2. Приходские штаты и выход из духовного звания

С развитием замкнутости духовенства относительно доступа в него для посторонних лиц, с развитием наследственности духовного служения совершенно параллельно шло развитие замкнутости духовного звания и относительно выхода из него. Не говоря пока ничего о каких-нибудь внешних условиях, стеснявших этот выход, в роде наприм. административных определений духовной, или государственной власти, мы можем найти совершенно достаточные условия к усилению этой замкнутости в самом характере того кастового типа, который неизбежно должен был развиваться в среде духовенства по мере освобождения его от вторжения всяких посторонних элементов из других слоев общества и вследствие долговременного, векового развития духовных поколений все в одном и том же направлении, вековой передачи между ними одних и тех же воззрений, привычек, наследственных занятий и настроения духа. Ребенок духовного звания на то и рождался, чтобы ему быть впоследствии священно или церковнослужителем, и с самого детства воспитывался известным образом, для определенных целей, сначала среди своей семьи, а потом в школе, устроенной по тому же кастовому типу, с ее своеобразной наукой, дисциплиной и своеобразными школьными нравами. Переступив за порог школы на широкое поприще жизни, духовный юноша не имел уже ни мужества, ни желания, ни даже способности пуститься по другой, а не по той дороге, по которой шли его отец, дед и прадед; как ни скорбен был предлежащий ему путь, но этот путь был уже знаком ему, был единственный путь по его ногам, на который толкала его неудержимая сила всей прежней подготовки и воспитания. Затем этот сословный тип довершался в нем женитьбой непременно на духовной девице, потому что с девицей другого сословия он даже и не мог вступить в семейный союз, всей обстановкой его собственной семьи, кругом исключительно духовных же знакомств, наконец кругом всех его служебных отношений к начальству, сослуживцам и прихожанам. За исключением только очень немногих личностей шли таким образом по одной и той же дороге и отливались в одну и ту же форму целые десятки духовных поколений одно за другим, все дальше и дальше расходясь с обществом и формируясь в особую породу людей. «Русское духовенство, читаем в одной официальной записке Киевского генерал-губернатора Безака 1866 г., не только изменено в ветхозаветное левитство, но даже более того, – оно приведено в такое положение в отношении к прочим сословиям, в какое поставлен был народ израильский в отношении к язычникам и самарянам... Вследствие сословной отчужденности духовенства общество, наконец, стало относиться даже враждебно к лицам духовного звания, переходившим на службу гражданскую или учебно-гражданскую, подобно тому как оно несимпатично смотрит на допущение евреев в государственную службу. Отсюда возникло странное явление в христианском обществе, именно, что дети пастырей христианской Церкви, переходя в другие роды общественной службы, вынуждены скрывать от общества свое происхождение, стыдиться звания своих отцов, как будто дети каких-либо преступников: явление небывалое прежде у нас и невозможное в протестантском обществе»²¹⁵. Можно прибавить к этому, что самому эмансипированному человеку духовного происхождения, в какое бы звание он ни перешел, весьма трудно и скрыть четкую и прочную печать своей породы, так видную для всякого более или менее опытного постороннего глаза, и что явление, о котором говорит Безак, не небывалое прежде и далеко не новое; еще писатели XVIII века, как мы уже замечали, высказывая похвалу человеку духовного происхождения, выразительно прибавляли при этом: «не взирая на его породу».

Понятно, почему только за очень небольшими исключениями вся эта масса священно- и церковно-служительских детей, многочисленность которой приводила в смущение и государство и иерархию, всегда устремлялась на одну церковную службу, производя в ней чрезмерное скопление лишних людей. Множество кандидатов даже вовсе не находили себе мест в духовном звании и по нескольку лет проводили в совершенной праздности, не желая, да не имея и способности избрать для себя другой род жизни, кроме духовного. Это явление весьма давнее и обращало на себя внимание правительства еще в древней России. Безвыходное положение духовных юношей, не имевших возможности получить себе мест на церковной службе, между прочим, хорошо выражено в одной челобитной св. Синоду студентов петербургской семинарии 1747 г. по случаю строгого запрещения посвящать ставленников в попы ранее 30, в дьяконы ранее 25 лет. «Где нам, нижайшим, писали они, правильных лет дожидаться? У родителей или сродников? Но тех большее нас число не имеет. Рукоделием кормиться? Но того не обучались. Куплями ли промышляти? Но и на две лепты почти у всех нас не наберется. А хотя у одного и другого из нас и родитель сыщется, но и сам он на силу пропитание имеет: как же кормить толь возрастного сына, от которого и сам себе в такия лета надеялся помощи, станет? При семинарии уже ни сяк ни так оставаться и 30 лет дожидаться вовсе не можно. Ибо и так уже бедственное школьническое житие паче меры наскучило, вне которого, может быть, давно уже иной честное себе заслужил прокормление. Итак мы, нижайшие, вместо чаянного за труды 12-летные награждения, Бог весть, с какою надеждою остаемся. В монахи пострижения нет; в священники без всякого изъятия по 30 лет требуется; в диаконы желаемого прихожаны голосу не достает; в дьячки или пономари стыдно и весьма обидно, и кроме посмеяния от всех, – а наипаче от тех, которые за тупостью к учению или другим коим недостатком отставлены от семинарии или и ногою в оной не бывали, и давно по местам таковым определены, благополучно себе живут в совершенном жития стане, – больше нет чего надеяться. Как впредь быть и что делать, – сами не ведаем»²¹⁶.

Студентам стыдно было идти во дьячки, но было множество духовных юношей, для которых дьячковство было идеалом и которым стыдно было идти не в дьячки. Нужно взять во внимание то, что духовенство имеет и всегда имело своего рода сословный гонор, основанный на непоколебимом убеждении в превосходстве духовного служения пред всяким другим, особенно материальным, рабочим занятием; нищий причетник, гордясь званием служителя церкви, всегда считал себя существом высшим сравнительно с мужиком и даже городским мастеровым, хотя и кланялся этому же самому мужику за подачку насущного хлеба. Вот наприм, выразительный в этом отношении рассказ святителя Тихона Задонского из его нищего и голодного детства, переданный в записках его келейника Чеботарева. «Мать наша в великом прискорбии была о воспитании нашем. Но нашего ж прихода ямщик богатый, а бездетный был, – он хаживал к нам в дом, и я полюбился ему. Он неоднократно просил меня у матушки и так говорил: отдайте мне Тиму своего (мирское имя святителя было Тимофей), я его вместо сына воспитаю и все имущество мое его будет. Мать моя хотя и отказывала ему, жаль ей отдать меня; но крайний недостаток в пище понудил матушку отдать меня и она, взявши за руку, повела меня, я де это хорошо помню. Большего же брата (исправлявшего дьяческую должность) в то время не было дома; но как пришел он, то спросил у сестры, где матушка. Она сказала ему: повела Тиму к ямщику. Но брат, догнав на дороге матушку и став на колени перед нею, сказал: куда вы ведете брата? Ведь ямщику отдадите, то ямщик он и будет, а я не хочу, чтоб брат ямщиком был: я лучше с сумою по миру пойду, а брата не отдам ямщику; постараемся обучить его грамоте, тогда он может к какой церкви в дьячки или пономари определиться. И потому матушка воротилась домой. А как в доме есть нечего, то я у богатого мужика весь день (бывало) бороню, пашу пашню, чтобы только хлебом накормил меня»²¹⁷.

При такой замкнутости духовенства в нем естественно должен был накопляться излишек людей и неизбежное следствие этого излишка – все большее и большее распространение нищеты, потому что сумма сословных средств к жизни у него оставалась почти одна и та же. Такое скопление лишних людей обнаружилось в духовенстве еще задолго до реформы. Против него вооружался еще м. Феодосий в XV в., потом Стоглавый собор, а в 17 в. и само правительство. При Алексее Михайловиче правительству доносили, что при церквах в приходах столько живет праздных поповичей, – разной родни причтов, что их некуда девать, а между тем праздная жизнь производила на них обычное действие: «жили они в гуляках, ходили за неподобными промыслами и воровством». Государь указал (в 1660 г.) «брать их на военную службу, от двоих третьего, от четырех двоих, смотря по людям, а у церквей с отцами оставлять таких, которые умеют грамоте, чтобы у церквей без пения не было». Это распоряжение было скоро отменено и заменено новым, более снисходительным: «брать в службу только тех безместных детей духовенства, которые сами того похотят»²¹⁸. Но оно все-таки было очень зловещим предзнаменованием для всего этого люда. В XVII и начале XVIII в. встречаем изумительно малые приходы, так что даже трудно вообразить, чем в них могло содержаться духовенство, напр. в одном приходе видим 15 дворов и двоих священников²¹⁹, в другом всех прихожан 15 человек²²⁰, в третьем даже всего 6 человек²²¹; в приходах, где было до 400 дворов, легко помещали до семи священников, а в других еще помноголюднее даже до 14. Причетников и всякой родни членов клира, большею частью занимавшейся причетническим же ремеслом, в иных приходах насчитывалось до 50 человек на 5 священников и всего дворов на 200 прихожан²²².

С самого же начала XVIII в., когда открылась шведская война и потребовала усиленных наборов в военную службу, правительство обратило серьезное внимание на многочисленный класс архиерейских и монастырских слуг, духовных детей и церковников, живших в прицерковных слободах, и начало верстать их в военную службу. Самый большой набор произведен был в 1705 году²²³. Потом эти наборы повторялись чуть не каждый год. С 1708 г., когда правительство обратило внимание на образование духовенства, стали забирать в солдаты поповичей, которые не хотели учиться в духовных школах²²⁴. Напуганные грозными наборами, лишние церковники и безместные дети духовенства бросились наперебой занимать священнослужительские места, употребляя для этого разные незаконные средства и производя еще большую тесноту в священном чине, чем прежде; «которым умножением, сказано по этому поводу в указе 1711 г., велие бывает несогласие, вражда и соблазн между священным чином, а государеве службе в настоящих нуждах умаление». После этого правительство в первый раз приступило к сокращению приходских причтов и наметило начала последующих штатов белого духовенства. В том же указе 1711 г. определены известные нам правила касательно строжайшего испытания ставленников и назначены меры к предотвращению излишнего числа духовенства на будущее время; не велено, наприм., на слово верить дьячкам, просившимся на места якобы старых и больных попов, но непременно в таких случаях свидетельствовать последних, действительно ли они не могут служить, и брать с них сказки с подкреплением, что они в самом деле служить и треб править не будут; не велено также посвящать новых священнослужителей без соображения с материальными средствами приходов; положено ставить по одному священнику и дьякону на приход, а если приход небогат, то и одного попа без дьякона, хотя бы прежде у церкви было два попа с дьяконом. За неисполнение этих правил епископу угрожалось гневом государя и лишением кафедры²²⁵. В 1716 г. вышла новая архиерейская присяга, в которой архиереи между прочим обещались: «церквей свыше потребы, для прихотей, вновь самому не строить и другим не допускать, дабы не пустели лишения ради подобающих», а также не ставить «священников, дьяконов и прочих церковных причетников свыше подобающия потребы, скверного ради прибытка, ниже для наследия ставить, но ради паствы людей и сущия ради потребы св. церкви»²²⁶.

В 1718 г. правительство решилось приступить к подробному и точному определению приходских штатов и выдало распоряжение составить проект, „чтобы быть церквам определенным у скольких дворов»²²⁷. Но дело пока на этом только распоряжении и остановилось. Приведение его в исполнение началось не ранее, как через четыре года. В 1722 г. велено было сначала описать все московские церкви с точным показанием лет их существования, числа приходских дворов, расстояния одной церкви от другой и т. п. Потом в следующем году указано произвести такую же перепись по всей России. Правительство, однако, не решилось упразднять малоприходных, свыше потребы построенных церквей и после этого, дозволяло причтам служить в них по-прежнему и настаивало только на том, чтобы их прихожане обязывались сказками с подкреплением содержать свое приходское духовенство в надлежащем довольстве²²⁸. Сокращения числа излишних церквей положено достигать только с помощью строгого наблюдения за строением новых церквей на будущее время. Строить их дозволено было не иначе, как с разрешения св. Синода и по именному указу. В челобитных об их построении велено со всею точностью обозначать, на каком месте и на чьей земле будет построена церковь, деревянная или каменная, какого именования, для какой нужды, при скольких приходских дворах, чем будет обеспечено содержание ее причта и в каком она расстоянии от других церквей; все эти обстоятельства епархиальное начальство обязывалось подвергнуть точному исследованию еще до представления дела о постройке в св. Синод. Разрешению епархиального начальства после этого предоставлены были только дела о возобновлении сгоревших или обветшавших церквей²²⁹. Особенно строгие распоряжения выдавались касательно домовых церквей, при которых служили обыкновенно крестовые священники, составлявшие чрезвычайно многочисленный, но до крайности униженный и деморализованный класс духовенства, жившие у своих господ, – владельцев домовых церквей, почти в одном положении с многочисленной барской дворней. Еще в 1718 г. все эти церкви, за исключением церквей членов царской фамилии и знатных престарелых особ, повсюду велено упразднять, отбирая антиминсы их и церковную утварь в пользу бедных приходских и монастырских церквей²³⁰. Д. Регламент высказывает суровое негодование против размножения домовых церквей, «ибо сие лишнее есть и от единой спеси деется и духовному чину укорительное; ходили бы господа к церквам приходским и не стыдились бы быть братиею, хотя и крестьян своих, в обществе христианстем: о Христе бо Иисусе несть раб, ни свободь». Даже для престарелых знатных особ после 1721 г. разрешалось только держать в домах антиминсы, но перестраивать дома наподобие церквей запрещалось²³¹. Законы о домовых церквах наблюдались так строго, что, наприм., Феофан Прокопович в 1721 г. запретил иметь походную церковь в доме графу Апраксину несмотря на то, что граф был разбит параличом и около своего дома в Петербурге не имел ни одной церкви ближе 2-х верст. Разрешение построить свою церковь он получил уже от св. Синода, но с строгими наказом иметь о ее содержании всеусердное тщанье и отвести для поселения ее причта землю по 40 сажен во все стороны кругом церкви²³².

В то же время шла подготовка к определению для всех церквей штатного числа духовенства. На основании указа 1711 г. св. Синод обращал иногда двухкомплектные причты в однокомплектные²³³. Наконец в 1722 г. последовал общий указ о штатах белого духовенства. Столичные соборы оставлены при прежнем числе священно- и церковнослужителей. В кафедральных соборах по епархиям назначено быть: 1 протопопу, 2 ключарям, 5 попам, 1 протодьякону, 4 дьяконам, 2 псаломщикам и 2 пономарям; в прочих соборах – 1 протопопу, 2 попам, 2 дьяконам, 2 дьячкам и 2 пономарям. Штат приходских церквей, согласно указу 1718 г., определен по числу приходских при каждой церкви дворов; на 100–150 дворов положено назначать одного священника, на 200–250 – двоих, только на 300 и более дворов, и то, впрочем, в случае особенной нужды, дозволялось определять троих, но нигде не велено иметь более двоих дьяконов. Причетников положено иметь по пропорции, – на каждого священника по два человека, т. е. дьячка и пономаря. Осуществления этого штата определено ожидать до тех пор, пока лишние священно- и церковнослужители не переведутся сами собой, смертью или лишением сана, или переселением в другие места, где духовенства до штатного числа не достает, а между тем архиереям пока не посвящать новых ставленников, а замещать открывающиеся вакансии при церквах священно- и церковнослужителями, оставшимися за штатом²³⁴. Для удобнейшего осуществления штатного положения правительство указало привести в известность число всего наличного духовенства в государстве посредством переписи всех духовных лиц в особых реестрах при ревизских сказках²³⁵. Перепись эта, однако не была произведена в течение всего царствования Петра, несмотря на все подтвердительные об ней указы²³⁶, а вместе с тем весьма медленно должно было идти и дело введения новых штатов.

Как, впрочем, ни медленно оно подвигалось вперед, новые штаты все-таки успели повести за собой сильное увеличение числа безместного духовенства. К прежним бродячим и крестцовым попам, которые приводили всегда в такое сокрушение и правительство, и духовную власть, присоединились теперь еще священнослужители, оставшиеся за штатом. По делам первой ревизии видно, что в одной Москве наприм. насчитывалось 149 человек безместных попов, кормившихся крестцовой службой²³⁷. – Между тем реформированное государство на первый план выставило требование всеобщего прикрепления своих членов к известным местам и занятиям; в нем не должны уже были иметь места ни прежние вольные государевы люди, которые бывало бродили с места на место, кормясь, как птицы небесные, чем Бог послал, сегодня батрачили у какого-нибудь хозяина, завтра водили медведя, послезавтра просили милостыню под окнами, а то являлись и на большую дорогу с кистенем и дубиною, ни бродячие старцы, неизвестно где постриженные, ни к какому монастырю не приписанные, сбиравшие милостыню на небывалые пустыни или продававшие поддельные святыни, ни бродячие попы, которые, захватив с собой требник с епитрахилью да купив в архиерейском приказе перехожую грамоту; ходили, от села до села, служа где обедню, где панихиду, где молебен, и тому подобные люди. Полагая первые начала духовному сословию, реформа требовала от его членов действительной службы и такого же прикрепления к определенным церквам, какое она вводила своей ревизией между податными классами, расписывая их по посадам и уездам, или какого она требовала от дворян, обязывая их службой в известных полках и гражданских чинах.

Еще в 1711 г. запрещено было давать священнослужителям перехожие и крестцовые грамоты, «кроме самыя великия нужды», также грамоты без определения церкви, а вообще на служение, или на приискание места²³⁸. В 1718 г., вместе с запрещением домовых церквей, вышло запрещение иметь и домовых, или крестовых священников, о которых тогдашний управитель духовных дел в Петербурге невский архимандрит Феодосий Яновский представил царю такого рода доклад: «от оных многое безчиние, и унять их невозможно. И ежели кому дозволится крестового попа держать, дабы той господин повинен был приходским своим священникам дать такой же трактамент, какой оному крестовому на год даван будет, и за всякое его безчиние обязан бы был ответствовать»²³⁹. С учреждением св. Синода преследование бродячего, крестового и крестцового духовенства сделалось еще строже. „В России, сказано в прибавлении к Д. Регламенту, хотя не ставятся священницы и диаконы просто (т. е. без назначения церкви), однако ж многие ставятся к единой церкви свыше потребы, и многие, оставив свою церковь, к которой поставлены были, волочатся семо и овамо, что тое же есть с первыми: таковаго безчиния дабы впредь не было»²⁴⁰. С каждого ставленника велено брать при поставлении подписку – никогда не оставлять своей церкви и жить при ней до смерти. Мирским особам запрещалось принимать волочащихся попов в духовники. Приходское духовенство не должно было допускать их к служению при своих церквах, а полковые начальства – к служению при полках²⁴¹. Те же самые запрещения встречаем в инструкциях управителям духовных дел по епархиям²⁴². Увольнение священнослужителя в другую епархию стало зависеть даже не от епископа, а от самого св. Синода²⁴³. За пристанодержательство бродячих попов назначен был штраф в 5 рублей за каждый месяц, а за исповедь перед такими попами 10 рублей. За сознательный прием бродячего попа к полку полковое начальство подлежало суду военной коллегии²⁴⁴.

Не знаем, как исполнялись эти правила по епархиям, но в Петербурге за исполнением их следили очень строго. Волочащихся попов давно уже ловили здесь на заставах; но наплыв духовенства в новую столицу все-таки продолжался. Кроме тех, которые приезжали по делам и по поручению от их епархиальных начальств, со всех сторон стекались сюда разные духовные лица искать себе корма и доходных мест, иногда даже без всяких увольнительных видов и даже состоя под архиерейским запрещением. Поведение этих гостей было далеко не безукоризненное; они, наприм., предавались пьянству и нищенству, совершали незаконные браки и другие неправильные требы, потворствовали раскольникам и т. п. Между ними попадались иногда священнослужители-самозванцы. Однажды попался в совершении священнических треб простой рабочий. По доносу его хозяина св. Синод подвергнул его допросу и узнал, что он был сын священника, по смерти отца просился было на наследное место, но почему-то долго его не получал, соскучившись ждать, надел на себя отцовское платье, пришел в свое село и начал служить при церкви без рукоположения; так прошло около года, когда ему вдруг пришло в голову покаяться в своем страшном грехе; духовное начальство отправило его на покаяние в Невский монастырь; но еще до окончания епитимии он нанялся в работники к одному мастеру металлических изделий и в подспорье к своим заработкам потихоньку совершал разные требы по Петербургу. Св. Синод опять отослал его в Невский монастырь. Тиунская контора и заказчики зорко следили за приезжим духовенством, не бесчинствует ли оно, не совершает ли незаконных треб, не валяется ли пьяное по улицам и т. д. Конторские рассыльные солдаты ловили по городу всех бродячих священнослужителей и приводили их в контору, а контора немедленно распоряжалась пересылкой их на места жительства с строгой инструкцией нигде не останавливаться на дороге для жительства, не служить и не исправлять никаких треб²⁴⁵.

Но одних строгостей очевидно было недостаточно; нужно же было куда-нибудь разместить этих безместных священнослужителей, чтобы доставить им законные средства пропитания. В конце 1722 г. св. Синод озаботился их распределением прежде всего в московской области, куда стекалось их особенно много на службу в боярских домах или на московские крестцы. Московской дикастерии указано было сделать между ними разбор и тех из них, которые по рукоположению принадлежали к московской области, определить викариями к приходским церквам под надзор штатных священников; последние должны были давать им обычную плату за служение литургии (по гривне за каждую) и за годовые поминовения, в случае нужды отпускать их для служения к другим церквам, но с крайнею осторожностью, наблюдать за их поведением, а за малые вины даже и наказывать их своею властью; дикастерии дозволено было по рассуждению определять этих викариев и на штатные места. Затем всех попов, которые зашли в Москву из других епархий, велено выслать на места их прежнего жительства. На этих же основаниях указано распорядиться судьбою безместного духовенства и в других епархиях²⁴⁶. Как, однако, духовная власть ни усиливалась сократить число безместного духовенства, она имела в этом деле весьма слабый успех. Мы увидим потом, что в течение более чем полустолетия после реформы, почти целиком сохранялась даже самая безобразная и наиболее гонимая форма наемного служения этого духовенства, – служение с крестца.

Тяготясь множеством безместных священнослужителей, правительство старалось как можно меньше стеснять им выход из духовного звания через добровольное снятие ими сана. Такая снисходительность, разумеется, касалась исключительно вдовых священнослужителей, желавших вступить во второй брак. В древней России как духовная, так за нею и светская власть относились к подобным священнослужителям вообще довольно сурово; до собора 1667 г. по снятии сана им предоставлялось оставаться только в податном состоянии, без определения на службу; церковная служба им воспрещалась вовсе даже в низших степенях клира; между иерархией находились ревнители, которые не признавали законным самый брак, совершенный по снятии сана, а рязанский архиепископ Мисаил отлучал священнослужителей, вступавших в брак по сложении сана, от церкви, или заключал в тюрьму по смерть²⁴⁷. Подобные строгости в первый раз смягчены были собором 1667 г., который, признав упомянутый брак совершенно законным, дозволил расстригавшимся священнослужителям вступать в службу не только светскую, исключая впрочем военной, но даже и церковную на низших степенях клира, повелев не лишать их одежды и служения в церкви вне алтаря на клиросе, что прежде считалось дозволенным только для вдовых священнослужителей, чисто живущих во вдовстве²⁴⁸. Петр I открыл им и другие дороги в духовном ведомстве. Он, можно сказать, поощрял вдовых священников и дьяконов к оставлению сана и к второбрачию. Указом 30 апреля 1724 г. св. Синоду было объявлено, чтобы вдовых попов и дьяконов, которые учились в школе, обнадежить, что, если они вступят во второбрачие, то по отрешении от священнодействия могут определяться по желанию в учители архиерейских школ, или к делам в духовных советах и управлениях²⁴⁹. Случаи определения таких людей при Петре на приказную службу по духовному ведомству встречаем, впрочем, и прежде этого общего указа²⁵⁰. Право расстриженных священнослужителей на поступление в службу гражданскую оставалось за ними по определению собора 1667 г. и, кроме того, само собою подразумевалось в указе 1724 г.; по крайней мере так понимали этот указ еще во второй половине XVIII столетия²⁵¹.

Стремление правительства уменьшить число лишних людей в духовенстве, как и следует ожидать, всего чувствительнее задело многочисленный класс церковнослужителей и детей духовенства, на который правительство смотрело очень дурно: «понеже, сказано в одном указе, от таковых, которые шатаются без службы, государственной пользы надеятися не мочно, но токмо умножается воровство»²⁵². Прежде всего, в начале XVIII в., как гром разразились над всем этим людом страшные указы о наборах в солдаты. Потом, с 20-х годов явилась для них новая гроза – подушный оклад. Указы о производстве ревизии, которая должна была изменить прежнюю подворную раскладку податей в поголовную или подушную, на первый раз простерлись было на всех вообще церковников и духовных детей; всех их велено записывать в оклад, оставляя свободными от него только одних священнослужителей²⁵³. Правительство обнаруживало этим ясное намерение ограничить духовное сословие одним тесным кругом лиц, имеющих иерархические степени, не причисляя к нему ни семейств этих лиц, ни остальных членов церковного клира. Если бы такое намерение успело осуществиться, история нашего духовенства имела бы совершенно другой вид, чем теперь, и правительство избавилось бы от многих затруднений, какие оно ощущало потом от размножения потомственного духовного сословия, потому что сколько бы ни было потом у духовенства детей, масса их увеличивала бы не сословие, производя в нем скопление лишних людей, а общее народонаселение государства. Но такая крупная реформа клира, которая осуществлена отчасти в наши дни, при Петре была решительно невозможна, тем более, что она задевала целый класс церковнослужителей и кроме того не открывала для подвергавшихся ей никакого другого выхода из духовного звания, кроме отчисления их прямо в подушный оклад без всяких более или менее почетных прав. Притом же само правительство мыслило духовное служение прямо наследственным и само же затрудняло доступ к нему для всех посторонних людей, особенно из податного состояния; выделяя детей духовенства в подушный оклад, оно очевидно впадало в противоречие самому себе, по крайней мере готовило для себя впереди большие затруднения в практике, на которые и не замедлил указать ему св. Синод, тотчас же принявший на себя защиту как церковников, так и детей духовенства, и вступивший с ним в длинный и настойчивый спор²⁵⁴. Более снисходительное решение этого спорного вопроса последовало уже в следующем, 1722 г. в указе от 4 апреля, в котором находим замечательное определение границ духовного сословия; от подушного оклада освобождались дети только тех священнослужителей, которых указ застал на действительной службе при церквах; из этих же детей велено ставить в церковники, учить в архиерейских школах и возводить на упалые места в священники и диаконы; из церковнослужителей свободными от оклада считать тех, которые поступили на свои места тоже из детей действительно служащих священнослужителей; всех прочих затем дьяков, пономарей, а равно детей и внуков недействительно служащих священнослужителей писать в подушный оклад²⁵⁵. Состав духовного сословия ограничился, таким образом, одними действительно служащими священнослужителями и их потомством, но, распорядившись заместить все церковно-служительские места детьми священнослужителей, указ этим самым причислил к духовному сословию, свободному от податей, и церковнослужителей с их детьми. Духовное сословие резко выделено этим указом от всех податных классов в виде отдельной привилегированной корпорации потомственного характера.

Последующие указы занялись еще более точным определением его границ. Еще в указе 4 апреля заключался намек на то, чтобы из детей священнослужителей оставлять при отцах без записи в подушный оклад двоих сыновей, из которых одного оставлять при церкви дьячком, а другого пономарем. В июне того же года Сенат издал новый разъяснительный указ, что только этих двоих сыновей с их потомством и не писать в оклад, а остальных сыновей, если у священнослужителей окажется больше двоих, записывать по желанию в оклад, на посад, на пашенные земли, или же определять в службу, военную и гражданскую²⁵⁶. Освобождались из них от оклада только учившиеся в школах, «окроме ленивых», которых велено «приобщать к числу таких церковнических детей, которые, яко излишние и свыше потребы под именем церковного причта бывшие, в оный подушный оклад выключены»²⁵⁷. В августе того же 1722 г. изданы были церковные штаты, которые окончательно отделили действительно служащих священнослужителей от недействительных, лишних, после чего потребовались новые разъяснения указа 4 апреля, который по своей неопределенности мог повести к записи в оклад самих заштатных священнослужителей, не говоря уже о их детях. Еще в самом указе о штатах было сказано, чтобы до приискания штатных мест все эти заштатные священнослужители оставляемы были пока на их прежних местах. Но и после этого вероятно встречались на практике разные недоразумения относительно их; по крайней мере 10 сентября оказалось нужным выдать особый указ о том, что этих священнослужителей в подушный оклад писать не следует, а в мае 1723 г. потребовалось даже подтверждение этого указа, причем в пояснение прибавлено: а детей их поповских и дьяконовских и причетников с детьми, которые не пристроились на штатные места, писать в подушный оклад²⁵⁸.

Можно представить, какое громадное число лиц духовного звания должно было по этим указам отчислиться в податное состояние. Со стороны этих жертв времени не замедлили начаться разнообразные уклонения как от платежа податей, так и от самой записи в оклад, а уклонения повели за собой строгости со стороны правительства, у которого шла теперь самая горячая гоньба за всеми убегающими платежными силами. Всех лишних церковников и духовных детей для платежа оклада велено писать на посад или на пашню; но одной такой приписки к посадам или деревням оказалось мало, – для большего обеспечения сборов с этих новых плательщиков, правительство почло нужным записывать их еще за каким-нибудь владельцем, который бы обязался за них платежом, в кабальные люди. В указе 4 апреля читаем: «и тех (духовных детей и церковников) писать в подушный оклад на вотчинниковых землях того села, чье то село, и тому вотчиннику ими владеть; а которые погосты особь стоят, и от тех погостов вышеозначенных людей приписывать того погоста к прихожанам, к кому они похотят»; дозволено записывать их также за посадскими людьми, действительными священнослужителями и монастырями. Уклонявшихся от записи и не числившихся при этом ни на какой штатной службе велено ссылать на галеры. В мае 1724 г. вышло распоряжение – о всех таких церковниках, кроющихся безвестно, публиковать указами, чтобы все, кто их у себя держит, до начала 1725 г. объявили об них переписчикам, а кто до этого срока не объявит и после того сыщется, на тех взять штраф, который положен за прием и держание беглых²⁵⁹.

Под влиянием такой строгости указов перепись производилась так усердно, что в подушный оклад попало множество людей духовного звания, которых вовсе и не следовало включать в податное состояние. Так напр. в оклад за монастырями записываемы были монастырские церковники, хотя штат их по монастырям еще и не был определен; монастыри поставлены были этим в очень неприятную для них необходимость платить подушные деньги за таких людей, у которых не было ни дворов, ни земель и которые не приносили в обитель никакого дохода, да кроме того еще ели монастырский хлеб. Этого мало; – к монастырям приписывали даже престарелых, дряхлых и больных церковников, которые были призираемы в монастырских богадельнях. В архангельской губернии попали в оклад жившие в монастыре дети действительных священнослужителей и даже один престарелый священник, имевший приют в монастырской больничной келье²⁶⁰. В 1721 г. Казанский митрополит Тихон прислал в Синод жалобу на то, что приставленный к ревизии майор Иван Лачинов самовольно забрал в солдаты многих духовных детей и церковников в городах Симбирске, Самаре и Сызрани²⁶¹. В 1724 г., как мы уже говорили, само правительства почувствовало излишнюю строгость разбора, произведшую значительный недостаток в духовенстве, особенно в некоторых краях, отдаленных от главных центров народонаселения, и дозволило посвящать в попы и дьяконы из пашенных крестьян.

В таком положении реформа оставила вопрос о духовенстве в наследие преемникам Петра Великого. Она выработала для этого сословия известные границы, определила его штатами, отчислив всех, не попавших в этот штат, исключая священнослужителей, в светское ведомство, в военную службу, или подушный оклад; но она не смогла, как мы видели, выдержать при этом своей первоначальной мысли – ограничить духовенство кругом одних действительно служащих членов клира, – включила в состав духовенства и его детей. Необходимым результатом этого было то, что и в последующее время постоянно возникала необходимость очищать духовенство от излишних людей посредством новых разборов. В указах 1722 г., по которым тогда забирали в оклад всех церковников, бывших церковническими же детьми, и сыновей священнослужительских, кроме двоих, остававшихся при отцах, не было ничего сказано о том, считать ли такое распоряжение мерою общею, обязательною навсегда, или только мерою временною, назначенною для разбора духовенства только в данное время, и вообще для новых разборов на будущее время не выработано было никаких определенных правил и условий. От этого разборы нависли над духовенством страшной грозой; никто из духовных лиц не мог предугадывать ни того, когда, в этот или следующий год, правительство вздумает очищать духовенство, ни того, чем оно определит категорию лишних людей, ни того наконец, что оно с этими лишними людьми сделает, так что духовенство постоянно должно было оставаться в страхе за себя и за своих детей. К этому нужно присовокупить еще и то, что, стараясь сократить число духовенства, правительство не постаралось выработать более или менее выгодных условий для добровольного выхода духовных детей из их звания; за пределами церковной службы их ожидали или солдатство или подушный оклад с кабальною записью за каким-нибудь владельцем, которая вела за собою даже полную крепостную зависимость от последнего, – участь далеко непривлекательная, равнявшаяся какому-то наказанию за оставление своего звания. Лучшая карьера могла ожидать только немногих избранных юношей духовного звания, которые успели получить образование в школах и которых, при недостатке образованных людей, в тогдашнее время с радостью принимали на всякого рода государственную службу. Но таких юношей старалось удерживать у себя само духовное начальство, не менее государства нуждавшееся в образованных людях. Не даром оно так энергически набирало духовных детей в школы и всеми мерами старалось удержать их в науке до конца курса, чтобы, поучившись немного, они не бежали из школы для поступления в светскую службу.

Необыкновенная трудность, какую тогда приходилось духовным властям испытывать при наборе учеников для наполнения новозаводимых духовных школ, заставляла св. Синод и архиереев дорожить каждым мальчиком, который поступал, или только способен был поступить в науку, и всячески оттягивать его в свои духовные школы из светских училищ, которые в свою очередь сами энергично занимались ловлей учеников для себя. В 1721 г. св. Синод входил по этому поводу с докладом к самому государю: «о поповских и причетнических детях, по прежними указам в арифметические школы и к прочим светским наукам спрашиваемых, требуется определение, дабы им от оных быть свободным понеже по Д. Регламенту определено таких церковнических детей учить в архиерейских школах». Доклад был утвержден²⁶². Еще раньше этого доклада св. Синод, по поводу одного требования из адмиралтейской коллегии о присылке духовных детей в арифметические школы, сам издал указ с дозволением брать в эти школы только тех детей духовенства, которые не учились и негодны были к учению в духовных школах «святей церкви потребных»²⁶³. Но его собственный указ подвергался нарушениям со стороны светских начальств и оказывался недостаточным.

Впрочем, и после государева соизволения на синодальный доклад духовных детей постоянно забирали и привлекали в светские школы, так что св. Синод должен был бдительно стеречь выход из духовного звания лучших его сил. В 1722 г. префект московских славяно-латинских школ Гедеон Грембецкий жаловался св. Синоду на доктора Бидло, что этот, презрев запретительный государев указ, «неведомо, какою властью, потаенно, славяно-латинских школ что не лучших учеников к себе призывает и записует в анатомическое учение без ректорского и префектовского ведома; и буде помянутому доктору таковый умысел хитрый указом из св. прав. Синода не заградится, то весьма школам славяно-латинским быть в разорении, якоже и прежде бывало, покаместь ему, Быдлову, указом его импер. величества не запрещено было». Замечательно, что с 1719 по 1722 г. Бидло перетянул к себе из словяно-латинских школ 108 человек духовных воспитанников²⁶⁴. В епархиях духовные начальства должны были вступать в постоянные пререкания с воеводами и другими светскими начальствами, которые силой забирали к себе духовных детей в цифирные школы. В 1721 г. Костромской воевода Стрешнев властно требовал, чтобы все дети лиц духовного ведомства от 10 до 15 лет явились к нему в канцелярию для смотра и помещения в цифирные школы, «не взирая ни на что и не отговариваясь св. Синодом». Св. Синод протестовал на эту обиду пред Сенатом и требовал посылки к воеводам указов о том, чтобы они в гражданские школы духовных детей не имали. Но Стрешнев не унялся и после этого, напротив в следующем 1722 г. выдал по Костромскому воеводству указ еще грознее прежнего, чтобы все духовные лица высылали своих детей к вновь приехавшему в Кострому учителю «без замедления»²⁶⁵. Результаты усилий, с какими духовная власть старалась удержать духовных детей от поступления в светские школы, обозначились вскоре же после смерти Петра. В 1726 г. адмиралтейская коллегия, заведовавшая цифирными школами, жаловалась верховному совету, что после указа 1722 г. ее школы совсем опустели, лишившись 1389 учеников духовного звания, и просила св. Синод о дозволении набрать между духовенством новых учеников, чтобы учителя не оставались без дела и не получали жалованья даром; но св. Синод твердо стоял на своем, что духовные дети нужны для его собственных школ для пользы св. Церкви²⁶⁶.

Направление, в каком решался вопрос о духовенстве при Петре, не изменялось и при его преемниках; разница последующих указов от Петровских состояла только в большей или меньшей энергичности, с какой они старались приводить в исполнение одни и те же предначертания правительства касательно духовных штатов и сокращения числа лишних людей в духовенстве.

В первое время после смерти Петра строгие указы его о лишних церквах и духовенстве были несколько ослаблены. Указом 25 ноября 1721 г. дозволено было открыть запечатанные домовые церкви в Москве. В декабре следующего года указы о строении новых церквей дозволено выдавать самим епархиальным начальствам без сношения с св. Синодом, причем, однако замечено, чтобы архиереи не умножали ни лишних церквей, ни попов²⁶⁷. Но потом с царствования Анны Иоанновны указы Петра о церквах снова вошли в полную силу и исполнялись весьма строго²⁶⁸. В 1756 г. императрица Елизавета указала, чтобы в малых приходах, не имеющих сотенного числа дворов, строение новых церквей дозволяемо не было, кроме того случая, если где будет поселение на новом месте, а церквей к этому селению ближе 20 верст не будет. Св. Синод, рассчитывая на благочестие государыни, сделал было попытку ходатайствовать об отменении строгости этого указа и представил с своей стороны, что «оному церквей строению следует быть не по числу, наипаче же дальнего расстояния верст, но по обстоящим и необходимым в том законоправильным нуждам, что через 20 верст, яко не малое расстояние, и особливо за разными препятствиями, т. е. за непроходимыми местами и бываемым разлитием рек, по обширности прихода, да еще в разные места священникам с духовными требами, в случае нетерпящей нужды, поспешить и исправить никак не возможно, из чего в христианских требах может воспоследовать крайнейшее упущение и лишение», что на основании всего этого построение новых церквей следует предоставить усмотрению епархиальных архиереев. Но Сенат отвечал на это представление полнейшим отказом, объяснив св. Синоду, что указ о строении церквей с определением расстояния между ними «в таком рассуждении учинен, что оное строение церквей должно быть в уравнительном от деревень расстоянии, как обыкновенно издревле к селам и деревням состоят погостами, в каковом уравнительно и расположены расстояние оных церквей, уповает правит. Сенат, от жилищ не далее 10 верст быть имеет»²⁶⁹. Видно, что Сенат даже не знал хорошенько расположения приходов и дал такой отказ св. Синоду единственно по принципу.

Относительно штатов духовенства после Петра встречаем только небольшое послабление при импер. Екатерине I в конце 1725 г.: для малых приходов, в которых есть очень удаленные от церкви деревни и в которых положено быть одному священнику с дьяконом, дозволено быть вместо дьякона другому священнику, и то, впрочем, в том только случае, если один священник уже решительно не может управиться со всеми требами и прихожанам может приключиться конечная нужда²⁷⁰. При Анне Иоанновне штатное определение наблюдалось с величайшею строгостью и, как увидим, стоило больших несчастий сверхштатному духовенству. Потом оно было подтверждено инструкцией о второй ревизии 1743 г., в которой действительно служащими священно- и церковнослужителями велено считать только тех, которые определены в штатное число, установленное Петром Великим²⁷¹. Св. Синод представлял было с своей стороны, что духовенство и так уже опустошено в предшествовавшее царствование и что теперь следовало бы сделать некоторое послабление указов о штатах, но его представление осталось без успеха²⁷². По случайной ошибке, допущенной в указе о ревизии, духовные штаты едва было не сократились и против Петровского времени, именно в отношении к числу дьяконов. В извлечении и из указа 1722 г. 10 августа о штатах, в словах, чтобы в великоприходных церквах более двоих дьяконов не было, вместо – дьяконов, написано было дьяков. Св. Синод усмотрел эту ошибку и просил ее исправить: с этою целью он вошел особым представлением в Сенат, в котором старался доказать необходимость дьяконов и писал, что «при градских и великослободских и сельских приходских знатных церквах дьяконам издревле церковного ради украшения непременно быть надлежит, да не только при великоприходских церквах, но где и при малоприходных ныне дьяконы есть, где во время ревизии их при церквах и не окажется, то и при таких как наличным, так и на праздных местах дьяконам непременно быть надлежит… а потому как оных самих, так и детей их с прочими священно- и церковнослужителями повелено б было числить, а особливо не переписывать и никуда не определять». Сенат согласился²⁷³. В 1756 г. св. Синод просил, чтобы при малоприходных церквах, имеющих всего дворов 40–10, оставить по одному священнику и по два причетника на том основании, что по указу 11 марта 1723 г. при тогдашнем сокращении духовенства таким церквам дозволено было оставаться по-старому, с тем только, чтобы их прихожане обязались давать причтам приличное содержание, и запрещено было только открывать такие малые приходы вновь; так и ныне, писал Синод, оставить их по-прежнему; да кроме того в приходах, где искони было по два попа, по одному дьякону и по четыре церковника, оставить то же число и ныне, хотя бы эти приходы и не имели для того указного числа дворов; оставить также двойные причты при церквах о двух престолах. На этот раз Сенат отвечал отказом, заметив св. Синоду, что это было бы отменой как указа 1723 г., так и подтверждающей его 12 статьи в инструкции о ревизии²⁷⁴.

Мы видели, что введение духовных штатов повело за собой беспокойные хлопоты о распределении к местам естественно после этого умножившегося безместного духовенства. Всего больше хлопот причиняло оно в столицах, где, кроме своих заштатных священнослужителей, всегда было еще много наезжих из городов. В Петербурге св. Синод рассылал их для служения в домовые церкви, в викарии к приходским церквам и в полки²⁷⁵. В Москве приезжих священнослужителей вовсе не велено было принимать к церквам, «дабы, сказано в дикастерском указе 1726 г., впредь никто из епархии в синодальную область переходить не желал» и не было в том «напрасного попущения»²⁷⁶. В столицах этому бродячему духовенству все еще была хоть какая-нибудь возможность прокормиться около тамошних богачей, богатых церквей и крестцов. В епархиях оно вело напротив очень бедственную жизнь и поневоле тянулось в столицы или даже искало себе приюта у раскольников. При всем том бродячая, вольная жизнь до такой степени увлекала священнослужителей, вкусивших ее воли, что они сами устранялись от служения на каком-нибудь постоянном месте, чувствуя непреодолимое желание „погулять». Вот, наприм., история одного перехожего попа, которую он сам рассказал на допросе, будучи схвачен в 1734 г. в Иркутске при преосв. Иннокентии Неруновиче. „Зовут меня Григорий Максимов Захарьин, священнический сын, родом арзамасского уезда, вотчины помещика стольника В. С. Соловцова Троицкого села и Шарапова; вышел в 1702 г. в Симбирск Казанской губернии и Тихоном митроп. Казанским и свияжским поставлен в священника симбирского уезда в Николаевское село в вотчине Григория Ермакова да Ивана Жадовского. В 1719 г. овдовел, но от упомянутого митрополита получил епитрахильный указ на три года. По получении же указа при той Никольской церкви уже не служил, но захотел погулять и пошел в московскую епархию в с. Троицкое и Аниково, где был священником сын мой Яков, и жил там у помещика полковника Ив. Севаст. Анненкова крестовым попом; потом был с тем помещиком в походах, в Астрахани и за морем в Персиде, а по возвращении жил при том же полковнике. В 1730 г. проезжал мимо нас Фаддей Жадовский воеводою в Якутск и пригласил меня с собою, и я пристал к нему. В Тобольске к митр. Антонию не явился, потому что воевода Жадовский сказал мне, что уже переговорил с преосвященным и он де благословил мне служение. Запретительный указ мне в Якутске от митрополита объявлен, и я никаких треб не исполнял и к служению не касался, кроме утрени и часов у Жадовского, да еще раза четыре облачался в ризы с позволения архимандрита (Якутского) Феофана при служении викторальных молебнов». Похождения его кончились заточением в Иркутском монастыре²⁷⁷.

Стараясь прикрепить духовенство к церквам, правительство и св. Синод выдавали против гулящих и крестцовых попов строгие указы, которые, впрочем, имели очень слабые результаты на практике, каждый последующий указ принимался снова обличать те же явления, на какие указывал предыдущий. Не имея силы уничтожить наемнического служения этих священнослужителей, духовная власть старалась, по крайней мере, хоть собрать о них верные сведения посредством ведения точных им списков и устранить через это незаконное служение разных запрещенных и расстриженных священнослужителей. Но даже и это удавалось ей плохо. Московская наприм. дикастерия в 1731 г. дознала, что, кроме записанных в списках, на московских крестцах все еще являются многие другие попы, покинув свои церкви, а иные из чужих епархий, и притом неблагообразно себя ведут; после этого она распорядилась, чтобы крестцовое духовенство само выбрало из среды себя старост и десятских, которые бы наблюдали за тем, чтобы на крестцах не становились попы иноепархиальные, а также чтобы крестцовое духовенство не пьянствовало и не служило без записи в дикастерии²⁷⁸. В служении с крестцов запрещенные и расстриженные священнослужители попадались даже в Петербурге. Так, наприм., в начале царствования Анны Иоанновны св. Синод судил за крестцовую службу и разные пороки одного расстриженного священника новогородской епархии Степана Васильева, который кормился этим служением сначала в Петербурге, потом в Кронштадте. В 1732 г. он избавился от синодального суда, сказав за собой слово и дело и перейдя после этого в тайную канцелярию; но и отсюда, по наказании кнутом и вырезании ноздрей, угодил прямо в Охотск²⁷⁹. В апреле 1732 г. Сенат, по сношению с св. Синодом, выдал указ, в котором, писал, что, несмотря на все прежние указы против безместных попов, «таковые продерзатели опять явились в домах разных чинов людей, как у знатных персон, так и у прочих, без всякого достодолжного испытания, уверяясь на одних тех продерзателей словах принятые, и под таким их принятия способом и тайн церковных в домах их и в прочих местах, исправление чинить дерзающе, из которых некоторые, оставя настоящие свои церкви к которым посвящены, праздны, самовольно от тех отлучившиеся или до суда духовного по тяжким преступлениям дошедшие, каковые по исследовании имели бы достигнуть конечно от своих достоинств извержения, но коварством в дальние от своих жилищ расстояния ушедшие, иные священно-служение исправлять запрещенные (даже самим св. Синодом) или и вовсе ни в какой чин священства не произведенные», также с подложными паспортами и проч. Определено: без разрешения духовного начальства не принимать таких священно- и церковнослужителей для служения ни в полки, ни в адмиралтейство, ни в домовые церкви; за держание их у себя брать с виновных 50 рублей штрафа на госпитали²⁸⁰. Духовное начальство с своей стороны распорядилось, чтобы духовенство обеих столиц представляло бродячих попов своим ближайшим начальствам и ни под каким видом не допускало их к служению при своих церквах²⁸¹. В 1737 г. московская дикастерия просила полицмейстерскую канцелярию, чтобы она взяла обязательства извещать о бродячих и крестцовых попах со всех московских обывателей, а от себя нарядила на крестцы солдат с наказом забирать всех крестцовых попов к допросу²⁸².

Москва все-таки и после этого продолжала оставаться самым любимым притоном бродячих и крестцовых попов. При коронации имп. Елизаветы в 1741 г. обер-прокурор Синода кн. Шаховский сам видел в Москве «стоящих попов и дьяконов по утрам до литургии за Спасскими воротами, также у Спасских ворот и у Николы Гостунского, которые собирали памятны (поминания) и чинили необычайный крик». Он распорядился ловить их и «за таковое неприличествующее свящ. чину напрасное и праздное стояние» бить плетьми в дикастерии и ссылать под начал в монастыри. Дикастерия отправила для ловли их по крестцам своего вахмистра с солдатами. С 1743 г. на Спасский крестец, где была главная биржа крестцовых попов, для поимки их аккуратно каждый день отправлялись из дикастерии дневальные подьячие и два копииста с солдатами, пойманных вели в дикастерию, наказывали здесь плетьми и обязывали подпиской впредь на крестец не ходить. Дикастерии обязана была с своей стороны помогать и полиция. В 1750-х годах за Спасским крестцом велено еще наблюдать протопопу соседнего Покровского собора²⁸³. Служение с крестца было до того в обычае, что на крестец становились иногда и такие священнослужители, которые имели уже при московских церквах определенные места, особенно заштатные, служившие при церквах в викариях, или так называемых «ранних попах» : поэтому в архиерейских указах, выдаваемых таким священнослужителям при определении к церквам нарочно включалось условие: «и с крестца служить не наниматься»²⁸⁴. Такого рода служба, можно сказать, была освящена здесь вековыми преданиями, против которых очень трудно было ратовать ревнителям церковного порядка. В молодом, полунемецком Петербурге таких старинных преданий не было; но безместные попы нередко заходили и сюда, рассчитывая на малочисленность петербургского духовенства, так что в 1755 г. св. Синод и здесь должен был ввести против них те же меры, какие приняты были в московской епархии, обязав через полицию объявлять об них всех обывателей и назначив за держание их 50-ти рублевый штраф, а в 1761 г. выдал новый указ, чтобы тех из них, которые приходили в Петербург без паспортов, обыватели не пускали к себе даже для ночлега, а полиция сторожила их при самом входе в столицу на заставах²⁸⁵. По епархиям обязанность наблюдать за бродячим духовенством возлагалась на поповских старост²⁸⁶. Мы увидим, что крестцовые и бродячие попы наделают еще много хлопот администрации и в царствование Екатерины II.

Еще суровее и решительнее были меры против множества лишних церковников и безместных детей духовенства, состоявшие в так называемых церковнических разборах, жестокость которых в 1730-х годах доходила до того, что разборы Петра являются в сравнении с ними только слабой прелюдией.

После смерти Петра разные духовные лица, попавшие в подушный оклад, надеялись было облегчения своей участи; некоторые из положенных в оклад церковников успели было даже посвятиться во дьяконы и в попы. Но, как мы видели, импер. Екатерина не велела освобождать их от оклада и после посвящения. Указ этот неоднократно потом повторялся и в следующее царствование²⁸⁷. Такая настойчивая ревность правительства о целости подушного сбора должна была бы разбить все надежды податных церковников, но с другой стороны среди усиливавшейся реакции реформе находилось много и таких обстоятельств, которые поддерживали эти надежды. Так наприм. по поводу жалоб на то, что в подушный оклад из духовенства записано много людей лишних, вовсе не подлежащих записи²⁸⁸, правительство дозволило снова выписывать их из оклада, кроме того в случае необходимости дозволило посвящать в священнослужители даже из купцов и крестьян. Между податными церковниками стали ходить самые заманчивые слухи. В марте 1729 г. у них открыты были ходившие по рукам списки с подложного указа, который гласил, якобы для поминовения сестры государевой Натальи Алексеевны с церковников и с боярских людей, с кабальных и некабальных, которые положены в генеральство (т. е. во время генеральной переписи) в подушный оклад, с сего числа и впредь оклада не имать, кроме крестьян и других чинов. По сыску явилось, что эти списки, умысля воровски, составлял попович Иван Степанов. По этому поводу найдено нужным издать даже особый именной указ, чтобы никто и никаким таким спискам не верил²⁸⁹. В том же году, по поводу разных беспорядков от множества беглых и бродяг, между которыми попадались праздные священнослужители и церковники, вышел указ о новом разборе всех не записанных ни за кем людей, «от которых, объяснено в указе, ничего иного ожидать можно, точию всяких непотребств»; годных к военной службе повелевалось отдать в солдаты, а негодных записывать за кем-нибудь в оклад, если же никто их за себя не возьмет, ссылать на поселение в Сибирь, чтобы „таких праздных и шатающихся никого не было».²⁹⁰

После непродолжительной реакции, которая, однако, принесла очень незаметное облегчение духовенству от разборов, наступило царствование Анны Иоанновны, когда разборы церковников доведены были до крайности и произвели настоящий погром в духовном сословии. Во главе церковной администрации стоял тогда духовный временщик царствования Анны Иоанновны, Феофан Прокопович, один из энергичнейших птенцов Петра Великого, главный редактор его указов по церковной части, самый рьяный враг старых церковных нестроений. Власть государственная попала в руки немцев, крепко державшихся за выгодное для них знамя реформы и игравших роль цивилизаторов невежественной Московии; выставляя везде, где было можно, свои просветительные стремления, немецкое правительство взялось и за образование духовенства. За исключением разве времени Екатерины II, никогда еще в указах не толковалось столько о необходимости умножения духовных училищ, о пользе религиозного обучения подлого народа, преклоняющегося от невежества и грубиянства на всякое зло, о том, что все священно-служительские места для этого следует заместить учеными людьми, о невежестве наличного духовенства и т. п., как именно во время царствования импер. Анны; среди красноречивых обличений невежественного духовенства доставалось и «духовной команде», которая будто бы не торопилась заводить потребных училищ, несмотря на многие посланные в епархии указы и «в отважном и нечувственном» небрежении пребывала. Красноречием дело не ограничилось; новые правители принялись очищать духовенство от всех недостойных людей и повели это дело с таким рьяным усердием, которое носило на себе все признаки кабинетного бюрократизма, соединенного с крайне плохим знанием наличных средств просвещаемой страны, и в несколько лет едва не оставило православных церквей вовсе без причтов и службы. К просветительным мотивам, на основании которых опустошалось духовное сословие, у правительства присоединялись еще мотивы политические, явное нерасположение к духовенству, бывшее следствием подозрительности относительно его симпатий к новым курляндским правителям. Последние слишком живо чувствовали свою слабость и ненациональность в стране, которою управляли, хорошо знали, что права на престол по завещанию Екатерины 1 принадлежали не Анне курляндской, а прежде всего дочерям Петра Великого с их потомством, и потому подозрительно прислушивались ко всем заявлениям в пользу народности или православия и к толкам о цесаревне Елизавете, о сыне цесаревны Анны Петре голштинском и даже об Евдокии Лопухиной. Духовенство, всегда стоявшее за народные начала и православие, от души расположенное к цесаревне Елизавете, разумеется, никак не могло избежать подозрений правительства и ужасов знаменитой Бироновщины.

Начало царствования прошло еще довольно спокойно для белого духовенства; правительство занималось пока очищением от неприятных для себя людей только верхних слоев иерархии, расстригало архиереев, било их кнутом и ссылало в тюрьмы отдаленных монастырей; потом, почти постепенно, грозная тайная канцелярия добиралась до архимандритов и всего монашества, наконец уже до низшего слоя, – белого духовенства. Не упоминая пока о политических розысках над лицами духовного сословия, обратимся сообразно с нашей теперешней целью прямо к разборам духовенства.

В сентябре 1736 г., по случаю турецкой войны, вышел первый грозный указ о разборе за подписанием кабинета министров, Синода и Сената, написанный с небывалой еще строгостью. По всему духовному ведомству повелевалось учинить для укомплектования армии и гарнизонов набор в солдаты до 7000 человек; с этой целью всех «протопопских, поповских, дьяконских, дьячковских и прочего церковного причта детей и самих церковников, не положенных в подушный оклад, во всех губерниях и провинциях, всех до сущего младенца переписать, а именно: в Москве синодального ведомства конторам синодской и сенатской, в губерниях губернаторам и воеводам обще с архиереи или с определенными от тех духовными и светскими персонами, не обходя ни единого,... а для того во епархиях протопопам и попам и определенным заказчикам и старостам поповским и дьяконам и прочим церковного причта подать сказки немедленно, сколько таких ныне по церквам или праздно живущих находится, и в каковые кто лета, не причитая и не умаляя лет, без всякой утайки, под опасением смертной казни. Сверх же того, дабы в тех сказках нималой утайки не было, во свидетельство самим помещикам, а в небытность их прикащикам и старостам, а в дворцовых и государственных волостях, синодальных, архиерейских, монастырских и церковных вотчинах управителям, прикащикам и старостам, каждым о своих церквах, под теми сказками подписываться, под опасением за утайку тяжкого штрафа или телесного наказания по изобретению вины, как указы повелевают». После разбора велено оставить при церквах только «действительно служащих, сколько таких при каждой церкви быть определено, да сверх того по необходимой нужде, для произведения на умершие и прочие убылые места в попы и в прочий церковный причет из недействительных толикое же число, сколько действительно служащих при каждой церкви быть определено, по рассмотрении архиереев, в церковную службу достойных,.. в которое число включить и тех, кто из них до сего времени взяты по указам для обучения в епаршеские школы и учатся ныне, кроме московской славяно-греко-латинской академии, и которые имеются при церквах посвященные во дьячки и пономари а хотя и не посвященные, да действительно тоё при церквах должность, за неимением дьячков и пономарей, правят, – всех тех вмещать в то число, что оставить при церквах надлежит по вышеписанному положению»; из остальных годных взять в военную службу, а которые пожелают представить за себя наемщиков, за тех принимать наемщиков по одному или по два человека, смотря по пожиткам их; оставшихся от разбора в солдаты определять в оклад к посадам, в канцелярские рассыльщики и куда за пристойно рассудится, а детей их в подьячие и в гарнизонные школы; священно- и церковно-служительских детей малолетних оставить в ведомстве Синода для определения в школы и для произведения в последствии времени на церковные должности; из учеников московской академии выбрать годных в хирургическую науку, а из этой науки посылать в лекаря к полкам. Любопытно, что для удобнейшего произведения требуемой переписи и в избежание утайки при ней, правительство прибегнуло к хитрости, положило до времени не объявлять духовенству о настоящей своей цели, о наборе в солдаты, а велело объявлять о переписи «под тем претекстом, что та перепись чинится для того, что всем духовным детям велено в надежду священства учитися в школах, чего для они и в подушный оклад не положены, а ныне ведомо учинилось, что многие детей своих в школы не отдают, но в подьячие по канцеляриям и в прочие чины производят и другими разными виды от того их укрывают: того ради велено их всех от мала до велика переписать и годных к учению от негодных разобрать,... а по разобрании годные в школу будут определены, а перерослых и негодных спрашивать будет не велено, чтобы потом архиереи и их управители более им священнослужителям с причетники за негодных утруждения не чинили и оные священнослужители с архиереями в напрасной вражде не были». Не надеясь, впрочем, обмануть духовенство этим попечительным претекстом, указ все-таки почел за нужное под конец повторить свою прежнюю угрозу за утайку детей «смертною казнию без всякия пощады»²⁹¹.

Вслед за этим указом последовал ряд новых подтвердительных указов, в которых правительство торопило скорейшей присылкой ведомостей о духовенстве из епархии в комиссию о разборе духовенства и грозило новыми строгостями за нерадение о переписи и утайке; велено было подвергнуть разбору и тех людей духовного происхождения, которые успели определиться после сентябрьского указа на службу при канцеляриях²⁹². Многие духовные лица стали заявлять желание вместо назначенных в военную службу детей их и родственников поставлять наемщиков, причем, подделываясь под просветительные стремления правительства, давали обещание по освобождении от солдатства отдавать этих молодых людей в школы для изучения грамматики, риторики и даже отчасти философии, а непонятных к наукам отдавать в купечество, в цехи и приказные чины. Правительство всемилостивейше согласилось, но под такими тяжелыми для духовенства условиями, которые делали это всемилостивейшее соизволение совершенно почти излишним; плата за рекрута назначена в 200 рублей; заплативших эту сумму или поставивших за себя рекрута натурою с полным обмундированием и вооружением (не менее, как в 30 рублей) дозволено отпускать, но со взятием обязательства или записаться в подушный оклад или поступить в школу и выучиться здесь грамматике, риторике и, буде есть охота, философии, также арифметике и геометрии «конечно в три года», после чего явиться на экзамен пред архиереями обще с губернаторами и воеводами и с их товарищами; успевших в этих науках дозволялось определять по достоинствам в духовные и приказные чины, а не успевших велено писать в солдаты без всякого зачета²⁹³.

Перепись и разборы духовенства на этот раз простерлись было и на Малороссию, где духовенство еще ни разу доселе не тревожили, но с самого же начала 1737 г. были остановлены вследствие особых представлений тамошних епархиальных начальств, которые писали в св. Синод: «во оных де Киевской и переяславской епархиях такого обыкновения, чтобы дьячкам и пономарям быть при церквах наследственно, не бывает, того де ради и дети их при своих приходах наследственно не живут, но как сами церковнослужители, так и дети их больше в казачьем звании обретаются, чего ради и в действительную службу к церквам не бывают определены, много же и того бывает, что во дьячках и пономарях служат по месяцу, по 2 и по 3 и переменяются. А белогородские архиереи представляли, что в той белогородской епархии имеются пять слободских полков и церковнослужители де малороссийского народа черкасского до губернатора и воевод не надлежат, а ведомы сборами и правлением в комиссии учреждения слободских полков, а впрочем о тех церковнослужителях, кои бывают при черкасских церквах, подобно же объявлял, как и оные Киевский и переяславский архиереи, и требовал резолюции, с таковыми церковнослужителями и их детьми как поступать, равно ль, как с причетники великороссийских церквей и с детьми их». Св. Синод мнением положил, – числить при церквах действительно служащими таких только церковников, которые определены к служению по новичным грамотам и указам из архиерейских домов, служащих же временно, по наймам, а не наследственно, числить с мирскими разных чинов людьми по чинам отцов их. Кабинет министров после этого положил решение – переписи церковников в Малороссии не чинить²⁹⁴ . Вслед за представлениями из Малороссии св. Синод получил такие же представления из земли войска донского, в которых тоже говорилось, что тамошнее духовенство большею частью из казаков и состоит в войсковом чине и что затем дети его и в подушный оклад не положены. Согласно мнению Синода и Сената, кабинет указал производить перепись духовенству только там, где есть подушный оклад, а не между казаками, которые в особом определении живут²⁹⁵.

Таким образом вся тяжесть разборов пала на одно великорусское духовенство. Тяжкие сами по себе, эти разборы сделались еще тяжелее вследствие подозрительного взгляда правительства на духовенство. С самого же начала они усилились и усложнились огромным следствием над всем духовным ведомством политического характера. Мы разумеем сложное и запутанное дело о присягах на верноподданство 1730 и 1731 гг., возникшее вследствие того, что правительству сделалось известным об уклонении от этих присяг множества лиц духовного ведомства, и стоившее последнему больших потерь и страданий²⁹⁶.

Первый манифест о присяге новой императрице вышел 20 февраля 1730 г. и объявлен был сначала по одному гражданскому ведомству; потом уже вышел указ об ней св. Синода для духовного ведомства. Такая неодновременная публикация этих двух важных бумаг повела за собою опасные недоразумения и имела гибельные последствия для многих духовных особ. В указе св. Синода было объяснено между прочим, что верные подданные ее императорского величества, которые в Москве, присягали еще 4 февраля 1730 г., но что потом они упросили ее принять самодержавие, и потому выданы и разосланы по империи новые манифесты и присяги; «особливо же для привода к той присяге духовных персон, высших и нижних, священного и монашеского чинов, и церковных служителей, велено такие присяги послать, колико куда надлежит, в епархии к архиереям и в прочие надлежащие места из св. Синода с нарочными синодальными служителями и во всех местах оные объявить, и присягу как самим архиереям, так и всем духовным исполнять в самой скорости» и проч. Нельзя не обратить здесь внимания на то, что правительство указывало снять присяги «особенно» с духовенства. Присяга была исполнена. Прошло более года, как вдруг в декабре 1731 года св. Синод получил новый именной указ: «для утверждения благополучия и целости государства и для благополучного, спокойного и несумнительного жительства всех ее имп. величества верных подданных и для пресечения всех противных сему благополучию толкований привести всех вновь к присяге», причем, кроме императрицы, велено присягать и ее высоким наследникам, хотя личности этих высоких наследников и не были обозначены. По всему духовному ведомству опять поднялась суматоха с присягами, на этот раз еще деятельнее прежнего, потому что в течение года нерасположение нового правительства к духовенству успело уже довольно обозначиться и держало духовенство в постоянном страхе. О том, как производилась эта присяга, узнаем из сохранившихся об ней известий в петербургском крае. Петербургское духовенство присягало в день рождества Христова; затем духовное правление немедленно разослало гонцов по уезду с наказом ехать, как можно скорее, денно и нощно, и объявлять причтам, чтобы сейчас же отправлялись в Петербург «для некоего важного дела» и являлись здесь в духовное правление. Несмотря на время великих и доходных праздников и крайнюю надобность оставаться в приходах, все причты беспрекословно явились в Петербург и исполнили присягу по указу. В других уездах петербургской губернии причты должны были являться для присяги к своим заказчикам, которые обязывались лично наблюдать за подписями на присяжных листах и обозначать на этих листах после рукоприкладств каждого причта, что других церковников, кроме подписавшихся, в причте не имеется. В первой половине 1732 г. повсюду были исполнены и эти вторичные присяги.

Но дело не кончилось и этим. Желая еще вернее оградить безопасность государства и спокойное, несумнительное жительство верных подданных, подозрительное правительство назначило еще особые комиссии для исследования, точно ли все по духовному ведомству учинили присягу в свое время. В объяснение этого нового факта подозрительности к духовенству нужно припомнить, что в том же 1732 г. шло страшное судбище над несколькими архиереями, которые обвинялись в нерасположении к царствующей государыне, а некоторые из них (Лев Юрлов Воронежский и Варлаам Вонатович Киевский) даже прямо в пренебрежении присягой 1730 г. Вместе с архиереями к политическим розыскам привлечено было много других духовных лиц разных епархий. Правительство не принимало во внимание никаких объяснений со стороны обвиняемых и видело в уклонении их от присяги ни что иное, как преступную оппозицию со стороны духовенства против существующей верховной власти и злодейскую факцию, которую непременно нужно распутать и вырвать с корнем. Комиссии тоже открыли множество не присягавших по духовному ведомству.

Для нас в высшей степени трудно представить, чтобы духовенство, и тогда уже довольно забитое и робкое, могло сознательно заявить свое недовольство воцарением новой императрицы и притом в такой открытой и резкой форме, как отказ от присяги на верноподданство. Но не присягавших в его среде было действительно много как в первую, так и во вторую присягу, много осталось даже и после комиссии. В 1730 г. опущение присяги легко объясняется несвоевременностью и неопределенностью указов касательно ее совершения. Восшествие на престол Анны Иоанновны сопровождалось такими своеобразными обстоятельствами и такой путаницей разных толков и даже официальных объявлений, что в опасные промахи легко было попасть не только какому-нибудь скромному сельскому священно- или церковнослужителю, но даже архиерею в роде Льва Юрлова или Варлаама Вонатовича. По провинциям долго не знали даже и того, кто наконец будет императрицей, Анна ли курляндская, или цесаревна Елизавета, или даже, как носилась молва, царица Евдокия Лопухина. Мы ничего особенного не видим наприм. в том, что по смерти Петра II до получения синодского указа о воцарении Анны Иоанновны воронежский епископ поминал за богослужением сначала царицу Евдокию, а за ней уже цесаревну и царевен, потому что Евдокия действительно была тогда старшим членом царской семьи. Что касается до вторичной присяги, то она совершалась с такими стеснительными формальностями и в такое неудобное время, что неисполнение ее некоторыми духовными лицами понятно само собой. К этому нужно присоединить крайнюю неопределенность самих указов о присяге. Во-первых, не сказано было, с какого возраста следовало приводить к ней детей духовенства, – только после, когда уже началось политическое следствие об них за неприсягание, указы определили этот возраст в 8 лет; а ко второй присяге дети духовенства и не спрашивались к духовным заказчикам. Далее, на том основании, что к присягам не приводились крестьяне и люди несвободного состояния, в приходах не присягнуло ни в первый, ни во второй раз множество духовных детей и церковников, записанных в подушный оклад, а в монастырях и архиерейских домах множество служек, которые тоже почти все были в окладе, большею частью и на службу брались с пашни, и вообще трактовались, как крестьяне. Но к розыскам о присягах притянуты были и эти лица. Чаще всего духовенство попадалось в деле о присягах вследствие своей простоты. Наприм. в петербургской губернии один причт Тоснинского яма долго судили за то, что на присяжном листе не расписался никто из его членов и находилась отметка одного канцеляриста, при котором произведена была присяга, огулом: «причт NN церкви, – присягали»; на беду, как раз ко времени следствия, умер и сам этот канцелярист, – свидетель присяги. Некоторые по простоте присягали и расписывались за своих родственников, которые сами занимали места церковников и даже священников. Один пономарь копорского уезда расписался за брата, который не был у присяги; тайная канцелярия долго томила обоих братьев, а второго брата, не бывшего у присяги, отдала в солдаты. Следователи по делу о присягах привязывались даже к форме подписей на присяжных листах, подвергали духовных лиц томительным допросам наприм. за прибавку к подписи: подписуюсь «своею рукою». Множество неприятностей пришлось потерпеть петербургскому духовенству даже от того не зависящего от него обстоятельства, что присяжные листы 1730 г. были без переплета отосланы из Петербурга в Москву, где тогда находился и Двор, и св. Синод, и возвращены оттуда в неполном количестве, так что многие духовные лица ничем не могли доказать свою бытность у присяги и должны были оставаться в подозрении. На все подобные обстоятельства правительство не обращало никакого внимания, знало только одно, что в духовном ведомстве насчитано более 5000 не бывших у присяги, а от такой массы не присягнувших мало ли можно ожидать всяких злодейских факций?

Чем более разыгрывалась подозрительность правительства, тем строже становились розыски о присягах. Указами 28 июня и 25 августа 1735 г. дела по присягам, доселе рассматривавшиеся главным образом по духовным правлениям, велено передать в тайную канцелярию. Указы эти относились теперь и к духовным детям; о которых в прежних указах о присяге не было сказано ничего определенного; в тайную канцелярию велено отсылать всех не бывших у присяги, которые во время исполнения этих присяг имели не менее 8 лет от роду. Канцелярия производила им строгие допросы, при которых по обыкновению сбивала их с толку и, завинив, в чем было надобно, била их плетьми или кнутом, отдавала в солдаты или ссылала на каторжную работу. Дело о присягах тянулось таким порядком до начала общего разбора духовенства по случаю турецкой войны для укомплектования полков в 1736 г. и, наконец, совершенно слилось с этим разбором, придавши последнему какой-то карательный характер, характер настоящего гонения на духовное ведомство.

В том же самом указе 27 сентября 1736 г., который мы приводили, после правил о наборе лишних и праздных людей из духовенства в военную службу, читаем: «понеже вышеписанных чинов некоторых губерний у присяги не были, о которых есть известие, что находится их более 5000 человек: того ради как тех не бывших у присяги так и других, ежели тому подобные, которые у присяги не были, сыскаться где могут, всех губернаторам и воеводам обще с епархиальными архиереи разобрать немедленно, и из них всех годных в службы, сколько по разбору явится, (кроме тех, кои из церковников и церковнических детей, хотя и не были у присяг, но после указом по следствии от комиссии к тем присягам приведены, и как в попы и дьяконы посвящены, так и в прочий церковнический причет произведены) взять в солдаты немедленно, дабы, видя то, другие так бесстрашно чинить не отважились... Ежели ж такие не бывшие у присяги поповские, дьяконские и причетнические дети в которой епархии явятся все, то из тех оставить, сколько по самой нужде необходимо потребно для церковной службы, хотя и из годных в службу, а прочих годных потому ж взять всех в службу неотменно». Через три месяца последовало еще новое распоряжение – до приема в военную службу или до записи в оклад всех не бывших у присяги церковников и духовных детей бить предварительно плетьми²⁹⁷.

Только лишь начался разбор, как из губернии начали присылаться представления в Сенат с указанием на неточность указов об этом разборе. Так, из новгородской губернии писали, что множество людей, подвергшихся разбору за присяги, наприм., монастырские и архиерейские служители, дьячки и др., числятся в подушном окладе, многие и живут пашней, а по указам приводить к присягам поселян не полагалось. Но Сенат благонамеренно и мудро распорядился: – писать в военную службу всех годных без исключения, чтобы на то смотря, другие так бесстрашно чинить не отваживались, потому что если начать следствие, кто положен в оклад и кто нет, то его и в год не окончить, а между тем все будут отрекаться подушным окладом²⁹⁸. Вслед за представлением из Новгорода явилось другое из Пскова, в котором тамошний архиерей Варлаам представлял, что если всех годных из архиерейских и монастырских служителей забрать в солдаты, то в архиерейских домах и монастырях останутся одни только старые да малые, притом же все эти служители берутся прямо с пашни и через 2–3 года опять возвращаются к пашне, как все крестьяне, несут они и рекрутскую повинность, и указы о присяге к ним, как к истинным крестьянам, нимало не относятся. Но Сенат и на этот раз неумолимо стоял на своем несправедливом решении; для удовлетворения потребностей архиерейских домов и монастырей им дозволялось удержать при себе только немногих служителей из крестьян, «без чего пробыть невозможно»²⁹⁹.

Сенат, очевидно, подделывался к правительству; губернские власти подделывались к Сенату и выказывали такое усердие при разборе, что возбудили горькие жалобы по епархиям. При всей тогдашней опасности этих жалоб, епархиальные начальства не могли удержаться от них и докучали ими св. Синоду, который считал своим долгом доводить об них до сведения Сената. Так, из новгородской епархии в начале 1737 г. прислана была жалоба на новгородского вице-губернатора Бредихина, который, несмотря ни на какие возражения духовных персон, участвовавших с ним в разборе, забирал в солдаты и таких церковников, которые уже присягали по комиссиям, при некоторых церквах не только не оставил надлежащего числа церковников по штату и еще такого же числа из недействительно служащих духовных детей для определения на места впредь, но и последних церковников забрал в солдаты, так что, за неимением священнослужителей и годных на их места церковников и духовных детей, церкви те опустели, «за чем как в праздничные, так и в викториальные дни во многих церквах (в служении) будет не без остановки», забрал в солдаты даже нескольких школьников, которые в надежду священства в архиерейской школе обучены были. Представляя об этом в Сенат, св. Синод требовал, чтобы из церковников, назначенных к отдаче в солдаты, возвращены были к церквам по крайней мере такие, которые, хотя и не были у присяг в надлежащее время, но присягнули после по указам и по комиссии и потом определены были на церковную службу в действительный церковный причет, тем более что они уже достаточно наказаны за неприсягание во время привода их к присяге комиссией. Далее, св. Синод коснулся весьма важного пункта в деле о разборе, от разъяснения которого много зависела тогда судьба духовенства. Губернская канцелярия, писал он, потребовала из архиерейского дома ведомостей и списков о всех подведомых ему лицах, которые были у присяги уже после 1731 г., а этим выражается то, будто присяга после 1731 г. уже недействительна, но по его св. Синода мнению это не так, не следует винить никого из присягавших и в 1732 г., по крайней мере в первую половину года, потому что указ о второй присяге состоялся уже в декабрьских числах 1731 г. и до конца года не мог быть исполнен, да притом же присяга в 1732 г. была уже вменена в действительную и прежде, именно многим светским лицам той же новогородской губернии, – отчего же не вменить ее в действительную и духовным? Вообще из бумаги канцелярии «не иное, значится, только что бесконечно новгородский вице-губернатор Бредихин (невменением присяги 1732 г.)... тщится в них церковнослужителях церковь святую и силу указов преобидеть». Поэтому о присяге 1732 г. требуется непременно учинить определение.

Губернская канцелярия с своей стороны жаловалась Сенату на епархиальное начальство, что оно не дает производить разбора и спорит с губернией о том, будто бы не должно брать в солдаты никого из приведенных к присяге комиссией, хотя бы они и не были произведены в церковный причет, а губерния выключает из того только тех, кои после решения комисского по приведении к присяге в попы и в прочий причет произведены, а остальных всех уповает взять в солдаты, что вследствие этого спора 50 человек архиерейских дворян, церковников и духовных детей, которые уже удостоены в солдаты, задержаны под караулом, а многие такие же скитаются по Новгороду и опасно, чтобы не разошлись; очень многих нельзя даже и взять к разбору по недоставке из архиерейского дома ведомостей о не присягавших. Что касается до жалобы правителей архиерейского дома, будто бы вице-губернатор брал в солдаты лишних людей без духовных депутатов, то она несправедлива, потому что разбор производился в общем собрании вице-губернатора с духовными депутатами за рукоприкладством последних на всех рапортах в Синод и в Сенат; да и взято де церковников в солдаты только 19 человек, насупротив же того оставлено безместных церковников и детей и школьников 193 человека. По мнению канцелярии, духовные управители должны наполнять церковный штат преимущественно из негодных в солдаты, остающихся после разбора, потому что, если определять в штатное число из не бывших у присяги годных в солдаты да еще столько же оставлять из них против штатного числа на убылые места впредь, то де можно тех винных почти и всех записать на убылые и престарелые места и тож число из них при каждой церкви впредь оставить; ибо они и все того же желают, да и духовные управители о том же стараются, в чем наивящше произойдут непорядки, понеже все священнослужители и церковники, не желая детям своим быть в службе, будут всякими своими происки и пронырствы искать того, чтобы дети их были при местах, а другие впредь для наследства тех мест оставлены, от чего в службу годных мало и останется, а негодные в службу будут праздно жить.

В ответ на эти донесения на конференции Синода с Сенатом решение спорных вопросов сделано было совершенно в прежнем смысле, на основании сентябрьского указа о разборе тех, которые присягнули после 1731 г. по комиссии и определены уже к местам до указа о взятии их в службу, дозволено было в солдаты не брать, а тех, которые еще не произведены на церковные места, за таковое (?) их преступление и чтобы другие так бесстрашно чинить не отважились, годных всех, не обходя никого, забрать в солдаты. В подтверждение виновности Бредихина, что он последних церковников у церквей поотнимал, св. Синод представил списки, в которых таких взятых в службу показано более 200 человек; поэтому с Бредихина положено потребовать ответа, зачем поступал он против указа, а между тем, ежели на места оных церковников действительно определить некого, а без них пробыть не возможно, то возвратить их из солдатства по-прежнему к церквам, особенно тех из них, которые взяты без согласия духовных депутатов и еще не успели быть откомандированы к полкам, а живут пока в Новгороде и Петербурге. Главный вопрос, из-за которого возник спор и из-за которого так много страдало духовных лиц, именно, до какого времени считать присягу действительною, не был решен; положено было отдать его на рассмотрение тайной канцелярии и сообщить о ее решении Синоду и Сенату после³⁰⁰.

В первый же год после указа о разборе до сентября следующего 1737 г. из духовного ведомства было взято в солдаты 6557 человек. Но разбор продолжался и после этого. Мы сейчас видели, как новгородская канцелярия официально заподозрила духовную администрацию в потворстве духовенству. Правительство тоже высказывало неудовольствие на то, что определенные к разбору особы «самых лучших людей из подлежащих разбору в штат пишут и под разными видами от службы кроют и защищают, не рассуждая того, что при нынешнем военном времени в укомплектовании полков крайняя нужда и что такими в праздности живущими людьми в поставке рекрут купечеству и крестьянству вспоможение учинить надлежит, которые, кроме того, великие тягости несут, а именно – все войско на своем коште содержат, работников и подводы ставят, а сверх того и своих собственных господ довольствуют». Вследствие этого именным указом 7 сентября 1737 г. наикрепчайше подтверждено не медлить разбором и без всяких споров непременно окончить его к половине октября текущего года, а понеже, рассуждал указ, стараясь подтискать предлог к своему последующему распоряжению, по правилам в священники раньше 30 лет ставить не позволено, то всех людей духовного звания, живущих без мест и не действительно служащих, которые по переписи явятся от 15 до 40 лет, таких всех взять без разбору в солдаты, оставляя только увечных, а для определения на церковные вакансии употреблять малолетних и которые останутся свыше 40 лет от роду, причем св. Синоду велено особенное старание и труд приложить о скорейшем заведении школ, в которых бы все малолетние обучались наукам, и чтобы отселе неученые в церковные чины определяемы не были³⁰¹. Таким образом, при церквах оставляемы были в запас только старые, малые да увечные. – Через 12 дней последовал новый указ: «понеже, рассудил он, для избежания от службы многие будут показывать в летах несходство, а именно средовечные лет приумножать, а молодые убавливать», то наборщикам всех пересматривать, и которых усмотрят роста довольного, здоровых и крепких, всех брать в солдаты, хотя бы написаны были выше 40 и ниже 15 лет³⁰². Через неделю опять именной указ о школьниках. Освобождая их от набора, но в то же время жалея, что столько молодых и здоровых сил уходит от военной службы, правительство видимо колебалось между провозглашенными им так громко просветительными стремлениями и интересами военной службы и допустило в своем указе довольно грубые несообразности. Велено было подать в св. Синод подробные ведомости о школьниках, кто, где, когда и чему обучается или обучался, куда вышел на службу и сколько остается неопределенных в службу; последних тотчас определить к какому-нибудь делу, чтобы не шатались без пользы; ленивых и непонятных в школах отнюдь не держать, а прямо отсылать в военную службу; кончивших курс тотчас определять к местам по желанию или на гражданскую, или на церковную службу. Правительство забыло, что в начале того же месяца ссылалось на правило – раньше 30 лет в попы не ставить, и строго настрого предписывало «из школ не выпускать, пока не сыщут по желаниям своим место и к тому потребованы и определены будут»³⁰³. Еще через 5 дней новый указ с подтверждением прежних и с напоминанием, чтобы в октябре набор непременно был кончен³⁰⁴.

В начале 1738 г. из провинций стали приходить донесения о результатах набора. Донесения эти послужили поводом только к еще большему отягощению духовного чина. Беда дошла теперь и до таких церковников, которых доселе оставляли в покое по их молодости или старости и дряхлости, как негодных в солдаты. Из Костромской провинции писали в кабинет, что в военную службу там взяли 122 человека духовных детей и монастырских служителей, но между ними оказалось несколько малорослых, слабых, больных и одноглазых. Кабинет (22 января) распорядился малорослых отослать на старые места с расписками явиться к следующему набору, когда подрастут, а остальных обязать поставить за себя рекрутов, а если не могут, записать в тех городах, где живут, в рассыльщики³⁰⁵. Через полтора месяца это распоряжение было заменено другим, еще более суровым. Из Пензенской провинции тоже пришло донесение, что к разбору явилось много церковников старых и дряхлых. На этот раз кабинет распорядился, чтобы они, поставив за себя рекрутов, или заплатив деньгами 200 рублей, записывались в цехи, хотя здесь в таких людях, разумеется, не было ни малейшей нужды; а ежели они учинить того не похотят, то посланы будут на поселение в Сибирь, а в праздности им жить позволено быть не может, ибо, нравоучительно замечает указ, по святому писанию праздность всему злу корень³⁰⁶.

Только лишь кончился набор, объявленный в 1737 г., как указом 3 июля 1738 г. по всему государству велено было произвести новый набор по рекруту со 120 человек, и духовное ведомство снова подверглось разбору. После всего опустошения, какое было в нем произведено, указ еще жаловался, что с него все еще не было собрано надлежащего числа рекрутов по спорам производивших разбор духовных персон и офицеров лейб-гвардии; предписано было никаких споров впредь не заводить под страхом жесточайшего штрафа, как за противление указам³⁰⁷. А между тем, вот наприм. что доносил о своей епархии Тобольский митрополит Антоний: «по переписи де 1737 г. обретающихся в Тобольской епархии священно- и церковнослужителей и по присланным от городов от заказчиков ведомостям оказалось многое число при церквах святых порозжих мест, не имущих попов, дьяконов и прочих причетников, и ныне де те порозжия при св. церквах места остаются праздны, понеже священно- и церковно-служительские дети, которые от 15 лет и выше, надлежат ко взятию в солдаты, и уже разбор и отдача в той Тобольской епархии, по забрании их из городов и уездов, чинится без замедления, окроме де малолетних при церквах не остается для произведения впредь в чин священства; а хотя между тем и возрастные за негодностью в солдатскую службу остаются ж, но из них многие увечные и неученые, и за тем ко удовольствованию церквей святых, к произведению в чин священства и ко определению в причет неключили (неключимы?), также и малолетними за малолетством их и несовершенным обучением на объявленные упалые места удовольствовать церкви святые не мочно, отчего де во многих местах при церквах может учиниться в службе остановка»³⁰⁸. На такие донесения никто не обращал внимания, и наборы с духовенства со всей энергией продолжались до самого окончания турецкой войны.

Одновременно с наборами продолжала тяготеть неумолимая кара над духовенством за опущение присяг. Указами 1 июля и 2 декабря 1738 г. велено было взять в солдаты всех годных к службе церковного причта людей, которые не были у присяг, хотя бы они состояли и в действительной службе и имели более 40 лет от роду, а на места их определить других: «ибо, рассуждал кабинет в своем сообщении св. Синоду, было бы весьма предосудительно таких людей к церквам определять, которые в верности ее имп. величеству присяги не учинили и подлежат жесточайшего истязания, от которого ее имп. в-во из высочайшей своей милости освободить и вместо того в военную службу, где бы они такую вину заслужить могли, определить повелела»³⁰⁹. Без истязания, однако, все-таки дело не обошлось; пред определением в службу их велено бить плетьми. От истязания плетьми избавлялись только малолетние, имевшее не более 12 лет, но за них в этом случае отвечали их отцы, будучи обязаны платить за них 50 рублей штрафа, а в случае несостоятельности сами ложиться под плети. Многие священники, сами не бывшие у присяг, были лишаемы сана и по наказании плетьми, или взятии 50-ти рублевого штрафа отсылаемы в подушный оклад. Напуганные разборами и плетьми, некоторые из них стали подписываться под присяжными листами задними числами; таких тоже велено бить плетьми и отдавать в солдаты, а негодных записывать в оклад³¹⁰. Дело о присягах коснулось и Малороссии, но тамошние духовные начальства крепко заступились за свое духовенство и успели исходатайствовать для него значительное облегчение сравнительно с великорусским духовенством. Малороссийское духовенство тоже штрафовали 50-ю рублями и били плетьми, но по крайней мере не лишали мест и сана³¹¹. О подобной милости для великорусского духовенства св. Синод решился ходатайствовать уже в 1739 и 1740 годах.

Результаты этого систематического гонения на духовенство обнаружились вскоре же после первых разборов. В самом начале 1739 г. ее имп. величеству стало известно, что множество церквей стоит без причтов; но в простоте души императрица и не подумала, что причиной этого запустения церквей, очень ее огорчившего, была мудрость ее государственных деятелей, писавших в указах такие прекрасные рассуждения об очищении духовного чина от недостойных людей, о просвещении его ко благу св. Церкви и народа и т. п., и свалила всю вину на архиереев, которые, вместо выбывавших священнослужителей, должны были бы тотчас же озаботиться поставлением на их места новых достойных духовных лиц, «всячески обученных и наставленных христианскому закону и страху Божию;... однако сие толь важное и человеческому спасению потребное дело весьма забвению предано, а между тем люди без покаяния и причастия св. таин помирают, следственно же надлежит и тому быть, что в отдаленных от церквей местах люди принуждены жить без принятия от Церкви брака, и тако многие души погибают напрасно, еже ее и. в-во о таковом нерадении и упущении великим прискорбием и особливым ее и. в-ва сожалением нечаянно услышать принуждена». Вследствие этого 8 января вышел именной указ, в котором весьма наивно предписывается немедленно заместить все праздные места «людьми добрыми и непорочного жития и прилежными в чтении книг с разумом св. Писания», для чего прихожанам велеть выбирать по сущей справедливости и совести на каждое праздное священническое и диаконское место по 2 или по 3 кандидата, которых архиереям испытывать в течение не менее трех месяцев и, выбрав из них достойных, посвящать. Правительство все еще предполагало в духовенстве излишек в кандидатах на места: «понеже после генералитетской переписи церковников и их детей не токмо (не) умалилось, но и прибыло слишком 57000 человек, и по такому их множеству ежели Синод свое радение, також и архиереи в епархиях своих прилагать будут, то не токмо все церкви удовольствованы быть могут добрыми священнослужителями, но и затем останется их довольно, из которых выбрав молодых людей можно употреблять в школы и обучать высшим наукам, дабы впредь к церквам определяемы были ученые люди». В заключение велено, как можно скорее, составить именные перечневые ведомости, сколько духовенства с детьми записано в подушный оклад и сколько остается в наличности³¹².

В ответ на этот указ св. Синод представил кабинету все имевшиеся у него сведения о крайнем недостатке людей в клире, полученные из разных мест не только из епархии, но и от светской команды, и постарался выяснить правительству его ошибку насчет странной прибыли в духовенстве целых 57 тысяч человек, несмотря на все разборы. Вот какие сведения получал св. Синод из епархий: – высказывая свое затруднение продолжать разбор по последнему указу, московская синодальная канцелярия доносила, что «не представя о сем св. Синоду, она собою годных в солдаты церковников в службу отдавать весьма опасна, дабы впредь за неосторожность не понести какого штрафа, а хотя де и повелено годных отсылать в военную коллегию, а на их места к церквам определять других, только тех других определять не откуда, понеже де по нынешним разборам при каждой церкви церковников оставлено точию определенное число, а при многих церквах, как до разбора было, так и по разборе осталось только по одному человеку, а у некоторых, кроме самых малолетних, и ни по одному человеку не было и ныне нет; и тако... не токмо на места взятых в службу других взять неоткуда, но при многих церквах и не по одному церковнику не останется, а во священнический и диаконский чин производить отнюдь будет некого, потому что годные к производству все отданы будут за небытие у присяги в службу, а оставшие в негодных за отдачею, т. е. престарелые и скорбные, к производству уже не годны, а которые в 1730 и 1731 гг. были не больше 12 лет, оные за младостью не токмо в попы, но и во диакона по правилам и указам еще не приспели, и из того может воспоследовать то, что при многих церквах не токмо попа и диакона, но и церковников ни одного не будет». В другом доношении та же канцелярия писала, что московский вице-губернатор кн. Юсупов и лейб-гвардии капитан Юрьев с духовными персонами при разборе, по случаю указа о замещении праздных мест, пришли в затруднение за недостаточеством церковнослужителей и просят решить их недоумение, чтобы «из того в коей-либо по указам силе впредь не причлось к неисполнению не в предосторожность». Псковская консистория доносила, что в подведомственной ей епархии совершенно праздных церквей оказалось 55, да в других церквах не достает против штатного числа 89 протопопов и попов, 19 дьяконов, 9 певчих и поддьяков, 167 дьячков, пономарей и звонарей, – всего 287 человек. Из новгородской епархии сами присутствующие в комиссии о разборе доносили, что с начала разбора по текущий 1739 год взято ими в солдаты 1293 человека, да малолетних ниже 15 лет отослано в школу 621, и затем при церквах у отцов оставлено самое малое число детей, и то больных и малолетних, что если по указу еще взять в солдаты за присягу из действительных дьяков и пономарей, то в церковном служении учинится всеконечная остановка, что поэтому они спрашивают Синод, исполнять ли указ, опасаясь попасть под штраф и «чтобы церквей Божиих в пустоту не привести». По ведомостям поповских старост и заказчиков, в Новгороде с пятинами, на Олонце, с уездом, кроме Каргополя, Устюжны, Бежиц, Торжка и Великих Лук с уездами, во всей епархии пустых мест оказалось: протопопских и поповских 147, дьяконских 84, певческих 6, поддьяконских 9, церковнических 391, всего 638. Архангельская губернская канцелярия тоже остановилась разбором церковников, потому что, объясняла она в своем донесении, и без того при церквах не достает до положенного числа 107 человек, а по ведомостям из архиерейского дома даже 135. В донесении Тверского архиерея было написано, что в Тверской епархии оказалось 58 совершенно праздных церквей и множество с неполными причтами, между тем на основании последних указов Тверская канцелярия и остальных церковников за присяги забирает в солдаты, отчего церкви могут совсем запустеть, «понеже де у вышеозначенных присяг были токмо священно- и церковнослужители, из которых многие померли, а иные в чин священничества произошли, и на их места в церковный причет определены были из детей и не бывших у присяг», что канцелярия требовала к себе даже школьников, не бывших у присяг, и таких людей, которые числились по прежнему разбору больными. В Вологодской епархии праздных церквей показано 44, к ним требовалось 46 попов, 25 дьячков и 37 пономарей. Наконец в Москве при одних соборах было 60 праздных мест. Сведя все эти данные, св. Синод представлял, что по приблизительному счету в одних показанных епархиях требуется для замещения праздных мест до 1286 человек. Из прочих епархий ведомости не были присланы, но св. Синод предполагал, что «и там таковых праздных же церквей число немалое есть, а потому везде в церковном причте находится крайней недостаток, а определить на те праздные места некого»³¹³. – Далее, св. Синод почел нужным выяснить ошибку правительства в предположении такого крупного излишества людей в духовенстве. Предположение это было основано на том, что по ревизии в 1722 г. духовенства значилось 67.111 человек мужеского пола, а в 1737 г. по ведомостям об исповедовавшихся значилось 124.923 души, и так якобы больше на 57.812. Но при этом не обращено внимания на то, что 1) в 1737 г. при церквах оставалось еще полное штатное число духовенства да столько же оставлено в запас, но потом по сентябрьскому указу того же года о взятии в солдаты всех церковников и детей духовенства от 15 до 40 лет из того наличного числа выбыло весьма немалое число, а при церквах остаются везде малолетние, престарелые и увечные; 2) в ведомостях 1737 г. записано много священно- и церковнослужителей, посвященных по недостатку в духовенстве из оклада, которые прежде в ревизии записаны в подушном окладе 3) записано еще 14.000 душ малороссийского духовенства с детьми, которых в ревизию не писали, потому что в Малой России переписи не было; 4) в числе духовенства и его детей много малолетних, которых только в 12 епархиях насчитано 22.880 человек, также школьников, престарелых и других людей, которых определять на праздные места при церквах нельзя; наконец самая цифра духовенства 67.111, показанная в ревизии, совершенно невероятна, – судя по одному уже числу церквей, которых, кроме Малороссии, в 20 епархиях значится 15.761, она должна быть значительно больше; если положить на каждую церковь только по 3 человека причта да детей одной половине духовенства придать по 1, а другой по 2 человека, то и тогда выйдет всех 118.207, а при многих церквах причта по 6 и больше человек, не говоря уже о соборах. – Представив все это на благоусмотрение кабинета, св. Синод просил, – нельзя ли, ради крайнего недостатка в клире, всех оставшихся от разборов церковников, не бывших у присяг, от взятия в службу уволить, а тех, которые взяты, но в армию еще не отправлены, возвратить к церквам, за небытие же у присяг, по примеру малороссийских церковников, брать с них только штраф или в случае их несостоятельности чинить им наказание плетьми. На этот раз кабинет сдался на представление св. Синода и, хотя ничего не сказал в резолюции о возвращении к церквам церковников, взятых уже в службу, по крайней мере признал нужду оставлять не бывших у присяг на церковной службе впредь, поставив только необходимыми условием для этого брать с них показанный штраф, или бить их плетьми³¹⁴.

Ободренный этим успехом, св. Синод стал смелее ходатайствовать за духовенство. В октябре того же 1739 г. он просил о «возвращении сана двоим московским священникам, которые наказаны были за подпись к присяжным листам задними числами, причем ходатайствовал, чтобы за недостатком священнослужителей оставляемы были при церквах и другие такие же священнослужители только по взятии с них штрафа. Кабинет согласился и на это³¹⁵. В феврале 1740 г. св. Синод, ради той же скудости причтов и «за дарованный России блаженный и благополучный мир», просил правительство о возвращении в духовное ведомство церковников, которые, заплатив деньги за рекрутов, или поставив самих рекрутов за себя, записаны в подушный оклад и в рассыльные. На это ходатайство кабинета дал свое согласие уже после смерти государыни при Иоанне Антоновиче³¹⁶. В мае св. Синод докладывал кабинету о детях тех церковников, которые, будучи не годны ни к военной, ни к церковной службе, записаны в оклад, находя нужным оставлять этих детей в духовном звании для обучения в школах и замещения потом ими праздных мест. На этот раз кабинета не согласился с св. Синодом на том основании, что без детей упомянутых церковников за собой в оклад записать никто не похочет. Некоторых дряхлых церковников, которых никто не хотел принять к себе на пропитание, положено от оклада освобождать и отсылать на пропитание в монастыри, но детей их все-таки велено записывать в оклад³¹⁷.

Вследствие представлений о страшной убыли в духовенстве и других сведений о множестве запустевших церквей, которые ее имп. в-во «с особливым сожалением нечаянно услышать была принуждена», тон правительственных указов о духовенстве заметно стал спадать все более и более. К тому же кончилась и разорительная война с Турцией, которая требовала каждый год усиленных наборов. Пользуясь благодушным настроением, которое распространилось теперь в правительственной сфере, св. Синод осмелился наконец подвергнуть сомнению самую причину оканчивавшихся уже жестокостей с духовенством, доложил кабинету, что многие духовные лица не были у присяг без всякого дурного умысла, от одной своей простоты, и просил оставлять таких в их чинах по-прежнему; но изложив эту просьбу, признав упомянутых людей невинными, он спешил сейчас же смягчить либеральность своего доклада, прибавив, что за небытие у присяги их все-таки нужно подвергнуть штрафу, или плетям, как это узаконено относительно малороссийского духовенства. На этот доклад 8 июня последовала высочайшая резолюция, совершенно неожиданная по своему милостивому характеру: «не бывших у присяг иеромонахов, иеродиаконов, монахов и белых священников и диаконов к присяге привесть; и ежели по подлинному свидетельству явится, что они подлинно не от злости и упрямства или от какой другой злой причины, но токмо от одной своей простоты у тех присяг не были, то таких, для дарованного от Бога с оттоманскою портою мира, от телесного наказания и от штрафа освободить и быть им в прежних своих чинах»³¹⁸. В июне Сенат указал освободить от штрафа тех духовных детей, которые во время присяг имели 15 лет от роду, а также представить государыне доношение о церковнослужителях и духовных детях, которые не были у присяг не от злобы и упрямства, а по простоте, не благоволит ли она освободить от штрафов и их, как освободила таких же священнослужителей. Вслед за этим о всех таких церковниках велено отовсюду собрать надлежащие справки³¹⁹. Правительство сильно должно было спустить и тон своих цивилизаторских требований. Подловив его в благочестивых фразах указа 1739 г. о немедленном снабжении церквей священниками, св. Синод вошел к императрице с докладом, не благоволено ли будет, за крайним недостатком священнослужителей, от кандидатов священства не требовать обучения высших наук, а дозволить ставить их в священнослужители, обуча только букварю и катехизису. Государыня согласилась и указала при поставлении священнослужителей обращать внимание не на ученость, а главным образом только «на доброе и непорочное житие»³²⁰.

Можно представить, как духовенство было обрадовано, когда после короткого царствования Иоанна Антоновича, на престол взошла благочестивая цесаревна Елизавета Петровна, к которой давно уже стремились затаенные надежды и вздохи всех духовных лиц, измученных разборами и постоянными страхами политических подозрений и розысков. Под управлением этой государыни, оказывавшей величайшее благоговение пред православною Церковью и благоволение к духовному чину, духовенство надеялось получить наконец полное спокойствие от недавно выстраданных бед и приобрести для себя даже выгодное положение в государстве. Церковная проповедь, раздавшаяся теперь в храмах в первый раз после долгого молчания, не находила довольно сильных фраз и сравнений для того, чтобы выразить восторг проповедников при встрече на престоле давно желанной государыни, представляла ее воцарение спасением Церкви, живительной весной после долгой зимы нечестья, радостью земли и неба, радостью самого Христа, а саму императрицу восстановительницей падающей веры и народности, русской Есфирью и т. п.³²¹. Елизавета действительно оказала в свое царствование много милостей духовенству. Но, действуя единственно по движениям своего религиозного чувства, без всякой определенной системы, она подобно всем высоко поставленным благочестивым женщинам изливалась в своем уважении и милостях только в отношении к ближайшему к ней высшему духовенству и очень мало думала о положении низменного класса духовного чина, разных безвестных и скромных причтов в приходах. Прежние жестокости по отношению к белому духовенству прекратились, но начала, на которых они основывались, для которых они служили крайним выражением, остались одни и те же. Елизавета осудила указы своей предшественницы, но в своих собственных указах она постоянно высказывала твердое намерение во всем поступать по мыслям своего великого отца, следовательно на тех же основаниях, на которых опирались и разборы духовенства в царствование Анны Иоанновны.

В 1743 г. новая государыня предприняла произвести в государстве вторую генеральную ревизию и 16 декабря выдала для ее производства подробную инструкцию, составленную совершенно на тех же началах, которые лежали в основе первой ревизии при Петре³²². Понятно, что как скоро перепись коснулась духовенства, тотчас же должны были возыметь свою силу и Петровские штаты, и указы о лишних церковниках и детях духовенства.

В 12 пункте инструкции ревизионным чиновникам велено переписать все духовенство с детьми как в городах, так и в уездах, и оставить при церквах то же число, какое положено по указам 1722 и 1723 гг. о церковных штатах, после чего детей заопределенных, оказавшихся не действительно служащими священнослужителей, а излишних церковников и самих с их детьми, «допрося, кто куда пожелают, в посад и ремесленные люди, на фабрики и заводы или на пашенные земли, по их воле определять и в нынешнюю перепись писать в тех местах, а которые пожелают в военную службу, также которых в посады и к вотчинам и в другие места из платежа подушных денег никто не примет, а в военную службу годны, тех всех отсылать для определения в полки в военную коллегию, а которые в военную службу не годны, из тех здоровых определять на казенные заводы, а престарелых и увечных в богадельни, дабы никого из шатающихся не было». Ясно, что духовенству предстоял впереди новый и крупный разбор, хотя и менее жестокий, чем разборы прежнего времени. Нельзя не обратить внимания на то, что приискание рода жизни для лишних духовных людей инструкция о разборе предоставила на их собственную волю; но с другой стороны записывавшиеся в оклад лишались возможности выбрать себе владельцев, за которыми бы им записаться, между духовными лицами, нравившимися им более светских владельцев. Инструкция прямо указывала выписать из-за священнослужителей и тех церковников, которые записаны были за ними по прежним разборам, и по силе кабинетской резолюции 1741 г. приписать их к другим светским владельцам – помещикам, потому что священнослужители, не имея права владеть деревнями, не могут держать за собой и податных людей, в случае смерти таких безземельных владельцев или перевода их с места на место подушных денег не с кого будет и взыскивать. Кроме приписки к городам и деревням, лишних церковников дозволялось еще записывать в однодворцы для поселения на украинской линии³²³. По прежним примерам от переписи освобождалось духовенство донских казачьих земель³²⁴. Не видно также, чтобы она коснулась малороссийского края. Наконец по примеру своих предшественников императрица освободила от подушного оклада всех учеников духовно-учебных заведений, к каким бы состояниям они ни принадлежали³²⁵.

Само собой разумеется, что после недавнего погрома новый разбор духовенства встречен был духовными лицами с большим неудовольствием. Пользуясь свободою от прежнего страха перед правительством, св. Синод старался всеми зависящими от него средствами смягчить строгость ревизионной инструкции и сообщить начинавшемуся разбору более снисходительный и рациональный характер. С самого же начала ревизии он вошел в Сенат с представлением, в котором прямо протестовал против неблаговременной, по его мнению, строгости 12 п. инструкции. Указывая на «знатную духовного чина людей выбыль за небытием у присяг по разборам в военную службу» и на множество не замещенных никем вакантных мест при церквах, св. Синод представлял, что инструкция не обратила внимания на то, кем заместить эти праздные места, и предлагал от себя новый проект разбора духовенства, сущность которого состояла в следующем: перепись духовенства и его детей произвести, как следует, но после этого оказавшихся в какой-либо епархии лишними церковников или духовных детей в светскую команду отдавать не тотчас, но сначала сообщить списки их епархиальному начальству, для того, чтобы оно, по сношению с обретающимся у ревизии генералитетом, выбрало из этих людей потребное число для замещения у себя по епархии всех праздных священно- и церковно-служительских мест, затем остающихся после такого выбора подвергнуло разбору и негодных для церковной службы, неграмотных или увечных, передало для надлежащего распределения в светскую команду, а о других годных составила ведомости для отсылки в св. Синод; св. же Синод, рассмотря по этим ведомостям о каждой епархии, где окажутся лишние, а где чувствуется недостаток, имеет тот недостаток в одной епархии восполнить излишком другой, и об оказавшихся уже совершенно излишними и к церквам вовсе ненадобными сообщить правит. Сенату для распределения их по инструкции. Такое предложение затруднило Сенат; после „довольного рассуждения» он отвечал, что на такое важное изменение в высочайше утвержденной инструкции он не имеет права, и согласился только на то, чтобы излишних церковников и духовных детей не брали в службу и в оклад до будущего указа, который имеет быть издан после общей конференции Синода с Сенатом, а между тем, в качестве материала для обсуждения вопроса конференцией, указал в наискорейшем времени составить об этих церковниках и детях духовенства подробные ведомости³²⁶.

Полного согласия на предложение св. Синода не последовало, но духовенство могло быть утешено пока тем, что ужасы нового разбора по крайней мере замедлились до предстоящей конференции Синода и Сената; ревизионные комиссии должны были ограничиться одним составлением ведомостей о духовенстве и не записывали лишних церковников и духовных детей ни в службу, ни в оклад. Дело пошло бумажным порядком и, как всегда водится в подобных случаях, затянулось очень надолго. Прошел целый год, а конференция все еще почему-то не устраивалась; ни из одной епархии, кроме Астраханской, не присылались и ведомости о духовенстве. Между тем, между духовными властями, чувствовавшими себя гораздо смелее прежнего, и властями светскими начались пререкания и споры. По старой памяти Сенат думал произвести перепись духовенства и составить об нем нужные для конференции ведомости с помощью одних только светских чиновников при ревизии и в своем последнем определении не обратить никакого внимания на представление Синода о необходимости ревизионным комиссиям сноситься по этому вопросу с епархиальными архиереями и консисториями. Духовные власти не преминули выставить ему этот промах на вид.

Смоленский епископ Гедеон (Вишневский) прислал в св. Синод доношение, в котором исчислял все неудобства составления ведомостей о духовенстве одними канцеляриями ревизии и которое может служить для нас наглядным свидетельством того, как много вреда могли делать прежние, уже не бумажные только, а действительные разборы духовенства, когда они были в руках одних губернаторов в роде Бредихина и разных лейб-гвардии майоров и капитанов, при полном безгласии депутатов от духовной администрации. Гедеон писал, что от распределения священно- и церковнослужителей и их детей по известным категориям действительных и недействительных в канцелярии генеральной ревизии без сношения с консисторией церквам его епархии может учиниться неудовольство, а впредь к замещению убылых мест недостаток, «ибо в подаваемых тамо сказках и те, кои по духовным исследованным делам за правильные их вины вовсе от причта отрешены, как чаятельно, покажут себя действительными; иные же церковники вдовые, а другие двоеженцы, которых в священнический и диаконский чины произвесть не возможно; иные же злонравные и грамоте неискусные, а другие, может быть, и вовсе не умеющие, иные же написаны и поданы в сказках такие, которые из бегов из-за рубежа пришед и явясь гг. ревизорам, паки бежали, неведомо куда; в тех же сказках некоторые священнослужители по свойству, а иные по приятству или какому пристрастию написали действительными отписных, из подушного окладу не выключенных, а действительных показали не действительными, как о том в архиерейской консистории по доношению и следствию явилось; все же де таковые, за неимением о состоянии их во оной канцелярии ревизии известия, могут определены быть в число действительных причетников или к произведению в попы или диаконы на праздное место, а действительные и достойные, а наипаче сироты, не имущие родителей и сродников, обучению же в Смоленских школах или еще обучающиеся в надежду священства могут остаться и показаны быть за определением излишними; да в Смоленской же епархии имеется несколько и праздных церквей таких, что не только священника и диакона, но ни дьячка, ни пономаря и никого причетников нет и сказок не подано, и те де церкви за неведением в канцелярии ревизии могут остаться праздны » и проч. Сообщив это доношение Сенату, св. Синод представлял при этом, что подобные непорядки могут оказаться и в других епархиях, кроме Смоленской, и настаивал, чтобы самая перепись духовенства и ведомости об нем для представления в имеющую быть конференцию Синода с Сенатом подготовлялись сообразно с представленным выше проектом разбора, т. е. чтобы чиновники генеральной ревизии производили только перепись духовенства, а самый разбор духовенства и распределение его к церквам, равно как отделение лишних и негодных церковников и духовных детей предоставляемы были самим епархиальным начальствам, которые, учинив такое распределение и расписание, должны составить с своей стороны именные списки всего духовенства как действительно служащего и назначенного для определения к церквам, так и излишнего по разбору, различив между этими излишними годных к церковной службе от негодных именно, и сообщить такие списки генералитету при ревизии; затем уже из этих списков св. Синод предполагал извлечь краткие ведомости обо всем духовенстве для подачи в конференцию, которая должна была по ним произвести окончательный разбор духовенству, восполняя при этом, как сказано в прежнем проекте, недостаток духовенства в одной епархии излишком его в других, «дабы во всем государстве о том распорядок единожды учинить». Сенат не ожидал, чтобы предпринятый разбор духовенства мог представить собою такое сложное и трудное дело; привычный порядок разборов был очень короток, не руководился никакими общими соображениями, которые бы охватывали собою духовное сословие в целом его составе по всем епархиям, а довольствовался простым сличением с духовными штатами духовенства одной частной местности, даже каждого прихода, и припиской всех оказавшихся тут лишними к светскому ведомству, без всякого внимания к тому, что в других местностях остаются целые приходы без причтов. В своем сообщении св. Синоду Сенат отвечал, что до сих пор еще ниоткуда не прислано и тех ведомостей, какие требовались инструкцией о ревизии, кроме одной Астраханской епархии, а если составлять еще новые ведомости с указанной процедурой, то от этого произойдет одно только продолжение и сверх настоящего дела великое затруднение, ибо из одной Астраханской губернии, которая весьма менее других и в которой всего-навсего показано действительно служащих 4748 и недействительных 81, именная и перечневая ведомость во многих тетрадях состоит, и что поэтому он (Сенат ) определил с своей стороны, чтобы ревизия сообщала свои ведомости о духовенстве, как предлагал св. Синод, епархиальным начальствам, епархиальные же начальства, произведя по ним разбор для замещения церковных вакансий, сообщали как об определенных духовных лицах, так и об излишних ведомости генералитету при ревизии, а последний, составив с своей стороны краткие ведомости в Сенат для ведома, всех оставшихся за определением уже без дальнего отлагательства сам распределил по 12 п. инструкции³²⁷.

Но предложив эту упрощенную процедуру разбора, Сенат опять-таки по-старому предоставлял весь разбор деятельности одних местных властей и опять обошел самый важный пункт синодального проекта, на котором св. Синод главным образом и настаивал, т. е. чтобы разбор руководился соображениями о состоянии духовного сословия во всей его целостности, а не в том или другом крае России. Поэтому сенатское определение опять не повело ни к чему решительному. В таком виде вопрос о разборе продолжал оставаться до 1754 г. Деятельность ревизионных канцелярий за все это время должна была ограничиваться одним бумажным распределением духовенства на классы действительно и недействительно служащих, назначенных к определению в причт и заопределенных, да еще решением разных вопросов о духовных лицах по прежней ревизии. По некоторым делам этого рода видно, что отношение к духовенству светских властей было очень сурово и разбор мог принять весьма серьезный характер, если бы не встречал себе постоянного противодействия со стороны власти духовной.

Прежде всего при ревизии естественно возник вопрос о том, что делать с церковниками и мирскими людьми, которые по первой ревизии написаны были в оклад, а потом поступили в клир и теперь подавали прошения об исключении их из оклада. Мы видели уже, что Сенат решил этот вопрос очень строго, дозволил исключать из оклада только тех, которые получили сан священнослужительский, а податных церковников указал прямо лишать мест³²⁸. Ревизия не раз встречалась с такими церковниками и поступала с ними по всей строгости этого указа³²⁹. Еще строже поступали с церковниками, которые оказывались утаенными от прежней ревизии; их уже прямо отдавали в солдаты, «дабы из таковых праздношатающихся ни один без положения не остался, понеже оные церковники, за неумением грамоте и писать, и быв через многие годы в такой праздности, впредь к определению в церковный причет годными быть не могут»³³⁰. За держательство беглых причетников, скрывавшихся от ревизии, брали 10 рублей штрафа с виновных и на счет последних же отправляли этих беглых на место их жительства³³¹. Некоторые ревнители государственной пользы в своем усердии при производстве ревизии доходили даже до нарушения указов. Так наприм. московская канцелярия ревизии вместе с служителями Троицкой лавры записала в оклад и детей их, обучавшихся в Троицкой семинарии, числом 59 человек; пятеро из них за то, что не хотели платить оклада, были даже взяты под караул. На основании упомянутого нами указа, освобождавшего школьников от оклада без различия их происхождения, лавра горячо заступилась за своих питомцев. Но дело это, несмотря на всю его ясность, тянулось очень долго. Сначала ревизия отвечала на протест лавры, что в канцелярии нет никаких сведений о Троицкой семинарии, кем она заведена и по каким указам; потом, когда лавра представила, что семинария основана по высочайшей воле, и в доказательство сообщила ревизионной комиссии в подлиннике и самые указы о том 1738 и 1742 г., комиссия не урезонилась и этим, а потребовала еще сведений о том же предмете из св. Синода; наконец, уже по получении ответа из св. Синода, в 1750 г., примерно лет через 6 после начала всего дела, семинаристы из оклада были выписаны. Как и следовало ожидать, кроме хлопот, лавра должна была в этом деле потерпеть еще немалые издержки на взятки генералитету, ублажать чиновников комиссии деньгами, икрой, французскими винами, лимонами, свиными тушами, сеном и подносными иконами³³².

С особенным усердием ревизия занялась отпиской церковников, записанных в оклад по прежней ревизии, от духовных владельцев для отдачи их светским владельцам. Прежнее правило первой ревизии, чтобы записываемый в оклад непременно записан был за кем-нибудь, наблюдалось теперь с особенною настойчивостью. Свободный человек тяготил тогдашнее государство; оно не знало, что с ним делать, как собирать с него подати, иметь за ним административный надзор и проч., и спешило поскорее прикрепить его к какому-нибудь месту и лицу, которое бы за него отвечало. При том сильном значении Сената и служебной аристократии, какое видим в царствование Елизаветы, развитие свободы между податным классом было немыслимо; система всеобщего прикрепления развивалась все шире и шире. По инструкции ревизии записывались в крепость всякие разночинцы из положенных в оклад, бобыли, непомнящие родства, мастеровые, не приписанные к посадам, и солдатские дети негодные в службу. По другим указам закрепощались за воспитателями подкидыши и приемные незаконнорожденные дети (ук. 13 июля и 3 авг. 1744 г. 4 ноябр. 1746 г.). Даже солдаты, по получении отставки, иногда снова должны были идти в крепость к своим старым господам³³³. Записанные в оклад церковники и дети духовенства тоже должны были искать себе помещиков и делаться крепостными последних. В прежнее время запись за владельцами в оклад еще отличалась от крепостных отношений³³⁴; оттого церковникам наприм. дозволялось записываться за священнослужителями, хотя последние не имели никакого права владеть людьми; во время второй ревизии это различие уже не существовало, – всякий, за кем -нибудь записанный, считался уже или холопом, или крепостным своего владельца. Вот почему по инструкции ревизии все лица, записанные за людьми, не имеющими права владеть крепостными душами, должны были искать себе новых помещиков, в том числе и церковники, записанные за священнослужителями.

Некоторые ревностные ревизоры и тут пересаливали свое усердие. Генерал-майор Шипов и полковник Мещерский, производившие ревизию в белогородской губернии, вместе с церковниками стали записывать за помещиками бобылей, живших на церковных землях и записанных за церквами еще по писцовым книгам до Уложения царя Алексея. Сенат укротил их усердие, пославши к ним указ с замечанием, что делать такую запись весьма не надлежало, потому что деревни таких бобылей не поповские, а церковные, как при московских соборах и других некоторых церквах такие деревни имеются с давних пор³³⁵. По свидетельству Татищева, чиновники ревизии вопреки указам раздавали многих церковников помещикам, не обращая никакого внимания на желание самих церковников, к кому они хотят приписаться, а некоторые воеводы и секретари, отобрав из них самых лучших, брали себе, окладывали их оброком или продавали в солдаты, а негодных дозволяли уже брать другим³³⁶. Понятно впрочем, что запись за помещиками, даже и помимо указанных злоупотреблений, была несладка для церковников. Со стороны их начались разнообразные уклонения от этой записи. Желая остаться за духовными владельцами, некоторые из них спешили приписаться к монастырским вотчинам, которые оставались для них теперь единственным убежищем от светских помещиков, но ревизия находила их и в этом убежище.

В 1750 г. в Сенате решалось дело о 19 церковниках Калужской провинции, которые хотели отбиться от помещика Хитрово. Церковники эти до второй ревизии записаны были в оклад за священником Преображенской в Серпейске церкви Матвеем, но в 1744 г., по силе 12 п. инструкции о ревизии, переписаны были за действительного камергера Хитрово. После этого четверо из них, благодаря попу Матвею, успели занять церковные места; о. Матвей дал им отпускную и, обязавшись вместе с некоторыми из прихожан платить за них оклад, сам взялся хлопотать об их посвящении пред Крутицким архиереем; двое из них были посвящены в попы, один во дьяконы, а четвертый определен во дьячки. Остальные церковники подали епархиальному начальству заявление, что они записаны за Хитрово не по указу, против воли, и просили приписать их к вотчине Георгиевского монастыря, причем сослались даже на какую-то жалованную грамоту их дедам и отцам, дававшую им право всегда оставаться на церковной земле. Епархиальное начальство перенесло это дело в Синод, а Синод вошел в Сенат с представлением, чтобы все означенные церковники из-за камергера Хитрово были выведены, причем посвященные вовсе были исключены из оклада, а остальные, «буде всеконечно от подушного оклада миновать им не можно, приписаны были к Георгиевскому монастырю». Хитрово с своей стороны тоже вошел в Сенат с челобитной, в которой объяснял, что записанные за ним церковники нейдут в его вотчину, и просил о таком самовольном отбывательстве их сделать надлежащее распоряжение. Резолюция Сената последовала в пользу Хитрово. В своем сообщении св. Синоду Сенат объяснял, что поп Матвей после издания инструкции о ревизии не имел никакого права давать отпускные записанным за ним церковникам, а епархиальное начальство, в силу указов о непосвящении из оклада, не имело права посвящать их к церквам, не следовало ему принимать от них и челобитных о насильной записи за Хитрово, потому что дела о ревизии состоят под апелляцией одного Сената и до духовного правления нисколько не касаются. Но выставив так резко свое исключительное право рассматривать апелляции по ревизии, Сенат не почел затем нужным обратить внимание на самое челобитье церковников о насильной приписке к помещику, удовольствовался только внушением, что дело поведено не по форме, что духовное начальство суется не в свое дело, и безапелляционно решил: – числить всех означенных церковников за Хитрово, не исключая и посвященных, подушные деньги за последних взыскивать с тех, по чьему прошению были они посвящены, детей их, родившихся до посвящения, тоже числить в окладе, а за укрывательство от господина всем означенным церковникам учинить наказание, какое узаконено относительно беглых помещичьих людей и крестьян; духовным правительствам велено подтвердить наикрепчайше, чтобы впредь из таких в подушный оклад положенных людей, в противность указам, а особливо по таким ложным от посторонних людей увольнениям, в священно- и церковнослужители отнюдь не брали и не посвящали³³⁷.

Несколько раньше этого дела в 1748 г. в Сенате решалось другое подобное же дело о поповиче галицкого уезда с. Дешина, Иване Михайлове, которое выразительно показывает, как усердно старались подобные люди перейти от помещиков к монастырям. Михайлов подал в Сенат челобитную, в которой значилось, что еще во время прежней переписи церковников отец его Михайла Никитин и он сам с братом Василием записаны были, без всякого с их стороны желания, насильно и даже заочно, за галицким дворянином Шипулиным, что последний постоянно чинил им обиды и разорения и напрасные побои, брата Василия отдал насильно в солдаты, а в 1741 г. и его Ивана возил в Ярославль для отдачи в солдаты же, только не приняли, потому что ему Шипулину он ни по чему не крепок, что наконец в 1742 г. отец его Михайла Никитин начал в Сенате дело о выключении его из-за Шипулина вместе с детьми по причине насильной приписки, но Сенат передал это дело в Синод, а Синод указал учинить решение галицкой канцелярии, галицкая же канцелярия решила его, разумеется, в пользу Шипулина, сославшись на запись в книгах генерального свидетельства, где было сказано, что Никитин с детьми записаны за Шипулиным по желанию, а о самом этом желании заметила, что оно потерялось, и неизвестно, рукою или сказкой, или как иначе было выражено; в 1746 г. Михайлов апеллировал на это решение в Синод, но Синод сдал его апелляцию Костромскому архиерею, архиерей сдал ее в консисторию, а консистория отнеслась в ту же галицкую канцелярию, которая повторила свое прежнее решение; увидавши, что этого дела нельзя начинать прямо ни с Синода, ни с Сената, Михайлов решился подойти к своей цели с другой стороны, стал проситься в монастырскую вотчину железоборовского монастыря и неотступно приставал сначала к консистории и канцелярии ревизии, а потом к Сенату, чтобы его с семейством вывели из-за Шипулина, и «от обид и несносных нападков оборонили, ибо они от него Шипулина опасны не точию разорения, но и смертных побой, от чего и домишку своего лишились и принуждены скитаться меж двор, не имея себе дневного пропитания». Сенат решил отказать истцам в просьбе, потому что они записаны за помещиком по желанию, да и спору после приписки через 20 лет не поднимали, а по прошествии такого времени о желании или нежелании их решить невозможно; не принимать впредь подобных прошений и от других церковников, а всех оставлять за прежними помещиками³³⁸.

В 1748 г. сам Сенат издал указ, в котором предписывалось при записи церковников за помещиками не обращать внимания на желание самих церковников. Поводом к такому указу послужили донесения ревизионных канцелярий о трудности и черезвычайно медленном ходе этих записей, во-первых потому, что подлежавших переводу из-за духовных владельцев к светским было очень много, наприм. по донесению московской ревизионной канцелярии оказывалось их 798 человек в одной Калужской провинции, во-вторых большая часть церковников нарочно не объявляли своего желания приписаться к тому или другому помещику, выжидая, не пройдет ли горькая чаша крепостного состояния мимо, не являлись и сами помещики приписать их за себя³³⁹. В начале 1752 г. вышло еще более строгое распоряжение: – публиковать о заопределенных церковниках, не пожелает ли кто взять их за себя, а если через месяц желающих не объявится, приписывать этих церковников к фабрикам и заводам; как помещикам, так и заводчикам с фабрикантами давать на них владенные записи и быть им, яко крепостным, вечно за теми, за кем записаны, и впредь челобития от них, якобы не по желаниям их отданы, нигде не принимать; с беглыми поступать, как с беглыми же крепостными людьми и крестьянами, «для того, что оные церковники по неоднократно публикованным указам поныне помещиков себе не приискали и находились без распределения праздно». Церковники, впрочем, и после этого продолжали уклоняться от записи, так что в 1759 г. Сенату пришлось повторить свое строгое распоряжение³⁴⁰.

Записью за помещиками были недовольны не одни только лица духовного звания, подлежавшие этой записи сами; недовольно было все вообще духовенство; находились люди, которые осуждали эту меру Елизаветинской ревизии даже с той же государственной точки зрения, с какой смотрело на нее само правительство. В своих замечаниях о ревизии Татищев между прочим писал, что как излишних, так и непотребных, а паче пьяниц и выше 15 лет грамоте не умеющих детей духовенства и церковников всего лучше было бы брать в службу или приписывать к заводам, также к погостам и селам, дабы от их работы довольствовались причты, а ученых определять в сельские школы учить детей. «Которые церковники и другие вольные розданы владельцам из платежа оклада безденежно, оное мнится неправильно, ибо они суть государственные, и ежели к заводам они дальности ради или довольства людей при заводах отдать неудобны, то таких надлежало бы продать, за которых с охотою всяк даст за мужскую голову по 10 рублев, и через то немало бы правильных в казну денег пришло, для того об отданных надлежит рассмотреть, особливо которые, взяв таких, отдали в рекруты, с тех не зачитая той отдачи, взять других (рекрутов), а с отдатчиков, что противно указу годных в рекруты роздали, взять штраф противо продажи вдвое». Это суждение тем более любопытно, что автор его, как показывает уже и приведенный отрывок, вовсе не принадлежал в этом случае к защитникам духовенства. В тех же записках о ревизии находим у него мнение, что не мешало бы числить в окладе даже всех вообще церковников и детей духовенства, кроме только посвященных в священнослужители³⁴¹. Но мы уже видели, что Сенат не скоро мог находить и таких помещиков, которые брали бы себе церковников даром; продажа за деньги затянула бы дело еще далее; а Сенат с ревизорами торопились покончить свои хлопоты с вольными людьми поскорее, потому что, пользуясь слабостью государственной власти и надзора за общественным благосостоянием, эти люди, испорченные праздностью, приносили иногда положительный вред и государству, и обществу. Те же наприм. излишние церковники и дети духовенства, не находя себе никакой церковной должности, часто ничему не учившиеся, не знавшие никакого ремесла и избалованные даровыми хлебами при церквах, пускались иногда на разные темные промыслы, обращались к привольному в то время ремеслу – воровству и разбою³⁴².

В 1750-х годах в московской консистории производилось любопытное дело об одном поповиче Михайле, по прозвищу Медведе, который был есаулом разбойничьей шайки. Дело это началось в 1750 г. по жалобе содержателя шелковой фабрики в с. Фрянове (моск. уезда), Игнатия Францова Ширимана, о том, что его мастеровые были избиты на ярмарке крестьянами соседнего с. Никольского или Желтухина. Мануфактур-коллегия, в которую эта жалоба поступила, по следствию открыла, что 17 человек мастеровых были действительно тяжко изранены и что главными зачинщиками драки были богородский поп Михаил Андреев с детьми да иевлевский поп Димитрий Степанов, от которых и стрельба была по фабричным, и притом дети попа кричали: «бейте фабричных до смерти». Следственный чиновник коллегии доносил, что вообще «оные поповы дети многим обывателям чинят великие озорничества». Коллегия донесла о попах в синодальную контору, а эта предписала рассмотреть дело консистории. Вот какого рода сведения получены здесь о виновных. Поп Михаил Андреев был вдовец и не имел у себя ни ставленой, ни епитрахильной грамоты, в 1748 г. был заподозрен в поджоге; сыновья его были: Федор 32 лет, Михайла 30 и Алексей 27, – все без мест, занимались озорничеством и грабежом. Вскоре после начала дела помещик с. Богородского кн. Масальский подал в консисторию прошение, что он попа Михаила не желает иметь при своей церкви, ибо он всегда с детьми своими из дому отлучается. На допросах поп Михаил запирался во всем и главным образом напирал на то, что Шириман по тогдашнему обычаю сильных людей, не дожидаясь суда, допустил самоуправство, вскоре после драки схватил на дороге поповича Феодора и не утерпел, чтобы не сорвать на нем своего сердца, засадил его на фабрике на цепь и велел рабочим избить его езжалым кнутом, кулаками и дубиной, а потом, когда поп Михаил отправился выручать сына, Шириман схватил и его самого, вслед за тем обоих, закованных в цепи, повез в Москву, где и представил в мануфактур-коллегию, а эта сдала их духовному начальству. Узнавши все эти обстоятельства, консистория отправила за поповичами своего подканцеляриста с двумя солдатами. Репутация подсудимых, как видно, была довольно грозна, так что подканцелярист не понадеялся на одних консисторских солдат, а почел нужным заехать по дороге на фабрику к Шириману и захватить с собою еще человек 20 фабричных рабочих. В доме попа он действительно был встречен выстрелами из пистолетов и ружей, но все-таки успел арестовать двоих братьев, благодаря своему многолюдному конвою. Третьего брата Михаила Медведя не было дома; он ночевал у одной соседней барыни Бурцовой и, услыхав о наезде на отцовский дом, куда-то сбежал. Но только лишь консисторские посланные при въезде в Москву с арестантами отпустили своих провожатых фабричных домой, как, откуда ни возьмись, у Сухаревой башни напал на них Михайла Медведь и закричал караул; сбежалась полиция и их же захватила на съезжую, где Медведь объявил, что они пограбили дом его отца со всеми пожитками, указал даже свой коломянковый камзол на одном из консисторских солдат, вероятно захваченный последним по ошибке или нечаянно, и скрылся куда-то опять. Пока шла переписка между полицией и консисторией, открылось еще новое обстоятельство против арестованных поповичей. Один служитель вотчины господина Лачинова с. Старкова подал в полицию объявление, что в 1747 г. ночью 6 февраля на Старково напали воры с ружьями и рогатинами и пограбили господский дом, а во время обыска в доме попа Михаила много из пограбленных вещей найдено у него. После этого дело поповичей перенесено из консистории в судный приказ, где их подвергнули пытке, которую они выдержали, не повинившись ни в чем. Как ни в чем не уличенных, их отпустили на волю. Между тем Михайла Медведь продолжал укрываться от всех розысков полиции, усовершенствовался в своем разбойном промысле и сделался даже разбойничьим есаулом. Но, как видно, желая приобрести себе какое-нибудь законное положение в обществе, на всякий случай затеял в 1755 г. дело об определении его куда-то дьячком и несколько времени ходил по этому делу в консисторию, где даже успел найти себе и покровителей, в числе которых был сам секретарь консистории Донский. Во время этого хождения его уследили однажды на улице солдаты розыскной конторы, пустились его ловить и пришли в самую консисторию, объявляя его разбойником и требуя его выдачи. Секретарь сначала было за него заступился, говоря, что он человек добрый, но видя, что дело плохо, велел пока задержать его в консисторской тюрьме. Несколько времени спустя, контора розыскных дел прислала в консисторию формальное требование прислать к ней Михайла с отцом и братьями для розыска по оговору одного из пойманных тогда разбойников одной шайки с Медведем. Требование пришло поздно, потому что Медведь успел убежать из консисторской тюрьмы опять на большую дорогу. Секретарь Донский за его упущение приговорен был к тяжелому штрафу, который был выплачен уже в 1763 г. его наследниками. Консистория разослала по епархии указы о поимке Михайла с описанием его примет. О судьбе его не имеем никаких сведений, кроме заметки в автобиографии Ваньки Каина – известного вора и сыщика, книге когда-то очень популярной, где говорится, что в числе множества пойманных Каином воров и разбойников был и Михайла Медведь³⁴³.

В декабре 1754 г. по вопросу о разборе духовенства состоялась наконец давно жданная конференция Синода с Сенатом. Сенат и теперь не вполне согласился на известный нам проект св. Синода. Решение конференции было такое: всех, как действительно, так и недействительно служащих священно- и церковнослужителей, не положенных в подушный оклад, и их детей распределить в указное число сполна, а где из действительно служащих явятся негодные, грамоте не умеющие или подозрительные, то вместо оных, как в 1745 г. в правит. Сенате определено, определять и из недействительно служащих, не положенных в оклад, из них же оставить известное количество достойных людей для произведения на праздные священно-служительские места; если после этого в епархии окажутся излишние люди, между тем как в другой явится в священно- и церковнослужителях недостаток, то этот недостаток восполнять излишеством первой, но только в том случае, если эти епархии лежат в границах одной и той же губернии, а не в разных губерниях, дабы в сношениях по отдаленности затруднения и продолжения не было; по удовольствии таким порядком священно- и церковнослужителями целой губернии, излишних детей духовенства и церковников, еще не положенных в подушный оклад, приписывать в оклад к цехам, посадам, фабрикам и к помещикам, кто их взять за себя пожелает или писать в военную службу по 12 п. инструкции, дабы праздношатающихся нигде не осталось³⁴⁴.

После конференции разбор начался уже на самом деле. Но только лишь он начался, как в епархиях открылись из-за него знакомые споры между губернскими и епархиальными начальствами. В следующем 1755 г. Тверской епископ Вениамин донес св. Синоду, что Тверская, Кашинская и другие провинциальные канцелярии настаивали, чтобы разбор производился в их присутствиях, а не в духовных правлениях, и требовали к себе поэтому ведомостей о духовенстве. Но по рапортам из других мест, наприм. из Новгородской, Казанской, Ростовской, Нижегородской и Вологодской епархий, значилось, что разбор чинился там архиереями, консистористами и духовными особами обще по согласию с губернаторами и воеводами в духовных правлениях и консисториях. Поэтому св. Синод требовал указа, чтобы так чинился разбор и везде, ибо дело касается ведомства духовного, церковного клира, да притом же в канцеляриях духовным особам, особенно самим архиереям, и присутствие иметь крайне неприлично. Сенат согласился и выдал такой указ, присовокупив к нему, чтобы разбор производился без споров, поскорее и без утаек³⁴⁵. То же требование высказала сама императрица, присутствовавшая на конференции Сената и Синода в августе 1756 г.³⁴⁶.

Св. Синод с своей стороны делал неоднократные представления Сенату, направленные к одной и той же цели, – смягчению строгостей разбора, но каждый раз получал от Сената отказ. Мы говорили уже выше, что ему наприм. отказано было в желании расширить несколько церковные штаты посредством сохранения старых приходов, имевших число дворов меньше указного, а также двухкомплектных причтов в неоднопрестольных церквах, тоже не имевших для этого нужного числа приходских дворов. Далее, пользуясь недомолвкой указов, которые говорили об оставлении при действительно служащих отцах и детей их, но не определяли, какого возраста разумеются последние, св. Синод хотел было, чтобы при отцах оставляемы были и возрастные сыновья, хотя бы они могли жить самостоятельно и сами имели детей, даже внуков, а при замещении вакантных мест при церквах думал употреблять преимущественно детей умерших и недействительных священнослужителей, чтобы этим и их спасти от участи остаться за определением в излишних, «а действительно служащих и в живых сущих отцов дети, объяснял он, при оных своих отцах впредь в надежду священства и церковного причта и так оставлены и состоят свободными». Узнав об этом, Сенат поспешил дополнить недомолвку указов и постановил записывать при отцах только несовершеннолетних сыновей, а совершеннолетними, способными к службе, замещать церковные вакансии. Ходатайствуя о тех же детях не действительных и умерших священно- и церковно-служителей, св. Синод представлял, что постоянно и всюду открывается множество священнослужительских вакансий, что много требуется новых священнослужителей в ново-завоеванные города, ново-крещеные жилища, в ново-населяющуюся Сербию (Сибирь?), в полки и во флот, что кроме того, оказался недостаток священнослужителей в пяти епархиях, можно чаять такого же недостатка и в других, а для посвящения на все эти вакансии ждать возраста несовершеннолетних духовных детей, написанных при отцах или в школах, весьма долговременно; поэтому необходимо оставить при разборе больше людей в надежду священства и т. д. Сенат дал отказ и на это предложение. – Наконец св. Синод просил, нельзя ли не распределять никуда по инструкции малолетних детей духовенства, ниже 15 лет, коих отцы за пороки и подозрения отрешены от мест и следуют в солдаты и в оклад, потому что таковые невинные отцовским порокам дети купно с их порочными отцами к написанию в службу или оклад не подлежат и за отцов своих никаким штрафам не подвержены; можно бы было отдавать их лучше в школы для обучения в надежду священства, а некоторых из них определять по достоинству к церквам. Сенат отвечал на это, что во 1-х одних отцов без детей никто в оклад не возьмет, на поселение без детей они тоже неспособны, а во 2-х св. Синод напрасно определение в службу или в оклад и на поселение считает каким-то наказанием, – всему этому подлежат и совершенно невинные люди за одним только излишеством их по штату, что поэтому Сенат не только не может согласиться с требованием св. Синода, но и признает его «суще за противное указам»³⁴⁷. После этого со стороны св. Синода мы не встречаем больше никаких представлений в защиту духовенства.

Результаты Елизаветинского разбора духовенства определенно не известны. Судя по его производству, нельзя думать, чтобы он был особенно тяжел для духовенства. Тяжесть его значительно должна была умеряться тем, что он производился в духовных командах, а не одними военными командирами, которые бывало делали такие грозные наезды на приходы и совершенно их раскассовывали. Злоупотребления, на которые указывал Татищев, относились главным образом к церковникам, которые уже состояли в окладе по прежней ревизии и записаны были за священнослужителями. Прошло 5 лет со времени решительной конференции Синода с Сенатом, а правительство все еще жаловалось на то, что праздные церковники уклонялись от избрания себе рода жизни и тем только время продолжали; к концу царствования строго предписано всех таких разобрать и годных взять в солдаты насильно³⁴⁸. Из позднейших донесений некоторых местных начальств во время новой ревизии уже при Екатерине II узнаем весьма крупные цифры исключенных из духовного звания в 50-х годах; так наприм. тамбовский прокурор Жилин в 1766 г. доносил Сенату, что за 1759–1760 гг. из одной тамбовской провинции поступило в провинциальную канцелярию 349 церковников³⁴⁹. Но с другой стороны встречаем также весьма крупные цифры и таких церковников, которые успели ускользнуть от разбора; в том же наприм. году президент коллегии экономии кн. Гагарин доносил, что в одном г. Богородицке и в богородицкой и бобриковской волостях от разбора 1756 г. осталось до 200 праздных церковников и их детей, «из них же есть и таковые, которые весьма малограмотны, а другие и неумеющие, и впредь к производству в клир не подают о себе никакой надежды, и находясь в одной праздности, ни в чем высочайшему ее и. в-ва интересу, так и обществу, никакого плода не приносят». К своему решению – определить всех таких церковников в крестьяне, Сенат присовокуплял: «уповательно, что и в прочих местах таковых, оставших по оному бывшему пред сим разбору, праздно живущих церковников состоит весьма довольное число, кои не токмо в назначенный тогда срок, но и после через многое время, чему уже минуло более 10 лет, желания своего ко определению в службу не объявили и никуда не приписались»³⁵⁰. В самом донесении Жилина замечено, что из 349 церковников, взятых в разбор, 74 человека остались никуда не определенными; Сенат обвинял в этом провинциальную канцелярию и велел произвести следствие о том, почему она так долго запускала это важное дело, и с виновными поступить по указам. Наконец из синодских ведомостей, присланных в Сенат уже в 1769 г., узнаем, что при всем множестве безместных и праздных церковников, церковные вакансии до сих пор оставались не замещенными, что по разным епархиям, кроме сибирских, из которых ведомости были не присланы, праздных священно- и церковно-служительских мест было 12.626, – цифра, хорошо показывающая, как нерационально поступил Сенат, отвергнув проект Синода о восполнении недостатка духовенства в одних епархиях излишком других и предложение об оставлении при церквах большего количества кандидатов на праздные места³⁵¹.

До сих пор в течение всего описанного времени распоряжения администрации относительно штатов и разборов духовенства основывались на началах Петровской реформы и были прямыми выводами из законов Петра; нового не сделано было ровно ничего, хотя наприм. законодательству в течение всего этого времени постоянно предстояла весьма существенная задача выработать какие-нибудь определенные правила относительно добровольного выхода из духовного звания. Молодое поколение духовенства должно было все оставаться в своем звании, причем значительная часть его, не находя мест в определенной штатами службе церковной, должна была по неволе проживать при своих родных в совершенной праздности до тех пор, пока не нагрянет нежданная, негаданная гроза нового разбора. Гроза эта, как мы видели, повторялась через очень короткие промежутки затишья, которые всего лучше показывают, как настоятельно нужно было открытие постоянного выхода из духовного звания, и носила всегда какой-то неумолимо карательный характер. Сенат при имп. Елизавете отрицал этот карательный характер, говорил, что св. Синод напрасно смотрит на распределение детей духовенства и церковников, как на наказание. Но св. Синод не даром же выработал такой взгляд на это распределение; не даром с страшным для себя риском уклонялись от переписи сами подлежавшие распределению, – за ним следовало для них или тяжелое солдатское житье, или крепостное состояние; а очень недавно, при имп. Анне, сам Сенат и кабинет употребляли такие же разборы духовенства и в том же самом виде именно в качестве административной кары за недоброжелательство духовного чина к существующей верховной власти, – вину весьма тяжкую и стоившую такого же тяжкого наказания.

Правительство не заботилось обеспечить и облегчить выход из духовного звания. Духовная власть с своей стороны старалась закрыть для своих подчиненных и те непостоянные пути в гражданскую службу, какие открыты были для них практикой жизни. Все духовные лица должны были отдавать своих детей непременно в духовные школы для обучения в надежду священства и совершенно лишались права предназначать им какую-либо иную участь без обучения в духовной школе. Чем более у нашей иерархии развивалась ревность к распространению духовного просвещения, тем это правило наблюдалось строже и безусловнее, и тем более духовная школа становилась орудием замкнутости духовного сословия. В 1731 г. вышел замечательный в этом отношении указ св. Синода по случаю донесения ректора московской академии Софрония, что «в оную академию священники и диаконы и причетники детей своих для учения не отдают, отчего число учеников в академии умалилось и учение распространением пресекается, а оные священники и диаконы и причетники отдают детей своих в разные коллегии и канцелярии в подьячие». Св. Синод указал, чтобы все священно- и церковнослужители отдавали детей в школу «без всякого отлагательства и отговорок; а в подьячие по коллегиям и канцеляриям, также и в другие чины отнюдь не отдавать, под лишением чинов своих и под беспощадным наказанием; и для того велено... их обязать в том письменно с подпискою их рук, и коликих лет у кого дети не в службе ныне суть, взять сказки, и те сказки и обязательные письма подать в дикастерию, а из нее, учиня из того обстоятельный реестр, взнесть для ведома в св. Синод, а в епархиях архиереям о таковых поповских и проч. детях чинить по усмотрению потребности и лет их и по силе указов». А чтобы духовных детей в коллегии и канцелярии в подьячие и в другие светские чины не принимали нигде, о том в Сенат сообщено было ведение. Сенат согласился принять это ведение, и в следующем году, по поводу новых жалоб от начальства московской академии, выдал в том же смысле указ от себя³⁵². Из канцелярских должностей лицам духовного происхождения оставались только должности при Синоде и архиерейских приказах, а после в духовных консисториях и духовных правлениях. Духовное ведомство и с этой стороны замыкалось в особый мир, где все должности исключительно занимались своими людьми, тем более что государство, само терпя крайнюю нужду в гражданских чиновниках, не охотно дозволяло, а иногда и положительно запрещало поступать светским лицам на приказную службу по духовному ведомству. В 1732 г. Синод послал в Сенат ведение о том, чтобы канцеляристу г. Рыльска Звягину, который служил в дух. правлении, не делалось принуждения перейти в гражданскую службу. Сенат решил: «ежели у него Звягина отец был гражданского чина и он был у гражданских дел, то и ныне ему быть у гражданских же, а не у духовных дел... ежели же отец его был у духовных дел, то и оному сыну его быть, как и отцу его, у тех духовных дел. И о том в св. Синод сообщить ведение, в котором объявить, чтобы в св. Синоде определено было, дабы впредь к духовным делам в подъячие определяемы были из поповских, дьяконских и причетнических детей и из прочих того св. Синода ведомства, а из светской команды к таким духовным делам определять было запрещено»³⁵³.

Надобно, впрочем, сказать, что указы о запрещении лицам духовного звания поступать в гражданскую службу и вообще в светское ведомство исполнялись очень плохо. Делая такие распоряжения о своих служилых людях, как сейчас приведенное, светское ведомство с своей стороны мало думало о запрещении принимать к себе на службу людей духовного ведомства и делало им даже пригласительные вызовы, особенно ученикам из духовных училищ. Вследствие этого между тем и другим ведомством встречаем явные знаки борьбы из-за способных людей, в которых оба они одинаково нуждались.

Наприм. из московской академии постоянно вызывались воспитанники в академию наук, в московский госпиталь, в Сухаревскую математическую школу, в типографию, для обучения архитектуре, восточным языкам и т. д. Вызовы эти, производясь иногда в довольно крупных размерах, очень тяготили академию и вызывали сильные жалобы со стороны академического начальства. В 1732 г. ректор Софроний жаловался св. Синоду, что от непрестанных вызовов то в госпиталь, то в другие места «в академии зело мало учеников имеется». В 1735 г., по случаю вызова в академию наук 20 студентов, ректор Стефан Калиновский писал в св. Синод, что из учеников «не многие доходят до богословия: ибо инии посылаеми бывают в Санкт-Петербург для обучения ориентальных диалектов и для камчадальской экспедиции, инии в Астрахань для наставления калмыков и их языка познания, инии в сибирскую губернию с д. ст. сов. В. Татищевым, инии в Оренбургскую экспедицию с ст. сов. Ив. Кирилловым, инии же берутся и в московскую типографию и в монетную контору, мнозии же и бегают, которых и сыскать не возможно; еще же суть, что и по разным приказам принимаются, а искомии укрываются, а от другого вопрошены, отчего бегают, говорят, искать де места и хлеба за времени, понеже де мало видим тых, котории по совершении течения наук своих угодное пристанище получают: а что паче всего есть, что которое ученики по многотрудных в фаре, инфиме, грамматике, синтаксиме, через 2, 3 и 4 лета около их тщаниях и прилежностях, в пиитику уже, риторику и философию поступят, а остроумнейшии и надежнейшии покажутся, тотчас московские гошпитали учениками, яко своими друзьями, понеже из московских же латинских школ туды переведенными, для довольнейшего, честнейшего в гошпитали, нежели в академии, ученического состояния и содержания, удобно наговорены, повсягодно в московскую гошпиталь определяются и отсылаются, а в московской славяно-греко-латинской академии почти самое остается дрождие». Св. Синод распорядился по требованиям в госпиталь отпускать из академии учеников не из детей духовенства, а из разночинцев и солдатских детей, и притом таких, которые дошли не дальше синтаксимы, а из высших школ студентов не отпускать. Кроме того, академия старалась сбыть от себя в госпиталь учеников похуже, так что госпиталю приходилось иногда возвращать их назад³⁵⁴. В 1747 г., на основании регламента академии наук, при ней учрежден университет, в состав которого велено собрать 30 воспитанников из петербургской и новгородской семинарий и московской академии. Св. Синод опять предписал местным архиереям, чтобы собственно духовных воспитанников они берегли для нужд церкви, а в академию наук выбирали из разночинцев и только в крайней нужде из детей причетнических. Московская академия исполнила требование академии наук, но петербургская семинария нашла его для себя обременительным и архиепископ с. Петербургский Феодосий вошел в Синод с представлением, нельзя ли вместо нее назначить учеников из какой-нибудь другой семинарии, потому что по малолюдству ее ученики очень нужны для самой епархии. Президент академии гр. Разумовский настоял на своем, представив Синоду, что, в силу высочайшего повеления, он имеет право и всех 30 учеников взять из одной петербургской семинарии, но сделал для нее снисхождение, распорядившись выбрать учеников из трех заведений, чтобы ее не отягчить. Ученики были высланы³⁵⁵. – В 1754 г. был вызов студентов в медико-хирургическую академию, св. Синод и в нее велел посылать только учеников из разночинцев, несмотря на то что последних, как мы говорили, в это время по семинариям было уже очень небольшое число. В следующем году медицинская академия вынуждена была обратиться к св. Синоду с просьбой дозволить поступление в нее и детям духовенства, но получила в том решительный отказ «для некоторых указных и настоящих резонов». В 1756 г. от нее последовала новая просьба в Синод о том же предмете, в которой, указывая на крайнюю потребность умножения медицинских знаний, академия просила выслать по крайней мере человек 50 семинаристов из разных епархий. В св. Синоде наконец решили: ради крайней потребности в русских медиках дозволить отпуск в медицинскую науку таких семинаристов, кои в священстве и в прочем церковном причте быть не похотят, а пожелают сами обучаться медицинской и аптекарской наукам, но не иначе, как по усмотрению архиереев и ректоров, откуда и сколько человек в то пятидесятное число можно³⁵⁶.

С восшествием на престол имп. Екатерины II начались крупные преобразования во всем духовенстве. Прежде всего правительство обратило внимание на монастырские вотчины и в связи с вопросом об них на штат монашествующего духовенства. Учреждена была комиссия о духовных имениях с самыми широкими задачами – определить экономическое отношение Церкви к государству, составить общие штаты всего духовенства, изыскать средства для его содержания и образования. В 1764 г., по окончании работ комиссии по монастырскому вопросу, правительство объявило, что у него на очереди стоит теперь вопрос о белом духовенстве и что оно уповает «и эту часть с Божиею помощью к желаемому концу вскоре привести»³⁵⁷. Реформа этой части тоже началась с определения новых штатов для церквей, которое должно было, разумеется, сопровождаться новым генеральным разбором духовенства. Кстати, в то же время началась и новая ревизия государства, которая была предписана еще при Петре III. Епархиальным начальствам вместе с губернаторами, воеводами и полицмейстерскими канцеляриями предписано было с наивозможною поспешностью собрать о духовенстве каждой губернии и епархии полные ведомости, в которых представить сведения о том, сколько и в каких городах и селениях, при каких церквах, архиерейских домах и в школах состоит белого священства и церковных служителей с их семействами, не положенных в подушный оклад, с обозначением их возраста, умения читать и петь, и поведения. От разбора духовенства до собрания всех этих сведений велено пока удержаться³⁵⁸. К концу 1768 г. требуемые ведомости были доставлены из всех епархий, кроме двух сибирских, а в начале 1769 г. начался и самый разбор³⁵⁹. Нового штатного определения, впрочем, все еще не выработали и в основу разбора положены были старые штаты Петра I с прибавлением к ним только нового положения 1768 г. о дьяконах, по которому положено: при троих священниках быть двоим дьяконам, при двоих одному, при одном оставлять дьякона только в знатных местах, как то: в Москве, Петербурге, в губерниях, провинциях, городах и слободах, где священнослужители могут получать довольное пропитание, в селах же дьяконам быть лишь в приходах, имеющих не менее 100 дворов³⁶⁰.

Новое штатное определение церквей явилось уже в 1778 г. Правительству сделалось известно, что епархиальные начальства вовсе не обращали внимания на штаты Петра, назначали троих священников туда, где положено иметь всего только двоих, а вместо одного причта определяли к церквам по два под предлогом, будто бы столько нужно по числу приходских дворов, или «якобы лишние производятся на место престарелых и больных, кои отнюдь такового изнеможения не имеют, но оное чинят по проискам детей, родственников и свойственников их, через что оных сверх потребы излишне умножается, а от такового их множества всякие безобразия, бесчиния, ссоры, беспокойства и разные следствия происходят». Вследствие этого определены были новые штаты, в которых нельзя не видеть значительного сокращения причтов против штатов Петра. Положено было: 1) при церквах, при которых считалось не более 150 дворов прихода, быть только одному священнику; 2) в приходах, заключающих в себе до 200 дворов, второго священника ставить в тех случаях, если издревле было 2 священника и если одному нельзя управиться с требами, но «с крайним рассмотрением, если таковая необходимость подлинно окажется»; 3) двоим священникам быть при 250–300 дворах; 4) троим, где столько и прежде было и где без третьего нельзя обойтись; 5) число дьяконов определено согласно положению 1768 г. «А дабы на место живых под видом престарелости и других вин излишних производство удержать, то хотя приходские люди о произведении кого в священно- и церковно-служительские чины на места престарелых и больных просить будут, преосвящ. архиереям самим тех престарелых и больных свидетельствовать и усматривать самоперсонально, подлинно ль они состоят во всегдашних и таких болезненных припадках, за коими они своей должности исправлять отнюдь не в состоянии». Пределом старости для подобного замещения одного священнослужителя другим назначен возраст в 60 лет. У отставленного священнослужителя велено отбирать ставленную грамоту вместе с письменным обязательством не совершать никаких треб, а литургию служить с особливого благословения архиерейского³⁶¹. Это штатное определение легло потом в основание всех последующих разборов духовенства, причем распределение духовенства по приходам велено было производить по ревизским сказкам, принимая двор за 4 души мужеского пола³⁶².

В то же время правительство старалось положить границы излишнему умножению приходских и других церквей. По-прежнему выдавались строгие запрещения относительно построения домовых церквей³⁶³. Новые церкви в приходах велено строить не иначе, как с разрешения св. Синода, а возобновлять с разрешения архиереев³⁶⁴. Постановления об этом предмете соблюдались так строго, что архиереи без своего благословения не дозволяли делать даже наружных исправлений в церквах, отчего многие церкви оставались долгое время без поправок и разваливались; вследствие многих жалоб по этому поводу в 1774 г. св. Синод выдал разрешение производить все поправки, которые не касались внутренних частей алтаря и престола, и без дозволения архиереев, а архиереям указал не только не препятствовать подобным исправлениям, но даже поощрять их³⁶⁵. В 1795 г. предположено упразднить несколько ружных церквей, который были крайне бедны и большею частью совершенно не нужны, а священнослужителей от них перевести на праздные места при церквах приходских³⁶⁶.

Определение церковных причтов штатами при Екатерине II распространено и на Малороссию, которая доселе жила независимо от новых церковных порядков, вводившихся в Великороссии. Мы уже говорили о том, какое разрушительное влияние имели Екатерининские штаты на вольное малороссийское дьяковство. При том же митрополите Гаврииле Кременецком, который восстал против дьяков и их школяров, в 1778 г. началось в Малороссии определение штатами и священнослужительских должностей. Викариатства были запрещены; викариев велено было размещать на штатные места; от викариев, живших при отцах «на помощь их старости», отобраны ставленые грамоты, – им тоже велено искать себе самостоятельных штатных мест. С 1786 г., при м. Самуиле Миславском, в Малороссии введены все порядки великороссийских приходов³⁶⁷. При производившейся тогда ревизии велено было всех лишних священнослужителей, не исключая и малороссийских приходов, разместить на штатные места и на будущее время излишних не ставить к церквам ни под каким видом и предлогом³⁶⁸. После ревизии оказалось, что в некоторых местах украйны произошло даже излишнее сокращение причтов. Наприм. в 1795 г. белогородский епископ доносил св. Синоду, что в его епархии в некоторых приходах положено всего по одному причту на 250–300 дворов, и притом разбросанных на далекие расстояния от церквей, на 300–600 дворов назначено по два священника, а инде тоже по одному, несмотря на то, что у таких приходов в прежнее время было по три причта, и что прихожане просили и теперь убедительно просят оставить у них прежнее число духовенства, каковое и действительно необходимо нужно; кроме того при некоторых церквах приходы сделались больше, а при других меньше вследствие нового определения епархиальных границ соответственно границам наместничеств³⁶⁹, причисления к белогородской епархии церквей от других епархий и происшедшего отсюда передела многих приходов; архиерей просил прибавки в причтах и приведения последних в положение соответственное штатам 1778 г. Св. Синод согласился. При ревизии церкви велено писать, как следует по штатам, одноприходными, двуприходными и т. д., но священнослужителей оставить при них пока только наличных, праздных же мест во время производства ревизии не замещать, а заместить после, чтобы при ревизии не учинить в чем замешательства. То же велено чинить и по другим епархиям, где окажется такое же умаление причтов сравнительно с штатами³⁷⁰.

Вместе с точнейшим определением церковных штатов у духовного и светского правительства возникала давно уже знакомая забота о размещении священнослужителей, оказавшихся за определением. Число их сравнительно с прежним возросло еще более, так что наприм. по разбору 1769 г. оказалось 257 безместных священников и 11 дьяконов в одной московской епархии³⁷¹, и продолжало еще увеличиваться наплывом безместного духовенства из других епархий, которое не переставало стремиться в столицы, несмотря на то, что известные нам указы о преследовании его полицией имели полную силу и при Екатерине³⁷². В 1770 г. св. Синод издал указ, из которого узнаем, что многие священно- и церковнослужители, «иные из своих мест бежав, а другие под именем своих просьб в Санкт-Петербург и Москву пришед, у своих родственников и знакомых и на постоялых дворах укрывались, равно же и те, которые, отпросясь у своих архиереев под видом, якобы для свидания с свойственниками своими, с паспортами пристав в разные домы, за положенными им в тех паспортах сроками долговременно жили, а некоторые архиереи священно- и церковнослужителей, снисходя на прошения их, без всякого требования из своей епархии для приискания места увольняли, а те уволенные за неприисканием места шатались праздно и в непристойные духовному чину поступки впадали, а запрещенные от священнослужения попы, отправляя в домах крестовую службу, об определении себя в Санкт-Петербурге и Москве к церквам и в полковые команды домогались, отчего как архиереям, так и Синоду затруднение, а наипаче великая от таковых бродяг непристойность происходила». Св. Синод распорядился, чтобы священнослужители отлучались из епархий непременно с паспортами, только по делу и на определенные сроки, а по прибытии в чужую епархию являлись местному духовному начальству с объявлением о себе и о месте своего жительства; беспаспортных и с просроченными паспортами велено отправлять под караулом на место их прежнего жительства³⁷³.

В Москве против бродячих и крестцовых священнослужителей особенно энергично действовал преосв. Амвросий Зертис-Каменский. В 1768 г. он писал в консисторию, что «в Москве праздных священников и прочего церковного причта людей премногое число шатается, которые к крайнему соблазну, стоя на Спасском крестце для найму к служению по церквам, великие делают безобразия, производят между собою торг, и при убавке друг перед другом цены, вместо подлежащего священнику благоговения, произносят с великою враждою сквернословную брань, иногда же делают и драку, а после служения, не имея собственного дому и пристанища, остальное время или по казенным питейным домам и харчевням провождают, или же, напившись допьяна, по улицам безобразно скитаются». Консистории было поручено принять против этих людей самые строгие меры. Консистория донесла, что если всех безместных попов и дьяконов оставить в Москве, то от крестца никоими мерами унять их будет невозможно, что они нарочно не приискивают себе постоянных мест, «дабы, шатаясь по Москве, быть без всякого присмотра в сущем самовольстве, получая пропитание посредством оного самособлазнительнейшего на крестце к служению найма». В 1770 г. Консистория разделила все безместное духовенство на три разряда: одним, лишившимся мест не за вины, а просто по излишеству, дозволено определяться в викарии или служить по требованию штатных священников в церквах, но не по найму, а с назначения заказчика, к которому штатные священники и должны обращаться с просьбами о назначении к ним в помощь заштатных; других, лишенных мест за вины, но без запрещения в служении, велено немедленно выслать из Москвы для распределения в викарии на штатные места по уездам; третьих, запрещенных в служении, выслать из Москвы для распределения по уездам на праздные причетнические должности. Об этих распоряжениях немедленно дано знать полиции для того, чтобы она задерживала всех беспаспортных духовных лиц, как беглых, и представляла их в консисторию³⁷⁴. Но еще не успели выслать означенных лиц из Москвы, как в начале следующего года разразилась над Москвой известная моровая язва 1771 г., послужившая поводом к убиению деятельного архиепископа. Смерть его не без основания приписывается отчасти наущениям раздраженного против него безместного духовенства. Двоюродный внук погибшего святителя, Бантыш-Каменский, описавший его жизнь³⁷⁵, с большим раздражением рассказывает, как во время язвы «мерзкие козлы, оставив свои приходы, стояли у Варварских ворот (где висел образ Боголюбской Богоматери) с налоями, делая торжище, а не моление, городские домовые и уездные попы толпами бродили» и т. д., как они грозились побить камнями посланных владыки требовать их в консисторию, как потом во время бунта вместе с народом участвовали в ограблении Чудова монастыря и как наконец, по убиении святителя, написали на чудовских воротах эпитафию почившему: «и память его погибе с шумом». По свидетельству протоиерея Архангельского собора Петра Алексеева, последней удар святителю нанес какой-то церковник³⁷⁶. Надобно, впрочем, заметить, что по приговору следственной по этому делу комиссии в числе участников мятежа из духовенства показаны только 1 дьякон и 2 церковника, которые были наказаны кнутом и с вырезанными ноздрями сосланы на каторгу, да еще не изобличенные явно ни в грабеже, ни в убийстве по недостатку улик пономарь и священник³⁷⁷.

В феврале 1772 г. св. Синод снова выдал строгий указ против безместных и бродячих попов³⁷⁸. Но после язвы в Москве открылось столько вакантных мест при церквах, что консистория, распределив на них множество безместных попов, назначенных прежде к высылке из Москвы в уезды, все-таки нашла необходимым снова открыть в московскую епархию свободный въезд духовенства из других епархий. Его наехало так много, что в 1774 г. Консистория поспешила снова воротиться к прежним строгостям³⁷⁹. По свидетельству м. Платона, после язвы «на места умерших определены по большей части из разных епархий бродяги, которые на своих местах не возмогли ужиться, бросились в Москву и были определяемы синодальною конторою. Люди не только по большей части неспособные, но и невоздержные, а некоторые бесчинные. Их мало-помалу новый архиепископ переводил и на их места лучших и ученых производил³⁸⁰. С 1774 г. меры против бродячего и крестцового духовенства значительно усилились по всем епархиям. Московская консистория назначила постоянный караул на Спасском крестце из своих солдат и соседних священников, чтобы воспрепятствовать тут сборищам крестцового духовенства³⁸¹. При м. Платоне, вскоре вступившем на московскую кафедру, сборища эти действительно прекратились. В записках о своей жизни он рассказывает о себе, что «перевел безчестный крестец, который состоял в том, что у Спасских ворот всегда собиралось попов по 10, 20 и 30, бродяг из разных епархий, отрешенные от мест, а иные запрещенные и под следствием находящиеся, и нанимались, стоя на крестце, служить обедни при разных церквах за малейшую цену, копеек по 10 и по 5. Делало сие нестерпимый соблазн. Бог помог архиепископу все сие перевести так, что и следа не осталось; хотя оно, может быть, продолжалось через несколько сот лет, и хотя прежнее архиереи о том же старались, но не успели»³⁸². Распоряжения м. Платона коснулись и так называемых викарных или ранних священников, которые тоже служили при церквах по вольному найму и очень нередко выходили на крестец. Лишившись ранних литургий, прихожане многих церквей подняли такой громкий ропот, что он доходил даже до императрицы, и митрополит по этому поводу опасался встретить какие-нибудь неприятности от двора³⁸³; но его распоряжения не были отменены; – в удовлетворение жалоб он сделал только ту уступку, что дозволил в некоторых церквах служение ранних литургий местным священникам³⁸⁴.

В 1784 г. правительство предприняло большой разбор духовенства, который всего более способствовал к уменьшению числа безместных священнослужителей. Именным указом этого года предписано всех викарных и домовых священнослужителей, яко сверх штата и указного положения состоящих, разместить на штатные места, священников на священнические, дьяконов на дьяконские, а если таких мест не окажется, то первых определять на дьяконские, а вторых на причетнические или даже и тех и других на причетнические, а до того времени, как они разместятся, архиереям совсем удержаться от посвящения новых ставленников, кроме ученых³⁸⁵. Мера эта оказалась столь успешной, что наприм. в Москве через два года после ее объявления не оказывалось уже ни одного викарного священника, кроме запрещенных, и м. Платон объявил, что прихожане могут по-прежнему просить о производстве в священники и из не обучавшихся в школах церковников³⁸⁶. Но, с другой стороны, она, очевидно, была мерой временной, как и все разборы духовенства, и не решала вопроса о безместных священнослужителях в общем его смысле. Поэтому жалобы указов на беспорядки, производимые этими священнослужителями, на их бродяжничество, на стечение их в обеих столицах, не прекращаются и после 1780-х годов. По-прежнему следила за ними полиция, ловила их по улицам и обывательским домам и отсылала их в консистории; немало находилось между ними беглых, беспаспортных и даже самоставов. В 1798 г. указано было присылаемых полицией беглых священников и дьяконов отдавать на поруки, чтобы не бегали или в монастыри, а тех из них, которые окажутся присвоившими сан самовольно, немедленно отдавать гражданскому начальству³⁸⁷.

После преобразования малороссийских епархий все эти меры прилагаемы были и к тамошнему духовенству, между которым, вследствие долговременной слабости тамошних епархиальных властей, бродяжничество развивалось, можно сказать, до чрезвычайных размеров, в каких по великорусским епархиям оно могло проявляться разве только в древнее забытое время автономии приходской жизни. Священники часто ничем не отличались там от бродячих вольных дьяков, также ходили от парохии к парохии, отыскивая места, с своими ставленными грамотами иногда очень сомнительного качества. Мы уже видели этих «диких попов» на приходских выборах. Само епархиальное начальство поддерживало это бродяжничество, выдавая безместным попам грамоты без назначения прихода, так называемые «грамоты на приискание места». Получив такую грамоту, дикий поп был волен отправляться на все четыре стороны и приставать к какой угодно парохии. Д. Регламент запретил эти грамоты, и они действительно вывелись в Великороссии, но уцелели в малороссийских епархиях. Они были здесь даже необходимы, потому что вследствие сильного развития приходских выборов назначение безместных священнослужителей к определенным церквам в большинстве случаев могло иметь место только тогда, если такой священнослужитель успеет понравиться приходу; и вот, осаждаемые просьбами о местах со стороны разных безместных священнослужителей, наприм. приходивших из польских владений от притеснений католиков или получивших сан в Молдавии и Турции от бродячих и не бродячих греческих архиереев „про запас» или „на ваканс», без назначения храма, а также продавших свою парохию другим или изгнанных из прихода громадою и т. п., малороссийские архиереи ничего иного не могли сделать с этими просителями, как отправить их самих искать себе места с дозволительной на то грамотой от кафедры. Многие бродили и без всяких грамот, уходя из бедного прихода для наживания копейки наемной службой в Киеве или в Запорожье, а то даже просто какой-нибудь физической работой. Пока такой священник где-нибудь косил или молотил, или ходил с извозом, парохия его доставалась другому, а он и вовсе оставался без места. Особенно часто пускались в бродяжничество вдовые попы; освободясь от семьи, сделавшись, что называется, вольным казаком, такой вдовый священник шатался по деревням, приставал в городах к цехам, в Киеве и Чернигове приставал к бурсакам, распевая с ними канты под окнами, участвуя в бурсацких шалостях и попойках, вообще „бурлакуя», как человек бесцельный, пока его не ворочали в дом мать, теща, или дети, или пока самому не приходило в голову пристать к одному месту и покаяться пред епархиальным начальством³⁸⁸. Много способствовало бродяжничеству украинского духовенства право свободного перехода всего вообще поспольства с одного места на другое, существовавшее там до самого учреждения наместничеств в 1783 г. Земские власти не имели обыкновения спрашивать у пришельцев их видов и в своих округах дозволяли селиться всякому желающему без всякого стеснения.

При таких порядках нередко являлись по украинским селениям даже попы самоставы, или самозванцы. В 1769 г. один из таких самоставов, по фамилии Бреус, целых два года священствовал в с. Селище каневского староства, потом куда-то пропал и еще через 2 года явился в своей парохии уже польским гусарином. Парохияне пришли в ужас, когда он цинически рассказал им о своем самозванстве и нагло звал их под благословение, обвенчанные им хотели разводиться, но никто не вздумал его схватить. Насмеявшись вдоволь над громадой, он уехал и был таков. В заграничной украйне уже в конце 1780-х годов разыгралась другая любопытная история самосвятства, „исполненная химерогонства, криминальства и прочих неподобных поступков». Главным действующим лицом в ней явился некто Евстафий Пилипенко, пройдоха, выдававший себя под разными именами и званиями, всегда имевший с собой несколько разных билетов и документов, которыми и пользовался, смотря по надобности. В Полтавской губернии он женился на одной богатой казацкой девице, потом в 1787 г. бросил ее и бежал в польскую украйну, к чему побудило его между прочим совершенное им убийство своей работницы. За Днепром он в том же году присватался к дочери умершего хрещатицкого священника Морозова (в нынешнем черкасском уезде), наследнице, успел обмануть своими бумагами и невесту, и мать ее вдову Морозиху, и даже местного управителя Сушинского, сказавшись дворянином студентом Киевской академии, женился, взял у Сушинского согласие занять наследную парохию, а у парохиян выбор и выехал в Переяслав промоваться на попа, но скоро воротился и взял у Сушинского другой билет в русские владения тоже для рукоположения, в котором однако был назван уже священником. Через месяц он уже благополучно священствовал в Хрещатике, рассказывая одним, что рукоположен в Волошине, другим в Полтаве, третьим от адрианопольского архиерея. Все бы ему хорошо сошло с рук, но на грех у него явилась странная фантазия взять к себе и свою первую жену с детьми. С этой целью весной 1788 г. он нежданно явился к ней ночью и уговорил ее ехать с собой в польские владения; дорогой он рассказал ей, что у него есть за Днепром парохия, открыл также, что он женат на другой, но что и ее возьмет с собой и будет жить с обеими женами, потому что ему обеих жаль, и уговаривал ее не беспокоиться об этом обстоятельстве. Но после такого признания она немедленно выдала мужа духовному начальству. Началось следствие, которое обнаружило все описанные обстоятельства и подложность самой ставленной грамоты Пилипенка; грамоту эту смастерили для него двое каких то бродячих иеромонахов, кутил и плутов, как он сам. К следствию явилась и Морозиха с дочерью, прося возвращения забранных у нее Пилипенком вещей и удовлетворения за бесчестие. Сушинский прислал извинительное письмо, что, не разобрав дела, велел парохиянам слушаться самозванца; в этом письме он самым дурацким образом дивился такому ошуканьству и просил епархиальное начальство за бесчестие девицы Морозовой от Пилипенка, а moze z przyplodkiem, назначить хрещатицкий приход снова тому, кто возьмет ее в замужество. Морозиху удовлетворили деньгами, потому что вся ее претензия была в 7 рублей с полтиной. Но пока это следствие тянулось по всем правилам приказного искусства, Пилипенко бежал из под ареста. Дальнейшая судьба его и его жен нам неизвестна³⁸⁹.

Постоянно занятые вопросом о сокращении числа лишних священнослужителей и определении священнослужительского класса новыми штатами, правительство и духовная власть во второй половине XVIII столетия предоставляли священнослужителям довольно свободный выход из духовного звания. После указа 1724 г. вопрос о добровольно слагающих сан ни разу не поднимался в нашем законодательстве до времен Екатерины II. Между тем, чем более проходило времени после 1724 г., тем более указ Петра забывался, уступая место старинному суровому взгляду на расстриг. Некоторые епархиальные начальства не разделяли этого сурового взгляда; наприм. в 1748 г. в Тобольской епархии в далматовской духовной школе встречается учителем некто распоп Кирилл Павлов³⁹⁰. Но зато многие архиереи не только не исполняли указа 1724 г., но не разделяли даже воззрений собора 1667 г., держались понятий, господствовавших еще раньше этого собора, наприм. насильно заставляли постригаться в монахи всех вдовых попов и дьяконов, а некоторые (Арсений Мациевич) отправляли в монастырь даже вдовых дьяков. Св. Синод постоянно получал жалобы на такую строгость архиереев. Вторичное вступление оставившего свой сан священнослужителя в брак считалось фактом позорным и нечестивым, и более строгие из епархиальных начальств старались не допускать таких браков всеми мерами. В 1761 г. один вдовый дьякон просил у св. Синода разрешения на брак и присовокупил к своему прошению, чтобы св. Синод не отсылал его просьбы к его архиерею, потому что архиерей непременно принудит его к пострижению в монастырь³⁹¹. В 1733 г. был даже такой случай в Риге: тамошний протопоп Николай Ростовецкий подвергнул допросу одну попадью, у которой умер муж, выйдет ли она в другой раз замуж, объявляя, что если не выйдет, то он дозволит хоронить ее мужа в ризах, а то – нет. Св. Синод, по докладу Феофана Прокоповича, выдал сильный указ, в котором велено было сделать дознание, нет ли где еще подобных же суеверий, и искоренять их³⁹². Но насильственное недопущение до брака самих священнослужителей не было так серьезно преследуемо и дало повод знаменитому Ломоносову разразиться сильной филиппикой (в Рассуждении о размножении и сохранении российского народа 1761 г.), в которой горячий публицист уже перегнул дугу в противную сторону, требуя второго брака для священнослужителей даже без оставления ими свящ. сана. «Смешная предосторожность! Не позволяется священнодействовать, женясь вторым браком законно, честно и благословенно, а в чернечестве блуднику, прелюбодею или еще м……. литургию служить и всякие тайны совершать дается воля. Возможно ли подумать, чтобы человек молодой, живучи в монастыре без всякой печали, довольствуясь пищами и напитками и по всему внешнему виду здоровый, сильный и тучный, не был бы плотских похотей стремлениям подвержен?» и проч.³⁹³

При имп. Екатерине II сила указа 1724 г. была восстановлена вполне. В наказе депутату от Синода в комиссию о составлении нового уложения (Димитрию Сеченову митр. новгородскому) св. Синод писал, что нужно требовать подтверждения этого указа, дабы по силе его, священникам и диаконам, в непрестарелых летах овдовевшим и вступающим во второбрачие, в порок того не ставить и по желаниям их принимать и определять их в светские чины и в военную службу, кто куда способен окажется, не ставя ни в какой порок бывшего их в духовенстве обращения, и производить бы их в чины по порядку и по достоинству и заслугам, дабы они от других никакой отличности не имели и тем бы ревностнее службы свои оказывали³⁹⁴. Священнослужителям, оставлявшим сан, действительно предоставлялась свобода по желанию или поступать на службу, или записываться в купечество, мещанство и казенные поселяне. Духовная власть употребляла их на разные роды духовной службы, наприм. в причетники: «понеже, писалось в указах Синода по этому поводу, по правилам св. отец пресвитерам и диаконам вступать во второбрачие не запрещается; того ради, в рассуждении молодых лет и дабы оставшиеся дети без призрения не были, во 2-й брак вступать позволить и, исключа из чина, для пропитания с детьми, к церкви на праздное дьяческое место определить». Другие, из ученых, были определяемы в учители семинарий³⁹⁵. Третьи занимали канцелярские должности при консисториях. В 1782 г. один вдовый дьякон подал прошение Тихону III воронежскому о дозволении ему второго брака, ссылаясь на то, что у него остался после жены малолетний сын и что он сам «в нестарых летах страстей соодолеть не может и за тем чтобы от слабости не подать на чин диаконский подозрения». Преосвященный дозволил и по снятии сана сам определил его канцеляристом в свою консисторию³⁹⁶.

Для сокращения числа безместных и заштатных церковников, а также негодных или просто ненужных для церковной службы детей духовенства употреблялось прежнее средство – разбор в оклад, или в военную службу. Правительство не изменило своего прежнего дурного взгляда на этот многочисленный класс праздных людей, хотя и относилось к нему гораздо гуманнее, чем прежде. Разные беспорядки и даже преступления, в которых попадались эти люди, давали правительству только новые резоны к оправданию его дурного взгляда на них; наприм. в самой Москве они попадались иногда в карманном воровстве, срывании шапок с прохожих и т. п.³⁹⁷ Некоторые из них завинены были в грабеже Чудова монастыря и участии в бунте 1771 г. Во время рассуждений комиссии о составлении нового уложения против праздных церковников и детей духовенства раздавались очень сильные голоса. В одном из депутатских наказов от дворянства читаем «воровство происходит по большей части от множества безместных церковников, которые при духовном правлении числятся при отцах, а и самые отцы церковной земли многие имеют самую малую часть, а детей человека по два, по три, а иные и больше, а доходу на них никакого нет; в работе же, как всем известно, что род сей ленив; так не поведано ли будет безместных церковников определять в солдаты, а негодных в подушный оклад, через что платящие государственную подать крестьяне чувствовать будут легость, а воровство через оное уняться может; сказки же брать, сколько безместных дьячков, не от духовного правления, но от приходских людей»³⁹⁸. На одном из заседаний комиссии разрабатывавший по ее поручению вопрос о духовенстве кн. Щербатов предлагал было даже осуществить известную нам мысль Петра великого и Татищева об отчислении от духовного звания всех лиц, не состоящих на действительной церковной службе; по его мнению, под именем церковников следовало разуметь «только тех, кои действительно по положенному числу при церквах находятся, излишние же в число оных не полагаются, но дабы оные не находились без мест, то оные, яко мещане, могут вступать в торги и промыслы или, которые хотят, и в военную службу»³⁹⁹. Мысль эта не была осуществлена и теперь; разборы духовенства производились на основании прежних начал и новых Екатерининских штатов.

В начале царствования исключительно занимались распределением только тех церковников, которые оставались от прежнего разбора при имп. Елизавете. Так наприм. вследствие упомянутого нами доношения о незаписанных церковниках в Богородицке, богородицкой и бобриковской волостях велено было всех таких церковников разобрать и годных от 14 до 50 лет записать в солдаты, а негодных в денщики, погонщики, флейтщики, цирюльники и др. чины, кто куда способен; губернаторам и воеводам велено прислать в Сенат объяснения, почему они доселе не озаботились распределением этих людей и допустили то, что «интересам ее импер. в-ва немалое упущение последовало»⁴⁰⁰. От нового разбора церковников правительство, как мы уже упоминали, удержалось, несмотря на новую ревизию, до собрания подробных сведений о всем белом духовенстве, которые велено представить из всех епархий и которые оно считало необходимыми для предпринимаемых им реформ во всем духовном чине⁴⁰¹. Начавшаяся тогда война с Турцией заставляла сильно торопиться собранием этих сведений ввиду пополнения безместными церковниками полков; все-таки ведомости о духовенстве составлялись около трех лет и представлены были в Синод уже в 1769 г. Кроме великорусского духовенства, переписи подвергнулось тогда и духовенство малороссийское и сильно было ею встревожено; ходили слухи, что всех неграмотных сыновей духовенства будут брать в солдаты или запишут в крепость⁴⁰²; подобные слухи, заставлявшие церковников и духовных детей уклоняться от переписи, еще более тормозили ход дела.

Наконец в январе 1769 г. вышел самый указ о разборе. Рассмотрев синодские ведомости о духовенстве, Сенат нашел, что хотя по этим ведомостям священно- и церковнослужителей до штатного числа не доставало 12,626 человек, но «напротив того как при определенных к церквам в указное число священно- и церковнослужителях детей их, так и сверх того под разными званиями показанных столько находится, что и за помещением в штат вышеозначенного числа останется еще в излишестве весьма знатное число сих людей, которых, за их праздностью и что оные в силу состоявшихся об них указов ни в подушный оклад никуда не записались, ниже в семинарское учение доныне не вступили и принадлежащими науками священническому чину достойными себя не сделали, при нынешних военных обстоятельствах без отягощения народного в пользу отечества употребить по справедливости возможно, каковые наборы и прежде во время турецкой войны были». На этом основании Сенат указал, за исключением Петербурга, имеющего мало церквей, произвести повсюду общий разбор духовенства на основании следующих пунктов: 1) так как в синодских ведомостях оказалось много неисправностей, особенно относительно верного обозначения лет детям духовенства, то губернаторам через подчиненные им воеводские и провинциальные канцелярии собрать новые ведомости о церковниках и детях духовенства с точным обозначением лет, умения читать и писать, сколько где определено церковников и детей их к церквам или в других званиях состоит, затем из детей состоящих при церквах священно- и церковнослужителей от 15 до 40 лет от роду взять в военную службу четвертую часть; 2) из недействительно же служащих и безместных церковнослужителей, также впадших в вины и наказанных, по своим домам праздно живущих, равно как из детей их и из детей священно- и церковнослужителей запрещенных, находящихся под следствием и подозрительных, потом из не умеющих читать и писать или умеющих несовершенно и еще обучающихся, от 15 до 40 лет, взять половину; 3) при этом детей ниже 15 лет осмотреть для поверки, и если которые из них явятся старше 15 лет, из тех половину тоже взять в солдаты; 4) семинаристов разбору не подвергать, но чтобы дети духовенства, отбывая от набора, не стали теперь только записываться в семинарии, в расположение к набору не класть только тех из них, которые записаны в семинарии до 1 декабря 1768 г. Таким образом весь разбор предоставлен был деятельности светских властей, губернаторов и канцелярий, которые должны были не слишком доверяться ведомостям и объявлениям духовных властей и сами поверять последних; при таких условиях он мог принять очень суровый характер, но гуманное настроение правительства не замедлило смягчить изложенные пункты небывалым прежде ограничением. «Если бы при сем наборе, сказано в указе, случилось, что вступающий в службу из неспособных к церковному клиру оставлял бы иногда родителей своих без всякого пропитания, которое они до того времени, не имея за старостию своею никакого другого способа, единственно от него получали, а через то оного совсем лишиться принуждены были б, то и в сем случае Сенат уверен, что гг. губернаторы потщатся таковые неудобства при разборе их таким образом отвращать, чтоб в выше определенное число предпочтительнее брать из таких домов, которые бы за взятием их не оставались уже без настоящего к прокормлению их хозяина». В заключение указ выражал надежду, что по выполнении предписанных пунктов при церквах останутся одни только грамотные и благонравные духовные лица, и ввиду такой важной цели внушал губернаторам вести дело с особенною тщательностью и добросовестностью⁴⁰³.

После набора вскоре возник вопрос о том, что делать с церковниками, которые оказались негодными к военной службе и о которых указ о наборе не сказал ничего определенного. В прежнее время по обычному, давно уже заведенному порядку всех таких церковников вместе с детьми писали в оклад и, как излишних, уже не принимали снова в духовное звание. В настоящее время правительство отнеслось к ним гораздо гуманнее. В 1773 г. в св. Синод поступили доношения от Тихона II епископа воронежского и Феодосия тамбовского о нескольких церковниках, за негодностью к службе присланных с паспортами обратно в консистории и изъявивших желание опять поступить на церковную службу; архиереи спрашивали Синод о том, принимать ли их на эту службу, причем мнением своим заявляли, что так как они выбыли из духовного звания за излишеством, то принимать их не следует, а пусть военная коллегия сама распределит их, куда следует, по их теперешнему уже светскому званию. Св. Синод выдал указ согласный с этим мнением⁴⁰⁴. В ответ на этот указ военная коллегия представила св. Синоду, что распределение этих церковников должно принадлежать не ей, а самому св. Синоду, что принимать их к церквам не раз дозволялось и в прежнее время, что кроме того возвращенных от набора церковников нельзя и считать в светском звании, потому что они еще не были ни на какой службе, и что так как по нераспределению они могут оставаться в праздности и оттого впадать в разные продерзости, то св. Синод должен непременно сделать о них рассмотрение по указам и либо определить к церквам, либо отослать к губернаторам для определения в подушный оклад. Св. Синод изменил свое прежнее решение и дозволил определять таких церковников к церквам⁴⁰⁵. Мы видели также, что, пользуясь гуманным настроением правительства, в 1770-х годах на церковную службу во множестве стали проситься и такие церковники, которые уже числились в подушном окладе; но после нескольких частных случаев удовлетворения подобным просьбам правительство остановилось на прежнем правиле – из подушного оклада в церковный чин никого не определять⁴⁰⁶.

Одною из замечательнейших для нас особенностей царствования Екатерины было ослабление прежних стеснений относительно добровольного выхода церковников и детей духовенства из духовного звания на гражданскую службу. Известные нам указы 1731 и 1732 гг. стали терять свою силу еще при имп. Елизавете. В первые годы царствования Екатерины дети духовенства имели возможность поступать в разные канцелярии иногда даже без увольнительных видов от духовного начальства. Впрочем, с самого же начала разбора это было строго воспрещено, потому что правительству сделалось известно, что множество детей духовенства стало укрываться от набора в канцеляриях. В конце мая 1769 г. Сенат издал указ навести справки по всем канцеляриям, коллегиям и в других светских командах, нет ли где на службе лиц из духовного звания, определенных без увольнения от духовного начальства после указа о наборе, и всех таких взять в военную службу, как то же самое указано было в пунктах о наборе относительно укрывающихся от военной службы в семинариях⁴⁰⁷. После этого выход из духовного звания в какое бы то ни было светское состояние всегда поставлялся в зависимость от увольнения со стороны самого св. Синода. Так, в 1775 г. открылось, что в Балахне без этого увольнения пять человек церковников записались в купечество, и выдан указ – лиц духовного звания без увольнения от Синода в купечество не записывать и в случае их о том просьб наводить предварительно справки по духовной команде, не нужны ли они для церковной службы⁴⁰⁸. Если вспомним при этом то, как неохотно духовная власть всегда отпускала из своего ведомства всех лучших, даже просто только грамотных людей, в которых сильно нуждалась и во второй половине XVIII столетия, то мы не можем не видеть в приведенных указах нового стеснения для свободного выхода из духовного звания. Но это стеснение, которое, как увидим, и не замедлило обнаружиться со стороны духовных властей, тогда же было совершенно парализовано частыми правительственными вызовами способных лиц из духовного ведомства в светское, которое крайне теперь нуждалось в них вследствие больших преобразований в государстве по гражданскому и учебному ведомствам.

После учреждения о губерниях (1775 г.) и открытия наместничеств потребовалось громадное количество способных людей для наполнения новых присутственных мест, особенно наместнических канцелярий. Самыми первыми кандидатами на вакантные канцелярские должности явились молодые люди из духовного звания; но так как увольнение их в светское звание через св. Синод сопровождалось слишком длинной процедурой и было вследствие этого довольно стеснительно, то в начале 1779 г. вышел указ, по которому лишних церковнических детей и семинаристов дозволялось определять в наместнические канцелярии по сношению этих канцелярий с одними епархиальными архиереями; – впрочем в пользу духовного звания сделано было при этом важное ограничение, из семинаристов епархиальной власти дозволялось увольнять только тех, которые доходили не выше риторического класса⁴⁰⁹. Но и этой свободы выхода из духовного звания совершенно было достаточно для того, чтобы дети духовенства сотнями устремились в канцелярии. В том же году в канцелярию наприм. Нижегородского наместничества поступило их 155 человек из умевших писать, – явление до этого времени еще небывалое⁴¹⁰. Гражданские начальства, нуждаясь в чиновниках, употребляли с своей стороны все средства привлекать к себе в канцелярии воспитанников духовных школ. Из Киевской академии в том же году просили в разные места даже таких учеников, «которые неспособны к учению». В 1778 г. орловский наместник Репнин, приглашая к себе студентов на службу, делал им самые лестные предложения, – казенную обмундировку и жалованья от 40 до 100 рублей на первый же раз. К нему тогда же уехало 23 студента. В 1784 г. из Киевской академии поступило в разные канцелярии 12, а в 1795 г. 30 студентов, отправленных самою академией, кроме тех, которые сами отыскивали себе места на гражданской службе⁴¹¹. Подобных примеров много можно представить из историй разных семинарий и академий⁴¹².

В 1782–1786 гг. учеников семинарий и академий усиленно вызывали в учители народных школ. В 1783 г. вытребовано было с этою целью 142 человека и притом из самых лучших учеников. В 1786 г., когда предположено было открыть народные училища в 25 губерниях, вытребовано было из разных семинарий 40 самых лучших риторов и философов. В 1788 г. последовал новый вызов семинаристов в учители малых народных училищ. Из петербургской семинарии по этим требованиям столько выбыло учеников, что высшие классы почти опустели, и м. Гавриил стал чувствовать значительное затруднение в приискании достойных лиц для занятия священнослужительских мест⁴¹³. Из Киевской академии в 1786 г. в главное народное училище вызвано было 45 студентов, а в 1790 г. – 25⁴¹⁴. Особенно много духовных воспитанников вызывалось на медицинскую службу, преимущественно с 1786 г., когда последовало преобразование медицинской коллегии и для удобнейшего снабжения российской империи искусными врачами велено было умножить в трех медицинских училищах число лекарских учеников. Так как в медицинскую науку требовались молодые люди, знающее латинский язык, то коллегия и обратилась к св. Синоду с просьбой о беспрепятственном увольнении в медицинскую науку учеников семинарий и академий, назначая для приема их три срока, в январе, мае и сентябре. Св. Синод очень неохотно согласился исполнить эту просьбу и в указе, выданном по этому случаю, оговаривал свое согласие важными условиями, «если ко удержанию учеников, пожелавших в медицинскую науку, в духовном звании надобности не усмотрится или которые из риторики к высшим наукам безнадежные, кроме того требовал, чтобы местные духовные власти, отпуская духовных воспитанников в медицинские училища, назначали в их аттестатах крайние сроки для поступления в коллегию с тем, чтобы, кто в назначенный срок не будет принят в число медицинских учеников, тот не определялся еще ни в какие иные науки, а возвращался в свое прежнее духовное училище. После этого в медицинскую науку ежегодно уходило весьма значительное число духовных воспитанников; даже из академии каждый год увольнялось от 4 до 15 человек, а из Киевской академии в 1788 г. разом ушло 29 человек в елизаветоградский госпиталь, да в 1795 в разные медицинские училища 30 студентов»⁴¹⁵. В 1795 г. вышел даже общий указ о ежегодном отпуске во врачебные управы по 50 человек способных и знающих латинский язык и словесность семинаристов⁴¹⁶. Немало духовных воспитанников уходило еще в московский университет.

Св. Синод и епархиальные архиереи принимали эти частые вызовы семинаристов в светские училища с большим неудовольствием, старались высылать учеников как можно похуже или таких, которые учились еще в риторике, а не слушали ни философии, ни богословия. Представитель тогдашних русских иерархов м. Платон употреблял все меры убеждения и власти для того, чтобы заставить своих академистов и семинаристов избирать одну духовную службу и всегда очень горько сетовал об уходе их в другие ведомства, кроме духовного. В 1783 г. один учитель академии М. Завьялов подал просьбу об увольнении его из духовного звания; митрополит написал на ней: «как Завьялов недавно в академии должность учительскую проходит, то должен он еще оную продолжить и тем заслужить приобретенное им в духовных училищах просвещение». По распоряжению Платона все ученики, переходившие из риторики в философию, должны были давать подписки в том, что они желают остаться в духовном звании. Мысль о том, что воспитанник духовной школы должен готовиться непременно на служение Церкви для назидания учащихся развивалась даже на публичных диспутах. В 1782 г. на публичном собрании московской академии разыгрывался диспут между двоими студентами о том, какой избрать род жизни по окончании курса, причем один из актеров, игравший роль благовоспитанного студента, по имени Добросклонина, должен был доказывать другому, игравшему роль Ветренникова, преимущества духовного звания и пред военным, и пред судебным, и всяким другим, которыми оппонент увлекался по своей ветрености⁴¹⁷. То же стремление удержать семинаристов в духовном звании проявляли и другие архиереи. В 1787 г. Дамаскин Нижегородский, несмотря на то, что, будучи воспитанником геттингенского университета, сам был человеком совершенно светского образования и подвергался за это даже осуждению со стороны других иерархов, писал м. Платону о двоих учениках Нижегородской семинарии: «здешние семинаристы, обучавшиеся в московской академии, на сих днях явились ко мне и просили дозволения, чтобы им еще поучиться в академии, а потом в московском университете, но как я приметил из их речений, что им хочется посредством университета выйти в другое состояние, то и рассудил оставить их здесь»⁴¹⁸.

Беспрепятственный выход из духовного звания духовная власть с своей стороны предоставляла только безграмотным, недоучившимся или плохо учившимся детям духовенства, которые составляли лишнее бремя для духовного звания. В 1770 г. св. Синод издал постановление: «непонятных учеников, которые к продолжению наук никакой о себе надежды не подают, долговременно в школах не держать, и кои из них окажутся за неимением способных дарований или же за болезнями к учению не способны, а в пороках и побегах не бывали, оных производство к местам оставить на рассмотрение преосв. архиереев»⁴¹⁹. Одни из них определялись на причетнические места, другие должны были избирать себе род жизни в светском звании. Исключения из семинарий и академий стали производиться в огромных размерах, наприм. в 1793 г. из московской академии исключено было 146 человек. Некоторых выгоняли из школ даже с бесчестием, наприм. об одном ученике риторики Платон сделал такое распоряжение: «яко нерадивого и ленивого ученика, выключить, выгнав его из академии в присутствии учеников до ворот метлами»⁴²⁰. За недостатком определенных постановлений об этих исключенных учениках участь их была подвержена многим неприятным случайностям. Хорошо, если они успевали попасть на дьячковское или пономарское место, а иначе им постоянно угрожало податное состояние, или даже солдатство; поэтому они старались до последней возможности держаться при школах или вообще в духовном звании в качестве ожидающих места и своей многочисленностью продолжали вызывать со стороны правительства новые распоряжения о разборах.

В 1784 г. начался новый разбор духовенства, важнейшей особенностью которого было то, что для оставления церковников и детей духовенства в духовном звании требовалась не столько принадлежность их или их отцов к числу действительно служащих, как в прежние разборы, сколько известная степень их образования. В основание разбора положены были ведомости о духовенстве, собранные в Синод к ревизии 1782 и 1783 г. По решению общей конференции Сената и Синода, утвержденному государыней, указано было: 1) всех священно- и церковнослужителей, числящихся в штате, вместе с вступившими в штатное число из подушного оклада по ревизии, числом 84.131, оставить при служении; 2) в настоящее до штата число, на 9.548 числящихся по ведомостям вакансий, распределить 1.540 человек священно- и церковнослужителей, оставшихся в разных епархиях за штатом, чтобы после этого заштатных уже никого не было, затем на остальное число вакансий разместить достойных из детей действительных священно- и церковнослужителей от 51 года возрастом и выше; 3) оставить сверх того на будущее время 11.329 обучающихся в духовных училищах и семинариях без изъятия и тех из них, которые происходят из податного состояния, также детей духовенства ниже 15 лет, находящихся при отцах; семинаристов впрочем разобрать по способностям и успехам, и способных более к гражданской, чем к церковной службе, по-прежнему отсылать и на будущее время в наместничества для канцелярской службы, также в учители народных школ; затем 4) остальных детей духовенства свыше 15 лет, хотя бы они были и действительно служащих отцов дети, но в семинариях не обучаются и в церковные должности не приготовляются, всех и с детьми их для общей и собственной их пользы, чтобы праздными не оставались, заставить избрать род жизни, предоставляя им на волю поступать в купечество, в военную службу, в цехи или в число государственных крестьян, в последнем случае со льготой при поселении на земле от податей на несколько лет; 5) престарелых и больных священнослужителей, не записывая в оклад, оставить на пропитании у их детей, а бездетных отсылать в приказы общественного призрения; детей их распределять, как сказано в 4 пункте; 6) на основании того же пункта поступать с церковниками и их детьми, оставшимися за штатом, не обучившимися исправно грамоте и бывшими в подозрениях, кроме посвященных уже в св. сан, также престарелых и увечных; 7) церковников из податного состояния, не выключенных из оклада, кроме посвященных в попы и дьяконы, возвратить на места, где они числятся в окладе. Епархиальным начальствам вменено в обязанность составить именные списки всех, кто должен остаться при церквах и кто будет следовать к распределению, с обозначением лет от рождения, и сообщить эти списки в казенные палаты, которые имеют отобрать у всех лишних людей духовного звания сказки, кто куда желает приписаться, желающих приписаться в крестьяне оставить на месте до указа, а других распределять по их желаниям немедленно⁴²¹.

Св. Синод с своей стороны издал указ сверхштатных и безместных священнослужителей определять к местам, не дожидаясь открытия вакансий по их чинам, наприм. священников на дьяконские и даже причетнические места, лишь бы не оставались в праздности, а на места по их сану переводить их уже после, по мере открытия вакансий, – до распределения же их никого, кроме семинаристов, не посвящать. По ревизским ведомостям в Астраханской и Черниговской епархиях оказалось особенно большое излишество духовенства, (в Астраханской 67 попов, 25 дьяконов, 95 церковников = 187, в Черниговской попов 305, дьяконов 81, церковников 146 = 532), напротив в Казанской, Киевской и переяславской открылся значительный недостаток, (в первой 45 попов, 213 дьяконов и 854 церковника = 1112, в Киевской, даже за размещением на дьяконские и причетнические места 248 попов, все-таки не доставало 892 дьяконов и причетников, в переяславской за таким же размещением 51 человек попов и дьяконов не доставало 446 церковников); вследствие этого дозволено было сделать перевод духовенства из одной епархии в другую, но с большими ограничениями; дозволено переводить только священнослужителей, которым неприлично вступать в светское звание по их сану, причем положено замещать ими в чужих епархиях и места церковно-служительские, а пока они таким образом не разместятся по своим или чужим епархиям, в Астраханской и Черниговской епархиях не велено никого производить не только на священнослужительские, но и на причетнические должности; что же касается до лишних церковников, то их всех положено исключить в светскую команду, потому что в Казанской, Киевской и переяславской епархиях к определению церковников есть немалое число. При выборе людей между излишне многочисленными членами причтов для оставления в штатном числе при церквах велено наблюдать, чтобы для этого выбирались преимущественно люди ученые⁴²².

Судя по одному доношению из орловского наместничества, разбор производился в очень крупных размерах; осенью того же 1784 г. орловская казенная палата доносила Сенату, что по рассылке 54 церковников в другие губернии из остальных, подлежавших разбору, в светскую команду назначено было 2214 человек, 194 в купечество, 743 в мещанство, 280 в крестьяне и 997 осталось еще без распределения по неявке⁴²³. Несмотря на эти крупные цифры выбывших из духовного звания в одном только наместничестве, нельзя не видеть, что разбор 1784 г. имел характер весьма снисходительный и далеко не похожий на характер прежних разборов. В прежнее время лишний человек духовного звания насильственно забирался в солдаты или приписывался в подушный оклад к помещику; новый разбор давал ему широкую свободу в выборе состояния, выпускал его из духовного звания в свободное от крепости купечество, мещанство, крестьянство. Не говорим о тех церковниках и детях духовенства, которые имели возможность по своему образованию беспрепятственно поступать на гражданскую службу. Замечательно, что всего больше цифра церковников и детей духовенства, поступивших в мещанство, к которому в 1784 г. такой свободный доступ для них открывался, можно сказать, еще в первый раз. Крестьянство мало их привлекало к себе, хотя они поступали теперь в число не помещичьих, а государственных крестьян со льготами на несколько лет; после записи в крестьянство им приходилось большею частью подвергаться переселению в разные малонаселенные места, особенно в таврическую губернию, где тогда производилась усиленная правительственная колонизация при посредстве управлявшего новороссийским краем Потемкина⁴²⁴, да и самый надел этих новых крестьян землею производился очень несправно⁴²⁵. Самая процедура разбора духовенства, по крайней мере с самого начала, отличалась полным устранением прежних принудительных средств к так называемому «распределению» лишних людей, предоставляя это распределение их собственному желанию и выбору, так что множество отчисленных от духовного звания людей имели возможность оставаться без распределения единственно потому, что не являлись в казенную палату для объявления своего выбора того или другого рода жизни. Уже после приведенного доношения из орловского наместничества Сенат распорядился в отношении к таким людям употребить принудительное средство: велено было взыскивать с них подати не со времени их явки, а со времени подачи об них ведомостей из духовной команды, потому что с этого именно времени они считаются выбывшими из духовного звания⁴²⁶. Как ни бесполезно сделалось для них после этого укрывательство от избрания рода жизни, но оно все-таки продолжалось до самого 1788 г., когда правительство, выведенное из терпения и нуждавшееся тогда в войске по случаю новой турецкой войны, объявило наконец указ забирать всех таких нераспределенных людей от 16 до 50 лет в солдаты; вместе с ними велено было брать в солдаты и тех церковников, которые уже записались в мещане, но не исполняют своих новых обязанностей, не платят податей и служат только в тягость обществу⁴²⁷. Из одного письма м. Платона от 1790 г. узнаем еще, что в этом году вышел указ о наборе церковнических детей от 8 до 15 лет в солдатские школы. Указ этот относился к Смоленской губернии, но митрополит боялся, как бы он не был распространен и на другие места, и заметил в своем письме: «еда во веки отринет (Господь) и не приложит благоволити паки»? Указ действительно был страшен для духовенства, тем более что выражен был очень неопределенно; стараясь разъяснить его в возможно лучшем смысле, Платон писал: «мне кажется, детей от 8 до 15 лет разуметь надобно тех, кои в 1784 г. с отцами отосланы в светскую команду; из них тогда некоторые были 2, 3 и 4 лет; а не тех, коих отцы взяты в 1788 г., а дети остались у нас. Я думаю потому, что у нас (в Москве) такого требования нет. Впрочем, правда и то, что в страстной поступке не скоро порядка найдешь»⁴²⁸. О дальнейших последствиях этого указа при Екатерине мы не нашли никаких известий.

Митрополит жаловался на страстную поступку, видел в Екатерининских разборах гонение на духовенство, «жезл на жребий праведных», потому что принадлежал к тому поколений духовных лиц, которое воспиталось в новое лучшее для духовенства время Елизаветы и Екатерины и не могло оценить хорошей стороны новых распоряжений о выходе из духовного звания сравнительно с крутыми разборами первых десятилетий XVIII в. По смерти императрицы этому поколению пришлось скоро пожалеть об окончании ее царствования, познакомиться в самом деле с тем, каковы бывают порядки в страстной поступке. На другой же месяц своего царствования (в декабре 1796 г.) новый государь Павел I издал указ, в котором писалось, что, усмотрев из синодских ведомостей, «сколь великое число состоит священно- и церковно-служительских детей, праздно живущих при отцах своих и желая устроить состояние их с лучшею выгодою для общества, как и для них самих», его имп. величество повелел, распределив всех годных из них на штатные места при церквах и в учители духовных и городовых по губерниям училищ, остальных взять в военную службу, «где они будут употреблены с пользою по примеру древних левитов, которые на защиту отечества вооружались»⁴²⁹. В исполнительном указе об этом разборе св. Синода велено отсылать в губернские правления для отдачи в солдаты всех излишних детей духовенства, не поступивших ни в какое звание, как свыше 15 лет, каковых по ревизским сказкам значилось 8.288 человек, так и тех, которые показаны в сказках ниже 15, а теперь имеют и 15 и 16 лет, также церковников, остающихся без мест или состоящих на местах, но замеченных в дурном поведении, наконец попадавшихся в бегах, тупых и дурного поведения семинаристов⁴³⁰. Разбор указано производить на основании правил 1784 г., но это замечание синодального указа относилось, кажется, единственно к внешней процедуре разбора; узаконенные этими правилами широкие основания для распределения церковников и детей духовенства были теперь совершенно опущены из виду.

Под влиянием крайнего милитаризма, которым отличалось царствование Павла I, указы говорили о распределении новых левитов только в военную службу, но ничего не говорилось ни о записи их в подушный оклад, ни о поступлении в канцелярскую службу. На этом основании, по милости некоторых ревностных исполнителей указов, набор в солдаты задел даже таких церковников, которые уже прежде были уволены из духовного звания и числились в мещанстве⁴³¹, а с другой стороны оставались без всякого распределения такие церковники, которые, будучи уволены из духовного звания по разбору, не попали в военную службу по негодности к ней; военные начальства отсылали их снова в духовное ведомство, а духовное ведомство не принимало их, основываясь на прежних указах, в которых обратный прием таких людей на церковную службу, как мы видели, действительно был всегда запрещаем; дошло до того, что к концу царствования из этих людей, не принадлежавших ни к какому ведомству, остававшихся в каком то межеумочном состоянии, стал формироваться значительный класс духовенства, начинавший серьезно беспокоить духовную администрацию. Св. Синод решился представить правительству о таком отступлении от правил 1794 г. уже после смерти Павла Петровича при его преемнике⁴³². Ревнители буквы указов забирали в военную службу и тех лиц духовного происхождения, которые уже служили в службе гражданской. Для прекращения этого рода явлений в 1797 г. потребовался особый именной указ, изданный по поводу поданной на высочайшее имя просьбы одной чиновницы, у которой хотели взять в солдаты мужа, поступившего на службу из церковников. «Его имп. в-ву благоугодно, гласил этот указ, дабы как сей проситель, так и все прочие ему подобные священнические и церковно-служительские дети, которые до издания указа о обращении в военную службу, а паче до последней ревизии вступили в статскую и в оной действительно находятся, оставлены были при нынешних их местах»⁴³³.

Отразилась на разборе 1796 г. и другая черта времени, – это тогдашняя путаница распоряжений и исполнения их на практике, бывшая следствием слишком рьяной энергии тогдашних властей и привычки их к быстрой и часто суматошливой исполнительности суровой военной дисциплины. В 1797 г. Сенат должен был распутывать любопытное дело, касавшееся разбора. Мы видели, что указом 1784 г. велено было брать лишних церковников в солдаты до 50 лет, а старых и увечных отдавать на пропитание родне или в приказы общественного призрения, но по другим указам начальным пределом беспомощной старости принято было считать 60 лет; – спрашивалось, что же делать с теми, которые имели 50–60 лет от роду. В разъяснение этого недоумения в 1797 г. Сенат распорядился годных из таких церковников брать в гарнизон. В то же время прислано было в Сенат донесение Костромского губернского правления о том, что из епархиального ведомства в военную службу часто присылаются церковники, хотя и имеющие более 15 лет, но малорослые, к службе негодные; Сенат велел помещать таких в гарнизонные школы. И то и другое распоряжение выражено было очень неопределенно; поэтому как только они вышли, так по губерниям, наприм. в Костромской и Ярославской, разные ревнители, вместо малорослых, без разбору начали забирать в гарнизонные школы всех малолетних детей духовенства, а стариков церковников без разбору же писать в гарнизон. Трудно сказать, к чему повело бы такое усердие, если бы светские власти в этом случае не столкнулись с духовными. В том же году, рапортуя Сенату о том, что по его указу взято по ярославской губернии в солдаты 88 церковников, из которых 40 человек причислено к гарнизону, военная коллегия доносила, что относительно помещения в гарнизонные школы малолетних церковников она не могла сделать никакого распоряжения вследствие противодействия местной консистории, которая не представила даже и списков их в коллегию, ссылаясь при этом на запретительный указ св. Синода; такое же противодействие со стороны консистории коллегия встретила еще в выборгской губернии. На запрос об этом Сената св. Синод отвечал ведением, в котором объяснял, что по указу 1796 г. в военную службу велено обращать одних лишних праздно живущих церковнических детей, а о малолетних, чтобы их брать в гарнизонные школы, не сказано, притом же св. Синоду велено заботиться об умножении учеников в семинариях, ежели же всех малолетних детей от 8 до 15 лет брать в гарнизонные школы, то семинарии не только не возрастут по числу учеников, но и совсем опустеют, никого не останется и для определения на праздные церковные места, поэтому требуется в выборгскую и другие губернии послать указы, чтобы в военную службу принимали там только таких церковников, которые присланы будут от епархиального начальства, не касаясь малолетних ниже 15 лет, а заштатных престарелых оставляли бы, по смыслу указа 1784 г., на пропитании у детей их или отсылали в приказы общественного призрения, не отсылая в гарнизоны. Сенат должен был согласиться и на ту, и на другую часть этого представления; утвердив силу указа 1784 г. о престарелых церковниках, он вместе с тем почел нужным разъяснить недоумение, возникшее из-за указа 1797 г. об определении детей духовенства в гарнизонные школы, поставив на вид губернским правлениям, что в указе говорилось не о малолетних церковниках, а о малорослых, потому что о таких именно говорило и представление Костромского губернского правления, давшее повод к изданию самого указа.⁴³⁴

Под конец царствования Павла Петровича разбор духовенства дошел до исключенных семинаристов, которых правительство до сих пор обходило, как ученых, и которые доселе могли совершенно безопасно жить в праздности неопределенное время, покуда хотелось. В 1800 г. в Астрахани случилось смертоубийство, в котором участвовал, как говорилось в донесении, «отставной семинарист» Иван Петров. Это обстоятельство бросилось в глаза императору и он тогда же велел написать членам Синода, что ему «удивительно, каким образом может быть семинарист отставлен, ибо коли он не годится в духовное звание, то следует быть отправлен к тому роду службы, куда способным найдется, а отставлять из семинарии совсем противно установлению, и от оного таковые отставные делают только шалости». 25 августа св. Синод поспешил издать следующей указ: «как семинаристы между духовенством никакого особого состояния не составляют, но будучи тех же самых священно- и церковнослужителей дети, предуготовляются в семинариях к поступлению в св.-и-церковнослужительские чины и состоят в числе прочих церковников, из семинарий же они не отставляются, а выписываются токмо оказывающиеся из них в учении непонятными к продолжению высших наук и к поступлению в священно-служительские звания неспособными для определения к причетническим местам и тогда же для приискания оных даются им от консистории письменные билеты, с коими они иногда и остаются через несколько времени праздными, приискивая себе те места, на которым случается нескоро или же и совсем не соглашаются принять их прихожане; во 2-х же исключаются из семинарии ученики, опозорившее свое состояние и потому к духовному званию негодные, которых посему и обязан каждый епархиальный архиерей отправлять тогда же в светские правительства на их рассмотрение», – поэтому, чтобы увольняемые из семинарий не могли долго шататься без мест и производить какие-либо проступки, не велено их выписывать из семинарии и снабжать билетами до тех пор, пока они действительно не приищут места, а между тем обучать их в русских школах (классах), которые и завести повсюду, чтению, пению, письму, уставу, катехизису, св. истории и другим предметам нужным для церковнической должности, считая их наличными, а не отставными семинаристами, исключаемых же за дурное поведение немедленно отсылать к светским начальствам⁴³⁵.

По своему суровому характеру разбор церковников этого времени напоминал разборы Бироновского времени и надолго сохранился в преданиях духовного сословия; правительство как будто карало этих лишних людей духовного звания за то, что они лишние, а между тем само же заграждало им выход в другие звания, кроме солдатства, забирало в солдаты и тех из них, которые успели еще прежде записаться в податное состояние или поступить в канцелярии. Мы видели, что в 1797 г. для поступивших на гражданскую службу сделано было снисхождение; но с 1798 г. снова начали выходить распоряжения, стеснявшие выход из духовного звания еще более прежнего. В октябре этого года св. Синод издал указ, по которому у архиереев снова отнималось данное им в 1779 г. право увольнять семинаристов в светское звание по прошениям для поступления в гражданскую службу и светские учебные заведения⁴³⁶; право это по-прежнему предоставлялось одному св. Синоду. Потом в начале следующего года оно снова возвращено было архиереям с одним лишь ограничением – не увольнять без сношения с Синодом студентов богословия и философии⁴³⁷. Прошел год после издания этого последнего распоряжения, как в 1800 г. явился новый высочайший указ на имя первенствующего члена Синода Амвросия петербургского, по которому право увольнять семинаристов в светское звание отнималось и у самого св. Синода; государь с обычной неразборчивостью своего горячего характера резко выражал неудовольствие на то, что архиереи увольняют семинаристов на гражданскую службу, хотя они имели на это полное право, только лишь утвержденное за ними в протекшем году. «Узнав, писал он, что из Тверской семинарии, по требованию недельному санкт-петербургского гражданского губернатора кн. Мещерского, уволено 10 человек семинаристов для определения в статскую службу повелеваю вам (Амвросию) сделать преосвященному Тверскому выговор, подтвердя еще при том, чтоб впредь без особого моего повеления из сего звания в другие места отнюдь не поступали. Вы же имейте неослабный надзор за тем, чтобы сия моя воля по всем епархиям равномерно соблюдалась. Предпишите всем епископам семинаристов не обращать без воли моей ни в какое другое звание, о чем каждый раз Синоду меня спрашиваться⁴³⁸. Что побудило императора издать такое распоряжение, нам неизвестно, но оно было очень невыгодно для интересов статской службы, стеснило и семинаристов и самый св. Синод, у которого теперь отнята была возможность увольнять даже лишних людей из своего ведомства. Вскоре же потребовались исключения из этого распоряжения; из Сибири и Вятки доносили, что там чувствуется крайний недостаток в приказных людях для наполнения местных канцелярий и что их совершенно неоткуда взять, кроме семинарии; в начале 1801 г. по этому случаю вышел новый указ с дозволением, впрочем исключительно только для указанных местностей, замещать канцелярские вакансии детьми духовенства, живущими при отцах, а в случае нужды и семинаристами, но не выше риторического класса⁴³⁹.

Последующее царствование должно было прежде всего заняться исправлением разных промахов и односторонностей, допущенных в вопросе о духовенстве при имп. Павле, о которых теперь заговорили и Синод, и Сенат. Прежде всего в Синоде поднялся вопрос о церковниках, оказавшихся по разбору негодными к военной службе, но вследствие известной односторонности указа 1796 г. никуда не определенных. Св. Синод решительно отказывался от приема их в духовное ведомство на том основании, что они и к разбору отосланы за излишеством, а многие даже за непорядочные поступки, как негодные на церковную службу, при этом выставлял Сенату на вид, что возвращение их от разбора на старые места их жительства сделано было совершенно незаконно, потому что по указу 1784 г., которым при разборе велено руководствоваться, на пропитание к родственникам дозволялось возвращать только престарелых и увечных, а прочих следовало определять в какой-нибудь род жизни, что теперь эти церковники, «имея жительство в прежних селеньях и не будучи уже принадлежательны ни к какому ведению, шатаются по данным им увольнительным видам и крайне беспорядочным своим поведением делают бесчинства, наносящие вред и худые примеры для других, а духовные начальства, не имея уже до них дела, не могут унимать их от своевольства, от чего произошли многие дела и хлопоты, да и впредь, если не взяты будут от них со стороны гражданской должные меры, неминуемо произойти могут те же или и худшие последствия и злоупотребления, ибо кроме того они, не будучи причислены ни в какой род жизни, становятся в тягость и обществу и государству, не принося ему никакой пользы, а рождающиеся от них в таком состоянии дети должны составить новое небывалое состояние». Согласно с этим представлением Сенат распорядился, чтобы все эти церковники были распределены в разные роды жизни по указу 1784 г.⁴⁴⁰

В 1803 г. Сенат получил известие о других результатах односторонности указа 1796 г. Калужское губернское правление жаловалось на Калужскую консисторию, что она не прислала к набору 1796 г. и доселе не присылает двоих церковников, уволенных еще до набора в светское звание, и на все требования правления отвечает, что уволила этих церковников не в солдатство, а в мещане и что правление принуждения чинить им не должно по указу 1784 г., а правление желает их взять в солдаты по указу 1796 г. Св. Синод, приняв сторону консистории, требовал, чтобы Сенат издал указ таким церковникам и впредь не чинить принуждения, а дозволять добровольное избрание рода жизни, кроме тех, которые будут отсылаемы в губернские правления за пороки на рассмотрение самих правлений или прямо для определения в солдаты. Сенат восстановил силу указа 1784 г. и с этой стороны⁴⁴¹. В 1805 г. вышел наконец общий указ о дозволении всем праздным детям духовенства и лишним церковникам записываться во всякий род жизни, какой изберут по желанию и способности, даже без согласия тех обществ, куда пожелают приписаться, – последнее прибавление сделано в указе потому, что некоторые купеческие и мещанские общества, наприм. в Саратове, действительно не хотели принимать в свой состав лиц из духовного звания⁴⁴².

Несмотря, впрочем, на восстановление прежней свободы выхода из духовного звания по указу 1784 г., дело не обошлось без разбора церковников и при имп. Александре. В октябре 1806 г., во время войны с Наполеоном, вышел именной указ: «из оказавшегося по ведомостям за 1805 г. в Синод доставленных, некоторого числа священно- и церковно-служительских детей, не обучающихся в школах и живущих праздно при отцах своих, как для государственной, так и для собственной их пользы учинить разбор на основании прежде бывших, и тех, кои более 15 лет от роду, обратить всех в воинскую службу, менее же 15 лет и знающих грамоте, рассмотрев, каких лет удобнее, отослать в военно-сиротские отделения для обучения их и приуготовления на унтер-офицерские места». Из разбора велено исключить духовенство московских соборов, г. Санкт-Петербурга, губерний минской, волынской и подольской, потом особым указом еще духовенство губерний могилевской и витебской. В докладе св. Синода о правилах, по которым должен был производиться разбор, находим довольно подробные статистические данные о духовенстве всех 33 епархий, на которые простирался разбор. Вакантных мест считалось 5.046 священнослужительских и 49.460 церковно-служительских, детей духовенства, обучавшихся в духовных училищах, состояло 24.167, при отцах моложе 15 лет обученных грамоте 11.379 и 49.460 необученных, свыше 15 лет обученных 2202, неграмотных 1166, кроме того насчитывалось 2662 священнослужителей, уволенных от должностей за старостью и болезнями на пропитание родни, и 2312 таких же причетников. Принимая во внимание последние штаты духовенства и правила прежних разборов, св. Синод полагал: 1) показанное число церковных вакансий замещать учениками, обучающимися в школах, а также безместными священнослужителями, которые окажутся достойными того по поведению и изъявят желание продолжать свою службу; затем 2) всех духовных детей свыше 15 лет от роду, не избравших никакого рода жизни, непорядочного поведения школьников и исключенных из школ за непонятием наук и леностью, отрешенных от мест причетников, также причетников, проживающих, сверх штатного положения в монастырях не в надежду пострижения, исключа из духовного звания, обратить в военную службу и для этого немедленно отослать их в губернские правления; 3) вместе с ними отдать в солдаты и церковников, находящихся под судом, которые будут подлежать исключению из духовного звания; 4) увечных и неспособных к военной службе отсылать обратно в консистории, а консисториям, отобрав лучших из них по поведению и способностям, определять в сторожа при консисториях, духовных правлениях и семинариях, а остальных отсылать обратно в губернские правления для распределения по указу 1784 г.; 5) отсылку детей духовенства ниже 15 лет в военно-сиротские отделения отложить до собрания об этих детях сведений от епархиальных архиереев. 20 ноября все эти правила были утверждены государем⁴⁴³. В дополнение к ним вскоре издан еще указ отсылать в военную службу лишенных сана священнослужителей, а неспособных приписывать к заводам и фабрикам⁴⁴⁴. Разбор продолжался недолго; в следующем 1807 г., по случаю тильзитского мира, он был отменен. Отменено было и распоряжение о лишенных сана священно-служителях; их по-прежнему велено отсылать на пропитание к родне или в приказы общественного призрения; – в указе между прочим рассказано несколько случаев, как при заводах и фабриках их нигде не хотели принимать по их неспособности к работе⁴⁴⁵.

После 1806 г. насильственные наборы из духовенства в военную службу не повторялись более во все царствование Александра I. Даже в тяжкую годину 1812 г. лица духовного звания поступали в ополчение и в армию только по доброй воле. Без набора обошлась и ревизия 1815 г. Да и самый набор 1806 года, как видно уже из самых правил об нем, был очень легок для духовенства и по своей кратковременности пронесся благополучно мимо многих детей духовенства, которые по прежним порядкам давно бы должны были попасть в солдаты. Сенат даже неоднократно должен был делать губернским правлениям выговоры за их небрежение, по которому они оставляли многих исключенных из духовного звания людей долгое время без всякого определения в праздности, и рассылать о скорейшем распределении их циркулярные предписания (уже в 1820 г.) ко всем начальникам губерний⁴⁴⁶. Нельзя не упомянуть здесь также о весьма важном облегчении для всех, выходивших из духовного звания в податное; мы разумеем распоряжения правительства, которыми в XIX столетии положительно запрещалось обращать их в крепостное состояние. Правительство старалось освобождать духовенство от крепостной зависимости даже там, где она была результатом старого государственного и общественного строя, наприм. в Грузии и вновь приобретенном крае кишиневской епархии⁴⁴⁷. В царствование Александра возникало несколько дел по прошениям об освобождении от крепостной зависимости разных лиц духовного происхождения, которые по прежним разборам были записываемы в крестьяне, а потом вместе с деревнями, к которым были приписаны, переходили по пожалованиям в крепостное владение. Правительство освобождало их с зачетом за них владельцам рекрут; в 1820 г. в случае освобождения таких людей от крепостной зависимости целыми семьями владельцам положено выдавать по одной рекрутской квитанции за каждую семью⁴⁴⁸. В прошедшее царствование это вознаграждение владельцу было переведено на деньги, которым, в количестве 400 руб. за душу, велено отпускать владельцам из государственного банка за тех духовных лиц, которые прямо записаны были за помещиком, а не достались последнему через пожалование, вознаграждение владельцу совершенно уничтожено, потому что по указу 30 апр. 1810 г. запрещено обращать в крепостное состояние каких бы то ни было людей свободного состояния⁴⁴⁹.

Относительно выхода из духовного звания для поступления на разные роды государственной службы с начала царствования имп. Александра строгий закон Павла I был отменен и восстановлен прежний Екатерининский закон 1779 года⁴⁵⁰. Но это распоряжение действовало очень недолго. Увлекаясь выгодами светской службы и светского образования, воспитанники семинарии стали в таком множестве покидать духовное звание, что в духовном ведомстве почувствовался крайний недостаток в способных людях для замещения даже важнейших епархиальных мест⁴⁵¹. Вследствие этого в 1803 г. указом св. Синода было снова предписано, чтобы «преосвященным епархиальным не только удержаться от представлений св. Синоду по поданным им от студентов высших классов прошениям в светское ведомство, но и учеников низших классов, кроме опорочивающих свое состояние, из духовного ведомства самим собою не увольнять». Таким образом увольнение семинаристов в светское звание стало зависеть опять от самого св. Синода. В следующем году вышли указы, которые значительно усложняли самую процедуру этого увольнения. Так как большинство семинаристов, прося св. Синод об увольнении из духовного звания, ссылалось обыкновенно на свою болезненность, то св. Синод указал, чтобы при прошениях они подавали медицинские свидетельства о своей неспособности к церковной службе. Указом 31 мая, по поводу прошений об увольнении в светское звание двоих семинаристов, из которых один ссылался на внутреннюю болезнь, а другой на великий шум в голове и на то, что «по неспособности к наукам за всеми стараниями ничего приобресть не мог», было решено сначала свидетельствовать таких больных на месте под надзором архиереев, поэтому и самые прошения об увольнении в светское звание подавать не прямо в Синод, а архиереям, которые по свидетельствовании просителей имеют представлять об них в св. Синод уже сами⁴⁵².

Соглашаясь с этими строгими постановлениями, правительство с своей стороны выдало несколько указов, в силу которых не получивших увольнения от св. Синода людей духовного звания не велено было нигде принимать на службу ни в гражданском, ни в военном ведомстве, ни по министерству народного просвещения⁴⁵³. В 1812 г., при общем бедствии России от французского нашествия и во время энергического восстания народных ополчений на защиту отечества, дозволено было свободно поступать в ополчение и семинаристам; в указе 25 июля говорилось: «ежели кто из них пожелает, защищая отечество, идти в новое ополчение, на которое призываются все сословия, таковых увольнять беспрепятственно, и для одежды их и на продовольствие делать пособие из кошельковой суммы, остающейся за содержанием церквей». Но и теперь это дозволение простиралось только на семинаристов «не выше риторического класса»⁴⁵⁴. В 1813 г. правительство обратило внимание на то, что ученики семинарии нарочно исключались, не доходя до высших классов, чтобы тем беспрепятственнее можно было им выйти из духовного звания для поступления на статскую службу; вследствие этого во всех присутственных местах дозволено было принимать на службу только семинаристов, кончивших полный курс⁴⁵⁵. Но в этом случае правительство зашло уже слишком далеко и должно было отменить свое распоряжение в следующем же году, потому что как только оно было издано, открылся чувствительный недостаток в канцелярских служителях как по сенатскому, так и по синодскому ведомству. Св. Синод представлял в своем докладе по этому случаю, что в консисториях всегда служили только не кончившие курса, а из кончивших никто не будет в них поступать, и что консисториям поэтому угрожает совершенное опустение⁴⁵⁶. В 1816 г. наравне с семинаристами дозволено поступать в гражданскую службу даже ученикам уездных и приходских училищ⁴⁵⁷. Прием их, равно как и не кончивших курса семинаристов, в канцелярии ограничен тем, что поставлен в зависимость от утверждения Сената⁴⁵⁸. В заключение следует упомянуть об ограничении права на вступление в другое звание воспитанников академий обязательным сроком службы в духовном ведомстве в течение по крайней мере времени, равного полному академическому курсу, т. е. четырех лет⁴⁵⁹.

Относительно выхода из духовного звания лиц, облеченных священнослужительским саном, в течение всего царствования Александра действовали те же узаконения, какие мы видели в XVIII в.⁴⁶⁰. Св. Синод по-прежнему дозволял определять их не только в низшие степени церковного клира и на канцелярские должности при консисториях и правлениях, но и на духовно-учебную службу. В 1808 г. на вопрос курского преосвященного, можно ли употреблять вдовых священников, и дьяконов, вступивших во 2-й брак, в учительские должности при семинариях и училищах, св. Синод отвечал положительно и сослался при этом на известный указ 1724 г. Точно так же в светском ведомстве, им постоянно предоставлялось право избирать род жизни по собственному желанию, поступать в купечество, мещанство, в число государственных крестьян или на гражданскую службу. В начале нынешнего столетия в 1801 г., по поводу одного прошения на высочайшее имя неизвестных просителей о том, чтобы вдовым священнослужителям вовсе запретить священно-служение ради соблазна, а назначать их к обучению детей у народа, св. Синод выдал указ, в котором торжественно признавал всю силу закона1724 г. и заявлял о его благотворности даже с точки зрения устранения церковного соблазна: «видя они (священно-служители) таковое к случающимся их слабостям снисхождение, конечно не могут иметь в том нужды, чтобы подавать вдовством своим прихожанам соблазн и омерзение, но таковые, пользуясь упомянутыми правилами и не допуская себя до того, оставляют добровольно духовное звание прежде, нежели бы получили какое нарекание или впали в самое преступление». – Надобно впрочем заметить, что, несмотря на такое снисходительное отношение к слагающим сан, на самый факт сложения сана духовная власть и теперь смотрела неодобрительно, как на измену священным обетам, и всегда старалась отклонить его своими увещаниями желающим сложить сан о верности священному их званию, о строгости древних церковных правил, действию которых они могут подвергнуться, устранением по возможности причин, от которых у них возбудилось это желание, назначением им более или менее продолжительных сроков для размышления (напр. годичного), переводом их, особенно вдовых священнослужителей, на другие места для рассеяния скуки после потери жены, успокоения в мыслях и подкрепления в душевных силах. В случае безуспешности этих мер св. Синод предлагал слагающим сан остаться в духовном звании на причетнической должности, что казалось менее предосудительным, чем вступление в светское звание.

В таком положении вопрос о слагающих сан священнослужителях оставался до царствования императора Николая, когда выход из духовного звания всех принадлежащих к нему лиц был во многих случаях стеснен новыми узаконениями, изданными на новых основаниях и приведенными в более строгую систему, чем прежние, большею частью случайные, временные и разрозненные постановления.

В 1831 г. синодальный обер-прокурор вошел в св. Синод докладом, в котором говорилось, что постановление, дозволяющее священнослужителям по сложении сана приписываться, где они захотят, не ограждает общества от вредного влияния, какое столь соблазнительная свобода может иметь на нравственные и религиозные понятия, и предлагалось эту свободу ограничить более строгими законами о слагающих сан, отличая впрочем при этом монашествующих, как более соблазняющих, от священнослужителей, обязанных пред посвящением вступать в брак и слагающих сан почти исключительно по причине вдовства. Соглашаясь с этим предложением, св. Синод с своей стороны указывал в прежних узаконениях еще тот недостаток, что к священнослужителям, лишенным сана по суду, они относятся чрезмерно строго, назначая наказание неприличное и соблазнительное для мирян (т. е. отдачу в солдаты), а к слагающим сан добровольно слишком уже снисходительно, не употребляя довольно мер к упреждению соблазна от безрассудной решимости нарушать свящ. обеты и явно унижать законно уважаемый сан; на этом основании он полагал: добровольно слагающих сан увещевать в течение 6 месяцев, а по снятии сана лишать на 7 лет права жительства в их губерниях и в обеих столицах, лишенных же сана по суду за пороки лишать навсегда права вступать в службу под страхом за нарушение этого постановления вечной ссылки в Сибирь. По рассмотрении этих предложений департамент законов при государственном совете нашел их слишком строгими и общими на том основании, что многие священнослужители очень рано вдовеют и потому запрещение слагать им сан может вместо пользы принести одни соблазны, что по церковным законам даже священнослужители, вступившие во 2-й брак, ничем другими не наказываются, как только исключением из духовенства, и сам же св. Синод на вопрос о том, как поступать с добровольно слагающими сан священнослужителями, предложенный ему государственным советом в 1828 г., отвечал, что согласно указу 1784 г. им нужно предоставить полную свободу в избрании рода жизни; далее нужно взять во внимание то, что в числе священников бывают люди, имеющие ученые степени кандидата, магистра и доктора, дающие право на получение классных чинов, а также дворяне, и личные, и потомственные, и получившие дворянство по орденам, а дворянство снимается только за преступления, оное разрушающие, и еще недавно в 1831 г. указом Сената, по поводу дела об одном священнике Черниговской епархии, лишенном сана за пороки, было предписано подвергать таких лишенных сана дворян суду уголовных палат для исследования, достойны ли они оставаться дворянами, а священнослужителей из дворян, расстригаемых по их желанию, обращать в прежнее их состояние и оставлять при прежних преимуществах их до вступления в духовное звание⁴⁶¹. По проекту департамента за добровольно слагающими сан следовало оставлять все права по рождению, образованию, орденам и приобретенному дворянству, за исключением только их прежних светских чинов, и вместе с тем право вступления во всякого рода государственную службу по познаниям и способностям. Признав справедливость изложенных департаментом оснований, государственный совет в 1832 г. возвратил представленные св. Синодом предположения обратно для нового пересмотра и переделки.

После вторичного пересмотра св. Синодом и некоторых изменений в государственном совете, правила о расстриженных священнослужителях, высочайше утвержденные 28 июня 1833 г. изданы были в таком смысле: 1) слагающих сан по собственному желанию подвергать предварительному трехмесячному увещанию, 2) по снятии сана оставлять на ними права их по рождению, или приобретенному дворянству, 3) дозволять им вступление во всякого рода государственную службу по познаниям и способностям, 4) не лишать их ни орденов, ни ученых степеней, с тем лишь ограничением, что имевшему степень доктора должны быть предоставляемы только права магистра, 5) светских чинов их, как сложенных уже при посвящении, не возвращать и при вступлении их в новую службу в формулярах не показывать, 6) равным образом не показывать в формулярных списках действий их на службе духовной, но время нахождения в оной показывать. Лишенных сана за пороки дозволено определять в низшие церковные должности причетников и сторожей, но в другом уезде; негодных и для этих должностей велено отсылать в губернские правления с объяснением их вин для записи в мещане или крестьяне; за священнослужителями из дворян личных или потомственных, или получивших дворянство по орденам, дозволено оставлять их дворянские права, но без возвращения им светских чинов и без права въезда в столицы; наконец всем лишенным сана в течение 7 лет запрещено вступление как в государственную, так и в общественную по дворянским и городским выборам службу, а в военную дозволено поступать только в число рядовых⁴⁶².

Изложенное определение действовало, впрочем, очень недолго, всего около 6 лет. Но и в течение этого короткого времени св. Синод успел заметно сократить все еще довольно обширные права священнослужителей, оставляющих свой сан, воспрещая им поступление на педагогическую службу. В 1838 г. по делу о вятском протоиерее Красовском, желавшем по снятии сана быть учителем гимназии, св. Синод заявил министру народного просвещения, что подобные лица, произведшие сложением сана неизбежный соблазн в обществе мирян, разрушившие данные пред алтарем Божиим обеты всегдашнего служения Церкви и следственно им не внявшие, или заглушившие глас совести, едва ли могут быть наставниками и руководителями юношества. В том же году в св. Синоде возник вопрос об изменении определения 1833 г. по прошению о сложении сана другого протоиерея воронежской епархии Иакова Покровского, который домогался поступления на государственную службу с правами студента. Св. Синод изъявлял желание, чтобы означенный протоиерей лишен был права оставаться в Воронеже, где все привыкли видеть в нем священнослужителя, где поведение его соблазнительно огласилось и где он сложил с себя сан священнический в духе ожесточения, затем, обобщая вопрос, в определении своем 28 октября 1838 г. признавал нужным всем сложившим с себя сан священнослужителям воспретить навсегда пребывание в местах их прежнего служения, равно как въезд в столицы, между прочим потому, что, священнослужителю становятся на исповеди открытыми многие тайны прихожан, а по сложении сана ненарушимость этих тайн, охраняемая святостью священнической присяги, останется без всякого обеспечения, притом же сложивший сан не может считаться и безвинным, как нарушитель обетов Богу, дающихся, как и присяга государю, на всю жизнь, потому не имеет права жаловаться, если с увольнением его из духовного звания будут соединены для него некоторые ограничения, нужные для предупреждения неприличия и вреда. Несмотря на возражение, представленное против этого определения духовником государя протопресвитером Музовским, государь склонился в пользу мысли, изложенной в определении, и 22 февр. 1839 г. собственноручно написал на докладе Синода: «полагаю, что звание священническое столь важно, что сколько должно быть разборчиву и осторожну при удостоении оного, столько же должно затруднить добровольное оного сложение. Не отвергая, что быть могут случаи, которые сложение делают иногда необходимым (на что указывало возражение Музовского), полагаю однако, что никак нельзя попускать, чтобы лицо, носившее сие высокое звание, могло непосредственно посвящаться иному служению, какое бы оно ни было, без явного соблазна и как бы в доказательство, что мирские обязанности сильнее духовных. Поэтому, сколь мне ни прискорбно не разделять мнения моего отца духовного, считаю нужным постановить впредь: 1) диаконам, добровольно слагающими сие звание, воспретить вступать в какой бы то ни было род государственной службы ранее 6 лет, 2) а священникам ранее 10 лет, возвращаясь каждому в первобытное свое состояние и не пользуясь впредь никакими иными выгодами, кроме состоянием сим присвоенными». Это высочайшее повеление, вместе с теми статьями 1833 года о расстригшихся священнослужителях, которые не были им отменены, вошло потом и в оба издания Свода законов⁴⁶³. В 1842 г. оно было дополнено еще новым указом, касавшимся священнослужителей, лишенных сана за пороки; для этих священнослужителей срок для поступления на службу был удвоен⁴⁶⁴. Затем в разъяснение редакции этих узаконений, изложенной в Своде, уже в текущее царствование последовали определения св. Синода 2 мая 1858 г. о признании за сложившими сан прав, присвоенных их ученым степеням, при приеме их после законного срока на службу, и 25 февр. 1861 г. о лишении их при сложении сана орденов и других отличий, приобретенных ими во время их священно-служительства⁴⁶⁵.

Жалобы на стеснительность этих определений, усилившиеся особенно в текущее царствование, в 1859 г. побудили св. Синод приступить к новому пересмотру вопроса о слагающих сан священнослужителях, причем св. Синод в своих рассуждениях склонялся к облегчению их тяжелой участи⁴⁶⁶. Но вопрос остается не пересмотренным еще доселе и правила, изданные при императоре Николае 1, доселе составляют действующее законоположение.

Не менее стеснительны были в прошлое царствование и определения касательно выхода из духовного звания для детей духовенства и для церковнослужителей. В одном указе, изданном еще в самом начале царствования (1826), покойный государь довольно резко высказался против этого выхода: «его величество, сказано здесь, изволит полагать полезным всех воспитывающихся во всех духовных учебных заведениях определять непременно в духовное звание, ибо для светских должностей приуготовляется другое юношество в светских училищах»⁴⁶⁷. Такое намерение, разумеется, не могло быть выдержано на практике. В следующем же году были изданы подробные правила для приема людей духовного происхождения на гражданскую и военную службу, а в 1832 г. облегчена самая процедура увольнения духовных воспитанников в светское звание восстановлением прежнего права архиереев увольнять исключенных учеников до философского класса в светское звание самим без св. Синода⁴⁶⁸. Тем не менее выход из духовного звания был значительно стеснен в сравнении с прежним временем; это произошло не вследствие ограничений самого права духовных лиц переходить по желанию в светское звание и даже не вследствие стеснительности самой процедуры такого перехода от разных задержек со стороны духовного начальства, а главным образом вследствие точнейшего определения новым законодательством прав и привилегий различных лиц духовного звания по их происхождению и образованию, после чего для огромной части духовенства выход из духовного звания сделался положительно невыгоден.

В прежнее время мы долго не замечаем никаких ограничений для лиц духовного звания ни по службе гражданской, ни по службе военной; и та и другая были одинаково открыты для всех сословий и для всех представляли одинаковые выгоды. Так повелось с самого начала XVIII века, с суровой служебной школы Петра великого, когда всякий должен был начинать свою служебную карьеру с самых низших чинов и проходить всю их лестницу наряду со всеми, без различия происхождения. Дворянское царствование Екатерины II в первый раз начало возвышать служебные права дворян и понижать права лиц из подлого народа, в том числе и из духовного звания. В 1765 г. дворян велено производить в офицеры по военной службе „предпочтительно» пред недворянами, невзирая на старшинство последних. Потом в 1790 г. и при Павле Петровиче выходили указы о сокращении для дворян обычного 12-летнего срока для производства в офицеры, а указами 1798 и 1803 гг. недворян даже вовсе запрещено производить в офицеры; исключение сделано уже в 1806 г. для лиц недворянского происхождения, получивших университетское образование⁴⁶⁹. Относительно службы гражданской в 1790 г. было постановлено недворян производить в чины, дававшие право дворянства, не иначе, как по прослужении 12 лет, а в 1791 – при представлении к коллежскому асессору начальствам велено прилагать свидетельства о дворянстве представляемых; при имп. Павле для производства дворян в чины назначались сокращенные сроки⁴⁷⁰. Во всех этих указах под людьми недворянского происхождения разумелись между прочим и лица духовного происхождения; но между последними не полагалось при этом никакого различия; на одинаковых правах поступали на службу и священнослужительские, и церковно-служительские дети, и притом как получившие образование в семинариях, так и не получившие, исключенные из низших классов духовно-учебных заведений и даже вовсе не бывавшие в школах, выучившиеся только читать и писать дома. Указ 1779 г. дозволял принимать в наместнические канцелярии всех грамотных и способных детей духовенства без различия. При императоре Александре в первый раз стали вводиться в отношении к производству в чины новые начала, основанные на преимуществах образования производимого лица. Мы приводили уже указ 1813 г., которым в гражданскую службу дозволялось принимать только кончивших курс семинаристов. Указ этот не был выдержан на практике и скоро был отменен. Но еще раньше его в 1808 г. положением о духовных училищах усвоены были особенные права по службе ученым степеням студента, кандидата и магистра⁴⁷¹, которые после этого постоянно служили руководством при производстве духовных воспитанников в чины и положили между ними резкую грань по служебной карьере. Наконец при императоре Николае, как при приеме на службу, так и при производстве в чины, положено было резкое различие между детьми священнослужителей и церковно-служительскими.

Указом 25 июля 1827 г. о вольноопределяющихся в военную службу священнослужительских детях, по выдержании установленного экзамена, а если они кончили курс по крайней мере в среднем отделении семинарии или соответствующих классах светских училищ, то и без экзамена, велено принимать с правами сокращенного (4-летнего) срока до выслуги в первый офицерский чин, а детей церковно-служительских и самих церковников – на общем праве 25-летнего срока выслуги⁴⁷². 14 октября того же года вышло положение о службе гражданской, по которому все поступающие на гражданскую службу по правам относительно производства в первый чин разделены на 4 разряда и дети священнослужителей причислены ко 2-му разряду наряду с детьми личных дворян с правом получения первого чина через 4 года, детей же церковно-служительских и самих церковнослужителей вовсе запрещено принимать в гражданскую службу наряду с лицами из податного состояния, не обращая внимания на прежние дозволительные к тому постановления⁴⁷³. Скоро, впрочем, из этого строгого постановления потребовалось сделать некоторые исключения. В 1829 г. Олонецкой архиерей вошел в св. Синод с представлением о крайнем затруднении замещать помимо церковнических детей канцелярские должности в консистории, духовных правлениях и попечительства о бедных духовного звания. Олонецкая епархия была только лишь открыта (в 1828 г.) и имела весьма малое число ученых священнослужителей, а неученые, составлявшие в ней большинство духовенства, были посвящены из церковников и большею частью уже пожилых, так что чуть не все молодое поколение духовенства, обучавшееся в училищах, состояло из детей церковников или священнослужительских, но рожденных еще до получения их отцами свящ. сана, а потому не имевших права на поступление в канцелярскую службу. Вследствие этого представления и согласно положенному на нем мнению св. Синода в 1830 г. вышел указ, по которому в канцелярскую службу по епархиальному ведомству дозволено было принимать и детей церковно-служительских, но с тем, чтобы до выслуги первого чина они не имели права переходить на иную службу по гражданскому ведомству, а для выслуги первого чина назначить им 12-летний срок⁴⁷⁴. Кроме этого причетническим детям дозволено было поступать на гражданскую службу в некоторых малонаселенных и отдаленных краях империи, в Сибири, губерниях Астраханской, Вятской, Олонецкой, Оренбургской, Ставропольской и некоторых уездах губерний Вологодской и Архангельской⁴⁷⁵; но зато в остальных местах указанное запрещение выполнялось весьма строго. В 1839 г. до Сената доходило дело об определении на службу в московской губернии одного второразрядного воспитанника вифанской семинарии из пономарских детей. Несмотря на ходатайство об нем московского губернского правления, Сенат решительно отверг его права на гражданскую службу вне епархиального ведомства и определил, что в силу устава о гражданской службе принимать на эту службу не получивших по образованию права на классный чин церковнических детей нельзя ни под каким видом, хотя бы они обучались и в высших учебных заведениях, но вышли из оных, не кончив полного курса⁴⁷⁶. В 1842 г. в государственном совете возник серьезный вопрос о пересмотре приведенных узаконений по поводу внесения их в общий свод законов и заявления обер-прокурора св. Синода об их стеснительности для духовенства, но решен был в прежнем смысле без всякой уступки в пользу церковнослужителей и детей их; государственный совет отрицал самую стеснительность этих узаконений для духовенства, потому что перворазрядные семинаристы из церковнических детей всегда пользовались всеми правами по гражданской службе наряду с священнослужительскими детьми, а второразрядные «едва ли вполне способны к занятию даже низших должностей, заметил совет, находя в то же время второразрядных священнослужительских детей почему-то вполне способными и к высшим должностям. Вновь сформулированные статьи Свода были утверждены и внесены в оба его издания (1842 и 1857 гг.)⁴⁷⁷. В 1848 г. 24 ноября министру внутренних дел предоставлено было право по сношению с министром юстиции давать разрешения, но только в виде частных изъятий, об оставлении в службе тех церковно-служительских детей, неправильно принятых в оную, которые состояли в ней не менее 10 лет и одобряются начальством. Но в 1858 г. (6 июня), с целью предотвратить вновь допущение в службу лиц, не имеющих на то права, указано обнародовать, что всякое лицо, принятое в службу без права на нее, не может на ней оставаться ни под каким видом и ни по каким уважениям⁴⁷⁸. Под запретительные правила о службе подведены также не имеющие степени, дающей право на классный чин, дети священнослужителей, родившиеся до получения их отцами свящ. сана, и такие, которые занимали уже по духовному ведомству должности причетников, певчих, церковных сторожей и звонарей, если только не представят свидетельств об окончании курса по крайней мере в среднем отделении семинарии⁴⁷⁹. Таким образом, исправление церковнической должности признано лишающим даже некоторых прав рождения; далее этого законодательству, кажется, уже некуда было идти в ослаблении прав церковно-служительского состояния. Кроме указанных изъятий из запретительных правил о приеме церковно-служительских детей в гражданскую службу, касающихся гражданской службы по духовному ведомству и службы в отдаленных и малонаселенных краях, устав о службе гражданской допустил для этих лиц еще изъятие касательно службы по министерству просвещения в должностях учителей приходских, уездных и др. училищ, но не на должностях канцелярских служителей по министерству и учебным заведениям⁴⁸⁰. По производству в чины устав причислил их к четвертому классу канцелярских служителей, с правом производства в первый классный чин по окончании полного курса в семинарии или гимназии через 8 лет, по окончании курса в уездных училищах – через 12 лет, а не окончивших нигде курса не ранее 12 же лет, но по выдержании особого экзамена по установленной программе, тогда как для кончивших семинарский курс детей священнослужительских срок этот определен в 2 года, для кончивших курс уездных училищ – в 4 года, а для остальных – в 6 лет⁴⁸¹.

Понятно, что при действии такого рода узаконений духовенство должно было замыкаться и умножаться год от году все более, и что при этом в нем должны были оставаться не лучшие люди его молодого поколения, для которых оставался еще довольно выгодный выход на гражданскую службу, а именно худшие – исключенные, второразрядные и третьеразрядные воспитанники духовных заведений из причетнических детей. Накопление этих пролетариев духовного ведомства, для которых духовное начальство не находило у себя достаточного числа мест, в 1830 г. обратило на себя серьезное внимание правительства и вызвало даже новый разбор духовенства. Усмотрев из представленных за 1829 г. ведомостей о духовенстве большое число безместных лиц, государь указал св. Синоду представить доклад о разборе их для включения всех безместных и излишних людей в военную службу; изъятие от этого разбора сделано было только для духовенства обеих столиц, придворного ведомства, российских миссий, духовенства казацкого происхождения и некоторых краев империи, мало снабженных духовенством, как то: Архангельской и Олонецкой губерний, всей Сибири, кавказского и закавказского края, Финляндии, остзейских и польских губерний и Бессарабии.

В начале 1831 г. требуемый доклад св. Синода был составлен. По нему значилось, что 1) всех детей духовенства, обучавшихся в высших и нижних духовно-учебных заведениях, состояло налицо 45.770, оставалось при родителях 34.448 в том числе имеющих свыше 15 лет от роду 7351; 2) штатное число священнослужителей, за исключением епархий, освобожденных от разбора, простиралось до 44.477, церковнослужителей 57.468, всех 101.945; 3) в недостаче было первых 3691, вторых 7814, всего 11.505. Принимая во внимание то, что по указу 6 декабря 1829 г. священнические места велено было замещать кончившими курс богословия, а в епархиях не оказывалось и половины ученых священников, св. Синод находил нужным освободить от разбора всех учащихся детей духовенства, а равно и кончивших курс богословия и философии, затем всех безместных, находящихся в домах родителей, и исключенных до философии, от 15 до 40 лет, обратить в военную службу; при этом из сожаления к участи престарелых родителей, которые могут лишиться последней опоры по отнятии у них детей в солдаты, св. Синод ходатайствовал о дозволении оставлять при них по одному сыну по их собственному выбору. Для большего очищения духовенства от недостойных людей положено еще взять в военную службу 1) всех дурного поведения церковников, не подающих надежды к исправлению; 2) детей духовенства ненадежного же поведения, проживающих по монастырям; 3) церковнослужителей, отрешенных от мест; 4) всех вообще духовного звания людей, служивших в сторожах, приставах и подобных должностях по духовному ведомству, и отставленных от этих должностей за неспособность или дурное поведение, но не обращенных еще в гражданское ведомство; перебрать и таких, которые еще служат при этих должностях и оставить из них только более достойных людей. Затем места церковнослужителей, имеющие остаться после разбора праздными, св. Синод полагал замещать церковнослужителями упраздненных церквей или излишних причтов и детьми духовенства, исключенными из училищ с благонадежным поведением и оставшимися при родителях, а места сторожей – людьми духовного звания, обращенными назад из военной службы или негодными к набору от 40 до 60 лет, в случае же недостатка этих кандидатов для замещения всех мест по епархии вызывать таких же кандидатов из других епархий. По утверждении этого доклада государем разбор начался в том же году⁴⁸². В дополнение к докладу вышли подробные распоряжения о самом производстве разбора⁴⁸³, в которых между прочим указывалось взятых к разбору молодых людей до 20 лет, из более способных, отдавать в учебные карабинерные полки, откуда по обучении обращать их в армию унтер-офицерами, а престарелых – от 35 до 40 лет – в гарнизоны, потому что грамотные люди везде могут пригодиться. Весь указ написан в очень снисходительном тоне, которым думали подсластить горечь разбора; начальствам рекомендовалось подлежащих разбору не запугивать, ободрять ласковым обращением и т. п.

Почти в одно время с этим разбором, в связи с возникшим тогда вопросом об улучшении быта приходского духовенства, началось сокращение приходских причтов. В 1829 г., назначив ежегодный отпуск из государственного казначейства 500.000 руб. на так называемые вспомогательные оклады бедным причтам, государь указал по возможности соединять все бедные и малые приходы друг с другом для составления более крупных и достаточных⁴⁸⁴, а в 1838 г., после назначения особого комитета для изыскания средств к обеспечению сельского духовенства, начали вырабатываться новые нормальные штаты духовенства⁴⁸⁵. Введение их, вместе с определением штатного жалования причтам, началось с западных епархий в 1842 г.⁴⁸⁶ В основу этих новых штатов положены прежние штатные определения с небольшими только отменами по требованию местных условий приходов. Устав консисторий 1841 г. определил: «никто не должен быть определяем и посвящаем к церквам иначе, как в положенный при них штат. При церквах, при которых штат причта не определен особым постановлением, приемлется за основание штат существующий от прежних времен, с наблюдением, чтобы при сельских церквах, при которых в приходе числится менее 800 душ муж. пола (по старому счету 200 дворов ), было не более одного священника, а при церквах, где не более 400 душ (100 двор.), причет состоял из священника и двух причетников». (ст. 75. 76). Сокращение причтов не сопровождалось, впрочем, никаким особенным разбором священнослужителей, если не брать при этом в расчета бывшего в 1833 г. разбора дьяконов, предпринятого св. Синодом по случаю доклада синодального обер-прокурора Нечаева государю о том, что по ведомостям Синода о бесчинных поступках в церквах и при богослужении, за исключением одного только происшествия, в котором виновником является причетник, виновниками постоянно значатся дьяконы, хотя число их втрое меньше числа священников и вшестеро числа причетников. Св. Синод указал строго рассмотреть поведение дьяконов, неисправных и неисправимых из них свести на причетнические места, или вовсе исключить из духовного ведомства, а впредь производить в этот чин кандидатов с строгим разбором, потому что прежде, как заметил сам государь, на это производство обращалось слабое внимание⁴⁸⁷.

Относительно заштатных и безместных священнослужителей с конца XVIII столетия не встречаем особенно важных узаконений, кроме одного указа 1821 г., которым, по поводу перехода двоих священников Пензенской епархии, низведенных на причетнические должности, но имевших при себе ставленые грамоты и бессрочные билеты на приискание мест, к раскольникам, определено было отбирать у таких, а равно и у лишенных сана священнослужителей ставленые грамоты и виды на звание, а билеты на приискание мест давать только на месяц⁴⁸⁸. Узаконениями прошедшего царствования все заштатные и безместные священно- и церковнослужители подчинены общему епархиальному надзору с припиской к известной приходской церкви и благочинию; в случае отлучек от мест своего жительства как им, так и штатным членам белого духовенства определено брать законные паспорта или от благочинных (не далее 15 верст ) или от епархиальных консисторий (для дальнейших отлучек в свою или чужую епархию) и притом на возможно умеренные сроки; паспорта для отъезда в столицы дозволено выдавать только лицам неопороченного поведения, не состоявшим и не состоящим под следствиями⁴⁸⁹.

После разбора церковнослужителей и детей духовенства, произведенного в 1831 г., подобные повсеместные и единовременные очищения духовного сословия от лишних людей не повторялись. Вместо таких временных погромов в духовенстве для очищения последнего стали действовать меры постоянные. Еще до начала разбора в указе 6 декабря 1829 г. было определено всех детей духовенства, остающихся при отцах без обучения, а также исключенных за тупость и леность из училищ, за распределением способных из них на причетнические, служительские и др. должности, увольнять из духовного звания по прошению для избрания рода жизни⁴⁹⁰. То же самое распоряжение повторено в высочайше утвержденном докладе св. Синода о разборе 1831 г., а потом внесено и в Свод законов⁴⁹¹. В предотвращение праздношатательства уволенных из духовного звания людей назначены сроки, в течение которых они должны непременно избрать для себя род жизни. В 1828 г. назначен был для этого полугодичный срок; потом указами 1840 и 1851 гг. узаконено, чтобы церковнослужители и дети их, уволенные из духовного звания по желанию или за излишеством, избирали себе род жизни в течение годичного срока после увольнения или, в случае их несовершеннолетия, после достижения совершеннолетия, а после этого срока велено поступать с ними, как с праздношатающимися⁴⁹². Для детей священнослужительских удержан срок полугодичный, с отсрочкой еще на полгода для приискания места уже в другой губернии. Мы видели, что законодательство предоставляло им довольно выгодный исход из духовного звания, открывая им полную возможность к определению на гражданскую службу, закрытую для детей церковно-служительских. Но эта милость правительства была сильно ограничена обязательным сроком определения на службу; после пропуска этого срока и полгода отсрочки их права на поступление в службу объявлены не действующими и они должны были искать себе рода жизни наряду с детьми церковно-служительскими в податном состоянии; то же самое определено и на тот случай, если, поступив на службу, они были бы уволены из нее или по собственному прошению, или по распоряжению начальства до получения классного чина⁴⁹³. Детям церковнослужителей и самим церковнослужителям, уволенным не за пороки, за исключением показанных выше родов дозволенной им службы, предоставлен из духовного звания выход только в военную службу или в одно из податных состояний по избранию с определенными льготами от податей⁴⁹⁴. Дети священно- и церковнослужителей, а равно и сами священно- и церковнослужители, уволенные из духовного звания за пороки по приговору духовного начальства, подвержены действию правил, определенных в Уставе о предупреждении и пресечении преступлений⁴⁹⁵.

Все узаконения о выходе из духовного звания лишних людей относились главными образом к безместным людям духовного звания из не обучавшихся в школах и исключенным из школ за леность и тупость, которых решительно некуда было пристроить к местам по духовному ведомству. Но в последнее время, с усилением образования в духовенстве, и кроме их, явилось огромное число праздношатающихся, которых определения законодательства нисколько не касались; это были воспитанники семинарий, кончившие полный курс, даже иногда в первом разряде, имевшие все права на занятие церковных мест, но оставшиеся без определения за крайней теснотой в духовном сословии. Особенно долго приходилось оставаться без определенной службы обиженным законодательством детям причетников, кончившим курс во втором разряде, которые, будучи лишены права вступать в гражданскую службу, по необходимости должны были, во что бы то ни стало, дожидаться священнослужительских вакансий и проводили в этом ожидании иногда лет по 5, 6 и 7. С 1848 г. при св. Синоде составлен был даже особый комитет для обсуждения мер к отвращению такого праздношатательства воспитанников семинарий, особенно по многолюдным епархиям. В 1849 г., на основании результатов, добытых работами этого комитета, св. Синод признал нужным освободить духовенство от обязательного образования его детей в семинариях, а в 1851 г., рассмотрев истребованные из епархии сведения о числе семинаристов, остающихся без мест, и о числе священнических вакансий, открывающихся в течение двухлетнего срока, определенного для выпуска из семинарии, начал вводить семинарские штаты и на первый раз, в виде опыта, назначил нормальное число воспитанников для 17 многолюднейших семинарий; в то же время началось соединение приходских и уездных училищ в один состав с целью восполнить курс низших училищ и довести его до того, чтобы воспитанники этих училищ, не попав в семинарское нормальное число, по выходе из них имели достаточное образование для занятия причетнических должностей; определено также открывать при училищах особые причетнические классы. Кроме того, еще в 1850 г. св. Синод признал нужным в 16 епархиях, наиболее многолюдных, облегчить для воспитанников семинарии средства к переходу в другие звания; но это последнее предположение, на котором бы главным образом и следовало остановиться, осталось тогда без особенного обсуждения и приложения к практике⁴⁹⁶. При всех затруднениях, какие духовная администрация чувствовала от излишка людей и тесноты в духовном ведомстве, законодательство до последнего времени удержало все стеснительные правила касательно выхода из духовного звания в светское. Нечего и говорить о том, что в нем не было и намека на какую-нибудь попытку ограничить духовное сословие кругом в собственном смысле духовных лиц, определить законную границу между смешанными в законе понятиями духовного состояния или рода жизни, и духовного ведомства. 274-я статья о состояниях ясно гласила, что «дети лиц белого духовенства причисляются по родителям своим к духовному ведомству, не подлежа обязанности избирать другой род жизни", а другие статьи, из которых главные мы перечислили, неразрывно соединяли с ведомством самые права состояния, признавая их за известным лицом духовного происхождения только до тех пор, пока это лицо не выйдет из духовного ведомства. Не вдаваясь в подробные рассуждения об этом предмете, достаточно разработанном в современной литературе, ограничимся выразительной выдержкой из той же официальной записки 1866 г., которую мы уже цитовали в начале настоящего отдела.

«Испросить себе увольнение из духовного звания не то же ли значит, что испросить перечисление в податное сословие? Справедливо ли такое положение детей православного духовенства? Испытывает ли другое какое сословие подобное стеснение в выборе рода жизни и деятельности? Дети военных и гражданских чиновников, дети потомственных и личных дворян, определяются ли в государственную службу или остаются вне оной, обращаясь к частным занятиям, сохраняют права свободного сословия и преимущества, усвоенные званию их родителей. Не то с детьми священно- и церковнослужителей: состоя в духовной службе или только причисляясь к ней, они пользуются правами свободного сословия, сыновья священников и дьяконов принадлежат даже к личным дворянам, по видимому; но лишь только кто из них захочет оставить род службы, к которой прикреплен своим рождением, лишь только захочет перейти в разряд действительно свободных лиц, он теряет все права и преимущества своего прежнего звания, за исключением определения в гражданскую службу в 6-месячный срок, и причисляется в одно из податных сословий, как будто совершивший уголовное преступление... Ни сан священника или протоиерея, ни долговременная служба в этом сане, ни соединяемые с ним должности благочинного, члена духовного правления или консистории, законоучителя гимназии или профессора университета, духовных академий и семинарий не могут дать детям духовного лица хотя такого права, которым пользуется сын всякого коллежского регистратора и прапорщика, т. е. прав личного дворянства или почетного гражданства, как при поступлении в гражданскую службу, так и вне оной. Сын чиновника 14 класса или прапорщика не прикреплен к какому-либо роду службы, свободно вступает в ту или другую, а если и не вступает в службу, все же не лишается прав почетного гражданства, не причисляется к податному сословию, – а сын протоиерея или священника, в случае неопределения в гражданскую службу, становится податным. При затруднительном и с такою опасностью сопряженном выходе из духовного звания естественно православное наше духовенство замыкается само в себе и возрастает в несообразном потребностям Церкви количестве... Дети низших воинских чинов давно уже освобождены от прикрепления к своей службе, как неполезного для службы и отяготительного для родителей. Совершилось и освобождение от крепости сословия крестьянского. Не пора ли для пользы русского края и русского в нем дела снять уже крепость и с духовного сословия?»⁴⁹⁷

В 1862 г., по воле благополучно царствующего Государя Императора, образовано было особое присутствие из духовных и светских лиц для изыскания способов к большему обеспечению быта белого духовенства, и в числе задач, заданных ему для решения Высочайшим повелением, поставлены: увеличение личных гражданских прав духовенства и открытие детям духовных лиц путей для обеспечения их существования на всех поприщах гражданской деятельности. В начале 1863 г. присутствие разослало подробную программу вопросов по предметам своих работ для обсуждения их духовенством и епархиальными архиереями, причем означенные нами предметы даны на обсуждение одним архиереям. Мнения последних, выражавшие взгляд на дело церковной администрации, поступили в присутствие во второй половине того же года и большею частью согласно выражали мысль о расторжении замкнутости духовного сословия и необходимости дать бо́льшую свободу и удобство к выходу из этого сословия в другие сословия. «Тогда сословия, говорилось в мнении одного преосвященного, не будут умножаться, государство будет иметь столько чиновников, сколько ему нужно, и столько священников и причетников, сколько необходимо для служения церковного. Дети тех и других увеличат только общее народонаселение государства»⁴⁹⁸. За ту же мысль о расторжении замкнутости духовного сословия горячо высказалась духовная и светская литература. Между тем, пока еще продолжалась только разработка этого важного вопроса для его общего решения, правительство успело довольно ясно высказать свою мысль в частных случаях его решения; по ходатайству графа Муравьева в 1864 г. последовало Высочайшее повеление о принятии в гражданскую службу в западном крае детей церковно-служительских⁴⁹⁹; затем новый устав гимназий открыл духовенству возможность без всяких предварительных ходатайств и разрешения помещать своих детей в светские учебные заведения; в 1866 г. сделаны облегчения для поступления в военную службу и начальные военные школы⁵⁰⁰.

Наконец в 1869 г. последовало общее решение вопроса о духовном сословии и провозглашены были две радикальные реформы в духовенстве, после которых оно должно вступить в новый период своей истории. Указом от 16 апреля положено начало новым штатам приходских церквей. С целью большего уравнения приходов и лучшего их обеспечения положено произвести новый их передел, причем малолюдные и бедные приходы постепенно соединять с другими, сообразуясь с их населенностью, расстоянием одной церкви от другой и церквей от приходских деревень, удобствами сообщений, поместительности храмов, нравственно-религиозным состоянием и потребностями прихожан. Вся эта весьма трудная и длинная работа возложена на губернские присутствия по обеспечению духовенства под председательством местных преосвященных. Нормальный штат приходского причта каждой самостоятельной церкви, за немногими исключениями для некоторых местностей империи и для приходов единоверческих, ограничен двумя лицами, – священником и псаломщиком. В случае действительной надобности губернским присутствиям предоставлено допускать при священниках настоятелях еще младших священников помощников и вторых псаломщиков, причем прихожанам дозволено принимать к церкви и свыше двоих других псаломщиков, но с тем, чтобы последние не причислялись ни к штату, ни к самому духовному званию. Диаконы из приходского штата исключены и допущены к служению при приходских церквах по желанию прихожан или на вакансиях псаломщиков, или совершенно вне штатного содержания причтов на одном попечении прихожан. Определение на службу в церковный клир предоставлено только лицам с полным богословским образованием и подчинено порядку постепенности, т. е. на места настоятелей велено назначать лиц, прослуживших некоторое время в звании младших священников, а на места последних – прослуживших в звании псаломщиков. Нельзя не заметить в указе еще весьма важного пункта, распространяющего право поступления в св. сан на имеющих солидный возраст людей холостых и вдовцов после первого брака, желающих остаться в безбрачии.

Через месяц после этого указа 26 мая последовало Высочайшее утверждение на мнение государственного совета об устройстве детей лиц православного духовенства. Еще в указе 16 апреля от духовного звания отчислен довольно значительный класс сторожей и звонарей при церквах, сторожей при духовно-учебных заведениях и присутственных местах духовного ведомства, хотя бы они происходили из духовного звания. Указом 26 мая провозглашено полное расторжение наследственной замкнутости духовного звания. Государственный совет, рассмотрев представления присутствия по делам духовенства об открытии детям священно- и церковнослужителей путей к обеспечению существования на всех поприщах гражданской деятельности, мнением своим положил: отчислить от духовного звания вообще всех детей духовенства, с тем однако же, чтобы они по-прежнему пользовались правами на воспитание в духовно-учебных заведениях, на определение в священно- и церковнослужители, на пособия от духовных попечительств и другие способы призрения по духовному ведомству. По правам своим дети священнослужителей приравнены к детям личных дворян, дети церковнослужителей к личным почетным гражданам, дети же прочих низших служителей духовного ведомства, числившихся до указа 16 апреля в духовном звании, сторожей, звонарей и певчих, обязаны приписаться к городскому или сельскому обществу с сохранением за ними лично прежней их свободы от податей и рекрутства. Вместе с тем всем детям духовенства, не посвящающим себя на службу Церкви в духовном звании, предоставлена полная свобода поступать на государственную службу и переходить в другие роды жизни, с отменой для детей священнослужительских известного срока на поступление в службу и прежнего воспрещения вторично поступать на службу в случае увольнения из нее до получения первого классного чина. Те же права относительно поступления на службу даны детям церковнослужителей, поступивших в это звание из личных дворян или из детей священнослужительских; детей прочих причетников, без высших прав и не обучавшихся в высших и средних учебных заведениях, велено причислять при определении на гражданскую службу к третьему разряду канцелярских служителей с присвоенным этому разряду правом на производство в первый классный чин через 6 лет. По утверждении этого мнения государственного совета Государем Императором оно объявлено указом св. Синода от 11 июля во всеобщее сведение.

После этого указа вопрос об уничтожении замкнутости духовного сословия, по крайней мере в общих его чертах, со стороны законодательства можно считать решенным; впереди предстоит решение его на практике, в жизни, решение гораздо более трудное, которое должно коснуться уже не внешней только, а внутренней стороны этой замкнутости, того сословного духа и склада жизни, который зависит от воспитания, наследственных привычек в среде духовенства и множества часто неуловимых обстоятельств его частной, общественной и экономической жизни.