IX. О журналах наших, светских и духовных

В одной из книжек, которые у нас нередко рекомендуются, особенно молодому поколению, как произведения самой свежей мысли, – между старыми и новыми выходками против Христианства попалось мне одно дельное замечание, что хорошо бы мыслящему человеку, время от времени, пересматривать свои научные приобретения и религиозные убеждения (или отношение свое к религии) и подводить итоги тем и другим, – как делал какой-то западный ученый. Он с добросовестной отчетливостью пред истиной следил, насколько отношение его к религии поддерживалось или подрывалось приобретаемыми им знаниями, насколько научные его приобретения сближались или расходились с религиозными его убеждениями.

Мне кажется, что у нас именно читателю светских и духовных журналов не мешало бы делать по временам подобный пересмотр тех и других. Не то чтобы я признавал правильным и логичным разделение между религией и знаниями, и духовные журналы считал бы монополистами первой, а светские представителями последних. Нет! Наш Бог – Тот, Кто сказал: «Я – истина» (Ин. 14:6). И потому насколько кто разумно успевает в вере в истинного Бога нашего, – Бога истины, настолько он становится далеким от того, чтобы отрекаться или иметь отвращение от знаний, служащих делу истины. И насколько кто честно трудится и успевает в области знаний, настолько он работает истине – Христу, хотя бы еще и не довольно узнал Его – как следует. У истины нет монополий. «Всякой, кто от истины, слушает гласа Моего», говорит Истина (Ин. 18:37); а потому, кто не слушает голоса истины, тот уже и не от истины, или принадлежит уж не ее стороне. Вот единственная монополия истины, открытая для всех, но и чуждая для кого бы то ни было, насколько он не слушает истины! Поэтому, в отношении к журналистике духовной и светской, справедливее будет наблюдать и испытывать именно то, насколько та и другая верно следует истине по своему делу, насколько в том или другом отношении не совсем выдерживают истину, насколько потому задерживают или подвигают вперед дело мира и благоустройства общественного, основываемое на истине. Такой испытательный пересмотр журналов читателю их надо делать, прежде всего, для себя самого, чтобы не увлекаться каким-либо односторонним журнальным направлением, и не растеряться от слишком уж разностороннего наплыва журналистики на мысль, а оставаться, за чтением различных журналов, независимым и твердым слушателем самой истины.

Впрочем как угодно тому или другому читателю журналов, так и пусть он поступает. А я, читая журналы светские и духовные, буду по временам давать отчет о них в том именно отношении, как объяснено сейчас мной. Может быть, найдутся не только читатели, но и дельцы журнальные, которым мои подобные «Заметки» дадут под час услышать в себе голос истины. Журналы наши выражают общественное наше состояние в разных отношениях: не давать себе отчета в них значит быть невнимательным к нашим обыкновенным интересам.

Сделаю в настоящий раз очерк как лучшей, так и худшей стороны нашей журналистики светской и духовной. Буду обозначать только то, что мне кажется характеристичным в том или другом журнале и вместе особенно важным, в благоприятном или неблагоприятном отношении, для дела истины.

Замечу прежде всего, касательно вообще нашей журналистики, такой факт, что духовная и светская части, в журнальной области, относятся друг к другу более – как чужие, нежели как сродные взаимно или занятые существенно одним и тем же делом жизненной истины. И при этом особенно замечательно, что в последнее время духовная сторона более заявляет готовности к сближению со своей сестрой – светской, нежели последняя с первой. Лучшие представители духовной журналистики открыто поднимают знамя сближения между Церковью и истиной Христовой с одной стороны (на которой стоит духовная журналистика), и обществом и действительной жизнью – с другой стороны (на которой стоит журналистика светская). Самые неподвижные и неколебимые из духовно-журнальных дельцев тоже понемногу уступают своего внимания к движению светской журналистики, хотя, разумеется, пока только косятся на нее. Между тем светская журналистика (за исключением едва ли не одного «Сына Отечества») почти не обращает и внимания на то, что делается в духовной журналистике; коснется в ней слишком близко разве того, в чем находит собственный интерес. От чего это? Не от того ли, что духовная журналистика и вообще письменность слишком долго сама была невнимательна к светской журналистике и письменности, как будто последняя вовсе не делом истины была занята? Теперь светская журналистика, оскорбленная недоверием и невниманием к ней духовной, не выжидает ли и даже не требует ли от русского общественного мнения полного признания своих прав по делу истины, устраняясь дотоле от заподозрившей ее, в этом отношении, партии? Это отчасти так, по моему наблюдению. Такая настроенность светской мысли в отношении к духовной области высказалась с особенной резкостью в статье «темное царство», напечатанной года два или три тому назад в «Современнике». Но из этой же статьи с особенной же резкостью открывается и то, что светская мысль, выражаемая современной журналистикой, впадает заметно в опасную крайность присвоить уж себе самой монополию в мире светлой и жизненной истины, совсем устраняя всяких других претендентов на подобную монополию. Такая нехорошая настроенность до того охватывает нашу светскую журналистику, что из ее деятелей даже и наиболее близкие к духовным деятелям, если бы, например, выхвалили какой-либо талант, проявивший себя в духовной журналистике, непременно уж похвастают, будто они первые познакомили публику с этим талантом⁴⁷; якобы духовная журналистика до того уж слаба в своем значении для публики по общему делу истины, что публика не может и узнать талантливых ее деятелей, без посредства светских журналов.

Претензии на монополию в деле истины – вот что главным образом и разъединяет, и неизбежно должно разъединять, самых даже искренних деятелей по делу истины. Монополист в деле истины, в отношении к другому человеку, таит в глубине своей души такую мысль: «на моей стороне истина и потому, если тебе дорога и любезна истина, слушайся меня и иди туда, делай и мысли так, как и куда я тебе укажу; а иначе ты человек дрянной, враг истины». Какому ж живому человеку захочется закабалить себя в духовную неволю и рабство другому человеку?! И вот рано или поздно, а непременно разойдутся эти оба человека, хотя бы они были заодно. Напротив, чуждый духа монополии в деле истины держится в глубине своей души, в отношении к другому, такой мысли: «будем сообща, заедино узнавать саму истину и верно следовать ей, – вот что дорого и нужно равно и для тебя и для меня; если ты слушаешься самой истины, хоть бы это было еще лишь настолько, насколько требования истины слышны всем людям, то ты уж мой брат, мы заодно работаем по делу истины». Здесь дело пойдет к миру и единению одного с другим, хотя бы они прежде и слишком разошлись между собой Монополии в деле истины не может не противиться дух человеческий, если он хоть сколько-нибудь слышит единство существенного значения и назначения всех людей. Монополии в деле истины противится Сам Дух Божий, Дух той любви, по которой Сама Истина – Сын Божий стал сыном человеческим ради всех человеков. История представляет нам поучительные факты в предосторожность как от духовного преобладания, претендующего на монополию в деле истины, так и от протестов против духовного преобладания, делаемых тоже с претензией на монополию в деле истины. Был некогда в единстве вселенской Христовой Церкви великий отдел, в котором духовный руководитель и служитель истины пользовался таким полным доверием и послушанием к себе руководимых, что ему уж не казалась мечтой претензия на монополию в деле истины. Но этого не могли терпеть верные вселенскому духу и назначению Христовой истины и вот от истинно-вселенского кафоличества отделилось римское католичество, на многовековую скорбь и многоразличные беды для христианства. Это великий для нас урок против духовного притязания на монополию в истине. Когда же открылись протесты и движения духа целых народов против духовных оков, наложенных на свободную разумность папской монополией в деле истины; то случилось, что у одного народа протестующие коноводы выражали не менее, а, пожалуй, и более претензии на монополию в истине, чем самые клерикалы папские. Что же? Живой дух этого народа, которому, по его подвижной живости, особенно должны быть несносны деспотические оковы папства, не потерпел протестующих, хотя они действовали и против этих оков, и остался в римском католичестве, хотя последнее и было ниже этого народного духа. Так было именно во Франции, как прекрасно выяснено в известной книге Бокля. Вот урок для нас, чтобы, и действуя в отпор какому-нибудь притязанию на монополию в деле истины, оковывающему духовную свободу и живую разумность, не допускать крайности такого же притязания и со своей стороны.

Потому-то со стороны духовной журналистики самое лучшее, по моему мнению, состоит в возникающем у нее движении к сближению с действительной жизнью и современными потребностями общества, которыми так ревностно занимается светская журналистика, а следовательно и с этой последней, как сотрудницей по делу истины. Это сближение может совершаться со стороны духовных особенно в двух отношениях. Духовный служитель истины может протянуть братскую руку светскому деятелю просто по духу той Христовой истины, что хотя Господь наш и не от мира сего, как вечно сущий в лоне Своего Отца, однако приходил в мир сей и пришедши пролил кровь Свою равно за всех людей грешных – и за находившихся в ограде Божия закона (иудеев) и за ходивших вне этой ограды самовольными путями (язычников); и потому Он предложил людям того и другого рода или направления взаимное единение мира, так чтобы они имели чрез Него – Господа равный доступ к Отцу, в одном Духе, Духе свободного усыновления, а не рабской страшливости и мнительности (Еф. 2:13–18, Рим. 8:15). В таком благородном духе, впрочем еще не столько раскрывающемся с отчетливой определенностью, сколько дающем чувствовать свою свежесть непосредственно, братски относится к светским деятелям именно «Православное обозрение». Может духовный деятель сближаться со светскими, по делу истины, и не иначе, как по внимательному наблюдению и опытному дознанию того, сколько светские действительно верны Христовой истине и служат именно ей; только при этом духовный, следуя Христовой истине, не выпускает из ее области даже и того, что истинного дознается и усвояется кем-либо и без прямого ведения истины только во Христе (Деян. 17:23, 28–29). В этом духе правдолюбивого, но возвышенного над жесткой «ревностью не по разуму», испытания и наблюдения готов сближаться братски со светской областью духовный журнал «Труды Киевской духовной Академии».

Другие духовные журналы тоже полагают так или иначе начало к сближению со светскими собратами. «Дух Христианина» энергически отвергает жесткое и самохвальное направление, ревнующее за веру не по разуму, усиливающееся и мечтающее споспешествовать вере не любовью, а враждебной беспощадностью. Многоученые журналы «Творения Св. Отцев» и «Христианское чтение», один более солидным образом, а другой с большей живостью, начали наблюдательно озираться на движения современной мысли и жизни общества. «Духовный Вестник» усиливается иногда, с должной отчетливостью и с заботливой осторожностью, вникнуть в самые корни общественных духовных недугов нашего времени. «Странник» старается держаться кроткого миролюбия. В «Православном собеседнике» попадаются напротив статьи резкого обличительного духа и тона, с серьезными запросами, не отдаются ли нас или вообще на позднейшем потомстве разные общественные грехи, допущенные к нам в Россию еще прежними времени, не столько ли уже, если не более, стал преступен пред Богом и новый благодатный Израиль, сколько провинился некогда древний плотской Израиль, и не следует ли об этом подумать и подумать вождям нового Израиля... Но в этом слышится живая сила Божией истины, которая любящих истину, и с светской и с духовной стороны, также может только сближать, а не разъединять между собой.

Ведь, великое дело – истина, взятая в живой своей силе. Только тот, кто понимает истину в мертвой букве, а не в живой силе, может о принятии или достижении истины любящими ее отозваться презрительно, как о чем-то еще слишком недостаточном: «только-то?!» А для понимающих и любящих истину в живой ее силе, уж много, много значит даже услышать живой голос истины; достигнуть же этой истины, принять ее не по букве, а в самой силе, значит для них принять живое семя самой жизни благодатной и вечной. Потому-то только тот, кто самодовольно воображает себя уж достигшим чуть не полноты ведения и истины, доведенный до этого самообольщения именно пониманием истины не в бесконечно-жизненном ее духе, а в мертвой букве, только такой человек пойдет прочь от истины, взятой в живой ее силе. Он, изволите видеть, никак уж не сможет «одолеть», т.е. сполна прочитать или понять, какую-нибудь книжку или статью, даже ту или другую строчку в статье, где, например, раскрывается, что великий грех и беда – передавать и упрочивать в родном народе направление – держаться истины более в букве, чем в живом духе, направление – успокаиваться на букве, как будто на законченной совсем полноте разумения истины. Господам подобного рода нужды нет, что это самое направление и сгубило главным образом древнего Израиля; да оно же есть одно, и едва ли не первое по старине и важности, из тех общественных наших зол, которые возникли у нас в России еще в прежние времена, на беду и позднего потомства, на беду нового Израиля – христиан православных. Любящие же истину из светских и духовных, любящие истину в живой ее силе, чуждые самообольщения «считать себя уже достигшими» законченной полноты в разумении истины, а напротив «забывающие заднее и простирающееся вперед» (Фил. 3:13), согласно ухватятся и за маленькое зерно раскрытия истины в живой ее силе, хотя бы то было предложено в самом резком обличительном духе и тоне.

Обращаясь теперь к светской журналистике, и именно к лучшей ее стороне, я и буду следить и обозначать в этой области более силу и дух, нежели букву истины. Непреложно слово истины: «кто не со Мною, тот против Меня; и кто не собирает со Мною, расточает» (Мф. 12:30). Но быть и собирать со Христом, как истиной, нельзя иначе, как в самой силе дела, т.е. одушевляясь любовью и верностью к истине, взятой притом в живом Христовом духе, духе святого и самоотверженного человеколюбия, духе свободного сыновства, духе такой всеобъемлющей многосторонности, чтобы возглавить всяческая во Христе, яже на небесах и яже на земли (Еф. 1:10). Насколько кто держится, в деле истины, именно такого духа, противоборного духу мрака и лжи, хотя бы видимо и не ходил по нас, настолько он все же за нас. «Кто не против вас, тот за вас», сказал Господь Своим ученикам, когда они положили запрещение на одного человека, изгонявшего духов зла именем Христа, ссылаясь только на то, что он не ходит по нас (Мк. 9:38–40). Деятелям светской журналистики (говоря вообще или о большинстве их) иные ученики Христовы могут конечно ставить в вину, что они тоже не ходят по нас, или действуют в своей области слишком независимо и самостоятельно. Но нельзя отнять у этих деятелей той чести, что они или многие из них добросовестно и честно стремятся к истине (а именем истины Христос называл Себя самого), держатся духа гуманного или человеколюбивого, не рабского и даже ненавидящего духовное рабство, охватывающего по возможности все или старающегося дать себе во всем отчет разумный, отчет истины. Это прекрасно! В этом отношении они идут, скажет истинный Христов ученик, не против нас, а следовательно за нас. Истинный служитель Христовой Церкви притом же знает, что благодать (иерархического) священства необходима и даруется от Бога духовным именно для служения тому, чтобы Христос был и с простыми христианами, или мирянами, чтобы, потому, миряне оставались и действовали, каждый своей области или среде, с духовной самостоятельностью, независимой от какого-нибудь папистического вмешательства, как это завелось в неправославном католичестве. Значит, непреступна пред православием и та независимость светской журналистики, что ее деятели не ходят по нас. Впрочем православный для успокоения своей ревности, горько смущаемой иногда кажущимся или действительными антихристианскими тенденциями некоторых журнальных дельцов, не должен забывать, что Господь наш есть свет, светящийся и во тьме, однако тьмой необъемлемый, неподавляемый (Ин. 1:5). Я имею в виду и желаю другим поставить на вид собственно то, что относится к светению самого Христа в светской журналистике, как бы ни относились к нему те или другие ее дельцы со своей стороны. Каиафа пророчествовал, когда в его мысли и намерении было только заранее произнести приговор смерти на Христа (Ин. 11:51). После этого, кажется, ревнителям можно быть покойными на тот счет, что я вовсе не антихристианство некоторых журнальных деятелей оправдываю или стушевываю, говоря о лучшей стороне светской журналистики, а воздаю славу могуществу Христовой благодати.

Войду в рассуждение, и в частности, о том или другом журнале с лучшей его стороны. Начну с «Современника». Прежде лучшее в духе и направлении «Современника», на мой взгляд, ограничивалось почти только отрицательной стороной, именно стремлением и умением следить, схватывать и разбивать фальшивое, двусмысленное ветшающее или гнилое в жизни и мысли. Нечего говорить о том, как это пригодно и нужно для настоящего переходного в разных отношениях времени, когда всякая дрянная ветошь и фальшь могут прикрываться самыми благовидными личинами и задерживать общество на пути к жизненной истине. Но, с продолжением времени, в «Современнике» лучшее стало, кажется, более и более обозначаться и с положительной стороны. В этом отношении мне более всего по сердцу то, что «Современник» горячо отстаивает свежее, возвышенное над духовным рабством и стремящееся вперед к лучшему, направление духа, мысли и жизни; а вместе с этим сочувствует он осторожности и бережности, по крайней мере, других в отношении к болеющим нравственными и гражданскими недугами (хотя бы это были и мятущиеся Поляки). Тут мне слышится, хоть словно издали, веяние того благодатно-свободного, простирающегося все вперед, разумного и человеколюбивого духа, за который, в первоначальном христианстве и доныне, стоит особенно Апостол Павел силой слова Божия. Я вполне согласен с «Современником», что подобное либеральное и прогрессивное направление духа, стоившее нам так дорого и доселе требующее и еще имеющее требовать от нас многого для надлежащего своего раскрытия в нас, достойно того, чтобы не слишком строго вступаться за его незрелость и неопределенность у многих. «Русский Вестник» сторожит, чтобы это благородное направление не допускало крайностей, могущих превратить и благородное в зловредное, истину в ложь. Этот журнал, с содействием ему «Московских Ведомостей» и еще «Дня», не дает движению светской мысли слишком расходиться с мыслью духовной. «Отечественные Записки» занимают, на мой взгляд, средину между «Русским Вестником» и «Современником», сочувствуя всему либеральному и прогрессивному, вообще живому и свежему в мирской современности, но сдерживаясь духом умеренным и кротким. Этот журнал относится нередко и к делу духовных словом сочувственным, хотя и правдивым. «Русское слово» идет смело и стремительно в направлении «Современника»; «Библиотека для чтения» более мирно и осторожно следует тому же направлению. Лучшее, что есть в этом направлении, можно находить в обоих, названных сейчас, журналах.

И вот, таким образом, наша светская и духовная журналистика, с лучшей своей стороны, такова, что, читая с уменьем наши наиболее известные журналы, можно с истинной пользой внимать и следовать истине – как в самом ее существе, раскрываемом духовными журналами, так и в жизненном ее духе, слышном в светских журналах. Посмотрим теперь и оборотную сторону нашей журналистики, также светской и духовной.

Сейчас была у меня речь о светской журналистике, с лучшей ее стороны, и продолжу говорить о той же журналистике, только уже о худшей ее стороне. Самое худшее, чему я не надивлюсь в светской журналистике, – это совершенное почти невнимание к господствующей стороне русского духа и жизни, стороне православно-религиозной. Не думают ли светские журналы действовать на одну верхушку общественную, в которой многие довольно выветрились в религиозном отношении, а оставлять в покое всенародную массу православных? Но в этом и есть существенный недостаток образования в России, что оно разъединило русских в их воззрениях и главных интересах; журналистике надо бы исправлять или уничтожать, а не усиливать этот вековой недостаток русского просвещения, столько вредящий нашему отечеству. Или, разбирая всякие жизненные вопросы без всякой мысли о подчинявшемся нашим жизненным условиям Христе Богочеловеке для распространения благодати на все области и потребности нашей жизни, хотят отвлечь общество, его жизнь и мысль, прочь от Христа и Его благодати? Никак не думаю, чтобы мы русские дошли до такого несчастья или нечестия. Али светские журналы оставляют заниматься православно-религиозной стороной русского народного духа именно духовным журналам? Но ведь духовные журналы, разъясняя Христову истину, были бы преступны пред самой этой истиной, если бы не захотели разносить дух и силу этой истины во все среды жизни. Так точно и светские журналы, занимаясь делом мысли и жизни общечеловеческой и русской, виноваты пред самым этим делом, если не хотят поднять открыто и прямодушно знамени Сына человеческого, на котором тяготели все грехи и недуги нашей мысли и жизни, от благодати Которого ист екает все светлое и живое в нашей мысли и жизни, общечеловеческой и русской. Если, например, какой-нибудь светский журнал любит толковать о русской народности, но никак не хочет возвысить своей мысли о православной народности к представлению благодатного рода детей Отца небесного, одушевляемых человеколюбивым духом Единородного Его Сына: то Он неминуемо провинится и против русской народности, оставив ее на уровне со всем плотским некрещенным, и против других народностей, оскорбляя их унижением пред славянскими народностями и т.п. Чем можно объяснить и хоть сколько-нибудь извинить это упрямое невнимание русских светских журналов к православно-религиозной стороне русского духа и жизни? Только разве (простите за слово нелюбимой правды) недозрелостью общественного сознания и мысли о живом значении и самой разносторонней приложимости православно-религиозного. Православно-религиозное воззрение, взятое в живой силе, внутренний последовательный порядок движения православно-религиозной мысли и жизни от самого начала настоящего порядка вещей в мире, соотношение православно-религиозного к неправо-религиозному в древнем и новом мире, – все это и подобное тому есть просто terra incognita для светской мысли. И эта неведомая земля останется неизведанной для большинства светских мыслителей, кажется, до того времени, пока православным воззрением не успеют овладеть Немцы или Англичане. От них-то, может быть, наши гг. Лавровы и ознакомятся наконец с Православием. Вот какие горькие мысли невольно рождаются, когда посмотришь, какое ничтожное значение для светской журналистики имеет существенный в народе нашем элемент православно-религиозный.

Посмотрим теперь, в частности, на несостоятельные пред истиной стороны того или другого светского журнала. «Современник», отличавшийся более других, особенно в последние годы, жесткой совсем не либеральной претензией на монополию в решении всяких вопросов, соединил недавно с этим весьма вредным для дела истины недостатком новый еще более опасный для этого дела недостаток. Это именно – софистическое направление доказывать или опровергать, что и как вздумается и захочется по произвольному требованию школы или партии. Захочется, например, школе «Современника», чтобы Льюис разделил с ней мечтательную претензию разрешить химически или физиологически всю тайну человеческой души; и наша школа доказывает это наперекор прямым словам самого Льюиса. Партия «Современника» найдет нужным доказать и уж непременно, как дважды два-четыре, докажет, что г. Тургенев не имеет художественного таланта и замешан на одной противогуманной закваске с г. Аскоченским. Известно также, как «Современник» вел борьбу с «Временем»: возьмет фразу из одного места, вырвет другую фразу из другого места, сопоставит их с несколькими фразами, подобранными таким же образом тоже из разных мест и даже статей, и вот из образа мыслей «Времени», образа мыслей свежего, жизненного во многом, только еще не зрелого, не довольно точного или не совсем отчетливого, сделает, бывало, такой сумбур ребяческой мысли, что просто из рук вон. Подобная софистическая ловкость и оборотливость мысли и слова не дорожит истиной даже в том самом общем смысле, чтобы не извращать факта, но поставлять всякое данное, как оно есть, а не как хотелось бы партии. Сохрани, Бог, от того, чтобы такая софистика въелась в направление «Современника»! Тогда этот журнал простись со всем лучшим, простись не только с горячей любовью к истине Белинского и с строгой правдивостью Добролюбова, но и с искренностью убеждения г. Чернышевского. Можно вам ловко опровергать или доказывать что по одному произволу, но по совести убеждаться в этом и вам самим нельзя. Мы не касаемся других фальшей в воззрениях «Современника»; при правдивости господствующего направления, при искренней любви к истине деятелей журнала эти фальши могут быть понемногу дознаны и отвергнуты ими самими. Но с произвольной софистикой нет возможности сделать даже одного шага вперед к истине. А между тем ловкая софистическая оборотливость мысли и слова так обольстительна и заразительна для сильных даже, только не довольно правдолюбивых дарований! С легкой руки «Современника» он успела проникнуть уже и в некоторые духовные журналы. Лекарством против этой опасной болезни мысли, усиливающейся обыкновенно уже при сильном упадке общественного духа, служат нелицемерная любовь к истине, любовь к своему родному народу и наконец та несомненная истина, что ловкая софистика может провести или обмануть не всех читателей, а только некоторых, и то не навсегда. Впрочем мне хочется остановиться на том, что замеченная нами важная несостоятельность пред истиной составляет только временное и случайное полемическое увлечение «Современника». Мне думается, что благородство этого журнала не позволит ему нечестную пред истиной ловкость софистики ввести в постоянное свое направление. Ведь, «Современнику» известно, что всякое дело легко уронить, но поднимать упавшее будет трудно.

Есть и в «Русском Вестнике» сторона, очень и очень неблагоприятная для дела истины. Не знаю, или затрудняюсь, как разоблачить эту сторону, не касаясь оскорбительно общей благовидности этого журнала. Ну, да вот какой факт возьмем в «Русском Вестнике». Несколько времени тому назад, начался – было в нем ряд писем или статей о Русской живописи и знаменитых живописцах нашего времени, начиная с Брюлова. В первой прекрасной статье автор очень основательно изучает или разбирает живопись Брюлова. В результате изучения этой знаменитости оказалось, что этот могучий талант был однако не столько могуч, чтобы не поддаться отчасти фальшивому направлению; он более поражает эффектом своих созданий, нежели углубляет и выражает в них многосодержательные идеи (подобно как, например, современный ему Марлинский в своих произведениях). Я очень обрадовался этой смелой и правдивой статье, отчасти и потому, что изучение великой картины Брюлова «Разрушение Помпеи» и меня приводило к подобному же заключению о его таланте, а особенно потому, что выводилось, как говорится, на чистую воду фальшивое направление увлекаться в чем бы то ни было эффектами и рассчитывать на эффект, вместо того, чтобы управляться глубокой или, по крайней мере, дельной и серьезной мыслью. Ведь с искусством существенно связана и наука, с мыслью жизнь. Не даром вошли в язык жизни эффектные выражения, взятые с живописного искусства, как, например, «рисоваться», «картинное положение» и т.п. Как у нас любят рисоваться так или иначе по всем частям. Как особенно молодежь рвется отличаться тем, что бьет в глаза! Пусть же, думал я, с живописи и начнется исправление этого фальшивого направления. И с некоторой нетерпеливостью ждал продолжения, именно статей об Иванове, художнике уже совсем другого направления. Но нет! В следующих книжках «Русского Вестника» не оказалось уж продолжения этих писем о русской живописи; а напротив в одной из книжек кое-что встретилось такое (написанное, кажется, чуть ли тоже не знаменитостью живописного искусства), в чем высказывался совсем уж другой взгляд на Брюлова. Как будто достоинство и честь какой бы ни было, умершей или живой, знаменитости в области искусства (да и во всякой области) выигрывает, а не проигрывает – от того, что она, эта знаменитость, оказывается не ступенью, а задержкой для дальнейшего восхода искусства (или другого дела мысли ли, слова ли и подобное) по лестнице усовершения. Не то беда, чтобы какая талантливая или даже гениальная личность допустила фальшь в своем направлении, а то, что случается целому ряду поколений и столетий идти по превратному направлению, упроченному чрез такие или другие могучие личности; и люди мысли и слова, уступая каким либо сторонним для дела истины соображениям, действуют слишком косно и вяло, или нетвердо и уклончиво, – для подорвания в самом корне подобных ложных направлений. Вот это самое и составляет несостоятельную пред истиной и вредную для нее сторону «Русского Вестника». Взятый мной из этого журнала факт, может быть, имел и другие самые простые причины; я воспользовался этим фактом только для выяснения моей мысли о том, что есть особенно неблагоприятного истине в характере и направлении «Русского Вестника». Но это давний факт, вероятно не замеченный или уже забытый многими. А вот и недавний факт, другого рода. Во время разгара польского вопроса, конечно, можно и естественно было «Московским Ведомостям» понять не довольно ясную статейку г. Страхова «Роковой вопрос» в смысле, оскорбительном для патриотов⁴⁸. Но в последствии, среди полного спокойствия, презрительно осмеивать прямые и вместе скромные объяснения г. Страхова, что он брал польский вопрос в глубоком смысле столкновении между римским католичеством и православием, между духом западной цивилизации и православно-русским духом, и требовал патриотического рвения к раскрытию несостоятельности самого католичества и цивилизации запада и к разумению и выдержке жизненных сил нашего православного духа, и утверждать безразличие этих духовных борющихся сторон – дело недостойное истины. Такая и твердость в своем мнении оказывается уже не живым и оживляющим духом истины, а чем-то жестким, упрямым и убийственно-рутинным. Знаю важность этих недостатков и вред от них для дела истины, знаю и трудность отделываться от них; как однако ни трудно, а все же любящим истину надо от них отделаться как-нибудь. Ведь задача «Русского Вестника» очень важна для России, с подручными ему «Московскими Ведомостями», угадывающими Русский дух во многих отношениях.

Перейду к заметке о несостоятельной стороне «Отечественных Записок». Возьму и здесь частный случай для объяснения общих или довольно постоянных недостатков, замеченных мной в направлении этого журнала. Случилось какому-то духовному журналу указать нечто несостоятельное пред истиной, допущенное деятелями этого журнала не в самом журнале, а в другом издании (именно «энциклопедическом лексиконе»). И вот «Отечественные Записки» с огорченным достоинством поставляют против этого духовного вмешательства такую протестующую мысль, что для духовных слишком много дела и без вмешательств в дело науки; пусть они поболее трудятся над этим огромном стадом овец – простым народом, а наука уж знает и исполнит сама свое дело. Здесь высказались две фальши, которых издавна держатся «Отечественные Записки» (и не они одни, – ведь журнал выражает образ мыслей общества): одна фальшь в отношении к простому народу, а другая в отношении к духовным.

Во-первых, люди науки фальшиво относятся здесь к простому народу. Эта фарисейская идея: «несмь, якоже прочии человецы», портит и иссушает до безжизненности дел, также и дело науки. Особенно у нас в России от того-то наука так и безжизненна, так отчуждена и доселе от народного духа, что она носится, как говорится, только по верхам в отношении к простому народу, что люди науки не хотят, да и не умеют идти рядом и за одно с мужичками православными⁴⁹. «Отечественные Записки» много бы послужили благу нашего Отечества и самой науки, если бы взялись за дело сближения науки с духом народа, а не поддерживали бы разобщение между той и другим. Самая главная и существенная сторона в духе нашего народа есть дух православия; потому наука может быть сближена или разобщена с духом нашего народа главным образом от того, и настолько, насколько результаты науки сближаются или разъединяются служителями мысли и слова с духом православия. Дело яснее из примера. Положим, Вы отстаиваете европеизм русских против какого-нибудь нахала, отчисляющего нас к азиятчине. Но если при этом, люди науки, вы относитесь к библейским сказаниям о Ное и детях его как в «легендам» только; то уж будьте уверены, что и русский народный дух будет относиться к вам и науке вашей, как к совершенно для него чужим. Это прежде, чем он разберет, что библейские св. сказания, выдерживающие столько времени и с такой отчетливой твердостью всевозможные нападки и перетолки на самом западе, унижать по достоверности пред всякими историческими памятниками и летописями значит нагло оскорблять и самую науку. Положим еще, вы знакомите своих читателей с теми геологическими результатами науки, что человек уже жил на земле, когда некоторые земные слои погребали в себе остатки самодревнейшей жизни. Можно эти результаты передавать в общее сведение и так, как вы передаете, т.е. можно говорить, что, видно, человечество живет на земле несравненно более тысячелетий, чем как принято в наших летосчислениях; потому что следы бытия человеческого геология начинает открывать и во время образования таких-то и таких-то слоев, которое, по геологическим соображениям, должно совершиться во времена, далеко уходящие за пределы известных у нас летосчислений... Но в этом случае научные результаты вы поставите в совершенный разлад с духом народа, ведущего летосчисление от создания мира не иначе, как по православному. И дух народа со всем, что он к себе притягивает, пойдет инстинктивно прочь от вашей науки. Но те же научные геологические результаты вы могли бы, и притом с большей основательностью, передать и иначе. Именно, могли бы вы поставить на вид то, что вот геология, по слоям земли насчитывавшая огромные периоды времен до появления человека, стала уж согласно с Библией открывать следы бытия человеческого не в отдалении от времени образования таких-то и таких-то ранних слоев земли и появления таких-то и таких-то животных; это есть уже шаг, хотя и первый еще, к геологическому разъяснению, что и вообще образование земли и население ее животными совсем не так далеко упреждает появление на ней человека, как кажется и особенно прежде казалось геологам. А между тем геология ведет дело свое пока еще без испытания и даже без всякого внимания к тому, как условиям должна была подлежать земля и земная природа, по православному библейскому воззрению на этот предмет, и не проще ли, не вернее ли объясняются из этих условий те геологические данные или открытия, для объяснения которых построили противобиблейскую гипотезу об образовании земли. Вот на что следовало бы указывать отечественному журналу, ознакомливающему общество с тем, на чем, на каких данных или открытых геологических фактах, а не на каких гипотезах или предположениях, остановилась современная геологическая наука. Тогда тоже инстинктивно бы сначала, а потом и отчетливо потянуло бы к науке православно-народный дух, на истинную пользу нашего отечества да и самой науки. Ведь, наука крайне еще запутана в разных односторонностях, от которых надо же ей освободиться; а не освободиться ей без православного воззрения. Возьмем во внимание, например, хоть ту же геологию. Она, сколько бы ни представляла претензий на историческую и, пожалуй, математическую точность, со своими гипотезами очень похожа на такого человека, который, разъясняя развитие подземного корня какого-нибудь дерева, не добирается до самого действительного корня кроме, разве, выходящих наружу земли, некоторых его малый частей, а смотрит на то, на сколько вершков в год нарастают ветви этого дерева, и это, с математически точным исчислением, применяет к развитию корня, которое и выходит, в уме этого человека, на славу великолепным, т.е. совершенно мечтательным. Таковы и противобиблейские построения геологии⁵⁰.

Во-вторых люди науки, как оказывается это по «Отечественным Запискам», фальшиво относятся и к духовным, устраняя их совершенно от своего дела, от дела науки. Допустите, скажу я таким людям, хоть только одну возможность того, что духовные служат действительной вселенской истине. Как же им устраниться от дела науки, разыскивающей истину? Вы сами поставили бы им, и вполне справедливо, в неискупимую вину – владеть истиной и быть безучастными к положению тех, которых они видят путающимися в чем-либо ложью. Попасть во мрак лжи и однако думать, что находишься на светлом просторе истины, – это хуже самого грубого простонародного невежества; это значит попасть в беспощадные разбойничьи руки. Холодно посмотреть на это и идти мимо было бы прилично разве только иудейским священникам и левитам, и то худшего времени иудейства. Совсем другое, и уж вполне состоятельное пред истиной, дело было бы, если бы люди науки, светские ли журнальные деятели или вообще ученые, относились к духовным вот в каком смысле: «Вы служите Тому, Кто Себя называл истиной, Кого очевидцы земной Его жизни видели полным благодати и истины. Итак словом и другими способами вашего служения посодействуйте тому, чтобы Он и в области науки явился, как явился и жил на земле, полным благодати и истины, чтобы голос во имя Его не пугал и тем более не озлоблял против Него, а напротив привлекал к Нему детей науки. Если вы пренебрежете, оскорбите или стесните то, что относится к добросовестному и честному разысканию истины, что одушевляется горячей любовью к истине: то это не будет угодно Тому, Кого вера признает живой истиной. Чрез посягательство в чем-либо на духовную самостоятельность деятелей науки можно, пожалуй, и даже скорее, чем чрез другое что-нибудь, преступно посягнуть и на благодатную свободу детей самого Бога, раскрытию которой в людях вы поставлены служить. Не иметь уважительного внимания к современным потребностям, приобретениям и даже приемам науки, входить однако ж в ее область во имя Христово, значит поступать не совсем по духу Христа, Который, принося в Себе миру вечную истину, явился в мире в известное время сообразно с духовной приемлемостью и потребностями своих современников».

Этим я и хотел бы покончить со светскими журналами в настоящий раз; потому что сказано мной о светской журналистике почти все, что особенно хотелось бы сказать о лучшей и худшей ее стороне, предоставляя все это дело собственному обсуждению деятелей и читателей светских журналов. Но прибавлю еще слова два именно «Русскому Слову», прибавлю из благодарности к этому журналу за его благородное сочувствие к молодежи, именно к семинаристам, которые едва ли не более всякой другой молодежи требуют сочувствия и участия к себе (они, замечу мимоходом, и со своей стороны тоже особенно сочувствуют «Русскому Слову»). Соучастие к молодежи вызывает этот журнал к тому, чтобы, с любовью и уважением к полному надежд значению молодежи, наводить ее на прямое направление добра и истины. «Русское Слово» всякому, кто не хотел бы возвращаться к темным средним векам, предлагает такой способ распознавать истину ото лжи: «сомнение, опытное исследование» и т.д. Но сомнение ведь отравляет и озлобляет душу. Неужели со стороны жизни, людей, обстоятельств мало еще озлоблений и отрав всякого рода, для души, особенно молодой? И в особенности этой молодежи – семинаристам – неужели надо еще подбавлять внутреннего озлобления? Но как же, говорите вы, выбиться из опутавших человека фальшей, принимаемых за истинное добро, если не начинать сомнением во всем привычном или слепо принимаемом на веру: «да полно так ли?» Как обойтись без разрушительного начала сомнения, если и надо сначала разрушить фальшивое? Нет, друзья мои, как вам угодно, а сомнение все-таки совершенно не годится в способы к распознаванию истины ото лжи. Сомнение есть разрушительная сила, направляемая равно и против фальшивого и против истинного. Если бы и слишком много накопилось всякого дрязга и хлама в каком-либо доме – и на его чердаке и в комнатах и в коридорах; однако было бы безумие разводить или подкладывать во всех этих местах истребительный огонь, от которого погибнет и весь дом наряду со всяким хламом и дрязгом. Сомнение не годится для нужна о всем людям разузнания истины ото лжи еще и потому, что оно и не приложимо ко всем людям. Для иного человека усомниться в чем-либо или в ком-либо, кому или чему он доверяет (будь это преданность и верность друга, для которого он живет, или верность воззрения и правила, которым он живет), значит просто самоубийство духовное, решиться на которое было бы для него безумным преступлением. За что вы исключите этого человека из самой возможности разузнать истину ото лжи? Иному человеку до того ощутительна истинность того или другого, принимаемого на веру, что для него нравственная невозможность – сомнение. И этот человек осужден вами не распознавать истину ото лжи?!

Нет, не сомнение, а вера, горячая вера в истину должна быть первым движущим началом и способом к разузнанию истины ото лжи. Смотрите прежде всего на всеобщую приложимость этого начала и способа. Вот человек, весь взволнованный недоумениями и озлобленный ядовитыми сомнениями. Он в этом состоянии неспособен и взяться за дело беспристрастного, ясного исследования. Но пусть скажет он себе: «Ведь есть же истина; нельзя же быть тому, чтобы не было истины, а было бы все только один вздор и ложь». И вот эта самая простая и общая вера в истину, чем будет живее и тверже, тем более соберет внутренно этого человека; и он возьмется за опытное, или какое там другое, исследование истины с энергией и вместе с ясным спокойствием. Он пойдет, потому, уже надежным путем к разузнанию истины ото лжи. Истина готова (Ин. 20:27) дать ему осязать себя и свои страдальческие за неведающих и заблуждающих язвы. Возьмем другого человека, верующего в истину до нравственной невозможности сомнения в ней и притом помилованного тем, что он верует именно во Христа, как в самую и притом единственную истину. Чем горячее такая вера этого человека в истину, тем более и живее будет у него стремление, сколько возможно, глубже и разностороннее узнать и усвоить себе истину, и следовательно тем глубже и разностороннее он будет исследовать истину и саму в себе и во всей обширности ее приложения. Само собой разумеется, что это исследование может совершаться различно, именно; или строгой научной мыслью или духовным опытом и подвигом, но в том и другом случае непременно с благодатью Духа, вся испытующего, и глубины Божии (1Кор. 2:10), и с происходящей отсюда смелостью и свободой – востязовать вся, «судить обо всем» (1Кор. 2:15). Смотрите теперь, насколько этот путь к разузнанию истины ото лжи, т.е. вера в истину, действительно и верно ведет к своей цели. Тогда как сомнение до того волнует иного беднягу, что он рад пристать хоть к какой-нибудь пристани, хотя бы к пристани отчаяния, стремящегося все разрушать, или к пристани фальшивого удовлетворения только кажущегося в известное время истиной, которая впоследствии, по сознанию самого этого бедняги, окажется неминуемо вовсе не истиной: вера в истину, напротив, на том и утверждается с первого же своего шага, чтобы ни фальшивого чего-нибудь не принимать за истинное, ни истинного не заподозрить в фальши, и потому она, умиряя внутренно человека, не даст однако покоя ему, пока он не успеет разузнать действительной истины ото лжи. Таково уж существо живой, горячей веры в истину, невозможной без пыла любви к этой истине. Для верующих могу прибавить к этому еще то, что и самая общая, но живая и твердая вера в истину, недопускающая иметь сомнения еще только в бытии истины, непременно привлечет к себе и благодать истины (хотя бы только предваряющую): таково ведь самое существо благодати, чтобы соответствовать вере. А с благодатью истины также просто распознавать свет от темноты. Но западная Европа, говорите вы, всего лучшего в своей новой истории и особенно освобождения от средневекового мрака достигла не иначе, как начав сомнением. Но нам, отвечая я, надо еще распознать истину ото лжи не только в средневековых потемках, но и в новом просвещении западной Европы⁵¹. И потому нам нужен более надежный и здоровый, созидательный способ к разузнанию истины, нежели болезненное и разрушительное сомнение. Само собой впрочем разумеется, что вера в свет истины вовсе не прочь от того, чтобы относительно всего, принимаемого на темную и слепую веру, задавать вопрос: «Да полно так ли?» Но один и тот же вопрос имеет совсем другой дух, когда его задает отчетливая вера в истину, – это дух при своей энергичности светлый и мирный; и совсем другой дух и сила в том же вопросе, когда он возникает из «ядовитых сомнений», – это дух отравляющий и озлобляющий. И, без сомнения, жесткая и инквизиционная нетерпимость более сродна этому последнему духу, если бы только дать ему свободный простор, нежели светлому и мирному духу всегда свободной (т.е. равно и противорабской и противодеспотической) веры в истину. Ведь вера в свет истины совсем не то, что фанатический обскурантизм, надевающий на обольщение других и себя личину веры. Вот что русскому журналу, принимающему близко к сердцу дело и судьбу особенно молодежи, следовало бы разъяснять и разъяснять своим русским словом!

Приступлю к духовным журналам, дам себе отчет и о них, все ли в них состоятельно пред истиной. Начну и теперь с «Православного Обозрения». Несостоятельная сторона этого журнала состоит в том, что он, по моему наблюдению, не довольно отчетлив в собственном своем, благородном и свежем, направлении, от чего это направление и оказывается в журнале не довольно твердым и упроченным. В доказательство этого переберу хоть только некоторые, но особенно важные и резкие черты в характере и направлении «Православного Обозрения». Вот, например, в направлении этого журнала есть серьезное внимание к бытовой стороне жизни нашей. Конечно, дело касается быта собственно духовных; но что из того? Тем более надо серьезной и жизненной мысли и слову духовного журнала озаботиться возвышением этой бытовой стороны жизни к значению истинно-духовному и упрочением за ней такого значения. Ведь сближение между духовным и мирским, или светским, сближение желанное и благотворное для той и другой стороны, возможно только тогда, когда и внешне мирское, бытовое поднимется к внутренно духовному значению, а не тогда, как и духовное будет упадать до значения только мирского. Итак что же сделало или делает «Православное Обозрение» для упрочения за внешне бытовым духовного значения? То ли, что развивало (и то в переводных статьях, изданных потом редакцией в особой книге), общую мысль о земном, относящемся к здешней жизни, как чуждом самостоятельного существенно важного значения, а имеющем значение только по отношению к жизни будущей, значение приготовления к вечности? Но эта слишком общая и сама по себе, бесспорно, верная мысль, если поставлять ее только в отвлеченной ее общности, а не вникать в жизненную ее силу, может приводить и приводит некоторых к совершено противной «Православному Обозрению» духовной односторонности, именно к жесткому пренебрежению земного быта и к осуждению только тех, у которых вся почти жизнь есть утруждение и обременение внешне бытовым или житейским. Святые Божии вовсе не в таком смысле и духе стремились к будущей жизни и пренебрегали настоящей. Вся сила будущей жизни для них, как и вся их правда, есть Христос в духе Своей святости, чистоте, мудрости, твердости и одушевляющей все это самоотверженной любви к человечеству – ко всеми каждому человеку, Христос Богочеловек с почивающей и открытой в Нем для приемлющих любовью Отца небесного и полнотой благодати и истины, вообще всех благ Св. Духа. Святые Божии стремились или стремятся собственно к тому, да Христа приобрящут (Флп. 3:8), и стремились к этому так, что не хотели бы быть и в царстве небесном без Христа и готовы, рады быть и в аду, только со Христом, как высказал один из Святых. Вот в чем состояла их цель и в будущей жизни; вся почесть или награда вышняго звания Божия была для них во Христе Иисусе (Флп. 3:14). Стремясь к этому, они и пренебрегали решительно всем, взятым вне самого Христа, – не только бытовой стороной жизни, но и внешне духовными преимуществами⁵², самой даже беспорочностью (Флп. 3:5–6). Все, имеющее или полагающее свою силу и значение вне Христа, они вменяли в тщету и помёт именно для того, чтобы приобресть Христа и все существенное для себя иметь и полагать только в области благодати самого Христа (Флп. 3:7–9). А Христос по Своей благодати дает себя с равной щедростью всякому приемлющему – иудею или язычнику, мужчине или женщине, светским или духовным, занятым бытовой ли стороной жизни или делом мысли и слова; – только бы каждый из них так, или с таким движением веры, делал свое дело, чтобы за этим самым делом принять к себе, усвоить, приобрести Христа. Так самая земная жизнь, и с внешне бытовой своей стороной, воспринимала бы у нас сокровенную еще ныне силу будущей жизни, силу «жительства на небесах» (Флп. 3:20). И вот, таким образом, во Христе уже не только прямо духовное, но и внешне бытовое получает существенно важное значение, требующее от нас такого заботливого и бдительного внимания, какого только достойно это великое дело веры, – приобрести Христа. Много ли «Православное Обозрение» разъясняло и поддерживало это направление веры?! А ведь с таким благодатным направлением мы, поднимая и земной свой быт к духовному значению – достославного поприща для «приобретения Христа», с одной стороны, и самые земные дела свои делали бы с бодрой, нераздвоенной между двумя господами, духовной энергией; а с другой, и при мысли о будущей вечной жизни, истинно, по слову Христову, восклонялись бы и воздвигали главы наши, (Лк. 21:28), но не пугались бы и не поникали духом по невольному сознанию, что действительная, обыденная наша жизнь на земле так уж и оставлена у нас идти в разлад с силой в будущей жизни. А ведь еще этому благодатному направлению, не в апостольское только время, противоборно жесткое и упорное направление христиан иудействующих... Надобно бы во все это вникнуть духовной мысли и слову. И особенно в обсуждении и устроении быта духовных следует, в самой силе дела, держаться самого Христа – действительного Главы и над всем земным, как над всем небесным (Еф. 1:10), чтобы не отнять у необходимых в этом случае пожертвований, из государственной ли казны или из местных приходских источников, духовного вони благоухания, жертвы приятной, благоугодной Богу, как выразился Апостол Павел о подобных пожертвованиях (Флп. 4:18). С этой точки зрения в новом, благодатном свете являются и прекрасная идея «братства», в церковных приходах, и другие заботливые меры к умножению и упрочению собственных церковных средств.

В направлении «Православного Обозрения» резко выступает еще заботливая внимательность к делу науки и образования. Это – особенно по поводу пересмотров нового проекта семинарий и училищ духовных. Положим, что этот новый проект предначертывает для духовного образования известный круг наук богословских и простых светских и предлагает разные практические меры к сообщению духовным воспитанникам духа церковного благочестивого. Положим, что при проекте есть и прибавочные голоса как о том, чтобы в деле образования не унижать и не ослаблять интереса самой науки, так и о том, чтобы образование, устрояемое на суммы церковные, по отношению и к учению и к учащимся,не выходило за черту церковного назначения. Как кстати шло бы к пересмотрам подобного проекта и помогало бы им журнальное разъяснение, что в этом деле и для целостного единства в образовании и для должного духовного настроения воспитанников всего необходимее, и справедливее, да и возможно без слишком тяжелых затруднений объединить интерес научный и интерес церковный! Ведь не только науки богословские или прямо церковные относятся к истине Христовой; но и прочие знания и науки не могут, если бы и усиливались, выбиться из области истины Того, Кем вся быша и без Кого ничто же бысть, еже бысть (Ин. 1), Кто не только от Своей полноты раскрывает все доброе и истинное, но взял на Свои же рамена крестное бремя всякого зла человеческого, всех грехов мира. Таким образом выходит, что все вообще знания и науки, насколько в них есть истины или только служения делу истины, составляют один общий храм Истины, которая существенно есть сам Христос. И занятие той или другой наукой, с ясным сознанием этого, открывало бы в себе место благоговейному духу присутствия как бы за церковным Богослужением в храме Господнем. Интерес церковный выдерживался бы в правдивом, беспристрастном, честном служении интересу научному. И просто бы решилось дело о том, законное ли место в духовном образовании занимают науки о сельском хозяйстве и медицина, которыми разумеется – при живом их привитии к духовному образованию, духовные столько бы пользы могли приносить нашему народу чрез самое доступное лечение телесных его недугов, чрез живительное влияние на скованное многовековой рутиной хозяйство наших православных, с прямым направлением всего этого к славе Того, Кто понес и телесные наши недуги и не отречется благодатно заправлять нами и в наших хозяйственных делах. А главное и самое лучшее то, что Богословские и простые человеческие (humaniores) знания, духовное и светское образование, чрез намеченное выше объединение интереса церковного и интереса научного, пошли бы прямым и равным путем к существенному сближению и даже единению между собой. Чрез разъяснение этого сколько бы, может быть, предотвратилось напрасных трудов и бесплодных предположений, и дело бы направлялось вернее к наилучшему исходу! Но «Православное Обозрение», сколько ни опережало другие духовные журналы в своем заботливом внимании к делу преобразования духовных училищ и семинарий, (и это составляет истинную заслугу этого журнала), мало однако, даже слишком мало занималось существенной стороной этого дела. Серьезно касаясь этого важного дела, как, казалось бы, совсем почти обходить и такие, лежащие прямо пред глазами или на дороге, вопросы, каков вопрос о живом духе самих воспитанных, на который так неблагоприятно и вместе тяжело действует изолированность их воспитания от общества и от общего хода образования? Таков же вопрос и о духовных нуждах общественных, требующих особенно в нынешнее, переходное по многому, время особенного развития и воспитание в духовных способности и готовности их – «быть не чуждыми ничего человеческого», разумеется, по духу единого человеколюбца, изливающего от себя всякое истинное человеческое добро, да и зло человеческое вземлющего или вземшего уже на Себя же. Но все это духовная журналистика, видно, считает у нас слишком сторонним для дела образования духовных... Да будет позволено сказать при этом горькое слово, не в упрек кому-либо, а просто ради истины. Много раз приходилось мне слышать толки и сожаления о том, что делом духовного образования заправляют главным образом люди, слишком отдаленные от мира и имеющие дело только с чужими детьми. Вот теперь только бы у того или другого просвещенного отца семейства из духовных нашлось опытное и проницательное слово о деле духовного образования; это слово найдет себе готовое место в духовном журнале, принимающем близко к сердцу дело науки и образования; и таким образом опытное и проницательное слово о деле духовного образования будет в состоянии влиять благотворно на комитеты и их совещания, конечно – устремленные ни к чему другому, а к возможно лучшему обсуждению этого святого дела. Но тем не менее у нас все же довольно глухо и пусто на этот счет, даже в наиболее интересующемся этим делом журнале... На кого ж теперь или после будем жаловаться?

Есть в направлении «Православного Обозрения» прекрасное усердие знакомить своих читателей с религиозными обстоятельствами и движениями заграничными, разных исповеданий. Да; прекрасное дело напоминать православных русским, что есть еще у нас братья, которые разлучены с нами или не суть от двора сего, но которых единый Пастырь силен привести в единое свое стадо. Что в таком именно, достойном православия, духе «Православное Обозрение» касается других исповеданий, доказательством тому служит, например, недавно помещенная в этом журнале превосходная статья покойного Хомякова, изданная сначала за границей по поводу каких-то несправедливых западных нареканий на православие. Но при этом вот на что хотелось бы обратить внимание глубоко уважаемого мной журнала. В помянутой статье Хомякова – этом свежем плоде светской мысли о деле веры – развиваются между прочим такие живые и светлые мысли, что православная Церковь, не как западная латинская, держится не на внешнем каком авторитете, в роде папского, что в православии предание не исключает, свободного исследования верующих, что ложь протестанства состоит в неверии преданию, а не в свободном исследовании верующих, или готовых веровать. «Православное Обозрение» знает, что эти идеи, которыми православный мыслитель дает отчет в своем православии, еще слишком не выяснены у нас для общественного сознания. Ко многим, даже мнящимся быть учителями других, вождями слепых, наказателями безумных (Рим. 2:19–20), приражается и успевает прививаться дух, совсем противный означенным идеям, – именно не могущий терпеть «свободного исследования» и самодовольно покоющийся на разных авторитетах, не взвешенных в своей силе. А с другой стороны, опасно, чтобы и к «свободному исследованию» не приразилось и не привилось в ком-нибудь подкапывающееся под истину сомнение или неверие; мы выше имели случай коснуться кое-каких внушений в этом роде. Итак, следя движения и обстоятельства разных исповеданий, духовному журналу как нужно было бы при этом зорко следить за приражениями и к ним православным тонкого духа такого или другого неправомыслия! Ей; при пробуждении православно-народного духа к отчетливому самосознанию, открывается настоятельная потребность в самых разносторонних разъяснениях того, что это благодатное Христово тело – св. церковь держится и стоит прямо самим Христом, пришедшим в мир во плоти для спасения гибнущих и принимаемом верующими, в этом самом духе Его человеколюбия, во всю полноту их жизни по порядку благодати, от Него самого уставленному и действующему Им же самим в силе Св. Духа; что, потому, всякое избранное и освященное орудие Христовой благодати, хотя бы то был Апостол, более всех потрудившийся в служении своем, и не то, что священник, или архиерей хоть бы и римский, имеет и должен полагать свою силу и значение прямо в самом Господе, а не в собственном авторитете: не аз, говорит он, но благодать Божия, яже со мною (1Кор. 15:10), ни насаждаяй есть что, ни напаяяй, но возвращаяй Бог (1Кор. 3:7); что в силу каждой истины, каждого дара, которые засвидетельствованы в св. писании или в св. предании, надо вникнуть и войти нам не вынужденной, но свободой живой мыслью⁵³, чтобы можно было благодати этого дара или этой истины (т.е. в Своей благодати самому Господу) воздействовать в нас Своей Божественной жизненностью без задержания и воспящения нашим неведением и рабской тупостью; что, впрочем, всякое сомнение или недоверие уже разобщает христианина с благодатью или, что то же, с самим Господом (подобно как, например, связанные взаимно души и сердца уже разъединяются недоверчивостью с той или другой стороны), и вот именно почему взволнованным сомнениями надо, по крайней мере, ухватиться за веру в то, что есть же истина... Это будет тоже, что утопающему по маловерию Петру, при морском волнении, ухватиться за протянутую к нему руку самого Господа, ходящего по водам. Ведь православные русские только тогда будут в состоянии достойно и убедительно заявить или выдержать пред неправославными истину своего православия, когда сами себе дадут отчет в православии, чистый от приражений всякого духа неправославия. В этом отношении широкое поприще открывает для себя «Православное Обозрение», так что мудрено не заговориться об этом и в легких «заметках»; но само же оно слишком коснит на своем прекрасном поприще: или не довольно поддерживают его собраты – другие духовные журналы? Может быть, и так отчасти.

«Труды киевской духовной академии» чудесно рассуждают о школе и жизни, умеют применять к церковной истории современные исторические идеи, готовы изучать для дела истины хоть бы и роман г. Тургенева, и наконец не отказываются обозреть поприще Св. Златоуста взглядом западной современности. Но чтобы, при всем этом, и не опустить из своего вида истины, хоть бы являющейся в непривычной для наших глаз одежде, и не допустить лжи, хотя бы и слишком неуловимо примешивающейся к истине, этому журналу не мешает для себя и для других глубже выяснять, как именно можно с верностью и безопасностью выслеживать светящийся и во тьме свет Христовой истины. Христос был и есть свет, светящийся и во тьме, существенно потому, что Он и тьму наших грехов и заблуждений вменил, в отношении ее виновности, Себе самому. Надо входить вашему мыслящему духу, по мере веры вашей, в это самое настроение Христовой любви: и тогда самую малую долю или так сказать, росиночку истины презрительно опустить в чем бы то ни было из вида будет значит для вашего сознания и чувства впадать в грех. Равно и допустить в деле истины самый незначительный примес лжи или чего-либо фальшивого для вас, знающих и чувствующих, как Господь выдержал Свою правду и истину в мраках нашей и всемирной лживости, значило бы прибавлять к Его язвам новые. В таком настроении духа вашего вы будете ощущать в себе самих страдальческую боль от этих новых духовных уязвлений и презрительных поруганий, наносимых нами человеколюбивому до смерти Господу чрез допущение лжи или пренебрежение и невнимание к истине. Так, а не иначе, по моему убеждению, можно с верностью и безопасностью выслеживать не только сияние или сильный блеск, но и мерцание – Христова света, светящегося в самой тьме человеческих ошибок и заблуждений.

Журнал «Творения святых отцев» найдет обличение несостоятельной своей стороны именно в творениях и делах св. отцев. Вот Св. Афанасий Великий всю святительскую свою жизнь провел в заточениях и озлоблениях, подвизаясь в утверждении и раскрытии истины Божества Христова; а что касается словесных его творений, он сам признавался, что его писания выражают только малую долю умственных его трудов и напряжений в углублении в ту же истину единосущия Сына Божия с Богом Отцем. Такой дух великого святителя переводя, так сказать, с его времени на нашу современность, сколько бы нам следовало употреблять усилий и трудов духовных, особенно умственных и словесных, на то, чтобы Христос, истинный Бог наш, был истинно же покланяемым и исповедуемым Богом для всех наук и искусств, для земного быта и сельского хозяйства, для всякой среды жизни общественной и частной, для земледелия, торговли, политики и прочее и прочее! Вот Св. Кирилл Александрийский ни жесткими возражениями таких благочестивых и просвещенных церковных учителей, каков блаженный Феодорит, ни недоразумениями и замешательствами, возникшими было против него Кирилла на самом вселенском соборе, нимало не был задержан в энергическом утверждении и раскрытии того, что сам Бог Слово Своей личностью воплотился и вочеловечился и потому родившая Его во плоти Пресвятая Дева Мария есть именно Матерь самого Бога или Богородица. Но Бог Слово снизошел или истощился до вочеловечения и воплощения в утробе Своей Матери Девы собственным Своим лицом, до принятия в единство Своего лица нашего человеческого ума, человеческой воли с ее движениями и действиями сердца человеческого, самой даже плоти нашей, вообще всего нашего естества, не для чего иначе, как ради нас человеков, и именно ради спасения грешных и гибнущих; и сила всего этого Его снисхождения к нам действуется над нами и в нас, насколько принимаем это верой, – действуется благодатью самого Св. Духа. Итак истинная, живая верность духу св. Кирилла или силе той истины, над раскрытием которой он подвизался словом и делом, должна была бы неудержимо трудиться над разъяснением того, что человеческий ум, сердце, воля, самая даже материальная или плотская сторона человеческого естества есть прямая собственность благодати Христовой и что, потому, равно преступно пред Христовой благодатью – и действовать нам не по Христу той или другой силой или стороной нашего существа и, по неразумной ревности, посягать – на унижение и оскорбление, а тем более на осуждение и отвержение чего-либо существенно человеческого, кроме греха, составляющего уже извращение человечества. В особенности достоинство Пресвятой Богородицы, с такой ревностью защищаемое Святителем Кириллом, требует сильного внушения православным той осторожности, чтобы в ком не пренебречь и тем более не похулить чего-либо Христова, хотя бы выражающегося еще в бессознательных инстинктах, и чрез это не оскорбить и не преогорчить достоинства и духа Богоматери, матерински поддерживавшей и бессознательную немощь младенчества Господня. Вот святые вселенские отцы так дорожили благодатной православной церковностью, что один из них, именно Василий великий не допускал делать перемену даже и во внешнем разграничении церковных паств в следствие только перемены границ между гражданскими областями⁵⁴, а другой, именно Григорий Богослов, не хотел никаким благовидным предлогом извинить в духовно близком ему человеке (Григории Нисском в его юности) выхода из низшего еще церковного служения в круг светских занятий. Видно по святоотеческому руководству никак не следует даже во внешнем чем-либо, тем более в занятиях, упадать с высоты церковно-благодатного Христова духа. Но, с другой стороны, дух святоотеческий не только не смущался, но не знал как довольно нарадоваться в том случае, если строгий пустынножитель и подвижник, движимый Христовым человеколюбием взыскать погибающую в мирском растлении душу, пойдет из своей пустыни в мир, изменить свою подвижническую одежду на светскую военную, не погнушается войти даже в дом разврата и здесь сядет за роскошный стол с мясами и винами, поведет свободную беседу с блудницей, пока наконец поставит эту погибающую душу на путь спасения и правды⁵⁵. Видно, по святоотеческому образу мыслей уж не падением с духовно благодатной высоты будет деятельное следование за Христом, пришедшим из небесных Своих обителей в грешный наш мир для послужения спасению погибающих хотя бы для этого следования оказалось нужным допустить такие или другие видимые несообразности с обыкновенным духовным порядком. Вот (скажу и еще наконец) Св. Григорий Нисский не находил несовместным со своим церковным учительством поучиться и у женщины, устраненной апостольским словом от церковного учительства, именно у своей сестры Макрины (которую и не стыдится называть «наставницей») и памятником этого оставил одно из своих святоотеческих творений⁵⁶. Итак святоотеческим авторитетом подтверждается, что и в разумении Христовой истины и в распространении благодатного ее света несть пол мужеский и женский, что и женщина, не входя в дело и обязанности церковного учительства, может столько успеть в светлом и живом понимании и усвоении себе Христовой истины, чтобы быть в состоянии поддержать в этом и самих церковных учителей. Скажу вообще: в каком бы живом, близком к нам, свете являлись святоотеческие творения и сколько бы оживляли они в православных истинный дух православия, устраняя от них разные односторонности, если бы с переводом на родной язык писаний св. отцов мы соединяли труд мысли и слова и самого дела – переводить жизненный дух этих писаний на почву современных духовных нужд, вопросов и недоумений или затруднений!! Журнал «Творения св. отцов» слишком, слишком мало заботится об этом последнем...

Но довольно уж сказано для любящих истину, сказано из уважения и участия к их делу. Любящие истину, и без дальнейших пояснений, поймут уже, что духовным журналам не годилось бы, помещая на своих страницах русский перевод св. книг Ветхого Завета, не только не разъяснять внутреннего порядка ветхозаветных откровений и вообще воззрения ветхозаветного, но и быть невнимательными к сделанным разъяснениям этого; а эти разъяснения ведут к такому великому результату, что в средах земных и мирских, в которых благодать Христова могла много различно предъизображаться в Ветхом Завете, тем удобнее и прямее может быть проводима она же самая, только уж в своем существе и истине новозаветной, и притом чрез свободную и отчетливую самодеятельность нашей веры. Любящим истину понятно самой собой, что предлагая православным, в русском переводе, акты вселенских соборов, боровшихся с разнообразными затруднениями не только от изворотов и козней лжи, но и от недоразумений самой веры, неприлично православному журналу оставаться в то же время безучастным к делу истины Божией, и ныне обращаемой во лжу неразумием или нелюбовью к истине. Вот эта великая истина, что, для раскрытия света и силы православия вообще и для направления особенно нашей современности на должный путь, надо нам православным входить, сколько возможно живее и глубже, в настроение и мудрствование любви к грешному и заблуждающему миру самого Господа – Агнца Божия, вземлющего грехи мира, что надо входить в соучастие этого Христова человеколюбия по возможности так, как, например, Апостол Павел, молившийся сам отлучен быти от Христа за братию свою, за отвергших Христа евреев (Рим. 9:3), эта истина, Христова, могущая при живом своем действии в нас переменить весь мир к лучшему, как у нас не была перетолкована и похулена в последнее время?! То представляют ее в виде той хульной лжи, что поставляется во имя Христово будто бы мир правды с нечестием, и нераскаянные нечестивцы всех родов трактуются будто бы за одно со спасенными или спасаемыми праведниками или, по крайней мере, заблуждения и грехи первых «стушевываются», представляются далеко не в своей адской безобразности (как будто и человеколюбие Агнца Божия, в дух Которого надо нам входить, направлено не к упразднению, а только к прикрытию грехов и заблуждений наших). То, наоборот, во свете той же истины мерещится мрачный антицерковный призрак такого решительного падения правды и православия, что, вместе истинных православных, являются будто бы уже только два взаимно враждебные лагеря: духовно язычествующих, водящихся разными идеями не по Христу (об этим впрочем и заботы нет), и духовно иудействующих, не входящих в Христов человеколюбивый дух. (Но будто именно последние и составляют собрание истинных православных). То, пожалуй, самое изложение и раскрытие той же истины оказывается совершенно темным и невразумительным, так что, пока дело не касается прямо этой истины, все идет в речи так себе, ничего, можно понимать, а легкий даже очерк какой-либо стороны в самой этой истине – просто темна вода в облацех воздушных. (А выходит дело самое простое и естественное, что, пока стоишь спиной к предмету, то удивительно как темен становится этот предмет, – никак его не разглядишь; а как оборотишься лицом к самому предмету и посмотришь попристальнее на него, то и неясность предмета не помешает разглядеть его как следует). И чрез подобные перетолки простая и искренняя вера многих запутана и доселе путается в недоразумениях об истине и даже в предубеждениях против этой истины, отзывающихся более или менее (конечно, бессознательной и ненамеренной, как было и у иудействующих христианок), враждебностью кресту Христову (Флп. 3:18), сила которого и состоит в удобосообщимой верующим любви Агнца Божия, вземлющего грехи мира. А между тем при общем дружном разъяснении той истины, что без участия в духе этого Христова человеколюбия неизбежно отчуждение и от самой Христовой правды, та же простая и искренняя вера многих настраивалась бы понемногу Христовой, жертвующей собой, за других, любовью к заблуждающим грешникам; одушевляясь же этой любовью, она и подвиглась бы к тому, чтобы какую бы ни было среду мира понемногу очищать, хотя бы от многовековых иногда наплывов духовного зла. Все это русская мысль и слово разберут, когда-нибудь, не в похвалу духовной журналистике, не хотевшей хорошенько разобрать дела, относящегося к Христовой истине. Ведь дело не в той или другой личности, которой, конечно, можно пожертвовать для дела истины, нужной всему миру. Дело не в мягких или строгих речах; кому угодно, пожалуй – громи беспощадными обличениями зло и заблуждения мира (как, например, г. Говорский громит фальшивости польского духа), но только делай это в том духе Христа Агнца Божия, чтобы и себя считать ответственным за виноватых и заблуждающих братьев, по болезнующей об их исправлении любви.

Что же скажем вообще о нашей светской и духовной журналистике? Справедливо судить о сравнительном значении той и другой стороны можно, кажется мне, не иначе, как по достоинству и недостаткам любви их к истине. Во всех других отношениях светская и духовная стороны подлежат не одинаковым условиям, а любовь к истине и в светских и в духовных зависит от одного существенного условия – от свободного настроения. От доброй воли каждого зависит поставлять ли свое достоинство в том, чтобы твердо и спокойно поставлять на вид и выдерживать словом и делом истину, нужную всем, или в том, чтобы перекричать только других, обидеться их криками и иногда только пустыми намеками, отстоять, во чтобы то ни стало, свою партию или школу или даже только свою личность, а то буде остаться в величественном, невозмутимом невнимании к голосу истины, иногда слишком скромному или раздающемуся из скромного, незазнающегося журнальца, из какого-нибудь, например, «Сына Отечества». Любовь же к истине, и сама по себе, достойна быть пробным камнем для оценки духовных и светских журналов. Ведь, не приемлющии любве истины обречены от самого Бога действу льсти, во еже веровати им лжи, да суд приимут вси неверовавши истине, но благоволившии неправде (2Фесс. 2:10–12). Итак, судя по любви к истине, сколько этого бесценного совершенства есть или нет в духовной и светской журналистике, могу на основании всего выше объясненного смело сказать, что достоинства и недостатки той и другой очень и очень равновесны, взаимно одной в другой поддерживаясь или ослабляясь. Вот московская светская журналистика довольно внимательна и осторожна относительно деятелей духовной мысли, и открылось нравственное удобство к изданию в Москве этого благородного духовного журнала «Православного Обозрения», которое своим свежим и жизненным направлением еще более возбуждает сочувствие к себе деятелей светских. А петербургская светская журналистика слишком далеко простирает иногда свое пренебрежение к духовной мысли, и это вызвало такое явление неразумной ревности, как «Домашняя Беседа», которая своими выходками, еще более предубеждает иных светских против всего духовного. Факт примечательный и поучительный!