Часть 1. Сверхъестественное откровение

Только одна книга во всем мире утверждает высокую религиозно-нравственную истину единства происхождения рода человеческого. От одной крови Бог произвел весь род человеческий, учит нас Библия, от одного мужа, ибо жена от мужа, и это единство происхождения определяет единство качеств, обязанностей и назначений. Но созданные по образу Божию, самоопределяющие себя к деятельности люди всегда могли не исполнять своих обязанностей и идти в противоположную сторону от своего назначения. Первые люди нарушили заповедь Божию. Первый сын первого человека пошел от лица Господня (Быт. 4, 16). Первый сын оказался блудным, и вслед за ним в течение тысячелетий уходили многие человеческие сыны от лица Божия на страну далече. И всегда не Бог покидал людей, но люди безумно пытались уходить от Бога. Повествование книги Бытия о судьбе рода Каинова (4 гл.) и о сынах человеческих (6 гл.) показывает нам, что и впавшее в тяжкие прегрешения и нравственно одичавшее человечество долго было предметом особенного божественного попечения. Люди многократно призывались к покаянию, и подобно тому, как много позже ассириянам, им был дан срок для покаяния. Праведный Ной призывал их к покаянию (2Пет. 2, 5). Люди не послушались этого призыва и были погублены в волнах потопа. Однако самая эта временная гибель, как учит нас позднейшее писание, послужила некоторым к вечному спасению (1Петр. 3, 20).

Первые шаги на обновленной земле родоначальника нового человечества Бог освятил благоеловениями и обетованиями и в лице родоначальника и его сыновей Бог заключил завет со всем последующим человечеством, что никогда до конца дней мира оно не подвергнется полному и насильственному истреблению. Что же после этого человечество? Оно как будто торопится оправдать слова Господа, что «помышление сердца человеческого – зло от юности его» (Быт. 8, 21). Если сын первого родоначальника убил своего брата, то сын второго поглумился над своим отцом. И как в первом мире, мы видим, в нечестивой среде возникает движение против Бога и правды, движение насилия и зла, и этим заканчивается допотопная история, так история после потопная начинается подобным же движением. У людей возникает мысль, что внешний насильственный союз обеспечит им благополучие более полно и верно, чем Бог. Их замыслы были разрушены, и башня, которую они строили, распалась как детский карточный домик. Самовольно ушедшие от лица Божия, люди против их воли были разъединены между собою. Рассеянные по земле они предоставляются собственному произволу. Божественное Писание не излагает нам этого темного периода истории человечества, непосредственно последовавшего за Вавилонским столпотворением, когда рассеянные роды забывали Бога, откровения, предания, родину, когда они жили естественною жизнью, когда различие жизненных условий отлило потомков единаго праотца в резко различные расы. Божественное Писание начинает повествование о судьбах откровения с того момента, когда человечество оказалось в сущности уже в том состоянии, в каком оно находится ныне со дней Авраама, когда разделение человечества на расы и языки и правовые принципы жизни (государственно) в сущности были уже те, которые имеют место теперь. Только родословная Авраама (11) и таблица народов (10) объясняют нам, что эта разъединенность и пестрота народов произошла от единого корня – праведнаго Ноя.

Выделение особого рода, как хранителя и носителя божественного откровения, как исполнителя особых божественных повелений и имеющего особые обетования, произошло приблизительно за 2000 лет до Р. X. В это время на земле уже существовали так резко различающияся между собою черная, желтая и белая расы (рисунки на египетских памятниках), и люди говорили уже моносиллабическими, агглютинативными и флексивными языками (ассирийские надписи этой эпохи суть флексивные, таковым же, надо полагать, был и еврейский язык к этому времени). Праотец народа, которому в течение двух тысячелетий исключительно были вверены слова Божии, жил в ту пору в Уре Халдейском – городе, расположенном на нижнем течении Евфрата. В роду, к которому принадлежал этот праотец, уже началось затемнение истинного богопочитания. Фара, отец Авраама и Нахора, служил богам иным (Иис. Нав. 24, 2). Нельзя однако этого указания Иисуса Навина понимать в том смысле, что отец Авраама был язычником. Два рода оснований устраняют такой вывод. Во 1) мы видим, Фара, не смотря на свой преклонный возраст, идет вместе с сыном своим Авраамом, получившим повеление от Господа оставить Ур, идет туда, куда повелел идти Господь (Быт. 15, 7; 11, 31–32; Деян. 7, 2–4). Во 2), мы видим, оставшаяся в Месопотамской земле ветвь потомства Фары уже много лет после смерти Фары содержит истинное богопочитание (семья Лавана), и правнук Фары получает откровения (Быт. 20, 24). С другой стороны, история этого правнука отчасти дает нам и ключ к пониманию свидетельства Библии об уклонении Фары на путь служения иным богам. В доме Лавана имелись некие терафимы. Из снесения различных мест Библии мы заключаем, что это были какие-то идолы от крошечных размеров до размеров взрослого человека. Повидимому по ним гадали. Невидно, чтобы они были предметом особенного почитания (Рахиль положила их себе под седло), но несомненно они были предметами суеверного употребления. Суеверия всегда возникают рядом с несовершенной верой и даже с неверием. Они суть результат искажения религиозных стремлений человеческого духа. Нетерпеливый человек вместо покорного ожидания воли Божией стремится сам определить законы своих отношений к Божеству и условия божественных знамений. Так, видно, было и в семье Фары. Но может быть и уклонения в суеверия со стороны Фары были временными подобно позднейшему падению Соломона. Мы имеем свидетельство Библии, что в эту пору к западу от Ур в той стране, куда направлял Господь Авраама, сохранялось еще истинное богопочитание – по всему видно чуждое ошибочных человеческих примесей. Разумеем повествование о Мельхисидеке. Но видно, что народы, жившие в этой стране уже обнаружили упорное тяготение к отпадению от истинного богопочитания, и потому на их место божественным промыслом приводится род иной.

С этим родом в лице его представителя – Авраам, Господь заключает завет (Быт. 17). Внешним знаком завета, который должен был обозначать внутреннюю готовность ходить пред Богом и быть непорочным (I) должно было стать обрезание (II). Обрезываться, говорит Господь Аврааму, должно не одно потомство Авраамово, но «и всяк: младенец мужеского пола, рожденный в доме и купленный за серебро у какого-нибудь иноплеменника, который не от твоего семени» (12). Таким образом Аврааму и его роду вменяется в обязанность приобщать к завету всех тех над кем они имели власть. За исполнение завета Госпоподь дает различные обетования и в ряду их важнейшее – «благословятся в семени твоем все народы земли» (Быт. 21, 18, 3: 18, 18; 26, 4; 28, 14; Сирах. 45, 19, Деян. 3, 25; Галат. 3, 8, 16; Псал. 71, 17). Это обетование повторяется неоднократно, и относительно его значения у верующих исследователей никогда не было сомнений, оно говорит о спасении народов Мессиею. Но думаем, что нисколько мы не будем противоречить такому пониманию пророчества, если расширим его значение. Оно разумеет Мессию, в Нем его полное и окончательное исполнение, но разумеет однако не Мессию только, а и вообще народ еврейский. В 18, 18 Быт. это пророчество Господа излагается так: «от Авраама точно произойдет народ великий и сильный, и благословятся в нем все народы земли». Здесь говорится о значении всего народа, а не его единственного и исключительного потомка. Мы покажем далее, как исполнялось это обетование в ветхом завете на судьбах различных лиц народов земли.

Род Авраама образует истинную церковь, но однако пределы церкви, наставляет нас писание, не ограничивались этим родом. В этом прежде всего утверждает нас повествование о благословении, полученном Авраамом от Мельхиседека, царя салимского. Мельхиседек был царем Салима и священником Бога Вышняго. Его родословная не приводится в книге Бытия, а другие места священного текста утверждают в мысли, что ее и не должно искать (Псал. 109, 4; Евр. 5, 6). Мельхисидек содержал истинное богопочитание и несомненно, как царь, поддерживал таковое в Салиме. Таким образом, рядом с родом или вернее с народом Авраама (Быт. 14, 14 показывает, что у него было 318 рабов, рожденных в доме его), пребывавшим в завете с Богом, существовало и у других народов истинное богопознание и богопочитание. Послепотопное человечество произошло от трех сыновей Ноя – Сима, Хама и Иафета; Авраам, по библейскому повествованию, повидимому (говорим повидимому, ибо относительно иафетитов этот вопрос может решаться так и иначе, смотря по тому, к каким народам относить филистимлян) вступал в сношения и с хамитами и с иафетитами и – само собою понятно – с семитами, к которым принадлежал и сам. И замечательно, что оказывается, что во всех трех великих семействах рода человеческого ко дням Авраама еще находились лица или даже племена, которые знали Бога Истинного и разумели Его волю.

Прежде всего, думаем, это можно сказать о могущественнейших представителях хамитов того времени – египтянах (мицраим). Голод в земле Ханаанской заставил Авраама отправиться в Египет. Обыкновенно полагают, что это случилось во время правления 12 династий. О своей жене Сарре Авраам сказал там, что она его сестра (что в сущности было правдой, ибо она была дочерью отца его, но только правдой неполной, расчитанной на то, чтобы ввести в заблуждение 12, 11–13). Авраам боялся, что его убьют из за Сарры, если узнают, что она жена его, и он хотел скрыть последнее. Рассчет его оправдался, но только не вполне. Его не убили, но сам Господь открыл сокрытую им правду, и Аврааму пришлось увидеть и услышать, что сокрытие им правды повело к печальным последствиям. «Сарру за ее красоту похвалили фараону и она была взята в дом фараона. Аврааму было хорошо из за нее, но Господь поразил тяжкими ударами фараона и дом его за Сарру, жену Авраамову. И призвал фараон Авраама и сказал: что ты это сделал со мною? для чего не сказал мне, что она жена твоя? Для чего ты сказал: она сестра твоя? И я взял было ее себе в жену. И теперь вот жена твоя: возьми (ее) и пойди» (12, 17–19). Ключ к пониманию всего этого события дает древняя история востока. Восточные цари имели право вводить в свои гаремы всякую понравившуюся им незамужнюю женщину страны. Может быть, это право или – точнее злоупотребление только что возникало во дни Авраама. Фараон, вступивший на путь пользования этим правом, и был вразумлен от Господа. Обращает внимание на себя то обстоятельство, что он немедленно узнал начавшую поражать его руку Божию и поспешил подчиниться воле Божией. Фараон получил откровение о воле Божией в тяжкой форме, но он немедленно и безпрекословно подчинился этой воле. Как человек, он не удержался от искушения перенести ответственность за свой поступок с себя на другого и хотел найти виновного в Аврааме, но то, как он поступил с Авраамом («и дал о нем Фараон повеление людям, и проводили его, и жену его, и все, что у него было» ст. 20), показывает, что в глубине своей души он ясно сознавал свою виновность и опасность для Авраама высказать полную правду. Авраама нечего было бы провожать и о нем нечего было бы давать повеление, если бы положение его было безопасным. И Сарра – и как сестра Авраама – не могла бы оказаться в доме фараона, если бы не существовало права насилия со стороны египетской царской власти. Фараон сознал это, и эта ясность нравственного сознания, равно как и покорность воле истинного Бога, показывают, что он был не далек от царствия Божия. Несомненно, что при 12 династии в Египте уже широко распространилось ложное богопочитание, но Библия открывает нам, что к этому времени еще не вполне исчезло там и богопочитание истинное. Голос Божий здесь еще узнают и его слушают. В настоящее время усердно ищут в Библии следов первоначального политеизма у евреев. Эти искания увенчаются таким же успехом, как искания средневековыми алхимиками золота в тигле, в который они бросили серу и ртуть. Последние не находили золота, первые не найдут никогда этого первоначального еврейского политеизма. Но в священных книгах можно и должно – скорее и более, чем во всяких других источниках – искать следов первоначального монотеизма, первоначально истинного богопознания и богопочитания, которое затемнялось и исчезало у народов постепенно с течением столетий. Немного этих следов указывается в Библии, ибо, как мы говорили, в повествовании Библии о судьбах человечества есть большой перерыв и пропуск. Но некоторые следы имеются. Повествование о пребывании Авраама в Египте, по нашему мнение, принадлежит к таковым.

Но еще более ясно и замечательно повествование о столкновении Авраама с Авимелехом герарским (20). Сущность истории та же. Авраам, так же как и в Египте и по тем же побуждениям, выдал Сарру за сестру, и Авимелех, царь герарский, так же как фараон, взял Сарру. «И пришел Бог к Авимелеху ночью во сне и сказал ему: вот, ты умрешь за женщину, которую ты взял, ибо она имеет мужа. Авимелех же не прикасался к ней и сказал: Владыко! неужели Ты погубишь (не знавший сего) и невинный народ? Не сам ли он сказал мне: она сестра моя? и она сама сказала: он брат мой. Я сделал это в простоте сердца моего и в чистоте рук моих. И сказал ему Бог во сне: и Я знаю, что ты сделал сие в простоте сердца твоего, и удержал тебя от греха предо Мною, потому и не допустил тебя прикоснуться к ней; теперь же возврати жену мужу, ибо он пророк и помолится о тебе, и ты будешь жив; а если не возвратишь, то знай, что непременно умрешь ты и все твои» (3–7). Все люди, услышавшие о видении Авимелеха, испугались, и дальнейший благородный образ действий Авимелеха показывает, что предположение Авраама: «нет на месте сем страха Божия» (11) было совершенно ошибочным. Авимелех и его народ имели страх Божий и умели понимать и исполнять волю Божию, и Господь открывался им.

Название Авимелех было именем царей (мелек – царь) филистимских (Быт. 21, 32, 34 сн. с. 20; 26, 1, 8; Псал. 33, 1), и люди, которыми правили цари с этим именем, были филистимлянами. Филистимляне жили по берегу Средиземного моря в западной части равнины сефейской. Откуда пришли они сюда? Каких предков для них мы должны отыскивать в родословной таблице Библии? Мы думаем, что наиболее вероятною о них должно признать догадку Гитцига, что они были пеласгического, т. е., значит, арийского происхождения. Повидимому, это стоит в несогласии с прямым указанием родословной таблицы народов, что филистимляне вышли от каслухеев (Быт. 10, 14), значит, из Египта, но «вышли» не значит «произошли»; и все дальнейшие указания священного текста сближают и отождествляют филистимлян с критянами, а Крит в глубокой древности был населен народом греко-пеласгического происхождения (название филистимлян критянами мы находим у Сафон. 2, 5, поставление их рядом с критянами у Изек. 25, 16). Гитциг указывает, что в характере филистимлян открываются особенности арийской расы: они любят войну, мореплавание и торговлю, они предприимчивы, культура у них стоит высоко. К своим этнографическим доказательствам Гитциг присоединяет еще лингвистические (он производит филистимские слова – названия лиц, городов – с греческого и санскритского – Голиаф – египетская форма окончания). Можно, пожалуй, присоединить еще и соображения антропологические. Филистимляне – племя гигантов, о пеласгах на основании оставшихся от них циклопических построек делали подобные же предположения. Конечно, нельзя за всеми этими соображениями признать решающего значения. Филологические соображения Гитцига очень рискованны (они, ведь, таковы, что на основании их и Авраам с Саррою выводятся из Индии), особенности характера – тоже шаткое основание, и вавилоняне были народом культурным и их уподобляли и грекам и даже французам. Но во всяком случае гипотеза пеласгического происхождения филистимлян (самое имя Felistim от эфиопского falasch – странствовать) хорошо согласуется и с прямыми указаниями Библии (из всех народов Палестины – страны получившие свое имя от филистимлян – филистимляне наиболее противопалагаются евреям, как иноплеменники и необрезанные, сближаются с критянами и называются критянами) и с последовательностью библейского повествования. Руководясь библейским текстом, мы получаем, что было две иммиграции филистимлян в Палестину. Одна, может быть, незадолго до Авраама была совершена не непосредственно из Крита, а из Египта (Кафторим – Kapet – hor, номос в Нильской долине), отсюда и указание десятой главы книги Бытия и имя филистимлян. Вторая иммиграция была совершена непосредственно из Крита, отсюда и наименование филистимлян критянами. Отмечают то обстоятельство, что евреи и филистимляне понимают друг друга без переводчиков, из чего делают заключение, что у них в сущности общий язык, и что те и другие семиты. Такое заключение, как и большинство филологических выводов, очень шатко. Язык можно менять, и претензии филологов создавать генеалогии народов на основании языков часто приводили к совершенно несостоятельным построениям. В новой стране, куда прибыли иммигранты, они могли увидеть себя принужденными, пользоваться новым языком. За всем тем признают вообще несомненным, что филистимляне не были аборигенами страны, которой дали свое имя. Они явились в ней с запада и с далекого запада. Евреи пришли в Палестину с востока, филистимляне с запада. И что же мы видим? В стране, в которую вступили те и другие, имеется царь – священник Бога вышняго. С собою переселенцы принесли: западные (филистимляне) – страх Божий, восточные (Авраам) – завет с Богом. Переселенцы пришли в Палестину – в некотором смысл и в средоточение древнего мира почти с краев исторических областей древности. Это, ведь, было за 2.000 лет до Р. X. Конечно, и на восток от Ура и на запад от Крита в то время уже жили люди, но то не были люди культуры. Древний культурный мир всегда был окружен как бы некоторым кольцом – некультурными племенами. Мы развили в другом исследовании положение, что эти некультурные племена не суть древнейшии, но что они вышли из стран культурных и одичали на новых местах поселения вследствие неблагоприятных условий. Дикие племена – это потомки несчастных самоуверенных эмигрантов, которые покидали родину ради неизвестной заманчивой дали и которые теряли в этой дали знания, религию, культуру². Но в культурном мире за 2.000 лет до Р. X., как представляет нам история Авраама, истинное богопознание и богопочитание было еще в некотором смысле и в некоторых размерах – общим.

Говорим: в некоторых размерах. Дело в том, что в культурных государствах древнего, как и нового мира, верования и понимание веры в различных общественных классах никогда не были тождественными. Что это так в настоящем, это знает каждый. Религиозная беседа с простолюдинами часто заставляет убеждаться, что они многое понимают еретически, важнейшие догматы им или неизвестны, или даже неверно представляются. Но, разумеется, никто не осмелится назвать их еретиками. Они не виновны в своем незнании, скорее виновны мы, которые прилагали мало усилий, к тому, чтобы просветить их. С другой стороны беседа с простолюдинами убеждает, что они имеют некий негибнущий залог, который без сомнения будет вменен им – непоколебимую веру в истинность веры православной церкви. Спускаясь ниже по общественной лестнице, мы находим людей суеверных, даже прямо двоеверных, и однако их вера в истинность церкви непоколебимо убеждает нас, что они истинные сыны церкви, и что таинства церкви преподаются им во спасение. В мире древнем, у народов, державшихся религий естественных, низшие классы в духовном отношении блуждали еще в более глубоком мраке, чем в каком они находятся теперь. Но вера в спасительность, святость и истинность той религии, которой держится народ, членами которого они были, у них могла быть твердой, и на призыв оказать поклонение Богу небес, исполнить Его повеления они отвечали готовностью. В частности, в данном случае, в котором Авимелех – царь филистимский – является покорным рабом истинного Бога, едва ли можно сомневаться, что пантеон его народа был несколько иным, и что он мало отвечал откровенным истинам патриархального богословия. Но однако сон Авимелеха воздействовал сильно на всех них (20, 8). Их низкий умственный уровень, их бродячая жизнь, неблагоприятные условия закрыли для них в значительной мере религиозную истину, но у них оставалась некоторая нравственно-религиозная чуткость, которая делала их способными воспринимать правду.

Мы сказали затем, что истинное богопознание и богопочитание за 2000 лет до Р. X. в культурном мире в некотором смысле было общим. Словами «в некотором смысле» мы хотим выразить, что напрасно предполагать, что в существовавших тогда государствах кто-либо содержал религию в той ее святой истинности, в которой она в ту пору была преподана избранному роду свыше. Нет, относительно Египта, например, мы можем с несомненностью утверждать, что ко времени Авраама теологическая система в строго языческом духе там была уже разработана. Не думаем, чтобы и богословие Авимелеха было безупречным. Немного позже в Библии мы видим, что откровения Божии даются Лавану, и однако он имеет терафимов и гадает на них. Позже, мы увидим, носителем и возвестителем истинного откровения является Валаам, приходящий из той же области, где жил и Лаван, должно полагать уже далеко отступивший на путь религиозной неправды, обращающийся с язычниками, несомненно в роли жреца выступавший при языческих религиозных церемониях, и однако способный слышать и возвещать правду свыше. Мы думаем, что в ту пору в верованиях людей была – двойственность. С одной стороны, они хранили еще в памяти и сердце образ Бога истинного, к которому когда обращались, забывали о всем своем второстененном пантеоне, с другой, вся их жизнь была уже наполнена рядом обрядов, обычаев, имеющих своим источником веру в этот пантеон. Что такая двойственность вообще возможна, что вместе с служением Богу истинному человек может ходить в след богов иных, печальное подтверждение этого представляет мудрейший царь Израиля. «Во время старости Соломона, говорит священный писатель, жены его склонили сердце его к иным богам, и сердце его не было вполне предано Господу Богу своему, как сердце Давида, отца его. И стал Соломон служить Астарте, божеству Сидонскому, и Милхому, мерзости аммонитской. И делал Соломон неугодное пред очами Господа и не вполне последовал Господу, как Давид, отец его» (3Цар. 11, 4–6 и след.). Со стороны Соломона это, может быть, был только пагубный прием, чрез который он хотел снискатъ расположение у своих жен. Но вся история Израиля со времени выхода его из Египта или – вернее – еще с того времени, когда отцы его жили за Евфратом (Иис. Нав. 24, 2), есть история его постоянных уклонений от истинного богопочитания к ложному. Даже и теперь мы можем встречать развитых верующих людей, вера которых соединяется с суевериями. Приметам и гаданию они придают глубокое значение. Еще один шаг, и является вера в колдовство. Это в настоящем. В прошедшем услужливое воображение еще скорее и сильнее шло на помощь наклонности к лжеверию, и дробя образ единого безконечного Бога на множество образов конечных, оно в тоже время наделяло эти образы такими свойствами, согласно которым они должны были бы удовлетворять наклонности человека управлять своею судьбою при помощи разных видов колдовства и угадывать ее при помощи примет и гаданий. Этот процесс создавал политеизм, пандемонизм, анимизм, сабеизм и другие формы ложного богопочитания, но эти формы в течение некоторого времени должны были уживаться с остатками истинной веры и они вытесняли ее только постепенно. Эпоха Авраама, как учит нас Библия, захватывает этот процесс в средине его развития: создались уже строго определенные и законченные формы ложного богопочитаниия, но вместе с этим продолжает еще существовать и богопочтение истинное, и так как у людей существует последнее, то и истинный Бог продолжает Себя являть им.

Дальнейшие судьбы истинного богопочитания вне богоизбранного народа, поскольку они открываются из Библии, представляют собою процесс искажения и угасания истины. Истинное богопочитание сохраняется в прямом потомстве Авраама от Исаака, но искажается и затемняется в других ветвях авраамитов. Правда, у некоторых из них оно еще держится столетия, но все однако показывает, что истина у них содержится в неправде. Исаак, сын Авраама, повидимому не предпринимал отдаленных путешествий. Не видно, чтобы он посещал Месопотамию или спускался в Египет (26, 2 и след.), он странствовал по Палестине, но его жена Ревекка, сестра Лавана, дочь Вафуила, сына Нахора, сына Фары, была из Месопотамии. В том, как она научила своего любимого сына Иакова обмануть отца и хитростью получить от него благословение первородства, думаем, уже сказывается влияние месопотамских, арамейских воззрений, в которых истина перепуталась с ложью, правда с хитростью и обманом. Имел из за своей жены Исаак столкновение с Авимелехом герардским – преемником или одним из преемников того Авимелеха, с которым некогда столкнулся Авраам. По примеру отца Исаак выдал жену за сестру. Авимелех из окна как-то увидал, что отношения Исаака к Ревекке отношения мужа к жене, а не брата к сестре. Он призвал Исаака к себе и сказал: «что это ты сделал с нами? едва один из народа (моего) не совокупился с женою твоею, и ты ввел бы нас в грех. И дал Авимелех повеление всему народу: кто прикоснется к сему человеку и к жене его, тот предан будет смерти» (26, 10–11). История Авраама с Авимелехом и история Исаака с Авимелехом настолько сходны, что с рационалистической точки зрения представляется наиболее удобным объяснять их, как два варианта одной и той же саги. Но с точки зрения православной, которая, полагаем, и есть единственно разумная, из этих повествований должно извлекать более глубокое содержание и в них должно, видеть изображение двух последовательных исторических моментов в жизни народа, далее и далее уходившего отлица Господня. Авимелех второй повидимому также боится греха и также ясно видит, что Бог с Исааком (28 ст.), как боялся греха и как ясно видел в Аврааме богоугодного человека Авимелех первый. Но при этом сходстве между ними открывается и различие: Авимелех первый сам получает откровения от Бога, об Авимелехе втором этого не говорит писание. Он пришел к заключению о том, что Бог, с Исааком, из наблюдения факта житейских удач Исаака. Затем Авимелех второй боится греха не как нравственного преступления, но повидимому исключительно как такого дела, которое может повлечь за собою для него и его народа весьма тяжелые последствия. Для Авимелеха перваго Авраам был молитвенником, ходатаем пред Богом, и Авимелех говорил Аврааму: «вот, земля моя пред тобою; живи где тебе угодно» (Быт. 20, 19); Авимелех второй говорит Исааку: «удались от нас, ибо ты сделался гораздо сильнее нас» (26, 16). Филистймский царь боится Исаака, как будто боится того, что Бог с Исааком, и он просит Исаака удалиться, как впоследствии жители гадаринской страны просили Иисуса, «чтобы отошел от пределов их» (Mф. 8, 34).

Сын Исаака, Иаков в своих странствованиях по земле прошел весь тот путь, которым шел его дед Авраам. Авраам вышел из Месопотамии. Иаков на двадцать лет удалился в нее. Затем, он был странником в земле Ханаанской, наконец, подобно Аврааму, он отправился в Египет и там скончал свои дни. Но он не успокоился в смерти, он завещал перенести его кости в землю обетованную и они были перенесены туда. В земле Месопотамской Иаков жил у своего дяди и затем тестя, Лавана. Странное сочетание истины с ложью представляет богопочитание этого арамеянина, как и в самом его нравственном характере резко проявляется двойственность: он и любит своих дочерей и их потомство, и не прочь обобрать их мужа. В религиозном отношении мы видим: Лаван получает откровения от Бога. «И пришел Бог к Лавану Арамеянину ночью во сне и сказал: берегись, не говори Иакову ни доброго, ни худого» (31, 24). При других обстоятельствах Лаван говорил Иакову: «о, если бы я нашел благоволение пред очами твоими! Я примечаю, что за тебя Господь благословил меня» (30, 27). Нужно ли видеть в этих словах истинно-религиозную наблюдательность или здесь дело идет о гадании, имеющем в основе своей заблуждение, это – вопрос. Но что религиозные и притом грубые заблуждения входили в состав верования Лавана, относительно этого в нас не оставляет сомнений история с терафимами. У Лавана были какие-то идолы, которые украла у него Рахиль (31, 19) и которых сам Лаван довольно громко называл богами (31, 30). Культ этих богов, видно, не только распространился в Месопотамии, но дом Иакова из Месопотамии вместе с собою принес их и в Ханаан. С этим культом Иакову пришлось бороться. «И сказал Иаков дому своему и всем бывшим с ним: бросьте богов чужих находящихся у вас, и очиститесь и перемените одежды ваши; встанем и пойдем в Вефиль, там устрою я жертвенник Богу, Который услышал меня в день бедствия моего и был со мною (и хранил меня) в пути, которым я ходил. И отдали Иакову всех богов чужих, бывших в руках их, и серьги бывшие в ушах у них; и закопал их Иаков под дубом, который близ Сихема»(И оставил их безвестными даже до нынешнего дня, 35, 2–4). В этом повествовании есть две стороны: одна утверждающая печальный факт затемнения истинного богопознания в роде избранном, другая показывающая, что к истинному богопочитанию под водительством благословенных Богом патриархов возвращались и те, которые им уже не владели. Призыв Иакова обращен не только к своему дому, но и ко «всем бывшим с ним». И на этот призыв отвечают и эти все. Последующая история показывает, что, зарыв терафимов, Иаков не истребил ни их памяти, ни их почитания (1Цар. 19, 13, 16). Не истребил безусловно, но на время может быть совсем отвратил от них.

Для религиозной характеристики народов, среди которых странствовал отец Израиля, нам кажется, представляет данные повествование о несчастном приключении его дочери Дины (34). Путем насилия Сихем, сын Еммора евеянина, князя земли той, овладел ею. Евеяне – потомки Ханаана (Быт. 10, 15, 17; Иис. Нав. 9, 1, 7 и т. д. 11, 3; Иуд. 3, 3, 2Цар. 24, 7), они жили в Сихеме, Гаваоне, в областях Гермона и Ливана. Сихем обнаружил искреннейшее желание поправить свой проступок, и его отец и он усердно просили отдать ему Дину, как жену, соглашались дать за нее какое угодно вено, но – главное – они согласились на условии союза с евреями (взаимно выдавать и брать дочерей) – принять обрезание. Обрезание – религиозный и болезненный обряд особенно для взрослых. Позже мы выскажем соображения, почему мы полагаем (на основании вне библейских источников), что обрезание – очень древний религиозный обряд патриархов, плохо соблюдавшийся, но не совсем еще исчезнувший из обычаев народов ко времени Авраама. То обстоятельство, что сихемляне так легко согласились подвергнуть себя тяжелой операции, заставляет думать, что этот обряд не был для них чем-то безусловно новым и диким. Невозможно, конечно, предположить, чтобы, когда дело шло об обрезании сихемлян, требовавшие его сыновья Иакова и соглашавшиеся на него сихемляне, понимали под ним только кровавую операцию. Нет, дело, конечно, должно быть представлено так, что сихемляне чрез обрезание становились членами того завета, в котором находился дом Иакова. Их вера, значит, была близка к истинной. Но сыновья Иакова, предлагая сихемлянам обрезаться, правда, имели в виду приобрести не прозелитов истинной религии, но хотели отомстить сихемлянам, восполозовавшись их болезненным состоянием после обряда, и свой план они привели в исполнение. Знаменательно, что бытописатель характеризует поведение сыновей Иакова – словом «лукавство» и что по пророчеству Иакова Симеон и Левий, истребившие согласно этому лукавому плану сихемлян, за это в их потомстве были «разделены во Иакове и разсеянны во Израиле» (Быт. 49, 7). Очевидно, сыны Сихема по своему религиозно-нравственному укладу были близки к царствию Божию, но их кроткие и честные намерения не осуществились вследствие жестокости и свирепости Симеона и Левия. Что у евреев из Сихема должно предполагать добрые начала, это кроме того, что подтверждается всем повествованием 34 гл., начиная с 3-го ст., подтверждается повествованием о позднейших евеянах, которые при помощи некоторого лукавства сделались членами ветхозаветной церкви (Иис. Нав. 9). Вообще, хананеяне постепенно уклонялись от истинной религии и правды, но в ряду племен и лиц, законным уделом которых должна была быть гибель, у них встречались высокие и благородные исключения. Если хеттейские жены Исава «были в тягость Исааку и Ревекке», то о своей невестке Фамари Иуда должен был сказать: «она правее меня» (38, 26).

В судьбе сына Иакова, Иосифа наиболее наглядно представляется божественное попечение о всех народах земли, о всем человечестве, как едином, нераздельном целом. По божественному изволению предусмотрительность египтян должна была спасти хананеев и другие народы земли. Исследователи рационалисты развили очень наивную теорию, что вся история Иосифа написана каким-нибудь ефраимитом с целью возвеличения колена Ефремова. Думаем, что, если бы даже эти авторы теории захотели возвеличить кого-нибудь, то и они не избрали бы такого странного приема, какой приписывается ими созданному их воображением ефраимиту. Писатель хотел возвеличить Ефрема и Манассию, а спасающим жизнь Иосифа изобразил Иуду, Иуда соглашается погибнуть за Вениамина, между тем как отцы израильтян (т. е. собственно царства израильского) не проявляют никаких благородных и высоких качеств. С другой стороны, эта история Иосифа вовсе не вводная: она объясняет целую эпоху в жизни Израиля и она слишком хорошо согласуется с новейшими данными о Египте, чтобы ее происхождение можно было приписать какому-то тщеславному ефраимиту. Любимый отцом и нелюбимый братьями, Иосиф был продан последними мадиамским или измаильским купцам и последними в Египет фараонову евнуху Потифару (39). В этом повествовании отрицательная критика указывает два будто бы невозможных утверждения: 1) что у египтян были евнухи и 2) что евнух – как открывается из дальнейшего повествования – был женат. Последнее невозможно физически, а первое отрицается историею, показывающею, что в Египте была строгая моногамия и, следовательно, не могло быть евнухов – смотрителей гаремов. На это должно сказать следующее. Что у фараонов кроме главной жены были еще жены второстепенные, это теперь считается неподлежащим сомнению фактом, и из этого объясняется, почему ассирийско-вавилонские царьки, как это видно из тэль-эль-амарнской переписки, так неохотно отдавали своих дочерей и сестер в жены фараонам. Несомненно, были в Египте и евнухи в собственном смысле. Об этом свидетельствуют рисунки на памятниках, на которых встречаются изображения евнухов со всеми их типическими чертами: отсутствием бороды, развитою грудью, особенным цветом кожи. Но Потифар был женат. На это должно сказать, что слово «евнух» могло обозначать, ведь, только должность (о женатых евнухах упоминается в «романе двух братьев»), а не указывать непременно на физические особенности. В Халдее все воины, состоявшие при царе, назывались евнухами. Может быть, у евреев это слово и было приложено к важному египетскому сановнику (в русском переводе Библии Потифар не называется евнухом, а начальником телохранителей). О Потифаре рассказывается, что, приобретя Иосифа, он увидел, «что Господь с ним» (39, 3). Это выражение заставляет думать, что начальник царских телохранителей имел довольно правильное понятие о Боге. Неудовлетворенная страсть женщины ввергла Иосифа в темницу, однако и здесь то обстоятельство, что «Господь был с Иосифом», улучшило его положение, и начальник темницы относился к нему хорошо. Но кто относится хорошо к людям Божиим, тот, конечно, не против Бога. В темнице Иосиф истолковал сны хлебодару и виночерпию и затем по указанию последнего он был призван истолковать сны Фараону. Все это повествование о пророческих снах показывает нам, что откровения Бог подает и не знающим Бога, но не непосредственно Он открывает Себя и Свою волю, а направляет их к познанию последней, побуждая обращаться к избранным им людям. В повествовании об Иосифе мы видим, как сны посланные от Бога создавали события и оправдывались ими. За сны, увиденные Иосифом, братья возненавидели его и продали в Египет, за сны, истолкованные им фараону, он был возвеличен более всех людей Египта. Когда Иосиф истолковал фараону значение семи жирных и тощих коров и семи полных и худых колосьев в смысле семи лет урожая и семи лет голода и предложил меры, как предотвратить гибельные последствия последнего, Фараон признал за самое лучшее, исполнение этих мер поручить Иосифу. «И сказал фараон слугам своим: найдем ли мы такого, как он, человека, в котором был бы Дух Божий? и сказал Фараон Иосифу: так как Бог открыл тебе все сие, то нет столь разумного и мудрого, как ты; ты будешь над домом моим, и твоего слова будет держаться весь народ мой; только престолом я буду больше тебя» (41, 38–40). Замечательно со стороны фараона, что он почитает в Иосифе человека, на котором Дух Божий. Благоговение к Богу и покорность Его воле слышится в распоряжениях владыки Египта. Свое расположение к Иосифу, которого он сделал первым и полномочным министром, фараон простер до того, что стал его сватом и женил его на Асепефе, дочери илиопольского жреца. Что евреи брали себе в жены иноплеменных, это неудивительно, жены вообще принимали религию мужей. Это по крайней мере предполагалось при заключении таковых браков, хотя влияние жен в религиозном отношении сказывалось иногда совсем другими последствиями. Но что побудило жреца египетского отдать свою дочь за еврея – при том за еврея сновидца, который не только не обнаруживал готовности учиться религиозной истине у жрецов, но сам шел всюду смело с именем своего Бога? Не был ли тот Бог, которого исповедывал илиопольский жрец, вместе и Богом Иосифа и Богом всего человечества? Думаем, что это было так. Жрец прекрасно знал и умел почитать свою систему богов, но он знал единого высшего Бога, который в неизмеримой бесконечности, поднимался над всем тем, что приписывалось Ра, Фта, Озирису и Изиде. Служителя и почитателя этого Бога он увидел в Иосифе. Для проницательного взора жреца это должно было оказаться тем легче, что это не укрылось и от взора Фараона: и в Иосифе, и в его отце Иакове Фараон увидел людей, с которыми Бог. Священные писатели не любят употреблять многих слов. Рассказав о беседе Фараона с Иаковом в нескольких словах, бытописатель заключает свою речь так: «и благословил Фараона Иаков и вышел от Фараона» (47, 10). Здесь всего лишь два коротких предложения, но какую великую картину рисуют они нам. Великий отец Израиля, много странствовавший и страдавший и прозревавший страдания и своего потомства и других народов, призывает благословение Божие на могущественного владыку, народ которого ушел от пути Божией правды, историческая миссия которого в ту пору почти уже осуществилась, который уже создал, что мог создать, и в будущем имел идти только по пути религиозной лжи. Великий владыка покорно принимает благословение от богоозаренного старого пастуха, но последний знает, что это только преходящий момент просветления. И в этом – трагизм этого необычного благословения.

В истории Иосифа останавливало на себе внимание и вызывало сильные недоумения то обстоятельство, что в то время, как религиозные суждения египтян представляются совершенно правильными, на верования самого Иосифа как бы набрасывается тень. Из 44 гл. мы узнаем, что у него была какая-то чаша, на которой он гадал (которою он пользовался чтобы узнавать сокровенные вещи ст. 5). С одной стороны как бы чистая вера Потифара, смотрителя тюрьмы, фараона, с другой как бы суеверие Иосифа и некоторые импонирующие у него приемы знахаря и гадателя. Нельзя не сознаться, что эта речь о чаше является довольно темным местом. Некоторые утверждали, что самое такое сообщение невозможно относительно египтян, что у них не существовало гадания на чаше, и даже благомыслящие писатели готовы были заподозрить поврежденность текста в этом месте. Но всегда лучше, думаем, сознаться в неумении объяснить факт, чем спешить его отвергнуть. В частности трудность истолкования данного места обусловливается не сообщаемым в нем фактом, а тем, что о факте сообщается слишком сжато, вскользь, и краткость сообщения оставляет широкое поле для разнообразных предположений. Гадание на чаше распространено по всему миру, еще и теперь у нас гадают на кофейной гуще, на отражениях в воде, в вине, но и гуща и вода и вино, понятно, вливаются в чашу. В древности специальные гадания на чаше были распространены в Персии и Тибе, и доселе гадание на чаше употребляется в Египте³. Поэтому для египтян не представлялось никаких затруднений предположить, что Иосиф, о котором они знали, что он способен узнавать будущее, узнает это будущее при помощи каких либо специальных вопрошений чаши. Библейское повествование ясно показывает, что Иосиф предполагал, что египтяне думают это (ст. 5), т. е., что египтяне верили, что Иосиф гадает на чаше и притом гадает с успехом. Эта вера, конечно, трудно согласима с чистым богопочитанием и истинным богопознанием. Но гадал ли на самом деле Иосиф? Не была ли на самом деле серебряная чаша, о которой идет речь, для него особо священным предметом? При ответе на этот вопрос должно обратить внимание на то, что в библейском повествовании эта чаша является у Иосифа исключительно, как орудие поучительной комедии. Его братьям внушается, что они украли чашу, имеющую глубоко важное значение, и он спрашивает у своих неузнающих его братьев: «что это вы сделали? разве вы не знали, что такой человек, как я, конечно угадает» (ст. 15). Это чисто человеческая мистификация, для которой Иосиф едва ли бы стал употреблять предмет, имеющий для него действительно священное значение. Представляется бесспорным, что в глазах египтян она могла иметь суеверное значение. Кто знает – может быть и некоторым из братьев Иосифа не было чуждо некоторое суеверие, но менее всего повествование представляет данных для того, чтобы заподозрить в таковом Иосифа.

Религиозные суждения египтян в повествовании об Иосифе действительно являются возвышенными и благородными. Но собственно обстоятельства сложились так, что в отношениях к Иосифу и Иакову египтяне выступили лучшею стороною своего существа. Что те выражения о Боге (по египетски «нетер»), который Библия влагает в уста Иосифа, могли быть употребляемыми египтянами эпохи Иосифа, об этом не станет спорить никто, знакомый с египетской историей. Но? может быть, в ту эпоху верования правящих классов и более приближались к истинному богопочитанию, чем верования предшествовавшего (по 12 династию) и последующего (начиная с 13 династии) периодов. Это была эпоха гиксов, когда управление Египтом находилось в руках людей азиатского происхождения, многие из таковых пришли из Ханаана. Но мы видели, что Ханаан во время Авраама далеко не был очагом сплошного нечестия. Величественный образ Мельхиседека и его история заставляют думать, что там было немало людей, которые чтили истинного Бога. И в Египет гиксы могли принесть с собою богопочитание, приближавшееся к истинному. В культурном отношении период владычества гиксов считается темным в египетской истории, но он мог быть не таковым в отношении религиозном. За всем тем считается несомненным и бесспорным, что в этот период египтяне почитали тех богов, о которых обыкновенно говорят, говоря о египетской религии. Об истинном Боге вспоминали порою, но ложным служили постоянно. Нам это представляется психологически понятным и исторически постоянно подтверждающимся. Истинное богопочитание требует от человека слишком много жертв и слишком высокой собранности духа, путем самообмана человек трудные требования заменяет более легкими и истинным религиозные представления, отвечающие идеальной природе человека, заменяет другими, которые ближе отвечают его природе греховной. История постоянно показывает нам, как легко люди всегда позволяли себя увлекать на этот путь самообмана. Правилом политической мудрости владык издревле было – приспособляться к народным верованиям. Так Киры и Александры кадили всевозможным богам. И правилом политического благоразумия всегда было – молчать о своих верованиях и не оспаривать заблуждений других, раз они господствуют. И исцеленный Елисеем Нееман просил о дозволении поклоняться Ремману (4Цар. 5, 18). Напрасно говорят, кощунствуя, что Бог евреев заботился только о племени Авраамовом. Нет, Бог евреев, единый истинный Бог всегда простирал свою всемогущую десницу ко всему человечеству. Но люди упорно уходили от Бога, и в этом стремлении к удалению от истины и правды был только менее виновен, но отнюдь не невиновен совсем избранный род Авраамов. Вопль Господа: «Иерусалим, Иерусалим избивающий пророков и камнями побивающий посланных к тебе! Сколько раз хотел Я собрать детей твоих, как птица собирает птенцов своих под крылья, и вы не захотели» (Mф. 23, 37) – это история божественного промышления о всем человечестве. Разве Иосиф, Иаков, лучшие из евреев не были пророками для египтян? Чем отплатили египтяне еврейскому народу?

Господь дал обетование Аврааму, что в семени Исаака благословятся все племена земные. Но завет, который Бог заключил с Авраамом, был заключен со всем домом Авраама. Авраам обрезал весь свой дом (мужеский пол – Быт. 17, 23), но значительная часть этого дома оставила его, сам Авраам отослал своих сыновей, рожденных наложницами, от Исаака на восток (Быт. 25, 6). Потомство этих сыновей образовало многочисленные народы, которые повидимому довольно долго сохраняли истинное богопочитание, но однако постепенно оно у них затемнялось. В истории Иосифа упоминаются купцы, купившие его у братьев и продавшие его в Египет, они называются то измаильтянами, то мадианитянами. Измаил – сын Авраама от Агари, Мадиам – от Хеттуры (25, 2). Рационалисты, понятно, поспешили указать противоречия Библии в определении племени купцов, и на сцену выдвинулась теория двух противоестественно соединенных редакций. Спросим мы этих ученых мыслителей, что если бы несколько потомков Измаила и несколько потомков Мадиама поселились вместе, и от них произошло бы одно общее племя, то нельзя ли бы было это племя называть и мадианитским и измаильским? Одних и тех же людей зовут финнами и уграми, мадьярами и венграми и т. д. К теории разных редакций поэтому нет никакой нужды прибегать, тем более, что редакции – хотя и различные – предполагают одного редактора, который не мог не заметить, что одни и те же люди называются в повествовании и измаильтянами и мадианитянами (37, 28) и который, соединяя эти названия, конечно имел основания разуметь под ними одно и то же. Раздумывая об этих сыновьях Авраама, мы видим, что потомство их от востока, куда отослал их Авраам, простиралось до Египта (25, 18), всюду они должны были нести с собою слова завета, который заключили Бог с Авраамом. У Исаака в лице Исава тоже отделилась ветвь от богоизбранного рода, он женился на дочерях хананейских и имел многочисленное потомство, и это потомство, вступая в брачные союзы с окрестными народами, предоставляло последними полную возможность приобрести истинные познания об истинном Боге и узнать условия с Ним завета. Все мужское потомство Иакова слилось в один богоизбранный, двенадцати-коленный еврейский народ. Но из этого вовсе не следует, что потомство Иакова сплотилось в какой то обособленный самодовлеющий союз. Брачные союзы с другими народами, мы видим, не прекратились. Но браки никогда не остаются без влияния на религию. Пускай, восточная древность требовала, чтобы Бог мужа был Богом и жены (Руф, 1, 15–16), пускай женщины там были лишены юридических прав, хотя пример Дины, то обстоятельство, что Иаков вошел в дом своего тестя, показывают, что и это не совсем так, но если бы это было и так – у женщины всегда остается могучее нравственное влияние и ее верования и убеждения всегда могут найти доступ к сердцу ее мужа и к сердцу ее детей. Конечно, должно бы было предполагать, что при столкновении различных верований одержат победу более возвышенные, но опыт показывает, что обыкновенно бывало обратное: терафимы Рахили пустили гораздо более глубокие корни в доме Иакова, чем вера Эсфири при дворе Артаксеркса.

С Иаковом еврейский народ переселился в Египет. Есть много оснований для того, чтобы отрицать замкнутость евреев во время их жизни в земле Гесем. История того, как дочь фараона нашла Моисея и как сестра Моисея предложила царевне найти кормилицу для мальчика, заставляет предполагать, что в земле Гесем были в обращении и египетский и еврейский языки (Исх. 2, 6–9). Из истории исхода с несомненностью открывается, что между евреями и египтянами не только было взаимообщение, но что евреи имели религиозное влияние на египтян и настолько сильное, что многие из последних оставили свою родину, чтобы отправиться в отдаленное и трудное странствование с богоизбранным народом. Уже история повивальных бабок, которые боялись Бога и которым Бог «устроял домы их» (Исх. 1, 21), показывает, что знание истинного Бога – понятно через евреев – и истинный страх Божий проникал в сердца лучших из египтян. Но пошли с евреями в обетовавную землю, должно быть, не одни лучшие. Охваченные скоропреходящим порывом энтузиазма, уразумевшие из казней, что евреи народ охраняемый Богом и вследствие этого может быть решившие, что примкнуть к ним будет очень полезно для земного благополучия, некоторые из египтян поспешили присоединиться к евреям, не запасшись ни твердою верою, ни надлежащим терпением. В книге Числ мы читаем такое печальное повествование: «пришельцы между ними (евреями) стали обнаруживать прихоти; а с ними и сыны Израилевы сидели и плакали и говорили: кто накормит нас мясом» (Числ. 11, 4). Тоска по Египту, должно полагать, возникла у евреев под влиянием пришельцев из египтян. По еврейскому преданию и золотой телец был, прежде всего, делом пришельцев, т. е., понятно пришельцев из египтян. Но, конечно, не все пришельцы были плохи, как и не все истинные сыны Авраама были хороши. Мы говорили о взаимоотношении народов при посредстве браков – о возможном миссионерском влиянии евреек, но Библия показывает нам, что браки иногда заключались так, что в еврейскую общину вступала не иноплеменница, а иноплеменник, и именно мы имеем такое свидетельство о египтянине. У Шешана, читаем мы в 1 Паралипом. 2, 34–35, не было сыновей, а только дочери. У Шешана был раб египтянин, имя ему Иapxа; Шешан отдал дочь свою Иархе (рабу своему) в жены, и она родила ему Аттая»... Если египтяне входили в домы евреев, то значит и евреи могли входить в домы египтян. Может быть, было не мало печальных случаев, что евреи и еврейки приобщались к египтянам и в своих потомках забывали Бога своих отцов. Но, прежде всего, несомненен тот факт, что взаимообщение евреев и египтян давало последним полную возможность узнать Бога евреев, т. е. истинного и не только узнать учение об истинном Боге, но им трудно было и не видеть тех дел, которые явил Бог на еврейском народе. И лучшие египтяне, конечно, не могли остаться глухи и слепы к тому, что им говорили о Боге, и к тем делам, которые являл Бог.

В период пребывания евреев в Египте (430 лет, вероятно около 400) евреи были для египтян носителями откровения. Но в это время откровение сохранялось еще не у одних евреев. Свидетельства Библии не оставляют в нас сомнений относительно этого. Прежде всего, они утверждают нас в том, что истинное Богопознание и Богопочитание сохранялось в ветви мадианитян. Бежавший из Египта Моисей нашел себе приют, а затем и жену у мадиамского священника Иофора (Исх. 3, 15 и след.). Нет оснований сомневаться, что Иофор был священником Бога Вышняго. Мадианитяне – потомки Авраама от Хеттуры, значит, племя Авраамово. Это племя могло потерять истинное богопознание, но прежде всего должно было его иметь. Ко времени Моисея не все племя мадианитян его имело, но та часть племени, священником в которой был Иофор, видно, его сохранило. Иофор приносил всесожжение и жертвы Богу (Исх. 18, 12). «Иофор радовался о всех благодеяниях, который Господь явил Израилю» (Исх. 18, 9). И в этой радости, как она изображается в книге Исход, слышится торжество веры: Бог Израиля, Бог Авраама, явил себя народам. Лучшей рекомендацией для семьи Иофора служит то, что она понравилась Моисею (Исх. 3, 21). Великий вождь еврейского народа характеризуется в божественном откровении двумя чертами: «он был человек кротчайший из всех людей на земле» (Чис. 12, 3) и он «был тверд» (Евр. 11, 27). Человек, которого так определяет Слово Божие, который отказался называться сыном дочери фараоновой, мог выбрать себе в жены только ту, которая сравнительно более, чем другие, могла именоваться дочерью Божией. Моисей женился на Сепфоре (имя значит «птичка»), дочери Иофоровой. Как в повествовании о тесте Моисеевом, так и его жене некоторые места священного текста вызывают недоумения, которые трудно разрешить бесспорным образом, но каковые все места, думаем, несомненно утверждают истину взаимного общения различных народов в эпоху Моисея. Тесть Моисея называется Иофором, Рагуилом и некоторые склонялись даже разуметь его под Иовавом (Числ. 10, 29). Некоторые думали, что Рагуил – отец Иофора. Но и общее предание, и вся речь текста склоняют к тому пониманию вещей, которое предлагается библейским текстом в переводе LXX и нашем русским, Рагуил и Иофор, это два имени одного и того же лица. Так всегда смотрело и еврейское предание. Иовав, сын Иофора. Но вот, является новое указание: и Иофор, тесть Моисея, и Иовав, сын Иофора, называются кенеянами (Суд. 1, 16, 4, 11). Как согласить это? Может быть, здесь вероятным является то предположение, которое мы сделали ранее относительно измаильтян, одновременно называвшихся и мадиамитянами. Мы имеем здесь дело с лицом, представляющим собою потомка двух различных племен. Ветвь кенеев (первое упоминание о племени. Быт. 15, 19, Быт. 36, 11–12) могла слиться с ветвью мадианитян, как ветвь мадианитян с ветвью измаильтян. Но Библия дает нам еще одно указание. Жена Моисея называется эфиоплянкой (Числ. 12, 1). Эфиопляне, обитатели нынешней Нубии, суть кушиты – потомки Хама. Если под этой эфиоплянкой разумеется Сепфора, значит Иофор был женат на эфиоплянке; если это была другая жена, значит, законодатель евреев не нашел ничего предосудительного приобщить к избранному племени, женщину иного и очень далекого рода. Брак Моисея, видно, вызывал некоторые недоумения и соблазн в его ближайших родственниках – Аароне и Мариами (Числ. 12), но Моисей, был оправдан судом Божиим. Худейское предание, записанное Флавием (Древн. 2, 10, 2), разумеет под кушиткой – женой Моисея, эфиопскую принцессу Фарбис и связывает с указанием книги Числ целую историю похода Моисея на эфиопов. Но так как это предание записано через полторы тысячи лет после события и притом писателем, не особенно заботившимся о точности и правдивости своих повествований, имевшим прежде всего в виду доказать фактами некоторые положения, а не выяснить факты, то конечно, трудно опираться на это предание. Во всяком случае, несомненно, что семья Моисея была, так сказать, семья международная. И это весьма знаменательно по отношению к человеку, с именем которого связывается законодательство, которое обыкновенно определяют, как строго утверждающее нащональную обособленность еврейского народа. Нет, законодатель признавал, что и иго закона, и его обетования должны быть предложены всем, кто способен и достоин их принять. Конечно, в свою семью он мог допускать только лиц хороших. Что племя кенеян, с которым породнился Моисей, было достойно вступить в среду богоизбранного народа, об этом имеются многочисленные свидетельства Библии относительно последующего времени. Суд. 4 история Иаили. 1Цар. 15, 6; 27, 8–10; 30, 29. 1 Парал. 2, 55 дает основания производить от кенеян рехавитов см. Иерем. 35, 6, 8, 14, 16, 18, 19. Но эту ветвь кенеян не должно отождествлять со всеми кенеянами (Числ. 24, 21–22). Однако должно полагать, что в то трудное и печальное время даже и лучшие лица могли уклоняться далеко в сторону от требований завета. Одна подробность в библейском повествовании заставляет предполагать, что такие уклонения уже были в той ветви мадианитян, где священником был Иофор. В 4 гл. Исхода повествуется, что Господь хотел умертвить Моисея за то, что сын Моисея не был обрезан. Сепфора поспешно обрезала его и, бросив крайнюю плоть младенца к ногам Моисея, сказала: «ты жених крови у меня» (ст. 25) – вероятно: жених, приобретенный и сохраненный ценою крови. Полагают, и это представляется самым вероятным, что Моисей не обрезал сына под влиянием Сепфоры, противившейся исполнению кровавого обряда. Но если Сепфора, дочь священника, допускала такое противление значит, этот обряд потерял уже в той среде, где она жила, значение «знамения завета».

Жена Моисеева эфиоплянка, повивальные бабки Египта, египетские пришельцы говорят нам, что в эпоху исхода имя истинного Бога было известно на западной и южной границе культурного мира. Но Библия кроме этого дает нам свидетельство, что в ту эпоху Божие имя было известно и на восточной границе культурных стран. Это открывается из повествования о Валааме (Числ. 22–24). Валаам, это – один из самых загадочных образов Библии: близость к Богу, высокое положение, мудрость, низкое корыстолюбие удивительным образом оказываются соединенными в этом странном человеке. Библейское повествование о нем для нас не во всех своих частях представляется ясным; почти, ведь, три с половиною тысячи лет отделяют нас от тех дней, когда жил этот сын Веоров, и нужно помнить, что тогда была не только иная культура, но иные отношения Божества к человечеству. Однако, поскольку это повествование может быть выяснено с бесспорною истинностью, оно, прежде всего, раскрывает нам факт божественного попечения о народах, ушедших от лица Божия.

Валаам (имя значит: поглощающий, портящий), сын Веоров, жил в Пефоре, «который на реке Евфрате, в земле сынов народа его» (Чис. 22, 5). Месопотамский город Пефор (по ассирийски «Питру») упоминается Салманассаром 2 в одной надписи на обелиске. Иудейское предание называет Валаама нахоридом. Кто знает, может быть, он принадлежал к дому Лавана, и как Лаван был арамеянином? Между ними есть сходство в религиозно-нравственном отношении: тот и другой получают откровения, и тот и другой явно уклоняются в сторону религиозной неправды. Только у Валаама все это выражено несравненно резче, чем у Лавана. О последнем можно сказать, что он не был и так близок к Богу и так далек от Него, как Валаам. Столкновение Валаама с народом еврейским в Библии представляется как бы случайностью, но это одна из тех провиденциальных случайностей, которые богаты важными последствиями и которые более, чем что-либо, представляют доказательство единства плана в ходе событий человеческой истории. Валаама из Месопотамии вызвал Валак, царь моавитский для того, чтобы проклясть Израиля. И моавитяне и мадиамитяне – потомки Лота и Авраама, в эпоху исхода, как видно из повествования о Валааме, ходили уже в деле богопочитания совсем языческими путями (мы указали, что ветвь мадиамитян, в которой жил Иофор, сохраняла истинное богопочитание). Действия израильтян, победы их над аммореями внушили моавитянам только страх к израильтянам и желание предотвратить грозящую им со стороны евреев опасность. Валаам был приглашен, потому что, по убеждению Валака, кого он благословлял, тот благословен, и кого проклинал, тот был проклят. В глазах Валака, таким образом, Валаам был волхвом, обладателем дара заклинаний, при чем, надо заметить, что надежда Валака на Валаама хотя и была большою, однако далеко не безусловною (Чис. 22, 4). Был ли взгляд Валака правилен? Несомненно, что Валаам знал и почитал истинного Бога. Может быть, промысл Божий, пользующийся и заблуждениями людей, чтобы направлять их ко благу, наделил его особым даром прозрения, слух о котором распространил его славу от Евфрата до Синая и может быть далее. Во всяком случае видно, что Валак полагал, что Валаам может благословлять и проклинать, кого захочет, а в действительности Валаам благословлял и проклинал по указаниям и воле Божией. Непосильным искушением для Валаама оказалось то, что желание Валака противоречило воле Божией, и что для Валаама представлялось выгоднее исполнить это желание, чем подчиниться божественной воле. Месопотамский волхв, не смотря на запрещение Божие, все таки попытался – не удастся ли ему как-нибудь исполнить желние Валака, но вместо проклятий ему пришлось произнести благословения на Израиля. Четыре раза говорил Валаам, говорил пред лицом народов языческих и в каждой последующей речи он более и более раскрывал высокое значение Израиля. В первой своей речи он указал на обособленность народа израильского, благословенного Богом народа, который, несмотря на свою замкнутость и как будто именно потому, что среди народов не числится, однако является многочисленным и могущественным. Во второй речи Валаам высказал, что счастливая судьба Израиля не есть дело волшебства и ворожбы. Для языческих народов того времени это последнее указание имело большое значение и должно было являться для них неожиданным: сами они жили упованиями на ворожбу, для нее в сущности был приглашен и Валаам. Свою силу моавитяне полагали в союзах с другими народами, ходившими по пути неправды, и свое благополучие основывали на гаданиях. Две первые речи Валаама раскрывают им неверность их расчетов. Есть нечто совершенно иное, чем то, в чем полагали силу моавитяне и мадианитяне, что привлекает благословение Божие и что может дать земное благополучие. В двух своих речах путь к этому благополучию Валаам указывает для всех. «Благославляющий тебя, говорит Валаам, обращаясь к Израилю, благословен и проклиняющий тебя проклят» (Числ. 24, 9). Вот, следовательно, в чем спасение народов: благословлять Израиля. Конечно, эти слова не призывают народы рабски служить Израилю; нет, они призывают почитать Бога Израилева, и память моавитян и мадианитян не могла быть такою короткою, чтобы они не знали, что этот Бог был некогда Богом и их отцов. В последней своей речи Валаам произнес: «вижу Его, но ныне еще нет; зрю Его, но не близко. Восходит звезда от Иакова и востает жезл от Израиля и разит князей Моава и сокрушает всех сынов Сифовых. Едом будет под владением. Сеир будет под владением врагов своих, а Израиль явит силу свою. Происшедший от Иакова овладеет и погубит оставшееся от города» (Числ. 24, 17–19). Как ни завидна настоящая участь Израиля, но его истинное благополучие еще не близко и это истинное благополучие неизмеримо выше того, каким он пользуется ныне. Свет и власть будут уделом Израиля, и враги его будут сокрушены. Спасение от Иудеев и у Иудеев, оно от Бога, почитаемого иудеями, вот, мысль пророческой речи Валаамой, и мы увидим, что гораздо позже в языческом мире появилась серия анонимных произведений, в которых настойчиво утверждалась та же истина. Относительно этих позднейших произведений мы знаем, что призыв, который они в себе содержали, не остался безответным, но было ли услышано пророчество Валаама теми, к кому оно было обращено? Послужило ли оно кому-либо в руководство ко спасению? Мы не можем назвать лиц, которым пророчество Валаама послужило бы стимулом для обращения к истинному Богу, но мы не сомневаемся, что таковые были, ибо должны же были быть благомыслящие люди, которые должны были поразмыслить и о содержании речей Валаама и об обстоятельствах, при которых они были произнесены. Слухи о чудесах, который Господь явил на израильтянах, обращали к ним и отдельных лиц (Раав), и народы (евеи). Таким же образом должно было действовать и пророчество Валаама. Но сам Валаам, учит нас слово Божие, не вразумился теми речами, которые произнес по вдохновению Божию. После произнесения своих речей он «пошел обратно в свое место, а Валак также пошел своею дорогою» (Чис. 24, 25). Но Валаам, видно, не ушел далеко. Вместо того, чтобы подчиниться воле Божией, он стал изыскивать средства к тому, как бы изменить ее, и научил Валака «ввести в соблазн сынов израилевых, чтобы они ели идоложертвенное и любодействовали» (Апок. 2, 14, см. Числ. 24 и 31, 16). План удался, он, конечно, не изменил вечных определений, но навлек на Израиля временное несчастие. В своей корысти Валаам обнаружил такое же упорство, какое проявил фараон в своей вражде к сынам израилевым. Попытка Валаама идти против им самим изреченных определений кончилась, как и всякая попытка прать против рожна, гибелью пытавшегося. Он был убит израильтянами, он погиб вместе с пятью мадиамскими царями (Числ. 31, 8; Иис. Нав. 13, 21–22). Он замыслил соблазн, мадианитяне взялись привести его в исполнение, но горе тем, через кого приходит соблазн и вместо предполагаемых выгод соблазнителей и их род постигла ужасная гибель. Ее избежали лишь невинные дочери мадианитян. Они вошли в состав еврейского народа (Числ. 31, 18).

Так ко времени Моисея и на берегах Нила и на берегах Евфрата были лица, не принадлежавшие кроду израилеву и однако знавшие истинного Бога. В это же время или около этого времени, но, смеем думать, не позднее жил в Палестине (может быть близ нее, ибо положение земли Уц – место жительства лица, о котором мы имеем говорить, – определяется различно; Флавий отождествляет ее с нынешним Дамаском) муж, сила веры и терпения которого является образцом для всех последующих поколений. Мы разумеем Иова. Многие исследователи склонялись к мысли, что содержание книги этого имени есть произведение чисто поэтическое, не имеющее для себя фактической основы (ni historia sit, fraus scriptoris). Ho эта точка зрения во 1), стоит в противоречии с тем, что мы знаем о литературных произведениях древности, создание при помощи фантазии целой поэмы – это нечто совершенно необычное, другое дело – развитие события или легенды. Поэтому даже некоторые из свободомыслящих толкователей Библии (Гуго Гроций) смягчали эту точку зрения, отзываясь о книге так: res vere gesta, sed poetice tractata. Bo 2), эта точка зрения стоит в противоречии с точкою зрения автора, который явно хочет внушить читателю, что он говорит о действительном событии и в 3) со всею Библиею, которая видит в Иове действительное лицо (Посл. Иаков.) Для нас этого последнего основания достаточно, чтобы признать в Иове действительное лицо. Время жизни Иова не определяется в Библии, однако множество указаний книги, думаем, заставляют отнести его к периоду раннейшему, чем Моисеево законодательство – к периоду патриархальному. Прежде всего, употребляемое в книге имя Божие. Автор книги называет Бога Иеговою, но сам Иов в повествовании называет Бога этим именем только два раза (1, 21; 12, 9), но имя Елогим он и его друзья употребляют 41 раз. Заметим, что теперь, пожалуй, уже по общему мнению признается, что имя Иеговы было известно до Моисея, но что преимущественно тогда было употребляемо Елогим. Богоявления в книге Иова представляются происходящими так, как они происходили в патриархальной древности (видение Елифаза, гл. 4; сравни богоявления Авимелеху, Лавану, Валааму). Из языческих культов упоминается древнейший – звездный (31, 26–28). Название для денег употребляется древнейшее (кесита 42, 11; срав. Быт. 33, 19 и Иис. Нав. 24, 32), из музыкальных инструментов говорится только о тех, которые были известны уже до потопа (30, 31; 31, 12; ср. Быт. 4, 21 и 31, 27). Образ жизни представляется патриархальным (поразительная долгожизненность), и не видно, чтобы существовал класс жрецов. Совершенно не упоминается терминология Моисеева законодательства, и однако Иов называется мужем праведным, очевидно, его праведность утверждалась на исполнении заповедей религии патриархальной, но не подзаконной. Но с другой стороны, видно уже существование некоторой культуры. Говорится о городах. Затем имена друзей Иова и указания относительно их происхождения направляют мысль на после Авраамово время. Происхождение самого Иова не определяется. Он жил в земле Уц. Библия три раза упоминает это имя. Уц, сын Арама, сына Симова (Быт. 10, 23; 1 Парал. 1, 17); Уц, сын Нахора, брата Авраамова (Быт. 22, 21), Уц потомок Исава (1 Парал. 1, 42). По видимому правильнее всего связывать Иова с этим последним Уцем (24, 5 и 31, 1 подходят к характеристике Эдома, Елифаз феманитянин – идумеянин; ср. Быт. 36, 11). Но во всяком случае это только догадка. Библия определяет Иова, как раба Божия (1, 8), и утверждает, что получение этого имени обусловливается не происхождением, но непорочностью, справедливостью, богобоязненностью и удалением от зла (1, 1). Происхождение друзей Иова вообще определяют так. Елифаз феманитянин – идумеянин, Валдад Савхеянин – потомок Хеттуры (Быт. 25, 2; 1 Парал. 1, 32), Софар наамитянин, очевидно, происходил из палестинского города Наамы (Иис. Нав. 15, 41), наконец примкнувший к беседе Елиуй вузитянин (32, 2) повидимому потомок Нахора, брата Авраамова (Быт. 22, 21). Повидимому они близки к израильтянам, но не израильтяне. Конечно, если бы они не были родственны последним, то трудно было бы евреям услыхать об Иове, узнать, подробности его жизни, и появление книги Иова в ряду поэтических еврейских произведений было бы совершенно непонятным. Но за всем тем Иов – не еврей, не евреи и его собеседники. Но однако какое чистое, какое возвышенное богопознание они имеют и каким искренним и глубоким благочестием наполнены их сердца. Кроме того, что в их беседах раскрываются истины, о которых мы знаем, что они исповедывались во времена патриархов, мы находим в книге раскрытие истин, относительно которых ни из каких других источников нельзя узнать, что они так ясно и полно представлялись сознанию лучших людей в период патриархов. Так, в книге Иова раскрывается учение о сатане, как темном начале (гл. 1 и 2), которое стремится производить зло, насколько это возможно для него, и каковому Бог попускает производить зло постольку, поскольку оно может быть обращаемо к благим последствиям. Сатана выступает на самых первых страницах Библии (Быт. 3), но что говорится о нем там, в значительной мере разъясняется повествованием книги Иова. Некоторые в повествовании о сатане книги Иова пытались видеть влияние эранизма – персидского учения об Анграмаянусе и злых, духах, но такой взгляд покавывает только одинаковое непонимание, как авесты, так и Библии. Идея подчиненности (в сущности безусловной зависимости) злого начала доброму безусловно чужда авесте, чужда авесте и идея провиденциального допущения зла. Между тем как утверждение реального значения этих двух идей имеет глубокое нравственное значение.

Утверждая печальный факт существования сатаны, книга Иова вместе с тем ясно исповедует величайшую надежду человечества – явление искупителя. «О, если бы записаны были, говорит Иов, слова мои! если бы начертаны были они в книге резцом железным с оловом, – на ручное время на камне вырезаны были! А я знаю, искупитель мой жив, и он в последний день возставит из праха распадающуюся кожу мою сию, и я во плоти моей узрю Бога. Я узрю Его сам; мои глаза, не глаза другого, увидят Его» (19, 23–27). Утверждение двух великих истин находим мы в этих замечательных словах: Спаситель спасет человечество, и люди имеют воскреснуть в своих телах. Иов говорил о спасении своем и о восстановлении своей кожи, но он, конечно, не считал себя исключением. Мы имеем основания думать, что истины, утверждаемые Иовом, были известны патриархам. О Мессии Господь изрек обетование Адаму и Еве (Быт. 3, 15). Смерть патриархи считали приложением к народу своему, но это приложение, конечно, они не считали приложением к несуществующему, судьба Еноха тоже утверждала в вере в существование загробной жизни, при чем для них естественнее всего было мыслить существование в теле, а преложение Еноха давало твердое основание для такой мысли. Но за всем тем ясно и твердо выраженною мы находим ее только в книге Иова.

Патриархальный период оканчивается изданием откровенного Моисеева законодательства. Об универсальных целях этого законодательства мы будем говорить в следующей главе. Теперь бросим заключительный взгляд на период дозаконный. Истинная церковь, откровение, завет сосредоточиваются здесь в избранной ветви рода Авраамова, но вне этой ветви, даже вне этого рода являются и отдельные лица, и целые племена (кенеев), которые представляют собой и образец истинного богопочитания. Издание Моисеева закона падает на 1500 –1400 г. до Р. X. История человечества этого времени есть история древнего востока, и мы имеем свидетельства Библии, что на крайних пределах стран, которые были ареной истории, была известна истина, и те, кто от истины, принимали ее. Мы видим, что люди, к которым Бог стоял очень близко, выдумывают богов (Лаван), и что, получая пророчества от Бога, измышляют средства воспрепятствовать их иснолнению (Валаам). Это течение от лица Божия упорно и непрерывно, оно обусловливается худшими греховными качествами человеческой природы, как обращение к Богу обусловливается нормальным развитием ее лучших сторон. Человечество нуждалось в особых средствах и особой помощи, чтобы даже и лучшие из его членов не уклонялись на путь лжеверия и направлялись к религиозной истине. Это средство было дано людям в законе.

Моисеева законодательства до вавилонского пленения

Иоанн Креститель в своей проповеди покаяния говорил фарисеям и саддукеям: «не думайте говорить в себе: отец у нас Авраам; ибо говорю вам, что Бог может из камней сих воздвигнуть детей Аврааму» (Мф. 3, 9 срав. Лк. 3. 8) Предтеча Господень не был учителем нового, но толкователем ветхого завета. По его толкованию, получение обетований, дарованных Аврааму, обусловливалось не физическим происхождением от отца верующих, а верою и делами веры.

Но как во дни Крестителя многие не хотели понять этой истины, так ее многие не хотят понять и теперь. Повествование Библии о даровании закона еврейскому народу и о судьбах евреев представляется им содержащим то утверждение, что лишь евреи были народом Божиим и что другие народы были пренебрежены и отвергнуты Богом. Мы не будем исследовать, путем каких соображений исследователи приходят к таким ложным выводам, но мы постараемся посильно показать, что эти выводы ложны. Никто, без сомнения, не станет оспаривать двух истин относительно закона Моисеева: 1) что исполнение его было делом трудным и 2) что за неисполнение его полагалась строгая кара (Иис. Нав. 23 и 24 особен, послед. 19–20 ст.). Таким образом, закон для состоящего под законом являлся, прежде всего, игом, которое было неудобоносимо и которое нельзя было сбросить, не погубив себя. Закон имел и другую сторону: исполнителям его обещалась награда, давались великие обетования. Но только исполнителям (Рим. 2, 13). Здесь выражается та правда, по которой тот, кто подъял большую ношу, или получит большую награду, или падет под оказавшеюся непосильной тяжестью. Евреи были народом, который был способен много поднять, хотя нередко и падал. На этот народ и было возложено иго закона.

Закон повидимому привязал религиозную истину к нации и земле. Палестина – святая земля и Израиль – святой народ. Но идеальная задача для еврейского народа состояла в том, чтобы весь мир сделать землею обетованною и всех людей Израилем. Эта задача могла быть выполнена Израилем тем в большей мере, чем выше в духовном отношении был он сам. Чтобы стать хорошим нужно, прежде всего, себя изолировать от дурного. Израиль не был идеальным народом, но он был много лучше, чем другие народы. Эти другие народы могли влиять на него только дурным образом и потому ему предписывается уклоняться от общения с ними. Что Израиль действительно был лучше других народов, это едва ли можно оспаривать. Во всяком случае от Израиля вышло учение о Боге отце, от Израиля вышло слово о суетности идолов, о творении, нравственное величие пророческих речей теперь никем не оспаривается. Но пророки, учившие народ, должны были сами учиться у кого-либо, нравственную силу и знание правды они должны были от кого-нибудь наследовать. Должна была существовать добрая почва, на которой могли вырости такие добрые растения. Еврейский народ в своем целом был этою доброю почвою. В его недрах всегда было много крепкой и глубокой веры. Эта вера, конечно, должна ускользать от поверхностного наблюдения, когда даже глубоко всматривавшийся в души людей пророк некогда усумнился в ее существовании (Илия – при Хориве), но мы теперь имеем бесспорный памятник этой веры – Ветхий Завет. Что общение с другими народами для евреев должно было быть вредным, об этом свидетельствуют сами эти народы. История их нам известна: это вовсе не история религиозного прогресса; ни религии этих народов не прогрессировали, ни в их исторической жизни не совершалось правильного и здорового развития: и их религии, и они погибли, для евреев могло быть только благом, что они не слились с ними.

Но не одно дурное и злое заключали в себе эти народы. В них было и нечто доброе и хорошее, что должно было крепнуть и развиваться под добрыми воздействиями. Содействовать укоренению и возрастанию этого доброго в народах и должен был Израиль. Израиль должен был быть тем для народов, чем были пророки для Израиля – учителем истины и проповедником правды. Но если так, то на Израиля, значит, была возложена миссионерская задача. Евреи должны быть миссионерами народов, но очень многие говорят, что закон Моисеев не только не предписывал такого миссионерства, но своим духом и буквою запрещал его. Постараемся раскрыть действительные повеления закона, определяющие религиозные обязанности евреев по отношению к иноверцам.

Закон Моисеев не повелевал евреям выступать из Палестины в другие страны с проповедью об истинном Боге. Не трудно понять – почему. Такая миссионерская проповедь требует и исключительных духовных сил у проповедника, и исключительных благоприятных условий для того, чтобы стать успешною. Поэтому относительно нее не могла быть дано общих правил, как не дано общих правил относительно того, как и кто должен выступать на пророческое служение. Относительно проповеди иноплеменникам Промысл давал только частные повеления (посольство Ионы к ниневитянам). С течением времени у самих евреев развилась наклонность к миссионерскому делу, несомненно у них и выработалась система миссионерского дела. Если бы закон Моисеев был кодифицирован в ту эпоху, которую назначают для него рационалисты, то он, несомненно, содержал бы в себе определения относительно этой системы, но закон Моисеев был дан при Моисее, когда для евреев нужно было, чтобы они как можно более обособились от других народов, а не рассеевались среди них; закон был дан свыше, а еврейская миссионерская система была делом земным, часто дававшим вовсе не благие результаты (Мф. 23, 15). Общие миссионерские обязанности еврейского народа закон определял совершенно иначе.

Улучшение других должно начинать с улучшения самого себя. Для того, чтобы обращать других к истинному Богу, нужно наперед самому стать Его верным служителем. «Так да светит свет ваш пред людьми, чтобы они видели Ваши добрыя дела, и прославляли Отца вашего небеснаго» (Мф. 5, 16), сказал Господь в нагорной беседе. Эта заповедь Новаго завета в более простой и понятной для некультурных древних людей форме была законом и Ветхаго. Закон говорит: «исполняйте повеления Божия, и вы получите от Бога великие милости, и все, видя эти милости, узнают, что Ваш Бог есть истинный Бог». «Да будут слова сии, которыми я молился (ныне) пред Господом, говорил мудрый царь Израиля, близки к Господу Богу нашему день и ночь, дабы Он делал, что потребно для раба Своего, и что потребно для народа Своего Израиля изо дня в день, чтобы все народы познали, что Господь есть Бог и нет кроме Его; да будет сердце наше вполне предано Господу Богу нашему, чтобы ходить по уставами Его и соблюдать заповеди Его, как ныне» (3Цар. 8, 59–61). В законе постоянно внушалось евреям, что за исполнение закона их ожидает благословение, за неисполнение – проклятие. Вместе с тем в то самое время, когда издавался закон, милости Божии к евреям исполняли страхом сердца лучших людей у других народов, слышавших об этих милостях и заставляли их обращаться к евреям и вместе к Иегове (Раав, евеи). Таким образом на евреев прежде всего была возложена миссия проповедывать не словом, а делом, (Второз. 4, 6–8 ст. 28, 10), а затем им был дан целый ряд постановлений и правил, как ближе всего и лучше всего исполнять это дело. Сущность Ветхозаветного закона содержится в десятисловии. Одним из лучших опровержений того мнения, что мораль Ветхаго завета имеет низменный и варварский характер, служит по нашему мнению то, что в настоящее время у христианских народов христианской нравственности прежде всего обучают по Ветхозаветному десятословию. Вечная правда десятословия столь непосредственно чувствуется, что ее удобнее всего находят предлагать детям, как наиболее понятное и жизненное нравственное назидание.

Десятословие излагается в Исходе 20, 1–17 и повторяется во второзаконии 5, 6–21 ст. Остроумие рационалистов пожелало найти более древнее десятословие в Исходе 34, 10–27. Но последовательность библейского текста, равно как и законы действительности заставляют нас думать, что этот древнейший отрывок кодекса Израилева есть только развитие (хронологически, положим, почти одновременное) того десятословия, которое мы все знаем, как изначальное.

Дело в том, что запрещения и повеления этого синайского десятословия имеют свой корень в самых изначальных постановлениях. Указание на заповедь о субботе мы находим уже в начале 2-ой главы Бытия, счет по неделям ведется уже во дни Иакова (Быт. 29, 27), в 16 главе, 23–29 Исхода мы видим, что от народа уже требовалось строгое исполнение субботы. Порицание убийства человека мы находим в 4, 20–21 Бытия и прямое запрещение убивать в 9, 6 ст. Прелюбодеяние, как преступление, мы видим, рассматривалось уже во дни Иакова и Иуды (34 и 38 Бытия). Непочитание родителей считалось преступлением еще раньше (Бытия 9, 22–25). Синайское десятословие представляет собою краткий кодекс этих древнейших нравственных и религиозных представлений. Но повеления так называемого примитивного декалога приурочиваются прямо к эпохе во всяком случае не древнейшей в жизни Израиля (ко времени занятия земли обетованной) и содержат в себе повеления об обрядах, которые могли быть только развитием повеления о субботе (18 ст.).

Издавна синайское десятословие делили на две части: первая обнимает собою отдел до заповеди с обетованием (Ефес. 6, 2), вторая начинается с первой заповеди с обетованием. Первая говорит об обязанностях к Богу, вторая – об обязанностях к ближнему. Первая, полагают, была написана на одной скрижали, вторая на другой. Так представляют дело и богословы и художники. Подробности деления у католиков и протестантов иные, чем у православных. Но думаем, что все – даже и исследователи рационалистически толкующие Библию, согласятся в одном относительно них, что требования в них идут в возрастающей прогрессии. Изложение обязанностей к Богу начинается с требования признания Бога и кончается повелением строгого Его субботнего почитания, перечисление обязанностей к ближнему, начинающееся с требования исполнения естественных обязанностей к матери и отцу, требует далее не убивать ближнего, далее не творить насилия, не покушаться на чужую собственность, на чужую честь и кончает тем, что запрещает самый корень греха – пожелание. В этом ряду все более и более высоких повелений не пропущены и обязанности еврея к не еврею, мы находим изложение их в конце перечисления обязанностей к Богу, пред началом заповедей об обязанностях к ближним. В четвертой заповеди читаем: «день седьмый – суббота Господу Богу твоему: не делай в оный никакого дела ни ты, ни сын твой, ни дочь твоя, ни раб твой, ни рабыня твоя, ни (вол твой, ни осел твой, ни всякий) скот твой, ни пришлец, который в жилищах твоих» (Исх. 20, 10; Втор. 5, 14).

Заповедью повелевается, чтобы пришлец, который живет в жилищах Израиля, в субботу не делал никакого дела. Кто этот пришлец? В пятокнижии моисеевом мы встречаем несколько слов, которые несомненно обозначают близкие между собою понятия, слова эти: пришлец (ger), посторонний, чужеземец (nokhri), наемник. Иногда эти слова как будто совпадают между собою по значению, иногда повидимому одно и то же слово употребляется в различных местах священных книг в различных взаимно отрицающих один другой смыслах. Наиболее удобным нам представляется такое понимание этих выражений. Чужеземец – это человек, проходящий по земле израильской, но не имеющий намерения поселиться в ней, ничем несвязанный с Израилем; нокри – это иноземный путешественник по земле; гер – это пришелец, решившийся политически натурализоваться во Израиле. Наемник – это обыкновенно тот же гер, который, не имея собственной земли и самостоятельного занятия, служит у евреев (иногда таким наемником мог оказаться и обедневший израильтянин), посторонний – это гер еще, так сказать, мало натурализовавшийся, только что поселившийся во Израиле и приобретший немного прав. Впоследствии, этот посторонний, более слившись с Израилем, станет гером. Пришелец, только что явившись в чужой стране, бывает совершенно чужд людям этой страны по своим нравам и верованиям. Потом, он сживается с ними, усвояет их обычаи, язык и наконец веру. Отсюда, понятно, что пришлец может то противополагаться туземцу, то рассматриваться, как одно с ним (срав. Второзак. 14, 21 и Левит. 17, 15), и этим объясняется, что язык писания, говорящий о пришельце, так различен в различных местах. Понять его однако, помня это различие пришельцев, не трудно и не трудно показать, что закон намечает задачу для евреев сделать оказавшихся в его среде не евреев одними с собою по вере. Четвертая заповедь указывает еврею наилучший путь для этого. Согласно четвертой заповеди человек должен не только сам соблюдать субботний покой, но должен даровать субботний покой всему тому, что в его власти. Божественная заповедь предупреждает и карает то лукавство совести, которое свойственно не древнему только, но и новому времени и, поддаваясь которому, человек, постясь и молясь, предоставляет другим заботиться о его нуждах. Нет, ни дети, ни слуги, ни скот не должны ничего делать в субботу, как и хозяин. Получивший неисчислимые дары от Бога человек должен даровать субботний отдых подчиненным ему. Прежде всего – детям, это требование в ряду всех последующих – является удобоисполнимейшим, ибо по естественному закону родители любят детей, затем, человек должен дать покой и своим рабам, это требование уже выше. Языческий мир даже не понимал его, как не понимал человеческих прав раба. Божественное откровение, снисходя к жестоковыйности человеческой, создавшей рабство, всегда наставляло, что рабы – люди и к ним должно относиться, как к людям. Но заповедь идет далее и требует, чтобы человек дал в субботу отдых и скоту. Религиозно-настроенная мысль верующего человека, оставившего в субботу земные, суетные помыслы, естественно должна обращаться к тому времени, когда на земле и не было места этим помыслам, когда в раю не было ни забот, ни страданий ни для человека, ни для животных, и затем таже мысль должна направиться к тому, что такой порядок вещей некогда должен быть возстановлен вполне и теперь должен быть возстановляем отчасти. Восстановление отчасти и представляет собою освобождение скота от тягостной работы. «Тварь с надеждою ожидает откровения сынов Божиих: потому что тварь покорилась суете не добровольно, но по воле покорившего ее, в надежде, что и сама тварь освобождена будет от рабства тления в свободу славы детей Божиих. Ибо знаем, что вся тварь совокупно стенает и мучится до ныне» (Рим. 8, 19–22). Так говорит апостол Новаго Завета, но мы видим, что обязанность стремиться к созданию такого порядка вещей, который апостол признавал единственно нормальным, была возложена уже на ветхозаветного человека. И вот, мы читаем в конце заповеди, на ветхозаветного человека возлагается обязанность приобщать к этому идеальному порядку и тех, которые не были в завете с Иеговою: ничего не должен делать в субботу «и пришлец, который в жилищах твоих». Еврей должен был призывать к религиозному покою и не еврея. Без сомнения, для пришельца это был самый простой и даже не неприятный способ ознакомления с верой Израиля. Свободный от труда и забот он естественно должен был вдумываться в ту форму Богопочитания, которой он обязан этой свободой, – в Богопочитание евреев. Субботний покой давал ему возможность распрашивать еврея об этом Богопочитании. А говорить о Иегове и Его великих делах, об откровении и законе и значило для еврея исполнять субботу. Самым уже обязательным освобождением от работы в субботу пришелец призывался к истинному Богопочитанию, и все законодательство далее заставляло еврея вести пришельца к этому Богопочитанию.

Освобождение евреев от рабства Египетского соединилось у них с празднованием пасхи. Вместе с евреями из Египта вышло много иноплеменников (Исх. 12, 38) и вот какой закон был дан Господом новоосвобожденному народу о пасхе: «И сказал Господь Моисею и Аарону: вот устав пасхи: никакой иноплеменник не должен есть ея; а всякий раб, купленный за серебро, когда обрежешь его, может есть ее; поселенец и наемник не должен есть ея. В одном доме должно есть ее (не оставляйте от нея до утра), не выносите мяса вон из дома и костей ея не сокрушайте. Все общество (сынов) Израиля должно совершать ее. Если же поселится у тебя пришлец и захочет совершить пасху Господу, то обрежь у него всех мужескаго пола, и тогда пусть он приступит к совершению ея, и будет как природный житель земли; а никакой необрезанный не должен есть ея; один закон да будет и для природнаго жителя и для пришельца, поселившагося между вами» (Исх. 12, 43–49). Последнее определение, видим, открывает широко ворота для тех, кто желает вступить в завет с Богом: для такого пришедшего в Палестину будет один закон, как и для сыновей завета. Но закон не подвергал иноплеменников искушению большему, чем они могли понести, закон не обязывал каждого пришельца, поселившегося в Палестине, непременно обрезываться, нет, из определений о пасхе мы видим, что пришелец вполне мог жить необрезанным среди израильтян, но он только не мог иметь с ними религиозного общения. Еврею поставлялась задача обращать к Иегове находившихся в среде его иноплеменников не силою внешнего принуждения, но воздействуя на них духовно. Еврей должен был непринужденно привлекать. Целый ряд постановлений обязывал еврея относиться к пришельцу, говоря нашим языком, гуманно, входя в тяжелое положение лица или лиц, оказавшихся на чужбине. «Пришельца не притесняй и не угнетай его, говорит Господь, ибо Вы сами были пришельцами в земле Египетской» (Исх. 22, 21).

И многократно повторяется этот призыв к доброму отношению к иноплеменникам (см. Исх. 23, 9; Лев. 19, 33–34, Втор. 10, 19). Закон повелевает проникаться к ним особенным чувством жалости, притеснение их и несправедливость по отношению к ним он находит столь же позорным и преступным, как нанесение обиды сироте или вдове. Иноплеменник – человек, оставивший свой род, свое отечество, он – сирота в глубочайшем смысле этого слова, и потому он особенно заслуживает сострадания и любви. Еврейский закон, который называют грубо эгоистическим и узко национальным, повелевает евреям спешить на встречу к приходящим к ним иноплеменникам не с требованиями закона, не с ножом обрезания, но с рукою помощи и словами любви.

Не всегда легко определить, какие постановления закона разумеют пришельцев обрезанных и какие говорят о необрезанных. Это – два главных класса пришельцев. Необрезанные – по крайней мере в позднейшие времена – несомненно также делились на необрезанных – прозелитов и необрезанных язычников. Священный текст показывает, что были в законе еще более дробные подразделения, но это уже скорее юридические подробности, чем религиозные ступени, вводящие не еврея в ветхозаветную церковь. Пришлец-язычник, пришлец необрезанный прозелит и наконец пришлец-обрезанный, к которому закон применялся совершенно так же, как и к еврею, вот – различные классы пришельцев в религиозном отношении. Закон своими определениями направляет всех не израильтян к тому, чтобы они стали одно с израильтянами. Поучительно рассмотреть его некоторые определения в этом отношении.

Земля обетованная – земля святая и на ней должен быть почитаем только святой Бог израилев. Вот почему закон говорит: «приносящий жертву богам, кроме одного Господа, да будет истреблен» (Исх. 22, 20). В Палестине не должно почитать никакого Бога кроме единаго.

«Кто из сынов израилевых и из пришельцев даст из детей своих Молоху, тот да будет предан смерти» (Лев. 20, 2), и истребление также грозит всякому, кто обратится к вызывающим мертвых и волшебникам (ibid, 6). Хулитель имени Господня должен быть побит камнями (Лев. 24, 16).

Эти определения, по самому духу закона, простирались на всех, кто вступал в Палестину. Хотя у еврея место богослужения было приурочено к скинии, а затем к храму, вся Палестина для него в некотором смысле была храмом, и поэтому он должен был преследовать всякого, кто хотел ставить на его святой земле алтарь чужим богам. Повидимому, по духу закона самое пребывание в Палестине должно было связываться с принятием закона, но закон не возлагает на пришельца прямо такого обязательства и – не трудно понять – почему? Принятие закона только тогда с несомненностью может быть делом добрым, когда оно совершенно сознательно, а закон может быть принят сознательно только тем, кто его знает наперед. Закон Моисеев, дозволяя иноверцу жить в Палестине, представлял тем возможность ознакомиться ему с законом, оценить его и сознательно принять на себя его иго или отклониться от его принятия. Но не требуя, чтобы иноплеменник принимал богооткровенную религию, закон требовал, чтобы он не оскорблял ее. Отсюда – вышеприведенные опpeдeлeния. Затем, закон должен был требовать, чтобы пришелец не развращал Израиля. Язычники древнего мира предавались гнусным порокам и на многое преступное смотрели очень легко. Требования Богодухновенного закона не могли допустить существования таких мерзостей в земле Израилевой.

«Не делайте всех этих мерзостей, ни туземец, ни пришлец живущий между вами» (Лев. 28, 26). Благоустроенность общества, конечно, требовала, чтобы в среде Израиля не допускались уголовные и гражданские преступления (Левит. 24, 17–22), и в этом отношении закон одинаково должен был простираться как на обрезанного, так и на необрезанного. Но от обрезанного всегда требовалось больше чем от необрезанного. «Всякий, кто будет, есть мертвечину или растерзанное зверем, туземец или пришлец, должны вымыть одежды свои и омыться водою и нечист будет до вечера, а потом будет чист» (Лев. 17, 15). Так говорит закон в одном месте, в другом месте читаем: «не ешьте никакой мертвечины; иноземцу, который случится в жилищах твоих, отдай ее, он пусть ест ее, или продай ему, ибо ты народ святой у Господа Бога твоего» (Второз. 14, 21). В еврейской Библии, как пришелец в первом тексте, так и иноземец во втором называется гер, но при этом еще во втором тексте делается такое различие, говорится о мертвечине: отдай ее геру или продай нокри. Мы говорили, что – нокри, это – случайный гость в Палестине, гер это иноплеменник, поселившийся в жилищах израилевых. В книге Левит под гером в приведенном тексте, очевидно, разумеется обрезанный, во Второзаконии как под гером, так и под нокри – необрезанные. Но однако и здесь гер – лицо уже юридически соединившееся с Израилем, следовательно порвавшее с своей родиной. В большинстве случаев такие эмигранты в Палестине были бедны, несчастны, были наемниками, и вот закон повелевает отдавать им мертвечину, хотя совсем чужому – нокри, которого заводили в Палестину любопытство или какие-либо предприятия, ее можно продать. К тем, кто хотел вступить в общину Израилеву, закон повелевал евреям идти на встречу, но по отношению к тому, кто, вращаясь среди израильтян, не думал о сближении с этим народом, еврей не был обязан проявлять самопожертвование. В седьмой год евреи заимодавцы должны были прощать долги ближним своим, но «с иноземца взыскивай, а что будет у брата твоего прости» (Второз. 15, 3). Такие законы, такая система отношений должны были наводить иноземца на глубокие размышления. Не обязывая иноземца принимать веру в Иегову, закон невольно принуждал его думать об этой вере. Приходилось думать в субботу, когда закон запрещал заниматься делами всем проживавшим в Палестине, когда даже запрещалось зажигать огонь (Исх. 35, 3). Приходилось думать в день очищения, когда к обязательному неделанию присоединялся пост (Левит. 16, 29), приходилось думать в пасху, когда на семь дней все квасное удалялось из домов израильских (Исх. 12, 19). В эти времена у евреев бывали священные собрания, читался и истолковывался закон, и иноземец силою условий привлекался к тому, чтобы поближе познакомиться с этим законом и утверждаемой им верой. Разве не должен был вызвать уважение в подобном иноземце закон, по которому обедневший компатриот этого иноземца, приобщившийся к общине Израилевой, становился в общине предметом таких же забот и ему представлялось такое же право пользоваться избытком зажиточных, как сироте или вдове. «И виноградника твоего, говорит Господь, не обирай дочиста и попадавших ягод в винограднике не подбирай; оставь это бедному и пришельцу. Я Господь Бог Ваш» (Лев. 19, 10). «Когда будете жать жатву на земле вашей, не дожинай до края поля твоего, когда жнешь, и оставшагося от жатвы твоей не подбирай; бедному и пришельцу оставь это. Я Господь Бог Ваш» (Лев. 22, 22). «В седьмой год да будет суббота покоя земли, суббота Господня, поля твоего не засевай и виноградника твоего не обрезывай; что само вырастет на жатве твоей, не сживай и гроздов с необрезанных лоз твоих не снимай; да будет это год покоя земли; и будет это в продолжение субботы земли всем вам в пищу, тебе, и рабу твоему, и рабыне твоей, и наемнику твоему, и поселенцу твоему, поселившемуся у тебя» (Лев. 25, 4–6. См. также Второз. 5; 29; 16, 11–14; 24, 14–15–19, 26, 11). В праве суда и убежища закон утверждал полное равенство, пришельцев с израильтянами (Исход. 12, 49; Лев. 24, 22; Числ. 15. 15, 29; 35, 15, чит. стих. 14 до конца; Втор. 1, 16; 24, 17). Так, закон благоволил к пришельцам, а между тем, пришельцы как и евреи – жестоко согрешали пред законом и даже вовлекали в грех и евреев. Так, лишения при странствованиях по пустыне иногда прежде всего вызывали ропот у пришельцев, «Пришельцы, читаем в Числ. 11, 4, между ними стали обнаруживать прихоти; а с ними и сыны Израилевы сидели и плакали и говорили: кто накормит нас мясом?». Но закон не наказывал этой частной слабости общим осуждением, ибо Тот, Кто утверждал закон, видел и доброе в пришельцах, и Израиль заранее получил предупреждение: «если не будешь слушать гласа Господа Бога Твоего и не будешь стараться исполнять все заповеди Его и постановления Его, то пришелец, который среди тебя, будет возвышаться над тобою выше и выше, а ты опускаться будешь ниже и ниже» (Второв. 28, 43).

Можно ли говорить об узко национальном характере этого закона – закона, который давал привилегии и только за добродетели и который утверждал равенство пред законом без различия нации? Без сомнения, говорить о национализме этого закона не должно, но однако о нем говорили и говорят доселе. Думаем, что это происходило и происходит между прочим от того, что говорящие вместо того, чтобы изучать весь закон, его общие определения и его дух, находили для себя удовольствие останавливать внимание на частных определениях закона о тех или иных народах – определениях суровых, суровость которых – для нас понятно – обусловливалась тем, что закон направлялся к подавлению всего злого, а по мысли его рационалистических коментаторов против всего не иудейского. Мы изложили общие определения закона об иноземцах и пришельцах. Сущность этих постановлений направляется к тому, чтобы евреи неизраильтян делали изральтянами, но не путем насилий, а привлекая их своим образом поведения, своим законом, своею верою. Таковы общие положения закона. Но когда давался закон в эпоху Моисея – евреи находились в живых, конкретных отношениях с различными народами, и в законе находятся прямые указания, как относиться к тем или другим из них. К одним народам закон повелевает относиться благосклонно, от общения с другими он повелевает усиленно уклоняться и, наконец, третьих он прямо предписывает истреблять. «Не гнушайся идумеянином, говорится в законе, ибо он брат твой, не гнушайся египтянином, ибо ты был пришельцем в земле его» (Втор. 23, 7). В том же месте говорится об аммонитянах и моавитянах: «аммонитянин и моавитянин не может войти в общество Господне, и десятое поколение их не может войти в общество Господне во веки» (Втор. 23, 3). О хананеянах дается повеление: «и истребишь все народы, которые Господь, Бог твой, дает тебе: да не пощадит их глаз твой, и не служи богам их, ибо это сеть для тебя» (Второз. 7, 16). Об Амалике отдается приказ: «изгладь память Амалика из поднебесной; не забудь» (Второз. 25, 19). Если бы рукою того, кто диктовал эти повеления, водил только гнев или жестокий национализм, то эти повеления не дополнялись бы и не разъяснялись другими, смысл всех каковых один: нужно уничтожать злое, все равно израильское или нет – и нужно сохранять все доброе, откуда бы оно ни происходило. Закон, повелевающий истреблять всех врагов, не всегда и не безусловно повелевал избивать женщин враждебного народа. Естественно было бы повидимому в националистическом законе продиктовать правила, по которым избранный народ может делать пленных женщин своими рабами и наложницами, но так как закон был дан свыше, то мы и находим в нем иное. В 21 гл. 10–14 ст. Второзакония дозволяется еврею делать пленную женщину своею женою, но 1) он должен дать ей наперед месячный срок, чтобы ей оплакать отца своего и матерь свою; если после месячного срока она не понравится ему, 2) он должен отпустить ее, куда она хочет. Но женщинам преступным не было доступа в богоизбранную общину. Так был отдан приказ избить всех жен мадиамских, которые вовлекли в грех израиля, и оставить в живых только детей женского пола не познавших мужа (Числ. 31, 17–18). Тиранническая жестокость знает только разнообразие карательных мер, но не знает постепенности оправдания. Закон Моисеев в отношении к иноплеменникам управляется этим последним принципом постепенного очищения и оправдания виновных и приобщения их к святой общине Израиля. «Всевышний давал уделы народам и разселял сынов человеческих» (Второз. 32, 8). Он дал Исаву Сеир (Втор. 2, 9) и Моаву Ар (Втор. 2, 9) и возбранил израильтянам попытки овладеть этими областями. За сравнительно лучшие нравственные качества идумеянин и египтянин могли в третьем поколении вступать в общину Господню, а моавитянам даже в десятом поколении был возбранен такой доступ (Второз. 23). Относительно мадианитян было дано повеление: «враждуйте с мадианитянами и поражайте их» (Числ. 25, 17), но мы знаем относительно части мадианитян – Иофора, его семьи и племени, что они не только были приняты в общину Израиля, но и заняли в ней почетное положение. Всему доброму был открыт доступ к Иерусалиму; тому, что заключало в себе много злого, но в чем не угасло и могло развиваться и доброе, открывалась возможность приобрести постепенно этот доступ. Переход от языческих мерзостей и разврата к чистому культу Иеговы был нелегок и вообще не мог быть скорым (Второз. 23, 1–2), но он мог совершаться постепенно.

Без сомнения, повеления о поголовном истреблении мужчин, женщин, детей и даже скота могут смутить читателя, размышляющего о правде и справедливости. Неужели в целых селениях и целых народах не оставалось ничего доброго, когда они так безпощадно обрекались на казнь? Как ни страшно подтверждать это предположение, однако приходится это делать, ибо Господь еще раньше, чем изрек свой суд над хананеянами, сказал о Содоме и Гоморе, что Он не истребил бы их если бы в них оказалось только десять праведных (Быт. 18, 32). Дети, которые обрекались на убиение, конечно, не могли быть сосудами злобы, но из них при тех условиях, в которых они находились, не могло вырости ничего доброго. Израиль был слаб и не мог победить того нравственного зла, которое заключалось в природе жителей Ханаана, он мог и действительно часто только сам заражался от него, отсюда было благом – уничтожить это зло в корне путем истребления хананеев. Плевелы можно оставлять расти до жатвы с пшеницей только тогда, когда пшеница крепка и сильна. И такое определение дано в Новом Завете, но в Завете Ветхом пшеница была тоща и слаба и она должна была путем чрезвычайных мер очищаться от плевелов. Но эти же самые чрезвычайные меры спасали пшеницу, которая оказывалась вместе с плевелами. Не все – по определению Божию – должно было погибнуть в среде хананейской, лучшее должно было приобщиться к Израилю.

И этот процесс приобщения начинается вместе с вступлением евреев в землю обетованную. История занятия этой земли начинается повествованием о Раави. Она была хананеянка и блудница (предположение, что название «блудница» означает хозяйку гостинницы не может быть принято), но она уверовала в Иегову и, конечно, эта вера обусловливалась не величием только чудес, которые Бог совершил во Израиле, но и доброю настроенностью ее сердца (о чудесах слышали и другие) и вместо того, чтобы противодействовать евреям, она стала содействовать им (Иисус Навин 2 и 6, 24) и со всем своим домом она вступила в израильскую общину. Ее спасла ее вера (Евр. 11, 31) и ее дела (Иак. 2, 24). Если она одно лицо с женою Салмона, упоминаемого в Евангелии (Mф. 1, 5), то следовательно она удостоилась стать праматерью Господа. Но едва ли можно сомневаться в этом тождестве. Время жизни Салмона, отца Вооза, жившего в судейский период (более точных указаний мы не имеем), очевидно, могло падать на начало периода. Затем, евангелист в родословной Господа упоминает только немногих известных женщин (неизвестные имена ничего не говорят), но другой Раави не знает писание.

Вслед за Раавью, при помощи некоторой хитрости, вошли в состав ветхозаветного Израиля и евеи (Иисус Навин 9). Они должны были исполнять самые нисшие обязанности – рубить дрова и черпать воду для общества, но и не для общества только, а и для жертвенника. Таким образом, их союз с Израилем был не гражданским только, но и церковным. Несомненно, они были обрезаны (Неем. 10, 28 и след.). Должно полагать, что они вошли в составъ нафинеев (1, Паралипом. 9, 2; Неем. 11, 3).

Евреи не истребили и не изгнали хананеев из земли ханаанской. И в книге Иисуса Навина и книге Судей (см. в последней 17-ю главу) постоянно встречаются замечания, что те или другие племена хананеев живут до сего дня (дня написания этих книг) в тех или других областях Палестины.

Причиною этого отчасти было то, что евреи вследствие своей религиозно-нравственной слабости не могли победить хананеев, и отчасти то, что они не хотели их истреблять: нечистый глаз еврея часто прельщался и культурою хананеев, и их пороками, и красотою дочерей хананейских. «И жили сыны Израилевы среди хананеев, хеттеев, аморреев, ферезеев, евеев (гергеев) и иевусеев, и брали дочерей их себе в жены, и своих дочерей отдавали за сыновей их, и служили богам иным» (Суд. 3, 5–6). Таким образом совершалось незаконное вступление хананеянок в общину Господню. Но промысл, конечно, обращал ко благу и самые преступления израильтян, как ко благу были обращены легкомыслие и неосмотрительность евреев в деле с евеями, оказавшимися добрыми слугами Израилю. Некоторые исследователи книги Судей в повествованиях книги о смешанных браках обращают внимание на то, что в эту эпоху как будто бы не жена вступала в дом мужа, но муж в дом жены, что, например, открывается в истории Самсона (14–15). Своеобразная проницательность исследователей заставляет видеть здесь – как и в истории Иакова и Лавана – отзвуки полиандрии, остаток материнского права (paternite maternelle), по которому сын считался по матери, а не по отцу, подобное чему существует и теперь у диких народов Океании. На самом деле говорить здесь об атавизме так же странно, как странно видеть атавизм в подобных браках настоящих дней, когда зять вступает в дом тестя или тещи. Taкие браки, как во времена судей, так и в настоящие дни, – довольно частые исключения из общего правила. Но в книге Судей, если ее понимать так, как она написана, а не влагать в нее смысла, которого в ней не заключается, мы встречаем не атавизм и не подобные исключения, а почти иное: муж с женою (Самсон с филистимлянкою) просто напросто живут на два дома: он – у своих родителей, она – у своих, и, кажется, причину для этого должно отыскивать в религии (14, 3): отец и мать Самсона явно не желали видеть в своем доме дочери необрезанных. Если союзы подобные союзу Самсона и может быть более прочные и более счастливые – были нередки в те дни, когда не было царя во Израиле, то тогда, значит, потомство таких смешанных браков могло и вступать и не вступать в общину Израилеву и должно было вступать в эту общину, когда влеклось к ней нравственными побуждениями. Тогда вредные последствия подобных браков в значительной степени парализовались.

Ко времени судей относится история моавитянки Руфи. Моавитяне – плод кровосмешения Лота с его старшею дочерью (Быт. 19, 36, 37). Ко времени исхода евреев из Египта моавитяне были уже идолопоклонниками, и их отношение к своим родственникам по происхождению выразилось в том, что дочери Моава склонили израильтян к блудодеянию (Числ. 25, 1) и что они участвовали в подкупе Валаама (Второзак. 23, 4) для того, чтобы он проклял Израиля. Вследствие этого Господь Бог постановил, что «и десятое поколение моавитян не может войти в общество Господне во веки» (Второз. 23, 3). Но моавитянка Руфь, как повествует книга, носящая ея имя, не только вошла в общество Израиля, но и удостоилась стать прабабкою Давида, а через него и праматерью самого Господа Иисуса Христа. Из Евангелия Матфея открывается, что деда Давида – Овида Руфь родила от Вооза, который был сыном блудницы Раави (Раав родила Вооза от Салмона). Знаменательно, что вместе с запрещением принимать в израильское общество моавитянина помещено и запрещение вводить в общество Господне сына блудницы (Второз. 23, 2–3). Несомненно, что и ветхозаветный закон допускал исключения, и что ничто доброе не гибло вследствие его суровых требований, направленных на искоренение злого. Новейшая критика однако не пожелала пощадить и этого трогательного рассказа о благородной моавитянке, которая так полюбила семью своего мужа, с которым жила на своей – а не на его родине, что когда он умер, непоколебимо решила последовать за своей свекровью в страну Израиля, служить Богу израилеву и быть погребенной в стране ее мужа. Теперь говорят, что этот рассказ – не историческое событие эпохи судей, а вымышленный роман времен Ездры и Неемии, когда гонение этих израильских вождей воздвигнутое на смешанные браки вызвало будто бы в среде Израиля реакцию, и анонимный автор написал эту повесть с целью доказать, что и иноплеменные женщины могут быть хорошими супругами. Вымысл, конечно, плохое доказательство, и предположение такого вымысла, полагаем, плохая гипотеза. Повесть «Руфь» – времени Ездры – исключительное и потому же сомнительное историческое явление, Руфь – действительное историческое лицо – не исключение, ей предшествовала Раав, и тяготение Руфи к Израилю, может быть, отчасти объясняемо теми же мотивами, какие обратили к нему Раав. Руфь – времен Неемии для нас непонятная загадка. Особенно непонятным с точки зрения этой рационалистической гипотезы представляется нам одно рассуждение в 1-й главе: «(Неемин) сказала (Руфи): вот, невестка твоя возвратилась к народу своему и к своим богам; возвратись и ты вслед за невесткою твоею. Но Руфь сказала: не принуждай меня оставить тебя и возвратиться от тебя; но куда ты пойдешь, туда и я пойду, и где ты жить будешь, там и я буду жить; народ твой будет моим народом, и твой Бог моим Богом» (15–16). Для рационалиста представляется весьма удобным объявить этот отрывок имеющим глубокую древность, когда в представлении евреев их Бог, равно как и другие боги замыкались в определенных теографических границах, предположение чего, повидимому, можно усматривать в речах Неемини, на представляется странным влагать такие речи в уста еврейки после пленной эпохи, когда, по общему мнению, евреи имели монотеистические воззрения. Вот, почему нам кажется, рационалистическая теория происхождения священного текста водит нас в вопросе о Руфи по некоторому безысходному кругу. Мы думаем, что проще и вернее рассматривать эту историю так, как она рассматривалась издавна. Руфь – это действительно историческое лицо, прабабка Давида, и Нееминь действительно сказала то, что сказала. Только слова ее служат не выражением веры, называемой теперь географическим монотеизмом или генотеизмом, а признанием исторического факта – часто очень печального. Cuius regio, eius religio. Тысячи побуждений заставляют человека принимать исповедание той страны, в которой он живет: невозможность служить Богу по своим обрядам, тяжесть положения религиозного отщепенца и т. д. Нееминь и усматривала для Руфи печальную необходимость подчиниться этому печальному закону. Но Руфь – надо полагать – поняла истину веры Израиля, как ее понимали и принимали лучшие сыны и дочери и других народов и вошла в состав общины Израиля.

Религия Израиля – по самому существу своему – могла привлекать только лучших людей, она очень много требовала от человека и сурово подавляла нисшие влечения его чувственной природы. Это последнее тяжелее для человека самых трудных обрядов. Вот почему и сами израильтяне очень часто и в большом количестве уклонялись от путей Господних, и вот почему, если иноплеменник или иноплеменница обнаруживали сознательную и твердую решимость вступить в общину Израиля, они обыкновенно оказывались светлыми личностями, ибо их могла привлекать к закону израилеву только нравственная сила закона.

Усмотреть и оценить ее было нелегко. Израильтянин эпохи судей являлся двойственным в глазах окрестных народов. Народы эти, конечно, слышали и знали, как Господь вывел евреев из земли египетской и что сделал Господь для Израиля, народы эти имели возможность узнать закон израилев и познакомиться с высокими личностями, в высокой мере осуществлявшими тяжелые требования этого закона. Но эту идеальную сторону Израиля окрестным народам приходилось рассматривать сплетенною с такою реальною действительностью, которая бросала на нее очень мрачную тень. Израильтяне стояли низко в культурном отношении, они жили, враждуя одни племена с другими, и по отношению к окружающим народам они часто обнаруживали рабскую готовность усвоять их обычаи, платить дань их порокам. Трудно было при таких условиях для жителя Гефы или Раббы утвердиться в мысли, что Израиль, действительно, народ Божий. В эпоху царей положение дела стало меняться. Израиль начал становиться политически и нравственно крепче, его темные стороны становились менее заметны, между тем окрестные народы не только не крепли и не усиливались, но некоторые из них по видимому исчезали и вымирали совсем. В царствование Саула это новое положение вещей не выступает заметным образом. Начавши блестяще свое царствование, первый царь затем вскоре уклонился от божественных повелений, заболел и остаток жизни провел в том, что боролся с тенями, созданными собственным воображением. Однако и в его дни, мы видим, Израиль выступает из своих пределов уже как карающий злых и милующий добрых из иноплеменников: Саул поразил амаликитян, но позаботился о спасении кенеян (1Цар. 25, 6–7). Но значение Израиля для окрестных народов – мы видим – широко расширилось со дней Давида. Прежде еще, чем стать царем во время своих печальных скитаний вследствие преследований Саула, Давид был в сношениях с моавитянами (1Цар. 22, 3–4) И с филистимлянами (1Цар.27), он расширил их, став царем.

История Давида показывает нам, что во время этого царя иноплеменный элемент в значительном количестве вошел в состав Израиля, и что этот остаток хананеев по своим нравственным качествам иногда мог быть образцом и для израильтянина. Укажем два таких примера: Урия – хеттеянин и Орна – иевусеянин. Урия счел для себя нравственно не позволительным спать под кровлею своего дома (2Цар. 11, 11), когда ковчег (Божий) находился в открытом поле, и суд Божий жестоко покарал богоизбранного царя (2Цар. 12) за его коварный поступок с честным и храбрым хеттеянином. Орна иевусеянин (2Цар. 14, 16–24) обнаружил полную готовность отдать принадлежащее ему место для устроения жертвенника Господня и дать все нужное для жертвы. Знаменательно также, что ковчег Господень прежде, чем быть перенесенным в Иерусалим, оказывается в доме Аведдара гееянина (филистимлянин), и вместе с ковчегом на доме Аведдара почило благословение Божие (2Цар. 6, 10–11; Паралип. 13, 13–14). Самого Давида мы видим постоянно окруженным иноземцами. Особенно выступает филистимский элемент. Во время восстания Авессалома мы видим: «все Хелефеи и все Фелефеи, и все Гефяне до шестисот человек, пришедшие вместе с ним из Гефа, шли впереди царя» (2Цар. 15, 18) и на предложение царя гееянам оставить его в несчастии Еффей гееянин сказал: «жив Господь, и да живет господин мой царь, где бы ни был господин мой царь, в жизни ли в смерти, там будет и раб твой» (ibid 21). С филистимлянами вообще в эту пору отношения повидимому стали дружественными (3Цар. 11, 39–40). Но Давид стремился установить таковые и с другими окрестными народами, он брал жен иноплеменниц (2Цар. 3, 3) и отдавал родственных ему лиц в замужество за иноплеменников (1 Парал. 2, 17 и 2Цар. 17, 25). Не по его вине ему пришлось вести борьбу с аммонитянами и моавитянами. Давид установил сношения с финикиянами. Кто знает, может быть для духовного развития человечества эти сношения имели гораздо большее значение, чем обыкновенно предполагают? С внешней стороны евpeйcкo-финикийcкий союз обыкновенно рассматривается, как акт обоюдно мудрой политики и у израильтян и финикиян не было никаких причин для столкновения. Даже в самую блестящую эпоху своего существования, евреи никогда не могли иметь мысли совершить нападение на финикийскиe города, которые были окружены крепкими стенами, владычествовали над морем и для которых не был страшен голод. У евреев не было армии и им совершенно было неизвестно искусство осады для того, чтобы отважиться на предприятие, пред которым отступили громадная армия и машины Ассирии. С другой стороны, финикияне, пред которыми для эксплоатации открывались безграничные пространства запада, никогда не думали завоевывать Сирии, им было достаточно, что для них там были открыты рынки и что караваны там могли проходить свободно. Ближайший союз с царством Иудейским представлял им все эти выгоды, он одновременно защищал их и от наступления филистимлян и от нападений народов пустыни, еврейский народ и как потребитель, и как производитель был клиентом, от которого можно было только получить пользу. Все произведения искусства – одежду, драгоценности, домашние предметы, оружие, утварь финикияне могли сбывать израильтянам, в обмен на эти мануфактурные изделия евреи доставляли им хлебные растения, плоды, палестинский скот, бальзам теплой Иорданской долины, рабов обоих полов...⁴. Но это одна сторона дела. В нем есть другая. Финикияне были космополитами древнего мира, они посещали и острова Британии, и Галлию, и Италию, и Африку. Они привозили в эти страны и вывозили из них разные произведения природы и рук человеческих. Развозили и привозили они и нечто иное: духовную культуру. Они знакомили восток с западом и запад с востоком. Люди разных стран узнавали, благодаря финикиянам, религии и верования народов всего культурного мира. Религию финикиян характеризуют различно, в ней видят модификацию ассиро-вавилонской религии, семитическую религию, ее называют некоторые монотеистическою, некоторые иерархическим политеизмом, но думаем, что не может быть никаких сомнений в том, что она представляла образец самого пестрого и широкого синкретизма. Мы находим в ней и ваалов и Эль Шаддаи (гремящий) и Адонаи (Адонис, он же Таммуз) и Астарту и Оаннеса (вавилонск.) и Мелькарта, напоминающаго о Геракле. Финикийские храмы имели вид и расположение совершенно такие же, какие имели храмы Египта. Их прямо называют копиями последних. Но кроме храмов у них были бетили и им приписывают даже тотемизм. Финикия была в некотором смысле религиозным музеем, и финикийские моряки могли много порассказать о различных религиях народам, с которыми они имели дело, они могли рассказать об Иегове и об евреях, равно как и об Озирисе и Аписе и поселенцам Тибра и Роны, и северным африканцем, и жителям Британии. Слушали ли их? Ответ на этот вопрос мы должны искать во вне библейских истрчниках. Но в Библии – в Ветхом и Новом завете (Mф. 15, 22–28; Лк. 4, 25–26; 10, 14) мы находим указания, что к самим финикийцам проникала вера Библии. Семена откровения встречали здесь иногда благодатную почву и давали плоды. Синкретизм финикийской религии, не был синкретизмом каждого финикийца, из обширного пантеона богов, который предлагала Финикия своим сынам, каждый выбирал тех, которые наиболее отвечали его стремлениям и нравственной настроенности. Должны были находиться чистые сердца, которые отдавали свое почитание Богу Израилеву. Между финикиянами и евреями заключались брачные союзы (3Цар. 7, 13–14), и в важнейшем религиозном деле евреев – построении храма принимали деятельное участие финикийские рабочие (3Цар. 5, 6, 18).

По совершении этого дела, мы видим, преемник Давида – мудрейший царь Израиля сознательно исповедует ту цель, которой до того времени бессознательно служили евреи. К пространной молитве, которую Соломон произнес при торжестве освящения храма, он говорил, между прочим, следующее: «если и иноплеменник, который не от Твоего народа Израиля, придет из земли далекой ради имени Твоего – ибо они услышали о Твоем имени великом и о Твоей руке сильной и о Твоей мышце простертой, и придет он и помолится у храма сего, услышь с неба, с места обитания Твоего, и сделай все, о чем будет взывать к Тебе иноплеменник, чтобы все народы земли знали имя Твое, чтоб боялись Тебя, как народ Твой Израиль, чтобы знали, что именем Твоим называется храм сей, который я построил» (3Цар. 8, 41–43; ср. 2 Парал. 6, 32–33). И свою молитву царь заключил так: «и да будут слова сии, которыми я молился (ныне) пред Господом, близки к Господу Богу нашему день и ночь, дабы Он делал, что потребно для раба Своего, и что потребно для народа Своего Израиля изо дня в день, чтобы все народы познали, что Господь есть Бог и нет кроме Его; да будет сердце ваше вполне предано Господу Богу нашему, чтобы ходить по уставам Его и соблюдать заповеди Его, как ныне» (ibid, 59–61). Идеал царя несомненно был тот, к осуществлению которого человечество направлялось волею провидения. Все народы должны познать истинного Бога, молитвы всего человечества должны обратиться к иерусалимскому храму.

Молитва царя была услышана. Из 10 гл. 3 кн. царств мы узнаем, что уже к нему за тысячу лет до Р. X. приходили из разных стран послушать его и поучиться от мудрости его. «И все (цари) на земле искали видеть Соломона, чтобы послушать мудрости его, которую вложил Бог в сердце его. И они подносили ему, каждый от себя, в дар: сосуды серебряные и сосуды золотые, и одежды, и оружие, и благовония, коней и мулов каждый год» (24–25). Какая мудрость влекла этих владык в столицу Израиля? Древние не интересовались и не ценили ту мудрость, которая объясняет великое из малого, звездное небо из движения атомов, переселения народов недостатком хлеба, древние, напротив, искали в малом видеть отражение великого, ничтожные явления представлялись в их глазах символом великих истин, в шелесте травы они хотели находить знаменательные пророчества. Будучи крайне наивны в своих частных суждениях, древние в общем гораздо лучше и глубже, чем новые, понимали, что мир есть тайна и что откровение этой тайны может быть подано только свыше. Соломон, в глазах древних, не мог казаться человеком, приобретшим знания и мудрость путем собственных усилий и обязанным своим духовным богатством исключительно самому себе, они должны были видеть в нем человека, одаренного свыше, и никак нельзя ошибиться, предположив, что разговоры царей с Соломоном вращались около вечных истин – Бога, путей провидения, образа поведения людей, и Богопросвещенный царь указывал своим собеседникам ключ к разрешению их вопросов и сомнений в истинах откровения. Такая мудрость заключается в священных книгах, с которыми предание обыкновенно связывает имя Соломона. Мы знаем, что некоторые из этих произведений на самом деле позднего происхождения – книга премудрости Соломоновой (написанная по-гречески) памятник 1-го столетия, но мы думаем, что дух, которым проникнуто это произведение, есть дух Соломонов. Книга достойна, скажем словами почившего московского святителя (Филарета), имени ее автора. Несомненность бытия Божия, объяснение возникновения ложного Богопочитания, нравственные обязанности царей, вечные нравственные истины (предметы содержания книги премудрости Соломоновой) не были ли вместе и предметами бесед Соломона с царями? Все это – развитие и раскрытие положений, которые мы находим уже в Притчах и Екклезиасте (см. Притч. 8, 12, 15, 16; 20, 27 и т. д.). Рационалистическая критика отвергает принадлежность этих книг – равно как и песни песней – Соломону. Конечно, притчи в том виде, в каком они существуют теперь, не могут всецело принадлежать знаменитому сыну Давида (см. 25, 1; 30, 1; 31, 1). Об авторе книги Екклезиаст писание не дает прямых указаний. Но для того, чтобы отвергнуть их принадлежность Соломону всецело, нужно стать в противоречие с Св. Писанием (3 Царств. 4, 32; Притч. 1, 1; 10, 1), с преданием и нужно игнорировать соответствие содержания этих книг с политикою мудрого царя. Соломон имел космополитические тенденции, он стремился стать всечеловеком, и Божественный Промысл избрал его согласно с его характером орудием для возвещения истин общего характера – доступных и в Ветхом Завете пониманию и иудея и еллина.

В ряду тех лиц, которые предпринимали путешествия в Иерусалим для поучительных бесед с его мудрым царем, Библия особенным образом отмечает царицу савскую. Кто и откуда она была? Была ли она царицей сабеев из южной Аравии (по арабским преданиям) или из Абиссинии (Иосиф Флавий называет ее царицей Эфиопии и Египта. Antiquit. 8, § 5), она во всяком случае была издалека и из народов чуждых и ее сношения с Соломоном происходили на почве религиозно-философской. Свои впечатления от бесед с царем она выразила в следующих словах: «верно то, что я слышала в земле своей о делах твоих и о мудрости твоей; но я не верила словам, доколе не пришла, и не увидели глаза мои: и вот, мне и в половину не сказано: мудрости и богатства у тебя больше, нежели как я слышала. Блаженны люди твои и блаженны сии слуги твои, которые всегда предстоят пред тобою и слышат мудрость твою: да будет благословен Господь Бог Твой, Который благоволил посадить тебя на престол Израилев! Господь по вечной любви своей к Израилю, поставил тебя царем – творить суд и правду» (3Цар. 10, 6–9). Должно полагать, что эти впечатления не были единоличными, но в них уже слышится исповедание, произносимое лучшими людьми из непринадлежавших к церкви, что истина находится в церкви – в Богоизбранной общине Израилевой. Заметим, что это исповедание произносится за тысячу лет до Р. X., за сотни лет до появления Зороастра, Конфуция, Сакъямуни и до расцвета греческой философии. Уже в этой отдаленной древности истина вовсе не скрывалась под спудом, но от того центра, где она лила свет, люди направлялись к периферии, и ее голос и ее свет становились для них невоспринимаемыми. В словах Библии о том, что слава Соломона распространялась по всей земле, ведь нет нужды видеть крайнюю гиперболу. Хирам тирский – был с ним в союзе, а моряки Хирама Ездили по всему миру. Сам Соломон завел обширные международные сношения. Мы, между прочим, читаем, что корабль Хирамов привез ему много драгоценностей из Офира (3Цар. 9, 28; 10, 11). Этот Офир искали в разных местах. Если справедливо предположение, что Офир есть Абира (страна пастухов) город при устьи Инда, то тогда, значит, «подданные Соломона» (3Цар. 9, 27) проникали в страну, где впоследствии распространились буддизм и затем браманизм, за столетия до Будды и развития браманской системы. Соломон заводил сношения с народами земли посредством флота и караванов и старался упрочить сношения с соседними государствами посредством браков. Священный историк особенно отмечает женитьбу Соломона на дочери фараона. По-видимому его тесть – один из последних представителей 21-й династии (Пинотем вероятнее, чем Писовхан). Египетская принцесса, видно, доставляла Соломону немало хлопот, он построил для нее особенный дом (3Цар. 9, 24 2 Парал. 8, 11). Эта заботливость, полагаем, указывает на высокое значение этой принцессы, на то, что она была близка сердцу Фараона (положение дочерей ассиро-вавилонских царей, который выходили за фараонов было незавидным, как это заставляют думать таблицы Тэль-Эль-Амарны), близкие сношения с фараоном должен был иметь и Соломон. Имел Соломон и других жен иноплеменниц, и его преемник Ровоам был рожден от Наамы – дочери царя аммонитского (3Цар. 14, 21, 31; 2 Парал. 12, 13). Но жены оказались вреднее флота. Теоретическая мудрость царя, помогавшая ему руководить других и направлять их к истине, не удержала в истине его самого. Он, молившийся о том, чтобы свет откровения распространился до пределов земли, сам кончил тем, что начал содействовать потемнению его и в Иерусалиме. Вместе с иноплеменными женами в Израиль проникли и капища Хамосу и Молоху и служение Астарте и Милхому (3Цар. 11, 7, 8), и сам царь служил им и делал неугодное пред очами Господа. Нравственная сила царя оказалась гораздо ниже его мудрости, и он на соблазн многим – в угоду женской любви – кадил тому, во что сам несомненно не верил. Факт этот даказывает, что религиозные верования за 1000 лет до Р. X. не приурочивались на самом деле к географическим границам, что принцип cuius regio, eius religio не был безусловно всесилен, религозные верования взаимно проникали. Но если к Израилю проникали языческие верования, то и израильские могли проникать к язычникам, когда худшие элементы Израиля обращались к Молоху и Астарте, лучшие из язычников могли обращаться мыслью и сердцем к Богу небес – Иегове. Иноплеменники, которые по закону должны были становиться частью Израиля, на самом деле, являясь в Израиле, иногда приносили с собою своих богов. Но мы имеем твердые основания думать, что эти боги, вера в них и связанный с нею культ держались недолго у пришельцев израилевых. Из всех народов евреи, кажется, обладали наибольшею способностью оставаться самими собой на чужбине. Поэтому о них естественнее всего предполагать и это – как увидим мы далее – подтверждается свидетельствами, что они несли с собой религиозную пропаганду за границы Израиля. Но иноземный элемент, вступивший в Израиль, влиял на него недолго и в последующем слился совсем с Израилем и его религией. Между тем этот элемент был очень и очень не незначителен. Вторая книга Паралипоменон (2, 17) дает нам относительно него следующее сообщение: «И исчислил Соломон всех пришельцев бывших тогда в земле израилевой после исчисления их, сделанного Давидом, отцом его, – и нашлось их сто пятьдесятъ три тысячи шестьсот».

Со смертью Соломона кончилось единство Израиля. Царство разделилось на два, этот политический переворот сопровождался важными религиозными последствиями: политическое разделение повлекло за собою разделение религиозное. Царь израильский Иеровоам для того, чтобы его подданные не ходили в Иерусалим на поклонение Иегове, создал культ тельцев в Вефиле и Дане, устроил высоты, установил свои праздники и свое священство (3Цар. 12). Как мы видим из дальнейшего повествования (наприм. 13, 6), Иеровоам не думал отрекаться от Иеговы, но он решил самосозданным культом заменить культ богоутвержденный. Он внес много произвольного в религиозную практику, но он повидимому мало коснулся религиозного учения. Однако, так как многие знакомятся прежде всего и больше всего с учением по обрядам, то, понятно, что нововведения в царстве израильском сопровождались пагубными последствиями. Нечто подобное, надо полагать, происходило и в Иудее. Для израильского царя религиозная реформа, может быть, потому представлялась делом легким, что он сам уже раньше, чем стал царем, жил некоторое время в чисто языческой атмосфере Египта (11, 40 –4 1). Первые преемники Соломона в Иудее с материнской стороны тоже были языческого происхождения: Ровоам – сын аммонитянки, его преемник Авия был сыном Маахи, дочери Авессалома, внучки царя герарского (15, 2) Они не ходили путями правыми (15, 3). Таким образом, носители власти в Иудее и Израиле не были представителями чистого истинного Богопочитания, вслед за ними, конечно, многие уклонялись от путей правых, но за этим нечестием, которое явно и грубо выставляло себя на свет, в тени скромно жило много благочестивых (19, 18). Однако и нечестие встречало себе явное и смелое противодействие со стороны пророков, и в деятельности этих пророков уже совершенно явно раскрывается условность еврейского национализма, раскрывается истина, что Бог Израилев есть Бог всех народов и что обособление Израиля имело своею целью и благо и этих народов, а не благо только Израиля. При первых израильских царях мы встречаем пророков обличителей нечестия этих царей (13 и 14 гл.), но по мере того, как история подвигается далее, мы видим, пророки начинают действовать на более широкой арене, и их речи и дела, оказывается, имеют в виду благо не одного Израиля. Это, прежде всего, открывается нам в деятельности Илии и затем Елисея.

Пророческое служение Илии совершалось при Ахаве. Имя этого царя и особенно его жены Иезавели издавна сделались синонимами нечестия. Иезавель была дочерью сидонскаго царя Ефваала, она, видно, имела сильное влияние на мужа, и, отличаясь своеобразною религиозною ревностью, широко пропагандировала культ Ваала в Израиле. Нечестие Израиля было наказано бездождием и голодом, о которых предсказал Илия. И вот, – мы видим, пророк получает повеление от Господа на время голода удалиться в Сарепту Сидонскую. Если Иезавель принесла с собой из Сидона гибель и грех, то пророк перенес от Израиля в область Сидона святость и спасение. Рационалисты не прочь видеть в Илие кровавого ревнителя узкого национализма, почитателя и служителя грозного Иеговы – бога войны. Нужно читать особым своеобразным образом библейский текст, чтобы понимать Библию таким образом. Бог является Илии в тишине при Хориве (19, 12), и Илия посылается Богом к иноплеменнице, ей доставляется чудесное пропитание, пророк воскрешает ее умершего сына (17), и бедная иноплеменница исповедует, что Илия есть истинно человек Божий. Илия по Библии – первый из пророков, который выступает из пределов Палестины и вне ее является орудием милостей Божиих. При Хориве пророк получает такое повеление: «помажь Азаила в царя над Сириею» (3Цар. 19, 15). Тот, кто помазан по определению Божию, есть помазанник Божий. В данном случае это – языческий царь языческого царства. Языческий царь является носителем и исполнителем Божественных определений. С этим Азаилом имел много сношений ученик и преемник Илии по пророческому служению Елисей. В служении этого пророка вселенская миссия Израиля выступает еще рельефнее, чем в служении его великого предшественника. С именем этого пророка связывается повествование о двух чудесах воскресения: он воскресит сына жены соманской (4Цар. 4, 8–37, и уже после его смерти от прикосновения к его костям воскрес муж моавитский (4Цар. 13, 20–21), Соман находился на границе царства израильского. Замечательно, что из трех чудес воскресения, о совершении которых говорится в ветхом завете, одно было совершено вне пределов земли обетованной, другое прямо над иноплеменником (моавитянином) и третье – в Сомане на границе земли обетованной. Каждое чудо, являясь событием промыслительным, в тоже время имеет значение нравственно назидательное, потому что в нем открывается, что вера и благочестие могут повлечь за собою на земле возникновение нового порядка и строя жизни – устроение царствия Божия, в котором будет осуществляться воля Божия и будут правда и радость. Но чудеса воскрешения, совершенные ветхозаветными праведниками Израиля, совершенные явно в знамение неверным и над неверными, нам кажется, должны были указывать, что хотя от Израиля выходят и выйдут устроители царства Божия на земле, но не Палестина полагает границы для этого царства. Чудо воскрешения моавитского мужа состояло в том, что неверный воскрес вследствие прикосновения к останкам верного. Это указывает, что чрез смерть праведного даруется жизнь грешникам, пророческое значение этому событию усвояет и Сирах (40. 8, 13–14). Эти чудеса, думаем, не менее, чем речи пророков, должны были подействовать на тех, среди которых они совершились и кто о них услышал. А кто услышал о них? О том, что творилось в области Сидона, узнавала Финикия, а с нею вместе и весь мир, но и чудо Сомана едва ли осталось известным только окрестностям Сомана. По слову человека Божия соманитянка, сына которой воскресил Елисей, жила семь лет в земле филистимской (8, 1–2). Конечно, чувство благодарности, внутренняя нравственная потребность побуждала ее говорить о благодетельствовавшем ей пророке, о его делах и его учении, и имя пророка и его Бога становилось известным на западе. Другое повествование Библии показывает, что оно привлекало к себе и восток. Военачальник сирийский Нееман заболел проказой, и вот, читаем мы, маленькая израильская девочка, взятая в плен сирийцами и служившая своей госпоже, сказала ей: «о если бы господин мой побывал у пророка, который в Самарии, то он снял бы с него проказу его» (4Цар. 5, 3). Эти слова израильской девочки были доброю миссионерскою проповедью. Нееман съездил к Елисею, был исцелен, исповедал: «вот, я узнал, что на всей земле нет Бога, как только у Израиля» (5, 15), и после того как пророк отказался принять от него дары, обратился с просьбою к пророку: «пусть рабу твоему дадут земли, сколько снесут два лошака, потому что не будет впредь раб твой приносить всесожжения и жертвы другим богам, кроме Господа: только вот в чем да простит Господь раба твоего: когда пойдет господин мой в дом Риммона для поклонения там и опрется на руку мою, и поклонюсь я в доме Риммона, то, за мое поклонение в доме Риммона, да простит Господь раба твоего в случае сем» (5, 17–18). Таким образом, сирийский вельможа становится израильским прозелитом. Он хочет служить истинному Богу в своей стране. Он просит у пророка некоторых компромиссов, но цари Иудейские и Израильские в эту пору и без просьб служили Вааламу и Астарте, и пророк на скромную просьбу Неемана о снисхождении к его человеческой слабости ответил: «иди с миром». В истории обыкновенно бывало, что рабы раньше господ обращались к религиозной истине, и поэтому обращение Неемана заставляет предполагать, что оно было не первым (4Цар. 5, 13), что прозелитизм – не в смысле только принятия основных истин веры, но в смысле усвоения культа, существовал вне Израиля уже в 9 веке. Исследователи судеб Иудейской религии связывают с именем Неемана происхождение обряда крещения, чрез которое совершилось принятие иноплеменников в Иудейскую общину. Еврейский ритуал выработал, что вступление прозелита в Иудейскую общину совершалось через три акта: обрезание, крещение и жертву. При обрезании нововступавшему давали новое имя, обыкновенно, первое попавшееся в Библии. К принятию обрезания приготовляли желающего наставлением его в законе три учителя. Эти три учителя затем являлись свидетелями и совершителями крещения, они назывались отцами крещаемого (по нужде могли быть и неученые). Новокрещаемый остригал волосы на голове, и ногти на руках и ногах, входил в воду по руки, учители в это время читали заповеди, и он в знак того, что исполнит их, погружался весь. Новокрещаемую женщину приводили в купальню женщины, а при дверях во время акта крещения стояли учители. Об этом крещении прозелитов говорит Гемара. В священном Писании можно находить только намеки на существование такого обряда (1Кор. 10, 2, Мф. 3, 6; Иезк. 36, 25; Захар. 13, 1). В омовении Неемана в водах Иордана хотят видеть зарождение этого обряда. Может быть это предположение и не лишено значения: от широко употреблявшихся обрядов омовения от нечистоты переход к крещению очень недалек. Обстоятельства обращения Неемана к Богу Израилеву могли содействовать возникновению этого обряда. Но если этот обряд возник и после, то во всяком случае факт, к которому его приурочивали, именно прозелитизм, уже существовал. История сношений израильтян с сириянами во дни Елисея ясно показывает, что вера в Иегову была хорошо известна и служители Иеговы почитались в Дамаске. «Пришел Елисей в Дамаск, когда Венадад, царь сирийский, был болен. И донесли ему, говоря: пришел человек Божий сюда. И сказал царь Азаилу: возьми в руку твою дар и пойди навстречу человеку Божию, и вопроси Господа через него, говоря: выздоровею ли я от сей болезни?» (4Цар. 10, 7–8). Так сирийский царь обращался к Богу Израилеву, в то время как израильские цари с тождественными вопросами обращались к Веелзеевулу, божеству Аккаронскому (4Цар. 1, 2). Происходит обмен верований, и каждый принимает то, что приходится ему по сердцу. Нееман берет из Палестины земли для принесения всесожжений Богу Израилеву, а Ахаз, царь Иудейский, воздвигает в Иерусалиме жертвенник по образцу дамасского (4Цар. 16, 10 – 13). В то время, как Израиль хромает на оба колена, в Сирии заметно обнаруживается течение по направлению к религии израильской. Азаил, занявший престол вместо убитого им Венадада, повидимому как и его предшественник был исполнен уважения к пророку Божию (8, 11–14). Сириян должны были поражать удивлением чудесная мощь и нравственное величие пророка. Он их и исцелял и спасал им жизнь. Когда сирийцы в безпомощном положении оказались в средине Самарии, и увидел их царь Израильский и спросил у Елисея: да не избить ли их, отец мой? (6, 21), пророк ответил: да не убивай! Разве мечем твоим и луком твоим ты пленил их, чтобы убивать их? Предложи им хлеба и воды; пусть едят и пьют, и пойдут к государю своему. И приготовил им большой обед, и они ели и пили, и отпустил их и пошли к государю своему. И не ходили больше те полчища сирийские в землю Израилеву» (Ibid. 22–23). Но, без сомнения, в своей земле они говорили о спасшем им жизнь израильском пророке.

Скоро до слуха этих сирийцев, равно как и других народов, должны были достигнуть известия и о других пророках и их речах. Илия и Елисей творили чудеса, обличали, вразумляли и наставляли, но не предавали своих слов письмени. Но вслед за ними поднимается ряд пророков, которые записывали то, что говорили, и речи которых поэтому в их подлинном и неповрежденном виде могли распространяться гораздо более в ширь и в даль. Первым из таковых в хронологической преемственности является, надо полагать (бесспорной хронологии не существует), пророк Амос. Речи этого пророка не могли быть и казаться безразличными для народов, которые окружали Израиля, потому что они говорили об этих народах. А люди никогда даже и в 20 столетии по Р. X. – не будут равнодушны к тому, что говорят о них. Что же говорил пророк – пастух из Фекои (Аммос. 1, 1)? Он предсказывал осуждение и наказание сирийцам, финикиянам, аммонитянам, моавитянам, Иудеям за их преступления, причем эти преступления состояли между прочим в том, что они несправедливо, жестоко и унизительным образом поступали по отношению к своим соседям. Не за одну жестокость к Израилю бичует слово пророка, нет, оно порицает, например, моавитян за то, что они пережгли кости царя эдомскаго в известь (2, 1). В последней главе (9, 2) пророческой книги читаем: «не таковы ли как сыны Эфиоплян и вы для Меня, сыны Израилевы? говорит Господь. Не Я ли вывел Израиля из земли Египетской и Филистимлян из Кафтора и Арамлян из Еира?». Божественное провидение управляет всеми народами, о всех печется, всем благодетельствует и равно всех наказывает за преступления. Немного позже Амоса пророчествовал Осия. В речах этого пророка некоторые готовы видеть порицание культуре и израильтянам за то, что они ее заимствовали у хананеян. Но не культуру бичевал пророк, а ее темные стороны: не весы, а неверные весы («Хананеянин с неверными весами любит обижать». Осии 12, 7). Не к узко националистическому культу призывал пророк, а к нравственной чистоте. «Я милости хочу, а не жертвы и Боговедения более, нежели всесожжений» (6, 6), говорит Бог устами пророка. Израилю раскрывается, что его спасение не в союзниках и не в коварных, замыслах, а в его нравственной силе. Если у Израиля нет таковой, его судьба будет печальная и он будет посмеянием даже в земле египетской (7, 16). Осия призывал к нравственному покаянию израильтян, но его современник Иона (Осии 1, 1 срав. 4Цар. 14, 25, Ион. 1, 1) получил повеление обратиться с таким призывом к врагам израильтян ассириянам. Есть Иудейское предание, что Иона был тем ребенком, которого некогда Илия воскресил у вдовы сарептской. Это предание не согласуется с библейским текстом (4Цар. 14, 25) и, думаем, не может быть поддерживаемо, но оно, во всяком случае, много разумнее и лучше тех предположений, которые делаются рационалистами относительно этого пророка и книги носящей его имя. Они полагают, что эта книга – не пророческая и не историческая, а просто морально тенденциозный вымысел. Происхождения она будто последовательного. Считают одинаково невозможным, как пребывание Ионы во чреве китове, так и его проповедь с ее последствиями в Ниневии. Нам не место в данном рассуждении касаться вопроса о чудесном спасении Ионы из моря, но на его проповеди нам должно остановиться. Факт проповедания Ионы отрицается во имя двух родов соображений. Говорят, что невозможно, чтобы за 8 веков до Р. X. у евреев могли существовать такие представления о всемирном провидении и безграничной благости Божией, и говорят, что невозможно в эту эпоху такая проповедь еврея в Ассирии и такое ее действие. Начнем обсуждение этого последнего утверждения. Иона проповедывал в Ассирии, когда в израильском царстве был Иеровоам 2 – могущественнейший царь израильский. Напротив, положение Ниневии тогда не было блестящим (в первой половине 8 века до Р. X. у Ниневии был период падения). Ниневия не вела войн, но, не проявляя жестокости, она в тоже время не усовершалась ни в каком отношении, царь и народ утопал в пороках и роскоши. Не было ничего, чтобы поднимало дух народа. В эту печальную пору является человек, который ходит по улицам и громким голосом призывает всех проснуться от нравственной спячки. Если бы Ассирия торжествовала в ту пору какую-либо победу, собиралась бы приступать к каким-нибудь деяниям, этот голос не привлек бы внимания. Но в печально – будничное время, когда люди заглушают в себе нравственную потребность разумного труда, предаваясь грубым порокам, в такую пору голос проповедника никогда не останется неуслышанным. Даже и в наши дни если бы на улицах Парижа или Берлина явился человек во вретище с огненною речью с призывом покаяния, можно быть уверенным, что около него собрались бы громадные толпы и его слово не осталось бы без влияния. Но в наши дни, конечно, такого проповедника забрали бы в полицию. В древности дело было иначе. Речи святого человека выслушивали с почтением и неудивительно, что молва о нем дошла до царя: ведь, и в наши дни о людях, подобных пророку из Гаохефера, доходят известия до монархов. А если мы отступим столетия на 3–4 назад, то увидим, что по их слову устроялись и посты. Что в древности религиозные проповедники могли при благоприятных условиях возбуждать столицы и царей, это не нуждается ни в спорах, ни в доказательствах. Другой вопрос – возможно ли отправление израильтянина с проповедью о покаянии к язычникам? Конечно, здесь покаяние нельзя понимать в смысле обращения ниневитян к чистому культу Иеговы – такого культа в то время не было и в царстве Иеровоама – а в смысле обращения – хотя и небезусловно полного – к истинному Богу – неба (Ион. 10, 9–10) и в нравственном очищении. Книга рассказывает нам, что Господь повелел Ионе идти в Ниневию проповедывать, что Ниневия через 40 дней будет разрушена, что пророк не исполнил повеления Божия и бежал от лица Господня, руководясь тою мыслью, что если он явится к ниневитянам с этою проповедью, то Господь не исполнит своего грозного обетования, ибо Он долготерпелив и многомилостив (4, 2). Но вразумленный совершенным над ним чудом, пророк исполнил повеление Господа и ниневитяне обратились к покаянию, и, как он и предполагал, гибели Ниневии не последовало. Пророка, заметно, сильно тяготило и смущало неисполнение пророчества, и Господь снова вразумил его знамением с растением и словами: «Мне ли не пожалеть Ниневии, города великого, в котором более ста двадцати тысяч, не умеющих отличить правой руки от левой, и множество скота». (4, 11). Мы думаем, что если к одному человеку Божию относились с почтением в Дамаске, то другого могли слушать в Ниневии, если в книге пророка Амоса говорится, что Бог печется о филистимлянах и арамеянах, то в другой книге того же времени может быть показано, как он печется и об Ассириянах. Книга пророка Ионы нам представляется пророческой не потому, что она говорит о пророках (единственная будто бы причина отнесения ее в отдел пророческих книг), но потому, что в ней самое чудесное событие с пророком есть пророчество (Mф. 12, 39–40; Лук. 11, 29–30), потому, что в нем содержится пророчество пророка (3, 4), и объяснение отменения или замедление исполнения пророчества (Товит. 14, 7). Книга раскрывает нам, что пророчества, прежде всего, имеют своею целью не доказательства всемогущества и всеведения Божия, а нравственное исправление людей. В этом отношении книга является великой важности комментарием для понимания пророчеств в народах. Эти пророчества, прежде всего, произносились не затем, чтобы им исполняться, а затем, чтобы вразумить народы, «чтобы каждый обратился от злаго пути своего и от насилия рук своих» (Ион. 3, 7). «О человек! сказано тебе, что добро, и чего требует от тебя Господь: действовать справедливо, любить дела милосердия и смиренномудренно ходить пред Богом твоим» (Мих. 6, 8), так говорил пророк, пророчествовавший немного позже Ионы. Если Иона проповедывал язычникам только покаяние, то этому пророку рисовалась уже картина обращения народов к Богу Иаковлеву и к горе Господней (Мих. 4, 2). Между тем он был по времени младшим современником Ионы. Как же в таком случае можно говорить о том, что книга Ионы заключает в себе черты, заставляющие приближать ее на несколько столетий от эпохи Иеровоама 2 ко времени Р. X.?

Проповедь Ионы задержала падение Ассирии, но пророки Амос и Осия не могли обратить от нечестия израильтян, и царство самарийское пало. «И переселен Израиль из земли своей в Ассирии, где он и до сего дня» (4Цар. 17, 23), говорит священный историк. Далее он повествует, что на место Израиля ассирийский царь перевел в Палестину «людей из Вавилона, и из Куты, и из Аввы, и из Емафа, и из Сепарвоима» (ibid. 24), что эти люди, поселившиеся в Палеетине, сначала не почитали Господа и за это Господь посылал на них львов, которые истребляли их, что царь ассирийский, когда ему было донесено об этом, распорядился послать туда одного из выселенных священников, чтобы он научил их закону Бога той земли. Такой священник явился в Палестине. Жители были научаемы чтить истинного Бога, и они познали истинного Бога, но они долго не могли забыть и своих прежних богов. «Народы сии чтили Господа, заканчивает повествоание об этом библейский историк, но и истуканам своим служили. Да и дети их и дети детей их до сего дня поступают так же, как поступали отцы их» (ibid. 41). Так возник раскол самарянский. Этот раскол не был полной религиозной истиной, но он, во всяком случае, стоял неизмеримо выше той лжи, с которой пришли сначала новые переселенцы в Палестину. Но старые поселенцы земли обетованной, думаем, не искали на новых местах новой веры. Видно, они там преступали завет, ели от снедей языческих (Тов. 1, 10), но подобным образом они поступали и у себя на родине. Однако, то обстоятельство, что между ними был такой строгий ревнитель веры, как обличитель их отступлений от завета, Товит, заставляет думать, что основные и важнейшие истины веры хранили многие из них. Не единоличной, конечно, была и мораль Товита, а эта мораль возвышалась до такого правила: «что ненавистно тебе самому, того не делай никому» (Тов. 6, 15 срав. Mф. 7, 12; Лук. 6 31). Не единоличными, конечно, были упования и надежды Товита, а они были следующие: «многие народы издалека придут к имени Господа Бога с дарами в руках, с дарами Царю небесному» (13, 11), и все народы обратятся и будут истинно благоговеть пред Господом Богом и ниспровергнут идолов своих; и все народы будут благословлять Господа» (14, 6). Все израильтяне были выселены из Палестины. Некоторые основания для суждения о последних дает история Иудифи.

Едва ли можно оспаривать, что книга, носящая это имя, первоначально была написана на языке семитическом (бедность частиц, восточные образы, неудобопонятность некоторых мест текста греческого, заставляющих предполагать, что этот текст перевод) и что она предполагает в основе своей действительное событие. Но эта книга представляет нам образец великой ревности по закону и Боге. Могучая вера в Бога некоторого верного останка возбуждала, согласно повествованию, веру и в неверных. Ахиор, начальник сынов аммоновых, перешел к израильтянам, «искренно уверовал в Бога, обрезал крайнюю плоть свою и присоединился к дому Израилеву даже до сего дня» (Иуд. 14, 10).

Иудея продолжала еще бороться за существование, когда пала Самария. В это время проходил свое служение первый из «великих» пророков – Исаия. Он ободрил Езекию, царя Иудейского, во время нашествия Сеннахерима, царя Ассирийскаго, на Иудею. Сеннахерим наперед послал своих послов убеждать евреев подчиниться ему. Знаменательно, что один из этих послов Рабсак говорил по Иудейски (4Цар. 18, 26, 28), иудейский язык и иудейские писания, значит, не были секретом для народов востока. Господь отвратил нашествие Сеннахерима на Иерусалим чудесным образом (4Цар. 19, 35; Ис. 37, 36; 2 Парал. 32, 21): Ангел Господень истребил всех храбрых и главноначальствующих и начальствующих в войске царя Ассирийского, всего в стане Аассирийском было поражено сто восемьдесят пять тысяч. Это заставило Сеннахерима возвратиться, но слух о совершившемся чуде должен был следовать за ним и привлекать внимание народов точно так же, как некогда привлекалось оно чудесами в Египте (Ис. 37, 20). Однако речи того пророка, который возвестил о том, что Богом будет подана чудесная помощь Иудеям, должны – если они достигали до слухов народов – привлекать их внимание к себе более, чем совершившееся чудо. Несмотря на то, что земля раздиралась войнами и нестроениями, Египет, Ассирия и Иудея враждовали и боролись между собою, пророк предсказывал, что имеет наступить новый порядок вещей. В тот день из Египта в Ассирию будет большая дорога, и будет приходить Ассур в Египет, и Египтяне в Ассирию, и Египтяне вместе с Ассириянами будут служить Господу. В тот день Израиль будет третьим с Египтом и Ассиpиею; благословение будет посреди земли, которую благословит Господь Саваоф, говоря: «благословен народ Мой, Египтяне, и дело рук Моих – Ассирияне и наследие Мое – Израиль» (19, 23–25). Но между этим отдаленным светлым моментом и печальным настоящим лежит длинный ряд имеющих совершиться событий. Пророк предрекает гибель Вавилону (13), гибель Моаву (16, 4), печальную судьбу Дамаска (17), несчастья, имеющие посетить Египет (20) и Тир (23), предвозвещает явление гнева Господня всем народам земли (34). Поражая народы за их нечестие. Господь явит милость помазаннику своему Киру, дабы он узнал Бога Израилева (45). В познании этого Бога спасение всего человечества (45, 22). Собственно, и удивительно и неизвинительно, что этот Бог остается неизвестным человечеству. О Нем было говорено от начала, и размышление о земле и ее основаниях, о небесах и их происхождении и о судьбах человеческих владык и небесных светил, все это ведет к признанию этого единаго истиннаго Бога (40, 21–26). И сверхъестественное откровение и естественное Богопознание направляет все народы к Богу израилеву. И по исполнении времен народы обратятся к этому Богу, к Израилю и Иерусалиму. Спасение самого Израиля – именно дело его нравственного возрождения – совершит Эбед Иеговы – отрок Господень (52, 12–53), а в Израиле, и прежде всего в этом слуге Иеговы (42, 6), найдет спасение все человечество. Это отдаленное светлое будущее народов пророк рисует яркими чертами в различных местах своей книги (книги, написанной исключительным стилем и характеризующейся замечательным единством идей – качества очень трудно согласимые с господствующею теперь на западе теорею двух главных и множества второстепенных авторов этой книги). Тогда «раскуют мечи свои на орала и копья свои – на серпы: не поднимет народ на народ меча, и не будут более учиться воевать» (11, 4). «Тогда волк будет жить вместе с ягненком, и лев будет лежать вместе с козленком; и теленок и молодой лев и вол будут вместе, и малое дитя будет водить их и корова будет пастись с медведицею, и детеныши их будут лежать вместе, и лев, как вол, будет есть солому. И младенец будет играть над норою аспида, и дитя протянет руку свою на гнездо змеи. Не будут делать зла и вреда на всей святой горе Моей, ибо земля будет наполнена ведением Господа, как воды наполняют море. И будет в тот день: к корню Иессееву, который станет, как знамя для народов, обратятся язычники, – и покой его будет слава» (11, 6–10). Люди ответят на призыв: «обращайтесь к закону и откровению» (8, 20) и спасение распространится до пределов земли (49, 6), иноплеменники будут приобщены к Израилю на равных правах с ним (49, 3–8), Иерусалим распространит свет по всей земле (60, 1–3), все народы увидят правду (62, 2), Господь откроется не вопрошавшим о Нем и не искавшим Его (65, 1) и приведет все народы и языки увидеть Его славу (66, 18). Так пророк возвышенным языком в книге, заключающей наибольшее число глав из всех книг Библии – раскрывает учение о единстве человечества, о единстве планов провидения, о будущем спасении и притом о спасении и правде вечных, ибо пророк ясно предвозвещает, что не только некоторые из народов должны погибнуть, но что гибель ожидает и небеса и землю (51, 6). При последних царях Иудеи о путях и провидении Божиих евреев наставляли пророки Наум, Аввакум (см. особен. 2, 14), Софония (см. особ. 1, 1–9 и 3, 9), но особенно история последних дней Иудейского царства связывается с именем пророка Иеремии. Без сомнения, этот пророк был великим патриотом, но его патриотизм, его любовь к родным по крови и родине не мешали ему видеть язвы и раны родного народа и возвещать Божественные определения о могуществе царей и народов враждебных (27, 2–9). Пророк Иеремия – как и другие пророки, – мы видим не был пророком нации, но человечества. Господь в день поставления его на пророческое служение послал его не к евреям только, но сказал: «смотри я поставил тебя в сей день над народами и царствами, чтоб искоренять и разорять, губить и разрушать, созидать и насаждать» (1, 10), И пророк, постоянно возвещая определения Божии об Иудее, возвещал волю Божию о Египте (46), филистимлянах (47), Моаве (48), Амоне, Едоме, Дамаске и др. (49) и Вавилоне (50 и 51). Пророк пророчествовал разным народам (25, 16 и 52), ибо он пророчествовал от лица Бога всей земли (23, 23–24; 32, 17–20). Израиль – не единственный из народов – предмет попечений Иеговы, но он – начаток народов (2, 3). За свои грехи Израиль терпит наказание, но чтобы снова стать святынею Господа, он должен поступать свято. В чем же должна состоять эта святость поведения? Пока евреи в своей земле – прежде всего в том, чтобы они не притесняли иноземца (7, 6), но так как они притесняли и иноземца, и сирот, и вдов и были выселены из своей земли, то Господь чрез пророка дает им новое повеление: «заботьтесь о благосостоянии города, в который Я переселил вас, и молитесь за него Господу; ибо при благосостоянии его и вам будет мир» (29, 7). Господь посетит и обрезанных и необрезанных (9, 25), и когда, вследствие этого посещения. Иудея очистится и освятится от своих грехов, прекратится ее тление, и «будет, определяет Господь, для Меня Иерусалим радостным именем, похвалою, и честью пред всеми народами земли» (33); те из народов, которые обратятся к Богу, станут уделом Божиим (12, 14–17) и народы от краев земли обратятся к Богу (16, 19).

Таковы те светлые обетования и заветы, с которыми порабощенный народ отводится в рабство и которые должны были служить ему утешением в его вавилонской скорби. Когда – более, чем за восемь столетий пред этим – Израиль только что вступал в землю обетованную, он имел повеление жить обособленно от других народов и истреблять иноплеменные народы, среди которых он жил. Теперь – насильственно выводимый из земли обетования – он получает повеление заботиться о благе тех, среди которых он будет жить и получает откровение, что и для других народов, как и для него, его Бог будет истинным Богом. Время обособления Израиля кончилось, он отводится в Вавилон, затем рассеевается по всему миру и вместе с ним по всему миру распространяется имя Иеговы. Знаменательно, что израильтяне были выведены из своего обособления только тогда, когда они не теоретически только, но и практически все стали действйтельно строгими монотеистами. Никто не оспаривает той истины, что после вавилонского плена у евреев не было ни малейших следов идолопоклонства. Таким образом, евреи рассеялись в языческом мире только тогда, когда уже ложь этого мира не могла одолеть их, когда, напротив, они сами этой уже начавшей колебаться лжи были в силах противопоставить исповедывавшуюся ими истину. Следовательно, в тиши своего уединения и обособления они готовились стать полезными и служить тем, от кого обособились. Они прервали общение с окружавшими их народами для того, чтобы стать полезными всему человечеству. Об израильском народе можно сказать то же самое, что сказал один аскет о монахах: «монах оставляет многих, чтобы стать полезным всем».

Глава 3. Распространение Откровенного Богопознания в языческом мире от

времени вавилонского плена до утверждения Новаго Завета

Во Второзаконии – книге, явившейся, по мнению самых смелых критиков св. Писания, до вавилонского плена, – отец израильского народа, Израиль, называется арамеянином (26, 5). В Иудифи, книге, явившейся около вавилонского плена, может быть, несколько ранее его (может быть во время пребывания Манассии в плену вавилонском?) о Израиле говорится: «этот народ происходит от халдеев» (5, 6). Таким образом, вавилонский плен в представлении еврейского народа должен был казаться возвращением туда, где была его колыбель, и не только – его колыбель, но – колыбель всего человечества (Быт. 2, 8–14). Но это возвращение на свою прародину являлось для еврея не отрадным, а глубоко грустным фактом. Его прародина в его очах была заразительным очагом нечестия, напротив, Иерусалим был для него святым городом. Палестина – обетованною, святою землею. Туда, в эту землю отправился некогда отец евреев, свободно повинуясь управлявшему его путем Промыслу, оттуда теперь избранный народ насильственно выводится язычниками. Глубоко скорбные чувства должны были наполнять сердца невольных переселенцев (Псалом 135), но мрак скорби, которая наполняла их души, должен был смягчаться светом и обетованиями веры (Исх. 40), которую они понесли с собою с берегов Иордана в область Месопотамии.

Из своего, полученного по определению свыше и утраченного вследствие личных беззаконий, наследия, евреи понесли в свою прародину – это никто не осмелится оспаривать – писание и предание. К какому бы минимуму ни сводили их литературное достояние в эпоху плена, оно все-таки оказывается значительным. Вообще не оспаривают, что они имели – закон и писания пророков Амоса, Осии, Исаии (40 первых глав с некоторыми исключениями), Михея, Софонии, Иеремии, Наума, Аввакума. Но такого рода литературные памятники предполагают собою предварительную долгую и безымянную литературную работу. Ни художественный стиль, ни ясное и решительное содержание не могут явиться ех abrupto и сразу. Твердая уверенность, что наступит пора, когда народы раскуют свои мечи на орала, сознание, что Бог есть Бог всех народов и что спасение должно стать уделом всего человечества прежде, чем быть выраженными превосходным и ясным стилем писателя–художника, должны были смутно сознаваться и чувствоваться многими. Так смотрят на дело рационалисты. В данном случае нет нужды их оспаривать, потому что если писатели–пророки и не сами доходили до возвещаемых ими истин, то они, во всяком случае, получали по откровению и сообщали другим истины, доступные пониманию этих других, истины, к принятию которых они были подготовлены. Идеи религиозного универсализма должны были прежде предчувствоваться и смутно сознаваться, а потом получить свое выражение в писаниях пророков. Потом они должны были стать сознательным достоянием лучших из израильтян, и с этим достoянием, которое не могли отнять у них никакие завоеватели, они и отправлялись в плен.

Мы говорим, что евреи в эпоху плена имели писание и предание. Так как, несомненно, что у них существовало первое, то несомненно, что у них существовало и второе. Предание всегда предшествует писанию, как обычай закону. Содержание его всегда бывает двух родов: практически – руководительное и исторически-истолковательное. Оно содержит в себе правила поведения и образа действий и объяснения – обыкновенно исторического характера – почему должно действовать или действуют тем или иным образом. Преданием, традицией определяется вся жизнь человека. Наша манера спать, сидеть, ходить, есть, одеваться, говорить с людьми и относиться к людям определяется традицией – часто бессознательной и тем более сильной, чем менее она сознается. История, которая сама в сущности есть традиция, истолковывает нам наше традиционное настоящее. Евреи несли с собою в вавилонский плен историю, начинавшуюся с Адама или вернее – с создания мира и кончавшуюся переживавшимися ими тогда бедственными днями. Согласно этой истории все люди были детьми одного предка – Адама, а евреи и халдеи были родственны между собою и по гораздо более поздним предкам. Философия этой истории заключалась в том, что благо человека зависит от истинности его Богопочитания, что нечестие и неверие не могут пользоваться прочным благополучием. Руководительные правила для себя евреи имели в пророческих речах Исаии и Иеремии. Им давалась твердая надежда на избавление и на Мессию, они наставлялись, что спасение ожидает всех народов и что оно совершится чрез Израиля, и им внушалось, чтобы они заботились о благе того народа, в страну которого переселялись. Как понимать это благо? Прежде всего, конечно, в том смысле, что евреи должны содействовать, а не вредить житейским интересам того иноплеменного народа, среди которого они оказались. Но можно ли полагать, что они и ограничивались таким узко материалистическим пониманием доброго. Полагаем, что не должно думать этого. Евреи понесли с собою в Халдею – монотеизм. О монотеизме говорят, что он, по самой природе своей, стремится к расширению и к пропаганде. Затем, евреи, мы полагаем, понесли с собою в плен значительное количество псалмов. Эти произведения высокой духовной поэзии продиктованы религиозным чувством, которое явно обнаруживает в себе стремление к расширению. Чувство духовного восторга всегда стремится расшириться, как, наоборот, чувство духовного позора и стыда всегда хочет замкнуться в себе. Может быть это мировой закон, определенный Богом, по которому все доброе должно распространяться и все злое – сокращаться и умирать. В псалмах евреев видно, что они хотели, чтобы те религиозные чувства, которые одушевляли их, одушевляли весь мир. «Буду славить Тебя, Господи, между иноплеменниками, и буду петь имени Твоему» (17, 50 ср. 2Цар. 22, 50), говорил псалмопевец. Но не евреи только хотят и будут хвалить Бога, нет: «да восхвалят Тебя народы, Боже; да восхвалят Тебя народы все» (Пс. 66, 4, 6). «Вся земля да поклонится Тебе и поет Тебе, да поет имени Твоему (Вышний)» (65, 4). «Воскликните Господу, вся земля» (99, 1). «Во всех народах спасение Твое» (76, 3)⁵. Страдания плена, конечно, должны были наполнять души евреев скорбными, а не высокими чувствами. Петь на реках вавилонских хвалебных песен они не могли. «Там пленившие нас, читаем в Пс. 136, 3–4, требовали от нас слов песней, и притеснители наши – веселия: пропойте нам из песней Сионских. Как нам петь песнь Господню на земле чужой»? песни не могли литься из уст евреев, когда сердца их были наполнены горечью, но покаянные молитвы должны они были усиленно возносить в то время (Псал. 50, кроме послепленных стихов). Однако не во все время пребывание на реках вавилонских они пребывали в той глубокой и угнетенной скорби, которою дышит 136 псалом, без сомнения, и прежние речи пророков и их собственная вера и новые пророческие речи возбуждали в них подъем духа, исполняли их надеждами. Затем, и самый плен не мог быть и не был периодом сплошных страданий. Два обстоятельства показывают, что победители и побежденные не стояли в отношениях исключительно враждебных. Евреи в плену, оказывается, быстро стали усвоять язык победителей и затем, видно, у них стали заключаться браки с победителями. Господа не выдают своих дочерей за рабов, но халдеи отдавали своих дочерей за евреев. Добрые отношения, таким образом, существовали между некоторою частью победителей и побежденных. Были близкие сношения, при таких условиях, должен был происходить и обмен религиозных воззрений. Те традиции и то писание, которые принесли с собою евреи в Халдею, должны были побуждать их заботиться о распространении религиозной истины среди вавилонян. Но распространяли ли они ее? У нас имеется достаточно данных для ответа на этот вопрос.

С евреями был в Вавилоне помощник Иеремии и исполнитель его поручений пр. Варух. Он ободрял евреев в бедствиях, он указывал им путь ко спасению в искании истинной мудрости (гл. 3, особен, 32–38), он предсказывал, что настанет время, когда Иерусалиму навеки нарекут имя: «мир правды и слава благочестия» (5, 4). Он питал, таким образом, их дух мудрыми правилами и мирными и светлыми надеждами. Но в общем он немного прибавил к словам Иеремии, верным служителем которого был. В эпоху плена, мы видим, Бог воздвигает, из среды евреев, двух пророков, один из них руководил евреями в их отношениях к другим народам, другой – действовал среди иноплеменных народов для блага Израиля и человечества. Это – пророки Иезекииль и Даниил. Иезекииль был послан к сынам израилевым (2, 3) и он так истолковывал им пути Божии о них, о других народах и требования Господни, которые они и другие народы должны исполнять. Иерусалим был поставлен Господом «среди народов и вокруг его земли» (5, 5) очевидно для того, чтобы быть светом для земель и народов. Но он оказался нечестивее язычников (5, 6; ср. 8, 7–18). За это народ Божий изгоняется из его земли, но это наказание Господь смягчает следующим определением: «хотя Я и удалил их к народам, и хотя рассеял их по землям, но Я буду для них некоторым святилищем в тех землях, куда пошли они» (11, 16). Во многих речах пророк раскрывает евреям те грехи, за которые они подвергаются наказанию, причем в ряду преступлений наряду с злословием отца и матери пророк порицает то, что пришельцу, т. е., иноплеменнику у Израиля причиняются обиды (12, 7). Но каковы бы ни были преступления Израиля, он не должен думать, что его ждет неминуемая гибель. «Разве Я хочу смерти беззаконника? говорит Господь Бог. Не того ли, чтобы он обратился от путей своих и был жив?» (18, 23). Народы, которые злорадствуют над страдающим за грехи Израилем, будут наказаны. Так будут наказаны моавитяне, сеир, филистимляне, тиряне (25, 26). Возвышение и гибель народов совершается по воле Божией, и евреи должны знать, что могущество царя вавилонского есть дело Божие: «Укреплю мышцы царя вавилонского, а мышцы у фараона опустятся; и узнают, что Я – Господь, когда меч Мой дам в руку царю вавилонскому и он прострет его на землю Египетскую» (30, 25). Это выражение, что узнают, будет узнано, народы узнают, что Я – Господь, повторяется у пророка Иезекииля до пятидесяти раз. Это познание Господа народами стоит в связи с вавилонским пленом евреев; таким образом, этот плен, как возвещает сам Господь, будет иметь миссионерское значение. Плен будет иметь конец, и Израиль будет восстановлен (36), это восстановление будет материальным и духовным, и в восстановлении побежденного и плененного Израиля народы узнают руку всемилостивого и всеблагого Бога, возстановляющего разрушенное (36). Над Израилем будет один пастырь – Давид. Он будет пасти их, говорит о нем Господь, и он будет у них пастырем (34, 23). Это будущее восстановление Израиля пророк созерцал под образом сухих костей, который всемогущею силою Божиею были призваны к жизни (37). Оживленные и одухотворенные новым духом кости станут святилищем Господа, они образуют из себя весьма, весьма великое полчище верных слуг Господних, «И заключу с ними, говорит Господь, завет мира, завет вечный будет с ними. И устрою их и размножу их и поставлю среди них святилище Мое на веки. И будет у них жилище Мое, и буду их Богом, а они будут Моим народом. И узнают народы, что Я – Господь, освящающий Израиля, когда святилище Мое будет среди них во веки» (26–28). Темные силы, которые будут противоборствовать торжеству добра, будут подавлены и уничтожены. В речи пророка могущество зла олицетворяется под образом Гога, царя Роша, Мосоха и Фувала (38–39). Эти образы, вероятно, взяты от скифов, которые в 7 веке до Р. X. оттесненные с Кавказа массагетами, явились в Малой Азии, западной Азии и угрожали Египту. Память о них еще была свежа во дни пророка, и пророк воспользовался именем их, как эмблемою того зла, которое будет грозить и направляться против новоустрояемого царства Божия. Но это царство Божие создастся (40–48), воздвигнется новый храм, учредится новый культ, совершится новый раздел земли обетованной.

И относительно этого раздела земли дается такое повеление от Господа: «и разделите ее по жребию в наследие себе и иноземцам, живущим у Вас, которые родили у Вас детей; и они среди сынов израилевых должны считаться наравне с природными жителями, и они с вами войдут в долю среди колен израилевых. В котором колене живет иноземец, в том и дайте ему наследие его, говорит Господь Бог» (47, 22–23).

С именем Иезекииля связывается возникновение среди евреев их важнейшего религиозного института – синагоги. У этого поселенца Тель-Авива на Ховаре (Иезек. 3, 15) как видно из его книги, был дом (8, 1), и к нему собирались сыны его народа – послушать, «какое слово вышло от Господа» (33, 30–33). Правда, многих из таковых, видно, влекло любопытство и желание насладиться слушанием поэтической и образной речи, а не готовность принять назидание. Пророк был для них – как забавный певец с приятным голосом и хорошо играющий. Но конечно, не для всех пророк служил только эстетическою забавою. Очевидно, у пророка совершались собрания, имевшие религиозно-назидательные цели, и без сомнения некоторые не только слушали слова пророка, но и исполняли их (срав. ст. 32). Эти собрания, полагают, имевшие во дни Иезекииля характер импровизированный, не урегулированным и не принявшие выработанной формы, были зерном и прототипом собраний синагогальных. Одни ли израильтяне собирались на них? Во дни Иезекииля, очень может быть, что и одни, но впоследствии в синагоги, несомненно, допускались и язычники, и синкретисты, и необрезанные прозелиты, и наконец верные. Гаусрат назвал синагоги «первыми церквами чисто духовного Богослужения». Hecoмненно, что в древнем мире пред пришествием Христа они были многочисленными исходными пунктами, откуда распространялось откровенное Богопознание. Мы будем говорить об этом, но теперь отметим, что возникновение этих центров вселенской религиозной пропаганды связывается с вавилонским пленом и с именем Иезекииля.

Иезекииль в своих речах в ряду образцов праведности и мудрости поставляет своего современника Даниила (14, 14, 20; 28, 3). Этот последний из великих пророков занимает сравнительно со всеми другими совершенно особое положение. Его жизнь проходит около трона великих языческих монархов. Им он возвещал пути Провидения, и мы полагаем, что есть высоко авторитетное свидетельство того, что его слова не остались тщетными (Mф. 2, 1–12).

В настоящее время все исследователи рационалистического направления и большая часть протестанских не считает книгу пр. Даниила подлинной. Основание их то, что пророчество Даниила слишком ясно изображают эпоху Маккавеев и потому могло быть написаны только в эту эпоху. Но все те, для которых этот аргумент не представляется заключающим в себе неотразимую убедительность, без сомнения, без всяких колебаний отнесут время ее происхождения к 6, а не ко 2-му веку, она написана на двух языках – еврейском и арамейском (частью на одном, частью на другом), эпоха совместного употребления этих языков есть эпоха плена; во 2-м веке евреи говорили по арамейски, затем, в книге пр. Даниила встречаются арийские слова – они были в обращении только в эпоху столкновения с персами в конце 6-го века. Наконец, сообщения книги о Вавилоне, вавилонянах и персах совершенно точно рисуют эпоху 6-го века, новейшая ориентология всецело подтверждает и разъясняет их, такую искусную историческую фальсификацию едва ли удобно допустить в писателе еврее 2-го века. Вот почему для тех, кто верит в возможность пророчеств так, как учит верить в них церковь, не может быть сомнений в подлинности книги Даниила, а те, кто не верит в пророчества, безусловно должны отвергать ее подлинность – вопреки всем данным филологии, археологии и истории. Кто не чувствует нужды отрекаться от веры, тому нет нужды приносить такие жертвы – нам и не нужно приносить их. Даниил был переселен в Вавилон Навуходоносором, когда правил еще, повидимому, его отец Набополоссар, и в положении Даниила в Вавилоне было много сходного с положением Иосифа при дворе фараона. Как и Иосиф, Даниил был снотолкователь; как и Иосиф, Даниил был близок к монархам и влиятелен. Карьера Даниила, как и Иосифа, начинается и обусловливается толкованием сна, но истолкованные сны были очень различны. Сон фараона имел узкое, но жизненное практическое значение; сон Навуходоносора не касался нужды дня или надвигавшегося бедствия, но он в широких перспективах изображал будущее царств и народов, и привыкшему углубляться в смысл явлений халдею он давал много назидательного материала для размышлений. Царь видел во сне истукана, голова которого из чистого золота, грудь и руки из серебра, живот и бедра – медные, голени железные, ноги – частью железные, частью глиняные. Камень, оторвавшийся от горы без посторонней помощи разбил ноги истукана, и сокрушился истукан, и ветер разнес его прах, а камень сделался великою горою и наполнил собою всю землю. Пророк объяснил, что золотая голова, это – Навуходоносор и его царство, что это царство сменится серебряным, серебряное медным и т. д., пока, наконец, Бог небесный воздвигнет такое новое царство, которое сокрушит истукана, и само станет царством вечным. Таким образом, по представлению пророка, действовавшие в мире исторические принципы при Навуходоносоре достигли наибольших результатов, но они сами в себе заключали зародыш и начало гибели. Эти начала, которые руководили людьми в их жизни, поднявшие царства до той высоты, которой они достигли при Навуходоносоре, затем поведут их к постепенному естественному падению. Кто не хочет погибнуть, тот должен искать других начал и иной силы, к которым он мог бы приобщиться и которыми стал бы руководствоваться, чтобы стать потом членом царства вечного. Сон Навуходоносора таким образом, как и сон фараона, содержал в себе призыв и увещание. Только там при фараоне все призывались к совместной заботе о хлебе, а здесь при Навуходоносоре каждый в отдельности призывался подумать о путях жизни – о тех, которыми он шел, и о тех, которыми должно идти. Несомненно, этот призыв нашел себе отклик, так как сам Навуходовосор исповедал: «истино Бог ваш есть Бог богов, и Владыка царей, открывающий тайны, когда ты мог открыть эту тайну» (2, 47). Писатель книги, повествуя об этом, не имел ни малейшего намерения сообщить, что царь вавилонский сменил свои политеистические верования исповеданием истинного монотеизма; нет, непосредственно далее он повествует о том, что Навуходовосор воздвиг золотого идола на поле Деир (3, 1). Нет, здесь мы имеем подобное тому, что, может быть, было в Ниневии во время проповеди Ионы и что несомненно было в Египте во дни Иосифа: признание единого, истинного Бога вместе с почитанием ложных богов. Скажут, что этого не может быть, что это грубое внутреннее противоречие. Но дело в том, что действительная жизнь постоянно мирится с глубокими и страшными противоречиями. Исповедание Навуходоносора и затем его распоряжения о назначении Даниила правителем области вавилонской и его товарищей почитателей истинного Бога евреев Седраха, Мисаха и Авденаго областными правителями, это не было полным торжеством истины, но это было внесением животворной струи истины в область тьмы. Но даже и относительное исповедание истинного Бога не было у вавилонского царя постоянным, как непостоянна бывает высота веры и каждого человека. Отказ Седраха, Мисаха и Авденаго поклониться статуе деирской, привел Навуходоносора в гнев и вызвал с его стороны приказ бросить этих мужей в печь. Чудо, совершившееся над ними, вызывает снова у непостоянного царя исповедание истинной веры: «благословен Бог Седраха, Мисаха и Авденаго», хулящий Бога их осуждается им на смерть, «ибо нет иного Бога, который мог бы так спасать» (3, 96–97) и своему народу царь издает такой рескрипт: «Навуходоносор, царь всем народам, племенам и языкам, живущим по всей земле: мир вам да умножится! Знамения и чудеса, какие совершил надо мною всевышний Бог, угодно мне возвестить вам. Как велики знамения Его и как могущественны чудеса Его! Царство Его – царство вечное, и владычество Его – в роды и роды» (3, 98–100). Такое исповедание заставляет думать, что исповедующий сам твердо стал на путь правды, но продолжаем чтение св. текста далее и находим, что царю во сне дается грозное предсказание, и пророк призывает его: «искупи грехи твои правдою и преступления твои милосердием» (4, 24). Призыв пророка остался тщетным. В своем высокомерии царь забыл о смирении пред Богом и был наказан тем, что ниспал до животного: им овладел тот род безумия (ликантропия), в котором человек считает себя животным, и он, превозносившийся, как бог стал отождествлять себя с волом. Полагают, что во время болезни Навуходоносора управлял государством Белсумискун, отец Нериглиссора. Это соображение основывают на том, что Нериглиссор, женатый на дочери Навуходоносора и ставший вавилонским царем после Ним–Меродаха, называет отца своего Белсумискуна царем, между тем как такого царя нет в списках вавилонских царей. Догадка, конечно, не особенно убедительная, но все-таки не лишенная значения. Как бы то ни было, Навуходоносор выздоровел и занял престол. Болезнь, ниспосланная ему по определению свыше, убедила его, «что Всевышний владычествует над царством человеческим и дает его, кому хочет, и поставляет над ним униженного между людьми» (4, 14). И снова он исповедал: «ныне я, Навуходоносор, славлю, превозношу в величаю царя Небесного, которого все дела истинны и пути праведны, и Который силен смирить ходящих гордо» (4, 34). Эта история Навуходоносора в изложении Даниила представляется нам глубокопоучительною для возможного выяснения путей Промысла Божия в человечестве. Особенно ярко открываются в ней божественная благость и человеческая слабость. Сколько раз царь был предупреждаем, вразумляем и сколько раз ему оказывалась милость! И что же он? Он не оставался безусловно глух к голосу провидения, но он и не напечатлевал божественных определений глубоко в сердце. В нем появлялись порывы к правде, но постоянно он пребывал во грехе. Однако нечто доброе в нем оставалось, и мы видим, Промысл не давал погибнуть этому доброму. Не происходит ли того же – хотя менее заметным, но в сущности тождественным образом с каждым человеком? Не говорит ли голос Божий каждому человеку: «если не делаешь доброго, то у дверей грех лежит; он влечет тебя к себе, но ты господствуй над ним» (Быт. 4, 7), не прощается ли каждому человеку семьдесят семь раз, и не оставляется ли заблудшая овца погибать только в том случае в пустыне, если она обнаружила безусловно упорное решение не возвращаться в стадо?

Даниил был орудием божественного Промысла, которое направляло царей и затем их народы к признанию истинного Бога – Бога евреев. В его книге, которую обыкновенно считают полагающею начало произведениям апокалипсического характера, нам кажется, должно искать прежде всего религиозной философии истории. Пророк жил в период, когда происходила смена эпох: владычество одних народов сменялось и падало, цари возставали и исчезали. Взору непроницательному и не озаренному верой в Провидение, эти смены могли представляться стихийными, лишенными разумных причин и целей. С внешней стороны это разрушение городов, избиение людей, умерщвление монархов – это какой-то хаос, что-то жестокое, безмысленное, грубо-стихийное. Но пророк поднимает завесу, скрывающую то, что производит все эти хаосоподобные движения, он поднимает ее не совсем, но настолько, насколько люди способны понять и уразуметь то, что скрывается за нею. И оказывается, что этот внешний хаос есть результат человеческих нестроений, которые, однако, божественным Провидением направляются так, что в конце должна восторжествовать правда, установиться гармония, создаться царство вечное. Историческая часть книги Даниила кончается повествованием о гибели Валтасара и спасении Даниила из львиного рва. Имени Валтасара нет в списках царей. Полагают, что это был сын узурпатора Набонида и, может быть, законной принцессы, по которой он и называет себя и Даниил называет его сыном Навуходоносора (сын значит внук и т. д. в прямой линии), он правил за отсутствовавшего Набонида и в этом смысле назван царем. Его смерть положила вместе конец вавилонскому царству. Поэтому определения относительно этого царства Даниил называет определениями относительно Валтасара, «Мене, мене, текел, упарсип» (5, 25), исчислено, взвешено и разделено. Судьба вавилонского царства определяется свыше. Ему полагается конец не вследствие случайных и несчастных причин, не потому, что враги его сильны, но потому, что взвешенное на весах божественного Провидения оно оказалось пустым и легким – бесполезным, ненужным и потому оно отдается другим. Видение Валтасара, равно как и его истолкование, конечно, стали известными преемнику его по царствованию, и книга Даниила дает основания полагать, что они были приняты им к сердцу. Дарий Мидянин, ставший на царство вместо Валтасара (может быть Циаксар, сын Астиага, или Угбару, правитель Вавилонии, поставленный Киром), поставил одним из трех главных правителей страны (6, 2) Даниила и помышлял поставить его над всем царством (6, 3). Хитрость коварных людей заставила неосторожного царя вместо того, чтобы возвеличить Даниила, приказать ввергнуть его в львиный ров. Образ действий царя невольно заставляет вспомнить о Пилате, но видно, сознание жестокой несправедливости было гораздо глубже у мидийского владыки, чем у римского правителя: он не мог принимать пищи и от него бежал сон. Спасение Даниила исполнило его великою радостью и побудило издать такой декрет: «мною дается повеление, чтобы во всякой области царства моего трепетали и благоговели пред Богом Данииловым, потомку что Он есть Бог живой и присносущий, и царство Его несокрушимо и владычество Его бесконечно. Он избавляет и спасает и совершает чудеса и знамения на небе и на земле; Он избавил Даниила от силы львов» (6, 26–27). В неканоническом прибавлении к книге Даниила представляется, что подобное событие произошло с Даниилом во второй раз при Кире (14), и Даниил представляется там обличившим ничтожество идола Вила (Бела), обжорство и глупость почитаемого дракона (змея; змеи имели большое значение в магии халдеев), и наконец снова спасенным от львов, каковое спасение вызвало у Кира исповедание: «велик Ты, Господь Бог Даниилов, и нет иного кроме Тебя» (14, 41). Без сомнения, у многих знатных и незнатных, которые вступали в общение с великим пророком в течение его долгой жизни, вырывалось подобное исповедание. Оно могло быть мимолетным, неглубоким, непрочным, но оно всегда бывало искренним и, без сомнения, не всегда бесплодным.

Во второй части книги пр. Даниила (7–12) излагаются видения о судьбе царств, которые видел этот пророк. С точки зрения рационалистов это vaticinia post eventum, обнимающая период от Кира до смерти Антиоха Епифана, с нашей точки зрения это действительные пророчества, обнимающие прежде всего и прямо период от дней пророка до утверждения Новаго Завета, а затем и до конца дней всего человечества. Последнее могут оспаривать неверующие, но никто не может оспаривать, что в книге пророка все царства представляются предметом божественных попечений, с рационалистической точки зрения даже оказывается, что языческий властитель называется помазанником Божиим (9, 26; в данном случае под помазанником, несомненно, разумеется Господь Иисус Христос, но несомненно действительно, что языческие цари в Божественном Откровении и назывались помазанниками – Ис. 45; – и помазывались на царство 3 Цар, 19, 15). Относительно Божественного Промышления о царствах в книге пророка Даниила раскрывается важная догматическая истина. Пророк раскрывает, что царства и народы имеют своих ангелов хранителей. В 10 главе рассказывается, что когда пророк усиленно молился об избавлении евреев от подчинения персам, ему было видение, явился ему муж (архангел Гавриил) и сообщил: «не бойся, Даниил... слова твои услышаны, и я пришел бы по словам твоим, но князь царства персидского стоял против меня двадцать один день; но вот Михаил, один из первых князей, пришел помочь мне, и я остался там при царях персидских, а теперь я пришел возвестить тебе, что будет с народом твоим в последние времена».... (12–13). Оставляя Даниила, небесный муж сказал: «теперь я возвращусь, чтобы бороться с князем персидским; а когда я выйду, то вот придет князь Греции. Впрочем я возвещу тебе, что начертано в истинном писании, и нет никого, кто поддерживал бы меня в том; кроме Михаила, князя вашего» (20–21). Под князьями царств здесь ясно разумеются небесные предстатели народов. Оказывается, таким образом, что согласно ветхозаветному откровению, и языческие царства персидское, греческое – имели своих небесных ходатаев пред Богом. В повествовании архангела Гавриила эти ходатаи представляются как бы противоборствующими один другому. Никогда не сомневались относительно смысла этого повествования. Ангелы – не Бог, не обладают всеведением и не всегда вполне знают волю Божию. Ангел персов находил, что для блага персов евреи были полезны, ибо от евреев они могут заимствовать много доброго в области религии и нравов (это прекрасно согласуется с тем фактом, что на персидской – арийской религии лежит отпечаток семитического – еврейского влияния) и потому он молил, чтобы продолжилось пребывание евреев под владычеством персов. Предстатели за иудеев, ревнуя о благе иудеев, молили о том, чтобы они снова счастливо собрались у Сиона. Это пророческое повествование показывает, что по учению Ветхозаветной религии, судьбы каждого из языческих народов суть предмет многих забот и попечений для многих, что, по воле Провидения, об этих народах радеют духи и посему, значит, ничто доброе в этих народах не могло пропасть и погибнуть.

Это повествование пророка невольно заставляет вспомнить одно старое возражение против учения ветхозаветной религии – возражение несколько в измененной форме повторяющееся и в настоящие дни. Во второй половине 4 столетия, Юлиан Отступник, в своих книгах против христиан, писал: «если зависть противна божественной природе, то исключительное предпочтение одной расы (еврейской) особенно не согласно с божественным Провидением. Как допустить, чтобы Бог, сотворивший все народы, покинул их, чтобы заниматься только одним. Греки имеют более здравое понятие об управление провидения, они признают, что высший Бог – Бог создатель – есть царь и отец всех людей, что он разделил все нации между богами, которые управляют каждою сообразно с своей природой наиболее удобными способами. Это множество низших богов не только обнаруживает всеобщность Провидения, но и объясняет еще различие рас. Иудеи с их догматом о едином Боге, принуждены для объяснения различия национальностей, выдумывать басню о вавилонской башне и о смешении языков. Нет ничего менее философского, чем это объяснение. На самом деле, причина различия характера, духа, нравов, верований, законов заключается в природе гения, приставленного для управления каждым народом. Сказать, что это различие происходит по воле Божией, значит ничего не сказать и не объяснить (а таково объяснение евреев). Недостаточно написать в книге: «Бог сказал и стало». Нужно, чтобы повеление Божие относительно какой-нибудь вещи было согласно с природою этой вещи. Бог не насилует порядка природы, который есть только выражение Его воли. Если бы Бог пожелал, чтобы языки, нравы, законы наций, сначала согласные, стали бы потом различными, то он не мог бы этого сделать одною Своею волею. Природа существ непреодолимо воспротивится подобной метаморфозе. Явно основательнее искать причину разнообразия наций в самом существе вещей, т. е., во влиянии богов, соединенном с влиянием климата, воздуха, неба»⁶.

В этом рассуждении императора неоплатоника странным образом перемешаны непонимание Библии, незнание природы, идеализация эллинизма и некоторое смутное чувство истины. И это рассуждение повторяют и теперь чрез полторы тысячи лет спустя после того, как погиб император, побежденный Галилеянином. И теперь думают, что, по учению Библии, Бог заботился только о евреях, что различие наций – действие вавилонской стачки и что на самом деле все явления мира – необходимый результат природы вещей, которую не может преодолеть сила никакого Божества. Но в действительности самая «природа вещей» есть только реализация Божественной мысли, и по этой мысли процесс бытия есть процесс развития, умножения и уразноображения существующего. Согласно творческим законам из немногих начал выходит много существ и явлений, и каждое из них, нося на себе печать своего происхождения, в то же время получает свой индивидуальный отпечаток. Далее согласно творческим законам самые возникающие существа в некоторой мере обладают способностью творчества, – свободою воли, способностью самосозидания. Эта способность творить, соединенная с ограниченностью может, очевидно, иметь своим результатом не только устроение, но и расстройство. Возникновение и умножение расстройства устраняется Провидением или обращается Им ко благу. Пророк Даниил в своих видениях и открывает отчасти завесу, скрывающую эти пути Провидения. Он показывает нам, как Провидение обращает ко благу даже такое явление, как плен, порабощение народов, явление, во всяком случае, представляющее собою результат нестроения, несправедливости и злобы. Плен евреев – раскрывает нам назидательное повествование пророка – оказался полезным как для поработителей, так и для порабощенных. Последние в своем скорбном положении обратились к истинному Богу, первые узнали от них об этом истинном Боге. Среди исследователей рационалистов довольно распространено мнение, что учение об ангелах, излагаемое в книге пророка Даниила, эранитского происхождения. Евреи заимствовали будто бы его от персов. Если бы это рационалистическое мнение было справедливым, то мы имели бы безпримерный случай того, как наивный и во всяком случае – не глубоко ученый фальсификатор дал ключ истины в руки европейским ученым. Писатель еврей 2-го века влагает учение об ангелах в уста Даниила, человека находившегося в плену персидском, следовательно почти неизбежно знакомого с персидскою ангелологиею. Писатель ведет, таким образом, ученых к источнику учения, который отстоит от него на три столетия и о котором евреи – его современники – совершенно позабыли, ибо никто из них, конечно, не считал, что они своей догматикой обязаны персам. Немало удивительного, конечно, представляет и то, что на эти ясные указания анонимного проводника обратили внимание только две тысячи лет спустя после того, как они были сделаны. Но на самом деле все это не так. Рационалисты хотят видеть ангелов-хранителей в учении зороастровой религии о фраваши (fravaschi). Изучение источников иранской религии показывает, что такое представление о фраваши должно быть признано ошибочным. В Авесте говорится: мы почитаем души умерших, которые суть фраваши праведных (iristanam urvano yazamaide yao ashaonam Fravashayo. Vasna 17, 43; 26, 21, 34 и т.д.). Таким образом, фраваши то же, что маны латинян и питри индусов. Они возвращаются на землю в каждые последние пять дней года, посвящаемые памяти умерших. Они наблюдают, почитают ли их, приносят ли им жертвы, дают ли им пищу, которая делает их бессмертными (Vesht 13: фраваши). Авестические тексты сообщают также, что фраваши покровительствуют странам, крепостям, домам, почитающим их воинам, но везде они являются тем, что называют manes или genii, но никогда с образом ангелов-хранителей. Фраваши суть души умерших, благопoлyчие которых обусловлено тем – почитают ли их и доставляют ли им питание живые? Таковы фраваши по первоначальному пониманию авесты. В новейшую эпоху они преобразуются в некоторый небесный тип существ. Представляют, что при каждом высшем духе и даже при самом Агура – Мозде есть фраваши... Позднее, чтобы объяснить природу этого неуловимого типа, персидские ученые обращались к различнейшим толкованиям. Но автору Минопереда – фраваши суть бесчисленные и безымянные звезды, украшающие небесный свод. Во всяком создaнии и творении, созданном для земного мира, рожденном или нерожденном каждое тело имеет фраваши таковой природы, каковой оно само (гл. 49, 22, 23). Bcе фраваши праведных мужчин и женщин были образованы из тела первого человека (гл. 27, 17). По Саддери Бундегешу, в человеке имеется пять начал: принцип жизни, сознание, душа, разум и фраваши. Высочайший Бог дал каждому из этих пяти начал, находящихся в теле человека, особое назначение, и каждое из них имеет заботу об особенной вещи. Деятельность разума состоит в том, чтобы охранять память и понимание и заставлять их выполнять свои назначения. Деятельность фраваши имеет своею целью заставлять разум поступать таким образом, чтобы он принимал удобоваримое питание и выбрасывал неудобоваримое. По смерти жизненный принцип смешивается с ветром, сознание с небесной субстанцией. Разум, душа и фраваши сохраняются и вместе подвергаются всеобщему суду. Они все три соединяются вместе и отдают отчет в своих действиях⁷. Очевидно, не одно из представлений персидской религии о фраваши не отвечает тому, что сообщает нам об ангелах-хранителях царств пророк.

Может быть, современниками Даниила в деле пророческого служения были Иоиль и Авдий. Во всяком случае их книги до послепленного происхождения. Есть в учении этих трех пророков при всем различии их книг по объему, изложению и содержанию – некоторый общий эсхатологический элемент. Пр. Даниил узнал в видении, что по исполнении времен имеет возникнуть царство вечное (7, 27), утверждению его будет предшествовать гибель некоего царя опустошителя (8, 25), который повидимому воплощал в себе все злое и в глазах тех персов, которые были знакомы с писаниями, жившего среди них, еврейского пророка, должен был казаться Ариманоподобным. Пророк дал численные указания относительно того, когда образуется новое царство (9, 24–27) и заключительные слова его видений показывают, что люди должны будут возстать в конце дней для получения своего жребия (12, 3). У пророка Авдия тоже говорится об имеющем произойти суде и об утверждении царства Господа (21). У пророка Иоиля прямо говорится о суде над всеми народами в долине Иософата (3, 2), об излиянии Духа на всякую плоть и о спасении всякого, кто призовет имя Господне (2, 28–32). Народам, достигшим уже высокой степени развития, пророки начинают указывать новое побуждение для обращения к Господу – не непосредственное благо, не временное благополучие, но участие в царстве вечном, жребии в конце дней.

С падением вавилонского царства кончается вавилонский плен, и Кир, персидский владыка, овладевший Вавилоном, дал евреям разрешение вернуться на их родину. Вот какой эдикт, читаем мы в 1 кн. Ездры, издал этот царь: «Все царства земли дал мне Господь Бог небесный, и Он повелел мне построить Ему дом в Иерусалиме, что в Иудее. Кто есть из вас, из всего народа Его – да будет Бог его с ним, и пусть он идет в Иерусалим, что в Иудее и строит дом Господа Бога Израилева, того Бога, Который в Иерусалиме» (2–3). Тех, кто не пожелал бы возвратиться в Палестину, Кир призывал в своем эдикте, помочь своим соотечественникам имуществом в деле устроения храма и сам он возвратил евреям их храмовые сосуды, которые некогда взял Навуходоносор. Самое простое и естественно подсказывающееся объяснение этого факта есть то, что Киром руководила мудрая политика – желание привлечь к себе сердца порабощенных народов. Но владыки стремятся к этому, обыкновенно не желая жертвовать ничем. При обсуждении эдикта Кира необходимо еще иметь в виду стремление политепстов, воспринимать новые верования, и стремление монотеизма к универсальному распространению. Факта таковых стремлений теперь не оспаривают. Но многие исследователи представляют, что после плена и уже после Зоровавеля в эпоху Ездры и Неемии евреями овладел дух национально-религиозного обособления и они всеми силами стремились сделать свою религию единственно своим достоянием. Бесспорно, что дух такого узкого национализма мог овладевать душами многих евреев, как он впоследствии нередко оказывался присущим и духу других народов. Но дух Божественного Откровения всегда один и тоже безусловно универсальный. Мы видим, вслед за эдиктом Кира были изданы еще три эдикта персидскими царями подобного же содержания. Таковы, эдикт Дария Гистаспа (1Ездр. 6, 1–13), Артаксеркса Лонгимана (1Ездр. 7, 12–28) в седьмой год его царствования и его же эдикт (2, 3–9) в двадцатый год царствования. Библейское повествование показывает, что образ действия этих языческих царей находил благоволение в очах Божиих, что заботы Дария об евреях, «чтобы они приносили жертву приятную Богу небесному и молились о жизни царя и сыновей его» (Ездр. 6, 10) не были противны духу ветхозаветного Откровения. Можно даже сказать, что имя Царя небесного как будто все чаще и громче начинают произносить вне Палестины. Проходившие служение в эпоху Зоровавеля пророки Аггей и Захария, ободрявшие евреев в их работах по устроению храма, возвещали евреям, что дело построения имеет своею конечною целью не обособление Израиля около Сиона, но приобщение к Израилю всего человечества. «Придет Желаемый всеми народами, читаем в книге прор. Аггея, и наполню дом сей славою, говорит Господь Саваоф... Слава сего последнего храма будет больше, нежели прежнего, говорит Господь Саваоф; и на месте сем Я дам мир, говорит Господь Саваоф» (2, 7, 10). У всех народов, оказывается, есть некий общий желаемый, и пришествие Его связывается с судьбою храма в Иерусалиме. Сила царств языческих, по пророку, будет истреблена (2, 22). В речах и видениях пророка Захарии и подробнее и яснее раскрывается то, что возвещалось Аггем. «Так говорит Господь Саваоф, читаем у Захарии, вот муж – имя ему Отрасль, Он произрастет из своего корня и создаст храм Господень» (6, 2), Он будет владычествовать на престоле своем (6, 13), Он вступит в Сион «праведный и спасающий, кроткий, сидящий на ослице и на молодом осле, сыне подъяремной» (9, 9). Тогда «будут приходить многие племена и сильные народы, чтобы взыскать Господа Саваофа в Иерусалиме и помолиться лицу Господа. Так говорит Господь Саваоф будет в те дни, возьмутся десять человек из всех разноязычных народов, возьмутся за полу Иудея и будут говорить: мы пойдем с тобою, ибо мы слышали, что с вами – Бог» (VIII, 22–23). Произойдет истребление народов, а на дом Давида и жителей Иерусалима будет излит дух благодати и умиления «и они воззрят на Него, Которого пронзили» (12, особ. 10). «Господь будет царем над всею землею» (14, 9) «и будет: если какое из племен земных не пойдет в Иерусалим для поклонения царю, Господу Сафаофу, то не будет дождя у них» (14, 17). Позже во времена Ездры и Неемии, Малахия своею книгою запечатлевает ряд пророческих свидетельств. В речах этого пророка, говорившего о том, что Бог возлюбил Иакова, а Исава возненавидел, хотят видеть развитие теории без причинного благоволения Божия к Израилю, но на самом деле, смысл речей пророка совсем иной. Любовь Божия к Израилю требует жертв и святости от Израиля. Все, что недостойно этой любви, будет проклято (3, 9). Будет послан Ангел пред лицем Господним (3, 1), произойдет очищение того, что способно к очищению, и гибель всего нечистого. Имеет наступить новый порядок. «От востока солнца до запада велико будет имя Мое между народами, и на всяком месте будут приносить фимиам имени Моему, чистую жертву (minha – возношение, главным образом жертва хлебная по противоположению нечистым кровавым жертвам, жертва безкровная, евхаристия), велико будет имя Мое между народами, говорит Господь Саваоф» (1, 11). Таким образом, все народы и на всех местах будут почитать Бога истинного, такова вера Малахии, Неемии и Ездры. Легко понять, что суровыми отношениями этих лиц к соседним народам, их усиленными заботами об обособлении от этих народов руководила вера в светлое будущее человечества, а не национальное самомнение сыновей Израиля. Для возвратившихся с Зоровавелем евреев, окрестные народы сумели стать петлею и сетью, как некогда хананеяне для только что вступивших евреев в землю обетованную. И в некотором отношении союзы евреев с иноплеменниками теперь представляли даже больше опасности, чем в эпоху судей: тогда между религиозными верованиями евреев и хананеян лежало глубокое различие, евреи часто механически соединяли их в своем житейском обиходе, но их нельзя было слить органически в одно целое. И истина, исповедывавшаяся евреями, всегда, оставалась резко противоположною языческой лжи. Теперь стало не то. Соседи евреев тоже в некоторой мере были почитателями Бога Израильского (самаряне), они предъявляли свои права на все Божественные обетования, своеобразно исполняя обязанности, налагаемые законом. Союз, соединение с этими народами естественным и первым следствием своим должен был иметь широкое распространение ветхозаветной церкви, но это расширение объема должно бы было совершиться на счет содержания. Религиозная истина была бы воспринята и сохраняема в искаженном виде. Необходимо нужно было, чтобы ветвь человечества сохраняла ее чистой, чтобы она по исполнении времен стала достоянием всего человечества, и Промысл воздвигал людей, как Ездра и Неемия, которые служили орудием этой великой цели. Израиль, потерявший свою самостоятельность, в эпоху Ездры уже терял свой язык. Еврейская речь стала заменяться арамейскою, но религия должна была пережить язык, и прекращение употребления еврейского языка сделало только то, что писание стало излагаться на языках понятных и языческим народам. Мы уже говорили, что часть книги пророка Даниила написана по халдейски. В Песни песней, которая написана Соломоном, в том виде (3Цар. 4, 32), как она существует теперь, тоже встречаются халдейские выражeния. Допускают, что они были введены переписчиками послепленной эпохи. Таким образом гибла буква, но дух не исчезал, напротив, усвоение его делалось доступным для многих. Тщательно оберегавшие религиозную истину от нечистых примесей, Ездра и Неемия не думали прятать ее от тех, кто желал принять ее в чистом виде, и позволительно думать, что к их времени должно относить обращение к чистой религиозной истине или, по крайней мере, начало усиления такого обращения в северной части Палестины – Галилее. У Иосифа Флавия в его «Древностях» (Кн. 11, гл. 7) есть рассказ о событии, которое он относит ко времени Александра Македонского, но которое на основании указаний Св. Писания, думаем, должно отнести ко времени Неемии или, по крайней мере, близкому к нему. По рассказу Иосифа, брат первосвященника Иоддая Манассия был женат на дочери Санаваллата хоронита. Иудейские старейшины, негодуя на то, что брат первосвященника женат на иностранке, требовали, чтобы он отказался или от жены или от алтаря (участия в священстве). Манассия не хотел отказываться ни от того, ни от другого, но однако дал понять своему тестю, что он предпочитает расстаться с женою, чем с алтарем. Санаваллат взялся тогда не только сохранить своему зятю жену и священство, но даже сделать его первосвященником, но только храма не в Иерусалиме, а на горе Гаризине. Он стал хлопотать о разрешении построить этот храм у Дария Кодамана и затем добился такого разрешения от победившего Дария Александра. Храм был построен. Для священников, которые пожелали бы оставить Иерусалим ради Гаризина, были предложены деньги, дома и земли. Так, совместно с Иерусалимским явился второй храм Богу Израилеву. Надо полагать, что в основе этого повествования лежит истина (факт постройки гаризинского храма несомненен), но в развитии подробностей Иосиф несомненно много напутал. После Ездры и Неемии смешанные браки становились явлением исключительным и они жестоко преследовались, но Ездра и Неемия боролись с смешанными браками, как с широко распространившимся злом и, что для нас всего важнее, Неемия дает такое сообщение: «из сыновей Иоиды, сына великого священника Елиамива (таже родословная и у Иосифа), один был зятем Санаваллата хоронита. Я прогнал его от себя» (13, 28). Не представляется никаких сомнений, что здесь идет речь о тех лицах, которых разумел Иосиф, только Иосиф приближает к своему времени это событие более, чем на столетие. Тогда-то, надо полагать, многие жители северной Палестины не только не признали этого храма святым, но увидели в нем оскорбление святыни и обратились к Иерусалиму, как нечто подобное случалось и ранее (2 Парал. 15, 9; 30, 5–12). Этим и объясняется, почему Галилея во время Господа Иисуса Христа оказывается всецело связанною с Иерусалимом. Гаразинский храм был делом человеческим, и он погиб, но Божественное Провидение и это дело, созданное человеческими страстями, а вовсе не религиозною ревностью, направляло ко благу человечества (Иоан. 4). Со времени Ездры место пророка заступает книжник. Он сам был первым и замечательнейшим из книжников. С его именем связывается установление ветхозаветного канона, синагогальная организация и, может быть, лишь немного позже его возник синедрион. Все это должно было охранять истину от примеси заблуждений, содействовать ее разумнейшему пониманию среди членов ветхозаветной церкви и уже затем давать возможность и тем, которые не от Израиля, становиться участниками той религиозной истины, обладателем которой был Израиль. В этом отношении замечательно, что заботы Ездры о сохранении и исполнении закона находят себе глубокое истолкование в книге происхождения позднейшего, которой нет не только на еврейском, но и на греческом языке, но которую, однако, традиция пожелала связать с именем Ездры. Разумеем так называемую третью книгу Ездры. Господь, говорил пророк пред Всевышним (1, 1) возвестил: «вот Я сею в вас закон Мой, и принесет в вас плод, и вы будете славиться в нем вечно». «Но отцы наши, принявши закон, не исполнили его и постановлений Твоих не сохранили, и хотя плод закона Твоего и не мог погибнуть, потому что был Твой, но принявшие закон?! погибли, не сохранивши того, что в нем было посеяно. Обыкновенно бывает, что если земля приняла семя или море – корабль, или какой-либо сосуд – пищу или питье, и если будет повреждено то, в чем посеяно, или то, в чем помещено, в таком случае погибает и самое посеянное, или помещенное, или принятое, и принятого уже не остается пред нами. Но с нами не так. Мы, принявшие закон, согрешая погибли, равно и сердце наше, которое приняло его; но закон не погиб и остается в своей силе» (9, 31–37). Закон должен быть не нарушен, но исполнен. Плод закона – церкви ветхозаветной, национальной – есть церковь новозаветная, вселенская. Заботясь о национальном законе, Ездра и другие имели в виду универсальное благо.

Мысль о том, что это универсальное благо находится у евреев, не была чуждою языческим народам во дни Ездры. Благо – там, где Бог, а язычники догадывались, что Бог у евреев, т. е. что евреи чтут истинного Бога. В книге Есфирь, описывающей событие из времени правления Ксеркса (485–465. Ahasveros по еврейск.), повествуется, что Аману, начавшему терпеть поражение в борьбе с Мардохеем – иудеем, которого он хотел погубить, мудрецы и жена его сказали: «если из племени Иудеев Мардохей, из-за которого ты начал падать, то не пересилишь его, а наверно падешь пред ним [ибо с ним Бог живый (6, 13)]». Такое заключение имело для себя много основавий. Евреи не погибали в плену, не растворялись и не исчезали среди покоривших их народов, как обыкновенно утрачивают племенные особенности покоренные народы среди победителей. Евреи оставались сами собою, сохранили свою религию, приобретали часто состояние, добивались влияния на самых царей победивших их народов. Есфирь имела большое влияние на своего царственного супруга, Мардохей влиял на Есфирь, а действиями Мардохея управляла исключительно забота о благе еврейского народа. Народы, как и отдельные лица, обыкновенно усматривают непосредственную руку Провидения не в постоянной счастливой жизни, не в неизменном благополучии, но в каких-либо чрезвычайных обстоятельствах – в спасении из страшной и повидимому неотвратимой опасности, в поднятии павшего, в прославлении униженного. В еврейском народе их должна была поражать упорная нравственная живучесть при кажущейся политической слабости. Над маленьким племенем семитов проходили политические грозы и бури, и сильные царства гибли от таких бурей и могучие народы исчезали с лица земли, но евреи продолжали существовать и размножаться, и неудивительно, что в их неизменном спасении от неизбежной гибели проницательнейшие из язычников усматривали действие Бога живаго.

Эпохою персидского плена оканчивается последовательная Богооткровенная история судеб ветхозаветного Откровения в роде человеческом. Но мы не остаемся совсем без откровенного указания о его дальнейших судьбах. Откровение Новаго Завета дает нам многочисленные указания относительно распространения Ветхозаветного Закона пред пришествием Господа Иисуса Христа, и неканонические книги Ветхаго Завета – маккавейские, книга Иисуса сына Сирахова, премудрость Соломонова дают ключ к пониманию этого распространения. Божественное откровение последовательно изображает судьбы закона именно лишь до тех пор, пока его знание и исповедание были приурочены к земле и нации, пока принятие закона было вместе и соединением с еврейским народом и в некотором смысле обещанием и намерением стать обитателем Палестины. Но уже в эпоху ассирийских, вавилонских и персидских пленений должна была выработаться практика, по которой религиозные союзы с евреями утверждались не на узко национальных, но на более широких основаниях. После падения персидской монархии, когда на арену истории выступил Александр Македонский, рассеяние евреев стало совершаться не только в направлении восточном, но и западном. Евреи пришли в соприкосновение с цивилизациями, имевшими характер совершенно иной, чем цивилизации Египта и Вавилона. В эту пору у них несомненно, образовалась строго разработанная система правил принятия в израильскую религиозную общину, система эта излагается в раввинистичекой литературе, но без знания ее совершенно непонятны многие новозаветные указания о прозелитах. Несомненно, что у евреев образовалось два главных класса прозелитов: пришельцы врат и пришельцы правды. Пришельцы врат (название может быть явилось от выражений Исход. 20, 10, Второз. 14, 21 – «пришелец, который в жилищах твоих», по подлинному тексту: чужеземец в твоих воротах; или по мнению других толкователей оно произошло, потому что эти прозелиты могли доходить только до ворот храма, но не вступать в него). Пришельцы врат должны были по преданию исполнять следующие семь Ноевых заповедей: 1) повиноваться власти; 2) блюсти святость имени Иеговы (Лев. 24, 16); 3) не допускать идолослужения (Лев. 20, 2); 4) не делать мерзостей языческих (см. Левит. 18); 5) не убивать (Быт. 9, 6); 6) не грабить; 7) не есть мяса живых животных (с кровью Быт. 9, 4; Лев. 17, 10–15). Пришельцы правды принимались в общину чрез обрезание, крещение (о нем мы уже говорили) и принесение жертвы (кажется, тождественной с тою, которую по закону Моисееву приносили очистившиеся от проказы Лев. 14). В подробностях относительно системы принятия прозелитов и относительно прав прозелитов существуют некоторые неясности, по повидимому в основе теории прозелитизма лежало признание двух моментов в истории истинной религии: первоначальная истинная дозаконная религия требовала только того, что требуется самою природою человека, созданного по образу Божию. Эти требования природы Бог Сам определил в завете с Ноем и определил, что это требования – ко всему потомству Ноеву, следовательно, ко всему человечеству. От человека, который желал вступить в общение с Израилем, прежде всего, требовалось, чтобы он возвратил себе образ Божий, и уже затем, если он чувствовал себя в силах, он мог принять на себя все иго закона с его требованиями и обетованиями. При принятии прозелитов принимались во внимание мотивы, которые побуждали их к переходу в израильскую общину. Обсуждались мотивы нечистые (из-за женской любви Быт. 34, из-за приобретения выгодного положения – из приближения к царю, из-за страха. Есф. 8, 17, ради земного благополучия. 4Цар. 17, 25) и одобрялся мотив чистый – страх Божий. О том, каковы были прозелиты в действительности, много говорит раввинская литература. В Талмуде говорится, что прозелиты виновны в создании золотого тельца, что они своим существованием препятствуют появлению Мессии и в гемаре есть правило: не верь прозелиту до двадцать четвертого рода, но есть о них и другие отзывы, что они явили себя лучше евреев при Синае, и в Священном Писании Новаго Завета они обыкновенно называются φοβουμενοι, σεβομενοι τον ϑεον, ενσεβειϛ, ενλαβειϛ.

Евреи пришли в соприкосновение с греческим миром около 330 г. до Р. X. Около столетия, а может быть только и полстолетия, спустя явилась у евреев книга, которую мы до самых последних годов знали только в греческом переводе, и подлинный еврейский текст которой открыт и опубликован лишь в 1896–97 гг. Это – книга премудрости Иисуса, сына Сирахова. Благочестивый автор книги – глубоко знавший и понимавший Ветхозаветный Закон, без сомнения, является представителем лучшей части богоизбранного народа, и у него мы находим; что он ясно сознавал то, чему заставлял служить закон, не раскрывая цели служения, что все народы должны быть приведены к Богу. «Помилуй нас, Владыка Боже всех, и прозри, и наведи на все народы страх Твой. Воздвигни руку Твою на чужие народы, и да познают они могущество Твое. Как перед ними Ты явил святость Твою в нас, так пред нами яви величие Твое в них – и да познают они Тебя, как мы познали, что нет Бога, кроме Тебя, Господи. Возобнови знамения и сотвори новые чудеса (34, 1–6)». Сирах прославляет Соломона, имя которого пронеслось до отдаленных островов, песням, изреченям, притчам и изъяснениям которого удивлялись страны (47, 18–19). Он иронизирует над верою в идолы – не над верою в силу того или иного языческого бога, но вообще над идолопоклонством (30, 19), и он указывает новый путь к истинному Богопознанию исследовать мудрость древних и путешествовать по странам народов (39, 1–5). Под мудростью он понимает путь нравственной правды, и потому его язык одинаково был доступен, как еллину, так и иудею, он говорит не об обрядовой, а о нравственной чистоте, говорит языком не нации, но всего человечества.

Уже в 3 столетии до Р. X. книга Сираха была переведена на греческий язык. По своему содержанию она. Несомненно, была одною из самых понятных для язычников. Ее, конечно, читали и она привлекала к Иудейству, но в ту пору и некоторые иудеи стали увлекаться культурою языческого мира, они не кланялись идолам, но они забывали закон, пренебрегали закон и увлекались не лучшими, а темными сторонами языческой культуры. Это породило образование партий в самом Израиле. Во 2 столетии во время геройской борьбы за освобождение Иудеи, мы видим, вожди иудеев – Маккавеи борются и с внутренними врагами – иудеями, увлекавшимися еллинизмом, нечто подобное прежней борьбе с внутренним язычеством. Но вот, что новое мы видим теперь. Сторонники закона исполнение его вовсе не полагают в безусловном обособлении от других народов, нет, они заключают союзы с язычниками и широко простирают свою религиозную терпимость. Строгие ревнители закона Иуда Маккавей и другие стремятся заключать союзы с римлянами и греками, именно спартанцами. Отзыв Иудеев и слухи, которые имелись у них о римлянах, очень лестны для римлян (1Мак. 8). В отношениях к спартанцам со стороны Иудеев является еще утверждение, что будто спартанцы и Иудеи родственны между собою, будто спартанский царь Дарий (Арей) писал письмо первосвященнику Онии: «найдено в писании о спартанцах и иудеях, что они братья и от рода Авраамова» (1Мак. 12, 21). Католические писатели, признающие две первые книги маккавейские каноническими, настаивают на точности этого сообщения. Они указывают на то, что совершенно чуждо было Иудейскому духу изобретать сказания о родстве иудеев с языческими народами, нужны были серьезные основанию, чтобы их высказал потомок Авраама. Клермон Гано в статье: «Le Dieu Satrape et les Pheniciens dans le Peloponese» указал ряд любопытных сближений между Иудейскйми обычаями и обычаями жителей Элиды в Пелопонессе. Указывают также, что по законам Ликурга, спартиаты, как и иудеи, не могли продавать их земель. Документы, приводимые в 1 Маккавейской книге, воспроизводит и Иосиф Флавий (Antiqu. iud. 13, 5, 8; 12, 4, 10)⁸ . Была еще теория, по которой в маккавейских книгах говорится о сношении иудеев с какою-то другою Спартою, но эта теория не выдерживает никакой критики. Маккавейские книги, упорно настаивая на poдcтве иудеев с спартанцами, называют Спарту также Лакедемоном (1Мак. 14, 16 et sq. 2Мак. 5, 9). Несомненно, что писатели маккавейских книг признавали родство евреев с греками и желали союза с римлянами. Из их повествования мы видим, что ревнители закона не считали преступным не только гражданские союзы с язычниками (союз или даже прямо порабощение могли быть делом необходимым), но и молитвы за язычников. Так, во 2 Маккав. 3 гл. сообщается, что «Селевк, царь Азии, давал из своих доходов на все издержки, потребные для жертвенного служения», но что услыхав о громадных сокровищах, будто бы собранных в Иерусалимском храме, он послал сановника Илиодора взять их. Илиодору осуществить его миссию было возбранено свыше: он упал пораженный болезнью и находился при последнем издыхании. Его ближние молили первосвященника Ония призвать Всевышнего для спасения Илиодора, и Ония принес жертву о его спасении, и спасенный Илиодор имел видение, в котором ему было сообщено: «воздай великую благодарность первосвященнику Онии, ибо для него Господь даровал тебе жизнь; ты – же, наказанный от Него, возвещай всем великую силу Бога». Об Антиохе Евпаторе рассказывается, что он, примирившись с иудеями, «принес жертву, почтил храм и оказал милости городу» (2Мак. 13, 23). Птоломей Филопатор, согласно 3 Макк. 7 гл. издал следующее повеление о иудеях, против которых возбуждали его друзья: когда мы «узнали, что небесный Бог есть верный покров иудеев и всегда защищает их, как отец – сынов, еще же приняв во внимание известное их доброжелательство к нам и к предкам нашим, мы справедливо освободили их от всякого обвинения в чем бы то ни было... Знайте, что если мы предпримем против них что-нибудь злое или вообще оскорбим их, то будем иметь против себя не человека, но властвующего над всякою властью Всевышняго Бога отмстителем за дела наши во всем и всегда неизбежно» (5, 7). Все эти сообщения, которыя, конечно, нельзя принимать в строго буквальном смысле, утверждают, однако, что теизм в последние столетия пред Р. X. становился менее и менее исключительным достоянием еврейского народа. Знание Бога единаго и истиннаго – по свидетельству самих евреев распространялось среди народов, и в сознание лучшей части богоизбраннаго народа, мы видим, глубоко проникает мысль о единстве человечества – всего во всем его объеме – живаго и умершаго. Иуда Маккавей приносил жертвы за умерших, потому что он «помышлял, что скончавшимся в благочестии уготована превосходная награда, – какая святая и благочестивая мысль! – посему принес за умерших умилостивительную жертву, да разрешатся от греха» (2Мак. 12, 45). Первосвященники, мы видим, приносили жертвы за язычников. Все человечество, таким образом, в представлении лучшей части богоизбранного народа, в представлении составленном чрез изучение и усвоение духа закона, являлось нравственно солидарным. Философы почти всегда отказывались понимать эту истину (разумеем резкие нападения их на учение о вменении греха Адамова), которую человечеству возвестил Бог и безусловную правдивость которой чувствует непосредственно наша душа. Страсти, ослепление побуждали превратно понимать эту нравственную истину. Своеобразное понимание пророчества Исаии 19, 24 обусловленное, конечно, личными интересами, побудило Онию 4 воздвигнуть израильскому Богу храм в Египте в Леонтополисе, как он раньше воздвигнут был на Гаразине. Это стояло в прямом противоречии с требованиями закона и с духом ветхозаветнаго Откровения. Это было результатом превратного понимания идей универсализма, но, видно, идеи универсализма уже в закончившемся ветхозаветном откровении являлись всякому, стремившемуся уразуметь смысл этого Откровения.

Одним из сравнительно позднейших памятников ветхозаветной письменности, который, не будучи причислен к писаниям каноническим, входит однако в состав нашей Библии – является книга премудрости Соломона. Едва ли кто может оспаривать, что она содержит в себе положения чистого теизма, а не исключительные требования закона. Нравственную обязательность ее морали должен одинаково признать как пришелец правды, так и пришелец врат. Эта книга – один из древнейших и лучших опытов апологии основных истин религии. Автор – универсалист в лучшем смысле этого слова. Его терминология и некоторые обороты показывают, что он был знаком и не чуждался философии Платона и стоиков (7, 22, 24; 11, 12; 14, 3; 17, 2). Он учит царей и судей путям провидения (6, 6, 9, 21, 25), он дает космологическое доказательство бытия Божия – от величия красоты созданий познается Виновник бытия их (13, особ. 5), так что его книга является как бы промежуточным звеном между сверхъестественным откровением и естественным Богопознанием. И он дает генезис религиозных заблуждений, он не только осуждает идолопоклонство, но он ставит вопрос о его происхождени. Он объясняет возникновение культа умерших (13 и 14 гл.). Книга написана по-гречески и являлась, должно полагать, за столетие до нашей эры. Ее автор неизвестен, а традиция связала ее содержание с именем Соломона. Но Соломон считается учителем мудрости, а не основателем частной философской школы, он – по мнению евреев – высказывал общеобязательные истины, а не личные гипотезы. Содержание книги премудрости является, значит, выражением общих убеждений, а не личных взглядов.

В Новом Завете раскрывается ясно, что откровение, данное еврейскому народу было дано для блага всего человечества. У ап. Павла во 2 и 3 гл. послания к римлянам, подробно раскрываются те обоюдоострые преимущества, которые имели те, кому было вверено слово Божие, пред теми, которые не имели и не знали этого слова. Апостол напоминает обетование Аврааму: «в тебе благословятся все народы» (Гал. 3, 8), возвещает, что отчужденные от общества Израильского и бывшие без Христа теперь будут во Христе (Еф. 2, 12), утешает евреев пророчеством, что они, дав спасение миру, спасутся и сами (Римл. 11, 26) и указывает, что пути Божественного Проведения направляются к тому, «дабы пред именем Иисуса преклонилось всякое колено небесных, земных и преисподних» (Филип. 2, 10). В деле спасения человечества Провидение преследует некую постепенность. Господь сказал о Себе: «Я послан только к погибшим овцам дома Израилева» (Мф. 15, 24). И апостолам, отправляя их в первый раз на проповедь, Он заповедал: «на путь к язычникам не ходите, и в город Самарянский не входите» (Мф. 10, 5). Но потом оказывается, что это только начало, что Провидение всегда блюло дело спасения всех достойных спасения, что Господь есть свет к просвещению язычников (Лук. 2, 32). Язычникам дело закона было написано в сердцах и в исполнении этого закона они найдут свое спасение (Рим. 2, 15). Участь земли Содомской и Гоморской, оказывается, не будет наихудшею (Mф. 10, 15). Ниневитяне, покаявшиеся от проповеди Ионы, и царица южная, приходившая послушать мудрости Соломона, будут на последнем суде укором и обличением для Израиля (Mф. 12, 41, 42), и «многие прийдут с востока и запада и возлягут с Авраамом, Исааком и Иаковом в царстве небесном» (Mф. 8, 11).

Те, которые думают, что между этим новозаветным благовествованием и ветхозаветным учением лежит глубокое различие, обличаются всем Новым Заветом, начиная с его первой страницы. Родословие Господа в 1-й главе Евангелия от Матфея называет нам из его прабабок только трех – Фамарь, Раав и Руфь и все они – иноплеменницы (Вирсавия хотя и упоминается, но не называется по имени, а именуется «бывшею за Уриею» – заметим – хеттеянином). Во второй главе Евангелия от Матфея, говорится, о поклонении Господу волхвов с востока. Не без основания всегда под этим востоком разумеют страны Халдеи, и вспоминают, что среди халдейских мудрецов жил некогда пророк Даниил. Провидение приготовляло людей Месопотамии к принятию Христа, как оно приготовляло и жителей Палестины, но только иными средствами и иным образом. Женщина самарянка оказалась более подготовленною к принятию учения Христа, чем многие иудейские женщины (Иоан. 4), веру хананейской женщины Господь назвал «великою» (Mф. 15, 28), исцеленный им самарянин проявил большую религиозную ревность, чем израильтяне (Лк. 17, 18). Но если скажут, что это позднейшие сказания, составленные христианами, то тогда пусть обратят внимание на многочисленные указания Новаго Завета, имеющие чисто исторический характер, о широком распространении ветхозаветной пропаганды. О римском сотнике сообщается, что он построил евреям синагогу (Лк. 7, 5), на праздник в Иерусалим, оказывается, приходили еллины (Иоан. 12, 20). В книге Деяний читаем, что в Иерусалиме находились «люди набожные из всякого народа под небесами» (2, 5), и находим немалый список стран, из которых приходили на поклонение в Иерусалим (Ibid. 9, 10, 11).

Один из первых семи диаконов, оказывается, был еврейский прозелит, обращенный из язычников (6, 5). Ефиоплянин, евнух царицы кандакийской, является читающим книгу пророка Исаии (8, 27–28). Апостол Павел состязался с еллинистами в Иерусалиме (9, 29). Еврейский еллинизм, конечно, требовал взаимно симпатий к еврейским верованиям от еллинов. Сотник Корнилий оказывается «боящимся Бога» (10, 1–2), т. е., значит, пришельцем врат. Во время своих странствований, мы видим, апостол Павел обыкновенно обращается в синагогах к мужам израильским и к боящимся Бога (13, 16), т. е., к прозелитам. Так было в Антиохии Писидийской, так в Филиппах по проповеди апостола обратилась ко Христу Лидия, чтущая Бога, т. е., прозелитка (16, 14). В Фессалонике приняли проповедь Павла великое множество еллинов чтущих Бога (17, 4). Таковые были и в Афинах (17, 17), у еврейского прозелита Павел поселился и в Коринфе (18, 7). Так, оказывается, на всем великом пути, по которому шел великий апостол языков, ветхозаветным Откровением была подготовлена почва для принятия Новозаветного.

Ко времени Христа иудеи в значительной части уже чувствовали, что их миссия – обращение к истинному Богу всего человечества, но многие из них в этом великом деле слишком много полагались исключительно на свое разумение, и мы видим, что в прозелитической деятельности у евреев возникают две крайности. Одна – узкие националисты – обращение к Богу израилеву понимают в смысле обращения не только к Моисееву закону, но и ко всему преданию старцев, которое налагало иго неудобоносимое, бесполезное и даже препятствовавшее действительному исполнению закона. О таких миссионерах сказал Спаситель: «горе вам, книжники, фарисеи, лицемеры, что обходите море и сушу, дабы обратить хотя одного; и когда это случится, делаете его сыном геенны, вдвое худшим вас» (Мф. 23, 15). Если эти миссионеры шли неумеренно далеко в своих требованиях то, наоборот, другие шли неумеренно далеко в своих уступках: определенное учение закона они готовы были заменить неопределенной теистической или деистической теорией. Писание называет их эллинистами. Их заблуждение было в том, что иго закона отменяли они преждевременно, ибо они не имели, чем заменить его, они хотели отменить завет обрезания раньше, чем явился завет Новый. Вследствие этого их либерализм являлся не шагом вперед к Христу, но напротив, шагом назад – к Ною. Образ грядущих благ у них оказывался ненужным раньше, чем явились самые блага. У католических писателей нам нередко приходилось встречать мысль, что до Рождества Христова человечество в мире жило по двум откровенным религиям – первобытной и подзаконной. Подзаконная религия была уделом Израиля, остатки первобытного откровения были духовным огнем, согревавшим лучшую часть всего остального человечества. Если бы эти писатели захотели быть последовательными, то они должны были бы признать образ действий иудеев эллинистов – вполне разумным и правильным: из двух равно дающих возможность спасения религиозных кодексов человеку весьма естественно выбрать легчайший. Но это не так. Историческая действительность – как постараемся мы показать непосредственно в следующем отделе нашего исследования – открывает, что человечество оказалось неспособным сохранить истины откровения. Поэтому и был дан закон, чтобы истина сохранилась в человечестве. Откровение и учит нас, что закон осуществил эту цель. Но если это так, то тогда и вне откровения мы должны находить следы и указания того, что закон чрез Израиля воздействовал на народы и неродственные Израилю. Имеются ли данные, свидетельствующие это? Да, отвечаем мы, имеются и многочисленные. О них мы и будем говорить непосредственно далее.

Глава 1. Следы знания сверхъестественного откровения в языческом мире (с древнейших времен до эпохи греческого владычества)

Богооткровенная история рода человеческого раскрывает, что все человечество едино по своему происхождению в самом точном и строгом смысле этого слова (от единыя крови. Деян. 17 сн. Быт. 1 и 2), что все оно создано по образу Божию, что всему ему первоначально были дарованы средства для того, чтобы вести борьбу с змеем, все оно призывалось к покаянию, когда вступило на путь пороков и преступлений (6 Быт.), что даже и величайшие преступники были предметом особого божественного смотрения и промышления (Быт. 4, 15), и что наконец все человечество участвует в завете Божием (Быт. 9, 9–16). Но непосредственно за установлением этих истин божественное откровение неожиданно представляет человечество раздробившимся на множество отдельных и обособленных народов, говорящих различными языками, имеющих различные религии, живущих в различных условиях и имеющих различные нравы. Таким является человечество и в исследованиях человеческих. Как глубоко эти исследования ни заходят в древность, они находят человечество раздробленным, множественным, разноверующим и разноговорящим. Однако всякий верующий мыслитель обязан принять, что этому процессу раздробленности предшествовало единство, что переход от единства к множеству мог быть только постепенным, и что следы первоначального единства должны были оставаться у народов и после того, как они разделились и разъединились. Если все эти народы на всех путях их жизни должно было преследовать проклятие Адамово, то вместе за ними должны были следовать и благословения, данные Адаму, и все прошлое их отцов. С прошлым сразу порывают только на словах. Исходя из этих соображений, уже давно многие благомыслящие писатели пытались отыскивать в памятниках разных народов следы их первоначальной принадлежности к общему корню человечества и следы знания ими первоначальных откровений данных Богом человечеству. В христианской богословской науке такое направление существовало с самого возникновения христианского богословия до настоящих дней. В 18–19 столетиях это направление выработало более или менее научную теорию первоначального монотеизма. Ход религиозных судеб человечества по этой теории был таков. Сначала – истинное богопознание и богопочитание, затем потемнение и искажение того и другого, умножение суеверий и нечестия, порождавшее постепенно новые божества, и пожиравшее и уничтожавшее истинный смысл и дух религиозных истин и заповедей. Что эта теория соответствует действительности, мы не сомневаемся в этом; что в Библии имеется много указаний ее подтверждающих, что она согласна с наиболее возвышенными и благородными представлениями о Боге и человеке, это мы старались показать по мере своих сил. Но за всем тем мы с своей стороны признаем, что результаты изучения древнейших памятников духовной жизни человечества, доселе не дали сильных аргументов в защиту этой теории, что несомненных следов первобытного монотеизма не удалось никому найти в древнейших верованиях Ассиро-Вавилонии и Египта, Персии, Китая, Индии, Греции и Рима.

Мы склонны думать, что, исходя из указаний, даваемых божественным откровением, и должно было наперед предвидеть, что так неудовлетворительны будут результаты попыток искания следов откровения у древних языческих народов, те, которые отделялись или стремились отделиться от корня человечества, в Библии характеризуются нечестием. Они уходили от лица Господня, и если они и уносили с собою привычки, взгляды и убеждения своих предков, то менее всего они уносили с собою от них религию. Так было не всегда, но так бывало повидиму преимущественно. Затем, древнейшие литературные памятники написаны со всем не на тех языках, на которых написаны древнейшие страницы откровения. Что показывает это? Что между разделением народов и древнейшими памятниками их письменности лежит большой промежуток времени. Мы имели уже случай говорить и приводить примеры того, как сравнительно быстро забываются предания и верования у народов некультурных, уходящих с своей родины⁹. В глубокой древности все это должно было совершаться гораздо быстрее, потому что новые условия жизни захватывали человека гораздо более могущественно, чем теперь. Библия представляет нам мир во дни Авраама уже разъединенным, а во дни Моисея и Иисуса Навина Ханаан оказывается уже «богами иными». Между тем древнейшие литературные памятники в общем несравненно позднейшаго времени, чем время Моисея и Иисуса.

Между эпохою еврейских вождей и древнейшими памятниками духовной жизни Китая и Индии несомненно лежит целое тысячелетие. В последнее время стали склоняться к мысли, что китайская цивилизация – вавилонского происхождения. Это утверждает вместе с другими ориенталистами Терриен де Лакупери (Terrien de Lacouperie). Указывают, что письмо, язык и культура китайского народа свидетельствуют о его родстве и зависимости от жителей берегов Евфрата¹⁰. Мы думаем, что это воззрение отвечает правде. Но между временем эммиграции вавилонских колонистов в Китай и священными книгами Китая лежит слишком большой промежуток. Никто не возводит древность китайских книг далее Конфуция, а время жизни Конфуция далее 6 стол. до Р. X. Никто серьезно не верит даже и в эту последнюю дату. Правда, древнейшие воззрения Китая, по мнению многих, носят монотеистический характер. Они будто бы почитали единого Шанг-ти (Шанг – высший, ти – владыка). Но если это и правда, то на этот факт должно смотреть скорее как на доселе не разъясненную психологическую и историческую загадку, чем как на доказательство сохранения китайцами истин, возвещенных Адаму и Ною. Говорим: психологическую. Духовная жизнь Китая и особенно религиозная жизнь имеет много особенностей, для которых трудно найти параллели в жизни других народов. Но вместе говорим: и историческую, потому что китайский исторический источник (Ton-Kieng-Kang-Mu, которым потом воспользовался Р. de Маilla для I’histoire generale de la Chine) представляет нам возникновение почитания единого Шанг-ти не как первоначальный момент истории, а относит его ко времени императора Гоангти (не первого). Такое обращение к почитанию единого Бога от многобожия не единичный пример в истории. Подобное было в Египте при Амен-готене 4. Ни там, ни здесь мы не знаем всех обстоятельств дела. Но несомненно, что ни там, ни здесь, эти религиозные революции не были результатом (революция есть разрушение сохраняемого) сохранения первоначального откровения, а, может быть, были результатом философского развития, может быть, истины монотеизма были занесены странствовавшими по земле почитателями истинного Бога, может быть, здесь действовали какие-либо политические комбинации? Мы не знаем этого. Как по понятной причине не отысканы несомненные следы первоначального откровения у китайцев, так еще более понятно, что трудно найти таковые у индусов. О китайцах полагают, что они связаны с Вавилонией. Но Вавилония – место первоистории человечества. Здесь, конечно, скорее возможно сохранение древнейших преданий. Но индусы? Это – народ арийского племени. Неизвестна прародина этого народа, и неизвестно, когда индусы, оставив эту прародину, спустились к югу от Гиммалаев. Их язык пережил несколько фаз в своем развитии. Их священные песни в течение столетий распевались и передавались от одного поколения к другогу устно. Образование вед, современный французский индианист Берген (Bergaigne) полагает, произошло в период, не восходящий далее 1000 лет до Р. X. М. Мюллер – тоже знаток санскрита – не идет далее 1200 года до Р. X., как начального для образования вед. Но хронологию вед установить в действительности очень трудно, потому что индусы не завещали нам каких-либо исторических вех. Их древнейшие исторические записи (надписи Асоню) относятся к половине третьего столетия до Р. X.

Другие арийские народы – греки, римляне, германцы в действительности еще долее индусов жили во мраке, в некультурном состоянии и потому естественно должны были забыть прошлое первочеловечества. Индусы если и не заносили переживаемых ими событий на страницы истории, имели историю, создали культуру и религиозные учения гораздо ранее других арийских племен. За 6 в. до Р. X. здесь уже являются буддизм и джаинизм – религиозные движения, предполагающие за собою долгое историческое прошлое. Древнейшие остатки духовной деятельности греков, это – троянская и микенская культуры. Троянская характеризируется чрезвычайно низким развитием и грубым идолопоклонством. Микенская культура значительно выше троянской. Но на ней видно сильное влияние востока, и предметы искусства египетского происхождения, найденные при микенских раскопках датируют тысячелетие до Р. X. Если египтяне к этому времени основательно забыли, откуда и когда они вышли на нильскую долину, то тем менее могли это помнить греки, жившие перед тем жизнью номадов и только что начинавшие оседлую жизнь на Пелопоннесе.

Римляне получили духовное наследство от Греции. Рим возник около половины 8 века, и в течение пяти столетий после этого римляне не имели литературы. Древнейшие римские каналы, которые велись жрецами по годам, все погибли (нашествие галлов в 4 в. до Р. X., кажется, погубило древнейшие исторические памятники), прошлое римлян в значительной мере создали греки. Понятно, что они не могли дать больше, чем имели сами. Германцы вступили на арену истории после римлян, и в их древнейших литературных памятниках не только нельзя искать следов первобытного откровения, но даже и дохристианского чистого арийского язычества. Их саги прошли через христианскую цензуру и были записаны уже в христианское время. В этом сознаются сами немцы¹¹.

Остается еще один арийский народ – персы. Религиозные сказания их несомненно отголосок библейских повествований, но они, по нашему мнению, не отзвук первоначального откровения, а позднейшее заимствование. Так как такое положение нельзя выставлять без оснований, то мы и попытаемся их представить ниже, когда будем говорить не о сохранении некоторых первоначальных истин откровения, а о распространении откровения евреями среди других народов.

Остальные культурные народы древности – египтяне и ассиро-вавилоняне. О древнейшем монотеизме египтян, о следах у них первобытного откровения доселе еще говорят некоторые богословы, и египтологи (например Rior). Но если так, то тем более такие следы должно искать в Вавилонии. Как египетская почва носит азиатский, а не африканский характер, так египетское поселение – это ряд последовательных азиатских иммиграций в Африку. То же и с культурой. Древнейшая религия, письмо, астрономия, метрология и архитектура, – все в Египте указывает на Вавилонию. Древнейшие вавилонские храмы, имевшие семь ступеней и служившие также местами погребений, это – первообраз для египетских семиступенных пирамид. Египетский фунт произошел из вавилонской серебряной мины, египетский локоть из вавилонского (определенного по длине секундного маятника, что недавно Леман в Берлине убедительнейше доказал см. Hommellя S. 54); основания египетской астрономии указывают на Вавилонию и наконец целый ряд египетских письменных знаков, каковы: иероглифы для понятий «жизнь, брат, раб, левая сторона, небесная барка, делать, ночь, пастбище, небесный океан» согласуются по своей фигуре с вавилонскими знаками того же значения.

Мы знаем, что в настоящее время вопрос о древнейшем поселении Египта и о его отдаленнейшем прошлом утратил свою простоту. Утверждают, что в Египте открыта культура каменного века, что его древнейшее поселение не указывает на Азию. Мы не будем входить в обсуждение этих взглядов, возникших и развитых преимущественно на французской почве. Для нас в данном случае собственно важно только установить, что древнейшая культура Египта вавилонского происхождения, и тогда уже представляется понятным, что трудно предположить, чтобы древнейшие памятники Египта давали более, чем древнейшие памятники Вавилонии.

Действительно, сказания Вавилонии с несомненностью утверждают в том, что первооткровение, возвещаемое в 1-ой священной книге, не было только созданием евреев, что его знали и вавилоняне и знали независимо от евреев. Это доказывает так называемый халдейский генезис. У вавилонян было учение о последовательном творении. Была мысль о создании вещей словом (Мардука). Они представляли в начале образование земли, затем небесных светил, создание животных и человека (на заключительной плитке о Мардуке говорится «тот, который сотворил людей»), о первоначальном невинном состоянии, можно полагать о падении, о потопе и смешении языков. Что касается до откровения о падении, то указание на него можно видеть в рисунке на цилиндре, изображающем 2 человеческих существ около дерева и змея, который стоит на хвосте и наблюдает людей. Некоторые утверждают, что ни в одном из изображенных существ нельзя видеть женщины, другие оспаривают это утверждение. Несомненное и никем не оспариваемое сходство с повествованием книги бытия имеет халдейская сага о потопе. Повествование о потопе влагается в уста Газизарды, патриарха, спасшегося от потопа и перенесенного богами в отдаленное место, где он наслаждается вечным блаженством. Газизарда рассказывает свою историю Издубару, известному халдейскому герою.

«Я желаю открыть тебе, о Издубар, историю моего спасения и сказать тебе об определении богов. Город Сурипак, город, который, ты знаешь, расположен на Евфрате, он был древний и в нем (не почитали) богов. (Я один, я был) их почитателем великих богов. (Боги собрались на совет по призыву) Ану. (Потоп был предложен Бел (ом) (и одобрен Набу, Нергалем и Ниниб (ом). И бог Еа, непреложный владыка, повторил их определение во сне. Я слушал определение жребия, который он мне возвестил, и он сказал мне: человек из Сурипака, сын Убаратуту – делай судно и оканчивай его (скорей). Я уничтожу семя и жизнь (потопом). Итак прикажи войти в судно семени всего того, что имеет жизнь. Судно, которое ты построишь, (будет) в 600 локтей высоты и ширины. Спусти его в океан и покрой его кровлей. Я понял и сказал Еа, моему владыке: (судно), которое ты мне приказываешь строить, (когда) я буду делать, молодые и старые будут смеяться надо мною, (Еа открыл свои уста) и сказал, он сказал мне, его рабу: (если они станут смеяться над тобою), ты им скажешь: (будет наказан) тот, кто меня оскорбит, (ибо, покровительство богов) есть надо мною... как пещера... Я произведу мой суд над тем, что есть вверху и тем, что есть внизу... Затвори судно... В момент входа, который я укажу, отвори внутрь и затвори за собой дверь корабля. Во внутренности твой хлеб, твоя утварь, твоя провизия, твои богатства, твои рабы, мужчины и женщины и молодые люди, полевой скот и дикие животные полей, которых я соберу и которых я пришлю к тебе, и будут сохраняться за твоей дверью». Газизарда открыл свои уста и сказал, он сказал Еа, своему владыке: «никто не сделал (такого) судна. На подводной части я укреплю... увижу... и судна. Судно, которое ты мне приказываешь построить (так), которое в…¹². «В пятый день (его два бока) были подняты. В его объеме всего на всего было 14 мер, 14 всего на всего считали их наверху. Я взял свою кровлю и покрыл его. Я плавал в шестой (день), я разделял на этажи в седьмой. Я замазал щели, чрез которые вода входила внутрь. Я осмотрел трещины и я прибавил то, чего недоставало. Я вылил на внешнюю часть трижды 3600 (мер) смолы и трижды 3600 (мер) на внутреннюю. Трижды 3600 человек носильщиков принесли на их головах ящики провизии. Я взял 3600 ящиков для питания своего семейства, и моряки разделили себе дважды 3600 ларей. Для (продовольствия) я приказал убить быков. Я определил (части) на каждый день. Предвидя нужду в питьи, бочках и вине, (я собрал в количестве) как воды реки и продовольствие в количестве равном пыли земли. Я озаботился (разместить все в) ящиках... солнца... судно было готово... крепкий, и я приказал нести вверх и вниз принадлежности корабля. (Этот груз) наполнил его две третьи трети. Все то, что я имел, я собрал, все, сколько я имел серебра, я собрал, все, сколько я имел золота, я собрал, все семена, которые я имел, я собрал. Я приказал войти в судно моим слугам, мужчинам и женщинам, полевому скоту, диким полевым животным и сыновьям народа, я приказал всем войти. Schamasch (солнце) определил момент и возвестил его в следующих словах: «вечером я обильно задождю с неба, войди в судно и затвори твою дверь». Определенный момент наступил, который он возвестил этими словами: вечером я обильно задождю. Когда я достиг вечера этого дня, когда я должен был быть на страже, я чувствовал страх, я вошел в судно и затворил мою дверь. Затворяя судно, Bonzourschadi – rabi, кормчему вверил я (это) жилище со всем тем, что оно несло. Won-scheri-inav-namavi (олицетворение дождя) поднялось из глубины неба в темном облаке к Раман (бог гроз и бурь), гремел посредине этого облака. И Nabou и Scharrou шли вперед, они шли, опустошая горы и долины. Могущественный Нергал влек за собою горы, Ниниб приближался, разрушая все пред собою. Азар заставляла каналы непрестанно разливаться. Ануннаки несли разрушение. Наводя ужас, они колебали землю. Новоднение Рамана простерлось до неба, (и земля), ставшая без блеска, превратилась в пустыню. Они сокрушили... поверхность всей земли, (они уничтожили) живые существа на поверхности земли. Страшный (потоп) над людьми поднялся до (неба). Брат не видел более брата, люди не узнавали себя более. В небе боги почувствовали страх от бури и искали убежища, они поднялись до неба Ану. Боги были неподвижны, тесно прижавшись одни к другим, как собаки. Истар говорила, как маленькое дитя. Великая богиня возвестила это рассуждение: «вот человечество обратилось в прах, и это зло я возвестила в присутствии богов, за зло возвестила я... ужасные из людей, которые принадлежат мне. Я мать, которая родила людей, и вот, они наполняют море, как племя рыб. И боги по причине того, что делают архангелы бездны, плачут со мною». Боги сидели на своих седалищах в слезах и крепко сжимали свои уста, (размышляя) о будущем. Шесть дней и столько же ночей прошли. Ветер, буря и дождь потопа были во всей их силе. По приближении седьмого дня потопный дождь стал ослабевать, страшная буря, которая неслась подобно землетрясению, утихла. Море начало осушаться, а ветер и буря кончились. Я смотрел на море, наблюдая внимательно. И все человечество было обращено в прах. Как водоросли, плавали трупы. Я открыл окно, и свет ударил мне в лицо. Меня охватила скорбь, я сел и плакал и мои слезы текли по моему лицу. Я смотрел на страны, которые ограничивали море на 12 точек горизонта. Нет суши, судно неслось над страною Ницир. Гора Ницир задержала судно и не дала ему перейти выше себя. Один и другой день гора Ницир держала судно и не пускала его чрез себя, третий и четвертый день гора Ницир держала судно и не пускала его чрез себя; пятый и шестой день гора Ницир держала судно и не пускала его чрез себя. По приближении седьмого дня я приказал вылетать голубю и выпустил его. Голубь вылетел, покружился и не нашел места, где сесть, и вернулся. Я пустил лететь ласточку и выпустил ее. Она вылетела, покружилась и не нашла места, где бы сесть, и вернулась. Я пустил летать ворона и выпустил его. Ворон вылетел и увидел падаль на водах. Он поел, посидел, покружился и не вернулся. Я приказал тогда выйти (тому, что было в судне) на 4 стороны. И я принес жертву. Я вознес жертвенный костер на вершине горы. 7 по 7 (?) я расставил жертвенные сосуды и под ними я положил тростник, кедр и мозжевельник. Боги почувствовали благовоние, и боги собрались как мухи, над приносящим жертву. Поднимаясь издалека, великая богиня подняла великие пояса (радугу), которые Ану сделал, как их славу (богов). Эти боги – светлый кристалл предо мною, я не покину их никогда, в этот день я молил о том, чтобы я мог никогда не покидать их. Да придут боги к моему костру всесожжения, но да никогда Бэл не подойдет к моему костру всесожжения, ибо он не обуздал и произвел бурю (потопа) и он отдал моих людей бездне. Издалека приближаясь, Бэл увидел корабль, и Бэл остановился, исполненный гнева на богов и на небесных архангелов. Никто не должен выйти живым. Никакой человек не должен избегнуть бездны. Ниниб открыл свои уста и говорил, он сказал владыке Бэлу: кто другой, кроме Еа определит решение, ибо Еа владеет знанием и (предвидит все)? Еа открыл свои уста и говорил. Он сказал владыке Бэлу: О ты, глашатай богов, воитель, как ты не обуздан ты произвел бурю (потопа). Оставь грешника нести тяжесть его злословия. Успокойся в твоем добром счастии и никогда не произведи насилия. Раз навсегда да не будет насилия. Вместо того, чтобы тебе производить (новый) потоп, пусть явятся львы и станут уменьшать число людей, вместо того чтобы производить тебе (новый) потоп, пусть явятся гиены и станут уменьшать число людей; вместо того, чтобы производить (новый) потоп, пусть явится голод, и пусть земля будет (безплодна); вместо того, чтобы производить тебе новый потоп, пусть Дибара (бог эпидемий) явится, и пусть люди будут (умерщвляемы). Я не открыл определения великих богов. Это Газизадра истолковал сон и понял то, что определили боги. Тогда, когда решение было постановлено, Бэл вошел на корабль, он взял меня за руку и приказал подняться. Он приказал также встать моей жене и стать ей около меня Он обошел вокруг нас и стал неподвижно, он приблизился к нашей группе. Доселе Газизадра был частью смертного человечества, но пусть Газизадра и его жена сейчас поднимутся для того, чтобы жить, как боги, и Газизадра пусть поселится вдали у устья рек. Они понесли меня и поселили меня в отдаленном месте у устья рек».

К приведенному повествованию Газизадры должно присоединить окончание из рассказа второй позднейшей редакции (Бероза), отличающейся от первой в деталях и в названиях лиц, но тождественной с ней в своей сущности. Согласно этой редакции после потопное человечество произошло от спутников Газизадры, называемого там Ксизутросом.

Если мы примем во внимание, что некоторые халдейские сказания были найдены в Телэльамарне, т. е. в Египте, то тем самым мы направляемся к мысли, что то, что знали вавилоняне, должны были знать и египтяне. Сказаний несомненно родственных по происхождению с вавилонскими не нашли в Египте (то, что называется египетским сказанием о потопе, не имеет ничего общего с халдейской сагой). Но там нашли нечто другое. Несомненен факт, что древнейшая религия египтян является с характером очень возвышенным. Многие исследователи ее называют монотеизмом (из ныне живущих особенно Шэрэ). Против этого особенно идут Масперо и Тилэ. Но если она и не была монотеизмом, то несомненно она близко приближалась к нему. В эпоху четвертой и пятой династий (особенно почитавшей Ра) встречаются уже имена различных богов (до более отдаленной эпохи сведения о египетской религии не восходят). Но однако бог называется бытием единым, бесконечным, вечным. Пероглифические тексты представляют его, как создателя всех вещей, вечным, необъятным, непостижимым, бесконечным, невидимым, всемогущим и сострадательным. Люди, говорится в священных текстах, не знают ни его формы, ни его имени. Единый он имеет многие имена, многочисленные священные и мистические формы. Он есть священная душа, рождающая богов, и эти боги суть только формы, которые существуют в нем. Он есть начало формы и сам не имеет формы. От вечности Бог рождается сам собою, неизменяемый в своем совершенстве, всегда пребывающий в прошедшем, как и в будущем, он наполняет вселенную; бесконечное разумение, он не может быть воспринят, не может быть выражен ни в какой идее. Его характеристичное имя есть Nuter – тот, который обновляется, – потому что Он непрестанно возобновляетъ свое собственное существо, вечно рождается сам собою, он есть отец, мать и сын, троица символическая существенно отличающаяся от Троицы христианской и в сущности выражает только постоянство божественного существа и неизменяемость совершенств этого существа. Он таким образом создает собственные члены, т. е., свои высшие качества, которые суть боги, и так он рождает божественные типы, которые становятся мнимыми богами египтян и которые потом в эпоху вульгаризма рассматривались и почитались как действительные боги... Мир был произведен Богом, который извлек его из первоначального хаоса (Noum). Он сказал солнцу: иди, и солнце пошло. По его приказанию Shou светящийся уровнял землю и разделил воды на земные и небесные. Бог установил порядок, гармонию в мире, но злые начала постоянно стремятся к тому, чтобы их разрушить»¹³. Нравственные правила древнейших текстов не стоят ниже их метафизических представлений о Боге. Один важный сановник, бывший при царях пятой династии, говорит (на своем надгробном памятнике): «познавши вещи, я вышел из этого места (т. е. из мира), где я говорил истину и творил справедливость. Будьте добры ко мне, Вы идущие вслед за мною, засвидетельствуйте о Вашем предке: он делал добро, о если бы и мы могли поступать так же! Пусть говорят это идущие вслед за мною. Никогда я не возбуждал скорби, никогда не убивал. О, Владыка неба, могущественный владыка вселенной, я в мире исполнял мои обязанности, любя своего отца и свою мать, служа всякому, я был радостью своих братьев, любовью своих слуг, в которых я никогда не возбуждал сожаления». В луврском папирусе демотического письма, прочитанном Пиэрэ, неизвестный автор излагает следующие нравственные правила: «не делай своим товарищем злого человека», «не действуй по советам глупца», «не имей дела с безумным, не слушай его слов». «Не развращай сердца твоего товарища, если оно чисто». «Не обращайся дурно с низшими, уважай старших, не обращайся дурно с женщиною, силы которой меньше твоих, пусть она найдет в тебе своего покровителя, не заставляй страдать ребенка по причине его слабости, помогай ему, не делай развлечения, забавляясь над теми, кто зависит от тебя». В самом последнем изречении автор достигает замечательной нравственной высоты; «никогда, говорит он, не спасай свою жизнь ценою жизни другого».

Метафизические и моральные элементы вавилонской религии не стоят так высоко, насколько можно судить по опубликованным памятникам, как таковые в Египте. Но за то в Египте не найдено сказаний, имеющих столь явно библейский отпечаток, как халдейские. Оба эти факта, по нашему мнению 1) вполне отвечают библейским свидетельствам и 2) поясняют отчасти некоторые библейские события. При внешнем сходстве библейских и халдейских сказаний между ними открывается глубокое внутреннее различие. Нравственно-религиозный дух откровения в Халдеи принял натуралистическую окраску. Народ, повидимому близко стоявший к божественному откровению, духом стал далеко от него. Об этом именно и свидетельствует Библия. В своей прощальной речи к народу сказал Иисус Навин: «за рекою жили отцы ваши издревле – Фарра, отец Авраама и отец Нахора, и служили иным богам» (Иис. Н. 24, 2). Под рекою здесь разумеется Евфрат. Там некогда жили патриархи, которым были вверены словеса Божии, которые, значит, знали откровение, но которые служили богам иным. Пребывание в такой нравственной атмосфере было опасно даже и для высоконравственных лиц, и потому Бог выводит Авраама оттуда и ведет его на запад. Здесь на западе Авраам встречается с Мельхиседеком – священником Бога вышняго, Авихмелехом, получавшим откровения от Бога (20, 3), путешествовал он и в Египет, и образ действий фараона поводимому более отвечает изложенным нами нравственным правилам египтян, чем образ действий фараона исхода (Быт. 12, 18–20).

Не думая, чтобы в мутном русле преданий можно было найти многое, в чем с несомненностью можно бы было видеть отзвук божественного откровения, мы склонны предполагать, что в обрядах некоторых народов скорее можно видеть некоторый остаток истинного богопознания и богопочитания. Таким обрядом, думаем, можно считать обрезание. Обрезание не было исключительно обрядом еврейским. В прошедшем и настоящем оно существовало и существует у многих народов. Геродот (2, 36. 37. 104. сравн. Диод. Сицил. 1, 28; Страб. 16, 771 и 17, 824) свидетельствует, что обрезание существовало у египтян, колхидян (колония египтян) и эфиоплян, у финикиян и у некоторых сирийских племен, между которыми он несомненно разумеет и евреев, о них он утверждал, что они приняли обрезание от египтян. В Египте обрезанию подвергались только высшие касты, особенно жрецы (в возрасте от 6 до 40 лет). В позднейшее время один только жреческий класс был безусловно подчинен обрезанию. Иосиф Флавий, Климент Александрийский, Ориген свидетельствовали, что жрецы и посвященные в мистерии должны были обрезываться. Сам египтянин Апион, противник Иосифа Флавия, был необрезанным (только из гигиенических побуждений он подверг себя впоследствии этой опрерации). Однако Иосиф, полемизируя в своем известном трактате (Contr. Apion. 2, 13) против Апиона не оспаривает более глубокую древность египетского обряда обрезания пред еврейским.

Затем от времен более поздних, чем у египтян, но однако от очень древних и до настоящих дней обрезание существует у арабских и многих иных им родственных племен. Потомки Авраама с его верою принимали и обрезание. Правда, Иеремия (9, 26 чтение этого текста спорно) называет необрезанными эдемлян (авраамитов), равно как и моавитян и аммонитян (потомство Лота). Но у них оберезание перестало держаться как обычай со времени вавилонского пленения до времени Иоанна Гиркана (129 до Р. X.), который снова принудил их к обрезанию, (Joseph. Antiquit. 13, 9, 1), как Аристовул – итурийцев (Ibid. 13, 11, 3). Случилось, что обряд пережил веру в тот завет, знамением которого он был. У арабов обрезание не предписывается законом и однако оно существует, причем совершение его соединяется с молитвою. Не сомневаются, что Магомет уже нашел обрезание существовавшим обычаем и только не узаконил его. Об обрезании у арабов говорит Флавий (Antiqu. 1, 12,2). Обрезывают у арабов мальчиков 13 лет (возраст, в котором был обрезан Измаил. Быт. 17, 25). Подвергают этой операции и девочек (это было у египтяп. Страб. 17, 824). По арабски обрезание мальчика chatana, для обрезания девочек употребляются особенные слова hahpada, bazzara; подобным образом обрезание девушек имеет место у берберов, в некоторых областях Персии. Оно существует у абиссинских христиан и у коптов или теперешних египтян.

Кроме того обрезание существует у многих некультурных народов настоящего времени – у кафров и других южно-африканских племен, на острове Мадагаскаре, на островах Тихого Океана у папуасов, у многих племен Южной Америки (у Манао сасило-индийцев... ¹⁴).

Логика рационалистов, по которой обычаи современных дикарей суть обычаи первобытного человечества, приводит их к заключению, что обрезание у евреев выродилось в священный обряд из обычая их диких предков, который, представляется им наиболее вероятным – в свою очередь выродился из кровавых жертв. Прежде приносили в жертву людей, пленников, детей, затем принесение в жертву людей заменили отсечением полового члена, затем – еще одна ступень смягчения – отсечение полового члена заменили, обрезанием крайней плоти. Объяснение это не опирается ни на какие исторические или этнографические данные. У дикарей обрезание часто существовало рядом с кровавыми жертвами и обрядами. У народов древности – египтян и евреев – оно имело значение, нисколько не согласующееся с мыслью об отнятии жизни или об отречении от жизни. Справедливо указывают, что обрезание способствует половой производительности. У евреев обрезание рассматривалось, как удаление нечистоты. Необрезанные суть нечистые (особенно имя необрезанных усвояется филистимлянам). У египтян, мы видим, оно было привиллегею (конечно мучительною) лиц высших каст. Таким образом древнейший характер, с которым является обрезание, устраняет мысль о кровавых жертвах. От корня арабского наименования обрезания – chatana (chatan еврейск.) происходят наименования жениха и невесты. Обрезанию подвергались в некоторых местах при достижении половой зрелости и оно давало право на вступление в брак. Обрезание вообще давало права принимавшим его, потому что по существу оно было актом очищения. Оно, следовательно, могло собою обусловливать право принесения жертв, но само собою никогда не знаменовало жертвы. Некоторые католические писатели так объясняют происхождение обрезания у евреев. Несомненно, что обрезание было в Египте раньше времени Авраама, и вероятно, что Авраам познакомился с этим обрядом во время пребывания в этой стране. Но это ничего не говорит против библейского повествования: весьма удобно Бог мог указать Аврааму на обычай уже ему знакомый и повелеть следовать ему, преобразуя простой обычай в священное знамение. Должно отметить, что очень часто при установлении таинств Господь избирал уже известные обряды, сообщая им высшие значения и действенность. Обряд крещения, возношение хлеба и вина, помазание елеем были известны прежде, чем Господь преобразовал эти обряды в таинства. Так Господь, надо полагать, совершил преобразование и обряда обрезания, и основания для предположения этого открываются уже в том, что Бог говорит Аврааму об обрезании, как о вещи повидимому известной последнему (см. Быт. 17, 10 и сл.)¹⁵.

Рассуждение это упускает из вида, что во всех других указываемых случаях Господь благоволил сообщить силу таинств обрядам религиозного характера и притом имевшимся у народа; содержавшего истинное богопочитание. Из этого, нам кажется, следует заключить, что Господь мог сообщить силу знамения завета религиозному обряду, который существовал у предков Авраама, но ко времени Авраама, может быть, плохо соблюдался (Еванг. Иоан. 7, 22). Подобно тому как заповедь о субботе не была первоначальным установлением празднования субботы (наши основания. Шаитепи, История peлигий русский перевод, 5 выпуск стр. 434), так, полагаем мы, и повеление Господа Аврааму об обрезании не было его изначальным установлением. Из библейского повествования мы видим, что суббота почиталась с самых изначальных времен (Быт. 2, 2. Счет дней по неделям Быт. 29, 27). Из этих указаний мы позволим себе заключить, что суббота имеет изначальное божественное установление. Может быть в подобную глубокую древность и к тому же началу должно возводитъ и обрезание. В подобную, но не в ту же. Суббота могла почитаться и, надо полагать, выделялась из других дней до падения человека (Быт. 2), но обрезание, надо полагать, явилось уже после греха, и является внешним выражением внутреннего сознания греховности и желания исправления. Может быть, как священный символический обычай, оно и было установлено в патриархальные времена (может быть до потопа). Но во дни послепотопных патриархов, когда они жили за великою рекою, этот обычай мог соблюдаться не строго, ибо сами патриархи уклонялись в служение богаи иным. Это и было причиною того, что Авраам не был обрезан. Установление обрезания, как знака завета, во дни Авраама повидимому предполагает собою, как соглашаются все, знание Авраамом этого обряда. Нет никаких оснований предполагать, чтобы Аврааму был указан обычай языческий. Затем такое решение само по себе не дает решения вопроса о происхождении обрезания, а только отодвигает его. Откуда и как произошло обрезание у египтян или других древних народов? Все объяснения, предлагавшияся доселе, никаким образом не могут быть признаны удовлетворительными. Пытались представить обрезание, как результат гигиенических забот. Указывают, что оно охраняет от некоторых болезней (от карбункула – anthrax). В немецких трактатах об обрезании добросовестные богословы всегда цитируют курсы хирургии 30 или 20 годов, развивая эту теорию (так, наприм. приводит это мнение Шенкель, Bibel-Worterbuch. В. 1. Beschneidung). Но если и верно, что обрезание может быть полезно, то совершенно неверно и неосновательно приписывать дикарям такую преувеличенную заботливость о профилактических мерах против предполагаемых случайных заболеваний. Все благие последствия обрезание могло иметь только в том виде и той форме, какие оно имело у евреев. Но у других народов, наприм., и у египтян, оно производилось так, что могло само влечь за собою серьезные и даже смертельные последствия. Обрезание, как и корь, неопасно у маленьких детей, но у взрослых оно сопровождается болезненными явлениями (Быт. 34, 24–25). Откуда же мог взяться у дикарей такой уродливый обычай? Несомненно, что этот обычай имел у них религиозное значение, и мы полагаем весьма вероятным, что начало его нужно отыскивать в божественном установлении, данном людям первого времени.

От тех, кому были вверены слова и обетования Божии, он распространился по островам и народам. Египтяне принесли его оттуда же, где его практиковали, только, как видно, неаккуратно, и предки евреев. На стране далече обряд искажался, терял свой смысл, но однако во многих местах сохранялся. Большинство ученых думает, что дальность расстояния устраняет возможность общности происхождения, что у американцев, живших на Ориноко, не могло быть никаких заимствований от вавилонян или евреев. Мы безусловно отвергаем эту точку зрения. Мир очень невелик. Наибольшее расстояние между 2-мя точками на земной поверхности менее 20.000 верст. Правда, имеются доселе еще никем не достигнутые пункты, таковы оба полюса и значительные прилежащие к ним пространства за полярным кругом (начиная с 84 параллели, в них никому не удалось проникнуть). Но в те страны, которые заселены теперь, люди могли проникать всегда – пешком, на лодках. Ведь двигаясь по 10 верст в сутки, можно в течение 7 лет достигнуть самого отдаленного пункта от данного места. Что водные пространства и пустыни были переходимы в прошедшем при самых примитивных условиях, что первобытных кочевников нужда, страсть к приключениям, любознательность могли гнать дальше и дальше в разные стороны от мест их первичных поселений, об этом мы говорили в другом месте. Мы приведем теперь только некоторые новые доказательства того, что между Америкой и Старым светом существовали сношения еще до Р. X. Эти новые доводы, почерпнутые из старых книг, даны Вернутром (см. Rev. scientif. Premier. semest. № 26. 1898, ранее – его же статью Rev. scientif 8 Aout. 1891). Вернутр указывает, что Плиний в своей естественной историиpии описал один вид муравья, который живет исключительно в северной Америке. У Аристотеля (в его проблемах Sect 25, § 2) описывается явлeниe, носящее название «бычaчий шум» и состоящее в том, что в некоторых болотах слышится шум, похожий на мычание быков, пoxoжий настолько, что коровы, пасущияся близ, приходят в беспокойство. Аристотель предположил, что этот шум производится помимо каких-либо живых тварей физическими причинами (особенные услoвия движения воздуха и воды). Объяснение Аристотеля не может быть принято. Его физические причины не могли произвести бычачьего шума. В действительности шум производится кваканьем некоторых особенных лягушек (Rana catesbiana). Но замечательно, что этот род лягушек водится только исключительно в восточной части северной Америки. Какой вывод следует? Мы думаем что самый естественный тот, что естественно исторические познания людей старого света до Р. X. захватывали и свет новый. Но это было возможно только при посещениях и – надо полагать – заселениях нового света. Таковые иммиграции, мы полагаем, и совершались в новый свет неоднократно. Вместе с этими иммиграциями, думаем, разносилось и обрезание.

Peлигия есть учение и деятельность. Но ни как учение, ни как деятельность в своей первоначальной форме она не была изобретением человеческим. Только чрез откровение человек узнал Бога и научился почитать его. Что-нибудь из двух: или человек потомок животных, или он – непосредственное создaниe Творца. Если он потомок животных, то откуда у него суеверия и культ? Нельзя выдумать никаких факторов, которые могли бы направить антропоидов к тем религиям, которые имеют дикари. Даже и при теории естественного происхождения человека некоторые ученые, нелегко yдoвлeтвopяющиecя ничего не объясняющими объяснениями, предполагают откровение. Так поступает Уоллэс. Но если принять, что человек есть непосредственное создание Божие, то тогда, конечно, должно признать, что первая религия человека была делом Божиим. Факты религиозности выражают собою неистребимое стремление человечества к Божеству. Единственно возможное представление о Боге обязывает мыслить, что это стремление находит себе удовлетворение по меньшей мере настолько, насколько заслуживает стремящийся (Апок. 3, 20). Но если так, то значит, что первым стремлениям первых людей к Богу отвечало откровение, богоявление. Богообщение было изначальным фактом, а дело поддержания богообщения должно было быть результатом нравственных усилий человека. В Боге нет пременений или преложений стен. Но человек, это – трость колеблемая, легко подчиняющаяся и поддающаяся самым разнообразным влечениям, стал искажать богоучрежденные установления. В своей первоначальной форме религия и как внешнее откровение, и как внутреннее стремление была безусловной истиной. Отсюда всякий культ – даже в самых его нелепых и ужасных формах, каковы, наприм., человеческие жертвы, должно рассматривать, как искажение истины, а не как изначальную ложь. Однако между многими религиозными обрядами и действиями и первоначальным истинным богопочитанием при современном состоянии наших знаний трудно установить даже проблемматически историческую связь. Обрезание, по нашему мнению, не принадлежит к числу таких религиозных обычаев. Оно сохранило (в существе, а не в подробностях) свою богоучрежденную форму и оно должно было всегда обрезывавшихся, когда они размышляли о факте обрезания, приводить к мысли о его нравственном значении.

За всем тем мы признаем, что следы первобытного откровения трудно находить и что с несомненностью можно указать на очень немногое, как на действительный остаток памяти о первобытном прошлом. Это не удивительно. Если Фара, отец Авраама, служил богам иным; если в доме самого Моисея завет обрезания оказался несоблюденным (Исх. 4. 24–26), то понятно, что в иных племенах и народах забвение истины должно было совершаться быстро, быть широким и глубоким. Но связь народов земли с народом, которому были вверены слова Божии, как мы уже говорили, не была порвана безусловно. Общение народов имело место и в ветхозаветную эпоху. Отсюда уже в позднейшее время истины откровения могли проникать к язычникам. Имеем ли мы языческие свидетельства этого?

Имеем бесспорные. Но кроме бесспорных имеются сомнительные и затем есть теории, очень широко и очень различно толкующие некоторые свидетельства. По одной из таковых теорий из языческих свидетельств ясно следует, что истины монотеизма и правильного богопочтения всегда сообщались народам. Такую теорию в чрезвычайно парадоксальной и однако остроумной форме развил около 20 лет назад некто Криг в книге: Monoteismus d. Offenbarung und d. Heidenthum (Mainz 1880 r.). Криг – католик и его книга написана ad maiorem Romae gloriam. Его способ толкования не выдерживает критики, но его взгляды на философию истории и на пути промысла исполнены искренно благочестивого христианского чувства и заслуживают полного внимания. Он исходит в своем рассуждении из толкования св. Иоанном Златоустом псалма 4, 6, каковому толкованию придает тот смысл, что евреи были народом пророков и учителями человечества. Они наставляли в истинах богопознания и богопочитания как восток, так и запад. Криг ставит эпиграфом своей книги слова из молитвы Соломона при построении храма (3Цар. 8, 43) и говорит, что эти слова выражают не только желание мудрого царя, но и дело, которому служили евреи. Народам, которым провидение давало господство над миром, провидение, по Кригу, всегда сообщало чрез евреев истинное богопознание. Древнейшею из всемирных монархий является ассирийская. Криг утверждает, что Ассур ассирийцев, это – единый высший Бог, Иегова евреев. Царство ассирийское пришло в соприкосновение с израильским около 800 г. до Р. X. При Иэровоаме Иона путешествовал в Ниневию. Криг отмечает, что новейшие раскопки в Ниневии открыли нечто относящееся к книге пр. Ионы. Возвышенность при Мозуле еще и теперь называется Nebi lunus, т. е., пророк Иона. Царство ассирийское сменилось вавилонским. Здесь история пр. Даниила показывает, что истинное богопочтение через евреев во дни Навуходоносора стало известно и великому монарху. После Вавилонян на историческую арену выступили персы. Пророчество Исаии о Кире уже само, по Криту, свидетельствует, что персы не были далеко от Бога. Их Ормузд есть единый высший Бог. Персов сменили греки. Криг воспроизводит рассказ Иосифа Флафия (Древности 2, 8, 4–5) о том, как Александр Македонский посетил Иерусалим, направляясь против Дария. Первосвященник Иоддай принял Александра с великою пышностью и показал ему пророчество Даниила о царствах (8, 3 et. folg.). Александр отнес к себе пророчество о великом завоевателе. Здесь, говорит Криг, мы имеем первый пример в истории, как богодухновенные писания евреев ясно являются агентом мировой политики. Доселе они имели важное значение только в политике национальной. Александр подтвердил все права и преимущества первосвященнической власти и вообще обнаружил большое благоволение к евреям. На смену греков выступил Рим. Если о других государствах Криг говорил еще объективно, – хотя конечно его соображения об Асуре и Ормузде и доверие к свидетельству Флавия не принадлежат к числу заслуживающих подражания, – то эта объективность у него совершенно пропадает, когда он подходит к истории вечного города. Им как будто овладевает то настроение, которое охватывало средневековых пилигримов, когда они приближались к стенам Romae aeternae, Рим – для него город особенного божественного попечения, предназначенный служить величайшим целям мировой истории. Уже в своем введении он останавливает внимание читателя на словах блаж. Августина: per еа tempora (Ezechiae et Numae) isti velut fontes profetiae eruperunt, quando regnum (assyrium deficit et) Romanum coepit. (Civit. Dei. 18, 27).

Основная мысль Крига та, что Рим 8 и непосредственно следующих столетий до Р. X., Рим, который мы считаем варварским, воинственным, у которого не было литературы и философии, который разделял и повелевал, этот Рим был строго монотеистичен. Его богопознание и богопочитание были также истинны, как религия Ноя. В глазах Крига Нума – Помпилий – второй царь Рима, лицо столь же высокое, как великие почитатели истинного Бога, подобные Мелхиседеку, которых называет Библия. Избрание Нумы на царство (т. е. собственно сказание об избрании) напоминает Кригу избрание на папский престол Григория 7 и Иннокентия 3. В защиту своего тезиса о содержании Нумою истинного богопочитания Криг приводит ряд свидетельств из церковных и классических писателей. Прежде всего, он обращает внимание на следующее место апологетика Тертуллиана, обращенного к Септимию Северу и сенату: «вы сами однако должны знать, что ваши собственные законы, поскольку они кажутся стремящимися к тому, чтобы существовала невинность, получили свою форму от божественного закона, как древнейшего» (Ароl. 45). Какой же это древнейший закон? Есть только единственное божественное законодательство, от которго римское могло получить свое содержание, и это есть книга закона Моисея.

Тертуллиан был римский юрист и, апеллируя, как к известному факту, что римские законы произошли от древнейшего божественного, он должен был знать, что говорит. Следующее свидетельство о Нуме дает грек уже в зрелом возрасте, обратившийся от греческой философии к христианству – Климент Александрийский. Нума, царь римский, пишет он, был пифагорейцем, я наставленный в учении, заимствованном от Моисея, запретил римлянам делать изображения божества в человеке – или животно–подобной форме. В течение первых ста семидесяти лет римляне, если они строили храмы, и не имели никаких изображений божества, ни рисованных, ни вырезанных. Поскольку Нума показал им в тайном учении, что почитание Высочайшего не может совершаться иначе, как только в духе (Strom. 1, 15). По мысли Климента, Пифагор, как и другие философы древности, лучшее и истинное в своем учении заимствовал от Моисея. К этому свидетельству Климента Криг присоединяет слова Плутарха: «некоторые говорят, что Нума – ученик Пифагора, между тем другие полагают, что он получил обучение от некоторого варварского (чужеземного) философа, который был древнее Пифагора». Криг отмечает, что греческие писатели никогда не называли евреев их собственным именем, а именовали варварами. Но у всех варваров можно назвать только одного философа – Моисея. Философии или закону Моисея и был наставлен Нума. Последнюю часть свидетельства Климента Криг сопоставляет с следующими словами Ливия: «так как он (Нума) верил, что небесное божество (coeleste Numen) управляет судьбами людей, то исполнил он сердца всех таким страхом Божиим, что верность и святость присяги управляли тогда общиною, как впоследствии закон и страх наказаний» (1, 21). Что это такое за coeleste Numen? Им именовалось то божество, которое почитали евреи. Так Ювенал, говоря о богопочитании евреев, пишет.

Замечательно, что и сами евреи называли себя и назывались другими почитателями Бога неба. Так, Иона сказал о себе корабельщикам: «я еврей, чту Господа Бога небес, сотворившего море и сушу» (Ион. 1, 9). Так, Ахиор, излагая Олоферну кратко историю евреев, об их повороте в халдее к истинному богопочитанию выражается: «начали поклоняться Богу неба» (Иуд. 5, 8). Все это направляет к выводу, что божество евреев и божество Нумы есть один и тот же Истинный Бог. Криг приводит ряд языческих свидетельств о характере царствовавия Нумы. Эней Флор писал: Нума так изменил дикий и воинственный народ, что власть, которую они приобрели только несправедливостью и насилием, теперь сохранялась через религию и добродетель. Аврелий Виктор: «по причине великого призвания честного правительства Нумы, никто не осмеливался против него начинать войну». Евтропий: «хотя Нума не вел никакой войны, однако его правление не менее споспешествовало благополучию государства, чем правление Ромула; он дал римлянам книгу законов и нравственных правил, между тем как до его времени они по причине их непрестанных войн были не чем иным, как разбойниками и полуварварами». Дионисий Галикарнасский: «следствием мудрого и мирного правления Нумы, во время которого он не губил народ в войнах, но направил их к земледелию, было то, что он своими подданными был любим, в соседях вызывал удивление и его память долго жила в потомстве». Дион Кассий: «так как римляне в правление Нумы в постоянном мире жили между собою и с соседями, то пришли они к заключению, что Нума, подобно Ромулу, был послан их городу провидением, поскольку чрез дела обоих город в короткое время так возрос, что он совне представлялся могущественным и внутри был твердо организован». Диодор Сицилийский: «Помпилий, царь римлян, жил в мире, во все свои дни». Некоторые говорят, что он был учеником Пифагора и свои законы, касающиеся религии, вместе с другими вещами получил от него. Это чрезвычайно возвысило его авторитет и, хотя он не был римлянином, он был призван занять трон. Овидий говорит, что Нума был человек, которого стремление к совершенствованию в знании побудило оставить отечество и свой город и идти в Кротон

Animo maiora capaci

Concipit et quae sit rerum natura requirit

Hujus amor, curae, patria Curibusque relictis

Fecit ut Herculei penetraret ad hospitis urbem

(Ovid. Metam. 15, 6).

Впоследствии Нума раскрывал своим внимательным ученикам

Magni primordia mundi

Et rerum causas et quid natura docebat

Quid Deus (ibid. 15, 67).

Криг еще умножает эти свидетельства, смысл каковых всех сводится к тому, что Нума где-то и кем-то (обыкновенно Пифагором или пифагорейским учителем) был наставлен истине главным образом религиозной и принес ее к ce6е на родину и в ней наставил римлян. Божество, называвшееся у римлян Summanus, это высочайший истинный Бог, самое слово Юпитер значит в сущности бог неба (света). Таким образом и это имя в начале выражало истину. Храм истинному Богу был воздвигнут на Капитолии при Нуме. Криг проводит параллель между законами Рима и Моисея и указывает много существенно сходного¹⁶, как в требованиях буквы, так и в требованиях духа. Даже между еврейским первосвященником и Pontifex maximus ему представляется сходство и родство. Нума, по представлению Крига, был в Иерусалиме при Езекии. Может быть, он был свидетелем чуда с войсками Сеннахерима. Из Иepyсалима Нума принес истину к берегам Италии, однако, имея в виду особенности характера римлян, особенности их провиденциального назначения, он изложил им истины в форме наиболее удобной для их восприятия. В мифе о нимфе Эгерии (от egerere из сокровенности выводит на свет) Криг видит персонификацию откровения. У Тита Ливия есть рассказ (40, 29), что в 571 году от основания Рима (в 181 г. до Р. X.) у подножия Яникула при раскопках были найдены 2 гроба, надписи на которых говорили, что в одном из них находится труп Нумы, а в другом – его книги. Первый по вскрытии оказался пустым, во втором нашли 14 книг (7–латинских de jure pontificio и 7 греческих о философии). Так как раскопки производились на средства писателя Петиллия, то книги эти и были взяты Петиллием и читались им и его друзьями. Но когда oкaзaлocь, что они содержат нечто несогласное с религиозными установлениями государства, то претор, народные трибуны и сенат пришли к заключению, что книги нужно сжечь. Они и были сожжены. В указании причины, по которой книги были сожжены, для Крига является ключ для объяснения, почему свидетельства о Нуме не всегда подтверждают его теорию еврейского воспитания царя, иногда глухи. Со времени Нумы Рим уклонился от пути правды и вспоминать законы Нумы значило осуждать себя.

Уже то обстоятельство, что книга Крига не встретила себе никакого сочувствия, что никто даже не нашел нужным разобрать хотя бы с целью опровержения развиваемые в ней взгляды, уже это склоняет к отрицательному к ней отношению. Положения Крига звучат как-то странно и необычно и никак не согласуются с тем, что утверждается в курсах истории и исторических монографиях. Для нас независимо от исторической стороны дела представляется прежде всего странным, как это Криг – католик, воспитанный, можно сказать, в преувеличенно – внешнем представлении единства церкви, говоря о религии Нумы, совсем опускает из виду мысль об этом единстве. Представляя, что Нума был воспитан на торе, Криг однако принужден признать, что тора не была in extenso применена в Риме. У него не хватило смелости сказать, что в Риме было обрезание, праздновали пасху и т. д. Но в таком случае если римское царство содержало истинное богопознание и правильное богопочитание, и Иудея в то время тоже пребывала в истине, и Иудеи согласно с своим богооткровенным законом должны были трактовать римлян, как необрезанных, как они трактовали и филистимлян, то оказывается, что на земле в одно время были две истины – плохо согласовавшиеся между собою. Если бы Криг удержался на точке зрения некоторых учителей и отцов церкви, что язычники имели нечто хорошее и что это хорошее они заимствовали от евреев, тогда его теория о том, что Нума многое взял из законов Моисея, была бы – если бы исторически и неверною, то по крайней мере теоретически состоятельною. Но он хочет представить Нуму как бы носителем полной истины, и Рим эпохи царей рисуется ему слишком благочестивым. Чтобы получить эти выводы, Криг должен принять невозможную теорию двойственной истины, множественности заветов Бога с народами, и при всем том его представления о ходе вещей в религиозных судьбах Рима останутся вызывающими крайние недоумения. Нума – ученик Моисеева закона – вводит этот закон в Рим в сильно измененном виде. Эти изменения суть ли дело Нумы, или допущены им по указанию откровения? Если последнее, то тогда для введения религии Ноя (немного более) между непосредственным откровением и Нумою не нужно было посредства Моисеева закона, и Нуму нечего связывать с Иерусалимом. Если Нума сам модифицировал закон Моисея, то это было только возможно во 1) при непризнании его полной богооткровенности и 2) если даже принять религию Рима в изложении Крига – при непонимании Моисеева закона. Сущность еврейской религии была в обетованиях. Где они в учении Нумы? У Крига представляется весьма странным несоответсвие средств с целями в его теории. Нума пишет свои заветы, тщательно заботится о том, чтобы их сохранить, хоронитъ их в особом гробе и что же получается в результате? На книги наталкиваются через столетия и их сжигают. Но главное конечно то, что теория Крига стоит в решительном противоречии и отвергается всем тем, что написано о первоначальной истории Рима со времени Энния (239–161) и до наших дней. Римляне – ветвь арийцев и их религия в глубокой древности имеет много сходного с верованиями других арийских племен. Юпитер, Юнона, Янус, Веста, все это много древнее Нумы, а там идут dii minores: Сатурн, Консус, Волканус, Либер и Либера и затем обширная демонология. Сам Криг признает, что до Нумы был еще Ромул и было много племен в Италии. Названные нами боги бесспорно древнее предполагаемого первого царя. Криг вырывает из исторических повествований только то, что, ему кажется, при некоторых натяжках подтверждает его мысль, но совершенно игнорирует то, что его опровергает. Разве те самые писатели, которых цитирует он, не говорят, что в правление Нумы храм Януса все время оставался закрытым, разве они не говорят, что Нума воздвиг алтарь Термину на капитолийском холме. Отсутствие идолов в древнем Риме – хотя бы и не безусловное – находит себе полное объяснение в том, что римляне видели в своих божествах абстракции и почитали их под символами (Марса под символом некоторого копья, Юпитера – в камне, в храме Весты на форуме никогда не было изображения богини). Самые сказания об учителе Пифагорейце Нумы должны бы внушить Кригу осторожность в их оценке. Пифагор по обычной хронологии жил 2-мя столетиями позже Нумы и для того, чтобы в предании хронология так исказилась, нужно было немало времени. И на самом деле сказания о Нуме, на которых хочет утвердиться Криг, позднего происхождения, они не идут в древность далее начала 1-ой пунической войны (264 до Р. X.) и имеются вещественные доказательства того, что ореол учителя религии был придан Нуме значительно позже того, как образы других царей приняли в сказаниях и представлениях народа совершенно определенные представления. Всем своим царям благодарные римляне поставили статуи. Их по степени древности можно классифицировать на основании следующих признаков: 1) древнейшие – без туник и колец, 2) последующие – в туниках и без колец, 3) позднейшие – в туниках и кольцах. К первому роду принадлежат статуи Ромула и Тита Тация, ко второму – Тулла Гостилия, Анна Марция и Тарквиния, к третьему – Сервия Туллия и Нумы. Полагают, что статуя Нуме поставлена не ранее 5-го столетия. Хронология статуй не соответствует хронологии царей, но последняя в настоящее время и не защищается никем из ученых. Число, имена и деятельность этих царей, все проблематично. Самое имя Рима (Roma) теперь хотят ставить в связь не с Ромулом, но с древним речным богом Румоном (Rumonus), число Тарквиниев из 2 (Priscus и Superbus) сводят к одному, и, простирая древность Рима далее половины 8 столетия до Р. X., с другой стороны признают, что судьбы Рима и гораздо позднее этой даты окутаны совершенным мраком. Но за всем тем если отвергнуть все показания историков о первоистории Рима на том основании, что они слишком позднего происхождения, что на них опочил дух позднейших эпох, национальное самомнение, и если оставить силу только за приведенными свидетельствами Крига, то и тогда, ведь, из них вовсе не вытекает того, что утверждает Криг, и от Кротона еще остается громадное расстояние до Иерусалима.

С теорией Крига, вообше говоря, и не считают нужным считаться. Но есть в ней нечто, что заслуживает внимания. Она развивает на исторической почве мысль, которая нам представляется важной и в сущности верной. Мы говорили, что мир не велик по пространству. Поверхность, на которой разыгрывается история человечества, менее 4 п 6377, , и люди не могут подняться ни над этою поверхностью на высоту 10 верст, ни опуститься в глубь ее на такое же количество. Такова не обширная историческая сцена, но и история человечества, совершающаяся на ней и известная нам, имеет очень неглубокую древность. При всех попытках расширять рамки хронологии древних государств ни один серьезный историк не поведет нас в глубь веков более отдаленную, чем 7 тысяч лет. Исследователи опускают из виду эту хронологическую и географическую узкость истории. Они представляют себе, что на таком небольшом пространстве земли, в такое небольшое время и небольшие народы могли разбиться на какие-то обособленные и самозамкнутые единицы, которые не имели между собою ничего общего, шли и развивались особенными путями. Против такого представления, формулируемого более или менее крайним образом, Криг выдвигает теорию сохранения человечеством своего духовного единства, теорию постоянного обращения народов к тому очагу, который, по нашему мнению, содержал истинный духовный огонь. Криг отмечает в римских законах и в римской религии, несомненно, нечто такое, что должно признать приближающимся к истине. Мы думаем, что во всем этом много правды и притом правды поучительной и важной, если откинуть мысль о путешествии Нумы к Езении. Римляне не любили путешествовать по морю и по природе своей питали нерасположение к воде. Катон старший сильно жаловался на то, что ему однажды пришлось совершить путешествие по морю, которое он мог бы совершить и по суше. Римские поэты, особенно Гораций, часто выражали свой ужас пред водной стихией... Это было в позднейшие времена, да и во времена древние у римлян уже были суда. Но это был результат необходимости, а не страсти к путешествиям. Bce предания показывают что за мудростью римляне считали совершенно достаточным паломничать в великую Грецию. А когда таковая еще не возникла, чем отправляться в отдаленные страны, они могли поучиться у других своих соседей, не южных, а северных, именно этрусков. Этруски, загадочная народность, жили к северу от Тибра и были соседями латинян и сабинян. Несомненно, они имели культуру несравненно высшую, чем латиняне и сабиняне. Скорее было учиться у них, чем предпринимать опасные, отдаленные и тяжелые путешествия на азиатский восток или пробираться по направлению к этому востоку по диким, малозаселенным и неисследованным странам Европы. Молитва Соломона об иноплеменнике, который придет из земли далекой помолиться Богу Израилеву, могла иметь в виду тех царей земли, о которых говорит 3Цар. 10, 24. Свет Иерусалима мог быть замечен и привлечь к себе только тех, которые были к нему более или менее близко, но Рим был слишком далек и слишком некультурен. Была другая народность, которая хорошо знала и Иерусалим, и Рим, и Этрусков, и Грецию. Это финикияне (сидоняне). Эти купцы древнего мира разносили с собою культуру востока по всем берегам и островам Средиземного моря. Полагают, что они проникали и далее и добывали олово на Британских островах. Они распространяли с собою культ Астарты-Афродиты, (Aphrodet от Athtoret, Aztoret); обменивали оружие от (λογχη от финикийского romach, romeh), вводили свои игры (хоттаβοϛ от kutab-ocь, на которой балансировали чашу с вином), развивали страсть к золоту (xpυσos от финикийско-еврейского charuss), но они приносили и нечто лучшее: они дали Европе алфавит. Могли они рассказывать жителям отдаленной Европы и Африки и о своих соседях евреях, и о их Боге. Илия был в Саренте Сидонской и, значит, между сидонянам (и были способные принять слово пророка). Могли быть таковые и между сидонскими моряками. Не тору, конечно, могли они привезти к берегам Арно или Тибра, но мысль о высшем Боге, о его пророках, отдельные хорошие правила, все это могли поведать люди отдаленного востока сынам Аппенинского полуострова. Последние могли довольствоваться узнанным, принимать или отвергать его или, по указаниям купцов, сами отправлялись на восток, чтобы точнее узнать то, в чем уже из чужой речи можно было предположить нечто близкое к истине. Мы полагаем, что последнего не было во дни Нумы. Но однако уже и во дни Нумы жители Аппенинского полуострова (т. е. культурнейшие из них) могли слышать о евреях, как носителях особенной религии и как особенном народе, и могли уже узнавать о некоторых верованиях и обычаях этого народа. Во всяком случае рассуждение Крига показывает, что в верованиях древних римлян был не один грубый политеизм, но и было нечто возвышенное (только неисключительно, как полагает Криг), и что римляне не были народом, от которых истинная ветхозаветная церковь была отгорожена непроницаемою стеною.

Но проникло ли на самом деле что-нибудь к римлянам от евреев, этого мы не можем утверждать и доказать с несомненностью. За то мы полагаем, что мы можем доказать это по отношению к другому арийскому народу – персам. Они выступают на арену всемирной истории в самом конце 7-го столетия до Р. X. Приходят в непосредственное соприкосновение с евреями приблизительно в 538 г. и после этого в течение двух столетий евреи имеют с ними непрестанные сношения. Повествования священных книг ясно указывают, что евреи имели влияние на персов (Исаии 45, 1–4; 2 Паралип. 36, 22–23, Есфирь – особ. 5, 2 и 6, 1–8, 12, 17; 1 Ездр, Неемии, 2 Ездры, Даниил). Это не мешало многим утверждать (особенно Мишелю Бреаль), что персы имели религиозное влияние на евреев. Ренан в своей «истории народа израильского» даже предполагает, что персы влияли на вавилонян и чрез вавилонян на евреев. Выходит, что преемники влияли на предшественников, дети на отцов. Ассиро-вавилонская культура сказала свое последнее слово, когда начала говорить Перстя. Евреи, во всяком случае, имели священные книги задолго до дней Кира. Когда явились священные книги персов? В той редaкции, в которой они существуют теперь (большая часть книг авесты погибла, в этой гибели обвиняли Александра Македонского, но вероятно в этом виноваты арабы), они явились уже в христианское время. В каком виде они существовали во вторую половину 6-го века? На этот вопрос вполне ответить нельзя. Но мы прежде установим факт несомненного родства по происхождению некоторых пунктов персидского вероучения с еврейскйм и затем уже постараемся показать, как нужно решать вопрос об этом родстве. Указывают¹⁷ следующие сходные элементы между Библией и авестой. Учение о Божественном единстве (некоторые даже о троичности, теперь это оставлено), о творении, земном рае, древе жизни, о змее (вритра и аги), о творческом слове Honover (на самом деле Honover – не творческое слово, а молитва из 21 слова, особенно ценимая и постоянно читаемая маздейцами Отождествлении Honover с Логосом есть результат ошибочного перевода, допущенного Анкетилем в 19 гл. Ясны слова vacem), о воскресении тел, страшном суде (соссиош) (непонимание иронии в словах убийцы Смердиса, приводимых Геродотом) и будущей жизни, учение о добрых и злых духах. Не во всех пунктах, где указывают сходство, оно существует действительно. Так, учения о Божественном единстве у персов на самом деле никогда не было. В глубокой древности у них уже встречается развитый и непримиренный дуализм (Агура – Мазда и добрые духи, Ангро-Маиянус и злые духи), в последующее время у них этот дуализм был сведен к некоему высшему единому метафизическому принципу (Церуане – Акерене), но это вовсе не было монотеизмом. Не было никогда у персов идеи о посреднике между разгневанным Божеством и греховным человечеством. Это свойство приписали Мисре на основании следующих слов Плутарха: αμφών μεσον; δια τοντο μεσιτην τον Ϻιφραν χαλονσιν οι Περσαι (De Iside et Osiride c. 46).

Но Мисра, культ которого имел успех в позднейшее время (в правление Гелиогобаса) был одним из светлых духов, вовсе не имевшим значения посредника (Вендидат, определяющий в большей своей части наказания за преступления, ясно показывает, что маздейцы не находили нужды ни в каком посреднике), и слова Плутарха о нем должно понимать так: Ормуд – свет, Ариман – мрак, Мисра – среднее между ними – искра. Плодом подобного недоразумения было толкование Honover в смысле Логоса, предположение веры у персов в воскресение тел и т. п. Но помимо этих мнимых или сомнительных пунктов сходства имеются, полагаем, несомненные: прежде всего в сказании о творении мира. Ангро–майянус творит мир в шесть последовательных периодов (обнимающих собою 365 дней) и оканчивает свое дело созданием человека, названного им Gayomaratan – жизнь смертная – который и выходит беспорочным из рук Создателя. По Бундегешу, первые люди согрешили следующим образом. Первый человек называется у иранцев Уита и у индийцев Уита. Сын неба, а не человек Уита, соединяет в себе черты, которые Бытие приписывает Адаму и Ною – отцам до и послепотопного человечества. Позднее Уита является просто первым царем иранцев, но царем, жизнь которого, как и жизнь его подданных проходит среди райского блаженства, в раю Airiana Vaedia – жилище первых людей. Но после некоторого периода жизни чистой и безгрешной Уита совершил грех, который отяготел на его потомстве, и этот грех, заставивший его потерять могущество и выбросивший его за пределы райской земли, отдает его во власть змея, злого змея Анграмайяниуса; который и заставляет его погибнуть в ужасных мучениях. Позднее в Бундегеше Уита уже не является ни первым человеком, ни первым царем. История падения, которое заставляет Уита терять свое эдемское блаженство и подпадать во власть врага, всегда остается связанною с именем этого героя. Но это падение – не первый грех. Грех первый, приписываемый предкам, от которых происходят все люди, относится здесь к Maschia и Maschiana. Вот сказание Бундегеша о первом грехе: «человек был, отец мира был. Небо назначено было ему под условием, чтобы он был покорен сердцем, чтобы он со смирением делал дело закона, чтобы он был чист в своих мыслях, чист в своих словах, чист в своих действиях, и чтобы он не призывал дев (демонов). При таких условиях мужчина и женщина должны были составлять взаимно счастье друг друга. Таковы были в начале их мысли, таковы были их дела. Они сблизились и жили вместе. Сначала они говорили эти слова: Агурамазда дал воду, землю, деревья, животных, звезды, луну, солнце и все блага, которые идут от чистого корня и от чистого плода. Но потом ложь покрыла их сердце, она извратила их расположения и сказала им: Ангромайянус дал воду, землю, деревья, животных и все то, что названо выше. В начале Ангромайянус обманул их относительно дев и до конца этот жестокий искал только погибели их. Поверив его лжи, оба они стали подобны демонам, и их души будут в аду до обновления тела. Они питались в течение 30 дней, они покрывались черными одеждами; через 30 дней они пошли на охоту, белая коза предстала им они извлекли своими устами молоко из ее сосцов и питались этим молоком, которое доставляло им много удовольствия. Дева, который говорит ложь, стал более смелым, он предстал во второй раз и принес им плоды, которые они ели, и вследствие этого из ста преимуществ, которыми они пользовались, у них не осталось ни одного. После 30 дней и 30 ночей серый и белый баран предстал, они отрезали у него левое ухо. Наученые небесными язятами они извлекли огонь из дерева копер, ударяя по нем куском древа. Оба они удивились древесному огню, они раздули его дыханием уст, они зажгли сначала куски дерева кона, потом финикового и потом мирты. Они изжарили барана, которого разрезали на 3 части... Съевши мясо собаки, они покрылись шкурою этого животного, они предались потом охоте и сделали себе жилища из шкуры диких зверей». Рядом с этим сказанием в авесте находится другое гораздо более древнего происхождения об Уите. С Имою связывается и предание о потопе. У Иранцев рассказывается, что Уита, был уведомлен Агурамаздою благим богом о том, что земля будет опустошена разрушительным наводнением. Бог приказал ему построить убежище – сад квадратной формы vara, защищенный плотиною и ввести туда начатки людей, животных и растений, чтобы сохранить их от уничтожения. Дествительно, когда произошло наводнение, сад Уита один был пощажен со всем тем, что в нем находилось. И весть спасения была принесена птицею Каршипта, посланною Агурамаздою.

Есть сходство и между персидскою и Богооткровенною религиею в учении о добрых и злых духах, но здесь оно, однако, не таково, чтобы заставляло необходимо предполагать родство по происхождению. Есть сходство между авестическими сказаниями и новозаветным учением о последнем суде, мы убеждены, что эти сказания Бундегеша заимствованы от христиан, но нам нет нужды касаться теперь этих вопросов, нам теперь нужно только доказать, что элементы родственные с ветхозаветным учением персы заимствовали у евреев. Думаем, что это должен признать каждый беспристрастный исследователь.

Персы – арийцы по происхождению, и поэтому их религия в своих древнейших частях представляет сходство с древнейшею религиею вед. Доказать это очень легко. Древнее божество иранцев Мисра («союз», «верность»). Это – Митра («друг» по санскрит.) вед. В ведах он изображается, как благосклонный бог – покровитель, «который охраняет своих поклонников от болезней, смерти и гибели, умножает богатство и посылает людям здоровье, но, не смотря на все это, следует опасаться его гнева. Мы не хотим подвергнуться гневу Митры, любимейшего из мужей». Последний предикат, конечно, имеет в виду умиротворение Божества¹⁸. Точно также один из древнейших светлых духов авесты Apиаман есть древний бог и вед, принадлежащий к азурам. Затем великим почитанием у персов пользовалась Хома – божество и вместе опьяняющий напиток, добываемый из священного растения. Этот хома есть сома индусов. Это – тоже божество и священный напиток. Как последним, им повидимому сильно злоупотреблял Индра. Никто из исследователей не сомневается относительно названных нами божеств, что они имеют общее происхождение у азиатских арийцев. Самый дуализм, так обостренный в религии персов, представляет собой родство с учением индусов о борьбе светлых и темных сил и не имеет сходства и родства с семитическими представлениями о мире богов, где зло никогда не мыслилось как принцип равноправный с верховным Богом. Но вот, в этот ряд и в эту систему арийских теологических представлений неожиданно врываются семитические и прямо еврейские сказания и верования. Таково представление о древе жизни. Древо жизни фигурирует в самых древних преданиях Халдеи. На цилиндрах оно изображается охраняемым двумя херувимами. Точно также «земной рай», «потоп», как он представляется в авесте (потоп Ману у индусов имеет совсем другой характер) не находил себе ничего соответствующего в арийских сказаниях. Относительно рая нужно сделать следующее замечание. LXX переводят рай словом Παραδεισοϛ. Указывают, что это слово персидского происхождения. Paradaezas – сад. Отсюда, говорят, следует, что библейский Παραδεισοϛ имеет свое происхождение в персидском Paradaezas. Рассуждая так, забывают, что в Библии земной рай называется Gan, а в авесте – vara, и следовательно филологию в данном случае можно оставить совершенно в покое. Верно, что сад по персидски Paradaezas можно считать вероятным, что его натурализовал в языческом языке Ксенофонт (сад для удовольствия, парк для охоты, сад, насаженный избранными растениями и т. д). И затем переводчики LXX обозначили им понятие Gan. Очевидно, эта история слова не имеет отношения к вопросу о происхождении сказаний о «Gan» и «vara». Но самое сказание о vara, написанное в Бундегеше на языке сассанидов, во всяком случае, гораздо позднейшего происхождения, чем 2 гл. кн. Бытия. Некоторые умудрялись говорить, что змей 3 гл. кн. Бытия есть ариман персов. Но ариман никогда не изображался в книгах Зароастра под образом змея (неправильный перевод одного места Бундегеша 3 мог подать мысль о сближении Аримана с змеем бытия. Текст был переведен: Ариман проник в мир в образе змея; на самом деле следует: Ариман проник в мир по способу змея, и в следующем стихе говорится, что он перелетает с места на место подобно мухе). Змей – искуситель есть семитический образ. На одном вавилонском цилиндре изображены 2 фигуры, стоящие по 2 стороны дерева и срывающие плоды, между тем как змей поднявшись сзади с левой стороны, наблюдает их и поворотил к ним свою голову. Эти образы и эти сказания проникли к персам. О персах и говорят, что они, будучи арийцами по происхождению, суть семиты по своим верованиям. Что между сказаниями авесты и Библии есть сходство это бесспорно. Что это сходство может быть объяснено только родством по происхождению, в этом нельзя сомневаться. Думаем, что не должно сомневаться и в том, что это родство есть результат религиозных заимствований персов у евреев. Так представляет нам это дело Библия, в этой мысли утверждают и исторические (ассиро-вавилонские памятники), и филологические (язык частей авесты, говорящих сходное с Библией) данные. Политика Кира по отношешю к религиям покоренных народов, была политикою всех мудрых всемирных завоевателей, он покровительствовал этим религиям и объявлял себя почитателем признаваемых ими богов. В своих указах, к вавилонянам, он говорит о почитании Небо, Бэла, в своем обращении к евреям он говорит об истинном Боге. Может быть у этих всемирных завоевателей, стремившихся создать всемирную монархию, была и мысль о Едином Высшем Монархе. Мы думаем, что она была. Мудрец из того, что он слушает, извлекает назидательное, слушатель обыкновенный останавливает свое внймание на интересном. Отсюда сохранение библейских сказаний у вавиловян и в авесте. Что они здесь не первоначальны, что они не суть нечто самобытное, это доказывается тем, что в указанных источниках, они характеризуются двумя чертами: они не связны с системой (в авесте они даже противоречат другим ее частям) и они не освящены глубокою нравственною идеею. В Библии творение, падение, потоп, эти события – ключ к пониманию всей истории человечества.

Отсюда наш вывод, что персы в религиозном отношении были учениками евреев. Насколько и чему они научились, мы не знаем в точности. Но позволительно думать, что они вынесли из своего знакомства с богоизбранным народом нетолько знание некоторых интересных историй, но и знание некоторых высоких религиозных и нравственных истин. В религии персов нет чистого, но есть некоторый относительный монотеизм (мы употребляем это выражение совсем не в смысле гепотеизма). Мы разумеем под этим, что их Агура – Мазда в их молитвах и почитаниях очень часто наделяется предикатами истинного Бога, и образы других богов тускнеют, бледнеют и стушевываются. Древнейшие арийцы были политеистами, даже к отвлеченно-философскому монизму они приближались только в позднейшее время. Может быть долгое общение с евреями позволило персам идти быстрее в деле религиозного развития, как быстро прошла их политическая история.

Нравственные правила маздеизма часто чисты и высоки. Может быть и здесь позволительно видеть еврейское влияние и даже, пожалуй, скорее влияние пророков, чем влияние Моисеева закона.

Так, Криг отыскивает следы влияния Моисеева закона на Нуму и римлян; а мы полагаем, что на вавилонянах видно влияние откровения праотцов и на персах влияние пророков. Праотцы, Моисей и пророки говорили, таким образом, не одному богоизбранному народу, но возвещали, чрез богоизбранный народ, истины всему человечеству. Только до времени эти истины воспринимались туго и слабо, и свет Логоса, светившийся в богоизбранном народе, слабо мерцал среди других племен и земель. Указания на приобщение народов к боготкровенной истине, идущие из древности, мы видим, скудны. Древность человечества характеризуется скорее тем, что народы уходили от лица Божия, чем приближались к Богу. Однако это удаление на страну далече было только временным. Причта о блудном сыне нашла себе выражение в истории человечества. Народы, достигнув той степени культуры, когда исчезает беспричинное самодовольство и является желание выйти из самозамкнутости, стали приходить в более близкое соприкосновение между собою, стали чаще, и притом на духовной почве сталкиваться с носителями ветхозаветного откровения, и истины этого откровения стали шире распространяться по миру. Это произошло, когда владычество персов сменилось владычеством греков.

Греческие философы, историки и законодатели задолго до Александра Македонского проникали далеко на восток и на юг и привозили из отдаленных стран описания чужеземных обычаев, нравов и верований. Но это были единичные паломничества. Геродот, беседующий с египетскими жрецами, это – столкновение лиц различных культур, но не столкновение самых культур. Геродот записал то, что рассказывали ему жрецы, жрецы, может быть, приняли к сведению то, что рассказывал им Геродот. Мы думаем, да и исторические памятники подтверждают, что из таких бесед возникало знание добрых верований и обычаев. Мы уже говорили, что это был один из путей для распространения религиозной истины среди желающих ее принять. Но это во всяком случае путь узкий, редкий, случайный. Истина еще не возвещалась громко и повсюду. Соломон сказал некогда: «Господь сказал, что Он благоволит обитать во мгле» (3Цар. 8, 12), и еще долго после Соломона Господу не было благоугодно и, следовательно, не было благовременно разсеять эту мглу. Верования Иудеев оставались известны немногим. Но вот, со времени Александра Македонского начинается новая эра в судьбах Божественного Откровения. Евреи рассееваются по миру и разносят с собою повсюду знание их священных книг.

У Иосифа Флавия (Antiquit. 11, 8) есть маловероятный рассказ (кратко мы его уже касались) о том, как произошли первое стoлкнoвeниe и первая встреча всемирного завоевателя и представителя эллинской культуры с иудeями. В 332 г. До Р. X. Александр осаждал Тир. Провиант и вообще жизненные средства Тиру доставляли окрестные страны, главным образом Иудея и Самария. Осведомленный об этом Александр потребовал от иудeeв через посольство, чтобы они подчинились ему и озаботились дocтaвлeниeм провианта его apмии. Иудеи отказались, сославшись на то, что они дали присягу в верности Дарию Кодоману. Раздраженный этим Александр после взятия Тира решил двинуться на Иудею и строжайше наказать иудeeв. Видя страшную опасность иудеи с первосвященником Тоддаем во главе обратились с пламенной молитвой к Богу. Иоддай ночью имел видение и получил приказание выйти на встречу победителю в первосвященническом одеянии, в coпpoвoждeнии священников в их одеждах и народа, одетого в белое. Согласно этому приказанию, выступила из Иерусалима процессия и дошла до некоторой возвышенности Сафа. Александра вид первосвященника поверг в крайнее изумлeниe. Он приблизился к нему, полный благоговейного страха, поклонился ему и приветствовал его. Все это своею неожидaннocтью крайне поразило окружающих. На вопрос Пармениона, что за причина такого поведения Александра, ответил ему Александр, что, когда он, находясь в Македонии, думал о том – идти ли ему на персов, явился ему в грезе этот самый муж в этих самых одеждах и сказал ему, что он не должен колебаться, но должен смело идти на Азию, и что Бог в этом походе отдает ему царство персов. Bcлeдcтвиe этого Александр отнесся весьма дружественно к иудеям и принес жертву в их храме. Годдай показал ему пророчества Даниила, которые возвещали о разрушени персидского царства некоторым греческим царем. Александр, прежде чем удалиться от иудеев, предложил им просить его о милости. Они попросили, чтобы он даровал им религиозную свободу и чтобы в седьмой (субботний) год они были освобождаемы от подати. Все это им даровал Александр¹⁹.

Многие так относятся к этому рассказу, что думают, что Александр не совершал совсем похода на Иерусалим и что он из Тира прямым путем двинулся на Египет. К Иосифу Флавию, как историку, относятся крайне скептически. Во первых, он был не критичен и принимал за достоверное то, что не заслуживало доверия, во-вторых, правда не была главною целью его повествований. У него были иные высшие цели: восхваление иудеев и собственная реабилитация. Ренан охотно готов допустить, что и путешествие Александра в Иерусалим есть роман, просто на просто выдуманный Флавием²⁰. Мы думаем, что Флавий воспользовался сказанием, сложившимся до него. Флавий не заходил так далеко в отступлении от истины, чтобы придумать целый цикл событий и имен, он мог сознательно или бессознательно прикрасить то, что слышал, но прямая ложь, это есть нечто трудно допустимое. Флавий рассказывает далее об отношениях Александра и иудеев (los. Ant. 11, 8, 4, 6 см. у Rеnаnа), что многие иудеи вступали в ряды войска Александра, участвовали с ним в походах и что в новоосновавшихся городах они получали такие же привиллегии, как и македоняне. Конечно, солдаты – евреи суть нечто подозрительное. Но все таки, думаем, Иосиф излагает на страницах своих «Древностей» в данном случае не блестящую импровизацию, а то, что он слышал от других или читал у других. В конце концов сказание должно иметь в себе зерно истины и, кажется, мы скорее уменьшим его, чем увеличим, если предположим, что оно возникло вследствие благосклонного отношения Александра к иудеям и их религии и покровительственного отношения к рассеявшимся иудеям в новых городах. Александр не был ни кровожаден, ни нетерпим. Ученик Аристотеля, он имел более высокое Богопознание, чем большинство греков его времени, и вероучение евреев, если оно было сообщено ему хотя бы только в самых общих чертах, но только в своей сущности, а не в обнаружениях – должно было представиться ему содержащим более истины, чем все другие. Мудрый политик, он в Египте счел нужным совершить путешествие в храм Аммона. Это путешествие было несравненно труднее, чем поход в Иерусалим. Что Промысл направлял походы Александра к великой цели, в этом, конечно, не усомнится никто, кто верит в провидение. Что ход событий был вполне таков, как представляет Флавий, в этом, конечно, позволительно сомневаться. Но несомненно, что со времени Александра иудеи быстро начинают распространяться в тогдашнем западном мире, как уже ранее они начали распространяться в восточном.

Называют одного языческого историка, современника Александра Македонского и Птоломея Лага, который писал о евреях. Это – Гекатей Абдери. При Птоломее он написал трактат о Египте и также об иудеях (Περι Ιουδαιων или Περι Αβραμου). Сохранились только фрагменты из этого произведения (у Псевдоаристея, Иосифа, Климента, Оригена). Он представляет, что он свои знания об иудеях главным образом взял из повествований первосвященника Езекии. То обстоятельство, что Гекатей в своем труде относится к евреям крайне благосклонно, очень рано подало повод думать, что его труд или по крайней мере благосклонные евреям места его труда – фальсификация. Александрийский период знаменит этой своеобразной лжеименной литературой. Явилась серия литературных произведений, в которых от имени язычников восхвалялись иудеи и иудейская религия. В уста великих философов и поэтов древности влагали слова торы и пророков. Многие современные ученые крайне порицают этих фальсификаторов. Мы не думаем, чтобы должно было относиться к ним столь сурово. Замечательна уже скромность этих фальсификаторов: они отказываются выставлять свое имя под своими произведениями – иногда недурными стихами – ради идеи, ради распространения истинного Богопочитания. В наш век, когда так часто чужое выдают за свое, эта добродетель особенно должна бы вызывать уважение. Затем степень сознательности в их обмане, нам думается, часто преувеличивают, и наконец, усердие ученых, пожалуй не мало и подлинных произведений объявило фальсификациями. Язычник отзывается хорошо об иудеях. Нужно ли непременно заподозрить такой отзыв? Нет, потому что много язычников становились приверженцами иудеев – пришельцами врат и правды. Прежде чем стать по религии иудеями, они переставали быть язычниками, заповеди Ноя и вера патриархов предносились им уже, как дорогие сердцу истины. Замечательно, уже обилие таких литературных языческих или псевдо-языческих произведений, в которых люди наставлялись истине единобожия и им указывался путь к истине в обращении к иудеям. Очевидно, наступило время, когда неудовлетворенность собственною религиею и невозможность обходиться без религии сделали умы и сердца восприимчивыми к принятию более высоких религиозных истин.

У Гекатея есть следующи поучительный рассказ, который приводит Иосиф в своем трактате против Апиона.

«Когда я, говорит Гекатей, путешествовал вдоль Красного моря в числе сопровождавших нас иудейских всадников, которые указывали нам дорогу, был один по имени Μοσολλαμοϛ, мужественный, сильный человек, признаваемый всеми, варварами и еллинами за лучшего стрелка из лука. Когда во время пути прорицатель обратил внимание на полет птиц и решил, что нужно сделать остановку, спросил этот человек – зачем все остановились? Прорицатель указал ему на птицу и сказал: «если она не трогается, то и все должны стоять; когда она полетит далее, должно будет тронуться; если она полетит назад, нужно будет возвратиться». Тогда еврей, молча ватянул лук, выстрелил и убил птицу. Когда прорицатель и некоторые другие разгневались на это и проклинали его, он сказал: как вы можете быть так безумны и ставить себя в зависимость от этой несчастной птицы. Если она не могла ничего предвидеть наперед относительно своего собственного спасения, то как она могла дать нам какие-либо полезные указания для путешествия? Если бы она знала будущее, она не прилетела бы на это место из страха, что ее застрелит еврей Мосолам» (los. С. Ар. 1 § 22). Мы думаем, что такой рассказ и подобное обстоятельство могли иметь чисто языческое происхождение. Разве мало было язычников, относившихся отрицательно к авгурам и ауспициям и искавшим различных способов и старавшихся так или иначе уязвить последних. Евреи для этой цели были весьма кстати. Этот прием порицания собственных обычаев и верований путем восхваления чужих существует доселе. Восхваляют обычаи и верования егиитян, китайцев, чтобы уязвить и вразумить своих соотечественников и современников. Гердер в некоторых своих произведениях идеализирует честность египтян. Руководясь логикой наших искателей фальсификации, можно бы заключить, что Гердер, это – псевдоним какого то язычника. Нет никакой нужды заходить так далеко.

Рядом с приведенным местом из Гекатея Иосиф (с. Ар. 1, § 22) приводит одно место из книги известного ученика Аристотеля Клеарха. В этом месте Аристотель рассказывает о своей встрече с одним иудеем из Келе-Сирии. «Этот человек много путешествовал; он вышел из своих гор и ездил по морю и по суше. Ѐλληνιχοϛ ην ον τη διαλεχτω μονον, αλλα χαι τη φοχη. Так как я был в Азии, то он пришел прямо туда, где я находился. Он водился со мною и с некоторыми другими учениками мудрости и расспрашивал о нашей философии. Он менее учился от нас, чем наставлял нас». Он давал более, чем получал. Как относиться к этому рассказу? Нужно ли его непременно отвергнуть, как чистую выдумку или он полная правда или, по крайней мере, заключает в себе зерно правды? Мы думаем, что не должно спешить с полным его отрицанием. Евреи столкнулись с греками во дни Александра Македонского и следовательно Аристотеля. Что удивительного, что греки заинтересовались ими, расспрашивали их. Что религиозные верования евреев оказывалось особенно трудно выразить в греческих религиозных формулах и что эти верования могли наводить их на размышления. Верования египтян, вавилонян греки описывали, уподобляя своим, но верования евреев нельзя было выразить таким образом. Уже их своеобразность и исключительность должна была заинтересовать любознательных и образованных греков. Может быть это и было одною из причин, почему вскоре за этим священные книги евреев стали переводить на греческий язык. В настоящее время ученые самаго различного направления склоняются к мысли, что существующие сказания об этом переводе – переводе LXX – не заключают в себе истины, что они должны быть отвергнуты всецело и что происхождение перевода нужно объяснять из религиозных потребностей александрийских иудеев. Переселившиеся в Александрию, при Александре и особенно при Птоломее Лаге, они стали забывать свой отечественный язык и усвоили себе греческий. Тора для них становилась непонятною. Явилась потребность перевести ее на их обычный язык и отсюда перевод первоначально пятокнижия, а затем всего Ветхого завета, – перевод, полагают, начатый в 3 веке и оконченный несомненно ранее 130 г. до Р. X. Эта простая гипозета стоит в решительном противоречии с сказаниями о переводе. По сказанию наиболее принятому у нас, перевод был совершен так: Птолемею Филадельфу, государю много заботившемуся о собрании литературных сокровищ в Александрию, библиотекарь Александрийской библиотеки Дмитрий Фалерейский доложил, что в собрании библиотеки нет книги закона евреев, причем Дмитрий отозвался об этом законе с почтением и похвалою. Филадельф немедленно отправил посольство в Иерусалим, прося первосвященника, доставить ему драгоценные книги завета. Первосвященник Елеазар послал Филадельфу книги завета и вместе 72 старцев (по 6-ти от каждого колена) для того, чтобы они перевели священный завет с еврейского на греческий. Когда они прибыли в Александрию, им был устроен дворец на острове Фаросе, в каковом дворце они должны были заниматься и куда не могли долетать до них шум и суета города. Каждый старец работал над переводом в особом помещении и они не сносились между собою. Через 72 дня перевод был кончен всеми и по сличении оказался буквально тождественным у всех. Сказание о подобном происхождении перевода LXX излагается в письме язычника Аристея к его брату Филократу. Аристей ппшет, как близкий свидетель дела, он был участником в посольстве Филадельфа к Иepycaлимскому первосвященнику и передавал последнему подарки государя. Указывают, хронологические несообразности и исторические ошибки в письме Аристея. Не допускают возможности, чтобы язычник с таким благоговением трактовал закон Моисея. Делают попытки представить исторический генезис саги о переводе LXX. Мы не думаем ни примыкать к этим взглядам, ни защищать аu pied de ia lettre приведенное сказание. Но сущность повествований во всех их версиях о происхождении перевода нам представляется заключающей зерно истины. Сущность эта состоит в том, что причиною перевода Библии на греческий язык был интерес греков к религиозным законам евреев. Два рода обстоятельств утверждают нас в этом мнении. Положение прозелитизма во время, когда был сделан перевод, и последующая судьба перевода. Прозелиты еврейства умножались, значит, рос интерес к еврейской религии. Затем, в последующем переводе этому суждено было служить религиозным интересам не евреев, а греков и всего христианского мира. Сначала перевод пользовался уважением и почитанием у евреев. Но потом, когда этот перевод стал предметом священного употребления у христиан, когда оказалось, что в этом переводе мессианские пророчества особенно рельефно и ясно осуществились на Иисусе Христе (здесь не было vaticinia post eventum, потому что перевод во всяком случае был кончен приблизительно за 150 лет, может быть и более до Р. X.), тогда у евреев возникло реакционное отношение к этому переводу. Дело перевода стали рассматривать, как некоторое страшное преступление. Был даже установлен пост в восьмой день месяца Тебека, «потому что в этот день закон был написан по гречески во время Птоломея. Тьма покрывала при этом мир в течение 3 дней» (Megilla Faanith. Fol. 50, Rap. 2). В другом месте день, в который пять старцев (по одной версии закон перевели пять старцев, каждый – по одной книге) окончили списывать закон на греческий язык по приказанию Птоломея, представлен был как день неисцелимых бедствий для Израиля, как тот день, в который был отлит золотой телец (Tract, sopherim. Rap. 1. Цитаты из Renan’a. Geschich. d. Volk. Israels. 8 B. Rapit. 4. S. 221). И нам представляется, что евреи правы, рассматривая тот день, в который был закончен александрийский перевод LXX, как день скорби и печали. Только – скорби и печали для евреев, а не для человечества. В этот день евреи лишились того своего преимущества, которое святой Павел назвал самым важным (Римл. 3, 1–2). Им было вверено слово Божие, но теперь это слово было возвещено всему культурному миру.

Но слово Божие – бездна многа. Закон, для которого и у евреев требовались толкователи, переведенный по гречески, нуждался в исагогике и экзегисисе. Мы имеем свидетельства, что таковые вскоре и явились. У христианских апологетов сообщается, что во время Птоломея Филометора (170–150) жил иудейский ученый по имени Аристовул, который принадлежал к школе перепатетиков и представил Филометору трактат о Моисеевом законе, в каковом трактате все учение перипатетиков рассматривал, как дело Моисея, и утверждал, что перевод еврейских священных книг существовал ранее Александра Македонского и даже ранее эпохи персидского владычества.

Пифагор, Сократ и Платон были хорошо знакомы с этим переводом и важнейшие и лучшие элементы своей философии заимствовали из него. Особенно в своей «республике» Платон прямо подражал Моисею. Также и Гомер и Гезиод весьма много обязаны иудейским пророкам. Утверждая такое значение ветхозаветных книг, Аристовул должен был считаться с взглядами греков, которые во многом не сходились с учением Писания, и вот он – может быть первый – употребил тот метод соглашения Писания с привычными взглядами, который потом получил такое широкое распространение в Александрии и повел в последующем ко многим злоупотреблениям. Это метод аллегорического толкования. Такие выражения священных книг как «сказал Бог» или «и стало» по Аристовулу не значат ничего другого, как то, что нечто совершилось божественною силою, т. е., значит, они содержали в себе тоже учение, какое развивали греческие философы и поэты – Орфей, Арат. Творение мира в 6 дней и покой седьмого дня, но Аристовулу, только символы. Первый цитирует Аристовула Климент Александрийский и затем на него ссылаются последующие апологеты. Это подало повод многим думать, что на самом деле не было никакого Аристовула, что его произведение – дело фальсификации второго века нашей эры. Полагают, что имя Аристовула было выбрано для подлога на основании 2 Макк. 1, 10. Мы решительно отрицаем этот взгляд. Мы склонны думать, что если бы не было этого Аристовула, то его нужно было бы выдумать, чтобы понять Филона. Аллегорический метод толкования не мог явиться сразу в такой законченной и совершенной форме, в какой он является у последнего. Затем, претензии евреев на приматство в философии, их генеалогии – понимая это слово, как в буквальном смысле, так и в применении к произведениям духа – были уже широко распространены во время Филометора. Речи Аристовула – вовсе не исключительное явление. Генеалогии Клеодема или Малха (2 в. пред Р. X.) явно указывают на стремление евреев показать, что культура других народов обязана им своим происхождением. Авраам имел от Хеттуры много сыновей, между которыми были Αφερ, Ασουρ, Αφραν. От Асура – Ассирия, от двух других названы город Афра и страна Африка. Геркулес женился на дочери Афры и так далее (Euseb. praepar. evang. 9 204 – los. Ant. 1, 15). Также в поэме самаританина Феодота основателем Сихема является Σιχιμιοϛ, сын Гермеса (Euseb. 1 с. 9 22). Конечно, по мысли иудеев, у них все заимствовали чужеземцы.

В противоположность Аристовулу, утверждавшему знакомство греческих философов с Библиею в греческом переводе, по Эвполему (надо полагать: Мак. 8, 17=2Мак. 4, 2; 158–157 г. до Р. X.) писания Моисея через устную передачу финикиян стали известны грекам. Артапан в произведении Περι ιοοδαιων представляет Моисея основателем египетской культуры, он возводит к нему даже культ ибиса и аписа. Эфиопляне, по нему, научились от Моисея обрезанию. Предшественниками Моисея в деле просвещения Египтян были Иосиф и даже Авраам, который будто бы учил египетского фараона Фаретона астрологии. Самаританский аноним заставляет Авраама учить астрологии финикиян и потом египтян (Euseb. 1. С. 9, 26–27, 17, 18). Может быть, он истолковал этот культ каким-либо разумным образом. Впоследствии языческое Богопочитание подверглось усиленным литературным нападкам.

Est modus in rebus. Свои широкие притязания евреи высказывали письменно пред лицом всего культурного мира на языке, на котором говорил этот мир. Нужно было, чтобы евреи имели основания надеяться, что хотя в некоторой – хотя бы в весьма незначительной части этого мира, их притязания встретят некоторое сочувствие. Иначе высказывать их было бы делом крайне неблагоразумным. Говорить, зная, что твою речь встретят исключительно презрением или насмешкой, отважатся только немногие. Конечно, с насмешкой и презрением можно встретиться всегда. Есть много литературных памятников, где очень недобрым словом напоминают «ненавистинейший род иудеев». Но есть другой ряд памятников, свидетельствующий, что речи евреев не были гласом вопиющего в пустыне: их учение проникало в языческий мир. Проникало не в чистой форме, смешивалось отчасти с язычеством, являлось в связи с некоторою ложью и обманом, но за всем тем оно вносило новый и сильный свет во взгляды и убеждения тех, которые знакомились с ним в этой не подлинно истинной форме. Так, ветхозаветное Откровение в некоторых его частях было воспринято и введено в языческие книги Сивилл. Что многие высокие истины были восприняты лучшими мужами, благодаря иудейской сивилле, для этого мы имеем неоспоримые исторические доказательства.

Сивиллины книги! Мрак, окутывающий их происхождение, ни на одну йоту не рассеян новейшей наукой. Были ли, существовали ли на самом деле когда-либо сивиллы девы – прорицательницы? То прекрасное, глубоко серьезное и вдохновенное лицо девы со свитком, которое глядит на нас со стен дрезденской галлереи в картине Кауфмана, есть ли только плод воображения художника, или прорицательницы сивиллы – хотя и не такие юные и прекрасные – существовали действительно? Мы не знаем этого. Старая легенда рассказывает нам, что некогда к Тарквинию явилась из Еум сивилла Амалфея и предложила ему купить принесенные ею девять книг прорицаний. Скупому царю цена показалась очень высокой. Он отказался. Тогда Амалфея сожгла перед царем три книги и за оставшиеся шесть попросила прежнюю цену. Царь удивился, но опять отказался. Амалфея сожгла еще три книги и за оставшиеся у ней три просила то же, что раньше просила за девять. Тогда царь не только изумился, но по соглашению с авгурами решился на покупку таинственных книг. В них предрекалась судьба Рима. Так говорит легенда. История не знает – восходит ли древность сивиллиных книг ко времени Тарквиния, но несомненно, что некоторые из них очень древнего происхождения, имя сивилл уже употреблялось во времена Гераклита (550 до Р. X.), как также несомненно, что некоторые явились очень поздно, и ученые охотно назначают для них христианскую эру (до 6 в.). Сивилл насчитывают много и их произведения теперь разделены на 14 книг (новейшее издание Aloitiя Rzach’a 1891 с латинским предисловием и примечаниями). Самое значение имени доселе остается загадкою (Σιοϛ βυλλή = Λιοϛ βουλή = Σιβιλλα). В ряду этих сивилл есть и иудейская. Она указывает народам спасение в вере иудеев и иудеях. Таково содержание по нынешнему счету третьей сивиллиной книги. По общему мнению ученых, эта книга явилась около 140 г. до Р. X. (при Птоломее 7, 145–117 г.); некоторые, наприм., А. Гарнак, отодвигают происхождение некоторых стихов этой книги к христианской эпохе. Но стихи эти по содержанию своему не христианского, а иудейского происхождения; затем, если даже и удалить эти стихи, то основная мысль, что истина и спасение у иудеев, содержится и в остальных местах книги. Мы приведем некоторые места из речей сивиллы. Что не христианин был составителем их, что безусловно несогласно было с духом христиан первых веков таким образом пропагандировать свое учение, об этом не может быть и речи.

«О, Греция, говорит пророчица, зачем ты возлагаешь свое упование на людей, смертных владык, которые не в состоянии избежать участи смерти? Зачем ты приносишь умершим напрасные дары и жертвы совершаешь пред идолами богов? Кто внушил тебе такое заблуждение? Кто привел тебя к такому отступничеству, что ты отвратилась от лица великого Бога? О, прежде всего чти имя Отца всех вещей! да и не будет тебе это имя более неизвестным! Пятнадцать столетий прошло с тех пор, как гордые цари царствовали над Грецией, которые между смертными распространили первое нечестие, они чрез поклонение многочисленным идолам различных, смерти подпавших богов развратили ваш дух и наполнили суетными вещами. Однако если гнев великого Бога тяжко обратится на вас, тогда вы узнаете Его лицо, тогда все человеческие души с громкими вздохами протянут руки к далекому небу, начнут призывать великого Царя и Его помощь и станут искать, кто избавит их от Его великого гнева: хотя теперь познай это и заглуши в твоем духе все нечестивое, что накопилось в течение веков. Если Греция, которая достаточно долго приносила быков и мычащих животных, как тщетные жертвы, принесет свою жертву за грех в храме великого Бога, будет избавлена от ужаса и от чумы и снова сможет сбросить с себя ярмо рабства» (стихи 545 и след.).

Заблуждающейся и призываемой к покаянию Греции приводятся в пример и в образец иудеи.

«Эти благочестивые люди преданы воле и смотрению Высочайшего, они почитают храм великого Бога возношением молений, сожжением жертв и гекатомбами добрых животных... Будучи справедливы и исполняя законы Высочайшего, они счастливо живут в своих городах и в плодоносных долинах. Водимые бессмертным и поднятые пророком рода человеческого, они приготовляют ему великую радость (темное место). Им одним даровал великий Бог мудрость, веру и добрые мысли на сердце. Охраняемые от напрасных заблуждений, не почитают они никаких видимых богов, которые сделаны только работою человеческих рук из золота, олова, серебра, слоновой кости, дерева, камня или из глины, окрашены пурпуром и уподоблены животным или иным вещам. Каковым смертные возносят мольбы в их грубом заблуждении. Но они (иудеи) возносят к небу свои чистые руки, которые омывают утром водою, оставляя ложе. Они почитают всегда великого и бессмертного Бога и также своих предков. При этом заботятся они более, чем все другие люди, о святости брачного ложа. Они не допускают нечистого обращения с юными мальчиками, как это обычно у финикиян, египтян, латинян, греков, персов, гадатов и у всех жителей Азии, которые пренебрегали и нарушили целомудренные законы бессмертного Бога» (стихи 573 и след.).

«За эти нарушения посылает Бессмертный всем смертным несчастие и нужду голода, бедствия и сокрушения, войну, болезни и тяжкие страдания, заставляющие проливать слезы, поскольку они не пожелали почитать бессмертного отца всех человеков достойным образом. Они почитали идольские изображения и молились делам собственных рук. Сами смертные будут низвергать своих идолов и скрывать их из-за стыда и позора, когда новый царь Египта будет господствовать над этой страною (это будет седьмой из греческой династии, которая была утверждена храбрым греческим народом) и когда из Азии великий царь, огненный орел, устремится, который покроет весь мир пехотинцами и всадниками, все низвергнет и наполнит нечестием, подчинит египетское царство и потом, овладев всеми богатствами, удалится по широкой поверхности моря. Тогда преклонят они свои колена ниц к плодоносной земле пред великим Богом, бессмертным Царем, и дело человеческих рук станет добычею пламени. Тогда пошлет Бог великое счастье людям, тогда земля, деревья, безчисленные стада овец будут доставлять свои плоды – вино, сладкий мед, белое молоко и пшеницу, что составляет наилучшее питание для смертных... И потом с востока Бог пошлет некоторого царя, который на всей земле положит конец бедственной войне. Одних сторонников войны он умертвит и другим предпишет мирные законы. Все это произойдет не само собою, но ради послушания велениям великого Бога. И народ великого Бога будет осыпан богатыми дарами: золотом, серебром, пурпуром. Плодоносная земля и море наполнятся благами.

…Снова будут сыны великого Бога мирно жить около храма, радуясь дарам Создателя, праведнаго Судии, Монарха, который один будет их защищать, окружая их горящим пламенем, как бы охранною стеною. В городах и деревнях будут они охраняемы от войны, и рука бедственной войны не коснется их более, потому что бессмертный будет сражаться за них и рука Святаго их покроет. Тогда все острова и города воскликнут: «смотрите, как любит Бессмертный этих людей. Всегда он сражается за них и приходит к ним на помощь, и небо, луна и священное солнце делают тоже». Из их уст польются сладкие песни: пойдемте, низвергнемся ниц на земле, будем молиться бессмертному царю, великому высочайшему Богу. Мы исповедуем все закон высочайшего Бога, который есть справедливейший из всех законов земли. Мы далеко уклонились от пути Всевышнего и в нашем заблуждении молились деревянным изображениям, делу собственных рук, изображениям умерших людей... Однако души оставшихся верными будут восклицать: придите, падем ниц с народом Божиим, будем праздновать пением Богу Создателю в наших домах. Потом в течение семи лет мы пройдем по земле и соберем смертное оружие, щиты, копья, шлемы, стрелы и все орудия смерти. Потом мы зажжем костер радости и в течение семи лет не нужно будет более срубать ни одного дуба в лесах, чтобы питать пламя этого огня».

Иногда представляется у пророчицы, что счастливому концу будут предшествовать великие бедствия.

«О несчастная Греция! оставь свои гордые мысли. Молись Бессмертному всем сердцем, если ты хочешь спасти себя. Пошли нерешительный народ (?) к тому городу (Иерусалим?), который построился на великой священной земле. Не трепещи, Комарина, лучше не трогайся, Комарина. Не тревожь леопарда в его покое, чтобы несчастие не приблизилось к тебе. Умерься, оставь надменную и свирепую смелость, которая побуждает тебя к этой ужасной войне. Служи великому Богу, чтобы иметь тебе часть с теми (иудеями), когда придет ужасный день суда».

Вот, как он наступит: «Огненные мечи низвергнутся с неба на землю и чудовищные факелы будут падать и будут разгораться между людьми. Земля, великая мать всего, поколеблется в те дни рукою Бессмертного. Рыбы, моря и все животные земли, безчисленные роды летающих и все человеческие души и все моря поколеблются пред лицом Всевышняго. Ужасы будут без конца. Бессмертный потрясет крутые холмы и высоты гор и черный эреб откроется взорам всех. В высоте воздуха углубления высоких холмов покроются трупами, и красная кровь будет течь из скал, пока широкие потоки не потекут поверх поверхности. Твердо построенным крепости упадут на землю, и несчастные люди будут беззащитны, так как они пренебрегли законом и судом великого Бога и поскольку они, потрясая копьями, устремлялись против священного места. Но Бог накажет их войною и мечем, огнем и потопным дождем, сера будет падать с неба, и камень, и страшный град. Смерть поразит всех четвероногих, и люди наконец познают бессмертного Бога, который все это совершил. Жалобы и крик смертных будут подниматься с великанши – земли, но потом все будут лежать немыми и плавать в крови. И земля будет пить человеческую кровь и дикие животные насытятся их кровью».

Но потом «земля, которая все рождает, подарит смертным чудные плоды, пшеницу, вино и масло, между тем как с неба потечет сладкое питье, вкусный мед, деревья будут приносить обильные плоды, и жирные стада быков, овец и коз умножатся безконечно. Бессмертный заставит течь молочные источники, которые будут блестеть белее снега. Города будут запружены богатствами и поля плодородием. Не будет более никаких мечей, никакого волнения на земле, никаких внутренних стoлкнoвeний, которые могли бы поколебать стонущую землю, ни войн, ни засухи; ни голода, ни губительного града, который уничтожает плоды. Великий мир будет царствовать на всей земле. Цари будут неизменно держаться своих договоров и Бессмертный, который обитает на звездном небе, даст всем людям широкой земли общий закон, который научит несчастных смертных, что они должны делать и что оставить.

...И тогда возникнет царство, которое будет вечным и распрострет свою власть над всем человечеством. Тот, который дал благочестивым людям святой закон, обещает открыть им также и землю, весь мир и ворота святых, он обещает им дать все радости, бессмертный дух и вечную святость. И со всей земли благовония и дары понесут к дому великого Бога. И не будет другого дома, в котором будущие роды будут свидетельствовать о своем благоговейном страхе к Богу кроме того, который Он сам укажет для молитвы верным. Смертные назовут его храмом великого Бога... Легко будет проезжать в те дни по тропинкам равнины, крутым скалам и высоким горам и по бушующим волнам моря. Пророки великого Бога устранят мечь, потому что они будут судьями и праведными царями смертных. И люди будут владеть богатствами, которые не будут приобретены никакою несправедливостью, поскольку будут господствовать суд и справедливость великого Бога... Радуйся, юная, трепещи пред спасением, поскольку Тот, Кто создал небо и землю, дарует тебе вечное счастье. Вот, волки пасутся на горах с ягнятами и леопарды находятся вместе с козами, любящие бродить медведи ночуют вместе с тельцами, и кровожадный лев питается соломою из ясель, подобно мирным быкам, и нежные дети ведут их вместе связанными, дикое животное тихо поползет по земле, и драконы «будут спать подле детей, не причиняя им вреда, поскольку рука Божия будет покоиться на всех них».

Немало практических советов дает сивилла о жертвах, и поведении.

Не на безплодную почву падали слова сивилл, стихи их читались, усвоялись и принимались близко к сердцу и под влиянием их слагались новые поэтические произведения. Так, несомненно, под влиянием сивиллиных книг написана Виргилием его четвертая эклога.

«Теперь наступает последнее время, о котором пели куманские прорицательницы. Начинается великий последовательный ряд новых столетий. Тогда возвратятся назад дева и дни Сатурна. Новое человечество низойдет с неба. Это будет концом железного века, наступлением золотого для всего мира. Все следы прирожденной преступности, все ужасы, которые нас столь долго преследовали, исчезнут... Земля в пестрой совместности будет производить плющ и ягодные кусты, плодовые деревья и иглистые растения, коза пойдет в свой хлев с вымем наполненным молоком, и стада уже не будут бояться нападения львов. Смерть змее. Смерть обманчивым, отравленным травам... Ассирийский имбирь будет расти на воле. Всюду заблестит равнина золотою роскошью волнующихся кормовых трав. Виноград с диким вином, краснея, заблестит между зеленых ветвей и железистый дуб выделит благоухающий мед... Корабельщик скажет морю «прости», и мачты кораблей уже не будут более служить торговле. Всякая почва будет производить всевозможные плоды. Земля уже не будет более получать раны от плуга, виноградные ветви не будут чувствовать порезов серпа, земледелец снимет ярмо с шеи животных. Не нужно будет прибегать ни к какому обману, чтобы шерсть блестела прекраснейшими красками. На лугах баран сменит естественную шкуру на одежду из пурпура и шафрана, и ягненок в траве облачится в розовые одежды. «Тките, тките, столетия, говорили парки своей прялке, находясь в союзе с неизменным Богом судьбы... Смотрите, как все трепещет от радости в предчувствии приближающаго времени».

Так мессианские идеалы через сивиллины книги возбуждали дух языческих поэтов. Заповеди высокой нравственности и высокие религиозные истины разносились чрез этот анонимный источник по всему миру. Вот, чему наставляла этот мир – языческий мир – александрийская сивилла.

«Вы смертные, из плоти образованные люди, образы небытия, почему вы так надменны и не думаете о цели жизни? Вы не трепещете? Вы не боитесь Бога, который за вами назирает? Бога высочайшего, который все знает и все видит, Владыку, который вездесущ, все создал и питает всякую тварь, Творца, Который вложил в нас дыхание своего высокого духа и сделал этот дух водителем всего смертного. Бог – один, Он управляет, Он созерцает все. Никакая смертная плоть не может Его видеть, поскольку какая плоть в состоянии безнаказанно созерцать чистого, бессмертного Бога, который живет на небе. Люди, эта раса, рожденная из небытия и обреченная на смерть, эти создания, составленные из жил и мяса, не могут созерцать вида солнца. Почитайте, всеединого Владыку мира, единственного, который не был рожден и придан мировому целому, Владыку, Который всем смертным дает равный свет и равное дыхание. Иначе вы подвергнетесь справедливым наказаниям за вашу злость, по которой вы пренебрегли истинным, вечным Богом. Ему вы не закалаете священных гекатомб, напротив, демонам, жителям ада, приносите вы жертву за жертвой. Вы ходите путем суетности и заблуждения, после того как вы оставили прямые пути и блуждаете среди тернистых растений и диких скал. Вы смертные, зачем вы пребываете в заблуждении? Остановитесь, безумные, блуждающие в темной ночи, оставьте мрак и примите свет. Смотрите, как открывается он (свет) всем в своей полной истине. Приблизьтесь. Не гонитесь за тенями и мраком. Смотрите, как сияет над вами сладкий свет солнца. Откройте ваши сердца для премудрости и познайте ее. Бог один! Он – Тот, который посылает дождь и ветер, землетрясение и молнию. Он владычествует над голодом и болезнями, над скорбью и заботами, над снегом и льдом. Но к чему перечислять их в отдельности? Он управляет небом, владычествует над землею, Он есть... Если все, что родилось, некогда должно погибнуть, то Бог не мог произойти ни от какого мужчины и ни от какой женщины, нет! Бог один, единственный, возвышающийся над всем. Он создал небо и солнце, звезды и луну и плодоносную землю. Он образовал вздымающияся морские волны и высокие горы и могучие источники. Он призвал к жизни безчисленное множество водных существ. Он питает пресмыкающихся, которые ползают по земле, и пестрых птиц гармонично поющих, с громкими криками махающих крыльями в воздухе. Он указал горные пещеры диким животным для обитания, и людей, существ божественного происхождения, он назначил владыками всех тварей. Он подчинил людям различные создания, даже и такие, которые им доселе остаются неизвестными. Разве может какая-либо смертная плоть знать все божественные создания. Он один знает их, Который создал от начала все вещи. Он, неподлежащий изменениям Творец, вечный, живущий в эфире, который изливает неистощимо на добрых поток своих благодеяний, и гнев Которого производит войну, голод и слезные скорби у злых... Зачем ты гибнешь в своем высокоумии, род человеческий? Как не стыдишься ты того, что из кошек и злых животных сделал себе богов? В силу какого безумного ослепления ты признал, что твои боги крадут блюда и облизывают павлинов. Вместо того чтобы хранить золотое владычество неба твои боги пожираются червями и их оскверняют пауки. Безумные люди, падающие ниц пред змеями, кошками и собаками. Вы молитесь птицам и ядовитым тварям, пресмыкающимся во прахе, каменным изображениям и столбам, которые воздвигли ваши собственные руки, даже грубым каменным кучам собранным на дороге. Безумные смертные этих богов изображают себя, чтобы приносить им жертвы, поскольку из рта таковых богов течет причиняющий смерть яд. Пред Тем, которому принадлежит жизнь и владычество над вечным светом, Который подает людям радости более сладкие, чем сладкий мед, пред Тем одним нужно склонять голову, чтобы иметь пред собою открытым тот путь, по которому благочестивые люди ходят уже столетия. Но вы оставили этого Бога. Вы истощили всю чашу небесного правосудия – тяжелую и глубокую чашу полную теплого, несмешанного вина. Вы упорствовали в вашем ослеплении, вы не желали возвратиться к чувству правды и не хотели признавать Бога – царя, Который владычествует над всем. Поэтому над вами разразится буря, полная опаляющего зноя, и вы погибнете в пламени и навсегда уничтожитесь. С позором вы вспомните о ваших лживых и бессильных богах, между тем как те, которые почитали истинного, вечного Бога, получат вечную жизнь в наследственный удел. Они поселятся на всю вечность в цветущих садах рая и будут питаться сладким хлебом звездного неба».

Сами за себя, думаем мы, говорят эти речи таинственных пророчиц. Как могут люди говорить, что Бог их оставил, что Он не дал им откровения о себе, что Он предоставил их их собственным путям. Кем бы ни были написаны эти строки – фальсификатором ли иудеем, язычником ли, который изучал иудейство и которого оно пленило, во всяком случае эти строки направляли читающих к истине. Ренан очень наивно называет речи александрийской сивиллы деизмом. Но деизм, понимаемый в самом широком смысле, отрицает совсем вмешательство Божества в историю человечества, понимаемый в смысле ограниченном, отрицает церковь и историческое откровение. Сивилла, напротив, указывает на благочестивый народ, т. е. на церковь и историческое откровение, говорит о божественном законе, называет язычников отступниками от Бога, т. е., значит утверждает, что их предки – хотя бы и отдаленные пребывали в действительном Богообщении. Авторы сивиллиных книг рассматривают политеизм, как отступление. Это библейская точка зрения. Некогда книги сивилл почитали весьма высоко, в них видели то же, чем были пророческие книги для евреев. Христианский мир в древние и средние века так же высоко ставил и Вергилия. Вергилий в средневековом представлении был языческим Исаиею. Его пророчество об имеющем родиться и царствовать владыке, о том что наступит время, когда весь мир станет римской провинцией, когда

«С устранемем войн времена укротятся крутые,

«Верность седая и Веста и Рем при брате Кворине

«Будут законы давать; железом затворов запрутся

«Грозные двери войны».

Влагаемые им в уста Юпитера слова об имеющем наступить с устранением войн всемирном владычестве римлян, вселенной владык, народа одетого в тогу,

Этих власти уже ни границ, ни времен я не ставлю,

Царство им дам без конца,

его возвышенные нравственные, можно сказать, мессианские идеалы, все это высоко подняло образ языческого поэта в христианском представлении. Из его произведений черпали краски для описания ада и рая, и Дант не мог найти себе лучшего ментора для странствований по небу и аду, как этого поэта золотого века римской литературы. Сложилась легенда о христианстве Виргилия – хотя Виргилий умер почти за двадцать лет до рождения Христа. Потом сивилл превратили в миф, а Виргилия стали представлят каким-то плагиатором иудейских фальсификаторов. Теория мифа не проливает ни малейшего света на происхождение загадочных книг (не говорим об их размножении и разростании), а взгляд на Виргилия, как плагиатора плохих и мало содержательных александрийских стихов плохо гармонирует с тем фактом, что он был любимейшим и наиболее читаемым поэтом Рима. Без сомнения, в средневековом взгляде на Аристотеля, Виргилия, Сивилл было много исторических ошибок и психологических преувеличений, но все-таки мы думаем, что в общем в оценке этих лиц и книг средневековые богословы погрешали менее новейших рационалистических ученых. Сущность средневековых воззрений по данному вопросу заключалась в том, что эти лица были посланы провидением, чтобы вести человечество к истине и благу. И такие воззрения мы считаем справедливыми. Ложь средневековых воззрений состояла в том, что они видели в названных лицах носителей полной истины и окружали их созданным собственным воображением сверхъестественным ореолом. Средневековые богословы думали, что они слишком хорошо понимают пути Провидения и, не имея исторических сведений о ходе религиозных судеб человечества в прошедшем, смело рисовали их сами. Новейшие ученые думают, что никаких путей провидения не существует, и, зная также мало, как и их предки, о прошедшем человечества, отрицают представления своих предков во имя принципов. Мы думаем, что дети более неправы, чем отцы. Провидение существует и хотя отчасти, хотя в безконечно малой мере нам дано уразумевать его, чтобы идти более или менее сознательно туда, куда Оно нас ведет. Отсюда, в некоторой мере, нам дано уразумевать и прошлое человечества. Нам говорят, что знакомство Аристотеля с еврейским мыслителем сказка псевдоклеарха, сивиллины книги – жалкая фальсификация претенциозных порабощенных евреев, песни Виргилия – наивное заблуждение поэта. Но у Аристотеля мы находим учение о Едином перводвижителе, сивиллины книги говорят, что Он есть Тот, Которого почитают евреи и Которого должны почитать все. Виргилий мечтает о том блаженном времени, когда наступит это всеобщее истинное Богопочитание. Философия Аристотеля была доступна лишь избранным, сивиллины книги читали многие. Виргилия читали все. Так истины ветхозаветного откровения возвещались все большим и большим кругам человечества, по мере того как человечество становилось способнее и способнее к восприятию этих истин.

В какой мере воспринимались эти истины? Бертолет в исследовании об отношении евреев к чужеземцам собрал многочисленные свидетельства того, что иудейские вера и обычаи получили широкое распространение в римском мире около времени Рождества Христова. Резюмируем кратко его соображения.

Есть основания полагать, что уже Александр Македонский дал еврееям, которые переселялись в Александрию, те же права, что и македонянам (los. с. Apion. 2. 4), может быть воспоминание этого представляют в Премудр. Солом. 19, 15 (16) ст. των αυτων μετεχηχταϛ διχαιων. Для птоломеев и селевкидов образ действий Александра, может быть, послужил примером. В римскую эпоху положение евреев было не менее благоприятно. Их общины допускались, как некие ферейны. Средоточием их общин были синагоги. Ничто не препятствовало иудеям открыть их для чужеземцев. Если в Риме одна синагога была названа по имени Августа, другая по имени Агриппы, то уже эти одни названия говорят против исключения чужеземцев из синагоги. У Овидия говорится, что красавец города нужно отыскивать в синагогах (Ars. amator. 175). Из свидетельства книги Деян. 13, 44 видно, что население Антиохии писидийской было если не иудейским, то готовым слушать иудеев – «почти весь город». Не менее доказывает это действие тех дорийских юношей, которые повидимому из οσιοτητοϛ получают доступ в синагогу, чтобы выставить там портрет Кесаря, чтобы он стоял открыто для чужеземцев (Ant. 29, 63) см. 1Кор. 14, 16. верные и неверные (ιδιοτηϛ) повидимому были разделены. Были отлучения от синагоги. По свидетельству Филона в Египте жил миллион иудеев и 2/5 Александрии были иудейскими (In Flaccum § 6 М. 2 § 23 Ri 6 47). Надо полагать, что в это число входят прозелиты.

Иосиф приводит слова Страбона. «Не легко найти место в мире, в котором не было бы этого народа (иудеев) и которое не находилось бы под влиянием их силы. Так случилось, что египтяне и киренцы, находящиеся под одною властью, и другие народы почувствовали себя принужденными точно содержать повеления иудеев и таким образом при исполнении иудейских законов с ними стали велики (Antiq. 14. 72). Сам Иосиф говорит: «наши законы испробованы всеми другими людьми и у них вызывают к себе все большее внимание. Поскольку хотя философы у еллинов по наружности сохраняют свои отеческие обычаи, однако они усвоили себе подобный иудейским представления о Боге и их обычаи и простоту жизни. Да, уже целые народы не с недавнего времени со многою ревностью обращаются к нашей религии, и нет более ни одного еллииского города, где только они существуют, и нет варваров, к которым не проник бы наш обычай седьмого дня, в который мы пребываем в покое. И посты, и возжигание светильников, и неупотребление многих из запрещенных нашим законом кушаний (Исх. 35. 3). Стараются подражать нашему дружественному взаимному обращению, нашей щедрости, трудолюбию и твердости в наших бедствиях. И что наиболее удивительно: закон привлекает сам собою без всякой приманки и обещаний. И как Бог вездесущ в мире, так наш закон оказывается удобным для всех людей. Каждый, кто пожелает присмотреться к своему отечеству и собственному дому, не откажет в вере моим словам» (С. Apion. 2 39). В другом месте Иосиф говорит: от эллинов мы отличаемся более местом, чем обычаями, так что с нашей стороны по отношению к ним нет никакой вражды и зависти; напротив, многие из них по своей воле приняли наш закон» (Apion. 2. 10; срав. 2, 22).

Здесь, конечно, речь не о прозелитах, а прежде всего, о язычниках синкретистах.

Свидетельство о распространившемся обычае почитания 7-го дня можно найти у языческих писателей. Персей насмехается над своими согражданами, которые бледнеют в субботу обрезанных (Satir 5. 184).

Ювенал говорит:

Sed pater in causa, cui septima quoque fuit lux

Ignava et partem vitae non attigit ullam

Sat. 14. 105.

Также и Овидий:

Quaque die redeunt, rebus minus apta gerendis

Culta Palaestino septima testa Syro

Цит. из Гаусрата, neatest. Zeitgesch. 1872. 2 p. 124.

Также Гораций:

Tempore dicam; hodie tricesima sabbata: vin tu meliore

Curtis sudaeis oppedere?

Sat. 1. 968–72 (unus multorum).

Сенека говорит о себе (Ер. 185), что он под влиянием философа Социона стал вегетерьянцем, но потом опять принялся за животную пищу, чтобы не внушить подозрения, что он приверженец «ненавистного иудейства». У Сенеки есть легкое указание на возжение светильников: accendere aliquem lucernas sabbatis prohibeamus, срав. Persius. Sat. 5. 179 f. О принятии язычниками отдельных иудейских обычаев свидетельствуют также эти его слова: Cum interim usque ео sceleratissimae gentis consuetude convaluit, ut per omnes iam terra recepta sit, victi victoribus leges dederunt... Hi tamen causas ritus sui noverunt; maior pars populi facit quod cur faciat ignorat (De supertitione в Augustin. Civit. D. 6, 11).

Rutilius Numatians (3-мя веками позже Селеки) писал:

Atque utinam numquam ludaea subacta fuisset

Pompei bellis imperiisque Titi!

Latius excisae pestis contagia serpent

Victoresque suos natio victa premit.

Также и Tepтулиaнy были известны язычники, которые вместе с почитанием их языческих богов следовали некоторым языческим обычаям. Ad. nationes 1, 13.

Евреи бывали рабами и рабынями в языческих домах. Императрица Юлия имела еврейскую служанку Акму (Antiq. 17 , ). Повидимому, основное зерно иудейcкoй общины в Риме образовалось из прежних рабов (Phil. ad Caj. см. о синагоге либертинцев Деян. 6, 9). Распоряжение Тиберия об удалении из Рима евреев, очевидно, распространилось и на прозелитов, как об этом свидетельствуют слова указа, передаваемые Светонием... reliquos gentis eiusdem vel similia sectantes urbe submovit sub poena perpetuae servitutis nisi obtemperassent (Tiber. c. 36). To же повидимому находится в параллельном месте у Диона Кассия: υφ ηϛ (αϑεοτητοϛ) χαι αλλοι ειϛ τα των Ιονδαιων ηϑη εΕοχελλοντεϛ πολλοι χατεδιχασϑησαν, χαι οι μεν απεϑανον, οι δε των γουν ονσιων εστερηϑησαν L. 67). Кажется, в Риме иудейcтвo нашло себе доступ даже к высшим классам. Иосиф Флавий имел сношения с супругой Нерона Помпеей (Vita Кар. 3). Она ходатайствовала за иудеев (Ant 20, 8 11) и Иосиф называет ее благочестивой (ϑεοσεβηϛ). Вертурия Павла, mater synagogarum, которая согласно надписи на ее гробнице, перешла в иудeйcтвo 76 лет и жила еще в общине под именем Сары 16 лет, принадлежала повидимому к знатному роду (Согр. Inscript. Graec. № 9905). Помиония Грецина была прозелиткою (Hasenclever 1. с. р. 47. 20). О прозелитках говорят надгробные надписи. О прозелитах в Антиохии свидетельствует Иосиф (В. S. 7 зз см. ДЬян. 6, 5). В Дамаске были даже очень многие женщины, перешедшие в иудействo (οπηγμεναϛ τη Ιονδαιχη ϑοησχεια). В Деян. 2, 10 перечисляются прозелиты из всех перечисленных стран. По видимому, где были иудеи, были и прозелиты. Указание на прозелитов находится в апокалипсисе Варуха 41, 4; alios autem iterum vidi, qui reliquerunt vanitatem suam et confugerunt sub alas tuas, и 42, 5: eorum qui antea nescierunt et postea noverunt vitam et commisti sunt semini populorum, quod se segregavit (cm. Kneucker, d. Buck Baruch, p. 195). По преданию был прозелитом и хромой в Листре. Знаменитым прозелитом средины первого или начала второго столетия был Онкелос (собственно Aquilas), к которому раввинское предание с гордостью применило слова, что Бог наделил Иафета прекрасным языком, и что Иафет теперь вселился в шатрах Симовых (см. Евсев. Demonst, evang. 7 ).

Фeoдoтиoн Св. Иринеем и Eпифaнием называется иyдeйским прозелитом (3 )²¹.

Широкое распространение еврейского прозелитизма, вот – основной факт, выдвигаемый Бертло. Но рядом с этим основным довольно заметно выступает другой – ненависть и презрение некоторой части общества и даже представителей общества к иудеям. По нашему мнению, этот второй факт только подтверждает первый. Так, ведь, относились язычники и к христианству. В то время как в состав христианской церкви входили все новые и новые члены, упорные язычники считали христианство явлением ненавистным, суеверием грубым и безмерным. Когда стали заметными признаки того, что христианство завоюет мир, языческие мыслители образование которых должно бы было отталкивать их от простой веры иудеев, стали заявлять, что иудейство лучше и выше христианства. Вот, что писал ученый полемист против христиан, неоплатоник Порфирий, в своем сочинении «εχ λογιων φιλοσοφιαϛ».

«Некто, рассказывает Порфирий в одном месте, желая отвлечь жену свою от христианства, спросил однажды Аполлона, какому божеству нужно молиться о помощи в этом деле? Аполлон отвечал: «легче было бы тебе писать по воде или подобно птице летать по воздуху, чем образумить твою нечестивую, осквернившуюся жену. Оставь ее, пусть она, если хочет, остается в пустом обольщении и бездельными рыданиями оплакивает умершего Бога, приговоренного справедливыми судьями к позорной смерти на кресте». Об этом изречении Порфирий рассуждает: «так ясно свидетельствует оракул о неизлечимости образа мыслей христиан и говорит, что иудеи лучше понимали Бога, чем христиане». В подтверждение последнего им приводится другое изречение Аполлона, отвечающее на вопрос, какая религия лучше: иудейская или христианская: «иудеи веруют в Бога Отца и Царя, прежде всего, пред лицем которого трепещут небо и земля, море и преисподняя ада, и сами божества ужасаются: закон их есть отец, которого благоговейно чтутъ еврейские святые». О Христе оракул у Порфирия говорит следующее: Христос был очень благочестив и сделался бессмертным, вообще, боги о нем говорили почтительно. Но в то же самое время они уверяли, что христиане люди порочные, нечестивые, опутанные заблуждениями и вообще сильно порицали их...

Поэтому эти последние души ненавистны богам, но Христос, как благочестивый пребывает на небе с благочестивыми. Итак, не порицай Его, но сожалей о глупости людей, причиной погибели которых был Он».

В ту пору, когда Порфирий писал эти строки, иудейство уже не приобретало многочисленных прозелитов, и враждебное отношение к нему исчезло. Ранее, когда иудейство, подобно тому как впоследствии христианство привлекало к себе язычников, оно было ненавидимо теми, которые не желали ему следовать. Психологическая причина этого факта понятна. О нем возвестил Сам Господь, сказав: «не мир, но меч принес Я на землю, огонь принес Я, и как бы желал, чтобы он скорее возгорелся». Новая религия, которую одни в известной среде принимают, а другие – нет, вносит разделение в эту среду. Язычник, принимавший иудейство, покидал отца и братьев, становился чуждым своей общине, враждебным ея обычаям, культу, убеждениям, понятно, что эта община должна была ненавидеть то, что отнимало у нее члена и притом хорошего члена – ненавидеть иудейскую религию. Поэтому та ненависть, то отвращение, которые мы слышим у некоторых писателей по отношению к иудейству, показывают, что иудейство было силою отнимавшего у них близких людей, разрушавшею дорогое для них богопочтение. Но потом иудейство перестало быть этою силою. Из слов Порфирия мы видим, что языческий философ находил для себя вполне возможным отзываться одобрительно об иудействе. Позднее Порфирия Юлиан прямо бичевал отступничество христиан от иудейства. Христиане говорят, писал он, что они, как и Моисей, признают одного Бога, но как они согласят это свое уверение со словами Иоанна: «вначале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Оно было в начале у Бога» (Иоанн. 1, 1–2)? Здесь говорится о каком-то втором Боге, да иначе Галилеяне и не усвоили бы Марии имени Матери Божией. Никто из пророков не говорили, что все чрез Него и Им было создано. Галилеяне не только отвергли предание Моисея, они не остались верными учению первых апостолов. Ни Павел, ни Матфей, ни Лука, ни Марк не говорили, что Иисус был Богом. Иоанн был первый, назвавший Христа Богом. Что касается до обрядовой стороны, то почему Галилеяне отвергли обрезание, жертвы, пасху, отвергли ради обычаев чуждых иудейству и всей древности? Зачем у них это суеверное уважение к гробницам и этот культ мертвецов? Положим, ап. Павел говорит об обрезании сердца, но он противоречит Христу, Который поддерживал все установления закона. Напрасно галилеяне говорят, что новый закон разрушил ветхий, Иисус сказал: «Я не пришел нарушить закон, но исполнить». С другой стороны, Моисей говорил об этом (ветхом) законе, как неизменном и вечном: «да не прибавите ничего к заповедям, которые я дал вам, и да не отнимите, от них ничего». По мнению Юлиана христиане поступили бы лучше, если бы совсем обратились к иудейству, оставив почитание своих мертвецов и своего креста. Правда, они почитали бы тогда вместо многих одного, но зато не человека или даже не многих несчастных лиц, но Бога и имели бы закон, хотя варварский и суровый, жестоко карающий преступления в противоположность мягкому языческому закону, но все-таки это было бы лучше для них²².

Мягкое отношение языческих мыслителей к иудейству подало и подает повод многим современным западным богословам развивать теорию развития универсализма в юдаизме. Это отчасти высказывал Ренан, к этому склоняется Бертолет. Заметим, прежде всего, что эти их взгляды несогласуются с их хронологическими представлениями еврейской истории. По их воззрениям сначала были пророки, которые универсальны, а потом явился закон, который национален. Но как неверно их воззрение на ход религиозной истории евреев, так неверен их взгляд на развитие универсализма в иудействе перед началом христианства. Нет, мы полагаем и утверждаем, что юдаизм перестал быть универсальным и космополитичным именно тогда, когда из его среды выступили писатели, которых характеризуют этими признаками – Филон и Флавий. Эти писатели, по нашему мнению, были не пророками универсализма, а сторонниками компромиссов. Филон проповедывал компромиссы на почве теоретической, Иосиф прибегал к ним в практической жизни, Филон был современником Христа (родился вероятно, 15–20 годами ранее). По своему происхождению он принадлежал к знатнейшим фамилиям Александрии. Его брат Александр Лизимах занимал должность арабарха или представителя александрийских иудеев и был необыкновенно богатым и влиятельным человеком. В своих отношениях к римлянам и Ироду он играет почти роль царя. Он оказывает иерусалимским царям великие услуги, содействует увеличению их благосостояния, одолжает им чудовищные денежные суммы. Один из его сыновей женится на знаменитой Веронике. Другой Тиберий Александр играл важную роль в римской политике 1-го столетия нашей эры. Точно также и Филон был богат и влиятелен. В 39 или 40 году нашей эры он был послан, как уполномоченный от александрийской синагоги, к Калигуле защищать интересы иудеев. Штатгальтер этого императора Публий Авилий Флак благоволил в Александрии к греческой народной партии, которая была враждебна к иудеям. Так как иудеи отказались ставить в синагогах статуи императора, то он не только оставлял без наказания кровавые расправы с ними и уличные преследования их, но кроме этого воздвиг против них судебное преследование. Нарушая привиллегии, данные иудеям, он 38 их представителей синагог подверг обезчещивающим наказаниям. Хотя скоро последовало падение этого штатгальтера, – он был послан на остров Андрос и там умерщвлен по приказанию Калигулы, однако иудейская община Александрии не успокоилась с его смертью. Она решила восстановить свои попранные права при помощи посольства в Рим. Во главе посольства находился Филон. В тоже время противная партия тоже послала посольство в Рим, во главе которого был грамматик Апион. Ни то, ни другое посольство, повидимому, не добилось вполне исполнения своих желаний. Оффициальной аудиенции евреям не было дано, Филон был принят Калигулой только в частной аудиенции. Император тогда уже почти безумный – ограничился в бecеде лишь насмешками над иудеями и говорил, кажется, более о свинине, чем об иудейских привиллегиях. Посольство вернулось ни с чем. Но к счастью для иудеев вскоре последовала смерть Калигулы, и Клавдий вернул иудеям их попранные права и освободил их алабарха. Во время правления Клавдия, Филон, должно быть, и умер. Год его смерти точно неизвестен.

(Сведения о жизни Филона – очень немногочисленные – находятся отчасти в сочинениях самого Филона, у Иосифа Флавия, Евсевия, Иеронима, Исидора Пелусиота, Фотия и Свиды).

Филон владел прекрасным греческим образованием и питал глубокое уважение к греческой философии. Будучи совершенным эллинистом, он старался остаться всецело иудеем. Аллегорический метод, который он довел до крайности, помог ему согласить Моисея с Платоном. То, как пользуется Филон аллегорическим методом, по нашему мнению доказывает, что этот метод – не новое, только что пущенное в ход оружие, и что у Филона были предшественники. К таковым, полагаем, принадлежал Аристовул. Филон дошел до того, что у него библейский текст, изъяснением которого он занимался, был в сущности только предлогом для изложения и развития собственных мыслей. Иногда, может быть, этот текст наводил его на мысли, в развитии которых он нисколько не считал нужным считаться с буквою текста. Так, повествование кн. Бытия о первородном грехе, Филон объясняет следующим образом: пространство между Богом и материальным миром наполнено безчисленными душами. Души, которые ближе других находятся к земле, привлекаются землею и кончают тем, что соединяются с веществом. Это великое бедствие, так как материя сама по себе есть зло и начало всех злых инстинктов в человеке. Таким образом, происхождение рода человеческого имеет своею причиною первоначальный грех, утверждается на факте преступного желания. Все стремления и усилия добродетели должны быть направлены на то, чтобы разорвать существующую нечестивую связь души с материею и возвратить душу ее первоначальной свободе и чистоте. Этот взгляд Филона есть вывод из его основной теории о Боге и мире. Мир, по Филону, вечен и Бог в сущности не есть его Творец. Бог не пребывает в покое, потому что Его сущность есть деятельность. Творение началось с началом времен. Бог есть первая причина всякого действия в каждом отдельном существе, как и во всем универсе. Истинная деятельность принадлежит Ему одному. Все, что существует, проникнуто Его дыханием, Он есть всеобъединяющий принцип, в Нем живет все. Он есть все. (Σιϛ χαι το παν αντοϛ εστιν). Бог есть начало, мир есть конец, посредствующее суть духи, то, что стоит ближе всего к Богу, очевидно, должно иметь природу подобную Божественной. Это, по Филону, Логос – ангел Иеговы Библии, стареший сын Божий, архангел или первый из хора ангелов, внутреннее слово Божие, вечный из Бога истекающий разум. Как слово изреченное λογοϛ προφοριχοϛ в противоположность λογοϛ ενδιαϑετοϛ, он есть действительная самостоятельная субстанция. Однажды у Филона Он называется вторым Богом (О πρωϑεοϛ. De Abrah. 2, 17). За λογοϛ ом следует дальнейший ряд существ λογοι или силы (δοναμειϛ). За ними, постепенно ниспускаясь, духовные существа доходят до вещественного мира. Представление этого мира и его история, как они даются Библиею, понимаются Филоном очень своеобразно. Эдем, по нему, символизирует премудрость Божию, четыре реки Эдема представляют четыре добродетели, истекающие из этой премудрости. Небесный дождь, оплодотворяющий землю, есть божественный разум, который подобно живому источнику орошает и живит человеческие чувства. Святое святых и переносная скиния Моисея это суть невидимые символические предметы, открывающиеся только духовному зрению. За всем тем, по Филону, истинное богопочтение содержит лишь народ иудейский. По его мнению иудейский народ получил свои преимущества, потому что он всегда был совершеннейшим, справедливейшим, разумнейшим, человечнейшим и религиознейшим народом мира. Ради добродетелей его и его предков Вечный избрал евреев, как свой любимый народ. Теперь этот народ находится в рабстве. Но это лишь его временный удел. Впоследствии владычествующие над иудеями, охваченные удивлением пред их добродетелями, откажутся от того, чтобы повелевать столь добродетельными людьми. Тогда освобожденные иудеи из отдаленнейших стран и островов устремятся в Палестину. Светящийся столп – видимый одним праведным – поведет их к цели. У этой цели, т. е., в Палестине ожидает евреев величайшее счастье. Они одни сделаются свободными и могущественными и будут иметь возможность владычествовать над всеми. Тогда разрушенные города воздвигнутся без содействия человеческой руки, пустыни оживятся и безплодныя области покроются богатейшими плодами. Эта блаженная цель станет действительностью, если люди обратятся к иудейству. Тогда дикие животные станут служить человеку, и исчезнут все нарушители мира. Тогда наступит мир, который будет охранять великий могущественный царь (греческ. перев. Числ. 24, 7).

Так аллегорическим речам пророков Филон придал буквальный смысл, как наоборот исторические повествования Моисея разрешил в аллегорию. В конце концов все его учение является пред нами лишенным связи, заключающим противоречия и крайне эластичным. Последний признак никогда не может принадлежать тому, что истинно, и отрицает для себя возможность долгожизненности. Нет оснований сомневаться в искренности веры Филона, но, думаем, нельзя также сомневаться и в том, что в его изложении еврейская религия могла сохраниться лишь в той форме и в том виде, в каких греческий политеизм существовал у неоплатоников. Аллегорией и символом можно оправдать все. Сатурн, пожирающий детей – вечность, в которой поглощается время. Какое философское объяснение ужаснейшего детоубийства! Но оправдывая смысл мифа, это объяснение уничтожает реальность Сатурна, разрушает политеистические верования. Филон (в значительной мере, не говорим вполне) разрешает в миф закон Моисея. Пусть евреи – лучший народ и их закон совершеннейший, и вседолжны принять этот закон. Но как его понимать? Филоном представляется безграничный произвол в деле этого понимания. Но человек ищет в религии твердой опоры, а не неустойчивой рамки, в которую он мог бы вставлять, какое угодно ему содержание. Поэтому вера Филона никогда не могла стать космополитичной или, говоря нашим языком, вселенской верой. Но его вера могла быть мостом, который, думается, мог некоторых направить к пониманию и принятию учения Христа. Есть сказание о том, что Филон стал христианином (Евсев. Церков. Истор. 17. 1. Блажен. Иерон. De vir. illustrib. 2; Photius, Cod. 105). Несомненно что в душе этого замечательного человека было многое родственное христианству. Его учение о χαριϛ том, что человек своими собственными силами не может творить доброго, что добрые дела человека суть плод божественной благодати, его уважение к созерцательно-монашеской жизни ферапевтов, его возвышенный образ мыслей и его благородная нравственность, все это по видимому делало его блестяще подготовленным к тому, чтобы воспринять проповедь св. Марка или другого благовестника в Александрии. Но однако, представляем мы себе, было нечто, что должно было стать между ним и безхитростною проповедью Евангелия. Это нечто его увлечение греческой философией, не просто знание этой философии, а именно признание ее истинной, в то время как пятокнижие Моисея оказывается только символом, образом, аллегорией этой истины. Филон, видевший откровенную истину у Платона и прикровенную у Моисея, как должен был отнестись к безхитростной проповеди галилейских рыбаков? Мог ли он допустить, что утаенное от премудрых и разумных могло быть открыто буиим мира? Мы не знаем этого. Но во всяком случае нам Филон представляется уже человеком распутия. Прежде призывавшие к иудейству, призывали действительно к торе Моисея и писаниям пророков. Филон подобно своим соплеменным предшественникам тоже зовет к иудейству, но оно у него расширяется, становится туманным и неясным все равно, как предмет, который мы далеко отодвинули от фокуса увеличительного стекла. В конце концов ученик Филона скорее, пожалуй, окажется способным принять нагорную проповедь, чем принять иго закона. И нам представляется глубоко замечательным, что свободомыслящее еврейство разрешилось ко времени Христа такой философией.

На целое поколение моложе Филона является Иосиф Флавий (род. 37 или 38 г. по Р. X. при императоре Калигуле) последний универсалист иудаизма. Он был из знатного священнического рода и по матери был родственником гасмонеев. Он был воспитан строго в иудейском законе и принадлежал к секте фарисеев. В шестнадцатилетнем возрасте он прошел три школы: фарисеев, саддукеев и ессеев и еще был у пустынника Бопуса. 19-ти лет он оффициально примкнул к фарисеям. Когда ему было 26 лет, случилось, что некоторые дружественные ему священники были заключены в тюрьму. Это побудило его (64 г. по Р. X.) отправиться в Рим хлопотать об их освобождении. При помощи одного иудейского актера Алитира он сумел найти доступ к императрице Поппее и достиг своей цели. По возвращении в Палестину (66 г. по Р. X.) он нашел своих соотечественников восставшими против римлян. Он по его показанию убеждал своих соплеменников отказаться от этого намерения; когда ему это не удалось (после победы над Гестием Галлом иудеи безповоротно решились на восстание), он вступил в ряды борцов против римлян и был предводителем войск в Галилее. Здесь он в течение полутора месяца защищал крепость Иотопату. После завоевания римлянами крепости он понал в плен к Веспасиану, надо признать, довольно бесславным образом. Перед диллемою смерть или плен Иосиф не заколебался в выборе. Жизнь, какая бы то ни была, была по его представлению лучше смерти, и даже бессмертие за гробом – ему фарисею – показалось чем-то небезусловно надежным. Поэтому он предпочел жизнь и плен. Плен скоро должен был стать для него не тяжелым. Он сумел приблизиться к Веспасиану, показал ему пророчество 9 гл. кн. пророка Даниила, согласно которому Иepycaлим должен быть разрушен языческим вождем (26 ст.) и этот вождь, т. е., Веспасиан – по пророчеству Иосифа, выданному за Даниилово, должен стать императором. В 69 г. по Р. X. пророчество Иосифа исполнилось, Веспасиан – Флавий – шестидесяти лет от роду – получил корону и щедро одарил и отпустил на свободу Иосифа, который, присоединив к своему имени прозвище Флавия, стал близким к дому Флавиев. Он был вместе с Титом, сыном Веспасиана, при осаде Иерусалима. Тщетно он убеждад своих соплеменников – жителей Сиона, отказаться от безумного намерения вести борьбу против римлян. Его речи были напрасны, тем более что авторитет его небезпричинно стоял невысоко в глазах его сродников по плоти. После взятия Иерусалима он вместе с Титом отправился в Рим. Пользуясь милостью императора, он старался всячески расположить его в пользу своего несчастного народа и успевал в этом. В 93 г. нашей эры он был еще жив. Когда он сошел в могилу, неизвестно, но он уже был евреем, пережившим свою политическую историю. Еврейство, как государство, умерло раньше смерти Флавия. Вместе с этим кончилась и религиозная миссия евреев. Ветхозаветное Откровение сменилось Новозаветным. Церковь иудейская сменилась церковью вселенской, и на место разрушенного храма в Сионе воздвиглись безчисленные церкви, где вместо тельцов и овнов стали возносить пречистое тело и кровь Господа Иисуса. Миссия еврейского народа, как мы говорили, была миссиею пророка Ионы – указывать спасение народам. Наиболее полная истина в ветхозаветный период была в законе Моисеевом, на этот закон и на его исполнителей евреев и указывали народам те, которые хотели вести народы ко благу. В ряду таких духовных вождей человечества, которые были или прямыми посланниками Божиими или хотя действовали и по собственному начинанию и не без заблуждений, но несомненно с одобрения Божия их намерениям, в ряду таких Филон был последним. Как бы то ни было, его деятельность была направлена главным образом на доказательство истинности и святости Моисеева закона. Его главные труды – комментарии пятокнижия. Если он – еврей – кроме еврейского закона хвалитъ еще и евреев, то и это у него направляется к апологии закона: у лучшего народа должен быть и лучший и совершеннейший закон. Труды Флавия, только по видимому, имеют ту же цель. Он в сущности более верный сын ветхозаветной религии, чем Филон, гораздо менее думает о ней, чем о себе и своем народе. В своих сочинениях он не столько борется против языческих принципов, против язычества, сколько против антисемитов. Его задача реабилитировать несчастных соплеменников, рассеянных по миру. Он защищает народ, но не дело народа. Народ совершил свое дело, исполнил свою миссию. Теперь этот народ будет жить уже для себя, а не для выполнения исторической миссии. Ему не нужно защищать свое дело, потому что у него нет дела, но ему нужно защищать самого себя, и сочинения Иосифа суть главным образом апологии еврейского народа и самого Иосифа – типичного представителя этого народа. Его произведение De vita sua – это самооправдание, его сочинение против Апиона – «о древности иудейского народа» – это восхваление иудейского народа и его значения, его Ιονδαιχηαρχαιολογια – это искажение библейской и вообще действительной истории ad maiorem ludaeorum gloriam. Приведем доказательства этого. В своей «иудейской археологии» он сообщает о фактах, которых не знает Библия и другие исторические источники. Он повествует о походе Моисея против эфиопов, об эфиопской принцессе Тарбис, которая предложила Моисею свою руку, он говорит о магических знаниях Соломона, мы приводили его рассказ о встрече Александра Македонского с Иоддаем. Приводили другие его сообщения о храбрости еврейского народа. Так народ и его сыны упорно восхваляются им. Но он иногда смущается говорить о благодеяниях Бога еврейскому народу, мысль, что описываемое им событие покажется странным или невероятным, смущала и удерживала его. Так, изложив историю перехода евреев через Чермное море, он замечает, что «он рассказал эту историю так, как она излагается в священных книгах, и он предоставляет каждому самому решить – произошло ли это событие вследствие непосредственного Божественного воздействия, или же оно было произведено естественными причинами?» Историческую правду и историческую критику он допускал лишь в пределах, в каких они не были вредны или были полезны для его интересов. В этом отношении любопытна его полемика с Апионом. Всяким свидетельством, говорящим в пользу его тезисов, Иосиф пользуется, обыкновенно не подвергая сомнению его подлинность и правдивость. Если свидетельство сложно и частью говорит в пользу Иосифа, частью против него, он отвергал то, что было против, и утверждал то, что было за. Знаменательна его уклончивость в суждении о мессианских пророчествах и в раскрытии мессианских идеалов. В противоположность Филону и авторам сивиллиных книг он не выдвигает наперед этих пророчеств. Он не проповедует о Мессии, он не призывает к вере в него и к надежде на него. И он прав: о надежде было говорить уже нечего, потому что Мессия уже пришел. В своей жизни он руководился не отдаленными надеждами и возвышенными идеалами, но правилами того житейского благоразумия, которое часто заставляет поступаться верою и любовью. В сущности он был хорошим человеком, глубоко верил в истинного Бога и крепко любил свой народ. Но он был слабым человеком и он изменил Своему Богу в своих писаниях и своему народу в своих делах. Он писал свои произведения в то время, когда был написан Новый Завет. Тень проходила, и истина возвещалась открыто и громко всему миру. Более уже не было нужды в особых посланниках и особых деятелях для ознакомления человечества с откровением. Дело раскрытия религиозной истины пред всем человечеством стало делом церкви. В Ветхом завете не было так. Церковь не возвещала там громко истину всему миру, напротив, охраняла ее от нескромных взоров и нечистых прикосновений. Было много причин для этого. Укажем из них одну. Ветхозаветное откровение обещало блага в отдаленном будущем и участие в этих благах обусловливало исполнением суровых требований закона в настоящем. Немногие были способны подчинить себя игу закона при таких условиях. Немногим поэтому и предлагался закон. Он стал распространяться более и более незадолго пред тем, как должен был прейдти, и это понятно: для того, чтобы принять новое откровение, мир должен был ознакомиться с ветхим. Но для этого не нужно было много веков. До времени Александра Македонского в Европе не знали иудеев – хотя как мы думаем – об истинном Боге европейцы получали знания – хотя и не непосредственно – от иудеев. После Александра, мы видели, ветхозаветное откровение начинает быстро распространяться в древнем культурном мире. Это было предварительным приготовлением почвы для распространения и утверждения церкви Христовой.

Кратким рассуждением об Иосифе Флавии, как писателе, который знакомил с сверхъестествевным откровением тех, кто не принадлежал к истинной церкви, мы заканчиваем нашу речь о вне библейских свидетельствах того, что с откровением знакомились и могли знакомиться и не евреи, и что доступ к религиозной истине был открыт и в Ветхом завете для тех, кто всею душою искал истины. Частью к народам проникали посредственным путем важнейшие и высочайшие религиозные и нравственные истины. Частью народам или отдельным людям указывалось, где хранилась истина. Исследуя внебиблейские свидетельства распространения откровения вне избранного народа, мы приходим к заключению, что в их исторической судьбе должно признать три последовательных периода. Первый – древнейший. Свидетельства самые слабые. Эти свидетельства говорят нам, что народы, разойдясь из своей прародины или может быть оставаясь и близ ее, но уклонившись от религии своих праотцов, однако иногда надолго сохраняли элементы истины. Мысль о высочайшем едином Боге у них затемнялась, но не исчезала. Чувство правды искажалось, но не угасало. Второй период. Свидетельства более многочисленные и иногда бесспорные. К народам, религиозные представления которых приняли уже грубо ложный характер и натуралистическую окраску, путем, который ускользал от их наблюдения и взоров, проникали высокие истины и святые заповеди ветхозаветного откровения. Рука, подававшая им этот дар, оставалась во мраке, и имена учителей оставались для них скрытыми, но учение принималось, усвоялось и там, где была добрая почва, приносило добрые плоды. Наконец, период третий. Здесь сверхъестественное откровение является миру уже не в виде предания, дошедшего от времени древних, не в виде учения варварских философов, занесенных неизвестно кем и неизвестно откуда, но прямо, как завет, данный Богом евреям. Так, у вавилонян, ассириян и египтян мы находим добрые правила и в их обращениях к Богу неба иногда слышим отзвук того, в чем должны были быть наставлены Ной и его предки. Так, в учении персов несомненно и в верованиях и заповедях римлян не вполне уверенно мы находим проникновение к арийцам верований и убеждений южной ветви северных семитов – богоизбранного еврейского народа. Так, наконец в александрийском переводе Ветхаго Завета, в писаниях сивилл, в творениях Филона, Флавия и других мы видим ясное возвещение греческому – следовательно, всему культурному миру, – что истина у и от иудеев.

Но однако истина не была возвещена всем народам, не была открыта каждому человеку. Да, несомненно, на земле умирали многие миллионы, не зная ничего и о проповеди пророков и мессии, как умирают многие миллионы и теперь, не зная ничего о Его учении. Почему так? Мы не знаем этого. Мы думаем, что людей по их отношению к принятию откровения можно разделить на три очень неравные класса; Люди, непосредственно принимавшие откровение от Бога, т. е. такие, для которых откровение вместе было и Богоявлением. Люди, получающие откровение от других, наставляемые в его истинах церковью; наконец, третий многочисленный класс, до слуха которых совсем не доходит учение церкви. Мы не смеем думать, чтобы последние были самыми грешными и самыми преступными. Восемнадцать жертв, погибших под развалинами силоамской башни, не были, по слову Христа, виновнее всех, живущих во Иерусалиме (Лук. 13,4). Так и те, которым не дано слышать и разуметь слово Божие, вовсе не самые виновные из всех человеков. Непосредственного Откровения иногда удостоивались не наилучшие, и для них оно могло быть и в осуждение. И наоборот, иным могло быть не подаваемо откровение чтобы они не приняли горшего осуждения. Часто говорили и выражали недоумения, почему Бог не открыл своей воли и не явил Себя таким великим мужам древности, как Пифагор, Платон или Сократ? Мы не знаем – может быть оно и было им возвещено в ту меру, в которую они могли его вместить. Но если сверхъестественное откровение и совсем не коснулось их слуха, то это по нашему мнению значит только то, что для них лучше было то, чтобы истина не была возвещена им. Простые истины веры могли быть камнем претыкания и соблазна для этих людей знаний. Поучительна в этом отношении притча Господа о богатом и Лазаре. Богач, находящийся в аду в мучениях за то, что не слушал (и следовательно не верил) повелений Моисея и пророков, просит Авраама, чтобы он послал на землю находившегося на лоне Авраамовом, некогда презренного им несчастного бедняка. «Прошу тебя, говорит он, отче, пошли его в дом отца моего; ибо у меня пять братьев, пусть он засвидетельствует им, чтобы и они не пришли в это место мучения. Авраам сказал ему: у них есть Моисей и пророки: пусть слушают их. Он же сказал: нет, отче Аврааме, но если кто из мертвых прийдет к ним, покаются. Тогда Авраам сказал ему: если Моисея и пророков не слушают, то если бы кто и из мертвых воскрес, не поверят» (Лук. 16, 27–31). Но если не поверят воскресшему из мертвых, то тем более не поверят слову того, кто уже давно умер. Спиноза сказал о себе, что, если бы чудо воскрешения Лазаря было истиной, то он разбил бы всю свою систему. Но он не разбил своей системы, по которой в мире нет места никакому чуду. Из приведенного нами выше рассуждения Иосифа Флавия о переходе евреев через Чермное море мы можем догадываться, что в древности, как и во дни Спинозы, находились люди, для которых слово Божие и повествование о делах Божиих являлось юродством, безумием и следовательно соблазном. Таковым, для которых оно могло явиться особенно тяжким соблазном и повести к горшему осуждению, оно, может быть, и не возвещалось.

Затем в вопросе о сообщении и распространении Откровений всегда нужно помнить, что люди не обособленные единицы, но всегда – семья, племя, народ, что в деле спасения и Богообщения имеет место не индивидуализм, а соборность. Отсюда призвание Авраама и выделение еврейского народа из среды всех народов земли, отсюда же пребывание целых народов в тени и сени смертной. Близкие между собою по происхождению люди близки между собою и по духовным качествам. Вот – почему и общие правила и законы для народов и общие наказания. Вот почему и дарование и лишение Откровения. Религиозные истины всегда возвещались большему числу лиц, чем сколько принимало их. Разве во дни Моисея аммонитяне, моавитяне, эдомляне не должны были знать, что Бог евреев есть истинный Бог и что данный Им закон есть спасительный закон. Однако они не пожелали знать этого. И Бог оставил их ходить путями своими, как оставил ходить таковыми путями и другие народы. Но это «оставил» не нужно понимать в грубо буквальном смысле. Они были отлучены от церкви и истины лишь в той мере, в какой это было полезно для них. Церковь налагает анафему для блага анафематствуемого. Бог скрывает себя от человека для блага человека.

Но однако если ветхозаветному язычнику не сообщалось Откровения, то это не значит, что ему не делалось никаких указаний, как искать истину и в чем заключается истина. Нет, кроме сверхъестественного Откровения в ту пору, как и теперь, было естественное Богопознание. Путь к истине указывался всякому и чувство истины подавалось всем. «Был свет истинный, который просвещает всякаго человека, приходящаго в мир» (Иоанн. 1, 9). Этот свет освещал и освещает всем путь и смысл жизни, и тот, кто не хочет видеть и отрицает его, прет против рожна. Душе человека по мере того, как она развивается, все ее силы, все, что открывается ее знанию, все указывает на высочайшую Истину. О том, как происходит это, и о том, что безответны те, которые не принимают таковых указаний, мы будем говорить во второй части нашего труда.