1862 г.

Новый год встретил я мирно и благополучно в своей Высокопетровской обители, среди вверенной мне братии, не думая и не гадая, что этот новорожденный год принесет мне чрезвычайно важное событие в моей жизни; разумею епископство. – Но об этом будет речь в своем месте, а теперь буду продолжать изложение в последовательном порядке обычных, ежедневных явлений в моей жизни.

1-го января писал мне из Сергиева Посада секретарь академического правления, проф. Е.В. Амфитеатров:

«Отъезжая в Москву, вы поручили нам составить примерную смету расходов по академии на наступающий 1862-й год. Смета сия теперь составлена вчерне, и надлежало бы в скором времени представить ее его высокопреосвященству⁷⁹⁵ для утверждения. Но по смете оказывается необходимым передержать сумму весьма значительную, и необходимо наперед решить вопросы из какого источника заимствовать недостающую сумму. В начале прошлого года академическое правление по случаю предусмотренной передержки испросило у высшего начальства 2.600 р. из духовно-учебных капиталов; но эта сумма отпущена для академии заимообразно, и академическому правлению предписано возвратить оную из сбережений будущих лет. Если теперь академическое правление вновь станет ходатайствовать у высшего начальства об отпуске дополнительной суммы для покрытия предполагаемой передержки в 1862 году; то можно ли ожидать успеха подобному ходатайству?

По составленной вчерне смете предполагается издержать в будущем году:

Таким образом расход по содержанию дома может быть покрыт собственными средствами академии. По прочим статьям передержек не предполагается.

При составлении сметы мы, по поручению вашему, руководствовались в назначении количеств потребляемых предметов примерами прежних лет. Как нельзя ожидать, чтобы при возвысившихся ценах на все можно было и в последствии содержать так академию данными ей средствами, как содержалась она в последние 15 лет, то мы вошли в рассуждение о том, нельзя ли сколько-ниб. ограничить и уменьшить расходы. Тщательный разборы всех нужды академии и способов их удовлетворения привел нас к следующему заключению: «по содержанию академического дома не может быть никаких уменьшений, ибо в ценах на дрова, на прислугу и на работу понижения нельзя ожидать.

Сократить издержки по содержанию студентов одеждою, – не удобно, потому что и в настоящее время одежда студентов только прилична, и сокращениями по сей статье можно сберечь сумму весьма незначительную: а между тем одежда вследствие такого сокращения может сделаться не благовидной.

По содержанию студентов пищей можно сделать сокращение, если содержать их не много скуднее того, как содержали их до 1847 года. Для этого нужно назначить говядины для каждого вместо 1½ ф. в день по 1 фунту; подавать пироги не во все воскресные и праздничные дни, а только в дванадесятые праздники и высокоторжественные дни; во время постов давать рыбу не ежедневно, как теперь, а только два раза в неделю; не подавать вовсе никаких пирожных; заменить некоторые ценные припасы более дешевыми, например, сахар медом, – рис пшенной крупой. Посредством всех этих сокращений можно сберечь в будущем 1.795 р. 45 к. Но и затем по примерной смете должно будет передержать в сем году 618 р. Покрыть эту передержку не представляется уже никакой возможности. Но не легко н довести пищу до таких ограничений, какие ваше указаны примерно. Чрез это сделается она вдвое скуднее против подаваемой ныне. Если вновь поступающими студентами такая пища может показаться еще сносною, то для наличных воспитанников академии такая внезапная перемена в пище будет тяжела, и естественно возбудит ропот. И нам всем очень неприятно, что такой ропот может возникнуть в ваше управление академией, тогда как вы ничем неповинны, ибо улучшения произведены вашими предшественниками, по излишней снисходительности не всегда рассуждавшими о том, что будет после них.

Почитаю долгом представить все эти обстоятельства на ваше внимание и благорассуждение, присовокупляя, что до возвращения вашего в академии мы не приступим к окончательному приготовлению сметы.

При производстве торгов о. инспектор и.о. эконом выдержали целое сражение с фальшивыми здешними подрядчиками. Многие из них объявили, что будут жаловаться на академию его высокопреосвященству, некоторые – обер-прокурору, а один – даже Государю Императору, и все за то, что потребовали от них объявления последних цен посредством запечатанных кувертов. Это-то и заставило нас в представлении о торгах его высокопреосвященству объяснить подробно пользу запечатанных объявлений.

Оканчивая это письмо, приятным долгом поставляю принести вам искреннее поздравление с наступившим новым годом. От всего сердца желаю, чтобы многомилостивый Господь подал вам новые силы к понесению лежащих на вас нелегких обязанностей.

С глубокими почтением и преданностью имею честь быть"…

Изъяснив изложенные в письме обстоятельства милостивому архипастырю, я склонил его даровать академии на покрытие предстоящих передержек средства из сумм Николо-Перервинского монастыря.

1-го же ч. писал мне из Владимира профессор семинарии, Д.Ф. Певницкий⁷⁹⁶:

«Честь имею принести вам мое усерднейшее поздравление с новым годом и пожелать вам всех благ милости Господней.

Вам, вероятно, известно уже, что резолюцией владыки я предназначен на священническое место в село Иваново.

Здесь иные одобряют мой поступок, многие же находят его странным потому, что, сделавшись сельским священником, я буду забыт начальством. Но я следую моему искреннему и давнему желанию священного сана, к тому же и недостаточность профессорского жалования, особенно для человека семейного, побуждает меня оставить училищную службу, при всей моей любви к педагогической деятельности».

3-го ч. писал мне из Петербурга А.Н. Муравьев:

«Посылаю вам, вместо приветствия на новый год, первую часть моей истории патриарха Никона, до его избрания на патриаршество, которая отчасти была уже читана Александром Васильевичем.⁷⁹⁷ Самое избрание я пришлю впоследствии, а теперь прошу вас убедительно отдать в цензуру мою рукопись и поспешить возвращением оной ко мне, для того, чтобы я мог приступить к печати, ибо до Пасхи хотелось бы ее отпечатать, не думая оставаться здесь долгое время. Если Александр Васильевич сделает некоторые заметки, буду очень благодарен; но только ускорите; он мне обещал еще некоторый сведения об избрании Никона».

8-го ч. писал мне священник Московской церкви Успения на Могильцах Ипполит Михайлович Богословский-Платонов⁷⁹⁸, бывший бакалавр академии и мой наставник по логике и истории философы:

«Ваше высокопреподобие

глубокоуважаемый о. Савва!

Еще раз благодарю вас за великую честь, оказываемую моему слабому слову. Поручаю его вашей редакции вполне, зная, что и имя автора, по прекрасному ее обыкновению, не будет упомянуто. Одно только меня беспокоит, что не испрошено на печатание его благословение владыки: не будете ли иметь возможность спросить его мнения? До конца обязали бы всегда и искренно почитающего вас"…

Здесь идет речь о проповеди о. Ипполита, произнесенной при освящении означенного храма Успения, которую мы предположили напечатать и напечатали в Прибавлениях к Творениям св. Отцов за 1862 г. ч. XXI, стр. 1–8.

15-го ч. писал мне из Москвы преосв. Леонид:

«По просьбе Общества распространения книг решаюсь беспокоить ваше высокопреподобие еще просьбою о принятие для передачи в цензурный комитет рукописи: Приготовительные познания Закона Божия. Вместе с тем прошу: не угодно ли будет вам сообщить мне форму прошения в цензурный комитет, чтобы я передал ее в руки секретаря Общества для водворения непосредственных сношений между Обществом и комитетом».

17-го ч. получил я от профессора академии Е.В. Амфитеатрова записку такого содержания:

«Честь имею донести вашему высокопреподобию, что Виктор Дмитрич⁷⁹⁹, приехал ко мне вчера ночью, но такой хворый и слабый, что Нил Петрович⁸⁰⁰ решительно запретил ему показываться на белый свет. Поэтому завтра и в классе он быть не может. Отпуская его, владыка поручил напомнить вам, чтобы поспешили делом о пополнении библиотеки».

Виктор Дмитрич Кудрявцев – свояк Амфитеатрова и профессор академии. Он возвратился из Петербурга, куда вызываем был, как было уже говорено, для преподавания философских наук Наследнику Цесаревичу.

Напоминание о пополнении библиотеки делалось по тому поводу, что я, бывши в Москве, просил у владыки – митрополита средств для выписки из-за границы некоторых ученых изданий, не имевшихся в нашей академии, библиотеке.

18-го ч. писал я в Москву преосвященному Леониду в ответ на его письмо от 15-го числа:

«Рукопись, вами ко мне препровожденную, я немедленно передали в цензурный комитет.

Что касается до формы прошения в комитет, то определенной формы никакой не существует. Нужно писать просто: «в состоящий при Московской д. академии комитет для цензуры духовных книг – от такого-то общества или лица представляется для рассмотрения такая-то рукопись, или книга». Необходимо при сем означить место, куда должна быть возвращена рассмотренная рукопись, или книга. Больше ничего.

О себе ничего особенного на сей раз не могу сказать вашему преосвященству. В нашей мирной обители также все по старому. Возвратился к нам наконец из Питера наш философ – Кудрявцеву с великою честью и славою, но с болезнью, по которой не может выходить пока и из дому. О нем писали очень лестное письмо ко владыке граф Строганов. Письмо это, вместе с ответом на него от святителя, прислано к нам для хранения.

19-го ч. писал мне из Петербурга А.Н. Муравьев:

«Препровождаю к вами остальную тетрадь историю Никона патриарха для дополнения первой части, и прошу подвергнуть ее также цензуре, а потом с прочими тетрадями возвратить к напечатанию, ибо уже не много времени остается.

Остаюсь с искренним уважением покорный слуга

podpisА. Муравьев».

21-го. изволил писать мне высокопреосвященный митрополит⁸⁰¹:

«Пришлите мне, о. ректор, перевод послания к Евреям, в том списке, в котором сделаны исправления».

Приказание его высокопреосвященства было немедленно исполнено.

22-го ч. писали мне из Москвы ректор семинарии, архим. Игиатий⁸⁰²:

«За радушный прием и расположение ко мне долгом поставлю принести вашему высокопреподобию усерднейшую благодарность.

В день св. апостола Тимофея спешу вас уведомить, что 1-е послание к Тимофею просмотрено уже святителем при сослужении моем на другой же день после свидания моего с вами – 15-го января. 18-го же января было другое заседание с 5 до 10 часов вечера, где просмотрен был перевод 2-го послания к Тимофею и всего послания к Титу. Кроме того, в помощь был употреблен свящ. Малиновский⁸⁰³, за болезнью профессора Писарева⁸⁰⁴, который несколько дней страдал горлом. Вчера же было просмотрено, уже без Малиновского, послание к Филимону, как краткое. Послание к Евреям еще не прислано.

Когда я представлял нового префекта⁸⁰⁵: то святитель выразился с одобрением о Вифанской службе нового нашего префекта и обнаружил ему желание и надежду с успехом действовать в Московской семинарии, дав совет всегда быть в послушании у ректора, так как всего важнее, – прибавил святитель – единодушие и любовь. Потом – без всякой просьбы с нашей стороны – изволил обещать на семинарию 25.000 р. с тем, чтобы деньги положить в билетах, а проценты ежегодно брать в пользу семинарии. Прошу сообщить ваше мнение, достаточно ли будет для семинарии 1.000 р. ежегодных процентов, если Перервинские все деньги будут взяты в казну.

Усиливаются слухи об Ахматове⁸⁰⁶, как преемнике графа Толстого.

С совершенным почтением и всегдашнею преданностью имею честь быть м. семинарии ректор а. Игнатий.

Р.S. Была речь со святителем о преемнике суб-инспектора Амфиана Лебедева⁸⁰⁷, которому обещана кафедра церковной истории. Я указывал на секретаря Ярославской семинарии Некрасова.⁸⁰⁸ Святитель не отвергает сего избрания, хотя и предпочел бы назначение одного из Московских магистров, оканчивающих курс. Позвольте решить это дело, когда вы приедете в Москву».

Того же 22-го ч. и также из Москвы писала мне А.Б. Нейдгарт:

«Если и пишу вам теперь, почтеннейший о. архимандрит, многоуважаемый о. ректор (батюшка о. Савва,), это только потому, чтобы дать вам изъяснение о бумагах, которые при сем посылаю вам, – № 1, прочитав, в бытность вашу в Москве, письмо, которое писал мне преосв. Алексий⁸⁰⁹, вы помните, что оны просил меня известить его о ходе крестьянского дела: и вот – я, со слов сыновей моих – Михаила⁸¹⁰ и Алексея⁸¹¹ (неутомимо следящих за всеми живыми вопросами Русскими), изложила точное понятие о сущности дела этого; посылаю вам копию очерка сего, читанного уже и митрополитом и преосвященным; быть может, и вам интересно будет прочесть его. № 2: проект всеподданнейшего прошения, составленный дворянством Подольского уезда и одобренный прочими, выбаллотированный слишком 300 баллами против 60. № 3: прочитав, разорвите его; он противен и мерзко! Господь наш И. Христос в Евангелии возвещали, что вы последние времена появятся антихристы, которые соблазнят и многих верных. Я как бы уверена, что Искандеры-Герцен⁸¹² один из антихристов.

Все эти три бумаги я списала для вас, чтобы до приезда вашего вы Москву ознакомить вас и с хорошими, и с худыми, читанными и писанными мною. Писала я, – следовательно, трудилась, чтобы чем-либо доказать вам признательность мою за подаренные вами мне книги. Я говорю – доказать признательность, а не заплатить, потому что я слишком дорого ценю подарок ваш, а труды мои почитаю ничтожными».

Мною возбуждена была мысль в среде академической корпорации о составлении и издании Богословского словаря. Мысль эта всеми членами корпорации была, одобрена. Тогда я обратился к старейшему из профессоров академии, прот. А.В. Горскому и просил его развить эту мысль и изложить на бумаге. И вот, что было написано им от 24-го числа:

I

«Возбужденная в современном русском обществе любознательность и обнаруживающаяся во многих писателях светских шаткость веры, и даже неправильность убеждений религиозных, не только вызывают, но и обязывают ученое духовенство русское позаботиться о распространении в обществе здравых и твердых понятий о предметах веры и о делах, и судьбах Церкви.

Одним из значительнейших средств к распространению таких понятий может быть издание в свет Богословского словаря.

В духовной литературе других народов эта потребность давно уже нашла себе удовлетворение: в нашей еще нет, несмотря на то, что давно уже сознается.

Для удовлетворения ее в нашем обществе, нельзя, однако же найти совсем готового словаря на других языках, так чтобы оставалось только перевести его на русский: потому что те словари, или лексиконы, составлялись под другими условиями образования общественного и под влиянием иных убеждений религиозных.

Посему настоит нужда ученому духовенству русскому, хотя при пособии подобных трудов римско-католических и протестантских богословов, самому потрудиться над составлением отечественного и на началах православия утвержденного, богословского словаря.

Заблуждения не всегда прокрадываются в литературу от превратного образа мыслей, но часто от недостатка правильного познания, от неимения близких средств к приобретению его, от ошибки в выборе руководства для разрешения какого-либо недоумения. Во всех таких случаях православный Богословский словарь мог бы служить надежными руководством для не получивших духовного образования. Но он был бы полезен и для духовного юношества, заключая в сжатом виде совокупность многих, разносторонних сведений, которыми всего скорее могли бы воспользоваться лица духовного звания, при исполнении своих пастырских обязанностей.

При таком назначении, надлежит дать Богословскому словарю значительную обширность. Нужно, чтобы он, в отдельных статьях, не только изложил догматы веры и основания православного учения христианского, с твердыми доказательствами и с защищением против современных заблуждений, но и сообщил точные и обстоятельны сведения о других предметах богословского учения, относящаяся к Священному Писанию, к истории церкви, к археологии библейской и церковной, отчасти и к каноническому праву. По состоянию нашего общества нужно, чтобы раскрывалось в нем и здравое философское учение о предметах вероучения, доступных разуму человеческому.

Не входя здесь в подробности программы такого словаря, но касаясь его объема только в отношении к средствам выполнения, предпринимающие сей благопотребный труд должны иметь в виду, что он не может быть скоро окончен, и что, при всей обширности, не должен быть слишком ценным. С другой же стороны нужно позаботиться, чтобы трудящиеся были хорошо снабжены пособиями для работы, и могли надеяться, кроме видов духовной пользы, на достойное за труды свои вознаграждение.

По всем сим причинам, – предпринимая составление Богословского словаря, нужно предварительно обеспечить благополучный ход и успешное совершение этого многосложного дела, достаточным капиталом. Такой капитал нужен не только при начале дела – для приобретения ученых пособий для беззамедлительного вознаграждения трудящихся, для печатания первой книги издания, – но и при продолжении труда: потому что при небольших процентах на затраченный капитал, не скоро может возвратиться достаточная сумма для приготовления и издания в свет следующего тома, и т.д.

По сим соображениям, для составления и издания в свет Богословского словаря, представляется необходимым назначить сумму до 15.000 р. сер., которая, как собственность академии, по распоряжению издательного комитета, расходуясь на это ученое предприятие, и, за удовлетворением расходов, при распродаже издания, снова возвращаясь к своему источнику, по окончании всего дела могла бы составить фонд для других, полезных для Церкви и духовного просвещения, ученых предприятий. Такое пожертвование было бы навсегда памятником достоублажаемой ревности архипастырской о направлении ученой деятельности академии ко благу св. Церкви.

II

Независимо от сего, для поощрения и молодых талантов к трудам на пользу св. Церкви и для воспомоществования им в сем благом стремлении вещественными средствами, полезно было бы определить особый капитал для премий за лучшие сочинения по богословию и другим частями академического учения. Процентами с сей суммы могли бы пользоваться оканчивающее богословский курс в академии, для приобретения себе нужных ученых пособий, при вступлении на предстоящее им поприще ученой деятельности. А в тот год, когда окончания курса в академии не бывает, сберегалась бы процентная сумма для напечатания увенчанного сочинения, с тем, чтобы, вырученная от продажи таких сочинений сумма снова употреблялась на тот же предмет, т.е. на премии и на печатание удостоенных премии сочинений. Для таких целей потребен был бы капитал в 5.000 р.с.».

Вслед за тем им же, т.е. о. Горским, составлена была записка о пополнении академической библиотеки, следующего содержания:

«При ощутительных нуждах в насущном содержании и во внешнем благоустройстве академии, не столь гласно могут предъявлять себя ее ученые нужды: но просвещенный взор милостивейшего архипастыря и благопопечительнейшего покровителя академии, – уповаем, – справедливо оценить и ее ученые потребности, и желание удовлетворить им.

Академия нуждается в средствах для пополнения своей библиотеки. Ассигнуемой ежегодно суммы на библиотеку и на физический кабинет (до 500 р.с.) недостаточно для приобретения, по разнородным наукам, в академии преподаваемым, вновь выходящих полезных книг, как для наставников, так и для студентов. От того наставники, чувствуя обязанность и питая искреннее желание, держаться на одной линии с последними открытиями и успехами в каждой науке (устав. акад. § 122), вынуждены бывают уделять от своего небогатого жалования на приобретение нужных по своему классу ученых пособий. От того, при выборе книг для академической библиотеки, часто бывает нужно ограничиваться сочинениями, имеющими второстепенное значение, за неудобством приобрести главные и первоначальные, по их значительной ценности. Некоторые книги, хотя и приобретаются для академии в одном экземпляре: но потребность в них для собственных занятий наставников и студентов того и другого курса, так разнообразна, что необходимо иметь их не в одном экземпляре.

Посему академическое правление, потребовав от наставников сведений о книгах, какие они находили бы нужными каждый для своего класса, и рассмотрев доставленный ими сведения, составило список таких книг, при сем прилагаемый. В него вошли некоторые многотомные издания на русском и на других языках, по богословию, по толкованию Св. Писания, по литературе отеческой, по каноническому праву, по истории церковной и гражданской, всеобщей и русской, по философии, по истории литературы, по филологии, по физике и математике. Из включенных в сей список многотомных книг, некоторые хотя имеются и теперь в академической библиотеке, но не представляют собою полного собрания сочинений того же автора, или находятся не в лучших и исправнейших изданиях. В этом списке довольно древних сочинений, в недавние годы открытых, по истории греческой империи и церкви, и по другим частям. Не гоняясь собственно за современностью, мы не могли, однако же обходить и такие сочинения, знакомство с которыми именно возбуждается движением современных идей в богословском и в литературном мiре.

Список сей, хотя кажется обширным, но по некоторым отделам не мог быть вскоре определен иначе, как только в общих чертах, – и, при средствах, мог бы еще быть пополнен.

Цены некоторых книг, по каталогам книгопродавческим, нам известны и в списке показаны: по – других цена не могла быть строго определена. Впрочем, академическое правление, соображаясь с обыкновенными ценами книг за границею, равно как имея в виду пополнение библиотеки и на последующее время, – полагает, что для удовлетворения изъясненных потребностей библиотеки, равно как и физического кабинета, достаточно будет суммы до 5.000 р.с. Если же окажется остаток от сей суммы, то он, хранясь в академическом казнохранилище неприкосновенно, мог бы впоследствии быть употреблен на то же назначение».

30-го ч. писал я в Москву преосвящ. митрополиту:

«Имею честь представить вашему высокопреосвященству на милостивое архипастырское благоусмотрение предварительные соображения академического правления 1, относительно исправления более или менее существенных недостатков по академическим изданиям, 2, относительно пополнения академической библиотеки, и 3, относительно издания Богословского словаря и премии для вознаграждения за лучшие студенческие сочинения.

Академическое правление нижайше просит вашего архипастырского благоснисхождения в том, что, при составлении своих соображений, оно далеко вышло из пределов той суммы, какую ваше высокопреосвященство благоволили обещать на нужды академии. Но оно, в уповании на отеческие щедроты вашего высокопреосвященства, с сыновним дерзновением решилось изъяснить пред вами все насущным потребности академии. Удовлетворить же, и в какой мере удовлетворить сим потребностям будет состоять в вашей милостивейшей архипастырской власти.

Если вашему высокопреосвященству благоугодно будет явить нам архипастырскую милость в удовлетворении изъясненным, в представлениях при сем соображениях, потребностям академии: то благоволите нам войти о сем формальною просьбою.

При сем, долгом поставляю представить на архипастырское благоусмотрение вашего высокопреосвященства следующее обстоятельство. Так как прежние ректоры Вифанской семинарии всегда назначаемы были членами академич. конференции и внешнего правления, а также членами цензурного комитета: то не благоволено ли будет дозволить нам представить к сим званиям и настоящего ректора Вифанской семинарии.⁸¹³

Вместе с сим, наконец, нижайше испрашиваю вашего архипастырского разрешения, по случаю назначения мне проповеди на день восшествия на престол Государя Императора, прибыть мне в Москву на сырную неделю и первую седмицу св. четыредесятницы».

30-го ч. писал мне из Владимира дальний родственник профессор семинарии Герасим Феод. Нарбеков⁸¹⁴:

«Помня родственное расположение, оказанное мне вашим высокопреподобием в бытность вашу во Владимире и в бытность мою у вас в Москве, я смею надеяться, что и ныне не оставите вы меня своим благоснисхождением и потому осмеливаюсь обратиться к вашему высокопреподобию с нижайшею моею просьбою.

С нового года повисла над бедной головой моей беда такого рода: ректор Владимирского училища вошел в семинарское правление представлением о передаче в непосредственное заведывание его всех Залыбедских семинарских зданий, в которых помещаются теперь классы Влад. училища и эконом семинарии. Насколько справедливо и основательно это представление, не берусь судить. Мнение о нем семинарского правления собственноручной редакции нашего о. ректора теперь в руках вашего высокопреподобия. Но это-то представление и положило начало постигшей меня беды. Нужны были по нему справки, а дела о приобретении Залыбедских зданий в семинарском архиве, в той книге, в которой значится оно по описи, не оказалось, хотя весь ход его виден из журналов правления за 1833 год и имеются планы на всю землю под этими зданиями. о. ректор наш, не дав мне времени отыскать это дело в других книгах, тотчас решил было уволить меня от секретарской должности, и только добрый владыка наш⁸¹⁵ приостановил его; но свою идею о. ректор не оставляет и хочет привести ее в исполнение другим способом. Он поручил трем наставниками обревизовать весь архив, чтобы за утрату каждого листа отвечал я, и вот теперь в злую стужу почти целый день должен я рыться в мертвых хартиях, чтобы в заключение, по намерению о. ректора, не только быть уволенным от секретарской должности, но и подвергнуться суду за утрату дел. Насколько я виноват в этой утрате, по совести говорю – не знаю. Архив наш хранится в монастырской колокольне и отпирается в год раза два, много три для каких-нибудь справок, потому утраты дел в четыре года моего секретарства, едва ли могло быть. Вся вина моя в этом случае та, что при вступлении на должность секретаря, я принимал архив не по листочкам, а по целым книгам, поверяя, действительно ли в каждой из них столько №№ дел, сколько на ней значится; а так поступать я принужден был самым временем года, – это было осенью в ненастную и холодную погоду и потому перебирать все дела с 1800 года в сырой и холодной комнате было крайне неудобно. И, однако ж теперь за недостаток в этом хранилище нескольких древних хартий я должен потерять не только должность секретаря, но и честь моей 12-летней службы. Твердо зная характер нашего о. ректора и не надеясь сами по себе получить от него какое-либо снисходительное внимание, я осмеливаюсь прибегнуть к милосердию вашего высокопреподобия, окажите отеческое благоснисхождение ко мне вы и, если можно, примите на себя труд написать нашему о. ректору, чтобы в случае каких-либо недостатков в ревизуемом теперь архиве, он покрыл их своими снисхождением, а вашего нижайшего слугу не оставили своим благоволением. Дела семинарские не государственной важности, а случается, что и государственные дела утрачиваются и тогда вновь возобновляются, тем более могут быть возобновлены наши дела, если некоторые из них и имеют какую-либо важность. Смею уверить ваше высокопреподобие, что одно слово ваше в этом случае даст иное направление всему делу. Благовидный предлог к такому поступку со мной о. ректор выставляет тот, что в настоящем году он ожидает ревизии от вашего академического правления, и не хочет, как он выражается, подставлять свою голову на плаху за других. Если есть тут правда, то не благоволите ли, ваше высокопреподобие, успокоить его и с этой стороны, как будет вам благоугодно, явив ко мне все ваше благоснисхождение.

Нижайше прошу и умоляю ваше высокопреподобие – помогите мне в этом несчастии. Вот уже целый месяц я страдаю от него и душей, и телом, измучил свое семейство и в будущем вижу одно унижение и бесчестие. Правда, со стороны милосердого владыки нашего я вижу полную готовность явить ко мне снисхождение; но о. ректор наш, как сам он изволит говорить, упрям и победить это упрямство единственное для меня средство – заступление вашего высокопреподобия, и потому снова прошу и умоляю ваше высокопреподобие, явите ко мне ваше заступление, иначе вся карьера и вся жизнь моя навсегда будет испорчена.

Простите великодушно, ваше высокопреподобие, что я осмелился утруждать вас таким прошением; крайность положения моего принудила меня к этому, и другого средства для поправления его я не нашел».

2-го февраля изволил писать мне из Москвы высокопреосвященный митрополит в ответ на мое письмо от 30-го января:

«Отцу ректору и сотрудникам мир.

Если конференция рассудит избрать Вифанского ректора в свои члены и в члены цензурного комитета и внешнего правления, с моей стороны препятствия нет.

Прибытия вашего в Москву буду ожидать.

В чужой карман идти надобно с осторожностью. Если слишком много захватите: может случиться, что ударять по руке, и все просыплется, и в руке ничего не останется.⁸¹⁶

Реестр книг кажется составленным не с тем только, чтобы иметь нужное, но и с тем, чтобы иметь, как можно больше.⁸¹⁷

Поговорим усты ко устом. »

3-го ч. писал я в Москву ректору семинарии, архим. Игнатию:

«Извините, что поздно отвечаю на ваше писание от 22-го минувшего января.

Господь в помощь вам в ваших святых трудах! Слышно, что и послание к Евреям уже к концу.

Относительно архипастырского жалования на вашу семинарию нечего советовать вам чем бы больше, тем лучше. Но и за то надобно благодарить.

Представили и мы свои соображения, в видах побольше приобрести из Перервинских сокровищ: но удовлетворения еще не последовало. Святитель пишет мне сегодня, что об этом предмете «поговорим усты ко устом», когда т.е. явлюсь я в Москву на сырную неделю. Вместе с сим владыка изволил разрешить нам представить Вифанского авву⁸¹⁸ ко всем возможным почетными званиям, по конференции, внешнему правлению и ц. комитету».

17-го ч. владыка митрополит чрез меня предложил профессору церковной истории, протоиерею А.В. Горскому, следующие вопросы:

"Земский собор. – Употреблялось ли сие в старину буквально, как официальное выражение?

Когда является сие название в летописях?

Постоянное ли это повременное учреждение, или только чрезвычайное, и часто ли можно встретить оное в истории России?

В какой степени призываемо было к участию в сем духовенство?».

Чрез меня же доставлены были его высокопреосвященству от о. Горского на эти вопросы ответы; но в чем они заключались, – не помню.⁸¹⁹

24-го ч. писал мне о. Горский:

«Пишу вам, сейчас возвратившись с духовного торжества. Этот день обыкновенно бывает в академии днем умилительно-радостным. Шестьдесят, семьдесят юношей, глубоко настроенных, проникнутых и чувством высокого таинства любви Божией и сознанием своего недостоинства, будущих служителей сего таинства, приступаюсь к нему как те дети, которых милосердый Господь с такою любовью принимал с рук их матерей и благословлял. Не утешительное ли это празднество? – Их приготовления, их молитвы были искренни, усердны. Трапеза Господня обильна великими дарами. Не залог ли это, что каждому причащающемуся достанется своя доля – в возбуждении, просвещения, умиротворения его души? – Да будет, да будет так.

Спешу отправить вам ответ на вопросы, данные святителем. Вчера никак не успел приготовить к отсылке. Да и сегодня, спеша, испортил первую страницу, неосторожно хвативши за нее потною рукою. От того, видите, какою пестрою стала она после почисток. Если бы сегодня могла еще остаться в моих руках тетрадь, я переменил бы первый поллист. Но теперь, делать нечего; хотя и совестно, посылаю. Просим извинить нас пред святителем, как в этом, так и в недостатках, еще более значительных, какие усмотрит его острозрительное око. Если будет угодно какие-ниб. вопросы еще поразъяснить, может быть мы не оказались бы не в состоянии удовлетворить этому желанию. Особенно цель вопросов могла бы навести на те или другие стороны предмета, которые теперь могут быть опущены. Впрочем, сколько общими силами с

Петром Симонычем⁸²⁰ и Сергеем Константиновичем⁸²¹ можно было, при отвлечениях службою, сделать: при помощи Божией, сделали. Слава Богу и за то!

В заключение, ожидаем вас самих скоро, и не с пустыми руками для академии.

Душевно преданный вам, с глубочайшим уважением и совершенною готовностью к услугам вашим, остаюсь"…

2-го марта писали мне из Москвы преосвящ. Леонид:

«Начато преосв. Макарием⁸²², по обширному плану, сочинение о церковной живописи и не оконченное передано академику Зарянке.⁸²³ После обширного, существующего только в плане, вступления, у него идет нечто в роде подлинников. По порядку месяцев и дней каждого месяца следуют самые краткие очерки жития святых с наставлениями как их писать: брада длинная, хламида красная и пр. Таким образом у него отделано 6 месяцев с января. г-ну Зарянке, по его профессии, хотелось продолжить этот труд, но не знает, где же обрести эти подлинники, сколько возможно лучшие. Я желал бы ему содействовать, но не умею, и потому обращаюсь к вам, как в кладезь ученых сведений, особенно по археологии.

Простите и помолите о мне грешном угодника Божия, покровителя моего».

Требование его преосвященства было исполнено, причем я писал ему от 5-го марта:

«Чем могу, готов послужить в добром и полезном деле г-ну Зарянке. При сем препровождаю для него к вашему преосвященству рукописный подлинник, принадлежащий моей собственной библиотеке. Надеюсь, что эта рукопись, по миновании надобности, возвращена будет ее владельцу. Если г. Зарянко знаком с Ф.И. Буслаевым⁸²⁴, то пусть он обратится за пособиями и за советами к нему. Он этим делом ученым образом занимался и может указать на более подробные и отчетливые, чем мой, подлинники. У пего написано об этом целое сочинение, которое имеется у меня, но теперь не могу его отыскать. Не излишне будет г. Зарянке принять к сведению, что предприятие его начато и приводится уже к исполнению одним Петербургским священником – Стратилатовым: первая книжка, за месяц январь, под заглавием: «Жития святых, кратко изложенные по руководству четиих-миней и пролога» (с указанием того, как пишут их на иконах), вышла уже в свет, и продается в книжных Московских лавках.

В свою очередь позвольте и мне обратиться к вашему преосвященству с покорнейшею просьбою. На нашу просьбу относительно денежного вспомоществования для академии верховный наш святитель не дал еще решительного ответа, а обещался только еще подумать об этом, и мы до сих пор остаемся между страхом и надеждою. Не будет ли у вас какого-нибудь случая завести об этом речь со святителем: благоволите замолвить словцо в нашу пользу».

На это он отвечал мне 7-го числа:

«С благодарностью принимаю и книгу, и наставления г. Зарянке и передам их к его утешению.

О деле академическом постараюсь найти случай напомнить владыке».

3-го числа писала мне из Москвы супруга директора Оружейной Палаты Елена Ивановна Вельтман⁸²⁵:

«Воспользовавшись благодетельными для меня советами вашими, на счет домашнего преподавания детям первого понятия о законе Божием, как необходимого подготовления к урокам законоучителя, я написала множество лекций и между прочим:

1) Краткое сказание из Ветхого Завета.

2) Свод четырех Евангелистов по возможности и по крайнему моему разумению точный.

4) Деяния и жизнеописания св. Апостолов и труды Отцов Церкви; историю Вселенской церкви вообще и Русской в особенности, в том виде, в котором может воспринять это знание дитя от 8–9 летнего возраста.

В последнее время многие знакомые мои просили у меня подвергнуть ее цензуре, боясь каких-нибудь неправильностей, хотя не умышленных, но тем не менее опасных; и я решаюсь прибегнуть к вам с убедительнейшею просьбою, представить в цензуру для исправления и, буде нужно, преобразования моего посильного труда, в котором я придержалась всем форм известных в этом роде книг, писанных опытными преподавателями.

Несколько дней тому назад я узнала, что общество дам уже представляло кому-то из духовных властей несколько тетрадей моих, почему я и поспешаю препроводить к вам их сполна, убеждая вас не отказать мне в вашем снисходительном внимании.

Я бы не осмелилась отвлекать вас от ваших многотрудных занятий, к такому маловажному предмету, каковым кажется детская книга, если бы по опыту не знала, как твердо и иногда неизгладимо укореняется в детях первое материнское преподавание и как, следов., строго оно должно быть проведено с глубоким знанием. Эта мысль побеждает мою робость и заставляет меня надеяться на ваше благодушное вспомоществование.

Прошу вашего благословения и еще раз извинения в том, что непроизвольно утруждаю вас, и остаюсь послушная и заранее благодарная вам Елена Вельтман.

По цензурном исправлении рукописи, прошу вас покорнейше возвратить ее по адресу мужа моего, который свидетельствует вам свое глубокое уважение».

13-го ч. писал я в Москву преосвященному митрополиту:

«Благопочтеннейше представляя при сем статью, написанную в разрешение вопроса: кому должно быть вверено первоначальное обучение народа? – всепокорнейше прошу архипастырского разрешения к напечатанию ее в нашем издании.

Статья сия нисана бывшим воспитанником здешней академии, ныне цензором, Гиляровым⁸²⁶, и автор сам изъявил желание, чтобы она была принята в Прибавлении к изд. Творений отеческих.⁸²⁷

Существующему новому положению о народных училищах (18 янв. 1862 г.) статья не противоречит: потому что, защищая обязанность духовенства учреждать училища для народа, она в то же время не отрицает и постороннего участия в народном образовании.

В журнале Православное обозрение за нынешний год помещена статья о том же предмете⁸²⁸: но г. Гиляровым рассматривается этот вопрос с некоторых новых сторон и, кажется, с большим уважением к духовному значению служителей алтаря. Может быть, некоторые предположения автора окажутся неудобными к осуществлению, напр., посвящение студентов, занимающихся народным обучением, в иподиаконы: но статья не имеет официального характера; и потому неудобоприложимое на деле само собою должно остаться без последствий, как не обязательное.

При сем прилагается № Спб. Ведомостей, где помещено выше упомянутое положение о народных училищах».

14-го ч. писал мне из Москвы ректор семинарии, Знаменский архимандрит Игнатий⁸²⁹:

«Спешу сообщить вам приятную новость. Перевод Апокалипсиса окончен 12 марта вечером. Бог даст к Пасхе увидим в печати.⁸³⁰

На днях святитель получил циркулярный указ из св. Синода о том, чтобы викториальные дни, как имевшие только временное значение, отменить, – кроме Полтавской победы, – 28 царских дней отправлять в ближайшие воскресные дни (кроме высокоторжественных) и свободно совершать погребение в сии дни. Определение Синода состоялось в следствие представления святителя нашего.

В журнале Светоч в февральской книжке помещена ядовитая статья, оскорбительная для духовных журналов и вообще для Церкви – под заглавием: «Новое обвинение против Петра I (против Письма Московского священнослужителя об особой молитве, прилагаемой на сугубой ектеньи). Не мешало бы обратить на сие внимание. Духовенство называется темным царством, препятствующим распространению истинного света и сравнивается с филином; – оно лучше смотрит в темноте, чем при свете, – вводит в заблуждение темных людей. Тактика их называется всеглупейшею; предсказывает автор, что это темное царство никогда не может остановить свободной мысли в народ. Душеполезное Чтение называется юродивым.

Не оставьте меня грешного в святых молитвах, и примите уверение в неизменной моей преданности и почтении, с коими пребуду всегда Знаменский а. Игнатий».

Письмо Московского священнослужителя (как известно, митр. Филарета) об особой молитве, о котором упоминает о. архим. Игнатий, напечатано в 1-й части Душеполезного Чтения 1862 г. (стр. 3–9).⁸³¹ Письмо это написано в Петербург по поводу распространившегося в Московских церквах, при богослужениях, приложения на сугубой ектеньи следующего молитвенного прошения: «еще молимся – о еже милостиву и благоуветливу быти благому и человеколюбивому Богу нашему, отвратити всякий гнев на ны движимый и избавити нас от належащаго и праведного своего прещения, и помиловати нас». – Приложение это допущено было сначала в домовой церкви преосвящ. митрополита. Он, как бодрый страж Христовой церкви, зорко следил за всеми событиями и явлениями религиозной и гражданской жизни России, и в виду, с одной стороны, превратного и антирелигиозного направления современной русской литературы, а с другой, – мятежного настроения умов в пределах Польши, он не усматривал иного, лучшего способа к отвращению грядущего на Россию бедствия, кроме церковной общественной молитвы.

Вслед за тем, в ответ на извещение о молитвенном добавлении к сугубой ектеньи, написано было неизвестным лицом из Петербурга в Москву, к архимандриту Данилова монастыря (Иакову)⁸³² очень пространное письмо, в котором порицается современное воспитание и образование в светских учебных заведениях.

Вот его содержание:

«Утешили вы меня вашими драгоценными строками. Благодарю, искренне благодарю вас. Отрадно известие ваше, – и мы прочитали, в Душеполезном Чтении, благотворную статью, по поводу молитвенного прибавления к сугубой ектеньи. Нет сомнения, что возлюбленнейший для Руси православной, святитель Божий, высокопреосвященнейший митрополит Филарет примет живейшее участие в судьбе люте страждущего отечества нашего. Не обинуясь говорю: «страждущего». Разгар страстей открыто взимается на разум Божий. А живого, сильного и меткого слова, осязательно могущего указать господствующую болезнь времени, не слышно и не видно ни в одном из духовных наших журналов; в поучениях, назиданиях, наставлениях ограничиваются более общими местами, общими фразами, отвлеченно; и больные неверием, безверием, вольномыслием, вольнодействием не узнают себя; между тем, противление Богу и Церкви, охладение, – даже ненависть, – ко всему отечественному, православному, с каждым днем более и более возрастают.

Нет у нас революции физической, сплошной, уличной, но революция литературная, журнальная, газетная – существует. Искры пламенеющего безверием и безбожием запада свободно переносятся сюда; и свободно поджигают ко всем мятежам и восстаниям.

Не секрет. Россия быстро и успешно усвояет себе и мысль, и слово, и жизнь еретической западной Европы. И это не просто, не случайно как-нибудь, по увлечению, – нет; но учебно, педагогически, по системе, – язва, глубоко, глубоко пустившая свои корни, тем несчастнее: нет и надежды к исправлению; болезнь эта считается цветущим здоровьем.

Газетчики и журналисты, и наши Петербургские, и ваши Московские, словно сговорились губить матушку Русь православную. Проповедуя идеалом просвещения запад, внедряют и здесь его дух, дух – той самой журналистики, которая была в девяностых годах во Франции, и которая там, слагаясь из развращенного ума и сердца, но искусно, тонко и благовидно под знаменем просвещения и возвышения сил народа и государства, прокрадаясь в науку и правительство, достигла наконец той адской своей цели, что произвела запрещение христианской веры, узаконение религии ума и создание ему храма. Полились реки крови человеческой. Все превратилось в мятеж, безначалие, анархию. Престол Государя сломан. Людовик ХVI сложил умную и венчанную свою голову на плаху, и воцарился раб⁸³³, династия которого царствует и поныне⁸³⁴: – и поныне царствует на вулканах! Везувий безбожной литературы, родоначальницы мятежной, не престает извергать смертоносные лавы всюду и везде!

Милует еще Господь Россию за Свое Божественное селение – Церковь православную и ее святые молитвы.

В полном созрении нет у нас анархии, нет безначалия, но росток есть.

Мятеж универсальный, печальным фактом отрицания покорности святой вере, распоряжениям и учреждениям власти предержащей, открыто и публично явился в нашем времени.

Трудно и лицу светскому быт равнодушным зрителем подобных явлений, уже не предзнаменующих, а прямо проявляющих: горе, горе, горе! – но тем паче трудно и невозможно без участия и сердоболия взирать на это лицу Духовному. Тяжело, убийственно; если и одна овца стада Христова погибает; что же сказать, каково положение, если и 99-ть в опасности! А в опасности. Волк, – система превратного учения пудит стадо без пощады.

Но жив Господь! Не будем отчаиваться, хотя и не будем возлегать на розах успокоения.

Благодарение Господу, благость Его святая во все тяжкие времена воздвигает избранных своих благовременнно и благопотребно на дело и делание ко спасению, посылает мужей силы, света, даруя могущество духа для охранения мира Церкви, для уничтожения злоучений и утверждения спокойствия в царстве и народе.

Прогрессистам, индеферентистам, деистам, атеистам, из которых преимущественно слагается наш мiр журнальный, – а греха нечего таить, – и не малою частью, если не большею, и мiр правительственный, и мiр учебный, – всем этим истам и измам, конечно, противно прибавление к сугубой ектеньи молитвы и моления ко Господу; для сердец же православных, одушевленных и чувством верноподданнической преданности своему Государю, и любовью к отечеству – радостно. У нас в Петербурге, истинно верующие до слез были тронуты известием о благодатном добавлении, необходимейшем для нашего времени. По совести. Знаю одно лицо, которое действительно заливалось слезами по прочтении статьи в Душеполезном Чтении, высказывая; «Боже мой! – до чего дожили: Русские журналы и газеты распинают Христа!».

Может быть молитва первопрестольного града, единого в целой вселенной по количеству православных церквей, не раз бывшего пригвожденным ко кресту поруганий и злостраданий «за вменение ни во что же отеческих преданий, за прогневление Господа ревнованием наставлений о чуждих, врагов буйных и зверонравных»; мож. быть молитва Москвы дойдет до Престола Господня, – и спасется Русь святая и восторжествует наш Царь православный над всеми подсадами зла и гибели.

Памятен поучительный 12-й год! Россия плавала в крови; плакала, рыдала, молилась, каялась, постилась. И Господь превратил гнев Свой на милость. Стрелы гнева обращены на врага и враг побежал яко преступник и злодей; один Русский погнал тысячи. Деревенские женщины с палкой и рогатиной в руках гнали и доставляли в Русские команды пленных того «просвещенного» народа, который изумлял свет изобретением смертоносных орудий и который давал нам законы жизни.

Словно слышно было тогда:

…"К тому не согрешай, да не горше ти что будет».

– Забыли.

– Севастополь напомнил.

– Но опомнились ли?…

Русские газеты и журналы рвут возжи, узды, путы, – вопиют: свобода! цивилизация! прогресс! Чуть-чуть не долой религию, Церковь, духовенство!

Да, батюшка. Серьезное время. Внутренне горит отечество наше; будем ли равнодушны? пускай горит, лишь бы мы не сгорали; станем ли тушить пожар чайной ложечкой воды – красноречием – без явления силы и духа?

Необходимо сильное, сильное врачество духовное, мерное болезни, развивающейся едва не в степень антонова огня. И что всего опаснее, болезнь эта завелась и свила гнездо, преимущественно в умах и сердцах, так называемого, просвещенного класса, – в обществе «передовом», руководственном. Положение, в котором, если не будут приняты меры охранения, указанные не наукою, а матерью нашею – Церковью, – прощай матушка Русь православная! Кто поручится, что Господь, (не раз вразумлявший Россию, не раз миловавший, но не видящий плодов исправления, и напротив, глубже и глубже погружающуюся в бездну противления, – «ревнованием наставлений о чуждих»), – не двинет своего светильника в языческий Китай, а Русь предаст на терзание латинян?

Чего ожидать, когда внутренние очи веры помрачились и слепец ведет слепца? Какого блага, радости, счастья и спасения, когда в принципе руководству в основании учения и воспитания лежит начало разложений империи, начало бед и бедствий, слез и гибели! Не привелось бы и нам, как древние Израильтяне пели: «на реках Вавилонских», – не пришлось бы и новому Израилю – Россиянам петь: «на реках Вавилонских, тамо седохом и плакахом»… Что ожидать, когда в пленении ума русского, православного умом чуждым – иноверным изгнана благодать Божия из училищ Русских, – первое и главное несчастье России; изгнано то, что животворит, освящает, просвещает, хранит и спасает царство и народы!

В мiрских училищах остается православие лишь в одной теории, и то чуть-чуть, на показ, для публичного акта. На самом же деле, практически, господствует дух папы, дух Лютера и Кальвина.

Не преувеличение. Факты на лицо. В университетах, лицеях, гимназиях, институтах, пансионах страшно сказать и трудно поверить, – а между тем верно: – на ряду с законом Божиим преподается и беззаконие диавола, и сие последнее столько же обязательно сколько и первое. По программе:

«Закон Божий … и танцевальный класс». Кощунство, насмешка, эпиграмма над Господом Богом и Его святым законом. Какое общение свету к тьме!

Учитель Закона Божия читает урок из Евангелия о целомудрии, о том, что надо избегать не только греха, но и самых вин и причин ко греху. А танцмейстер, в том же училище, тем же ученикам, из бесовской науки хореографии преподает самое дело греха, – искусство Иродиадиной дочери: пляску, которую, впрочем, училищное ведомство (стыда ради, чтобы русскому православному чувству не так было заметно такое привнесение нравственного безобразия в самое училище) спрятало в немецкое слово: «танцы». И не краснея, и не стыдясь, преподает.

«Но господа педагоги, из какого бы языка ни заимствовали слово для означении вещи, вещь остается тою же». «Вы не главу просите на блюде, как говорил некогда Злат-уст греческой аристократии и греческим ученым, «но душу пирующих с вами», в плясках, танцах, которым вы обучили ваших детей, – воспитанников и воспитанниц».

«Придирка к мелочам! Танцы? – мелочь, – вздор!».

Да, господа, точно мелочь, вздор. Но мал квас все смешение квасит; – не верный в мале, и во мнозе не верен будет. Вы допустили танцы в школах, и все отвернулось от закона божеского и человеческого.

От века не слыхано и не видано, кроме времени языческих, чтобы в правительственную систему воспитания могло входить и учете греху. А у нас, в солидной, христианской державе, и еще православной, это в числе элементов просвещения! Осязательное падение педагогического ума в мрак и тьму бессмыслия, в отношении к истинному просвещению.

Не говоря о многом, весьма многом, явно богопротивном и пагубном для империи Русской, усвоенном училищами нашими, привлекающем не милость, а кару гнева Божия, – скажем:

При одном введении в Русскую учебную систему этой пляски, этих танцев не присуща благодать Божия, ни учителю, ни ученикам, ни училищу. Скажем яснее и полнее: не присуща благодать Божия ни министерству просвещения, ни директорам его, ни профессорам. Вне благодати Божией, может ли быть истинное просвещение и истинное образование? – Никогда. Посев учения будет самый несчастный.

Что и существует. И видим плоды.

У воспитанников более образованы ноги, нежели голова. Тщательно исполняют они устав танцмейстера, но еще тщательнее нарушают они устав Церкви, и тому и другому выучась по системе народного просвещения.

И хотят, чтобы наше государство наслаждалось спокойствием и благополучием? Невозможно. Господь поруган не бывает. Он не пощадил и Византии, когда в ней, не исправимо, внедрилось точь-в-точь тоже, как теперь у нас: практика жизни поведена была там врозь с церковностью, в попрании святых уставов православия. Болело сердце святых Златоустов. Угодники Божии возвышали архипастырский голос свой, просили, умоляли, наконец грозили: погибнете… Церковь Греции сохранилась, но монархия погибла. И вот уже 400 лет находится в толчее магометанской. Господь перевоспитывает Грецию, отделяя пшеницу от плевел. Кинжал изуверов, ужасы кровавых поражений не престают терзать несчастных, – и глаза страдальцев не осыхают от слез и плача!

Да, от веков не слыхано, чтобы в христианское училище был внесен класс из языческой программы.

По снисхождению к слабостям и немощам падшей, греховной нашей природы, смотреть сквозь пальцы на обучение танцам и пляскам, в домах и семействах частных, – это другое дело; но вводить в систему учений, официально, классически – страшно. Достаточно одного этого введения, чтобы приблизить Россию к гибели.

Не улыбайтесь, господа педагоги, а лучше опомнитесь и, согласитесь. Не мыслимо в христианском училище учить тому, к чему и без вашего учения склонна падшая наша природа; зачем же, и еще учить и учить дальнейшему падению, при том, правительственным образом! Опомнитесь и согласитесь. Государство желает воспитывать детей и юношей не для скоморошества, не для того, чтобы они были героями кадрилей, вальсов, мазурок, но, чтобы они были истинными сынами отечества. А истинный сын отечества есть только тот, кто истинный сын православия.

В домашнем учении, как себе хотят: но в правительственном, священный долг лежит на вас, так учить и воспитывать детей и юношей, так хранить и беречь невинные их чувства, чтобы в училище не только почету, но и помину не было о танцах и плясках, кроме разве, учитель скажет, что это трех, беззаконие. Учение детей танцам и пляскам пусть останется на совести и произволе родителей, в домах и семействах частных. Одни из них, конечно будут продолжать по методе католической, лютеранской, языческой, за себя и дадут Богу ответ. А другие, напротив, видя пример и образец благочестия в правительственном воспитании, усовестятся, и сами будут учить детей благочестию. Во всяком случае, верно то, что по крайней мере, правительство будет свободно от греха и беззакония в распространении того или другого по России; – верно то, что, благостью Божией, государство будет целее и безопаснее.

В настоящем времени, в отечестве нашем ничего нет злохудожнее, злопагубнее антиправославной системы воспитания. Это такая система, при которой, положительно, безблагодатно идет учение, именно; без Христа, без креста и без поста. Эта система, под видом просвещения, внедряет противление Господу и Церкви, разврат чувств, ума и воли, и производит таких писателей и публицистов, направление которых клонится к ниспровержению существующего законного порядка, к возбуждению общественного мнения во вред благим правительственным видам.

При этой системе не благословенной и ожидать нельзя отрадных успехов в России. Будут великие философы – идеально; но противники православия – реально. Будут люди умные, люди ученые, развитые, просвещенные, образованные, но государство не будет иметь ни дипломатов благо надежных, ни министров хороших, ни полководцев победоносных, ни политико-экономов с здравыми и чистыми понятиями, могущих благоустроить общее благоденствие, ни других лиц, в сфере служебной, которые могли бы быть истинно полезными Государю и государству. И святая Русь, при всем обилии в благодатных и вещных средствах жизни (тела, души и духа), не исходно будет томиться в нужде и обстояниях всех родов. Не белым ли ключом кипит обилие у нас, из всех царств природы? У нас горы золотых и серебряных руд, горы всех сортов хлеба – «благая земли»; и у нас же: горы нужд, горы недостатков! Стеснена казна, общее безденежье в народе; повсюду жалобы: тяжко; трудно покрывать самые насущные потребности жизни.

С этим способом воспитания, отечество наше, при всех миллионах народа, постоянно будет в безлюдье для блага и спасения своего.

Грустно вспомнить минувшую войну; лишь то приходить на мысль: »аще хощете и послушаете Мене, благая земли снесте: аще же не хощете, ниже послушаете Мене, мечь вы поясте».

Судьба этой горестной войны не имеет ли самой близкой, самой тесной связи с судьбой воспитания нашего юношества!

Замечательный факт для истории войн. В Севастополе, принимая в соображение относительную степень, впятеро более против числа солдат побивались офицеры, полковники и генералы, которых в последствии сочли необходимым прятать в солдатские шинели… Эти бесчисленные жертвы погибели, конечно, в час несказанных мучений смерти уловлялись благодатью, и умирающим сердцем взывали: «Помяни мя Господи!… И конечно, не один из них слышал: днесь со Мною будеши»… Но что было бы с этими жертвами погибельного воспитания без пещи Севастопольской, седмерицею разжженной?

Выше мы сказали, что учение идет безблагодатное: без Христа, без креста, и без поста, – и действительно. Но первое объяснено официальным введением в учение танцев; чем же объясняются последние два?

Тем, что посты в училищах попраны совершенно.

Стол в них утвержден лютеранский. Устав реформатора Европейского предпочтен уставу вселенской Церкви! И пусть бы это ограничивалось пределами лишь училищ (учителями и наставниками), если уже они хотят погибать в ослушании и преслушании Церкви; но зачем же власть сия делает преткновение немощным, причиняет соблазны и падения простейшим, и то и другое распространяет и утверждает на пространстве всей православной России? Не погрешим, если скажем, что училищному ведомству, гораздо более, чем лютеранскому сообществу, Россия обязана уничтожением в ней святых постов. Обстоятельство очень важное, если вспомним, что прародители наши изгнаны из рая благодати за нарушение заповеди поста; а за этим нарушением такой малости, разросся в человечестве и весь собор страстей, грехов и злодеяний и неисчетных бед!

Студенты, институтки, пансионерки с превосходными дипломами, свидетельствующими превосходную степень знаний в законе Божием, казалось бы, должны приносить в дома и семейства свет закона Божия, – для того и учились, – но увы! – вносят в дома и семейства лишь тьму беззакония. Под влиянием силы науки, – авторитета училищ, – живого примера наставников и практики училищной жизни – судят, рассуждают, кричать: «Посты не нужны! Их нет в вертограде училищ – источнике света и просвещения: разумно ли после того быть им где-нибудь? В Писании сказано: не сквернит входящее в уста, сквернит исходящее из уст».

Зги не знают из Евангелия в применении священных текстов к жизни нашей, а там, где нужно потворствовать страстям, слова сего текста на первом плане; к прискорбию, вылетают они, не редко и из уст самих профессоров, даже тех, которые по их формуляру числятся православными. И сколько еще, сколько прибавляется к тому других недостойных речей к уничтожению поста! Лютеране и другие виновные, тут же присутствующие смеются, радуются и торжествуют, как собственные чада раздирают одежду матери своей Церкви. И вот, семейство нравственно убито. И горюшка нет о том, что посты – Божественное учреждение; – что нарушители их суть ослушники Церкви; по самому слову Божию они поставляются наравне с язычниками и мытарями – как бы ни были, по внешнему, просвещены и образованы; что при язычнике и мытаре нет Божией благодати, и быть не может; при нем лишь вражье учение, вражья сила.

Пусть, положа руку на сердце, скажут: какой же он будет слуга Царский! Все таланты, все дарования подобных личностей, ни более, ни менее, как оптический обман. Будут изобретать великие предположения, великие улучшения, произведут бездну вопросов, как теперь у нас: но концов ко благу отечества не сведут.

Пусть рассмотрят беспристрастно, при свете не ума, но веры православной: и выйдет точно так.

– Без креста?

– Крест, символы нашего спасения; ад трепещет креста.

Для врага Божия и нашего спасения, по учении отцов святых, нестерпимо возлагаемое нами на себя крестное знамение. Он, как пламени боится сего святого и благодатного учреждения матери нашей – Церкви; но радуется, если оно искажается; удобно подступает и удобно уловляет в свои сети искажающего; путает в самых благих его намерениях и предприятиях. И что же?

Не говорим, студентами, учениками, – это уже естественно, – как следствие причины и подражание высшим; – нет, но самыми наставниками, самыми профессорами презрено, изгнано правильное осенение себя знамением креста; кощунно, – бессмысленно махают по груди рукою: как будто свинцовая или параличом разбитая, она не может осязательно коснуться ни чела, ни груди, ни персей.

– Как это можно! Это принадлежность черного народа! В просвещенном, образованном обществе не принято! Стыдно, а главное, дух времени!

– Господа ученые и просвещенные, преткнувшиеся о камень: «дух времени», сами запутавшиеся и других путающие в сети этого духа, до постыднейшего рабства ему! Когда вы сознаете, что любимая вами фраза, или вернее идол, которому вы покланяетесь: «дух времени», есть самое грубое, софистическое и зловредное уклонение, не говорим уже, от высших, божественных истин религии, но просто, от здравого человеческого рассудка. В слове: «дух времени» вовсе нет и смысла. Фальшивая фраза, сбивающая вас с толку, – заводит в дебри безразличия добра и зла, и к большему несчастью, с предпочтением вами последнего первому.

Вдумайтесь и согласитесь, что в каждом времени не один, а два духа: дух добра и дух зла; точно так, как и в физической природе: день и ночь, свет и тьма. Не погневайтесь. Здесь невольно является вопрос: какого же духа вы есте. Ужели вам не известно, что со дня грехопадения первого человека, действуют в мiре не дух временя, а как сказали, два духа в нем. Поясним. Дух Божественный – спасительный и дух сатанинский – преисподний, дух лжи и гибели. Видите. Вера ваша в «дух времени» и на языке вашем ученом, не логична. Логичнее она лишь в том, что вы, сознательно или бессознательно, это особый вопрос, но действительно, поклонники зла: и сего мало: детей и юношей, вверенных вашему воспитанию, учите покланяться злу: дух времени, и его безразличие, – принимаете в основу жизни. Собственное ваше спасение и священный долг – хранить от гибели вверенное воспитанию вашему юное поколение, требуют, чтобы вы ни сами себя, ни воспитанников ваших, не предавали этому страшному обманщику, – в безразличии – духу времени. Но различали бы духи, и в сем последнему не по тому разуму, который кичит и который вне истинной веры постоянно слеп; но различали бы в пленении разума вашего в послушание веры Под сим только условием выйдете на свет Божий, очистится внутренний ваш взор, и пред вами будет ясно, что самые те, которые считаются просвещенными и образованными, но которые презирают правильным осенением себя знамением креста, – жалки; их махание составляет радость и утешение бесов. В доказательство мы привели бы слова вселенского учителя (пролог 18-го апреля), но известно, следующие духу времени подняли дерзкую руку свою и на отцов Церкви, легендами считают благодатное их учение, – кроме многих, кощунных статей журнальных, появилась в нашем времени целая книга, исполненная богоборных идей и мыслей, издание какого-то Афанасьева, – оставим.

"Стыдно».

И это предлог к отрицанию правильно осенять себя знамением креста! Стыдно?

А не постыдился бы нас Господь с Ангелами Своими: в вечности, не сказал бы: не вем вас наставники и учители погубленных вами детей и юношей…

– Какие мелочи! какие мелочи! выступает с своим голосом цивилизация. Искажено знамение креста! Православной России – в учебных заведениях допущены танцы, нарушен пост. Мелочи! какая тут беда! А при том, кому не известно, что это подолгу; заимствовано от идеала света и просвещения, – коими озаряется теперь Россия, поборается невежество, рассеивается мрак византизма! Не каждому ли известно, что Европа умнее нас и знает, что лучше, что вернее служит истинному просвещению и истинному образованию; и там, в училищах, – танцы: там, между профессорами и учениками нет креста и поруган пост. Какие узкие понятия и нелепые хлопоты о ничтожестве и мелочах! И о них заботятся эти жалкие обскуранты, рутина, отсталые; тогда как долг человека, – человека просвещенного, Европейского, прогрессивного заботиться о важном; преследовать то, что противно законам природы и человека. Какое невежество! – не понимают, что мы, рационально, оставляя без внимания малое и ничтожное, чужды нарушению великого и важного. Следуя естественному ходу развитий, которые сознательно из начал разума, или идеи о справедливости, вводят нас во все права человека, человечности (это слова новейшей педагогики, с голоса Пирогова, принятая взамен слов: долг христианина, обязанности христианские), стремимся хранить, возвышать свободу мыслей, свободу слова, по цели совершенствования, совокупности интересов, свойств и качеств всего, что дает нашим чувствам пищу, в изяществах, искусствах, поэзии!» – Вот наше призвание!

Бедные не имеют иной цели, кроме эгоистического удовлетворения своих телесных потребностей, отличаясь от прочих животных, лишь искусством умножать и утончать эти потребности, предвидеть их и удовлетворять им с расчетом и соображением чувственного вкуса.

Бедные и жалкие «передовые», оставляющие без внимания малое и ничтожное, но чуждые нарушений великого и важного и не подозревают, что кроме проповедуемого ими материализма обличают сами себя в другом, и не в малом только, но и в неизмеримо великом.

Если мы до того ослабели, что побеждают нас погрешности малые и ничтожные: кто ж нам поверит, что мы сильны бороться с грехами большими, грехами крупными. Победа над нами погрешностей малых, явное знамение, что мы (отогнали от себя Божию благодать) – жертва грехов и падений – крупных, бόльших, соединенных с неизбежным и тяжким наказанием.

Не мы это говорим, но Угодник Божий (св. Исаак Сирин. Слово 57): кто прегрешения свои почитает малыми, тот впадает в худшее прежнего, и несет семикратное наказание. А Богоносный Василий говорит: кто ленив в чем-либо малом, до него касающемся, о том не верь, что отличается он в великом (слово 75). «Проступок», поучает св. Исаак, (слово 57) «должно истреблять пока он еще мал и не созрел, прежде нежели пустил ветви в широту, и стал созревать; – и не предаваться нерадению, когда недостаток кажется малым, потому что он (от нерадения в истреблении), «в последствии будет бесчеловечным; и человек будет пред ним как раб и узник».

Вот к чему ведет небрежность в исправлении самой малой погрешности, самого малого недостатка, если бы даже относилось это и до одного человека. Что ж сказать, если в самом питомнике человечества – учебных заведениях не только не полагается и начало к истреблению, кажущихся малыми, проступков, или недостатков; но и дано торжество прямому, систематическому оскорблению закона Божия, открытому противление Церкви святой; пущены ветви и того и другого, свободно расти в «широту» и глубину до принесения плодов?

И думать нельзя, чтобы царство наше было благополучно. – Разве войдут в себя, войдут в сознание, что безбожие одной светской литературы (живо и ясно свидетельствующей, каков корень учения), влечет на Россию кару гнева Божия, поспешать в предварение грядущих бед и бедствий восстановить и утвердить в училищах чисто православную систему воспитания; тогда только, тогда, отнюдь не иначе, успокоится царство.

О, если бы Господь даровал, чтобы утвердилась эта благодатная система учения: воскреснет Россия! предмет первой и величайшей важности, пред которым все другие вопросы, возбужденные у нас в России, как десятые и двадцатые причины улучшения или успокоения Государства, – пигмеи; возрастут разве на пагубу империи, если продолжится такой же способ учения, который существует теперь, проявившийся уже в плодах его, при вводимых, казалось бы, внешних улучшениях.

Православная система воспитания помощью свыше охранит, оградит и утвердит счастье и благоденствие Государства, поставить его в совершенно безопасное положение, бесконечно вернее всех Севастополей, Кронштадтов и Свеаборгов, которыми охраняется Россия. И наоборот, если бы в России все пограничные города были Севастополи, Кронштадты и Свеаборги, – если бы в самом совершенстве были развития и успехи артиллерийской науки, – если бы у нас все прапорщики и корнеты были Наполеоны, – к этому прибавим: если бы в учебной нашей области были мудрецы, специалисты по всем частям, превышающие всех известных иностранных педагогов и ученых; все эти умы и крепости вне православного учения и воспитания, вне покорности Богу и Церкви (не покорности, начинающейся еще с самого учения юношества), – суть несчастная и гнилая опора Государства. Участь России, долго ли, коротко ли, должна быть жертвою своих и чужих, но врагов «буйных и зверонравных», – чего Боже сохрани!

В другом случае, опасаясь греха осуждения, нельзя бы и говорить, но теперь страдает отечество, – трудно умолчать.

Чувство доброй православной нравственности в России, тем горестнее, в круге передовых (которые распространяют свои мысли и идеи по народу, разумеем газетчиков и журналистов), до того истребилось, что не шутя, публично, в газетах и журналах предлагают для улучшения нравственности народной и возвышения их понятий устроить, кроме существующих блистательных театров для образованной публики, еще театры для простого народа с певцами и певицами, по образцу Парижа, Вены и Лондона для развлечения после дневных трудов и занятий, и пускать в эти театры, назвав их народными за самую дешевую цену, а еще лучше вовсе без денег. Трудно поверить, если бы не было это напечатано; голос открыли первые Петербургские ведомости, с сочувствием подхвачено и другими. Идея построения народных театров в ходу. Слух носился, что представлены уже планы, чтобы осуществить это предположение.

Куда мы идем, куда нас ведут, и что мы делаем? Сцена театра превращается в кафедру нравственности, актер – в проповедника ее.

– И это положение России!

Индифферентное, переходное состояние миновало; к язычеству осязательно наклонилось текущее просвещение и образование. Литература летит на всех парусах зла и гибели.

Нет другого исхода из тьмы и мрака, в которые так далеко зашли по милости западной Европы, руководящей нас, нет, кроме того, чтобы хоть следующее-то поколение сохранить от язв западного растления для упрочения Государства, воспитать его на началах православного учения, которое одно и единое может спасти Россию.

Не время и не место здесь излагать подробнее, к чему приводит уклонение от православия и что производит по Бозе послушание православию; предоставляем себе развитие этого, может быть, в следующем письме к вам. Теперь же, мимоходом, скажем, вкратце, следующее. Удивительно, как это ускользает от взора и внимания ученых чудный, поразительный, исторический факт благотворности православия, что оправдалось опытом на нашем отечестве, и злотворности неправославия, что отразилось на судьбе западной Европы.

При Карле Великом западная католическая Европа была огромная империя, но, как ее основание образовалось на отпадении от вселенского православия, – не твердое и не прочное, то эта огромная империя распалась сама на ся, па многие, особые державы, на мелкие княжества и герцогства с разными верами и верованиями, нужно заметить чрез все тысячелетие и поныне, враждующие между собою. Напротив же того, Русь Владимирова, почти современная Карлу Великому была размельчена на уделы, а в последствии подавлена татарством, но сращиваемая и животворимая православием, соединилась, окрепла и возросла в огромную империю, и наша Русь святая силою своего сращения в одно живое тело с главою своим возлюбленным Царем сделалась страшною целой Европе.

Уже не с богословской, или религиозной точки зрения, а, просто, по историческому убеждению, всеми силами души должно держаться православия.

И нет! очи имут и не видят, уши имут и не слышат. И душой, и телом стремятся в страну далече, эту западную Европу, питаться и питать Россию рожцами лжепросвещения и лжеобразования. Нечего и говорить, какова бывает доля увлекшихся в страну далече.

Простите, ваше высокопреподобие, что решился с такими докучливыми подробностями о современном положении писать к вам. Расположила меня к сему, и поощрила радостная статья в Душеполезном чтении – священнослужителя по вопросу о дополнительном прошении в Московских церквах. Уповаем, что наши пастыри воздвижутся более и более бодрствовать, и стоять за охранение блага и целости отечества нашего.

Не так было бы страшно, если бы богоборные, кощунные, насмешливые произведения нашей литературы народ встречал презрением, невниманием; а то, напротив, каждый листок гнилой журналистики имеет десятки тысяч восторженных подписчиков и великие сотни тысяч читателей. Явная беда: волки перебесились, овец перекусали. Вот почему так дорог и важен появившийся в Душеполезном чтении вожделенный голос священнослужителя, отрезвляющий и вызывающий встать против волков. Нужно только к этому просить и молить, чтобы Господь сохранил приставников – то наших, пастырей наших, чтобы их не погрызли, не разогнали, и чтобы к ним никак не относилось слово: спите прочее и почивайте.

Не горе ли, наша матушка Русь православная возведена на путь ложный, путь грядущей гибели, бед и бедствий.

Время высокого, великого голоса церковной кафедры. Разумеем здесь и наши духовные журналы; время не диссертаций, не красноречия, но исповедничества. Слово Божие не вяжется. При его светоподательном светильнике, самые сущие во тьме неразумия – эти передовые газетчики и журналисты, гонящие истину православия, услышав Богоразумный глас, подобный: Савле, Савле! что мя гониши, – опомнятся и просветятся темные, душевные их зеницы. И они выйдут из самообольщения, ощутив нравственно-болезненное свое состояние, обратятся к уврачеванию и могут быть благодарны; да и как не благодарить, когда подана будет рука спасения!

В заключение позвольте привести замечательные слова святителя Божия Никифора⁸³⁵ Астраханского, почивающего у вас в обители святой – Даниловском монастыре. Думаю, они весьма приложимы к нашему времени (Толкование воскресных апостолов.⁸³⁶ Беседа в 35 неделю мясопустную, в которой пишутся и строки сии. Страница 422): «Ежели бываешь кроток к братиям твоим, то получишь блаженство за кротость твою; а ежели кроток и тих бываешь и в отношении к бранем за Христа и Божии законы, то великому подвергаешь душу твою осуждению».

Простите: с истинным почитанием имею честь быть и проч."…

… Итак у нас новый обер-прокурор св. Синода, генерал Алексей Петрович Ахматов, бывший Харьковский губернатор.

16-го марта писал мне секретарь цензурного комитета, профессор академии И.С. Казанский:

«Не благоугодно ли будет вам доставить владыке нашему прилагаемую при сем записку. 1) Пусть он знает положение дела. 2) Пусть дает совет, как поступить цензурному комитету, если министерство Внутренних дел будет требовать у цензурного комитета нашего высылки вновь отпечатанных книг».

Вот содержание упомянутой записки:

«Во вновь утвержденном уставе о преобразовании цензурного управления изображено следующее:

I) Главное управление цензуры упразднить. II) Наблюдение, чтобы в книгах, брошюрах, периодических изданиях, гравюрах, эстампах и вообще произведениях печати не появлялось ничего противного цензурным правилам – возложить на министерство Внутренних дел с тем, чтобы о случаях замеченных упущений министерство сие сообщало для зависящего распоряжения… относительно изданий, подлежащих духовной цензуре – обер-прокурору Св. Синода.

Устав, преобразующий цензурное управление, имел целью дать более свободы цензуре и избавить ее от излишних стеснений. Между тем, выше приведенные постановления подвергают новому стеснению духовную цензуру. В указе Св. Синода от 1838 г. октября 31-го за № 8610, присланном Московскому комитету дух. цензуры, определено: «выслать один экземпляр вновь отпечатанных книг вместо главного управления цензуры, в Св. Синод, где цензура дух. книг окончательно сосредоточена». В силу сего указа духовно-цензурные комитеты до сих пор не имели никаких сношений с главным управлением цензуры и не подлежали его контролю. Теперь же министерство Внутр. дел, вступающее в права главного управления цензуры присваивает себе и те права над духовными книгами, какими не пользовалось главное управление цензуры. Естественно, что министерство Внутр. дел будет требовать, чтобы ему доставляемы были вновь отпечатанные дух. книги, дабы возможно было наблюдать за духовною литературою.

Сверх сего сим постановлением обер-прокурор Св. Синод, по-видимому, уполномочивается на такие права над дух. цензурою, каких он не имел. Духовно-цензурные комитеты всегда относились прямо в Св. Синод, и от него непосредственно получали указы и разрешения. Обер- же прокурор Св. Синода не имел основания для себя присвоять право быть судьей в делах дух. цензуры. Если были сообщаемы по делам цензуры обер-прокурору даже Высочайшие повеления, то только после объявления их Св. Синоду и обсуждения им, – составлялось определение Св. Синода, от имени которого же и составлялся Указ».

18-го ч. писал я в Москву ректору семинарии, архим. Игнатию:

Благодарю вас за писание ваше, исполненное приятных и частью неприятных вестей. Светоч у нас не получается, и потому мы не можем произносить суд о нем; нельзя же выписывать и читать всякую современную журнальную дребедень. И для того, что нам отовсюду насылается взамен нашего журнала, решительно недостает времени, хотя здесь для чтения более свободного времени, нежели в Москве. Не мало и у вас ученой и пишущей братии: пусть они потщатся отражать злонамеренный нападения темного Светоча на православное духовенство.

Не слышно ли в Москве чего-ниб. более решительного относительно монастырских капиталов?

21-го ч. писал мне из Москвы ректор семинарии, о. Игнатий⁸³⁷:

«Вчера я узнал от святителя, как свежую приятную новость, что по ходатайству его все монастырские и церковные капиталы, доходы свечные, – не будут взяты в казну, а останутся в распоряжении Духовного начальства. Уже ходатайство сие удостоилось Высочайшего утверждения – спешу вам сообщить в ответ на предложенный вопрос.

Известная статья в Светоче дерзко направлена против маститого автора⁸³⁸ письма о прибавочном в сугубом прошении молении. Есть выражения нелепые и оскорбительные. Говорят, что даже Московский светский цензурный Комитет, по прочтении статьи в общем заседании, признал сочинителя дерзкой статьи достойным суда».

30-го ч. писал мне из Москвы высокопреосв. митрополит:

«Отцу ректору и братии духовной мудрости мир.

Возвращаю статью о первоначальном обучении народа. Простите, что умедлил. Можете внести ее в ваше издание».

Статья о первоначальном народном образовании принадлежала, как замечено выше⁸³⁹ Н.И. Гилярову-Платонову.

30-го ч. прибыл я на страстную и светлую недели в свою Высокопетровскую обитель, а 31-го числа писал в академию профессору С.К. Смирнову:

«Труды ваши представлял я святителю. Житие преп. Сильвестра⁸⁴⁰ принял он с благодарностью, а службу, перелиставши и сделавши одно или два замечания, которые мною означены на полях рукописи, возвратил, сказав, что, за множеством других дел, рассматривать ее подробно он вовсе не имеет времени. Впрочем, он не воспрещает вам представить вашу рукопись в цензурный комитет, а отсюда, по обычаю, в Св. Синод. Спросил, между прочим, владыка, на какой счет будет печататься рукопись: я сказал, что, вероятно, на счет автора.

Препровождая при сем вашу рукопись, остаюсь с душевным к вам расположением и преданностью"…

31-го ч. писал я профессору Московской Духовной Академии А.В. Горскому:

«Ваше высокоблагословение,

достопочтеннейший

Александр Васильевич!

Ко владыке я не мог явиться сегодня утроим, так как он был на служении по случаю отпевания вашего соборного старосты – Щедрина⁸⁴¹; оттого я и не мог перехватить его письма и рукописи, которые лишь сегодня отправлены в академию. Владыка встретили меня с некоторым удивлением, как неожиданного гостя. А дело в том, что он в письме моем, при котором я препровождал ему рукопись, не дочитался до моей приписки, в которой я испрашивал разрешения на приезд в Москву. Вперед наука: о подобных вещах надобно писать особые письма.

Замечания наши на проекты Уставов⁸⁴² владыка принял с удовольствием: но для чтения их хотел пригласить меня в другой раз.

Жалуется на множество дел и, между прочим, сказал мне: на мою медленность в делах стали уже публично жаловаться». Под этим он разумел известное письмо преосвященного Макария⁸⁴³, помещенное в Православном Обозрении.⁸⁴⁴ – Но к его бесконечным трудам присоединились теперь еще новые труды и заботы. Он должен исполнять и те труды, какие лежали обыкновенно на преосвященном викарии. Бедный преосвященный Леонид болен, и болен горячкою, которая, впрочем, только еще в начале и, может быть, врачам удастся победить ее. – Во всяком случай он не может быть в служении ни в страстную, ни в светлую седмицы.

В ожидании приятного свидания с вами, имею честь быть"…

1-го апреля писал я ему же:

«Ваше высокоблагословение,

достоуважаемый

Александр Васильевич!

Письмо ваше от 31-го марта и при нем статью о Паисии Лигариде⁸⁴⁵ получил я сегодня в 7-м часу вечера и последнюю тотчас же отправил к о. Владимирскому.⁸⁴⁶ Можно надеяться, что книжка выйдет к празднику; остановка теперь собственно за этою статьей. Сегодня утром был у меня Семен Сергеич⁸⁴⁷, и мы с ним рассуждали об этом деле. Относительно статьи Н.П. Гилярова⁸⁴⁸, которую вы, без сомнения, получили, владыка не сделал мне никакого замечания.

Сегодня, после вечерни, был я на Троицком подворье по делу о Петре Симоновиче⁸⁴⁹, которому потрудитесь передать прилагаемую при сем записку. Я читал святителю наши замечания на известные проекты.⁸⁵⁰ Владыка остался ими вполне доволен и выразил искреннюю благодарность членам Комитета. Приятным долгом поставляю передать вам, и прочим сотрудникам нашим эту архипастырскую благодарность. Предполагавшийся по этому же делу другой Комитет в Москве до сих пор еще не составлен: но владыка, выслушавши наши замечания, решил вовсе не составлять этого Комитета, а ограничиться только тем, чтобы, созвавши до десяти Московских протоиереев, прочитать и наши замечания и заставить их подписаться под ними.

Подробно и не без удовольствия рассказывал мне святитель о своем торжестве над врагами церковной собственности⁸⁵¹: но ни слова не сказал об удовлетворении наших нужд. Я также удержался от напоминания ему о сем.

Много и еще интересного было говорено между нами на этот раз, между прочим, и о Минском жидовском торжестве.

У преосвященного Леонида сегодня обнаружилась лихорадка, и, кажется, перемежающаяся: Это – добрый признак, по замечанию врачей. Но бедный наш о. Порфирий⁸⁵² крайне изнемогает, по свидетельству о. Игнатия, который вчера посещал его. А назад тому с неделю, или две, он до того был слаб, что ему запрещено было даже много говорить. Деньги Редакционного Комитета, которых он надеялся получить не более, впрочем, ста рублей, он уже определил было на свое погребение. Помолитесь, пожалуйста, о его здоровье преподобному Сергию.

С искренним к вам почтением и душевною преданностью имею честь быть"…

3-го ч. писал я к больному преосвященному Леониду:

«Возвращая вашему преосвященству письма – высокопр. митрополита⁸⁵³ и Андрея Николаевича⁸⁵⁴, прошу извинить меня, что при переводе последнего письма на удобопонятный шрифт⁸⁵⁵, я не мог разобрать в нем некоторых слов, а в особенности приписка к письму, в которой автор как будто говорит что-то об Угреше, остается решительно непостижимою для меня.

Простите, преосвященнейший, что не лично представляю вам сии письма; утром, как известно, у нас теперь продолжительная служба, а вечером опасаюсь беспокоить вас. Если благословите, я желал бы побывать у вас утром в вел. четверток.

Всеусерднейше желая облегчения вашей тяжкой болезни, имею честь быть"…

5-го ч. писал мне больной профессор академии И.С. Казанский:

«Усерднейше благодарю вас, что напомнили владыке о моей просьбе. Скажите владыке, что я у ног его приношу ему благодарность за участие во мне, и прошу его прибавить милость свою ходатайством от себя об увольнении меня и о награждении. Это ускорит дело и усилит его. Не легко выстаивая службу, ко Богу предаю и жизнь, и смерть свою.

Прося вашего благословения и молитв, есмь преданный».

7-го ч. писал мне в Москву инспектор академии, архим. Михаил⁸⁵⁶:

«Имею честь поздравить вас и от себя, и от всего нашего академического братства с светлым праздником. Дай Бог вам встретить его в радости и провести в веселии, а затем… возвратиться к нам благополучно.

В академии пока все благополучно. – Живет она тихо и благоговейно. Поведением студентов в продолжение страстной недели я очень доволен: – к Богослужению ходили и ходят исправно; – живут тихо.

Александру Васильевичу – мое сердечное поздравление с светлым праздником и – благожелания».

8-го ч., в день Пасхи, писал мне из Вязников старый товарищ по семинарии и друг, благочинный В.И. Богородский⁸⁵⁷:

«Христос воскресе!

Приветствуя вас с светлым праздником воскресения Христова, я более и более убеждаюсь в неизменяемости любви вашей ко мне и всех добрых качеств души вашей. Дружественное письмо ваше укрепляет мою старую к вам любовь и свидетельствует о взаимности чувства вашего. Искренно благодарю вас за произведения ума вашего и других достойных мужей.

Весьма желательно бы видеть вас, – хотя бы еще раз, в жизни; пусть это приятное свидание служило бы заветом дружбы до смерти; но не знаю, как это придется исполнить. Множество препятствий. Если устранятся сколько-ниб. препятствия, употреблю все силы исполнить постоянное мое желание – повидать вас, хотя на несколько часов, и помолиться всероссийскому помощнику.⁸⁵⁸ То и другое укрепило бы и обновило вялый дух мой».

17-го ч., во вторник на Фоминой неделе приехал я на Троицкое подворье принять от преосвященного митрополита благословение на возвращение из Москвы в академию. Владыка, вышедши из своего кабинета, вынес две книги в 4-ю долю, в отличном бархатном золотообрезном переплете и вручил мне их. Это были Богослужебные каноны на греческом, славянском и русском языках, и данные профессором Петербургской д. академии Е. Ловягиным.⁸⁵⁹ Спб. 1855 г. Принявши этот дорогой, во всех отношениях, дар с глубокою, сердечною признательностью и вышедши за дверь, я раскрыл первую книгу и увидал, на первом листе собственноручную подпись архипастыря: «В библиотеку о. ректора академии архимандрита Саввы. Апреля 17. 1862». Эта драгоценная подпись удвоила для меня значение владычного дара. Но вместе с тем, при раскрытии книги, я увидел в ней какую-то сложенную вчетверо бумагу: оказалось подлинное собственноручное письмо от 11-го июня 1856 года, преосвященного Никанора⁸⁶⁰, г. митрополита Новгородского, при котором препровождены были Московскому святителю означенные книги. Я тотчас же вернулся назад и представил это письмо владыке, но владыка возвратил его мне на память.

Вот содержание письма первостоятеля Русской церкви к Московскому преосвятителю:

«Высокопреосвященнейший владыко

милостивый архипастырь и отец!

Многие из просвещенных ревнителей благочестия и любителей церковного песнопения не редко изъявляли сожаление, что весьма многого не могут понимать в наших Богослужебных канонах по древности славянского языка и получать удовлетворительные изъяснения на неудобовразумительные места от своих священников, даже обучавшихся в академиях.

В удовлетворение духовной потребности, Богослужебные каноны на двунадесятые праздники переведены с греческого на русский язык, и с греческим и славянским текстом напечатаны в небольшом числе экземпляров для семинарий и училищ в виде пособия к изучению эллинского и славянского языка и удобнейшему разумению глубоких мыслей в мало понимаемых местах.

Приятною обязанностью поставляю представить вашему высокопреосвященству перевод Богослужебных книг с греческим и славянским текстом, покорнейше прося принять в благосклонное внимание. Перевод, как первый опыт, не может не иметь недостатков. Ваши отеческие замечания приму с сыновнею благодарностью, и к неопустительному исправлению, если представится необходимость во втором издании.⁸⁶¹

Испрашивая вашего святительского благословения, имею честь быть с глубочайшим уважением и совершенною преданностью вашего высокопреосвященства, покорнейший слуга Никанор м. Новгородский и С.-Петербургский».

Вверху первой страницы письма помета владыки Филарета: «Июня 15. – Ответ. 22».

Должно при этом заметить, что Московский владыка о переводе канонов с греческого языка на русский был не

высокого мнения; он находили этот перевод не везде правильным и точными.

17-го ч. составлен был к преосвященному митрополиту от академии благодарственный адрес за дарование средств к пополнению академический библиотеки.

Вот содержание этого адреса:

«Высокопреосвященнейший владыко, милостивейший архипастырь и отец!

Благие надежды, поданные нам милостивейшею резолюцию вашею на записке о нуждах академической библиотеки, не только исполнили нас искреннейшей благодарности за новый знак отеческого внимания вашего к нашим ученым потребностям, но и внушают дерзновение свидетельствовать пред вашим высокопреосвященством – о чувствованиях наших.

Среди многих видов благотворения, содействие истинному просвещению служителей Церкви, увеличение средств образования по духу Христову, на пользу святой Церкви, есть одно из самых высоких благотворений. Ибо Церковь Христова светом живет и ко свету ведет.

Одна требуется наука от служителя слова – быть верным провозвестником слова Христова: но много потребно знати, чтобы его основательно разуметь, соответственно потребностям времени раскрывать, и с успехом защищать от нападений.

Великий богослов вселенский⁸⁶² не обинулся признать для служителей Слова «первым благом ученость, и не только благороднейшую, христианскую ученость, которая, презирая все украшения и плодовитость речи, емлется за единое спасение, но и ученость внешнюю». Для него не маловажно и то, что мудрые мужи парящим умом, посредством остроумных исследований, обозревая каждый свою область, открытии в глубинах и предали книгами. И сам, собрав все, чем могли его обогатить восток и запад, и краса Еллады-Афины, находил утешение в том, чтобы повергнуть все сие к стопам Христовым.

В том же духе, и имея пред собою живой примерь Богомудрого искусства подчинять все знания единому знанию, знанию единого истинного Бога, и Его же послал есть Он Иисуса Христа, – и мы, с упованием, изъяснили пред тобою, Богопросвещенный архипастырь наш, нужды наши и надежды воспитывающегося под Твоим отеческим смотрением юношества. И упование не постыдило нас. Ты желаешь, ты даруешь средства, чтобы учащиеся царствие Божию, по слову Господню, подобны были человеку домовиту, иже износит от сокровища своего новая и ветхая.

Да ниспошлет Господь свыше благословение свое на предлагаемое Тобою преломление духовного хлеба, да насыщаются им тысящи в преемстве времен, и да восхвалять Господа взыскающии его.

Тебе ж, милостивейший архипастырь наш, да умножить Отец щедрот дни пребывания во плоти нас ради, и да приумножит мзду свою в день праведного мздовоздаяния всем человеком».

Адрес подписан был всеми членами академической корпорации.

25-го ч. писал мне из Москвы брат преосвящ. Леонида, А.В. Краснопевков⁸⁶³:

«В среду на будущей неделе я отправляюсь за границу чрез Берлин, Дрезден, Штудгарт, Брюссель, Париж и Лондон. Если вам, Александру Васильевичу⁸⁶⁴, или кому-либо из других ваших сотрудников угодно послать со мною письма по означенному тракту, то мне будет очень приятно исполнить возложенный поручения.

Прошу молитв ваших у гроба преподобного отца нашего Серия».

По возвращении из заграничного путешествия, Александр Васильевич подарил мне, в русском переводе⁸⁶⁵, книгу: «Библия, 8 книг В. Завета. Лондон, 1861 г., в 16-ю д.».

Того же 25-го ч. писал мне из Симферополя преосвященный Алексий⁸⁶⁶ епископ Таврический:

«Возлюбленный о Господе,

отец архимандрит Савва!

Обращаюсь к вам с покорнейшею просьбою об одном вдовом священнике, который желает поступить в Академии и принять монашество.

Он недавно поступил на место брата моего, со взятием его дочери. Но жена через 4 месяца умерла, – и я посоветовал умному и доброму, и по обстоятельствам, жалкому священнику стремиться в Московскую духовную академию.

Благосклонно посмотрите на его прошение, когда таковое поступить своими порядком от священника Вологодской епархии, Кадниковского уезда, Иоаннослободской церкви, Андрея Воронцова, и дозвольте явиться ему на приемное испытание. Из семинарии он вышел в числе первых студентов.

По всему кажется, что он мог бы с пользою побыть в академии и послужить св. Церкви в иноческом звании.

Братски целую вас с радостным восклицанием: Христос вокресе! любящий вас Алексий еп. Таврический».

Получив письмо это 10-го мая я отвечал на него от 16-го числа того же мая:

«От священника Воронцова, о котором вы изволите писать мне, еще в марте поступило прошение в академическое правление о дозволении явиться ему на приемный экзамен. При настоящей скудости в ученом монашестве, нельзя не радоваться, что есть желающие вступать в академию между молодыми вдовыми священниками. Судя по тому, что священник Воронцов так еще недавно вышел из семинарии и при том с хорошими успехами по всем наукам, как видно из приложенной к его прошению копии с семинарского аттестата, можно надеяться, что он с успехом выдержит приемный экзамен и за тем не без пользы проведет четыре года в академии.

С своей стороны, я постараюсь сделать для него все, что могу».

Между тем 29-го числа апреля писали я в Москву к преосвященному Леониду:

«К крайнему нашему сожалению, до нас доходят очень неутешительный вести о вашем здоровье. Что же это? когда, наконец, возвратится к вам вожделенное здоровье? Исцеливый тридесять и осмь лет имущего в недузе своем Христос Господь да воздвигнет и вас от одра болезни вашей!

Не знаю, не огорчу ли я ваше преосвященство, в настоящем вашем положении, если сообщу вам то, что слышал на сих днях о Переславском заточнике, о. архим. Феодоре.⁸⁶⁷ Вообразите, какой решительный шаг он намерен сделать в своем несчастном положены!, – решается снять с себя монашеский сан, и едва ли уже не послал в Св. Синод об этом прошение. Поводом к сему послужило объявленное ему в минувшем посте запрещение издать в свет известное его толкование на Апокалипсис. – о. Феодор, кажется, всегда был близок и предан вам. – Если вашему преосвященству позволяют силы, не поспешите ли вы написать ему слово вразумления? Может быть, ваше архипастырское слово предотвратит его гибельную решимость, или возбудить в нем раскаяние, если уже он отправил прошение в Синод.

Простите Бога ради, преосвященнейший владыко, если этими строками я нарушил спокойствие вашего духа, столь необходимое для вас при вашем болезненном состоянии».

Вскоре после сего возникла очень примечательная переписка между архим. Феодором и профессором академии, протоиереем А.В. Горским, по поводу намерения первого сиять с себя монашеский сан. – Переписка эта напечатана в Истории Московской академии, С.К. Смирнова. М. 1879 г. стр. 628–632.

3-го мая писал мне из Белгорода (уездного города Курской губ.) преосвящ. Сергий⁸⁶⁸, еписк. Курский:

«Приношу вам и прошу передать прочим членам Редакционного комитета мою искреннюю благодарность за часть, выделенную для меня из редакционных сумм за 1860 год. Мое участие в издании журнала было так ничтожно, что не только для других неприметно, но и моим самолюбием уже давно забыто. Посему назначение мне суммы я не могу назвать наградой, так как не было заслуги; но не без утешения в этом вижу новый знак доброй памяти о мне, со стороны того достопочтенного общества, трудам которого журнал обязан своим существованием».

Того же 3-го ч. писал мне из Москвы Высокопетровский казначей, иером. Иосиф:

"о. игумен⁸⁶⁹ сегодня был с докладом у владыки.

По приезде от него я виделся с о. игуменом. Он поручил мне передать вам, что владыка приказал ему сообщить академии и Вифанской семинарии, чтобы они прислали доверенных лиц и с доверенностью академического правления для получения означенной жертвенной суммы 10 тысяч р.с. академии от о. игумена Перервинского».

6-го ч. писал мне из Владимира шурин, ученик семинарии В. Царевский:

«Я думаю, скоро начнутся у вас экзамены; да укрепить Господь силы ваши произвесть оные. О сем я должен молить Господа особенно потому, что по окончании своих экзаменов вы придете к нам ревизором.

Скоро ли придет формальное известие об этом? Хоть бы не много успокоились мы и наши представители, а то дело, не решенное, всегда как-то бывает страшнее. Наши умы решили было, что ревизора не будет, на том основании – нет-де никаких известий и поэтому все успокоились. Вдруг как снег на голову, прилетает известие, уверяющее нас в противном. Как только вы отослали к преосвящ. митрополиту⁸⁷⁰ представление, об этом тотчас дано было известие в нашу семинарии и много наделало шуму. Каждый наставник обращается к нам с просьбою, чтобы получше приготовили к экзамену все пройденное; и сами тоже сильно хлопочут на счет выслушивания громадных лекций. Того и гляди – задавят совсем! Вздумали было мы попросить повторять не спеша, нет, говорят, нельзя, ревизор будет; просили дать рекреакцию, и тут отказ, и опять по той же причине. Невольно придет на ум ревизор Гоголевский! Каждый спрашивает, – каковы-то будет, строг или нет и пр., и пр.

К этому присоединяется еще другая неизвестность, – скоро ли и как велико придет требование в академию.

Вот настоящее положение учеников семинарии. Все мы теряемся в будущей неизвестности. Для решения интересных вопросов почти все ученики обращаются ко мне, но и от меня, хотя бы я, по их мнению, и должен был знать все, слышать одно – не знаю, не знаю».

11-го ч. писал мне из Москвы ректоры семинарии, архим. Игнатий:

«По поручению преосвящ. викария⁸⁷¹, спешу уведомить вас, что болезнь препятствовала ему написать назидание и утешение о. Феодору.⁸⁷² Владыка митрополит, узнав о сем (т.е. намерении о. Феодора, выразил искреннее сожаление и поручал преосвященному, – если здоровье его только позволить, еще 1-го мая написать, что надобно с благодушием переносить испытание, и должно дорожить дарованною благодатью священства. Толкование Апокалипсиса не может быть напечатано и в светском звании. – Но, к сожалению, преосв. Леонид не мог писать по болезни. Хотя он служил литургию в неделю самаряныни и день св. Апостола Иоанна Богослова (на Савв. подворье), но не без труда, и вечером в последний день опять испытал приступы лихорадки, которая вчера вечером повторилась с великою силою. Посему, не напишете ли вы к Переславскому старцу, изложив и мысли святителя.

Меня таскают почти каждый день по экзаменам. Ныне экзамены в 1-й женской гимназии был гораздо лучше, чем в мужских гимназиях. Тексты знают отчетливо, на вопросы частные отвечают удовлетворительно.

Теперь жду членов новосоставленного комитета: протоиереев – кафедрального⁸⁷³, Петропавловского в Басманной⁸⁷⁴, Черниговского⁸⁷⁵ и священников: Успенского на Могильцах⁸⁷⁶, Адриановского.⁸⁷⁷ Комитет составлен по резолюцш владыки для пересмотра проектов университетского и средних учебных заведений».

На письмо это отвечал я 18-го числа:

«Об о. Феодоре получено здесь не очень давно новое известие, что он, кажется, не много обдумался и решается ехать в Углич на совет к своему о. Петру.⁸⁷⁸ Может быть, этот старец убедит его оставить вовсе не разумное намерение. Посему я не нахожу удобным, по крайней мере, в настоящее время исполнить поручение преосвященнейшего Леонида.

Вы любопытствуете знать, сколько потребуется из вашей семинарии учеников в академии: об этом мы еще не рассуждали; дело это отлагаем мы до приезда сюда святителя. Скажу одно только, что желающих высшего духовного образования оказывается очень много; между прочим, прислали прошения двое вдовых священников – из Вологды и Рязани.

Третьего дня получили мы наконец пожалованную нам сумму, и вчера вознесли за сие благодарственное Господу Богу моление.

С братскою к вам любовью и душевною преданностью имею честь быть архпмандр. Савва.

Симоновскому старцу⁸⁷⁹ мой братский поклон и усердное почитание. Как его здоровье? пользуется ли он кумысом, и как он на него действует»?.

18-го ч. писал я в Москву племяннику своему П.И. Успенскому⁸⁸⁰:

«В случае приезда преосвященного Димитрия, о. казначей поместит тебя у себя.

За переписку писем митрополита Платона благодарю».

Преосвящ. Димитрий (Муретов), архиепископ Херсонский, возвращаясь из Петербурга, куда он вызываем был в 1859 г. для присутствования в Св. Синоде, останавливался в Москве в Высокопетровском монастыре и оттуда приезжал в Лавру, где я виделся с ним. А когда он, в 1859 г., ехал в Петербург и останавливался также в Высокопетровском монастыре: я, бывши тогда ректором Московской семинарии, служил с ним литургию в Боголюбском храме, в воскресенье, 14-го июня. При этом мне невольно припоминается следующее обстоятельство. Когда по окончании литургии, пришли мы в настоятельские покои, нам подан был чай. Преосвященный, сидя в гостиной на диване, был довольно молчалив; неожиданно в гостиную входит какая-то молодая дама с дочерью, девочкою лет 10–12. – Преосвященный, увидевши даму, быстро вскочил с дивана, с восторгом бросился к двери, даму благословил, а девочку расцеловал. Посадивши около себя на диване гостью, начал с нею самый оживленный разговор. Оказалось, что эта дама – Тульская помещица, близко знакомая преосвящ. Димитрию, когда он был (в 1851–1857 г.) Тульским епископом.⁸⁸¹

21-го ч. писал мне Высокопетровский казначей иеромон. Иосиф:

«Высокопреосвященнейший Димитрий вчера в 8-м часов вечера отправился из Москвы прямо в Ростов, а на возвратном пути уже будет у вас.

Вчера в 5-ть часов вечера приезжал в нашу обитель владыка⁸⁸² к высокопреосв. Димитрий, но его не застал дома; высокопреосвящ. Димитрий крайне сожалел о сем.

Новый обер-прокурор Св. Синода Алексей Петрович Ахматов⁸⁸³ обратился ко мне, наряду с прочими ректорами академии, с конфиденциальным письмом от 25-го мая, № 3346, следующего содержания:

«Ваше высокопреподобие,

милостивый государь!

В светских журналах возбужден в последнее время вопрос касательно возведения во епископы из монашествующего и белого духовенства. Сущность этого вопроса заключается преимущественно в том, предварительное пострижение в монашество составляет ли условие в хиротонии? Исследование этого предмета путем каноническим и историческим – было бы делом достойным церковной науки. И потому, поставляя себе единственною целью самые верные данные для опровержения заблуждений, который могут быть распространяемы, по незнанию или по умыслу, светскою литературою, – я счел бы себе за личное одолжение, если бы ваше высокопреподобие и почтенные ваши сотрудники, занимавшиеся историей Церкви, могли мне сообщить надлежащие сведения и мысли касательно возбужденного вопроса.

Просьба моя обращается к вам совершенно частным образом в полной уверенности, что она не подвергнется всегда опасному, в подобных случаях, разглашению.

С совершенным почтением и преданностью имею честь быть вашего высокопреподобия покорнейшим слугою».

В ответ на это писали я от 30-го числа:

«Ваше превосходительство,

милостивый государь,

Алексей Петрович!

Поручение, возлагаемое вашим превосходительством на меня и моих сотрудников, занимающихся историей Церкви, по поводу возникшего в светской литературе вопроса касательно возведения в сан епископа из монашествующего и белого духовенства, тем приятнее для нас, что ваши мысли и попечения о благе и мире православной Церкви на сей раз совершенно совпали с мыслями и сердечною заботою нашего архипастыря. Не более недели тому назад, его высокопреосвященству угодно было возложить на нас то же самое поручение, какое ваше превосходительство изволите делать нам. Исследование помянутого выше вопроса нами уже начато, и в непродолжительном времени будет окончено. Точный список с сего исследования немедленно будет препровожден к вашему превосходительству.

С глубочайшим высокопочитанием и преданностью имею честь быть и пр.».

Труд ученого исследования о предложенном нам, столь важном вопросе, принял на себя профессор церковной истории, протоиерей А.В. Горский. – Плодом этого труда была довольно обширная статья: «О сане епископском в отношении к монашеству в церкви восточной», – напечатанная в XXI части Прибавления к творениям св. отцов в русском переводе за 1862 год, стр. 321 и дал.

Во время занятий этим ученым трудом, о. протоиерей Горский писал мне записку след. содержания:

«г. Чистович бросил камень в колодезь, и все еще не вытащить, а стараются закидать его еще другими каменьями.

Теперь уже пишут, будто он указал такое постановление, которое вовсе «не позволяет монаху быть епископом». – Сколько я помню, нет у него таких слов; а указывается только на правило, которое не позволяет епископу оставаться епископом, коль скоро он постригается в монахи. Это правило действительно существовало».

Из этой записки усматривается, что вопрос, предложенный духовным академиям на разрешение, возбужден был Чистовичем⁸⁸⁴ – профессором Петербургской академии – зятем вдового протопресвитера В.Б. Бажанова.⁸⁸⁵

Не знаю, кто писал ответ на заданную тему в Петербургской и Киевской академиях, но в Казанской этим важным предметом занялся сами ректор академии, архимандрит Иоанн⁸⁸⁶ (впоследствии епископ Смоленский) как ученый канонист. Его обширный ученый трактат, поди заглавием; «О монашестве епископов», напечатан в Казанском академическом журнале: Православный собеседник, за 1863 г. Но предварительно печатания, сочинение это было в рассмотрении у Московского митрополита Филарета. Владыка нашел это ученое исследование весьма основательным, и заслуживающим особенного внимания. Вследствие такого лестного отзыва со стороны строгого и мудрого ценителя всяких умственных произведений, автор исследования о монашестве епископов удостоился, по представлению обер-прокурора Св. Синода, Высочайшей награды – кабинетного золотого креста с драгоценными украшениями.⁸⁸⁷

Для присутствования при частных испытаниях студентов академии по богословским предметам, пред окончанием курса, было обыкновение приглашать кого-либо из членов академической конференции, находящихся в Москве.

В 1862 г. приглашен был с этою целю протоиерей Московской Петропавловской, в Басманной, церкви, доктор богословия, Петр Матвеевич Терновский⁸⁸⁸, бывший профессор богословия в Московском университете. По сему случаю я обратился к нему с особым письмом, и вот что получил от него, от 27-го числа, в ответ:

«На почтеннейшее ваше письмо, полученное мною сегодня, 27 мая, имею честь ответствовать, что препятствие к тому, чтобы присутствовать на экзаменах студентов академии, я в настоящее время не предвижу никаких, и к 16 июня буду иметь честь прибыть в академию».

4-го июня писал мне из Москвы известный мануфактурист Константин Васильевич Прохоров, отличавшийся необыкновенною ревностью об охранении православия и в особенности о соблюдении заповеди о почитании воскресных и праздничных дней:

«Даниловского монастыря о. архимандрит Иаков⁸⁸⁹, получил из Петербурга письмо, по поводу статьи напечатанной в Душеполезном чтении о молитвенном прибавлении к сугубой ектеньи – в Московских церквах.⁸⁹⁰

Из этого письма видно: прогрессистам в Петербурге противно святое и благодатное добавление; а истинно православные радуются.

В этом письме, между прочим, касается болезненного состояния современной литературы, и выражается необходимость водворения в училищах наших чисто православной системы учения и воспитания: чтобы хоть следующее-то поколение сохранить от язв западного растления, своемыслия и своедействия, для спасения отечества.

о. архим. Иаков прислал ко мне подлинное письмо. С его согласия я списал копию, и посылаю при сем к вашему высокопреподобию. Думаю, не лишне представить копию сию на благоусмотрение его высокопреосвященству, милостивому нашему архипастырю.

Слышно, в Петербурге сочувствуют этому письму; оно разошлось там в копиях, а некоторые копии повезены и в провинции.

Из газет видно, что и в Петербурге началось во всех церквах молебствие.

Даруй Господи благо, спасение и спокойствие батюшке нашему Царю Александру Николаевичу, всему Августейшему дому и всему возлюбленному нашему Отечеству.

Ныне время сугубых молитв и молений ко Господу.

На этой неделе, если Господу угодно будет, буду жив и здоров, имею намерение побывать во святой обители вашей.

Посылаю к вам другое письмо ко мне адресованное, одного Московского жителя, бывшего профессора Медико-хирургической академии, о важности в настоящее время проповедания слова Божия, которое, по прочтении, прошу возвратить мне с вашими замечаниями».

В ответ на это писал я от 6-го числа.

4-го же числа писал мне из Самары, куда отправился для лечения кумысом, профессор Московской академии Н.С. Казанский⁸⁹¹:

«Вот уже две недели с половиною как я на кумысо-лечебном заведении. Ко вкусу кумыса еще не привык и пью его как микстуру, даже сомневаюсь находится ли хоть один из пьющих, который бы находил удовольствие в кумысе. Иные пьют много, но не из удовольствия, а из ожидания пользы. Можно привыкнуть ко всему. Кумыс – это питье в роде дурного деревенского квасу, который окис от жаркой погоды. На третий или на четвертый день после дойки молока именуется уже старыми кумысом, на второй день средним, на первый молодым. Больных теперь здесь человек 50. – Кумыс на некоторых оказывает видимо благоприятное действие, но действие ли это кумыса, или следствие гигиенических и диэтических условий, – не берусь сказать утвердительно. Климати здесь, не смотря на холодный май, на чрезвычайную изменчивость погоды, – хороши. – Теперь, видно, наступают жары и жары Африканские. Я человек не боящийся жары, скрываюсь эти нее. К здоровому климату прибавьте отсутствие забот, занятий, постоянную прогулку на свежем воздухе и притом умеренную, без утомления, воздержание от вина, кофея, табаку, чаю и всего горячительного, – строго запрещены здесь и карты как потому, что ради их долго сидят, так и по тому, что могут при азартной игре производить волнение. Мне кажется, одних этих условий достаточно, чтобы поправить здоровье.

Как действует кумыс на мое здоровье, не могу еще сказать что-нибудь положительное. Теперь я ем, что дают. Конечно, дают пищу здоровую, но тут есть и говядина, и телятина. Правильного пищеварения еще не замечаю у себя. Думаю, далее 1-го июля не пробуду здесь. Прогулка здесь или в степь, в которой нет почти травы, или в так называемый, молодой лес, где якобы разбит парк. Не много тут деревьев выше сажени; дорожка протоптана кругом и ходить можно; поделаны скамейки, но тени почти нет, хотя кустарник и частый. Деревца есть всякие, редко только береза; частые лесные яблони; и они придают, когда цветут, какой-то особый видь здешнему кустарнику. В старые года, говорят, здесь были огромные дубовые леса; нет теперь и помину их.

Очень я здесь благодарен о. ректору семинарии за его внимание. Раза 3–4 они были у меня; присылали лошадей, чтобы свозить нас ко всенощной и обедне в Троицын день и в день Всех святых. Положение его не завидно. В семинарии всегда двух-трех наставников нет в наличности; теперь инспектор светский (был у меня раза два) оставляет службу при семинарии, между прочим, по неудовольствию с ректором. Причина такая: прошлый год выписывали для семинаристов все светские журналы. Ректор велел ныне их не выписывать, а вместо их духовные. Это не понравилось инспектору, видно, грошовому прогрессисту. Как я ни объяснял ему, что ректор давно обязан были так поступить, они все думает, что лучше выписывать светские журналы. Другой наставник семинарии открыл воскресную школу прямо против собора, и когда там шла обедня, – они учили детей петь: «ой вы сени, мои сени». – И с этим наставником я познакомился. Видный мужчина, разумеется, с бородою и когда наступила хорошая погода, сказался больным и приезжал к нам с князем К. и в другие места, а ректор ходи за него в класс, – ибо он помощник ректора. Наставник этот уже в светском звании. Из других семинарий Казанского округа бросились теперь наставники в педагогические школы, чтобы занять после место учителей гимназии. В Казанской академии опять борьба наставников с ректором, распущенность и неустройство. Лучше всего сделали бы, если бы закрыли ее. Наставники бегут из академии один за другим; студенты только портятся; для духовного звания никто не воспитывается. Некоторые сведения о Казани сообщил мне проф. Казанского университета – доктор медицины – Скандовский⁸⁹², ваш земляк, бывший семинарист Владимирский, 32 года уже профессорствующий в Казани. Узнав о том, что вы едете на ревизию во Владимир, старец со слезами просил меня передать вами его просьбу о Руновых – и я не мог отказаться, и прошу вас, по возможности, утешить человека, который овдовел и, оставшись бездетными, живет единственно для этого семейства. Прошу вашего благословения и молитв. Всей возлюбленной братии академической сердечный привет; о. наместнику⁸⁹³ передайте мое почтение с просьбою молитв и благословения, чего прошу и от вас».

7-го ч. писал я в Москву А.Б. Нейдгарт:

«Вчера от о. Сергия получил я прискорбное известие о вашей горестной утрате.

«Примите, достоуважаемая Анна Борисовна, мое искреннее, сердечное сочувствие и сострадание в постигшей вас скорби.

В утешение вам в настоящей вашей скорби могу предложить одно мою усердную молитву о упокоении усопшего вашего сына.

Вместе с сим прошу принять от меня эту книжку: в ней, может быть, вы встретите нечто полезное и благопотребное при настоящем вашем душевном настроении.

По вашему всегдашнему желанию, посылаю вам воды из св. кладезя.

О себе не могу вам сказать ничего особенного: у меня, по милости Божией, все пока благополучно».

Между тем, 10-го числа получаю письмо из Москвы от ее высокопревосходительства, в котором она пишет:

«Давно, очень давно собираюсь писать вам, мой добрый и почтенный о. Савва, но не могла до сих пор собрать мыслей, чтоб написать письмо. Ваш о. казначей⁸⁹⁴, вероятно, писал вам в каком расстройстве он видел меня, когда передавал мне просфору вашу, за которую я поручила ему благодарить вас. Через день после того, сын мой Михаил скончался в Кленове чахоткой; сын мой Алексей приехал туда только за день до смерти брата. Покойный уехал из Москвы после консультации докторской, в которой решено было, что у него нет чахотки, но что он склонен к ней и должен остерегаться. Приехав в деревню, он все скрывал от нас, что ему было все хуже и хуже, и наконец, по приезде брата, скончался 22-го мая, исповедавшись и причастившись св. таин, что мне служить величайшим успокоением. Ни я, ни дочь моя, – мы не были в состоянии ехать на похороны, да и не пустили нас туда. Бог посетил меня скорбью великою, батюшка о. Савва, да будет Его святая воля! Смиренно покоряясь ей, я, как мать, умоляю Его сохранить мне остальных детей моих; но вот и о незамужней дочери моей я начинаю сильно беспокоиться. Пребывание ее в Вене не укрепило здоровья ее; она постоянно кашляет: у ней болит бок и грудь; доктор говорить, что у ней застарелая простуда в легких. Вот и это похоже на чахотку; судите же каково мне? Бывают у меня минуты уныния; я стараюсь не предаваться ему, – ведь это грех? – Когда одна, – грущу, тревожусь, беспокоюсь; – при других – я все та же как и прежде. – Здешние духовные приятели мои все обещались мне помолиться о покойнике моем; – помолитесь и вы за него, батюшка о. Савва! – Помолитесь и за меня, чтобы подкрепил меня Господь Бог в ношении тяжкого креста моего.

К частным скорбям присоединяются и общественные. Петербург горит уже довольно долгое время; там ужасное разорение; здесь носятся слухи, что будто бы и зимний дворец сгорел; и в Москве-то, говорят, вот нынешний день было уже четыре пожара; говорят, что подкидывают письма возвещающие, что будет гореть и Москва. Всюду возмутительные прокламации, одна одной ужаснее! Прилагаю при сем одну из первых их, которую я успела списать с печатного экземпляра, уже несколько времени тому назад. Последние провозглашают, что нет Бога, что обходились и обойдутся и без него; что брак должен быть уничтожен, а также и храмы, и монастыри, и священники, и все монахи. Кажется, желали бы перерезать и всех дворян, как защитников престола. Вот в какое мы живем время! Все же прокламации эти были печатаны в Киево-Печерской лавре. Это уже открыто. Как вам это кажется? Ну, право, живем мы последнее время.

Владыка митрополит подарил мне третий том проповедей своих, и мне семинарское начальство настоятельно советует составить на него алфавитный указатель, говоря, чтобы я обратилась к вам с просьбою прислать мне для подражания один экземпляры из указателей на первые проповеди митрополита. Боюсь, что это будет не по моим плохим способностям; однако ж, хочу попробовать, и поэтому, прошу вас не отказать мне в присылке такой книги. Я думаю отправиться в деревню к 12 числу сего месяца. Стану углубляться в занятия мои, чтобы убаюкать скорбь и грусть свою; потому что в деревне, в виду свежей могилы, и в отсутствии всякого рассеяния, часто, часто будет завывать сердце мое. Когда-то слыхала я латинскую пословицу: Amicus certus in re incerta cernitur. Посмотрю, могу ли я надеяться на дружбу вашу? Если вы будете утешать меня письмами вашими, то отрадно будет мне сочувствие ваше, как доказательство, что вы принимаете участие в душевной скорби той, которая постоянно пребывает – искренно преданная вам Анна Нейдгарт.

Обещались, а не прислали мне воды из святого колодца».

14-го ч. писала мне из Москвы Е.И. Вельтман⁸⁹⁵:

«Месяца три тому назад, я беспокоила вас письмом и послала вам рукопись св. и церковной истории для детей, прося вас обратить на этот труд ваше доброжелательное внимание – исправить, как вам угодно, и подвергнуть его цензуре. С тех пор не имею о нем никакого известия. Будьте так благосклонны, побеспокойтесь уведомить меня об участи моей рукописи и о том, получили ли вы мое письмо. Не смея утруждать вас возобновлением просьбы моей, быв уверена, что вы по благодушно не откажете сделать возможное, остаюсь многоуважающая вас"…

В ответ на это укоризненное послание я писал от 22-го ч. супругу Елены Ивановны, Александру Фомичу Вельтману:

«Супруга ваша, Елена Ивановна, месяца три тому назад прислала на мое имя рукопись для представления в цензурный комитет, существующий при нашей академии и письмом от 15-го сего июня спрашивает меня о судьбе своей рукописи. Имею честь уведомить Елену Ивановну, что рукопись ее мною получена и немедленно передана в цензурный комитет. Почему эта рукопись до сих пор не рассмотрена, причина этого, с одной стороны, заключается в том, что наши цензоры, будучи вместе и профессорами академии, в настоящую пору, по случаю выпуска студентов, до крайности обременены школьными делами, и потому не имеют довольно свободного времени для занятий цензурных; – а с другой стороны, как говорил мне, цензор, рукопись требует некоторых исправлений.

Но всяком, впрочем, случае, рукопись будет рассмотрена в будущем июле или августе и по принадлежности и возвращена.

Прошу извинения пред Еленою Ивановной, что до сих пор я не уведомил ее о судьбе ее рукописи».

19-го ч. писал мне из Москвы, с приложением 500 р., эконом Троицкого митрополичьего подворья, иеромонах Афанасий:

«Алексей Васильевич Толоконников прислал на днях ко мне пакет на имя ваше, со вложением 500 р.с., и просил препроводить к вам при случае. Так как в предшествовавшие дни не представилось надежного случая к исполнению просьбы его, то спешу воспользоваться к сему настоящим случаем и покорнейше прошу, ваше высокопреподобие, почтить меня уведомлением о получении препровождаемого пакета для сообщения о сем Алексею Васильичу».

В ответ на это писал я от 22-го числа.

А.В. Толоконников, богатый Московский купец (торговавший восковыми свечами), почетный блюститель по экономической части при Московской дух. академии, ежегодно жертвовавший по 500 р. на потребности нашего духовного учреждения.

Не могу не сказать здесь, с прискорбием, несколько слов об иеромонахе Афанасий и о его поразительной смерти.

Афанасий – из студентов Тульской семинарии. Был человек очень дельный, разумный и честный, но, к сожалению, не очень крепкого здоровья. Прежде он был казначеем в Высокопетровском монастыре, а потом, по рекомендации бывшего настоятеля Высокопетровского монастыря ректора академии, архим. Евгения⁸⁹⁶, или по непосредственному усмотрению преосвященного митрополита, он взят был на Троицкое подворье в должность эконома. Но как Троицкое подворье в Москве принадлежит Троицкой Сергиевой лавре и как прежнее экономы на этом подворье всегда почти избирались из числа лаврской братии: то на этот выбор наместник и братия Лавры смотрели не благоприятно, и потому новому эконому, как для них чуждому, они время от времени давали чувствовать свое неудовольствие, обременяя его при том постоянными, не всегда удобоисполнимыми поручениями. Это не могло не отражаться на слабом здоровье о. Афанасия. – Чувствуя свое затруднительное положение, он часто выражал желание освободиться от порученной ему должности: но митрополит не отпускал его, дорожа им как человеком способным и честным. – Кончилось тем, что Афанасий впал в ипохондрию и в одно печальное утро его нашли в своей келье повесившимся… Это было в январе 1866 года.⁸⁹⁷

19-го ч. писал мне из Киева ректор дух. академии архим. Филарет⁸⁹⁸:

«У нас в академии есть вакантное бакалаврское место по кафедре общей церковной истории. А у вас, ваше высокопреподобие, есть студенты Воронов, оканчивающий теперь курсы, с любовью к этой науке и с хорошими сведениями по ней; и он, сколько могу судить по тем сведениям, какие имею, мог бы, с честью для вашей и с пользою для нашей академии занять означенное вакантное у нас бакалаврское место. Если ваша академия не имеет подобных видов на г. Воронова, прошу вас всеусердно ходатайствовать пред вашею конференцией, чтобы она отпустила его к нам. Этим ваша академия сделает большое одолжение нашей. Само собою разумеется, что назначение г. Воронова в нашу академию должно последовать в том только случае, если сам Вороновы изъявить на это свое согласие. К этому считаю нужным присовокупить для сведения, что распределение кафедр у нас несколько отличается от вашего. До 1861 г. как библейскую, так и общую церковную историю преподавал у нас один наставник. По обширности предмета, в прошедшем году сделано, с утверждения высшего начальства, разложение на двух: один читает библейскую и часть общей церковной истории – до отделения западной церкви от единения с восточной: другой должен читать историю церкви в средние и новые века до наших дней. Это место состоит у нас вакантным. Для уравнения с первым последний, кроме того, читает еще основное богословие. Распределение это не совсем отчетливое; но оно допущено было по случайным обстоятельствам. Если бы тот, кто поступит к нам, пожелал общую церковную историю оставить за собою, то по времени можно сделать изменение в теперешнем распределении частей ее.

Прошу вас покорно уведомить меня в непродолжительном времени, можем ли мы надеяться на приобретение от вас г. Воронова».

В ответ на это писал я:

«В вашей академии не одно, а два бакалаврских места свободны, как пишете вы к нашему о. инспектору⁸⁹⁹ и Симоновскому о. архимандриту.⁹⁰⁰ Поэтому мы готовы пожертвовать вам не только Воронова, о котором пишете вы мне, но и Терновского – второго после Воронова воспитанника. Если о Воронове вы уже имеете выгодное понятие: то позвольте рекомендовать вам Терновского, как человека вполне благонадежного во всех отношениях. Тот и другой изъявили полное желание поступить на службу в вашу академию. О них докладывал я и высокопр. митрополиту. Владыка с своей стороны не находит никакого препятствия к назначению их на службу в вашу академию. Если бы вам понадобился и еще один бакалавр, в особенности на философскую кафедру, то мы могли бы рекомендовать вам Каринского⁹⁰¹, воспитанника, окончившего курс под № 4.

На основании вашего письма высокопр. митрополит разрешил нам представить в Синод Воронова и Терновского на бакалаврские должности в вашу академию. Но это представление, вместе с вашим представлением о назначении на места наших воспитанников, будет сдедано нами не ранее половины августа. Поэтому, если бы встретились у вас какие-либо затруднения или перемены, вы еще успеете уведомить нас».⁹⁰²

22-го ч. обер-прокурор Св. Синода А.П. Ахматов обратился ко мне с частным письмом следующего содержания:

«Полученное мною от студента Московской дух. академии, Константина Кустодиева, письмо о назначении его псаломщиком к одной из православных церквей за границею (в Рим) имею честь препроводить к вашему высокопреподобию, покорнейше прося вас, милостивый государь, с возвращением сего письма, уведомить меня по содержании оного, и с тем вместе сообщить мне откровенные сведения о способностях Кустодиева, успехах его в науках и нравственности».

В ответ на это писал я от 30 числа:

«На письмо вашего превосходительства от 22-го текущего июня, коим изволите требовать от меня откровенного сведения о способностях, успехах в науках и нравственности окончившего ныне курс в нашей академии воспитанника К. Кустодиева, имею честь ответствовать, что воспитанник Кустодиев, при хороших способностях и достаточных успехах в науках (он значится в списках под № 33 из числа 42 студентов), всегда отличался доброю нравственностью и постоянством характера.

При сем честь имею возвратить вашему превосходительству письмо воспитанника Кустодиева».⁹⁰³

23-го ч. писал мне из Москвы известный нумизмат Дм. Петр. Солнцов:

«Прибавление к моей нумизматике, вышедшее из печати, считаю себе за приятный долг препроводить к вам, как любителю и ученому знатоку наших древностей. В нем помешены еще некоторые неизданные монеты, сравнение по типам наших старых денег с типами же других славянских племен, выписки из летописей, которые могут быть доводами, что у нас были и должны были быть деньги до XIV столетья, хотя немцы и уверяют нас в противном».

27-го ч. писал мне из Москвы ректор семинарии, о. Игнатий:

«Поздравляю вас с окончанием учебных трудов. Мы покончили публичные экзамены 21 июня. Теперь идет рассуждение о том, кого из окончивших курс послать в академию. Не знаем еще сколько потребуете. Думаю, послать Д. Лебедева, Ключарева, Некрасова, Геликонского и Прозорского. Кроме того, еще просятся: М. Световидов, Хр. Соколов, Холмогоров, Владимирский, Цветков, Боголепов, Виноградов (регент), Н. Соловьев, Покровский, П. Десницкий и еще просится Запольский, которого, впрочем, справедливость требует признать принадлежащим к Иркутской епархии. Просился еще и Городецкий, но к сожалению, окончил во 2 разряде и потому мы считаем не удобным отпускать его к вам.

Прошу вас усердно распорядиться о требовании студентов из нашей семинарии.

С совершенным почтением и неизменною преданностью имею честь пребыть Московской семинарии ректор архим. Игнатий.

Р.S. Пальмер⁹⁰⁴, по приказанию владыки, помещен у нас в семинарии. Он желает знать на каких условиях жил Пюзей⁹⁰⁵, и откуда иметь чай и пищу? Прошу вас написать мне о сем».

В продолжение июня, по обыкновению, происходили в академии экзамены сначала частные, а за тем окончательные публичные: настоящий год был год курсовой. Высокопреосвящ. митрополит посещал и некоторые из частных экзаменов, и присутствовал на публичных испытаниях в качестве ревизора. По окончании экзаменов, не раз собирались в покоях митрополичьих члены академической конференции, под председательством его высокопреосвященства, для окончательного рассмотрения, так называемых, курсовых студенческих сочинений, по которым главным образом, определялись ученые степени воспитанников, оканчивающих курс академии. На основании этих сочинений, из 42 воспитанников настоящего ХХΙΙΙ курса, 12 воспитанников выпущены были со степенью магистра; 7 с правом на получение степени магистра, если прослужат два года в училищной, или епархиальной службе с одобрением начальства и, если представят новые сочинения; 16 со степенью кандидата, и 7 действительными студентами, с правом на получение степени кандидата, если прослужить два года с одобрением училищного и епархиального начальства.

Из воспитанников этого курса с честью и достоинством служили и служить церкви и отечеству на разных поприщах следующая лица:

1) Александр (Дмитр.) Воронов. По окончании курса назначен бакалавром общей церковной истории в Киевскую академии. О нем см. выше.

2) Филипп (Алексеевич) Терновский – поступил вместе с Вороновым в ту же Киевскую академию на должность бакалавра по кафедре русской гражданской истории; о нем также замечено было выше.

3) Иеромонах Иоанн Митропольский, с 1862 г. до 1870 г. преподавал общую церковную истории в Московской академии. В 1870 г. возведен в сан архимандрита и в том же году 5-го июня хиротонисан во епископа Алеутского (кафедра в Сан-Франциско). В 1877 г. уволен от управления епархией и назначен членом Московской Св. Синода конторы.⁹⁰⁶

4) Михаил (Иван.) Карниский. По окончании курса служил наставником в Вифанской семинарии и с 1865 г. в Московской. В 1869 г. поступил в доценты Петербургской академии по кафедре метафизики, потом переведен на кафедру истории философии; в 1873 г. получил звание экстраординарного профессора и в том же году командирован за границу с ученою целью. С 1880 г. доктор богословия и ординарный профессор. С 1894 года в отставке.

5) Сергей, в монашестве Симеон Линьков. По окончании курса определен наставником Вифанской семинарии; в 1865 г., будучи инспектором Московской семинарии, возведен в сан архимандрита; в 1870 г. определен ректором Пензенской семинарии; в 1875 г. оставил училищную службу и вступил в должность наместника Александро-невской лавры.⁹⁰⁷

6) Александр (Иван.) Гренков. По окончании курса поступил в Казанскую дух. академии бакалавром по кафедре нравственного и пастырского богословия; в 1867 г. получил звание экстраординарного профессора.⁹⁰⁸

7) Михаил (Мих.) Дрекслер из латышей. В 1864 г. рукоположен во священника, состоя на службе в должности наставника Рижской семинарии: в 1870 г. определен ректором сей семинарии, с возведением в сан протоиерея.⁹⁰⁹

Пред окончанием учебного курса резолюцией его высокопреосвященства требовались от наставников академии сведения, что каждым из них преподано и по каким классическим книгам, или с какими пособиями. На это архипастырское требование я, с своей стороны, отозвался, что мною, со времени вступления в профессорскую должность, т.е. с января 1861 г. и по июнь 1862 г. преподано догматическое богословие по руководству православно-догматического богословия преосвященного Макария⁹¹⁰, архиепископа Харьковского, с подробнейшим изъяснением частных догматических истин, для чего пособиями служили частью богословский трактаты, напечатанные в разных духовных периодических изданиях, частью системы иностранных известнейших богословов, как-то: Либермана, Перроне, Клея, Куна, Геппе и др.

К 1-му июля у нас были окончены все дела по выпуску воспитанников XXIII курса академии.

5-го числа – день открытая мощей преподобного Серия – в Лавре великое торжество. Мне пришлось принять участие в этом торжестве. На другой день после этого торжества я отправился в Москву с тем, чтобы оттуда поспешить во Владимир, для производства порученной мне ревизии тамошней семинарии с находящимся при ней духовным училищем.

7-го числа из Москвы писал я в Иваново к родным:

«Сейчас отправляюсь из Москвы по полезной дороге во Владимир. Пробуду там, как полагаю, числа до 15-го.

Если Бог благословить, намереваюсь посетить вас и прочих родных, впрочем, на самое короткое время. Куда поеду я наперед, теперь еще решить по могу: об этом дам знать из Владимира.

С братскою любовью остаюсь, в надежде личного свидания с вами"…

Около 12-ти часов дня 7-го ч., в субботу, –отправился я, в первый раз по железной дороге, из Москвы во Владимир. В 6 часу пополудни прибыл на Владимирскую станцию железной дороги, где встретил меня издавна мне знакомый инспектор духовного училища Иван Григ. Соколов. Квартира для меня приготовлена была в ректорских покоях.

Ректор Владимирской семинарии, архимандрит Алексий⁹¹¹(Новоселов) – магистр Х-го курса Киевской академии (1841 г.) Во Владимирскую семинарии переведен в 1860 г. из ректоров семинарии Подольской. Человек с значительными сведениями, но при характере необыкновенно живом и вспыльчивом, не обладавший достаточным тактом, свойственным начальнику учебного заведшая. Бестактностьh6 свою он сейчас же обнаружил предо мною. Сидя пред всенощной за чаем, он, между прочим, говорит мне: «я хочу позвать к себе завтра к обеду преосвященного». – «Но когда же вы будете звать, – говорю я ему, – ведь ударили уже в колокол ко всенощной»? У нас это делается очень просто: пойду после всенощной на архиерейскую кухню, скажу повару, чтоб не готовил для архиерея обеда, и дело кончено: архиерей по неволе придет ко мне обедать». – И действительно, так он и сделал; на другой день преосвящ. Иустин⁹¹² явился к ректору на обед. Такая фамильярные отношения между архиереем и ректором семинарии крайне удивили меня.

Всенощную слушал я в домовой архиерейской церкви. По случаю празднования на следующей день Казанской иконе Б. Матери, на литию и величание выходил архимандрит Митрофан⁹¹³, бывший ректор Костромской семинарии и за нетрезвость удаленный от должности, с определением во Владимирский архиерейский монастырь. Служба совершалась весьма поспешно.

После всенощной заходил я к преосвящ. Иустину и был принят им очень благосклонно; угостил меня чаем и беседовал со мною до 11-го часу.

8-го ч., в воскресенье, пред обидней представлялись мне наставники семинарии и училища. За тем слушал литургии в семинарской Богородицкой церкви, где пели семинарские певчие порядочно; но общее пение учеников показалось очень удовлетворительным. – Из Богородицкой церкви, по окончании литургии, отправился я в Успенский кафедральный собор, где служил преосвященный Иустин. – При его служении замечены были мною следующие особенности: при хиротонии в диакона преосвященный не делал крестного знамения на главе хиротонисуемого: при причащении сослужащих, архиерей сам преподал из св. чаши и протодиакону. После литургии владыка пригласил меня с собою в карету. – За чаем у него имели разговор о царских панихидах, который он считал совершенно излишними, особенно по таким особам, как напр. Анна Иоанновна, – и о любви ко врагам, которую он считал противоестественною.

В час пополудни у ректора был обеденный стол, за которым присутствовал преосвященный; к столу был приглашен и инспектор семинарии, иеромонах Кирилл.⁹¹⁴ 3а столом шла речь о современной русской литературе, между прочим, о журнале Современник, который преосвящ. Иустин предпочитал всем прочим журналам, а на материализм он смотрел как на философское учение нисколько не опасное для общественной нравственности.

После обеда осмотрены были мною: семинарские – библиотека, архив и больница. За тем отправлялся я в Боголюбов монастырь, откуда ездил в сопровождении о. архимандр. Иеронима⁹¹⁵, для осмотра древнего храма во имя Покрова Пресв. Богородицы, где прежде никогда не бывали. На обратном пути из Боголюбова посетил одну ученическую квартиру, которую нашел в добром порядке.

9-го ч. даны были мною ученикам всех классов семинарии предложения для классических сочинений. Между тем производимы были экзамены в дух. училище. Из 587 учеников спрошено было на экзамене 123. – Ректор училища кафедральный протоиерей, магистр Ф.М. Надеждин.⁹¹⁶ Кроме его при училище инспектор И.Г. Соколов 9-ть наставников, между коими заслуживает внимания учитель катехизиса и латинского языка, кандидат V курса Московской д. академии (1826 г.) Алексей Михайлович Ушаков, 60-ти лет от роду. – О нем ректором училища сделан такой отзыв: «отличается благодушным обращением с учениками и умением ясно и вразумительно передавать уроки». – К этому можно было бы прибавить еще: отличается необыкновенною тучностью.

С 10 по 14 ч. июля производимы были устные испытания учеников семинарии. В трех классах высшего отделения учеников было 126; – в трех классах среднего отделения – 151 и в трех же низшего – 260: а всего в семинарии было 507 человек.

Преимущественное внимание обращено было мною, разумеется, на учеников высшего отделения, как уже оканчивавших учебное поприще. – Из них каждый был спрошен мною, по крайней мере из одного предмета учебного курса; некоторые же по двум, иные далее по трем и более предметам.

Личный состав начальствующих и преподавателей семинарии состоял из 24-х человек.

Представлю здесь характеристику некоторых личностей как на основании своих собственных наблюдений, так и на основании отзывов ректора семинарии.

Ректор архимандрит Алексий.⁹¹⁷ – Не отличаясь сильными способностями и глубокими сведениями в науках, он весьма ревностен и тщателен в исполнении своих обязанностей; в высшей степени честен и добросовестен. При неутомимой деятельности, касающейся, впрочем, более формальной стороны обязанностей, он чрезвычайно требователен и недоверчив в отношении к подчиненным. Не отличаясь твердостью характера, но увлекаясь природною вспыльчивостью, он более бывает упрям, чем тверд и постоянен в своих правилах. Часто за маловажные проступки учеников, например, за нехождение на греческий класс письменно угрожает тяжкими наказаниями, как-то: снесением в третий разряд по общему списку; – но так как угрозы эти не исполняются, то он и не производит на учеников никакого действия. В обращении с учениками, большею частью, фамилиарен, и от того не пользуется должным уважением. А между тем в отношении к наставникам не редко бывает сух и надменен. Жизнь ведет строгую и совершенно уединенную, хотя и не отказывается принимать у себя посетителей, и при этим отличается крайнею угостительностью. Трезвость, честность, гостеприимство, неутомимая деятельность приобрели ему право на общую любовь и уважение: но его бесхарактерность и излишняя формальность, простирающаяся до мелочности, делают его неприятным и тяжелым для подчиненных.

Инспектор иеромонах Кирилл (Говорович).⁹¹⁸ Способен и сведущ в преподаваемых им науках; но самолюбив и неуважителен к старшим; любит светское общество и своим поведением не всегда подает добрый пример ученикам. По отзыву ректора, при временном исправлении ректорской должности, позволял себе некоторые злоупотребления в делах экономических. Имеет пристрастие к некоторым ученикам; как слышно было, он виновник развития в учениках вольномыслия и неуважительности к наставникам.

При моем рассуждении ректоре и инспекторе с преосв. Иустином, он более был недоволен ректором, чем инспектором; впрочем, желал бы того и другого удалить от семинарии. Инспектор в следствие моего отзыва в отчете, переведен был на ту же должность в Псковскую семинарию, но ректор оставлен был на своем месте.

Профессор и библиотекарь Андрей Боголюбов – мой сверстник по академии. По отзыву ректора, библиотекарь исправный и наставник способный, усердный, и знающий свой предмет.⁹¹⁹

Профессор, протоиерей Василий Миловидов. По отзыву ректора, наставник трудолюбивый, опытный и усердный, но по излишней снисходительности к ученикам, труд его не приносит должных плодов.

Коллежский советники, учитель Иосиф Трофимович Сердцев. Наставник, по отзыву ректора, опытный и к прохождению должности усердный. Отличается необыкновенно пылким характером.

г. Сердцев просил меня о перемещении его на службу в Вифанскую семинарию в расчетах на получение высшего оклада жалования; – так как он хорошо знал еврейский язык и приступил тогда к составлению еврейско-русского словаря: то представивши вниманию преосвящ. митрополита этот труд, я склонил его высокопреосвященство к принятию учителя Сердцева на службу в Вифанскую семинарию. В 1864 г. он и перемещен был в эту семинарию. С 1866 года был священником в Москве. Труд его по составлению еврейского словаря, начатый во Владимире, не был приведен к окончанию.

Учитель, надворный советник Михаил Соловьев – наставник усердный и исправный. При огромном семействе, состоящем из 12-ти или более душ, получая жалования в год 286 р., он крайне нуждался в средствах к жизни. Так как он был моим наставником по математике и физике, то я, посетивши его в квартире, оказал ему небольшую денежную помощь.

Учитель Мирон Никольский – преподаватель словесности. По отзыву ректора, наставник очень трудолюбивый и деятельный, особенно усерден и внимателен к чтению ученических сочинений.

Преподаватель медицины и врач семинарской больницы статский советник Митрофан Алякринский, состоявший на службе с июля 1831 г. Наставник, по отзыву ректора, усердный и врач деятельный, но ученики не с большою охотою слушают его уроки. Он представлен был мною за долговременную службу к благословению Св. Синода.

При рассмотрении, в общем собрании семинарского правления, экзаменических списков и ученических сочинений, пять лучших учеников назначены были для поступления в Московскую духовную академию, в том, числе мой шурин Василий Царевский; сверх сего, двое – Александр Тихомиров и Евгений Быстрицкий допущены были до экзаменов и приняты в академию в качестве волонтеров.

16-го числа, пред выездом из Владимира, я получил письмо из села Иванова от священника Крестовоздвиженской церкви, магистра Дм. Федор. Певницкого⁹²⁰, который не задолго пред тем оставил профессорскую должность при семинарии и которому я весною послал из Москвы в дар за его руководство моего шурина Царевского в изучении немецкого языка Слова и Речи Московского митрополита Филарета, в 3-х частях. Вот что писал мне от 10-го числа о. Певиицкий:

«Душевно желая вам здоровья и всего доброго, честь имею принести вашему высокопреподобию мою нижайшую благодарность за ваш драгоценный для меня подарок

Усерднейше благодарю вас за ваше внимание и расположение ко мне и почту себе долгом пребыть к вам признательным навсегда, вспоминая о вас в моих недостойных молитвах пред престолом Божиим.

Мне крайне совестно так поздно писать к вам. Этому препятствовали то различные беспокойства и хлопоты по приходу и дому, с которыми соединено было вступление мое в новый род службы, то болезни, посетившие сначала меня, потом моих домашних. Начало новой моей жизни стоило мне немалых трудов: да и вообще настоящая моя служба беспокойнее и суетливее, чем должности наставника семинарии. Однако ж положение мое все-таки изменилось к лучшему, – благодарение Богу!

Владимирская семинария, как слышно, ожидает вас на ревизию. Из Владимира не заблагорассудится ли вам предпринять путешествие и в наши края, повидаться с Ивановскими родными? В таком случае покорнейше прошу удостоить посещения и меня.

16-го ч. оставил я Владимир и, взявши с собою двоих двоюродных внуков учеников среднего отделения Григория и Семена Виноградовых, отправился к родным, сначала в село Иваново, где встречен был сестрою Марьею Михайловной⁹²¹ и прочими родными, разумеется, с неописанною радостью. – Из Иванова, съездивши на короткое время на свою родину, в село Горицы, чтоб помолиться на могиле моей родительницы, я снова возвратился в Иваново и оттуда отправился в Шую – незабвенное место моего детского воспитания и образования. Здесь остановился я в доме моего совоспитанника по академии, соборного священника Владимира Вас. Цветкова⁹²²: но провел у него не более суток. При прощании, о. Владимир подарил мне два, очень примечательных издания, составлявших уже тогда библиографическую редкость, именно: Историю Российской иерархии, иером. Амвросия, в 7-ми книгах, М. 1807–1815 г. и Обозрение книги псалмов – студ. СПБ. дух. академии, Г. Павского⁹²³, СПБ. 1814 г. – При о том он обещать приобрести для меня в Шуе требник Петра Могилы.

Из Шуи отправился я к родным в село Хотимль, где прием был самый радушный. Из Хотимля чрез Михайлову пустынь путь к Владимиру лежал чрез уездный город Ковров. Из Коврова я должен был направиться по шоссейной дороге во Владимир. Но слупилось не так. Ямщик, везший меня от Коврова, отложил своих лошадей и ушел. Заложили другую четверню и двинулись в ту сторону, куда направлен был экипаж, чрез несколько минут остановились: опять станция. Мой спутник-племянник опять пошел требовать лошадей. К счастью, станционный смотритель, всмотревшись в подорожную, спросил моего племянника, куда вы едете. Тот сказал во Владимир. «Но вы, – сказал смотритель, едете к Нижнему Новгороду, вам нужно вернуться назад». И мы по неволе должны были оборотить назад свои оглобли, сделавши таким образом совершенно напрасно верст 35-ть и потерявши часа три времени. – Однако ж рано утром явились опять во Владимире.

Здесь ожидали меня некоторые официальные бумаги, заготовленные, в мое отсутствие, семинарским правлением, которым я должен был подписать в качестве ревизора. Здесь же нашел я письмо из академии от о. протоиерея А.В. Горского. Он писал мне от 21-го числа:

«Не слыша о вас ничего столько времени, ищу вас указанным вами путем, и хочу побеседовать с вами об академии.

Вскоре после отъезда вашего из Лавры получено было мною письмо от преосв. Евсевия⁹²⁴ из СПБ., в котором между прочим он уведомлял, что будет у нас обер-прокурор Св. Синода проездом чрез Лавру в Ярославль и далее по Волге. Долго мы ожидали его, по возможности приготовляясь встретить гостя, сколько позволят обстоятельства, поприличнее. Наконец, вчера вечером проехал он чрез Лавру, но спеша в Ярославль к 22 ч., дню освящения храма в училище для девиц дух. звания, не остановился даже на гостинице, а только из экипажа вышел, чтобы помолиться в соборе и напиться чаю у о. наместника, доколе переменяют лошадей. Это было в 10 часу вечера. – По требование обер-прокурора должен был, и я явиться к нему, в комнату о. наместника. Других членов академического общества он не тревожил.

Встретив меня приветливо, обер-прокурор вошел в разговор обо всех делах, какие в последнее время были между ним и академической конференцией или правлением, и именно: а) требованном им конфиденциально мнении касательно избраны епископов не из монашествующих, б) о мерах к скорейшему утверждению окончивших курс воспитанников академии, в) об избрании наставников для Пермской семинарии и г) о лексиконе латинском.

О первом я вкратце передал, что сделано у нас с благословения владыки и что владыка приказал сделать. Как видно, г. обер-прокурор уже имел о том сведение от святителя нашего. Но не смотря на объявление мною, что святитель приказал напечатать статью в нашем издании, Алексей Петрович сказал, что так как он по тому же вопросу ожидает ответов и от других конференций, то нужно, чтобы статья, в отсутствие ли его или уже при нем была представлена, для общего рассмотрения, вместе с прочими.

По второму, когда я объяснил ему, что владыкою предложены такие-то и такие меры, обер-прокурор заметил, что не всякая академия имеет такого судию своих дел, как наша в лице владыки нашего, и что коллегиальное рассмотрение сочинений не так удобно для внимательного обсуждения их, как уединенное.

По третьему пожелал удостоверения в благонадежности избранных для Пермской семинарии⁹²⁵ и выразил еще нужду указать ему человек двух из опытных уже наставников для переведения в Пермь, если нужно, даже с особенным пособием к их перемещению. Но я, разумеется, не взял на себя сделать такое указание тотчас же.

По четвертому, обер-прокурор высказали слишком сильное предубеждение в пользу нового лексикона латинского. Но я отвечал, что у нас по этому предмету еще ничего не сделано, так как вопрос поступил в ту самую пору, когда на руках наших были дела по окончанию курса и потом начальство наше должно было разъехаться для ревизии.

В заключение должен я сказать, что обер-прокурор обещался, по окончании своего путешествия, к половине августа, приехать в Лавру дня на три и тогда лично познакомиться, как выразился он, со всем составом профессоров академии. Я позволил себе заметить, что тогда еще не откроется у нас учение, но будут приемные экзамены. Но это не отклонило его от намерения посетить тогда академию. Итак, не нужно ли подумать, как бы собрать к этой поре наших студентов. А то некого будут показать обер-прокурору. – Наставники, кажется, тоже не все будут готовы к тому времени.

О беседах своих с обер-прокурором я не доносил владыке, как потому, что не считаю их вполне официальными, так и потому, что не встретилось в них ничего такого, что особенно могло бы быть важно для владыки. Если же вы будете иметь случай говорить об этом со святителем, то благоволите сообщить, что найдете нужным.

По отъезде вашем, большую часть времени я должен был посвятить библиотеке: там шли переделки в шкафах и перестановка книг. Теперь это дело приходит к концу. Но за окна еще не принимались.

Кстати о книгах. Получен еще указ Св. Синода с разрешением взять из библиотеки М. Синод. типографии книги, какие было предположено отделить для академической библиотеки. Владыка дал резолюцию: «Академическому правлению сделать распоряжение для исполнения». Вероятно, это будет предоставлено мне.

На прошедшей неделе получил я от святителя запрос о высказанном архим. Порфирием⁹²⁶ (бывшим Палестинским) мнении, будто список Библии Синайский, печатанный Тишендорфом, в книгах Нового Завета не представляет чистого текста Священного, но поврежденного еретиками. Вопрос этот не иначе мне было возможно разрешить, как при помощи изданного Тишендорфом объявления об этом издании, где собрано довольно вариантов из этого списка и напечатано несколько отрывков из рукописи. Книгу эту выслал мне святитель, хотя она есть и у нас. Так как он выразил желание, чтобы ответ быль дан в непродолжительное время, то я дня через три послал к святителю, что мог найти на данные вопросы.⁹²⁷

Слава Богу у нас все благополучно. Петр Спиридоныч⁹²⁸ чувствует себя лучше прежнего, пользуясь теперь водами. Петр Симоныч⁹²⁹ с 3 числа сидит в Костроме.

Наличные наши члены академии все свидетельствуют вам нижайшее почтение. С ними примите и от меня изъявление глубочайшей преданности и душевного уважения».

По возвращении из Владимира в Москву, нашел я здесь письмо от товарища моего по академии, профессора Тверской семинарии, кафедрального священника Александра Васильевича Соколова.⁹³⁰ Вот что он писал мне от 14-го июля:

«Не память бывшего товарищества, но уверенность в доброте вашей, постоянно усиливаемая достигающими в наш пресловутый град отзывами, дают мне смелость воспользоваться благоприятным случаем засвидетельствовать вам мое глубочайшее почтение и высказать желание всех благословений и вам, и вами, всякого утешения о Господе и радости о Дусе Святе.

Надеюсь, что вы не оскорбитесь моею покорнейшею к вам просьбою. Дело вот в чем: двое из наших воспитанников – один прошедшего, другой настоящего курса изъявили желание поступить в нашу академию (т.о. Московскую). Академическое правление не дозволило им приехать на приемный экзамен на том основании, что само семинарское правление отрекомендовало их только «не неблагонадежными». Сочувствуя великой скорби одного из отринутых, именно: ученика богословия (нынешнего курса) Леонида Разумихина, – который, как говорит, и спал и видел получить образование в нашей академии, и при том зная по делу, что рекомендация «не неблагонадежный», дана ему только ради обобщения рекомендации с другим кандидатом (в частных же о нем собственно отзывать он рекомендовался положительно благонадежным), принимаю на себя смелость просить ваше высокопреподобие, не найдете ли вы возможным дозволить ученику Разумихину доступ в ваше святилище наук, в которое, если и не окажется достойным, то уже пусть собственным опытом убедится в том, яснее увидит звание Божие. С своей стороны могу только сказать, что он мальчик чрезвычайно скромный, с добрым характером и направлением, очень толковый, довольно развитой, но еще молодой и требует укрепления сил и познаний; в списках у нас в 1-м пятке; (у о. ректора – не знаю). Пишу это, никак не имея намерения навязывать вам моей смиренной просьбы, но предоставляя вашему благорассмотрению и вашему благовниманию сделать возможное добро. Я же в моем ходатайстве за него не имею никаких побуждений, кроме высказанных т.е. его желания сильного, его благонравия и успехов; и разве внимания к его сиротству и жалкому положению семейства. Во всяком случае, в искании лучшего и полезнейшего, по нашему усмотрению, как сам я привык, так и питомцев своих учу покоряться воле благого и всеведущего всепромышляющего Господа. Зная множество ваших дел и забот, не могу просить ответа на мое послание, но позвольте надеяться, что вы кому-ниб. поручите сказать да или нет, в ответ на него, или сделать желаемое распоряжение о допущении к экзамену упомянутого ученика.

Слышал я, что вы уже знаете, что и я, по благодати Божией, удостоен сана иерейского⁹³¹, и радуюсь, и трепещу, и прошу ваших святых молитв за меня пред престолом Божиим, пред ракою святого Сергия, так отечески хранившего меня под кровом четыре года. Долгом почту и я возносить недостойный молитвы мои о вашем здравии, преспеянии и возрастании ко благу родной нашей академии и родной матери нашей святой Церкви, пред престолом того же милосердого Бога и пред гробом св. угодника его благоверного князя Михаила Тверского, почивающего в нашем соборе. За тем простите».

26-го ч. писал мне из Киева ректор академии, архим. Филарет⁹³²:

«Душевно благодарю вас и вашу академию за изъявленную готовность пожертвовать нам двух лучших своих воспитанников. Хорошо, что владыка ваш, высокопреосвященнейший митрополит, разрешил вам самим, на основании моего письма, представить их в Синод на бакалаврские должности в нашу академии. Прошу вас покорно представить одного из них на кафедру 2-го наставника по общей церковной истории, а другого – на кафедру обличительного богословия. Последняя кафедра у нас не давно открылась, – с смертью о. инспектора нашего⁹³³, на место которого, как по инспекторской, так и по профессорской должности, представлен бакалавр архим. Сильвестр⁹³⁴, читанный доселе обличительное богословие. На кафедру общей словесности, о которой я писал о. инспектору вашему⁹³⁵, мы уже представили одного из профессоров здешней семинарии⁹³⁶, так как эта кафедра, по особым обстоятельствами не может долго оставаться без наличного наставника. При этом прошу вас покорно уведомить меня, когда пойдет от вас представление в Синод о назначении воспитанников на должности. Чтобы не встретилось там каких-либо недоумений, могущих замедлить назначение ваших воспитанников в нашу академию, я нахожу не излишним предуведомить письмом обер-прокурора Св. Синода, что в нашей академии означенные места состоять действительно вакантными, и что мы желали бы иметь на них воспитанников Московской академии, Воронова и Терновского.

Помяните меня в св. молитвах ваших пред гробом угодника Божия, преп. Сергия».

26-го же числа изволил писать мне высокопреосвящ. митрополит (Филарет):

«Отцу ректору мир.

С сим представится вам назначенный в академию сын генерал-майора Арбенев. Испытайте его снисходительно и не умедлите водворить его в академии».

Кем назначен был в академии Арбенев, не знаю. Известно только, что он получил приготовительное образование в доме своего родителя, состоявшего на службе в Казани, где он, вероятно, слушал уроки у студентов дух. академии.

Генерал-майор Иван Петрович Арбенев родной брат известной Натальи Петровны Киреевской. По особенной духовной близости с этою благочестивою особой и по ее ходатайству, преосвящ. митрополит приняли близкое участие в ее брате. Он доставили ему должность прокурора в Московской синодальной конторе, а его сыну открыли доступ к высшему духовному образованию; но г. Арбенев, и но умственным, и в особенности по нравственным качествам, оказался далеко не соответствующими своему назначению.

Не отличался особенною даровитостью и сын его. На вступительных экзаменах он оказался весьма мало подготовленным к слушанию академических лекций, а сочинять почти вовсе не мог; ему в этом отношении оказывал деятельную помощь, как оказалось в последствие один из его товарищей, именно студент Владимирской семинарии Евгений Быстрицкий. Для юноши Арбенева четырехлетний академический курс прошел почти бесплодно: он вышел из академии не более, как с званием действительного студента, и то по особому снисхождению.

29-го числа писали я профессору Московской духовной академии А.В. Горскому:

«Ваше высокоблагословение,

достопочтеннеший Александр Васильевич!

Вчера, в 6-м часу вечера, благополучно возвратился я в Москву, совершив из Владимира путешествие на родину.

За письмо ваше, которое встретило меня во Владимире 27-го числа на обратном пути моем с родины, приношу вам усерднейшую благодарность. Из четырех пунктов или вопросов, о которых у вас была речь с обер-прокурором, об одном, именно касательно вашего исследования по вопросу об избрании епископов не из монашествующих, я имел сегодня рассуждение со владыкою. Святитель, не взирая ни на что, приказывает нам статью эту напечатать, и, как можно, скорее. Поэтому, чтобы исполнить нам и требование обер-прокурора и удовлетворить желанию архипастыря, не распорядиться ли нам так: сняв копию с вашего исследования, отправить ее в Петербург, а подлинник, прорецензировав, сдать в типографию для печати?…

Принять книги из Типографской синодал. библиотеки кому приличнее, как не вам? Поэтому, не благоволите ли, по сношении с Егором Васильевичем⁹³⁷, устроить это дело, как следует, и затем пожаловать ко мне в гости? – Кстати, сообщите Егору Васильевичу, чтобы он потрудился прислать мне без замедления послужные списки о наставниках и, какие есть, другие дела. – А о. эконому прикажите доставить мне подробную записку о произведенных и производящихся работах по академии.

Относительно созвания в академию к 15-му августа наставников и студентов, но случаю имеющего быть посещения обер-прокурора⁹³⁸, благоволите посоветоваться с старейшими наличными членами академии, и как рассудите, так и поступите. Мне кажется, собрать всех студентов к этому времени невозможно; да и есть ли крайняя нужда в этом? Наставникам же, находящимся в отлучке, можно дать знать, по моему мнению, чрез канцелярию, или чрез о. эконома.

С душевным к вам уважением и неизменною преданностью имею честь быть"…

1-го августа писал мне в Москву из Сергиева посада секретарь академического правления профес. Е.В. Амфитеатров:

«С радостью приняли мы известие о благополучном возвращении вашем в Москву и спешим сообщить вам, что у нас было без вас, и что теперь происходит. Собственно, нового у нас однако ж не было ничего. О посещении обер-прокурора вам известно все из письма Александра Васильича⁹³⁹, а в канцелярию не вошло ни одной бумаги, стоящей особенного внимания. Послужные списки готовы, и при сем же вам представляются. Остается без движения дело о распределении на места окончивших курс студентов. С этим делом, по совету Александра Васильича, думал было я сам отправиться в Москву для личных объяснений с вами. Но в поездке пройдет не мало времени, потом нужно будет возвратиться назад, составить бумаги, дать подписать их, и снова отправить к вам в Москву; на все это потребуется побольше недели. А между тем и срок возвращения вашего сюда недалек. Все это побуждает меня остаться дома и ожидать приезда вашего.

О воспитанниках, которые назначаются на службу в здешнюю епархию, нужно предварительно представить владыке. Это представление у меня готово, и я жду только приезда о. инспектора, чтобы с его подписью отправить его к вам. Теперь о работах на счет пожертвованного капитала. Больница перестраивается довольно спешно и к 15-му августа будет, кажется, приведена в должный вид. Дела оказалось гораздо меньше, чем сколько предполагалось, и работа на целую тысячу рублей обойдется дешевле против нашей сметы; и потолки в двух залах вашей квартиры окрашены, и, кажется, хорошо. К устройству наставнической приемной еще не приступали за недостатком рабочих. Кровли на замонастырском доме и инспекторском корпусе еще не совсем окрашены по причине дождливой погоды.

о. эконом⁹⁴⁰ настаивает на оклейку жилых комнат студентов обоями. Это будет и недорого, и благовидно. Если на предположение это последует ваше разрешение, то не примете ли вы на себя труда поручить кому-либо выбрать обои ценою за кусок не выше 30 к. Маляры обещают произвести оклейку к 15 августа. Сверх студенческих комнат нужно оклеить обоями стены студенческой столовой, потому что краска на них покрывается ржавчиной. Для предохранения от появления этой ржавчины и на обоях надобно купить обоев оливкового или красноватого цвета. Сколько куда нужно обоев, видно из особой записки о. эконома. Кажется, все необходимое написал. Железная наша дорога⁹⁴¹ почти готова, строители сами, прекрасно катаются по ней, а народ еще не возят. Если откроют ранее 10-го числа для всех, то я не премину явиться к вам с одним из первых поездов».

В тот же день писал мне из академии протоиерей А.В. Горский:

«Письмо ваше вывело наконец нас из совершенной неизвестности о вас и обрадовало нас добрыми вестями. Благодарю за приглашение ваше в обитель вашу: если Бог даст, воспользуюсь им в день Преображения Господня или на другой день.

Статью свою⁹⁴² отослал я для прорецензирования к Петру Спиридонычу⁹⁴³, и когда он прочтет, отдам снять с нее копии. А остальную часть, содержащую в себе замечания на пример из Русской истории, как еще не бывшую на усмотрены у святителя, представлю ему, когда приведет Бог быть в Москве.

Без вас, я получил от святителя письмо на ваше имя, впрочем, с приказанием, в отсутствие ваше, распечатать его. Письмо это доставлено было самим тем лицом, которому оно вручено, т.е. г. Арбеневым. Приказание святителя дать – юноше «снисходительное испытание» и «не умедлить водворить в академии» – было не без затруднений. Я передал его начальствующим в академии Найдено было, что в отсутствии многих наставников, не удобно производить экзамена, и при том для одного. Если г. Арбеневу угодно, может сына его поместить в академии и до наступления экзаменов: только не будет ли ему скучно в одиночестве, потому что студентов теперь мало на лицо, да и те, по причине поправок в комнатах, разбиты по углам"… Вот что нашли мы нужным объяснить генерал-майору Арбеневу о его сыне. И дело остановилось на том, что он живет теперь при отце, а отцу, по особому письму владыки к о. наместнику, дано помещение на гостинице. Пишу обо всем этом на случай речи со владыкою, и, пожалуй, даже для объяснения святителю. Дело довольно щекотливое! При свидании об этом еще побеседуем.

Петр Симоныч⁹⁴⁴ пишет мне из Костромы, что видевшись там с обер-прокурором⁹⁴⁵, слышал от него о намерении его быть в Лавре числа 20-го сего месяца. Это нисколько позже, чем как он здесь говорил. В таком случае наставники, вероятно, подъедут уже. По крайней мере так рассуждают наши власти о наставниках, но о студентах не заботятся, т.е. скорейшем их созвании. Между тем слышно, что обер-прокурор внимательно осматривает учебные заведения духовные. В Ярославле обратил внимание на библиотеку ученическую и некоторые книги в ней, в духе и направлении Белинского, признал совсем для нее ненужными. При этом высказал довольно строгий взгляд на людей, сочувствующих такому направлению, угрожая немедленно увольнять таковых от службы по дух.-училищному ведомству.

Нужно бы позаботиться о скорейшем отправлении курсовых дел в Петербург тем более, что ни о каких вакансиях оттуда сведения не получено. Но едва ли и это дело не отложится до вашего возвращения, потому что Петр Спиридоныч⁹⁴⁶ высказывает недовольство на то, что назначения на места делаются без его участия».

3-го числа писал я профессору Московской духовной академии А.В. Горскому:

«Ваше высокоблагословение,

достопочтеннейший Александр Васильевич!

Вчера объяснялся я с святителем на счет Арбенева и Всеволода Смирнова.⁹⁴⁷ Распоряжение ваше относительно первого владыка одобрил, а в рассуждении последнего он решительно полагается па усмотрение конференции и предоставляет нам полную власть распорядиться судьбою магистранта.

По получении от владыки двух книг Пальмера, я отправлялся к сему последнему для принесения благодарности за его дар. Словоохотливый папист очень долго со мною беседовал о разных предметах. Он спрашивал меня, будете ли вы в Москве; ему о чем-то очень нужно с вами поговорить. Он скоро уже намеревается оставить Москву: но вы, я думаю, еще застанете его здесь.

Статья Н.И. Гилярова произвела, в ком следует, соответственное ей действие. Владыке по поводу ее сделан запрос: но он думает сделать приличный ответ. Но этому случаю, мне предстоит сегодня или завтра поездка в Кунцово, где живет теперь Никита Петрович⁹⁴⁸, для некоторых с ним объяснений, по поручению святителя. – Впрочем, это пока между нами…

С посланным из академии я получил, между прочим, прорецензированную о. протоиереем Петром Спиридоновичем⁹⁴⁹ мою рукопись о палеографии. При свидании, поблагодарите от меня достопочтенного старца за его труд.

В ожидании приятного свидания с вами имею честь быть"…

6-го числа в день Преображения Господня участвовать я, по приглашение настоятеля Новоспасского монастыря, о. архим. Агапита⁹⁵⁰, в соборном служеный литургии по случаю храмового праздника и за тем в обычной праздничной трапезе. При свидании затем с о. Агапитом, я слышал от него одобрительный отзыв митрополита о моей службе в должности ректора академии и намерение его подольше подержать меня на этой должности. – Это, конечно, не могло не порадовать меня.

10-го ч. писал мне из Петербурга настоятель посольской нашей в Вене церкви, протоиерей М.Ф. Раевский⁹⁵¹:

«Ваше высокопреподобие,

достопочтеннейший отец архимандрит, милостивый государь!

Избранный мною в диакона к Венской посольской церкви наставник Всеволод Александрович Смирнов, по совету вашего высокопреподобия мне данному, отправился в двадцатых числах прошлого июля в академию для устного экзамена, необходимого, как первое условие к получению степени магистра. Время к тому мы избрали единственно свободное между подачею просьбы об определении его на место и решением самого дела. Теперь дело это решено; в Вене открыт особый диаконский штат – и г. Смирнов вызывается в Петербург. Вызов этот отправлен куда следует уже дней 8 тому назад.

Покорнейше прошу теперь ваше высокопреподобие довершить вашу милость содействием к возможно скорому и успешному экзамену, чтобы г. Смирнов мог скорее возвратиться и в Петербурге. Ему еще предстоит необходимость пробыть некоторое время в Москве, чтобы переговорить о будущих занятиях с гг. Бодянским⁹⁵², Аксаковым⁹⁵³ и др.

Поручая себя и избранного мною в зятья вашему милостивому вниманию и благосклонности, с истинным почтением и совершенною преданностью имею честь быть» и проч. …

Всеволод Смирнов, о котором пишет о. протоиерей, – кандидат XXII курса Московской академии (1860 г.), был преподавателем в Тверской семинарии по классу всеобщей гражданской истории. Он приглашен был о. протоиереем Раевским на вновь открытую при посольской русской церкви в Вене диаконскую вакансию со взятием его дочери и с надеждою занять со временем при той же церкви настоятельское место; но для сего ему нужно было предварительно получить ученую степень магистра. А так как он вышел из академии с званием кандидата, то ему для получения степени магистра, кроме письменной диссертации, надлежало выдержать повторительный устный экзамен по всем предметам академического курса. Явившись в академию, он немедленно допущен был к устному испытанию, в присутствии членов конференции. Испытание он выдержал с достаточным успехом; за тем ему дана была, не помню, какая тема для ученой диссертации, которою ему предоставлено было заниматься на месте новой службы – в Вене. Но ему не суждено было привести к окончанию предпринятый им ученый труд, который притом, быть может, был ему не по силам: чрез 3 года с половиною по принятии диаконского сана, он окончатся в Вене, оставив молодую жену и двух малолетних детей. Кончина его последовала 26 апреля 1866 года. Я получил об этом 7-го мая от вдовы печатное извещение в следующих выражениях:

«Софья Михайловна Смирнова, урожденная Раевская, от себя и от имени малолетних детей своих Михаила и Александра, с душевным прискорбием извещает родных и знакомых о кончине любезнейшего супруга своего, диакона при церкви Императорского Российского посольства в Вене, Всеволода Александровича Смирнова, последовавшей 26 числа сего апреля месяца в 5½ часов утра на 29-м году его жизни.

Отпевание тела имеет быть в четверток 28 апреля в 10 часов утра в церкви вышеозначенного посольства».

В половине августа приехали ко мне в Москву из Мурома два шурина – братья Николай и Василий Царевские⁹⁵⁴; из них младший Василий для поступления в академию, а старший – Николай для совета с Московскими врачами по случаю его продолжительной болезни в следствие сильной простуды. Оставивши больного Николая в Москве, с Василием я отправился в академию. Чрез неделю (25-го числа) явился ко мне и Николай, но в таком положении, что прямо с дороги слег в постель, лишившись употребления языка, и чрез неделю отдал Богу душу. Я похоронил его в Лавре на студенческом кладбище при Смоленской церкви; чтоб не поражать вдовицу-мать внезапным извещением о столь прискорбном событии, я отправил в Муром оставшегося в живых сына ее Василия, с тою, между прочими, целью, что она, лишившись старшего сына, находившаяся при ней в должности учителя Муромского дух. училища и служившего опорою семейства, может быть, захочет иметь при себе на той же должности младшего сына; но она не захотела отклонить этого последнего от достижения высшего духовного образования. Он возвратился в академию.

22-го ч. прибыл в Лавру новый обер-прокурор Св. Синода, Алексей Петрович Ахматов, и пробыл здесь до 24-го ч., посетив нашу академию и Вифанскую семинарию. О его пребывании, независимо от официального донесения высокопреосвящ. митрополиту, я частными образом сообщал от 24-го числа его высокопреосвященству следующие сведения:

«Долгом поставляю присовокупить к официальному донесению академического правления вашему высокопреосвященству о посещении академии г. синодальными обер-прокурором следующие подробности о пребывании его превосходительства в Лавре и о наших с ним беседах.

В день прибытия г. обер-прокурора, 22-го ч., я с инспектором, по приглашению о. наместника Лавры, явился в 3 часа пополудни в лаврские архиерейские покои, где предназначалось помещение для гостя, и там пробыли до 6-ти часов в ожидании его превосходительства. Происшествие, случившееся в тот день на железной дороге, задержало на три часа прибытие Московского поезда.

После немногих слов при первой встрече с нами, Алексей Петрович отпустил нас и выразил желание, чтобы мы с некоторыми из старших членов академии как то: с протоиереями – Делицыным и Горским, с профессорами – Казанским⁹⁵⁵ и Кудрявцевым⁹⁵⁶, явились к нему снова часу в девятом того же вечера. Мы исполнили его требование.

В беседе с нами, продолжавшейся часа полтора, его превосходительство касался многих вопросов. Прежде всего спросил он: сколько и в каких степенях выпущено ныне у нас воспитанников, и когда, между прочим, узнал, что 7 человек выпущено студентами с правом чрез два года на степень кандидата, вывел из этого такое заключение: или мы слишком строго ценили этих воспитанников, или воспитанники достойны этого. Просил ускорить рассмотрение латинского словаря профессора Моск. университета Леонтьева⁹⁵⁷, присланного в нашу конференцию, и предназначенного для употребления в духовных училищах. Побуждением к этому, как он намекнул, служит просьба графа С.Г. Строганова. Завел наконец речь о статье Гилярова⁹⁵⁸, помещенной в последней книжке нашего издания и высказал неблагоприятный отзыв о тех словах, на который указал ему в своем отношении министр народного просвещения, хотя и признался, что когда он читал предварительно эту статью, ничего особенного в ней не приметил. Вообще выразил по этому поводу такую мысль, что не следует духовным журналам допускать таких статей, которые раздражают умы. Когда мы начали говорить в защиту статьи г. Гилярова и особенно в пояснение тех слов, которые обратили на себя внимание светского правительства, он кажется был недоволен нашими объяснениями.

На другой день в 12-м часу, его превосходительство пожаловал к нам в академию и был свидетелем производства приемного испытания студентов: после экзамена посетил столовую, библиотеку и обозрел все прочие академические здания.

По-видимому, не заметил у нас ничего не приличного. Из академии поспешил в Вифанскую семинарию. Я почел долгом встретить его и там. Здесь он также, кажется, нашел все в порядке.

После обеда, к которому были приглашены все старшие члены академии, обер-прокурор пригласил нас с о. протоиереем Горским прийти к нему вечером. Первым словом его на сей раз был вопрос о произведенной мною в прошедшем году ревизии по Ярославскому Борисоглебскому училищу. При этом сделан был мне упрек, почему я, не снешись предварительно с Ярославским преосвященным⁹⁵⁹, сделал о смотрителе Троицком отзыв, противный: отзыву о нем преосвященного. На сие я ответствовал, что в этом случае я более действовали по совести и по данной мне инструкции, нежели по соображению с личными видами преосвященного. Тут же долгом почел я объяснить его превосходительству, что и при нынешней ревизии моей во Владимирской семинарии мне придется заслужить тот же упрек, так как мой отзыв об инспекторе⁹⁶⁰ семинарии не будет согласен с одобрительным о нем отзывом тамошнего преосвященного⁹⁶¹, который представил его к сану архимандрита; а также не избежит конечно упрека и наш инспектор за его неблагоприятный отзыв об инспекторе Костромской семинарии вопреки благоприятному отзыву о последнем Костромского преосвященного⁹⁶², который не более, как за четырехлетнюю службу при семинарии инспектора, представили его к сану архимандрита, о чем на сих днях сообщено нам князем С.Н. Урусовыми, и на что требуется от академического правления мнение. И когда при этом я сообщил г. обер-прокурору надлежащее понятие о том и другом инспекторе, они крайне был удивлен и пришел к тому убеждению, что ему, при его обзоре духовно-учебных заведений, не представлено нигде надлежащих сведений.

После сего, Алексей Петрович обратился ко мне с вопросом о деле, возникшем в Вологодской семинарии по поводу распространения между учениками сочинения Фейербаха. Когда я отозвался, что мне известно только начало этого дела, а о дальнейшем раскрытии его я не получал еще никаких сведений: то он поручил мне снестись с ректором семинарии и потребовать от него обстоятельных сведений по этому делу с тем, чтобы о последующем я сообщил его превосходительству.

Сегодня в 8 часов утра, я с инспектором⁹⁶³ и о. протоиереем Горским проводил г. обер-прокурора до станции железной дороги, и здесь простились с ним».

Скажу нисколько слов по поводу латинского словаря Леонтьева. Когда обер-прокурор начал сильно настаивать пред нами о ускорении рассмотрения этого словаря и об оказании к оному снисхождения, я довольно сильно заметил его превосходительству: «Вы, – говорил я ему, – так много заботитесь об интересах светских – посторонних для академии, лиц, оставляя, между тем, без внимания труды наших ученых». – При этом я указал на профессора академии П.С. Казанского, которому поручено было Св. Синодом составить учебник по всеобщей истории приспособительно к преподаванию этого предмета в духовно-учебных заведениях.⁹⁶⁴ Поручение было исполнено и рукопись была представлена в Синод, но она оставалась не рассмотренной и труд автора оставался не вознагражденным. Обер-прокурор обратил на сие замечание свое внимание и вслед затем выслано было профессору Казанскому 1.000 р. в вознаграждение за труд. Между тем как профессор Леонтьев с своим словарем остался в проигрыше. Рассмотрение этого словаря поручено было профессору греческого языка С.К. Смирнову.⁹⁶⁵ По сличении словаря Леонтьева с бывшим в употреблении в духовных училищах словарем Кронеберга, оказалось, что в первом словаре нет ни одного богословского термина (так как он составлен исключительно по языческим писателям), тогда как в последнем имеются. В следствие сего академическая конференция постановила: предложить г. Леонтьеву исправить составленный им словарь согласно с замечаниями профессора Смирнова; когда сообщено было об этом Леонтьеву, он с гневом и бранью отверг такое предложение. После этого он возымел на меня, как представителя академии, сильное неудовольствие.

Преосвящ. Леонид и до своего архиерейства, на должности ректора семинарии, не редко прихварывал: но со времени посвящения в сан архиерея, при умножившихся служебных занятиях, он стал чаще и чаще подвергаться болезням, – чтό не мало озабочивало митрополита, который, без сомнения, тем более рассчитывал на его помощь в делах епархиального управления, чем более видел в нем искреннюю преданность к себе. Поэтому владыка с отеческою любовью заботился об охранении здоровья своего нового викария. С первого же года он начал предостерегать его относительно сбережения здоровья, а в случае болезни, давал ему советы принимать надлежащие меры к возвращению здоровья. Так, от 15-го дек. 1859 г. он писал преосвященному: «Господь да дарует вам облегчение, но пребудьте в келлии доколе нужно, – и не нудьте врача отпустить вас; я вам говорил о сем и прежде».

От 10-го мая 1860 г. преосвящ. Леонид писал к ректору Вифанской семинарии, архим. Игнатий: «сегодня 14-й день как не выхожу из келлии по причине сильного воспаления в ноге… Болезни этой я обязан знаком высокого благоволения архипастыря и вместе уроком заботливости о делах паствы. В прошедшую пятницу (6 ч.) его высокопреосвященство изволил приехать ко мне в 5 часов пополудни и слушал дела до трех четвертей 9-го часа.

В следующем 1861 г. у преосвященного возобновилась прежняя, застарелая болезнь в ногах, так что он должен был оставаться несколько времени в постели, между тем как дела служебная требовали неукоснительного движения. Известясь о его болезни, митрополит с участием отнесся к ней и от 24-го окт. писал преосвященному:

«Слышал я, что вчера вы были в постели. Но есть ли и так: не трудитесь быть у меня сегодня. Укрепляйтесь в силе».

Чрез 5 дней, именно 29-го ч., владыка снова пишет на адресованном к нему письме от преосвященного:

«Укрепляйтесь в покое. Я был бы у вас сегодня: но погода не благоприятна"…

От 29 ноября митрополит писал преосвященному:

«Есть ли бы ваше преосвященство, не затрудняя себя, могли быть у меня теперь, или часу в шестом: это было бы по надобности. Но лучше желаю получить отказ, нежели причинить затруднение вам».

Так снисходителен был архипастырь к своему немощному сотруднику.

Недуги не оставляли пресвящ. Леонида и в 1862 г.

В письме от 2-го апреля этого года владыка-митрополит внушает преосвященному, как нужно смотреть на телесное здоровье и болезнь. «Бог дает здоровье, – пишет он, – чтобы человек действовал, но и берег здоровье, чтобы обеспечить продолжение действования; и посылает болезнь, чтобы человек переносил бездействие в покорном послушании воле Божией и тем споспешествовал восстановлению здоровья.

Да не будет тяжко, если и молитвословия нужно сократить. Довлеет, что речет сердце Господеви».

Вслед за тем от 8-го мая митрополит пишет:

«Радуюсь, что здоровье ваше и врач позволяют вам заниматься делами: но боюсь, что вы не соблюдение условия – переставать как скоро почувствуете усталость.

Если будет погода получше, желаю быть у вас и согласиться, что вам делать и чего не делать».

21-го мая владыка снова пишет:

«Желал я ныне быть у вас, но не имею времени.

… Здравствуйте и берегите здоровье».

В июне митрополит преподавал преосвящ. Леониду следующее отеческие советы относительно сбережения здоровья:

«Опечалило меня то, – писал владыка, что пишете о вашем здоровье.

Позвольте мне возражать.

Не думаю, чтобы совсем нельзя было совместить попечения о здоровье с исполнением должности.

Попечение о здоровье во всяком случае должно возлагать на милосердие Божие: но и с нашей стороны не должно отлагать того, что может быть полезно нашему здоровью. Не чудес требовать дерзаем, предаваясь Его попечению, но смиренно просим благословить благотворные средства, которые Он положил в силах природы и которые по нашей возможности и разумению употребляем мы.

Если Бог даровал нам сил на 70 лет: не имеем право истрачивать их в 7 лет или менее, – что может случиться, если совсем бросим попечение о сохранении здоровья, или об укреплении поколебавшегося.

Для чего вы берете на себя и не нужное?

В неделю всех святых (3-го июня) мог совершить служение в соборе преосвященный Никанор.⁹⁶⁶

Если нужно, откажитесь от рассматривания определений консистории, кроме легких и нетерпящих отсрочки.

За сим, если нужен вам отдых, более решительный: если будет угодно Богу, могу приехать в Москву около 7-го июля, и отпустить вас недели на две или на три, напр., в Давидову пустынь, если Перерва для вас неудовлетворительна.

Прочитайте все здесь написанное Владимиру Ивановичу⁹⁶⁷ и пусть он рассудит нас с вами, и скажите мне его решение».

После всего, выше изложенного, удивительно ли, что митрополит, изнемогавший сам под бременем лет и трудов, решился наконец предложить своему немощному викарию избрать для себя службу в климате более благоприятном для его здоровья?

И вот что по этому поводу писал мне преосвящ. Леонид от 26-го августа:

«Слов таких как те, о которых я сказывал, нельзя пропускать без внимания: вы пробыли не много, пусть другой придет на ваше место. Вам известно, что мне обязательно предложено сказать: в каком бы климате я желал жить, т.е. управляя епархией. Но, как вам также известно, что, при настоящем состоянии моего здоровья, не могу я управлять ни в каком климате: то и рассуждаю, что выбор остается мне между ожиданием, когда меня сведут с моего места или самому сойти. Последнее – простите мне мое самолюбие – представляется за лучшее.

И так скажите: можно ли найти какую-нибудь приличную, впрочем, скромную, келлию в Высокопетровском монастыре? Я вижу, что он велик, но поместителен ли, не знаю. Мне он приглянулся, потому что вблизи от врача моего и не в захолустье. Лучше бы поговорить об этом лицом к лицу: но Троицкая железная дорога срезалась, как говорить школьники, да надобно думать о поездке в Саввин. Здоровье мое плохо и все день от дня плошает, хотя на взгляд некоторых, наружность того не показывает. Тяжело мне, очень тяжело, мой возлюбленнейший. Не страшился бы я этой бури противных ветров, если б не глубокое чувство непостоянства пред Богом: вижу, что по милосердому правосудию своему Он имеет намерение сильными ударами побить меня как бьют снопы на гумне, не вымолотится ли хоть не много чистого зерна. Да будет воля Его святая! Тяжело и здесь, но лучше здесь, чем за могилой.

Написанное пусть будет между нами и Христос посреде нас».

В ответ на это писал я от 29-го числа:

«Требование, с каким ваше преосвященство изволите обращаться ко мне, поразило меня своею неожиданностью, и потому на ваш вопрос я затрудняюсь дать удовлетворительный ответ. Кроме настоятельских покоев, я не могу указать вам сейчас другой, сколько-нибудь удобной н приличной для вашего сана кельи; все братские кельи или тесны, или сыры. Может быть, по внимательному рассмотрении, окажется возможным соединить две или три кельи в одну. В настоящую пору, по моему приглашению, занимается соображениями по возобновлению нашего теплого монастырского храма Д.А. Шер.⁹⁶⁸ Если бы он мог быть посвящен в вашу тайну, то ему, под каким-ниб. предлогом, можно было бы поручить осмотреть наши братские кельи и сделать свои соображения относительно устройства приличного и удобного для вас помещения.

Но возможно ли осуществление вашего желания? Мне не думается, чтобы владыка, за вашу верную службу и всегдашнюю преданность ему, допустил вас до сего. Если уже и суждено будет вашему преосвященству на время оставить путь епископского служения, то естественнее всего ожидать вам и для вас отдохновения в Донской, или сей подобной обители. И, мне кажется, можно опасаться огорчения со стороны верховного святителя, если вы предложите ему о вашем смиренном желании. Итак, не лучше ли пождать и посмотреть, что речет о вас и вашей дальнейшей судьбе Господь Бог? Вы же сами изволите писать мне: да будет воля Его святая!…

Очень жаль, что вы, вопреки обещанию, отлагаете поездку в св. обитель пр. Сергия. Может быть, великий угодник Христов, к которому вы всегда питали и питаете горячее усердие, помог бы вам данною ему благодатью разрешить недоумения вашего сердца. И напрасно вы пугаетесь случайной неисправности железной дороги: добрые люди ежедневно сотнями и даже иногда, как слышно, тысячами являются сюда на поклонение святыне. Свидетелем безопасности пути может быть ваш братец Александр Васильевич⁹⁶⁹: он вчера преблагополучно пожаловал ко мне. По вашему завету, я ни слова не говорил Александру Васильевичу о вашем ко мне письме, ни о том, что я намерен писать вам».

Как ни затруднительно было положение моего друга, как ни близка была для него опасность оставить Москву, с которою он так уже сжился и полюбил ее: но опасность эта, по милости Божией, миновала для него, и он в продолжении многих еще лет оставался в Москве. Найден был, по счастливой мысли нового обер-прокурора Св. Синода, А.П. Ахматова, способ примирить болезненное состояние викария с затруднительным исполнением старца митрополита. Алексей Петрович предложил и убедил владыку просить у Синода, в помощь себе, второго викария, и тот согласился.

6-го сентября писал я в Москву А. Бор. Нейдгарт:

«Приношу вам мое усерднейшее поздравление со днем вашего ангела и вместе с началом нового тысячелетия России. Очень сожалею, что не могу, вопреки вашему желанию, лично поздравить вас и пожелать вам на новый год вашей жизни всего доброго, а наипаче душевного спасения.

Как залог моего искреннего вам благожелания, покорнейше прошу принять от меня препровождаемые при сем книги, в которых найдете вы много, много назидательного и душеполезного.

За манускрипты ваши, которые вскоре, а, может быть, и вместе с сим будут вам возвращены, редакционный комитет наш приносит вашему высокопревосходительству усердную благодарность. На основании этих манускриптов, с дополнением, впрочем, из других немецких источников, составится у нас дельная журнальная статья о сепаратистах, которую и вы, может быть, прочтете не без интереса.

С открытием железной дороги в Лавру, мы очутились почти в Москве, или, лучше, Москва придвинулась к нам и начинает уже наскучивать нам своим шумом. Решительно каждый день являются к нам гости из Москвы и не мало отнимают времени. Не знаем, что будет дальше; пожалуй, от шума придется укрываться в Москву».

7-го ч. писал мне из Мурома шурин мой, студент академии В. Царевский, посланный мною с горестною вестью к матери о кончине старшего его брата Николая, о котором выше была речь:

Можете себе представить, какова была мне встреча, когда явился я злым вестником! Известие это потрясло все внутренности у домашних, и в продолжении целых суток не могли принимать никаких утешений.

Благодарение Господу! В настоящее время матушка и сестры не много поуспокоились. К облегчению их тяжкой горести очень много содействовало ваше родительское попечение о горьких сиротах. Выразить благодарность за ваше попечение о нас ни я, ни домашние не в силах! Слезы при воспоминании о ваших бесчисленных благодеяниях, и теплая вместе со слезами молитва к Богу о вашем благоденствии, молитва признательных вам сирот, – вот чем можем благодарить вас, и чем благодарим непрестанно. Да продлит Господь дни вашей жизни!

Продолжать академическое образование маминька меня благословила, правда не без возражений. Вслед за письмом я сам буду в Лавре и тогда передам подробности моего пребывания в Муроме».

10-го ч. писал мне из Москвы священник Казанской, у Калужских ворот, церкви, магистр Алексей Осипыч Ключарев⁹⁷⁰:

«Вы всегда были милостивы ко мне и всегда я дорого ценили ваше доброе расположение. Теперь я решаюсь подвергнуть любовь вашу крепкому искушению. Обяжите меня навсегда глубочайшею благодарностью, приняв к сердцу настоящую мою просьбу к вам.

Брат мой Павел Владимирский⁹⁷¹ трудился честно в приготовлении ко вступительному академическому экзамену, но робеет за успехи по множеству конкурентов. Примите его ради Бога в число студентов академии. Он, как и все его братья, развивается медленно, но обещает быть человеком основательным, на службе честным и трудолюбивым. По христианскому образу мыслей и нравственным качествам я сына не желал бы иметь лучше его. Верьте мне, я лгать не люблю. Утешьте же меня; это дело в ваших руках. Я прошу настойчиво потому, что знаю вашу доброту, любезный земляче. Я ему вместо отца и, понятно, что судьба его меня очень озабочивает. С поведением редким в нынешнее время и с склонностью к ученым занятиям в нашей духовной сфере он чрез академию выйдет хороший и полезный человек. Жаль будет пустить его в омут университета. Я люблю его и у меня болит за него сердце».

Ученики Владимирской, о котором ходатайствовал о. Ключарев, был принят в число студентов академии и в 1866-м г. окончил курс со степенью кандидата.

12-го ч. писал мне из Шуя соборный священники Вл. Вас. Цветков⁹⁷², у которого я, в июле, был принять в доме очень радушно, хотя и испытал некоторое беспокойство ночью от его больной (нравственно) жены:

«Усерднейше благодарю вас за ваше посещение и за те приятные минуты, какие провел я с вами, хотя и душевно скорблю, что болезнь жены моей омрачила наше свидание. Теперь пишу вам, чтобы дать отчет в поручение, которое вы возложили на меня. Я напал на следи продажного требника Петра Могилы, который вы желаете приобрести для академической библиотеки, но цена ему назначается такая высокая, что я сомневаюсь даже и говорить о ней.

Требник этот находится у Татьяны Андреевны Киселевой. Говорят, они куплен еще Василием Максимовичем Киселевым⁹⁷³ в деревне у какого-то раскольника за три полуимпериала, а теперь просят будто бы за него 100 р.с. Цена необъятная, и потому я не наводили точных справок об этом. Что вы скажите на это? Если угодно, я узнаю решительную цену, но, всяком случае, не думаю, чтобы вы решились купить, потому что, если и буду торговаться, наверное, не много выторгую по причине редкости книги. Если вы желаете приобрести книгу, – потрудитесь как-нибудь и чрез кого-нибудь известить меня, и назначить ей цену, какую вы можете дать и какой она стоит, потому что вы более знаете моего и тех лиц, в руках, которых книга эта находится. После вашего уведомления я поведу дело решительнее или сами лично, или чрез посредство моего троюродного брата, инспектора дух. училища Ксенофонта Иваныча (Смирнова), который, я уверен, может ловко уладить дело. Кстати об нем. Они в большом горе от известия, что в следствие ревизии училища, его представляют к благословению Св. Синода. И действительно, есть, о чем горевать; и мне от души жаль его, и тем более, что я сам на себе испытал благотворность этого благословения. И скажите, пожалуйста, что за цель, что за назначение подобной награды? В наше время, когда более всего нуждаются в деньгах люди среднего класса, человеку до пота лица трудящемуся из-за куска насущного хлеба, – назначат благое…, – это ужасно! Уж ежели поощрять человека, то поощрять чем-нибудь посущественнее, нежели этим. Я, со своей стороны, оставляя в стороне родство, могу уверить вас, что человек этот и по трудам своим для училища, и по характеру, и по жизни вполне стоит денежной награды, – и, если мое слово имеет хоть маленькое значение в глазах ваших, то позвольте мне просить вас за него и уверить, что вы нисколько не погрешите против справедливости, которой всегда держитесь, если вместо благословения, назначите в награду ему половину оклада (или целый оклад, – это все равно для меня). Он человек достойный награды и по службе, и по тем превратностям и несчастьям, который он испытал и испытывает. Ваше участие в судьбе его будет истинным благодеянием для него, и мне доставит величайшее удовольствие».

Получив письмо это 15-го ч., я отвечал 19-го и просил доброго о. Владимира приобрести за какую бы то ни было цену требник Петра Могилы для академической библиотеки, в которой этой книги не доставало.

14-го ч. писал мне из Петербурга Н.И. Гиляров-Платонов:

«Попечитель Петербургского университета обратился ко мне с вопросом: не знаю ли я Кустодиев?⁹⁷⁴ Этот г. Кустодиев представлялся ему со статьей своей, напечатанной некогда в Московских Ведомостях («Обзор духовных журналов», кажется таково ее заглавие), и рекомендовал себя на службу университету. Попечитель почти готов послать его за границу, чтоб приготовить его к кафедре университетской, но остановился тем, что кроме личной рекомендации собственной особы Кустодиева, других отзывов о нем не имел. Итак, попечитель спрашивает меня, что эго за человек и годен ли он.

На мой взгляд, достоуважаемый о. ректор, поступок Кустодиева порядочно нагл. Ведь это не малая претензия второразрядному студенту искать университетской кафедры! И потому я склонялся бы дать попечителю ответ отрицательный: г. Кустодиев, одним словом, заслуживает, по моему мнению, того, чтобы осадить его. В этом убеждают меня сверх того следующие обстоятельства:

а) Одновременно с своим заискиванием у попечителя, он искал у обер-прокурора, и предлагал себя в число кандидатов для посылки за границу: в чем и успел (его хотят прикомандировать к Стокгольмскому причту).

Это показывает порядочного пролазу, действующего путями довольно кривыми.

б) Во время своего студенчества, он написал известную статью в Московских Ведомостях; сверх того, он же воздвигнул обвинение против Н.И. Субботина⁹⁷⁵ в литературном воровстве. Статья его на мой взгляд очень порядочная и свидетельствует о его умственных дарованиях, но не столь хорошо рекомендует о его нравственных качествах: бить из-за угла в своих дело недостойное честного человека. Впрочем, в свое время я молчал об этом, и не сообщал в вашем Троицком мiре об имени автора «обзора» и обвинения против Н.И. Субботина, дабы открытие имени автора не повлекло с вашей стороны невольных увлечений смотреть дурно уже на все, что делает Кустодиев и не лишить его аттестата, которого по другим отношениям, может быть, он заслуживает. Но теперь вопрос иной: на мой взгляд, если уж способна Моск. дух. академия выставить кандидатов на университетскую кафедру, то нашлись бы люди более достойные Кустодиева, но менее пролазливые.

Итак, я склонялся бы дать отзыв отрицательный. Во всяком случае я обещал спросить вас, и предоставляю вам решить вопрос.

Так как я в Петербурге пробуду не долго, то прошу дать мне знать в Москву о вашем мнении. А еще лучше сделали бы вы, если бы отнеслись прямо к попечителю Петерб. учебного округа Ивану Давидовичу Делянову⁹⁷⁶, и дали свой отзыв о Кустодиеве, сказав, что делаете это в следствие моего вопроса. В отзыве своем остерегитесь во всяком случае упоминать о способности Кустодиева – бить из-за угла (это, пожалуй, послужит для него хорошей рекомендацией), но скажите только, способен ли он, по вашему мнению, к кафедре, и имеет ли он достаточно ученого приготовления к этому ученому посту. Мне кажется, что если уж хочет Кустодиев занять кафедру, то ему следует сделать наперед то, что сделал один Астраханский учитель духовный: то есть, прослушать курс известных университетских наук предварительно.

Впрочем, окончательное мнение за вами. Повторяю, только, что хорошо было бы с вашей стороны поспешить отзывом, и для этого отнестись письмом к Делянову непосредственно.

Правда ли говорят, будто Ахматов делал конференции выговор за мою статью? Мне сказывали об этом в Москве, но я этому не верю, принимая во внимание те отношения, в каких находится ко мне Ахматов, и ту предупредительную любезность, которую он непрестанно мне оказывает».

На это отвечал я 18-го числа:

«Так как я не имею чести быть лично знакомым с г. попечителем Петербург. округа: то нахожу более удобным дать ответ на ваш запрос относительно воспитанника Кустодиева вам же самим.

Если признаться вам откровенно, то я о Кустодиеве надлежащего понятия не успел составить, хотя физиономия его мне не весьма нравилась. Когда в прошедшем июле обратился ко мне с подобным вашему требованием на счет этого же самого студента наш Синодальный г. обер-прокурор, по поводу просьбы первого об определении его на какую-либо из причетнических вакансий при наших заграничных миссиях, я отозвался о нем, со слов о. инспектора, что он поведения доброго и постоянного, но успехов не вполне удовлетворительных. – Действительно, по всем предметам академического курса, за исключением математики, еврейского и немецкого языков, он значится во 2-м разряде и выпущен из академии под № 33 и числа 42 воспитанников. Вот вам официальный документ для суждения о способностях и дарованиях Кустодиева; о литературных же печатных его произведениях я не имели никакого сведения.

Дошедший до вас слух о том, будто бы А.П. Ахматов делали нашей конференции выговор за вашу статью, отчасти справедлив. Действительно, была речь о вашей статье, и по этому поводу г. обер-прокурор высказывал такую мысль, что вообще духовным журналам не следует допускать такие статьи, которые раздражают умы».

17-го ч. получили я от профессора академии Е.В. Амфитеатрова записку, в которой они писал:

«Особенные обстоятельства заставляют меня уехать из Посада на одни сутки. Завтра рано утром буду я дома. Простите милостиво, что такими образом я опускаю первый мой урок, и что час, для него назначенный, останется не занятым. Уроки этот был бы коротенький, как все вступительные уроки. В вознаграждение за это следующий урок постараюсь сделать полным.

С глубоким уважением и совершенною преданностью имею честь быть вашего высокопреподобия покорнейшим слугою».

Вот в каких почтительных и деликатных отношениях были ко мне, как ректору академии, старшие и авторитетные наставники, у коих я сам некогда слушал уроки. Похоже ли это на те дерзкие и наглые выходки, какие допускали по отношению ко мне преподаватели Московской семинарии, когда я там был так же ректором?

17-го же ч. писала мне из Москвы А.Б. Нейдгарт:

«Отцу ректору Московской духовной академии так вожделенно пребывать в своих пространных Лаврских палатах, что он забыл и думать о прежней кормилице своей – Москве белокаменной; а старушка-то Москва, так и манит его в свои объятия, а он обещается, все обещается и не исполняет обещания своего. Однако ж, высокопреподобнейший о. ректор, разве хорошо обманывать и морочить людей, заставлять их ждать, радоваться приезду, и это все понапрасну! И вот, вместо того, чтобы начать мне письмо мое благодарением искренними, от полноты, чувств, – благодарением за роскошное издание прекрасного, душеполезного творения св. Ефрема Сирина, присланного мне вами в самый день ангела моего, а также и за просфору и святую воду, доставленную мне, я начала письмо свое укором потому, что вы не сдержали обещания своего. Думала я, авось приедет на зов мой покушать именинного пирога, а не тут-то было! Вместо mon bon ami ректора – казначей его⁹⁷⁷, книги и письмо. Книги весьма порадовали меня, и письмо также; но казначей, вместо любимого мною ректора, далеко не удовольствовал меня. А я так спешила приготовить вами простенькие четки из слоновой кости, привезенные мне из-за границы, из Диенны, где специально занимаются изделиями из слоновой кости. И спешила все понапрасну, и теперь принуждена послать их вам чрез вашего о. казначея. Носите же их в мое воспоминание.

Батюшка о. Савва, приезжайте же к нам поскорее, а то я назначу вам вот какое наказание: не дам вам прочитать шесть номеров заграничного журнала – Правдивый, издаваемого, не помню в каком Германском городе, князем Долгоруким, вместо журнала его – Будущность. Отвратительно то, что он пишет на счет нашего владыки, но интересно все относящееся к Императорской фамилии, приближенных ей. Ну право не дам вам читать это, если сами не придете сюда.

Церемонно кончаю письмо: прощайте, почтеннейший о. ректор, не забывайте же и мысленно благословите преданную вам от всей души"…

18-го ч. писал мне из Киева ректор академии, архим. Филарет:

«Благодарю вас за назначение к нам Воронова и Терновского. Терновский пусть не смущается предметом. Если не полюбится ему Обличительное Богословие, можно будет переменить предмет и я еще не могу решительно сказать, чтоб ему в скором времени не пришлось читать словесности.

Молодые бакалавры у нас как-то не держатся. То и дело выходят из академии.

Сегодня т.е. 18 сентября я отправляюсь на ревизию в Екатеринославскую семинарию, и вероятно раньше месяца не возвращусь в Киев. По семинариям нашего округа дело идет очень нестройно. Ссоры профессоров с начальством, ссоры начальства с начальством, учеников с профессорами и начальством явления почти общие в наших семинариях. Видимо наша учебная дисциплина рушится. Наши заведения требуют настоятельно преобразования и нового устава».

20-го ч. получил я письмо из Москвы от Высокопетровского казначея иеромонаха Иосифа, в коем он, между прочим, извещал меня:

«Сегодня вызывал меня владыка к себе: спрашивал; можно ли поместить 2-х или 3-х студентов в тех комнатах, какие остались от устройства библиотеки, и сколько их, и как прежде содержались они?

Я сказал: осталось три небольших комнаты; если два или три человека, содержались за братскою трапезою, а если более, то уже нанимался для них повар и служитель, и готовилась пища мясная особо. Сказал в заключение: «только мне и надобно было узнать от тебя».

Видно из этого намерение владыки, что хочет сколько-нибудь опять прислать на содержание в монастырь студентов; Бог с ним, пусть пришлет, мы поместим, – о чем до сведения вашего имею честь довести».

22-го ч. писал мне из Москвы преосвящ. Леонид, в ответ на мое письмо от 29-го августа:

«Благодарю за дружеское участие. Недели две-три погожу, а там, может быть, видно будет что делать. Вся моя служба так ничтожна в епархии, как вредна была для учебных заведений, которые были мне вверены, а потому и келью в Петровском должно будет принять как милость. Здоровья лучшего не вижу. Моя наружность похожа на листву дерева без сердцевины. Преподобному как будто не угодно мое поклонение, и потому не знаю скоро ли увижусь. Простите, сегодня на вас посетовал, что Звениг. училище все еще без смотрителя: это вредно для заведения. Впрочем Ставропольская кафедра с августа 1861 г. вакантна».⁹⁷⁸

На это я отвечали 24-го числа:

«Очень грустные вести слышу и вижу я из вашего собственного письма о вашем здравии и о вашем душевном расположении. В таком состоянии, казалось бы, очень не излишней для вас была поездка в обитель преподобн. Сергия, коего священную память предначинаем мы праздновать ныне.

На прошедшей неделе думал было я побывать в Москве по академическим делам и повидаться с вашим преосвященством: но слух о скором прибытии в Лавру святителя удержали меня. Владыка думает, кажется, вскоре после праздника возвратиться в Москву.

Вы изволите сетовать, что долго нет смотрителя в Звенигородском училище: но это не наша вина. Мы давно представили в Синод. А если и мы в чем-либо тут погрешили, то простите и благословите».

29-го ч. писал мне из Москвы профессор К.И. Невоструев:

«Честь имею покорнейше приветствовать вас со днем вашего ангела, толико памятными для нас, любителей и почитателей ваших кремлевских, и душевно желаю вам всякие от Господа Бога благодати – укрепления здравия вашего, мира и радости и во всем благопоспешения.

Минувшего 26 числа в залах Епарх. библиотеки было у нас общее собрание для обсуждения проекта библиотеки. Положены средством к поддержанию ее сборы ежегодные с Московских церквей не менее 2 р., с действительных членов 5 р.; кто пожертвует 300 р., получает звание члена благотворителя; книги допущено давать членам на дом, когда не бывает публичного чтения.

Мысль – об открытии духовного братства⁹⁷⁹, чтобы оно содействовало духовному просвещению и пользе библиотеки своими трудами и изданиями сочинений оригинал. и переводов, и даже распродажею книг, – отвергнута большинством, из каких-то странных опасений со стороны Правительства: впрочем, как она не была надлежащими образом развита собранию, то я не теряю еще совсем на нее надежды».

1-го октября преосвящ. Леонид приветствовал меня со днем ангела телеграммою, – что составляло тогда для Сергиева посада необычайную новость. В тот же день я поспешил поблагодарить за такую любезность его преосвященство, но не телеграммою, а письмом. – Между тем, на другой день почтенный друг мой явился ко мне с личным поздравлением, – чем я, разумеется, были обрадован чрезмерно.

1-го же числа писал мне из Москвы Высокопетровский казначей и прислал от лица всей монастырской братии в благословение образ Христа Спасителя. – На это я писал:

«Отцу казначею и боголюбезной братии Высокопетровской обители.

Усердно благодарю вашу любовь за добрую о мне память и за священный дар. Благодать Христа Спасителя, коего святое изображение я имел утешение получить от вас, да сохранит вас всех во святыни духа, в мире и взаимной любви!

Поручая себя вашим святым молитвам, остаюсь с братскою о Христе любовью».

2-го ч. писали я в Москву А.Б. Нейдгарт:

«Приношу вами усерднейшую благодарность за ваши прекрасные четки – произведения французской досужести. Но у меня уже столько ваших четок, что я не знаю им и счету. За то, чем больше памятников вашего доброго ко мне расположения, тем большая возлагается на меня обязанность молитвенно памятовать о вас.

Быть у вас на именинном пироге, лично поздравить вас со днем вашего ангела было бы для меня очень приятно; и я непременно это исполнил бы, если бы жил на таких же правах вольности, на каких изволите пребывать ваше высокопревосходительство. Но мы люди должностные, и находимся под командою. Впрочем, вскоре после ваших именин, я действительно располагался было отправиться в Москву: но – homo praeponit, Deus disponit. С одной стороны, не все приготовлены были дела к тому дню, когда я предполагал ехать, а с другой – до нас достиг слух, что скоро прибудет в Лавру владыка, и потому я должен был отложить свою поездку. Не отчаиваюсь, однако ж, среда осени побывать в Москве и с вами повидаться».

5-го ч. писал я в Петербург обер-прокурору Св. Синода А.П. Ахматову:

«По поручению вашего превосходительства, я требовал от ректора Вологодской семинарии⁹⁸⁰ обстоятельных сведений по делу об открывшихся между учениками тамошней семинарии не благонамеренных сочинениях, и получили следующий ответ:

«Не благонамеренные сочинения (Искандера и др.) найдены у четверых учеников, а именно: у уволенного в мае из среднего отделения семинарии Благовещенского, проживавшего в доме отца своего в Никольском уезде, у окончившего курс семинарии Румянцева и у 2-х братьев Соколовых, из коих один – Яков кончил ныне курс, а другой – Петр поступил в высшее отделение семинарии (последние трое из Новгородской епархии). Внезапные и строгие обыски произведены были и у других многих учеников: но предосудительного ни у кого ничего не найдено.

Ученик Благовещенский на допросах следственной комиссии показал, что найденные у него сочинения получены им от студента университета Фрязиновского, как это подтвердил и последний, и что одно из этих сочинений, поди заглавием: «Что нужно Русскому народу», давал он по глупости крестьянину Малыгину, который, как не грамотный, показал оное причетнику, а этот сказал Малыгину, что сочинение это негодное, и Малыгин донес о сем исправнику, который, обыскав Благовещенского к Фрязиновского, арестовал того и другого.

Румянцев показал, что возмутительные сочинения списывал он с тетрадей, взятых им у гимназиста Невенского, что списывал их из одного любопытства, отнюдь не сочувствуя их содержанию и читать их никому другому не давал. После такого показания Румянцева естественно и необходимо было бы тотчас же обыскать квартиру Невенского: но она обыскана была спустя уже несколько дней, и потому, может быть, в ней ничего предосудительного не найдено. Невенский же, спрошенный уже чрез месяц, в даче Румянцеву тетрадей не признался и при очной ставке отказался даже и от знакомства с Румянцевым.

Яков Соколов показал, что найденные в его квартире тетради принадлежат братку его Петру Соколову. Последний отозвался, что эти тетради остались у него после умершего с год тому назад ученика Мурашева. Читать их Соколов никому не давал и содержанию их не сочувствовал. В числе сих тетрадей оказался журнал, писанный лучшими по дарованиям учениками в октябре, ноябре и декабре 1860 г. под названием: Quodlibet, заключающий в себе до 7-ми ученических сочинений, из коих одно, под заглавием; «Взгляд на наши секретные собрания», обратило на себя особенное внимание комиссии. Автор этого сочинения ученик Кедровский и другой сотрудник журнала согласно показали, что они в конце 1860 г. собирались в числе человек 10-ти, в квартиру Румянцева, для чтения и критики собственных сочинений. Секретными же собрания эти Кедровский назвал потому, что на них читались, хотя и невинного содержания сочинения, но писанные без ведома начальства. Но помянутый выше ученик Благовещенский показал, что по слухам, до него дошедшим, на собраниях в квартире Румянцева читались лекции какого-то, неизвестного ему, немецкого философа, которые будто бы приобретены были чрез ученика Славина от священника Алексея Попова (ректора училища⁹⁸¹). Славин, на допросе комиссии в Никольске, показал, что они видали у дяди своего, ректора училища Попова учение о сущности религии немецкого философа Фейербаха, но сам его не читал, а однажды тайно от дяди давал читать товарищу Кедровскому. На основании этого показания, у ректора Попова, не смотря на возражение со стороны преосвященного⁹⁸², сделан был внезапный и строгий обыск, но ничего предосудительного не было найдено. Ученик Кедровский относительно сего показал, что раз он действительно просил у Славина книг для чтения, и тот давал ему учение о религии, которое ему понравилось и с которого он успел даже списать несколько листов, которые и представил в комиссию. Какого автора это учение, он, наверное, не знает; одни из товарищей говорили ему, что это учение покойного преосвященного Иннокентия⁹⁸³; другие, что оно покойного профессора Голубинского⁹⁸⁴ (в действительности же покойного преосв. Иннокентия)».

Вот в каком виде представляется весь ход дела! Из него открывается, что ректор училища, священник Попов едва ли много виноват. И если притом взять во внимание отзыв ректора семинарии и других лиц, как то: вновь поступивших к нам из Вологодской семинарии студентов и одного священника, не давно бывшего у меня мимоездом из Вологды в Москву, о священнике Попове, как о человеке честном, весьма религиозном и благонамеренном, то едва ли будет справедливо подозревать его в неблагонамеренном распространении зловредных и возмутительных сочинений.

Доводя о сем до сведения вашего превосходительства, имею честь быть"…

9-го ч. писала мне из Москвы А.Б. Нейдгарт:

«Усердно и от души благодарю вас, почтеннейший о. ректор, за просфору и за письмо ваше. Жаль, очень жаль, что вы так долго собираетесь приехать в Москву; видно не хочется подняться с места; видно в Лавре вам лучше и приятнее чем в Москве. Вы там сидите за ректорским своим столом, на ректорских креслах, а друзья ваши и приятели, один за другим, едут, стремятся, сперва на поклонение к преподобному, а потом, чтобы свидеться и с высокопреподобным, любимым ими отцом Саввою. Да, – одна я только (не из последних ваших друзей и приятелей), не побывала в Лавре; все сижу у моря, да жду погоды и попутного ветра; а погода-то все хмурится, хмурится и уж грозит нам зимою и стужею».

10-го ч. изволил писать мне из Москвы преосвящ. митрополит:

«Мир отцу ректору и сущим с вами!

Мне напоминают о назначении на вакансию бакалавра в Казанскую академию, лучшего и надежного из нынешнего или прежнего курса академии.

А я не помню, что сделано по сему требование. Но конечно или писано вам о сем, или говорено мною.

Избран ли? Кто? Писано ли о сем?

Не умедлите мне отвечать, и, если не избран, избрать.

В требовании есть недостаток полноты: на какую вакансию? – Я о сем послал вопрос ныне. Но вы отвечайте мне, что можно, немедля».

На другой же день писал я в ответ на запрос его высокопреосвященства:

«Во исполнение требования вашего высокопреосвященства, имею честь объяснить, что касательно назначения на вакансию бакалавра в Казанскую академию, я не получал от вашего высокопреосвященства никакого словесного приказания: но академическому правлению сообщено о сем предложением г. обер-прокурора от 2-го текущего октября. В этом предложении, между прочим, изъяснено, чтобы на кафедру нравственного и пастырского богословия в Казанскую академию назначен был лучший студент, который имеет призвание к этой кафедре. Во исполнение сего, академическое правление от 9-го сего же октября представило на означенную бакалаврскую вакансию воспитанника Михаила Каринского⁹⁸⁵ (окончившего курс под № 4) с таким объяснением, что признавая сего воспитанника вполне способным к должности преподавателя в высшем духовном учебном заведении, академическое правление не может, однако ж свидетельствовать об особенном призвании его к преподаванию сих именно наук, т.е. нравственного и пастырского богословия».

Вместо Каринского послан был в Казанскую академию на должность бакалавра воспитанник Московской же академии Александр Гренков.⁹⁸⁶

10-го ч. писал мне из Москвы преосвящ. Леонид: «Приимите глубокую мою благодарность за дружеский, вами сделанный мне прием. Нынешний день и завтрашнее утро будут полны приятнейшими воспоминаниями того, что было ровно за неделю.

К 7-му числу ноября ожидают в Москву Императорскую фамилию: владыка мне сказывал.

Прошу ваших молитв у преподобного Сергия.

Александру Васильичу⁹⁸⁷ за угощение радушием, которым я всего более дорожу – челом бью. Простите».

На другой день я отвечал его преосвященству:

«Еще более обязан я вашему преосвященству за доставление мне вашим посещением приятнейшего удовольствия; только очень жаль, что ваше посещение было слишком кратковременно.

Душевно радуюсь о вашем благополучном возвращении в Москву: это конечно не без содействия пр. Серия».

15-го ч. писал мне из Петербурга неизвестный мне Николай Сергеич Образцов:

«Бывши в Лавре св. Сергия, я видел божественное служение ваше и слышал душеспасительные поучения ваши; но не имел удовольствия быть знакомым лично с вами, при всем моем желании. Благоговея к вам чувствами сердечными, я долгом почел тотчас уведомить вас, желая, чтобы мое уведомление принесло вашему высокопреподобию приятное услаждение, как достойная награда за достохвальные подвиги ваши! Вчера я был на обеде у архиепископа Платона⁹⁸⁸ и узнал, что третьего дня послан доклад Государю о возведении вас в сан епископа, и о бытии вторым викарием Московским, с чем вас от всей души и имею честь поздравить (но до времени в секрете) с желанием узреть вас митрополитом! Господь да поможет вам во всем».

Известие о моем новом назначении, заключающееся в этом письме, не было уже для меня новостью. Еще 8-го числа принес мне эту весть, если не ошибаюсь, профессор академии, С.К. Смирнов.

Как ни странным покажется, но я скажу истинную правду, что первая весть о моем новом, высшем назначении не произвела на меня приятного впечатления. Она прежде всего показалась мне неожиданною после того отзыва со стороны митрополита, который передан были мне в августе Новоспасским архимандритом о. Агапитом.⁹⁸⁹ При том, мне самому вовсе не были приятны и желательны столь частые переходы с одной должности на другую. Я никогда не искал ни почестей, ни высших, непосильных для меня должностей; мне, напротив, всегда хотелось быть выше своей должности по той пользе, какую я мог приносить на ней для дела, мне порученного.

Как же случилось, однако ж, то, чего я не ожидал и даже не желал?

Произошло это, как мне впоследствии сделалось известным, таким образом.

Новый обер-прокурор Св. Синода, Алексей Петрович Ахматов, искренно преданный Московскому святителю Филарету, приняв во в штате, с одной стороны, то, что в 1862 г. исполнится чтимому им святителю 80 лет от рождения и что его телесные силы, при необычайной крепости сил духовных, более и более изнемогают, в особенности под бременем продолжительных церковных служб, а с другой – видя и слыша, что Московский викарий преосвящ. Леонид постоянно почти болен и, следовательно, оказывает недостаточную помощь в многотрудном служении 80-летнему и немощному старцу – митрополиту, – после неоднократных предложений склонил, наконец, владыку просить себе другого викария. – И вот, прибывши в сентябре в Лавру, к празднику пр. Сергия, митрополит приступил к осуществлению благой мысли и доброго совета А.П. Ахматова. В самый праздник пр. Сергия, 25-го ч., владыка собственноручно написал в Св. Синод донесение, в котором испрашивал себе второго помощника. Вот, что было писано в этом донесении:

«Возрастающее количество дел, и со дня на день оскудевающие силы, со дня на день оставляют мне менее возможности исполнять лежащие на мне обязанности вполне и без умедления.

От сего со дня на день увеличивается часть моего бремени, которая упадает на долю помощника моего преосвящ. викария Леонида. А его здоровье так не удовлетворительно, что при его ревности к службе, может подвергнуться расстройству невозвратно: тогда как его достоинство побуждает, сберечь его для продолжения службы; и для того доставит ему средство, с облегчением службы, улучшить здоровье.

Долгом поставляю не скрыть сего от Св. Синода.

Полагаю, что Св. Синоде предлежать будет в сих обстоятельствах рассмотрение, может ли быть сообразно с потребностями церковного управления, чтобы я, при оскудевающих силах, продолжал еще вверенное мне служение: и если усмотрено будет возможным, то не можно ли подкрепить мое действование другим помощником, – вторыми викарием Московской кафедры, по примеру кафедры Санкт-Петербургской.

В изволении Св. Синода, и в Высочайшем соизволении благочестивейшего Государя Императора да откроется воля Божия, и то, что на потребу церковной службе».

Но кого представить кандидатом на второе Московское викapиатство? – Имелись в виду два кандидата: ректор Московской академии (т.е. я) и ректор Московской семинарии, архим. Игнатий. При совещании по этому вопросу с Лаврскими наместником, архим. Антонием, владыка склонялся более в пользу последнего на том основании, что ректора академии не следует отнимать от должности, к которой они так недавно еще определен: но о. наместники, поставив на вид то, что ректор академии и по службе выше ректора семинарии, и Москве больше известен по прежней службе, убеждать владыку соблюсти справедливость и беспристрастие; владыка склонился на это убеждение и представил в звание второго викария меня. Вот, что по этому случаю писал митрополит к обер-прокурору А.П. Ахматову от 26-го сентября:

«Ваше превосходительство, милостивый государь.

Прилагаемое при сем донесение Святейшему Синоду не представил я непосредственно, а обращаюсь к вашему посредству, с тою мыслью, не будет ли прилично предварительно испросить Высочайшее разрешение на предложение оного Св. Синоду.

Если признано будет соответственными с обстоятельствами учредить второго викария Московской кафедры, то сему могут быть положены следующие основания:

1) чтобы он именовался епископом Можайским.

2) чтобы ему назначено было жалование и столовые деньги, по примеру прочих викариев.

3) чтобы он имел в управлении один из Московских монастырей, в котором имел бы и пребывание.

4) чтобы потребностями архиерейского служения частью пользовался от Московской кафедры, частью постепенно устроял оные способами управляемого им монастыря.

5) чтобы распределение дел и обязанностей между ним и первым викарием предоставлено было Московскому митрополиту, сообразно с тем, как нужнее и удобнее окажется по ближайшему усмотрению и опыту.

Сотрудничество мне было бы доставлено особенно удобное и благонадежное, если бы в предполагаемое служение назначено было духовное лицо, предварительно известное мне способностью и усердием к службе.

Таким признаю ректора Московской духовной академии архимандрита Савву.

Если бы избрание его утвердилось, то ректором академии мог бы назначен быть профессором протоиерей Александр Горский, достойный сего по учености, долговременной службе и нравственному достоинству. Не будучи монахом, он так же, как монах, всего себя посвящает духовной учености, и исполнению академических обязанностей, не развлекаясь ничем посторонним.

Призывая вам благословение Божие, с совершенным почтением и преданностью имею честь быть вашего превосходительства, покорнейший слуга».⁹⁹⁰

15 окт. отправился я, с разрешения митрополита, в Москву по делам своей Высокопетровской обители; а на другой день, 16-го и., пишет мне из академии протоиерей А.В. Горский:

«Ваше высокопреподобие,

любезнейший наш отец ректор!

Не в последний ли раз мне приходится назвать вас этим именем? Лишь только вы уехали, как пришла к нам весть из СПБ., о вашем избрании в помощника святителю. Пишет это пр. Евсевий⁹⁹¹ к о. инспектору⁹⁹² и поздравляет вас с новым назначением, уведомляя, что доклад 12 окт. подписан, а 13-го, как надеются, утвержден будет Государем. Поздравляем вас, и мы с предназначаемым вам новым служением. Господь да дарует вам светить Церкви тем ярче, чем гуще мрак, облегающий нас. Не долго вы с нами пожили: но влияние вашей деятельности отозвалось благотворно в жизни академической. Этого не забудет академия. Сожалею, что не привел Бог утвердить начатое. Видно, святителю нужнее помощь ваша там, нежели здесь. Позаботьтесь о нашем будущем».

В ответ на это писал я:

«Усерднейше благодарю вас за поздравление меня с новым предназначением. Но для меня гораздо приятнее высказанное вами сожаление, в искренности которого я нимало не сомневаюсь, чем поздравление, хотя и оно проистекает из того же доброго и благородного вашего сердца. Весть о новом моем служении не столько радует, сколько смущает меня.

Дело это владыка держал до сих пор в крепком секрете даже и от преосв. викария.⁹⁹³ Вчера я у него был, и он ни одним словом не намекнул мне об этом.

После сего, являюсь я на Троицкое подворье с докладом по своим монастырским делам (именно, по делу о возобновлении теплой Сергиевской церкви). Владыка, рассмотрев и утвердив доклад, отпуская меня, пригласил в половине второго часа пополудни явиться к своему столу. Когда в назначенный час я приехал, владыка вышел в гостиную и пригласил меня сесть.

«Имеешь ты в Петербурге с кем-нибудь переписку?» – спрашивает меня святитель.

– «Нет», – был мой ответ.

«А слышал ты, что мне дают второго викария?».

– "Слышал».

«А желал бы ты быть на этом месте?».

Я встал и, поклонившись его высокопреосвященству до земли, сказал:

– «Если мне суждено будет когда-нибудь проходить епископское служение, то я почел бы за особенное счастье начать оное под вашим архипастырским руководством».

«Ну, поздравляю тебя, Государь утвердил. Только странно, что до сих пор нет указа из Синода».

За тем владыка обратился ко мне с таким вопросом:

«А кого же ты рекомендуешь на свое место?».

Я указал на троих архимандритов: на ректора Московской семинарии, архим. Игнатия⁹⁹⁴, на ректора Вифанской семинарии, архим. Никодима⁹⁹⁵ и на инспектора акдемии, архим. Михаила.⁹⁹⁶ Из них я преимущественно рекомендовал последнего, как более ученого, хотя и младшего по службе сравнительно с первыми.

«А почему же не рекомендуешь протоиерея Горского? – возразил мне архипастырь.

– «Владыка! да разве это возможно, – с изумлением спросил я.

«Почему же нет?

– «В таком случае, это будет самый лучший выбор.

о. протоиерей Горский и достойнейший, и самый прочный для академии будет начальник. Но почему же вы не изволили назначить его, вместо меня, после архимандрита Сергия?⁹⁹⁷

Тогда было еще не время"…⁹⁹⁸

На этом прекратился наш разговори, и мы пошли в столовую. О чем была речь за трапезою, не помню; помню только, что владыка, прощаясь со мною, приказал поскорее отправляться в академию и приготовить дела к сдаче.

Между тем, вся Москва уже знала о моем новом назначении и мне не было проходу от поздравлений и поздравителей.

22-го ч. возвратился я в академию, а 23-го получил из Св. Синода указ от 20-го ч. за № 5177, в коем изображено:

«Указ Его Императорского Величества, Самодержца Всероссийского, из Святейшего Правительствующего Синода, его высокопреподобию, настоятелю Московского второклассного Высокопетровского монастыря ректору Московской духовной академии архимандриту Савве.

По указу Его Императорского Величества, Святейший Правительствующий Синод слушали Высочайше утвержденный Его Императорскими Величеством, в 14-й день сего октября, всеподаннейший доклад Синода об учреждении кафедры второго викария Московской епархии и об избранных кандидатах на сию вакансию. В докладе сем изъяснено: Во исполнение Высочайшего Вашего Императорского Величества соизволения к ходатайству преосвященного митрополита Московского о назначении второго викария Московской кафедры, Синод, обозрев список архимандритов, признает способными и достойными к прохождению епископского служения в звании викария Московской епархии: 1. настоятеля второклассного Московского Высокопетровского монастыря, ректора Московской духовной академии архимандрита Савву; 2. имеющего лично степень настоятеля второклассного монастыря, ректора Рижской духовной семинарии архимандрита Ефрема⁹⁹⁹; 3. настоятеля Воронежского Акатова Алексеевского монастыря, ректора Воронежской духовной семинарии архимандрита Феодосия.¹⁰⁰⁰

Представляя послужные списки сих кандидатов на всемилостивейшее благоусмотрение Вашего Императорского Величества, Синод, вместе с тем всеподданейше испрашивает Высочайшего соизволения на следующие свои предположения: I. второму викарию Московской епархии именоваться епископом Можайским и иметь помещение в Московском Высокопетровском второклассном монастыре, с управлением оным. II. Викарию сему производить оклад, определенный на содержание первого викария Московской епархии, именно 358 р. 98 к. в год, взамен же угодий, коими пользуется архиепископский дом Московского викария, назначить добавочного в год содержания новому викарию по 2.141 р. 2 к. и весь сей расход в количестве двух тысяч пятисот рублей отнести на сумму, определенную на содержание городского и сельского духовенства, впредь до возможности вносить назначение сие в смету расходов по духовному ведомству на счет Государственного Казначейства. III. Потребностями архиерейского служения частью пользоваться ему из ризницы Московской apxиерейской кафедры, частью устроят оные на счет способов означенного монастыря. IV. Распределение обязанностей и занятий между обоими викариями Московской епархии, предоставить непосредственному усмотрению митрополита Московского. V. Наречение и посвящение удостоенному епископской степени произвести в Москве».

На докладе сем собственною Его Величества рукою написано: «Быть первому, а в прочем быть по сему».

Приказали: I. О Высочайше утвержденном в 14-й день сего октября докладе Св. Синода относительно учреждения второго викариатства в Московской епархии и о. Высочайшем Его Императорского Величества повелении касательно назначения на вакансию сего викариатства вашего высокопреподобия, объявить от Св. Синода указами: 1. преосвященному митрополиту Московскому, с препровождением копии с Высочайшее утвержденного доклада Синода, для надлежащего в чем следует исполнения по I-му, III-му и IV-му пунктам сего доклада; 2. удостоенному епископской степени, вам, с предписанием, чтобы вы, сдав лежащие на вас по академии должности, кому от училищного начальства поручено будет, касательно наречения и посвящения в епископский сан ожидали распоряжения преосвященного митрополита Московского. II. Распоряжение о сложении с вас училищных должностей поручить (и поручено) Духовно-Учебному управлению при Святейшем Синоде. III. Наречение и посвящение вас в сан епископа произвести в Москве, преосвященному митрополиту Московскому с находящимися там преосвященными архиереями; для чего и препроводить к преосвященному митрополиту два экземпляра чина исповедания и обещания архиерейского, с тем, чтобы один из них, по рукоположении вас, за подписью как вашей, так и хиротонисавших, по листам, сходно с известными образцами, представлен был в Святейший Синод, с приложением за оба экземпляра денег 1 р. 50 к., а другой экземпляр вручен был вам; и за тем предоставить преосвященному митрополиту, по рукоположении вас, сделать распоряжение о введении вас в исправление должности викария и предписании кому следует о воспоминании имени вашего в церковно-служениях по установленному порядку. IV. Надлежащие распоряжения к исполнению II п. Высочайше утвержденного доклада Синода, относительно содержания второму викарию Московской епархии, поручить Хозяйственному управлению при Святейшем Синоде».

23-го ч. писал мне из Москвы высокопреосвященный митрополит:

«Теперь, вероятно, и вы, отец архимандрит, получили указ о вашем назначении. Академическому правлению предложено мною о принятии от вас должности. Вероятно, не успеете сие сделать так, чтобы на сей же неделе в пятницу быть в Москве. И если так: то надобно вам, окончив дела в Лавре, прибыть в Москву 1-ноября, в четверг, чтобы 4 дня, в воскресенье, могло быть совершено рукоположение.

Господь да устроить новое служение ваше к пользе святой Церкви».

На другой день я ответствовал его высокопресвященству в следующих выражениях:

«Не нахожу слов для должного выражения моей сыновней признательности и душевной благодарности за то милостивое архипастырское благовнимание, какого ваше высокопреосвященство изволили всегда удостаивать и ныне удостаиваете меня. Я всегда желал и ныне одного только желаю, чтобы Господь помог мне вполне оправдать столь лестное доверие вашего высокопреосвященства ко мне недостойному.

На предстоящем мне новом поприще не будет и не должно быть для меня иной цели, кроме посильного служения благу св. Церкви и беспрекословного, сыновнего послушания во всем вашему высокопреосвященству, как истинному и милостивейшему моему отцу, и покровителю.

Вчера, 23-го сего октября, я получил из Св. Синода указ о назначении меня вторым викарием Московской митрополии. Вчера же получено академическим правлением предложение вашего высокопреосвященства относительно сдачи мною академии о. протоиерею Горскому и пр.

Все, требуемое сим предложением, приведено будет в исполнение немедленно. Но во всяком случае я не могу явиться в Москву ранее последних чисел текущего месяца, как я вашему высокопреосвященству имел честь объяснить лично и как вы сами изволили назначить».

24-го ч. преосвящ. Леонид краткою запиской спрашивал меня:

«Прощу вас скажите мне поскорее не сделаны ли владыкою какие распоряжения относительно снабжения вас утварью и какие именно».

На это в тот же день я отвечал:

«Спешу ответствовать на ваш вопрос: вчера, 23-го ч. я получил от владыки письмо, но в нем ни слова относительно снабжения меня утварью; в указе же Св. Синода, полученном мною в тот же день, между прочим, изложено, что потребностями архиерейского служения я буду частью пользоваться из ризницы Московской архиерейской кафедры, частью должен устроят оные на счет способов Высокопетровского монастыря.

По распоряжению святителя, я должен явиться в Москву не позднее 1-го ноября; 4-го предполагается хиротония.

Сегодня приступил я к сдаче академии на руки Александра Васильевича.¹⁰⁰¹ Академические были очень удивлены этим назначением».

26-го ч. снова писал мне преосвященный Леонид:

«Хотел было я дать вашему высокопреподобию отчет о разговоре о новом викарии со владыкою; но разговора еще не было, а случай к вам не ждет. Поэтому ограничусь усерднейшею просьбою принять от меня полное (кроме митры) архиерейское облачение и синюю шелковую матерю на рясу. Облачение совершенно новое. В нем я освящал храм Божий; оно употреблено на столько, чтобы мне иметь утешение сказать: мы и облачение с одного плеча носим. Да будет оно выражением убеленной и озлащенной Духом души нового святителя. Синий цвет домашней одежды да напоминает о синем своде небесном, куда будут стремиться взоры и душа обновленная благодатью.

Бог милостив; все устроится. Призываю милость Божию на возлюбленного священо-архимандрита».

По получении Синодского указа о моем новом назначении я поспешил уведомить о сем моих ближайших Ивановских родных; 24-го числа писал я им:

«Давнее родственное желание ваше относительно меня наконец исполняется. По неисповедимым судьбам Божественного провидения, избранием Св. Синода и соизоволением благочестивейшего Государя, я недостойный призываюсь к высокому и многотрудному служению епископскому. При первой вести о сем, я почувствовал в душе моей не радость, а страх и смущение, зная, сколь великие обязанности соединены с этим служением и какой страшной ответственности подлежу я за недостойное прохождение сего служения. Поэтому и вас прошу не столько радоваться за меня, сколько молиться об укреплении моих скудных сил для достойного прохождения предстоящего мне служения.

Указ св. Синода о назначении меня вторым викарием в Москву, с наименованием Можайского, получен мною 23-го сего октября. Наречение во епископа предполагаются 2-го, а рукоположение 4-го будущего ноября. Пребывание мое будет в том же Высокопетровском монастыре.

На первый раз ограничиваюсь, по краткости времени, только сими известиями».

Между тем, начали доходить до меня с разных сторон приветствия с новым назначением. Прежде всех писал мне из Москвы добрый друг мой и мною искренно чтимый труженик науки, К.И. Невоструев. Письмо его от 27-го числа след. содержания:

«Честь имею всепокорнейше приветствовать вас с Высочайшим утверждением в сане епископа. Да возрадуется и укрепится душа ваша о Господе.

Усерднейше приветствую также с особенным к вашему высокопреподобию вниманием его высокопреосвященства, по которому владыка, паче прежде бывших причастник святительской благодати, изволили назначить к посвящению и в дар вам, dicam pro secreto, свой собственный саккос, в коем они сами был посвящен в епископство, панагию – архиепископа Августина¹⁰⁰², блюдо, пожалованное Императрицею Екатериною преосвящ. Платону¹⁰⁰³ при наречении его митрополитом Московским, мантию свою владычню, надетую только однажды, в день тысячелетия России».

28-го ч. писал я в Москву преосвящ. Леониду в ответ на его письмо от 26-го числа:

«Приношу вашему преосвященству нижайшую благодарность за ваше христолюбивое попечение о моем убожестве и великие щедроты, мною нимало не заслуженные.

Великий в щедротах и Дивный в милости да воздаст вам своею благодатью за вашу истинно братскую любовь ко мне недостойному.

С утешением слышу, что и великий святитель отечески печется о снабжении потребным мое недостоинство.

С трепетом помышляю о предстоящем мне новом служении. Прошу и умоляю вашу неистощимую любовь подкрепить мой немощный дух вашею крепкою святительскою молитвою, да неосужденно восприиму на себя бремя епископского служения.

В надежде скорого и – дай Бог – продолжительного свидания и купного пребывания с вами, имею честь быть"…

31-го ч. выдана была мне от академического правления за № 189 квитанция в принятии от меня имущества, какое было в моем заведывании, – за подписью нового ректора протоиерея А. Горского и прочих членов правления с приложением казенной печати. Вот содержание этой квитанции:

«Дана сия квитанция от правления Московской духовной академии бывшему ректору оной архимандриту Савве в том, что 1., при сдаче им академии ректору академии профессору протоиерею Александру Горскому суммы – академическая и Редакционного комитета оказались все на лицо, дела в архивах, вещи в кабинете физическом, книги в библиотеке, имущество и запасы академические найдены все на лицо и в целости; 2) никаких сумм, вещей, книг, принадлежащих академии, за отцом архимандритом Саввою не состоит.

В засвидетельствование чего квитанция сия утверждена подписанием членов академического правления и приложением казeннoй академической печати».

Академическое братство, по заведенному обычаю, напутствовало меня любвеобильною трапезою, а некоторые из старших наставников проводили меня по железной дороге до Пушкинской станции.