3. Гражданские права духовенства

Одновременно с определением состава и границ духовного сословия шло определение и его гражданских прав. Духовный чин весьма рано, можно сказать, с самого начала своего существования в России, выделился из общей массы государственного народонаселения, как особое привилегированное общество, члены которого мыслились не подлежавшими лично ни требованиям государственной службы и тягла, ни даже общему гражданскому ведомству по суду и управлению, принадлежавшими к особому ведомству своей духовной власти. Но это обособление никогда не простиралось до того, чтобы между церковным и государственным ведомствами пропадало всякое взаимодействие и связь. Нечего и говорить, что такие крупные перемены в государственной жизни, какие произвела реформа Петра, должны были отразиться на гражданском положении духовного чина самым существенным образом...

Свобода от личных податей и повинностей была всегда признаваема за духовенством на основании еще греко-римского права. Но при этом необходимо иметь в виду то важное обстоятельство, что эта личная свобода от платежей и повинностей имела весьма мало значения в древней России. Государство не знало тогда поголовной или подушной раскладки своих сборов и повинностей; единицами обложения у него были только дворы, выти, обжи, сохи или промыслы; всякий, кто владел тяглой землей или занимался тяглым промыслом, и должен быть тянуть с них тягло, платить дань, нести военную повинность или лично, или поставкой известного числа воинов, оплачивать военные нужды государства, ставить подводы и кормы для военных и приказных людей, поддерживать дороги и мосты, наконец делать городовое дело. Всем этим сборам и повинностями подлежало наряду с земскими людьми и духовенство, которое, как и земские люди, тоже жило землей. Такой порядок не был противен греко-римским законам, потому что и в Греции духовенство с своих недвижимых имений несло все означенные повинности и сборы. Но между положением греческого и нашего духовенства образовалась существенная разница. При существовании в Греции личных налогов и дани, свобода от них давала духовенству видное привилегированное положение, тогда как у нас, при отсутствии их, духовенство становилось совершенно на одну доску с тяглыми людьми. Свобода от податей и повинностей действительно давалась только некоторым духовным лицам и учреждениям по жалованным грамотам, являлась следовательно не правом, а пожалованием, милостыней ( – «пожаловали есми, дали есми сю милостыню»), пожалованием притом же от известного лица, милостыней того или другого князя, а не государства, так что получившие грамоту должны были хлопотать об утверждении ее у каждого нового князя или царя. С течением времени жалованные грамоты умножались, привилегии делались обычным явлением среди духовенства, но свобода от тягла всего вообще духовного чина, как привилегия государственная, так и не успела выработаться в течение всей древнерусской истории. Притом же белое духовенство оставалось чуждым и этих частных пожалований, большею частью дававшихся монастырям. Немногие жалованные грамоты церквам среди всей массы жалованных грамот монастырям составляют нечто вроде тех крупиц от трапезы богача, которыми питался бедный Лазарь.

Не тяглыми, белыми считались только те земли, состоявшие в пользовании духовенства, которые составляли церковную вотчину или были приписаны к церквам по писцовым книгам. Но не говоря уже о вотчинных землях, у церквей весьма мало было и земель писцовых до самого конца XVII в., когда при царе Феодоре, во время общего межевания земель, постарались снабдить землями как можно большее число церквей. Большинство причтов содержалось землями, которые отводились им приходскими общинами или помещиками. Но эти земли отводились не в собственность церкви, а только в пользование причтам, поэтому нисколько не изменяли своего прежнего характера, оставались по-прежнему или в государевом, или во владельческом тягле, затягивали в то тягло и тех, кто ими пользовался. От этого мы постоянно видим духовенство участвующим во всех мирских разметах и разрубах общин черных, а равно и в платежах владельцу в общинах владельческих, если только владелец (наприм. монастырь или боярин) не давал своему причту жалованной грамоты. Земли, которые были собственностью самих духовных лиц или находились у последних в оброчном владении, тоже полагались в общие обжи и сохи и облагались общими платежами. Нельзя, впрочем, назвать совершенно обеленною и церковную землю. С нее постоянно собирались, так называемые, чрезвычайные сборы, наприм. военные запасы, подводы, стрелецкий хлеб, деньги на строение крепостей и т. п. При п. Никоне с церковных земель собирали на войско драгунских лошадей, по одной лошади с каждых 5 рублей патриаршей дани. Кроме того, эти земли, наряду с другими, вкладывались в сбор полоняничный (на выкуп пленных) и в губную повинность⁵⁰¹.

В таком положении застала духовенство реформа Петра. Когда началось известное нам напряжение всех материальных сил страны по случаю тяжкой войны и универсальной перестройки всего государства, его вместе с тяглыми людьми должно было разделять и все белое духовенство, владевшее тяглыми землями. В 1721 г. новгородский архиепископ Феодосий писал, наприм. такое донесение св. Синоду: «в новогородской епархии обретаются многие такие церкви, к которым собственных церковных земель в писцовых книгах не написано и от приходских людей во владенье не определено, от чего принуждены они, церковники, получать во владенье себе для пропитанья своего тяглые крестьянские земли, с которых равно с крестьяны и подати всякие всегда они платят и работы и прочие принадлежности отправляют и подводы ставят,... и в том имеют многое с прочими церковники неравенство и перед подобными им священнослужители, которые церковными землями удовольствованы, немалую терпят обиду и несносную носят тягость, понеже которые из них, за конечною своею скудостию, определенных каких податей заплатить и работ отправить когда не возмогут, те и истязанием жестоким бывают озлобляемы, отчего некоторые, не возмогши такой тягости понесть, и домов своих лишаются, и св. церкви приходят до запустения»⁵⁰². От сборов и платежей не спасали теперь и старые жалованные грамоты, потерявшие всякую силу с самого начала XVIII столетия. Поземельные сборы требовались с такою настойчивостью, что наприм. в 1721 г. в Москве оказалась в обыкновенном поземельном окладе даже одна церковь за свое церковное место и притом еще с 1712 г. Она была выстроена на земле оброчной, из этой же оброчной земли отмежеваны были к ней места под кладбище и под дворы причта. Губернатор Ромодановский сложил было с нее весь оброк, кроме мостовых денег, но в 1714 г. другой губернатор Салтыков опять потребовал с нее всех оброчных денег. Наконец в 1721 г. прихожане с причтом подали челобитную о сложении оброка с их церкви. Но и по этой челобитной камер-коллегия решила не брать оброка только с места, занимаемого самою церковью и кладбищем, а с мест под дворами причта указала брать оброк по-прежнему⁵⁰³.

Кроме прежних платежей, духовенство подверглось еще многим новым платежам и повинностям. С 1704 г. оно должно было поступиться в пользу государства очень важным источником своего содержания – некоторыми угодьями, которые объявлены были теперь оброчными статьями казны, как то мельницами, рыбными ловлями и пчельниками⁵⁰⁴. В том же 1704 г. явился, так называемый, банный оброк со всех частных бань; сначала велено было брать с каждой бани по 5 рублей, но потом сбор этот понизился до рубля, а с 1705 г. до 5 алтын в год⁵⁰⁵, Около того же времени введен в употребление сбор четвертой части дохода со всех вообще хозяйственных отдаточных статей, наприм. за отдачу в наем дворов и т. п.⁵⁰⁶. Небывалые прежде сборы, которым подвергнулось духовенство, показались ему очень тяжелыми. «Бог знает, что у нас в царстве стало, говорили священники друг другу. Такие стали подати, – уму не постижно; а теперь и до нашей братьи – священников дошло; начали брать у нас с бань, с пчел, с изб деньги, – этого наши прадеды и отцы не знали и не слыхали». Думали даже, что антихрист народился на земле или по крайней мере скоро народится⁵⁰⁷. Но эти оброчные сборы были еще только началом тяжестей.

Шведская война потребовала усиленных платежей с тяглых людей и огромных наборов для усиления войска. Теряясь в изобретении новых средств для удовлетворения своих нужд, зорко озираясь во все стороны, нельзя ли чего где взять в пользу бедной казны, нет ли где избылых от государственной службы, которых бы можно было заставить служить, правительство обратило особенное внимание на многочисленный класс поповичей, церковников, монастырских и архиерейских служителей и нашло их избылыми от службы и платежей. С 1705 г. начались, как мы видели, их разборы для определения в службу и тягло. Далее правительство нашло слишком многочисленным и тяжелым для государства даже класс самих священнослужителей, захотело и его притянуть к материальной службе государству, которая теперь так была нужна для государства. Вопрос прямо сводился на то, обязано ли духовенство военной повинностью в пользу государства. Среди своих военных нужд правительство недолго задумывалось над этим вопросом и решило его положительно. Забирать в военную службу детей духовенства и церковников не было никакого препятствия, но заставлять служить в войске священников и дьяконов очевидно было нельзя. И вот в 1707 г. „вместо государственной службы» установлена была с священнослужителей подать на войско драгунскими лошадьми⁵⁰⁸.

Сбор драгунскими лошадьми был не новостью для духовенства, существовал еще при п. Никоне; но тогда он был только временным пожертвованием со стороны духовенства для удовлетворения чрезвычайной государственной нужды; при Петре он явился как постоянная, ежегодная личная повинность священнослужителей вместо личной военной службы. Количество его определено по величине доходов каждого священнослужителя по соображению с числом приходских дворов; от московских священников положено брать по одной лошади ценою в 12 рублей с каждых 150 дворов прихода, от городских с 200, а от сельских с 300 дворов, причем священникам, имевших в приходах меньшее число дворов, велено складываться между собою, уравниваясь деньгами, но ни в каком случае не делать раскладки на причетников и прихожан⁵⁰⁹. Вскоре эта повинность, по просьбе самого духовенства, переложена на деньги, причем велено сбирать с священнослужителей по 2 алт. 3 деньги за каждый городской и по 10 ден. за уездный двор прихода⁵¹⁰. Сборы эти были очень тяжелы для духовенства, так что с самого же начала их образовалась в них большая недоимка, собиравшаяся по обычаю с помощью жестоких правежей и возбудившая горькие жалобы. В 1708 г. два священника и дьякон одной подмонастырской слободы Троицкой лавры писали государю: «велено с нас, богомольцев твоих, на прошлый 707 год по переписным книгам доимочных денег со многих домов происку взять по 10 денег и стоим, государь, на правеже другую неделю, и бьют без пощады и правят тех доимочных денег 48 рублев. И после, государь, переписных книг в приходе нашем многие домы опустели, потому что по твоему великого государя указу браны из прихода нашего по вся годы в драгуны и в солдаты и в нарядчики и в каменьщики и в плотники и в лопатники и в кузнецы, и ныне берут же, а жены их, покидая домы свои впусте, разбрелись врознь и кормятся в мире Христовыми именем, а иные солдатские жены выехали в новозавоеванные городы к мужем своим, а иные у нас в приходе многие и не солдатские домы стоять впусте. А которые, государь, у нас у церкви Божии и живущие домы есть, и те все оскудали и обедняли,... да у нас же, государь, у той церкви Божии нам богомольцам нету ни сенных покосов, ни земли, ни руги, и кормимся приходом. А ныне нам у той церкви Божии кормиться стало нечем и хлебными заедными долгами одолжали, и с тех драгунских и солдатских пустых дворов вышеписанных денег платить стало нечем». В заключение они просили избавить их от платежа, а недоимку сложить. Правительство с своей стороны настаивало на бездоимочность платежей и с 1710 г. поручило взыскание недоимок губернаторам. Жалобы еще боле усилились. Московское духовенство два раза (1713 и 1714 г.) просило монастырский приказ о снятии драгунского сбора; не дождавшись ничего, оно в 1719 г. подало третью челобитную о том же, жалуясь между прочим и на то, что сборщики непременно требуют денег, а лошадей не берут; на этот раз челобитная имела некоторый успех, благодаря особенно тому обстоятельству, что в окладе на 1719 г. драгунский сбор почему-то не был означен; это обстоятельство, на которое с особенной настойчивостью указывала челобитная, привело в затруднение и монастырский приказ и даже Сенат, – сбор драгунских денег с московского духовенства отложили до будущего генерального определения⁵¹¹. Но это обидело духовенство других мест; в 1721 г. Костромское духовенство просило св. Синод, чтобы драгунские деньги и с него также не взыскивались, как с московского духовенства, жаловалось на свою всеконечную скудость и задолжение неискупное, на несносные сборы с бань, на сборы полковому духовенству, полоняничные, ямские, архиерейские. Св. Синод определил собрать драгунские деньги только до 1720, а впредь остановиться этим сбором до указа, между тем отовсюду собрать сведения, где, с какого времени, по каким указам и сколько собиралось этого сбора и сколько осталось его в доимке⁵¹². Требуемые ведомости представлены были уже в 1723 г. Из них узнаем, что за три года (1720–1722) в одних Московской, Петербургской, Киевской, Архангельской, Воронежской и Смоленской губерниях драгунских денег с духовенства следовало собрать по окладу 88.142 р. 30 алт. 5 ден., а в доимке из этой суммы было 81.961 р. 2 алт. 2 ден. Из остальных губерний ведомости еще не приходили. Св. Синод в первый же год своего существования начал ходатайствовать о сложении разных налогов с священнослужителей, в том числе и драгунского сбора, но ходатайство его долго оставалось без всякого успеха. Между тем в России введен был после ревизии подушный оклад, по наложении которого правительство обещало не производить, кроме его, никаких других сборов. Воспользовавшись этим обещанием, Синод еще более усилил свое ходатайство за духовенство. Наконец уже в 1724 г. в табели окладов на следующий 1725 г. против статьи о драгунском налоге явилась собственноручная отметка государя: не сбирать⁵¹³.

Священнослужители должны были нести военную повинность драгунскими лошадьми, церковники и дети духовенства несли ее лично. В 1705 г., по указу царя командиру драгунского полка кн. Волконскому, стоявшему тогда с полком в г. Козлове, велено было учинить во всех городах и уездах перепись всем людям, состоявшим на службе при архиерейских домах и монастырях, переписать также поповичей, дьячков, пономарей, детей их, родственников и свойственников, и годных из них всех забрать в солдаты. После этого начались постоянные наборы по духовному ведомству. Негодных к военной службе тогда же велено было обложить «за государственную службу» особым сбором, который назван был церковническим или козловским окладом⁵¹⁴. Разбор произведен был сначала в заокских и украинских губерниях; из взятых в военную службу составлено целых 2 драгунских полка и один пехотный; на оставшихся за набором положен оклад, на архиерейских дьяков по 40–20 р. в год, на подьячих по 25–5 р., на поповичей, дьячков и всякого церковного причта людей по 1 рублю; велено брать по 80 коп. даже с увечных, старых и малых от 10 до 20 лет, а с малолетних ниже 10 лет – по полтине; кроме того несовершеннолетние обязаны были после известного срока являться снова к разбору. В течение 1706 и 1707 гг. оклад был введен повсеместно⁵¹⁵. Духовенство с самого же начала подняло горькие жалобы и на этот сбор. Цифра его была не так высока (1 рубль), но нужно взять во внимание то, что едва ли не каждый церковник должен был платить не за одну только свою голову, а вместе и за своих детей и родственников, живших при нем без самостоятельной должности, а священнослужители, платя за своих детей, были еще сами обременены драгунским сбором. В 1721 г. костромское духовенство в упомянутой нами челобитной св. Синоду писало: «да с нас же, новопоставленных попов и диаконов (которых из церковнического оклада еще не выключили) правят несносные тягостные оклады, вместо солдатства оброчные деньги, а во отписях нас попов и дьяконов пишут у платежа дьячками и пономарями с 706 и по сей 721 год, такожде и за детей наших правят с нас же попов и дьяконов оные же оброчные вместо солдатства деньги». Как в драгунском, так и в козловском платеже образовалась недоимка, которая росла год от году. В 1720 г. ее накопилось 33.353 р. 37 коп. в одном патриаршем казенном приказе на 47.083 руб. 65 коп. всей окладной суммы⁵¹⁶. Ходатайствуя о сложении с священнослужителей драгунского оклада, св. Синод ходатайствовал вместе с тем и об отмене козловского сбора с церковников, указывая на то, что большая часть плательщиков этого сбора люди скудные, не имеющие церковных земель, с великой нуждою и сами питаются, что сбор этот весьма не уравнителен, многосемейным тяжелее, чем малосемейным, да кроме того в иных местах и вовсе не положен, что наконец правительство установило уже подушный оклад, в который многие из церковников и записаны. Несмотря на эти представления, козловский оклад был сложен уже в конце 1724 г.⁵¹⁷

С 1711 г. церковники были притянуты еще к адмиралтейской повинности. При известной страсти Петра к морю наборы к адмиралтейскому делу никак не могли миновать духовенства. В 1711 г. монастырскому приказу велено было набрать в петербургское адмиралтейство из церковников 60 человек, грамоте и писать умеющих, и выслать их в Санкт-Петербург по именной росписи под надзором провожатых; они назначались для обучения разным мастерствам по адмиралтейству. В 1718 г. встречаем даже такого рода распоряжение: «набрать в адмиралтейские плотники из церковнических детей 500 человек, в том числе чтобы, сколько возможно, было больше грамотных», а местоблюстителю патриаршего престола Стефану Яворскому для ведома отписать, «чтобы во всей московской губернии до окончания того разбору поповых и дьяконовых и пономаревых и сторожевых и просвирниных и всяких церковниковых детей в духовный чин не посвящать до указу». Стефан написал на присланном ему извещении: «буди указ великого государя непременным о том, что из церковников избирать в плотники, а что не посвящать в попы, идеже самая нужда требует, сему делу несть должно быти». С 1712 по 1720 г. по разным присылкам было принято в адмиралтейство и определено к мастерствам 836 человек церковников, но из них 524 человека бежали. В 1724 г. адмиралтейская коллегия просила св. Синод или отыскать их и воротить из бегов, или прислать вместо них новых. Но он решительно отказался от этой комиссии на том основании, что бегство этих церковников случилось еще между 1712 и 1720 гг., когда и Синода вовсе не было; да и времени с тех пор прошло уже много, – отчего этих беглых до сих пор не разыскивали, о том пусть рассудит сама адмиралтейская коллегия; что касается до присылки новых церковников, то Синод прямо отвечал, что посылать стало решительно некого, потому что при церквах оставлены одни штатные причетники, а остальные забраны уже в подушный оклад⁵¹⁸. По всей вероятности, адмиралтейская повинность с духовенства после этого прекратилась; – по крайней мере мы не имеем об ней никаких дальнейших известий.

В 1720 г. находим известие о наборе церковнических детей 15–20 лет по белоозерскому уезду к оружейному и прочим делам на петровские заводы. По поводу этого набора сохранилась жалоба одного священника Григорьева, из которой видно, как духовенство, кроме тяжести самих наборов, должно было еще терпеть при них разные несправедливости от наборщиков. Григорьев жаловался, что у него на заводы взяли двоих сыновей, состоявших уже на должностях причетников, каковых брать не было указано, и притом бывших в таком уже возрасте, что даже младшему было 34 года, держали его, Григорьева, в тюрьме за то, что не хотел их представить, а потом, когда он побрел с Белоозера в Петербург жаловаться, описали в казну его дом и все его пожитки⁵¹⁹.

Налагали иногда на церковников и такие сборы и повинности, которые вовсе не должны были бы их касаться. Наприм. в 1718 г. с податных людей назначен был сбор на устройство Ладожского канала. Заведовавшие этим сбором комиссары и камериры требовали его и с церковников⁵²⁰. Этого мало, вместе с канальными деньгами церковники должны были в иных местах нести разные другие платежи, которые или стояли в связи с канальным сбором, или просто только были приравнены к нему по количеству. В 1721 г. Нижегородский епископ Питирим доносил св. Синоду, что в его епархии канальных денег собиралось по 23 алт. 2 ден. с двора со всех церковников, певчих, дьячков, пономарей и просвирниц: «а потом де, писалось в доношении, и другие всякие подати, которые в указах упоминаются, – собрать против канального расположения, все сбираются же и поныне, а именно: на прошлый 719 и 720 год на покупку провианта по рублю с двора, да на покупку к нынешнему году и на поставку генерального провианта же в Санкт-Петербург, в Ригу и в прочие завоеванные города по рублю же, да на покупку ж и на подряд к военной морского флота компании к нынешнему ж году морского провианта и припасов по 13 алт. с деньгою с двора с упомянутых церковников определенные от государственной камер-коллегии камериры и комиссары за великим правежом доправили и ныне правят же, и другие подати, которые упоминаются против канального расположения, с них церковников правят все в равенстве... А в других епархиях таких сборов с церковников не сбирается, понеже вышеписанные канальные и др. деньги велено сбирать с церковных крестьянских и бобыльских дворов, а не с них церковников; а они церковники, и кроме оных денежных излишних податей, платят против других епархий церковную дань и козловский оклад, с бань оброчные деньги, которых бывает в сборе не малое же число». В заключение Питирим просил, чтобы собранные незаконно деньги были зачтены церковникам в уплату козловского и банного окладов. Св. Синод отнесся по этому доношению в Сенат и требовал об освобождении церковников от всех лишних сборов. Несмотря на это, канальный сбор с церковников продолжался до 1723 г., когда его наконец велено было прекратить⁵²¹.

В 1720-х годах правительство ввело новый способ раскладки податей и повинностей, не по дворам и промыслам, а по душам, и в первый раз еще произвело поголовную перепись всех податных людей, первую ревизию. Вместе с тем вопрос о финансовых отношениях духовенства к государству должен был возникнуть теперь совершенно в другом виде и потребовать более ясного и точного решения, чем прежде, когда личных податей и повинностей в государстве еще не было. Как же решило его правительство? В первых указах о ревизии велено было писать в нее и духовенство (белое), причем церковников и всех детей духовных лиц записывать вместе с податными людьми, подлежавшими положению в подушный оклад, а священников и дьяконов переписать пока на особых реестрах⁵²², – вопрос об них, как видится, еще не был решен окончательно. Почти через год после начала переписи духовенства, в половине 1721 г. военная коллегия потребовала положительного ответа на него от Сената по поводу производившегося тогда расположения полков по душам. Посланный для этого расположения в Новгород и его уезды генерал-майор Волков спрашивал коллегию, класть ли ему по расположению на полки наряду с другими душами протопопов, попов и дьяконов, извещая при этом, что в данных ему из ревизионной канцелярии для оного расположения сказках такие чины значились и в число положены. При слушании этого донесения Сенат нашел, что священнослужителей вовсе бы не следовало класть в подушное расположение на полки, но все-таки удержался от окончательного решения такого важного вопроса и положил спросить о том государя. Военной коллегии дано знать, чтобы священнослужителей в расположение пока не клали, но детей их и прочих церковных служителей с детьми велено было класть наряду с прочими ревизскими душами⁵²³. Таким образом, свобода от подушного оклада дарована была только лично священнослужителям и то впредь до указа, а все низшие члены клира и семейства духовенства причислялись к податному классу.

18 августа 1721 г. св. Синод послал в Сенат ведение, в котором энергично протестовал против такого решения. Указывая на свою обязанность «о оных церковниках, яко о подчиненных своих и в охранение данных, иметь попечение», св. Синод представлял Сенату, что дети духовенства никак не могут составлять постоянного платежного класса, потому что из их числа постоянно выбывают многие люди в состояния свободные от платежей: «когда которые из оных будут посвящены в священнослужители (в какие чины, кроме церковных причетников и их детей, едва когда иной кто из разночинцев вступает и мало кто от ведущих недовольства и неудобе носимая священства тягости получения того звания желает), кто тогда оной оклад будет платить? и ежели которые из них определятся, как спрашиваемы бывают, в такие службы, в которых служители во оном окладе не заключаются, а особливо как взяты будут оные для свойственного им учения в санкт-петербургскую семинарию и в партикулярные по епархиям школы, от оного окладу свободные, на ком то положенное число будет спрашиваться? в чем и опасение есть, дабы неослабные оного окладу опросы и сборы не коснулись прилучающихся в тамошних местах священнослужителей и не нанеслося бы от того св. церквам отягощения. Также и о причетниках церковных... св. правит. Синод упоминает, дабы и они, как попы и диаконы, были из оного окладу выключены, понеже служители суть св. Церкви, а наипаче многие, или большая часть зело скудные, а иные и земель церковных не имеющие, которые и питаются с великою нуждою и не точию такой нужде, но и собственному на них накладу подлежат (т. е. козловскому сбору),... от чего и тягость им не малая есть; и ежели при такой тягости не будут они причетники с детьми своими из вышеозначенного новорасполагаемого окладу выключены, то принуждены будут некоторые, весьма скудные, и мест своих лишаться. А на те их места мало будет получения церковного причта требователей, от чего многие тех причетников места упразднятся и спрашивать, нежели имать, оного оклада будет не на ком. И когда собрать положенного числа будет не с кого, тогда касаться будет Синоду недовольного с команды своей отправления нарекание и умножаться станет повсегодно на счет св. Синода не малая такой доимки сумма, которой и в платеж употреблять будет не из чего». В заключение св. Синод объявлял, что он нарочно протестует против состоявшегося распоряжения заблаговременно, чтобы печальные последствия, могущие произойти от приведения его в исполнение, «св. Синоду не причлись к умолчанию». 6 сентября государь присутствовал в Сенате и, между прочим, указал: «попов и дьяконов в раскладку не класть». Но о церковниках и детях духовенства упомянуто не было⁵²⁴.

Св. Синод не оставил своего ходатайства и в ноябре того же года обратился с докладом к самому государю; в числе докладных пунктов между прочим говорилось: «о поповских и дьяконских детях и о причетниках с детьми, которые из нынешнего поголовного окладу не выключены, требуется рассмотрительное определение, дабы их выключить: понеже за малолетних детей и за престарелых и увечных родителей, которые сами о себе промышлять не могут, также и за возрастных и здоровых, которые тяглых земель и никаких промыслов не имеют и питаются от родителей или от детей своих, принуждены будут платить попы и диаконы, которые, хотя не за себя, но за оных, подлежать будут тому платежу подобно крестьянству»; затем, повторив кратко прежние резоны из представления Сенату, св. Синод писал: «а понеже шляхетство, довольные земли и угодья имеющее, из оного окладу и с детьми выключено, того ради и помянутым церковникам, из которых градские и никаких земель не имеют и весьма скудны суть, такое же выключение требуется». Это сравнение духовенства с шляхетством очень выразительно определяет мысль св. Синода. Желая приравнять духовенство к высшему привилегированному классу, он просил о сложении и других сборов с духовенства, как то, канальных и провиантских денег, которыми духовенство напрасно отягощалось и приравнивалось к тяглым людям. На этом докладе последовала высочайшая резолюция довольно неутешительного качества: «довольно поговорить и на пример несколько экземпелев учинить к слушанию»⁵²⁵. Дело таким образом опять откладывалось в долгий ящик. Оно решилось уже в апреле 1722 г. на общей конференции Синода и Сената, результатом которой был известный указ 4 апреля; за исключением церковников, которые не были детьми священнослужителей, все остальные действительно служащие члены причтов объявлены были по нему свободными от подушного оклада вместе с своими семействами и составили с этого времени привилегированное наследственное духовное сословие⁵²⁶. Св. Синод с своей стороны в том же году определил соборные и приходские причты штатами; при этом он положил было освободить от оклада и сверхштатных священнослужителей вместе с их детьми, но вследствие многочисленности этого сверхштатного духовенства распоряжение о свободе от оклада детей его было отменено в следующем же году и их велено было всех записывать в оклад⁵²⁷.

Таким образом, введение подушного оклада, сопровождавшееся в начале большой опасностью для духовенства попасть в податное состояние, в конце концов способствовало к более ясному и резкому отделению его от податных классов. Но мы видели, что и после 1722 г. правительство долго не слагало с духовенства некоторых частных сборов вроде драгунского, козловского, канального, как ни неуместны они были после общего утверждения свободы духовенства от податей. Кроме этого, вследствие строгости и неуступчивости, с какой правительство стояло за целость своих сборов по душам, в среде духовенства, как мы уже замечали выше, допущено было существование совершенно аномального и противного принципу привилегированности духовного чина в собственном смысле податного священства, которое при преемниках Петра сделалось предметом многих затруднений и для правительства, и для духовной администрации. Эти священнослужители, вышедшие из крепостных людей разных владельцев или из купеческих, мещанских и крестьянских обществ считались по ревизским сказкам наряду со всеми податными душами и одинаково с последними облагались всеми податями и повинностями. Некоторые постановления правительства заставляли платить за них оклад выбравших их в священнослужители помещиков и общества, но от этого сущность дела, разумеется, не изменялась, – податное состояние этих священнослужителей не уничтожалось до следующей ревизии; дети их, рожденные до их посвящения, должны были оставаться в подушном окладе и после ревизии⁵²⁸.

Кроме разных платежей духовенство и после освобождения от податного состояния должно было нести некоторые тяглые повинности. Так, его дома были обложены постойной повинностью на полки; она была снята уже в 1724 г., по крайней мере с тех домов, в которых жили сами священнослужители, потому что, говорилось в указе, „во время отправления правила к священно-служению такому постою быть не прилично»⁵²⁹. После нового устройства полиции при Петре священно- и церковнослужители обязаны были полицейской повинностью, требовавшей от них исполнения таких обязанностей, которые были совершенно несовместны с их службою и званием, наприм. в городах ходить на караулы к рогаткам, являться на пожары, дежурить на съезжих дворах и в домах офицеров для посылок к колодникам и для работ⁵³⁰. Вскоре после смерти Петра в ноябре 1726 г. московское духовенство входило прошением в московскую дикастерию, в котором жаловалось на крайнее неудобство полицейской повинности, объявляя, «что московская полицмейстерская канцелярия наряжает их как в ночное, так и в денное время на караулы к рогаткам; а кроме того они должны являться с пожарными орудиями на пожары и исполнять обязаны вкупе с гражданством по полицмейстерской инструкции все другие полицейские обязанности; потому в служениях во св. Божиих церквах и в мирских требах бывает не без остановки; и как военный артикул запрещает с караулов отлучаться, то случается, что сущие в болезнях в приходах умирают без исповеди и причащения, церковники же оставляют в ночном времени церкви Божии без всякого охранения». Представив это прошение в св. Синод, дикастерия присовокупляла от себя, что «за назначением священно- и церковнослужителей к рогаточным караулам в бытность попов, дьяконов и церковников в караулах чинится зазрение духовенству от инославных»⁵³¹.

Развитию тяглого характера духовенства в государстве весьма много содействовало тяглое положение его в отношении к церковной администрации. При этом нужно взять во внимание то важное обстоятельство, что с 1701 г. самое церковное тягло при посредстве восстановленного тогда монастырского приказа едва было совсем не сделалось тяглом государственным. Когда монастырский приказ принял на себя все хозяйственные операции архиерейских домов и сбор всех архиерейских пошлин с тяглого духовенства, последнее по своему тяглу совсем перешло в светское ведомство. Для сборов с него приказ назначал своих светских сборщиков, разных стольников и ведомцев, которые собирали всякие сборы и со всех вообще тяглых людей церковного ведомства по церковным вотчинам. Кроме этих сборщиков, по некоторым сборам духовенство попало в ведомство губернаторов, воевод, камериров, даже военных людей. Все они, будучи обязаны строгой ответственностью перед правительством за всякий недобор, производили свои сборы самым беспощадным образом, посредством обычных правежей, которые считались тогда самыми лучшими средствами заставить тяглых людей не уклоняться от тягла. Количество сборов назначалось самим приказом, или даже камер-коллегией. Собранные деньги отсылались в монастырский приказ, камер-коллегию, к воеводам и губернаторам, в ингерманландскую канцелярию (козловский оклад) и другие государственные учреждения, которые и употребляли их на разные государственные нужды⁵³². В некоторых епархиях церковные сборы были возвращаемы в ведомство архиереев, но назначение их оставалось и при этом одно и то же – за исключением из их суммы окладного количества на архиерейский дом служить для удовлетворения потребностям государственным⁵³³. Изменить этого назначения было нельзя, потому что в нем выражалось коренное воззрение правительства на церковные имущества и доходы; духовной власти оставалось обратить внимание только на то, чтобы удержать в своем ведомстве по крайней мере самую процедуру собирания этих сборов и таким образом выручить тяглое духовенство из-под власти светских сборщиков.

Первым делом св. Синода по его открытии был доклад государю о возвращении церковных вотчин и сборов в духовное ведомство. По утверждении этого доклада монастырский приказ естественно перешел в ведение св. Синода⁵³⁴. Значение приказа, как средоточия главного управления всеми государственными сборами по церковному ведомству, осталось то же, что и прежде; по-прежнему государство заявляло ему свои требования относительно этих сборов то через Сенат, то через камер-коллегию и штатс-контору; но в своей деятельности и по отчетности он теперь вполне стал зависеть от св. Синода⁵³⁵. Ближайшее управление сборами как с церковных вотчин, так и с духовенства предоставлено самим духовным властям. На первых же порах св. Синод предписал архиереям, чтобы они с великим поспешением сбирали всякие окладные и неокладные сборы, доимочные и настоящие, и которые впредь по указам спросят, отсылали их по губерниям и провинциям, куда прежде плачены были на указные сроки, или в св. Синод с обстоятельными ведомостями для отсылки в камер и штатс-коллегии, и о всех сборах и платежах присылали в св. Синод повсемесячные рапорты, чтобы случающееся в епархиях неисправление к Синоду не причиталось; а присылаемых из губерний и провинций камериров, комиссаров и прочих посланных в вотчины отнюдь не пускать, понеже все те принадлежности, которые им поручались прежде, будут отныне отправляться домовыми и монастырскими служителями⁵³⁶. Но этим распоряжением вопрос о хозяйственном управлении по духовному ведомству далеко еще не был решен. У духовных властей не было ни достаточного числа людей для их хозяйственных операций, ни окладных, доимочных и приходных книг для производства сборов, и они никак не могли тотчас взяться за свое хозяйство, а между тем светские чиновники, комиссары и камериры продолжали хозяйничать по церковному ведомству по-прежнему и своими злоупотреблениями возбуждали сильные против себя жалобы как со стороны церковных крестьян, так и со стороны тяглого духовенства.

То из той, то из другой епархии по челобитьям священно- и церковнослужителей в св. Синод поступали от архиереев доношения, в которых писалось, что от приказных людей, дворян и солдат духовенству чинятся в денежных сборах многие убытки, воеводы, комиссары и земских дел управители чинят священнослужителям обиды, берут с них подводы, бьют их на правеже, держат долгое время под караулом и проч.⁵³⁷ До чего доходили иногда эти правежи, видно из одного доношения царского духовника протопресвитера Тимофея Васильева, из которого узнаем, что в вотчине этого Васильева в шатском уезде взят был однажды на правеж священник Афанасий, и что на этом правеже солдаты проломили ему голову и убили его до смерти⁵³⁸. Случалось, что одни и те же сборы духовенству приходилось платить два раза, один раз сборщикам монастырского приказа и архиереев, а в другой раз по требованию воевод, комиссаров и земских дел управителей. В некоторых местах само духовенство старалось выйти из этой невыгодной для него неурядицы и отказывало светским сборщикам, ссылаясь на то, что без послушного указа из св. Синода они платить чужим сборщикам не смеют. По одной жалобе на подобное уклонение от сборов, поданной в св. Синод тульскими провинциальными властями, св. Синод указал во все сборы с духовенства светским сборщикам «вступать отнюдь не дерзать, понеже от оных синодальной команды подчиненным есть не малое озлобление»⁵³⁹. Но и после этого светские сборщики все еще продолжали тревожить духовенство, взыскивая с него разные недоимки за прежние годы большею частью даже по указам Сената, который в этом случае прямо шел против указа синодального. Уже в конце 1723 г. «государь, будучи в Сенате, указал синодского ведения доимки генералитету в губерниях и провинциях не править, а отдавать оную к настоящему нынешнего года сбору в ведение синодское и собирать подчиненным того Синоду, чтобы одним подданным, будучи в двух правлениях, излишней тягости не было»⁵⁴⁰. Между тем и монастырский приказ под ведением Синода мало-помалу устроился и вошел в отправление всех своих экономических обязанностей; в 1724 г. он даже совершенно слился с св. Синодом, составив при нем хозяйственное отделение под именем камер-конторы синодального правительства⁵⁴¹.

Так, хотя и не вполне, разрешен был вопрос о свободе духовенства от государственных податей и повинностей. Относительно других прав духовенства по состоянию законодательство времени реформы не заключало в себе ничего особенно нового. Сохранялось давнее запрещение духовенству заниматься торгами и промыслами, неприличными духовному званию и влекущими за собою приписку к податному состоянию, держать лавки, корчмы, курить вино и проч.⁵⁴²

В прежнее время строгость подобных запрещений простиралась до того, что духовные лица не могли даже отдавать своих домов в наем. При Петре священно- и церковнослужители свободно могли пользоваться доходами своих домов, которые они имели не на церковной земле, но при этом должны были нести с таких домов и обыкновенную постойную повинность⁵⁴³. Далее, со времени Уложения всем духовным лицам запрещалось приобретать себе вотчины и держать крепостных людей⁵⁴⁴. По случаю ревизии при Петре допущено было важное отступление от этого закона Уложения. Во время церковнических разборов, когда церковников и детей духовенства, взятых во оклад, велено было приписывать к разным владельцам, дозволено было по желанию записываться им и за священнослужителями на церковных землях. Отношения священнослужителей к этим записанным за ними лицам не были выяснены, но при тогдашнем быстром развитии крепостного права они скоро устроились по готовому образцу отношений всех вообще господ к их крепостным людям. При имп. Анне Иоанновне, когда правительство в первый раз обратило внимание на это уклонение от Уложения, распоряжение Петра объясняли тем, что церковников велено было приписывать собственно к церковной земле, а не к личности того или другого священнослужителя с предоставлением последнему владельческих прав в отношении к ним⁵⁴⁵. Такова ли была действительно мысль Петра или нет, положительно сказать не можем. Владение крепостными людьми и населенными имениями бесспорно признавалось за теми священно-служителями, которые, как наприм. многие священники юго-западных приходов, были дворянского происхождения или получали во владение вотчины по пожалованию; так наприм. мы сейчас видели, что у царского духовника Тимофея Васильева было село в Шацком уезде.

Реформа принесла с собою весьма важные определения и относительно прав духовенства по суду. Вопрос об этих правах, рассматриваемый с новой государственной точки зрения, на первых порах оказался не менее трудным для решения, как и вопрос о мере участия духовенства в государственном тягле.

В древней Руси принято было общим правилом, что духовный чин подлежит суду духовной же власти не только по духовным делам, но и по возникающим в его среде гражданским искам, даже, по крайней мере до снятия сана и присуждения к мирскому наказание, по делам уголовным. В исках его с посторонними назначался суд общий или смесный из духовных и светских судей; самый иск такого рода вчинялся пред начальством ответчика. Таким образом разграничение ведомств между государственным и духовным судом произведено было не по предметам суда, не по характеру и существу судных дел, – до такого сознания о разделении между Божиим и кесаревым древнее общество еще не дошло, – а по лицам, подлежащим суду. Такая точка зрения на разграничение между государственным и церковным ведомствами проходит по всей истории древнерусского церковного права и выдерживается во всех его памятниках, начиная с княжеских церковных уставов и оканчивая определениями последних московских соборов. Церковные люди выделялись из общего государственного строя в качестве какой-то резко обособленной, автономичной корпорации, в роде особого церковного удела, status in statu. Развивавшееся государство не могло долго терпеть среди себя такого обособленного ведомства и по мере своего развития все более и более стремилось проникнуть своим влиянием в судебно-гражданскую область церковной жизни. Духовенство само помогло ему в этом стремлении. Тяготясь духовным судом, до позднейшего времени державшимся старинной системы кормления, разные духовные лица и корпорации сами стремились освободиться от этого суда и встать в привилегированную зависимость от самой верховной власти через так называемые несудимые грамоты. Несмотря на протесты духовных властей, старавшихся уничтожить эти несудимые грамоты, на усердное распространение сочинений «Об обидящих церкви Божии», списков «Ряда и суда церковного» по установлениям древних князей, суд государев захватывал все большую и большую область церковного ведомства; орган этого государева суда – приказ большого дворца получил громадное значение для духовенства еще в XVI в., а вместе с ним, в качестве его органов и по его поручениям, развивали свое влияние на духовенство и другие представители мирского суда – приказы, воеводы, выборные городские власти и т. д. Наконец Уложение царя Алексея сделало первую широкую попытку к ослаблению судебно-гражданской особности церковного ведомства, притянув его к общему государственному суду через вновь устроенный монастырский приказ, который по всех гражданским искам стал судить всех людей церковного ведомства, не исключая и членов высшей церковной иерархии. Но такая крупная реформа, в самом существе изменявшая привычные воззрения на подсудность духовенства, была еще не по силам древнему обществу, вызвала против себя сильный протест со стороны духовенства и самого патриарха (Никона), объявлена противной канонам и законам греческих царей и была отменена на соборе 1667 года; собор определил: „да не вовлачают отныне священников и монахов в мирские судилища, ниже да судят мирские люди освященного монашеского чина и всякого церковного причта, якоже запрещают правила св. апостол и св. отец». Суд над духовенством даже в уголовных делах предоставлен был духовной власти, а за светской оставлено только исполнение решений духовного суда. То же начало провозглашено было потом на соборе 1675 г.⁵⁴⁶ Это было последнее слово древнего законодательства по вопросу о подсудности духовенства, имевшее силу до самого начала XVIII века. В то время, когда реформа стучалась уже во все двери, последний русский патриарх писал свои статьи о святительских судах, в которых подводил итог всем определениям прежнего времени и настаивал на той же особности церковного судебного ведомства, которая была провозглашена московскими соборами 1667 и 1675 гг.

С 1700 года стали выходить распоряжения, узаконявшие новые отношения церковных людей к государственному суду. В конце года вышел указ о закрытии патриаршего разряда, где ведались между прочим иски посторонних лиц на духовных патриаршей области; исковые дела велено передать в приказы, где кто судом ведом⁵⁴⁷. А в январе 1701 г. снова был восстановлен монастырский приказ, который и прежде был выражением новых начал в разграничении между мирским и церковным судом. Круг его судебной деятельности в указе о его восстановлении определен почти буквально словами Уложения: – принимать от посторонних людей челобитные государю на духовенство и всех вообще людей церковного ведомства, а последним бить челом на посторонних в приказах, где кто судом ведом⁵⁴⁸. В том же, впрочем, году духовным лицам бывшей патриаршей области дозволено было по искам от посторонних ведаться в патриаршем духовном приказе⁵⁴⁹. По всей вероятности, и в других епархиях челобитные на духовенство тоже подавались духовным властям. По крайней мере в архиве монастырского приказа сохранилось только очень небольшое количество жалоб на духовных лиц по гражданским делам⁵⁵⁰. Да и сам приказ не обращал особенного внимания на свою судебно-гражданскую деятельность в отношении к духовенству, будучи весь погружен в свои трудные хозяйственные обязанности по церковному ведомству. Гораздо заметнее его судебная деятельность по касавшимся духовенства делам уголовным, в которых ему принадлежала высшая юрисдикция. В наказе одному сыщику читаем, что если какие воры оговорят духовного чина людей, то этих последних брать под арест и допрашивать, только не пытать, а писать в Москву и ждать указа⁵⁵¹. Приказ большею частью сам производил и следствие, и суд по уголовным делам над духовенством, причем употреблял обычные на тогдашних допросах пытки и приговаривал виновных к обычным наказаниям по Уложению и новоуказным статьям. В случае надобности снять с виновного сан, виновный отсылался к духовной власти «для обнажения священства», причем духовная власть исполняла определение приказа, иногда не делая подсудимому никаких допросов с своей стороны, и по расстрижении снова отсылала его в приказ к розыску или наказанию. Так как монастырский приказ вообще был посредником между государством и церковным ведомством, то через него для обнажения священства посылал к духовным властям своих колодников и приказ преображенский, судивший политические преступления; нередко он поручал монастырскому приказу снимать и самые допросы с духовенства по политическим обвинениям, но самое решение дел и наказание по подобным обвинениям всегда предоставлял себе⁵⁵². – Помимо уголовных и политических дел монастырский приказ имел постоянные отношения к духовенству по самым разнообразным делам, даже чисто церковным. Через него шли по духовному ведомству все правительственные распоряжения, указы и объявления; он наблюдал и за их выполнением. Далее, ему принадлежало наблюдение за дисциплиной по духовному ведомству и самый дисциплинарный суд; так наприм. он наблюдал за бродячими попами и чернецами, ловил и наказывал их. Все это, разумеется, сильно развивало власть его в отношении к духовенству, и он сам постоянно высказывал в своих указах полное сознание этой власти, угрожая духовенству за ослушание его распоряжений наказаниями, выражавшими всю обширность его полномочий, наприм. ссылкой или лишением сана. – Кроме монастырского приказа, вследствие нового разграничения дел духовного и мирского суда, развивали свою власть над духовенством и другие судебные места и лица, – по уголовным делам судный приказ, по разным беспорядкам и бродяжничеству полицейские власти, по делам политическим преображенский приказ, наконец по делам относительно разных государственных сборов провинциальные и губернские начальства. По некоторым более важным делам о взятии духовных лиц к мирскому суду духовному начальству давали знать только „для ведома», даже без объявления самой вины⁵⁵³.

В 1720 г. монастырский приказ был на время закрыт и все дела его переданы были в разные коллегии по принадлежности⁵⁵⁴. После этого наступило очень тяжелое время для судебных привилегий духовенства, продолжавшееся до самого открытия Синода. Не имея общего судебно-гражданского места для суда по искам на духовенство, члены последнего были влачимы по разным губернским и провинциальным судам. В устюжской епархии все судебные дела, касавшиеся духовенства, кроме уголовных, тогда же переданы были в ведомство архиерея, виновных же в уголовных делах и по сборам велено отсылать к провинциальным управителям с непременным извещением об этом архиерея для ведома, „дабы от какого насилия духовных чинов людям церквам Божиим запустения, а им духовным и домовым людям и крестьянам напрасного разорения не было, да и по данной воеводам инструкции всех подчиненных, высших и низших, шляхетство, посадских, духовных и проч. содержать велено по государственным уложениям, уставам и данным привилегиям, и стараться, чтобы насилия и грабежа чинено не было»⁵⁵⁵. Но это распоряжение было только местное и мало имело значения в практике. С открытием св. Синода от духовенства со всех сторон пошли к нему жалобы на насилия и неправды мирских судей и с его стороны началась настойчивая реакция против нового начала в разграничении светской и церковной подсудности.

Св. Синод старался весь суд над духовенством по гражданским делам сосредоточить в своих руках и опять устроить его по сословному началу, по крайней мере насколько это было возможно при новых государственных требованиях. В марте 1721 г. он вошел докладом к государю: „духовные персоны до определения духовного правительства по разным, касающимся до них, делам браны были в разные канцелярии и приказы, а отныне дабы вашего величества всемилостивейшим указом поведано было, что бы до оных духовных персон ни касалось по оговорам, исследовать о том в духовном правительстве, доколе из них до кого не дойдет до розыска гражданского суда, дабы иногда безвинные не страдали с злодеями в темницах; а ежели какая духовная персона ята будет в явном каком злодействе, о таковых следовать в гражданском суде, токмо для снятия чина посылать в духовное правительство по-прежнему». На этом докладе последовала высочайшая резолюция такого содержания: по оговорам (кроме тяжких государственных дел) духовных лиц судить в св. Синоде, доколе не дойдут до гражданского суда, и не брать их ни в коллегии, ни в другие места; и должен каждый челобитчик в злодеянии, как то, в брани, бою, краже и т. д. на духовных нигде инде бить челом, токмо в Синоде, а по исковым и тяжебными делам, к которым сами духовные себя привязали, яко то какая покупка, промыслы, торги и прочее т. п., еже где определено всем, там и на духовных бить челом, т. е. в учрежденных на то светских судах⁵⁵⁶. Сообразно с этим указом св. Синод распорядился – по фискальным доносам и челобитчиковым искам, кроме тяжких государственных дел, допрашивать духовенство по епархиям в архиерейских приказах, а в надворный суд и другие канцелярии не отсылать без получения на то собственных св. Синода указов⁵⁵⁷. Даже в самое страшное судебное место – преображенский приказ государь послал указ, чтобы дьяки его не вступались в духовное ведомство и ничем до духовного чина не касались, ибо дела поручены ныне духовной коллегии; Петру сделалось известно, что приказ держал у себя в тюрьме несколько попов за утайку раскольников и не бывших у исповеди⁵⁵⁸.

Но и после этих указов действительное восстановление судебных прав духовной власти над духовенством все-таки стоило св. Синоду больших усилий. Из епархий постоянно поступали к нему челобитные на то, что светские чиновники везде вторгаются в суды над духовенством. Наприм. Стефан Яворский доносил, что в его епархии воеводы и земских дел управители посылали за духовными лицами драгун и подьячих по челобитчиковым делам и чинили духовному чину волокиту и разоренье; тамбовский ландрат с комиссаром и подьячим по челобитью поручика Пущина в житье беглых людей захватили одного дьячка и без указа митрополита держали его в тюрьме, вымучили много денег и решили дело неправо, после чего правежом вымучили у него денег рублей с 60 да еще и двор его со всяким строением и скотину и всякие пожитки продали⁵⁵⁹. Казанский митрополит Тихон писал, что в его епархии в Симбирске, Самаре и Сызрани майор Лачинов и земских дел судья Нестеров, по приказанию Астраханского губернатора Волынского, брали городских и уездных священников и церковников по разным искам и держали их в приказах за караулом и в цепях вопреки указам его в-ва⁵⁶⁰. В сентябре 1721 г. св. Синод потребовал от Сената сатисфакции за обиды духовенству, о которых писали из епархии, и в то же время, желая устранить случаи столкновения духовных лиц с светским начальством, издал указ по всему своему ведомству, чтобы его подчиненные воздерживались от всяких ссор и самоуправства в отношении к светским властям, обещая в случае обид и притеснений от самих этих властей защиту от себя⁵⁶¹. Но давши такое обещание, он сам же сознавал всю его ненадежность для духовенства и в одном тогда же посланном ведении Сенату откровенно жаловался на бессилие своей власти, особенно в отношении к такому сильному судебному месту, как преображенский приказ, который, опираясь на свои террористические полномочия, не разбирал никого и ничего; несмотря на то, писалось в этом ведении, что учреждена духовная коллегия, которую всем велено иметь за важное и сильное правительство, несмотря на именной указ 15 марта по докладным пунктам Синода и еще особый указ в преображенскую канцелярию, до сих пор «в некоторых светских командах поступают с духовными не по указам, но зело дерзостно», а именно, – из преображенской канцелярии послан был в Новгород указ к одному лейб-гвардии офицеру о высылке в ту канцелярию духовных дел судии архимандрита Андроника без указа св. Синода, и выслан он был под караулом в таком деле, которое не так преображенской канцелярии, как синодальному рассуждению подлежит, потом опять отпущен, а св. Синоду о том ничего не объявлено и тем учинено именным указам и св. прав. Синоду уничтожение; к этому протесту св. Синод присовокуплял, что и «в других командах по губерниям и провинциям многие чинятся духовным, т. е. священнослужителям и прочим синодской команды подчиненным обиды и отягощения, а именно: попов и диаконов и прочих причетников и подобных им не точию в каких важностях, но и в истцовых исках берут в приказы и держат под караулом многое время и наносят им не малые убытки и озлобления»⁵⁶². Св. Синод имел прямою своею обязанностью защищать духовных лиц от обид; по Регламенту ему велено было, «подая помощь обидимому своему брату, посылать от себя мужей честных просить скоро управы, где надлежит»⁵⁶³. В случае суда над духовными лицами пред мирским судом у духовной власти давно уже существовало право защищать своих подчиненных через особых депутатов; это древнее право было подтверждено и указами Петра: «когда поп или дьякон приличится (к мирскому суду), то брать от архиереев по человеку той епархии и с ним судить и чинить наказания, чему будут достойны»⁵⁶⁴.

Случаев привлечения духовенства к мирскому суду при Петре было чрезвычайно много. Нуждаясь в органах, которые бы способствовали проведению реформы в народные массы, правительство наложило на духовенство столько новых разнообразных обязанностей, что духовным лицам постоянно приходилось попадаться в нарушении указов, за которое назначены были строгие наказания по гражданскому суду. Не говорим уже об обязанностях духовных лиц наблюдать в своих приходах за раскольниками, за уклоняющимися от исповеди, за бродячими монахами и священнослужителями, за разгласителями суеверий и т. п. обязанностях, относящихся главным образом к духовному надзору и благочинию, хотя и здесь подчас священник являлся органом полиции, наряду с другими полицейскими сыщиками и дозорщиками, и за нарушение этих обязанностей подвергался тяжкому мирскому суду и наказанию⁵⁶⁵. На духовенство, кроме того, постоянно возлагались разного рода уже вовсе не духовные обязанности для удовлетворения разных полицейских и административных потребностей государства. Наприм. в 1704 г. священникам велено было наблюдать за повивальными бабками, не убивают ли они младенцев уродов, и доносить о рождении этих уродов монастырскому приказу⁵⁶⁶; в следующем году на священников возложена обязанность доносить под опасением штрафа об умерших от родов женщинах⁵⁶⁷. Во время ревизии причты обязывались помогать переписчикам и поставлены были под тяжелую ответственность за каждую утаенную душу; по ревизионным инструкциям за утайку душ виновным, в том числе и духовным особам, назначена каторга с вырезанием ноздрей, а если утайка произошла не по страсти, то без вырывания ноздрей⁵⁶⁸. Признавая всю важность верных ревизских сказок и желая показать правительству „синодское крайнее вспомоществование», св. Синод во время поверочной переписи душ в 1721 г. разослал по приходам строгий указ о том, чтобы члены приходских причтов объявляли ревизорам всякую прежде допущенную утайку душ в своих приходах, предупреждая, что за намеренное умолчание об утайке виновные наказаны будут лишением места, сана и имения и по беспощадном на теле наказании ссылкой в каторжную работу „хотя бы кто и в старости немалой был», а обличителям утайки отданы будут и имения и, смотря по достоинству, самые места виновных; при этом св. Синод заранее отстранял всякие отговорки со стороны духовенства простотой, неведением и т. п. „понеже им, священникам с причетники, то свидетельствование и прихожан знание особливо всех подручное, в чем они и отрещись не могут»⁵⁶⁹. А между тем попасться в утайке душ, при повсюдном тогда уклонении крестьян от переписи, было черезвычайно легко; притом же, напуганные грозными указами, некоторые духовные лица были сильно стеснены в своем содействии ревизорам страхом, как бы при добросовестном объявлении полного числа душ в приходе не подвергнуться беде за утайку их во время прежней переписи. В 1721 г. один волостной староста галицкой провинции с пытки в ревизион-коллегии показал, что при переписи душ в этом году мир призывал на сход волостного священника для приложения к правдивой переписи руки, но священник не только руки не приложил, а еще бранил его старосту и грозил каторгой; «для чего, говорил он, вы учинили перепись не против прежней, которая за их поповыми руками, а написали много лишних душ? за это и сами пропадете и попов погубите». После этого перепись была переделана по образцу старой с утайкой и в дворах, и в душах. Ревизион-коллегия просила св. Синод немедленно выслать означенного попа к розыску в Петербург⁵⁷⁰.

Желая сделать духовенство органом реформы, правительство втянуло его во всю систему доносов, которая считалась тогда лучшей поддержкой указов и государственной власти. Образчиком такого рода распоряжений может служить распоряжение, которым священники обязывались объявлять преображенскому приказу и тайной канцелярии о сообщенных им на исповеди народных соблазнах и злодейственных намерениях, к которым отнесены: «измена или бунт на государя или на государство, или злое умышление на честь и здравие государево и на фамилию его царского величества», даже «слова, до высокой его импер. в-ва чести касающиеся, или государству вредительные». Регламент старается доказать, что такое объявление нисколько не противоречит существу исповеди, что напротив духовник через свой донос исполнит слова Господни: «аще согрешит к тебе брат твой, иди и обличи его между тобою и тем единем... аще же не послушает, повеждь церкви», что если Господь повелевает объявлять церкви о частных обидах, то тем более нужно доносить полиции о злодейственных умышлениях. Каждый священник при вступлении в свою должность приводился к присяге быть верным государю и обо всем доносить, куда следует⁵⁷¹. Но эта самая присяга показывает и все недоверие правительства к духовенству. Последнее действительно постоянно попадалось в числе недовольных новыми порядками в государстве. При старинном религиозном строе русской жизни духовенство стояло во главе общества; когда старину стали ломать, оно естественно очутилось и во главе протестов против реформы; притом же самые эти протесты постоянно носили религиозный характер и потому всегда приписывались инициативе духовенства, хотя бы на самом деле этой инициативы и не было. Множество духовных лиц пострадало в числе государственных преступников и во время стрелецких бунтов, и в разных других волнениях народных масс, и в деле царевича Алексея и царицы Евдокии. В том же указе, в котором на священников возлагалась обязанность политических доносов, рассказываются случаи, подтверждавшие подозрительность правительства к духовенству, наприм. как царевич Алексей признавался своему духовнику, что желает отцу своему смерти, а духовник именем Божиим его разрешил, сказав при этом, что и сам тоже смерти царю желает, как в 1722 г. один злодей, попавшийся в хульных словах на царя, показал с розысков т. канцелярии, что объявлял те хульные слова нескольким духовникам и видел с их стороны даже сочувствие к себе. „Но и в нынешнее время, прибавляет указ, скаредный того же злодейства образ, с великим не токмо православным соблазном, не и всех инославных человек со ужасным удивлением и церкви нашея пороком, не на одном из духовных отцов показался».

Время Петра было началом тех жестоких политических розысков, которые страшной грозой повисли над Россией и мучили ее почти полвека. Страшное «слово и дело» сделалось верным орудием для мести врагу, промыслом ябедников, средством затянуть какое-нибудь судное дело, под которое попадался человек и т. д. Сам царь несколько раз пытался остановить развитие ябеды и ложных политических доносов⁵⁷² и не мог. Язва доносов проникла и в духовенство. Страсть заявлять «слово и дело» даже без всяких основательных к тому причин, по одной вражде или во время пьяной ссоры, достигла здесь такого развития, что св. Синод напрасно старался внушать духовенству, чтобы оно удерживалось от произношения «слова и дела», толковал важность этих слов и то, что ими нельзя заявлять каких-нибудь пустых подозрений⁵⁷³.

По политическим доносам духовенство в большинстве случаев прямо подвергалось розыскам светского суда у воевод, губернаторов или в самой тайной канцелярии, а к духовным властям присылалось только для снятия сана или даже для исполнения приговора о телесном наказании, отчего духовные власти поставляемы были в чрезвычайно странное положение. В 1721 г. один священник тульской провинции Фаддей Семенов попался в том, что говорил о царском величестве непристойные слова и ругал строителя Крапивинского монастыря, будто у него воровские указы. Дело было в том, что строитель, ведавший духовенство того округа в сборах и судных делах, при сборе с попов сказок об исповедовавшихся, брал с каждого попа по рублю; раздраженный этим побором, Семенов разругал все начальство, причем нехорошо помянул и царя. По приговору тайной канцелярии, св. Синод наказал его нещадно плетьми и затем отпустил домой на приход⁵⁷⁴. Особенно часто «слово и дело» пускалось в ход духовными лицами, когда они попадались за что-нибудь под суд своего начальства, во время длинных и мучительных судных процессов тогдашнего времени как скоро роковые слова были произносимы, подсудимый выходил уже из-под власти своих духовных судей и поспешно отсылался к местной светской власти или в тайную канцелярию, откуда возвращался назад или присылался в Синод только для снятия сана или для исполнения приговора о телесном наказании⁵⁷⁵. Ревность о благе государства, большею частью служившая только прикрытием страсти к доносам и желанию выслужиться пред правительством, порождала иногда такие придирчивые политические процессы, что известия об них можно было бы счесть басней, грубой клеветой на Петровское время, если бы эти известия не дошли до нас в официальных документах. Вот один из дюжинных образчиков этого рода. В 1721 г. Вологодский воевода Потемкин прислал в преображенский приказ Вологодского соборного протопопа и протодьякона с отпиской, в которой значилось, что протодьякон называл протопопа изменником царскому величеству за то, что де он протопоп не говорит в ектениях прошения о плавающих и путешествующих, следовательно не молит Бога о флоте, который недавно заведен царским величеством. На допросах протопоп объяснил, что прошения о плавающих он не говорил по приказанию архиерея, который по случаю продолжавшегося несколько лет сряду ненастья, заменил это прошение прошением о вёдре. По указу государя преображенский приказ отослал обоих арестантов для исследования в духовный приказ, который в свою очередь посадил их под караул и донес об их деле св. Синоду. Св. Синод потребовал объяснения от архиерея (Павла). Вот объяснение последнего: «назад года с 3 во время безведрия повелевал он епископ по чиновнику в ектениях просительную ектенью вмещать о вёдре, и как читана была от ключарей и вышеобъявленная ектения о плавающих, и он епископ соборной церкви ключарю Симеону говорить тое ектению о плавающих не велел того ради, что в чиновнике и требнике П. Могилы о вмещении просительной ектении о вёдре написано:, настоящую ектению читать до «о плавающих», а потом прилагается просительная ектения, о чем есть моление, а не ради того, чтоб по какому вымыслу для противного изменения; а в прочие служения о том от него епископа запрещения не было». Чем это дело кончилось, неизвестно, но довольно и того, что человек должен был понапрасну проехаться из Вологды в Петербург в страшный приказ, оставив свой дом и свою семью в ужасном беспокойстве, натерпеться большого страха и ни за что ни про что высидеть 4 месяца под караулом, потому что дело его, начавшееся в начале октября, кончилось уже в конце января или начале февраля следующего (1722) года⁵⁷⁶.

После дел политических особенное внимание правительства обращено было на преследование суеверий, ложных чудес, видений и пророчеств, которые среди тогдашней народной оппозиции реформе большею частью носили противоправительственный характер, а потому и наказывались совершенно одинаково с политическими преступлениями⁵⁷⁷. Обязанность искоренять суеверия возлагалась, правда, и на духовную власть; так, Д. Регламент поставляет ее в число первейших обязанностей св. Синода, а присяга епископская возлагает ее под угрозой извержения из сана на всех епархиальных архиереев⁵⁷⁸; но главный суд над виновниками в распространении суеверий, в том числе и над духовными лицами, принадлежал преображенской канцелярии, куда отсылало их и духовное начальство. Священники обязывались объявлять об открытых им на исповеди народных соблазнах и наблюдать в своих приходах за появлением всяких льстецов и пустосвятов, обращаясь при этом с доносами или к епархиальной, или прямо к гражданской власти⁵⁷⁹. Сам св. Синод старался поскорее сбыть таких преступников с рук отсылкой их в преображенскую канцелярию или же, если в их суевериях не замечалось никакого политического оттенка, в юстиц-коллегию⁵⁸⁰. В епархиях страх ответственности по делам о суевериях, опасения, как бы решение того или другого дела не показалось высшему начальству слабым, побуждали епархиальных судей, как можно дальше отстранять от себя подобные дела или поскорее отсылать виновных в губернскую канцелярию, или даже замять как-нибудь самое дело; так наприм. в Киевской епархии в местечках Голтве и Сорочинцах открылись однажды (в 1724 г.) какие-то нетленные тела, – чтобы не нажить от них какой беды, консистория велела поскорее закопать их опять в землю⁵⁸¹. Опасения подобного рода были не напрасны при тогдашних строгостях насчет суеверий. В 1722 г. один Черниговский священник за разглашение ложного чуда, которому он поверил в простоте души, был расстрижен, бит кнутом и сослан на галеры; вместе с ним биты кнутом и несколько свидетелей того же чуда. Епархиальное начальство, за свою слабость при первоначальном исследовании этого дела, подверглось большой неприятности; епископ Иродион должен был заплатить штраф в 1000 рублей⁵⁸².

Кроме дел политических и по обвинениям в содействии суевериям духовенство подлежало мирскому суду по делам уголовным. Несмотря на то, что производство первоначальных следствий по этим делам над духовными лицами было утверждено за духовною властью еще по указу 15 марта 1721 г., светские судьи все еще продолжали забирать по ним духовенство без сношения с духовным начальством; последнее узнавало только уже результаты уголовных следствий, когда дело доходило до снятия сана с подсудимых. В июле 1721 г. по поводу донесения в св. Синод ротмистра Ретькина, приставленного к розыскным делам в Твери, о дозволении местному епархиальному начальству снять сан с одного священника (можайского уезда), уличенного в пристанодержательстве разбойников и дозволении разбойного промысла двоим своим сыновьям, св. Синод издал указ во всех подобных делах над духовенством первоначальное исследование вины производить в архиерейских приказах, потом в случае действительной виновности оговоренных обнажать их от свящ. чина и затем отсылать к градскому суду, куда надлежит⁵⁸³. Но случаи уголовного суда над духовенством без участия духовной власти встречаем и после этого указа; так наприм. в том же году в бахмутской канцелярии производилось дело о бахмутском протопопе Евфимии Михайлове, который был уличен в обрезывании денег; духовной власти об этом деле дано было знать уже по окончании его для сведения⁵⁸⁴.

Кроме законного привлечения духовенства к мирскому суду было множество случаев незаконного вмешательства светских властей в дела о духовенстве. На притеснения этих властей духовенство жаловалось своим архиереям, а архиереи доносили св. Синоду; св. Синод писал в Сенат протесты, требовал сатисфакции за уничижение и презрение своей власти, доказывая, что он важное и сильное правительство. Но трудно было бороться с злоупотреблениями в юном государстве, которое было еще мало устроено и в котором дикие силы разных начальств имели полный простор доходить до крайней степени разнузданности в проявлениях своей власти над подчиненными и даже вовсе не подчиненными, а только низшими и менее сильными людьми. Какой-нибудь костромской воевода, распоряжаясь духовенством своей провинции, доходил до того, что письменным приказом требовал себе повиновения, «не взирая и не отговариваясь св. правит. Синодом»⁵⁸⁵. Некоторые из сильных людей до того были сильны, что их боялся сам св. Синод и наприм. в докладе 19 ноября 1721 г. считал нужным особо доложить государю: «хотя по Уложенью и прочим указом, которые генерально о всех без всякого выключения предложены, и ведомо есть, как в каком тяжебном деле надлежит судьям поступать: однакож Синод о некоторых, яко от общества народного изъятых, а именно о знатных и сильных персонах, особливого требует определения, ежели который из таких,... вступя в дело, станут оное своим неприходом и прочим должного неисполнением продолжать, и предлагаемое от Синода определение, яко не сильное и не важное (нечто высоко о себе мня), презирать и уничижать, какие тогда с такими сильными лицы Синоду употреблять поступки и действа»⁵⁸⁶? Оскорбление некоторых из этих персон производило почти такую же тревогу, как политическое преступление. Несмотря на крутую власть Петра, впереди уже ясно была видна грядущая эпоха временщиков и фаворитов, стоявших выше не только «общества народного», но и самых законов.

В половине 1721 г. кн. Меншиков подал св. Синоду такого рода доношение: «писал ко мне генерал поручик кн. Трубецкий из Нежина и притом прислал мой портрет, на котором написано воровское вымышленное явление, которое писал мест. Будищь священник Даниил Автонасиев, и оного допросные речи, також и упомянутый мой портрет для рассмотрения при сем прилагаю, уповая, что ваше святейшество изволите рассудить, какие злые следствия от таких фальшивых разглашений происходят, и для страху другим не изволите оставить оного священника за такое дерзновение, что он автор такого воровства через сочинение оной копии последовал (sic), пристойным наказанием штрафовать и мне за такое его поругание надлежащую сатисфакцию учинить». Св. Синод немедленно вызвал Автонасиева в Петербург для допроса. Автонасиев рассказал на допросе такую историю. Прислал ему шурин – школьник из Киева портрет кн. Меншикова и прибил он этот портрет на стену. После этого попадья его зашла однажды к знакомой торговке в гости и принесла от нее лист с какими-то нарисованными на нем знаками. Что это за знаки были, никто порядком растолковать не мог, говорили только, будто «оные нарисованные знаки были на небе», но когда это было и кто это видел, не знали; почему-то знаки заинтересовали Автонасиева и он вздумал их срисовать на память, снял тут же со стены лист с портретом светлейшего князя и на обороте начертил их. Потом он подарил этот портрет церковному старосте Зубашенку, а староста, как сам он наивно сознавался, «во пьянстве своем того (начертания знаков) не видал и держал (портрет) в доме своем, не смотря, спроста обыкновенно, как и прочие картины». И висел бы портрет светлейшего спокойно, как и прочие картины, если бы и в Малороссии в это время не было столько подглядывавших глаз, проникавших даже и на изнанки картин, которые были наклеены на стенах убогой хаты какого-нибудь старосты Зубашенка. Знаки усмотрели драгуны стоявшего в Будищах вятского полка, донесли об них и началось дело. Св. Синод пришел в затруднение, как бы чище и удобнее решить это дело. Невинность бедного будищенского попа была очевидна, но, с другой стороны, как же его было и оправдать, когда дело шло об обиде такой персоны? Положили предоставить решение самому Меншикову, пусть сам назначит для себя меру сатисфакции, причем, может быть, рассчитывалось и на его великодушие; вследствие этого «по приказанию св. Синода того Синода советник, школ и типографии проректор, Ипатского монастыря архимандрит Гавриил отправлен к светлейшему князю, и при нем послан поп Данила Автонасиев, со объявлением от Синода таковым, что оный поп за вину его послан к его светлости головою» Такое решение и посылка с объявлением его одного из видных членов Синода, значение которого нарочно выставлено через перечисление его должностей, вполне удовлетворили светлейшего и заставили его отнестись к Автонасиеву с желанным благодушием; его светлость, объявил в Синоде Гавриил по возвращении от князя, «изволил св. правит. Синод благодарить и того попа в оной его вине простил». За сим в Синоде состоялось такого рода окончательное определение: «оного попа Данила к приходской его церкви уволить по-прежнему и о свободном его пропуске дать пашпорт и сказать ему указ с подпискою, чтобы впредь таких (?) непотребностей отнюдь не чинил, и о сем отпущении нигде разглагольства не чинил того ради, чтобы и другие таких противностей чинить не дерзали, а ежели впредь произносить будет, что без наказания за оные противные учиненные потребности уволен, и в св. прав. Синод уведано будет, и за то без всякого произведения учинено будет наказание»⁵⁸⁷. Отпущение произошло без плетей, но довольно и того, что Автовасиев должен был выдержать целых 7 месяцев петербургского ареста (вызван 10 августа, уволен 5 марта), разумеется, в самой мучительной неизвестности касательно своей участи.

Духовной власти трудно было защищать духовенство даже и не от таких персон, как Меншиков; она не могла справиться и с менее крупными начальствами, разными воеводами и полковыми командирами. И таким персонам ничего не стоило взять священника под арест, продержать его несколько времени под караулом, высечь плетьми и т. п. В городах духовенству приходилось терпеть от городских и военных начальств; по селам над ними самоуправствовали, если не более, то столько же сильные и бесконтрольные начальства в лице помещиков, которые трактовали причты своих сел наравне с своими мужиками и делали с ними, что хотели. Один наприм. священник жаловался архиерею, что помещик однажды нагрянул с челядью на его дом пьяный, ночью, наговорил его жене и дочерям девкам разных скандалов, пел, хотел с ними танцевать, в другой раз на сенокосе начал палить в них из ружей и заставил их перепуганных попрятаться в ближайшем лесу, а еще раз зазвал его священника к себе и избил «мучительски дубиною безвинно»; если бы за вину побил, священник, может быть, и претензии бы не заявил. Архиерей обратился к губернской канцелярии, чтобы уняла помещика, но канцелярия не вступилась в такое пустое дело и ограничилась для его очистки канцелярской отпиской, что мол виновный не сыскан. После этого архиерей позвал помещика к ответу в свой духовный приказ и послал за ним своих боярских детей, но тот и повестку архиерейскую изорвал, а послов пугнул батожьем, выругал и наказал им, чтобы вперед не смели являться к нему с такими повестками. Другой священник жаловался архиерею, что помещик, зазвав его к себе в дом, драл его за волосы, бил его с своими людьми чеканами и кистенями и топками топтал. По осмотре у него найдены опухоли на голове и на груди и 23 раны на ногах; в таком положении и в окровавленном белье жена привезла его в город к архиерею. Преосвященный, вызвав к себе помещика, начал читать ему царские указы и доказывать, что наказание виновных священнослужителей принадлежит им архиереям, но услыхал в ответ только грубости и поношения. Местное гражданское начальство тоже не обратило внимания и на это дело. Архиереи писали о таких случаях св. Синоду, жалуясь на самоуправство в отношении к духовным лицам, особенно помещиков из офицеров. Св. Синод обращался к Сенату с требованиями сатисфакции, но... недаром в то же время он находил нужным особыми указами рекомендовать всем своим подчиненным держаться в отношении к светским начальствам умереннее⁵⁸⁸.

При преемниках Петра, по крайней мере до царствования импер. Елизаветы, положение духовенства было еще хуже. Ему нечего было и думать тогда о каком-нибудь расширении своих личных и сословных прав; с чрезвычайным трудом приходилось отстаивать от нарушения и те права, какие за ним были признаны указами Петра.

Свобода от государственных податей и рекрутской повинности была достаточно утверждена за священнослужителями еще указами 1721 и 1722 годов, потом подтверждена еще в 1724 г. Но мы видели, что еще при Петре, вследствие посвящения в священники и дьяконы разных людей из подушного оклада, начал формироваться довольно значительный класс священнослужителей, состоявших в податном состоянии. Как при Петре, так и после него они не выключались из податного оклада и после своего посвящения. Закон, изданный в первый год царствования Екатерины I, гласил: «церковников, кои остались за определением и приписаны по их желаниям к помещикам и к деревням и положены в подушный оклад, а потом посвящены в попы и дьяконы, тех из подушного окладу не выключать, а брать с них подушные деньги на ряду; а ежели у них есть дети, которые с ними обще приписаны к подушному окладу, тем быть за помещики, к кому приписаны»⁵⁸⁹. Вследствие неоднократных просьб со стороны разных городских обществ о посвящении из купечества и мещанства число этих податных священнослужителей, как мы видели, постоянно увеличивалось в течение всего промежутка между первой и второй ревизиями; между тем Сенат твердо и неизменно стоял на своем постоянном требовании ни в каком случае не допускать исключения из оклада какого бы то ни было лица, которое раз записано было в него по ревизии, чтобы не допустить в платеже подушных денег замешательства. Подушный оклад требовался даже с таких священнослужителей, которые поступили в духовное звание еще раньше ревизии, не платили оклада целые десятки лет, но в то же время не были формально и выключены из платежа; по какому-нибудь случаю сборщики оклада добирались до них и требовали с них денег за все прежние годы. Так наприм. подобного рода случай встречаешь в 1734 г. в Иркутской епархии, где сборщик прапорщик Бажанов требовал оклада за несколько лет с одного священника г. Якутска. Священник показал, что он служил дьячком еще с 1717 г., а в 1731 г. получил и сан священника. Ревностный прапорщик настаивал на своем требовании, ссылаясь на то, что по переписным книгам священник значился простолюдинцем, пасынком олекминского служилого человека. «Вольно же вам так меня значить, отговаривался священник, а я уже 20 лет состою в духовном сословии». Но такая отговорка не помогла; Бажанов взял его под арест, подвергнул правежу и вымучил с него требуемую сумму. На следующий год повторилась та же история. На этот раз за священника заступился уже Иркутский архиерей Иннокентий Нерунович и пожаловался на сборщика Тобольской губернской канцелярии. Чем кончилось это дело, неизвестно. Но очевидно, что с точки зрения тогдашнего законодательства ревностный сборщик имел на своей стороне сильные резоны к оправданию своих требований с пострадавшего священника⁵⁹⁰.

Кроме податных священнослужителей, некоторые сборы, оставшиеся еще от прежнего времени, должно было платить все вообще духовенство. Так, в течение всей первой половины XVIII в. оно должно было платить установленные в 1704 г. оброчные сборы с пчельников⁵⁹¹, с бань и т. д., и по-прежнему терпело иногда большие притеснения со стороны сборщиков. Наприм. святитель Иннокентий жаловался губернской канцелярии на одного сборщика Засухина, что он требовал с одного священника банного оклада, несмотря на то, что баня была даже не поповская, а церковная, за которую должны были платить прихожане, засадил этого священника под арест и, когда священник протестовал против такого самовольного самоуправства без сношения с духовным начальством, нехорошо обозвал и само духовное начальство⁵⁹². При первых преемниках Петра, когда началась реакция реформе, а вместе с тем ослабело несколько и страшное напряжение материальных сил государства, бывшее следствием реформы; духовенство оставалось еще некоторое время сравнительно спокойным от сборов. Но при Анне Иоанновне, особенно с началом турецкой войны, сборы эти опять налегли на его материальное благосостояние. Неизвестно отчего, вследствие ли турецкой войны или вследствие известной страсти фаворита Бирона к лошадям, в это время снова явился знакомый нам сбор с духовенства драгунскими лошадьми. Сначала в 1733 г. вышел указ собирать этих лошадей со всех светских и духовных лиц, у которых есть вотчины или которые получают казенное жалование, по одной лошади с каждых 370 вотчинных душ или 370 рублей жалования, а в 1736 г. – с 353 душ или рублей⁵⁹³. Потом в том же году велено произвести сбор лошадей специально с духовных лиц, имеющих конские заводы, т. е. пояснял указ, по нескольку наприм. до 15 лошадей, взимая по одной лошади с 5. Это распоряжение подтверждалось затем несколько раз, причем указы изъявляли большое неудовольствие на то, что требуемых лошадей присылалось мало. По всей вероятности разные ревнители казенных сборов сильно прижимали духовенство из-за этого лошадиного сбора, по крайней мере в следующем же году правительство нашло нужным ограничить их усердие и остановить незаконные поборы; велено было удержаться от взятия лошадей у тех попов, у которых есть только езжалые и рабочие лошади и в количестве меньшем указного, т. е. 15 голов. Но в конце 1737 г. указано брать от 4-х одну лошадь, не выключая отсюда ни езжалых, ни рабочих⁵⁹⁴.

Кроме этих сборов, на духовенстве оставались еще старые полицейские повинности, которые оно несло при Петре. Мы видели, что московское духовенство просило для себя освобождения от этих повинностей вскоре же после смерти Петра. Но эта просьба осталась тогда без всякого ответа. Св. Синод решился ходатайствовать по ее содержанию пред Сенатом уже в 1736 г. В ответ на это ходатайство Сенат, применительно к указам (1724 и 1730 гг.) о свободе священнослужительских домов от постоя, указал: «священно- и церковнослужителей как в Москве, так и во всей России дневать и ночевать на съезжие дворы и к офицерам в домы для работ и посылок к колодникам, дабы в церковной службе остановки не было, не спрашивать»; освободить духовенство от караулов при рогатках и повинности пожарной Сенат нашел себя не в праве и советовал св. Синоду войти об этом предмете докладом в кабинет императрицы⁵⁹⁵. Обе эти повинности оставались на духовенстве до царствования импер. Елизаветы. – Несмотря на указы Петра об освобождении домов священнослужителей от постоя, в Малороссии войска продолжали ставиться в них по-прежнему. В 1730 г. Иродион Черниговский прислал в св. Синод доношение, в котором писал, что этот постой солдат между прочим служил иногда для военных начальников орудием мести священникам. В Малороссии стоял тогда отряд немецкого войска, известный под именем мекленбургского корпуса. Начальники этого корпуса, не желая хоронить солдат протестантских вероисповеданий за городом, самовольно, вопреки настояниям духовенства, хоронили их при православных церквах, кроме того насильно принуждали священников приобщать св. таин недостойных того девок, исправлявших при корпусе должности полковых жен; когда священники отказывались исполнять подобного рода требования, командиры ставили в их дома солдат и грозились даже побоями. Св. Синод указал военной коллегии прекратить эти беспорядки и притеснения духовенству⁵⁹⁶. Но малороссийское духовенство продолжало оставаться «против великороссийского в немалых тягостях» до 1740-х годов. Из жалобы борозднинского (Киевской епархии) протопопа Иоанна Дубянского Сенату в 1746 г. видно, что по случаю постоянных переходов войск по Малороссии во все время турецкой войны духовенство было крайне обременяемо постоями; солдаты занимали дома священнослужителей по отводу старшин и самовольно, брали у духовенства подводы для перевоза разных тяжестей как полковых, казенных, так и частных, принадлежавших разным полковым чинам; при этом и городовые старшины налагали на духовенство многие „неналежныя тягости мирския», хлопцев и школьников церковных употребляли в разные посылки и поездки и т. п.⁵⁹⁷.

Права духовенства защищались плохо, зато разные ограничения этих прав, выработанные прежним законодательством, наблюдались весьма строго. Мы видели наприм., что при Петре была допущена запись церковников в оклад за священнослужителями; отсюда между этими церковниками и священнослужителями с течением времени образовались крепостные отношения, которые были совершенно противны закону, запрещавшему духовным лицам владеть крепостными душами, но которые в законодательстве Петра в этом случае не были определенно предотвращены ничем. В 1732 г. Сенат узнал, что один серпуховской священник продал за 40 рублей навечно в крепость четверых записанных за ним церковников, и горячо вступился в это дело.

Несмотря на то, что такая продажа допущена была очевидно вследствие неясности и неопределенности Петровских указов о приписке церковников к священнослужителям, Сенат разразился очень строгими наказаниями и над продавцом священником и над чиновниками крепостных дел конторы, допустившими незаконный крепостной акт; с священника снят был свящ. сан, а чиновники подвергнуты были публичному наказанию палками и отставлены от должности. После этого вышел указ, которым подтверждено было, что духовенство не имеет никакого права владеть крепостными душами; «хотя, объяснялось в нем, при переписке мужского пола душ такие поповские дети для платежа подушных денег за действительными при церквах попами и дьяконами на церковных землях написаны, но только они попы и дьяконы... не наследные оных владетели, и указов таких, чтобы им тех написанных на церковных землях недействительных причетников продавать и закладывать было повольно, не имеется»⁵⁹⁸. Правительство неблагосклонно смотрело даже на то, что право владения заселенными имениями оставалось за священнослужителями из дворян, которых особенно много было в Малороссии. Вопрос об этом предмете поднялся при Петре II; в решении его, которое находим в наказных пунктах тогдашнему гетману Апостолу, проводится мысль даже о совершенном запрещении духовенству владеть поземельною собственностью. «В малой России, читаем в 18 п., монастырям, попом и всякого духовного чина людям казачьих земель, грунтов и никаких угодий не покупать и казакам и всякого мирского чина людям им не продавать и не закладывать и в поминовение вкладом и никакими сделками не давать», в противном случае земли эти «отбирать безденежно и отдавать казакам наследникам тех имений или кому надлежит; понеже и в великой России о непокупке к монастырям вотчин такие же указы; а кто из малороссиян похочет в монастыри и к церквам вклад дать, и те б давали деньгами»⁵⁹⁹. При Анне Иоанновне в 1734 г. на основании этого указа узаконено было, – в случае посвящения в священнослужители человека, владевшего казацким грунтом, грунт этот немедленно от него отбирать и отдавать его родственникам⁶⁰⁰. Но кроме казацких грунтов, владение которыми было сопряжено с казацкою службой, поддерживалось запрещение духовенству покупать и всякие вообще земли. В 1735 г. малороссийское духовенство вместе с своими архиереями подало было просьбу государыне об отмене этого запрещения и о дозволении как покупать у мирских людей недвижимые имения, так и брать земли на помин души; в прошении писалось, что хотя это и запрещено в резолюции на докладные пункты 1728 г., но такое запрещение незаконно, нарушает древние постановления и правила. Императрица осердилась и послала указ управлявшему тогда Малороссией кн. Шаховскому, чтобы он призвал архиереев к себе и сделал им выговор, дабы впредь в прошениях своих таких грубых и предосудительных слов отнюдь не включали. Шаховский так их пугнул, что они начали извиняться, говорили, что написали прошение простотой своею, впредь так писать не будут, и просили прощения. Между тем, по указу императрицы, Шаховский должен был секретно уговаривать старшину, полковников и прочих чиновников, чтобы они послали просьбу о неукреплении мирских земель и угодий за духовенством, а людям, сидевшим тогда за составлением малороссийского уложения, внушать, какой от укрепления земель за духовенством может произойти убыток казачеству и интересам государственной службы и как необходимо внести важный пункт о не отчуждении земель в пользу духовенства в уложение⁶⁰¹. Тогда же, впрочем, дозволено было примежевывать земли из владельческих дач к церквам, не обеспеченным ругою, но с тем, чтобы попы не имели права ни продавать этих земель, ни отдавать, ни менять, и чтобы они числились вечно церковными⁶⁰². Относительно поземельной собственности духовных лиц в Великороссии в законодательстве не находим никаких особенных определений, вероятно потому, что эта собственность у здешнего духовенства по своей редкости не могла возбуждать никакого вопроса.

Еще труднее было духовенству отстаивать свою независимость от светских властей, постоянно вторгавшихся в дела духовного ведомства. В первое время после смерти Петра духовные власти еще довольно смело защищали от них свои собственные права, протестовали иногда даже против своеволий страшной тайной канцелярии и требовали сатисфакции за обиды. Но потом с течением времени и эти бесплодные протесты делаются все реже и реже. Когда тяжелая рука грозного царя, державшая всех сильных людей в возможных границах, отнялась, эти сильные люди свободно предались своему грубому произволу и насилиям, потеряли всякую сдержку в своей разнузданности и настало безотрадное время разных крупных и мелких временщиков, государственного безнарядья, бесправия и тяжких страданий для всего слабого и подчиненного люда. Еще при Екатерине I, когда во главе высшей администрации стоял временщик Меншиков, в областях воротилось старое время допетровских воевод; указом 1727 г. весь суд и администрация возложены на воевод и губернаторов с уничтожением всех ограничений их власти, выработанных реформой, и таким образом восстановлена эта страшная централизация всей областной власти в руках одноличных правителей, которая была причиной стольких слез и жалоб разных сирот государевых в древней Руси. При Петре II власть воевод и губернаторов была еще более усилена и упрочена наказом для них 1728 г. Областная администрация в это время успешнее, чем когда-нибудь, вырабатывала эти мрачные типы правителей деспотов и самодуров, не знавших никакого удержу для своего произвола, которых так много попадается в нашей и старой и новой истории. Во всей губернии была одна только власть равносильная власти губернатора, – власть архиерея, равносильная впрочем не столько de facto, сколько de jure, оттого в случае нарушения ее прав имевшая возможность прибегать только к бессильному заявлению этих прав, которое способно было не столько удерживать, сколько еще более раздразнивать произвол всесильного областного хозяина, непривыкшего ни к каким заявлениям чьей-либо самостоятельности и к помехам его собственному нраву. Церковное ведомство среди губернии по своим правам было, как бельмо на глазу для губернатора и воевод, было какой-то олицетворенной претензией на независимость, вечной помехой поперек дороги, по которой разгуливал их произвол, и этим самым постоянно подмывало их показать свою хозяйственную власть и в его делах. Замечательно, что после Петра мы постоянно встречаем известия о ссорах архиереев с губернаторами и воеводами, – явление весьма важное для характеристики эпохи и для истории разграничения двух ведомств.

В Киеве наприм. встречаем ссору архиепископа Варлаама Вонатовича с вице-губернатором и Киевским войтом, которые и сгубили этого почтенного иерарха, подведя его под дело о неисполнении верноподданнической присяги в 1730 г.⁶⁰³. В Воронеже архиерей Лев Юрлов был во вражде с вице-губернатором Пашковым и друг на друга писали доносы; Пашков тоже подвел Льва под дело о присяге. Во Пскове возникло длинное дело между воеводой кн. Солнцевым и епископом Варлаамом, для разбора которого в 1732 г. тайная канцелярия нарочно командировала туда капитана поручика Замыцкого⁶⁰⁴. Одно из самых характерных столкновений этого рода в начале царствования Анны Иоанновны произошло в Казани между архиереем Сильвестром и губернатором А. Волынским. Обе эти власти столкнулись между собой по вопросу о суде над архимандритом Казанского Спасского монастыря Ионой Сальникеевым, который был обвинен архиереем в воровстве монастырских денег и вещей. Так как Иона был в немилости у Сильвестра, то следствие, произведенное по его делу последним, было заподозрено в недобросовестности и поручено для переследования Волынскому, покровителю Ионы. Это обстоятельство и послужило поводом к взрыву всех накопившихся доселе неудовольствий между архиереем и губернатором. Сильвестр подал в св. Синод резкий донос на Волынского, в котором выставлял его неудержимым деспотом, мучителем, приводившим в ужас всю губернию, и даже душегубцем, перечислял разные случаи его вмешательства в дела церковного ведомства, обиды архиерейскому дому, монастырям и белому духовенству. Нам нет надобности перечислять здесь все 38 пунктов этой очень хорошо известной челобитной⁶⁰⁵; ограничимся краткими указанием лишь на те ее пункты, которые непосредственно касаются белого духовенства. Так, между прочим в ней говорилось, как однажды у загородного губернаторского дома, по приказу Волынского, солдаты, поймав богоявленского дьякона и двоих дьячков, посвященных уже в стихари, гоняли и стегали их нагих прутьями и избили до полусмерти, как в другой раз губернаторские люди избили одного певчего, потом одного семинарского авдитора, привели последнего к губернатору, а губернатор еще велел бить его батожьем, как губернатор велел сломать находившиеся в каменном городе дворы кафедрального протопопа и протодьякона, обременяли дома всех церковников постоем по 2 человека на печь, гоняли певчих и церковников на ночной караул к рогаткам даже под праздники, пятерых церковников неправильно отдал в солдаты, наконец всех обывателей Казани, в том числе и духовенство, заставлял в святки ставить перед домами столбы с фонарями, по столбу через каждые 4 сажени, для своих прихотей, и освещать улицы и тем нанес духовенству великое разорение, вообще ни при одном губернаторе таких разорений и притеснений не бывало, а жаловаться никто не смеет; – все в страхе. В заключение всего Сильвестр просил св. Синод защитить церковное ведомство от притеснений губернатора, защитить и его, архиерея, ибо он постоянно страшится, как бы губернатор не убил его и не обругал нагло. Вся челобитная написана в сильно раздражительном тоне, наполнена преувеличениями и придирками; – преосвященный нашел нужным, кроме жалобы на фонарную повинность, поместить тут даже и такое наприм. обстоятельство, что по приказу губернатора по городу немалое время однажды ходили с дубьем солдаты и «неведомо для чего» избивали собак. В своей оправдательной записке Волынский во многом успел очень удачно защититься от поданного на него доноса, наприм. о побоях дьякону и дьячкам объяснил, что они, бесчинно обнажась, купались в оз. Кабан и играли между собою перед самыми губернаторскими окнами в виду всего его семейства и кроме того гостей с дамами, оттого солдатам и велено было отогнать этих шалунов розгами, а были ли они посвящены в стихарь, видеть того было нельзя, потому что они были не только без стихарей, но и вовсе без одежды. При всем том челобитная Сильвестра все-таки может служить выразительным памятником властелинства знаменитого губернатора над церковным ведомством; замечательно, что ей верили тогда и члены правительства и даже родственники самого Волынского, очень хорошо знавшие его необузданный нрав и непобедимую привычку давать волю расходившемуся сердцу и рукам.

В Малороссии над духовенством почти неограниченно господствовали гетман, полковники и другие войсковые чины, не признававшие над собой ни митрополичьей, ни епископской власти. Даже низший войсковой старшина, разные сотники и вместе с ними бурмистры и войты держали у себя в полной зависимости и городские и сельские приходы. Они обирали духовенство своих округов не хуже иных панов-вотчинников; без подарков сотнику нельзя было и парохии добиться, потому что сотник имел большое влияние на громаду и мог удобно направлять ее выбор в пользу того кандидата, который был щедрее на подарки. Затем они постоянно привлекали духовных лиц под свой суд, сажали их в тюрьмы, наказывали, чинили попам „зла за досить» и смело вступали за это в борьбу с самими архиереями, не обращая внимания даже на отлучение от церкви, которое иногда разражалось над ними из кафедры. Высшая старшина была еще страшнее для духовенства. Последнее обращалось на нее с жалобами к гетману; так наприм. духовенство прилуцкого полка жаловалось, что полковник их Галаган во всем обижает попов, вместе с старшиной и державцами (помещиками), мешает им пользоваться приходскими доходами, судит их и дьяков мирским судом и проч. Но гетман и сам часто вступался в церковные дела, кроме того находил выгоднейшим для себя держаться стороны полковников, чем стороны попов, да едва ли был и в силах унять старшину от своевольных поступков⁶⁰⁶. Столкновениями своими с светскими начальствами здесь особенно сделался известен Черниговский архиерей Иродион Жураковский. Вот одна его грамота (1729 г.), из которой можно видеть, какой произвол дозволяли себе эти власти в отношении к духовенству. „З некоторых епархии нашей местиц донеслося нам ведать, что панове властители мирскии инних с духовенства на неякихся ведомостях подписоватись усиловуют, а которые не хотят без нашего архиерейского указу, таковым чинятся бесчестие, укорение и против чести разно именуемая досады; инде в духовные касаются дела и понуждают дачею небывалых сборов, якие вновь бывшею малороссийскою коллегиею были положены на монастыри и церкви, а после, по пунктам гетмана Б. Хмельницкого, в 1727 г. всемилостивейшим его имп. в-ва указом и высоце по важным рейментарским ясне-вельможного добродея его милости пана гетмана универсалом отставлены. Сего ради, донеле на писания наши обще от всего духовенства до ясневельможного милостивую получим резолюцию, судили за благо предварить во все епархии нашей места обычными листами с таковым предложением: первое, аби с духовенства ни в жадных делех, мирскими властьми предъявляемых, не отписавшись до нас и не получив указу, нихто з духовенства не подписовалися; второе, входить им, мирским властям, в дела духовные не допущать, и буде якое насилие чинитися начнется, о том подлинно и обстоятельно давать нам ведать, почему мы писати меем до ясневельможного; третье, духовенства в суды мирских не попущать, ибо если до кого что касатися меет, то будет о том писано до нас от ясневельможного. Писалисмо, аби им до монастырей и церквей жадного не имети дела». Но всего через месяц после этой грамоты Иродион опять велел духовенству платить все сборы, которые будут спрашивать сборщики, потому что ясновельможный отвечал, что отрешить этих сборов не может без получения монаршего милостивого указа. Гетман Апостол сильно сердился на энергичного и неуступчивого архипастыря и несколько раз посылал к нему укорительные письма за его беспокойные требования и крутые распоряжения по епархии. В ответ на эти письма ревнитель церковной самостоятельности отвечал указанием на незаконные вмешательства в церковные дела полковой старшины и самого его гетмана, жаловался на то, что старшина и гетман постоянно вступаются в суды над духовенством, отбирают имения у церквей и монастырей, а между тем самые наглые обиды духовным лицам оставляют не наказанными⁶⁰⁷. До чего простиралась разнузданность полковых начальств в Малороссии, можно видеть из следующей челобитной Иродиона в Синод на полковника Лизогуба. «В доношении епархии моей попа Алексея Незридовича написано: ездил де он с письмом из консистору к Семену Лизогубу в обиде своей просить, чтоб он заграбленные его кони войтом Лизогубовым ему попу возвратил, и когда о возвращении грабежа только помянул Лизогубу, тогда без всякой причины начал бранить его попа Алексея м..., называя блазном и скурвым сыном, злодеем, послежде велел наготовить киов и батожья и принести оные, в яком разе два его Лизогуба служители тыя до побою инструмента принесли и, взяв его попа за руки, распяли и держали распятаго, сам же он Лизогуб многократно прискаковал и порывался с кулачем, хотя бити, но не бил, плювал в очи и отошед в комнаты велел вести до тюрьмы, но не ведучи только выбить в шию со двора приказал и выбито. Он же Лизогуб моего смирения называл бездельником, чортом и прескаредными поносил словами, и те слова велел попу, чтобы мне сказывал... Неоднократно уже Лизогубом пред паствою поносится имя мое, через что и во исправлении церковном кого-либо о том известного наклонити пастырски потрудно, здесь же честь архиерейская в Малой России дешева, и хотя просить, то не у кого. Да он же Лизогуб возбраняет роковщини по древнему обычаю на препитание давать священникам, виновных, к суду духовному подлежащих не выдает людей, посилает венчатися людей своих вне епархии моей за границу в Польшу, иные ж обвенчани и живых имущие жен; говорил же еще многим людем и сие по некоторым делам: что де ваш Синод? и он сице архиерею своему в силе яко не над ним Синод и я не его пастырь. Того ради прошу святейшества вашего не мене ради старца, но чести ради архиерейской, в юрода место Лизогубом без зазрения вменяемой, и в прочих церкве противных действиях указ учинить»⁶⁰⁸. – Раздраженные обличениями святителя, гетман и полковники жаловались на него в 1730 г. Феофану Прокоповичу, а Прокопович послал по этому поводу оскорбительный выговор ему же Иродиону. Стало быть, Иродиону нечего было надеяться на поддержку св. Синода. Потому, хотя св. Синод по его жалобам и сообщил заведовавшей Малороссией коллегии иностранных дел, чтобы она предписала гетману не вмешиваться в духовные дела, но как скоро гетман сам послал в коллегию жалобу на Иродиона, последний, в полной уверенности, что непременно проиграет, если станет судиться с ясновельможным, тотчас же подал в отставку и был отослан на покой в Межигорский монастырь.

Замечательно, что такого рода процессы архиереев с губернаторами и другими начальствами оканчивались обыкновенно гибелью самих архиереев, – видно, на какой стороне была сила и доверие правительства. Весьма замечательны также частые случаи ревизий и следствий по епархиям, поручавшихся светским лицам; к числу их наприм. относятся и упомянутые следствия, – одно по делу о ссоре псковского епископа с воеводой, другое, порученное Волынскому в Казани по делу Ионы Сальникова. После подачи Сильвестром его челобитной Волынский уже сам от себя поднял по епархии следствие о разных злоупотреблениях архиерея в епархиальном управлении и много содействовал падению этого иерарха, одной из жертв бироновского времени. Вот еще довольно выразительной факт в том же роде. В 1729 г. по прошениям на рязанского архиерея Гавриила Бужинского в обидах, нападках, разорениях и в прочих непорядках для розыска именным указом был послан в рязанскую епархию генерал-майор Греков, к которому впрочем присоединен был по назначению от св. Синода один архимандрит в качестве духовного следователя; вследствие этого распоряжения все челобитные на архиерея и поступали к генерал-майору и архимандриту до самого 1730 г., когда указом имп. Анны, согласно с Д. Регламентом повелено было по тем делам розыск г.– майора Грекова удержать, а что до него архиерея будет касаться, о том рассмотреть в Синоде; но в следующем году вышел новый указ уже вовсе несогласный с Д. Регламентом: так как, говорилось в нем, св. Синод по просьбе челобитчиков ничего не учинил, а челобитчики оттого разоряются и непрестанно просят о решении их дел в Сенате, то у св. Синода опять отобрать эти дела, за исключением только дел о чисто духовных неисправлениях, и передать для решения в другой суд светский под ведением Сената.⁶⁰⁹

«К печальным и вредным явлениям того времени, говорит историк петербургской епархии, принадлежит то, что духовная власть, преосвященные архиереи и все священство были уничижаемы против других гражданских учреждений и персон, им параллельных... Железная рука великого и мощного монарха плотно налегла на голову духовного сословия и ведомства и весьма надолго отяготила его жизнь, умалила и сузила его благотворное влияние и деятельность»⁶¹⁰. Если архиереи, даже сам св. Синод не могли быть уверены в неприкосновенности своих прав, то нечего, разумеется, и говорить о таких мелких людях, как священники или дьяконы; их забирали в светские команды без всякого сношения с духовною властью, распоряжались ими, как было угодно, держали под арестом, секли и т. д. Выразительные факты вмешательства светских властей в духовные дела встречаем даже там, где бы им всего мене нужно встречаться, так сказать – около самого средоточия всякой правды и закона, около столиц и в самых столицах; надобно впрочем заметить и то, что политика, давившая духовенство сверху, здесь скорее всего должна была повлиять на светские власти. Вот наприм. какие вещи происходили в 1730-х годах в Кронштадте. Здешние коменданты еще с 1716 г. брали себе весь церковный кружечный и свечной сбор, не давая в нем никому никакого отчета. Духовенство молчало до тех пор, пока наконец церковное здание и утварь настоятельно потребовали ремонта. Но на почтительное представление о том причта от коменданта последовал решительный отказ. Опасаясь ответственности за небрежение о храме от своего начальства, причт обо всем донес петербургскому духовному правлению, а это сообщило о донесении военному начальству. Но из этого не вышло никакого толку, потому что комендант не почел за нужное даже и отвечать на присланные к нему запросы. В 1734 г. комендант Соймонов потребовал к себе на допрос по какому-то делу Кронштадтского гарнизонного дьякона. Опасаясь обычных в подобных случаях неприятностей, дьякон с совета протопопа не пошел к коменданту, сославшись в свое оправдание на указ 15 марта 1721 г., по которому духовных особ не велено было брать в светские места без сношения с Синодом. Комендант страшно разгневался, послал солдата прямо в церковь с приказом сейчас же арестовать протопопа и посадить на гауптвахту. Это было как раз под праздник великомуч. Екатерины (23 ноября), в который следовало совершать поминовение сестры государыниной цесаревны Екатерины Иоанновны. По случаю арестования протопопа поминовение совершено не было. Поставив это опущение в вину протопопу, Соймонов донес об этом злонамеренно духовному правлению, зная, как за такие вещи секли тогда духовных плетьми. И без того крайне оскорбленный и униженный протоиерей подведен был таким образом еще под опасное следствие, должен был несколько раз пропутешествовать из Кронштадта в Петербург в духовное правление и обратно и натерпеться серьезных опасностей, потому что этого рода следствия производились тогда чрезвычайно придирчиво и боязливо со стороны духовных властей, которым самим в подобных делах грозили постоянно беды от подозрительного правительства. К счастью, невинность обвиненного была слишком очевидна и его нельзя было не оправдать, но удовлетворения за оскорбление и клевету он все-таки не получил. Такая персона, как кронштадтский комендант и бригадир, даже не была привлечена и к ответу⁶¹¹.

Особенно много приходилось духовенству терпеть от разнузданности и деспотизма светских начальств в краях отдаленных, где оно ниоткуда уже не могло ждать себе защиты и находилось в полном распоряжении бесконтрольных хозяев своего округа или области, которые считали всех людей церковного ведомства подчиненными себе наряду со всеми обывателями края⁶¹². Сибирские архиереи постоянно получали жалобы от подведомственных им священнослужителей на тиранство и властелинство воевод и разных светских чиновников. «Сего 1733 г. апреля 3 дня, писал наприм. один священник преосв. Иннокентию Иркутскому, в Баргузинску приходил ко мне богомольцу вашему ильинский отставной служилый человек Холшевников да баргузинские служилые люди Малыгин и Миюркеев ношною порою и взяли меня богомольца вашего, взломя двери у сенишек моих, и взяли меня в одной рубашенке и босого и били меня до крови и, сильно взяв в баргузинскую приказную избу нага, и ковали в железа и садили под арест, неведомо за что. А в указе вашего архиерейства не показано, чтобы, кроме синодальных, садить нас богомольцев ваших под государственный арест... И оный Холшевников, аки имея надо мною какую власть, велит мне богомольцу вашему не в указные дни венчать браки» и т. д.⁶¹³. Архиереи жаловались на подобные превышения прав в губернскую канцелярию, писали жалобы в Синод, но ничего не могли сделать для облегчения своего ведомства. Сильные воеводы нередко заставляли трепетать пред собою самих архиереев. Доходило до того, что даже личность святителя не была иногда безопасна от самых грубых оскорблений и даже побоев со стороны расходившегося начальника края; так, в 1736 г. вице-губернатор Плещеев на одном обеде едва не избил преосв. Иннокентия Неруновича, так что последний должен был спасаться от него бегством в свой архиерейский дом⁶¹⁴.

Уже в конце описываемого времени в горячую борьбу с сибирскими начальствами вступил знаменитый ревнитель церковных прав Арсений Мацеевич, бывший тогда Тобольским митрополитом (1741–1742 г.). В промемориях своих Тобольской губернской канцелярии он резко протестовал против насилий и продерзостей воевод и управителей, которые незаконно захватывали под арест и подвергали суду священников, действовавших на миссионерском поприще, по самым неосновательным изветам со стороны инородцев и без всякого сношения с епархиальным начальством. Настаивая на том, чтобы духовных лиц никто не подвергал суду в светской команде, за исключением случаев только самых тяжких вин, и то в присутствии духовных депутатов, митрополит представлял, что иначе «священники, видя над собой от светской команды происки и обиды, а новокрещеным в твердом содержании христианской веры от подчиненных светской команде управителей послабление, не только к требованию от них помощи надежды иметь не будут, но и быть в волостях за тем не пожелают». Приходится «им для того только одного там быть, чтоб неповинно всегда претерпевать нападки от происков управителей, которые сами, большую имея к получению мягкой рухляди склонность, порицают священников; а хотя б кто из священников, видя крайнюю нужду которого новокрещеного, и одолжил хлебом по их прошению взаим небольшим числом, с которых за тот хлеб деньгами за неимуществом взять нечего, и то не для торгу, а разве мало что на его священническую собственную потребу, а не в торговлю, понеже по их бедности священнической никакого излишества в имении их не видно, которые едва пропитание себе имеют; а о ясачных сборщиках, которые за сбором ясаку от светской команды посылаются, известно сибирской губернской канцелярии, что явилось по следствию в Сургуте... И сие представляется не для какого на воевод нарекания, которые не белками, но целыми мехами отбирают, и не для защищения попов, которые берут на пропитание себе белочками, но токмо о истине изъявляется, что, вместо помощи, како ныне бедное священство гонят и турбуют и изневажат, куют и бьют, яко злодеев, и инстигуют без меры над ними, не яко о правде пекущеся, но яко сами, любоимения страстию одержими суще, ищут себе всякими неправедными вымыслы приобретения... Видно есть, что волостные церкви пустеют и новокрещеные наставления лишаются не от нашего какого архиерейского нерадения, но от гонения нерассудных светских командиров, которые из своих происков не веру святую и православие утверждают, но и приобретенное духовными пастыри великим трудом и коштом немалым и тщанием всеприлежным, через оное гонение священников, которые, как выше сказано, и сами тамо более быть не хотят, вовсе тщатся оное великое дело изничтожить»⁶¹⁵.

Самыми страшными поводами к привлечению духовенства к мирскому суду были, разумеется, обвинения в замыслах и преступлениях политического характера, которые нисколько почти не ослабевали даже во время реакции после смерти Петра. Мы видели, как еще при Петре св. Синод протестовал против того, что преображенский приказ, опираясь на свои страшные полномочия, забирал духовных лиц под арест без всякого сношения с духовною властью. Протест его остался без результатов; настаивать же на своих требованиях духовные власти не смели, потому что через это легко можно было навлечь на себя подозрение в нерадении о государственном интересе, подозрение, от которого они всячески старались себя оберегать, выказывая в преследовании политических преступников даже некоторое соревнование с самим преображенским приказом. Пример такого соревнования обнаружила в 1727 г. московская дикастерия. Из преображенского приказа в нее присланы были тогда один иеромонах и священник за бездоказательное «слово и дело» с тем, чтобы дикастерия наказала их за продерзость плетьми в присутствии подьячего того приказа. Дикастерия исполнила приговор добросовестно, но в посланной приказу промемории тогда же изъявила претензию, что из определения приказа «не малое имеется духовной дикастерии уничтожение, понеже оному подьячему при том наказании якобы равная с дикастерией или и наивящшая власть позволена, и без него в том наказании якобы имеется от оного приказа неятоверность... и по такому определению духовному правительству якобы находится некакое подозрение»⁶¹⁶.

В 1729 г. уже само правительство распорядилось, чтобы первоначальное следствие над духовными лицами по политическим делам производилось духовным судом, будучи побуждено к такому распоряжению необыкновенным множеством следственных дел этого рода; а священников и монахов, сказывавших за собою слово и дело бездоказательно, спроста или пьяна, или в ссорах и драках, также под судом дозволено было и судить и наказывать одним местным духовным властям, не списываясь даже с св. Синодом. Но епархиальные архиереи и консистории так уже были напуганы подозрительностью правительства, что сами отказывались решать подобные дела даже в самых пустых случаях и старались как можно скорее сдавать их или в св. Синод, или тайную канцелярию. В 1729 г. был наприм. такой случай в Киеве. Эконом Николаевского монастыря, пересматривая однажды монастырский синодик, нашел его не совсем исправным, разорвал его и велел послушнику переписать вновь. Такой поступок не представлял, кажется, ничего противогосударственного и противоправительственного; но нашлась какая-то изобретательная голова, которая вывела из него политическое обвинение, оперевшись на то важное обстоятельство, что в разорванном синодике были написаны между прочими имена царских особ. Несчастный эконом тотчас же был взят в консисторию под стражу. Но, держа его в тюрьме, консистория и тогдашней архиепископ Варлаам Вонатович сами были в страшном недоумении, в чем его, собственно, обвинить и что с ним делать. Факт был налицо: разорвал лист с царскими именами и бросил его на пол; но в злом умысле при этом человек запирается, а может быть, у него и был такой умысел; ни отпустить арестанта, ни обвинить без улик нельзя. Думали, думали и решили послать дело в Синод, – пусть решает, как знает; изложив дело, преосв. Варлаам писал в донесении, что сам он «сего таким случаем учиненного дела, опасаяся на себе гнева и штрафа, с консисторией решить не дерзнул»⁶¹⁷.

С восшествием на престол Анны Иоанновны духовные власти потеряли и то доверие, какое им было оказано в 1729 году. Все духовное сословие было заподозрено в недоброжелательстве к правительству и поставлено под самый придирчивый надзор светских властей, которым одним только предоставлен был и весь суд над его членами по политическим обвинениям. Оправдывая это доверие правительства, светские власти усердно принялись выводить предполагаемую в духовенстве измену, притягивали духовных персон к допросам и подвергали их «жестоким и нестерпимым мучениям и экзекуциям»⁶¹⁸. Первые опалы, как известно, постигли нескольких архиереев; но вместе с архиереями страдали и подчиненные им духовные лица. Наприм. после падения Сильвестра Казанского, обвиненного в том, что он драл прошения, написанные на высочайшее имя и заставлял переписывать их на свое архиерейское имя, явился презрителем законов, не велел поминать в церквах св. Синод, а велел вместо него поминать святейших патриархов, по всей Казанской епархии поднялось длинное следствие о том, кто из духовенства исполнял незаконный указ архиерея. Результатом этого следствия было то, что за повиновение своему архиерею были расстрижены и сосланы в Сибирь один архимандрит, несколько монахов и священников. Розыски были так страшны и томительны, что во время бесконечных и придирчивых допросов один архимандрит (Ивановский Иоанн) пришел в полное отчаяние и повесился. Но так как при дальнейшем продолжении следствия оказалось, что св. Синод не поминали при богослужении почти все священники и монахи целых двух уездов, Казанского и Свияжского, то следователи пришли в недоумение, что им делать дальше. Преемник Сильвестра по кафедре Иларион Рогалевский, будучи напуган участью своего предшественника, подал с своей стороны мнение – всех пересечь и лишить сана без всякой пощады. Но в Москве почли нужным это мнение смягчить и приговорили: виновным учинить только жестокое шелепами наказание без пощады⁶¹⁹.

Несмотря на все заявления верноподданнической ревности, духовные власти уже не могли возвратить себе доверия правительства. А между тем грозное „слово и дело» получило теперь не бывалое доселе значение и никогда так не злоупотреблялось клеветниками и ябедниками, как в это царствование. Недавнее определение 1729 г. было теперь постоянно нарушаемо, потому что суд св. Синода над духовными лицами по политическим оговорам казался правительству слишком легким и ненадежным. «А понеже известно нам, гласил именной указ 1733 г., что многие свящ. чина люди, как бельцы, так и монахи, не страшась суда Божия и пренебрегая св. правила, имеют житие невоздержное и употребляют ссоры и драки и безмерно упиваются, и тем зазорным и весьма непотребным житием наводят на чин священный и монашеский немалые и весьма тяжкие подозрения, а простому народу... предается соблазн, а от других произносятся немалые нарекания, и к тому же многие в дерзости сказывают за собою наше слово и дело, не ведая того за собою и ни за кем, и за то чинятся им легкие наказания, от чего и паки в тех священного и монашеского чина зазорное житие препровождающих умножается беспокойство; того ради указали мы, ежели кто из священного или монашеского чина скажет за собою или за другим за кем наше слово и дело по первым двум пунктам, и отослан будет в гражданский суд, а тамо расспросом покажет, что то наше слово и дело за собою сказал со злости или в пьянстве и в ссоре, или отбывая по надлежащим винам достойного от начальствующих наказания, и те свящ. и монаш. чина люди из гражданского суда присланы будут к духовному суду, и таковых людей во всех духовных судах за те их продерзости, лиша их всего свящ. и монаш. чина и остригши на голове и бороде волосы, и одев в светское платье, из духовных правительств отсылать к надлежащему наказанию в гражданские правительства, кого куда надлежит, и поступать с ними так, как о светских людях, а именно: молодых, учиня наказание плетьми, писать в солдаты, а старых, бив кнутом и вырезывая ноздри, посылать в Сибирь в работу вечно; а которые будут являться в сказывании ж за собою нашего слова и дела просто, а не по первым двум пунктам, и тем по уложению чинить наказание же кнутом, и чтоб по свободе праздно таковые не скитались, ссылать их без вырезания ноздрей в Сибирь же на житье, не взирая ни на каковые их отрицания, дабы свящ. и монаш. чина люди, взирая на таковое наказание, имели от непотребных и возбраненных св. правилами поступок воздержание, но больше бы упражнялись во всяком благочинии и прочих свящ. и монаш. чину приличествующих действиях»⁶²⁰.

Случаи, по которым духовные лица подвергались политическим розыскам были чрезвычайно разнообразны. Крайне эластичные понятия об оскорблении высочайшей чести и нерасположении к правительству давали ябеде и мстительности множество случаев подхватывать каждое неосторожное слово, подмечать мельчайшие поступки людей и затем являться с таинственными доносами в тайную канцелярию. Едва ли не чаще всего духовенству приходилось подвергаться политическим розыскам за неслужение царских молебнов и панихид. Строгость в отношении к нарушению чести и святости высокоторжественных дней простиралась до того, что некоторые духовные лица приговорены были к расстрижению и тяжким заточениям за служение царских молебнов в ризах не первого, а второго разряда. А между тем провиниться в неуважении царских дней было так легко. Во время допросов арестованные за такие вины священнослужители недаром постоянно отговаривались своим неведением; до их сведения действительно иногда не доходили известия о рождениях и тезоименитствах разных членов императорской семьи; еще легче было не знать или забыть день какой-нибудь царской панихиды; из-за такого неведения не редко попадали в беду не только какие-нибудь сельские, но даже и столичные причты⁶²¹.

В 1734 г. св. Синод распорядился разослать по всем монастырям и церквам печатные табели всем высокоторжественным дням и дням царских панихид; но духовенству от этого едва ли стало легче. Вот что говорится об этом в одном докладе св. Синода уже при имп. Екатерине II. «В прежние времена по преставльшихся государских фамилиях должное церковное поминовение по годам, месяцам и числам отправляемо было в одних московских соборах... и в тех только местах, где оных преставльшихся тела положены, а в прочих градских соборах и приходских городских же и сельских церквах священники и монастырские власти тем обязаны не были, но как в викториальные дни молебны, так и панихиды во всех монастырях и городских соборах отправлялись не во всегдашнее время, но единственно только тогда, когда оного бывшие случаи требовали, почему ни доносов, ни следствий о неотправлении оных и никакового в том духовным изнурения не происходило. А как в 1734 г. по определению синодальному учинены об отправляемых в высокоторжественные и викториальные дни молебствиях, а по преставльшихся государских фамилиях панихидах табели и реестры и по напечатании для действительного употребления тогда же во все епархии и ставропигиальные монастыри разосланы, в коих уже точное напечатано положение, когда и каким порядком епархиальным архиереям, монастырским властям и всем гражданским и уездным священнослужителям оные молебствия и панихиды отправлять; то с того года и начались о неотправлении оных на духовных от разных людей под именем важности употребляемым в тогдашнее время «слово и дело» объявлением доносы, по коим в бывшей тогда тайной канцелярии и оной конторе происходили следствия, и по оным многие из духовного чина, иные к наказаниям, а другие к ссылкам и прочим несчастиям подвергались за то одно, что в то самое по реестру число оных панихид не отправляли, хотя в прочие времена поминовение и чинили»⁶²². Исправление молебнов в назначенное время было дело не всегда легкое. Для пущей торжественности царские молебны совершались соборне даже по селам, как это известно по крайней мере относительно Киевской епархии; для такого соборного молебствия священники известного округа должны были являться к своему наместнику или благочинному, причем иной должен был проехать несколько десятков верст, несмотря ни на какую погоду, и непременно поспеть ко времени молебна. Наместник давал священникам свидетельства, что они действительно были за молебном. Кто не имел такого свидетельства, тот очень легко мог попасть в беду⁶²³.

В первое время после рассылки табелей дела о неслужении царских молебнов и панихид, после первоначального следствия в архиерейском приказе или чаще всего в губернской канцелярии, рассматривались св. Синодом, но окончательное решение по ним производилось в т. канцелярии, которая таким образом становилась к св. Синоду в отношение высшего, кассационного суда по этим делам. Кроме унижения синодальной чести, такой порядок делопроизводства по указанным обвинениям сопровождался большим отягощением для духовенства по своей сложности. «И тако, писал св. Синод в указе 1735 г., одно дело производится в двух правлениях, отчего св. Синоду происходит немалое утруждение, а содержащимся по тем делам колодникам долговременное через оные сношения задержание, паче же в решении тех дел излишнее продолжение». На этом основании решено было первые дознания по обвинениям в неслужении молебнов производить на месте, и именно епархиальным начальствам, и кто явится совершенно виновным, т. е. опустившим молебствие «не за болезнию своею или сам не будучи позванный прихода своего к смертно болящему какому человеку или к родильнице, которые будут в место расстояние его от церкви его верстах в 10 и далее, а хотя же кто для какой-либо из оных нужды и будет куда позван, да по возвращении своем того, что ему исполнить надлежало вскоре, а всеконечно на другой день, не исполнит же, или же который священник сам быв болен, а потом пришед в здравие, те празднования или поминовения, которые прилучились быть во дни болезни его по той своей от болезни свободе не исправит в скорости же, – таковых при обыкновенных доношениях и с подлинными об оных преступлениях их следственными делами для надлежащего решения отсылать из всех мест (не утруждая теми делами св. прав. Синода) в канцелярию тайных розыскных дел немедленно». При этом св. Синод подтвердил накрепко, чтобы все священнослужители исполняли положенные царские службы под страхом «лишения сана и жестокого в светском суде истязания, сверх того и вечные ссылки, куда тяжковинных по указам ссылать велено»⁶²⁴.

После этого указа суд над духовенством в означенных делах должен был действительно упроститься и сократиться; множество дел по пустым и бездоказательным оговорам епархиальные начальства могли решать на месте, не затягивая их на целые годы в ожидании окончательного решения из Синода и т. канцелярии и не заставляя оговоренных томиться все это время под суровым арестом в тюрьме или даже путешествовать иногда по пустому под конвоем до Петербурга в т. канцелярию. Такое облегчение подсудимых особенно благотворно было для духовенства отдаленных местностей, наприм. Сибири, где по причине затруднительности сношении местных начальств с св. Синодом и т. канцелярией судбища по делами о неслужении молебнов тянулись лет по 9 и больше⁶²⁵. Вот один выразительный пример в этом роде. В 1732 г. в Илимск были присланы из Иркутска один иеродиакон и архиерейский писчик Резчиков для приписки этого города от Тобольской епархии к Иркутской. Илимский протоиерей Иван Петров чем-то не удовольствовал писчика и последний сделал на него донос в том, что 3 февраля (в день тезоименитства императрицы) он не служил ни обедни, ни молебна, хотя и был совершенно здоров. Протоиерея забрали сейчас же в архиерейский приказ и засадили в тюрьму, а дело об нем отправили в св. Синод, который должен был по обычному порядку представить о нем в тайную канцелярию. Пока бумаги пересылались из Иркутска в Петербург да рассматривались там сначала в Синоде, потом в т. канцелярии, протекло целых 2 года и все это время протопоп сидел закованный в цепи в тюрьме, а его церковь оставалась без службы. Прихожане усильно хлопотали об его освобождении пред местным епархиальным начальством, выставляя на вид его долголетнюю службу и примерную исправность во всем, но епархиальное начальство само ничего не смело сделать для облегчения участи своего арестанта. Наконец уже в исходе 1734 г. из Петербурга пришло синодальное решение, составленное св. Синодом по сношению с т. канцелярией: обнажив его протопопа священства, отослать в Иркутск к гражданскому суду, где учинить ему за оную важную вину наказание кнутом и сослать в ссылку в надлежащее место, не отписываясь за дальностью расстояния в Петербург; но буде по расспросе окажется какое злое его протопопа в этом случае намерение, то по обнажении же его священства отослать его еще к гражданскому суду к розыску. На место этого достойного и любимого народом протоиерея, по недостатку хороших священнослужителей в Сибири, преосв. Иннокентий Нерунович должен был определить некоего Шастина, человека негодного и беспокойного, от которого прихожане просили владыку избавить их еще на первом же году. Резчикова долго преследовал общий укор: ты съел протопопа⁶²⁶. Несчастные священнослужители, нахватанные в разных местах, долго, впрочем, томились в тюрьмах при губернской канцелярии в Сибири и по получении указа 1735 г.; губернская канцелярия не хотела отдавать их по указу на суд архиереев, сама продолжала начатые следствия и даже учиняла решения⁶²⁷.

В следующем 1736 году вышел новый облегчительный для духовенства указ по поводу жалобы самой т. канцелярии на то, что ее казематы слишком уже наполнены священнослужителями, присланными из разных епархий за неслужение молебнов, и что по чрезмерному накоплению дел об этом неслужении у нее даже в секретных делах стала чиниться остановка; на этом основании дела о молебнах и панихидах указано было окончательно решать в епархиях, а в т. канцелярию присылать известия только о тех из них, в которых опущение означенных служб явилось с какого-нибудь противного вымысла, и самые извещения представлять только в форме экстрактов из дел⁶²⁸. Епархиальные начальства, как ни были напуганы т. канцелярией, судили духовенство все-таки несколько гуманнее, кое-кому из обвиненных оказывали иногда снисхождение; так наприм. московская дикастерия щадила священнослужителей стариков, которые опускали молебствия по старческой немощи и забвению⁶²⁹.

Но только лишь несколько смягчились розыски из-за молебнов и панихид, как начались новые страдания духовенства из-за присяг 1730 и 1731 гг. Мы уже видели, сколько церковников из-за этих присяг было пересечено плетьми и кнутом и отдано в солдаты, сколько бед досталось и на долю священнослужителей. Особенно тяжки для духовенства, да и для всего народа были последние годы царствования Анны Иоанновны, когда т. канцелярия работала с особенным усердием. В это время несколько архиереев лишились кафедр, расстрижен были знаменитый Феофилакт Лопатинский; монастыри до того опустошались частыми расстрижениями монахов, что св. Синод выражал серьезное опасение, как бы монашество вовсе не прекратилось в России; такое же опустошение обнаружилось и в приходских причтах. Человек погибал иногда из-за того только, что читал какую-нибудь из запрещенных тогда книг и тетрадок, или даже только слыхал об ней от других, знал, у кого она есть, и не донес, из-за совершенно невинного знакомства или какого-нибудь самого обыкновенного сношения с опальными лицами и т. п. Из множества примеров⁶³⁰ в этом роде приведем один. В 1738 г., как известно, поднято было дело о сосланных в разные места членах знаменитой фамилии Долгоруких, хотевших в начале царствования Анны Иоанновны ограничить самодержавную власть в России, и кончилось казнями главных представителей этого рода. По поводу этого дела тогда же пострадали 4 тобольских священника и дьякон за то, что «они у князей Долгоруких бывали и обедывали и их к себе в домы пущали; за которые вины, сказано об них в указе, и наказание им плетьми учинено, токмо они священства не лишены, а оправдание де о себе оные священники произносили, что они у оных кн. Долгоруких бывали по зову присылаемых от капитана Ивана Михалевского солдат, а не сами собою, и для поминовения родителей, и в домы де к себе их кн. Долгоруких они ни для чего не зывали и не просили, а заезжал де к ним священникам он же капитан Михалевский сам собою с ними князьями и солдаты, которые при них были». Несмотря на это оправдание, они приговорены были к ссылке в Охотск. По просьбе Тобольского архиерея, желавшего оставить их в своей епархии, по крайней мере в каких-нибудь отдаленных ее углах, св. Синод входил об них представлением в кабинет, причем объяснял: что хотя они «в вышеупомянутой продерзости и суть виновны, за что и наказаны, но за обстоящею в Тобольской епархии в священстве скудостию (о чем от оного архиерея еще и до разбора священнослужительских детей в военную службу неоднократно Синоду представлено было), на праздные места в Томске и других дальних той епархии местах для священнослужения их попов определить надлежит, ибо им в те дальние той епархии города таковая ж имела быть ссылка, что же не так дальняя, как до Охотска, и то не ради их, но для народной нужды». Кабинет был неумолим и дал такую резолюцию: «понеже и в Охотске священники надобны, того ради оных надлежит послать туда неотменно, ибо в то место волею редкий поедет, а в Томск и другие дальние города, если нужда потребует, оных посвятить вновь»⁶³¹. Нужно заметить, что правительство, кажется, намеренно ссылало провинившихся священно-служителей в восточную Сибирь и именно в Охотск; после экспедиций Эльчина и Беринга этот край получил особенную известность в Петербурге и сделался предметом усердных колонизационных и миссионерских попечений правительства, и так как последнему очень трудно было найти священнослужителей, которые бы добровольно согласились ехать в такую даль, то оно и думало достигать своих целей относительно этого края с помощью ссыльных духовных лиц. Преосв. Иннокентий Нерунович с радостью принимал этих ссыльных из московской, петербургской и других епархий и давал им у себя места при охотских церквах; св. Синод нарочно извещал его для этого о том, кто из ссыльных наказан просто, без лишения сана и кого из них можно допустить к служению⁶³².

Рассказывая о притеснениях, каким подвергалось духовенство при Анне Иоанновне, нельзя не обратить внимания на свидетельство о том же предмете проповедной литературы последующего времени, времени импер. Елизаветы⁶³³, когда церковные витии, восхваляя новую благочестивую государыню, громили своим словом павших притеснителей духовного чина: Бирона, Миниха, Остермана и им последствовавших. Мы не можем смотреть на свидетельство тогдашних проповедей о протекшем времени, как на свидетельство чисто фактическое и объективное. Взгляд проповедников-очевидцев упоминаемых ими событий, разумеется, ловил только те стороны тогдашней жизни, которые его особенно поражали, и смотрел на них под известным субъективным углом; в их речах слишком много горячего раздражения от недавних страданий: эти речи насквозь проникнуты каким-то духом озлобления и мести; это даже не обличения против известных личностей, а просто злобные проклятия, которые очень дико звучат для церковной кафедры даже тогдашнего бранчивого времени. Но эти проповеди тем не менее весьма важны для историка, важны именно потому, что в них вполне высказывался субъективный взгляд духовенства на протекшее время, высказалось то озлобление, до какого оно было доведено систематическим гонением со стороны подозрительных временщиков.

Замечательно, чем объясняло это гонение само духовенство. Проповедники и не заметили, что духовенство преследовалось за политическая факции, в которых его подозревало правительство, и этим всего лучше доказывают, как подобные факции были чужды духовенству; политические обвинения и подозрения они считают только претекстом, маскою других, сокровенных побуждений к гонениям против духовенства, побуждений на их взгляд более важных для еретиков немцев, правивших Россией, – это стремление истребить в России православную веру и желание распространить вместо нее свою немецкую прелесть. «Во-первых на благочестие и веру нашу наступали, говорил наприм. Амвросий Юшкевич, под претекстом, будто непотребное и весьма вредительное суеверие искореняют. И, о коль многое множество под таким притвором людей духовных, а наипаче ученых истребили, монахов порасстригали и перемучили! Спроси же: за что? Больше ответа не услышать, кроме сего: изувер, ханжа, лицемер, ни к чему негодный. Сие же все делали такою хитростью и умыслом, чтобы вовсе в России истребить священство православное и завести свою нововымышленную беспоповщину.... Под образом будто хранения чести, здравия и интереса государева, – о коль бесчисленное множество, коль многие тысячи людей благочестивых, верных, добросовестных, невинных, Бога и государство весьма любивших, в тайную канцелярию похищали, в смрадных узилищах и темницах заключали, голодом морили, пытали, мучили, кровь невинную потоками проливали»! Этого мало; «враги наши домашние, говорит тот же вития в другом слове, какую стратагему сочинили, чтоб веру православную поколебать, – готовые книги духовные во тьме заключили, а другие сочинять под смертною казнью запретили. Не токмо учителей, но и учение и книги их вязали, ковали и в темницы затворяли, и уже к тому приходило, что в своем православном государстве о вере своей уста отворить было опасно: тотчас беды и гонения надейся».

Другой оратор Димитрий Сеченов еще горячее описывает противоправославные стратагемы курляндских временщиков. «Их была година и область темная: что хотели, то и делали: А во-первых тщалися дражайшее душ наших сокровище, неоцененное спасения нашего богатство, благочестие отнять, без которого бы мы были горше турок, жидов и арапов. А так то они удумали, как де благочестие у них отнимем, тогда де и сами к нам веру приложат и сами в след нам пойдут; и так по всей России предтечей антихристовых разослали, везде плевельные учения рассеяли, толико повредили, что мнози малодушние, а паче которые возлюбиша тьму паче света, возлюбиша паче славу человеческую, нежели славу Божию, тогда на матерь свою восстали». Рассказавши о распространении в России протестантских идей, оратор обращается затем к гонениям против духовенства. «А наипаче коликое гонение на самих благочестия защитителей, на самих священных таин служителей, чин, глаголю, духовный: архиереев, священников, монахов мучили, казнили, расстригали: непрестанные почты водою и сухим путем, – куды? зачем? монахов, священников, людей благочестивых в дальние сибирские города, в Охотск, Камчатск, Оренбург отвозят; и тем так устрашили, что уже и самые пастыри, самые проповедники слова Божия молчали и уст не могли о благочестии отверзти». Кроме пропаганды протестантства некоторые проповеди указывали еще на одну причину гонений против духовенства, на корыстолюбие временщиков, которое для своего удовлетворения пользовалось тем же удобным претекстом тайного дела. «Весь обще чин духовный, говорил Амвросий Юшкевич, равно с простым народом вменяли и почитали, ни единого в нем посвящения и характиру пастырского не признавали, и для того сами собой пастырей священников без суда правильного низлагали, предающе оных на узы и темницы, на преисподние заключения и ссылки; но еще тем не довольствовалась лютость оная, бросилась было зверски и на убожество монашеское, и мняще нерассудно, что в тех убогих келиях великие сберут сокровища и богатства, того ради одних под претекстом интересу и тайного дела бесчеловечно мучили, других на презрение и вечное ругательство веры нашей расстригали и в солдаты отдавали, третих в далечайшие и безлюдные ссылки на край света посылали, а новых на их места принимать и постригать накрепко запрещали».

С восшествием на престол Елизаветы Петровны духовенство получило полную уверенность в прекращении своих страданий, стало питать большие надежды на восстановление и возвышение своих гражданских прав. «Было неблагополучное время, восклицали проповедники, но прошла тая нечестия зима, воссияло вёдро благочестия». Рассказывая историю разборов духовенства, мы уже имели случай заметить, насколько оправдались подобные надежды духовенства на самом деле. При всем своем благочестии и уважении к духовному чину, императрица не сделала почти ничего нового и коренного для возвышения гражданскою положения белого духовенства, с одной стороны потому, что все внимание ее было обращено исключительно на монашествующее духовенство и тех иерархов, с которыми она имела личные сношения, а с другой потому, что она действовала в пользу Церкви и духовенства без всяких общих принципов, отрывочными, случайными распоряжениями, руководясь не какою-нибудь определенною мыслью о государственном значении духовенства, а единственно случайными возбуждениями своего религиозного чувства по поводу разных известий из жизни духовенства и докладов св. Синода или какого-нибудь близкого духовного лица, вроде духовника ее Дубянского. Рядом с милостивыми и благодетельными указами встречаем такие распоряжения о духовенстве, которые совершенно приличны были бы и во время Петра или даже Анны Иоанновны. Но для духовенства важно было и то, что императрица по крайней мере не оказывала к нему недоверия, от которого оно так много страдало доселе, уважала его и искренно желала ему благодетельствовать; такое расположение правительства должно было значительно поднять и ободрить упадший дух этого забитого и загнанного сословия; притом же, как ни отрывочны и ни случайны были указы, изданные тогда в его пользу, они все-таки много содействовали к улучшению его быта, особенно в сравнении с прежним временем. Это прежнее мрачное время с его тяжкими страданиями весьма удачно оттеняло светлые стороны царствования Елизаветы и еще более содействовало к сохранению об нем самых светлых воспоминаний в кругу духовенства.

Полагаясь на всегдашнее расположение императрицы к духовному чину, св. Синод смело обращался к ней и к Сенату с своими докладами об интересах духовного сословия; мы уже видели несколько примеров тому в истории разборов духовенства. Относительно прав белого духовенства первым делом св. Синода было в начале 1742 г. возобновление его прежнего ходатайства об избавлении духовенства от полицейских повинностей, в котором он получил отказ при имп. Анне. В ответ на его доклад последовал именной указ: «дворы всех обретающихся при церквах священно- и церковнослужителей, в коих они сами жительство имеют и за которыми деревень, також собственных им людей и жильцов не имеется, от хождения к рогаткам и на караулы и на пожары и от прочей полицейской должности, за всегдашним по дому их отправлением славословия Божия, яко то литургии, вечерен, утрень и прочих церковных и мирских нужнейших треб, уволить и полициям их к тому против светских обывателей не требовать»⁶³⁴. Вскоре после этого указа вышел другой, относившийся к Малороссии, где духовенство постоянно подвергалось разным неуказным сборам от гетмана и казацкой старшины, несмотря на запретительный указ о том, изданный при Анне Иоанновне. Указом от 18 авг. 1742 г. войскам и проезжающим не велено было безденежно брать подвод ни у кого из обывателей Малороссии, а также без отвода старшины и ратуш занимать квартир. Но духовенство мало получило пользы от этого общего указа; через 4 года его снова нужно было подтвердить, в частности, относительно духовенства. После жалобы протоиерея Дубянского на недоброжелательство и притеснения духовенству от старшины и ратуш императрица в 1746 г. повелела, чтобы в Малой России, как и в Великороссии, «священно- и церковно-служительских дворов, в которых они священно- и церковнослужители сами жительство имеют, винтерквартирующим и временно через М. Россию проходящим войскам и никаким чинам никто из городовой старшины в постой не отводили и сами собой не занимали; також полковой и городовой старшинам никому на оных священно- и церковнослужителей неналежных тягостей отнюдь не налагать и никаких им обид и налог не чинить и подвод у них, которые деревень и хуторов не имеют, ни под какие тягости не брать»⁶³⁵.

Вторая ревизия, снова подтвердившая свободу духовенства от податей и повинностей, естественно должна была поднять старый вопрос о податных священнослужителях, который тревожил св. Синод более 20 лет, в течение всего времени, протекшего от первой ревизии, и решение которого постоянно откладывалось Сенатом из опасения, как бы не учинить путаницы в сборе подушного оклада. Теперь подушный оклад расписывался по душам совершенно вновь и правительство распорядилось всех священнослужителей, писавшихся доселе в числе податных людей, во вторую ревизию из оклада исключить вместе с их детьми, родившимися уже после посвящения отцов. Но мы уже видели, что такое решение было временное, простиралось только на время самого производства ревизии; лица из податных состояний, имевшие посвящаться в священнослужители после ревизии, по-прежнему должны были оставаться в подушном окладе до следующей ревизии. В 1761 г. св. Синод издал касательно этого предмета общий указ, в котором прямо говорилось, что посвящение податных людей может допускаться только на основании указов 1727 и 1728 гг., под условием платежа с них оклада или ими самими, или их владельцами и обществами до будущей ревизии, чтобы иначе не было какого ущерба казне⁶³⁶. Во всяком, впрочем, случае свобода священнослужителей от податей в общем смысле была признана теперь окончательно; допущение существования податных священнослужителей на будущее время мотивировано чисто практическими требованиями удобства в процессе подушного сбора. Относительно церковнослужителей тот же вопрос не был еще окончательно решен и теперь. В то время, как новая ревизия обходила всех действительно служащих священнослужителей, числящихся в окладе церковников велено было по-прежнему писать в оклад на тех самых местах, где они были записаны по старой записи, за исключением только тех, которые были уволены навечно от своих помещиков, на место же их определять в церковники заштатных и других людей духовного звания, не положенных в оклад⁶³⁷. Вопрос очевидно решался в том смысле, что церковническое звание само по себе еще не освобождает человека от податного состояния, как священнослужительское, несмотря на то, что св. Синод предлагал уравнять их в этом отношении еще в 1721 г. Поэтому-то как св. Синод, так и Сенат постоянно и настаивали на том, чтобы в церковнослужители принимаемы были такие лица духовного происхождения, которые не будут числиться в податном состоянии по правам самого рождения, на основании наследственных привилегий, определенных еще в указе 4 апреля 1722 г. Таких только церковников старалась оставлять при церквах без возвращения в прежнее состояние и ревизия.

При таком решении вопроса о правах церковников необходимо должна была происходить путаница во многих частных случаях практического его приложения, когда следовало определить, кого именно оставлять из церковников при церкви и кого писать в ревизию; указ 1722 г., на который ссылалось законодательство имп. Елизаветы, говорил о свободе от оклада только тех церковников, которые были детьми священнослужителей, делал таким образом привилегированным только потомство этих священнослужителей, а с тех пор много прошло времени и много случилось перемен в составе церковных причтов. Очень неудивительно, что и теперь еще находились люди, которые предлагали решить вопрос о свободе духовенства от податей в смысле первых указов о ревизии Петра Великого, ограничив эту свободу классом одних священнослужителей. Один из птенцов Петра, остававшийся неизменно верным идеям его реформы, В. Н. Татищев в своих заметках по поводу второй ревизии предлагал такой проект: «о излишних церковниках рассуждать трудно, кого в окладе положить и кого выключить, но по примерам всех европейских государств, кроме папежства, везде все в окладе,... но чтобы они тем обучаться в училищах не ослабевали, то предписать им страх, ежели церковничьи дети при ревизии выше 15 лет явятся латинского языка достаточно не обучены, оных брать в службу, а негодных отдавать в тех селах и приходах в крестьянство. Сие, мню, закону Божию не противно, видя, что Христос апостолом дань государю платить повелел и за Себя платил, не отрицаясь. Но чтобы они с платежом и обучением непраздны были, мню: 1) излишними недостаток у церквей наполнять, 2) в селах и погостах детей читать и писать обучать и отчинников принудить, чтобы конечно от 100 не меньше 4-х обучали и владельцев или управителей к построению покоя при церкви и содержанию принудить, 3) за обучение церковникам определить за каждого младенца, коего читать и писать выучить, по рублю, а букварь да доску, на чем писать, и десть бумаги должен дать отдающий в научение; сим безубыточным порядком можно надеяться, что у нас не токмо писать умеющих, но и ученых везде будет довольно»⁶³⁸. Мысль Татищева не пошла в ход. Новая ревизия предоставила наследственную свободу от податей всему действительно служащему духовенству, в том числе и церковникам, которых нашла нужным оставить при церквах.

Вместе с выключением духовенства из числа податных состояний законодательство имп. Елизаветы указом 1743 г. с особенной силой подтвердило прежние запретительные определения, которыми все священнослужители устранялись от несвойственных их званию и привилегиям занятий и гражданских обязательств, как то занятий торгами, откупами, подрядами и тяглыми промыслами, и обязательств поруками за других по судебным местам; если же кто из них, сказано в указе, «подлинно изобличится в чем-либо из оного, такового, аще по втором и третьем наказании не престанет и явится неисправен, яко наемника, а не пастыря, неотменно изврещи сана священнического вовсе»⁶³⁹. По-прежнему, впрочем, дозволялось духовным особам увеличивать свои скудные достатки отдачей под наем своих домов. Относительно права владеть вотчинами и крепостными людьми законодательство не делало духовенству уступок и при этой благочестивой государыне. Двенадцатым пунктом ревизионной инструкции за священнослужителями, как мы видели, запрещено было записывать даже податных церковников для платежа оклада, и все такие церковники, записанные за ними еще по первой ревизии, выводились из-за них за светских владельцев. После этого распоряжения, приводившегося в исполнение с большою настойчивостью, за духовенством остался один только дозволенный законом источник крепостного владения, – основывавшийся на указах 13 июля и 3 августа 1744 г., которыми дозволялось записывать в крепость незаконнорожденных детей за теми, кто принимал их к себе на воспитание. Этот вид крепостного владения признавался тогда за всеми разночинцами. «Хотя купцы и разночинцы, читаем в одном указе 1746 г., суть подлые люди, коим иметь крепостных запрещено, но за ними поведывается писать незаконнорожденных подкидышей, ибо ежели их от тех воспитателей отбирать, то таковых во младенчестве подкидышей никто к себе принимать не будет и от того иные пропадать будут»⁶⁴⁰. На том же основании подкидышей оставляли и за духовными лицами.

В первый же год своего царствования императрица Елизавета издала важные распоряжения касательно судебных прав духовенства. Прежде всего в 1742 г. последовал указ об облегчении духовенства в политических розысках. Отменяя указ 1733 г. и постановляя порядок судопроизводства в политических делах, узаконенный при Петре великом, императрица повелела: за сказывание «слова и дела» в ссорах, драках, в пьянстве и под судом виновных духовных лиц из светской команды отсылать в духовные правительства и наказывать их за те продерзости смотря по важности вин, по духовному обыкновению, кто чему подлежать будет, без всякого упущения а по указу 1733 г. в солдаты не писать и в Сибирь не ссылать, разве которые из них в явных злодействах по первым двум пунктам виновны явятся, – с таковыми поступать по прежним указам⁶⁴¹. Вскоре после этого указа в том же году вышел другой о не привлечении духовенства к мирскому суду вообще, вызванный жалобами сибирского духовенства на губернатора Шипова „о вступании им в духовные дела»; на основании указа 15 марта 1721 г., духовных лиц запрещено было брать в светские судебные места по каким бы то ни было делам, кроме тяжких государственных, без сношения с епархиальными начальствами⁶⁴². В 1744 г. св. Синод представлял Сенату, что указ не соблюдается, что „некоторые в губерниях губернаторы и в городах воеводы духовных персон и поныне под свой суд привлекают, а иные разных чинов люди духовного чина людям чинят смертельные и ругательные побои и увечья». Сенат распорядился „в губернии и провинции подтвердить указами, дабы духовным персонам никаких обид и притеснения чинено не было, а поступано б с ними было, как указами повелено, а буде им от кого из светских обиды чинены будут, о том следовать и с виновными чинить, как указы повелевают, без упущения»⁶⁴³. В исковых делах указывалось наблюдать прежний порядок, т. е. духовным лицам искать на светских пред начальствами последних, а светским на духовных пред духовным начальством. При разбирательстве исковых дел духовных истцов в светских судах в присутствии велено быть с духовной стороны депутатам для наблюдения, чтобы следствие „произвождено было в силу указов правильно, и чтобы духовные получали непродолжительную и достойную сатисфакцию». По делам тяжебным, яко какая покупка, промыслы, откупы, торги и т. п., также уголовным, воровству и разбою, духовные судились в общих присутственных местах, но тоже в присутствии духовных депутатов⁶⁴⁴. В архиве московской консистории сохранилась консисторская инструкция (1747 г.) одному депутату, назначенному к следствию о корчемстве священника, в которой о депутатской обязанности сказано: «быть при следствии депутатом, точию что следует до упомянутого попа, а в постороннее ни во что не вступаться». Из бумаг того же архива видно, что депутатов не совсем то уважали в светских судах. В 1756 г. один духовный депутат жаловался консистории, что при суде в губернской канцелярии ему не дали даже стула и он должен был простоять около двух часов на ногах⁶⁴⁵.

Правительство стремилось к тому, чтобы поддержать и возвысить привилегированное положение духовенства. Но из этих же самых указов видим и то, как они плохо соблюдались на практике. Трудно было поднять униженное и забитое сословие, которое в самом же законодательстве приравнивалось к подлому народу одними, хоть бы и очень строгими запрещениями обижать его, тем более что и весь вообще государственный строй того времени отличался самым вопиющим бесправием низших пред высшими, подлых пред благородными, слабых пред сильными. Наша история все еще переживала период временщиков, когда в государстве на первом плане стояли не право и закон, а разные общественные, частные, служебные и придворные, как тогда выражались, конъюнктуры, кумовство, дружба, фавор, эротические отношения и проч., совокупность чего современники называли «случаем»; – вместо общего блага наблюдалось лишь благо частное, личная нажива, удовлетворение личному произволу, сладость необузданного властелинства и грозной силы. Самостоятельность духовного ведомства постоянно продолжала дразнить светские власти и возбуждать в них столь естественное в их положении желание повластелинствовать, показать свою силу и над людьми этого претендовавшего на независимость ведомства. В губерниях над духовенством властелинствовали губернаторы, в городах воеводы, в полках и военных округах полковники и офицеры, в казацких землях старшина, в селах сельские власти и помещики.

Из Малороссии по-прежнему раздавались жалобы духовенства на сотников. Кролевецкий сотник Григорий Огиевский за какое-то «непослушание» ему кролевецкого протопопа отобрал у последнего все земли и запретил церковникам повиноваться ему; один пономарь не послушался этого указа и был за это бит нещадно киями. Этого мало; грозный сотник совсем отрешил протопопа от должности по всему своему сотенному округу и сам принял на себя все управление духовенством, велел причтам обращаться к нему со всеми делами, а главное доставлять ему церковные деньги. Некоторые священники не соглашались исполнять его распоряжений; тогда он поехал по округу смирять этих бунтовщиков, наедет на село и велит непокорного попа бить и грабить. Присвоив себе власть над духовенством, он начал судить причты; в с. Антиповке дьяк пожаловался на священника за какую-то обиду, – Огиевский взял за это у священника лошадь и отдал ее обиженному, взял кроме того на себя штрафу 3 рубля с злотым, отнял у священника всю усадьбу и построил на ней шинок. Выведенные из терпения, священники попробовали на него пожаловаться, но накликали этим новые беды на свои головы. Сотник сделал на них наезд, у одного священника избил дочь середи двора плетьми, а другую дочь бил по щекам, а мужа ее киями, самого священника, явившегося с поклоном, запер на колокольне. Жалобы на такие самоуправства обращались во вред самому же духовенству, потому что из консистории передавались обыкновенно в суды казацкие, а эти по поводу их непременно вступались за оскорбление казацкой чести, опрокидывались на жалобщиков грозной карой и заставляли их униженно просить у милостивого пана, который их обидел о прощении и прекращении дела⁶⁴⁶. Не меньше оказывалось пренебрежения к правам духовенства на другой казацкой украйне России, – на Дону, где духовенство тоже жило в особливом определении и состояло в войсковом чине. Вследствие этого особливого определения св. Синод два раза (в 1741 и 1745 гг.) получал от тамошнего епархиального начальства сильные жалобы на то, что наказные атаманы вступались в церковные дела и постоянно привлекали священно- и церковнослужителей под свою команду с чувствительным при этом ограничением полномочий самой епархиальной власти⁶⁴⁷.

От времени имп. Елизаветы дошло до нас несколько возмутительных примеров помещичьего произвола над причтами. Особенно выразительны в этом отношении известия из истории западнорусских епархий, где в кругу помещиков господствовали еще старопольские панские замашки. Священник находился в полном пренебрежении даже у таких благочестивых панов, которые каждый воскресный и праздничный день звали его к себе на дом служить заутреню; он должен был непременно являться в дом еще до пробуждения господина и при этом по целым часам ждать начала службы в передней вместе с толпой сонных лакеев, иначе мог натерпеться больших неприятностей. А вот наприм. как поступали с своими священниками не очень благочестивые паны. В 1746 г. помещик с. Полунина Смоленской епархии бригадир Швейковский, на основании своих вотчинных прав, отобрал себе всю церковную усадьбу, а дома причта, стоявшие на ней, велел разорить. Священник пожаловался на него за это епархиальному начальству, причем в своей жалобе указал еще на разные неисправности по церкви, которая зависели от того же Швейковского, бывшего при своей церкви старостою. Пан страшно обиделся, призвал непокорного попа к себе в дом и начал кричать на него, припоминая ему и его жалобы, и то, как он осмелился без спроса обвенчать одного мужика, и то, что на молебне читано было: „Господи! оружие на диавола крест Твой дал еси нам», что явно де относилось к личности помещика. Окрики сопровождались хлестаньем по щекам и тасканьем попа за бороду. Явилось несколько гайдуков, которые по приказу пана раздели бедного священника, положили его на пол и били смертным боем чеканами и дубьем. Измученного до полусмерти, его стащили потом в крестьянскую избу с строжайшим приказом, если умрет, бросить в пруд. Швейковскому уже не впервые было совершать такие подвиги; в 1724 г. он также проучил своего священника, схватив его в свой дом даже из одной церковной процессии в облачении и с Евангелием в руках; дело тогда кончилось тем, что священник сам пошел с ним на мировую. При имп. Елизавете духовенство было в милости у правительства, а архиереем в Смоленске был Гедеон Вишневский, человек строгий и неуступчивый; он горячо вступился за обиженного священника, церковь велел запечатать, а пана потребовал к себе на суд через губернскую канцелярию, и когда этот не явился, предал его отлучению от церкви, „дондеже придет в чувство и изобиженному священнику учинит надлежащую сатисфакцию». Неизвестно, впрочем, учинена ли была эта сатисфакция; по всей вероятности, нет, по крайней мере церковь оставалась запечатанною еще в 1754 г., через 8 лет после этой истории⁶⁴⁸.

Не менее возмутительные факты этого рода встречаем и во внутренних епархиях. Историк московской епархии рассказывает, что и здесь, в центре русского благочестия, духовенство было крайне унижено пред помещиками. «Священно- и церковнослужители стояли пред помещиками с подобострастием и униженно, не смели в присутствии их быть с покровенною головой. Произвол помещиков был тогда велик; они могли священно- и церковнослужителя лишить хлеба, дома, места». Один помещик публично в церкви, во время совершения литургии, кричал на своего попа, браня его матерными словами, потом после обедни избил его всячески и людям своим велел бить ругательски; вся эта история возникла из-за того, что священник не хотел допускать к служению в церкви одного дьячка, отставленного от должности консисторией за пьянство и буйство, а помещик, вопреки консисторскому определению, рассудил, что дьячка отрешать не следует, сам привел его на клирос и велел исправлять дьяческую должность. Другой помещик кн. Вяземский напал на своего священника в поле и начал его проучивать конской плетью за то, что священник на дороге хотел отнять у княжова крестьянина свою лошадь, пойманную этим крестьянином на хлебе; священник представил было гневному барину, что он в этот день литургисал и что при нем св. Дары, но этим только еще более его раздражил; по знаку барина явились крестьяне и лакеи, били попа кулаками и ногами, потом за волосы поволокли его через поле в усадьбу князя; дароносица упала на землю, Вяземский ткнул ее ногой и рассыпал св. Дары на землю. Св. Синод указал на этом месте поставить малую часовню, крестьян, которые били попа, наказать плетьми, а князя Вяземского послать в вечное заточение в монастырь, где держать его скованного под строгой эпитимией на хлебе и на воде⁶⁴⁹.

Обидчиков духовного чина благочестивое правительство наказывало очень строго. Так наприм. в 1757 г. наказаны были два помещика рязанской губернии капрал драгунского полка Иван Стахонов и брат его драгун Андрей за то, что призвав к себе своего приходского священника, якобы для сподобления болящей оного капрала жены св. таин, произвели ему побои, наругались и над св. тайнами; за это определено было после церковного наказания прогнать их шпицрутенами через 1000 человек по 6 раз и потом определить на 10 лет на казенные работы. Св. Синод опубликовал об этом факте указами по всем епархиям, «дабы и прочие могли от таковых продерзостей удержаться»⁶⁵⁰. Но нужно иметь в виду то обстоятельство, что немногие священники имели храбрость жаловаться на своих господ. Кроме того, что в тогдашних судах трудно было найти управу и не таким низменным людям, как какой-нибудь приходский священник, жалоба была всегда сопряжена с большими риском подвергнуться после неприятностям мщения от самого господина или его родни, приятелей и т. д. или даже самому быть в чем-нибудь завиненным. Наприм. священник, донесший на кн. Вяземского, сам был запрещен в служении и сослан на год в монастырь, вероятно за то, что его лошадь гуляла в крестьянском хлебе. Сами архиереи не всегда были такими заступниками за духовенство, как Гедеон Смоленский. При его приемнике, кротком и мягком Парфении один священник в 1761 г. тоже пожаловался на своего помещика, прося в то же время оставить его священника на старом месте, потому что он успел обзавестись тут хозяйством; от преосвященного последовала резолюция – по несогласию помещика перевести священника на другое место⁶⁵¹.

Нельзя не заметить, что случаи несчастных столкновений духовенства с помещиками при имп. Елизавете все более и более умножались. Объяснение этого явления заключается в том, что помещики стали жить в своих имениях гораздо в большем числе, чем в прежнее время. В начале XVIII столетия все дворяне, кроме детей и стариков, должны были выезжать из деревень на обязательную и бессрочную службу. По случаю опустения барских усадьб, где оставались одни женщины, а из мужчин люди престарелые, с нравом уже давно уходившимся от лет и естественною в этом периоде жизни набожностью, духовные лица были первыми людьми в своих сельских приходах и получали иногда сильное влияние на самих господ; пример такого влияния представляет известный о. Иларион в записках Болотова. «Сия то духовная особа, рассказывают записки, играла в тогдашнее время знаменитую в доме нашем роль. Отчасти остротою своего разума, отчасти хитростью а более всего пользуясь отменною родительницы моей склонностью к набожному житию, умел о. Иларион так вкрасться в мать мою, что она воздавала ему превеликое почтение, не оставляла его во всех его нуждах, старалась во всем ему угождать, и он был у ней наилучшим советником и наставником во всех случающихся делах... обладал почти нравом и душевным расположением моей матери, и я и поныне еще не могу забыть одной хитрости, употребленной им для поддержания своего владычества». Хитрость эта состояла в так называемом «связании на духу», которое о. Иларион употребил над помещицей за какую-то неприятность ему с ее стороны и которым привел ее в превеликий ужас и заставил долго ухаживать за собой. «Вот каковы были тогда времена и обстоятельства» заключает Болотов⁶⁵². Времена и обстоятельства скоро переменились. В поместьях мало-по-малу стали селиться отставные дворяне, – ветераны Петровского времени; потом при Анне Иоанновне назначен для дворян 25-летний срок обязательной службы, давший им возможность лет 45 от роду навсегда водворяться в их деревнях.

В заключение этого отдела о состоянии духовенства при имп. Елизавете необходимо заметить, что при всем уважении государыни к духовному чину духовенство и теперь еще не освободилось совсем от того опального положения в государстве, которое так тяжело отзывалось на его благосостоянии в прежнее время. Политические розыски над ним несколько смягчились, переданы были из тайной канцелярии в руки духовной власти, но совсем не прекратились и еще слишком часто тревожили покой скромных священно- и церковнослужителей, менее всего занимавшихся политикой. В период частых государственных переворотов и господства «случая» правительство было очень пугливо и готово было по малейшему подозрению напуститься на человека со всею жестокостью трусливости и испуга, а между тем в обществе продолжала господствовать воспитанная этою трусливостью страсть к доносам, пагубная привычка и к делу и не к делу возглашать «слово и дело», привычка, проникшая и в духовенство. То какой-нибудь пьяный дьякон или поп попадал на съезжую и, не стерпя побои от потешавшихся над ним грубых караульных, отчаянно объявлял за собою тайность, не зная на самом деле решительно никакой тайности. То раздерутся между собой двое сослуживцев при одной и той же церкви, наприм. дьякон с дьячком, один другого осилит, начнет теребить за волосы, и последний закричит «слово и дело»; свидетели драки вступятся и, боясь, чтобы их самих не запытали за недонесение, потащат обоих в тайную канцелярию или в консисторию. Консистория, получив подобные дела в свое ведомство, была вполне проникнута сознанием необыкновенной их важности и назначала по ним весьма строгие наказанья, наприм. за ложное сказание «слова и дела» наказывала нещадно плетьми и кроме того более или менее продолжительной ссылкой на монастырские труды. Такие же наказания налагались на духовных лиц за неслужение царских молебнов и панихид, которое по-прежнему преследовалось, как необыкновенно важное политическое преступление. Сами духовные власти до сих пор еще не могли опомниться после ужасов прошлого времени и, получив какой-нибудь донос политического характера, хотя бы даже очень пустого содержания, приходили в сильное беспокойство, как бы при следовании дела самим не провиниться в слабости и в нерадении о чести императорского величества. В 1752 г. весь Андреевский монастырь в Москве, а потом и московская консистория пришли в ужас и переполох; причиной было то, что во время соборного молебна иеродьякон Дамиан невзначай пропустил в ектеньи слова: «и супруги его благоверной государыни и в. княгини Екатерины Алексеевны». Несмотря на все оправдания, он за это был наказан плетьми и сослан в другой монастырь, а сослужившие с ним за то, что его не поправили, должны были положить в церкви по 1000 земных поклонов⁶⁵³. В вятской епархии однажды публично наказали какого-то сельского священника за то, что он оправил торжество коронации вместо 25 апреля 23 того же месяца, хотя он и объяснил при следствии, что учинил это без всякого злого умысла, а из единой простоты и ради большего собрания народного, так как 23 число пришлось в воскресенье⁶⁵⁴. Или вот еще какой случай был в 1749 г. в Киеве. Киево-подольский наместник Павел Лобко, известный ябедник, донес консистории на Киево-подольского протопопа Романа Лубенского, что этот в приказе своем одному священнику явиться в духовное правление употребил выражение: «наше правление», а такие выражения, как мы, наше и проч. может употреблять только царственная особа, в устах же частного человека они являются посягательством на высочайшую честь; «протопоп, продолжаем из доноса, ведая себе быти раба и подданного, маловажная команда, от единой своей гордости к унижению чести вашего импер. величества сие титло восхищает напрасно». Консистория засуетилась и, не осмеливаясь решить такого важного дела сама, отнеслась за советом к Киевскому генерал-губернатору Леонтьеву. Тот отвечал, что в выражении наше не находит никакой вины и что весь донос на протопопа есть чистая ябеда. Но консистория этим не удовлетворилась и отослала дело на решение в св. Синод. В Синоде оставили его без решения⁶⁵⁵. – И духовенство и весь русский народ успокоились от политических доносов уже после того, как манифестом 21 февраля 1762 г. Петр III совсем закрыл тайную канцелярию со всеми нелепостями ее варварского и бессмысленного терроризма и повелел, чтобы ненавистное выражение «слово и дело» отселе ничего не значило, чтобы употребляющих его в пьянстве, драке и т. п. разбирала полиция, как и всяких других озорников, а действительные доносители по первым двум пунктам обращались в обыкновенные судебные места или к ближайшему военному начальству⁶⁵⁶.

С восшествием на престол Екатерины II для духовенства настала эпоха крупных преобразований. Мы уже видели часть этих преобразований, относившуюся главным образом к духовным штатам и разборам лишних людей в духовенстве. Инструкция комиссии о церковных имениях и указ 1764 г. о результатах работы этой комиссии высказали намерения правительства улучшить положение белого духовенства во всех отношениях, – в материальном, умственном, нравственном и гражданском. Современное его положение правительство находило неудовлетворительным, жаловалось на необразованность и деморализацию духовенства, нестроения в его среде и унижение пастырского сана в народе. Первым шагом к возвышению этого униженного сословия было освобождение его от унизительных тяглых его отношений к иерархии, о которых мы еще будем говорить особо. Когда древний данник, тяглый поп, получил давно желанную свободу от своего тягла, положение его среди духовного чина должно было существенно измениться, а вместе с тем потребовались новые определения и касательно его гражданских прав; права эти потребовалось возвысить; многое, что прежде легко мирилось с приниженным положением священнослужителей, потребовало отмены; в прежнее время наприм. священника можно было наказывать плетьми даже после прекращения этих наказаний для высшего дворянского класса, потому что священник был тяглый и следовательно «подлый» человек, – теперь на это наказание духовенству начали смотреть не одобрительно, как на неприличное, унизительное для духовного сана и т. п. В 1766 г., предприняв намерение «с настоящим основанием приступить к лучшему распоряжению о пользах и выгодах духовных белого священства и церковных служителей», императрица, как мы уже знаем, указала собирать предварительно подробные сведения о всем белом духовенстве империи. Пока производилось собирание этих сведений и пока на основании их правительство занималось известным нам разбором духовенства для очищения духовного сословия от лишних людей, созвана была знаменитая комиссия о составлении нового уложения, которая должна была представить и обсудить нужды и требования всех государственных сословий и этим подготовить для правительства прочные материалы для составления всеобщего законодательного кодекса и для всех последующих реформ в государстве.

Нечего и говорить, что для нас в высшей степени было бы важно проследить отношения комиссии к духовенству и ее работы по вопросу о правах духовного сословия. Подобных случаев, когда являлась возможность о том или другом вопросе современной жизни высказаться представителям целой страны, представителям всего современного умоначертания, как выражалась сама Екатерина, в истории встречается весьма мало. К сожалению, акты комиссии доселе еще не вполне известны в печати; о том, что в ней происходило по вопросу о духовенстве, мы можем судить только по небольшим отрывкам и извлечениям у тех исследователей, которые имели возможность познакомиться с этими актами в рукописях. Так, с помощью кратких извлечений из депутатских наказов мы знаем, что депутаты от правительственных мест представляли комиссии: о дозволении вступления всяким чинам в духовные чины, а из духовных в светские, об освобождении священников от неприличных работ, о дозволении духовным лицам покупать крепостных людей, об учинении монастырских недвижимых имений коронными и об установлении к пропитанию монахов и содержанию церквей доходов. Наказы этого рода очевидно стремились к уничтожению замкнутости духовенства и приравнению его к дворянству. Но дворянство в своих наказах старалось крепко отстаивать свое отличительное право крепостного владения, стремилось удержать за собою монополию не только владения крепостными душами, но и землевладения, требовало, чтобы духовенство не имело вовсе земель и жило жалованием, предлагало продать и церковные земли, владение хуторами, мельницами и т. п. также оставляло только за дворянами. Городские депутаты также предлагали оставить духовенство на жаловании с тем, чтобы оно свыше указного числа ничего не домогалось за требы, а покупку земель ему запретить, так как ему неприлично заниматься земледелием, но в то же время, вопреки стремлениям дворянства, ходатайствовали о дозволении купечеству, священно- и церковнослужителям и всем разночинцам покупать крестьян и дворовых людей⁶⁵⁷.

Вскоре по собрании депутатов в 1767 г. общая комиссия о составлении уложения была разделена на 19 частных комиссий, которым даны были разные частные предметы целого уложения для специальной разработки. В числе этих частных комиссий была одна для нас особенно интересная – о среднем классе людей, в которой обсуждался и вопрос о белом духовенстве. О работах ее по этому вопросу кое-что только узнаем из коротких записок, веденных о ее заседаниях Новиковым за 1767 и 1768 гг. 4 декабря, рассказывается здесь, член Нарышкин предложил вопрос о священниках, что «оным надлежит быть на руге, а не на земле, и что через сие будут они более иметь времени на исправление своей должности». Этим рассуждением пока дело и кончилось. В заседании 11 марта комиссия снова воротилась к рассуждениям о духовенстве; шла речь о том, что «священники, диаконы и прочие церковнослужители не должны иметь права владеть землями, но должны от прихожан быть содержимы на жаловании и что они должны быть освобождены от всех полицейских должностей, причем читано было рассуждение г. Гума (Юма) приличное к сей материи; и наконец гг. члены сочинение главы о белом духовенстве препоручили г. члену кн. Щербатову. Г. член кн. Щербатов рассуждал, что под именем церковнослужителей разумеются только те, кои действительно по положенному числу при церквах находятся, излишние ж в число оных не полагаются, но дабы оные не находились без мест, то оные, яко мещане, могут вступать в торги и промыслы или, которые похотят, и в военную службу». 13 марта глава о духовенстве была уже готова; в чем она состояла, не знаем. 22 мая в комиссии читали главу о личных правах «белого духовенства, поскольку они причислены к среднему роду, основанную на 377, 117, 306, 307, 246 отделениях Большого Наказа. При чтении оной главы гг. члены рассуждали, что оная глава расположением своим и полною ясностью достойна их аппробацею, а трудившийся в сочинении оной главы г. кн. Щербатов заслуживает похвалу и всех гг. членов благодарность»⁶⁵⁸. Любопытно это обращение гг. членов за материалами для рассуждения о правах духовенства к г. Гуму. – О том же причислении духовенства к среднему классу людей было рассуждение в дирекционной комиссии, которая, начиная с 20 августа 1767 г., посвятила несколько заседаний на рассмотрение прав разных сословий, духовенства, дворянства, купечества и поселян. В заседаниях ее участвовал депутат от св. Синода архиепископ Гавриил, бывший потом новгородским митрополитом. В докладе своем комиссии он сильно восстал против причисления духовенства к среднему сословию и успел настоять на выделении его в особое привилегированное сословие⁶⁵⁹.

Замечательно, что из всех сословий и состояний государства в комиссию о составлении уложения не были приглашены депутаты только от духовенства и крепостного крестьянства. За последнее, как не имеющее никаких самостоятельных прав, в комиссии заседали депутаты от помещиков, а за первое единственный духовный член комиссии Гавриил, бывший, впрочем, депутатом не от духовенства, а от св. Синода, и числившийся в числе депутатов от правительственных мест. Не трудно усмотреть из этого, как мало еще имела значения та эмансипация духовенства от тягла, которая была провозглашена комиссией о церковных имениях.

Вопреки мнениям членов комиссии, руководствовавшихся авторитетом г. Гума, духовенство сохранило самостоятельное сословное значение. Церковные земли также не были отписаны в казну, напротив никогда еще церкви не снабжались ими так деятельно, как при Екатерине во время предпринятого ею генерального межевания земель по всей империи. Но, с другой стороны, правительство вовсе не думало об отмене прежних запретительных постановлений относительно допущения духовных лиц до владения крепостными душами, как о том ходатайствовали некоторые депутатские наказы⁶⁶⁰. Дворянство вполне сохранило за собой монополию крепостного права, как отличительную принадлежность своего сословия, возбуждавшую тогда большую зависть в других сословиях. Нельзя не заметить, что эта зависть имела тогда весьма чувствительные практические резоны. Не говоря о том, что право держать крепостных людей было тогда знаком благородства, существенным отличием благородного человека от подлого, не имевший у себя крепостных людей в тогдашнее время с трудом мог найти для себя даже необходимую прислугу. Когда под влиянием философского поветрия императрица вздумала было поднять вопрос об освобождении крепостных людей, дворяне сильно испугались этого и стали доказывать необходимость крепостного права: в числе доказательств, выставленных в его пользу Сумароковым, говорилось и о том, что по освобождении крестьян скудные люди (из благородных) ни повара, ни кучера, ни лакея иметь не будут; то же почти самое представляла в защиту крепостного права знаменитая поклонница философии XVIII в. кн. Дашкова. Стремление к закрепощению людей до того было обще, что лица, не имевшие права на владение крепостными, при некотором увеличении своих достатков, спешили приобрести себе крепостных людей по крайней мере на чужое имя. Так поступали и духовные лица. Приобретая себе крепостных служителей или служанок покупкой и в дар от разных своих покровителей, они записывали их на имя своих помещиков или прихожан, но держали их у себя, как полные их владельцы, продавали, закладывали их, отдавали в приданое за своими дочерями и т. п.⁶⁶¹.

Кроме предоставления права на владение крепостными душами, у правительства было в руках другое средство поднять духовенство из подлости до некоторого равенства с классом людей благородных, – это освобождение духовных лиц от телесных наказаний. Императрицу действительно сильно возмущало то, что в духовном ведомстве священнослужителям «от духовных командиров, равно как бы и в светских командах подлому народу, телесные чинились наказания, через что духовенство, а особливо священнослужители, теряли должное по характеру своему от общества почтение, пастве де их подавался не малый соблазн и причина к презрению». Вследствие этого вышли указы, один об освобождении от телесных наказаний священников, другой – об освобождении от них дьяконов⁶⁶². Но и то и другое определение ограничивалось пределами одного духовного ведомства; «а ежели кто, сказано в первом указе, из оных священнослужителей по винам своим в криминальных делах подлежательны окажутся до светского суда, в таком случае поступать по указам», т. е. светский суд имел право по-старому наказывать священнослужителей телесно, не ослабляя этим должного по характеру их от общества почтения и нисколько не подавая этим ни соблазна их пастве, ни причины к их презрению. Новая привилегия духовенства была таким образом лишь дальнейшим выводом из прежних распоряжений об эмансипации его от тяглых, крепостных отношений к духовным властям, а может быть, еще результатом давнего стремления правительства понизить несколько значение иерархии, укротити вельми жестокую епископов славу, чтобы им не воздавалось лишней и почти царской чести, стремления, которое весьма ясно высказал еще Д. Регламент. Достигнув этой цели, правительство затем остановилось и не делало никаких дальнейших выводов из приведенных указов для того, чтобы свободу от телесного наказания сделать такою же сословною привилегией духовенства, как и шляхетства.

Надобно, впрочем, заметить, что светский суд в правление Екатерины значительно смягчил свою прежнюю суровость, так что в случае привлечения к нему духовенство и без освобождения от телесного наказания гораздо реже подвергалось тем жестокостям, какие ему постоянно приводилось испытывать в прежнее время, и то большею частью вследствие злоупотреблений разных начальств. В это гуманное царствование стали исчезать следы даже страшной грозы прежних политических следствий. Императрица решительно отвергла старую правительственную систему, основанную на подозрительности и устрашении, и с самого же начала своего царствования задалась осуществлением новых правительственных идей, которые потом начертаны были в ее знаменитом Наказе. Вот наприм. один указ ее от 1763 г., относившейся к решению участи таких политических преступников, которых прежний политический суд подвергнул бы всеми ужасам, какие только были у него в распоряжении: «Ее имп. величество указать соизволила: хотя содержащиеся в ставропольском духовном управлении Оренбургской губернии села Спасского поп Иван Федоров и дьячок Федоров, поп за то, что он в отправлении утрени и на молебне на ектении упоминал о здравии бывшего императора Петра III и говорил, якобы он здравствует, и оному дьячку Федорову да пономарю приказывал на многолетие петь о здравии его ж бывшего императора, а дьячок за то, что он по объявленному поповскому приказу оное многолетие пел, надлежащему наказанию и достойны: но оное им из высочайшего ее имп. в–ва милосердия оставить и из-под караула освободить⁶⁶³. Императрица показала много опытов подобного пренебрежения к политическим преступлениям и доносам, особенно если в них запутаны были люди маловидные, которых действительно нечего было бояться. Генерал-губернатор Каменский прислал однажды нарочного в Петербург с известием, что один дьячок всенародно поносил ее имп. в–во в кабаке и за то предан уже суду. Екатерина отвечала на это верноподданническое донесение, что никакие речи дьячка для нее не важны, не следовало для того тревожить курьера, и чтобы по освобождении виновного из-под ареста отослать его к архиерею с советом сему приказать причетникам быть при церквах, а не в кабаках»⁶⁶⁴.

В 1766 г. св. Синод подал государыне доклад об ослаблении старых указов касательно царских молебнов и панихид, причем предлагал: сократить самое число молебствий и между прочим отставить некоторые молебствия викториальные «в отправлении коих по давнопрошедшему времени никакой надобности не предвидится», как то по случаю победы Петра I при Гангуте (27 июня), в память взятия Нарвы (9 августа), победы над Лавенгауптом (28 сент.), взятия Шлиссельбурга (11 октября); в день Полтавской баталии отправлять один благодарственный молебен, а службу, сочиненную на этот день, которая по обстоятельствам не прилична, отставить; царских панихид не приурочивать с непременною обязательностью к известным дням, а соединять их в одну общую панихиду к концу месяцев, когда будет удобнее, в определенные же дни служить только в столицах и по тем соборам и монастырям, где положены тела поминаемых; за опущение царских служб духовных лиц штрафовать архиереям церковною епитимьею или в наказание заставлять их исправлять опущенную службу 3 дня подряд. На сокращение молебствий высочайшего согласия не воспоследовало; но прежние жестокие наказания за их опущение были прекращены; высочайший указ повелел «дать наставление властям по епархиям, чтобы взыскания за опущение молебствий и панихид были всегда соображаемы по духовенству с человеческими немощами и с добрым в священстве поведением, почему и исправления возлагать умеренными епитимьями или деньгами на богадельни при домах архиерейских»⁶⁶⁵.

Относительно подсудности духовенства вполне подтверждены были прежние узаконения 1721 и 1744 гг. Светским начальствам запрещено вступаться в дела духовного суда и чинить духовым лицам притеснения и обиды⁶⁶⁶. В случае законного привлечения духовных лиц к светскому суду принято было постоянным правилом судить их при депутатах с духовной стороны⁶⁶⁷. Депутаты эти требовались по делам в гражданские присутственные места из консистории сначала повременно, т. е. каждый раз, как нужен был депутат, консистория по требованию присутственного места высылала для исполнения депутатских обязанностей кого-либо из местного духовенства по особому назначению⁶⁶⁸. Такой порядок оказывался неудобным в многих случаях. В 1791 г. Сенат получил представление от ярославского генерал-губернатора Кашкина, что нередко бывает крайняя надобность подвергать духовных лиц допросам в самоскорейшем времени для исследования дела по горячим следам, а между тем снимать с них таких допросов нельзя без духовных депутатов, назначение же депутатов требует продолжительного времени, так как для этого нужно сноситься особо каждый раз с консисторией и ждать ее назначения. Сенат предложил св. Синоду распорядиться о назначении на будущее время постоянных депутатов во всех епархиях. Указом св. Синода предписано было назначать в каждом городе по два постоянных депутата и столько же по уездам на каждые 10–15 сельских приходов из священников доброго поведения, а в случае надобности и из дьяконов, кто признан будет к тому способным, с тем чтобы они всегда были в готовности немедленно являться в назначенное место по первой повестке от полицейских чиновников и ничем от этого не отговаривались; для беспрепятственнейшего исполнения ими своих обязанностей их не велено было облекать еще никакими другими должностями, кроме их обычных приходских должностей, и не употреблять ни на какие временные поручения по духовной команде⁶⁶⁹. С этого времени в духовном ведомстве постепенно вошло учреждение постоянных депутатов.

Жалобы духовных властей на постоянные вторжения в их ведомство со стороны светских начальств вызвали новый ряд указов, которыми правительство и св. Синод старались оградить права духовенства на практике. Воронежские архиереи и теперь постоянно жаловались на казацкую старшину и войскового атамана, который прямо требовал, чтобы епархиальное начальство ничем не смело касаться войскового духовенства, и запрещал последнему слушаться архиерейских указов; в казацких приходах открылось множество церковных беспорядков, а духовенство не смело об них и доносить своему начальству; один священник донес было архиерею, что по казацким станицам скрывается много раскольников, но станичный атаман с казаками забил его за это в большую колодку и отослал в войсковую канцелярию «к единому их священнослужителей в свою команду порабощению». Синод послал на Дон указ, чтобы казаки в духовные дела не мешались⁶⁷⁰. С своей стороны епархиальное начальство употребляло все зависящие от него меры для того, чтобы ослабить слишком сильную власть войсковых чинов над духовенством; с этою целью святитель Тихон воронежский оказывал наприм. полное пренебрежение к рекомендациям светских особ относительно духовных лиц, в случае притеснений причтам со стороны прихожан переводил эти причты на другие места, а церкви их делал приписными к другим церквам, запрещал духовенству ходить к обидчикам с требами, не дозволял забирать духовных лиц в губернскую канцелярию и подвергать их там телесному наказание даже за тяжкие вины. Но мы едва ли много можем приписывать этим мерам значения на практике; достаточно вспомнить при этом известный факт из жития того же св. Тихона, как он решился было однажды оспорить одного из богатых помещиков, который носился в обществе с тогдашними модными идеями французской философии, и как получил за такую дерзость пощечину⁶⁷¹.

Не менее произвола в отношении к духовенству допускали начальства военные в тех местностях, где стояли полки; военная власть была тогда выше всех других властей и лица ее ведомства пренебрегали всякими не только духовными, но и местными гражданскими начальствами, на которых все еще продолжали смотреть с военно-дворянской точки зрения, как на подьячих. Полковое духовенство было в таком же подчинении у полковых начальств, как казацкое у казацкой старшины несмотря на то, что еще указом 1733 г. (января 23) подчинено было консисториям тех местностей, где стояли полки, наравне с местным приходским духовенством. В 1764–1765 гг. один священник жаловался св. Синоду на полковника и офицеров вятского пехотного полка, что они чинили ему несносные ругательства, не возвращали занятых у него денег, держали его под караулом, однажды в Ревеле через весь город тащили его связанного под конвоем, о чем могут засвидетельствовать все лавочники, караульные у гауптвахты и многие люди; жаловался он на это прежде военной коллегии, но она ограничилась одной только справкой об этом деле в полку, и когда из полка донесли рапортом, что все обстоит благополучно, что священник пьянствует, а обид ему никаких не было, то совершенно на этом и успокоилась и удовлетворения ему никакого не учинила. Понятно, что военная коллегия не находила никакого резона обижать военных начальников из-за какого-нибудь попа, а между тем по закону все жалобы на военных людей должны были представляться в нее. Не защищая духовенства от обид, она, однако, довольно энергично вступалась в дело, когда приходилось защищать самих военных людей по жалобам духовенства св. Синоду. В 1782 г. один священник сибирского пехотного полка поднял дело о том, что в полку его держали под караулом наряду с другими колодниками. Полковник подал в военную коллегию объяснение, что у него в полку и колодницкой не бывало, а сажал он попа под присмотром солдат в канцелярии, чтобы протрезвить его от запоя, и что он сам просит теперь у военной коллегии «от облыжного прошения» того попа защиты. Коллегия тотчас же потребовала у св. Синода смены означенного священника. Св. Синод, разумеется, взглянул на это дело иначе; в коллегию был послан указ, в котором, поставив ей на вид, что она выслушала оправдание лишь одного полковника, а не обеих тяжущихся сторон, и что сам же полковник сознался в держании священника под караулом в канцелярии, св. Синод рекомендовал ей распорядиться, чтобы полковые начальства священнослужителей ни за какие провинности сами не штрафовали, а доносили об них для нужных распоряжений духовному начальству⁶⁷².

С церковнослужителями при полках обращались еще бесцеремоннее. В 1769 г. возникло наприм. такое дело между начальством ингерманландского полка и новгородской консисторией. Года за три до этого времени, по требованию полкового начальства, из епархии было послано для занятия праздных церковнических мест при полковой церкви двое сверхштатных церковников, в том числе один священнический сын Борис Игнатьев, исключенный из семинарии «за непонятием наук». В 1768 г. консистория потребовала его опять к себе по случаю разбора церковников, но он уже давно записан был своим полковником в рядовые солдаты. Консистория заявила претензии на то, что это совершилось без всякого ее ведома и согласия и завязала с полковой канцелярией любопытную переписку. Из полка отвечали, что Игнатьев записан в солдаты за невоздержность, неисправность и малограмотность. Консисторская промемория заметила на это, что во всяком случае следовало бы прислать Игнатьева в консисторию, как человека духовного звания, и снова потребовала его высылки из полка. Полковая канцелярия возразила на эту промеморию, что после определения в полковую службу он Игнатьев уже вышел из ведомства консистории и что консистория впредь ожидать его уже не имеет. Консистория послала новую промеморию, что Игнатьев отправлен в полк не для солдатской, а для церковной службы, что следовательно и быть ему надлежит нигде инде, как при церкви, и что если он и оказался человеком неисправным, то для рассмотрения его вины и для штрафа его все-таки следовало прислать в консисторию же, да кроме того о неисправности его не было никаких донесений от его священника: в заключение консистория снова настаивала на том, чтобы означенный церковник непременно был прислан к разбору, потому что из-за него может произойти остановка в самом разборе и консистория должна будет донести о том высшей команде. Полковое начальство наконец сдалось и выслало Игнатьева, но при этом все-таки требовало, чтобы его «паки прислать в полк в немедленном времени». Выиграв первый шаг в этой борьбе с страшной военной властью, консистория не торопилась радоваться своему редкому успеху, а упорно продолжала вести свою борьбу до конца. Игнатьев был подвергнут дьячковскому экзамену и найден вопреки показанию полковой канцелярии «в чтении исправным и писать умеющим». Потом с него взята сказка об обстоятельствах определения его в солдаты, которая представила дело совершенно в другом виде. Игнатьев показал, что он послан в полк в декабре 1766 г. и исправлял здесь свою дьячковскую должность до июня 1767 г. и что во все это время полковник Фрейман не переставал уговаривать его записаться в солдаты, обещая ему унтер-офицерский чин, но он Борис, не имея желания быть в военной службе, от того отговаривался, а июня 3 числа, во время бытия того полка в лагере в г. Риге, оный полковник, пришед к нему Борису в палатку, спросил у него: желает ли он быть в военной службе, но получа у него в ответ, что он желания к тому не имеет, приказал его без всякой его вины взять во 2-ю гренадерскую роту силою, и записав в гренадеры, обучить военной экзерциции через трои сутки и, доколе не обучится, давать ему на всякий день палкою по 1000 лозанов, каковой экзерциции он Борис через оные 3 дни и обучен, и таковые несносные бои при учении оном были чинены. Потом его велено было употреблять вместе с прочими гренадерами в ротное и полковое общее учение, что он Борис доныне и исправлял, к должности же при церкви с 3 июня допускаем не был. А невоздержности и опущений он Борис никаких не чинил, о чем могут засвидетельствовать священник и пономарь, в военной службе быть не желает, а желает по-прежнему обращаться в чине церковном. После этого объяснения, подтвержденного нужными справками при полковом причте, консистория задержала Игнатьева у себя, не обращая внимания на присылки за ним из полка, и обо всем донесла в св. Синод. Св. Синод, по указу государыни, велел выключить Игнатьева из полка, а к полковым начальствам разослать запретительные указы – без сношения с духовною властью подобных самовольных распоряжений о духовных лицах не допускать⁶⁷³.

Гражданские начальства, будучи настоящими хозяевами своих округов, тоже постоянно вторгались в дела по церковному ведомству. Не смотря на все толки модной философии и знаменитого Наказа о том, что администрация должна быть основана на страхе перед законами, а не начальствами, что начальства созданы для подчиненных, а не подчиненные для начальств, о важности законов и т. п., в административной и судебной практике все еще господствовали старые патриархальные нравы; те самые люди, которые утешались подобными толками, в соприкосновении с действительностью, с подлым народом держались совершенно других правил, наследованных от отцов и дедов, и самые лучшие из них отличались от остальных только тем, что следовали нравам старины, с сожалением жалуясь на грубость подлого народа и его нечувствительность к лучшему, философскому с ним обращению. Большинство начальств и теперь измеряло степень своего авторитета силою окриков на подчиненных, числом оплеух, раздаваемых направо и налево, степенью необузданности своего произвола и трепетом подчиненных и неподчиненных. Духовенство, смешанное с подлым народом, наряду с последним должно было трепетать перед каждым становым, даже просто пред каким-нибудь рассыльным с указом, который проезжал мимо церковного погоста. Добрынин в своих записках рисует любопытную картину, как во время одной поездки севского архиерея Кирилла Флиоринского на большой дороге столкнулись два начальства, одно в лице кабинет-курьера, и другое, состоящее из архиерейской свиты. Первое начальство кричало, чтобы своротили с дороги, но члены архиерейской свиты этого не сделали, а один из них, пьянее других, даже сгрубил: «государева мол дорога широка». Тотчас же четыре человека из проводников курьера с толстыми калмыцкими нагайками бросились вперед и начали бить ослушников, кого попало, приговаривая: «кабинет-курьеру давай дорогу кабинет-курьеру не указывай». Одного больного дьякона приняли за протопопа, дали и ему с полдюжины нагаек, крича: «чёрт ты или протопоп? для чего седой хрен, не учишь своих подкомандных»? «Они без сомнения были бы дальше, замечает автор рассказа, если бы не останавливались для таких драк, без которых всякому курьеру обойтиться можно»⁶⁷⁴. Городские и сельские, не проезжие, а уже постоянные начальства были еще грознее и делали, что хотели. Какому-нибудь звенигородскому городничему во время проповеди в церкви вдруг наприм. приходила в голову мысль сказать свою проповедь, – нимало не раздумывая, как хозяин, он тут же обращался к священнику, стоявшему за налоем, с словами: «пошел, я сам скажу», и ставши на его место, начинал читать поучение городским будочникам, одних называл мошенниками, других ставил в пример и т. д.⁶⁷⁵. В 1770-х годах в Ярославле возникло дело об одном исправнике Безобразове, который имел обыкновение напускаться с кулаками на первого встречного, и однажды избил священника, несмотря на то, что последний выставил перед ним, как щит, дароносицу, с которой шел; при этом нападении лютого исправника пострадала не одна борода священника, но и самая дароносица⁶⁷⁶. Из владимирской епархии епископ Иероним писал в св. Синод, что у него в епархии «некоторым священно- и церковнослужителям причиняются от светских людей обиды, побои и домам их разграбление», а управы получить нельзя; в Зяблицком погосте крестьяне избили священника, повредили на нем и дароносицу, а под суд в духовное правление не пошли. Св. Синод по этому прошению потребовал от Сената определения о защищении страждущего по той епархии духовенства и о доставлении каждому в справедливости скорого удовольствия. Сенат учинил такое определение и разослал его при указах по всем губернаторам и воеводам⁶⁷⁷. Но такие же указы рассылались и раньше, в 1769 г., вследствие жалобы Синода на притеснения духовенству от помещиков, а притеснения и обиды нисколько от того не прекращались.

После дарования вольности дворянскому сословию множество дворян стало безвыходно проживать в своих деревенских усадьбах и настало самое тяжелое время для их крепостных крестьян, а вместе с крестьянами и для сельского духовенства помещичьих приходов. Не нужно забывать, что помещик времен Екатерины II, несмотря на все свое невежество и грубость, был поклонник энциклопедистов, философ или около того, ругнуть и унизить попа считал долгом всякого образованного человека, необходимым признаком хорошего тона, смотрел на попа, как на представителя суеверия и невежества⁶⁷⁸. Бедный русский священнослужитель, и без того униженный до «подлости» по своему положению в обществе, потерпел еще сугубое унижение по самому своему служению, как служитель веры. Можно положительно сказать, что унижение духовенства настолько же усилилось в это дворянское царствование, насколько и унижение крестьянства. Не даром замечаем в это время такую близкую солидарность между тем и другим сословием в отношениях их к дворянству. В 1769 г. св. Синод сообщил Сенату, что «некоторые помещики священно- и церковнослужителей не только побоями, но и наказанием на теле оскорбляют, напротиву ж того обиженные иные от светских команд по просьбам своим удовольствия не получают, а другие по причине своего неимущества от судного по форме процесса отрицаются»⁶⁷⁹. Помещики поступали с своими священниками, как с крепостными, ставили тех и других на одну доску; духовенство с своей стороны побраталось с крепостным людом в ненависти к своим барам, в ропоте и волнениях против общего крепостнического гнета, что и не замедлило обнаружить своим участием в крестьянских волнениях особенно частых и сильных в это царствование.

В самом же начале царствования встречаем указ (от 14 ноября 1762 г.) об укрощении бунта заводских крестьян в восточном крае России; вина этого бунта приписана здесь ложным разглашениям и копиям с фальшивого манифеста о свободе крестьян, которые выходили из среды духовенства; один дьячок Казанской губернии сам винился в сочинении манифеста, будучи подвергнут допросам в Казанской консистории⁶⁸⁰. Отобрание крестьян от монастырей и архиерейских домов в казну дало крепостному люду новый повод к толкам о близкой свободе; с разных сторон посыпались жалобы на помещиков, – жалобы эти писались для крестьян членами сельских причтов; за жалобами поднялись волнения против помещичьего ига, которым тоже сочувствовало духовенство. Несмотря на такую солидарность между духовенством и крестьянством, правительство выдало в 1767 г. особый указ, которым возлагало на все духовенство обязанность внушать крестьянам, чтобы они не предавались больше своим любимым мечтам о свободе и во всем повиновались своим помещикам, чтобы не смели ни под каким видом даже жаловаться на своих господ посредством челобитных, опасаясь в противном случае жестокого наказания кнутом и ссылки на вечную работу в Нерчинск; священники должны были читать этот указ в церквах в течение целого месяца во все воскресные и праздничные дни, дабы неведением его никто потом не оправдывался⁶⁸¹. Такая, довольно странная, попытка сделать духовенство поддержкой дворянства и крепостного права объясняется тем, что, называя себя первой помещицей и возвышая дворянство, как главную по тогдашнему общеевропейскому предрассудку опору трона, императрица все-таки ясно сознавала, как слаба эта опора по своей изолированности от народа, по своему чисто внешнему, полицейскому влиянию на массы, и как нужна для того же трона другая опора – нравственная, нужны сочувствие и помощь духовенства, единственного образованного сословия, связанного с народом и способного быть органом, истолкователем для массы мыслей правительства; в этом случае она смотрела на духовенство одинаково с Петром великим, который в свое время возлагал на него не менее неестественную обязанность быть поддержкой реформы, во многих отношениях единодушно осуждаемой всеми духовными лицами. И никогда еще со времен Петра не возлагалось на духовенство столько разнообразных правительственных поручений, как при Екатерине, – в эту новую эпоху реформ в нашей истории. В 1767 г. оно обязывалось увещевать крестьян к повиновению помещикам; в 1768 – призвано содействовать правительству в распространении прививания коровьей оспы; потом должно было внушать народу важность предохранительных мер против чумы; после появления Пугачева обязывалось увещевать народ не приставать к самозванцу и т. д. Обычай публиковать указы в церквах доходил в это время до странностей; наприм. в 1775 г. в течение трех недель священники читали за литургией указ о том, что цена на соль понижена 5 копейками на пуд; в том же году и тоже 3 недели, а потом по одному разу в год перед пасхой читали указ о том, кому в каких экипажах ездить, какую сбрую на лошадей и ливрею на лакеев и кучеров употреблять, кому можно и кому нельзя ездить в позолоченных и посеребренных экипажах; в 1782 г. читали 4 недели объявление, не пожелает ли кто записаться в мещане и т. п.⁶⁸²

В 1773 г. началось грозное волнение забитых народных масс по всей восточной России, которые принялись избивать всех своих притеснителей, вставши для этого под знамя Пугачева. Демократический характер этого волнения верно изобразил главный деятель против пугачевщины, гр. Панин: «Пугачев, писал он, не что иное, как чучело, которым играют воры казаки; не он важен, а важно общее негодование». Правительство старалось вразумить народ воззваниями, обратилось за содействием к духовенству. Казанский архиепископ Вениамин Пуцек-Григорович, под духовным управлением которого находилась вся взбунтовавшаяся местность, писал красноречивые и одушевленные воззвания к своей пастве, в которых обличал обман самозванца, принявшего имя Петра III, как очевидец и участник погребения умершего императора, увещевал народ к верности законной власти и предавал проклятию как Пугачева, так и всех его сообщников⁶⁸³. До нас дошло его распоряжение (от ноября 1773 г.), объявленное всем духовным правлениям и заказчикам его епархии, чтобы десятские священники, благочинные или за неимением их лучшие из священников объехали все села и в каждом селе обязали священников подписками всеми мерами отвращать народ от присоединения к самозванцу, в церквах и везде, где будет народное собрание, прилежно прочитывать и толковать увещательные о том манифесты государыни, обо всех переменах в приходе, касающихся бунта, еженедельно доносить духовным правлениям, а о колеблющихся в верности объявлять письменно по командам⁶⁸⁴. Пугачев тоже в свою очередь хорошо понимал важное значение духовенства в народе и для привлечения его на свою сторону сосредоточил на нем все свое внимание и вместе всю жестокость мер, какие обыкновенно употреблял против непокорных. Из двух сословий, особенно пострадавших среди бунта, дворянства и духовенства; трудно сказать, которое пострадало более; духовенство выставило из своей среды 237 мучеников за правое дело и верность законной власти, – цифра громадная и притом едва ли еще полная. Но еще выше была цифра духовных лиц, изменивших своему долгу и увлекшихся общим народным движением своего края. Правительство было сильно недовольно поведением духовенства и побудило св. Синод издать объявление, что каждый служитель алтаря лишается священства и подвергается гражданскому суду «в самый тот час», как пристанет к бунтовщикам. Виновных оказалось так много, что наприм. в Пензе гр. Панин – усмиритель пугачевщины – застал все церкви запертыми, потому что в городе не оказывалось ни одного священника, не подпавшего под строгое решение св. Синода. «Если бы духовный чин, писал он в одном донесении императрице, хотя мало инаков был, злодеяния не возросли бы до такой степени»; он находил духовенство «погруженным в самом вышнем невежестве и грубиянстве», так что человек «с настоящим чувством добродетели и хотя с некоторым познанием должности пастыря» среди него кажется каким то дивом. Соглашаясь в этом с Паниным, императрица писала ему: «великое невежество духовного чина, примеченное в тех местах, где находитесь, конечно ничем поправить нельзя, окромя воспитанием и поучением, и из первых моих попечений будет после прекращения всех нынешних хлопот учреждение школ, где только возможно; – но тогда родится другой вопрос об определении священству сходственного содержания с воспитанием»⁶⁸⁵.

Последние слова этого письма, написанные в каком-то озабоченном тоне, довольно выразительны. Они напоминают другое письмо императрицы, написанное еще раньше бунта, во время секуляризации церковных имений. гр. Сиверсу в ответ на его ходатайство об улучшении бедственной участи сельского духовенства, которое «умирало с голоду» и которому, по словам Сиверса, требовалось назначить пока хоть «небольшое жалованье» до наделения земельными участками, «чтобы зажать рот злословию». «Не знаю, писала Екатерина, кто вам сказал, что сельским священникам хотели назначить участки; они остаются при том, при чем были и прежде. Без сомнения этот слух распространили ханжи и святоши»⁶⁸⁶. Здесь довольно откровенно высказывается, тот же философский взгляд на духовенство, какой наприм. проводит в своем историческом труде Болтин, в невежестве и материальной бедности русского духовенства видевший спасение России от клерикального господства, столько гибельного для благосостояния и просвещения стран католических⁶⁸⁷. Впоследствии императрица наделяла духовенство земельными участками, заводила школы, определила штаты семинарии, но все это в таких размерах, которые никак не соответствовали тем пышным обещаниям, какие она давала в указах первых годов своего царствования, и невольно наводят на мысль, что государыня-философ считала не лишним на всякий случай держать духовенство в черном теле. Очень естественно, что, несмотря на указы вроде изданного в 1767 г., оно весьма плохо облагораживалось, т. е. весьма мало расходилось с подлым народом в общих интересах и общих горестях и сближалось с благородным классом давивших его дворян и чиновников. Несмотря на угрозы кнутом и каторгой, крестьяне не переставали подавать челобитья на помещиков и после 1767 г.; челобитья эти по-прежнему писались и подписывались за неграмотностью челобитчиков их духовными отцами и другими членами приходских причтов. Вследствие этого многие духовные лица подпадали суду, и подвергались строжайшему осуждению и несчастиям. В 1781 г. вышел новый указ, подтверждавший указ 1767 г.; его велено публиковать всем священно- и церковнослужителям с строжайшим запрещением писать и подписывать крестьянам их жалобы на владельцев; со всех ставленников при поставлении в церковные должности велено брать в слышании и исполнении его особые подписки⁶⁸⁸.

Участие духовенства в крестьянских волнениях обнаружилось и в следующее царствование Павла Петровича и, как мы уже говорили выше, сильно озабочивало правительство. «По происшедшим в некоторых губерниях ослушаниям крестьян противу своих помещиков, говорилось в указе 1797 г., оказалося, что многие из священников и церковнослужителей, вместо того, чтобы по долгу их правилами церковными и Регламентом Духовным предписанному, наставлять прихожан своих благонравию и повиновению властям, над ними поставленным, сами к противному сему подавали повод». После наказания виновных прежние указы касательно этого предмета были подтверждены вновь в 1797 и 1800 гг.⁶⁸⁹. В настоящее время дело, однако, этим не ограничилось. Несмотря на описанную нами суровость тогдашних разборов церковников, император Павел относился к духовенству вообще весьма благосклонно; объявив в указе 1797 г., что «попечение о благоустройстве Церкви и призрение к служащим ей он почитает одной из главнейших обязанностей своего царствования»⁶⁹⁰, он действительно много сделал для возвышения духовенства и выделения его из массы подлого народа; с этою целью он увеличил почти вдвое штатные оклады как для духовенства, так и для духовно-учебных заведений, и старался освободить священно- и церковнослужителей от земледельческих работ. С тою же, между прочим, целью в 1797 г. уничтожены были, как мы знаем, приходские выборы членов клира. Еще раньше этих распоряжений вышел благодетельный указ, дававший духовенству, можно сказать, самую ощутительную привилегию, сближавшую его с благородными людьми, потребность которой указывала еще имп. Екатерина II, но которой, однако не дала духовенству. Через месяц по вступлении имп. Павла на престол, когда дарованы были милостивые грамоты дворянству и купечеству, св. Синод представил ему следующий доклад «приличившиеся в уголовных преступлениях священники и диаконы, по лишении чинов их, наказываются наравне с преступниками из подлого народа; но церковные правила от двойного наказания их освобождают; по высочайшим же грамотам дворянству и городам впадшие в уголовные преступления не только дворяне, но и купечество телесно не наказываются. Почему Синод смелость приемлет всеподданнейше просить, не благоугодно ли будет вашему имп. в-ву из высочайшего милосердия повелеть, чтобы таковых из свящ. сана судимых в преступлениях уголовных телесно впредь не наказывать, а отсылать по лишении чинов в работу вечно или на время, смотря по важности вины; ибо чинимое им наказание в виду тех самых прихожан, кои получали от них спасительные тайны, располагает народные мысли к презрению свящ. сана»⁶⁹¹. 6 декабря государь утвердил этот доклад. Вскоре, впрочем, вместе с отменением свободы от телесного наказания для дворян и купцов в тех видах, что преступления разрушают дворянство и права состояния, и священнослужителей, по лишению их сана, по старому велено подвергать телесному наказанию, как обыкновенных мирян⁶⁹².

Замечательно, что в случае суда над духовными лицами по уголовным делам губернские правления до сих пор еще совершенно устраняли при своем делопроизводстве участие духовной власти и, например, сообщая последней свое решение о снятии с виновного сана, вовсе не считали нужным сообщать ей нужные сведения о ходе самого дела. В 1799 г. по этому поводу возник спор между губернским правлением и дух. консисторией в Твери. Губернское правление прислало в консисторию одного сельского дьякона, осужденного в утоплении священника; обвиненный не сознался в преступлении, но «по разнообразным его показаниям» все-таки был приговорен к лишению сана, наказанию кнутом и каторге. Епархиальное начальство, находя известие губ. правления о вине подсудимого не ясным, остановилось снятием с него сана и потребовало экстракта из дела. Правление осердилось и отвечало, что экстракты из дел в указах велено посылать только в Сенат. Св. Синод вступился в это дело и потребовал от Сената, чтобы судебные места не отказывались таким образом от нужных разъяснений в подобного рода делах. Следствием этого был указ: о священно- и церковнослужителях, впадших в уголовные преступления, за которые будут подлежать лишению звания и публичному наказанию, в сообщениях консисториям прописывать настоящее происшествие дела, исследование и решение оного с такою ясностию, чтобы консисториям ни малейшего не настояло сомнения в точности заключений палатских⁶⁹³. К числу милостивых указов правительства этого времени нужно присовокупить еще указ 1798 г. об освобождении домов духовенства, в которых духовные лица живут сами, от сборов на содержание полиции и других полицейских повинностей⁶⁹⁴. Наконец при имп. Павле в первый раз учреждены были высочайшие награды и отличия для поощрения достойнейших священнослужителей, чтобы, как сказано в указе «сверх получения степеней своих они могли за отличные заслуги удостоиться и особливых почестей, во 1-х получение креста для ношения на цепи на шее, во 2-х употребление фиолетовой бархатной камилавки или скуфьи, и наконец для знатнейших из них митры, каковую употребляют архимандриты, с тем, чтобы сии отличные почести не иначе, как по высочайшей воле даваемы или дозволяемы будут». Другим разъяснительным указом отличия эти велено считать только личными, принадлежащими известному заслуженному лицу, а отнюдь не месту, которое это лицо занимает⁶⁹⁵. Кроме этих отличий, относившихся по своему характеру к числу собственно церковных преимуществ, государь определил достойнейших священнослужителей удостаивать еще светских наград орденами, назначенными для дворянства, и тогда же пожаловал орденами Анны 2 степени двоих протоиереев. «Явление сие было совсем новое, до сего невиданное, рассказывает Болотов, но могущее произвесть великое действие, а побужден был к тому, как думать надобно, государь с одной стороны своею набожностью, а с другой уважением и люблением сего сана, а наконец желанием привязать к себе и сей чин любовию и уважением»⁶⁹⁶.

Преемник Павла Петровича Александр Благословенный, «желая дать пример уважения к священному сану в народе и вместе укоренить в нем самом то чувство почтения к себе,... каковое служителям Вышнего, приносящим бескровные жертвы, должно быть паче других свойственно»⁶⁹⁷, даровал духовенству новые высшие права и сам лично оказывал знаки глубочайшего почтения к священнослужителям, наприм. при своих поездках по России благоговейно подходил к благословению и целовал руку каждого сельского священника, который смиренно и с трепетом встречал его у своей церкви. С своей стороны иерархия, после уничтожения унизительного для духовенства церковного тягла, тоже стала усердно стараться о том, чтобы духовные лица вели себя в обществе «с осанкою, как говорилось в благочиннической инструкции м. Платона, и тем других приводили к почтению себя», дружество имели с подобными себе духовными лицами, также «с благородными, помещиками и с почтенными купцами и мещаны, а не со всяким безразборно», стала требовать, чтобы еще в школах школьные начальства старались «вперять в воспитанников духовных благородное честолюбие, которым бы они, яко пружиною, были управляемы в поступках». Между лучшими людьми духовенства, занимавшими лучшие и обеспеченные места в городах, особенно в столицах, действительно заметны были и сановитость, и уважение к себе, доходившие иногда даже до крайностей, до самомнения и заносчивых пререканий с духовными властями; завязались и связи с благородными людьми⁶⁹⁸. Но далеко нельзя сказать того же о всей массе приходского духовенства вообще. Несчастный строй государства, в основе которого лежало крепостное право и крайняя бюрократия, не представлявший никаких гарантий для защиты прав всех вообще низших и средних классов народонаселения против подавляющего произвола дворянства и многочисленных начальств всякого рода, с разными вариациями сохранялся до позднейшего времени. Духовенству еще труднее было выбиться из его печального унижения, чем другим классам, кроме разве крепостного крестьянства, потому что оно не имело при этом материальной самостоятельности, зависело во всем своем содержании от чужого доброхотства, кроме того, вследствие своей сословной замкнутости давно сделалось чуждым обществу и нигде не находило себе поддержки; при этом самые привилегии его обращались ему во вред, ставя его в какое-то изолированное положение, делая его каким-то заброшенным особняком в государстве, до которого никому не было дела, кроме духовного начальства; а духовное начальство, имея громадную власть внутри своего ведомства, само не имело силы выступить на защиту его не только пред светскими властями, но даже перед частными сильными лицами.

В отдаленных краях государства и в XIX в. встречаем примеры такого же произвола светских начальств в отношении к духовенству, какой тяготел над ним в начале XVIII и в XVII в. Наприм. в 1807 г. управлявший Камчаткой генерал-майор Кошелев произвольно отставил от должности духовного управителя камчатского края протоиерея Никифора и поставил вместо него другого, священника И. Верещагина, потом когда преосв. Иркутский Вениамин пожаловался на такое своеволие св. Синоду, завел шумное дело против духовенства в Сенате, которое вызвало высочайшее распоряжение произвести следствие над камчатским духовенством; следствие это едва было потушено в 1810 г. по ходатайству преосв. Вениамина. Только лишь освободились от одного грозного начальника, как наехал другой, генерал-майор Петровский, который пожелал усчитывать церковные суммы камчатских церквей. Протопоп воспротивился этому и был за это арестован в доме самого генерал-майора. По этому поводу опять началось длинное дело в Синоде и Сенате⁶⁹⁹. Здесь же можно упомянуть о деле, которое поднял Сперанский во время своего управления Сибирью, по поводу злоупотреблений нижнеудинского исправника, известного Лоскутова, между прочим, о том, как этот Лоскутов наказал плетьми протопопа Орлова⁷⁰⁰. Надобно заметить, что правительство постоянно защищало духовенство, как скоро узнавало о притеснениях ему со стороны светских начальств, и время от времени утверждало его права новыми подтвердительными указами. В 1811 г. вышел любопытный в этом отношении указ, в котором предавалось гласности одно беззаконное решение Костромской уголовной палаты по делу о похищении в одной сельской церкви нерехотской округи 125 руб. церковных денег. Виновников этого святотатства найти не могли и единственными ответственными лицами остались староста и священник. Палата мудро решила: «предать дело воле Божией, доколе само собою по непостижимым судьбам Его объявится», но в то же время, оставив в покое старосту, определила взыскать украденную сумму с священника за его нерадение о церкви и для исполнения сообщить об этом губернскому правлению. Уже Сенат вступился за священника и объявил решение палаты незаконным, потому что 1) похищение случилось ночью, со взломом, и священник не иначе мог отвратить его, как разве только постоянным караулом при церкви и днем и ночью, 2) кроме священника следовало бы поставить под ответственность и старосту, 3) палата не имела никакого права назначать с священника взыскания, так как по указу 15 марта 1721 г. это право принадлежит только духовной власти, наконец 4) о своем решении не объявила самому священнику и вместо консистории сообщила об нем для исполнения губернскому правлению, чем сугубо виновна. На основании всех этих резонов взыскание с священника велено было отменить, о незаконном решении членов палаты публиковать печатными указами, чтобы того же остерегались другие места, а губернатору, подписавшему это решение, сделать выговор⁷⁰¹. Но нужно ли говорить, как много дел подобного рода оставалось безгласными и безнаказанными?

Какие крупные дела оставались иногда безнаказанными, может показать наприм. следующей рассказ одного ветерана о полковнике Ж. Поселившись в своем имении, этот сильный и богатый помещик зажил у себя во всю ширь старинного барского произвола, держался каким-то владетельным государем и задал страху на всю окрестность. Между прочим всякий, кто бы ни шел или ни ехал мимо его усадьбы, стоявшей на видной горе над рекой, должен был снимать шапку и кланяться хозяину, постоянно проводившему время на балконе с толпой гостей, ехал однажды мимо соседний священник и забыл поклониться. Вдогонку за ним сейчас же пустились дворецкий Тингай и два псаря с нагайками, схватили его и привели к грозному господину, который был в высшей степени раздражения от обиды, тем более, что священник осмелился не поклониться ему в присутствии огромной толпы гостей. Преступника тут же затискали в опорожненную бочку и при общем смехе спустили кубарем с горы в речку. Под конец пира полковник велел его освободить, но священник был уже мертв, потому что бочка попала в береговую воду самой втулкой и не пропускала в себя воздуха. После этого вышло распоряжение: тело затоптать в грязь, телегу сжечь, а лошадей отправить в псарню на корм собакам. Убийство, однако, не осталось в тайне. Приехал для следствия исправник, но Ж... так его пугнул, пригрозив повесить на первой осине и сделать из него провесный балык, что он, положив в карман 300 руб., уехал без оглядки назад, а убийство священника предоставлено отмщению суда Божия⁷⁰². С этими героями „старых годов» не смели связываться не только мелкие, но и крупные начальства, губернаторы и архиереи. В 1817 г. один священник московской епархии жаловался митроп. Серафиму на своего помещика отставного генерал-майора П. А. Р. за разные обиды и самодурства, напр. что он отвел для священнического дома место за рекой с полверсты от церкви и тут же поставил псарню для борзых и гончих собак, который не давали ему священнику завести ни овец, ни гусей, однажды маленького сына его искусали, да и на нем не одну рясу изорвали, на церковной усадьбе велел пасти кляч, назначенных для собак, заставлял причт венчать насильно крестьян, запрещал крестьянам давать плату за требы, в Егорьев день, когда по случаю выгона скота в поле с водоосвящением служили молебен, выгнал в насмешку туда же своих борзых собак и т. д. По следствию все это подтвердилось. Консистория тянула это дело 4 года, наконец в 1821 г. положила: священника перевести на другое место, а об управляющем генерала (самого генерала не смели затрагивать) сообщить в губернское правление на рассмотрение. Но митрополит резолюцией своей определил не трогать и управляющего его превосходительства, перевести только священника, а в губернском правлении никакого дела не начинать⁷⁰³. Коснувшись этого неистощимого предмета, мы могли бы представить множество примеров, какие тяжкие, но безнаказанные обиды приходилось духовенству терпеть от этих героев крепостного права, в каком унижении оно было по милости их даже в очень недавнее время, при поколении, которое и теперь еще не сошло в могилу, как господин драл причетников, а подчас и священнослужителей на конюшне, трактовал их наряду с своими лакеями, в награду дьякону за громкое многолетие давал полный сапог вина и т. п. Но довольно и того, что мы сказали...

Сумма прав духовного сословия в общих чертах вполне уже обозначалась еще в конце прошлого столетия, так что нынешнему столетию предстояло развить ее только некоторыми подробностями и расширением прежних узаконений не решительного характера. При имп. Александре I вышли более подробные определения касательно свободы духовенства от разных сборов и повинностей. Указом 1804 г. велено было освободить домы лиц белого духовенства в Смоленске от поземельного сбора; потом эта же льгота дарована была московскому духовенству; наконец в 1821 г. вышел общий указ о свободе домов всего вообще белого духовенства империи от постоя, поземельного сбора и всех прочих городских и полицейских повинностей, кроме исправления мостовых, сохранения их в чистоте и освещения фонарей⁷⁰⁴. Все эти льготы подтверждены были и в прошедшее царствование, потом вошли в оба издания Свода законов⁷⁰⁵. Свобода духовенства от личных податей и повинностей в XIX столетии не подвергалась более никакому сомнению. Но с другой стороны мы видели, что по той мере, как духовенство по своим привилегиям устранялось от общественного тягла и повинностей, оно должно было подвергаться значительным ограничениям своих владельческих прав, так что, постоянно признавая за священно- и церковно-служителями право на владение домами, законодательство до последнего времени не делало никакого точного определения о праве их на владение землею; духовенство юридически оставалось только при пользовании одною церковною землею. Уже в 1804 г. особым именным указом покупка земель в первый раз разрешена была всем лицам духовного звания⁷⁰⁶. – но земель, разумеется, не заселенных. Заселенные земли и крепостных людей по-прежнему дозволено было приобретать только таким духовным лицам, которые имели права дворянства, как родового, так и приобретенного через сопричисление к орденам. В 1821 г. относительно духовных лиц, получивших дворянство по орденам, возник вопрос о том, всеми ли дворянскими правами они должны пользоваться; Саратовская палата гражданского суда представляла Сенату, что многие из этих лиц являлись в палату для совершения на свое имя крепостей на дворовых людей и крестьян, и высказывала по этому поводу свое недоумение; Сенат дозволил совершать на их имя все купчие, дворянству присвоенные⁷⁰⁷.

Далее, сообразно с указанными привилегиями законодательство нынешнего столетия старалось совершенно устранить духовенство от занятий и промыслов, которые соединены с известными платежами и повинностями и даже могли бы привлекать духовных лиц к записи в торговый разряд. Духовенству всегда запрещалось заниматься корчемством и держать в домах своих трактирные и питейные заведения⁷⁰⁸, за исключением лишь тех духовных лиц, которые имели права дворянства и владели недвижимыми имениями; если они имели свои винокурни и питейные домы, то могли отдавать их на откуп или в аренду⁷⁰⁹. Вместе с тем духовенству, как мы уже видели, всегда запрещалось заниматься торговым промыслом⁷¹⁰. Запрещение это законодательству приходилось повторять несколько раз и в XVIII и в XIX веке, потому что оно плохо соблюдалось на деле, по крайней мере в некоторых краях России, где духовенство было богаче, а торговый промысел между тем имел слабую организацию. Наприм. в XVIII и до половины XIX в. духовные лица были первыми богачами и первыми торговцами по сибирским украйнам, в краях Березовском, Туруханском, Нарымском, Бийском, Якутском и камчатском. Торговые обороты некоторых из них простирались на огромный округ и делали их даже монополистами этого округа. Запрещения вели только к тому, что они больше должны были давать взяток разным светским начальствам. Так в 1820–1835 гг. в березовском крае вся торговля была в руках протоиерея Вергунова; он торговал всем, чем угодно, сукном, холстом, чаем, сахаром, медом, солью, крупой, мукой, хлебом, мехами, табаком и проч., занимался и виноторговлей с инородцами, покупая у откупщика ведро за 5 руб. в продавая по 40 р. Торговля эта производилась или им самим при разъездах по округу по делам службы или его причетниками, которых он посылал с товарами во все стороны⁷¹¹. В 1825 г. обер-прокурор св. Синода Мещерский докладывал св. Синоду о нескольких духовных лицах Черниговской и слободо-украинской епархий, которые занимались торговлей и о которых казенные палаты украинская и Черниговская прислали запрос, не следует ли их причислить к торговому разряду; один священник с пономарем занимались продажей мельничных камней и леса, другой священник содержал постоялый двор и продавал сено и овес, две священнические вдовы тоже содержали постоялый двор и лавочку для продажи рыбы, масла, соли, дегтя, клею и табаку. Св. Синод распорядился священнослужителям подобные промыслы воспретить, о вдовах же решение предоставить светскому начальству, потому что духовное начальство не может входить о них в рассуждение, как о свободных от обязанностей по церковной службе. Дело это решено уже при Николае Павловиче в начале следующего года дозволением подобных промыслов всем священно- и церковно-служительским вдовам; решение это вошло и в Свод Законов⁷¹². В связи с исчисленными запрещениями Свод подтвердил все прежние ограничения прав белого духовенства по заключению обязательств и договоров, чтобы духовные лица не допускаемы были к личному обязательству или ручательству за других по подрядам и т. п. делам и не принимались в качестве ходатаев и поверенных по чужим делам, кроме дел своих церквей и малолетних детей, состоящих под их опекою.⁷¹³

Освобождая духовенство от разных государственных повинностей и платежей, законодательство вместе с тем естественно устраняло его от всякого участия в мирских делах, но при этом оно также естественно должно было способствовать и к укреплению его сословной особности и замкнутости, еще более отчуждать духовенство от общества. Это обстоятельство не было замечаемо в прежнее время до начала настоящего царствования; все толки о замкнутости духовенства занимались только рассуждениями о его потомственном характере, о затруднении входа в это сословие и выхода из него и совершенно не касались вопроса об его привилегиях, которые делали его совершенно мертвым членом гражданского общества, даже вовсе исключали из общей жизни последнего. Но тогда у нас не развита была и самая общественная жизнь, будучи сдавлена со всех сторон административной бюрократией и регламентацией. Как скоро общество стало понемногу выступать в качестве особой самостоятельной силы в государстве, получило новые земско-хозяйственные учреждения, выборных представителей и распорядителей своих интересов, в первый раз сознало своими, а не казенными самые эти интересы вместе с сопряженными с ними сборами и повинностями, безучастность духовенства в общей жизни выступила с особенной ясностью и резко обнаружила его отчужденность от других классов общества. После учреждения особого присутствия для обсуждения вопроса о духовенстве в 1862 г. и духовная и светская литература выставили несколько статей об общественном значении духовенства; одни из этих статей горячо стояли за необходимость допустить духовенство к участию во всех общественных выборах и должностях, указывали на его высокое земское значение в древней России и выставляли на вид весь вред позднейшего его отчуждения от общества, вред самых его привилегий как для общества, так и для него самого; другие напротив встали за status quo..., доказывая, что участие духовенства в мирских делах противно каноническим правилам, тем более, что это участие должно необходимо сопровождаться для духовенства участием и в общественных платежах и повинностях, которые составляют обратную сторону всех общественных прав⁷¹⁴. Этот важный вопрос, впрочем, еще доселе остается открытым.

Относительно прав духовенства по суду самым ранним в XIX столетии был указ 22 мая 1801 г. о свободе священнослужителей от телесного наказания, где говорилось, что «желая дать пример уважения к свящ. сану в народе и вместе укореняя в нем самом чувство уважения к себе и ужаса к пороку», правительство признало за благо «высочайшую конфирмацию дек. 9 дня 1796 г., на докладе св. Синода положенную и вскоре потом оставленную без исполнения, привести навсегда в полную ее силу и действие»⁷¹⁵. В 1808 г. свобода от телесного наказания распространена и на священнослужительские семейства, также на священнослужительских вдов, доколе они не переменят своего состояния новым браком⁷¹⁶. В прошедшее царствование указы эти подтверждались несколько раз и дополнены новым определением о распространении той же привилегии на священнослужительских детей, рожденных еще до получения их отцами свящ. сана⁷¹⁷. Церковнослужители с их семействами оставались чужды ее до последнего времени, до издания нового уложения о наказаниях 1866 г.

Из преступлений духовных лиц законодательство времен Александра более всего преследовало проступки духовенства, совершаемые в церквах. Известия о проступках такого рода и наказаниях за них принято было публиковать посредством особых печатных листов по всем епархиям «между всем духовенством в страх и опасение от подобных преступлений»⁷¹⁸. Оглашение это прекращено указом 3 июля 1821 г. ради соблазна, после чего св. Синод озаботился по поручению правительства составлением подробных правил как о предотвращении подобных проступков, так и о наказаниях за них⁷¹⁹. Тем же указом 1821 г. изменен был самый порядок подсудности дел этого рода, производивший до того сильное замешательство в обычном порядке суда над духовными лицами. Дело в том, что еще указом 1816 г. всех нарушителей порядка и благочиния в церквах при совершении богослужения велено было судить гражданским судом, в том числе и духовных лиц; относительно последних в следующем году сделано было только небольшое исключение, предоставлявшее духовной власти производство о них в этого рода делах только первоначальных следствий⁷²⁰. Хотя указом 1818 г. и пояснено было, что во всех других поступках, кроме происшествий в церквах и еще государственных преступлений, духовные лица подлежат суду духовному⁷²¹; но так как большая часть их проступков, были ли то какие-нибудь ссоры и драки или пьяные выходки, совершалась в церквах, то и возникло множество недоумений, какие же именно судные дела о духовенстве следует предавать на решение гражданского суда. У духовных властей начались длинные пререкания и с полицией, которая, наблюдая в церквах порядок, забирала виновных в беспорядках духовных лиц к себе в арестантскую, и с уголовными палатами, которые судили дела по происшествиям в церквах по-своему, не обращая никакого внимания на первоначальные следствия в духовном суде или даже подвергая последние переследованию, причем привлекали духовных лиц к новому личному допросу и приговаривали их к тяжким уголовным наказаниям, не согласным с церковными законами. Епархиальные начальства, получая от палат экстракты по этим делам и приговоры, находили в них недостатки и выражали с своей стороны протесты. Св. Синод, к которому эти протесты посылались, был тоже очень недоволен новыми порядками. Наконец указом 1821 г. прежний порядок подсудности духовенства был восстановлен; все дела о духовенстве по происшествиям в церквах велено было предоставить решению консисторий, потому что, пояснено в указе, зависимость сих дел от двух начальств не благоприятствует скорому окончанию оных, толико нужному и для исправления виновных и для предупреждения новых преступлений⁷²². Для случаев гражданского суда над духовенством указами 1810 и 1812 гг. подробно развиты определения прежнего времени о духовных депутатах, без участия которых не велено производить никаких следствий и решений во всех судебных инстанциях по делам о духовных лицах за исключением только случаев, не терпящих ни малейшего отлагательства⁷²³. Указом 1823 г. права этих депутатов значительно расширены предоставлением им права голоса в суде наравне с прочими членами присутствия⁷²⁴.

Все эти определения в более подробном и точном виде вошли потом в Устав дух. консисторий и издания Свода Законов. Устав консистории определил подсудность лиц духовного звания светскому суду в следующих случаях: «а) в делах между собою и с светскими лицами тяжебных и исковых по неисполненным договорам и обязательствам и по взысканиям за нарушение прав ущербами, убытками и самоуправным завладением; б) в случаях нарушения государственных постановлений, по которым существуют особые правила о судопроизводстве и взысканиях, как то в пристанодержательстве беглых, корчемстве, порубке лесов, неисполнении карантинных и таможенных постановлений, и в) в тяжких уголовных преступлениях». Из дел первого разряда дела по исполнению бесспорных обязательств и уплате бесспорных долгов предоставлено решать епархиальному начальству.

Таким образом, после замечательной, но непродолжительной попытки Петра великого разграничить судебные ведомства духовной и светской власти по новому началу, по различно не лиц, а самых дел, подведомых тому или другому суду, наше законодательство до последнего времени руководствовалось в вопросе о суде над духовенством одним и тем же сословным началом разграничения ведомств. Для полного развития этого начала в законодательстве не доставало только таких определений, которые бы, кроме самих духовных лиц, подчиняли тому же сословному суду и всех членов духовных семейств. Пределы духовного ведомства ясным образом простирались только на самих духовных лиц и их детей мужеского пола, относительно же их дочерей, жен и вдов в практике духовных властей, а отчасти и в самом законодательстве высказывалось заметное колебание. С одной стороны духовная власть всегда считала их своими людьми, имела их в виду в вопросе о наследии церковных мест, вдов духовенства преимущественно пред другими женщинами определяла на должности просвирен, на духовных девиц смотрела, как на единственных почти невест всех кандидатов на церковные места, призрение бедных вдов и сирот духовенства считала своим долгом и на самом деле очень много заботилась об их участи; но с другой стороны встречаем примеры, как та же духовная власть отказывалась от суда над теми же лицами, ограничивая свое судебное ведомство только такими лицами, которые или состояли в церковных званиях, или по крайней мере готовились к получению их; самая опека над духовными сиротами принадлежала прежде не духовному, а гражданскому ведомству, и перешла в ведомство духовной власти уже по указам Сената и Синода в 1817 г.⁷²⁵. Вот несколько примеров, определяющих прежние границы судебного ведомства духовного начальства. В 1779 г. из розыскной экспедиции прислана была в московскую консисторию одна дьяконская дочь за неимение вида, как беглая; консистория воротила ее назад с объяснением, что «диаконская дочь к ведомству духовной команды, к коей принадлежат единственно священно- и церковнослужители с их детьми мужеска пола, не принадлежит». В 1790 г. св. Синод получил от жены одного заштатного священника прошение с жалобой на решение епархиального начальства по делу ее мужа и отослал это прошение в местное губернское правление для поступления с челобитчицей по закону, как с ябедницей, на том основании, что она, «яко женщина, к причту церковному не принадлежащая, состоит в гражданском ведомстве»⁷²⁶. В последний год царствования имп. Александра I возникло дело о торговых занятиях некоторых духовных лиц, в том числе двух священнических вдов; св. Синод указал священно- и церковнослужителям торговые промыслы воспретить, а о вдовах решение предоставить светскому начальству, которое спрашивало о том, можно ли их причислить к торговому разряду, так как духовное начальство не может входить о них в рассмотрение, как о свободных от церковной службы⁷²⁷. Такое же точно воззрение на духовных лиц женского пола существовало в законодательстве и в первые годы царствования имп. Николая Павловича. В 1828 г. св. Синод, узнав о решении Астраханской консистории по одному денежному иску дьячихи на дьяконицу, объяснил в указе своем, что подобные дела не относятся к суду духовной власти, да кроме того жены духовных лиц и «не входят в класс духовных чинов, а принадлежат суду и разбирательству гражданскому»⁷²⁸. Но такое разграничение между членами духовных семейств мужеского и женского пола не могло строго выдерживаться в практике духовного суда, потому что последний простирался не на одни только действия духовных лиц, непосредственно связанных с саном и должностью, но и на общественные их отношения. Практика епархиального суда давно успела подчинить своему ведомству и духовных женщин, вдов и девиц, хотя законодательство, сколько нам известно, до позднейшего времени не представляло касательно этого предмета никаких узаконений ни в статьях о гражданском суде Свода Законов, ни в Уставе дух. консистории, за исключением разве того слишком общего положения, что священно- и церковнослужители сообщают права своего состояния своим женам и детям⁷²⁹.

Между тем как судебное устройство духовного ведомства неуклонно продолжало развиваться по старому сословному началу, в светском ведомстве все яснее развивалась потребность выдвинуть на первый план другое начало разграничения суда по свойству дел, ему подлежащих; это обстоятельство вместе с неясностью и нерешительностью законодательных определений относительно границ духовного суда давало повод ко многим столкновениям и пререканиям между духовными и светскими судебными учреждениями. Наконец практика новых судебных учреждений очень скоро доказала неудовлетворительность сословных границ, в которые отлилось ведомство духовного суда, а решения кассационного департамента успели уже значительно изменить некоторые статьи консисторского Устава или ослабив их силу, или дав им более тесные границы. В настоящее время подсудность духовенства находится накануне важных реформ.