1856 год²¹

Январь, 1, воскресенье. Господи, Господи! Стопы моя направи по словеси Твоему, и да не обладает мною всякое беззаконие. Избави мя от клеветы человеческия, и сохраню заповеди Твоя. Просвети лице Твое на раба Твоего и научи мя оправданием Твоим.

День ясен. Холодно.

6, пятница. Я служил литургию вместе с митрополитом Никанором в большой церкви Зимнего дворца и ходил на Иордань на Неве реке. Митрополит не читал ни литургийных молитв, ни молитвы на освящение воды, дабы не задерживать царской фамилии продолжительностью священнодействий. Непростительное человекоугодие. Замечательное слабоумие! Когда Император спросил, почему митрополит не читал водоосвятительной молитвы, ему ответили, что он прочел ее, идучи к Иордану. Но его величество не был доволен этим ложным ответом и сказал, чтобы впредь не было никаких нарушений церковного устава.

После освящения воды все члены св. Синода, митрополитанский викарий Христофор и я обедали в какой-то небольшой горнице дворца. Обед был сытный, но, к удивлению моему, за столом не было ни министра двора, и никакого сановника, даже мелкого. Угощали нас одни лакеи. У одного из них викарий Христофор попросил икры к пирогу, но тот сказал ему: «Батюшка, здесь этого не водится». Это поразило меня так, что я ничего не ел и не пил. Если так поступают с высшим духовенством в чертогах царских, то нет ничего удивительного в том, что наши бояре потчуют своих священников рюмкой водки и куском пирога в своих кухнях. Exempla trahunt²². За столом никем не был занят один стул. Заметив это, царский духовник Бажанов обратился ко мне и спросил меня: «Чей этот стул?». Я промолчал, а на повторенный вопрос этот ответил: «Это – стул патриарха». Бажанов прикусил свой сорочий язычок.

10, вторник. Носится слух об унизительном для России заключении мира. Все высокопоставленные ропщут и уступчивую торопливость императора объясняют нетерпеливым желанием его начать внутренние преобразования.

11, середа. Фрейлина Эйлер, по желанию моему, прислала мне печатный конкордат римского папы, заключенный им с австрийским императором. Я выписал из него четыре артикула.

Февраль, 15, середа. Ночью под этот день мне снилось, будто я лежу на острове среди моря под небом сумрачным и что-то обдумываю. Светло только надо мною. А в этот день я был у Анны Федоровны Тютчевой, любимой фрейлины императрицы Марии Александровны. Тесно и куда как нероскошно помещение ее в самом верхнем этаже Зимнего дворца. Она благочестива и умна, но выглядывает болезненно. Я знакомил ее с христианским Востоком и не упустил без внимания намеки ее, чтобы с ним ознакомлена была и императрица. Сдается, что ее величество желает видеть меня у себя. Если это состоится, то я буду просить ее устроить нашу духовную миссию в Иерусалиме в больших размерах, с банком для поддержания православных христиан в Палестине и Сирии. Эти области – то же, что виденный мною во сне остров под облачным небом, а учреждение там банка – вот и дума моя в сновидении. Если бы осуществилось это учреждение, то я был бы и свет, и теплота в этих областях. (Не осуществилось оно).

20, понедельник. Сегодня генеральша Ширман поведала мне вот что: «Когда вы служили обедню в дворцовой церкви 6-го января, императрица обратила на вас свое внимание, а после обедни спросила графа Олсуфьева: «Какой архимандрит сегодня служил с митрополитом? У него такое замечательное лицо». Олсуфьев ответил ей: «Не знаю»; но вскоре расспросил обо мне царского духовника Бажанова и сказал императрице, кто я».

Олсуфьев коротко знаком с госпожой Ширман.

21, вторник. Был у меня чиновник министерства иностранных дел Лапин, находящийся теперь в отставке, и говорил: «Ваши два отчета о Палестинской церкви и о святых там местах с другими депешами посланника Титова курьер привез прямо к государю Николаю Павловичу в Царское Село. Он распечатал пакеты и, заглянувши в ваши отчеты, написал на них: сделать извлечение и представить мне. Эта работа поручена была мне (Лапину), и я в три дня и ночи кончил ее».

29, середа. Ночью под этот день мне снилось, будто я у берега моря сел в небольшую лодку. Она сама собой, без паруса, без весел, без руля, тихо поплыла вверх, как бы на север. А свет так и обливает меня. Море тихо. Мне приятно. Хороший сон. Но что он означает? Море – тихое житие в лавре и мои ученые занятия, освещающие Восток христианский.

Март, 1, четверток. Ночью под этот день снилось мне, будто я невысоко от земли лечу к родительскому дому в одной рубашке. Ноги мои, голые и красные, не двигались. Навстречу мне шли и ехали какие-то придворные женщины. У самого дома я увидел турецких солдат в красных фесках. Один из них прикладом ружья своего погонял христианского мальчика, который кротко говорил ему: «За что меня бьешь ты, капитан?». Потом эти солдаты небольшими отрядами начали проходить между толпами людей, одетых в полотняные зипуны, устремив вперед штыки. Грома оружий не слыхать, крови не видать. Мирны все были. Даже говора и шума не слыхал я. Но в дом родительский не попал. Сдается, что будет мир и лад с турками и что мне еще раз придется лететь к ним из родной России.

19, понедельник. Ночью под этот день снилось: Будто я иду по ровному полю и налево от дороги вижу земляной вал, а на нем – две пушки зеленого цвета, без лафетов, лежащие в лощинках так, что видны только поверхности их. Та и другая пушки длиной в несколько сажен. На них лился яркий свет. Людей и животных около них не было. Место угрюмо. Воды нет. Дерев нет.

Сегодня получено из Парижа известие от графа Орлова о заключении мира. Мой сон имеет связь с этим событием. Думаю, что у нас отнята часть Бессарабии и граница установится по суше. Но что значит свет над пушками? Не знаю.

Сон в руку! В манифесте настоящего дня объявлена новая граница России по Траянову валу.

20, вторник. Ночью под этот день снилось: кто-то невидимый сказал мне: «Русские побили 30000 французов; эти враги ваши перешли на другую сторону к рвам». «Как? – возразил я, – ведь мир заключен?». Невидимый отвечал: «Русским позволено иметь только 14 кораблей в море». А я ему опять возразил: «Какой же тут мир? Обида!». Сим видение кончилось.

NB. В манифесте 19 марта объявлено об уменьшении нашего черноморского флота. Нам позволено иметь только десять кораблей.

И во сне я – патриот!

Апрель, 6, пятница. Императорское археологическое общество признало меня своим членом и прислало мне великолепный диплом за подписью председателя, великого князя Константина Николаевича.

21, суббота. Великая княгиня Елена Павловна предложила мне переместиться в Ораниенбаум. Спаси ее Господи.

Меня ждут тамошние сосны, дабы и мне уделить часть того живительного благоухания, которое усвоил им на пользу нашу Тот, Кто создал кедры ливанские и кипарисы сионские.

Поспешу укрыться в тени этих божьих дерев, когда наступит благоприятная погода.

22, воскресенье. Сегодня я обедал у митрополита Никанора. Он за обедом объявил членам Синода, что преосвященный оренбургский прислал ему письмо, в котором уведомил его, что в Оренбурге явился раскольничий архиерей и посвятил многих в сан диаконский и иерейский; а они обращают мужиков в раскол и снова венчают их по своему.

Приняты меры к поимке сего архиерея.

Май, день 5. Митрополит Никанор благословил меня жить у великой княгини в Ораниенбауме до октября месяца. Я переехал туда в июне и занял всю квартиру полковника Соболевского.

Случилось: ночью, когда я уже спал и домочадцы мои заснули, в незапертую из сада залу кто-то вошел. Я услышал шаги его и кликнул абиссинца Фрументия и прислуживавшего мне солдата. Они вошли ко мне с зажженными огарками свеч и побежали в залу, где и застали молодого мужика, который, как увидел черного абиссинца с белыми зубами и сверкающими черными глазами, оробел, одеревенел и стоял неподвижно на одном месте. Ему связали руки и отвели его в полицию. Здесь он едва-едва очнулся от страха и, сознавшись, что был пьян и вошел в горницу ночевать, потому что она показалась ему сараем, говорил: «Как только я увидел какого-то черного, как смоль, смертельно испугался и вообразил, что я уже в аду и вижу там самого дьявола, черного, как сажа».

Его отпустили, а случай этот насмешил весь Ораниенбаум.

День 16. Резолюцией св. Синода 16 мая разрешено печатать мое сочинение под названием «Вероучение, богослужение, чиноположение и каноник коптов».

Июнь, 21, четверток. Сегодня я был у секретаря св. Синода Юзефовича по своему делу о печатании сочинений моих, одобренных Синодом. В самом начале моего переговора с ним об этом деле пришел к нему какой-то купец из Москвы и сказался старостой тамошней церкви, подаренной Александрийской патриархии. Юзефович объявил ему, что в эту патриархию послано 13000 рублей через посредство Андрея Николаевича Муравьева, яко ктитора Александрийской церкви. Таким образом, я случайно узнал то, что желал знать, потому что московская церковь подарена названной патриархии по моему и только по моему ходатайству.

Июль. День 31. Священник дворцовой церкви в Ораниенбауме о. Гавриил Любимов записочкой уведомил меня, что великая княгиня Елена Павловна позволила мне участвовать в богослужении и в крестном ходу на воду завтра.

Август. День 1. Сегодня я служил обедню в названной церкви и освящал воду у пруда, через который протекает Черная речка, имеющая темно-красноватую воду. Елена Павловна тогда была нездорова, а дочь ее Екатерина Михайловна присутствовала при водосвятии и по окончании его шла в крестном ходу до дворца своей матери. Ее сопровождали фрейлины и дамы. Замечаю, что когда я начал водосвятие, тогда супротив меня на небосклоне легкие облака образовали собой вид иконостаса. Еще замечаю, что о. Гавриил в водосвятную чашу влил воду из нечистого пруда, и я святил эту воду, сжав сердце, и ею кропил Екатерину Михайловну и всех спутниц и спутников ее и все покои, даже спальню Елены Павловны, где стояла простая железная кровать ее высочества. Она вышла ко мне в чепце, белая и румяная, и стоя говорила, что до сей поры не могла принять меня по причине нездоровья своего, сказавши же это, показала мне свой затылок и на нем прижигание.

День 4, суббота. Фрейлина Эйлер дала мне знать, что ее высочество желает видеть меня в восемь часов пополудни. В назначенное время я был принят ею весьма ласково. Собачка какой-то особой породы, сидевшая на коленах ее, спрыгнула на пол и вспрыгнула на мои колени, и тут оставалась во все время нашей беседы, продолжавшейся ровно два часа, так долго потому, что великая княгиня заготовила, как оказалось, несколько вопросов и желала слышать мое решение их. Первая речь у нас была о схизме Русской церкви. Я повторил то, что говорил ей во дворце на Каменном острове, но дабы не отенить светлой души ее, совестно думавшей об этой схизме, сказал ей слово примирительное: «Не смущайтесь, благоверная государыня, недогматическим уклонением Русской церкви от Вселенского Православия. Не смущаются им восточные патриархи и прочие святители и состоят в братском общении с нами, зная третье правило Шестого Вселенского Собора, которым заповедано соблюдать в некоторых обстоятельствах человеколюбие и снисхождение. А по некоторым обстоятельствам у нас неизбежно было уклонение от канонического Православия. Например, еще в начале нынешнего века в священный сан рукополагались едва грамотные лакеи и мужики в помещичьих селах. Надлежало прекратить еще это зло. И вот с 1809 года явились у нас семинарии и попы из семинаристов, попы двадцатилетние, против правила Церкви, назначавшего 30-летний возраст для священника, попы не избранные прихожанами, как это быть должно по уставу, а присланные с семинарскими аттестатами. Эти попы улучшили и чтение, и пение, и все богослужение. Итак, у нас последовало уклонение от правил Церкви по требованию обстоятельств. А обстоятельственное уклонение извинено, как я сказал вам, третьим правилом Шестого Вселенского Собора. Следовательно, смущаться им не должно. Минуют принудительные обстоятельства. Распространится грамотность в нашем народе. Тогда и священники будут избираемы из среды народной по уставу церковному, а их неуменье проповедовать слово Божие заменится уменьем проповедников особых, которые неотменно должны быть у нас по слову апостола Павла: пресвитеру учащему подобает сугубая честь».

Этот примирительный глагол мой был приятен великой княгине. Сложив его в памяти своей, она спросила меня: «Когда и почему армяне отделились от вселенской церкви и с чего бы начать присоединение их к ней?». Последовал ответ мой: «Краеугольный камень веры христианской в Армении положен был в 38 году от Рождества Христова руками св. апостолов Фаддея и Варфоломея. С той поры до начала четвертого века Армения находилась под властью царей идолопоклонников; посему христианство там было гонимо. В 302 году тамошний священномученик Григорий, чтимый и нашей Церковью, крестил своего царя Тиридата; потом крестились и все армяне. С той поры как этот Григорий, рукоположенный в сан архиерейский греческим епископом Леонтием, так и преемник его постоянно состояли в братском общении с цареградскими архиепископами и присутствовали во вселенских соборах. Так, Аристанес, сын и преемник св. просветителя Армении Григория, присутствовал в 325 году в Первом Никейском Соборе, осудившем Ария, и Символ веры и постановления этого Собора принял и ввел в свою церковь. Во Втором Вселенском Соборе участвовал Нарсес Великий, первый патриарх армянский, и Символ веры с правилами этого Собора принял и сообщил своей пастве. В Третий Вселенский Собор, судивший Нестория, приглашен был армянский патриарх Иессан, и хотя не мог явиться туда, потому что задержал его у себя царь персидский, но определения и правила этого Собора были присланы ему; и он принял их и соборне предал Нестория анафеме. Около половины пятого века началась вражда между греками и армянами, возбужденная политическими обстоятельствами того времени. Она-то и была причиной наружного разъединения двух церквей. Поводом к разъединению их послужил Халкидонский Собор, бывший в 451 году. В этом Соборе не было армян, потому что они тогда воевали с персидским царем Сапором. Это отсутствие их, политическая вражда с греками и в добавок неверный перевод и, следовательно, превратное толкование вероучения и определений Халкидонского Собора были причиной тому, что часть армян воспротивилась этому Собору, постановившему исповедовать в Христе два естества, божеское и человеческое, в одном лице. Доказательством же тому, что это противление было наружное, от недоразумений, служит то, что мнимо отделенные армяне, согласно с халкидонским вероисповеданием греков и латин, веровали и теперь веруют, что Иисус Христос есть совершенный Бог и совершенный человек, и потому говорят, что два естества соединились в Иисусе Христе без смешения, без превращения Божества в человечество и человечества в Божество и что свойства двух естеств, божеского и человеческого, остались неизменны. Были попытки воссоединения армян с Православной Церковью; в 1170 году греческий царь Мануил посылал к армянскому католикосу Нарсесу отличного богослова Феориана для переговоров об этом воссоединении. Феориан своими основательными и умными речами склонил сего католикоса принять халкидонское вероисповедание и внушить оное всей пастве его. Но, к сожалению, это благое начинание замерло. Наш св. Синод в 1841 году 24 сентября письменно просил тогдашнего католикоса Иоаннеса представить ему возможно подробнейшее изложение вероисповедания армяно-григорианской церкви. Но едва ли оно представлено было. И так есть возможность соединения, о котором веду речь. Ежели армяне делаются католиками и протестантами, то могут принять и Православие. Для воссоединения же их к нам, по крайнему разумению моему, с нашей стороны требуется, во-первых, усердие к этому святому делу, во-вторых, повторение запрещения нашего Синода (1841 г.) печатать в наших церковных и нецерковных книгах горькие для армян выражения, например, треклятые армяне такие же еретики, как и ариане, постящиеся в честь пса, именуемого Арцивурий и т.д., в-третьих, подробнейшее изложение православного вероисповедания и представление его в соборе армянских епископов для подписи, с простейшим глаголом в нем о лице Иисуса Христа, что он есть Бог совершенный и человек совершенный, в-четвертых, допущение церковных бракосочетаний армян с русскими девицами и крещение детей в нашей или армянской церкви по взаимному согласию родителей».

После сего великая княгиня пожелала знать о числе имений, принадлежащих Гробу Господню в Валахии и Молдавии. Я удовлетворил ее любопытство и высказал свое политическое воззрение на шаткость владения этими имениями в недалекой будущности вследствие упрямства греческих иерархов и монастырей, по которому они не хотят давать ни малейшего выдела из доходов со своих имений правительствам Молдовлахии, тогда как эти правительства стремятся к политической самостоятельности и не имеют государственных имуществ и потому жадно смотрят на имения церковные и задумывают отобрать их себе на общественные нужды.

Была речь о поклонении нашего народа лежащему во гробе царю. Это поклонение казалось ее высочеству странным. «Я, – говорила она, – перед смертью попрошу, чтобы на грудь мою была положена не малая икона. Пусть ей поклоняются, а не мне». Я разделял ее мнение.

Великая княгиня, объявивши мне, что она поедет в Москву на предстоящую коронацию государя императора, и подаривши печатный церемониал священного венчания его на царство на немецком языке, выразила свое неудовольствие на то, что императрица будет принимать от него корону, стоя перед ним на коленях, потом спросила меня: уместно ли и одобрительно ли коленопреклонение ее в такой час священный и торжественный? Послышался ответ мой: «У меня есть древняя славянская рукопись, в которой помещен устав венчания государя на царство. В этом уставе, переведенном с греческого, написано: «Если хочет венчаться жена царя, то патриарх подает царю диадему для нее, осенив ее крестным знамением; царь же возлагает на нее». О коленопреклонении ее ни слова. – Значит, оно установлено не в Греции, а у нас. Кем? Пока не знаю этого, но считаю сей обряд неосмысленным, неуместным и деспотическим. Судите: царица помазывается тем же святым миром, каким и царь, и сподобляется равной с ним благодати, причащается Святых Тайн, как и он, венчается короной в знак раздела с ним царственных трудов и для упрочения ее права и власти управлять государством по смерти его в случае малолетства наследника престола. Все это уравнивает ее с царем. А коленопреклонение ее пред ним понижает ее равенство. Следовательно, оно и не осмысленно и не уместно в церкви, где предоставляется ей священное равенство, да и нехорошим примером служит для русских мужчин, которые обыкновенно считают жен своих рабынями».

«И я так думаю», – сказала благоверная государыня, и потом предложила мне ехать в Москву на коронацию. Выслушав это неожиданное предложение ее, я колебался, поставляя ей на вид, что Синод не пригласит меня туда, но когда она повторила его с настойчивостью, догадался, что там будет ходатайство ее в мою пользу, и сказал ей: «Поеду».

Так кончилась моя аудиенция. Возвращаясь в свой приют, я говорил сам себе: «Любознательная женщина! умная женщина!».

6, понедельник. В этот день я служил обедню в дворцовой церкви ее высочества и молился горячо.

19, воскресенье. А сегодня переместился из ораниенбаумского эдема в лаврскую темницу.

22, середа. Не поеду в Москву, хотя и отпустило меня духовное начальство (будто) в Кострому для свидания с матерью моей. Глаза болят, да и являться мирови не хочется.

Нетерпеливо ожидаю речи московского митрополита Филарета новому помазаннику Божию, хотя наперед угадываю, что она не будет пророчественная.

Сознавая особенность времени, в которое живу, и помня, что оканчивается первое тысячелетие Русского царства, я желал бы слышать апокалипсис, т.е. откровение воли Божией во второе тысячелетие его. Но где Иоанн Воанергес, сын громов?

А по расчету вероятностей человеческих, будущность России представляется мировой, величественной, славной, ежели в число предначертаний государственной мудрости войдут:

Последование за шествием Бога с запада на восток.

Труд, самоотвержение и самопожертвование ради всемирного блага.

Восстановление царств Сербского, Болгарского, Молдаво-Влахийского, Иллиро-Венгерского, Чешского и Польского, и устроение взаимного союза их с нами в началах братней правды и любви, в видах действительного уравновешения сил всех народов в Европе и водворения общего спокойствия.

Воспринятие в кафолическую церковь армян, сириано-иаковитов, коптов, абиссинцев, исповедующих одни догматы с нами, с удержанием их обрядов, иерархий и народностей в видах благотворного уравновешения восточного христианства с западным.

Мудрая и бескорыстная опека над этими христианами и над племенами сиро-палестинскими, месопотамскими и малоазийскими, дабы сильнейшие из них, по неминуемом сокрушении магометанства, явились самодвижными планетами около солнца России.

Самое деятельное участие в судьбе союзного с нами греческого королевства и утверждение владычества его на окрестных островах и материках Македонии, Фессалии и Епире.

Установление средоточия а) законодательной власти духовной и б)примирительной расправы с правительствами, в зависящем от одного Бога – Константинополе.

Всемерное и многостороннее содействие к распространению Православия во всех частях света из царьградского храма св. Софии, этого величественного собора народов православных.

Всестороннее приобщение Российской церкви к восточному кафоличеству по коренному началу Православия: истина открывается во взаимной любви всех и этой любовью сохраняется, в видах устранения горестного отщепенства ее и надежного обращения так называемых раскольников наших, следовательно, подчинениие ее законодательной власти духовной в Константинополе, точное исполнение правил Вселенских Соборов, учреждение многих митрополий и зависящих от них епископий с правом составлять поместные соборы для ограничения страстей, предупреждения зол и спасения душ, уничтожение касты духовенства, назначение проповедников при каждой митрополии и епископии и особых духовников в каждом приходе, отмена присяги и браков в близких степенях родства, канонизация святых по указу Божию, а не императорскому.

Вычисление всех противодействий нам на поприще мировой деятельности и мудрое отстранение их при сильном тяготении свежих планет, кои будут обращаться около своего солнца России.

Измерение и взвешение всех благ, какие произведет такая деятельность, не исключая и задумчивости католиков и протестантов при зорком взгляде на новое шествие Бога среди нашего рая, задумчивости, от которой один шаг к новому вселенскому собору, долженствующему уяснить, умирить и облегчить совесть народов и привести их к простоте веры и к истинному богопочитанию, без всякой примеси суеверия, умничанья и фанатизма.

Уничтожение постыдного рабства, общечеловеческое образование и законодательство, нелицеприятный суд, думы мудрых и добродетельных мужей, предупреждение, а не преследование зла, увеличение удобств жизни, то ученье, что свет, а не тьма, и участие в археологических разысканиях по крайней мере в Святой Земле, еще не тронутой заступом англичан и французов.

Таковы воззрения мои на будущее дело русского народа, дело общеполезное и славное!

Но если мы будем только проповедовать о воскресении мертвых, лежа в гробах, переменять пуговки, подкрашивать старые заборы и лафеты, обворовывать самих себя, обкрадывать свой ум, кричать: «мы – мы!» – не давая молока ни братьям, ни соседям, идти не вперед, а позади народов, хромая и под хмельком пошатываясь, и проч. и проч., то ходящий среди народов Вседержитель их сотворит Страшный суд над нами.

Помилуй нас Боже по велицей милости твоей!

26, воскресенье. Накануне священного помазания царя здесь (в Петербурге) ночь была тихая. Звезды ярко горели на небе. Во время всенощного бдения петы были песнословия, определенные уставом того дня, но они дивно согласовались с царственным празднеством нашим после кровавых дней Севастополя. Какие же песнословия? Диавола (Наполеона) прелесть упразднися, и мы ожихом. Господь воцарися, в лепоту облечеся. Да веселятся небесная, да радуются земная, яко сотвори державу мышцею Своею Господь. Из чрева адова избави нас, и подаде мирови велию милость. В минуты пения стихов: «Хвалите имя Господне» и проч. у кадящего архимандрита из кадила вырывалось пламя. Так как чашечка кадила означает Пресвятую Деву Марию, а огонь в ней знаменует рожденного Ею Еммануила, то я, увидев кадильный пламень, подумал о наследнике престола и помолился о нем Еммануилу. В Евангелии читались слова Господа: «Дадеся Ми всяка власть на небеси и на земли. Шедше, научите вся языки, крестяще их во имя Отца и Сына и св. Духа» и проч. Выслушав эти слова, я вздохнул и сказал сам себе: «Так, Господи! По Твоей владычней воле будет царствовать над нами возлюбленный монарх наш. Воспламени убо в сердце его ревность к научению подвластных ему языков вере истинной».

День с утра до ночи был ясный, теплый и тихий. В час литургии, чтения из Апостола о твердости в вере и о благовестнических трудах Павла («я, меньший из апостолов, более всех потрудился») и из Евангелия о богатом юноше, сохранившем все заповеди, но не захотевшем раздать свои имения нищим, согласовались с моими помыслами о будущем мировом значении русского народа, который, будучи юнее всех, должен больше всех потрудиться с самоотвержением и самопожертвованием ради всемирного блага. По окончании литургии весь народ в лаврской церкви безмолвно и благоговейно ожидал электрического известия из Москвы о совершившемся миропомазании царя. У каждого притаилось дыхание. Каждая душа была вся в Боге. Наконец послышалось торжественное пение: «Господи, силою Твоею возвеселится царь». В эту минуту сердце мое затрепетало радостью, и ток молитвы моей слился с общим потоком молений о новом помазаннике Божием.

Сентябрь, 17, понедельник. Ночью под этот день мне снилось: где-то в большой зале стоит черный стол. Много людей тут. Какая-то девица подала мне нечто съестное. Я сел на камень. За мною очутился херсонский архиепископ Иннокентий и сел ниже меня. Мне совестно, что он сидит ниже меня. Что-то он говорил мне, но не помню. Во время разговора прошли мимо меня два капуцина, один после другого, и кланялись мне весьма почтительно. Потом лакей митрополита Никанора в черном фраке поднес мне рыбу на подносе. Я взял ее, но не ел!

Этот сон я записал в три часа и 25 минут пополудни, и как только кончил запись, услышал: ударили в колокол, извещая о кончине митрополита Никанора, который из Москвы после коронации государя приехал в лавру свою и заболел тяжко. Сердце мое встрепенулось. Но я не жалел о покойном. Его личность была посредственная, без блеска и пользы.

19, середа. Описание моего путешествия по Египту и в монастыри Антония Великого и Павла Фивейского одобрено духовной цензурой и св. Синодом, но еще не возвращено в цензурный комитет для выдачи мне. Посему я просил г. Сербиновича ускорить это дело мое.

Октябрь, 2, вторник. Снилось, будто я читаю бумагу, на которой написано, что мне как архимандриту иерусалимскому назначены в жалованье 16600 пиастров. Мне показалось мало. Но чиновник на той же бумаге, ниже, указал мне прибавку жалованья.

Что же? От меня как от начальника нашей духовной миссии в Иерусалиме св. Синод через петербургскую консисторию потребовал отчета в деньгах за 1854 год. Но отчета я не дал, поставив на вид секретное назначение миссии, которого не должна знать консистория. Требование не возобновлялось.

В настоящий день погода была ясная и светлая. Государь император с супругой и с тремя сынами своими торжественно въехал в столицу свою и был в Казанском соборе. Его сопровождал Константин Николаевич с супругой своей. В этот же день казанский архиепископ Григорий возведен в сан митрополита Новгородского и С.-Петербургского.

10, середа. Великая княгиня Елена Павловна сегодня уехала за границу и вчера прислала мне литографированный портрет свой памяти ради. Сходство большое!

Ноябрь, 1, четверток. Сегодня я был у Андрея Николаевича Муравьева. Он поведал мне, что новый обер-прокурор св. Синода граф Александр Петрович Толстой предубежден против меня, не постившегося в Иерусалиме и известного ему еще по Одессе.

Не знаю, кто и кто внушил ему, что я вместе с подчиненными мне лицами, из которых три были миряне, ел скоромное в Иерусалиме, где нечего более есть и где все владыки и монахи, по древнему обычаю, вкушают пищу мясную, а в Одессе, где Толстой недолго был градоначальником, а я профессором в лицее, настроил против меня известный у нас Магницкий, вместе с которым он воевал против графа Воронцова, любившего меня крепко. Магницкий, кем-то описанный вот так:

Без денег – пурист,

За деньги – атеист,

На тайной вечери – Иуда,

Магнитский – чудо.

Этот-то Магницкий, неоднократно ссылаемый в Ригу, Одессу и наконец в Херсон, Магницкий, от которого одесские друзья мои предостерегали меня, как от чумы, и который, видя холодность мою к нему, не любил меня и даже в проповедях моих отыскивал укоризны себе (о чем я не помышлял). Этот человек, дружа с графом Толстым и вместе с ним порицая управление Воронцова и написав на него донос государю Николаю Павловичу, наговорил ему, что я не православен, что я esprit fort et sceptique²³ и не подвижник. Это было давно. Однако дикое эхо наговоров его отзывается и теперь в душе Толстого. Злопамятен же он! Зла и жена его. Бывало в Одессе она, собираясь к обедне, оделит пощечинами всех своих горничных за неловкое одевание ее.

28, середа. Лев Григорьевич Сенявин, пригласив меня к себе, объявил мне, что граф Толстой предубежден против меня по разным наговорам, но ходатаем за меня перед ним употреблен г.Любимов (бывший директор азиатского департамента министерства иностранных дел) как воспитанный в доме отца графа Толстого. Любимову предложено было пересказать о мне сему графу то и то и то и то. Так говорил мне Сенявин, разумея особые труды и заслуги мои.

29, четверток. Сегодня я представлялся новому обер-прокурору Синода графу Толстому. Он вспомнил Одессу и говорил мне о тамошних красавицах Воронцовой, Нарышкиной, Щербининой, как они тогда цвели и жили припеваючи. Прилично было синодальному чиновнику говорить о них, и кому же? Монаху, которого, впрочем, уважали эти красавицы. Я внутренне подивился легкомыслию графа и разговору дал другой оборот, внушив ему сведения о действиях нашей духовной миссии в Иерусалиме. «Этой миссией, – говорил я, – приостановлены тяжбы греков, армян и католиков за обладание Святыми местами в Палестине, открыты училища, основана типография, снабжены семь церквей ризницами, склонено Святогробское духовенство вносить деньги в наши банки на случай отнятия Святогробских имений в Молдавии и Валахии». Тут граф остановил меня и сказал, что он позовет меня к себе вечером в другой день и поговорит со мной о восточных делах.

30, пятница. А.Н.Муравьев шептал мне, что граф Толстой на место мое в Иерусалиме избрал диакона Оптинской пустыни Ювеналия (из дворян) и держит его здесь в доме матери его, дабы при первых переговорах и возобновлении нашей миссии в Иерусалиме явить его миру, яко великого постника и молитвенника о душах наших. А шептал он это, ударяя себя по челу и приговаривая, что только крайне ограниченный ум может думать, что в Иерусалиме нужен нам монах, служащий одни обедни, панихиды и молебны. Вечером я ездил к Сенявину по условию с ним, но не застал его дома.

Декабрь, 4, вторник. Мне объявлено, что бывший посланник наш в Константинополе Владимир Павлович Титов весьма желает видеть меня у себя в доме.

5, середа. Был у меня студент нашей Иерусалимской миссии, ныне диакон, Николай Крылов и поведал, что граф Толстой призывал его к себе и расспрашивал о нашем житье во св. граде, что и что мы ели, что делали, о св. огне и проч. Инквизитор!

Он же приглашал к себе и другого, состоявшего при мне студента Петра Соловьева, ныне священника на Охте, и расспрашивал его о том же. Инквизитор!

Сегодня получено мною из Константинополя верное известие о бедствии, недавно, 15 октября, постигшем наших единоверцев на Антиливане в Сирии. Тамошние марониты и друзы составили заговор против православных христиан и разграбили их церкви и жилища. По этому случаю Антиохийский патриарх отправил в Константинополь своего поверенного просить у Порты суда и защиты. Но я думаю, что Порта отделается одними обещаниями, не помышляя об исполнении их и желая искоренить Православие в областях своих, дабы устранить нас от влияния на дела наших единоверцев на Востоке.

И я несчастлив. Меня, сиротинку, судит и осуждает Толстой ум, и за что же? За то, что вкушал скоромную пищу там, где нет ни рыбы, ни грибов, ни ягод и где святые апостолы учили, что пища не поставит нас перед Господом.

Ни слабость моего здоровья, ни созерцательная жизнь моя, от которой я сознаю в себе скорее бытие души, нежели тела, ни дарования и познания мои, ни труды и заслуги мои, ни ходатайство о мне нескольких сановников, изумленных фарисейством Толстого, ничто не уважается. Вкушение нескольких капель скоромной похлебки там, где более нечем питаться, признано величайшим преступлением. И кто судья мой? Кто порицает меня и тех иерархов, с которыми я разделял трапезу в св. граде? Мирской человек, который не понимает различия между заповедью и обычаем, который суд свой ставит выше рассуждения многих, но который, к несчастью, имеет власть распинать.

Боже! Прости ему, ибо он не знает, что творит.

Жизнь наша – море. Блажен же тот из нас, кто челн свой вверил Кормчему небесному. Этот Кормчий введет его в тихую пристань.

Ему Всемогущему и Милостивому вручаю себя. Аминь.

Март, 23, пятница. Ночью под этот день у меня были четыре сновидения.

1. Будто я нахожусь в чужом доме, в котором есть коридор. Тут одесский протоиерей Михаил Павловский взял мой саквояж с деньгами и положил его в своей комнате. Но я, воспользовавшись выходом его в другую комнату, взял этот дорожный мешок, а протоиерея запер в его помещении снаружи из коридора. Потом я вынес этот мешок с деньгами на двор и, идя к какой-то церкви как бы в ограде монастырской, спрятал его в снегу и сам воротился в дом. Сижу тут и вижу: растворяется дверь и входит толпа музыкантов, а за ними идут С.-Петербургский митрополит Никанор, его викарий Аристарх и еще какой-то архиерей с архимандритом. Они сели за стол, и им поданы были снеди. Митрополит с растрепанными волосами был одет в полосатую засаленную рясу. Я же не садился за стол. На мне сверх рубашки был багряный хитон, какой пишется на иконах мучеников. Архиереи эти ничего не говорили и исчезли. А я опять вышел на двор и направился к тому сугробу снега, в котором скрыл свои деньги, на дороге же нашел оброненный кем-то полуимпериал. Подхожу к сугробу, тут играют ученики духовного звания. Я подумал, что пропали мои деньги. Но они оказались целы. Я взял их.

2. Будто я еду в малой коляске. Сзади ее привязан чемодан мой. Она очень тесна и качается неприятно, но летит быстро. Я еду куда-то в дальний край. Вдруг очутился я верхом на овце. Она палевого цвета. Низка ростом. Бежит проворно. Я доволен ее бегом и целую ее в голову. Она привезла меня в арабскую деревню, как бы на Ливане. На краю этой деревни я вижу два отверстия в земле, и между ними соскакиваю с овцы своей. А она тотчас прыгнула в одно отверстие. Смотрю туда. Овца моя не ушиблась и ест говядину в подземелье большом. Мне захотелось вытащить ее оттуда; и я подошел сперва к служителю моему Ивану, который, однако, спал, потом к одному мужику и сказал ему по-арабски: овца моя упала в яму; но он не хотел высвободить ее оттуда, отговариваясь, что нет лестницы. Тогда я подбежал к отверстию и начал подзывать к себе овцу. Но ко мне вспрыгнула черная кошка, толстая, мягкая и весьма красивая. Я положил ее на свою шею. Она очень любит меня и мурлыкает. Потом я с нею пошел гулять. Вижу: недалеко от меня идут на гору две девицы, ливано-горки, красавицы, одна русая, а другая с черными волосами, но белая, как лилия. У обеих их на головах высокие, нарядные кокошники с узорчатыми покрывалами из шелка, кои спускались по спине их до пят. Одна девица одета была богаче. Она-то, проходя мимо меня, подняла руки к лицу, как католичка, лицо ее – прелестно, полно, кругло, бело, румяно. Рост у нее высокий, стан гибкий. Она ничего не говорила мне. А другую я видел сзади. Платье на ней было дымчатого цвета, отороченное по подолу черной каймой. Когда эти девицы скрылись от меня, я с кошкой своей вошел в избу. Тут сидел арабский мальчик, весьма белый и румяный, и говорил мне, что в деревне все мужики – православны, но один из них переменил веру за четвертак. Это мне горько. Смотрю в окно и вижу: множество мужиков, одеты по-сирски, глядят на меня ни сурово, ни мило. Ко мне в избу вошел священник, как бы русский, в камилавке, с медалью, и что-то говорил очутившемуся подле меня студенту Соловьеву.

3. Будто я у епископа Христофора. У него какой-то иностранный священник налепил на стены какие-то аллегорические картины. Одна представляла центавра. Он подошел ко мне и, показав нарисованный им шар земли с цепью внизу из сердец, что-то говорил мне об этом шаре. Но я забыл слова его.

4. Какой-то старик спросил меня по-французски: «Avez vous parcouru le pays des Druses?». Я ответил ему: «Oui, monsieur, j'ai vu les Druses du mont Liban. Mais il est très difficile de connaître leurs rites, parce qu'ils cachent leur religion»²⁴.

NB. Ложась спать, я просил Бога открыть мне: возвращусь ли я в Иерусалим. И вот мне поведано, что я поеду туда, и открыто печальное положение там Православия под образом девицы в дымчатом платье с черной каймой и жалкое состояние тамошней католической церкви под образом девицы, молящейся по-католически. Сдается, что и второе назначение туда нашей духовной миссии будет овечье, бестолковое.

26, понедельник. Ночью под этот день снилось:

1. Будто я стою на поле. Кто-то взял в руки свои пушечку, похожую на втулку, и выстрелил из нее в стену. Небольшое ядро отскочило от нее, летело ко мне и ударило меня в шею, но вреда мне не причинило; потом опять полетело к стене и опять отскочило от нее и приразилось ко мне, но без вреда. Стрелявший говорил: это выстрел коптский.

NB. Сдается, что мое сочинение о коптах будет сдано мне св. Синодом для печатания.

Sic. Сдано 16 мая без всяких поправок.

2. Снилось, будто я стою в горнице, похожей на церковь. Тут в углу у печи сидит на стуле великая княгиня Елена Павловна в черной шляпке. Около нее сидят фрейлины. Вижу: поставили налой среди горницы, и тверской архиепископ Гавриил вышел говорить проповедь. После приветствия – «Благоверная государыня», – он начал говорить, но как только сказал, что пастыри не проповедуют, великая княгиня встала, подошла к нему и сказала: «Как не проповедуют? Каченовский проповедывал». Потом вынула из кошелька своего несколько червонцев и дала их архиепископу. Он принял их, перестал говорить и отошел к печке, дабы пересчитать деньги. А великая княгиня подошла к одному чиновнику, отдала ему золото. В эти минуты я уже лежал на кровати под одеялом. Она подошла ко мне и, сказавши: «Прощайте, батюшка», – поклонилась мне и ушла. Лицо ее было очень желто и сморщено.

NB. Архиепископ Гавриил, под священноначалием которого я служил в Одессе, в феврале 1857 года уволен на покой с пенсией в 1500 руб. в год.

3. Потом снилось, будто я стою среди той же горницы. Подле меня стоит фрейлина Елены Павловны, протестантка Раден, так близко, что я чувствую прикосновение руки ее к моей руке и весьма приятную теплоту, струящуюся из руки ее. Она сперва молилась Богу по-православному, потом подняла руки к небу, как поднимают наши священники, и перешла на правую сторону к фрейлине Эйлер, которая что-то звонко пела приятным голосом.

NB. Сегодня я был у фрейлины Раден и говорил с нею о духовных предметах; она очень рада была моему посещению. А Эйлерша собиралась к императрице Марии Александровне, дабы представлять собой живую картину жены Навуходоносора по рисунку, который показала мне.

4. Снилось, будто я в Константинополе быстро иду у стены тамошней Галатской крепости, веду за собой толпу фрейлин и вязну в сухом песке. На дороге лежат кучи денег. Я поднимаю их, но не беру себе, а только рассыпаю по дороге. Все мы подошли к какому-то зданию с башнями. Вход в одну из них, похожую на выпуклый алтарь, был отворен, но внутри было весьма темно. Один чиновник подошел к человеку у алтаря и сказал ему: «Пришла великая княгиня». Началась суматоха. Пока делалось распоряжение, чтобы впустить нас в церковь, я подошел к фрейлине А.Ф.Тютчевой. Она мне сказала: «Наши священники не учат, как надобно нам исповедоваться». Великой княгини я не видал.

NB. В первый день августа я служил обедню в церкви ораниенбаумского дворца в.кн. Елены Павловны и оттуда ходил в крестном ходу на пруд, что недалеко от дворцовой башни, и освящал тут воду. При освящении ее присутствовала в.кн. Екатерина Михайловна, а Елены Павловны не было. Святой водой я кропил все горницы ее и даже спальню, в которой стояла простая железная кровать ее высочества.

Апрель, 2, понедельник. Под этот день снилось, будто я в Иерусалиме стою на высоком месте подле башни, как бы у Яффских ворот. Некто подошел ко мне и сказал: «Училища расстроились». «Чего же смотрит патриарх?» – возразил я и слышал ответ незнакомца: «Он думает выйти в светское звание». Я засмеялся.

9, понедельник. Ночью под этот день снилось, будто нахожусь у императрицы Марии Александровны. У нее великий князь Константин Николаевич, одетый в нагольный тулуп, занимается математическими вычислениями постройки кораблей. Государыня, сказав ему: «Мы не помешаем вам разговором нашим», – обратилась ко мне и, протянув ко мне обе ручки, сказала: «Вы заняты сочинениями вашими, скоро ли они выйдут в свет?». Я отвечал: «Одно из них в Синоде». «Там оно пролежит долго», – сказала императрица. Она была весьма ласкова ко мне. А Константин не проговорил ни слова.

NB. Апреля 6 дня он избрал меня в члены Императорского археологического общества. Кстати же я видел его в тулупе, в этой наидревнейшей одежде русского народа.

17, вторник. Ночью под этот день снилось, будто я нахожусь в Иерусалиме и из сада Архангельского монастыря смотрю на новый дом, который я выстроил в 1853/4 году. Снаружи он цел, только в окнах нет оконниц, а внутри стоят леса в два яруса, у восточной же стороны его навалены щебень, мусор и известковая земля. Я не входил туда. Потом видел мимоходящего патриарха Кирилла в багряном цветном одеянии, зашел в греческий монастырь св. Гроба и тут мимоходом слышал, что монахи считают деньги.

NB. Этот сон предвещает, что я не буду жить в своем новом доме иерусалимском. И не жил!

Май, 3, четверток. Ночью под этот день видел два сна:

1. Какой-то военный говорил мне, что русские побили французов в сражении и что на обеих сторонах легло много солдат: грудами, холмами лежали убитые. Отличился наш генерал Бибиков.

2. Будто я хожу в каком-то чужом городе между деревянными строениями и удивляюсь, что их весьма много. А строения эти походят на константинопольские.

NB. Ужели я буду в Константинополе? Туда назначен посланник Аполлинарий Петрович Бутенев, и он желает, чтобы я служил в тамошней посольской церкви. Но я не хочу ехать туда. Возвратился бы в Иерусалим! Ни то, ни другое не осуществилось. Сон предвещал, что я и в нынешнее лето буду жить в деревянном городе Ораниенбауме, куда уже пригласила меня в.кн.Елена Павловна.

9, середа. Ночью под этот день снилось: Я вошел в какую-то длинную горницу. В ней было много незнакомых мне разночинцев, духовных и мирских. Две двери вели из нее в боковую комнату налево. Они были затворены. Однако там слышен был говор людской за обедом у графа Протасова (покойного). Я подошел к одной двери и, отворив ее немножко, заглянул в эту комнату. Вижу: тут против дверей сидят люди, духовные, военные и гражданские, а далее налево вдоль горницы стоит длинный стол, покрытый для обеда, но за ним никто не сидит, хотя некоторые рюмки и стаканы были наполнены пенистым квасом. Потом я затворил дверь. Но скоро оттуда вышел граф Протасов с митрополитом Никанором. Первый провожал второго. Конец сновидению.

NB. Думается, что оно предвещает смерть митрополита Никанора. Граф придет за ним с того света. Обед – похоронный!

Точно так. Никанор умер 17 сентября 1856 года.

Знать: Протасов обер-прокурорствует и на том свете.

19, суббота. Ночью под этот день снилось, будто я во дворце у императрицы Марии Александровны. Она, одетая очень просто, с голыми руками, сидела за особым столиком у стены, а меня усадила за большой стол на противоположной стороне. Мне подали чай. Я пил его с булкой. Потом императрица говорила, но что, не помню, и севши подле меня, раскрыла греческое Евангелие, начала читать его и просила меня объяснить ей то, что прочла. Я по-русски перевел, что было нужно, и объяснил.

NB. Сон в руку! Императрица поручила мне написать рецензию греческого рукописного Евангелия 1272 года, подаренного ей Александрийским патриархом Иаковом через посредство министра Авраама Норова.

24, четверток. Ночью под этот день снилось:

1. Молодой арабский священник, приятной наружности, родственник служившего при мне переводчиком Фадлаллы, освящал воду в моей иерусалимской келье.

2. Наш посланник при Оттоманской Порте Бутенев, прощаясь со мной, говорил мне: «Поклонитесь от меня консулам Базили и Марибути, но не гласно. Они служили усердно».

NB. Перед сном я повелел душе моей открыть мне будущность. Она открыта. Выстроенный мною дом в Иерусалиме освящен, но не для меня, а для молодого и красивого епископа Кирилла. Консулы же Базили и Марибути отслужили там свою службу. Поклон им! Сие толкование записано мною в 1860 году на черновой записи моих сновидений.

Июнь, 10, воскресенье. В этот день после обеда я лег спать и видел следующий двусоставный сон: Я в церкви. Митрополит Никанор служит обедню. Во время малого выхода протодиакон пошел с Евангелием, а за ним я в монашеской, а не архимандритской мантии несу в руках Евангелие же в золотом кованном переплете. Оно так и блестит и то тяжело, то легко. Протодиакон подошел к митрополиту, сидевшему не среди церкви, а в алтаре, и возгласил: «Премудрость», и еще какой-то праздничный стих. В эту самую минуту я стал между протодиаконом и каким-то незнакомым мне священником. Свет так и обливает меня. Протодиакон взял у меня Евангелие и перед митрополитом наклонил меня до лица земли, потом поднял весьма быстро, держа меня под грудь так, что мне весьма легко было вставать, опять наклонил меня по-прежнему и опять поднял так же. В первый раз я целовал колено митрополита, а во второй его руку, и думал, что он хочет посвятить меня в сан игуменский. Но посвящения не было. Зрелище тотчас переменилось.

Я будто в доме митрополита. По правую сторону его сидит какая-то духовная особа. Я стою перед владыкой. Он говорит мне: «Кто не так здоров, тому полезно ехать в Грецию». Я подумал: «Почему же не в Иерусалим? Ужели туда пошлют афинского архимандрита Антонина, а меня на его место?». Но эта мысль была несносная, скоропереходящая. Потом митрополит спросил меня: «Архиереи, возвращающиеся в Грецию, имеют ли епархии?». Я ответил ему: «Не имеют, а живут на покое». Отвечая же так, имел в уме своем покойного митрополита Адрианопольского Герасима и Макария Силистрийского. После сего митрополит сказал мне: «Ежели подана на тебя просьба...» Я ответил: «Владыко святый! Я никому не сделал никакого зла и сам незлобив». По сем послушник внес к нам круглую корзину с крупными плодами, как то: с ананасами, айвами, яблоками и лимонами. Митрополит встал со своего места, подошел к корзине и начал завертывать плоды в бумагу, но ни одного из них не дал мне. Затем он, духовная особа и я, мы перешли на другую сторону горницы и сели обедать. Нам подан был хлеб, похожий на ячменную кашу. Те не едят, один я ем; и этот диковинный хлеб мне нравится. Он вкусен и сладок. И что же? Вдруг он превратился в полотенце зеленого цвета, сложенное в несколько складок. Я развернул это полотенце и удивился, что можно печь такой хлеб, тонкий как полотно. Потом митрополит заговорил о свадьбе дочери обер-священника Кутневича и сказал, что свадьба ее вне дома была скромна, а внутри пышна; играла музыка. Конец сновидению.

NB. В первой половине его он вещает мне какое-то понижение меня, какую-то нерасположенность ко мне митрополита, а во второй – мое предвидение следующего случая:

В 1857 году 13 января бывший посланник Титов и знаменитая госпожа Татьяна Потемкина в доме министра Норова объявили мне, что архимандрита Антонина хотят послать в Иерусалим на место мое, а меня в Афины на его место. Однако же ни то, ни другое не сбылось. Что касается до обеда, к которому не дотронулся митрополит, то он означает, что его преосвященство скоро прикажет нам долго жить.

Июль, 14, суббота. Ночью под этот день снилось. Где-то в саду вижу наших императриц, старую и молодую. Обе они высоки, старая – румяна, но под глазами у нее желто и опухоль видна. Она спрыгнула с невысокого обруба на зеленый лужок, чему я удивился. Потом обе царицы пошли в даль, но в священнических ризах. За ними шло много фрейлин и дам.

NB. Во сне я предвидел совершенное мною освящение воды 1 августа в ораниенбаумском саду в.кн. Елены Павловны у пруда, через который течет Черная речка, имеющая желто-красноватую воду. Ее высочество была тогда нездорова, а молодая дочь ее Екатерина Михайловна присутствовала при водосвятии и по окончании его шла в крестном ходу до дворца своей матери. За нею шли фрейлины и дамы. Замечаю, что когда я начал водосвятие, тогда супротив меня на небосклоне легкие облака разрисовались в виде иконостаса. Придворный священник о. Гавриил Любимов влил в водосвятную чашу воду из нечистого пруда; и я святил эту воду, сжав сердце, и ею окропил Екатерину Михайловну и всех спутниц и спутников ее, и все покои и даже спальню Елены Павловны.

21, суббота. Ночью под этот день снилось, будто я в одной рубахе лежу на полу у кровати великой княгини Елены Павловны. Она в спальном чепце всею верхней половиной тела склонилась ко мне и как бы висела на воздухе неподвижно, но ничего не говорила мне. Лицо ее было весьма бело и румяно. Потом оба мы вышли из горницы, она в спальной одежде серого цвета и в чепце, а я в каком-то хитоне. Была ночь. Неизвестно мне было то место, по которому мы шли в потемках, не разговаривая. Шли мы, шли вперед. Вдруг я увидел на дороге медную монету, величиной в пятак, поднял ее и, заметив на ней цифру 6, положил ее в свой карман, не показавши ее великой княгине и не сказавши ни слова. Потом и она увидела на дороге медную же монету и наклонилась, чтобы взять ее. Наклонился и я. И что же? Оказалось, что в этом месте в землю зарыто было несколько монет. Великая княгиня начала отрывать их и забирать в рядинное полотно с некоторой торопливостью и жадностью. Чем глубже она рылась, тем более вытаскивала денег; а яма углублялась и великая княгиня уходила в нее. Я стою подле ямы этой и вижу тут серебряный талер, и поднимаю его; но он в руках моих оказался посеребренным пряником круглым. Я бросаю его поодаль, и опять смотрю в яму и вижу в ней кожаные сапоги грубой работы: беру их в руки и надеваю на свои ноги. Но они тесны. Потом оба мы пошли далее впотьмах и вошли в какой-то дом. Тут великая княгиня села на диван подле какого-то невоенного человека, большого роста, с белой головой, и что-то говорила ему. А я стоял против них. Этот человек своими серо-голубыми глазами смотрел на меня неприятно. Конец сновидению.

NB. Начало его предвещало мне аудиенцию у ее высочества. В первый день августа я святой водой окропил спальню и кровать ее. Она вышла ко мне, в чепце, белая и румяная, и стоя говорила мне, что до сей поры не могла принять меня по причине нездоровья своего. Сказавши же это, показала мне свой затылок и на нем прижигание.

А что означало наше хождение впотьмах и обретение монет? Я исповедовал великую княгиню, как духовник ее. А исповедь – потемки! Для нее написана была мною по-французски исповедь кающегося грешника. Эту тетрадку она брала с собой за границу и, как сама говорила мне, полгода размышляла о написанном в ней, углублялась в смысл моих слов, и сознала, что так надо каяться, как я написал. Мои слова, усвоенные ею, во сне казались мне монетами, кои она вынимала из ямы, т.е. из глуби души моей, с жадностью.

Что касается до невоенного белого человека, который (в сновидении) смотрел на меня неприятно, то он должен быть белокурый канцлер Горчаков, отдаляющий меня от Иерусалима.

22, воскресенье. Снилось, будто я где-то встретил казанского архиепископа Григория и благодарил его за скорый пересмотр моего сочинения о коптах.

NB. Действительно, он не долго держал у себя это сочинение и одобрил.

25, середа. Ночью под этот день снилось. 1. Где-то я сел на пароход. Было темно, как ночью. Пароход плывет по реке среди какой-то деревни. Она не течет. Вода в ней дымчатая! А в деревне все дома деревянные на кирпичных основаниях. Красные кирпичи складены инде горизонтально, инде вертикально, но везде выпукло и откосно ради напора воды. В деревне не видать ни одной души живой. Скоро пароход пристал к такому месту, где река кончилась. Тут я сошел на землю и, увидев торговца мелочью, как бы молдавана, подошел к нему и спросил его по-французски: «Parlez vous en grec?»²⁵. Он ответил мне по-гречески: «Ὁμιλῶ ῥωμαϊκά»²⁶. Я спросил его по-гречески: «Πῶς τὸ λέγουν αὐτὸ τὸ λιμάνι», т.е. «Как называется это озеро?». В эту минуту оно показалось мне обширнее; но цветность его была тоже дымчатая, неприятная. Торговец назвал его, но оно забыто мною. Я спросил молдавана по-гречески: «Как же мы проедем далее?». Он ответил: «Вон, уже лошади готовы для вас; на них вы скоро доедете до такого места, где опять возьмет вас пароход». Я пошел к лошадям. Их много. Все они черные, и не запряжены. Но вдруг подали телегу. Все другие вскочили в нее поспешно, а я, последний, хотел вскочить с колеса, но только на облучок попал чревом и повис на нем. Кто-то, стоя в ней и укладывая свои вещи, помешал мне перевалиться в нее. Телегу повезли шибко. Я боялся упасть как бы в безводный канал, а потому заблагорассудил соскочить с телеги; соскочил, пошел пеший и завернул в какой-то деревянный дом, похожий на торговую баню. Никого тут не было. Я испугался, подумавши, что это гроб, и выбежал оттуда. Конец сновидению.

NB. Сон предвозвестил мне путешествие на Восток, которое продолжалось с 1858 лета по ноябрь 1861 года. В 1860 году я возвратился в Одессу, но отсюда опять услали меня в Египет, где я и похоронил приятеля моего, коптского патриарха Кирилла. Вот вам и гроб во сне!

2. Снилось, будто я, в одной белой рубахе и в башмаках, весьма скоро иду где-то по снегу и вязну в нем. Но в одном месте, я остановился, присел на снег и осмотрел свою обувь. Она была чиста и черна. Потом я пошел далее и, прибежав к одному крутому холму, спрыгнул с него как бы на пароходное колесо и с него перепрыгнул на деревянную лестницу, с которой соединялась другая лестница, каменная, но узкая. Я начал всходить по этой второй лестнице, но мне помешали какие-то люди, сходившие сверху. Я опять пошел вниз. Тут встретил меня турецкий чиновник и сказал: пойдем, я разменяю вам деньги. Мы подошли к меняле. Турок, меняя мои деньги, отгонял каких-то бездельников и дал мне пригоршни мелкой монеты турецкой, новой. Конец.

NB. И этот сон предвозвестил мне путешествие на Восток. А люди, помешавшие мне взойти на лестницу, означали преемника моего по Иерусалиму, мелитопольского епископа Кирилла и его драгомана Фадлаллу. Этого епископа я из Яффы письмом просил прислать мне в Египет Фадлаллу для переговоров моих с коптским патриархом Кириллом о воссоединении коптской церкви с нашей посредством названного переводчика. Но он не прислал его и так помешал мне начать дело, которое поручено мне было св. Синодом.

Август, 3, пятница. Снилось: я видел коронованного императора Александра Николаевича в кафтане с золотыми узкими позументами на полах и в порфире.

10, пятница. Ночью под этот день снилось, будто я в доме великой княгини Елены Павловны, никого не видал, по лестнице взошел наверх и, увидев ее высочество, своротил было налево, но она подошла ко мне и сказала, что архиерей взял у нее двух дискантов. «Зачем же вы отдали их ему? – проговорил я. – И меня в детстве хотел было взять к себе в хор преосвященный костромской, но мать укрыла меня от поисков регента. А вы ведь сильнее моей матери». Княгиня сказала мне: «Будем продолжать наш путь».

NB. После коронации она уехала за границу, да и я продолжал свои путешествия.

12, воскресенье. Утром, часу в седьмом, я еще спал и во сне слышал голос, который громко сказал мне: «Ступай в Оренбург».

NB. Я пробудился и надумал: Оренбург означает Ἂγιον ὄρος, Святую гору Афонскую. Значит, мне быть там еще раз.

И был я там в 1858, 1859 и 1861 годах.

Сентябрь, 12, середа. Утром, когда я еще спал, снилось, будто состоящий при нашем посольстве в Риме архимандрит Софония пришел ко мне и показал письмо на большом почтовом листе. Я начал читать его: почерк сего архимандрита. Написано, что другой, а не я, назначен в Иерусалим начальником нашей духовной миссии и поедет туда в мае 1757 года. Слово «Иерусалим» подскоблено и похерено. Узнав это, я перестал читать письмо, но не печалился. Софония сказал мне с усмешкой: «Что? Не быть вам в Иерусалиме!». Я ответил ему: «Не буду плакать, но поеду туда, чтобы взять оттуда пожитки свои». Конец.

NB. Сон в руку. В Иерусалим назначен инспектор С.-Петербургской Духовной Академии архимандрит Кирилл в 1857 году и будет рукоположен в сан епископа.

13, четверток. Снилось, будто я в Казанском соборе стою в алтаре. Там на кресле сидит казанский архиепископ Григорий в черном клобуке с блестящим крестом на нем. Все облачаются. Ко мне подошел лаврский ризничий о. Серапион и сказал: «Выходите и вы». Но я не выходил из алтаря.

NB. Сон в руку! Григорий 2-го октября назначен петербургским митрополитом и в этот же день поздравлен в Казанском соборе, где он был по случаю встречи государя. Я был тогда в этом соборе.

15, суббота. Ночью под этот день снилось, будто я с о. Феофаном приехал к какому-то арxиерею для поздравления его. Он спал, и потому мы не были приняты. Потом оба мы вышли из сеней в церковь. Она вновь отделана в греческом вкусе. В ней особенно понравились мне хоры. Белые, они повиты были зеленой тончицей (флером). Из потолка спущена золотая люстра. Она мала и увенчана петушиными перьями. У стены высоко видно было место для чтения Евангелия. В церкви стояло много священников. Один из них, молодой, назначен в Вену. Из церкви я зашел в западную комнату, стою тут и слышу: певчие поют что-то весьма тихо и необыкновенно так, что весь хор тянет одну ноту, а тонкие голоса выводят верхние и нижние нотки, как будто вышивают узоры. Оканчивается обедня. Вижу: архиерейская митра лежит на престоле, но она походит на домашнюю скуфью, шитую жемчугами по красному бархату. Вижу воздухи, шитые по белому атласу зеленым стеклярусом. Зеленые лавры издают из себя шум. Лаврский протодиакон Сахаров хотел было сложить их вместе, но, видя колебание зелени и слыша исходящий из них шум, не прикоснулся к ним. Обедня кончилась. Я сижу в комнате. Тут поют митрополичьи певчие и поют очень хорошо.

NB. Сдается, что этот сон предвещал мне смерть митрополита Никанора²⁷.

24, понедельник. Снилось, будто я в кабинете государя Александра Николаевича. Он очень ласков ко мне, но что говорил, того не помню. Дверь кабинета его – однополотнищная.

30, воскресенье. Во всю ночь под этот день снился мне казанский архиепископ Григорий, но мало что помню из разговора его. Он говорил, что меня не пошлют в Иерусалим. Я отвечал ему, что не желаю быть там.

Еще снилось, будто я в багряном саккосе поднялся на воздух.

NB. Сдается, что Григорий будет митрополитом Новгородским и С.-Петербургским. Да! Он назначен 2 октября, в день въезда государя в северную столицу.

Октябрь, 2, вторник. Снилось, будто я читаю бумагу, на которой написано, что мне как архимандриту иерусалимскому назначено в жалование 16600 пиастров. Мне показалось мало. Но чиновник указал мне на той же бумаге, но только ниже, прибавку жалованья.

NB. От меня, как и от начальника нашей духовной миссии в Иерусалиме, св. Синод, через с.-петербургскую консисторию, потребовал отчета в деньгах за 1854 год. Но я отчета не дал, поставив на вид секретное назначение миссии, которого не должна знать консистория.

31, середа. Снилось, будто я в соборной церкви Зимнего дворца читаю Евангелие с налоя, обратившись лицом к западу. Император Александр сидит тут на своем месте, но в тумане. Евангелие писано золотом по голубому полю крупными и вычурными буквами. Я не разбираю его. Мне стыдно. Два протодиакона кафедрального собора подали мне другое, малое Евангелие, написанное мелким почерком. Я не разбираю его, а замечаю, что император ждет окончания Евангелия. Я сам выдумал конец его и прочел.

Ноябрь, 17, суббота. Ночью под этот день снилось, будто я вошел в какие-то пещеры, ископанные в каменной горе наподобие катакомб римских. Они освещены были очень ярко. Кроме меня, тут никого не было. Я там и сям видел надписи на неизвестных мне языках, начертанные длинными буквами. Когда я подошел к одной пещере и стал любоваться золотым переплетом как бы Евангелия, на котором видны были странные письмена, ко мне явился переводчик Фадлалла и сказал, что один грек желает видеть меня. «Пусть войдет», – проговорил я. Вошел грек в белой фустанелле и сел подле меня. Но когда он получил благословение мое и протянул свою руку к устам моим, дабы я поцеловал ее, я рассердился и выслал его вон. Он вышел смиренно, не сказав мне ни слова. Конец.

NB. В декабре настоящего года из Севастополя приехал в Петербург грек-доброволец, сражавшийся там вместе с нашими солдатами, и был у меня в лаврской келье, одетый в фустанеллу. Митрополит Григорий поместил было его в лавре, но он рассердился и ушел, не знаю куда.

21, середа. Снилось: где-то я стоял на покатой местности. Было светло, но не от солнца. Стою и вижу широкий и глубокий паром деревянный. В нем стоят две девицы и двигают какие-то машины, кои привлекают речную воду к парому за кормой его. Я дивлюсь этому привлечению ее. Меряю палкой глубь воды у парома. Оказалась глубь в полтора аршина. Вода зеленовата. По правую сторону ската, на котором я стоял, расстилалась долина, а за нею место было покатисто, и по нему быстро и шумно течет река широкая, но не глубокая; подле нее, взад и вперед, ходят коровы и буйволы черные. Вода пенится. Девицы вышли из парома на землю. Паром исчез. Реки исчезли. Девицы сели за стол. Сел и я против них. Они разложили на столе снеди и виноград желтый с зеленцой. Я сказал одной из них: «Хочу винограду». Она дала мне две ягодки. Я опять сказал ей: «Покупаю у тебя фунт». Девица отвесила мне фунт. Но я не ел его, а только отведал. После сего девица, продавшая мне виноград, вышла из-за стола, переменилась в лице, подурнела, оказалась шадровитой и начала кричать во всю пасть: «Факторы-евреи – обманщики, дорого берут за услуги, по 50 рублей за паспорт». В эти минуты один еврей молча прошел мимо меня с какими-то бумагами. Другая девица молчала и молчала.

NB. Таинственно, неразгаданно это сновидение.

Декабрь, 6, четверток. Ночью под этот день снилось, будто у меня на левой стороне груди сияет звезда.

NB. Вечером я поручил себя воле Божией.