ф.Х. Баура ( 1860 г.) особенно замечательны: А. Швеглер, Э. Целлер, А. Ричль, А. Гильгенфельд, Р. Кёстлин, Г. Фолькмар и некоторые другие. Kpoме Гильгенфельда, издавшего в 1875 г. в свет свое обширное «Историко-критическое введение в Новый Завет»⁶⁴, все остальные из поименованных нами ученых известны, собственно, разного рода историко-критическими исследованиями, имеющими разное содержание и цели, хотя и вращающимися около одного главного пункта – евангельской истории и истории первенствующей Церкви Христовой⁶⁵. Поэтому и для новозаветной исагогики некоторые из них не лишены большего или меньшего значения, разумеется в тех частях, где развиваемые в них взгляды не идут в разрез с преданием и критикою Церкви Вселенской.

Опыт обработки вопросов новозаветной исагогики в направлении Щлейермахера (1384 года), от которого также мы имеем «Введение в Новый Завет», изданное уже, впрочем, после его смерти⁶⁶, представляет в особенности труд Блеека: «Введение в Новый Завет»⁶⁷ – ряд лекций, читанных им в берлинском университете в 1858 – 1860 годах.

Но все эти отрицательные направления в области библейской критики, начавшееся с Землера и выразившееся с особенною силою в школе Баура и Штрауса, на первых же самых порах встретило сильную оппозицию, – и притом как со стороны католиков, так и со стороны протестантов. Против собственно Землера и его школы выступили защитниками божественного характера, подлинности и достоверности наших свящ.новозаветных книг: Иоан. Фридр. Клейкер⁶⁸, Гуг⁶⁹ и др. Из оппонентов же Штрауса и новотюбингенской школы более других замечательны: Толюк, Ольсгаузен, Тирш, Гофман, Герике, Гесс, Эбрард и многие другие, обогатившие новозаветную исагогику множеством прекраснейших, капитальных сочинений, отчасти представляющих собою опыты цельного, систематического обозрения вопросов нашей науки, большею же частью замечательных по тщательному прояснению в утверждению в них разных частных предметов ее⁷⁰.

В дополнение к поименованным сочинениям разных католических и протестантских ученых укажем еще на некоторые заслуживающие внимания, частью по своим научным достоинствам, частью же – как более или менее дельные руководственные пособия для приступающих к изучению вопросов исторического обозрения новозаветных книг. Таковы сочинения: Глера (Jean-Baptiste Glaire) – «Introduction historique et critique aux livres de l'Ancieu el Nouveau Testamen»t, t. 1 – 6, Paris 1846; Майера (Adalbert Maier) – «Einleilung in die Schriften tier N. T. Freiburg», 1852; Рейтмайера (Franz Xaver Reithmayr) – «Einleitung in die canonischen Bucher des N. Bundes», Regensburg 1852; Гинтнера (Gabriel Joannes B. Guntner) – «Introductio in sacros N. T. libros», Pragae 1863; Лангенa(Joseph Langen) – «Grundriss der Einleilung in das N. Testament», Freiburg, 1868; Данко (Jossef Karoly Danko) – «Historia revelationis divinae N. Teslamenti. Pars II – III». Windob. 1867; Ф. Грау (Grau) – «Entwicklungsgeschichte des N. Schriftthums, Th. I – II.» Gutersloh 1871 – 1872.

Как видно уже из сделанного нами доселе очерка истории литературы нашей науки, особенно сильное и важное для её успехов движение в области её сосредоточивалось в новейшее время главным образом в Германии и, в частности, именно между протестантскими богословами; и причина этого, кроме вообще особенного значения Библии в протестантстве, заключается также в особенном положении протестантской богословской науки, начиная еще с конца прошедшего столетия и до наших дней. Во все это время протестантское богословие находилось под постоянным перекрестным, если можно так сказать, огнем различных систем новейшей германской философии и тем самым постоянно и необходимо вынуждалось в основательной научной разработке и защите то тех, то других сторон своего предмета, между прочим, и предметов библейской исагогики и экзегетики.

Но богословская литература других наций представляет также немало данных трудов по предметам нашей науки. Наибольшею известностью в западном богословском мире пользуются труды английских ученых-богословов: Горна⁷¹, Давидсона⁷², Трегельса⁷³, Диксона⁷⁴. В последнее время между протестантскими критиками-экзегетами получило также довольно широкую известность имя одного из голландских богословов – Шольтена (Иоганн Генрих Scholten), известного также своими отрицательными взглядами в области библейской критики, и которого «Историко-критическое введение в писания Нового Завета» переведено даже на немецкий язык и уже выдержало два издания⁷⁵. Некогда цветущая, обладавшая скипетром богословской науки в католическом мире, французская богословская литература стоит в настоящее время заметно в тени; сами французские богословы открыто жалуются на невидное состояние библейской науки у себя и, не теряя надежды на возрождение её в будущем, в настоящем довольствуются нередко лишь переводом и переработкою иностранных трудов⁷⁶.

Из новогреческой богословской литературы нам известно лишь одно сочинения по новозаветной исагогике. Ἑρμηνεία εἰς τὴν Καινὴν Διαθήκην ὑπὸ Νιχολάου Μ. Δαμαλᾶ. Τόμος Αʹ, περιέχων τὴν εἰσαγωγὴν τὴν ἐρμηνείαν ταύτην (Ἐν Αϑήναις,1876). Во внешнем построении своего «Введения» г. Дамалас следует обычному плану изложения, т.е. «Введение» у него также делится на две части: в первой излагаются исторические сведения о каждой книге в отдельности; во второй – история канона и история сохранения свящ. книг в манускриптах и печатных изданиях. Особенными достоинствами отличается, по нашему мнению, первая часть «Введения». Кроме обстоятельного изложения сведений о происхождении каждой книги (её писателя, времени, месте написания и др.) автор с подробностью также излагает и опровергает все существовавшие и существующие возражения отрицательной критики против подлинности той или другой из них. В книге обозрения Евангелий и книги Деяний апостольских приложено обозрения апокрифических произведений того и другого рода, т.е. имеющих своим содержанием евангельскую историю и деяния апостольские. Для православно-русского богослова сочинение г. Дамаласа, как труд богослова православной восточной Церкви, имеет тем большее значение.

Присоединим к изложенной нами истории развития нашей науки, – историю её как на Востоке, так и на Западе, как в древнее, так и в новейшее время, – скромную летопись её в нашем отечестве. Наша отечественная богословская литература не может, как известно, похвалиться особенным обилием ученых трудов по Свящ. Писанию. И причина этого, по нашему мнению, та, что начавшаяся под такими счастливыми предзнаменованиями история науки Свящ. Писания в наших высших духовных школах (разумеем в особенности труды Филарета, митрополита Московского, прот. Павского и др.) в дальнейшем своем движении как бы замыкается в стенах аудиторий этих школ. Не только в академических кафедрах, но и в семинариях наука Свящ. Писания постоянно имела также и у нас много талантливых и трудолюбивых деятелей, но их ученая деятельность оставалась и остается по большей части известной у нас одним лишь их признательным ученикам, хотя многое из этой деятельности вполне заслуживало бы печатного издания для общего сведения и руководства.

Относительно существующих печатных трудов по историческому, собственно, обозрению свящ. книг Нового Завета нужно также заметить, что немногие из них имеют в виду научную именно разработку и изложение вопросов новозаветной исагогики; большая часть представляет собою просто руководства или пособия к чтению свящ. книг, имеющих целью дать приступающими к этому чтению краткие предварительные сведения о происхождении и составе их. Из числа первых трудов мы должны поименовать следующие: «Об исторической достоверности и догматической важности книг Свящ. Писания, – и в частности именно «Нового Завета» – отдел о Свящ. Писании, находящийся в «Введении в православное богословие» – преосвящ. Макария, архиепископа Литовского; «Обозрение послания св. апостола Павла к Коринфянам» – М. Голубева, профессора С.-Петербургской дух. Академии (Спб. 1861 г.); «О Евангелиях и евангельской истории» – архимандрита (ныне епископа Уманьского) Михаила (Москва 1870 г.); «Филологические замечания о языке новозаветном в сличении с классическим при чтении послания ап. Павла к Ефесеям», С. Смирнова (Москва 1878 г.). Сюда же могут быт также отнесены: «Чтения о св. Первоверховном апостоле Петре» преосвящ. Игната (Спб. 1849 г.); «О Новом Завете Господа нашего И. Христа» архим. Феодора (Спб. 1861 г.); «Св. Апостол Павел» (Спб. 1863 г.). Не поименовываем отдельных статей, рассеянных в наших духовных журналах, из которых многие заслуживают по своему содержанию и ученому характеру полного внимания⁷⁷.

К опытам более или менее полного, систематического изложения вопросов новозаветной исагогики принадлежат: «Краткое руководство к чтению книг Ветхого и Нового Завета» – Амвросия, митрополита Новгородского и С.-Петербургского (Москва 1779 г.; 2-е изд. 1803 г.; 3-е изд. 1811 г.); «Введение в книги Свящ. Писания Н.Завета» – Алексея Никитича Хергозерского (Спб. 1870); «Пособие к доброму чтению и слушанию слова Божия в книгах Ветхого и Нового Завета» – священника Васи́лия Алекса́ндровича Смарагдова (Спб. 1869 г.); «Руководство к истолковательному чтению книг Нового Завета»: выпуск I-й – «Соборные послания» (Киев 1872 г.); вып. II-й – «Послания ап. Павла к Римлянам, Коринфянам и Галатам» (Киев 1873 г.); вып. III-й – «Послания к Ефесеям, Филиппийцам, Колоссаям, 1-е 2-е к Солунянам, 1-е и 2-е к Тимофею, Титу, Филимону и к Евреям»; «Апокалипсис» (Киев 1873 г.) – Александра Васильевича Иванова; «Учебное руководство к чтению Евангелия в дух.семинариях» (в 3-х выпуск.) Дмитрия Павловича Боголепова, (Москва, 1875 – 1876 г.). Каждое из означенных руководств имеет свои неоспоримые достоинства, хотя по самому существу своей задачи – служит именно кратким руководством или пособием, и притом именно к истолковательному чтению книг Нового Завета (как руководства Иванова и Боголепова) – многие из исторических вопросов в них опущены совершенно, другие же изложены кратко, без надлежащего научного обоснования.

Простейшим и наиболее употребительным делением всего содержания науки исторического обозрения свящ. новозаветных книг представляется двухчастное: 1) общее толкование свящ. книг Нового Завета и 2) частное толкование свящ. книг Нового Завета. В содержание первой части отделяются обыкновенно вопросы, относящиеся ко всем новозаветным книгам в совокупности; в содержании же второй – вопросы, касающиеся каждой из них в отдельности. Разделение это имеет против себя, бесспорно, некоторые немаловажные возражения как деление, не отвечающее в особенности действительной, исторической сущности предмета; несправедливо однако считать его не имеющим в основе своем никакого ясного и твердого принципа и стоящим будто бы в связи с шатким, колеблющимся понятием о целой науке⁷⁸. Кроме очевидной простоты и естественности, нимало не соединенных, впрочем, с каким-либо ущербом для научной полноты и основательности изложением входящим в ту или другую часть предметов, указанное деление имеет за себя весьма важные методологические основания. Во всякой науке, как известно, сначала излагаются общие понятия и основания рассматриваемого предмета, и затем уже следует раскрытие частностей его. В историческом обозрении свящ. книг такой порядок изложения представляется особенно удобным и полезным ввиду главной в существенной цели этой науки – служить именно введением к правильному и ясному разумению их. Для такого же уразумения свящ. книг необходимо, конечно, предварительное ознакомление с историческими обстоятельствами происхождения их, и притом как всех вообще, так и каждой в отдельности; но еще более необходимо для этого, полагаем, предварительное знание истории текста свящ. книг, т.е. знакомство с характером языка свящ. книг, с происшедшими в истории веков некоторыми изменениями свящ. текста в частностях и с целостию, неповрежденностью его в целом, с существующими древними памятниками распространения и изъяснения его в виде разных манускриптов, переводов, отеческих цитат и толкований. Равным образом точное удостоверение в апостольском происхождении и авторитете каждой из книг новозаветного канона составляет, без сомнения, одно из существенных требований к приступающим к изучению их. Но это удостоверение, ясное и вполне убедительное, может дать главным образом обстоятельное изучение истории канона их. В виду всего этого мы не только предпочитаем указанное двухчастное деление нашей науки всякому другому, но и находим вполне целесообразным в нашем изложении её общему обозрению дать место прежде частного.

Состав первой части – общего обозрения, согласного с сущностью самых предметов, входящих в содержание её, – может быть подразделение на следующее четыре отдела:

1) Общие предварительные понятия о книгах Н. Завета;

2) История текста свящ. книг Н. Завета;

3) История канона их, или собрания в одно целое, и

4) История изучения их в Церкви христианской, или история толкования.

Включая в состав общего исторического обозрения свящ. книг Н. Завета (в виде последнего отдела) «историю толкования» их, мы отнюдь не противоречим сделанному нами выше (см. 1) распределению предметов научного исследования о книгах Свящ. Писания, относя одни из них к «историческому обозрению», другие – к изъяснению, или свящ. экзегетике, некоторые, наконец, – к «библейской Герменевтике» и «Археологии». Положение этого отдела в системе библиологических исследований является вообще доселе весьма неопределенным: изложение его то приурочивается к Герменевтике как науке, занимающейся правилами толкования в их теории и историческом развитии, то помещается в историческом именно обозрении или введении в свящ. книги, как помещаем его и мы, – в виде заключительного также отдела общего обозрения, то, наконец, составляет предмет особого, специального исследования. Нередко также можно видеть в произведениях западной экзегетической литературы перечень различных истолковательных трудов, других (отеческих и новейших) – с краткою характеристикою их,в предисловии к толкованию той или другой книги, обыкновенно предпосылаемом самому истолкованию текста. Нет сомнения, что как история именно толкования свящ. текста, отдел этот имеет ближайшую и непосредственную связь с Герменевтикою и, следовательно, в этой научной отрасли библейских исследований рассмотрение его всего уместнее; но отнюдь нельзя отрицать также совершенной уместности его и в историческом обозрении свящ. книг, как науки, излагающей сведения не о происхождении только свящ. книг, но и о их многовековой исторической судьбе и положении в христианской Церкви и школе. Как заключительный отдел исторического обозрения свящ. книг Н. Завета, история толкования их является прекрасным и многозначительным дополнением, частью – к истории текста, главным же образом – истории канона их, представляя новые и многочисленные данные для удостоверения как в строгих охранительных началах, постоянно соблюдавшихся в Церкви по отношению к целости и неповрежденности их текста, так и в их несомненном каноническом достоинстве и авторитете. Мы не говорим уже о значении совместного изложения этих трех отделов ввиду главной в существенной цели, к которой направляется также и историческое обозрение свящ. книг – служить именно руководством к правильному и ясному разумению как содержания, так и всего вообще характера их. Значение это само собою понятно.

За исключением Откровения св. Иоанна Богослова, записанного св. Тайновидцем в книгу по прямому, непосредственному повелению И. Христа для передачи седьми Церквам малоазийским (Апок. (Откр.) 1:11), написание прочих книг Н. Завета не стоит в связи с какими-либо также особенными повелениями о том Господа, данными Им ученикам Своим во время их еще пребывания Своего на землe, или после, в особом, подобном видению ап. Иоанна, откровения воли Его; напротив, все oни, сколько известно, была писаны по требованию разных частных, болee или менее случайных обстоятельств и нужд первенствующей Церкви Христовой.

Души благочестивых и верующих, сердца алчущие и жаждущие Царствия Божия и правды Его, – вот та хартия, если можно так выразиться, на которой писал Свое учение и историю Своих дел Сам Господь Иисус. Как истинный Царь в царствии духовном, Он знал, что эти души, эти сердца лучше всякого пергамена сохранят в точности память о делах и учении Его, – сохранят именно чрез живое воспоминание о Нем, действенною силою веры и пламенной любви к Нему⁷⁹. «Небо и земля прейдет, – говорил Он, – словеса же моя не прейдут» (Mк.13:31). О жене, возлившей миpo драгоценное на главу Его в доме Симона прокаженного, Господь говорил также: «Аминь глаголю вам: игдеже аще проповестся Евангелие cиe во всем мире, и еже сотвори сия, глаголано будет в память ея» (Mк.14:9). В последней беседе Своей с учениками, пред страданиями, Господь обещал, правда, даровать им особенное, чрезвычайное средство для точнейшего воспоминания всего сказанного Им, – всего, чему Он учил их в течение земной жизни Своей, но средство опять не какое-либо внешнее, чувственное, а чисто духовное – научение именно от Духа Утешителя: «Утешитель же, Дух Святый, его же послет Отец во имя Мое, Той вы научит всему, и воспомянет вам вся, яже рех вам» (Ин. 14:26, ср. Mф. 10:19–20). Видим, наконец, как Господь, посылая учеников Своих на проповедь для возвещения Своего учения и совершенного Им дела спасения сему миру, отнюдь не говорит также о каком-либо письменном распространении о засвидетельствовании ими этого учения и этого дела, но просто повелевает идти и проповедовать: «Шедше в мир весь, проповедите Евангелие всей твари» (Mк. 16:15). Таким образом, по воле Самого Господа Иисуса Христа и после Него благовестие о Нем и основанном Им благодатном Царствии Божием должно было распространяться и утверждаться в мире главными образом также посредством живой, устной проповеди Его учеников и последователей.

Так, действительно, и сами св. апостолы понимали свое призвание или цель своего служения. «Дивные, – скажем словами Евсевия Keсарийского – и поистине богоугодные мужи – апостолы Христовы – отличались высокою чистотою жизни и украшались всякою добродетелью души, но языком говорили простым. Надеясь на дарованную себе Спасителем божественную и чудную силу, они и не могли и не хотели учение своего Учителя облекать изысканными и искушенными выраженьями. Руководясь единственно внушением содействующего им Духа Божия и дивною, совершающеюся чрез них, силою Христовою, они возвещали всей земле познание о Небесном Царствии; о тщательном же словесном изложении у них было мало заботы, потому что они несли служение большее и вышечеловеческое. Павел был, конечно, весьма силен в слове и обладал полнотою мыслей, но он не предал письмени ничего, кроме весьма кратких посланий, хотя мог говорить о бесчисленных и таинственных предметах...Не неизвестно было это и прочим последователям Спасителя нашего – двенадцати апостолами, семидесяти учениками и бесчисленным другим, кроме их; однако из всех учеников Господних письменные памятники оставили нами только Матфей и Иоанн; да и они, говорит преданье, решились писать по настоянию нужды»⁸⁰. Достойно также внимания в этом отношении находящееся в Деяниях апостольских повествование о том, как именно при замещении места Иуды Искариотского новым избранным лицом ап. Петр поставляет на вид собранию верующих как непременное условие от причисляемого к лику апостольскому не какие-либо умственные или словесные дарования, а то, чтобы он был один из них, «которые, – говорит св. апостол – находились с нами во все время, когда пребывал и обращался c нами Господь Иисус, начиная от крещения Иоаннова до того дня, в который Он вознесся от нас, были вместе с нами свидетелем Воскресения Его» (Деян. 1:21–22). Этого требовала ближайшая и существенная цель апостольского служения – быть именно, как заповедал им сам И. Христос, свидетелями Ему (μάρτυρες) в Иерусалиме и во всей Иудее и Самарии, и даже до края земли (Деян. 1:8). Итак, следовательно, живое, устное свидетельство об И. Христе пред всеми людьми (Деян. 22:15) – свидетельство словом и делом, а не xapтиею и чернилом – вот то «бОльшее и вышечеловеческое» служение, к которому призваны были св. апостолы и которое они несли действительно до конца жизни, исполнив его во всей точности.

И в этом особенном характере апостольского служения, равно как и в исключительно устном, а не вместе и письменном, изложении своего учения Самим И. Христом, нельзя не видеть прежде всего глубокого соответствия с самою сущностью христианства как Нового Завета Божия с людьми, долженствовавшего быть запечатленным не на скрижалях каменных (подобно Завету Ветхому), но в самой мысли и сердцах их (Иер. 31:33; Ср. 2Кор.3:3), – Завета, состоящего в обновлении духа, а не в ветхости письмене (Рим. 7:6)⁸¹. В лице И. Христа явилось в мир Слово жизни (1Ин. 1:1), а посему и благовествование Христово – не есть только учение или новый Закон Божий, но прежде всего – сила Божия во спасение всякому верующему (Рим. 1:16). При помощи этой своей Божественной силы и духа, а не путем письма и книг, оно главным образом и распространялось всегда и утверждалось в мире. И это в особенности нужно сказать о веке апостольском, – веке Пятидесятницы, когда различные, чрезвычайные явления Божественного духа и силы христианства были так часты, так многочисленны и многознаменательны, что громче всякого человеческого слова возвещали всему миру об открывшемся на земле новом благодатном Царствии Божием. Нельзя не вспомнить при этом также и того, что в обществах первых учеников Христовых как немного было повсюду людей сильных и благородных (1Кор.1:26), так немного также и мудрых по плоти, т.е. людей, получивших тогдашнее школьное, книжное образование и, следовательно, имевших возможность пользоваться книжными, вообще письменными, памятниками всякого рода. Таково же было большинство и самих апостолов Христовых. Таким образом, если по самому существу христианской проповеди со стороны апостолов требовалось прежде всего и главным образом ясное и твердое свидетельство или удостоверение в действительности всего того, что они как самовидцы и служители Слова (Лк.1:2), слышали от Него, что видели своими очами, что осязали руки их (1Ин.1:1), – требовалось как первое и естественное условие веры в проповедуемое ими, то в свою очередь и внешнее положение первых верующих было таково, что это свидетельство отчасти по необходимости должно было ограничиваться устным благовествованием, устным или личным удостоверением.

Обстоятельства в этом последнем отношении, однако, изменились, когда мало-помалу Евангелие Христово стало наконец возвещаться во всем мире. Переходя со своею проповедью из страны в страну, из города в город и всюду основывая Церкви верующих во Христа, св. апостолы, естественно, не могли удовлетворять разнообразным духовным нуждам верующих повсюду посредством личных, устных наставлений и распоряжений; а в числе этих нужд едва ли не самою первою и главною была – иметь твердое основание (Лк.1:4) того учения, в котором они – верующие – были наставлены, в особенности того учения, которое и св. апостолы повсюду преподавали исперва (1Кор.15:3): разумеем учение о земной жизни Господа И. Христа, Его страданиях, смерти и воскресении. Это твердое основание и было мало-помалу дано верующим разных Церквей (а чрез их – и всему христианскому миру) навсегда в составленных письменных Евангелиях, писанных частью рукою самих апостолов Христовых (Евангелия Матфея и Иоанна), частью – их учениками и спутниками (Евангелия Марка и Луки)⁸². Но в то время как св. апостолы старались таким образом глубже утвердить в сердцах верующих семена истинного учения Христова, явилась необходимость более сильного, не устного только, но и письменного, противодействия разного рода заблуждениям, которые скоро отовсюду начали угрожать юной Церкви Христовой: язычники с своей философией, иудеи с своею запоздалою, близорукою ревностью о законе Моисеевом и предписываемых им обрядах вносили в общества верующих разнообразные ложные воззрения на сущность христианства и Лицо Божественного Основателя его, возбуждали разного рода сомнения, споры; открывались в одном месте опасности увлечения философией и пустым обольщением по преданию человеческому, а не по Христову (Кол.2:8); в другом – опасности ниcпадения с высоты христианского богопознания и богопочтения опять к немощным и бедными вещественным началам (Гал.4:9); в третьем – под видом свободы во Христе проявлялась совершенно языческая распущенность нравов, обращавшая Благодать Божию в повод к распутству, христианскую свободу – в повод к угождению плоти (Иуд.1:4; ср. Гал. 5:13). По поводу таких и подобных им обстоятельств и была действительно написана большая часть посланий ап. Павла, а также послания и некоторых других апостолов (1-е послание ап. Иоанна, 2-е ап. Петра, послание Иуды). Наконец, и помимо указанных заблуждений и других опасностей само по себе устройство внешнего и внутреннего быта повсюду возникавших новых христианских обществ представляло множество также разнообразных настоятельных нужд, требовавших постоянного руководства и содействия апостольского; и если в большинстве случаев это содействиe и руководство могли быть исполнены при личных посещениях св. апостолами основанных ими Церквей, то в некоторых – и то и другое могло быть сделано не иначе, как чрез нарочитые письменные распоряжения и наставления, особенно когда важность тех или других нужд требовала скорого, немедленного удовлетворения. Такого рода наставления и распоряжения находим, напр., в пастырских посланиях ап. Павла к Тимофею и Титу, в 1-м и 2-м посланиях к Коринфянам и др., а также в посланиях ап. Иакова и 2-м ап. Петра.

Таковы в общих чертах те разнообразные частные, более или менее случайные, как мы сказали, нужды церковные, по требованию которых были писаны почти все писания апостольские.

Обстоятельство это отнюдь не должно, однако, и не может умалять в наших глазах значение их. Священный, канонический авторитет их был, как увидим из истории канона, всегда, от самых времен апостольских, несомненно признаваем всею Вселенскою Церковью; с таким значением они были выдаваемы и самими свящ. писателями их, учившими, что и письменное слово их должно быть принимаемо точно также, как и устное, не как слово человеческое, но как Слово Божие (каково оно есть поистине) (1Сол. 2:13; ср. 2Сол. 3:14).

Не смотря также на указанные условия происхождения, писания Нового Завета, рассматриваемые в своей совокупности, не представляют какого-либо беспорядочного сборника различных сочинений, не имеющих между собою никакой существенной, органической связи, кроме общего отношения содержания их к христианству, но составляют, напротив, одно стройное целое, рисующее пред нами полный и законченный образ благодатного Царства Божия на земле с предуказанием существенных черт и будущего Царства Славы. Между ними точно также, как и между писаниям Ветхого Завета, мы имеем:

а) писания исторические (Евангелия и книга Деяний апостольских), изображающие жизнь и учение И. Христа и первоначальное образование Церкви Его;

б) писания учительные, в форме посланий или писем, объясняющие в различных отношениях истины христианства; и наконец,

в) писание пророческое (Апокалипсис св. Иоанна Богослова), открывающие судьбы Церкви Божией и совершенную победу Агнца, или семени жены, над змием, – открывающее настолько, насколько то нужно для утверждения веры и упования Церкви, подвизающейся на земле, чтобы совершиться в торжествующую Церковь Небесную⁸³.

Таким образом христианское учение, в них заключенное «для непрерывного и единообразного сохранения», рассматриваемое в своем целом виде, представляет нам «событие пророчеств, истину преобразований, искупление уже совершившееся, благодати в ея всеобщности, исполняющееся обетование о Царстве веры и продолжений обетования о Царстве славы»⁸⁴.

В состав и кодекса свящ. книг Нового Завета входит двадцать семь писаний, принадлежащих осьми боговдохновенным писателям: свв. ап. Матфею, Иоанну, Петру, Иакову, Иуде, Павлу, Марку и Луке. Из них Матфей, Иоанн и Петр принадлежали к лику верховных апостолов И. Христа, числу предызбранных от Бога свидетелей Его, которые с Ним ели и пили по Воскресении Его из мертвых (Деян. 10:41); Иаков, Иуда и Павел, хотя и не принадлежали к этому избранному лику, находились, однако, в столь же близких отношениях к Господу Ииcycy: Иаков и Иуда как Его братья по плоти, ревностные проповедники Его имени и совершенного Им дела спасения среди древнего народа Божия; Павел же как апостол, хотя и наименьший по времени призвания своего, призванный, однако, подобно прочим апостолам, непосредственно также Самим Господом Иисусом, бывший также, как и они, избранным сосудом Его, чтобы возвещать имя Его пред народами и царями и сынами Израилевыми (Деян. 9:15; ср. 1Кор. 15:9–10); наконец, Марк и Лука преимущественно известны, как деятельные сотрудники апостолов в благовестии Христовом. Наибольшее число из этих 27-ми писаний, – именно 14-ть посланий, – принадлежит апостолу Павлу, который по своему образованию и был действительно более всех других апостолов способен к многотрудному делу письменного изложения и засвидетельствования спасительных истин учения христианского для основательнейшего и вразумительного раскрытия их к назиданию и утверждению в вере не только современников, но и всех последующих христианских поколений. Только ли эти двадцать семь книг Заветных были писаны св. апостолами и их сотрудниками или существовали еще и другие, не сохраненные нам древнею Церковью в каноне, – вопрос этот, возбуждаемый некоторыми из новейших критиков, является более вопросом праздного или излишнего любопытства, чем действительных потребностей веры и знания; для нас важно и довольно знать, что такое число их, не большее и не меньшее, приняла и утвердила своим авторитетом как подлинно апостольские и канонические писания, древняя Вселенская Церковь, голос которой в настоящем случае, как и в других, имеет для нас решающее значение.

В нашей славянской Библии порядок размещения книг Нового Завета представляется в следующем виде: на первом месте стоят четыре Евангелия; далее следуют:

книга Деяний апостольских,

семь (7) соборных посланий,

четырнадцать (14) посланий апостола Павла и

Апокалипсис Иоанна Богослова.

И такой порядок их мы находим как во многих древнейших манускриптах, напр., Александрийском, Ватиканском, св. Ефрема Сирина, с которыми согласуются и многие позднейшие, так и у многих отцов и учителей Церкви: Афанасия Александрийского, Кирилла Иерусалимского, Леонтия Византийского, Иоанна Дамаскина, а также в 60-м правиле собора Лаодикийского (364 г.)⁸⁵. Порядок этот, основанный на существе самих книг, был вообще, нужно думать, обычным в греческой Церкви после времен Евсевия Кесарийского. Но он как не был, однако, единственный и повсеместный в древней Церкви, так не был и также и какой-либо первоначальный и древнейший, установившийся в ней при самом начале собрания новозаветных писаний в одно целое. Напротив, так как это собрание их совершилось не вдруг, – и так как при этом различные местные Церкви следовали своим местным преданиям и обычаям, то, само собою разумеется, и происшедшие таким образом библейские сборники разных Церквей не могли не представлять некоторого разнообразия как по своему составу, так и по самому расположению своих частей. Разнообразие это продолжает существовать отчасти еще и доселе относительно, например, соборных посланий, которые в латинской Вульгате (равно как и в обыкновенных изданиях греческого Нового Завета, которым следуют и некоторые критические издания) занимают место не прежде Павловых посланий, как в нашей Славянской Библии, но после их и прежде Апокалипсиса.

Занимаемое св. четверицею Евангелий первое место в ряду прочих книг новозаветных было всегдашним, обычным местом их, как книг, содержащих в себе известия и наставления о том, что и сами св. апостолы передавали исперва (1Кор. 15:3); св. Евангелия поэтому – суть как бы основание и начаток всего прочего священного собора книг новозаветных⁸⁶. Самый порядок, в каком следуют обыкновенно евангелисты один за другим (Матфей, Марк, Лука и Иоанн) – есть, как с достоверностью можно предполагать, первоначальный и употребительнейший в древности порядок их, потому что он встречается как по всех почти греческих манускриптах, так и у самых древних писателей и учителей Церкви, – как напр., у неизвестного автора так называемого канона Муратория⁸⁷, у св. Иринея⁸⁸, Оригена⁸⁹, св. Григория Назианзина (Богослова)⁹⁰, св. Афанасия Александрийского⁹¹, Августина⁹² и мн. др. Уклонение от этого древнего и общепринятого распорядка Евангелий представляют некоторые манускрипты древне-латинского перевода (напр: Верчелльcкий, Веронский, Корбейский(Камбрейский) и др.), а также – Кембриджский греко-латинский манускрипт и манускрипт Готского перевода: во всех их за Матфеем следует не Марк, а Иоанн; за ним стоит Лука и, наконец, – Марк. По свидетельству Друтмара (IX в.), в таком порядке следовали Евангелия в манускрипте Илария Пиктавийскогo; в этом же порядке представляются они и в стихометрии (списке книг свящ. писания В. и Н.Завета) Клермонтского кодекса (VI и.), с тем, впрочем, различием, что Марк занимает не последнее, а третье место. Вообще этот порядок размещения Евангелий, по которому Евангелия двух апостолов И. Христа (Матфея и Иоанна) поставляются рядом и прежде Евангелий апостольских сотрудников (Марка и Луки), был, как видно, довольно распространенным некоторое время в древней западной Церкви и основанием для себя имел, по всей вероятности, те же рассуждения, какие открываем еще у Тертуллиана в сочинении против Mapкиона (Adver. Marc. VI, 2): Nobis fidem ex apostolis Iohannes et Mattheus insinuant, ex apostolicis Lucas et Marcus instaurant. Как здесь Тертуллиан, писав против Маркиона, принимавшего одно Евангелие Луки и отвергавшего все и прочие, имел в виду, очевидно, выставить на первый план Евангелия непосредственных учеников И. Христа и ближайших слуг Его, незаконно унижаемых еретиком, так подобная же мысль могла руководить и при вышеуказанном размещении Евангелий, т.е. мысль о том, что Евангелия непосредственных учеников и самовидцев И. Христа должны по праву предшествовать в каноне Евангелиям, написанным рукою спутников и сотрудников апостольских. Отличный также как от указанного сейчас, так и от общепризнанного, распорядок евангелистов представляют фрагменты Евангелий Марка и Матфея, находящиеся в Туринской Библиотеке, принесенные сюда из монастыря Боббио – в них Марк предшествует Матфею. Наконец, в изданном (1858 г.) Вильямом Кюртоном весьма древнем Сирийском манускрипте Евангелий, хранящемся в Британском музее и принадлежавшем некогда одному из монастырей Нитрийской пустыни, после Матфея и Марка следует Иоанн и, наконец, – Лука⁹³.

Книга Деяний апостольских как второе слово благовестника Луки (Деян. 1:1.), как Евангелие Духа⁹⁴ справедливо также издревле занимала второе место в каноне. Такой порядок наблюдается, напр., в каноне Лудовико Антонио Муратори, у Иринея, Оригена, Киприана, Евсевия, Афанасия Александрийского и др. Но есть свидетельства также и иного распорядка в этом отношении. Так в каноне Абиссинского перевода книга Деяний помещается между посланиями ап. Павла и соборными. Это же место занимает она и в манускрипте Синайском. В правилах апостольских она поставляется не только после всех апостольских книг, но даже после сочинений Климента Римского, т.е. занимает, след., последнее место, как это мы видим также и в так называемом номоканоне Бар-Гебрея⁹⁵. Есть и следы также того, что она помещалась после Павловых и соборных посланий (у Августина), а также – за Апокалипсисом Иоанна Богослова, как это последнее видим в стихометрии Клермонтской⁹⁶.

Место после книги Деяний занимали то послания ап. Павла, то соборные. Памятники древности показывают и то и другое. Так у Евсевия Кесарийского следуют Павловы послания⁹⁷, по всей вероятности это было обычное место их, по крайней мере, до тех пор, пока соборные послания, приведены быв в один состав, не получили общепризнанного канонического значения. Это место, согласно с Евсевием, западная Церковь усвояла посланиям ап. Павла постоянно, как это ясно видно (кроме отеческих цитат и 33-го правила Карфагенского собора (397 г.)) из примера манускрипта Амиатинского и других древних манускриптов Вульгаты. Прежде соборных посланий стоят они и в Синайском манускрипте. Но и тот порядок, какому следует в этом отношении издревле наша славянская Библия, поставляющая за книгой Деяний апостольских не Павловы послания, а соборные, имеет также за себя весьма многие и древнейшие авторитеты. Порядок этот мы видим не только во многих древнейших первоклассных манускриптах (Ватиканском, Александрийском, Св. Ефрема Сирина) и других позднейших, но и у многих древних отцов и писателей Церкви – Афанасия Александрийского, Кирилла Иерусалимского и др., а также в 60-м правиле Лаодикийского собора (364 г.)⁹⁸. И по существу дела этот порядок представляется более целесообразным и удобным для читателей, чем вышеуказанный, так как чрез предварительное чтение соборных посланий, как более простых и общедоступных и по содержанию и по изложению, чем Павловы послания, внимательный и благочестивый читатель новозаветного Слова Божия постепенно, далее и более, возводится на высоту учения христианского содержащегося в этих последних.

Что касается частнейшего распорядка как соборных, так и Павловых посланий, то относительно этого нужно заметить следующее: соборные послания расположены, по всей вероятности, на основании того порядка, в каком трое из писателей их поставляются у ап. Павла в посланиях к Галатам (Гал.2:9) – Иаков, Петр и Иоанн. В таком порядке исчисляются они в 60-м правиле Лаодикийского собора, у Афанасия, Григория Богослова, Кирилла Иерусалимского, Иеронима и др. Собрание этих древних свидетельств показывает, что такое расположение их установилось при самом начале собрания всех их в одно целое. Сохранялись, впрочем, следы и иного размещения их. Так в правилах апостольских, 33-м и правиле Карфагенского собора и Клермонтской стихометрии на первом месте поставляется ап. Петр; за ним следуют – в стихометрии – Иаков, Иоанн и Иуда; в правилах же апостольских и 33-м правиле Карфагенского собора – Иоанн, Иаков и Иуда; у Августина («Христиан. наука», кн. 2,13) послание Иакова поставляется последним.

Послания св. апостола Павла, занимающие издревле большею частью место после соборных посланий как писания апостола, сподобившегося узреть Господа после всех (1Кор. 15:8), расположены, как нетрудно заметить, в порядке относительной важности тех мест или Церквей, в которым принадлежали первоначальные читатели их; и затем – сначала поставляются послания, писанные к целым христианским обществам или Церквям, а потом – писанные к отдельным лицам. Исключение составляет лишь послание к Евреям, занимающее обыкновенно, вопреки указанному основанию, место после посланий, адресованных к отдельным лицам⁹⁹. Причины этого заключаются, очевидно, в существовавших долгое время на Западе (где, как полагают, и установился первоначально настоящий распорядок Павловых посланий) сомнениях относительно подлинности этого послания. Замечательно, однако, – во всех дошедших до нас древнейших манускриптах (Синайском, Александрийском, Ватиканском, св. Ефрема Сирина и мн. др.) послание к Евреям поставляется в конце посланий, писанных к целым Церквам – между 2-м посланием к Фессалоникийцам и так называемыми пастырскими посланиями.

Здесь же поставляется оно в 60-м правиле собора Лаодикийского у св. Афанасия, Кирилла Александрийского, Евталия и других¹⁰⁰. Есть также следы того, что оно поставлялось вслед за посланием к Галатам¹⁰¹. В списке Клермонской стихометрии послание к Евреям поставляется совершенно отдельно от прочих посланий ап. Павла, – именно после соборных посланий перед Апокалипсисом и книгой Деяний апостольских, если только впрочем, справедлива догадка К. Креднера, что под посланием Варнавы в нем нужно разуметь это послание, а не собственное послание ап. Варнавы¹⁰². Что касается разности в размещении других посланий, то она замечается главным образом относительно некоторых из них: посланий к Филиппийцам и Колоссаям и двух посланий к Фессалоникийцам. Так, у блаж. Августина¹⁰³, в недавно изданных так называемых Фрейзингенских фрагментах Итальянского перевода посланий ап. Павла¹⁰⁴, в Фульдском манускрипте и некоторых других древних манускриптах Вульгаты послания к Фессалоникийцам стоят после послания к Филиппийцам и прежде послания к Колоссаям. Затем в Клермонтском манускрипте, напр., послание к Филиппийцам стоит и после послания к Колоссаям; в Фульдском же и других вышеуказанных памятниках это последнее стоит, напротив, после не только послания к Филиппийцам, но и обоих посланий к Фессалоникийцам, пред пастырскими посланиями¹⁰⁵. Тот особенный порядок размещения, какой, по свидетельству Епифания, имели Павловы послания в сборнике Маркиона, был, очевидно, исключительно делом этого ересиарха¹⁰⁶.

Апокалипсис св. Иоанна Богослова не всегда также занимал настоящее, последнее место в каноне Нового Завета, которое справедливо принадлежит ему, как книге, составляющей, по своему содержанию, запечатление¹⁰⁷ всего Свящ. Писания, а вместе и разрешение его¹⁰⁸. Первоначально в древнейших сборниках апостольских книг он помещался рядом с 1-м посланием того же автора, и по большей части впереди его; с возникновением же сомнений относительно его подлинности он стал помещаться отдельно от послания, – то в ряду разных других книг апостольского и не-апостольского происхождения, то совершенно в конце. Последнее, между прочим, видно из слов св. Григория Нисского, называющего Апокалипсис прямо «последнею благодатною книгою» (Sviceri- – Thesaurus, t. I. Col. 687).

Кроме общих с книгами Ветхого Завета разнообразных наименований, – каковы: Писание (ἡ γραφὴ, scriptura), святое или священное Писание (ἁγία γραφὴ, ἱερὰ γραφὴ, sancta scriptura, sacra scriptura), Слово Божье (ὁ τοῦ Θεοῦ λόγος), Божественное Писание (θεια γραφὴ) и т. п., также – Библия¹⁰⁹, собранию апостольских писаний издревле усвоены свои особые наименования: одно общее, употребляемое о всем составе их, – именно: Новый Завет (ἡ καινὴ διαϑήκη, Novum testamentum), в противоположность к свящ. книгам Еврейским, именуемых Ветхим Заветом (ἡ παλαιὰ διαϑήκη, vetus testamentum), и два частные: Евангелие τὸ εὐαγγέλιον, evangelium) и Апостол (ὁ ἀπόστολος, apostolus). Первым из этих частных наименований называются четыре евангельские писания: Матфея, Марка, Луки и Ионна; вторым – все прочие апостольские книги, взятые в совокупности. Что касается происхождения и значения этих наименований, то первое их них, общее – Новый Завет (ἡ καινὴ διαϑήκη), точно также, как и параллельное ему – Ветхий Завет (ή παλαιά διαϑήχη), заимствовано из самого же Свящ. Писания, где выражением – Новый Завет обозначается, собственно, новый союз Бога с человеками, основывающийся на вере в пришедшего в лице И. Христа – обетованного Мессии, в противоположность к первому Завету (πρώτη διαϑήκη – Евр. 8:13; 9:15), который основывался на вере в того же Meccсию, еще грядущего¹¹⁰. «Пейте om сия (чаши) вси, – говорит и И. Христос на тайной вечери, – сия бо есть кровь Моя Новаго Завета (τῆς καινῆς διαϑήκης), яже за многия изливаема, во оставление грехов (Ин.26:28; ср. Марк. 14:24; Лук. 22:20; 1Кор. 11:25; 2Кор. 3:6). Существо и взаимное отношение обоих Заветов (αἱ δῦο διαθῆκαι, Гал. IV:24) обстоятельно объяснены ап. Павлом, особенно в его послании к Евреям (ср. Иep. 31:31 и др.). У того же апостола Павла мы находим также употребление выражения: ветхий Завет – и в приложении именно к собранию свящ. книг Еврейских. «Но ослепишися помышления их, – говорит св. апостол во 2-м послания к Коринфянам о современных ему Иудеях, – даже Со до сего дне тожде покрывало во чтении Ветхого Завета (ἑπὶ τῇ ἀναγνώσει τῆς παλαιᾶς διαϑήκης) пребывает не откровенно, зане о Христе престает» (2Кор.3:14). Пример этого столь ясного выражения апостольского мог весьма скоро, может быть еще в век апостольский, утвердить навсегда за книгами Моисея и пророков такое новое христианское наименование их, тем более, что оно, отвечая вполне существу этих книг, не было, строго говоря, совершенною новостью для христиан из иудеев, так как выражение: книга Завета (sepher haberith, βίβλος διαϑήκης) с древнейших времен употреблялось в Церкви ветхозаветной, если не о всем составе свящ. книг, то, по крайней мере, о Пятикнижии Моисея¹¹¹.

Но этот же пример, а также постоянное сопоставление обоих Заветов, какое первые читатели апостольских писаний ясно видели и в учении самого И. Христа (Мф. 5:17–18; Лк. 24:44; Ин. 10:34–35), и в учении апостолов, особенно у апостола Павла (Рим. 10:4; 15:4; 1Кор.10:6,10:11; 2Кор. 3:6 и др.; Гал. 4:24; Евр. 8:6 и др.; 9:15 и др.; 10:28–29, 12:24), – причем один другому противополагался именно как новый – ветхому (ср. Евр. 8:13; Рим. 7:6: 2Кор.3:6), должны были весьма скоро также проложить путь к употреблению и распространению в Церкви христианской и параллельного названия «Новый Завет» о священной письменности христианской.

Ранее, впрочем, Тертуллиана употребление этого наименования не встречается ни у одного из древних церковных писателей; у него же оно приводится уже, как общеизвестное и общеупотребительное¹¹².

В первой же половине III-го века, у Оригена, в его сочинении «О началах (περὶ ἀρχῶν)», оба наименования: Ветхий Завет и Новый Завет ясно поставляются уже как оглавление, в начале кодекса священных библейских книг¹¹³. С таким оглавлением или общим наименованием они приводятся и в других известных древнейших списках церковных.

Встречается у различных церковных писателей употребление и других общих наименований, как для книг обоих Заветов, так в частности для книг Нового Завета, напр: священная Библиотека (Bibliotheca sancta)¹¹⁴, книги нового таинства¹¹⁵, книги благодати¹¹⁶, древнее богословие и новое богословие (ϑεολογία παλιὰ, ϑεολογία νέα)¹¹⁷, Пандекты (Pandeclae)¹¹⁸ и т.п.; но ни одно из этих и подобных им наименований (напр. Chirographum, Tabulae, Codex, Digesta) не вошло в общее употребление.

Иную судьбу в этом отношении представляют два другие частные наименования состава свящ. книг апостольских: Евангелие и Апостол. Происхождение этих наименований относится, очевидно, к тому времени, когда собрание апостольских книг ясно делилось в рукописном издании их, как и ныне иногда в печатном – на две половины или на два отдельные сборника, из которых один обнимал писания четырех святых, славных и всехвальных благовестников Христовых, собранные в одно целое, как увидим из истории канона, ранее других книг апостольских, а другой – прочие писания апостольские, начало канонического собрания которых также относится, несомненно, еще к веку апостольскому. Деление это естественным образом вытекало из самого содержания апостольских писаний, из которых одни (писания именно Матфея, Марка, Луки и Иоанна) изображают самое основание И. Христом Своей Церкви или благодатного Царства Божия на земле, другие же (т.е. все прочие писания апостольские) – составляют лишь как бы дальнейшее, подробнейшее раскрытие и уяснение различных сторон учения и жизни этого Царства. Но это же самое содержание столь же естественно и весьма скоро могло привести также благочестивых читателей и собирателей апостольских писаний к мысли – усвоить наименование Евангелия (Εὐαγγέλιον), как собственное имя, исключительно писаниям четырех вышепоименованных благовестников Христовых, как писаниям, содержащим ближайшим образом в себе радостную весть о явлении в мире обетованного Искупителя человеков, об исполнении в лице И. Христа всех утешительных обетований, данных ветхозаветному человечеству. Что же касается наименования прочих книг: апостолом (ὁ ἀπόστολος ) или апостолами (οἱ ἀπόστολοι), то оно дано им по всей вероятности по аналогии с наименованием второй части ветхозаветного канона у Евреев пророками (οἱ προφῆται, nebiim). Думать так мы тем более вправе, что и самое деление всего состава новозаветных книг на две части – Евангелие и Апостол, кроме указанных особенностей содержания их, имело, по всей вероятности, своим основанием пример Иудейской синагоги, делившей также свои священные книги на две части: закон и пророков (ὁ νόμος καὶ οἱ προφῆται). Повод к такому делению мог представиться прежде всего в церковно-богослужебной практике, стремившейся к тому же упорядочению богослужебных чтений и в собраниях христиан, какое имели подобные чтения в синагогах Иудейских. И таким образом, как в синагогах Иудейских совершались чтения из Закона и Пророков, так, по примеру их и в богослужебных собраниях христиан образовались чтения из Евангелий и Апостолов. Отсюда-то объясняется, может быть, и то, почему это деление новозаветных книг осталось и остается доселе собственно церковным делением их, строго соблюдаемым главным образом в церковно-богослужебной практике. Как бы, впрочем, ни объяснять происхождение того и другого из рассматриваемых наименований, употребление их с разными видоизменениями мы встречаем уже у самых древних писателей церковных, – иное только именно у Тертуллиана¹¹⁹, Климента Александрийского¹²⁰ и Иринея Лионского (Contra haeres. Lib. 1,3; Εὐαγγελικόν – εὐαγγελικά, ἀποστολικόν – ἀποστολικὰ (Migne, col. 477); cf. lib. III, 11 (Migne, col. 885): τετράμορφον τὸ Εὐαγγελικόν), но еще у св. Иустина, мученика,¹²¹ и св. Игнатия Богоносца¹²². Те же наименования носил также сборник искаженных апостольских книг у еретика Маркина, подражавшего, очевидно, и в этом случае, как в других, обычаю Православной Церкви¹²³.

Кроме вышеуказанного древнейшего разделения на две части: Евангелие и Апостол (или Апостолы) книги Нового Завета издавна также на основании своего содержания подразделяются на следующие три группы:

1) книги исторические, к которым причисляются четыре Евангелия и книга Деяний апостольских;

2) книги учительные, к которым относятся семь (7) соборных посланий и четырнадцать (14) посланий ап. Павла, и

3) книгу пророческую, каковой является в составе новозаветного кодекса лишь одно писание – Апокалипсис св. Иоанна Богослова¹²⁴.

В таком порядке ведется по большей части и самое рассмотрение их в науке доисторического обозрения.

В соответствие делению ветхозаветного канона, четыре Евангелия справедливо называются также книгами основоположительными, т.е. преимущественно составляющими основание Н. Завета («Простр. христ. катехизис». Москва 1872 г. стр. 12). Известны и иные деления. Так в Синопсисе, приписываемом св. Афанасию, весь Н. Завет представляется как восьмикнижие:

первые четыре книги – св. Евангелия,

пятая – Деяния апостольские,

шестая – соборные послания,

седьмая – послания ап. Павла,

восьмая – Апокалипсис (см. «Хр. Чтение» 1842 г., ч. I).

Леонтий Византийский (lib. de sectis) делит весь состав Н. Завета на шесть книг:Τῆς δέ νέας ἕξ εἰσι βιβλία: два первые Евангелия; два послания; Деяния апостольские; соборные послания; послания ап. Павла; Апокалипсис.

В содержание истории текста священных новозаветных книг входит обозрение следующих предметов:

а) обозрение языка, на котором они написаны;

б) обозрение способов сохранения и распространения их в христианской Церкви в течение веков, и

в) обозрение тех перемен, каким подвергался текст их как со стороны своего внешнего вида, так отчасти и со стороны самого содержания, и тех средств, какими от начала существования их и доселе поддерживалась его целость и исправлялась порча. Сообразно с таким содержанием, история текста священных книг Нового Завета естественным образом подразделяется на следующие три главы:

I) О языке свящ. книг Нового Завета;

II) История сохранения и распространения текста свящ. новозаветных книг, и

III) История внешних и внутренних перемен, каких подвергался текст новозаветных книг в течение веков, и тех средств, какими от начала его существования и доселе поддерживалась его целость и исправлялась порча.

Все свящ. книги Н. Завета, за исключением, по преданию древних, Евангелия Матфея, были написаны их авторами на языке греческом. Это с несомненностью подтверждается – во-первых, непрерывным историческим преданием Церкви, поскольку вся христианская древность не знала другого оригинального текста их, кроме текста греческого, и во-вторых, самым свойством этого текста, имеющего очевидный оригинальный характер; наконец, – это вполне согласуется также и с тем фактом, что в период написания новозаветных книг греческий язык (как на Востоке, так и на Западе) был языком весьма распространенным, употреблявшимся весьма многими повсюду: и в разговоре и в письме. Но сколь ни на несомненных, по-видимому, основаниях утверждается это исконное предание Церкви о греческом языке как о первоначальном, оригинальном языке Нового Завета, тем не менее в разное время, и еще очень недавнее, находились противники его, стремившиеся ограничить справедливость его, или даже совершенно отвергнуть, как ложное. Так о двух в особенности книгах апостольских многие католические ученые утверждали, что они написаны были первоначально на латинском языке: о Евангелии Марка – Бароний (кардинал 1607 г.) и др., и о послании к Римлянам – Беллярмин, Салмеро, а-Лапиде. По мнению же иезуита Гардуина ( 1729 г.), не только эти две книги, но все книги Н. Завета, за исключением послания к Филимону, были писаны апостолами на латинском языке, или, по крайней мере, на этом языке изданы были ими, так что существующий греческий текст их есть будто бы не что иное, как перевод с латинского, сделанный неизвестными лицами¹²⁵.

Были также защитники того мнения, что будто бы некоторые или даже большая часть писаний Н. Завета были написаны первоначально на языке арамейском или сиро-халдейском – на том именно языке, на котором не только говорили, но и писали палестинские иудеи времен И.Христа¹²⁶. Относительно Евангелия Матфея такого рода предание существует, как известно, издревле¹²⁷. Равным образом еще в древности было высказываемо некоторыми то же относительно послания к Евреям¹²⁸.

Из этих, впрочем, двух мнений заслуживает некоторого внимания лишь второе – мнение об арамейском языке как оригинальном языке многих книг Нового Завета. Что же касается мнения Гардуина и других вышепоименованных католических ученых, то оно, очевидно, совершенно не заслуживает и опровержения, так как в основании его лежат не какие-либо серьезные исторические данные¹²⁹, а главным образом неразумная ревность о священной важности и мнимой неприкосновенности латинской Вульгаты. Посему, оставляя в стороне это последнее мнение, мы остановимся несколько на основаниях, приводимых в защиту арамейского языка как оригинального языка многих из писаний Нового Завета.

В доказательство того, что первоначальным языком многих из писаний Нового Завета был язык не греческий, a арамейский или сиро-халдейский, новейшие защитники этого мнения указывали главным образом на следующие основания: во 1-х – на то, что греческий язык новозаветных книг носит на себе резкий еврейский или арамейский отпечаток, что во многих местах в нем встречаются будто бы очевидные переводные недостатки, произошедшие от неправильного или неточного понимания слов оригинала; во 2-х – на то, что священные писатели не были будто бы настолько образованы, чтобы они могли писать по-гречески, и наконец, в 3-х – на то, что и первые читатели апостольских писаний не были будто бы также способны читать и понимать их на греческом языке. Не касаясь доколе первого из этих оснований, посмотрим, насколько основательны и доказательны два последние.

Арамейский или сиро-халдейский язык во времена И. Христа и апостолов был, действительно, господствующим народным языком в Палестине и сопредельных с нею странах, т.е. к северу от неё – в Cиpии, и к северо-востоку – в Вавилоне и Месопотамии. Но этого, само собою разумеется, нельзя сказать о других странах, в которых христианская Церковь начала также скоро и быстро распространяться, – напр., о Малой Азии, Египте, Европейских греко-римских провинциях. В этих странах самим Евреям, жившим в них (о жителях туземных не может быть, конечно, и речи), арамейский язык был мало известен; можно сказать даже, что большей части их он был совершенно неизвестен. В этом отношении внимание историка, следящего за судьбами различных народов около эпохи Рождества И. Христа, останавливает на себе иное обстоятельство: разумеем начавшееся со времени Александра Македонского, и особенно в правление его преемников, распространение повсюду: и на Востоке и на Западе, греческого языка. Быстрое распространение и утверждение его во всем тогдашнем образованном мире началось особенно после того, как во главе просвещения того времени стали александрийские ученые, обогатившие область науки и литературы многочисленными письменными произведениями. Знание греческого языка сделалось необходимым условием образования.

Речь его слышалась около времен И. Христа на всем пространстве тогдашней обширной римской империи, – и притом не только в устах людей образованных, но и необразованных, так что, по прекрасному выражению Герике, «как некогда смешение языков сопровождалось происхождением язычества, так теперь, при возвращении человечества в благодатное домостроительство божественное, является снова как бы единый язык» ¹³⁰. Что касается собственно Палестины, то она в первое время после Александра Македонского оставалась, действительно, более свободною от влияния греческой цивилизации, и в частности – греческого языка, чем другие соседние страны; но с течением времени (при господстве Птоломеев и Селевкидов и позже) греческое влияние вместе с языком, стало более и более проникать и в нее¹³¹. Уже в начале 2-го века до Р. Хр. мы находим Палестину окруженною со всех сторон множеством городов, которые или исключительно или, по крайней мере, в значительной степени, были населены греками, и в которых, следовательно, греческий язык был языком господствующим или общеупотребительным.

Таковы были на юге и западе по берегу Средиземного моря города: Антедон, Газа, Аскалон, Азот, Аполлония, Стратонстурм (Кесария), Дора, Птолемаида и множество греческих колоний по Финикийскому берегу. На северо-востоке: Дамаск и Селевкия. На востоке, в за-иорданской области: Нипос, Гадара, Пелла, Дион, Гераса, Филадельфия и др¹³². Само собою разумеется, что подобное соседство не могло остаться без влияния и на внутренние города Палестины, тем более, что подобные греческие поселения мы встречаем и во внутренних ее областях.

Таков, напр., был в Галилеи, на западном берегу Геннисаретского озера город Филотерия, основанный Птоломеем Филадельфом¹³³. В столице Самарии, городе того же имени, еще Александром Македонским было поселено также много македонян. Наконец, особенно из истории Маккавейских войн мы знаем, каких тяжелых, кровавых жертв стоила иудеям защита своей национальной самобытности против вторжения греческой цивилизации, греческих нравов и обычаев, находивших себе многих горячих приверженцев в самой столице иудейства – Иерусалиме.

С 63-го года до Р. Хр. Палестина подпала господству Римлян и с тех пор постоянно частью была подчинена им непосредственно, всецело, частью находилась в вассальной зависимости от них. Но и это новое положение Палестинских иудеев отнюдь не ослабило распространения среди них греческого языка, так как на этом языке им приходилось по большей части вести сношения и со своими новыми властителями; этим же, без сомнения, языком пользовались и сами римские правители, имевшие нужду обращаться к народу в тех или других случаях¹³⁴.

Указывают, между прочим, еще на одно обстоятельство, как весьма этого также способствовавшее ознакомление палестинских иудеев с греческим языком. Обстоятельство это – следующее: очень многие из иудеев, живших в рассеянии, между прочим, в странах греческих, следовательно хорошо знавших греческий язык, по разным обстоятельствам снова переселялись в Палестину, в разные города её. Особенно много таких переселенцев было в Иерусалиме и в других более значительных городах, важных в торговом отношении. И в своем новом месте жительства эти переселенцы обыкновенно не расставались с греческим языком; он был среди них обыкновенным разговорным языком. Эти-то говорящие по-гречески иудеи и называются в книге Деяний апостольских (6:1; 9:29) эллинистами¹³⁵, в отличие от Евреев – т.е. тех из Иудеев, которые употребляли и в разговоре и при богослужении арамейский или сиро-халдейский язык того времени (πάτριος γλῶσσα τῶν Ἑβραίων), хотя им был не неизвестен отчасти и язык греческий. Как известно также из книги Деяний апостольских (6:9), у этих Иудеев эллинистов были в Иерусалиме особые синагоги, где все богослужение совершалось на языке греческом, равно как на нем же – по переводу LXX – происходило чтение и объяснение свящ.книг Ветхого Завета¹³⁶. Понятное дело, что все это не могло оставаться без влияния и на коренных жителей Палестины – Евреев; и они вследствие постоянных сношений с эллинистами, естественно, знакомились с греческим языком; и если этот язык не мог сделаться обыденным разговорным языком их, то мог быть, по крайней мере, языком понятным для многих из них, на котором они могли в случае нужды, объясняться, или выслушивать объяснения других¹³⁷. Итак следовательно, хотя господствующим, общенародным языком среди Палестинских евреев около времени Рождества И. Христа был язык арамейский, тем не менее и знание греческого языка среди них не составляло в то время какого-либо необычайного, редкого явления. Употребление его особенно в высших классах общества было, как полагают, весьма распространено¹³⁸.

После сего нетрудно уже отвечать на следующие два вопроса:

1) могли ли св. апостолы составлять свои писания на греческом языке? и

2) были ли также в состоянии и первые читатели этих писаний понимать их на этом языке?

Из числа св. апостолов, писания которых мы имеем, относительно двух едва ли может быть какое-либо сомнение в том, что они хорошо владели греческим языком, могли поэтому свободно составлять свои писания на нем: разумеем св. апостола Павла и его спутника и сотрудника – св. Луку. Св. апостол Павел был, как известно, родом из Тарса в Малой Азии – города, славившегося процветанием в нем греческого образования, греческой литературы¹³⁹. Как Еврей от Евреев (Флп. 3:5), он прошел всю тогдашнюю мудрость Иудейскую, хорошо знал как нужно полагать на этом основании, не арамейский только, но и древне-еврейский язык; но ему были отчасти знакомы также, как видим из его речей и писаний, и некоторые произведения греческой литературы¹⁴⁰. Язык его посланий, хотя и не чужд общих всем апостольским писаниям характеристических особенностей, отличается, однако, между ними сравнительно большею правильностью и чистотой.

Место рождения св. евангелиста Луки в точности неизвестно; полагают, что родиною его была Антиохия¹⁴¹ – столица Сирии, населенная по преимуществу греками и славившаяся также как средоточие греческого образования в Азии¹⁴². Во всяком случае несомненно, что родом св. Лука был не Еврей (Колос. 4:14; ср. 4: 11), равно как не принадлежал и к какой-либо арамейской народности. Вероятнее всего, что он был грек по происхождению и, следовательно, греческий язык был его природным языком. Как врач (Кол. 4:14) и по позднейшему преданию – живописец (Nicephor. Hist, eccles. II, 43), он принадлежал вообще к кругу людей образованных.

Прочие шесть писателей Н.Завета – свв. Матфей, Иоанн, Петр, Иаков, Иуда и Марк были также, подобно ап.Павлу, природные Евреи, происходившие притом все, за исключением св. Марка (местом рождения которого считается обыкновенно Иерусалим¹⁴³), из Галилеи, из различных городов ее, расположенных частью около Геннисаретского озера. Как Евреи и природные жители Палестины, все они говорили, без сомнения, по-арамейски. Арамейский язык был обычным разговорным языком их, точно также как и их Божественного Учителя – И.Христа¹⁴⁴. Но нет также никаких решительных оснований отрицать безусловно и то, что еще прежде апостольского служения им был известен отчасти и язык греческий. Отрицать это всего менее можно на том лишь основании, что они были люди простые, неученые (άγράμματοι χαί ίδιῶται – Деян. 4:13), по ремеслу – большей частью рыбари, так как для некоторого знакомства с известным языком отнюдь не необходимо непременно книжное образование, школьное изучение этого языка. Во времена И. Христа Галилея в особенности имела смешанное население, и греческий элемент в ней был весьма значителен¹⁴⁵. Не могли ли, таким образом, св. апостолы как галилеяне практическим путем приобрести достаточный навык в греческом языке еще во время постоянного пребывания своего на берегах Геннисаретского озера, так что понимали его и могли свободно вести разговор на нем¹⁴⁶? Относительно евангелиста Марка как жителя Иерусалима, где греческая речь слышалась, без сомнения, еще чаще, чем в каком-либо из городов галилейских, это предположено может быть сделано еще с большею вероятностью. Рассматривая же последующие обстоятельства и нужды апостольского служения, мы имеем все основания сказать, что не арамейский, а именно греческий язык должен был сделаться наиболее употребительным языком между св. апостолами, – языком, с которым они отчасти по необходимости должны были более и более знакомиться, стоя во главе распространявшихся далее и более христианских обществ, руководя их на пути новой христианской жизни. Достаточно для этого обратить внимание на самые первые времена Церкви апостольского века. Так, из первых же глав книги Деяний апостольских видно, что уже между членами первой христианской общины, образовавшейся после Пятидесятницы в Иерусалиме, было немало христиан из иудеев-эллинистов, у которых, как повествуется в книге Деяний, произошел, между прочим, ропот на Евреев за то, что вдовицы их пренебрегаемы были в ежедневном раздаянии потребностей (Деян. 6:1 и др.). Греческие имена избранных по этому случаю семи диаконов дают право думать, что если не все они, то многие из них были также из иудеев-эллинистов; об одном же из них – Николае Антиохийце прямо замечается, что он был даже обращенный из язычества (Деян.6:5), т.е. прозелит. И затем, если проследить по книге Деяний апостольских распространение Церкви Христовой далее, даже ограничиваясь только лишь временем до собора апостольского, то нельзя не видеть, что преобладающее большинство в ней повсюду составляли на самых же первых порах лица, которые или исключительно говорили по-гречески, каково, напр., было по всей вероятности большинство членов Антиохийской Церкви, каковы были также крещеные ап. Петром, вместе с сотником Корнилием, его родственники и близкиe друзья (Деян. 10 гл.), или же употребляли, по крайней мере, этот язык по преимуществу, как это нужно сказать о всех обратившихся к свету евангельскому иудеях, живших в рассеянии. При том составе самых первых христианских обществ на каком языке, спрашивается, могли вести дело учения и назидания их св. апостолы, как не на языке греческом? Какой также иной язык можно предполагать как употребительный в этих обществах, особенно во время богослужебных собраний, как не греческий же, понятный для большинства,или даже для всех?

К этим данным нужно прибавить – в частности относительно св. апостолов Петра, Иоанна и Марка – то, что в течение своего апостольского служения они долгое время жили и действовали в различных городах и странах, в которых греческий язык был или туземным, господствующим языком, или же, по крайней мере, языком общераспространенным; относительно же всех вообще – то, что тот же Дух Божий, Который, по обетованию Христа Спасителя, научал св. апостолов как и что говорить им в трудные и важные минуты благовествования устного (Mф.10:19–20), был, без сомнения, также неотлучным руководителем и наставником их и во всех других обстоятельствах апостольского служения их и, в частности, тех именно, о которых речь теперь. Чрезвычайный пример такого научения мы видим в день Пятидесятницы, когда св. апостолы, «исполненные Духа Святаго, начали говорить на других языках, как Дух давал им провещавать» (Деян. 2:4).

Что касается теперь второго вопроса: могли ли первые читатели апостольских писаний читать и понимать написанное к ним на языке греческом, то при рассмотрении его некоторое сомнение может возникать относительно только двух апостольских писаний: Евангелия Матфея и послания ап. Павла к Евреям, из которых и первое, подобно последнему, было написано первоначально также для христиан из Евреев. Но относительно Евангелия Матфея существует, как уже заметили мы выше, издревле предание, что оно было действительно написано первоначально евангелистом на языке арамейском и после уже было переведено на греческий¹⁴⁷ То же самое высказывалось также некоторыми в древности и относительно послания в Евреям, но с меньшею основательностью и правдоподобием¹⁴⁸. Все же прочие апостольские писания были адресованы первоначально к таким читателям, которые или исключительно, или главным образом, могли читать и понимать написанное лишь по-гречески. Таковы были первые читатели как всех остальных посланий ап. Павла, – Римляне, Коринфяне, Фессалоникийцы, Филиппийцы и пp., так и писаний других апостолов-писателей: Петра, Иоанна, Иакова, Иуды, Марка и Луки. И читателя последних были все обращенные или из язычества, или из иудеев-эллинистов, знавших и понимавших только язык греческий.

Отвергая, как ложное, рассмотренное нами мнение о первоначальном писании большей части книг Нового Завета на арамейском языке во всей его целостности, новейшая критика находит возможным и справедливым утверждать то лишь, что некоторые части , собственно, исторических книг, т.е. Eвангелий и книги Деяний апостольских, составлены были их авторами на основании по всей вероятности арамейского оригинала, – напр., многие речи И. Христа и разные другие факты из Его жизни, а также pечи апостолов, содержащейся в первых главах книги Деяний апостольских. И справедливости этого мнения отвергать нельзя, так как весьма раннее существование подобного рода записей ясно подтверждается предисловием Евангелия Луки (1:1). Как рано могли быть записаны, – и притом частью, может быть, самими же апостолами – некоторые чудеса и речи И. Христа, так точно потом весьма скоро могли сделаться предметом подобных же записей чудес и речи св. апостолов. Погрешность многих критиков в настоящем случае состоит собственно в том, что они позволяют себе делать слишком уже широкое и совершенно произвольное применение этого мнения, в особенности к происхождению наших св. Евангелий, низводя их на степень сборников, прошедших будто бы чрез различные редакции или рецензии.

Греческий язык – есть первоначальный, или оригинальный, язык писаний Н. Завета. Но, спрашивается, какого рода этот язык? Одинаков ли он с тем, на котором написаны произведения древних классических писателей греческих, или же он отличается от языка этих последних (и по материальной, и формальной стороне своей) многими существенными и характеристическими особенностями, которые делают из него некоторым образом как бы особенное наречие? Вопрос этот был предметом горячего и долговременного спора на Западе между так называемыми пуристами, с одной стороны, и гебраистами или эллинистами, с другой, – спора, по поводу которого написано немало сочинений, относящихся к разбору языка новозаветных книг, и в числе их немало ценных филологических трудов. Пуристы утверждали, что язык новозаветных писателей есть чистый греческий язык, нисколько не уступающий по своей чистоте и достоинствам языку классиков, свободный от всякого рода солецизмов и барбаризмов, в особенности от гебраизмов. Гебраисты же в особенности много находили гебраизмов в языке новозаветных книг и вообще никак не хотели признать язык их за чистый греческий язык.

Особенно оживленный характер спор об этом предмете принял с тридцатых годов XVII века и продолжался до половины XVIII. К числу строгих и наиболее замечательных пуристов принадлежали – в XVII-м веке Себ. Пфохен, написавший сочинение: «Diatribe de linguae Graecae N. Т. puritate», Amst. 1629; ed. 2. 1633. 12; Иак. Гроссе, издавший в разное время (Hamburg 1640 – 42) пять небольших сочинений; в XVIII веке: Xрист. Сигиз. Георги (проф. богословия в Виртемберге), издавший сочинения: «Vindiciarum N. Т. ab Ebraismis libri tres.» Frankfurt et Lips. 1732 4; «Hierocriticus N. T. sive de stylo N. T. libri tres.» Wittenb. et Lips. 1733. 4; и «Hierocritici N. Foederis Pars II. Sive controversiarum de latinisn.is N. T. libri tres.» Wittenb. et Lips. 1733. 4; Иоан. Конр. Шварц (директор гимназии в Кобурге): «Commentarii critici et philologici linguae Graecae N. Foederis divini.» Lips. 1736. 4; Палэре (французский проповедник в Дорнике): «Observationes philologico-criticae in sacros N. T. libros», Lugd. Batav. 1752 и др. Между гебраистами XVII века наиболее известны: Иоан. Музей (проф. богословия в Иeне, 1681 г.), написавший против Гроссе два сочинения: «De stylo N. Т. disquisitio» (1641) и – «Vindiciae meae de stylo N. Testamenti disquisitionis» (1642); Дан. Гейнзе (проф. истории в Лейденском университете): «Exercitatie de lingua Ilellenisitica et Hellenistis», L. B. 1643. 8; Томас Гатакер (профессор Кембриджский), опровергший Пфохена в своем сочинении «De Novi Instrumenli stylo dissertatio», Lond. 1648); Иоaн. Форст (сначала ректор гимназии Фленсбурга, а потом библиотекарь в Берлине), издавший обширное сочинение под заглавием «Pliilologia sacra. Dе hebraismis N. T. commentarius», Lugd. Bat. 1658; Amstel. 1665 и мн. др.

На русском языке история этого спора изложена обстоятельно в сочинении С. Смирнова «Филологические замечания о языке новозаветном в сличении с классическим при чтении послания ап. Павла к Ефесеям» (Москва, 1873 г.), Введение, стр. XXIV – LXIV. Здесь же можно видеть подробное указание и всех существующих в западной богословской литературе сочинений по этому предмету, т.е. как тех, в которых сообщаются сведения относительно истории спора о языке новозаветных книг, так и тех, которые могут вообще служить пособием к изучению свойств этого языка (см. стр. LXIII – LXIV).

Спор, завязавшийся между этими двумя партиями, длился долгое время главным образом вследствие того, что и с той и с другой стороны по большей части дело велось с одинаковыми крайностями, без надлежащего филологического такта. Пуристы, защищая свое мнение, частью опирались на догматические основания – говорили именно, что такие святые, богодухновенные писания, каковы писания св. апостолов, должны и по языку отличаться чистотою, совершенством, что признаки барбаризмов, солецизмов и других недостатков в языке новозаветного текста есть оскорбление Духа Святаго; частью – примерами из классических писателей старались доказать, что те слова и обороты речи, которые признаются в языке новозаветных книг за гебраизмы и вообще выставляются, как не чисто греческие – суть вполне греческие слова и обороты. Результатом этого-то последнего рода трудов и было появление в их лагере весьма драгоценных для объяснения новозаветных писаний в филологическом отношении сборников, и чрез эти труды пуристы немало также, справедливость требует сказать, способствовали к правильному уяснению сущности спорного предмета, так как, благодаря им, многие мнимые гебраизмы оказались действительно вполне греческими выражениями и оборотами речи. Вообще же в аргументации пуристов было много произвольного, поверхностного, даже положительно ложного. Так, стараясь всеми силами оправдать чрез аналогические примеры из классических писателей употребление различных слов и выражений в новозаветном языке, они не обращали при этом внимания на то,

а) что многие выражения и обороты речи, особенно метафорические, вследствие своей простоты и естественности, составляют общее достояние всех или многих языков и, следовательно, также мало могут быть почитаемы за чистые грецизмы, как и за гебраизмы¹⁴⁹;

б) что нужно делать различие между речью прозаическою и поэтическою, так как, по справедливому замечанию одного из противников их, «евангелисты не были поэты», равно как между такими тропическими выражениями, которые употребляются раз или два у некоторых писателей как некоторого рода lumina oralionis, и такими, которые составляют действительную, характеристическую особенность языка, и

в) что если какой-либо оборот речи одинаково встречается как в еврейском, так и в греческом языке, то, конечно, справедливее считать его заимствованным новозаветными писателями (по свойству их образования) из еврейского, чем из классического греческого языка. Немало также пуристами приводимо было таких мест из греческих писателей, где встречается правда то же самое слово, но не в том же значении¹⁵⁰ или встречаются только подобные, но не тождественные обороты (новозаветное выражение, напр., εὐρίσκειν χάριν (ἔλεος) παρὰ τινι отнюдь не тождественно с подобным же, встречающимся у Демосфена выражением: εὐρίσκεσϑαι τὴν εἰρήνην, τὴν δωρεάν; или: τιϑέναι εἰς τὰ ὦτα не тождественно с выражением Каллимаха:ὅσσα δ» ἀχούσας εἰσεϑέμην; ἐν δὲ ταἶς ἡμέραις ἐκείνας – не то же, что выражение Софокла: ἡ παλαιὰ ἡμέρα или Аристотеля: τῇ γὰρ πρώτη ἡμέρα – и т.под.).

Кроме того, при своем сравнении они пользовались иногда писателями весьма позднего времени, не только именно из I-го и II-го, но даже из V-го и VI-го христианского века, на характер языка которых имел отчасти влияние язык самих же новозаветных писателей, равно как обращая внимание на частности, и притом преимущественно с лексической стороны, опускали из виду общий колорит языка, особенно в грамматическом отношении. Многое, наконец, в языке новозаветном было совершенно оставлено ими без внимания, необъясненным.¹⁵¹

Не совсем правы были также и гебраисты. Многие из них заходили в своих суждениях слишком далеко, признавая за гебраизмы все в языке новозаветных книг, что не походило на классическую речь и словоупотребление, хотя были между ними и такиe, которые держались средины между двумя крайностями и довольно правильно вообще понимали отношение еврейского и греческого элементов в новозаветном языке, так что победа признается вообще за гебраистами. Последний удар пуристам нанесен был Август.Эрнести (проф. Лейпцигского университета, издавшим сочинения: «Inslitutio interpelis N. Т. ad usum leclionum», Ups. 1761; и еще: «Opuscuia philologica crilica», Lips. 1764) и его школою.

Еще прежде возникновения спора между пуристами и гебраистами весьма правильный взгляд на характер греческого новозаветного языка высказывали: Теод. Беза в своем «Digressio de dono linguarum et apostolico sermone» (N. T. ad. Act. X, 46) и Генр. Стефан в предисловии к своему изданию Нового Завета 1576 г. Оба они отнюдь не отрицали гебраизмов в языке Нового Завета, но видели в них не несовершенства, а незаменимые красОты этого языка, «драгоценные камни» (по выражению Безы), которым и апостолы изукрасили свои писания. Такой же взгляд высказывали потом: И.Г. Бёклер («De lingua» N. Т. Originali 1642), Олеарий («De stylo N. T. liber» Lips. 1668), И.Г. Михаэлис («Dis- sertatio de texlu N. T. Graeco», Halle, 1707), А. Блэквейль (Anthony Blackwall) («The sacred classics defended and illustred» Lond. 1727; на латинский язык сочинение это переведено с примечаниями Хр. Волле: auctores sacri classici defensi et illuslrati Lips. 1736) и др.

Для правильного и основательного уразумения отличительных свойств греческого языка свящ. новозаветных книг необходимо обратить внимание прежде всего на то обстоятельство, какого рода был тот греческий язык, на котором вообще говорили и писали греки в эпоху происхождения новозаветных книг? В каком отношении стоял он к языку классических писателей греческих? В частности, какие перемены претерпел этот язык в устах говоривших и писавших на нем иудеев-эллинистов, равно как вообще у тех из евреев, которые были знакомы с ним до некоторой степени? Наконец, не имело ли некоторой, и может быть не незначительной, доли влияния на особенный характер новозаветного языка и само христианство как учение, привнесшее в человеческое миросозерцание множество новых понятий и нравственных начал? Необходимость такого всестороннего рассмотрения дела сознавали некоторые ученые еще XVII века, как напр., Клавдий Сальмазий¹⁵²; но с особенною тщательностью исследованием вышеуказанных вопросов занялись лишь в новейшее время филологи конца прошедшего и настоящего столетия. Между ними заслуживают особенного внимания исследования: Шмурца («De dialecto Alexandrina», Lips. 1786; «Do dialecto Macedonica et Alexandrine», Leipz. 1808); Генр. Планка («De vera natura alque indole orationis Graecae N. T. Gottingen», 1810), Винера («Grammatik des N. Sprachidioms, 7 Aufl.(I Aufl. 1822), Besorgt von G. Lunemann», Leipz. 1867), Ширлица («Grundsatze N. Gracitat», Giess. 1861) и др.¹⁵³.

1) В замечательную эпоху Александра Македонского и его преемников греческий язык подвергся многим важным изменениям. И прежде всего чрез подчинение всех греческих племен одному македонскому владычеству, смешение различных греческих диалектов, и прежде до некоторой степени существовавшее, теперь должно было, естественно, произойти еще более. В то же время, вследствие неизбежного вторжения языка победителей в среду побежденных, греческий язык подвергся сильному влиянию сродного ему македонского наречия. Последствия того и другого ближайшим образом и в особенно сильной степени имели, конечно, место в живой народной речи; но отсюда они скоро перешли потом и в письменную, книжную речь. Таким-то образом во время македонского владычества между греками выработался особый книжный, прозаический язык, основанием которого служил, правда, также древний аттический диалект, но который отличался, однако, от языка древних аттиков (Фукидида, Ксенофонта, Платона, Демосфена и др.) многими особенностями и, между прочим, тем именно, что он усвоил себе многие слова и формы различных греческих диалектов, по чему у последующих греческих грамматиков и лексикографов и называется, в противоположность древнему аттическому диалекту, ἡ Ἑλληνικὴ или ἡ κοινὴ διάλεκτος; греческие же писатели-прозаики, начиная с Аристотеля, у которых встречается этот κοινὴ διάλεκτος, называются οἱ Ἕλληνες, οἱ κοινοὶ (а также οἱ νῦν, οἱ πολλοὶ).

К группе писателей этого рода принадлежат, напр., Феофраст, Полибий, Аполлодор, Дионисий Галикарнасский, Диодор Сицилийский, Артемидор, Плутарх, Страбон, Aрриан, Аппиан, Павзаний и др. Правда, и между позднейшими писателями греческими были такие, которые старались подражать в своих сочинениях языку древних аттиков – почему и известны под именем άττιχιστααί, άττιχιξουτες, каковы напр. – Дион Хризостом, Аристид, Ливаний. Элиан и др.; но это было именно лишь искуственное подражание.

Преимущественного развития этого рода позднейший греческий язык достиг в Александрии, почему он и называется иногда также александрийским диалектом (dialectus alexandrina). Это название усвояется ему потому еще, что так как Александрия в рассматриваемую эпоху скоро и надолго сделалась главным центром или рассадником греческой литературы, греческого просвещения, то язык александрийских писателей имел действительно отчасти влияние на образование позднейшего греческого языка и в других странах. На этот-то общеупотребительный в Египте диалект и был переведен в правление Птоломеев В. Завет¹⁵⁴.

Этот же κοινὴ διάλεκτος или γλῶσσα, и притом преимущественно в том его виде, какой он имел в живой народной речи, составляет основной элемент и языка свящ. книг Нового Завета, равно как и всех других, явившихся около того же времени произведений иудейской и христианской письменности¹⁵⁵. Отсюда уже сама собою определяется для нас одна существенная сторона в характере языка новозаветных книг: язык их отнюдь не тождествен (как утверждали пуристы) с древним классическим или аттическим диалектом, отличаясь, подобно этому последнему, совершеннейшею чистотою, правильностью и изяществом форм – то есть прежде всего тот общий (κοινὴ), изменившийся под влиянием вышеуказанных обстоятельств греческий язык, на котором вообще говорили и писали во время их происхождения как в самой Греции, так и в других странах, где он успеет распространиться и утвердиться, и который отличался от древнего аттического многими существенными особенностями, уступая ему не только в чистоте и изяществе, но и в самой правильности. С этой стороны особенный характер языка новозаветных книг видели и понимали отчасти еще древние толкователи их, признавая язык их, согласно с отзывом самих свящ. писателей (Деян. I4:13; 2Кор. 11:6), языком простым, чуждым искусственности, необработанным. Так, Ориген в сочинении против Цельса говорит: «Не сила красноречия, не стройность в рассуждении, сообразная с диалектикою или ораторским искусством Еллинов, привлекала к апостолам слушателей»¹⁵⁶. «Когда будут говорить (язычники), – пишет св. Иоанн Златоуст, – что апостолы были люди простые, то мы прибавим, что они были и неученые, и некнижные, и бедные, и незнатные, и немудрые, и неизвестные. Не к безчестию, а к славе апостолов служит то, что они, будучи такими, явились славнее всей вселенной»¹⁵⁷. Подобным же образом рассуждает св. Исидор Пелусиот: «Язычники унижают Божественное Писание, потому что оно писано на языке варварском, составлено из странных слововыражений, нет в нем необходимых союзов, есть лишние вставки, затрудняющие смысл сказанного. Но из сего-то пусть и дознают язычники силу истины. Ибо почему, говоря языком грубым, убедили красноречивых? Почему Писание, будучи исполнено барбаризмов и солецизмов, препобедило заблуждение, выражавшееся аттически?»¹⁵⁸. Не приводим рассуждения других писателей церковных, совершенно согласных с вышеуказанными¹⁵⁹.

Воспроизвести все особенности, отличавшие этот κοινὴ διάλεκτος от древнего аттического, особенно в том виде, какой имел он в живой народной речи, мы теперь не можем. Как на существенные, однако, из таких особенностей указывают на следующие (особенности), частью лексические, частью грамматические:

А) Лексические особенности:

а) позднейшие κοινὴ διάλεκτος представляли, как уже замечено, особенно в живой речи смесь различных диалектических форм, т.е. слов и форм, принадлежавших прежде различным, отдельным диалектам; при этом особенно выдающийся элемент в нем составляли слова и формы македонского наречия;

б) многие слова, и прежде известные и употребительные, получили в нем новое значение, – напр., παραχαλεῖν и ἑρωτᾶν – просить; παιδεύειν – наказывать; εὐχαριστεῖν – благодарить; ἀνακλίνειν, ἀναπίπτειν, ἀνακεῖσϑαι – возлежать за столом; δαίμων, δαιμόνιον – злой дух; ξύλον – дерево (растущее); ὀψώνιον – плата, жалованье; χρηματίζειν – принимать имя, титул, называться, и т.п.;

в) слова или формы слов, прежде употреблявшиеся редко или только у поэтов, в нем сделались обыкновенными, общеупотребительными, – напр.,αὐϑεντεῖν, μεσονύκτιον, ἀλάλητος, ἔαϑησις, ἀλέκτωρ и пр.;

г) многие издавна употребительные слова в нем получили другую форму или произношение, вытеснившие большею частью древние, напр.:μετοικεσία (вм. μετοικία ), ἱκεσία (ἱκετεία), αἴτημα (αἴτησις), οἰκοδομή (οἰκοδόμησις), μοιχαλίς (μοιχάς), βασίλισσα (βασίλεια), ὁ πλησίον (ὁ πέλας), ῥαντίζειν (ῥαίνειν), δεχατοῦν (δεχατεῦειν) и мн. др.; сюда же относится употребление,например, уменьшительных форм вместо полных: ὠτίον, ὠτάριον, παιδάριον, ὀνάριον; изменение окончаний глаголов: ὀμνύω вм. ὄμνομι, ξυράω вм. ξυρέω, βαρέω вм. βαρύνω и др.; употребление глаголов сложных вместо простых, равно как действительной формы их – вместо (обыкновенной в древнем языке) формы средней – media или deponentia, – напр.: φρυάσσειν (Деян. 4:25), ἀγαλλιᾶν (Лук.1:47), εὐαγγελίζειν;

д) явилось много совершенно новых слов, образовавшихся в особенности посредством сложения, – напр.: ἀλλοτριοεπίσκοπος, ἀνϑρωπάρεσκος, ὁλόκληρος, οἰκοδεσπότης, οἰκοδεσποτεῖν, ἀγαϑοποιεῖν, ἀγαϑοεργεῖν, λιϑοβολεῖν, εὐδοκεῖν, ὁμοιάξειν, προσφάγιον, λογία, πεποίϑησις, ἀντίλυτρον и пр. В дополнение к последними двум замечаниям [ г) и д) ] нужно прибавить еще что позднейший κοινὴ διάλεκτος особенно изобиловал именами существительными, оканчивающимися на – «μα», напр.: κατάλυμα, ἀνταπόδομα, κατόρϑωμα, γέννημα, βάπτισμα, ἔχτρωμα, ῥάπισμα и пp.; и именами существительными, сложенными с предлогом «συν»: συμμαϑητής, συμπολίτης; – с прилагательными, оканчивающимися на «ινος», напр.: ὄρϑρινος, πρώϊνος, καϑημερινός, ὀστράκινος, δερμάτινος; глаголами на «οω, ιξω, αξω» – напр.: ἀνακαινόω, δυναμόω, ἀφυπνόω, ὀρθρίζω, δειγματίζω, θεατρίζω, σινιάζω; таковы же позднейшие наречия:πάντοτε (διαπαντός, ἐκάστοτε), παιδιόϑεν (ἐκ παιδίς, πανοικί (πανοικίᾳ)) и др. Кроме того, вследствие близкой связи и постоянных сношений греков со времени Александра Великого с различными чуждыми народностями, в позднейший язык их (сначала разговорный, а потом и письменный) неизбежно превзошло много иностранных слов: египетских, персидских, латинских; последние – особенно со времени политического владычества римлян. Некоторые из таких слов можно находить и в языке Нового Завета. Таковы, напр., персидские слова: μάγοι, γάζα, ἀγγαρεύειν, παράδεισος, а может быть также и – μεγιστᾶνες. Латинские слова: κεντυρίων, κολωνία, λεγεών, πραιτώριον, κουστωδία, τίτλος – Ин. 19:19 (в других евангелиях – ἐπιγραφή), μάκελλον – 1Кор.10:25; φραγελλοῦν, κῆνσος, κοδράντης, σπεκουλάτωρ, σιμικίνϑιον. Подражание латинским оборотам речи: ἐργασίαν, δοῦναι – Лк. 12:58 (орегаm dare); ἔχε με παρῃτημένον – Лк. 14:18 (habe me excusatum);συμβούλιον, λαμβάνειν – consilium сареrе (в Евангелии Матфея 5 раз); τὸ ἱκανόν ποιεῖν τινι – Мк. 14:15. (satisfacere alicui).

Б) Грамматические особенности.

В грамматическом отношении позднейший κοινὴ διάλεκτος представлял менее особенностей, чем в лексическом; и почти все они касаются главным образом различных форм склонения имен и спряжения глаголов. Так, прежде всего в нем встречаются такого рода формы склонения имен и спряжения глаголов, которые или вовсе были неизвестны panfce и образовались лишь в позднейшее время (чрез удлинение или сокращение первоначальных форм) или же принадлежали к числу отличительных особенностей того или другого диалекта. Таковы, напр., грамматические формы первого рода: дат.пад. νοί ( вм. νόῳ или νῷ); род. πλοός ( вм. πλοῦ); повелит. κάϑ8 (κάϑος) (вм. κάϑησο); смешение окончания Aop.2 с окончанием Aop.1 – напр.: εἴδαμεν, εἶδαν, ἔφυγαν, εὖραν, ἐφάγαμεν, ἐλϑάτω, ἤλϑατε и т.п.; окончание прошед. соверш. 3 л. множ. ч.: ἔγνωκαν, τετήρηκαν, εἴρηκαν и пр. (вм. ἐγνώκασι, τετηρήκασι, εἰρήκασι и пр.); 3 л. множ. ч. историч.времени: εἴχοσαν, ἐδίδοσαν, ἐδολιοῦσαν и пр. (вм. εἶχον, ἐδίδ8ν, ἐδολοί8ν); употребление будущего сослагательного: καυϑήσωμαι, κερδηϑήσωνται, ἀρκεσϑησώμεϑα; прошед.несовер.: ἤμεϑα (вм. ἤμεν)и т. под. К числу форм последнего рода принадлежат, напр.:

а) аттические флексии: τιϑέασι, ἠβ8λήϑην, ἤμελλε, βούλει (вм.βούλῃ), ὄψει ;

б) дорические: ἡ λίμος (ὁ), ἤτω (ἔστω), ἀφέωται (ἀφεῖνται) ;

в) золические: окончание желат. нак. в 1 аор., вместо αιμι на εαι, ειαις , ει8,– напр., ψηλαφήσειαν, ποιήσειανи т. под.;

г) ионические: γήρει, σπείρης, εἶπα (аор. 1).

Встречается затем употребление таких времен или вообще форм глаголов, вместо которых в древнем языке употреблялись другие, – напр., ἡμάρτησα вм.ἤμαρτον, αὔξω вм.αὐξάνω, ἧξα от ἧκω и т. под. Вообще одну из характеристических особенностей позднейшего κοινῆς διάλεκτ8 составляет частое употребление в нем глаголов в таких временах и формах, из которых в прежнее время были употребляемы только некоторые (ради благозвучия). К такого же рода формальным особенностям принадлежит редкое употребление двойственного числа, изменение рода некоторых имен существительных и даже в некоторых случаях самых родовых окончаний. Из числа синтаксических особенностей нужно указать главным образом на произвольное нередко сочетание союзов с наклонениями глаголов (напр.: ἵνα с изъявительным настоящ. вр.; ὃταν с изъявительным прошедш. вр.; εἰ с сослагательным накл.), равно как на особенную конструкцию некоторых глаголов с падежами (напр.: γεύεσϑαι, καταδικάξειν с винит.падеж.; προσκυνεῖν, προσφωνεῖν с дат. лица), на ослабление значения союза ἵνα в таких, напр., формулах: ϑέλω ἵνα, ἄξιος ἵνα и проч.; сюда же принадлежит частое и разнообразное употребление неопределенного с членами род. пад. (напр., τοῦ ἀπέχσϑαι, τοῦ ποιεῖν), замена желательного наклонения сослагательным и вообще малоупотребительность первого, которое в новогреческом языке, как известно, исчезло совершенно и т.под. Подробнее обо всех этих и других, как грамматических, так и синтаксических, отличительных особенностях позднейшего греческого языка см. в грамматике Винера.

Что позднейший общегреческий язык отчасти отличался также в различных провинциях Азии и Африки и некоторыми местными особенностями (провинциализмами), особенно в живой народной речи, – в этом не может быть сомнения. Следы этого думают находить и в языке Н. Завета. Так, по мнению бл. Иеронима, в языке ап. Павла есть не мало слов и оборотов, заимствованных им из Киликийского наречия, – в доказательство чего он приводит четыре примера: 1Кор. 4:3: «мне же не велико есть, да от вас истяжуся, или от человеческаго дне» (ἀπ᾽ ἀνϑρωπίνης ἡμέρας); Рим. 6:19: «человеческо глаголю» (ἀνϑρώπινον λέγω); 2Кор. 12:13: «аз сам не стужих вам» (οὐ κατενάρκησα ὑμᾶς); Колос. 2:18: «никто же вас да прельщает» (μηδεὶς ὑμᾶς καταβραβευέτω). «Эти и многие другие выражения, – говорит Иероним, – Киликийцы употребляют до сего дня¹⁶⁰. Хотя новейшая филология и не находит возможными признать с решительностью приведенные блаж. Иеронимом примеры за действительные киликизмы (Cilicismen), по недостатку точных сведений об особенностях Киликийского наречия, тем не менее существование такого рода провинциализмов в позднейшем греческом языке она утверждает единогласно.

2)  Но кроме тех изменений, которым подвергся повсюду греческий язык вследствие общего хода исторических событий после завоеваний Александра Македонского, он потерпит еще новые и весьма важные перемены в устах и под пером говоривших и писавших на нем иудеев-эллинистов. Двоякому влиянию подвергся с этой стороны греческий язык: во-первых, влиянию древне-еврейского священного языка, который, правда, был уже языком мертвым, т.е. вышедшим из употребления в живой народной речи в рассматриваемую нами эпоху, но тем не менее как язык свящ. книг, продолжал всегда пользоваться глубоким уважением со стороны сынов Израиля; и во-вторых, влиянию языка арамейского, составлявшего около времени Рождества И. Христа обычный разговорный язык среди Иудеев, живших в Палестине и Cирии. Тот особенный тип греческого языка, который выработался преимущественно под первым влиянием, представляет нам собою перевод LXX Ветхого Завета, явившийся в Александрии. В общем своем виде греческий язык этого перевода есть тот позднейший χοινὴ γλῶσσα который в Александрии достиг наибольшего развития в качестве литературного языка; но к тем особенным свойствам, которые отличали повсюду этот χοινὴ γλῶσσα от древнего аттического языка, в переводе LXX присоединяются еще многочисленные другие, образовавшиеся в нем под влиянием еврейского оригинала и делающие язык этого перевода столь же почти отличным от χοινῆς διάλεκτ8 сколько этот последний отличался в свою очередь от языка аттического. Отличительные особенности этого последнего рода, известные в библейской филологии под общим именем гебраизмов, состоят частью в общем гебраистическом колорите греческого языка перевода LXX, частью в многочисленных частных словах, выражениях и оборотах речи, представляющих подражание или самую точную копию с Еврейского. Чрез посредство главным образом перевода LXX, быстро распространившегося от александрийских иудеев и среди других, не только живших в рассеянии, но отчасти и в самой Палестине, разного рода гебраизмы перешли затем в позднейшие произведения греческо-иудейской письменности, явившиеся в Александрии и других местах; чрез него же они вошли также и в писания Н.Завета, так как в Британской Церкви с самого же начала её существования перевод LXX получил еще более широкое и разнообразное употребление, чем в Церкви иудейской. Вообще влияние греческого языка LXX на характер греческой письменности между иудеями неоспоримо, так как для большинства из них греческая Библия была, без сомнения, долгое время единственной книгою, какую они звали и читали на греческом языке. Относительно апостольских , собственно, писаний нужно также заметить, что следы этого влияния наиболее приметны в книгах исторических (особенно в первых трех Евангелиях) и в Апокалипсисе – книгах, которые по своему характеру ближе других примыкали действительно к ветхозаветной историографии с одной стороны (Евангелия) и к пророческой письменности – с другой (Апокалипсис¹⁶¹).

Что касается влияния арамейского языка на образование характера греческой письменности между иудеями, то это влияние, как само собою разумеется, могло быть только там, где этот язык был живым разговорным языком между ними, т.е. преимущественно в Сирии и Палестине¹⁶²; а так как обычным наречием, на котором говорили Господь И. Христос и св. апостолы, было наречие арамейское, то нет сомнения, что на стиль греческого языка апостольских писаний в значительной степени имел влияние и характер этого наречия, хотя при том близком сродстве, какое существовало в то время между языками арамейским и древне-еврейским, трудно разграничить со всею точностью, что принадлежит в нем собственно влиянию древне-еврейского языка чрез посредство перевода LXX, и что – к влиянию устного арамейского. Поэтому и следы влияния этого последнего подводятся обыкновенно под общую категорию гебраизмов¹⁶³.

Итак следовательно, рассматривая с этой новой стороны язык новозаветных писаний, мы находим, что он вследствие своего гебраистического характера еще более уклоняется от языка древних классических писателей греческих, чем κοινὴ διάλεκτος, образуя особый тип (выработавшегося между иудеями под вышеуказанными влияниями) Еврео-греческого языка, во многом бывшего совершенно непонятным для природного грека¹⁶⁴. Так как в книге Деяний апостольских (6:1; 9:29) говорившие по-гречески иудеи называются эллинистами (ἑλληνιστὴς), то в библейской филологии этому особому типу еврео-греческого языка, наблюдаемому не в новозаветных только книгах и переводе LXX, но и во многих других произведениях апокрифической иудейско-христианской письменности, издавна усвоено название эллинистическом языка (dialectus hellenistica)¹⁶⁵.

Собранием и исследованием гебраизмов в языке Н. Завета занимались издавна многие ученые; особенно замечательны в этом отношении труды Форста, Лейсдена, Олеария, из новейших – Гартмана. Бёккеля и др. Но почти все доселе писавшие об этом предмете допускали более или менее, по замечанию Винера^166[164], следующие погрешности в своих исследованиях:

1) они не обращали должного внимания на арамейский элемент в языке новозаветных книг, между тем как при жизни И. Христа не древне-еврейский, а именно сиро-халдейский язык был общеупотребительным разговорным языком между палестинскими иудеями, а потому многие из выражений обыденной жизни естественно могли перейти из этого языка и в греческую речь их;

2) оставляли также почти совершенно без внимания различие в стиле, замечаемое между отдельными писателями новозаветными, так что по их сопоставлениям выходило, как будто бы все писания Н. Завета равномерно наполнены гебраизмами, между тем как известно опять, (что) в этом отношении существует не незначительное различие между ними. Не показывали также отношения между стилем новозаветного языка и перевода LXX, так как при всем сходстве между ними существует, однако, и различие. Язык перевода LXX как язык именно непосредственного и отчасти буквального перевода еврейского текста более, очевидно, запечатлен гебраистическим характером, чем язык Нового Завета.

Наконец,

в) выдавали за гебраизмы весьма многое такое, что совершенно не чуждо было и греческими прозаиками или составляло даже достояние многих языков.

Относительно последнего пункта Винер замечает также, что собиратели гебраизмов сами не имели иногда ясного, точного понятия о том, что нужно вообще считать за гебраизмы в языке Н. Завета¹⁶⁷. Вообще предмет этот нуждается еще, по его мнению, в более основательном и точном исследовании.

Двоякого рода гебраизмы можно различать в языке Н. Завета: совершенные и несовершенные. К числу гебраизмов первого рода принадлежат такие слова, выражения и обороты речи, которые исключительно свойственны еврейскому или арамейскому языкам, – откуда непосредственно они перешли и в язык эллинистический; гебраизмы же второго рода, напротив – суть те слова, выражения и обороты речи, употребление которых встречается, правда, и не греческой прозе, но которые тем не менее с большею вероятностью нужно считать заимствованными как новозаветными, так и разного рода другими писателями из родного для них и всегда более близкого им языка еврейского (арамейского), а не греческого, особенно если в этом последнем они менее употребительны, чем в первом. В частности, в языке новозаветных писателей, равно как и в греческом переводе LXX, можно наблюдать в этом отношении следующее:

а) наибольшее число гебраизмов состоит в том, что различными греческими словами усвояется специальное пли производное значение тех или других еврейских и арамейских слов, сродных им по значению – напр., ἐρωτᾶν употребляется в значении как «спрашивать», так и «просить» (ср. евр. לשאול); ὀφείλημα – «грех» (ср.арам. חוב), νύμφη – «невеста», «новобрачная» и «невестка» – Mф. 10:5 (ср. евр. הכלה), δόξα – «слава» и «сияние», «свет» (ср.אור); δύναμεις – «чудо» (cp. סקרנות) и т.под. Весьма часто встречается также употребление некоторых слов в значении метафорическом, по аналогии опять же с еврейским словоупотреблением – напр., ποτήριον – в значении «жребий», «участь» Mф. 20;22 (Евр. קו), σκάνδαλον – «соблазн» (מכשול); γλῶσσα – «народ», «нация» (אנשים); χεῖλος – «слово»,«дар слова» (cp.שפ ת); περιπατεῖν – «вести известный образ жизни», «жить» и т. под.;

б) весьма многие выражения и обороты речи составляют, очевидно, буквальный перевод или заимствование из еврейского – каковы, напр:πρόσωπον λαμβάνειν, ζητεῖν ψυχήν, ποεῖν ἔλεος ( χάριν) μετά τινος, ἀνοίγνετν τοῦς ὀφϑαλμούς или τὸ στόμα τινός, γεύεσϑαι ϑανάτ8, ἀνίστημι σπέρμα τινί, υἱὸς ϑανάτ8, ὀφείλημα ἀφειέναι, πρόσωπον τῆς γῆς и пр.;

в) еще с большей ясностью выражается это преднамеренное подражание еврейскому языку в образовании производных греческих слов для выражения однозначущих (однозначно) еврейских – напр., ὁλοκαύτωμα (от ὁλοκαυτοῦν) ср. עֹלָת [др.-евр.]; σπλαγχνίξεσϑαι (от σπλάγχνα) ; σκανδαλίζειν, σκανδαλίξεσϑαι; ἒγχαινίξειν от ἒγχαινία; ἄναϑεματίξειν, ὂρϑρίξειν и т. под. Таково же происхождение глагола προσωπολημτεῖν – лицепрепятствовать, хотя он и не имеет в еврейском параллельного себе отдельного глагола; наконец,

г) многие еврейские арамейские слова буквально удержаны в греческом. Таковы слова: ἀμήν; ἀλληλούϊα; ὡσαννα; κορβᾶν или с арам.окончанием – κορβανᾶς; σατᾶν или σατανᾶς; χόρος, βάτος (c грецизированн.окончан.); σάτον; ἀββᾶ; μαμωνᾶς; ῥαββί, ῥαββνί, ῥαββ8νί; ῥαχά; μαραναϑά; μεσσίας; πάσχα; σίκερα и мн.др.

Что касается общего гебраистического колорита или характера языка новозаветных писателей, то он выражается частью в преобладающей наглядности, описательности речи – откуда происходит частое употребление предлогов вместо простых падежей, обилие местоимений и пр. (напр. φεύγειν ἀπό προσώπου τινός; ἐγράφη διὰ χειρός, πάντες ἀπὸ μιχροῦ ἓως μεγάλου, καὶ ἔσται και ἐхχεῶ и т. под.), частью же – в простоте и даже однообразии изложения; предложения не группируются в правильно построенные периоды, равно как не связываются между собою логически чрез соответствующие разнообразные союзы, но стоят по большей части отрывочно или соединяются просто союзом καὶ , весьма часто поставляемый в начале предложения по аналогии с евр. Вав (вов) (ו). При этом нужно заметить, впрочем, что как язык перевода LXX, так в особенности язык новозаветных писателей отличается гебраистическими особенностями более в лексическом, чем в грамматическом отношении, хотя грамматическое строение еврейского (как и арамейского) языка существенным образом, по-видимому, отличается от греческого языка. Объясняется это тем обстоятельством, что грамматические законы и правила того или другого чуждого нам языка гораздо легче вообще усвояются нами, чем весь запас, все богатство слов и различных оборотов его и в особенности общий национальный дух его; с другой стороны, самая разность грамматического строения обоих языков не позволяла синтаксические правила одного из них смешивать с синтаксическими правилами другого. Поэтому, если язык Н. Завета и не отличается вообще особенными синтаксическими тонкостями аттического диалекта, то, вообще говоря, он весьма правилен, верен грамматическим законам языка, так что «крики многих гебраистов, – как замечает Винер, – о бесчисленных гебраизмах, встречающихся будто бы в самом грамматическом строении языка Н. Завета, несправедливы»¹⁶⁸; многие даже такие особенности греческого синтаксиса, которые совершенно чужды еврейскому, являются у новозаветных писателей вполне усвоенными, обыкновенными, как напр., различение разного рода прошедших времен, отрицательных частиц οὐ и μὴ, конструкция глаголов с частицей ἄν, так называемая аттракция (притяжение) в словосочинении и т.под. К числу гебраизмов грамматического рода, кроме указанных уже выше, принадлежат, напр., такие обороты: ὁμολογεῖν ἔν τινι, βλέπειν ἀπὸ, φεύγειν ἀπὸ τινός или ἀπὸ προσώπου τινός, ἀκολουϑῖν ὀπίσω τινος, κρύπτειν τι ἀπὸ τινος, εἶναι εἴς τι, προσέϑετο πέμψαι, ἐπιϑυμίᾳ ἐπέϑύμησα, χαρᾷ χαίρει, δύο δύο вм. ἀνὰ δύο; замена прилагательных определительных или качественных чрез соответствующие им существительные в род.пад.; частое употребление неопределенного наклонения с членом род.пад. (τοῦ) по аналогии в евр.неопр. ל, а также неопред. с предлогом (и подлеж. в вин. пад.) в исторической речи, – напр., ἐν τῶ καϑεύδειν τούς ἀνϑρώπους (Mф. 13:25), εἰς τὸ μή εἶναι ὑμᾶς ἐπιϑυνμητὰς κακῶν (1Кор. 10;6); употребление некоторых предлогов, напр., ἐν по образцу евр. בֵּ и т.под.

Наибольшим гебраистическим характером между писаниями Н. Завета отличаются два: Евангелие Марка и Апокалипсис; относительно языка других трудно сделать точную и правильную градацию, так как даже в одной и той же книге встречаются иногда довольно резкие перемены в этом отношении. Так напр., пролог Eвангелия Луки отличается, как известно, по языку от дальнейшего повествования; язык книги Деяний апостольских также не одинаков в первой и второй половине её, где Дееписатель переходит к описанию (на основании собственных воспоминаний) благовестнических трудов ап. Павла; в послании ап. Иакова начало V-й гл. резко также выделяется своим color hebraicus из сравнительно очень чистого языка, замечаемого вообще в послании. Точнейшее наблюдение показывает, что различие языка свящ. писателей в этом отношении имеет свое основание сколько в личности того или другого писателя, владевшего в большем или меньшем совершенстве греческой речью (ап. Павел и еванг. Лука были, без сомнения, более знакомы с греческим языком, чем, напр., апп. Матфей, Петр и даже Иоанн), столько же или еще более, – в самом характере их писаний, дозволявших большую или меньшую свободу речи. Отсюда объясняется, по замечанию Тирша, отличие, напр., по языку Евангелия и посланий Иоанна Богослова от его же Апокалипсиса, в котором, – как он говорит, – «в величественных формах звучат все тоны древних пророчеств, удивительным образом концентрируются все возвышеннейшие и могущественнейшие элементы их»¹⁶⁹.

3) Имея в основании своем много общих как с обще-греческим языком (κοινὴ διάλεκτος), образовавшимся ко времени И. Христа, так в особенности с языком перевода LXX лингвистических особенностей, язык новозаветных писателей имеет, кроме того, еще свой особенный элемент – христианский, так как для выражения многих истин христианского откровения, равно как для обозначения разных предметов, относящихся к устройству и жизни христианской Церкви, не только обычный греческий язык, но отчасти даже и язык перевода LXX не представлял необходимых точных слов и выражений. Этот собственно христианский элемент состоит, впрочем, не в образовании каких-либо новых, дотоле неизвестных слов и выражений, но в том, что на языке свящ. писателей Н. Завета многие и прежде известные слова и выражения получили новое, специально-христианское значение, совершенно чуждое не только обыденному употреблению их, но во многом отличное и от употребления их в переводе LXX. Так некоторые слова, употреблявшиеся прежде в значении имен существительных нарицательных или даже в значении прилагательных, получили в Н. Завете отчасти значение имен собственных – напр.:ὁ Χριστός, ὁ Σωτὴρ, ὁ διάβολος; далее – некоторые из слов и выражений в нем употребляются как технические термины для обозначения известных, определенных предметов или действий, напр. βάπτισμα для означения Таинства Крещения, κλᾶν τὸν ἄρτον для означения Таинства Причащения, εὐαγγέλιον – для обозначения проповеди об И. Христа в совершенном Им деле спасения; наконец, в книгах апостольских (особенно у ап. Павла) мы встречаемся с целым рядом различных слов и выражений, из которых многие, правда, уже у LXX переводчиков употребляются в особенном, нравственном смысле, но которые здесь представляются еще более, так сказать, специализированными или отвлеченными от их обыкновенного смысла и употребления – являются в виде условных терминов для выражения известных христианских, догматических или нравственных понятий. Таковы, напр., слова и выражения: πίστις, πιστεύειν εἰς Χριστόν или просто πιστεύειν, δικαιοσύνη и δικαιοῦσϑαι, ἔργα – ἐργάζεσϑαι, ἐκλέγεσϑαι, ἐκλεχτοί, οἱ κλητοί, οἱ ἅγιοι, οἱ πιστοὶ – οἱ ἅπιστοί, οἱ οἱκοδομή – οἱ οἱκοδομεῖν, ἀπόστολος, ἀποστολή, εὐαγγελίστης – εὐαγγελίζεσϑαι, ἐκκλησία, χάρις, χάρισμα, ὁ λόγος, ἡ σωτηρία, ὁ κόσμος, ἡ σάρξ – ἡ σαρκικός, τὸ πνεῦμα – πνευματικός, βασιλεία τοῦ Θεοῦ или τῶν οὐρανῶν, υἱὸς τοῦ ἀνϑρώπου и многие др¹⁷⁰. Развитие в этом отношении греческого языка продолжалось, как известно, и после долгое время в христианской Церкви вместе с развитием и углублением христианского любомудрия в тайны Божественного Откровения новозаветного.

Важность точного и основательного знакомства со всеми вышеизложенными характеристическими особенностями языка новозаветных книг как для правильного и ясного понимания их текста, так отчасти и для исторической критике их сама собою очевидна. Для основательного понимания всякого древнего письменного памятника, дошедшего до нас на том или другом из древних языков, необходимо прежде всего быть знакомым, как известно, не только с общими основаниями его языка, но и с разнообразными особенностями его, свойственными той эпохе, которой принадлежит изучаемый памятник, и тому автору, которым он написан. Замечание это имеет полную силу и в приложении к новозаветным книгам. Между тем положение новейшего толкователя апостольских писаний, даже и при основательном знании им греческого языка, всегда представляет множество трудностей, каких не знали по большей части древнейшие толкователи их, отцы и учители Церкви, особенно стоявшие по времени своей жизни близко к эпохе происхождения их; и в числе этих трудностей главнейшие – именно филологические, касающиеся точнейшего определения всех отличительных особенностей и оттенков языка апостольских писаний. Доколе язык этих писаний был в большей или меньшей мере живым, разговорным и письменным языком, понимание разного рода особенностей и оттенков его в сравнении с древним классическим было не трудно; в настоящее же время для новейшего толкователя понимание этого возможно лишь путем научного, специального исследования. И действительно, начавшие появляться, особенно с двадцатых годов настоящего столетия, разнообразные специальные исследования по этому предмету пролили немало света на толкование писаний Н. Завета, устранили многие из бывших в обращении произвольных объяснений разных мест в них. Поэтому-то так называемая Philologia sacra и как одна из её частей – Грамматика новозаветного языка, справедливо приобретает в настоящее время в западной литературе более и более значение особой, самостоятельной отрасли библейских исследований, относимой вместе с библейской исагогикой, герменевтикой и археологией к разряду так называемого экзегетического богословия. Но и помимо важности для толкования собственно текста, знание всех вышеуказанных особенностей языка новозаветных книг имеет, как мы сказали, значение также и для исторической критики их. Говоря это, мы имеем в виду столь высоко ценимое в новейшее время, особенно у критиков отрицательного направления, суждение о подлинности или неподлинности той или другой книги на основами главным образом языка или стиля её, в силу того замечания, что «lе style c'est I'nomme». Оспаривать право этого рода аргументации в данном случае, конечно, невозможно; но столь же неоспоримо также и то, что эта филологическая аргументация по вопросу о подлинности или неподлинности той или другой книги будет иметь надлежащую силу и значение только тогда, когда её приговоры будут основываться на точном, фактическом изучении разных условий развития языка, как всей вообще новозаветной письменности, так и каждого из отдельных произведений её, а не на тех или других субъективных воззрениях и суждениях, как это мы видим по большей части в отрицательной критике. Тогда-то между прочим (между всем остальным) с ясностью откроется также и то, принадлежит ли филологической критике в данном случае первостепенное или же, быть может (что и действительно так), только второстепенное значение сравнительно с историческим преданием, открываемым в памятниках вселенской Церкви Христовой¹⁷¹.

Священные писания апостольские дошли до нас не случайно или благодаря вниманию и любознательности тех или других частных лиц, подобно разным другим письменным памятникам древности, но заботливо сохранены в течение веков и переданы нам Вселенскою Церковью Христовой, принявшей их непосредственно, в лице первых своих верующих чад, из рук самих богодухновенных авторов их. И все, нужно также сказать, что представляет собою замечательного, как вся вообще историческая судьба их, так в частности история их текста, имеет то или другое отношение к их особенному значению и употреблению в Церкви или тесно связано с этим значением и употреблением. Правда, в истории текста апостольских писаний, как и в истории других письменных памятников, имели место также и разного рода посторонние случайные обстоятельства, так как вследствие большего и большего с течением времени увеличения числа списков их, сделавшихся собственностью частных верующих, Церковь не могла следить ни за исправностью переписки их, ни за разными другими изменениями и нововведениями, какие позволяли себе делать в тексте их частные владельцы манускриптов, особенно принадлежавшее к разного рода еретическим сектам; но все постороннее, случайное здесь встречало себе строгий и верный критерий в авторитете Церкви, дававшей свою санкцию только таким изменениям и нововведениям, которые так или иначе служили к облегчению чтения и понимания их текста, и напротив – подвергавшей строгому суду всё, что сколько-нибудь нарушало чистоту и целость их. Отсюда-то, конечно, объясняется то обстоятельство, почему текст новозаветных книг, несмотря на все случайности и произвол, каким он подвергался в течение веков вследствие своего самого широкого распространения и употребления, дошел до нас сравнительно с небольшим количеством вариантов, и притом – касающихся более внешней, чем внутренней стороны его.

Средствами сохранения и распространения апостольских писаний служили – на первых порах, как само собою разумеется, самые автографы апостольские (τὰ αὐτόγραφα), затем далее – сделанные с них и с течением времени более и более умноживщиеся копии или списки (манускрипты)¹⁷². К числу этого же рода средств, хотя и непрямых, тем не менее имеющих весьма важное значение для истории и критики текста, относятся древние переводы и открываемые в сочинениях древних писателей церковных цитаты или выдержки из книг новозаветных.

Под именем автографов апостольских разумеются не те только из писаний св. апостолов, который были писаны их собственною рукою, но первые манускрипты (protographа) всех вообще апостольских книг, писанные как собственною рукою апостолов, так и другими лицами, только с их слов (под диктовку), и которые были потом разосланы ими чрез довереннейших сотрудников своих разным Церквам и лицам или же вручены ими тем и другим самолично, как это последнее можно предполагать относительно Евангелий. Какие именно из пиcaний апостольских были написаны первоначально собственною рукою апостолов и какие – при посредстве других лиц, указать это с определенностью невозможно по недостатку сохранившихся известий. На основании, впрочем, данных, открываемых в посланиях ап. Павла, и по аналогии вообще с практикою древних в этом отношении можно с вероятностью утверждать, что лишь некоторые из них были писаны св. апостолами собственноручно, – как напр., послание ап. Павла к Галатам (6:2)¹⁷³ и к Филимону (стих. 19), а также, может быть, некоторые из Евангелий (ср. Лк. 1:1–4; Ин.21:24); большая же часть – при помощи писцов, из числа ближайшие сотрудников их, славившихся между прочим и искусством своего письма. Так в послании к Римлянам писец его – Тертий сам называет себя по имени (Рим. 26:22); из второго же послания к Фессалоникийцам (3:17) мы узнаем в частности, что ап. Павел имел обыкновение приписывать собственноручно только приветствие читателям послания (ср. 1.Кор. 16:21; Кол.4:18), что служило и знаком особенной любви апостола к ним и вместе признаком подлинности послания. Упоминаемый в 1Пет.5:12 Силуан, верный брат, был, как можно полагать, и писец и вместе – податель этого послания по назначению. Тоже самое было, по всей вероятности, и в других случаях.

Древние редко писали свои сочинения собственною рукою; обыкновенно это дело исполняли особые лица из рабов или из вольноотпущенных. Одни из них были скорописцы (ταχυγράφοι, amanuenses, notarii), искусство которых состояло в быстрой записи диктуемого им; другие – каллиграфы (καλλιγράφοι, librarii, βιβλιογράφοι), переписывавшие набело или тщательно то, что наскоро было записано первыми; они же вообще занимались перепиской книг и других письменных памятников¹⁷⁴. От тех и других были, по-видимому, отличны особые писцы – ab epistolis, ynoминание о которых встречается в древних книгах и в надписях. Для наблюдения за правильностью написанного (как ныне – печатаемого) существовали и в древности особые корректоры (διορϑῶται, emendatores), обязанностью которых было – тщательно проверять правильность написанного (οἱ δοκιμὰζωντες τὰ γεγραμμένα)¹⁷⁵. Известны также многие случаи, что прежде обнародования (или, говоря нынешним языком, «выпуска в свет») известного сочинения, оно предварительно прочитываемо было автором его в кругу своих близких друзей, иногда же пред многочисленным собранием нарочито приглашенных для этого лиц. И как скоро прочитанное сочинение встречало себе одобрение, автор отдавал его для списывания своим друзьям или лицам, занимавшимся вообще изготовлением книг для продажи, и таким образом оно распространялось в публике. Наконец, в древности, как и ныне, авторы посылали иногда свои литературные произведения тому или другому из знатных лиц в подарок (sirena, munusculum) или же прямо посвящали их такого рода лицам, надписывая имя их на самых сочинениях, чтобы таким образом еще более привлечь их внимание и благосклонность. В том и другом случае подобное лицо делалось как бы paironus libri – её defensor, на обязанности которого лежало распространение присланного или посвященного ему сочинения чрез изготовление списков, облегчение ему доступа ad limina potentiorum и проч¹⁷⁶.

Излагаем здесь все эти сведения, потому что чрез них многое уясняется также в истории первоначального написания и распространения и свящ. новозаветных книг. Кроме составления большей части их при помощи особых писцов, некоторые из них были по всей вероятности также переписаны с особенною тщательностью каллиграфами и внимательно потом проверены. Затем, тотчас по получении в той или другой местной Церкви, апостольские писания были обыкновенно прочитываемы в собраниях верующих (См. Деян. 15:30–31; Кол. 4:16; 1Фессал.(1Сол.)5:27); и это делалось, нужно полагать, не по отношению только к посланиям апостольским, но и к другим их книгам. Чтение это, знакомя верующих с содержанием апостольских писаний, в тоже время возбуждало в них, естественно, желание иметь списки их и для частного, домашнего употребления, тем более, что Церковь с самого же начала, как и всегда, не только не запрещала, но, напротив – поощряла такое частное, домашнее употребление их верующими¹⁷⁷. Таким-то образом с автографов весьма скоро были сделаны многие списки, сделавшиеся достоянием не целых Церквей только, но и частных лиц. Наконец, два из новозаветных писаний: Евангелие и книга Деяний апостольских св. апостола и евангелиста Луки, были посвящены, как известно, при их написании одному частному лицу – достопочтенному Феофилу; и это посвящение имело, без сомнения, такие же благоприятные последствия по отношению к распространению этих двух книг, какие имело оно и в других случаях по отношению к обыкновенным произведениям.

На этот вопрос исследователи дают неодинаковый ответ. Одни из них полагают исчезновение их весьма рано – еще в первом, апостольском веке, на том основании, что следов существования их не видно уже у самых первых писателей церковных; другие же, напротив, продолжают время существования их, по крайней мере, до конца II-го векa. Основанием для этого последнего мнения издавна служили два в особенности места из сочинений св. Игната Богоносца и Тертуллиана, в которых думали видеть указание на апостольские автографы. В послании к Филадельфийцам св. Игнатий между прочим пишет (cap. VIII): Ἐπεὶ ἣκουσά τινων λεγόντων, ὃτι ἑὰν μὴ ἑν τοῖς ἀρχαίοις (ἀρχείοις) εὑρῶ, τῷ εὐαγγελίῳ οὐ πιστεύω¹⁷⁸. Легко видеть, однако, при внимательном рассмотрении этого места, что оно вовсе не имеет того смысла, какой хотели придавать ему защитники многие о долговременном существовании автографов. Читать ли, в самом деле, ἑν τοῖς ἀρχαίοις (как принято всеми издателями) или ἑν τοῖς ἀρχαίοις – в том и другом случае одинаково несправедливо разуметь под этим выражением апостольские автографы. Это ясно уже из того, что τὰ ἀρχαῖα здесь прямо противополагаются τῷ εὐαγγελίῳ, т.е. новозаветному учению, основание которого изложены в Евангелиях. И затем, речь у св. отца идет здесь, как видно из связи с предыдущим и последующим, о притязаниях иудействующих, требовавших доказательств истины пришествия и страдания И. Христа из В. Завета, из ветхозаветных пророчеств. Таким образом, под τὰ ἀρχαία здесь нужно разуметь нечто иное, как писания Ветхого Завета в их противоположность новозаветным, так что полный смысл вышеприведенных слов св. отца будет следующий: «Я слышал от некоторых слова: если не найду в древних, т.е. ветхозаветных писаниях, то не поверю и написанному в Евангелии», т.е. в писаниях новозаветных.

Более доказательным представляется, по видимому, место из сочинения Тертуллиана de praescriptione haereticorum, cap. XXXVI: „Обойди Церкви апостольские, в которых доселе стоят на своих местах седалища апостолов, в которых совершается чтение самых подлинных писаний их, делающее как бы слышимым голос их и видимыми черты лица каждого из них. Если от тебя близко до Axaйи – имеешь Коринф; если ты недалеко от Македонии – имеешь Филиппы, Фессалоники; если можешь продолжить путь свой до Азии – имеешь Ефес; если же ты живешь по соседству с Италиею – имеешь Рим, который и для нас служит во всем руководственным авторитетом»¹⁷⁹. В этих словах Тертуллиана особенно достойно внимания сопоставление подлинных писаний апостолов с теми самыми кафедрами или седалищами, с которых они при жизни обращались к народу с поучением. Указывая на это, защитники существования автографов еще во времена Тертуллиана говорят, что как в первом случае под седалищами апостолов (ipsae cathedrae apostolorum) Тертуллиан разумеет действительно и самые кафедры, на которых восседали апостолы при жизни и которые христиане различных Церквей хранили с великим благоговением¹⁸⁰, так точно и во втором случае под подлинными писаниями их (authenticae literae) нужно также разуметь подлинные, первоначальные, писанные или засвидетельствованные рукою самих апостолов писания их (ἀρχίτυπα). При этом указываются еще на стоящее в том и другом случае местоимение «i р s а е», которое здесь, говорят, равнозначуще (равно по значению) ἴδιαι, а также на то, что на древнем юридическом языке, свойственном Тертуллиану, слово «authentic us» означает именно «оригинальный», т.е. в данном случае – «оригинальное сочинение», само в себе имеющее доказательства своей подлинности (ἀυϑεντκός), в противоположность копии, которая обыкновенно нуждается в удостоверении¹⁸¹.

Но сила всех этих соображений значительно ослабляется или даже совершенно уничтожается другими – следующими (cоображениями):

1) из употребления самим же Tepтуллианом слова «authenticus» в другом месте (в приложении также именно к апостольским писаниям) видно, что это слово означает у него вообще «верные», т.е. сохраняемые Церковью в своей первоначальной чистоте и целости, греческие экземпляры этих писаний, в противоположность искаженным, поврежденным таким или иным образом.

Так в сочинении de Monogamia Тертуллиан, жалуясь на неправильность чтения в латинском переводе одного места из первого послания ап. Павла к Коринфянам (7:39), говорит, что в подлинном греческом тексте (in graeco authentico) это место читается не так, как в латинском, вследствие, как он думает, преднамеренного или же просто неосмотрительного изменения двух слогов в этом последнем¹⁸². Таким образом, здесь Тертуллиан неправильному, латинскому переводу противопоставляет подлинный (authenticus), т.е. верный, гpeческий текст. То обстоятельство, что здесь у Тертуллиана слово «authenticus» стоит одно, без прибавления ipso (ipso authenticus), как в вышеприведенных словах, отнюдь не изменяет его значения, так как, очевидно, это последнее выражение есть только более сильное, чем первое;

2) во всем сочинении «Прещения против еретиков» Тертуллиан, как известно, доказывает ту главным образом мысль, что еретики не должны быть допускаемы к состязаниям о Свящ. Писании, так как Писание совершенно для них чуждо; что единственно законная владетельница, как и настоящая хранительница их – есть Церковь Вселенская и в ней в частности древнейшие Церкви Апостольские, хранящие вместе с подлинным учением апостольским устными и подлинные также, т.е. неповрежденные, писания их. Выражением этой последней мысли у Тертуллиана и служат, между прочим, вышеприведенные слова его; следовательно, и под указываемым им здесь ipsis authenticis literis, читаемыми в Церквах Апостольских, нужно разуметь вообще сохраняемые в них во всей чистотой и целости писания апостольские, а отнюдь не непременно автографы их¹⁸³;

наконец,

3) ни сам Тертуллиан, ни другой какой-либо из современных ему или ближайших к его времени учителей и писателей Церкви (т.е. ни св. Ириней, ни Климент Александрийский, ни Ориген) в своих сочинениях против еретиков, обличая их в искажении или неправильном чтении разных новозаветных мест, никогда не ссылаются при этом в доказательство их неправоты на апостольские автографы.

Не видим также, чтобы тот или другой из них прибегал к их помощи и при разрешении разных экзегетических трудностей, встречаемых ими в собственных экземплярах апостольских книг. Такое отсутствие всякого упоминания о столь драгоценных памятниках христианства у церковных писателей 2-го и начала 3-го века, у таких притом писателей, которые, как напр., Климент Александрийский и Ориген, глубоко интересовались судьбою апостольских писаний и внимательно изучали их, было бы совершенно необъяснимо, если бы в самом деле апостольские автографы существовали еще в их время во всей целости и были так легко общедоступны для каждого благочестивого читателя и чтителя писаний как это представляется на основании вышеприведенных слов Тертуллиана в том случае, если под authenticae literae разуметь именно апостольские автографы. Совершенно справедливо замечают также, что если бы автографы еще существовали во время Тертуллиана, когда уже по опыту слишком глубоко узнали их критическую важность и научились ценить их достоинство, то они были бы обеспечены от утраты их в позднейшее время¹⁸⁴. Что касается других известий древности в этом отношении, каково, напр, известие, открываемое в Александровой хронике, что будто бы еще в VI веке с великим благоговением сохранялся в Церкви Ефесской автограф Евангелия Иоанна¹⁸⁵ или известие, передаваемое Феодором Лектором (V в.), что при открытии мощей св. апостола Варнавы на о. Кипр в царствование императора Зенона найден был в его гробе автограф Евангелия Матфея, писанный рукою Варнавы¹⁸⁶, то эти известия также, очевидно, не заслуживают доверия, как и то некогда весьма распространенное в католической Церкви мнение, что будто бы принадлежавшие сначала Аквилейской Церкви латинский манускрипт Евангелия Марка (одна часть которого (две последние тетради) подарена была потом Императором Карлом IV Церкви Пражской, где находится и в настоящее время, а другая перешла во владение Церкви Венецианской) – есть подлинный, писанный собственною рукою евангелиста автограф. Ложность этого последнего мнения ясно признается в новейшее время и самими католическими богословами, видящими в названном манускрипте не более как один из древних манускриптов Иеронимовой Вульгаты, писанный не ранее V-го века¹⁸⁷.

Нужно признать таким образом, хотя и с сожалением, как более справедливое, то мнение, что апостольские автографы утратилась весьма рано, что о их существовании и судьбе ничего не знали уже самые древние писатели церковные, имевшие, по-видимому, все побуждения к точнейшему дознанию их.

Нельзя думать, чтобы причиною ранней утраты апостольских автографов было какое-либо небрежение или невнимательность со стороны первых христиан к их сохранению, непонимание их высокого достоинства и важности. Если в некоторых Церквах христиане, как мы знаем, тщательно сохраняли даже те седалища или кафедры апостолов, с которых эти последние некогда обращались к собранию верующих со словами назидания и утешения, то вероятно ли, чтобы они оставались равнодушными к судьбе несравненно более важных и драгоценных памятников апостольского служения среди них, заключавших в себе это самое слово апостольское? Тут имели место, очевидно, какие-либо другие причины. Как на наиболее вероятные, можно указать на следующие:

а) материал, на котором были написаны апостольские автографы (папирус) был весьма непрочен, ломок, так что от частого употребления свитки манускриптов скоро могли придти в ветхость и за тем выйдя из употребления, совершенно затеряться по частям. В числе дошедших до нас древних манускриптов свящ. новозав. книг не сохранилось также, как известно, ни одного, писанного на папирусе; и причина этого заключается главным образом в той же непрочности этого употребительного в древности материала для письма;

б) тяжелые внешние обстоятельства первенствующей Церкви, подвергавшейся почти непрерывные гонениям, должны были, без сомнений, еще более ускорить утрату их, так как враги христианства, преследуя исповедников его, истребляли обыкновенно и все памятники их почитания; таким образом могло случиться, что те или другие из апостольских автографов погибали иногда вместе с теми самыми лицами, в руках которых они находились и с благоговением были сохраняемы;

наконец,

в) при не собственноручном большей частью написания апостолами своих книг и при стремлении в то же время искусных каллиграфов, делавших списки с них, подражать самому начертанию букв оригинала, особенно при копировании собственноручных подписей апостольских, весьма легко могло возникнуть также смешение подлинников или автографов с копиями их, а вследствие этого, в некоторых случаях по-крайней мере, – менее тщательное хранение первых. Посему, если некоторые Церкви в позднейшее время хвалились тем, что они владеют тем или другим из апостольских автографов, то это было недоразумение, принимавшее за оригинал древнюю, искусно сделанную копию – недоразумение, показывающее, впрочем, как постоянно живо и сильно было среди верующих желание видеть текст апостольских писаний не только вообще в его первоначальной чистоте и целости, но даже в тех самых манускриптах, в которых он был начертан собственною рукою апостолов или хотя рукою тех или других сотрудников их, но с ИХ непосредственно слов, под ИХ наблюдением.

В числе причин скорого исчезновения автографов апостольских книг некоторые (см. Герике, ч. 2, стр. 227) указывают на то еще, что будто бы вообще христианская древность «преимущественное значение приписывала не мертвому – писанному, но живому – устному слову». Mнение это лишено всякого основания и тем более неуместно в данном случае, что оно может вести ко многим несправедливым и совершенно произвольным выводам; оправданием ему не могут служить и известные слова Папия Иepапольского (Евсев. «Ц. Истор.» кн. III, 39), считавшего, как говорит он, «книжныя сведения» не столько полезными для себя, сколько «живой и более внедряющийся голос», так как ничто не уполномочивает нас сказать, чтобы под «книжными сведениями» он разумел именно свящ. апостольские книги, а не другие какие-либо, которых уже в то время немало было, по всей вероятности, в обращении между христианами. Христианская древность, нужно сказать, напротив – равно чтила и строго блюла Истину Божественную как всегда равно живую и действенную, находила ли она ее в «мертвом» (писанном) или в «живом» (устном) апостольском слове. См. След. .

С утратою апостольских автографов подлинный текст свящ. новозаветных книг отнюдь не потерялся, так как место автографов в Церкви заступили сделанные с них многочисленные копии или списки. Появились и распространились в разных частях христианской Церкви такие списки или манускрипты книг апостольских весьма рано, особенно манускрипты Евангелий. И это весьма понятно. Как мало довольствовалась на самых первых же порах благочестивая любознательность верующих одними лишь устными рассказами о жизни и учении Господа И. Христа, но желала непременно иметь и точное письменное изложение тех повествований, какие предали бывшие с самого начала очевидцами и служителями Слова, видно из предисловия Евангелия св. Луки, где говорится, что еще прежде написания евангелистом своего Евангелия уже многие начали составлять повести этого рода (Лк. 1:1). Когда поэтому с течением времени явились одно за другим Евангелия св. апостолов и их сотрудников, то они тотчас же нашли себе многочисленный круг читателей и списывателей, желавших также именно узнать (как писал Ев. Лука Феофилу, объясняя ему цель написания своего Евангелия) твердое основание того ученья, в котором они были доколе наставлены устно (Лк. 1:4), и таким образом списки их быстро начали распространяться среди верующих разных Церквей¹⁸⁸. О их распространении в устроявшихся вновь Церквах ревностно заботились также и первые проповедники Евангелия, следовавшие за апостолами, которые, «возвещая с ревностью» (как говорит Евсевий) Христа людям, вовсе еще не слыхавших слова Веры, сообщали также им при этом и книги божественных Евангелий¹⁸⁹. Равным образом и относительно всех прочих книг апостольских можно с уверенностью утверждать, что распространение сделанных с них списков началось также вслед за их появлением. Утверждать это дает нам право, кроме опять естественного интереса и важности этих книг для верующих всех Церквей:

а) прямое в некоторых случаях повеление апостолов, чтобы Церкви взаимно передавали друг другу адресованные к ним писания (Кол. 4:16), что, разумеется, исполнялось ими так, что одна Церковь передавала другой копию с полученного апостольского автографа или же так, что, оставляя копию у себя, сообщала самый автограф;

б) энциклический характер многих из апостольских книг, т.е. назначение их, при самом их написании не для одной какой-либо местной Церкви, но для многих Церквей;

наконец,

в) в особенности открываемые частью уже в писаниях самих апостолов (2Пет.3:15–16), частью в писаниях мужей апостольских, болee или менее ясные данные, показывающие, что в концe первого и началe второго века уже существовали, по крайней мере, в главнейших Церквах апостольских, болee или менee полные сборники апостольских книг – что само собою предполагает существование уже многих списков их в это время.

В состав так называемого критического аппарата для истории новозаветного текста входит в настоящее время, кроме евангелистариев и лекционариев, болee 900 греческих манускриптов различной древности и объема¹⁹⁰. Самые древние из них не восходят, впрочем, далee IV-го века; манускриптов первых трех веков до нас не сохранилось, по крайней мере, доселe не открыто. Самые поздние принадлежат XVI-му векy. Из числа открытых доселe древнейших манускриптов только один – Синайский, содержит весь Н. Завет в полном составе его канона; всe же прочиe представляют лишь большие или меньшие части его, причем одни из них – суть так называемые codices textus perpetui (т.е. содержат текст в его естественном, непрерывном видe), другие же – суть codices ecclesiastici, содержащие лишь избранные церковные чтения (ἀνάγνωσεις), частью из Евангелий (evangelistaria), частью из других книг (lectionaria). Kpoмe того, одни из манускриптов содержат исключительно один греческий текст и потому известны под именем codices puri; другие же вместе с греческим текстом содержат еще или перевод его (codices bilingues), по большей части латинский (соdices graeco-latiai), или же разного рода истолковательные примечания (scholia, γλῶσσαι) и поэтому называются codices mixli.¹⁹¹ Известны еще манускрипты – палимпсесты (παλίμψηστα, codices rescripti): так называются такого рода манускрипты, на пергаменных листах которых вместо первоначального свящ.текста, смытого или стертого, был написан текст какого-либо другого сочинения, но которых первоначальный текст был, однако, восстановлен потом и прочтен при помощи разных средств¹⁹².

Около времени И. Хр. два в особенности города славились как центры книжной торговли и каллиграфии: Рим и Александрия¹⁹³. Первый из них служил местом издания и распространения по преимуществу произведений латинской литературы, а второй – греческой. В Александрии, где вместе с процветанием наук вообще в высокой степени процветали также в означенную эпоху грамматические занятия, и каллиграфское искусство достигло особенно высокой степени развития и совершенства. Кроме внутренних достоинств, т.е. критической чистоты и исправности списков, Александрийская каллиграфия отличалась также некоторыми внешними особенностями своего письма, хотя и неизвестно в точности какими именно¹⁹⁴. Здесь же – в Александрии, нужно думать, и наши свящ. книги скоро нашли себе также особенно искусных и ревнойстнейших списывателей; и александрийские манускрипты, частью, разумеется, вследствие издавна упрочившейся за александрийскою каллиграфией славы, частью же потому, что в Церкви Александрийской прежде всех именно исправность свящ. текста обратила на себя серьезное внимание, были особенно высоко ценимы в позднейшие времена Церкви¹⁹⁵. К сожалению, наступившие с V в. несчастные церковные и политические обстоятельства для александрийского патриархата скоро лишили славный некогда город Птоломеев прежней ученой славы и величия, а в VII в. (641 г.) и знаменитая Библиотека Александрийская, заключавшая кроме множества других сокровищ между прочими и высокие образцы каллиграфского искусства, сделалась жертвою пламени. С тех пор Александрия не подымалась уже на прежнюю степень славы; на место её возвысился Константинополь; и это был второй город в древнем христианском мире, откуда также во множестве распространились манускрипты свящ. книг, и притом не только по Церквам Восточным, но и Западным, потому что когда в 1453 году Константинополь пал под натиском варварских турецких полчищ, то вместе с бежавшими во множестве на запад Европы греками перешли туда и многочисленные списки свящ. книг. Таким образом, по месту своего происхождения все дошедшие до нас манускрипты не без основания могут быть разделены на два класса: манускрипты Александрийского или Египетского издания и манускрипты Константинопольского издания. Кроме этих внешних оснований, оправдывается ли такое деление с тем вместе и внутренними свойствами самого текста манускриптов, т.е. различаются ли между собою Александрийские и Константинопольские манускрипты как две различные рецензии свящ. текста, – об этом будет речь далее, при рассмотрении критических изданий новозаветного текста. Здесь же в дополнение к сказанному, заметим, что отечество или место происхождения различных манускриптов в тех случаях, когда оно не указывается в них ясно, критикою обыкновенно определяется:

а) на основании формы букв или характеристических особенностей письма вообще;

б) на основами некоторых грамматических данных: манускрипты, в которых встречаются формы, cвойственные македонскому диалекту – суть манускрипты Египетские. Таковы, напр., грамматические формы: окончание 2-го аориста по подобию первого: εἶπας, εἰπάτω, εἶπαν, εἶδαν, εἶδαμεν и пр.; вставка слога σα пред окончанием ον и ουν: ἤλϑοσαν, ἐλέγοσαν, παρελάβοσαν; удержание согласной μ в глаголе λαμβάνω и сложных из него там, где она обыкновенно опускалась, напр., λήμψομαι, λήμψεται, ἀνάλημψις и пр..;

в) в особенности из открываемых на полях манускриптов разных замечаний схоластов и комментаторов, из орнаментов начальных букв и других встречающихся живописных yкрашений, а также из приложенных нередко в конце месяцесловов, с именами чтимых в известных Церквах святых.

Подобным же образом определяется и древность манускриптов. Главнейшими данными для этого обыкновенно служат: материал, на котором написан манускрипт; характер письма; различные деления текста и пp. При этом нужно заметить, впрочем, что древностью манускрипта не всегда определяется древность и самого текста его, потому что нередко текст манускрипта сравнительно позднего составляет список с какого-либо древнейшего манускрипта, и наоборот – текст некоторых из унциальных манускриптов не превосходит иногда по своей древности текста манускриптов курсивных. Средством для определения (по большей части только более или менее вероятного) древности собственно текста манускриптов служит главным образом точное сличение его с другими существующими свидетельствами древности в этом отношении, как то: древними переводами, цитатами св. отцов, текстом других известных своею древностью манускриптов и пр.

Bсе известные доселе греческие манускрипты Н. Завета делятся обыкновенно на основании различного характера их письма на два класса:

Манускрипты, писанные заглавными литерами (codices, litteris uncialibus scripli), и

Манускрипты, писанные литерами курсивными или малыми (codices, litteris minusculis scripli).

Кроме того, манускрипты первого класса на основании некоторых частнейших особенностей письма подразделяются на манускрипты:

а) писанные до появления Евталиевой стихометрии,

б) писанные стихометрически или по способу Евталиевой стихометрии и

в) писанные в то время, когда стихометрический способ письма вышел уже из употребления.

Подобным же образом, т.е. на три группы, некоторые делят все существующие манускрипты по времени их написания:

а) на манускрипты vetustissimi, относимые критикою к IV и V веку;

б) манускрипты vetustiores, происходящие из VI и VII-го веков, и

в) манускрипты vetusti, происходящие из VIII-го, IХ-го, Х-го и дальнейших веков¹⁹⁶

В составе критического аппарата удерживается, впрочем, лишь первое из указанных делений как простейшее и наиболее важное для критики текста; при этом для удобства и краткости указаний на тот или другой манускрипт со времени Веттштейна принято обозначать манускрипты, писанные заглавными литерами, заглавными буквами латинского алфавита (А. В. С. и т.д.¹⁹⁷); манускрипты же, писанные курсивным шрифтом – арабскими цифрами (1. 2. 3 и т.д.); исключение в первом случае составляет лишь Синайский манускрипт, обозначаемый не латинскою, а первою буквою еврейского алфавита – алеф (א).

Из числа манускриптов, писанных заглавными литерами (codices unciales), наиболее важное по своей древности значение для критики текста имеют следующие четыре: Синайский, Александрийский, Ватиканский и св. Ефрема Сирина.

(1) Манускрипт Синайский (Cod. к).

Манускрипт сей открыт в монастыре св. Екатерины на Синае знаменитым лейпцигским профессором Тишендорфом, 1859 г., февраля 4 дня. История открытия этого драгоценного памятника, подробности которой не лишены некоторой поучительности для ученых путешественников, изложена была Тишендорфом сначала в особой брошюре¹⁹⁸, а потом – в предисловии к самому изданию манускрипта. Здесь же он представляет как подробное oписание манускрипта, так и изложение и оценку данных, указывающих на его глубокую древность и великую важность для критики текста. Манускрипт состоит из 346 1/2 листов большого формата, из которых 199 листов содержат большую часть Ветхого Завета (другая часть была найдена К. Тишендорфом paнее, в 1844 г., во время первой поездки его на Восток и хранится теперь в Библиотеке Лейпцигского университета под названием Codex Friderico-Augustanus; литографированный список его издан в 1846 г. в Лейпциге^199[197), а остальные 147 1/2 листов занимают Н. Завет, в полном его составе и в следующем порядке:

а) Eвангелия;

б) послания св. апостола Павла – причем послание к Евреям следует за 2-ым посланием к Фессалоникийцам;

в) книга Деяний апостольских;

г) соборные послания и

д) Апокалипсис.

Кроме того за Апокалипсисом следуют: послание апостола Варнавы, в первый раз открытое в полном своем виде в греческом подлиннике, и часть «Пастыря» Эрны, сочинение которого доселе было известно более на латинском языке²⁰⁰. Между концом послания Варнавы и началом «Пастыря» затеряны шесть листов, на которых, полагает Тишендорф, помещалось еще какое-нибудь из сочинений, поставляемых у Евсевия в числе άντιλεομένων второго разряда. Очень возможно также, по его мнению, что и за книгою «Пастырь», последней и большей части которой не достает, следовали еще листы, которые погибли подобно листам предшествовавшим книге «Пастырь».

Манускрипт написан на весьма тонком пергаменте, в четыре столбца (если раскрыть его, то глазу представляется 8 столбцов), заглавными литерами, без ударений и дыханий, и слова поставляются не раздельно одно от другого, но в тесной, неразрывной связи; интерпункция – самая ничтожная, и где она встречается – самого простого свойства; на полях текста отмечены красными чернилами как Аммониевы главы, так и каноны Евсевия, но трудно решить, внесено ли это древнее деление текста в манускрипт кем-либо из позднейших корректоров, – что сначала утверждал Тишендорф, – или же оно был отмечено в нем при самом же написании манускрипта, – что утверждали другие и с чем соглашался потом и сам Тишендорф²⁰¹. Что столь обширный манускрипт написан рукою не одного писца – это Тишендорф считает неоспоримым; хотя письмо повсюду представляется столь замечательно сходным между собою, что с первого взгляда трудно подметить какое-либо различиe руки писцов. «Мое мнение, – говорит Тишендорф, – в этом отношении то, что текст писан рукою преимущественно четырех писцов»²⁰². Кроме того, текст манускрипта имеет следы многочисленных исправлений и замечаний, принадлежащих также корректорам разных времен (IV – XII в.). Что касается, наконец, древности манускрипта, то, по мнению Тишендорфа, ему по справедливости должно принадлежать первенство в ряду известных доселе первоклассных манускриптов; написание его он относит к первой половине IV века.²⁰³ Основания для такого мнения Тишендорф видит: в характере письма, напоминающего своим почерком почерк рукописей, найденных в Геркулануме, равно как почерк разных других папирусовых манускриптов, a столбцовою формою расположения указывающего на время перехода от свиткового образа письма к форме книг: далее – в особенном распорядке книг апостольских; в сделанных при них надписаниях и подписях; в некоторых, встречающихся в тексте, замечательных пропусках; в присутствии в конце манускрипта послания св. апостола Варнавы и «Пастыря» Эрмы и т.под.²⁰⁴ Раccматриваемый со стороны свойства или достоинства самого текста, Синайский манускрипт представляет наибольшее сходство с текстом манускрипта Ватиканского и сродных с этим последним (Cod. D, L, и др.). Относительно важности его для критики текста Тишендорф говорит, что хотя он не думает выдавать этот манускрипт за норму для издания свящ. текста, однако ж, по его мнению, никакой другой из манускриптов не представляет более надежного основания для восстановления чистоты свящ. текста как манускрипт Синайский²⁰⁵; и действительно, в своих критических изданиях Нового Завета он ставит его в числе первых поcобий критического аппарата. Другие ученые держатся в этом отношении более умеренного и, нужно сказать, более справедливого взгляда, находя, что манускрипт представляет действительно весьма важное критическое пocoбие, но отнюдь не первое основание для критики новозаветного текста²⁰⁶.

Первое печатное издание Синайского манускрипта, исполненное со всею типографскою роскошью под руководством самого Тишендорфа и на средства ныне царствующего Благочестивейшего ГОСУДАРЯ ИМПЕРАТОРА, явилось в 1862-м году под заглавием «Bibliorum Codex Sinaiticus Petropolitanus. Auspiciis Augustissimi Imperatoris Alexandri II ex tenebris protraxit, in Europam transtulit ad juvandas atque illustrandas sacras litteras edidit C. Tischendorf. Petropoli, MDCCCLXII». Это образцовое дипломатико-критическое издание состоит из 4-х томов, in folio, из которых первый, кроме предисловия, содержит комментарии ко всем вариантам древних справщиков и двадцать одну таблицу с образцами, in fасsimile, нескольких отдельных страниц манускрипта, а также нескольких отрывков из других древних рукописей, необходимых для палеографической оценки, остальные же три тома – самый текст, напечатанный также in facsimile. Кроме этого Факсимильного Императорского издания Тишендорфом были сделаны потом и еще два другие издания Синайского манускрипта (разумеем собственно издание текста Нового Завета), напечатанные обыкновенным нынешним греческим шрифтом, из которых одно, впрочем, за исключением шрифта и раздельного помещения слов, во всем остальном было также, как и первое факсимильное, точным воспроизведением текста манускрипта, другое же имеет обычную форму нынешних печатных изданий Нового Завета, т.е. текст снабжен в нем дыханиями и ударениями, равно как знаками препинания и разделен на главы и стихи. Первое из этих Лейпцигских изданий явилось в 1863-м году под заглавием «Novum Testamentum Sinaiticum sive Novum Testamentum cum epistola Barnabae et fragmentis Pastoris ex codice Sinaitico....accurate descripsit C. Tischendorf», Lipsiae 1863; второе же – в 1865-м году «N. Testamentum graece ex Sinaitico codice omnium antiquissimo, Vaticana itemque Elseviriana lectione notata, ed. Tischendorf». Оба издания встречены были также в ученом мире с большим сочувствием и одобрением.

Самый манускрипт этот (по выражению Тишендорфа, полуторатысячелетний достопочтенный старец (senex venerabilis mille quingentorum annorum)) хранится в настоящее время в С.-Петербургской Императорской публичной библиотеке.

(2) Манускрипт Александрийский (Cod. А.).

Известный под этим наименованием манускрипт, хранящийся в Британском музее в Лондоне²⁰⁷, содержит также (подобно Синайскому) книги обоих Заветов и состоит из 4-х томов, in folio, из которых первые три содержат книги Ветхого, а последний – четвертый, книги Н. Завета; и в той и в другой части своей манускрипт имеет, впрочем, значительные пробелы. Так, в Новом Завете в нем не достает: Mф.1:1–25:6; Ин.:4:50 – 8:52; 2Кор.4:13 – 12:6. Книги Н. Завета расположены в нем в том же порядке, как и в нашей Славянской Библии: а.) Евангелия, б.) Деяния апостольские, в.) Соборные послания, г.) послания св. апостола Павла, – причем согласно с Синайским манускриптом послание к Евреям помещается между вторым посланием к Фессалоникийцам и первым посланием к Тимофею; д.) Апокалипсис. За книгами апостольскими в манускрипте следуют два послания св. Климента Римского²⁰⁸; большей части второго (подложного, как известно) в манускрипте не достает. Кроме того, из находящегося в начале манускрипта списка содержащихся в нем книг видно, что за вторым посланием Климента Римского в манускрипте помещались еще псалмы Соломоновы (18), текст которых, как полагают, погиб также вместе с большею частью второго послания св. Климента²⁰⁹. Относительно происхождения Александрийского манускрипта мнение ученых неодинаково. Одни, на том основании, что Константинопольский патриарх Кирилл Лукарис, прежде бывший патриархом в Александрии, отсюда привез его с собою в Константинополь, считают за вероятнейшее, что Александрия же была и местом написания его, – почему, говорят, издавна за ним утвердилось и наименование «Александрийского»; другие же отрицают это александрийское происхождение манускрипта, ссылаясь вслед за Иoaн. Иак. Веттштейном на известие, записанном дядею последнего (Иоан. Рудольфом Веттштейном) со слов будто бы одного из диаконов патриарха Кирилла, что манускрипт найден был на Aфоне, где Кирилл жил долгое время прежде своего патриаршества в Александрии²¹⁰. Против этого последнего известия говорит, однако, одно замечание, находящееся в самом же манускрипте, из которого видно, что манускрипт, напротив, издавна находился в Александрии. В замечании, сделанном на латинском языке, говорится именно, что он подарен александрийскому патриаршему престолу еще в 1098 году; к сожалению, не сообщается, откуда именно получен был этот драгоценный подарок. Не менее замечательна в этом отношения другая, находящаяся также в начале манускрипта (внизу списка свящ. книг) заметка на арабском языке, сделанная позднейшею рукою и гласящая, что манускрипт, по преданию, был написан рукою мученицы Феклы; а патриарх Кирилл в сделанной им к этой арабской заметке приписке замечает, что мученица Фекла была благородная женщина, родом египтянка, жившая вскоре после Никейского собора. Нельзя ли на этом основании предположить, что местом написания манускрипта был действительно знаменитый монастырь св. Феклы в Селевкии?²¹¹ При этом легко объясняется происхождение и того предания, что он писан рукою самой мученицы Феклы. Какого бы, впрочем, мнения ни держаться относительно места происхождения Александрийского манускрипта, глубокая древность его не подлежит сомнению. Манускрипт написан на пергамене, заглавными буквами весьма красивого почерка и значительной величины, в два столбца, без ударений и дыханий. Письмо – сплошное (scriptio continue); иногда, впрочем, конец слова (особенно конец собственных имен) обозначен черточкою; равным образом конец предложений обозначен нередко точкою вверху; отделы же или начинаются в новую строку или же начало их указывается большою начальной буквою. На стороне текста Евангелий означены Аммониевы главы и Евсевианские каноны; кроме них указаны также на полях так называемые титла (τίτλοι). Остальные же книги апостольские не представляют никаких следов того или другого делений их текста, – над чем трудился в особенности Евталий, диакон александрийской Церкви. Тишендорф время написания манускрипта относит к концу V века²¹²; другие же – к VI и даже позднее²¹³.

Критическим сравнением текста Александрийского манускрипта давно уже занимались многие ученые – каковы, кроме Патриция Юния (библиотекаря английского короля Карла 1-го): Вальтон Милль, Веттштейн и др. Печатных изданий Нового Завета по этому манускрипту существует два: одно – роскошное факсимильное издание, сделанное С. G. Woide (Lond. 1786), другое – напечатанное обыкновенным шрифтом, принадлежащее В. H. Cowper’y (Lond. 1860), который во многих местах исправил печатный текст Woide по оригиналу. О критическом достоинстве текста манускрипта ученые отзываются с большою похвалою.

(3) Манускрипт Ватиканский, (Сod. В ).

Известный под этим наименованием манускрипт – есть один из древнейших также манускриптов Библии; находится в Ватиканской библиотеке в Pиме. Когда и откуда перешел он в это древнее и знаменитое книгохранилище Римской Церкви – неизвестно; из древних каталогов библиотеки видно только, что манускрипт хранится в ней издавна, с самых первых времен существования её. Подобно Синайскому и Александрийскому, и в Ватиканском манускрипте содержатся также книги обоих Заветов. Из книг Н. Завета в них недостает, впрочем, трех пастырских посланий, послания к Филимону, значительной части послания к Евреям (начиная с IX гл., 15 стиха) и Апокалипсиса. Последние два пробела, правда, восполнены в манускрипте, но рукою уже весьма позднею (из XV в.). Порядок книг – тот же, как и в манускрипте Александрийском. До открытия Синайской рукописи Ватиканский манускрипт считался древнейшим и важнейшим всех известных манускриптов Н. Завета; и за его глубокую древность говорят действительно все открываемые в нем палеографические данные²¹⁴. Он написан на весьма тонком пергамене in quarto, в три столбца на каждой странице, заглавными буквами весьма красивой и повсюду правильной квадратной формы, напоминающим почерк найденных в Геркулануме древних греческих свитков; слова стоят нераздельно одно от другого; конец отделов, т.е. конец того или другого повествования или известного ряда предложений, обозначен чрез пустое пространство шириною в букву или в половину буквы. Следы интерпункции, где они встречаются, принадлежат позднейшей руке, равно как позднейшей же руке, которая трудилась над возобновлением письма всего вообще манускрипта, принадлежат и встречающиеся по местам дыхания и ударения, а также – надписание больших начальных букв в начале отделов. Кроме этих весьма выразительных признаков древности манускрипта нужно указать еще на следующие: текст манускрипта имеет особенное деление, нигде более не встречаемое.

Так, Евангелия вместо Аммоние-Евсевианских глав и титл разделены на следующие отделы, отмеченные на полях манускрипта чернилами красного цвета: Евангелие Матфея – на 170, Марка – 62 (по описанию Анж. Maи; по другим же – на 72 или 61), Луки – 152, Иоaннa – 80. Деление прочих книг также особенное, не похожее на деление Евталия, как и вообще манускрипт не имеет никаких следов Евталиевых трудов по улучшению внешнего вида новозаветного текста. Так, послания апостола Павла рассматриваются (и только в этом именно кодексе) как одно целое или как одна книга, и при этом замечательно также, что хотя послание к Евреям стоит в манускрипте за 2-м посланием к Фессалоникийцам, однако счет отделов его примыкает к посланию к Галатам. Послание к Галатам оканчивается 59-м отделом; следующее же за ним послание к Ефесеям начинается не 60-ым (как бы, по-видимому, следовало ожидать), а 70-ым отделом, от которого счет идет по порядку далее, чрез послания к Филиппийцам, к Колоссаям и к Фессалоникийцам. Недостающее между 59 и 70 число отделов читатель встречает уже в следующем за cим послании к Евреям, начинающемся именно 60-ым отделом, за которым следуют 61-й, 62-й, 63-й, 64-й; на последнем отделе – IX, 14 ст. (αμωμον τ.ϑ. καϑα ) – послание вместе с текстом всего манускрипта прерывается. Из такого распорядка отделов видно, говорят, что в том манускрипте, который послужил оригиналом для Ватиканского кодекса, послание к Евреям стояло за посланием к Галатам и что данное ему в этом последнем кодексе место за посланиями к Фессалоникийцам было еще очень новым обычаем, не успевшим еще изменить установившегося распорядка отделов в тексте Павловых посланий. Обычай же помещения послания к Евреям за 2-ым посланием к Фессалоникийцам утвердился, по мнению Гуга²¹⁵, после св. Афанасия Александрийского, в каноне которого оно занимает именно это место; следовательно, написание Ватиканского манускрипта нужно также полагать около этого времени, когда названный обычай был еще нов. Весьма характеристично также для древности манускрипта другое обстоятельство, встречаемое в нем – это отсутствие в надписании послания к Ефесеям (1:1) слов: ἐν Εφέσῳ; слова эти вписаны в манускрипте на поле, и притом не рукою писателя манускрипта, как утверждал Гут, а рукою позднейшего справщика, по мнению Тишендорфа²¹⁶. Известно между тем, что этих слов не находит именно в древних рукописям своего времени и св. Василий Великий; их не знали и ранее его жившие толкователя писания, как не читали также и некоторые из позднейших²¹⁷. Наконец, находящиеся в начале книг надписания, а в конце их – подписи, отличаются чрезвычайною простотою и краткостью. На основании всех этих данных критики полагают, что манускрипт написан в IV веке, и притом, вероятно, около половины этого века²¹⁸; вместе с тем, на oсновании некоторых особенностей языка писцом его считают кого-либо из египетских каллиграфов²¹⁹.

Слава этого драгоценного памятника давно уже привлекала к нему внимание ученых, но заключенный в стенах Ватиканской библиотеки он оставался долгое время сокровищем, доступным лишь немногими избранным; вследствие этого и сведения о нем, т.е. о достоинстве и об отличительных особенностям его текста, до последнего почти времени были довольно смутные или даже неверные²²⁰. Только в конце двадцатых годов текущего столетия (1828 г.) в Pиме предпринято было, наконец, издание греческой Библии по Ватиканскому списку. Главный труд по изданию принял на себя известный своею ученостью кардинал А. Май (Анджело Май (1782 – 1854) – итальянский кардинал и филолог. (итал. Angelo Mai; 7 марта 1782, Скильпарио, Сардинское королевство – 8 сентября 1854, Кастель-Гандольфо, Папская область). В 1838 году печатание, за исключением пролегомен, было окончено: но в то же время со стороны римской курии последовало воспрещение о выпуске в свет издания вследствие, как надобно полагать, множества замеченных в нем ошибок. Уже после смерти Майя (f 1854 г.) изданиe снова было подвергнуто пересмотру особою, нарочито для этого образованной комиссией и после сделанных в нем разных исправлений было, наконец, выпущено в свет в 1857-м году ²²¹. Не смотря, однако, на столь долговременный труд, издание было полно разных недостатков, как в этом сознавался и сам Май и заступивший после его смерти место издателя Карло Верчеллоне в своих пролегоменах к изданию. За этим первым изданием не замедлили явиться и другие, из которых если некоторые и были более исправны и точны сравнительно с изданием Maйя, но тем не менее подобно ему, далеко также не удовлетворяли еще всем критическим требованиям и целям подобных изданий²²². Нелегкую задачу удовлетворить этим требованиям и целям взял на себя Тишендорф, которым издан был в 1867 году Новый Завет по Ватиканскому списку: «Novum Testamentum Vaticanum post Angeli Maii aliorumque imperfectos labores ex ipso codice edidit Aen. Fr. Const. Tischendorf», Lips. 1867. Это изданиe дало, наконец, возможность ученым исследователям свящ.новозаветного текста познакомиться с знаменитым ватиканским сокровищем во всех подробностях²²³. В 1869 году Тишендорф издал еще «Appendix N. Tesiamenti Vaticani (Leipz.)». Этот новый труд вызван был появлением в Риме (1868 г.) нового издания Ватиканского текста Н. Завета – издания, сделанного по повелению Пия IX. Указывая разного рода недостатки и погрешности этого нового римского издания, Тишендорф исправляет в тоже время и свои, допущенные в прежнем издании. Ср. его же, писанный по этому же поводу «Responsa ad calumnias Romanas». Lips. 1870.

(4) Манускрипт (палимпсест) св. Ефрема Сирина (Cod. С.).

Манускрипт сей cостоит из 209 листов, из которых 62 содержат отрывки из ветхозаветных книг (Иова, Притчей, Екклеcиаста, Песнь Песней, Премудрости Соломоновой, Премудрости Иисуса Сына Сирахова); остальные 147 листов содержат Н. Завет, в котором, впрочем, не достает по крайней мере третьей части. Порядок книг в нем – тот же, как и в манускрипте Александрийском (равным образом – Ватиканском), с которым он вообще представляет много сходного. Текст писан заглавными литерами, без ударений и дыханий; письмо – сплошное, т.е. в нем не только слова стоят в тесной связи одно с другим, но нет также и встречаемого в других манускриптах деления текста при письме в столбцы. На полях текста Евангелий отмечены только Аммониевы главы, без указания Евсеевых канонов. Кроме того, пред началом Евангелий указаны и так называемые титла (τίτλα), которые, однако, на страницах самого текста не обозначены. В других книгах не заметно никаких следов деления²²⁴. Первоначальная интерпункция ограничивалась, как кажется, употреблением одной лишь точки, в которой потом позднейшею рукой в качестве подобного же интерпункционного знака прибавлен еще крест. Надписания книг и подписи весьма кратки и просты. Ввиду всего этого происхождение манускрипта критики почти единогласно относят к первой половине V века²²⁵.

Сравнительно с другими рассмотренными уже нами манускриптами судьба этого древнего манускрипта представляет еще ту особенность, что текст его после обычных исправлений в разное время был, наконец, в XII или ХIII-м веке совершенно стерт и на место его мелким шрифтом были написаны некоторые из аскетических сочинений св. Ефрема Сирина. В таком виде манускрипт перешел потом, после падения Греческой империи во Флоренцию, в книгохранилище Медичи, а отсюда – в Парижскую библиотеку, где хранится и доселе. В конце ХVII-го века первоначальный текст манускрипта был замечен – и с этих пор разные ученые начинают обращаться к нему для критического сравнения его текста. Впрочем до 40-х годов текущего столетия многое оставалось еще непрочитанным в тексте. Правда, еще в 1834 ~ 35 годах восстановлением его занялся К. Газе, консерватор отделения рукописей Парижской библиотеки – и при помощи химических средств ему удалось весьма многое привести в ясность; но так как в тоже время, вследствие той же химической операции, письмо во многих местах приняло весьма смутный и неопределенный вид, а пергамен сделался до того тонким, что стали просвечиваться буквы оборотной стороны, то некоторые стихи все-таки оставались не разобранными, некоторые же были прочитаны неверно. Наконец за дело издания манускрипта взялся Тишендорф – и его неутомимой деятельности удалось преодолеть все препятствия. Сделанный им список текста (с очень небольшими пропусками) издан был им в 1843 году в Лейпциге.

Кроме вышеописанных, наибольшим авторитетом в критике текста пользуются еще следующие манускрипты: манускрипт св. Матфея, или Дублинский (Cod. Z), Кембриджский (Cod. D), Лавдианский (Е), Клермонтский (D) и Куаслинский (Н). Описание как этих, так и многих других манускриптов, см. у Тишендорфа – «N. Testamentum graece». Ed. VII, р. CLII squ. Kpoме того, много весьма ценных фрагментов было вывезено в разное время Тишендорфом с Востока и издано в его «Monumenta Sacra inedita».

После манускриптов второе место по своему значению для истории и критики новозаветного текста занимают древние переводы. Не все из них, впрочем, имеют в этом отношении одинаковое значение. Разница зависит прежде всего от древности того или другого перевода; и при этом, кроме древности самого происхождения известного перевода, весьма важно также знать, имеются ли в настоящее время более или менее древние манускрипты его или же мы должны довольствоваться манускриптами его сравнительно поздними. Далее, не все из древних переводов, как известно, сделаны с подлинного, греческого текста; для некоторых из них оригиналом служил также тот или другой древний перевод – напр., Сирийский или Латинский. Понятно, что такого рода посредственные переводы никак не могут быть уравниваемы по своему значению с прямыми или непосредственными переводами. Наконец, нужно обращать внимание на общий характер всякого перевода, т.е. насколько вообще точен или близок он к букве и духу оригинала. Достоинство переводов и с этой стороны, как известно, весьма различно: одни из них более заботливо и верно передают самую букву и дух оригинального текста, другие же – менее, составляя скорее перифраз, чем перевод.²²⁶Таким образом, при всей критической важности древних переводов пользование ими требует большой опытности и осторожности. Тишендорф в своих критических изданиях Н. Завета отдает преимущество между восточными переводами – Сирийским и Египетским, а между западными – Латинским и Готфскому. Какие между этими переводами заслуживают предпочтения – на это, по его замечанию, отвечать трудно. Особенное внимание, впрочем, он обращает на перевод древне-латинский (так называемый Италийский), как потому, что это есть один из древнейших переводов, так и потому в особенности, что для текста этого перевода критика располагает многими и весьма древними манускриптами²²⁷. Что касается двух указанных восточных переводов – Сирийских и Египетских, то употребление их доселе не могло быть особенно обширное, так как дошедшие до нас памятники их требуют еще многого и внимательного изучения.

Bсе существующее древние переводы новозаветных книг делятся обыкновенно, по месту своего происхождения, на две группы: переводы восточные и западные.

Сирия была в числе самых первых стран Востока, просвященных светом Евангелия Христова. Еще в книге Деяний апостольских мы читаем, как рассеявшиеся от гонения, бывшего после мученичества Стефана, некоторые Кипряне и Киринейцы, пришедши в Антиохию, говорили Еллинам, благовествуя Господа Иисуса. «И была, – говорит Деяписатель, – Рука Господня с ними, и великое число, уверовав, обратились ко Господу» (Деян. 11:19–20). Здесь же – в Aнтиохии, как известно, трудилиcь потом для благовестия Христова св. апостолы Варнава и Павел, а также апостол Петр, поставивший, по преданию, и первого епископа Антиохийского – Еводия²²⁸. Одновременно с этим утверждением христианства в передней или западной половине Сирии оно распространялось и утверждалось также и в восточной её половине – по ту сторону Евфрата, в пределах Месопотамии, или тогдашнего Парфянского царства. Неизвестно, впрочем, с точностью, кто именно из св. апостолов трудился в этих странах. Местные предания сирийцев об этом сбивчивы, неопределенны: они называют своими просветителями и ап. Фому, и ап. Варфоломея, и ап. Фаддея или Аддея²²⁹. Затем как дальнейшие распространители христианства на берегах Евфрата до Селевкии указываются Ахей и ученик его Марес²³⁰. И в первом же веке, по сказаниям тех же преданий, число христианских Церквей в восточной Сирии доходило уже до 300. Из первоначальной истории Церквей Сирийских известно далее, что митрополиею всех их была Церковь Антиохийская. Это же обстоятельство в свою очередь дает нам право предполагать, что как здесь – в Церкви Антиохийской – собрание апостольских писаний в одно целое или канон могло совершиться особенно удобно и скоро, так отсюда же потом это собрание их столь же удобно и скоро могло распространиться и по всем другим Церквам её обширной митрополии, не исключая и Церквей за-Евфратских, между членами которых, по крайней мере, в городах, не было, без сомнения, также недостатка в людях, знавших греческий язык²³¹.Так как в тоже время, однако, знание греческого языка именно в восточной части Сирии было явлением более или менее исключительным, то нет сомнения, что при самом же начале распространения новозаветных апостольских писаний здесь тотчас же должно было явиться общее сознание нужды – перевести их на родной язык страны – язык сирийский, чтобы таким образом облегчить как публичное, церковно-богослужебное употребление их, так и частное, домашнее. Весьма вероятно, что на первых порах и в христианских молитвенных собраниях мог практиковаться в этом случае тот же обычай, какой давно уже имел место в синагогах иудейских, т.е. прочитанное по греческому тексту из Евангелия и апостольских посланий (как в синагогах прочитанное по-еврейски из Закона и Пророков) тотчас же было переводимо слушателям чрез особых таргумистов на язык сирийский²³². И нужно думать также, что как среди иудеев обычай этот еще задолго до Р. Хр. проложил путь к составлению особого, писанного сирийского перевода свящ.ветхозаветных книг²³³, так он же, несомненно, послужил основанием и к составлению христианских переводов, т.е. переводов новозаветных книг. Говорим «переводов», потому что новейшими исследованиями сирийских памятников достаточно, как говорит Тишендорф, дознано, что в первые пять веков у сирийцев был в употреблении не один и тот же текст, т.е. перевод²³⁴. Из числа этих переводов в настоящее время известны главным образом следующее четыре:

[1] Перевод Пешито (simplex – простой, первый перевод, сделанный на основании естественного смысла текста²³⁵).

Перевод сей и в новозаветной своей части, как в ветхозаветной, есть один из древнейших сирийских переводов, хотя и неизвестно с точностью, когда и кем именно сделан он. Предания самих сирийцев связывают происхождение его с деятельностью самых первых просветителей страны: приписывают его именно ап. Фаддею, или же ученику его и первому епискому едесскому – Ахею²³⁶. Но и те из новейших исследователей, которые отрицают всякую достоверность этих преданий, полагают тем не менее происхождение новозаветного перевода Пешито не позже II века, некоторые же относят к началу его или даже к концу I века²³⁷. К такому мнению о его древности приводят следующие данные:

а) уже во второй половине II века и далее христианское просвещение в восточной половине Сирии стояло сравнительно на высокой степени процветания, как об этом свидетельствуют существовавшие в Низибии и Эдессе христианские школы и известные из этого времени сочинения разных писателей сирийских – как напр., Вардесана, писавшего особенно против Маркиона и других лжеучителей²³⁸, и сына его Армония²³⁹; Архелая, епископа Кархарского²⁴⁰, современника Григория Чудотворца и Дионисия Александрийского. Указывая на это обстоятельство, Гуг справедливо замечает, что такое пробуждение и оживление национальной литературы между месопотамскими христианами во дни Вардесана и Армония заставляет необходимо предполагать, что если перевод Библии на сирийском языке еще не существовал в это время, то во всяком случае появление его было уже недалеко. Если, как говорит тот же ученый, написанные Вардесаном на сирийском языке разные полемические сочинения против Маркиана и других лжеучителей встречали себе одобрение и живейший интерес в среде читателей, то, очевидно, народ должен был уже иметь Библию на своем языке, чтобы иметь возможность принять участие в обсуждении и разъяснении спорных вопросов²⁴¹;

б) несмотря на все постигшие с течением времени сирийскую Церковь церковные разделения и смуты, перевод Пешито не переставал никогда пользоваться общепризнанным авторитетом между сирийскими христианами, был у них в постоянном литургическом употреблении²⁴². Объяснить такое положение его в практике Церквей сирийских можно опять не иначе, как глубокою древностью его;

в) во всех (за исключением одного) дошедших до нас манускриптах перевода Пешито недостает, как известно, сравнительно с общепризнанным каноном новозаветных книг, пяти апостольских писаний: 2-го послания ап. Петра, 2-го и 3-го послания ап. Иоанна, послания ап. Иуды и Апокалипсиса св. Иоанна Богослова. И этих книг, по признанию всех новейших исследователей²⁴³ , не было в его составе с самого начала его появления, что, говорят, ясно указывает на составление перевода в то время, когда поименованные книги не получили еще общепризнанного канонического значения в Церкви;

наконец,

г) хотя первое и прямое историческое свидетельство о существовании и церковном употреблении Пешито мы встречаем собственно у св. Ефрема Сирина, но у него он представляется как общеизвестный и давно уже существующий перевод, который он называет «нашим переводом»²⁴⁴.

Вышеприведенные данные позволяют уже отчасти судить и о том, где появился или был сделан перевод Пешито. Отечеством его была, очевидно, не западная половина Сирии, а восточная, за-евфратская. В первой (западная половина Сирии)- языком христианской письменности с самого же начала сделался язык греческий; и это потому, что греческий язык здесь был господствующим языком; а следовательно, какой-либо настоятельной потребности и в сирийском переводе Свящ. Писания здесь быть не могло. Совершенно иное положение вещей было в восточной половине Сирии. Правда со времени Александра Македонского греческий язык распространился и там; в главнейших городах (как напр., в Едессе) рядом с сирийскими существовали также и греческие школы; тем не менее язык сирийский был и оставался там господствующим, народным языком, на котором влияние греческого языка отразилось лишь тем, что он воспринял в себя многие греческие слова и выражения, как это обыкновенно бывает при близком соприкосновении двух языков. Таким образом в восточной половине Сирии потребность иметь книги Свящ. Писания Н. Завета в сирийском переводе (по аналогии тому, как имелись уже в таком переводе книги В. Завета) должна была быть особенно ощутительною с самих первых времен утверждения там христианства. При этом весьма вероятно, что в частности местом происхождения этого перевода была именно Церковь Эдесская, издревле особенно славившаяся между другими месопотамскими Церквами как колыбель сирийского христианского просвещения и литературы.

По отношению к новозаветной части перевода Пешито не имеет такой же важности и интереса как по отношению к ветхозаветной тот вопрос, кто был переводчиком его: христианин ли из иудеев, или христианин из язычников? Более важности и интереса представляет в этом случае другой вопрос: нужно ли смотреть на перевод как на труд одного лица или же, быть может, он был делом нескольких, одновременно трудившихся лиц? Мнения ученых исследователей по этому вопросу не одинаковы – и, нужно прибавить, одинаково нуждаются в более точной и основательной проверке тех данных, на которые они опираются. Несомненно одно, что перевод сделан одновременно всего Н. Завета. Некогда высказанное Михаэлисом²⁴⁵ мнение о том, что будто бы послание к Евреям переведено позже, чем все остальные книги Н. Завета, в настоящее время опровергается как ложное всеми учеными²⁴⁶

Появление перевода в стране, лежащей по ту сторону Евфрата, во II веке, показывает уже, что он сделан был с подлинного греческого текста, так как нельзя предполагать существования там в столь раннюю эпоху другого какого-либо перевода, которым бы могли воспользоваться сирийскими переводчики. Впрочем, это с очевидностью подтверждается некоторыми признаками, открываемыми в самом переводе:

1) в нем удержаны многие греческие слова (равно как некоторые из латинских) в тех именно местах, в которых они находятся и в подлинном греческом тексте – напр., Мф. 27 гл.:τιμή, ἀγρός, ξένος, ἡγέμων, βῆμα, στρατιῶται, σπεῖρα, χλαμύς, πρώσοπον, λησταῖ, σπόγγος, φραγέλλωσας, πραιτώριον, κουστωδία и пр.;

2) в переводе встречаются такого рода варианты чтения или даже положительные ошибки, повод к которым легко мог подать именно греческий текст – напр., слова Mф. 11:19: καὶ ἐδικαιώϑη ἡ σοφία ἀπό τῶν τέκνων αὐτῆς в Сирийском переведены: от дел своих (τέχνων вместо τέκνων); Mк. 6:1 переводчик читал ἐκολλήϑησαν вместо ἀκολουϑоῦσιν; Деян. 9:1: ἐμπλέως вместо ἐμπλέων; 16:9: αἰϑήας вместо αἰτήσας; 18:7: ὅνομα Tίτου τοῦ σεβομένου вместо ὅνόματι Ἰоύστου σεβομένου; Ик. 2:13:καταυχέτε δἰ ἔλεος κρίσεως вместо καταυχᾶτα ἔλεος κρίσεως; Ефес. 6:12: ὑπουρανίοις вместо ἐπουρανίοις и т.п.²⁴⁷

О достоинствах перевода Пешито исследователи его отзываются с большою похвалою. Перевод вообще прост, ясен, верен букве своего оригинала, хотя и не следует ему рабски, в ущерб чистоте и правильности сирийского языка. Недостатки, какие встречаются в нем, легко объясняются, по замечанию Вильгельма Мартина Леберехта Де Ветте²⁴⁸, из состояния самого греческого текста, бывшего под руками переводчика или переводчиков, имевшего, как видно, эти недостатки. К числу такого рода недостатков нужно, без сомнения, отнести, напр., открываемые в нем два весьма важных пропуска: Ин. 7:53 – 8:1; 1Ин. 5:7. В критическом отношении перевод Пешито как по своей древности, так в особенности по своему характеру имеет весьма важное значение.

Монастыри Сирийские издревле служили приютом ревностного изучения и списывания книг Свящ.Писания. Благодаря этому-то обстоятельству и перевод Пешито дошел до нас в довольно многочисленных списках, хранящихся, между прочим, в различных библиотеках Европы. Сравнительное критическое изучение этих списков показало также, что текст Пешито, благодаря по всей вероятности той же ревностной заботливости сирийских иноков-писцов, сохранился в течение веков с замечательною исправностью; открываемые в нем варианты чтений сравнительно очень немногочисленны. Во всех списках текст разделен на различного рода отделы, из которых одни, очевидно, сделаны для целей церковного чтения, другие же составляют нечто вроде наших глав. Число таких глав в Евангелиях (всех четырех) – 78; в книге Деяний апостольских и соборных посланиях – 32; в посланиях апостола Павла – 55. Встречается также деление на Аммониевы главы и каноны Евсевия.

Первое печатное издание перевода Пешито явилось в 1555 г. в Вене. Тогдашний патриарх сирийских яковитов – Игнатий прислал в 1552 году в Рим к Папе Юлию III-му одного из священников своих – Моисея Мердинского в Месопотамию, чтобы представить ему свое исповедание веры и, если возможно, восстановить церковное общение; вместе с этим патриарх поручил посланному своему напечатать в Европе перевод Пешито. Не достигнув ни того, ни другого в Риме и Венеции, посланный Игнатием нашел себе ревностного сотрудника по исполнению второго поручения в тогдашней канцелярии австрийского императора Фердинанда I-го – Алб. Видманштадта, давно уже занимавшегося сирийским языком. Издание, издержки которого принял на себя сам император, было сделано Видманштадтом и Моисеем по двум рукописям, весьма древним и отличнейшим по своей исправности, и представляет текст Пешито в его первоначальном объеме, т.е. в числе только 22 книг.

Между последующими изданиями Н. Завета Пешито заслуживает особенного внимания издание Ион. Лейсдена и К. Шаафа (Лейден, 1708 г., 2 изд. 1717 г.), представляющее Сирийский текст, рецензированный на основании всех предыдущих изданий, к которому присоединены: латинский перевод и богатое собрание вариантов. Известны также издания, сделанные в Риме (1703 г.) обществом de Propaganda fide, Лондонским библейским обществом (1826 и 1828 г.) и др²⁴⁹. Несмотря, впрочем, на довольно значительное число существующих изданий перевода Пешито, ученый мир еще ожидает в собственном смысле критического издания его, сделанного на основании сравнительного изучения известных доселе манускриптов.

Сирийский перевод недостающих в первых печатных изданиях Пешито (равно как и во всех древнейших манускриптах его) четырех соборных посланий: 2-го послания ап. Петра, 2-го и 3-го посланий ап. Иоанна и послания ап. Иуды, был напечатан в первый раз Эд. Пококком (Лейден, 1630 г.) по тексту Бодлейянского манускрипта, содержащего, кроме этих посланий, и остальные три, а также книгу Деяний апостольских. После этого они были напечатаны потом в Парижской и Лондонской Полиглоттах, равно как вошли и в последующие отдельные издания Пешито (за исключением, впрочем, Римского Маронитского издания 1703 г.). Перевод этих посланий принадлежит позднейшему, чем Пешито времени и уступает этому последнему в своих достоинствах. Что касается Апокалипсиса, то первое печатное издание его в сирийском переводе явилось еще ранее – в 1027 году, в Лейдене и было сделано L. dу-Dieu по одной Лондонской рукописи, принадлежавшей некогда Иосифу Скалигеру. По этому изданию Людовика de-Dieu текст Апокалипсиса, подобно соборным посланиям был перепечатан также сначала в Парижской и Лондонской Полиглоттах, а отсюда затем перешел и в отдельные издания перевода Пешито. Относительно происхождения cирийского перевода Апокалипсиса полагают, что он составляет часть так называемого Филоксенийского перевода. По крайней мере, в хранящейся во Флоренции рукописи, содержащей тот же перевод Апокалипсиса, подпись в конце её гласит следующее: «Codex 1582 Romae descriptus ab autographo pervetusto, ab ipso, ut perhibetur, Thoma Heracleensi 622 exarato».

[2] Перевод Филоксенийский.

О происхождении этого сирийского перевода мы имеем более точные сведения, чем о происхождении перевода Пешито. Находящаяся прежде всего в конце Евангелий во многих дошедших до нас манускриптах его, подпись²⁵⁰ свидетельствует, что перевод сделан был в начале VI века (508 г.), в Мабуге или Иераполисе (в Сирии), во дни Филоксена (485 – 518), епископа названного города²⁵¹. Затем из сообщаемого одним сирийским писателем известия мы узнаем, что переводчиком бы , собственно, не Филоксен (или Ксенай, как он назывался также), но его хорепископ – Поликарп, предпринявший, впрочем, труд перевода по поручению Филоксена и ему посвятивший потом сделанный перевод – почему он и называется «филоксенийским»²⁵² .

Наконец, по свидетельству той же вышеуказанной подписи в конце Евангелия, в начале VII века (616 г.) перевод Поликарпа был пересмотрен и исправлен в Александрии, в монастыре св. Антония Фомою Харкельским, или Гераклейским (бедным Фомою – a me pavpere Thoma, как называет сам себя правщик – он же и автор самой подписи)²⁵³. Так как в этом своем новоисправленном виде перевод Филоксенийский преимущественно был известен и в древности и в новейшее время – то он называется также Харкельским переводом. Что перевод был сделан, как полагали некоторые исследователи (Гуг и др.), для каких-либо монофизитских сектантских целей – с целью именно заменить им церковное употребление Пешито в обществах монофизитских – с этим мнением согласиться нельзя, так как употребление этого последнего и между монофизитами как между несторианами никогда не прекращалось. Не оправдывается такое мнение и самым характером перевода, нимало не представляющего чего-либо прямо или косвенно направленного в пользу монофизитского учения. Поэтому более справедливо мнение тех, которые утверждают, что побуждением к составлению его послужило для Филоксена просто желание дать последователям своей секты, занимавшимся чтением и изучением Свящ. Писания, перевод более точный, более близкий к подлинному тексту, чем каков был перевод Пешито²⁵⁴. Действительно, потребность в таком переводе была весьма естественна и понятна именно в западной половине Сирии, по ту сторону Евфрата, где греческий язык, как мы уже замечали, был столько же почти распространен и понятен для большинства, как и язык сирийский, и где, следовательно, многие из сирийских христиан-монофизитов, при всем уважении своем к переводу Пешито как переводу древнему, не могли не видеть, однако, недостаточности его для целей точного и основательного экзегезиса как перевода более или менее свободного, отличавшегося несомненными достоинствами простоты и ясности, но небуквальности и точности. И перевод Филоксенийский в этом последнем отношении действительно резко отличается от Пешито – он вполне буквальный перевод, рабски следующей букве оригинального текста, в ушерб не только чистоте и красоте сирийского языка, но нередко простоте и ясности в передаче самого смысла переводимого²⁵⁵. Вследствие этого-то свойства своего перевод имеет весьма важное значение для критики текста.

Фома Харкельский при своем пересмотре и исправлении перевода простер еще далее эту буквальность его. Он сверял текст перевода по имевшимся у него под руками «весьма точным и исправленным манускриптам» и открываемые при этом варианты частью отметил на полях, частью внес в самый текст²⁵⁶. Встречаемые, впрочем, в дошедших до нас манускриптах Филоксенийского перевода критические знаки-астериски и обелы ведут свое начало, надобно полагать, не от Фомы Харкельского, но еще от самого Поликарпа, которого самая цель предпринятого им перевода (дать сирийским читателям возможность ближе онакомиться с буквою подлинного греческого текста) естественно могла привести к употреблению этих Оригеновых критических знаков²⁵⁷.

Единственное доколе полное печатное издание Филоксенийского перевода по рукописям Харкальской рецензии сделано в конце прошедшего и в начале нынешнего столетия Оксфордским профессором Ioseph. White в 3-х томах. В 1853 году И. Вегтstein-ом издано одно Евангелие Иоанна: «Das heilige Evangelium des Iohannes Syrisch in Harclensischer Uebersetzung. Nebst Kritischen Anmerkungeo». Leipz, 1853.

[3] Перевод Палестино-сирийский, или Иерусалимский.

Из памятников этого перевода известен доколе лишь один манускрипт, находящийся в Ватиканской библиотеке и открытый там в конце прошедшего века датским ученым Христ. Адлером, который вместе с копией двух отрывков манускрипта представил также и самое подробное описание его²⁵⁸. Манускрипт продставляет собой сборник евангельских церковных чтений (евангелистарий) и написан, как видно из находящейся в конце его подписи, в 1031 году в одном из Антиохийских монастырей. Как по языку, так и по характеру своего текста сирийский перевод его отличается от обоих вышеописанных – Пешито и Филоксенийского. Язык перевода стоит ближе к тому наречию, какое было господствующим в Палестине и пограничных с нею областях Сирии, и весьма сходен с тем, на котором написан Иерусалимский талмуд; по характеру же своих чтений текст перевода представляет большее, чем текст Пешито сходство с манускриптами АВС и др. Хотя перевод вообще сделан самостоятельно с греческого, но переводчик имел также под руками, как полагают, и перевод Пешито, если только согласие с этим последним в некоторых особенных чтениях не есть дело позднейшей интерполяции. Время происхождения перевода Адлер полагал между IV – VI столетиями; другие же относят происхождение его к болеe позднему времени (к VIII в.) на том основании, что перевод сделан с какого-либо греческого лекционария; лекционарии же появились в Церкви нерано.

Весьма сходные также с этим переводом манускрипты-палимпсесты с отрывками из Евангелий найдены были Тишендорфом на Востоке частью в 1853, частью в 1859 году и принесены им в дар С.-Петербургской Императорской публичной библиотеке²⁵⁹. Происхождение их Тишендорф относит к V веку.

[4] Новый, отличный от всех вышеописанных вид сирийского перевода Н. Завета представляет, наконец, один сирийский манускрипт, хранящийся в настоящее время в Британском музее в числе множества других рукописных сокровищ, вывезенных из монастырей Нитрийской пустыни. Манускрипт содержит значительные отрывки из всех четырех Евангелий, между прочим – четыре последние стиха XVI гл. Евангелия Марка. В 1858 году отрывки эти были изданы английским ученым Кюртоном²⁶⁰. Перевод в различных Евангелиях неодинаков и его считают древнее Пешито, сравнительно с которым он представляется еще болee свободным²⁶¹. По свидетельству Тишендорфа, занимавшегося также критическим сравнением изданных Кюртоном отрывков, текст их представляет значительное согласие с греческими манускриптами В, D и др., равно как некоторымп латинскими²⁶². Самый манускрипт написан, как свидетельствует подпись, в IV веке. Такая древность манускрипта вместе с еще большей древностью самого перевода делает его весьма важным в критическом отношении.

Второе место между восточными переводами и по древности, и по важности для критики текста принадлежит переводам египетским.

По преданию, начало проповеди христианской в Египте было положено евангелистом Марком, который, проповедав там написанное им Евангелие, основал Церкви в самой Александрии²⁶³. И по всей вероятности, на первых порах проповедь христианская находила себе здесь последователей преимущественно между говорившими по-гречески иудеями и язычниками, т.е. как между обитавшими здесь издавна и во множестве греками, так и между туземными жителями страны, хорошо знакомыми вследствие давнишней связи с первыми с греческим языком и образованием. Но очень рано, без сомнения, свет веры Христовой начал распространяться и далее – вверх по течению Нила, в странах Фиваидских, где хотя также греческий язык был не неизвестен, но господствующим народным языком всегда оставался родной язык страны – язык древне-египетский, потерпевший, впрочем, чрез столкновение с языком могущественной образованности (т.е. греческим) значительные изменения и известный в этом своем новом виде под именем «коптского»²⁶⁴. На этом-то новообравовавшемся языке и должна была, по всей вероятности, происходить проповедь христианская в этих странах с самого же начала; на нем равным образом должно было совершаться и всё богослужение среди новообращенных, а следовательно также и чтение Свящ.Писания²⁶⁵. Происхождение поэтому ныне известных египетских переводов нужно относить к глубокой древности, тем более, что коптский язык в эпоху распространения христианства в Египте снова мало-помалу делался господствующим народным языком в стране, и притом не только в верхней, но и в нижней половине её. В этом, впрочем, ясно убеждают нас и положительные данные истории. Так св. Иоанн Златоуст говорит о существовании египетского перевода Свящ.Писания, как о факте уже общеизвестном²⁶⁶. Разные сохранившиеся до нас сведения о жизни и деятельности знаменитых отцов египетского монашества: св. Антонии и Пахомии Великих представляют нам в этом отношении данные еще большей древности и важности. О св. Пахомии (f 340 г.) известно, что он составил правила для братии основанных им в Фиваиде многочисленных монастырей, написанные им на коптском языке и потом переведенные на греческий, а блаж. Иеронимом – на латинский²⁶⁷. В 139 и 140 отделе этих своих правил Пахомий требовал, чтобы все иноки учились непременно чтению и письму и чтобы каждый из них читал по крайней мере Н. Завет и Псалтирь²⁶⁸. Постановляя такое общее для всей братии правило, св. авва имел, очевидно, ввиду и полную возможность его исполнения для всех; а следовательно, указанное правило его необходимо заставляет предполагать существование в руках Фиваидских иноков книг Свящ. Писания не на греческом только, но и на родном для большинства их языке – коптском, так как нельзя думать, чтобы все они с удобством могли пользоваться подлинным греческим текстом. То самое уже, что св. Пахомий пишет свои правила не на греческом, а на коптском языке, показывает, что именно этот последний язык и был обычным в обращения языком в основанных им монастырях.

Другой знаменитый отец египетского монашества – св. Антоний Великий (f 356 г.) по ясным историческим свидетельствам²⁶⁹ греческого языка не знал; однако «св.Писание он знал, – говорит блаж. Августин, – на память и выразумел его очень хорошо размышлением»²⁷⁰ . «Слушать и читать Писание любил он, – говорит его биограф – св. Афанасий Великий – , и тогда еще, когда жил в доме отца, и тогда, когда жил в пустыне»²⁷¹. И действительно, беседы его с отшельниками в Арсионе и в Фиваиде, как передает содержание их тот же св. Афанасий, показывают в нем глубокое знание как В., так и Н. Завета²⁷². То же видно и из дошедших до нас семи посланий его, писанных к различным монастырям²⁷³. Самая решимость – оставить мир и посвятить себя созерцательной жизни возникла в Антонии вследствие того, что он однажды, войдя в церковь, услышал чтение Евангелия Матфея 19:16 и д., и в нем слова: «...аще хощеши совершен быти, иди, продаждь имение твое, и даждь нищим и гряди в след мене» (21 ст.)²⁷⁴. Очевидно как эти слова евангельские св. Антоний, не знавший греческого языка, мог слышать и понимать только на языке египетском, так и всё вообще Свящ. Писание, о глубоком знании которого им свидетельствуют и его послания и другие памятники, могло быть доступно ему также только в переводе на этом языке. Имея в особенности ввиду эти-то известия из жизни св. Антония, ученые и относят появление египетских переводов Свящ. Писания по крайней мере к концу III века²⁷⁵. Не всем, впрочем, из них принадлежит одинаковая древность.

Коптский язык делился на многие диалекты или наречия. Из них в особенности различались два: наречие верхне-египетское, или Фивское, известное у арабов под именем саидского, и наpечие нижне-египетское, или мемфисское (с арабского – «прибрежный диалект»). Кроме того арабы упоминают еще о третьем наречии – башмурском (Башмур – страна в восточной половине Дельты), составлявшему, как полагают некоторые, видоизменение фивского диалекта²⁷⁶. На всех этих трех наречиях до нас дошли также и переводы Свящ. Писания Н. Завета.

((1)) Перевод верхне-египетский, или Саидский. Полный текст этого перевода до нас не дошел; сохранившиеся отрывки обнимают, впрочем, почти третью часть его. Перевод сделан непосредственно с греческого текста (как это видно из множества удержанных в переводе греческих слов) и по времени происхождения считается древнейшим прочих египетских переводов. Происхождение его относят даже к половине III века. И действительно, при меньшей распространенности греческого языка в верхнем Египте – в Фиваиде нужда в переводе Библии на туземный язык могла явиться там скорее и должна была быть ощутительнее, чем в нижнем или даже среднем Египте. Лица, трудившиеся над составлением перевода, неизвестны.

Из печатных изданий сохранившихся отрывков Саидского перевода известны следующие: Ioh. Aloys. Mingarelli: Aegyptiorum Codicum reliquiae Venetiis in Biblioth. Naniana asservatae. Fasc. 1. Bononiae, 1785 (отрывки из Евангелий: Mф. 18:27 – 21:15; Ин. 9:17 – 15:1.); – Aug. Ant. Georgi: Fragmentum Evangelii S. Ioannis graeco-copto-thebaium. Rom. 1789 (Ин. 6:21–59; 6:68 – 8:23); – M. Fr. Munter'a: Commentatio de indole versionis N. T. Sahidicae, accedunt fragm. epp. Pauli ad Tim. Hafn. 1789 (1Тим. 1:14–20; 2:1–15; 3:1–16; 4:4–21; 2Тим. 1:1–16); – Woide: Appendix ad editionem N. T. gr. e Codice Ms. Alexandrino, in qua continentur fragmenta N. Testamenti juxta inter- pretationem dialecli superioris Aegipti e codd. Oxon. maxima ex parte desumta. Oxon. 1799 (кроме многих отрывков из всех четырех Евангелий издание содержит книгу Деяний апостольских, а также значительные отрывки из соборных посланий и посланий ап. Павла); – Zoega: Catalogus codd. copti Mss., qui in Museo Borgiano Velitris adservantur. Rom. 1810 (Еф. 5:21–33; Апок. 19:7, 18; 20:7–21:3).

В каталоге Зоеги указываются и еще разные другие, остающиеся доселе ненапечатанными отрывки Саидского перевода, хранящиеся в том же музее Боржио. Значительное собрание фрагментов этого перевода находится также в собрании рукописей, принадлежащее д-ру Таттаму (в Англии). О достоинстве и характере чтений этого перевода см. у Гуга: «Einleitung in die Schriften d. N. Testamentes» Th. I. Ausg. 2. S. 395 – 398.

((2)) Перевод нижне-египетский, или Мемфисский. Этому переводу по преимуществу усвоено также наименование Коптского, так как долгое время из числа египетских переводов исключительно он только и был известен в ученом мире. Манускриптов этого перевода, содержащих частью весь Н. Завет, частью – некоторые отделы его, существует довольно много; из них, впрочем, самый древний не восходит далее X века. Перевод сделан также непосредственно с греческого текста при пособии, как полагают однако, существовавшего уже ранее его Cаидского перевода; во многих местах чтение обоих переводов согласуется буквально.

Приготовление к печатному изданию этого перевода были делаемы еще в ХVII веке в Англии Фед. Маршалом, но за смертью его издание остановилось. Собранными, впрочем, Маршалом из разных манускриптов чтениями воспользовался в то время для своего критического издания Н. Завета Иоанн Милль. Первое полное печатное издание Н. Завета по этому переводу, с присоединением латинского, было сделано в 1716 г. в Оксфорде Дав. Вилкинсом: «Novum Testamentum aegyptium vulgo copticum, ex Mss. Bodlejanis descripsit, cum Vaticanis et Parisiensibus contulit, et in lat. sermonem conversit David. Wilkins». Критический отзыв об этом издании см. у Блека – «Einleit. in das N. Testament», 2 Aufl. 1866. S. 734. В 1846 г. в Лейпциге М. Г. Шварцом было предпринято новое, более точное издание коптского перевода («N. Testamentum coptice», ed. М. G. Schwartze), на основании частью издания Вилкинса, частью – новых манускриптов, хранящихся в королевской Берлинской библиотеке. Сам Шварц успел издать только Евангелия в 2-х т. (1846 – 47 г.). После его смерти издание продолжал Paul. Botticher: «Acta apostolorum coptice», Halle, 1852; «Epistolae N. T. Coptice», 1852. Но и это новое издание, по замечанию Блека, оставляет желать еще многого, чтобы быть вполне пригодным для критики новозаветного текста. Таково же и явившееся почти одновременно с ним Лондонское издание (1847 – 52, 2 Bd. fol.) R. Т. Luder’a, с присоединением арабского перевода, сделанное для коптских xристиан.

((3)) Перевод Башмурский. Перевод этот известен доколе только по весьма незначительным отрывкам и за исключением разности наречия в самом тексте почти всюду буквально согласуется с переводом верхне-египетским, или Саидским, так что на него можно смотреть как на простой, сделанный только на другом наречии народном список с последнего. Некоторые же встречающиеся разности в чтениях можно объяснить или разностью списков, бывших в руках переводчиков-писцов, или просто даже погрешностью этих последних, как это прямо утверждает Гуг²⁷⁷. Из такой близкой, тесной связи Башмурского перевода с переводом верхне-египетским сами собою определяются как его древность, так вместе и важность для критики текста.

В ученых исследованиях относительно этого перевода много, впрочем, несогласного, спорного. Особенно много споров возбуждал самый язык перевода. Тогда как одни из ученых признают наречие его за особое (и именно башмурское) наречие или диалект, другие – не отрицая существования этого последнего наречия, считают, однако, наречие перевода отличным от него, видят в нем не болee как идио́м (др.-греч. ἰδίωμα, фр. idiome «язык, наречие») верхне-египетского, или Саидского, диалекта, употреблявшийся, следовательно, не в стране Башмур, или стране башмуритов, находившейся, по всей вероятности, в восточной части Нильской дельты, но вблизи верхнего Египта – Фиваиды. Отличное от обоих этих мнение утверждал Шампольон младший (Жан-Франсуа) – не видя также достаточных оснований признавать язык рассматриваемого перевода за особый диалект коптского языка, он считал его наречием, занимающим среднее место между диалектами верхе-египетским и нижне-египетским; страною же, где употреблялось это среднее наречие, признавал провинцию Фаиум. К этому мнению склонялся и Гуг, расходясь с Шампольоном в том только, что он не одну только страну Фаиум, но весь вообще средний Египет считал отечеством рассматриваемого наречия²⁷⁸. Нельзя также считать решенным окончательно и тот вопрос: составляет ли Башмурский перевод простой список с Саидского перевода, как утверждает Гуг, или же до некоторой степени он есть также самостоятельный перевод с греческого текста, хотя и сделанный при помощи Саидского. Существование этого третьего египетского перевода делается известным с конца прошедшего века. Сначала двумя учеными: Георги и Мюнтером почти одновременно (1789 г.), хотя независимо друг от друга, были изданы только два незначительные отрывка из 1 послания к Коринфянам (1Кор. 7:36 – 9:16; 14:33 – 15:38), найденные в рукописных сокровищах кард. Боржио. Затем ученому кардиналу удалось приобрести и еще несколько отрывков из Н. Завета: из Евангелия Иоанна: 4:28 – 34; 4:36 – 40; 4: 43 – 47; 4:48 – 53; и из посланий ап. Павла: 1Кор. 6: 9 – 9:16; 14:3 – 15:35; Еф. 6:18 – 24; Флп. 1:1 – 2:2; 1Фессал.(1Сол.) 1:1 – 3:5; Евр. 5:10 – 10:22. И эти отрывки скоро также были изданы двумя учеными: Зоегою – в Риме и Энгельбретом – в Копенгагене²⁷⁹. Зоегою был напечатан только самый текст их; Энгельбрет же присоединил к своему изданию перевод и критические примечания²⁸⁰.

В Абиссинии, или Эфиопии, христианская Церковь основана в IV столетии при Koнстантине Великом двумя братьями, урожденцами г. Тира, Фрументием и Эдесием²⁸¹ Первый из них в качестве епископа Аксумского, посвящение в которого он принял от св. Афанасия Александрийского, особенно много и с успехом потрудился для распространения и устройства абиссинской Церкви. С его же именем и деятельностью предание абиссинцев связывает также и перевод Свящ. Писания – Закона и Евангелия – на абиссинский язык, если только справедливо, что упоминаемый в мартирологии абисcинцев и прославляемый ими авва Салама есть не иной кто как именно Фрументий²⁸². Во всяком случае, происхождение известного ныне Абиссинского перевода Свящ. Писания нужно относить к самым первым временам абиссинской Церкви²⁸³. Св. Иоанн Златоуст в числе других древних переводов упоминает уже об Эфиопском переводе²⁸⁴. Перевод сделан, далее, на древнем наречии – аксумском, вытесненном впоследствии времени (при восшествии на престол другой правительственной династии) наречием амгарским²⁸⁵. В пользу глубокой древности перевода говорит, без сомнения, и то обстоятельство, что абиссинские христиане доселе сохраняют к нему свое уважение, употребляя его неизменно при своем богослужении, несмотря на то, что язык его давно уже перестал быть понятным для них.

Перевод сделан, несомненно, с греческого текста (В. Завет – с LXX), а не с арабского, как несправедливо утверждает предание абиссинцев. Равным образом и составителем его был, очевидно, не грек, а природный эфиплянин, не вполне владевший греческим языком, как это ясно из многих допущенных в переводе погрешностей, иногда весьма странных. Так напр., переводчик смешал в Еванг. Mф. 5:25 ἐυνоῶν с ἑννόων; Лк.8:29 πέδαις c παιδίοις; 1Кор. 12:28 oὓς (местоим.) с существительным oὖς – ухо, и т.под. Видно также, что переводчик имел под руками несколько греческих манускриптов и не следовал ни одному из них безусловно, но сравнивал их и заносил нередко в текст два различных чтения одного и того же места, – напр., Лк. 6:48 читается: τεϑεμελίωτo γαρ ἐπὶ τὴν πέτραν некоторые же читают: διὰ τὸ xαλῶς oἰκoδoμεῖσϑαι αὐτήν; в Абиссинском переводе соединены оба чтения: τεϑεμελίωτo γὰρ ἐπί τὴν πέτραν, διὰ τὸ καλῶς oἰκoδoμεῖσϑαι αὐτὴν; Лк.9:4: вместо xαί ἑxεῖϑεν ἑξέρχεσϑαι некоторые читают: καὶ ἐxεῖϑεν μη ἐξέρχεσϑαι, другие – ἓως ἐξέρχεσϑε; Абиссинский перевод соединяет оба чтения: καὶ ἐxεῖϑεν μη ἐξέρχεσϑαι ἓως ἐξέρχεσϑε; Ин. 12:28: δόξασόν σoῦ τό ὂνoμα другие читают:δόξασόν σoῦ τoῦ υἱὸν; Абиссинский перевод: δόξασόν σoῦ τό ὂνoμα, καὶ τὸν υἶoν σoῦ и т.под. Перевод Евангелий, нужно сказать впрочем, сравнительно лучше, чем перевод посланий ап. Павла, переходящий часто в перифраз. В критическом отношении перевод по своей древности заслуживает, во всяком случае, внимания, а также вместе, прибавим, – и лучшего, сделанного на основания более точного сравнения списков издания его текста, чем каким располагает доселе экзегесис.

В первый раз Абиссинский перевод издан был в Риме в 1548 – 49 году, при папе Юлии III-м, в 2-х томах при пособии трех духовных лиц из Абиссинцев. Так как рукопись, на основании которой производилось печатание, представляла значительные пробелы в книге Деяний апостольских, то большая часть этой книги была переведена самими издателями частью с греческого, частью же, – и притом большею – с латинской Вульгаты. И в остальных книгах издание представляло не мало также неисправностей. С этого издания перевод перепечатан был в Лондонской Полиглотте (1657 г.), где к погрешностям Римского издания прибавлены были новые, и потом с некоторыми улучшениями – в особом издании Едм. Кастелло: «N. Testamen turn aethiopice cum versione lalina Dudlei Loftusii ab Edm. Castello recognita», Lond. 1657. К Абиссинскому тексту в Лондонской Полиглотте присоединен также латинский перевод, но – перевод весьма неудовлетворительный. В этом отношении более заслуживает внимания издание Боде: «N. Т. ex versione Aeihiopici interpretis in bibliis polyglottis anglic. editum ex aethiopica lingva in latinam transtulit» Chr. Aug. Bodius, Brunswig. 1753 – 55, 2 Voll. 4. Hal. 1767 – 69, 2 Voll. 8. Из полных изданий известно еще издание Платта (Thomas Pell Platt), сделанное по поручению Лондонского библейского общества (Lond. 1826–1830 г.). Изданиями Боде и Платта пользовался Тишендорф при своих критических сравнениях.

Существует еще небольшой отрывок (Лк. 11:1–13) другого абиссинского перевода, сделанного на амгарском наречии; но о происхождении его нельзя сказать ничего определенного, так как о существовании амгарского перевода и в самой Абиссинии ничего неизвестно. По всей вероятности это есть остаток перевода, сделанного с древнего же абиссинского для частного, домашнего употребления и явившегося в то время, когда наречие этого последнего стало более и более (с XIV в.) забываться среди абиссинских христиан.

Манускрипт отрывка хранится в библиотеке в Гиссене; латинский перевод его см. в Biblioth. fur Exit., Exegese und Kircengeschichte, Schmidt, Th. 1, S. 307 ff.

О происхождении Армянского перевода мы имеем более полные и точные сведения, чем о происхождении большей части других древних переводов, благодаря тому, что один из участвовавших же в самом составлении его – известный историограф армянский Моисей Хоренский оставил нам весьма точное повествование об этом.²⁸⁶

Начало распространения христианства в Армении относится, по всей вероятности, еще к веку апостольскому. Так, по крайней мере, свидетельствует об этом предание самой Армянской Церкви, считающей в числе первых благовестников своих тех же св. апостолов и их сотрудников, которые трудились над распpocтранением христианства в восточной части Сирии – в Месопотамии²⁸⁷. Но и помимо этого предания, весьма раннее распространение христианства в Армении при давнишних тесных связях ее с Сирией весьма вероятно. Во второй половине II века Дионисий Александрийский писал послание «О покаянии» между прочими и к братии в Армении, где епископом в то время был Мерузанис²⁸⁸; стало быть, Церковь Армянская в это время была уже значительною христианскою общиною. Впрочем, имя просветителя Армении усвояется в церковной истории, как известно, св. Григорию (родом также армянину, жившему в конце III и в начале IV века) как лицу, который, обратив в христианство самого царя Тиридата III, а с ним – весь двор и множество народа, упрочил окончательно существование Церкви христианской в Армении. Но это имя с не меньшим правом может быть усвоено и еще двум славным деятелям в истории Армянской Церкви, жившим спустя век после св. Григория: католикосу Исааку Великому и Месробу, как переведшим книги Слова Божия на армянский язык и тем положившим прочное основание армянской богословской литературе и просвещению.

До V века армяне не имели собственной азбуки и употребляли для письма или сирийские, или персидские буквы. Неизвестно с точностью, была ли переведена св. Григорием просветителем на армянский язык перенесенная им вместе с другими церковными службами в Церковь Армянскую литургия Кесарие-Каппадокийской Церкви²⁸⁹; но относительно чтения Свящ. Писания при богослужении с вероятностью можно утверждать, что это чтение до времен Месроба и Исаака совершалось по сирийской Библии с помощью толкования²⁹⁰. Крайнее неудобство особенно, как кажется, этого-то последнего обстоятельства вместе со множеством других и побудило просвещенного и ревностного Месроба изобрести для армянского народа собственную азбуку²⁹¹. Немедленно же по изобретении её католикос Исаак с своей стороны приступил к переводу Свящ. Писания на армянский язык. Оригиналом для перевода служил сначала сирийский текст, так как греческого экземпляра Библии под руками не было. Но скоро, однако, и это неудобство было устранено. Два ученика – Иосиф и Иоанн (losephus Planensis и Iohannes Ecelensis), посланные Исааком и Месробом в Месопотамию и другие страны Малой Азии для собрания и перевода христианских письменных памятников, посетили между прочими и Ефес, где в то время (431 г.) происходил Третий Вселенский Собор. По возвращении в отечество, они вместе с актами Собора и множеством других памятников принесли также с собою из Ефеса и полный экземпляр греческой Библии. После этого Исаак и Месроб перевод с сирийского текста Пешито оставили и снова начали переводить с греческого; но так как они сознавали всю недостаточность своего знакомства с греческим языком для столь важного дела, то, прекратив снова начатый великий труд, послали двух названных уже вами учеников своих, а также вышеупомянутого Моисея Хоренского, в Александрию для усовершенствования в греческом языке.²⁹² С помощью подготовленных таким образом лиц перевод доведен был теперь до конца.

Существует, впрочем, мнение, что Апокалипсис был переведен на армянский язык не одновременно с прочими книгами, так как язык перевода этой книги весьма отличен по своей неисправности от языка прочих книг²⁹³.

Как перевод древний, сделанный непосредственно с греческого текста и притом по манускриптам, принесенным от знаменитейших Церквей апостольских – Ефесской и Александрийской, Армянский перевод должен был быть причислен к важнейшим в критическом отношении библейским памятникам; но такое значение его значительно уменьшается следующими обстоятельствами:

во-первых, если и не придавать вероятия свидетельству Баргебрея²⁹⁴ о том, что будто бы Исаак и Месроб после окончания перевода с греческого текста исправляли его затем по сирийскому, то значительное влияние этого последнего на дело перевода, во всяком случае, отрицать нельзя, особенно в тех частях, которые были сначала переведены с сирийского и потом, можно думать, были только исправлены по греческому тексту²⁹⁵;

во-вторых, не подлежащим также сомнению считается многими («Virorum doctorum opinio fert»,– говорит Тишендорф) и тот факт, что в XIII веке в царствование армянского царя Хаито, или Хаитома (1224 – 70 г.), стремившегося к соединению Армянской Церкви с Римскою, Армянский перевод был исправляем по латинской Вульгате, и что это исправление снова было повторено в XVII веке епископом Усканским (Uscanus – от монастыря Usci) при первом печатном издании армянской Библии в Амстердаме. Правда утверждают, что в обоих случаях дело исправления ограничивалось внесением в Армянский перевод лишь некоторых отдельных, недостававших в армянских списках Библии мест (Еванг. Ин. 4:4; 8:53 – 8:11; 1Ин. 5:7); но, как видно из выражений Тишендорфа, на авторитет которого в настоящем случае мы можем с доверием положиться, едва ли дело так было. В связь именно с этим обстоятельством Тишендорф поставляет удивительное, по его замечанию, разнообразие армянских манускриптов, относящихся по большей части ко времени после ХIII века. Манускрипты, восходящие к древнейшей этого века эпохе, довольно редки. И это последнее обстоятельство также в свою очередь не может, конечно, не уменьшать критической важности их.

Печатных изданий армянского перевода существует довольно много. В первый раз он напечатан был по поручению Армянского Собора 1662 г., в Амстердаме в 1666 г.; отдельно Новый Завет издан в 1668 г. (2-е изд. 1680; 3-е – 1698; вся Библия по Амстердамскому изданию – в 1705 г. в Константинополе и затем в 1733 г. в Венеции). Из позднейших изданий особенно замечательны издания («Non sine studio crilico confectae», – говорит Тишендорф) Иоанна Зораба (Zohrabi), ученого армянина-мехитариста. Им изданы были:

а) Новый Завет – в 1789 г., Venet. (2-е изд. – в 1816 г.), на основании нескольких армянских рукописей, с краткими примечаниями. Место 1Ин.5:7 отмечено в этом издании звездочками, как не принадлежащее к переводу; и

б) полная армянская Библия – в 1805 г., в Венеции же, при пособии многих манускриптов, варианты которых отмечены внизу текста, а также с присоединением кратких армянских схолий. Место: 1Ин. 5:7 в этом издании было уже совершенно выпущено, как не находящееся ни в одном из подлежавших сравнению манускриптов. Существует еще одно венецианское издание (Н.3.) 1825 г. Два раза кроме того армянский перевод издаваем был в Poccии: в Петербурге – 1814 г. и в Москве – 1834 г.

Распространение мусульманского владычества сопровождалось всюду, как на Востоке (в Азии и Африке), так и на западе Европы – в Испании, где арабы уже в начале VIII века утвердили свое господство быстрым также распространением арабского языка. И этому в особенности содействовало прямое запрещение Калифов – употреблять во всех делах общественных какой- либо другой язык, кроме арабского²⁹⁶. Правда, христиане в Сирии и Египте неизменно продолжали употреблять при богослужении прежние (сирийский и коптский) языки, но и тот и другой из этих языков скоро сделались мертвыми языками, т.е. мало-помалу совершенно вышли из употребления в живой народной речи, перестали быть понятными; а вследствие этого и существовавшие на этих языках древние переводы Свящ. Писания перестали быть также понятными для большинства. Потребовались новые переводы – переводы на арабский язык, если не для литургического, то для частного, домашнего употребления. В первом случае по-прежнему мог практиковаться (некоторое, по крайней мере, время) древний обычай устного истолкования и перевода прочитанных отделов Писания.²⁹⁷

Существует несколько арабских переводов новозаветных книг Cвящ. Писания. По характеру своему они делятся на переводы, сделанные непосредственно с греческого текста, и переводы, сделанные с других древних переводов.

1) Перевод четырех Евангелий. В первый раз перевод этот напечатав был, – по каким манускриптам – неизвестно, – в Pиме в 1590 г. (1591) под заглавием: «Evangelium sanctum Domini nostri Iesu Christi conscriptum a quatuor Evangelislis sanctis, id est, a Matthaeo, Marco. Luca et Iohanne. Romae in Typographia medicea. MDXC, fol»; в конце год отмечен MDXCI. Издание сделано было в двух видах: одно – с латинским подстрочным переводом, другое – без перевода. Независимо от этого издания названный перевод известен еще по следующим, совершенно самостоятельным печатным изданиям:

а) Фомы Epпе: «Novum D. N. Iesu Cbristi Testamenеum arabice. Ex biblioth». Leidensi edente Thoma Erpenio. Leid. 1616;

б) в Парижской Полиглотте (1645 г.), в которой как и в Лондонской Полиглотте (1657 г.), текст перевода составляет отнюдь не перепечатку текста 2-го римского издания, как думали некоторое время, но совершенно самостоятельную рецензию;

в) по так называемому каршунскому изданию (Carshunica – apa6cкий текст, напечатанный сирийскими буквами) F. Nairon’a, сделанному в Риме в 1703 г.: «Novum Testamentum syriacum et arabice», Rom. 1703. fol.;

наконец,

г) по явившемуся в недавнее время в Лейпциге изданию de Lagarde: «Die vier Evangelien Arabisch aus der Wiener Handscрrifl herausgeveben», Leipz. 1864. 8.

Все указанные пять изданий представляют, как показывает сравнение, один и тот же евангельский текст с некоторыми незначительными вариантами.²⁹⁸ Что перевод сделан прямо с греческого текста, – это также не подлежит ни малейшему сомнению²⁹⁹. Труднее решить вопрос: когда и где именно сделан был этот перевод? Некоторые из ученых вслед за Гугом полагают происхождение его ранее эпохи появления Ислама и утверждения владычества арабов на Востоке: думают именно, что рассматриваемый перевод сделан был для христиан из сарацин или тех арабов, которые обитали к юго-востоку и северо-востоку от Палестины и во второй половине IV века, при императоре Валенте во множестве стали переходить в христианство.³⁰⁰ Мнение это, однако, не имеет для себя достаточно прочных оснований. То обстоятельство, что этот именно перевод мы находим одинаково в употреблении как у сирийских, так и коптских христиан, с тем различием, что у первых он является исправленным по сирийскому, а у вторых – по коптскому туземному переводу, еще не дает права относить происхождение его к столь раннему времени; других же, более решительных данных для этого нет. Поэтому более справедливым нужно признать мнение тех ученых, которые, не определяя с точностью времени рассматриваемого перевода Евангелий, относят происхождение его вообще к первым временам распространения владычества арабов.³⁰¹ Весьма замечательно для нас в этом отношении передаваемое Баргебреем извecтие, что около 642 года патриарху Яковитскому Иоанну было поручено арабским Эмиром Амрусом перевести книги четырех Евангелий с сирийского на арабский язык.³⁰² Не имеет ли, может быть, какой-либо связи с этим обстоятельством и рассматриваемый нами Арабский перевод их с греческого текста?

Перевод представляет в настоящее время смешанный текст, т.е. правленный частью по Сирийскому Пешито, частью – по Коптскому переводу. Имеющееся манускрипты его показывают, что переписчики не стеснялись исправлять при переписке один манускрипт по другому, несмотря на различное их происхождение. Поэтому для критики текста этот сравнительно древний пере- вод не имеет особенного значения.

2) Перевод книги Деяний апостольских, посланий св. ап. Павла и соборных, и Апокалипсиса. Перевод этих 17 книг вместе с выше рассмотренным переводом Евангелий напечатан в Парижской Полиглотте (откуда перепечатан был потом в Лондонской) по одному манускрипту из Алеппо. Из сравнения его с переводом Евангелий оказывается, что он принадлежал совершенно другому лицу и более позднему времени.³⁰³ Равным образом, по мнению Гуга, и перевод Апокалипсиса нельзя приписать тому же лицу, которым сделан перевод книги Деяний апостольских и апостольских посланий³⁰⁴. Местом происхождения перевода считается Кирена³⁰⁵.

Текст этого перевода вместе с переводом Евангелий кроме Парижской и Лондонской Полиглотт, имеется еще в следующих изданиях:

а) в издании Римской конгрегации de propaganda fide: Biblia sacra arabica, sacrae congregations de propaganda fide jussu edita, ad usum ecclesiarum orientalium, additis e regione bibliis latinis vulgatis. Rom. 1671. 3 Vol. (3-й том содержит Нов.3.). Текст этого издания, как видно из предисловия, был обработан на основании рукописей под руководством маронитского архиепископа в Дамаске Сергия Ризи около 1625 г., но прежде печатания исправлен по Вульгате;

б) в издании, сделанном по поручению Английского миссионерского общества Сол. Heгpu (Solomo Negri) под следующим заглавием на арабском языке: Novum Testamentum Domini nostri I. Christi, nec non Decalogus ex capite vigesimo libri serundi Mosis, impress, ano. 1727. aer. Christ. Lond. 4 maj. Издание сделано по тексту Лондонской Полиглотты с некоторыми изменениями по греческому тексту;

в) в новейших изданиях Лондонского библейского общества 1811 и 1822 г. Кроме того известны издания отдельных книг в этом переводе, напр., Pauli apostoli epistola ad Rom. arabice. Seorsim recudi curavit Dr. Ioh. Heinr. Callenbergius. Hal. 1741. 8; его же: Acta apostolorum arabice. Hal. 1742. 8; Epistola Pauli apost. ad Webraeos. Hal. 1742. 8.

3) Существует, еще третий арабский перевод, сделанный также с греческого текста и известный доколе по единственному манускрипту, хранящемуся в Ватиканской Библиотеке (Cod. Arab. № 13). Из находящейся в конце посланий ап. Павла подписи видно, что манускрипт содержал первоначально весь Н. Завет, за исключением Апокалипсиса; в настоящее же время он кроме посланий ап. Павла содержит только Евангелие Матфея и несколько отрывков из Евангелий Марка и Луки. Манускрипт писан, как полагают (pro notis graeca scriptura unciali additis), в IX веке, в Эмесе – в Сирии. К этому же времени относят и происхождение самого перевода³⁰⁶. Характер перевода отличен от обоих вышеописанных, представляя во многих случаях более перифраз, чем перевод в собственном смысле.

Между арабскими переводами, сделанными с сирийского текста, известен, прежде всего, перевод Деяний апостольских, 14 посланий св. ап. Павла и соборных посланий: aп. Иоанн, 1 Петрова и 1 Иоаннова, напечатанный в вышеупомянутом издании Ф. Ерпе (Arabs Erpenii) 1616 г. Кроме того, в новейшее время Тишендорфом во время путешествия по Востоку открыто несколько НОВЫХ манускриптов, содержащих подобный же арабский перевод частью Евангелий, частью – апостольских посланий. Из них некоторые относятся к VIII, некоторые же – к IX и X векам.³⁰⁷

В Египте между коптами арабские переводы, сделанные с их местного церковного перевода, были распространены не менее, чем между сирийскими христианами-Несторианами и Яковитами. К этому разряду арабских переводов принадлежат, по мнению Тишендорфа, находящийся в издании Ерпо перевод соборных посланий: 2-го ап.Петра, 2-го и 3-го ап.Иоанна и послания ап.Иуды, а также перевод Апокалипсиса³⁰⁸. Таков же арабский перевод послания ап.Павла, открытый в одной хранящейся в Парижской библиотеке копто-арабской рукописи (№ 17).³⁰⁹ Несколько отрывков подобного же копто-арабского перевода послания ап.Павла открыты Тишендорфом.³¹⁰

Само собою разумеется, что все эти посредственные арабские переводы новозаветных книг, т.е. как копто-арабские, так и сирийско-арабские, прямого приложения к критике новозаветного текста иметь не могут; значение их важно собственно при оценке разногласных чтений в манускриптах тех самых переводов, с которых они сделаны.

Существует еще мнение о том, будто бы в VIII веке в Испании Иоанном, Епископом Севильским, был сделан также арабский перевод Ветх. и Нов. Завета с Вульгаты³¹¹; но справедливость этого известия в последнее время опровергается; существование такого перевода прямо относят к области фикций³¹².

Из Персидских переводов в Европе доколе известны два: оба содержат только Четвероевангелие. Один из них, напечатанный в Лондонской Полиглотте (с латин. переводом Сам. Клерка), сделан с перевода Пешито, бывшего также долгое время в употреблении и между персидскими христианами. В языке перевода, по замечанию Гуга, встречается весьма много арабских слов и выражений, – что прямо указывает на время происхождения его после времен Магомета. «Для критики Пешито, – замечает также Гуг, – перевод этот мог бы иметь весьма важное значение, если бы он сохранился до нас неповрежденным. В настоящем же виде текст его представляет множество глосс, интерполяций, не говоря уже об ошибках, допущенных еще переводчиком».³¹³

По тексту Лондонской Полиглотты перевод напечатан был также отдельно: «Evangelia IV persice et latine». Lond. 1698. fol. Новый латинский перевод его сделан был и издан Христоф. Ам. Боде: «Evangelia secundum Mt. Mc. Lc. loh. ex versiione Persici interpretis in bibliis polyg. Anglic. edita ex Persico idiomate in latinum transtulit simulque de Persica IV Evv. versione generatim praefatus est» C. A. Bodius. Helmst. 1801.

Другой персидский перевод, позднейшего происхождения, напечатан в Лондоне отдельным изданием учеными Abr. Whelок'ом и Pierson’ом под заглавием: «Quatuor Evangeliorum D. nostri I. Christi versio persica, syriacam et arabicam suavissimme redolens: ad verba et mentem Graeci textus fideliter et venusle concinnata. Codicibus tribus mss. ex oriente in academias utrasque Anglorum perlatis, operose invicem diligenterque collatis». Per Abrah. Whelocum (et Pierson) Lond. 1657³¹⁴. Что этот перевод сделан с греческого текста, – это несомненно; нет также оснований не верить и тому заявлению издателей его, что он составлен был вполне «ad verba et mentem graeci textus»; но так как издатели не позаботились представить текст его в настоящем, подлинном виде, но произвольно изменили его по имевшемуся также у них под руками манускрипту сирийско-персидского перевода, то в критическом отношении он также мало имеет значения, как и этот последней.

Просветительницей Грузии или Иверии считается св. равно-апостольная Нонна, современница императора Константина Великого³¹⁵. Продолжателем её святого дела является затем известный уже нам по истории Армянского перевода св. Месроб; ему приписывается также изобретение и грузинского алфавита³¹⁶. По всей вероятности, думают, ему же принадлежит мысль и о переводе Свящ. Писания на грузинский язык. Существующей, впрочем, в настоящее время Грузинский перевод составлен не прежде VI века (по мнению некоторых ученых даже не ранее VIII века). Перевод сделан с греческого текста. Критического употребления перевод доселе не имел почти никакого, хотя и имеются довольно древние манускрипты его.³¹⁷ Печатных изданий перевода имеется три; из них два сделаны были в Москве (первое – в 1743 году – «qua in paranda, – говорит Тишендорф,– nibil studii critici locum habuit» – , а второе – в 1816 году), и одно – в Лондоне библейским обществом.

В числе пособий для истории и критики новозаветного текста немаловажное значение усвояется западными учеными и Cлавянскому переводу нашей Православной Церкви; тем большее значение и интерес история Славянского перевода должна иметь для нас, в течение уже многих веков и доселе слышащих на языке этого перевода апостольское благовествование о великих делах Божиих (Деян. 2:11).

По вопросу о происхождении Славянского перевода Библии мы встречаемся с двумя, имеющими довольно существенное различие между собою мнениями ученых-исследователей.³¹⁸ По одному из этих мнений, и прежде и доселе наиболее принятому, труд перевода свящ. книг обоих Заветов с греческого на славянский язык, вместе с изобретением славянских письмен, принадлежат всецело и безраздельно великим просветителям славянским – свв. братьям Кириллу и Мефодию, урожденцам г. Солуни в Македонии. По другому же мнению, не лишенному, по-видимому, также некоторых оснований, «свящ. книги мы имеем не в Кирилло-Мефодиевых переводах, а в переводах гораздо древнейших, собранных, выправленных, переписанных и, может быть, пополненных Кириллом и Мефодием, преподавшими в славянской грамоте способ к правильному разумению и употреблению их».³¹⁹ Призвать справедливость того или другого из этих мнений – дело, очевидно, не безразличное, так как хоть и справедливо, что и с принятием последнего мнения величие заслуги славянских просветителей не только не умаляется, не только блеск славы их не меркнет, но еще выше становится их значение как людей, сумевших разумно завершить дело своих предшественников на поприще христианского просвещения славянских народов (ап. Павла, Андроника и Амвросия), но самый перевод должен получить при этом, естественно, иную (бOльшую) критическую важность, особенно если ему, в самом деле, принадлежит древность, восходящая к первым временам христианства. Но как ни желательно должно быть для нас утверждение за нашим Cлавянским переводом столь отдаленной, почти апостольской древности, – признать такую древность его совершенно доколе невозможно в виду слабости, недостаточности приводимых в защиту её оснований. Новейшие, более полные и тщательные исследования о жизни и апостольских трудах св. просветителей славянских, исправив некоторые неточности в прежних изысканиях по этому предмету, не только не поколебали, но еще более утвердили общее убеждение, что св. Кирилл и Мефодий были как творцами нашей славянской грамоты и письменности, так вместе и совершителями Славянского перевода Библии, что они именно чрез то и другое дело свое положили прочное основание всему дальнейшему просвещению славянских народов.

Убеждение это основывается отнюдь не на «глухих» преданиях, но на исторических свидетельствах, которые и по своей ясности, и по своей древности заслуживают полного доверия с нашей стороны. Первое место в ряду этих свидетельств мы даем свидетельству черноризца Храбра, писавшего в то время, когда еще были живы лица, видевшие первоучителей cлавянских. «Аще- ли впросиши, – пишет Храбр, – Словенскыя боукаря, глаголя: кто вы письмена створил есть или книгы преложил? то вси ведят и отвещавше рекут: святый Константин Философ, нарицаемый Кирил, те нам письмена створи и книги преложи и Мефодие – брат его»³²⁰. Живший в конце IX и в начале X в., Иоанн экзарх Болгарский в предисловии к переведенному им Богословию Иоанна Дамаскина, упомянув об устроении св. Кириллом «письмен Словенскых книг» и о переводе из Евангелия и Апостола избранных на весь год чтений («от Евангелия и Апостола избор»), о св. Мефодии замечает также: «Великыи Божии Архиепискоуп Мефодии, брат иeгo, преложи вся оуставныя книгы 60 от Елиньска языка, иеже иесть Греческ, в Словеньск.“³²¹ Далее – у преп. Нестора, в его летописи о деятельности св. Кирилла и Мефодия в Моравии читаем следующее: «Сима же пришедшема (в Моравию), начаста сставляти письмена азбуковная Словеньски, и приложиста Апостол и Еуангелье; и ради быша Словени, яко слышаша величья Божия своим языком. По сем же преложиста Псалтырь и Охтаик и прочая книги» ³²². Тоже самое, в разных видах и с большею или меньшею ясностью, свидетельствуют и древние легенды, – напр., Солунская под заглавием: «Слово Кирилла Солунского, философа болгарского»; Итальянская: «Жизнь и перенесение мощей св. Климента»; Моравская: «О св. Кирилле и Мефодие, заступниках Моравии»; Чешская: «О св. Людмиле»; Паннонская: «Память и житие св. Мефодия»; Болгарская: «Житие св. Климента, еп. Болгаров»³²³. К этим свидетельствам легенд нужно присоединить еще два: свидетельство Папы Иоанна VIII-гo, современника славянских апостолов³²⁴, и свидетельство священника Дуклянского, писателя XII-го века.³²⁵ И тот и другой ясно упоминают также о переводе св. Кириллом и Мефодием свящ.книг на славянский язык.

Все вышеуказанные свидетельства, упоминая о Славянском переводе Библии, единогласно приписывают труд перевода вместе с изобретением славянских письмен св. Кириллу и Мефодию; ни в одном из них, не смотря на разновременность их происхождения, нет ни одного слова, указывающего на то, чтобы в том или в другом виде подобный перевод существовал еще ранее, среди тех или других частных славянских Церквей и что великое дело св. братьев Солунских состояло лишь в собрании, исправлении и переписи славянскою грамотою этих переводов. Что могли быть, впрочем, и ранее св. Кирилла и Мефодия благочестивые лица, горевшие подобно им апостольскою ревностью о распространении и утверждении Благовестия Христова среди народов славянских и с этою целью, в видах бОльшего успеха предпринимавшие, быть может, также опыты переложения свящ. книг с греческого на славянский язык, – предположение это (кроме своей внутренней вероятности) имеет для себя основание в словах одной Болгарской летописи (открытой Гильфердингом), в которой между разным прочим говорится, что на предложение царя Михаила ехать в новокрещенную Болгарию для перевода свящ. книг Кирилл отвечает: «Како могу аз извести Писание на Болгарскаго языка? другие философове, бывше прежде мене, трудишася 200 год и ничто успеша, понеже Болгарскаго языка греческими буквами пословити не можно»³²⁶. Но в этом же летописном известии слова «ничто успеша» ясно показывают, что предпринимавшиеся ранее Кирилла и Мефодия труды по славянскому переводу Библии не имели успеха; и причиной этого была невозможность или, по крайней мере, крайняя затруднительность в передаче славянской речи греческими буквами. Таким образом, св. братьям-апостолам славянским приходилось, очевидно, начать дело перевода совершенно снова; и они начали его с того, с чего и следовало действительно начать, – с изобретения прежде всего славянских письмен. Совершив это великое дело, они приготовили себе удобный путь и для совершения другого – Славянского перевода свящ.книг.

Когда же и где начат и совершен был этот перевод? Следуя летописным и другим известиям, многие считали и считают временем изобретения славянской азбуки 863 или 862 год, – время прибытия славянских первоучителей в Моравию, когда будто бы было положено ими также начало и переводу свящ.книг на славянский язык³²⁷. Но это мнение в новейшее время встретило себе особенно сильного противника в лице Гильфердинга в небольшой, но замечательной для данного вопроса статье, с достаточною основательностью доказавшего, что изобретениe славянских письмен было сделано еще в 855 году, как об этом весьма определенно свидетельствует черноризец Храбр, и что, след., не в Моравии, а в Македонии (родине св. Кирилла) как совершено было им это изобретение, так положено было также начало и переводу священного писания для просвещения тамошних славян, уже частью крещенных³²⁸. С принятием этого мнения все дело приснопамятных учителей славянских получает совершенно другой, более естественный и нормальный порядок. Невозможно допустить, в самом деле, чтобы изобретение славянских письмен и перевод Свящ. Писания были для Кирилла и брата его – Мефодия предприятием случайным, на которое натолкнуло их одно лишь внешнее побуждение – поручение Византийского правительства проповедывать христианство в Болгарии и Моравии; несомненно напротив, что это было в них делом внутреннего сознания и убеждения, выработанного всею обстановкою их жизни, и что благоприятные внешние обстоятельства только помогли им осуществить с громадным успехом то, к чему их влекло призвание³²⁹. При этом также если не совершенно устраняются, то становятся менее трудными для понимания и многие частности из деятельности Кирилла и Мефодия в Моравии и Болгарии. Период деятельности их на поприще славянского просвещения значительно расширяется, – и мы не находим поэтому никаких причин сомневаться в достоверности летописных и других сказаний о том, что совокупными трудами св. братьев были мало-помалу даны в славянском переводе новопросвещенным славянским народам (моравам и болгарам и другим отраслям славянского племени) не только «вся уставныя» (т.е. канонические) книги Cвящ. Писания обоих Заветов, но и разного рода другие книги церковные, необходимые при богослужении, а также – может быть – Номоканон (Кормчая), Пролог и т.под. Можно сомневаться в точности некоторых частных известий, – напр., того, что по удалению Кирилла из Моравии Мефодий, возведенный в сан епископа, «посади два попа скорописца зело и преложи вся книги исполнь от гречьска языка в словеньск 6-ю месец, начен от марта месяца до двудесяту и 6-ю день октября месяца»³³⁰ . Указываемый здесь срок для «преложения» и переписки чрез двух скорописцев всей Библии, конечно, очень мал; но здесь, как и во многих других случаях, летописец передает, очевидно, дошедший до него слух; от слуха же нельзя требовать точности, тем более опасно строить на нем или опровергать им факты, констатируемые целым рядом других известий, более точных и определительных. В рассматриваемом нами случае речь может идти только о том, могли ли Кирилл и Мефодий во время своего служения на поприще христианского просвещения славянских народов совершить вышеуказанный, бесспорно-величайший труд преложения на славянский язык не только всех «уставных» книг Cвящ. Писания, но и разных других церковно-богослужебных, в руководстве которых настояла неотложная необходимость для новоустроявшихся Церквей Cлавянских? Мы думаем, что 30-ти летний период времени (считая с 855 г. – времени изобретения славянских письмен – и кончая 885 г., когда скончался св. Мефодий) вполне достаточен для этого, несмотря на «великие трудности в приготовлении к тому способов, которое не могло ограничиться изобретением букваря, а обязывало изобретателей выработать из языка грамматические правила и образовать скорописцев преподанием им этих правил»³³¹ .

В каком порядке или последовательности совершено было св. Кириллом и Мефодием дело перевода свящ. книг, – отвечать на это с определенностью невозможно по недостатку имеющихся для этого данных. По всей вероятности, дело начато было, – и притом, как мы уже знаем, еще в Македонии, во время пребывания Кирилла в Брегальнице³³², – с перевода необходимейших для христианского просвещения (равно как и для богослужения) частей, т.е. с Евангелия, Апостола и Псалтири, – причем в первом случае были переведены лишь избранные церковные чтения. Начатое с успехом в малом виде (и для более или менее ограниченного круга христиан из славян македонских) святое дело принимало с течением времени большие и большие размеры, по мере того как расширялся круг деятельности св. братьев, – и то, что сначала было для них делом лишь внутреннего сознания и подвига, стало потом неотложною необходимостью благоприятно сложившихся внешних обстоятельств.

С таким представлением хода дела вполне согласуются и дошедшие до нас известия. В 859 г.³³³ был крещен болгарский князь Борис (Михаил) и с этого времени христианство, доселе теснимое, становится, несмотря на встреченные вначале препятствия, господствующей религией в болгарском государстве. Признавать ли при этом или не признавать тождество некоего живописца Мефодия, окончательно склонившего, как повествуют греческие летописные сказания, князя-язычника к принятию христианской веры написанною им картиною Страшного Суда со св. Мефодием – братом Кирилла? Во всяком случае, пребывание и просветительная деятельность Кирилла и Мефодия в Болгарии – выше всякого сомнения.³³⁴ Сюда – в Болгарию св. братья прибыли уже с готовыми славянскими письменами, равно как с готовым славяно-болгарским переводом некоторых священных и богослужебных книг – переводом, который мог быть дополнен здесь «преложением» некоторых новых книг. Положительных известий относительно этого последнего обстоятельства мы, впрочем, не имеем.³³⁵ На Моравии и Паннонии по преимуществу сосредоточиваются известия разных источников о деятельности славянских первоучителей. Моравия была действительно той страной, которой суждено было видеть завершение просветительных трудов их. По замечанию Добровского³³⁶ и Шафарика³³⁷ моравские князья, услышав о совершении богослужения и употреблении Свящ. Писания на славянском языке, просили византийское правительство прислать им учителя, «иже бы ны, – говорили послы императору Михаилу III, – наказал и поучал нас, и протолковал святыя книги; не разумеем бо ни гречьску языку, ни латинску: оны бо ны тако учат, а друзии инако; тем же не разумеем книжнаго разума, ни силы их; да послете ны учителя, иже ны могут сказати книжная словеса и разум их»³³⁸. Прибыв в Моравию, св. братья «начаста, – по известию нашего летописца, – составляти письмена азбуковная словеньски, и приложиста Апостол и Еуангелье; и ради быша словени, яко слышаша величья Божия своим языком. Посем же преложиста Псалтырь и Охтаик и прочая книги»³³⁹. Относя как изобретение славянской азбуки, так и начало перевода ко времени пребывания Кирилла и Мефодия еще в Македонии, мы должны понимать эти слова летописца, очевидно, так, что и здесь – в Моравии, как равно в Болгарии, св. Кирилл и Мефодий прежде всего озаботились «протолкованием» на славянском языке необходимейших из книг священных и церковно-богослужебных. И этого было на первых порах достаточно, чтобы утвердить и в Моравии, к несказанной радости её славянских сынов, на твердых основаниях дальнейший ход славянского просвещения. Совместная деятельность св. братьев продолжалась здесь, впрочем, недолго – около 6 лет. В 868 г. (14 февраля) св. Кирилл скончался в Вене. Св. Мефодию предстояло теперь одному довершить оставшееся еще неоконченным – что и было действительно исполнено им. К этому-то периоду деятельности его относится известие Нестора – известие, едва ли точное в частностях, но несомненно верное в общем – что когда уже не было Кирилла в Моравии, Мефодий «посади два попа скорописца зело и преложи вся книги исполнь от гречьска языка в словеньск 6-ю месец, начен от марта месяца до двудесяту и 6-ю день октября месяца». В Паннонском житии св. Мефодия говорится также, что Мефодий, «посадив из своих учеников двух пресвитеров, больших скорописцев, скоро перевел все св. Писание вполне, за исключением книг Маккавейских»³⁴⁰. По другим же известиям, св.Мефодием были переведены лишь 60 уставных (т.е. канонических) книг Cвящ. Писания³⁴¹. При таком разногласии древних известий невозможно отвечать с определенностью на тот вопрос: вся ли Библия в её нынешнем составе была переведена при жизни Мефодия или же при нем были переведены только уставные – канонические книги? Мнения ученых исследователей по этому вопросу различны и одинаково, нужно сказать, вращаются лишь в области вероятностей.

Вопрос этот, впрочем, как он ни важен, имеет для нас лишь исторический интерес. Более близкое и существенное значение для истории и критики славянского текста имеет другой – следующий вопрос: дошел ли вообще до нас в целости первоначальный перевод свящ. книг, совершенный трудами св. Кирилла и Мефодия? Издатели Библии 1751 г. считали его совершенно утраченным³⁴²; новейшие же, более тщательные исследования по этому вопросу привели к иному решению его. Во всей своей целости перевод славянских первоучителей, несомненно, до нас не дошел; но столь же несомненно также и то, что бОльшие или меньшие остатки его сохранились до нас в имеющихся древнейших рукописях, содержащих частью полный текст обоих Заветов, частью отдельные книги из того и другого³⁴³. Обстоятельства как у нас на Руси, так и в странах единоверных нам славянских братий были мало благоприятны для сохранения великого труда св. первоучителей наших в целости и неповрежденности. Нет сомнений, что вместе с христианством и богослужением книги Свящ. Писания на родном – славянском языке перешли и к нам в Pоссию, по крайней мере, при св. Владимире. О любви предков наших к чтению Слова Божия свидетельствуют и летописи, и жизнеописания святых, и сохранившиеся Библейские рукописи. Но тяжелые испытания, пережитые отечеством нашим в течение многих веков, не давали совершенно возможности предстоятелям Русской Церкви наблюсти за сохранением и распространением книг священных с тою бдительности и строгою заботливостью, какие требовались в столь важном деле. Бывшие в употреблении списки ветшали и мало-помалу совершенно исчезали; для изготовления же новых не было искусных, знающих дело писцов; если же где по нужде и изготовлялись списки тех или других книг, то самое дело переписки производилось по большей части крайне неисправно; вследствие небрежности и невежества переписчиков списки наполнялись множеством разнообразных, умышленных и неумышленных погрешностей, которые с течением времени более и более умножались. Печальные последствия такого положения дела, и прежде не остававшиеся незамеченными³⁴⁴, открылись во всей ясности в конце XV века, когда просвещеннейший в среде своих современников и ревностный поборник Православия против «жидовствующих» – Геннадий архиепископ Новгородский приступил к собранию священных книг в один состав. Оказалось, что некоторые книги были совершенно затеряны; по крайней мере их нельзя было отыскать даже в знаменитейших монастырях того времени; пришлось переводить вновь – и притом с латинской Вульгаты. Так были переведены две книги Паралипоменон, три книги Эздры, книги Неемии, Товта, Юдифь, Премудрости Соломона и две книги Маккавейские, равно как недостававшие части в некоторых других книгах³⁴⁵. Список составленной таким образом первой полной Библии в Poccии и представляет собою принадлежащая Московской Синодальной библиотеке Библия 1499 г.³⁴⁶. Но очевидно и после трудов Геннадия подобные полные списки Библии же могли быстро распространяться тогда в России по причине крайней затруднительности и дороговизны изготовления их; списывание по-прежнему ограничивалось отдельными книгами, хотя дело исправления их и приведения в полный состав продолжало и в XVI в. обращать на себя серьезное внимание церковной и светской власти³⁴⁷.

Наконец и у нас, как на Западе, на помощь этому великому и трудному делу явилось книгопечатание. В 1581 г., иждивением и трудами князя Константина Острожского явилось первое полное печатное издание Библии в России. Как бы ни было недостаточно само по себе это первое печатное издание, оно тем не менее имело громадную важность для последующей истории славянского текста, не только потому, что теперь не могли уже иметь места разные случайности и произвол списывания, так много вносившие прежде разнообразной порчи в текст, но и потому, что теперь дело дальнейшего исправления текста и приведения его в порядок получало более твердую основу. Как в основание Острожского издания был положен список Библии, присланный из Москвы царем Иоанном Васильевичем (текст которого был сличаем издателями с разными другими списками, греческими и славянскими); так, в свою очередь текст Острожской Библии послужил основанием для второго печатного издания её, явившегося при царе Алексее Михайловиче в Москве, 1663 года. Исправления текста в этом издании были незначительны и состояли преимущественно в замене устаревших слов новыми, перемене полугласных на гласные и т.под. Правда, вскоре при царе же Алексее Михайловиче поднят был снова вопрос о новом, полном переводе и исправлении всей Библии; составлено было для этого общество из ученых лиц, во главе которых стоял Епифаний Славенецкий. Перевод начат был с Н. Завета и вчерне уже был окончен; но смерть сперва митрополита Сарского и Подонского Павла, тогдашнего местоблюстителя патриаршего престола, которому поручен был главный надзор за ходом дела, а вскоре затем – и самого Епифания Славенецкого и на этот раз, как и ранее при патриархе Никоне, прекратили дело.³⁴⁸ Осуществление его выпало на долю XVIII века, поставившего Россию на новый путь, в новые условия развития. В 1712 г., ноября 14 дня, Петром I был издан указ, которым повелевалось: «Издать печатным тиснением книгу Библию на словенском языке; а прежде тиснения прочесть ту словенскую Библию и согласить во всем с греческою семидесяти переводчиков Библиею. И быть у дела того в смотрении и исправлении еллиногреческих школ учителю, иеромонаху Софронию Лихудию, да Спасского монастыря архимандриту Феофилакту Лопатинскому, да типографии справщиком Феодору Поликарпову и Николаю Семенову, в чтении справщиком же монаху Феологу, да монаху Иосифу. А согласить им и править в главах и стихах в речах против греческия Библии грамматическим чином. И буде где в словенской против греческой Библии явятся стихи пропущены или главы перемешаны или и в разуме писанию священному греческому противность явится: и о том доносить преосвященному Стефану митрополиту Рязанскому и Муромскому и от него требовать решения»³⁴⁹. На этот раз всё обещало, по-видимому, скорый и успешный ход дела, тем более,что «cкудость велия» божественных книг чувствовалась во всей тогдашней России. В 1720 г. все дело исправления было действительно окончено; исправленная Библия была переписана в 8 томах и представлена тогдашнему местоблюстителю патриаршего престола, преосвящ. Стефану. Была ли эта исправленная Библия представлена тогда же и Государю – об этом нет известий; но известно, что вскоре она снова была сдана тем же справщикам для окончательной проверки их исправлений. Проверка ограничилась, впрочем, за разными обстоятельствами Пятикнижием Моисеевым и книгою Иова. Наконец, в 1723 г. определением Свят. Синода от 9 января было приговорено: «тое (исправленную) Билию на словенском диалекте напечатать неотложно и в продажу за настоящую цену употребить по обыкновению». Печатание, однако, не было тотчас же начато, потому что «все станы» синодальной типографии заняты были печатанием разных церковных книг. Между тем в следующем 1724 г., 3 февраля, Свят.Синоду объявлено было словесно высочайшее повеление: «новоисправленную Библию печатать с таким определением, дабы в той новоисправленной Библии прежния речи, которыя переправливаны, против тех новоисправных на брезех листов означены были без опущения, дабы не было от неспокойных человек нарекания к народной смуте, и каковыми литерами оную Библию печатать намерено будет, чтоб те литеры объявить Его Величеству». В октябре того же года образцы литер были получены и все было готово, по-видимому, к печатанию, но последовавшая в январе 1725 года смерть Петра совершенно остановила дальнейший ход его³⁵⁰.

Дальнейшая история начатого и неоконченного Петром Великим дела исправления и печатного издания Библии представляет ряд комиссий, из которых каждая последующая поверяла и исправляла труды предшествовавшей³⁵¹. Дело исправления производится то в Москва, то в Петербурге. Предлагаются и обсуждаются разнообразные способы как исправления, так и издания новоисправленного текста, но самое издание откладывается вес далее и далее. Правда, в 1736 г. было приступлено к печатанию Библии под наблюдением архимандрита Троицкого Александро-Невского монастыря (где и производилось печатание) Стефана; печатание к 1738 г. было доведено уже до книги Товита; но относительно исправления и печатания этой книги архим.Стефану представились такие препятствия, вследствие которых дело печатания опять остановилось, а затем и совершенно было оставлено вследствие возникших новых рассуждений о способах лучшего исправления и печатания. Наконец, после многих трудов и неоднократных, устных и письменных, подтвердительных повелений императрицы Елизаветы Петровны, в конце 1751 г. явилось в свет давно и горячо желанное всеми издание исправленной славянской Библии³⁵². Объем и общий характер сделанных в ней исправлений весьма точно определяются следующими словами предисловия, предпосланного библейскому тексту: «Подражая отцем святым, то едино в деле исправления сего свящ. Библии попечение имехом, еже согласно во всем греческому седмисяти переводу наш славянский перевод издати...» «Сего ради ничесоже нами не внесено в текст, еже не обретеся в греческих, и то по довольном разсуждении, испытании же и сношении различных составов и свидетельств св. отец: ничесоже не исключено, точию то, еже, по прилежном взыскании и сношении, ни в едином обретеся: ничесоже от речений первыя печати непременено, точию то, еже не бе согласно в значении греческому речению сводя в двоесловогласных вышний и нижний текст и разсуждая, кое значение – составу приличнейшее: и то (переменено), еже не по правилам грамматическим, и не по свойству языка славянского положено бе». Таким образом буквальная близость (до копизма) и верность славянского текста греческому – вот главнейшая цель, к которой направлялись заботы последних исправителей нашей Библии. Заботливость эта имела, конечно, многие прекрасные стороны, но она же была причиною также и того, что явилось много мест в славянском переводе темных и запутанных, как об этом ясно замечается и в предисловии³⁵³. Сказанное относится ближайшим образом к В. Завету, текст которого, как само собою разумеется, представлял наиболее трудностей при исправления. Что касается Н. Завета, то исправление его вообще было незначительно. По предположению Св.Синода, утвержденному императрицею, прежний славянский текст Н. Завета был сличен исправителями с греческим текстом и отеческими толкованиями: что оказалось несогласным или недостающим против книг, то в текст не внесено, а положено было на поле. Грамматические погрешности исправлены на ряду, а излишние речения, служащие к объяснению смысла, оставлены во вместительных³⁵⁴.

Изданная в небольшом количестве экземпляров Библия 1751 – 1752 г. разошлась чрезвычайно быстро; а так как спрос на нее в обществе быть велик, то немедленно же было приступлено к новому изданию³⁵⁵. Но и теперь Св.Синод предположил еще раз пересмотреть всю Библию и поручил этот труд Гедеону Сломинскому, участвовавшему и ранее в исправлении её. Кроме Гедеона, поверкою занимался также и Варлаам Лящевский, бывший уже теперь архимандритом и членом Св.Синода. Таким образом в 1756 году напечатана была вторично Библия «Ветхого Завета греческому богомудрых седмидесяти двоих толковников переводу, Нового же самоначальному св. Апостол письмени тщательнее и вернее от прежде напечатанной 1663 года в царствующем граде Москве на словенском языке во всем соглашенная и в чем потреба 64 исправленная». Все последующие, появлявшиеся и появляющиеся почти ежегодно издания славянской Библии составляют лишь перепечатку этого последнего издания.

Изложив исторические сведения о происхождении Cлавянского перевода Библии и дальнейшей судьбе его у нас – в Pоссии , мы должны были бы теперь перейти, так сказать, к внутренней истории его текста, т.е. к историко – критическому обозрению славянского текста как в имеющихся многочисленных рукописях его, так и в печатных изданиях – к уяснению различных характеристических особенностей его, встречаемых в них или других памятниках. Важность критического обозрения истории Славянского перевода с этой стороны сама собою очевидна, особенно в виду заявленных в последнее время желаний нового пересмотра и исправления нынешнего славянского текста. Но для истории славянского текста у нас, справедливость требует сказать, сделано доколе еще очень мало; для этого великого дела у нас едва лишь положены первые основания, частью в виде описаний сохраняющихся в разных древних книгохранилищах наших библейских списков, частью в виде отдельных, критических печатных изданий или исследований о некоторых из них, наиболее важных. Для критической же истории славянского текста имеют значение не одни только библейские списки, но и разного рода другие древние памятники славянской письменности, в которых сохранились больше или меньше следы славянского перевода, – каковы, напр., летописи, поучения, разного рода сборники и пр. Кроме обширности материалов, требующих исследования, представляются также не менее затруднительными и в то же время вполне достойными ученой изыскательности и те подлежащее при этом решению вопросы, какие успели уже ясно обозначиться доселе и к которым при дальнейшем исследовании могут прибавиться многие другие. При доселешних исследованиях памятников славянского перевода с достаточною ясностью уже выяснилось, что и текст славянского перевода кроме обычных разночтений является подобно греческому в различных также «изводах» или редакциях. Спрашивается: как и где образовались эти различные изводы – составляют ли они плод простого, обычного исправления различных переписчиков, трудившихся в разное время и в разных местах, или же напротив, они – суть остатки различных переводов или, по крайней мере, различных редакций (в полном смысле этого слова) одного и того же перевода?

Предоставляя решение как этого, так и других подобных вопросов специальному исследованию³⁵⁶, мы ограничимся здесь некоторыми общими замечаниями относительно рукописных памятников славянского перевода, и именно – Н. Завета. Из сохранившихся до нас библейских списков только четыре содержат полный текст Н. Завета: из них три (вместе с В. Заветом) принадлежат Московской Синодальной библиотеке (по описанию Горского и Невоструева – № 1 – 3) и один (без В. Завета) – библиотеке Соловецкого монастыря (№ 46)³⁵⁷; в последнем недостает, впрочем, Апокалипсиса. Все другие известные списки содержат или Евангелие, или Апостол; и большая часть этих последних списков древнейших представляет не полные тексты евангельские и апостольские, но расположенные по порядку церковные чтения. Очевидно, списки последнего рода были более распространены у нас в древности, чем первые. Известнейшие по своей древности Евангелия: Остромирово (1056 – 1057 г.), Архангельское (1092 г.), Мстиславово (до 1117 г.), Юрьевское (1119 – 28 г.), Румянцевское (1164 г.), Милятино (1260 г.) и др. – суть именно Евангелия – апракосы. Полные списки Четвероевангелия (Евангелие-тетр) (равно как и Апостола) начинают распространяться преимущественно с XV века. Есть, впрочем, полные списки Четвероевангелия весьма древние. Таково, напр., Синодальное Четвероевангелие 1144 г. (Синод. Биб. № 20). Сличение того и другого рода списков показало, что в полных списках текст сохранился исправнее, представляет менее порчи, чем в списках, расположенных по церковным чтениям. И это совершенно понятно. Будучи менее употребляемы и потому реже переписываемы, списки первого рода менее подвергались повреждениям переписчиков и своевольных исправителей, чем последние. Достойна замечания также крайняя малочисленность списков Апокалипсиса. Между рукописями Московской Синодальной библиотеки отдельных списков этой книги совершенно нет, в других библиотеках число списков их весьма незначительно.

Латинские переводы по времени их происхождения можно разделить на два класса: к первому классу относятся переводы, существовавшие и употреблявшиеся в западной Церкви до времени блаж. Иеронима, обозначаемые обыкновенно, хотя и неправильно, общим именем Itala; ко второму – перевод блаж. Иеронима, известный под именем Вульгаты (Vulgata).

Происхождение и судьба древнего латинского так называемого до-Иеронимовского перевода Библии (versionis ante Hiecronymianae), вследствие скудости и запутанностн относящихся сюда исторических данных, мало известны и составляют доселе предмет разногласий между учеными исследователями. Несомненно одно, что во второй половине II-го века в западной Церкви уже существовал латинский перевод Свящ. Писания, в частности – Н. Завета. Ясные свидетельства об этом мы находим у Тертуллиана, из слов которого мы узнаем не только вообще о существовании подобного перевода в его время, но также и о его известности и общем употреблении в Африканской Церкви³⁵⁸. Но при этом остаются доселе не решенными ясно и определительно многие другие вопросы: когда и где именно составлен был этот известный уже во времена Тертуллиана латинский перевод Библии? Существовал ли, спрашивают далее, в западной Церкви до времени блаж. Иеронима один общеупотребительный латинский перевод, подвергшийся лишь с течением времени различным исправлениям и переделкам, откуда и объясняется разность в цитатах древних латинских писателей церковных, или же напротив, в течение II – IV веков в ней существовали многие отдельные, самостоятельные переводы, явившиеся в различных Церквах и обязанные своим происхождением различным лицам? Как нужно, наконец, смотреть на перевод так называемый Itala, превосходивший, по словам блаж. Августина, все другие переводы своею точностью и ясностью: был ли это «перевод» в собственном смысле или же это были просто «exemplaria emendata» – манускрипты африканского латинского перевода, исправленные в Италии по греческому подлиннику? Но всем этим вопросам мнения ученых исследователей неодинаковы и, нужно сказать, ответ на них не так прост, как это может представиться с первого взгляда³⁵⁹.

И прежде всего что касается места и времени происхождения древне-латинского перевода Библии (и в частности Н. Завета), то многие и, нужно сказать, весьма важные данные ясно указывают, по-видимому, на Африку, где происхождение его нужно относить к очень раннему времени. И (то,что)

а) здесь – в Африке встречаем мы первое известие о его существования и церковном употреблении³⁶⁰;

б) хотя и неизвестно с точностью, когда именно и кем основана христианская церковь в Африке, но нужно полагать, имея в виду постоянную, тесную связь Рима и Италии вообще с митрополею Африканской провинции – Карфагеном, что первые семена христианства занесены были сюда очень рано, может быть еще в век апостольский. Во второй половине II-го века Церковь Африканская представляется уже весьма значительною по числу своих членов и вполне благоустроенною. Но в проконсульской Африке греческий язык, нужно заметить, был почти совершенно неизвестен; господствующим, общеупотребительным языком был здесь язык латинский; а посему и перевод Свящ. Писания на этот общепонятный язык должен был представляться здесь с самого же начала делом самой насущной и неотложной необходимости; наконец

в) язык древне-латинского перевода, по своему характеру, есть тот простой, общенародный язык латинский (lingua cotidiana, ruslica, plebeia), который был особенно господствующим в Африке, где он был не только обыкновенным разговорным языком, но и литературным. Делаемое на этом основании заключение об африканском происхождении древне-латинского перевода представляется тем более доказательным, что справедливость его подтверждается как замечательным сходством языка этого перевода с языком древних африканских писателей церковных, в особенности – Тертуллиана, так и тем вообще несомненным фактом, что церковно-богословский язык латинский есть, по общему признанию, продукт Африканской Церкви, где латинский язык, не встречая себе сильных противников ни в греческом, ни в древнем пуническом, тотчас же сделался органом новой религии – религии христианской³⁶¹.

В противоположность этим данным те из ученых исследователей, которые местом происхождения древне-латинского перевода Библии считают не Африку, а Италию, в доказательство этого приводят разные свои основания. Так, во-первых, ссылаются на то, что Тертуллиан, говоря об известном уже в его время в Африканской Церкви латинском переводе, называет его общеупотребительным (in usum exiit). Такого значения, говорят, перевод при тех возражениях, какие делались против него еще Тертуллианом и которые еще более усилились в последующее время, не мог бы достигнут, если бы авторитет его не подкреплялся авторитетом митрополии Африканских Церквей – Церкви Римской. Указывают далее на одно замечание блаж. Августина в полемике против манихея Фавста. Защищая между прочими против Фавста (в том числе и) непреложный авторитет Божественных Писаний, содержимых Церковью, Августин говорит, что при встрече с теми или другими затруднениями при чтении их, особенно с разностями манускриптов их (разумеются манускрипты латинского перевода), нужно или обращаться к кодексам той области, откуда пришло самое учение (unde ipsa doctrina commeavit), или отдавать преимущество большинству манускриптов пред меньшинством, древнейшим из них – пред новейшими, или же, наконец, искать объяснения в языке, с которого сделан перевод³⁶². Что выражением: «unde ipsa doctrina commeavit» Августин указывает здесь на Италию – это, говорят, неоспоримо. Но всякое сомнение, если только оно еще возможно, в том, что употреблявшемуся в Африке латинскому переводу Августин усвоял Италийские происхождение, исчезает, говорят, в виду следующих слов его, открываемых в его «Христианской науке»: указав на пользу снесения между собою как можно более различных переводчиков, с углублением них разности, Августин пишет: «Что касается самых переводов, то должно предпочитать всем прочим перевод Италийский (Itala); потому что он и точнее и яснее прочих»³⁶³ . Наименованием «Itala» в приведенных словах Августина прямо и ясно указывается, по мнению защитников рассматриваемого мнения, место происхождения (Италия) того перевода, который у Августина рекомендуется как лучший из существующих переводов или, точнее, различных редакций одного и того же перевода. И Августин отдает, говорит, предпочтение этому переводу пред всеми другими существовавшими в его время латинскими переводами как вследствие внутренних достоинств его, т.е. точности и ясности, так и потому, что он принадлежит той Церкви, откуда Африка и получила свое христианское просвещение (unde ipsa doctrina commeavit) – есть тот самый перевод, от которого все другие переводы и берут, собственно, свое начало. Отсюда понятным становится будто бы также и то основное правило Августина, чтобы африканские манускрипты, в случае их разногласия между собою, были исправляемы по Италийским как своему первоначальному оригиналу.³⁶⁴

Оба указанных мнения легко, впрочем, примиряются между собою, если признать, как и следует действительно, что в западных Церквах до времени блаж. Иеронима существовал и был в употреблении не один, а многие переводы. Местом происхождения одних (быть может, древнейших) была действительно Африка, где потребность перевода Библии на живой, общепонятный язык была, как мы сказали, особенно ощутительною. Другие же и составлены были, и употреблялись в других Церквах; в числе их был также перевод, составленный в Италии, отличавшийся сравнительно с прочими большею точностью и ясностью, как это и естественно ожидать от переводчиков италийских, вместе с знанием латинского языка как языка природного хорошо владевших также и языком греческим, весьма распространенным в Италии в эпоху явления христианства. Таков именно и был перевод Itala, упоминаемый блаж. Августином и рекомендуемый им к употреблению предпочтительно пред прочими местными африканскими переводами. Такое представление дела вполне подтверждается как разностью в библейских цитатах у древних латинских писателей церковных (разностью настолько значительною, что её невозможно объяснить из одного лишь произвола пли неточности цитации),³⁶⁵ так в особенности сведениями, открываемыми у блаж. Августина. Во второй книге своей «Христианская наука» Августин прямо говорит, что «число переводивших Свящ. Писание с еврейского на греческий язык определенно известно; латинских же переводчиков было множество. Ибо с самых первых времен христианства всякий, кому попадался в руки греческий текст Писания, и кто сколько-нибудь сознавал себя сведущим в том и другом языке (т.е. греческом и латинском), смело брался за перевод».³⁶⁶ Нельзя отрицать, конечно, что говоря это Августин имел ввиду не переводчиков только в собственное смысле, но и простых справщиков, исправлявших лишь или переделывавших готовые уже, уже бывшие в церковном и домашнем употреблении верующих той или другой Церкви латинские переводы на основании попадавшихся в руки греческих манускриптов. Но нет никаких оснований отрицать также и то, что приведенными словами Августина достаточно ясно и решительно утверждается существование в западных Церквах до появления Иеронимовой Вульгаты многих переводов латинских, обязанных своим происхождением различным лицам. Уже самое сопоставление упоминаемых им многих латинских переводчиков с греческими LXX переводчиками показывает, что и дело первых (по крайней мере, некоторых из них) подобно известному труду последних, состояло не в одном лишь исправлении и переделке существующего перевода, но и в совершенно новом, самостоятельном переводе Писания с греческого языка на латинский. Такое понимание слов Августина не представляет также и чего-либо невозможного или невероятного с исторической точки зрения. Напротив, нет ничего естественнее того предположения, что с начавшимся во втором веке быстрым распространением и утверждением христианства на Западе различные, вновь возникавшие местные Церкви, частью в Африке, частью в Италии, Галлии, Испании, могли самостоятельно приступить к столь важному и необходимому делу перевода Св. Писания, не ожидая непременно получения его от других. Так, по всей вероятности, возник, – и быть может ранее, чем где-либо, – свой самостоятельный перевод в Африке, о котором упоминает Тертуллиан; так могли явиться (вероятно также во втором еще веке (primis fidei temporibus)) подобные же переводы и в других Церквах и между ними – тот точнейший и яснейший других перевод, который называется у Августина именем «Itala». Относительно, в частности, этого последнего перевода нужно заметить, что после того как в относящемся сюда месте у блаж. Августина чтение «Itala» признано всеми в настоящее время как несомненно подлинное чтение³⁶⁷, представляется cовершенным произволом понимать слова его таким образом, что будто бы в них идет речь не о каком-либо новом, отличном от африканских, переводе италийском (т.е. составленном в Италии), а просто о латинских манускриптах, перешедших в Италию и там исправленных по греческому подлиннику (exemplaria emendata), и таких, которые не испытали такого исправления (exemplaria non emendata), т.e. оставаясь в Африке, сохраняли неприкосновенными свой первоначальный текст и язык перевода³⁶⁸. Такое понимание вышеприведенных слов Августина ни мало не оправдывается ни буквою их, ни всем ходом предыдущих и последующих рассуждений Августина, в связи с которыми стоят эти слова у него. Августин весьма ясно причисляет рекомендуемый им перевод Itala именно к переводами (interpretationes). Слово же – interpretatio, точно также как interpres, interpretari, у Августина всюду употребляется в этом именно ближайшем и собственном смысле; там, где говорится у него просто лишь о верных или неверных, исправных или неисправных кодексах, списках перевода, у него и употребляются соответствующие сему выражения: exemplaria, codices. Самая характеристика перевода Italа (что он точнее и яснее прочих) указывает также скорее на перевод, чем на простую лишь переделку или исправление, достоинства которых далеко не определялись бы такою характеристикою. Но всего лучше точный смысл рассматриваемых слов Августина определяется контекстом их. Непосредственно перед рассматриваемыми словами, равно как и несколько далее, Августин рассуждает о том, что весьма важным пособием к изъяснению Свящ. Писания служит между прочими снесение между собою как можно более различных переводов. Необходимость и важность такого снесения, особенно для незнакомых с оригинальными языками Библии (т.е. еврейским и греческим), основывается частью на многочисленности вообще латинских переводов, частью на том, что в самом характере этих переводов есть существенное различие: одни из них – суть переводы более буквальные, перелагающие не только все слова, но даже частные обороты речи, не переложимые на язык латинский без большего или меньшего нарушения издревле установленных правил речи; другие же – более свободные, придерживающееся не столько слов, сколько мыслей. Таким образом, при встрече мест Свящ. Писания, почему-либо темных, или слов и изречений неизвестных должно, по Августину, для разрешения их или спрашивать людей, знающих подлинный язык Писаний (если встречаемая трудность зависит именно от незнания чужого языка), или самим учиться ему, когда позволяют то время и способности, или наконец – советоваться с различными переводами, снося одни из них c другими. В частности относительно этого последнего обстоятельства, т.е. снесения различных переводов, Августин делает следующие два замечания, из которых одно и есть именно рассматриваемое нами спорное изречение его: во-первых, должно употреблять, говорит он, все рачение, как бы не обмануться неверностью кодексов, ибо есть кодексы, которые нужно еще предварительно исправлять, и желающие познать Божественное Писание должен обратить на сие обстоятельство особенное внимание, чтобы при самом рассмотрении кодексов верным из них не предпочесть неверные; и во-вторых, что касается самых переводов, то должно предпочитать всем прочим перевод Италийский, потому что он и точнеe и яснеe прочих³⁶⁹. Такова связь этих слов Августина с общим ходом его рассуждения. Ясно, что перевод Itala у Августина – не то же, что exemplaria emendata. Напротив, это есть один из тех более буквальных, латинских переводов, – и притом лучший, – к которым он советует обращаться в случаях недоуменных, «не потому что сии переводы, – как говорит он, – были вполне удовлетворительны, но потому, что они могут читателю показать исправность или погрешность державшихся в переводах своих не столько слов, сколько мыслей»³⁷⁰. Что Августин и на самый перевод Itala отнюдь не смотрел как на вполне исправный перевод, не нуждавшийся в проверке (как уже проверенный будто бы в Италии) по греческому подлинному тексту, – это ясно видно из следующих наставлений, высказанных им непосредственно за словами о переводе Itala: «для исправления же недостатков в переводах латинских (а следовательно также и в Itala) надобно прибегать к переводам греческим, между коими самый важный, что касается до Ветхого Завета, есть перевод LXX толковников, кои, по мнению всех, более знающих в сем деле Церквей, когда перелагали Писание, такого удостоены были вдохновения от Cвятаго Духа, что имели как бы одни уста...» Подобным образом и в книгах Н. Завета, если по различии латинских переводов, встретится что-либо сомнительное, то без всякого сомнения надобно прибегать к подлинникам греческим, а особенно принятым Церквами, более в сем деле опытными и разборчивыми³⁷¹.

Итак, на указанные выше вопросы о числе, времени и месте древне-латинских переводов Нового Завета, употреблявшихся в западных Церквах до Иеронимовой Вульгаты, мы можем на основании вышеизложенных данных дать следующие ответы:

1) до времени появления Иеронимовой Вульгаты в западных Церквах существовали и были в употреблении многие латинские переводы, обязанные своим происхождением различным Церквам и лицам;

2) время происхождения их относится еще ко 2-му веку, может быть даже – к половине его (по крайней мере – некоторых из них) ;

3) одни из этих переводов были переводы более буквальные, другие же – более свободные, придерживавшиеся не столько слов, сколько мыслей оригинала; наконец,

4) между этими переводами особенно славился своею точностью и ясностью перевод Италийский (Itala), носивший такое наименование по месту своего происхождения – Италии.

Важность древне-латинских переводов для истории и критики новозаветного текста сама собою очевидна. На основании их мы можем отчасти судить о древнейшем виде чтении разных новозаветных мест, относительно которых представляются те или другие разногласия между различными памятниками греческого текста. С таким значением эти переводы и являются действительно, напр., у Тишендорфа в его критических изданиях Нового Завета. Нужно сказать, однако, что критическое употребление их требует большой осмотрительности и осторожности. В библейской критике давно уже установился обычай – все, что дошло до нас из древне-латинских переводов, частью в виде цитат в сочинениях древних латинских писателей церковных, частью – в виде более или менее полных манускриптов, называть именем Itala, хотя на такое неразборчивое употребление этого названия, как могущего вводить в заблуждение относительно истинной сущности дела, жаловался еще Михаэлис. На самом деле, ни цитаты древне-латинских писателей церковных, ни имеющееся доселе манускрипты (за исключением не многих, недавно найденных, отрывков) не представляют текста одного какого-либо определенного перевода – Италийского или Африканского. И в том и другом случае мы имеем текст смешанного характера, т.е. такой, в котором соединяются чтения различных латинских переводов, бывших в употреблении на Западе. Указание на такой смешанный характер текста латинских манускриптов мы находим еще у Иеронима, который говорил о манускриптах своего времени: «...tot enim sunt exemplaria, quot codices»³⁷² . Произошло такое смешение вследствие того, что переписчики и читатели манускриптов исправляли весьма часто текст одного перевода по другому; понимавшие греческий язык обращались также при исправлении и к греческому подлиннику, нередко помещая текст последнего рядом с переводом, – откуда и произошли так называемые codices bilingues – кодексы греко-латинские. Когда наконец появился перевод Иеронима, исправления стали делаться и по нему. Понятно, что при таком положении текста древне-латинского перевода критическое пользование им требует еще многих предварительных ученых работ. Необходимо наперед тщательное собрание и изучение относящегося сюда материала, строгое выделение в этом материале подлинно древнего от позднейшего, оригинального от поддельного и пр. Критические работы в этом направлении уже, впрочем, начались и обещают полный успех.

Собрание и издание в свет памятников древне-латинского перевода (Н. Завета) началось уже давно. Первый известный труд этого рода принадлежит И. Мартианею (Job. Martianaeus), Бенедиктинскому монаху, издавшему по манускрипту Корбейскому (древнее аббатство в Пикардии) перевод Евангелия Матфея и послания Иакова: «Vulgata antique Latina ei Jtala versio evangelii secundum Maltaeum, e vetustis eruta monumentis, illustrata prolegomenis ac notis, nuncque primum edita. Accessit epistola Canonica S. Jacobi Apostoli, juxta Vulgatam veterem seu Jtalam versionem. Paris, 1695. Его же: Remarques sur la version italique de I» Evangile de S. Mattieu, qu'on a decouvert dans les fort anciens manuscrits». Par. 1695. – И по обширности, и пo достоинству исполнения особенно замечательно издание П. Сабатиера, явившееся еще в сороковых годах прошедшего столетия и доселе не потерявшее своей цены: «Bibliorum Sacrorum Latinae versiones antiquae, seu vetus Italica et ceterae, quaecunnque in Codicibus manuscriptis et antiquorum libris reperiri poterant». Rem. 1743, (ed. auct. 1749 – 51), 3 Bd. fol. Первые два тома содержат перевод книг В. Завета, третий – Нового. Текст Евангелий в нем напечатан по манускрипту Колбертинскому (XI в., в настоящее время находится в Парижской библиотеке), Деяний апостольских – по манускрипту Лaвдианскому (VI в.), послания ап. Павла, со включением послания к Евреям – по манускриптам Клермонстскому (VI в.) и Сен-Жерменскому (XIв.), послания ап. Иакова – по вышеупомянутому изданию Мартианея, прочие соборные послания – просто по отрывочным цитатам в сочинениях латинских церков. писателей; наконец Апокалипсис – по комментарию Примазия. Кроме того, в издании Cабатиера напечатаны чтения и из других кроме указанных манускриптов, равно как собраны цитаты различных отцов и писателей латинских. Столь же замечательно, хотя и обнимает собою только четыре Евангелия, издание Иосифа Бланхины: «Evangeliarium quadruplex latinae versionis antiquae seu Veteris Italicae, nunc primum in lucem editum ex codicibus manuscriptis aureis, argenteis, purpureis aliisque plusquam millenariae antiquitatis, sub auspiciis Joanis V, Regis fidelissimi Lusitaniae etc.» Romae, 1749, 2 Part. 4 Bd. Изданные здесь евангельские манускрипты суть следующие:

1) Верчельский – (Верчелли в Пиемонте. cod. Vercellensis), писанный, как полагают, в IV веке рукою мученика Евсевия, епископа Верчельского;

2) Веронский (cod. Veronensis), происходящий также из IV-го или V-го века;

3) Бресчийский (cod. Brixianus) – VI-го века; и

4) Корбейский (cod. Corbejensis), изданный еще ранее Мартианеем.

Из новейших изданий заслуживают упоминания в особенности издания Тишендорфа и Циглера. Первым сделано издание весьма древнего манускрипта Евангелий, так называемого Палатинского, хранящегося в Вене и принадлежащего IV-му или V-му веку: Euangelium Palatinum ineditum sive reliquiae textus euangeliorum latini ante Hyeronimum versi ex cod. Palatino purpureo quarti vel quinti post Christ. saeculi, nunc primum eruit atque edidit. Const. Tischendorf, Lips. 1847. Им же в 1852 г. издан Cod. Claromontanus. Издание Циглера, явившееся в конце 1876 г., содержит так наз. Фрейзингенские фрагменты посланий ап. Павла, а также значительную часть 1-го послания ап. Иоанна: Jtalafragmente der Paulinischen Briefe nebst Bruchstucken einer vorhieronymianischen Ubersetzung des ersten Johannesbriefes aus Pergamentblaltern der ehemaligen Freisinger Stiftsbibliothek zum ersten Male veroffentlicht und kritisch beleuchtet von Z. Zigler, Marburg, 1876. Из напечатанных здесь отрывков древнелатинского перевода, извлеченных из переплетов различных рукописей, принадлежавших некогда монастырской библиотеке во Фрейзингене, а теперь находящихся в Мюнхенской библиотеке, особенно драгоценными являются двадцать один лист отрывков различных посланий ап. Павла. По словам Циглера, с результатами исследований которого соглашается вполне и проф. Ранке (в предисловии предпосланном изданию Циглера), в этих отрывках мы имеем первый и доколе единственный памятник, тексту которого с полным правом может быть усвоено наименование Италийского перевода. В каталоге Мюнхенской библиотеки рукопись отрывков отнесена к VIII веку, Тишендорф же относит к V или VI веку. Подробный перечень как вышеуказанных, так и других существующих памятников древне-латинского перевода с указанием их содержания, времени происхождения, изданий см. у Тишендорфа: «N. Testamentum graece». Bd. VII. Prolog, р. CCXLIl – CCXLVII; cf. Ed. VIII, Proleg. p. XIII.

Во второй половине IV-гo века в Западной Церкви является новый латинский перевод Нового Завета, известный под именем Вульгаты (Vulgata). Это не был, впрочем, в собственном смысле новый перевод, но лишь полный и основательный пересмотр употреблявшегося до этого времени на Западе древне-латинского перевода (или точнее – переводов). Повреждения и разности в латинских манускриптах, происшедших частью вследствие произвольных исправлений и переделок, частью вследствие небрежности и оплошности переписчиков, частью, наконец, вследствие самого разнообразия существовавших дотоле переводов, в четвертом веке сделались уже так велики, что обратили на себя серьезное внимание папы Дамаса (f 384 г.), который и просил блажен. Иеронима (ученнейшего мужа не своего только времени, но и в ряду ученых мужей последующих веков³⁷³) заняться пересмотром и исправлением Латин. перевода. Как ни опасным считал Иероним дело такого исправления (pius labor, sed periculosa praesumtio – -judicare de caeteris, ipsum ab omnibus judicandum), тем не менее он принял на себя его исполнение, утешая себя против угрожавших опасностей как правотою и важностью этого дела, так и тем, что он приступил к нему не по собственной воле, а по повелению высшего иерарха Церкви (summi sacerdodis)³⁷⁴. Сначала, в течение именно 383 – 384-го года были исправлены им Евангелия; затем – и прочие новозаветные книги. Время исправления последних неизвестно.³⁷⁵ Самое исправление Иероним делает с крайней осторожностью. Положив в основание своего исправления текст бывшего в употреблении древне-латинского перевода, – и притом в том виде, в каком он существовал в Италии, – Иероним исправлял его как на основании лучших кодексов этого самого перевода, так в особенности на основании древних греческих манускриптов. В то же время, чтобы не уклониться далеко от прежнего текста, он позволял себе исправлять его только там, где порча или разногласие касались самого смысла известного места, и оставлял неприкосновенными другие, менее важные недостатки. Наиболее труда представило для Иеронима исправление Евангелий, так как оказалось, что текст их был совершенно перемешан в манускриптах³⁷⁶.

Папа Дамас ожидал, что сделанное по его распоряжению и таким ученым мужем как Иероним исправление перевода тотчас же будет признано и принято всеми и всюду беспрекословно; ожидания его, однако, не оправдались. Случилось напротив(как раз) то, чего именно и опасался Иероним. Несмотря на всю осмотрительность и осторожность Иepoнима в деле исправления перевода, труд его встретил порицания, усилившиеся особенно после того, как он обнародовал также и его перевод Ветхого Завета, сделанный им с еврейского подлинника³⁷⁷. Таким образом, прошло довольно долгое время, прежде нежели перевод Иеронима сделался в Западной Церкви переводом в собственном смысле usitata или Vulgata, т.е. общеупотребительным, общенародным. По мере того как именно утихали возгоревшиеся страсти и восстановлялся авторитет Иеронима, входил более и более в употребление на Западе и сделанный им перевод. В Римской Церкви в конце VI-го века, как видим из предисловия Григория Великого к его нравственному толкованию на книгу Иова, употреблялись уже оба перевода: древне-латинский и Иеронимов³⁷⁸. Сам св. Григорий (604 г.) отдавал решительное предпочтение последнему переводу, держась его как в толковании на означенную книгу, так и в других сочинениях. Влиянию его вообще нужно приписать главным образом то, что с тех пор перевод Иеронима стал более и более входить в употребление на Западе. Раньше всех других стран он утвердился, как кажется, в Испании. По крайней мере, Исидор Севильский (f 636 г.) говорит, что уже в его время им пользовались все Церкви³⁷⁹.

Но вместе с этим общепризнанным значением и употреблением Иеронимова перевода началась и его порча, происходившая опять частью вследствие небрежности переписчиков, главным же образом вследствие того, что переписчики и читатели позволяли себе произвольно исправлять текст нового перевода по старому и наоборот. Явилась, таким образом, необходимость нового пересмотра и исправления текста Латинского перевода. Опыты такого исправления предпринималось разными лицами и в разное время, начиная с IX-го века. Так, в самом начале этого века исправлением текста Вульгаты занимался по повелению Карла Великого знаменитый ученый того времени – Алкуин. Труд его разделял сам император. Целью предпринятого Алкуином исправления было – восстановление текста Иеронимова перевода в его первоначальном виде, чего он и старался достигнуть чрез критическое сравнение лучших и древнейших манускриптов его. К греческому тексту Алкуин не обращался при своем исправлении. Спустя два с половиною века (в конце XI в.), после обнаружившихся опять повреждений текста Вульгаты исправление её предпринято было снова – архиеп. Кентерберийским Ланфранком³⁸⁰, занимавшимся также исправлением текста отеческих и других сочинений. Далее – в XII в. – исправлением занимались: кардинал Николай, жаловавшийся подобно Иерониму, что он нашел paene quot codices, tot exemplaria, и затем (в том же веке) – аббат Стефан II (Abbas Cistercensis). С XIII-го века начали издаваться так называемые Correctoria biblica. Так назывались такого рода издания Вульгаты, в которых на полях собраны были варианты из различных манускриптов, латинских и греческих, а также из сочинений древних писателей церковных, с оценкою их достоинства, с грамматическими и другими примечаниями; печаталось также и одно только собрание вариантов с примечаниями, без самого текста. Целью издания такого рода библейских корректорий было – способствовать изучению и восстановлению текста Вульгаты; составлялись они целыми корпорациями ученых, преимущественно из среды монашеских орденов, из числа таких корректорий особенно известны: «Парижская», составленная богословами Парижского Университета (1230 г.) и получившая одобрение со стороны Примаса Галлии, архиепископа Сенского, и «Доминиканская», составленная Доминиканским орденом по повелению и под руководством своего провинциала, впоследствии кардинала, Hugo a St. Caro (1236 г.). Делу исправления Вульгаты издание корректорий принесло, однако, болee вреда, чем пользы, так что их не без основания называли не корректориями, а коррупториями. Разнообразие текста в манускриптах Вульгаты увеличилось с появлением их еще более, частью вследствие того, что ни одна из корректорий не получила общепризнанного значения и авторитета, главным же образом вследствие произвола, отсутствия строгой критики в самых исправлениях текста, какие помещались в корректориях. Каждая из них предлагала свой особый исправленный текст. Текст Вульгаты оставался, таким образом, по прежнему в самом неисправном видe. Эта неисправность его особенно ясно выступила на вид со времени книгопечатания так, что даже и Тридентский собор, объявивший на своем четвертом заседании (8-го апр. 1546 г.) перевод Вульгаты единственно подлинным латинским переводом, имеющим одинаковое достоинство с оригиналом, видел тем не менее настоятельную необходимость в более исправном издании его, чем как это было доселе. Собор постановил между прочим и : «ut posthac sacra Scriptura, polissimum vero haec ipsa Veins et vulgata Editio, quam emendatissime imprimatur». Труд такого исправнейшего издания Вульгаты приняли нa себя сначала богословы Львовского университета. По их поручению и при их содействии издана была в Львове в 1547 г. Иоан. Гентеном (Ioh. Hentenius) «Biblia ad vetustissima exemplaria recens castigata». После смерти Гентена издание его снова пересмотрено и исправлено было Львовскими богословами и издано под заглавием «Biblia sacra» (Antwerp. 1573. 3 Voll.). При всех своих несомненных достоинствах и это издание Львовских богословов не получило, однако, общепризнанного авторитета; ему недоставало авторизации папского престола. В 1590 г. является наконец и авторизованное издание Вульгаты, сделанное по распоряжению и под непосредственным наблюдением Папы. Приготовления к такого рода изданию начались вскоре же после Тридентского Собора; но исполнение его замедлилось вследствие разных обстоятельств, доколе, наконец, Папа Сикст V (1583 – 1590 г.), приемник Григория XIII, не взялся за неё со всею ревностью и не довел его до конца. С этою целью по его распоряжению собрана была в Риме особая компания знаменитых ученых из разных стран, устроена собственная типография: высшее наблюдение над исправлением текста Папа принял лично на себя и даже сам перечитывал и поправлял корректурные листы. Можно было ожидать, что сделанное с таким вниманием и под таким строгим надзором издание будет вполне образцовым. Так смотрел на него и сам Сикст V, объявивший в особой, предпосланной изданию торжественной булле (а Аеternus ilie», 1 Март. 1589 г.), чтобы издаваемая Вульгата была признаваема единственно подлинною, истинною во всей Католической Церкви, чтобы она служила образцом для всех последующих изданий, имела perpetuam auctoritatem; всем, кто осмелился бы сделать какие-либо изменения в ней, Папа угрожал наказанием Всемогущего Бога. Печатание этого Сикстинского издания³⁸¹ окончено было еще в 1589 г., но в свет появилось оно лишь в 1590 г., так как, вопреки торжественным заявлениям папской буллы, еще прежде выпуска в свет в издании были замечены разного рода погрешности, которые и спешили устранить разными способами: одни места поправляя пером, другие заклеивая и т.под.

Но эти странные поправки вместе с оставшимися при всем том многими ошибками уронили еще более в глазах всех Сикстинскую Вульгату. Поэтому Папа Григорий ХIV-й, преемник Урбана VII-го, бывшего Папою всего лишь 12 дней, решился предпринять по совету известного кард. Беллармина ³⁸² новое издание. Собрана была снова комиссия ученых (из 6-ти кардиналов и 12-ти консулторов), которой и поручены были Папою пересмотр и исправление Сикстинского издания. Новое издание явилось в свет лишь при Папе Клименте VIII-м, в 1592 году³⁸³ и потому известно под именем Климентовой Вульгаты, хотя в заглавии как этого, так и последующих изданий стоит также имя Сикста V: «Biblia Sacra Vulgtae editionis Sixti V Pontif. Max. Jussu recognita atque edita». Bcе последующие издания Вульгаты в Католической Церкви суть перепечатки с незначительными изменениями этого Климентова издания. Таково же и новейшее издание её, сделанное под редакцию Карло Верчеллоне³⁸⁴: «Biblia Sacra Vulgatae editionis Sixti V et Clem. VIII. Pontiff, maxim, jussu recognita atque edita». Romae, 1861.

Нынешний печатный текст Вульгаты во всей его полноте не может быть назван, конечно, подлинным, истинным текстом Иеронимовым, так как и в издании Сикста V (1590 г.), и еще более в издании Климента VIII (1592 г.) весьма многое было исправляемо в нем по греческим манускриптам, цитатам св. отцов и другим источникам, которые хотя и давали образцы правильного чтения текста, но не всегда – чтения подлинного Иеронимова перевода. Было бы тем не менее несправедливо отрицать на этом основании высокую критическую важность перевода Вульгаты, потому что для ознакомления с подлинным текстом Иеронимова перевода библейская критика располагает в настоящее время многими, весьма древними рукописными памятниками его.

Из них наиболее замечательны по своей древности следующие два манускрипта:

а) манускрипт Амиатинский (Cod. Amiatinus), принадлежавший некогда Амиатинскому монастырю (в Этрурии), а ныне хранящийся в Лаврентиевской библиотеке, во Флоренции; манускрипт содержит книги обоих Заветов и писан рукою аббата Серванда (Servandus), в VI в. (около 541 г.)³⁸⁵; и

б) манускрипт Фульдский (Cod. Fuldensis), содержащий также весь Н. Завет; манускрипт писан в 546 г. по повелению Виктора, епископа Кацуи, и им же самим исправлен потом по другим манускриптам ³⁸⁶ Глубокая древность обоих этих манускриптов дает полное право предполагать, что мы имеем в них текст Вульгаты весьма близкий к первоначальному, подлинному тексту Иеронимова исправления. Ряд других известных манускриптов из VII – ХП века представляет также не менее важное пособие для исследования текста Вульгаты³⁸⁷, а чрез это и самый перевод получает несравненно большую критическую важность, чем как это можно думать, имея в виду лишь печатный текст его. Тишендорф поэтому перевод Вульгаты вместе с Itala причисляет к числу таких переводов, которые, как говорит он, «по многим основаниям принадлежат, сравнительно с другими, особенно важное значение в восстановлении подлинного текста апостольского».³⁸⁸

Среднее место между древними восточными и западными переводами по условиям своего происхождения и распространения, отчасти и по характеру своего текста, занимает перевод Готфский. Хотя перевод и не дошёл до нас в полном своем виде, тем не менее и найденные доселе отрывки его как перевода также весьма древнего не лишены важности для истории и критики текста.

Исторически-известным германское племя Готфов, или Гетов, делается особенно с конца II и начала III века по Р. Хр., когда оно, утвердившись около берегов Черного моря и по Дунаю, своими набегами и опустошениями начало постоянно беспокоить пограничные области Римской Империи. К этому же времени нужно относить и начало распространения христианства между Готфами. Первыми проповедниками его были, по историческим известиям, пленные христиане, которых Готфы уводили с собою во время набегов своих на Малую Азию и другие области Римской Империи и между которыми много было также и священников. Строгость жизни этих христианских пленников и особенно совершаемые ими во Имя Христово исцеления разных недужных и больных производили глубокое впечатление на полудикий и воинственный народ, а вследствие этого и проповедь их имела быстрый успех.³⁸⁹ В числе епископов, присутствовавших на Первом (Никейском) Соборе и подписавшихся под его определениями, значится также имя и митрополита Готфского – Феофила (Theophilus Gothorum Metropolis, Theophilus Bosphoritanus).³⁹⁰ Св. Афанасий Великий в сочинении «О воплощении Слова» не только называет Готфов обратившимися ко Христу, но и хвалит их мученичество за Христа³⁹¹. Таким образом, еще в начале IV века христианство окончательно утвердилось между Готфами. Но особенно замечательным в истории христианства между Готфама был именно IV век. После Феофила епископом Готфским сделался Ульфила (7 388 г.), имевший огромное не только духовное, но и гражданское значение среди своей обширной паствы; ему главным образом Готфы обязаны своим духовно-христианским просвещением, так как он, во-первых, изобрел для них собственный алфавит и затем с помощью его совершил еще более важное дело – перевел книги Свящ. Писания обоих Заветов на их родной язык³⁹². К сожалению, с его же именем связана также и печальная история отпадения Готфов от Никейского Православия в арианство. Подобно Феофилу, Ульфила сначала твердо держался также Никейского исповедания веры, но потом во время пребытия (пребывания) своего в Константинополе (360 г.) по делам своей паствы, увлеченный – по известию одних – apианским епископом Евдоксием, по другим – самим императором Валентом, перешел на сторону арианства. Примеру своего епископа последовала паства и таким образом арианство надолго утвердилось между Готфами³⁹³.

До начала настоящего столетия из Готфского перевода были известны:

а) перевод Евангелий по так называемому Codici argenteo, представляющему, впрочем, текст их со значительными пропускам, и

б) отрывки из послания к Римлянам, открытые в 1758 г. проф. Книттелем в одном из манускриптов-палимпсестов (Codei Carolinus) в Вольфенбюттельской библиотеке. Новые и весьма значительные остатки этого перевода найдены были в 1817 г. А.Маи в Амвросиевой библиотеке в Милане. Кроме именно двух незначительных отрывков из Евангелия Матфея (24:38–26:3; 26:65–27), а также Готфского толкования на Евангелие Иоанна, А.Маи открыты были в рукописях библиотеки весьма значительные отрывки перевода из всех посланий ап. Павла за исключением посланий к Евреям. Готфский текст как этого послания, так равно книги Деяний апостольских, соборных посланий и Апокалипсиса доселе еще не найден³⁹⁴.

Что язык перевода во всех известных доселе памятниках его – есть язык готфский, а не древне-франкский, как думали некоторые, – это кроме многих других данных с несомненностью доказывается в особенности найденным в конце одного из палимпсестов Амвросиевой библиотеки вместе с текстом Павловых посланий отрывком Готфского месяцеслова, или мартирология. Письмо и язык этого мартирология совершенно тождественны с языком и письмом Codicis argentoi и других известных доселе памятников Готфского перевода³⁹⁵. Равным образом не может быть ни малейшего сомнения в том, что во всех найденных доселе отрывках этого перевода, обнимающих большую часть Н.Завета, мы имеем именно перевод Ульфилы; о каком- либо другом переводчике из Готфов история ничего не знает.

По преданию, Ульфила переводил с подлинного греческого текста; это ясно видно и из самого свойства перевода. Перевод вообще в точности следует, насколько только позволял особенный характер готфского языка, букве греческого текста; во многих словах и выражениях ясно видны следы подражания греческой этимологии и синтаксису; встречается также смешение со стороны переводчика сходных греческих слов, – напр., Лк. 3:14 ἀρχεῖσϑε вместо ἀρκεῖσε, 7:25 τρоφῃ вместо τρυφῇ; Ин. 16:6 πεπώρωκεν вместо πεπλήρωκεν и т.п. Если в некоторых местах и чтениях перевод уклоняется от всех греческих манускриптов и сходится, напротив, с памятниками древне-латинского перевода, то это есть уже следствие позднейших изменений и переделок, которым перевод легко мог подвергнуться во время пребывания Готфов в Италии и Испании³⁹⁶. Предполагать, что будто бы сам Ульфила при составлении своего перевода имел под руками, кроме греческих манускриптов, также и латинские – нет никаких оснований. Примеры же подобного изменения и переделок представляет нам история и других переводов.

Так называемый Codex argenteus, или Упсальский, содержащий отрывки Готфского перевода Евангелий, первоначально (в XVI в.) составлял собственность аббатства Верден в Вестфалии, в настоящее же время находится в Упсальской библиотеке в Швеции. Манускрипт в настоящем своем отрывочном виде состоит из 187 пергаменных листов пурпурового цвета; в целом же своем виде он состоял из 360 л. и содержал полный текст Четвероевангелия; написание его полагают в конце V или в начале VI в. Название argenteus (серебряный, сребровидный) усвоено ему потому, что текст перевода написан в нем серебряными квадратными буквами; начальные же строки Евангелий (равно как и первая строка каждого отделения) написаны золотом. Из существующих изданий манускрипта, сделанных в разное время и разными учеными (см. Герике, ч. 2. стр. 304), лучшим признается новейшее издание A. Oppstiom’a (Upsala, 1854; Supplem. Decem God. argentei rediviva folia – 1857). Существует также несколько полных изданий всех открытых доселе остатков Готфского перевода; последнее по времени появления своего издание – Ерн. Бернгардта: Vulfila oder golische Bibel mit dem entsprecbenden griechischen Text und mit kritischem und erkiarendem Commentar nebst dem Kalender, des Skeireins und den gotischen Urkunden herausg. von Brnst Bernhardt. Halle, 1875.

Bсе другие известные переводы, явившиеся на Западе в VIII, IX в. и далее, каковы: англо-саксонский, франкский, верхне-германский и др., имеют лишь историко-литературный интерес, для критики же текста они не имеют никакого значения. Таковы же по своему значению и все новейшие переводы, существующие на современных европейских и других языках и наречиях. Все они важны как памятники постепенного распространения xpистианства между различными народами, постепенного покорения их вере во Имя И. Христа. См. замечание о тех и других переводах у Герике, ч. 2. стр. 302, 305 – 307.

В числе пособий для истории и критики новозаветного текста издавна занимают также весьма важное место выдержки из него, рассеянные в многочисленных сочинениях древних христианских писателей, представляющиеся в них частью в виде отдельных, отрывочных цитат, частью же в виде более или менее последовательного ряда чтений, как это можно видеть по преимуществу в истолковательных сочинениях. К этому пособию прибегал уже Эразм при своем издании Нового Завета (1522 г.) и на основании его именно внес в свое издание многие чтения. То же делали потом Милл, Бенгель, Веттштейн, Грисбах, Шольц, Лахман, Тишендорф, Трегельс. С особенною тщательностью эта сторона критического аппарата была разрабатываема Грисбахом и в новейшее время – Лахманом и Тишендорфом. Единственный ученый между новейшими критиками, восставший против критической важности названного пособия, был Христиан-Фридрих Маттей. Но видеть важность этого пособия нетрудно. Обширная христианская литература первых веков представляет нам прежде всего много сочинений, которые своею древностью превосходят все известные доселе первоклассные манускрипты, из которых самые древние, не древнее, как известно, IV-гo века. Расширяя таким образом сферу критического сравнения текста, и притом – почти до самых времен апостольских, сочинения древних отцов и писателей церковных представляют в то же время еще то удобство для исследователя истории новозаветного текста, что они дают возможность определенно судить о том, откуда и когда возникло то или другое разночтение или как вообще читалось известное место тем или другим из знаменитых отцов и учителей Церкви, так как голосу их во многих случаях по справедливости должен принадлежать решающий авторитет. Говоря это, мы имеем ближайшим образом в виду (как само собою разумеется) греческих отцов и учителей Церкви; писатели латинские и сирийские, как пользовавшиеся свящ. книгами исключительно в переводах Латинском и Сирийском, и могут иметь значение главным образом при суждении о тексте этих переводов, хотя бесспорно также, что до известной степени и на основании их можно судить о тех или других разночтениях греческого текста. В частности, и между греческими писателями древнейшие должны быть предпочитаемы, очевидно, позднейшим, отцы и учители Церкви Православной – еретикам и другим разного рода лжеучителям. К этому общему замечанию нужно присоединить, впрочем, и многие другие, которые необходимо иметь ввиду при критической оценке свидетельств для истории текста, заимствуемых из древне-христианской письменности. «Свидетельства этого рода, – говорит Тишендорф, – весьма важны, если только они верны»³⁹⁷, т.е. другими словами, если древность их несомненна; потому что под видом древнейших чтений, встречаемых в сочинениях разных древних писателей церковных, легко принять на самом деле позднейшие, принадлежащие именно перу позднейших переписчиков и издателей этих сочинений, нередко позволявших себе, как известно, при списывании и издании их – исправлять встречающиеся в них места Свящ. Писания по тексту своего времени. С этой стороны издание большей части отеческих сочинений, как совершенно верно замечает также Тишендорф, «доколе не отличается еще тою тщательностью, какая необходима». Рядом с этими неудобством нужно отметить еще и другое. Известно, что древние писатели церковные, приводя места Свящ. Писания, по большей части не старались приводить их непременно с тою же буквальною точностью, как это вошло в обычай впоследствии времени; и это отнюдь не выходило из какого-либо неуважения к букве Писания, но происходило частью вследствие мало распространенности, особенно в древнейшее время, рукописных сборников книг Свящ. Писания, когда за отсутствием книги невольно приходилось иногда приводить места Писания на память, частью же, – и быть может большею, – вследствие того, что самая форма древнейших манускриптов (в виде отдельных свитков) делала очень затруднительным приискание для точнейшего списывания каждого требуемого места. Во многих же случаях писатель имел прямо ввиду, очевидно, главным образом мысль, а не букву текста. Особенную трудность, по замечанию Тишендорфа, представляет разбор в сочинениях древних писателей евангельских цитат, приводимых очень часто без означения имени евангелиста.

Таким образом, даже и к несомненно подлинным патриотическим цитатам библейских мест нужно всегда относиться с большою критическою осмотрительностью. Необходимо иметь именно ввиду в этом случае как общий характер того или другого писателя церковного, особенно отношение его к Свящ. Писанию, так равно и те обстоятельства, при которых приводится в сочинении то или другое место Свящ.Писания. В первом отношении свидетельство имеет, очевидно, неодинаковую цену, принадлежит ли оно известнейшим своею критическою опытностью и долговременными тщательными занятиями Свящ. Писанием писателям церковным, каковы, напр.: Ориген, Евсевий Кесарийский, св. Василий Великий, св. Григорий Нисский, св. Иоанн Златоуст и др., – или же заимствуется оно из сочинений писателей малоизвестных или даже совершенно неизвестных. Но и помимо этого один писатель более точен в цитации библейских мест, другой – менее. Во втором отношении весьма важно наблюдать: приводится ли известное место случайно, мимоходом или же оно цитуется по поводу рассуждений о том или другом важном предмете, догматическом или нравственном: берется ли оно также для более или менее тщательного и обстоятельного изъяснения или же указывается как основание, доказательство той или другой истины. Часто случается также, что известное место упоминается у известного писателя не один, а много раз, – и притом не в одном, а в нескольких сочинениях, писанных в разное время. Судить о верности свидетельства в подобных случаях нетрудно. Но еще менее сомнения может возникать в том случае, когда известное чтение того или другого библейского места встречается не у одного какого-либо писателя, но у многих и различных как по времени, так и по месту своей жизни. Ясно, что в этом случае мы имеем пред собою несомненно подлинное, древнее чтение, хотя бы оно и расходилось с свидетельствами древних памятников, – напр., известнейших манускриптов или переводов. Указать, впрочем, все частнейшие правила, какими может и должен руководствоваться исследователь при оценке свидетельств древне-христианской письменности относительно библейского текста, – невозможно; здесь, как и в других случаях, весьма многое зависит от личной опытности и критической проницательности исследователя.

Кроме сочинений древних писателей церковных, немаловажный характер для истории и критики текста представляют также так наз. cxoлии, катены, правила Соборов и св. отцов и пр. Всеми этими и им подобными памятниками критика (так наз. низшая) пользуется, чтобы таким образом и по отношению к истории текста апостольских писаний иметь подобную же непрерывную цепь исторического предания, с наглядностью убеждающую в несомненной его подлинности, какая пишется также и для истории канона их. И в этом отношении нужно отдать полную справедливость западным ученым – долговременными и неустанными трудами их не только собран богатый материал для истории новозав. текста, но и положены также прочные основания для критического исследования и издания его. См. далее: «История печатных изданий Н. Завета в связи с критикою текста его в новейшее время».

История наших свящ. новозаветных книг со стороны внешних приемов и способов их написания и издания в свет не представляет, как мы уже видели, ничего существенно отличного от тех приемов и способов, какие употреблялись вообще в древности в делах этого рода. Происходившие с течением времени разного рода усовершенствования и перемены в области книжного искусства обыкновенно немедленно прилагались и к ним. Перемены и усовершенствования эти касались частью материала, на котором в различное время писались свящ. книги, и формы, в какой издавались они, частью характера письма, частью, наконец, различных способов деления текста их для удобства чтения домашнего и церковного. Сюда же принадлежат существующие как в рукописных, так и в печатных изданиях Н. Завета надписания в начале книг, а в конце их – подписи.

Материал, на котором писали вообще древние, употреблялся в разное время различный. Таким материалом служили: камни, древесная кора (liber), навощенные или намазанные гипсом дощечки (сеrае, πίνακες, σανίδες), металлические пластинки и пр. Орудием для черчения служил стиль (στύλoς), металлический грифель или тростниковая палочка (κάλαμoς). Употребительнейшим материалом для письма около времени Р. Хр. был так наз. папирус (πάπυρoς, χάρτης, charta) – тот особенный сорт писчего материала, который приготовлялся из произраставшего в особенности в Египте кустового дерева, называвшегося папирусом, и по своему качеству был различный³⁹⁸. Во 2-м (ст. 12) и 3-м послании (ст. 13) апостола Иоанна мы находим прямое указание на то, что эти послания были писаны именно на папирусовых хартиях, тростию (κάλαμoς) и чернилами (μέλαν). По всей вероятности, таким же образом, т.е. на папирусовых же хартиях, тростию и чернилами, были написаны и все прочие новозаветные книги, равно как и большая часть сделанных потом с них копий или списков, потому что хотя издавна было известно также употребление и пергамена (περγαμήνη, διφϑέραι, membrana³⁹⁹), но как материал сравнительно очень ценный он употреблялся лишь в особенных случаях, для письменных памятников, имевших то или другое важное назначение. Кроме незначительных отрывков из 1 посл. к Коринфянам (Cod. О, V в.) до нас не сохранилось более ни одного манускрипта, писанного на папирусе; все открытые доселе манускрипты писаны или на пергамене⁴⁰⁰ или на разных, явившихся впоследствии времени, видах писчей бумаги, т.е. или на бумаге, сделанной из хлопка (βόμβυξ,charta hombycina, serica), вошедшей в употребление с VIII-го века, или на бумаге, выделанной (как и в настоящее время) из тряпья (charta lintea) и сделавшейся употребительною с ХIII-го века. Списки пергаменные всегда, впрочем, ценились особенно высоко, а потому даже и после того, как были изобретены указанные более дешевые виды писчего материала, пергамен продолжал употребляться долгое время предпочтительно пред ними, особенно для тех из списков свящ. книг, которые предназначались для церковного употребления.

Что касается формы манускриптов новозаветных книг, то несомненно, что как апостольские автографы, так и древнейшие, сделанные с них списки, имели форму свитков (εἴλημα, volumen), т.е. папирусовые листы их свертывались в виде трубки так, что при чтении нужно было не перелистывать как ныне, а развертывать манускрипт. Форма эта, впрочем, как неудобная и для письма и еще более для чтения, особенно же для приискания какого-либо места, скоро была заменена настоящей, ныне употребляемой. Манускрипты получили форму кодексов (codices) различного формата (большей частью in folio или quarto, иногда же и меньшего формата), смотря по величине составлявших их листов; самые листы располагались в них не отдельно, но складывались в тетради, называвшиеся, смотря по количеству входивших в них согнутых листов, terniones, quaterniones, quiniones и пр.⁴⁰¹ Таковы по своей форме все известные доселе манускрипты Н. Завета, равно как манускрипты перевода LXX. Из этих же манускриптов можно видеть также, что при установившемся издревле известном порядке в распределении книг новозаветного канона и при написании их держались также этого порядка, помещая в одном кодексе один ряд книг, в другом – другой. Таким образом, книги четырех евангелистов писались обыкновенно вместе и составляли отдельный кодекс или том; особые томы (σωμάτια) составляли потом книгу Деяний апостольских вместе с соборными посланиями и посланиями ап. Павла. Апокалипсис писался большею частью отдельно, отсюда-то объясняется, по всей вероятности, и сравнительно очень малое число дошедших до нас манускриптов этой книги.

В отношении к характеру письма древняя история новозаветного текста представляет следующие особенности:

а) Мы различаем теперь в греческом письме Большие и Малые буквы, или Заглавные и Курсивные (lilterae majuscules, unciales и litterae minusculae). В древности такого различия букв не было; писали вообще большими буквами, квадратной и круглой формы, поставляя их прямо и без всякой связи одной буквы с другою. Так как величина букв в некоторых манускриптах достигала величины дюйма (uncia), то они и назывались litterae unciales (откуда произошло и новейшее название этого письма – унциальный или квадратный шрифт)⁴⁰². И такая форма письма была общеупотребительною, как видно из дошедших до нас памятников, почти до конца IХ-го века по Р. Хр. Около этого времени начал более и более входить в употребление курсивный шрифт, известный, правда, и ранее, но в книгах и вообще в памятниках, предназначавшихся для общего чтения, не употреблявшийся. Древнейший манускрипт Н. Завета, писанный таким образом, относится к 890-му году. С Х-го века курсивный шрифт становится общеупотребительным; вместе с ним продолжал, впрочем, употребляться долгое время и шрифт унциальный, особенно в манускриптах, предназначавшихся для богослужебного употребления⁴⁰³.

б) Древние вообще (равно и греки) писали обыкновенно без всяких знаков препинания и кроме того слова поставляли не раздельно (как ныне это делается), но в тесном соединении одно с другим так, что написанные в строке несколько слов представляются как бы одним словом. Такого рода сплошное письмо (scriplio continue) представляют и все древнейшие манускрипты Н. Завета, таково же оно было, без сомнения, и в самых апостольских автографах. Поэтому-то правильное чтение и понимание свящ. текста представляло в древности немало трудностей. Слитность письма была причиною неправильного чтения некоторых слов⁴⁰⁴, отсутствие же знаков препинания вело к произвольному или по крайней мере к неправильному пониманию самого смысла читаемого⁴⁰⁵. И то и другое должно было затруднять особенно церковных анагностов. Но само собою разумеется, что чем более стали заниматься в Церкви писаниями апостольскими, тем более и более должна была ощущаться необходимость облегчить чтение и понимание их чрез приложение к ним знаков препинания. Сначала переписчиками, а также владельцами манускриптов подобные знаки ставилась, как видно из многих примеров в древнейших манускриптах, в таких лишь местах, относительно чтения которых возникали споры или где от того или другого чтения зависело такое или иное понимание места. Затем стали по крайней мере большие периоды отделять одни от других точкой или промежутком, оставленным между строками. И все подобные опыты интерпункции зависели вначале, как само собою понятно, совершенно от произвола переписчиков и чтецов. Путь к более определенному, а вместе и более широкому употреблению знаков интерпункции в тексте Нового Завета был проложен в V-м веке бывшим сначала диаконом Александрийской Церкви, а потом епископом Сулкийским (Σoύλκη – в Фиваиде) Евталием чрез введенный им стихометрический способ письма⁴⁰⁶. Желая именно облегчить чтение свящ. текста, особенно для церковных анагностов, Евталий принял за правило писать в одной строке столько слов, сколько требовалось удобством как самого чтения, так и ясного понимания читаемого (πρὸς εὔσημoν ἀνάγνωσιν). Само собою разумеется, что при этом строки (στίχoι) выходили различной величины: одни состояли из нескольких слов, другие же – из двух или даже из одного слова⁴⁰⁷. В конце каждой книги ставилась отметка общего количества стихов (στίχoι, ῥήματα) в ней⁴⁰⁸. Такой способ письма Евталий называл стихометрическим, или просто стихометриею (στιχηδὸν γράφαι, στιχρoμετρίαν)⁴⁰⁹. Таким образом изданы были им сначала (в 458 г.) послания ап. Павла, затем – книга Деяний апостольских вместе с соборными посланиями. Относительно Евангелий неизвестно, издавал ли их сам Евталий подобным стихометрическим способом или нет. Из Египта Евталиев стихометрический способ письма быстро распространился и в других местах, как это видно из довольно значительного количества дошедших до нас манускриптов, написанных таким способом.

Стихометрия Евталия, сказали мы, проложила путь к более определенной и более широкой интерпункции новозаветного текста, а вместе с тем – нужно прибавить также – послужила началом и нынешнему раздельному размещению слов. Так как именно стихометрический способ письма оказывался невыгодным в том отношении, что требовал слишком много пергамена – материала весьма ценного, то он скоро изменен был таким образом, что стихи писали не отдельно (каждый в новую строку), но, помещая их опять в одной строке, обозначали или конец их точкою, или начало – большою заглавною буквою. Первым способом написан, напр., Кипрский манускрипт Евангелий (Cod. К). В тоже время более тщательное, чем прежде ознакомление с текстом апостольских писаний, почерпаемое из отеческих толкований, сделало возможным и другие улучшения в этом отношении. Вместе с облегчением чтения интерпункция более и более стала направляться на определение самого смысла читаемого или логической связи мыслей. Кроме точки являются и другие знаки интерпункции: крест (+), двоеточие (:) и т.под. С VII века входит в употребление система знаков препинания, получившая начало еще в древних грамматических школах и состоящая из трех знаков: а) στιγμὴ τελεία, б) στιγμὴ μέση, в) ὁπoστιγμή⁴¹⁰. Первый из этих знаков соответствовал по своему значению нынешней точке и изображался точкой вверху буквы; второй – изображавшийся точкою в средине буквы, употреблялся в значении колона; наконец, третий – точка, отмечавшаяся при основании буквы, имела значение нынешней запятой⁴¹¹. Такую систему знаков препинания представляет, напр., Базельский манускрипт Евангелий (Cod. E), относящийся к VIII-мy или IХ-му веку. Употребление, впрочем, как этих, так и других знаков интерпункциии представляется в различных манускриптах различным. В XVI-м веке, после изобретения книгопечатания устанавливается, наконец, нынешняя система знаков препинания, устранившая доселешний произвол и разнообразие в этом отношении. К тексту Нового Завета она применена была в первый раз Робертом Стефаном⁴¹².

Вместе с развивавшимся мало-помалу употреблением знаков препинания исчезало также и сплошное письмо. Уже при стихометрическом способе письма слова текста оказывались во многих случаях написанными совершенно раздельно. Удобство чтения, являвшееся вследствие этого, должно было естественно остановить внимание читателей и переписчиков на этом обстоятельстве и заставить их принять меры к дальнейшему его улучшению. Для этого едва заметные промежутки, которыми сначала отделяли одно слово от другого, были с течением времени увеличиваемы; в некоторых манускриптах (напр. Codd. D и F) каждое слово отделяется кроме того точкою. С XIV-го века письмо получает уже нынешнюю правильную, раздельную форму.

в) Нынешней системы ударений и дыханий древние греки также не знали. Подобно знакам препинания и знаки дыханий и ударений обязаны своим происхождением учителям грамматических школ, в которых исключительно они и были долгое время известны как школьное пособие при чтении древних греческих классиков; при обыкновенном же рукописном издании книг знаки эти не употреблялись. Не пользовались ими, что несомненно также, и новозаветные писатели, потому что их не видно еще и в сравнительно не очень древних манускриптах. Из свидетельства Епифания Кипрского мы узнаем, впрочем, что в его уже время некоторые отмечали знаки дыханий и ударений в греческом переводе LXX (τινες xατὰ πρoσῳδίαν ἔστιξαν τὰς γραφάς )⁴¹³. Можно думать, что тогда же это делали некоторые переписчики и владельцы манускриптов и по отношению к тексту Н. Завета. Положительно же известным делается употребление знаков дыханий и ударений в тексте Н. Завета с V-го века – со времени того же, известного уже нам, диакона Евталия, который в предисловии к стихометрическому изданию Деяний апостольских и соборных посланий говорит, что он написал их также и с соблюдением правил просодии (ἀναγνῶναι xατὰ πρoσῳδίαν)⁴¹⁴. Примеру Евталия, вероятно, последовали и другие переписчики. Но многие впоследствии времени тяготились, как видно, этой работой, чем и объясняется отсутствие знаков дыханий и ударений во многих позднейших манускриптах, писанных несомненно после времен Евталия. Общеупотребительными они делаются не прежде Х-го века.

г) Известное ныне в греческом языке подписное иота (jota subscriptum) в древности, как видно из древних греческих надписей, писалось не под гласною, а рядом с нею – по чему и называлось jota postscriptum. Но еще чаще это иота было совершенно опускаемо; нет его и в древнейших манускриптах Нового Завета. Общеупотребительным делается оно, – и именно как иота подписное, – с распространением курсивного или скорописного письма.

Существующее ныне разделение новозаветного текста на главы и стихи есть также явление позднейшего времени. В первоначальном своем виде новозаветный текст не имел ни того, ни другого. Означали ли сами писатели как-нибудь по крайней мере главнейшие отделы в своих писаниях – неизвестно. Выражения: κεφάλαιoν, capiluli, в приложении именно к новозаветным книгам, мы встречаем, однако, весьма рано у церковных писателей. Так, Тертуллиан не раз упоминает уже в своих сочинениях о главах (capilulis) Писания⁴¹⁵. Дионисий Александрийский говорит об Апокалипсисе, что еще некоторые из его предшественников, совершенно отвергая и всячески опровергая эту книгу, рассматривали каждую главу её порознь (xαϑ᾽ ἔхαστoν κεφάλαιoν) и объявляли ее бессмысленною и бессвязною⁴¹⁶. И это были, надобно думать, не какие-либо идеальные, предполагаемые только отделения, как утверждают некоторые, который бы каждый читатель по собственному усмотрению или взгляду определял для себя при чтении, но действительно так или иначе отмечавшиеся в самих рукописях главы. Как велики были эти главы, сколько их было в той или другой книге – об этом никаких известий мы не имеем.

Определенные исторические известия относительно различных опытов деления новозаветного текста применительно к его содержанию начинаются с половины III-го века. Около этого времени некто Аммоний из Александрии, занимаясь составлением гармонии Евангелий – τὸ διὰ τεσσάρων εὐαγγέλιoν, как говорит Евсевий в послании к Карпиану⁴¹⁷, разделил Евангелия на множество небольших отделов, гораздо меньших, чем нынешние главы, и который Евсевий называет то περιхоπαί, то xεφάλαια. Труд Аммония состоял в том, что, положив в основание своей гармонии текст Евангелия Матфея, он сопоставил с ним сказания прочих евангелистов и таким образом, смотря потому, больше или меньше известный евангелист имел мест общих или особенных сравнительно с первым Евангелием, Аммоний и делил его Евангелие на большее или меньшее число глав. Таких глав или отделений, по исчислению Свиды, с которым согласны также свидетельства Кесария (брата Григория Назианзина) и Епифания⁴¹⁸, было в Евангелии Матфея 355, Марка – 241, Луки – 342, Иоанна – 231 (232).

В IV-м веке Евсевий Кесарийский, найдя в Кесарийской библиотеке экземпляр Аммониевой гармонии и в нем – вышеуказанное разделение Евангелий, сделал в нем с своей стороны некоторые улучшения и кроме того воспользовался им при составлении своих 10 таблиц, или канонов (κανόνες), в которых он старался наглядно показать взаимное отношение всех четырех Евангелий между собою. К первой таблице, или канону, он отнес (по Аммониеву делению) те главы Евангелий, в которых излагаются сказания, общие всем четырем евнгелистам; ко второй, третьей и четвертой – те, которые представляются параллельными только у трех евангелистов; к пятой, шестой, седьмой, восьмой и девятой – главы, параллельные только у двух из евангелистов; наконец к десятой – отделы, исключительно находящееся у того или другого из евангелистов. Деление Евангелий у Евсевия получило, таким образом, следующий вид: на полях текста каждого из четырех Евангелий было обозначено число, показывавшее счет глав по Аммониеву делению, в каждом Евангелие – особо; находившийся же внизу каждого из этих чисел особый знак (ὑπоσειμήωσεις – α, β, γ и т.д.), написанный киноварью (διὰ κινναβάρεως), показывал, к какому из десяти канонов относится то или другое число или обозначаемая им глава⁴¹⁹. Образцы такого деления, называемого обыкновенно Аммоние-Евсевианским, можно видеть во многих древних манускриптах, как греческих, так и латинских – откуда оно перенесено также некоторыми новейшими критическими издателями и в печатные издания.⁴²⁰

Кроме Аммоние-Евсевианских глав и канонов, с V-гo века делается известным еще другое деление Евангелий – деление на бОльшие сравнительно с Аммониевыми главами отделы, называвшиеся титлами (τίτλоι, breves), поскольку содержание каждого из них обозначалось в особом кратком надписании (titulum, τίτλоς). Таких титл считалось: в Евангелии Матфея 68, Марка – 48, Луки – 83, Иоанна – 18 или 19⁴²¹; след., по величине своей они ближе подходят к нашим теперешним главам, чем Аммоние-Евсевианcкие перикопы, особенно в Евангелии Иоанна. Кому принадлежит мысль и дело такого разделения Евангелий – неизвестно, несомненно одно, что явилось оно не прежде V-го века, так как ни Златоуст, ни Кесарий, ни Епифаний еще не знают его. Во времена же Евфимия Зигабена и Феофилакта Болгарского оно представляется напротив общеупотребительным⁴²². Во многих манускриптах (как напр., уже в Александрийском) деление это встречается рядом с Аммоние-Евсевианским.

Отличное как от титл, так и от Аммоние-Евсевианских глав, деление Евангелий представляет манускрипт Ватиканский: Евангелие Матфея делится в нем на 170 гл., Марка – 72, Луки- 152, Иоанна – 80. Деление это не встречается нигде более.

Что касается других новозаветных книг, то относительно Деяний апостольских и соборных посланий мы знаем, что Евталий при своем стихометрическом издании этих книг, последуя примеру прежних отцов и учителей (ἐκ πατέρων καὶ διδασκάλων τρόπоν καὶ τὸν τύπоν ὠφελημένoς), сделал в них также τὴν τῶν κεφαλαίων ἔκϑεσιν, т.e. заголовки к существовавшим уже ранее в них главам.⁴²³ В изданий Евталия книги эти делились на следующее число глав: книга Деяний Апостольских на 40; послания Иакова – на 6; 1Петр. – на 8; 2Петр. – на 4; Ин. – на 7; 2Ин. – на 1; 3Ин. – 1; Иуд. – на 4. Когда и кем сделано такое деление этих книг – неизвестно. По отношению к Павловым посланиям труд Евталия, по его собственным словам, ограничивался в этом отношении простой перепиской в свое изданий готовых уже оглавлений, сделанных также еще ранее его одним из мудрейших и христолюбивейших отцов⁴²⁴. Так как неизвестно опять, кого разумеет Евталий под этим мудрейшим и христолюбивейшим отцом (по мнению некоторых – Феодора Мопсуетского), то и нельзя также сказать определенно, как древне (какой древности) занесенное им в свое издание деление посланий ап. Павла на главы вместе с кратким обозначением самого содержания их. По Евталию послания апостола имели следующее число глав: Рим. – 19; 1Кор. – 9; 2Кор. – 11; Гал. – 12; Еф. – 10; Флп. – 7; Кол. – 10; 1Фессал.(1Сол.) – 7; 2Фессал.(2Сол.) – 3; Евр. – 22; 1Тим. – 18; 2Тим. – 9; Тит. – 6; Флм. – 2. – Кроме глав (κεφάλαια), Евталий упоминает о существовании еще меньших отделений (ὑπоδιαιρέσεις ), которые были обозначены в его издании звездочками.

Подобно Евангелиям и остальные книги имеют в Ватиканском манускрипте деление, отличное от Евталиева. Послания ап. Павла делятся в нем как одна книга.

Наконец относительно Апокалипсиса известно, что около половины VI-гo века Андрей, епископ Keсарийский (Kecapии Каппадокийской), занимаясь объяснением сей таинственной книги, разделил ее на 24 чтения (λύγoι) и 72 главы (κεφάλαια).⁴²⁵ Деление это с IХ-го века делается общеупотребительным. Между прочим, такое деление на 24 слова и 72 титла или главы встречается и в списках нашей славянской Библии (№№ 1–3), хранящихся в Московской Синодальной библиотеке.⁴²⁶

Существующее ныне деление новозаветного текста на главы явилось в XIII веке. Деление это приписывается обыкновенно кардиналу Гуго (a sancto Caro, f 1262 г.).⁴²⁷ Явилось оно первоначально в Вульгате и отсюда уже перенесено и на оригинальный греческий текст. Подразделение же самых глав на еще более меньшие отделы-стихи относится к XVI веку и честь этого труда принадлежит Роберту Стефану, ученому парижскому типографщику, известному и другими, не менее важными заслугами по отношению к изданию новозаветных книг. Опыты такого деления предпринимались, впрочем, и ранее Роберта Стефана. В пpeдисловии к своему четвертому изданию Нового Завета (1551 г.), в котором в первый раз сделано было Стефаном деление греческого текста на стихи, он сам говорит, что в этом труде своем он последовал лишь примеру греческих и латинских манускриптов.

Кроме разделения на главы и стихи, издавна существует еще деление новозаветных книг на так называемые в нашей славянской Библии зачала. Деление это имеет также свою историю. Основанием для этого деления послужил установивщийся еще в век апостольский обычай чтения апостольских писаний в богослужебных собраниях христиан, наряду с книгами ветхозаветными. Первоначально чтение это не имело определенного и однообразного повсюду порядка, и выбор и продолжительность его зависели от обстоятельств времени (si quid praesentium temporum qualitas cogit).⁴²⁸ Как долго продолжался такой порядок вещей – неизвестно. Выражение περιxoπή встречается, правда, еще у Иустина мученика⁴²⁹ и Климента Александрийского, и у последнего – в приложении именно к Новому Завету⁴³⁰; но ни у того, ни у другого выражение это отнюдь не означает собственно церковных чтений (ἀναγώσματα, ἀνάγνωστεις, lectiones), а есть термин, обозначающий вообще отделы или места из свящ.текста и, след., тождественный по своему значению с другими, употреблявшимися в том же смысле у древних выражениями, как напр., ῥήσις, τύπoς, χώριoν. Определенный порядок церковных чтений (по аналогии с еврейскими парашами и гафтарами) начал вводиться, по всей вероятности, с IV-гo века, когда умиротворенная извне Церковь Христова могла вообще свободно предаться благоустройству своей внутренней жизни, по крайней мере, к этому времени относятся первые, сохранившиеся до нас известия этого рода. Так относительно Африканской Церкви известно, что в ней во второй половине IV-го века уже были установлены для воскресных и праздничных дней определенные чтения из Евангелий и посланий, которые были, конечно, так или иначе отмечены и в самых манускриптах.⁴³¹ То же было и в других Церквах, хотя не во всех, разумеется, при этом соблюдался одинаковый порядок чтений.⁴³² Общим правилом было, чтобы в течение года были прочитываемы все книги за исключением Апокалипсиса. На основании, по крайней мере, такого правила было сделано деление церковных чтений у Евталия. В своем стихометрическом издании Деяний апостольских и апостольских посланий Евталий разделил эти книги на 57 чтений (ἀνάγνωσεις), по числу именно воскресных и праздничных дней в году; на то же число чтений разделены были, по всей вероятности, и Еванглия, хотя известий об этом мы и не находим у Евталия. С V-го века, с увеличением числа христианских праздников устанавливается обычай – сначала в Западной половине Церкви, а потом и в Восточной – читать не все книги сполна (по порядку отмеченных в них чтений), а только избранные места из них (по аналоги с ветхозаветными пророческими гафтарами), иногда весьма краткие, но имеющие по своему содержанию то или другое отношение к воспоминаемому событию. Для удобства чтения эти избранные места переписывались иногда в особую книгу, называвшуюся Ἑκλoγάδιoν, lectionarium. В частности, сборники такого рода назывались также или Ἐυαγγελιστάριoν, Evangeliarium, если в состав их входили избранные чтения из Евангелий, или же πραξαπόστoλoν, praxapostolarium, если они содержали чтения из Деяний и посланий апостольских. В тех же случаях, где чтениe таких избранных мест совершалось по обыкновенному, полному манускрипту новозаветных книг, делали каталоги или указатели (συναξάρια, μηνoλόγια) с обозначением начала и конца чтения их и прилагали их в начале или в конце манускрипта, отмечая в тоже время соответствующими знаками эти места и в самом тексте. Так произошли нынешние церковные зачала, или перикопы, порядок которых, впрочем, неодинаков в Восточной и Западной Церкви.

В настоящее время в тексте Н. Завета мы видим различные надписания и оглавления книг, как напр.: τὸ xατὰ Ματϑαῖoν ἄγιoν εὐαγγέλιoν – от Матфея св. Евангелие; τὸ κατὰ Μάρκoν ἄγιoν εὐαγγέλιoν – от Марка св. Евангелие; Πράξεις τῶν ἀγίων ἀπoστόλων – Деяния св. апостолов; Πάυλου τoῦ ἀπoστόλου ἡ πρὸς Ῥoμαῖους ἐπιστoλὴ – к Римлянам послание св. апостола Павла и т. д. Оглавления эти по своему происхождению очень древны, но несовременны самому написанию апостольских книг. Последнее ясно:

а) из самого свойства некоторых из них, как напр: первое соборное послание св. апостола Иоанна Богослова – Ioάννου τoῦ ἀπoστόλου ἐπιστoλὴ καϑoλικὴ πρώτη, второе соборное послание св. апостола Иоанна Богослова – Ioάννου τoῦ ἀπoστόλου ἐπιστoλὴ καϑoλικὴ δευτέρα, первое послание к Коринфянам св. апостола Павла – Πάυλου τoῦ ἀπoστόλου ἡ πρὸς Коριϑίους ἐπιστoλὴ πρώτη и т.под. Очевидно, подобные надписания могли явиться не прежде собрания наших новозаветных книг в одно целое или канон;

б) из разнообразия их в манускриптах, в которых они являются то короче, то пространнее, – напр., Евангелия в одних манускриптах надписываются прямо κατὰ Ματϑαῖoν, κατὰ Μάρκoν и т. д.; в других же – τὸ κατὰ Ματϑαῖoν εὐαγγέλιoν, κατὰ Ματϑαῖoν ἄγιoν εὐαγγέλιoν, или ἄγιoν εὐαγγέλιoν τoῦ κηρύγματоς Ματϑαίου τoῦ απoστόλου и т. п.; подобное же различие встречается и в надписаниях других книг;

наконец,

в) из прямого свидетельства древних писателей церковных. Так напр., Тертуллиан, указывая на то, что Маркион между прочим в том числе и произвольно изменил надписание послания к Ефесеям, озаглавив его посланием к Лаодикийцам, в oпровержение ссылается не на то, что так, а не иначе, надписывал его сам писатель, а на то, что по преданию древних Церквей (ecclesiae quidem veritate) послание это было отправлено именно к Ефесеям.⁴³³ Вообще же о надписаниях Тертуллиан замечает: nibil autem do titulis interest. По замечанию св. Иоанна Златоустого, Моисей, написавший пять книг, нигде не обозначил своего имени, равно как и те, которые описывали происшествия после него; не сделали этого также ни Матфей, ни Марк, ни Лука.⁴³⁴ Относительно Евангелия Матфея св. отец думает, впрочем, что слово εύαγγέλιoν в надписании этой книги принадлежит самому апостолу – что весьма вероятно.⁴³⁵

Кроме надписей, большая часть манускриптов имеет еще разнообразные подписи в конце книг, перешедшие и в некоторые печатные издания. В конце свитков древние имели обыкновение повторять заглавие написанного на них сочинения, так как вследствие непрочности папируса начало свитка прежде всего подвергалось порче от частого употребления и, след., написанное на нем заглавие легко могло затеряться. Таковы же были вначале по своему содержанию подписи и в новозаветных манускриптах, как это можно видеть в древнейших из них. Затем они получили характер различных заметок о времени, месте написания той или другой книги и т.под.⁴³⁶ Некоторые из этих заметок заимствованы были из преданий и святоотеческих толкований, другие же составляют, очевидно, плод личных, нередко совершенно ложных догадок и мнений переписчиков. Такого рода заметки в свое время отмечены были Евталием в своем стихометрическом издании книги Деяний и апостольских посланий, причем он следовал по большей части неизвестному автору Synopsis'a S. Scripturae.⁴³⁷ Из издания Евталия они перешли затем и в последующие манускрипты.

Как ни велико было с самого начала уважение верующих к своим священным книгам, как ни велика была также всегда заботливость Церкви о сохранена их в целости и неповрежденности, тем не менее было невозможно, чтобы текст их всегда и всюду оставался без малейших изменений или повреждений. В самом деле, принимая во внимание, с одной стороны, бесчисленное множество копий или манускриптов, распространившихся с беспримерной быстротой вскоре же после апостольского века по всем концам древнего христианского мира и постоянно с течением времени более и более размножавшихся⁴³⁸, с другой – несовершенство древних способов письма, вообще издания книг и в добавок ко всему этому – невежество и небрежность разных каллиграфов и корректоров и пр., мы поймем, скольким случайностям времени и какому произволу человеческой воли должен был подвергаться текст наших свящ. книг так, что он скорее должен бы был возбуждать подозрение к себе, если бы в нем не оказалось в течение стольких веков никакого рода изменений и повреждений, чем при существовании их. Но сколько, впрочем, несомненно то, что текст наших свящ. книг потерпел в течение веков изменения и повреждения, столько же несомненны и непререкаемы пред судом современных критических исследователей этого предмета два факта: во-первых, – тот, что эти изменения и повреждения касаются почти исключительно лишь внешней, вербальной – если можно так выразиться – стороны текста; варианты (разночтения), касающиеся самого смысла тех или других мест или состоящие в пропуске их, добавлениях и т. под., весьма немногочисленны и неважны, так что сущность спасительных истин веры и нравственности христианской, как они были засвидетельствованы в письмени св. апостолами-самовидцами и ближайшими слугами Божественного Основателя христианства, всегда была и остается неприкосновенной; и во-вторых, – тот, что даже и с внешней стороны текст свящ. апостольских книг подвергся отнюдь не столь многим и радикальным переменам, как можно предположить, имея в виду вышеуказанные условия его сохранения и распространения в течение веков; напротив, если сравнить, – как говорит один из французских ученых, – два самые различные между собою текста, то поражаешься ничтожностью разностей, отличающих их один от другого.⁴³⁹ И тот и другой факт важен для нас как наглядное свидетельство чистоты содержащегося в свящ. книгах учений И. Христа и апостолов и как доказательство того, как мало могут затруднять нас встречаемые в них некоторые разности чтений при объяснении подлинного их смысла.

Само собою разумеется, что различные варианты в тексте свящ.новозаветных книг появились не вдруг и не все – одинаковым образом. Число их увеличивалось по мере того, как умножалось число копий или манускриптов, писанных в различных местах и различными лицами, а также по мере отдаления от века апостольского, – времени, когда были написаны все новозаветные книги наши и когда в некоторых Церквах, быть может, были в целости еще апостольские автографы. Наибольшая часть вариантов явилась первоначально в манускриптах, писанных и бывших в употреблении в Церквах Восточных – там, где греческий язык был живым, разговорным языком и где вследствие итого представлялось наиболее поводов и, так сказать, соблазна к различного рода изменениям и переделкам в тексте апостольских писаний. К этому замечанию нужно прибавить, впрочем, и то, что в Восточных же Церквах было весьма рано обращено также и строгое внимание на это обстоятельство; угрожавшей опасности были тотчас же противопоставлены надлежащие преграды.

Все найденные доселе критикой разнообразные варианты в тексте наших новозаветных книг⁴⁴⁰ можно разделить на следующие две группы:

[а] на варианты, явившиеся в нем случайно или помимо воли намерения переписчиков и читателей, и

[б] варианты, привнесенные в свящ. текст намеренно, с известной целью, по разным побуждениям. [а] К первой группе относятся варианты, происшедшие вследствие разнообразных случайных и почти неизбежных ошибок переписки. Таковы:

1) Ошибки зрения, когда при чтении смешивалось одно слово с другим, сходным по начертанию, – напр.: Ин.20:25 τόπoν вместо τύπoν; Рим.12:13 μνείαις вместо χρείαις; когда опускалась или прибавлялась какая-либо буква, – напр., 2Кор.11:10 σφραγήσεται вместо φραγήσεται; Мф.19:19 ὡς ἑαυτὀν вместо ὡς σεαυτὸν; сюда же принадлежат те случаи, когда по причине сходства или начала или окончания двух и более стоящих рядом выражений (ὁμoιδάρχητα и ὁμoιоτέλευτα), переписчик по недосмотру опускал которое-либо из них, напр.: Лк. 6:21 – 22, где из трех, начинающихся одним и тем же словом (μακάριоι), предложений среднее: μακάριоι, оἱ κλαίоντες νῦν, ὃτι γελάσετε – пропущено в некоторых манускриптах; Mф.10:19 после слов: πῶς ἢ τί λαλήσητε пропущено в некоторых манускриптах следующее, оканчивающееся теми же словами, выражение: δоϑήσεται γὰρ ὑμῖν ἐν ἐκείνῃ τῇ ὥρᾳ τί λαλήσητε; Иоан. 4:14 после слов: oὖ ἐγὼ δώσω ἀυτῷ не достает также в некоторых манускриптах дальнейшего выражения, оканчивающегося теми же словами: oὐ μῃ διψήσῃ εἰς τὸν αἱῶνα, ἀλλὰ τὸ ὅδωρ ὅ ἐγώ δώσω αὐτῶ; встречаются, хотя и реже, повторения, вследствие той же причины – напр., Лк. 9:49 ἐκβάλλoντα τὰ δαιμόνια вместо ἐκβάλλoντα δαιμόνια.

2) Ошибки слуха, когда, вследствие неясности выговора, особенно же вследствие одинаковости произношения многих букв, а также по созвучию некоторых слов, писавший под диктовку писал не ту букву, какую следовало, или даже не то слово, какое стояло на самом деле в оригинале, напр.: Мк. 10:30 μετὰ διωγμὸν вместо διωγμῶν; Mф. 27:60 κενῷ μνημείῳ вместо καινῷ μνημείῳ; Рим. 2:17 ἴδε вместо εἰ δὲ; 1Пет. 2:3 Хριστός вместо χρηστός; Лк. 2:5 ἐγγύῳ вместо ἐγκύῳ и т. под.; особенно часто смешение местоимений ἡμεῖς и ὑμεῖς в разных падежах;

3) Ошибки памяти: сюда относятся те случаи, когда переписчик, прочитав по оригиналу одно или два предложения или выслушав их от диктующего, писал за тем на память, и при этом или опускал какое-либо слово, или заменял одно слово другим – синонимическим, или изменял порядок и конструкцию их и т.п.. Так в послании к Pим. 1:29–30 в различных манускриптах опускается то тот, то другой из перечисляемых здесь апостолом языческих пороков; Mф. 15:30 слова: χωλoὺς, τυφλoὺς, xωφoὺς, xυλλoὺς поставляются в различных манускриптах в различном порядке; в манускрипте же L (Cod. Reg.), кроме того оказываются опущенными следующие за ними слова: καὶ ἑτέρους πoλλoὺς; вследствие того же обстоятельства нередко встречается также замена слова Θεoὖ словом Κυρίоυ; ὑπὸ – предлогом ἀπὸ и т.под.

4) Ошибки, происшедшее вследствие неправильного чтения, – что при сплошном способе письма в древних манускриптах, а также при употреблении сокращений (как напр.:ϑς, ϑν, κς, κν, χς, υς, ηλ или ιηλ, ισλ, πρς, πρα, μρα и т.под. вместо ϑεός, ϑεὸν, Kύριоς, χριςτός, υἱὸς, ἱσραὴλ, πατρὸς, πατέρα, μητέρα) случалось весьма нередко, – напр.: Гал. 1:9 προείρηκα μεν вместо προειρήκαμεν; Филип. 1:1 συνεπισκόπоις вместо σὺν ἑπισκόπоις; 11:4 ἑκάστоις κоπоῦντες вместо ἑκάστоι σхоπεῖτε; 2Кор. 12:19 τὰ δὲ вместо ταδε; Рим. 12:11 τῷ хαιρῷ δоυλεύоντες вместо τῷ Κυρίῳ δоυλεύоντες; 1Тим. 3:16: ὃς вместо ϑεὸς (из ϑΣ).

[б] Ко второй группе вариантов принадлежат различные изменения, совершенные в разное время в тексте свящ. книг намеренно, с известной целью, по различным побуждениям – и притом сколько переписчиками, столько же и читателями. Варианты этого рода можно подразделить, в частности, на следующие виды:

aa) Вapианты, происшедшие вследствие неразумных притязаний со стороны переписчиков и читателей исправлять, улучшать текст⁴⁴¹; исправления и улучшения эти касались частью орфографии, частью разного рода грамматических и риторических особенностей, которых новозаветный текст представляет немало и из которых многие природному, особенно образованному, греку резко бросались в глаза. К числу происшедших таким образом вариантов принадлежит, напр., различное чтение слова – Назарет: Ναζαρὲτ, Ναζαρὲϑ, Ναζαρὰϑ, Ναζαρὰ или имени страны Гадаринской (Mф. 8:28): Γερασηνῶν, Γαδαρηνῶν, Γεργεσηνῶν; Лк. 20:11 τρίτoν ἔπεμψε вместо πρоσέϑετо πέμψαι τρίτoν ; Mк. 5:33 ὁ γέγоνεν αὐτῇ вместо ἑπ» αύτη; Mф. 7:24: πᾶς оὗν ὃσις ἀκоύει – ὁμоιωϑήσεται вместо ὁμоιώσω ἀυτὸν; Апок. 1:4 ἀπὸ τоῦ ὁ ὢν хαὶ ὁ ἧν вместо ἀπὸ ὁ ὢν хαὶ ὁ ἧν ; 2:20 γυναίхα – τὴν λέγоυσαν вместо ἡ λέγоυσα и т. под. Примеры замены сжатых или кратких гебраистических выражений, не свойственных греческому гению, более пространными: Ин. 6:51 ἡ σάρξ μоῦ ἐστίν ὑπέρ τῆς τоῦ κόσμоυ ζωῆς=ἣν ἑγὼ δώσω ὑπέρ κτλ (Rес.); Флп. 3:21 ὃς μετασχηματίσει τὸ σῶμα τῆς ταπεινώσεως ἡμῶν σύμμоρφоν τῷ σώματι τῆς δόξης ἀυτоῦ в tex. rec. читаем: εἰς τὸ γενέσϑαι αὐτὸ σύμμоρφоν и т. под. Варианты этого рода вообще наиболее многочисленны и большая часть их, нужно также впрочем заметить, не имеет совершенно никакого значения для толкования, как нимало не касающаяся самого смысла текста.

бб) Варианты, происшедшие вследствие того, что при чтении и объяснении текста многие читатели позволяли себе, то делать в нем разного рода прибавки, то заменять одно слово или выражение, почему-либо не совсем ясное, не совсем понятное, другим – более известным и употребительным или же и совершенно опускать подобные слова и выражения, особенно если они подавали повод к каким-либо ложным толкованиям. Так напр., некоторые опускали в Евангелии Луки 19:42 слово: ἔκλαυσεν (плакася), равно как 43 – 44 ст. XXII гл. того же Евангелия, в которых говорится о тяжких душевных страданиях и молитвенных подвигах И. Христа в саду Гефсиманском, о каплях кровавого пота, падавших на землю. По той же, вероятно, причине в Евангелие Матфея (1:18, 25) нет в некоторых манускриптах слов: πρὶν ἢ συνελϑεῖν αὐτоὺς и – αὐτῆς τὸν πρоτότоκоν: 24:36 – слов: оὐδὲ ὁ υἱὸς; в Евангелиях же Марка и Иоанна опущены целые повествования: Мк. 16:9–20; Ин. 7:53 – 8:11⁴⁴². Весьма много вариантов состоят в изменении связи двух зависящих предложений, чем желали, очевидно, придать тому или другому месту известный, определенный смысл; для этого или вносили какую-либо соединительную частицу, когда её вовсе не было, или опускали бывшую, или заменяли другой – напр., Ин. 6:40 в одних манускриптах читается: τоῦτо δὲ ἑστί τὸ ϑέλημα, в других же – τоῦτо γὰρ ἑστί; Рим. 5:6 – ἔτι, ἔιγε, εἰς τι; 6:6 ἀλλὰ и ἄμα и пр. Нередко при чтении и толковании хотели, очевидно, согласовать одно место с другим, параллельным, и для этого одно из них поправляли по другому. Варианты этого рода наичаще встречаются в Евангелиях. Известны также случаи поспешной, неосновательной критики, т.е. когда подвергалось сомнению несомненно подлинное чтение. Так напр., Ориген совершенно неправильно утверждал, что в Еванг. Mф. 19:19 слова: καὶ ἀγαπήσεις τὸν πλήσίоν σου ὡς σεαυτὸν – суть позднейшая вставка какого-нибудь корректора; столь же неправильно принятое многими, по примеру того же Оригена, чтение в Еванг. Иоанна 1:28 βηϑαβάρᾳ вместо βηϑανίᾳ. Вопреки также всем свидетельствам Иероним читал Mф. 2:1. 5. Ἰoῦδα вместо τῆς Ἰoυδαίας. Такого рода ошибочные исправления имели место, по всей вероятности, и во многих других случаях.

вв) Варианты, образовавшиеся вследствие церковно-богослужебного употребления апостольских книг. В этом случае в свящ. текст вошли некоторые изменения главным образом вследствие разделения его на перикопы, или зачала. Так как именно при общественных церковно-богослужебных собраниях из свящ.книг были читаны лишь отрывки или известные избранные отделы и так как эти отделы нередко приходилось и начинать и оканчивать ex abrupto, т.е. вне связи их с предыдущим и последующим, то во всех подобных случаях имели обыкновение присоединять к началу читаемого отдела нечто вроде краткого введения, а к концу – нечто вроде заключения. Прибавки эти, отмеченные сначала для памяти на полях, перешли затем и в самый текст. Так напр., начало притчи о богатом и Лазаре (Лк. 17:19): Ἄνϑρωπoς δὲ τίς ἦν πλoύσιoς в манускрипте D имеет еще следующую вводную формулу:Eἶπε δὲ καὶ ἑτέραν παραβoλὴν. В книге Деяний апостольских история об Анании и Сапфире (5:1) в tex. гесер. начинается словами: Ἀνὴρ δἑὲ τίς Ἀνανίας ὁνόματι...; в манускрипте Е прибавлены еще слова: ἐν αὐτῷ δέ τῷ καιρῷ. Таково же происхождение и других встречающихся вводных формул: ἐν ταῖς ἡμέραις ἐκείναις, ἐν τῷ χρόνῳ τoὑτῳ и т. под. Заключительными формулами служили – иногда слова славословия ὃτι σoῦ ἐστίν ἡ βασιλεῖα καὶ ἡ δύναμις καὶ ἡ δόξα εἰς τoῦς αιώνας в различных видах, иногда – известное изречение И. Христа:ὁ ἔχων ὦτα ἀκоύειν, ἀκоυέτо, иногда же – просто слово: ἀμήν. Ясность читаемого для слушателей требовала нередко и некоторых других изменений и дополнений,напр.: замены личного местоимения собственным именем; добавления к причастию подразумеваемого подлежащего и пр. Bсе эти изменения и дополнения, не важные, конечно, сами по ceбе, были тем не менее отступлением от подлинного текста, как скоро они были заносимы в него неопытным переписчиками и читателями как подлинное чтение.

Наконец,

гг) варианты, привнесенные в свящ. текст из разных посторонних источников: преданий, апокрифов и других памятников древней христианской письменности. Вариантов этого рода встречается немало в цитатах древних писателей церковных, их можно видеть также и в некоторых дошедших до нас манускриптах. Так напр., Ориген и Климент Александрийский цитуют следующие слова И. Христа, которые они читали, по-видимому, в Евангел. Mф. 6 гл. после 32 – 33 стихов: αἰτεῖτε τὰ μεγάλα, καὶ τὰ μικρὰ ὑμῖν προστεϑήσεται καὶ αἰτεῖτε τὰ ἑπίγεια ὑμῖν προστεϑήσετα⁴⁴³. В Евангелии же Матфея 20 гл. после 28 стиха манускрипт D (Кембриджский) имеет следующую вставку: ὑμεῖς δὲ ζητεῖτε ἑх μικροῦ αὐξῆσαι καὶ ἑκ μείζоνоς ἔλαττоν εἶναι εἰσερχόμενоι δὲ καὶ παρακληϑέντες δειπνῆσαι μὴ ἀνακλέινεσϑαι εἰς τоύς ἐξέχоντας τόπους, μήπоτε ἐνδоξότερоς σоῦ ἐπέλϑη, καὶ προσελϑὼν ὁ δειπνоκλήτωρ εἴπη σоι, ἔτι κάτω χώρει, καὶ хαταισχυνϑήσῃ ἐὰν δὲ ἀναπέσῃς εἰς τὸν ἥττоνα τόπоν καὶ ἑπέλϑῃ σου ἥττоν, ἐρεῖ σоι ὁ δειπνохλήτωρ Σύναγε ἔτι ἄνω, καὶ ἔσται σоι τоῦτо χρήσιμоν⁴⁴⁴. В том же манускрипте, в Еванг. Лк., 6 гл. nocле 4 ст. читаем: τῇ αὐτῃ ἡμέρᾳ ϑεασάμενоς (ὁ Ἱησoῦς) τινα ἐργαζόμενоν τῷ σαββάτῳ εἶπεν αὐτῷ ἄνϑρωπε, εἰ μὲν оἶδας τί πоιεῖς, μακάριоς εἶ εἰ δὲ μὴ оἶδας, ἐπικατάρατоς καὶ παραβάτης εἶ τоῦ νόμου .⁴⁴⁵ Подобные же интерполяции встречаются в книге Деяний апостольских⁴⁴⁶.

Таковы по своей сущности и происхождению главнейшие виды встречаемых в тексте Нового Завета вариантов или изменений, повреждений. Обозревая весь в совокупности состав их, мы должны сказать, что если книги Нового Завета и не избегли совершенно общей всем письменным памятникам древности участи, то тем не менее самое строгое исследование не открывает в судьбе их текста ничего такого, что могло бы внушать какое-либо сомнение к его подлинности, апостольскому авторитету – ничего, что давало бы право подозревать его в еретических и подобных им искажениях и повреждениях. То, что говорят о такого рода искажениях и повреждениях древние писатели церковные: Ириней, Тертуллиан, Климент Александрийский, Епифаний и др., и остается по большей части известным нам только из их обличений и жалоб; тексту каноническому, церковному, если можно так выразиться, эти повреждения и искажения остались совершенно чуждыми⁴⁴⁷. Но мы знаем кроме того, что и те неважные в сущности перемены, каким новозаветный текст подвергся с течением времени со стороны содержания, не были оставлены христианскою Церковью без внимания с самого же начала их появления. Опыты критического изучения и пересмотра текста новозаветных книг, которым с такою настойчивостью и любовью посвящали свои труды многие христианские ученые новейшего времени, были предпринимаемы не раз и в древней христианской Церкви. 3. О критических пересмотрах и исправлениях текста свящ. Новозаветных книг

Высокий священный авторитет, каким пользовались писания апостолов в христианской Церкви с самого ее начала и появления, дает полное право думать, что если рано начали появляться в них разного рода повреждения текста, то столь же рано они должны были обратить на себя, – и действительно обращали, – внимание верующих, и в особенности ближайших блюстителей и служителей Церкви – епископов и пресвитеров, вызвав с их стороны разнообразные меры предосторожности. В чем состояли эти меры при самом начале – об этом мы не имеем точных сведений. Можно думать, что при составлении и новых копий или списков старались ближе держаться текста списков, бывших в церковном употреблении, хранившихся в церковных книгохранилищах, как менее других подвергавшихся порче вследствие изложенных выше обстоятельств; в случаях же особенной важности обращались, по всей вероятности, к манускриптам Церквей Апостольских, древность и особое положение которых представляли более, чем другие Церкви, ручательств в строгом охранении чистоты и неповрежденности находившихся у них списков свящ. книг; по этим-то спискам в случае нужды могли исправляться копии текста неисправные⁴⁴⁸.

Опыты более или менее систематического, полного пересмотра и исправления текста свящ. книг, сначала ветхозаветных, а потом и новозаветных, начинаются с III-го века.

Перевод LXX В. Завета, употреблявшийся в христианской Церкви, подвергся также с течением времени многим повреждениям так, что текст Н. Завета в сравнении с ним мог считаться весьма исправным. Варианты манускриптов и положительная неверность чтения многих мест в нем давали себя особенно неприятно чувствовать в спорах с иудеями, ссылавшимися при этом то на еврейский оригинальный текст, то на другие греческие переводы – Акилы, Симмаха и Феодотиона. Это обстоятельство и подобные ему показывали всю необходимость тщательного пересмотра манускриптов перевода LXX. Первый пример такого пересмотра подал Ориген. В своих «Экзаплах» и «Тетраплах» он издал проверенный, пересмотренный им текст LXX, который сделался образцом для проверки употреблявшегося в Церквях издания его, получившего с тех пор название χοινή ἒxδoσις⁴⁴⁹. Вскоре после Оригена, следуя его примеру, за дело исправления греческого ветхозаветного текста взялись и другие лица. Таков был прежде всего Лукиан, священник Церкви Антиохийской, скончавшийся мученически во время гонения Максимина или Диоклитиана (311 г.). Обладая обширными познаниями, в особенности основательным знанием оригинальных языков Библии (vir disertissimus – Hieron.), Лукиан подобно Оригену подверг также греческий текст перевода LXX тщательному пересмотру, и изданная им рецензия текста имела также большой успех и популярность⁴⁵⁰. В тоже время подобного же рода исправлением текста LXX занимался в Египте епископ Исихий; о жизни его ничего положительного неизвестно; основатели думают, впрочем, что это был тот самый Исихий, который, по известию Евсевия («Ц. Истор.» кн. VIII, 13), умер мученически во время преследования христиан Диоклитианом вместе с тремя другими епископами: Филеасом, Пахимием и Феодором. Рецензия Исихия распространена была преимущественно в Египте, заменив собою там κοινὴ ἔκδoσις. Блаж. Иероним называл экземпляры списков Исихиева исправления exemplaria alexandrina, в отличие от рецензии Оригена⁴⁵¹. Эти же два ученые мужа – Лукиан и Исихий – первые, нужно думать, положили начало критическому пересмотру и новозаветного текста.

Состояние новозаветного текста в рассматриваемое время не было, правда, так дурно и неисправно, как состояние ветхозаветного текста перевода LXX; тем не менее и в нем различного рода повреждения начали принимать это время бОльшие и бОльшие размеры, не мало затрудняя экзегетов и всех вообще благочестивых читателей Писания. «Разность списков, – жаловался, напр., Ориген, – сделалась очень большою вследствие небрежности некоторых переписчиков, произвольного и дурного исправления переписываемого, а также вследствие того, что некоторые при исправлении то прибавляли, то убавляли в нем, сообразно с своими личными взглядами»⁴⁵². Другие видели зло не меньше ясно, чем Ориген. При таких обстоятельствах весьма естественно должно было возникнуть желание – положить конец этому возраставшему разнообразию новозаветных манускриптов между собою. Но приступить к пересмотру книг Н. Завета было не так легко и удобно, как это было возможно относительно книг В. Завета. Если немало затруднений приходилось преодолеть при рассмотрении греческого текста LXX, то эти затруднения по отношению к Новому Завету были еще более велики. Дело в том, что свящ. новозаветные книги были гораздо более распространены между верующими, равно как и читаемы были также гораздо более, чем книги В. Завета. Кроме того каждый, естественно, предпочитал всем другим спискам апостольских книг списки своей местной Церкви. На распространение и повсеместное принятие нового, исправленного текста не мог иметь большого влияния личный авторитет исправителя, как бы ни был велик этот авторитет и каковы бы ни были достоинства его труда. Словом, дело критического пересмотра и исправления новозаветного текста сопряжено было с большими затруднениями и опасениями.

Первый труд этого великого дела многими приписывается также Оригену, которому поэтому и усвояют некоторые (напр., Эрнести) славное имя восстановителя чистоты греческого свящ. текста как ветхозаветных, так и новозаветных книг. Но сколь несомненен сделанный им критический пересмотр греческого ветхозаветного текста, столько же наоборот сомнительны и неопределенны известия древности в пересмотре им текста книг новозаветных. Сам Ориген не только нигде не говорит об этом в своих сочинениях, но прямо утверждает даже противное. Так, в своем комментарии на Евангелие Матфея, в том месте, где он говорит о своем исправлении текста LXX, Ориген замечает: in exemplaribus autem Novi Testamenti hoc ipsum me posse facere sine periculo non putavi⁴⁵³. Из сличения новозаветных цитат, рассеянных в сочинениях Оригена, не видно также, чтобы он держался определенного текста. Что касается упоминаемых блаж. Иеронимом кодексов Оригена (codices, exemplarii Adamantii), на которые он ссылается как на образец правильного чтения различных мест⁴⁵⁴, то под ними можно разуметь или экземпляры книг, писанные под руководством Оригена и, след., наиболее исправные, или же такие манускрипты, которыми пользовался Ориген и в которых были сделаны его рукою те или другие частные поправки или примечания (σημειώσεις, scholia). Столь же несостоятельны и другие данные, приводимые в доказательство того, будто Ориген свой критический метод пересмотра греческого ветхозаветного текста приложил также и к новозаветному, что могло быть, говорят, последним делом его богословско-литературной деятельности⁴⁵⁵. Несостоятельность последнего предположения очевидна уже из того, что ревностнейший почитатель александрийского учителя – Евсевий Кесарийский, восхваляя труд его по исправлению текста LXX («Ц. Истор.» VI, 16), не преминул бы, без сомнения, упомянуть при этом также и об исправлении им новозаветного текста – деле, по своей важности не уступающим первому, если бы такое дело было действительно совершено им; если же он не говорит ничего об этом, то значит ему ничего не было известно об Оригеновом исправлении Н. Завета. Все, что можно сказать достоверного в этом отношении, сводится лишь к тому, что в Кесарийской библиотеке, основанной Памфилом, хранились манускрипты Н. Завета, или писанные, как мы сказали, под руководством Оригена, или бывшие у него под руками, и в которых были сделаны им те или другие частные исправления; их-то по всей вероятности или, быть может, сделанные с них копии и имеют в виду некоторые древние схолии, ссылающиеся на παλαιστίνoν εὐαγγέλιoν, ἀκριβῆ τῶν ἀντιγράφων⁴⁵⁶.

Рядом с кодексами Оригена блаж. Иероним в толковании на Евангелие Матфея упоминает еще о кодексах Пиэрия, александрийского пресвитера, жившего во время епископства Фемы и пользовавшегося в свое время славою ученнейшего и красноречивейшего мужа, ревностью своею к ученым занятиям заслужившего также имя «младшего Оригена» (Origenes junior)⁴⁵⁷. Но были ли, опять (же), эти упоминаемые Иеронином кодексы Пиэрия плодом сотрудничества его Оригену по изданию и пересмотру этим последним новозаветного текста, как думают одни, или же плодом самостоятельных его трудов, независимо от Оригена по исправлению свящ. текста новозаветных книг – ничего положительного по недостатку сведений сказать нельзя⁴⁵⁸. Весьма вероятно, впрочем, что и труд Пиэрия, как и труд Оригена не простирался далее тщательного и более исправного, чем как это делалось у других, списывания текста, в котором и им могли быть также сделаны самостоятельно или по образцу Оригена некоторые поправки.

Положительно достоверные сведения мы имеем лишь о критическом пересмотре и исправлении новозаветного текста Исихием и Лукианом – теми самыми двумя мужами, которые занимались также и исправлением текста LXX. Восточные писатели церковные, отзывающиеся с похвалою о их трудах по исправлению греческого ветхозаветного текста, ничего, правда, не говорят о сделанном ими также исправлении и текста новозаветного, но факт этого исправления не может подлежать тем не менее ни малейшему сомнению; его подтверждает со всею положительностью Иepoним в послании к Папе Дамасу⁴⁵⁹. В чем, однако опять (же), состояло исправление обоих вышеназванных мужей, какому методу⁴⁶⁰ они следовали при этом, какое влияние могло иметь исправление на последующую судьбу текста – для определения всего этого мы не имеем ясных данных ни в древнем преданиях и свидетельствах писателей церковных, ни в известных доселе древних манускриптах⁴⁶¹. Неблагоприятный же отзыв Иеронима (равно как и вообще отношение Западной Церкви к труду обоих этих мужей) едва ли справедливо брать мерилом для оценки его, обвиняя исправления их, особенно исправление Лукиана, в произвольных амплификациях, в стремлении к чистоте и правильности языка, ясности изложения и т.под. На основании отзыва Иеронима можно сказать лишь, что труд Исихия и Лукиана по исправлению новозаветного текста не имел того успеха в древней Церкви, какой имели, по его же известию, их исправления текста LХХ⁴⁶².

В четвертом веке и позже немалым авторитетом пользовалось Памфилово издание Нового Завета; но это издание было, как полагают, не что иное как копия с Оригеновых манускриптов, приобретенных Памфилом Иерусалимским для своей библиотеки, им переписанная и распространенная, подобно другим сочинениям Оригена⁴⁶³.

Кроме вышеизложенных отрывочных сведений о трудах по пересмотру и исправлению новозаветного текста христианская древность не представляет нам более никаких. Можно с достоверностью сказать, впрочем, что с IV-гo века начали вообще относиться с большею, чем прежде, строгостью к тщательному и исправному изготовлению манускриптов, особенно предназначавшихся для общественного церковно-богослужебного употребления. В IV веке канон новозаветных книг определился окончательно; в тоже время это был золотой век христианского просвещения и литературы; и особенно золотым он был для Свящ. Писания, изучению и изъяснению которого посвящали свои силы все великие светила Церкви этого времени. О распространении свящ. книг среди вновь возникавших Церквей заботится сам державный покровитель Церкви Христовой – Константин Великий, повелевший одному из образованнейших христианских епископов своего времени – Евсевию Кесарийскому – приготовить чрез отлично знающих свое искусство писцов 50 томов свящ. книг, удобных для чтения и легко переносимых для употребления⁴⁶⁴.

И нет сомнения, роскошно приготовленные Евсевием списки отличались не искусством только каллиграфии, но и исправностью текста, как этого и естественно было ожидать от друга мученика Панфила, которому были открыты сокровища знаменитой библиотеки Кесарийской, основанной этим последним. Ко всему этому нужно прибавить, что если благочестивые усилия Исихия и Лукиана, направленные к исправлению новозаветного текста в связи с заботами об исправнейшем распространении его со стороны Оригена, Пиэрия, Памфила и др., и не могли привести к восстановлению его первобытной чистоты или, по крайней мере, к установлению полного единства и однообразия его в различных местных Церквах, то во всяком случае произволу переписчиков с этого времени были положены значительные преграды; теперь явились в каждой местной Церкви образцовые издания, которых и старались держаться переписчики при изготовлении новых списков, как видно из встречаемых во многих манускриптах этого периода замечаний: ἀντεβλήϑη πρὸς τὰ παλαιoτάτα ἀντιγράφα, πρὸς παλαιόν ἀντιγράφoν и т. под. Таким-то образом, по всей вероятности, и образовалось то частью сходство, частью различие, какое замечается между различными, дошедшими до нас манускриптами и на основании которого (а отнюдь не на основании особых рецензий текста) их можно до некоторой степени разделить на известные группы или классы: манускрипты Александрийские, Константинопольские, Палестинские и пр.

Новый период в истории сохранения и распространения текста свящ. новозаветных книг начинается с ХV-го века. Изобретенное около половины этого века искусство книгопечатания, в связи с возрождением наук и усилившимся изучением классической древности положило конец трудам каллиграфов и дало новый способ, более выгодный и верный как для распространения просвещения вообще, так в частности и для лучшего, успешнейшего сохранения и распространения свящ. апостольских книг. Впрочем, способ этот был применен к подлинному, оригинальному тексту новозаветных книг не тотчас после его изобретения. Прошло более полустолетия и после того как уже несколько раз была напечатана латинская Вульгата, а также Ветхий Завет на еврейском языке, многие сочинения греческих и римских классиков, явился, наконец, и полный текст Н. Завета на греческом языке, в двух вышедших вскоре одно после другого изданиях: Комплютенском (или Алькальском) и Эразмовом. До появления этих полных изданий были напечатаны только небольшие отрывки из новозаветных книг.

Так, в 1486-м году в Венеции к греческому изданию Псалтири припечатан был отрывок из Евангелия Луки: хвалебная песнь Богоматери и священника 3axapии (1 гл. 46 – 55, 68 – 80). Спустя 18 лет после сего в Венеции также напечатаны были первые шесть глав Евангелия Иоанна в копии издания стихотворений Григория Богослова и, наконец, в 1514 г. из Евангелия же Иоанна напечатаны были в Тюбингене 14 стихов первой главы.

Комплютенская Полиглотта, изданная в Испанском городе Комплют (ныне Alcala de Henares), была если не по времени своего появления в свет, то по началу предприятия, первым полным печатным изданием Нового Завета на греческом языке вместе с латинским переводом Вульгаты. Собственно Новый Завет в составе Полиглотгы, состоящей из 6-ти томов, составляет пятый том, носящий особое заглавие: Novnm Testamentum graece et latine in Academia Complutensi noviter impressnm; первые четыре тома обнимают Beтхий Завег на еврейском, xaлдейском, греческом и латинском языках; шестой – содержит греко-латинский словарь. Труд этого обширного издания принадлежит главным образом кардиналу Франси́ско Химéнес де Сиснéрос Francisco Jiménez de Cisneros (de Cisneros)⁴⁶⁵, архиепископу Толедскому (1517 г.). Приготовления к изданию Нового Завета начались еще в 1502 году; кардинал де Сиснéро доставил все необходимые материальные средства для этого важного дела; им между прочими были вызваны из различных мест ученые мужи своего времени, между которыми особенно славился Иаков Лопез де-Стуника. Издание Нового Завета готово было еще в начале 1514 года, а всей Библии – в 1517 г.; обнародовано же было оно лишь в 1522 году. В предисловии к изданию издатели заявляли, что греческий новозаветный текст в издаваемой ими Полиглотте взят ими из манускриптов, присланных им Папою (тогда еще кардиналом) Львом Х-м из Ватиканской библиотеки. В справедливости этого заявления нет оснований сомневаться⁴⁶⁶ , сомнительно в этом заявлении только то, что говорят издатели о древности и исправности бывших у них под руками списков, называя их vetustissima simul et emendatissima exemplaria, потому что текст Полиглотты нельзя на самом деле назвать, как показали позднейшие исследования, ни древнейшим, ни тем более исправнейшим, так что если Комплютенские издатели и имели действительно под руками какие-нибудь древние Ватиканские манускрипты, то они не делали из них никакого особенного приложения по отношению к исправнейшему изданию текста. Поэтому в критическом отношении Комплютенское издание особенного достоинства не имеет⁴⁶⁷.

В то время, как в Испании Комплютенские ученые занимались изданием своей Полиглотты, один из типографщиков г. Базеля – Фробен обратился к жившему в Англии знаменитому гуманисту и ученнейшему мужу своего времени – Дезидерию Эразму Роттердамскому с предложением о напечатании Н. Завета на греческом языке. Предложение было принято – и Эразм по этому случаю также переселился в Базель. Менее, чем в 11 месяцев, печатание было окончено и в 1516 году издание Эразма явилось в свет, значительно предупредив, таким образом, появление Комплютенской Библии. При своем издании Эразм имел под руками еще менее пособий, чем Комплютенские ученые, располагая всего лишь пятью манускриптами, из которых при том самый древний – не древнее X века. К греческому тексту в издании Эразма присоединен был составленный им еще ранее латинский перевод, которым Эразм особенно гордился, сравнивая свой труд в этом отношении с делом блаж. Иеронима, сделавшего латинский перевод В. Завета с еврейского текста. Более, чем перевод, заслуживают внимания присоединенные Эразмом к своему изданию критические примечания, чрез которые этот «величайший муж своего века, – по замечанию Ройсса, – сделался главою новейших ученых толкователей»⁴⁶⁸. Что касается собственно греческого текста в издании Эразма, то единогласные суждения ученых исследователей говорят далеко не в пользу знаменитого издателя, ему также, как и Комплютенским издателям, делается общий упрек в недостаточно тщательной обработке текст, что, впрочем, как говорит Ройсс, может находить себе оправдание частью в скудости пособий, частью в новости самого дела⁴⁶⁹. По сравнению с Комплютенским изданием, текст Эразмова издания не представляет существенной разницы – как то, так и другое издание представляют его в том виде, в каком он существовал и был употребительным в позднейших греческих манускриптах, распространившихся преимущественно из Византийского патриархата.

О распространенности текста Эразмовой рецензии можно судить по числу изданий его, которых в течение XVI-го века явилось тридцать семь, из них пять сделаны были под непосредственным руководством Эразма, остальные принадлежат разным другим лицам⁴⁷⁰. Между прочим со второго Эразмова издания Лютером сделан был немецкий перевод Н. Завета.

Оба описанные нами печатные издания новозаветного текста (Комплютенское и Эразмово) долгое время оставались образцами для всех последующих печатных изданий; уклонения или перемены допускались незначительные. Поэтому издания эти и известны под именем основных, или фундаментальных, изданий (Editiones principes).

После изданий Комплютенского и Эразмова наибольшею и во многих отношениях вполне заслуженною славою в истории печатного новозаветного текста пользуются издания Р. Стефана, ученого парижского типографщика. Р. Стефан располагал большими и лучшими средствами для исполнения своего дела, чем его предшественники. Парижская библиотека заключала много драгоценных пособий для критики новозаветная текста – пособий, которых никто еще не употреблял в дело и которые были ему доступны без затруднений. И он действительно старался извлечь из них все необходимое, составив при помощи своего сына Генриха богатую коллекцию вариантов, но и у него, как и у его предшественников, не доставало еще уменья и критического такта приложить их к делу. К тому же, вследствие преувеличенного уважения к печатному тексту предшествующих изданий, он позволял себе изменять в тексте лишь немногое. Со стороны, впрочем, характера текста издания Стефана распадаются на две рецензии: к одной принадлежат первые два печатные издания его, известные под именем mirificae (1546 г. и 1549 г.); к другой – два последних (1550 и 1551 г.). Различие между ними состоит в том, что в первых двух изданиях Стефан к положенному им в основание своих изданий тексту Эразмовой рецензии привносит немало чтений из Комплютенской Полиглотты; в последних же, напротив – он ближе держится Эразмова издания, заменяя чтения первой чтениями последнего⁴⁷¹. Особенною известностью между изданиями Р. Стефана пользовалось третье (1550 г.), так называемое editio Regia; текст его в особенности послужил образцом или основанием для многих последующих изданий. При четвертом издании (1551 г.) Р. Стефан в первый раз сделал разделение греческого текста на стихи («...obtrusit triste lumen nес posthac extinguendum», – говорит Рейсс). Особенным авторитетом издания Р. Стефана пользовались между протестантами, среди которых они были перепечатываемы много раз.

В XVI же веке, во второй половине, появляется новый ряд печатных изданий Н. Завета, принадлежащих Феодору Беза – известному ученому и другу швейцарского реформатора Кальвина. Основанием для своих изданий Беза взял текст Р. Стефана, по его третьему (по Ройссу – четвертому) изданию (Regia). И хотя он располагал сравнительно уже весьма большими и замечательными средствами (напр., перев. Пешито) к исправлению и лучшему в сравнению с Р. Стефаном изданию текста, тем не менее сделанные им в двух главных изданиях (majoribus editionibus) исправления были весьма незначительны и не всегда удачны (по крайней мере, в первом издании), в чем его и обвиняли впоследствии Веттштейн и Венгель. Впрочем, многие чтения, оставленные им неприкосновенными в греческом тексте, были исправлены им в латинском переводе, сделанном им и напечатанном рядом с греческим и вместе с переводом Вульгаты. Слава Безы как ученого с самого же начала утвердила за его изданиями большой авторитет; особенным уважением пользовались они в реформатских церковных обществах. Но еще больший авторитет и популярность изданные Беза текст приобрел чрез так называемые издания Эльзевиров.

Из других наиболее замечательных печатных изданий Н. Завета, появившихся в XVI-м веке, заслуживают внимания Альдинское⁴⁷² (Biblia graeca Aldina. Vened. 1518); издание Симона де-Колина (Ἡ καινὴ διαϑήκη. Ἐν Δευκέτιᾳ τῶν Пαρησίων παρὰ Σιμῶνι τῷ Koλιναίῳ, α. φ. λ. δ (1534); многочисленные издания (по преимуществу греко-латинские) Н. Брилингера, Базельского типографщика, и С. Зельфиша – Вюртембергского⁴⁷³; далее – издания Христофора Плантена⁴⁷⁴, из которых в особенности замечательна так называемая Антверпенская Полиглотта Филиппа II-го (1571 г.), и наконец – издания Генриха Стефана, сына Р. Стефана, бывшего также типографщиком в Париже, учеными услугами которого много пользовался и Беза при своих изданиях. Подробное описание как поименованных, так и многих других изданий того же века см. у Ройсса: «Bibliotheca N. Testamenti Graeci», Brunsvigae, 1872. pag. 46 squ.

Несмотря на то, что к началу XVII века существовало уже более ста различных печатных изданий греческого новозаветного текста, явившихся в различных местах и сделанных трудами различных, нередко весьма компетентных по своей учености лиц, дело критического изучения его и лучшего, более исправного издания мало подвинулось вперед со времени Эразма и Ксименеса. Причиною этого были частью недостаток необходимых пособий, частью – преувеличенное уважение к тексту прежних печатных изданий, главным же образом – незрелость еще критики, отсутствие правильных и прочно установившихся приемов в деле, для всех еще новом. Положение дела в этом отношении не изменилось к лучшему и в XVII веке; можно сказать даже – оно еще ухудшилось; потому что главнейшими издателями являются теперь лица, которые на первом плане ставили свои коммерческие интересы, а не какие-либо ученые цели. Таковы именно были Лейденские типографщики, братья Эльзевиры. Хотя в первом же выпущенном ими в свет печатном издании Н. Завета (1624 г.) они объявляли, что текст их издания отпечатан будто бы ими со всею тщательностью на основании «царских» (т.е. третьего Стефанова издания и Полиглотты Плантина) «и других лучших изданий», но на самом деле, как показали новейшие исследования, изданный ими текст был просто текст Безы, взятый и первого (малого) издания его (1565 г.). Этот же самый текст был удержан Эльзевирами и в последующих изданиях (1633 г., 1643 г., 1656 г., 1662 г., 1670 г. и 1678 г.), из которых только третье представляет некоторые уклонения. Кроме типографской роскоши, изящества и других удобств, которыми предприимчивые издатели старались привлечь внимание публики к своим типографским произведениям, они напечатали, между прочим, в предисловии ко второму изданию (1633 г.) следующую смелую рекламу: «Textum ergo habes nunc ab omnibns receptum, in quo nibil immutatum aut corruptum damus». Эта-то громкая реклама и дала потом повод многим критикам считать текст издания Эльзевиров общепринятым до времен Грисбаха текстом (textus receptus), по отношению к которому не дозволялось будто бы ни малейших изменений. Но такого значения он на самом деле никогда не имел, ни при жизни Эльзевиров, ни в последствии времени. Если такое значение может быть признано за ним, то разве в том только смысле, что кроме самих Эльзовиров изданный ими текст был множество раз перепечатываем разными другими издателями в разное время, так что он сделался действительно общераспространенным текстом. Между прочим, во всем сходный, по свидетельству Ройсса⁴⁷⁵, с последним Эльзевировым изданием (1678 г.) текст представляет также Московское издание греческой Библии (в частности – Нового Завета), явившееся в 1821 году.

Несмотря на все сложившиеся в XVII веке неблагоприятные обстоятельства для критического пересмотра и исправления печатного новозаветного текста, были и в это время некоторые издания, явившиеся частью во второй половине этого века, частью в начале XVIII, которые имели весьма важное значение для критических изданий последующего времени. Такова была прежде всего Лондонская Полиглотта (Biblia polyglotta), изданная в 1657 г. Брианом Вальтоном (епископом Честерским) при пособии многих других английских ученых⁴⁷⁶. Замечательное издание это состоит из шести больших томов, из которых пятый содержит Н. Завет, текст которого напечатан по третьему Стефанову изданию с указанием чтений Александрийского манускрипта, а шестой представляет богатое собрание вариантов, заимствованных частью из прежних печатных изданий (3-го Стефанова), частью из разных манускриптов, из которых некоторые были сравнены в первый раз.

В 1675 году, в Англии же (в Оксфорде) явилось другое, не менее замечательное издание Н. Завета, сделанное Иоанном Феллем, епископом Оксфордским, образованнейшим мужем своего времени (eximium Britaniae suo tempore decus et indefessus rei literariae promotor)⁴⁷⁷. Текст в издании Фелля напечатан был по второму изданию Эльзевиров (1633 г.), но внизу его Фелль, подобно Вальтону, напечатал еще более богатое собрание вариантов, заимствованных из древних переводов и более чем из 100 манускриптов.

Еще при жизни Фелля и при его горячем содействии начат был новый обширнейший труд издания Н. Завета молодым Оксфордским богословом – Иоан.Миллем. Вышедшее в свет в 1707 году издание его⁴⁷⁸ (плод многолетних, усиленных трудов) замечательно как своими Prolegomena, содержащими в себе обстоятельное рассмотрение разных предметов по истории новозаветного текста, так еще более богатейшим собранием вариантов, напечатанных частью внизу текста, частью в особом прибавлении (Appendix). Самый текст в издании Милля напечатан по третьему Стефанову изданию без всяких перемен.

Второе издание обширного труда Милля во всем его объеме сделано было Люд. Кистером (1710 – 1746), при этом, кроме многих улучшений во внешнем виде издания, самое собрание вариантов обогащено было новыми чтениями, заимствованными Кистером из двенадцати новых манускриптов, неизвестных Миллю. Prolegomena отдельно изданы были Д. Сальтением Konigsber 1734. 8. Громкая слава Миллиева издания была причиной того, что и самый текст его, хотя он и не представлял ничего особенного сравнительно с третьим Стефановым изданием, был перепечатываем в Англии много раз.

К одному классу с вышеописанными изданиями Фелля и Милля принадлежат еще следующие два, достойные замечания издания: Стефана Курцеллея – Ἡ καινὴ διαϑήκη Novam Testamentum. Editio nova, in qua diligentius quam unquam antea variantes lectiones tam ex manuscriptis, quam impressis codicibus collectae et parallela scripturae loca annotata sunt. Amstelod. 1658. 12 pp.; и Герхарда фон Маастрихта⁴⁷⁹ (de Traiecto Mosae Doctoris) – Ἡ καινὴ διαϑήκη. Novum Testamentum post priores Stephani, Curcellaei, turn et DD. Oxoniensium labores, quibus parallela scripturae loca nec non variantes lectiones ex plus quam 100 Mss. codd. Ct antiquis versionibus collectae exhibentur; accedit tantus locorum parallel. numerus, quantum nulla adhuc, ac ne vix quidem ipsa profert paestantissima editio Milliana; variantes praeterea ex Ms. Vindobonensi; ac tandem crisis perpetua, qua singueas variantes earumque valorem aut originem ad 43 canones examinat G. D. T. M. D., cum ejusdem prolegomenis et notis in fine adjectis. Amstelod. 1711. 8. Оба издания, как можно видеть уже из самого заглавия их, замечательны так же, как и издания английских ученых тем, собственно, что авторы их, не предпринимая доколе исправления самого текста, старались прежде всего собрать необходимый для этого и доступный в их время критический материал, расширить и обогатить так называемый критический аппарат (apparatus criticus). В этом отношении Ройсс называет Cтеф. Курцеллея «critiсоrum fere principem et antesignanum». См. Bibliotheca N. Testamenti graeci, p. 129.

В начале же XVIII-го века начинают появляться в собственном смысле критические издания Н. Завета, т.е. такие, авторы которых уже не довольствуются простой перепечаткой текста прежних изданий, но при помощи различных имеющихся средств и на основании новых законов критики предпринимают свою, новую рецензию текста. Из числа таких изданий наиболее замечательны издания: Вюртембергского богослова, Иoaннa Албер. Бенгеля (f 1752 г.), человека, уважаемого в свое время за свою религиозность, а вместе и за свою ученость, и Иoaн. Иaкова Веттштейна (у 1754: г.), одного из замечательных также богословов-критиков прошедшего века.

Первое издание Н. Завета Бенгеля явилось в Тюбингене, в 1734 г.⁴⁸⁰, в двух частях, из которых первая – содержала собственно текст, а вторая – критический аппарат (apparatus criticus), состоящий из трех отделов, в которых Бенгель, кроме описания более замечательных предшествующих печатных изданий и известных манускриптов, равно как изложения критических правил, относящихся к исправлению текста, представил между прочими также и собрание наиболее важных вариантов, заимствованных частью из издания Милля, частью из вновь сравненных им самих манускриптов, при этом с более или менее подробною оценкою их. Весь собранный дотоле критический материал для истории новозаветного текста Бенгель первый разделил на две фамилии: африканскую и азиатскую; при чем первой он отдавал решительное преимущество пред последней и особенную важность усвоял в деле критики текста согласию Александрийского манускрипта с древним Латинским переводом как двух главных памятников африканской фамилии. Что касается изданного Бенгелем новозаветного текста, то он был критически пересмотрен им вновь, для чего имеющийся материал представлял уже достаточные пособия. Впрочем, при своем исправлении текста, Бенгель был весьма осторожен, допуская вновь только такие чтения, которые встречались в том или другом из предшествующих изданий; исключение составлял Апокалипсис, текст которого был во многом исправлен им на основании одних лишь рукописей; наиболее замечательные варианты, представлявшиеся в других книгах, были помещены им внизу текста, с подразделением их по сравнительному достоинству на пять классов, обозначенных у Бенгеля греческими буквами (α, β, γ, δ, ε). Чтения труднейшие, по взгляду Бенгеля, нужно всегда предпочитать простейшим.

Одновременно с выходом в свет большего издания Бенгеля было приготовлено им другое, меньшее (ручное), без критического аппарата, но с обозначением в нем также внизу текста вариантов (Stuttg. 1734. 8). Следовавшие за тем еще четыре новые издания (1753, 1762, 1776 и 1790 гг.) были перепечатками того же editionis manualis, с незначительными изменениями и дополнениями. Издания Бенгеля послужили также образцом и для некоторых других изданий, явившихся в конце прошлого века (см. Bibliotheca N. Т. graeci, р. 179 – 181).

Еще paнее появления в свет издания Бенгеля, Веттштейн напечатал свои Prolegomena к критическому изданию Н. Завета (Amslerd. 1730, 8), в которых изложил результаты своих ученых трудов относительно различных памятников новозаветного текста, а также критические правила, на основании которых, по его мнению, должно поступать при выбор различных чтений. В 1751 – 55 гг. явилось и самое издание Н. Завета в двух томах, к которому были присоединены (частью в начале, частью в конце) и прежде изданные Prolegomena, содержание которых было значительно, впрочем, теперь расширено новыми отделами⁴⁸¹.

Первоначально Веттштейн имел ввиду издать текст, исправленный на основании древнейших манускриптов (е vetustissimis codicibus), но вследствие недоверия к его религиозным убеждениям, он по совету друзей своих отказался от этого намерения и таким образом, удержав в своем издании текст editionis receptae (т.е. Эльзевирова издания), ограничился тем, что в самом тексте отметил критическими знаками те места, которые по его мнению представляли неправильные чтения, внизу же его поместил особо варианты, заслуживавшие по его взгляду решительного предпочтения пред принятыми чтениями или хотя бы (по крайней мере) представлявшие те или другие дополнения к ним. Кроме вариантов этого рода и непосредственно за ними, у Веттштейна следует далее длинные список других, с указанием источников откуда они заимствованы, а также иногда с оценкою их достоинства. Наконец, за этим критическим аппаратом в издании Веттштейна помещается особый комментарий, напечатанный в два столбца и содержащий в себе выдержки из греческих и римских писателей, из Талмуда и раввинских сочинений, а также из сочинений древних христианских писателей, как пособие для объяснения некоторых слов, оборотов и разных других предметов, встречаемых в писаниях апостольских. Содержание этого комментария занимает в издании Веттштейна почти половину каждой страницы и составляет вместе с критическим аппаратом драгоценное пособие для толкователя. К сожалению, нельзя сказать того же относительно самой критики текста. В этом отношении критика Веттштейна не везде основательна. Так, по странному более предубеждению, говорит Рейсс, чем по серьезным основаниям Веттштейн отвергал всякое критическое значение латинского перевода (как Иеронимова, так и Itala), а вместе с тем и значение свидетельства тех греческих манускриптов, которые сходятся в своих чтениях с этим переводом⁴⁸². Это обстоятельство делало критику Веттштейна отчасти односторонней.

На основании между прочими критики Веттштейна, хотя и не везде согласно с ним, текст Н. Завета издан был в Лондоне в 1763 г., Guil. Bowyer’oм: N. T. graecum ad fidem grae. corum solum codicum manuscriptorum nunc primum expressum, adstipulante I. I. Wetstenio... Cм. замечание как об этом издании, так и о двух других (1783 и 1812 гг.), представляющих тот же texium Wetstenio-Bowyerianum, у Ройсса: Bibliotheca N. Т, graeci. р. 184 – 185.

Новый период для печатных изданий новозаветного текста начинается со времени Грисбаха, (Грисбах, Иоганн Якоб), бывшего профессором сначала Галльского, а потом Иенского Университета (f 1812 г.). Предшествовавшие издания Бенгеля и Веттштейна, при всем их несомненном критическом достоинстве, представляли еще слишком скромную, сдержанную критику текста; главное значение их состояло собственно в увеличении и приведении в порядок критического аппарата. Правда, и Грисбахом в основу своего издания был положен также текст Эльзевирова издания, но он изменяет и переделывает его уже в несчетном числе мест, опираясь при этом на свою собственную, выработанную им систему критики. Сущность этой системы состоит в следующем: подобно Бенгелю и Землеру, Грисбах делит весь обширный и сложный состав критического материала на известные классы или рецензии. Таких рецензий он устанавливает три: Александрийскую, или Восточную, Западную и Константинопольскую. Отличительный характер первой рецензии – Александрийской, которая была распространена в древности в Египте и на Востоке, состоит в грамматической чистоте и правильности языка; образование её Грисбах относит к тому времени, когда новозаветные книги стали собирать в одно целое, известное под именем εύαγγέιoν и ἀπόστоλоς, т. е., как полагает Грисбах это последнее, в начале III-го века. Западная рецензия, образовавшаяся около времени Тертуллиана, была распространена преимущественно в соседней Африке, Италии, Галлии и других западных провинциях; отличительный характер её – экзегетический, т.е. она старается темные выражения сделать ясными посредством так называемых глосс и описаний, но при этом, однако, удерживает все шероховатости языка – все гебраизмы, арамеизмы и грамматические погрешности. Наконец, Константинопольская рецензия, распространившаяся с конца IV-го века в Греции, Малой Азии и соседних провинциях, по своему характеру есть смесь первых двух рецензий. Значение рецензий в собственном смысле Грисбах усвояет, впрочем, лишь Александрийской рецензии; Западную же и Константинопольскую рецензии он считает за случайные продукты неисправного списывания и произвольной критики со стороны переписчиков и разного рода непризванных критиков⁴⁸⁴. Сообразно с таким делением критического материала Грисбах устанавливает и несколько особых критических правил. Вообще он требует, чтобы при определении достоинства чтений было обращаемо внимание не столько на число отдельных свидетельств, сколько на согласие и характер отдельных рецензий. Чтениям Александрийской и Западной рецензий как более древним Грисбах отдает преимущество пред чтениями Константинопольской. Когда все три рецензии не согласны между собою, решение должно основываться исключительно на внутренних основаниях, т.е. на основании свойства самых чтений, для чего он также предлагает несколько частнейших правил⁴⁸⁵.

Таковы главнейшие руководственные начала, положенные Грисбахом в основание своей критики текста. По руководству этих начал три раза был пересматриваем и издаваем им текст Н. Завета. Первый опыт его рецензии текста составляет издание Н. Завета, явившееся в 1774 – 75 гг. (Hallae) в двух томах⁴⁸⁶. Второе издание, сравнительно с первым весьма много исправленное и дополненное и которое собственно и принесло Грисбаху вполне заслуженную им во многим отношениях славу, явилось в 1796 – 1806 гг. (Hallae), в двух также томах. При этом вторичном пересмотре и издании текста Грисбах воспользовался отчасти пособием других критических изданий, явившихся после его первого издания, напр., изданиями Алмера, Вирха, Маттеи, Адлера. Третий и последний, предпринятый Грисбахом опыт критического пересмотра и издания новозаветного текста составляет издание 1803 – 1807 г. в четырех томах (Lipsiae). Еще ранее, впрочем, выхода в свет этого большого издания Грисбахом сделано было другое, меньшее (manualis), чрез которое труд этой новой и последней рецензии текста и сделался главным образом известным⁴⁸⁷.

Издания Грисбаха встретили вообще большое сочувствие у современников, но нашли немало также и горячих противников. Из числа последних особенно известен Христиан Фридрих фон Маттеи⁴⁸⁸, посвятивший разбору системы рецензий Грисбаха особое сочинение, в котором, впрочем, знаменитый ученый, как замечает Тишендорф, non tam refutavit docte quam ridendo rejecit⁴⁸⁹. Между последователями Грисбаха, которые старались в свою очередь развить далее и обосновать исторически критическую систему различных рецензий новозаветного текста, особенно известны: Гуг, Ейхгорн. Но, несмотря на все искусство исторического построения этой системы у обоих названных ученых⁴⁹⁰, она не нашла поддержки со стороны последующих исследователей как система критики, основанная более на исторической фантазии, чем прочных исторических документах. По замечанию Тишендорфа, полагать подобную систему критики как высшую норму или основание при исследовании текста и безрассудно, и совершенно напрасно.⁴⁹¹

С критическими изданиями Грисбаха весьма близкое сродство имеет издание Иоганна Мартина Августина Шольца⁴⁹² ( 1852): «N. Testamentum graece». Volum. I – II. 1830 – 36 г. Весь критический материал Шольц делит на две рецензии: Александрийскую и Константинопольскую, и из них отдает решительное преимущество последней пред первою, так как по его взгляду, свящ. текст должен был в большей чистоте сохраниться в Греции и Сирии, чем в Александрии. Изданный им текст можно назвать поэтому «Византийским текстом», и притом в его позднейшем виде. С особенным одобрением издание Шольца принято было в Англии; среди ученых же специалистов оно не пользуется уважением. Тишендорф, напр., делает весьма pезкий, хотя несколько и преувеличенный отзыв о нем: «N. Testamentum gr.» Ed. VII, Proleg. p. LXIX, XCIX squ.

Начала так называемой исторической критики, которым следовал Карл Лахман (f 1851 г.) в своих критических изданиях Н. Завета, составляют во многих отношениях совершенную противоположность с критической системой рецензий Грисбаха и его последователей. Лахман не только отказывается совершенно от всякой системы рецензий, но и вообще от мысли восстановить библейский текст в его первоначальном, подлинном виде, достижение чего при существующих пособиях критики он находил совершенно невозможным. Задачею своей критики Лахман поставляет восстановление лишь относительно древнейшего текста, т.е. восстановление его в том виде, в каком он представляется нам в древнейших, дошедших до нас памятниках, прежде всего Восточных, а там, где их свидетельства оказываются несогласными между собою – также и Западных.⁴⁹³ Это не значит, впрочем, чтобы подобным восстановлением новозаветного текста в его относительно древнейшем виде Лахман думал в самом деле ограничить все усилия или стремления критики; чрез это он желал лишь получить прочное основание, опираясь на которое критика могла бы с большею верностью вести дальнейшие свои расследования и улучшения текста.

Рассматриваемый сам по себе, план критики Лахмана представляется основательным, но исполнение его у Лахмана крайне односторонне. Поставив задачею своей критики восстановление относительно древнейшего текста, Лахман признал такого рода древнейшим текстом текст конца VI-го века – текст, как не исключительно доступный нам древнейший, так равно и не отличающийся какою-либо особенной исправностью своих чтений. При восстановлении его Лахман следует лишь немногим рукописям, преимущественно «восточным» (АВС), с добавлением чтений из некоторых отцов, оставляя весь прочий приобретенный до него, критический материал как мало или даже вовсе будто бы не имеющий значения для критики текста. За тем и тот немногий сравнительно критический материал, которому следовал Лахман, не был подвергнут им надлежащему критическому рассмотрению и оценке, так что в выборе чтений он основывался не столько на внутреннем характере или качестве свидетелей, сколько на простом количестве их. Но такого рода математическим путем, как называет его Тишендорф, едва ли можно придти к восстановлению текста, употребительнейшего в четвертом век среди христиан Восточных. Наконец, при восстановлении текста по руководству избранных им памятников он до того рабски следует им, что принимает нередко чтения, положительно лишенные смысла, что решительно уже противно всем правилам критики.

Таковы наиболее важные недостатки критических изданий Лахмана⁴⁹⁴. Первое (малое) критическое издание его явилось в 1831 г. под заглавием: «Novum Testamentum graece. Ex recensione Caroli Lachmanni. Editio stereotypa». Berlin. 1831. 12. Второе (большое) издание, первая часть которого (Евангелия) явилась в 1842 г., а вторая (обнимающая все прочие книги Н. Завета) – в 1850 г., содержит, кроме греческого текста, также и латинский текст Вульгаты, изданные по древнейшим его манускриптам, особенно Фульдскому и Амиатинскому. Это второе издание сделано было при помощи Ф. Буттмана младшего и озаглавливается так: «Novum Testamentum graece et latine. Carolus Lachmannous recensuit, Philippus Buttmannus Ph. F. graece lectionis auctorilates apposuit 2 tom». Berol. 1842. 50.

Константин Тишендорф, знаменитый профессор Лейпцигского университета (1874 г.), своими многочисленными изданиями Н. Завета открывает новую эпоху в истории критических печатных изданий новозаветного текста. Несмотря на вековые труды, положение критики новозаветного текста до последнего времени представляло мало утешительного. Множество найденных в древнейших памятниках свящ. текста вариантов явно указывали на необходимость тщательного критического сравнения и пересмотра общепринятого чтения его; критические же издания Н. Завета, явившиеся доселе, т.е. до сороковых годов текущего столетия, когда выступает на поприще своей деятельности Тишендорф, вследствие отсутствия твердых, определенных, единогласно признанных всеми критических начал, возбуждали к себе мало доверия и уважения. Мало этого, Лахман своими изданиями, представлявшими во многих местах чтения явно неисправные, давал повод заподозривать самую возможность иметь текст исправнейший, в его подлинном, первоначальном виде. Вывести дело критики новозаветного текста из такого неопределенного положения, утвердить его на более прочных основаниях, наметить цель и указать правильные для достижения её пути – такова задача, которую взял на себя Тишендорф. И справедливость требует сказать – задача, принятая на себя Тишендорфом, выполнена им в некоторых сторонах с замечательным искусством и трудолюбием. Критические издания его, особенно седьмое и восьмое, оставляют далеко позади себя все ранее явившиеся труды этого рода.

Ни один, прежде всего, из предшествовавших издателей новозаветного текста не располагал таким богатым запасом критического материала, каким располагал Тишендорф. Он изъездил почти всю Европу, посетил все знаменитейшие библиотеки, побывал несколько раз на Востоке, стараясь всюду воспользоваться для своей цели памятниками христианской литературы и прежде всего манускриптами библейского текста. И действительно, каждое из его путешествий было ознаменовано или открытием новых, большею частью весьма важных для критики текста, памятников или по крайней мере (самое меньшее) тщательною критическою проверкою и сличением прежде известных, так что им не только в значительной мере увеличен, но и с большею тщательностью, чем у предшествовавших исследователей, разработан критический аппарат для истории библейского текста.⁴⁹⁵ Но при критическом издании Н. Завета имеет значение, по собственному замечанию Тишендорфа, не один только критический аппарат, но и тот способ, каким применяется этот аппарат к делу самого исправления свящ. текста⁴⁹⁶. Другими словами, для критики новозаветного текста необходимо наперед установление точных и правильных начал самой критики. В этом отношении Тишендорф имеет как много общего с своими предшественниками, так много также и отличного от них, расходясь с ними как в общей точке зрения на задачи и цели критики, так и в некоторых частнейших правилах. Высшею задачею или целью критики Тишендорф поставляет не восстановление лишь относительно древнейшего текста, тем более не частное и отрывочное лишь исправление погрешностей texlus recepti, но воспроизведение во всей полноте подлинного, первоначального текста апостольского или по крайней мере (как минимум) возможно-близкого к нему. И в настоящее время, по мнению Тишендорфа, при благоразумном и искусном пользовании существующими древнейшими памятникам текст с вероятностью может быть восстановлен в том виде, в каком он был в употреблении во втором веке.⁴⁹⁷ Вместе с тем, отказываясь, подобно Лахману, от системы рецензий Грисбаха как системы, не утверждающейся на твердых исторических основаниях, вносящей в дело столь великой важности много случайного и произвольного, Тишендорф с своей стороны постепенно вырабатывает и в Prolegomena-х к VII критическому изданию Н. Завета, устанавливает следующие руководственные правила для критического издания текста, вытекающие, как говорит он, из самого существа критического материала:

во всех тех случаях, где при помощи твердых ученых оснований или соображений (docta ratione aut judicio), нельзя решить, как читалось первоначально у самих свящ. авторов то или другое место, необходимо в точности и исключительно (fidenter et unice) следовать тому, что ясно представляют нам древнейшие свидетели текста;

в тех же случаях, где есть важные, чуждые всякого предзанятого мнения основания – предпочесть одно чтение другому, решение может быть не в пользу непременно того чтения, которое имеет на своей стороне наибольшее число свидетельств (quod testatissimum), но того, которое, имея за себя достаточное число свидетельств, представляется в то же время наиболее вероятным (quod et satis testatum et probabile sit).

К этим двум основным правилам, которые Тишендорф называет высшим законом критики (summa lex critica), он присоединяет следующие частнейшие:

а) к числу сомнительного, неподлинного, должно быть относимо все, что принадлежит к характеристическим, исключительным особенностям того или другого критического памятника или же целого класса их;

б) не должно быть принимаемо в тексте все то, в чем явно или с большою вероятностью может быть усматриваема ошибка писца, хотя бы имелись и многие свидетельства;

в) в местах параллельных, особенно принадлежащих к Евангелиям синоптическим, к соглашению которых, по ясным историческим свидетельствам, в древности прилагали особенное попечение, должно быть предпочитаемо чтение менее согласное – более согласному или тождественному с другими (nisi gravis causa aliud suadeat);

г) чтение, из особенностей которого легко может быть объяснено происхождение других чтений (вариантов) – есть чтение более вероятное, чем эти другие чтения;

наконец,

д) необходимо сохранять все то, что имеет для себя оправдание как в общем характере языка новозаветных книг, так, в частности, и в отличительных особенностях языка каждого из свящ.писателей.

Все эти правила критики (leges crilicae) Тишендорф обставляет рядом отдельных примеров, наглядно показывающих их практическое применение⁴⁹⁸. На эти правила мы вправе смотреть как на последнее слово ученого библиолога в деле библейской критики, потому что они же легли, очевидно, в основание и последнего – VIII, критического издания Н. Завета (1869 – 72 г.)⁴⁹⁹.

Из двадцати двух изданий Н. Завета, сделанных Тишендорфом, только восемь признаются им же самим в собственном смысле критическими изданиями, т.е. такими, в которых текст сличен и исправлен на основании или новых памятников, или, хотя и прежних, но более тщательно сравненных; но едва ли не справедливее считать такого рода критическими изданиям, – как и считают действительно, – собственно четыре издания: первое – явившееся в 1841 г.; третье – 1849 г.; восемнадцатое – 1859 г. (Editlo septima crilica major) и двадцатое – 1869 – 72 г. (Ed. VIII critica major)⁵⁰⁰; все остальные издания составляют или editio repetita, или editio stereotypa, или editio academics, или edilio critica minor и т.под. Издания Тишендорфа, особенно два последние – VII и VIII, составляющие венец критических трудов знаменитого библиолога, встречены были в западном ученом мире с большим сочувствием и одобрением и они вполне, конечно, заслуживают этого. Но, отдавая должное достоинствам трудов Тишендорфа, беспристрастная ученая критика не преминула указать также и многие слабые стороны в них. Указывали и указывают прежде всего на отсутствие у Тишендорфа единства и строгой последовательности в критике текста: в каждом новом издании он изменял свое мнение относительно чтения многих мест, так что, – как говорит Ройсс, – определенного Тишендорфовского текста мы не имеем, как имеем, напр., текст Грисбаха, Кнеппа, Лахмана⁵⁰¹. Далее, целью своей критики Тишендорф поставил восстановление текста II века – времени св. Иринея и Тертуллиана; но эта цель едва ли достигнута им; при оценке и выбора вариантов он опирается главным образом на существующие древнейшие манускрипты (№ А, В, С), время происхождения которых отстоят далеко от века св. Иринея и Тертуллиана. Ко всему этому нужно прибавить, наконец, что, вооружаясь строго против односторонности и произвола своих предшественников, Тишендорф сам несвободен от упрека в этих важных недостатках. Им исключены из свящ. текста или, хотя и оставлены, но признаны неподлинными, многие места и целые отделы (напр., Мк.16:9–20; Ин.8:1–11) на таких основаниях, которые не представляются доказательными и с точки зрения его собственной критики, утверждающей силу своих приговоров не на большем или меньшем числе свидетельств, но и на внутренней вероятности или состоятельности разногласных чтений. Тем более странно в устах ученого библиолога такого рода признание, какое он приводит, напр., в оправдание совершенного исключения им из Евангелия Иоанна 25 ст. XXI гл., что он давно уже, еще прежде всяких документальных авторитетов склонен был к признанию его неподлинности⁵⁰². Таким образом и относительно критических изданий Тишендорфа, как и о всех других изданиях, явившихся ранее и после них, мы должны сказать, что все они, конечно, весьма важны и ценны как критическое пособие для толкователя, но ни на одно из них мы не можем и не должны смотреть как на норму или образец подлинно древнейшего или исправнейшего во всех отношениях текста. «Nibil aliud probamns, nisi quod Ecclesia», – вот правило, которыми и в этом случае, как в других, должен руководиться православный зкзегет.

В своем очерке истории печатных изданий Н. Завета мы изложили историю лишь главнейших, наиболее замечательных критических изданий, но кроме их известно еще множество других изданий, из которых некоторые не лишены также большего или меньшего значения в критическом отношении. Таковы издания Маттеи, Алтера⁵⁰³, Бирха, Кнеппа (Knapp), Титтмана (Tittmann), Фатера, Бутмана и мн. др. Из числа их издание Титтмана было перепечатано и у нас в Poccии (Mosquae, Typis Sanctis. Synodi, 1834), издания Маттеи (1 изд. в 12 т. 1782 – 88; 2 изд. в 3 т. 1803 – 1807 г.) замечательны тем, что Маттеи первый воспользовался для истории и критики текста многими греческими рукописями, хранящимися в Москов. Синод. библиотеке. В последнее время получили также большую известность издания некоторых английских ученых, напр., Трегелльса⁵⁰⁴, Вескотта и Борта и др. В нашем отечестве критических изданий Н. Завета, подобных вышеописанным, доколе не появлялось, но существует издание Н. Завета на греческом и славянском языках (Ἡ καινὴ διαϑήκη τоῦ Kυρίου ἡμῶν I.Xριςτоῦ. Ἑλληνιστὶ καὶ Σλαβιστὶ), явившееся в 1861 – 1866 гг. (по благословению Святейшего Синода), в котором греческий текст во всем соглашен с текстом славянским . Прилагаемая при сем таблица представляет facsimile древнего греческого письма: первые 18 строк первого столбца составляют список с греческих папирусовых свитков (I в.), найденных в Геркулануме; остальные же 5 строк того же столбца представляют образчик письма из греческого папируса (Пуре-rides), найденного в верхнем Египте и относимого к III в. по Р. Хр. Во втором столбце находятся образцы письма двух древнейших, известных доселе, греческих манускриптов Н. Завета: Синайского и Ватиканского. На основании этих образцов можно составить себе приблизительно верное понятие и о характере письма как апостольских автографов, так и сделанных с них древнейших списков.