Святой Исидор Пелусиот

Между подвижниками, которые в четвертом и пятом веке украшали Александрийскую церковь, особенным характером и образом деятельности отличался преподобный Исидор Пелусиот.

Несмотря на то, что слава Исидора, по свидетельству Евагрия, повсюду распространена была его словами и делами²⁴⁸ и на его обширную известность у современников указывают его письма, писанные более нежели к пятистам шестидесяти различным лицам, сведений об его жизни сохранилось весьма мало. Его письма знакомят с духом его, но не с обстоятельствами его жизни.

Исидор был уроженец Александрийский и происходил из фамилии благородной и богатой, бывшей в родстве с Патриархами Феофилом и Кириллом²⁴⁹.

Воспитание, полученное им, соответствовало его рождению. Из самых творений Исидора видно, что он был тщательно образован в философии греческой, основательно знал историю, классических ораторов и поэтов. Но не в сем заключалась образованность, его прославившая²⁵⁰.

Если из писем Исидора видно его знакомство с греческой литературой, то ещё более видно, что главным предметом его упражнения было Священное Писание. Он осуждал сам, побуждал и других всеми силами противодействовать объявшей всех в его время страсти к изучению исключительно языческой словесности. Сильная страсть к изучению словесности, писал он к Епископу Елафию, объяла в наше время души людей; разумею словесность не ту, которая уцеломудривает, но которая забавляет слушателей, не духовную, но софистическую, не Апостольскую, но демонскую, не пророческую, но любопретельную, не ту, которая может возбуждать душу, но которая обыкновенно ласкает слух, не живую, одушевленную делами говорящего, но принимаемую ради сладкозвучия мертвым слухом²⁵¹. Не пренебрегая мирскою образованностью, Исидор глубоко сознавал безконечное превосходство мудрости христианской²⁵². Не холодным умом, но живым чувством веры он старался усвоить истины веры.

Изучение Священного Писания и деятельное упражнение в заповедях его скоро убедили Исидора в суете всех земных благ. Это убеждение так часто и так живо высказывается в его письмах, что без сомнения оно было глубоко усвоено его сердцем. Непрочно то богатство, на котором нет благословения Божия. Оно часто теряется и погибает вместе с его обладателями, как безплодное полевое растение, вредное для соседственных с ним деревьев. И мудрость мирская, если не украшается мудростью Божественною, не полезна, как ничем не обузданная. Все непостоянно для тех, которые сами непостоянны для Бога²⁵³. Ни богатство, ни красота, ни крепость сил, ни красноречие, ни даже самое блистательное достоинство не делают почтенными людей так, как добродетель и любомудрие²⁵⁴. Они скоро увядают и исчезают подобно дыму; не безумие ли чем-либо из сего хвалиться и тщеславиться? Всего этого человек лишается и в сей жизни, непременно все это оставит, когда умрет. Хвалиться сим то же, что хвалиться тенями и пустыми сновидениями²⁵⁵. Люди, жадные к деньгам и хищению, подобны малым детям, которые небрегут о том, чего действительно надобно бояться, – так что иногда влагают руки в огонь, а пустых призраков ужасаются и трепещут. Ибо бедности, которая ничего в себе не имеет страшного, а ещё учит смиренномудрию, боятся, напротив богатство неправедное весьма много почитают, – богатство, которого бояться должно больше, нежели огня²⁵⁶. Отчего мы враждуем между собою? Оттого что богатству, славе и другим благам настоящей жизни приписываем великую цену. Ибо если бы мы научились почитать их за ничто и презирать, то не объявляли бы один другому непримиримой вражды и войны, а хранили бы между собою мир и любовь, коими прекращаются всякие несогласия и брани²⁵⁷. Зная цену истинной мудрости и суету всего земного, Исидор решился посвятить себя Богу. Оставив дом своих родителей и богатое свое наследие, он удалился в северные пределы Нижнего Египта и поступил в монашество. Местом для своего подвижничества он избрал гору, находящуюся близ города Пелузии при восточном устье Нила, где обитало уже много пустынников²⁵⁸. Это та пустыня Лихной, которую после смерти Антония Великого посещал Иларион²⁵⁹.

Здесь с ревностью Исидор предался подвигам иноческой жизни и добродетели. Он так изнурял плоть свою трудами и так утучнял душу возвышенными помыслами, пишет Евагрий, что на земле приобщался жизни Ангельской и постоянно был живым памятником монашеского жития и Богосозерцания²⁶⁰. Он решился в своей пустыне следовать строгой жизни Иоанна Крестителя. В самом деле он одет был одеждою из жесткого волоса и питался только кореньями и травами. Все его имущество состояло в одной этой одежде, и он был столько доволен своею нищетою, что, когда один из друзей его Зенон прислал ему новую одежду, прося его молитв, он, отсылая ему старую, благодарил его за то, что он доставил ему средство защититься от холода и что исполнил совет Иоанна Крестителя: имеяй две ризы да подаст не имущему ²⁶¹ .

Сначала он, сколько возможно было, удалялся от сношений с людьми, чтобы тем ощутительнее вкушать сладость созерцательной жизни. Этому строгому уединению, как сам он признавался, он обязан познанием предметов Божественных²⁶².

Строгая жизнь Исидора обратила на него внимание братьев, привлекла их доверенность, и он избран был настоятелем обители и рукоположен был во пресвитера²⁶³. Как настоятель монастыря он восставал против обычая иноков ходить в город для покупки вещей необходимых, – обычая, по словам Исидора, опаснейшего для подвижников²⁶⁴. Он не допускал в свой монастырь людей бродящих, которых только привлекала необходимость, а не любовь к отшельничеству, и изгонял из него порочных, которые не подавали надежды исправления²⁶⁵. Скромность в одежде, уединенное подвижничество, добродетель бесстрастия, соблюдение безмолвия, скудость в пище, благотворительность к бедным и успокоение странников – вот сокращение правил, которые Преподобный Исидор внушал своей братии, и в исполнении которых сам всегда служил живым примером. «Изорванная одежда, писал он Пелузийским монахам, не есть, братья, истинный знак подвижничества. Пребывание в городском шуме не показывает любви к отшельничеству. Никто, сам завязнувший в терниях сладострастия, не проводит бразды Христовой. Не может успеть в мудрости занимающийся словопрением. Кто ищет сладких и приятных яств, тот не способен к воздержанию. Итак, если мы хотим подвизаться должным образом, то будем совершать подвиг добрый скромною одеждою, уединенным бдением, добродетелью бесстрастия, соблюдением безмолвия и скудостью пищи»²⁶⁶.

Однажды Исидор, услышав, что некоторые братья часто бывают в городе, ходят в баню и ведут себя безпечно, пришел в собрание и снял с них монашеские одежды. Но после больно стало сердцу его, и он раскаялся. Волнуемый помыслами пришел он к Авве Пимену, неся с собою и левитоны братьев, и рассказал старцу о деле. Старец спросил его: нет ли и в тебе чего-нибудь от ветхого человека? Совлекся ли ты его? Пресвитер отвечал: и во мне есть ветхий человек. Старец сказал ему: вот и ты таков же, как и братья. Если и немного имеешь ветхости, уже подлежишь греху. Тогда пресвитер пошел от старца и, призвав к себе братьев, просил у них прощения (их было одиннадцать), облек их в монашеские одежды и отпустил²⁶⁷.

С неутомимою деятельностью занимаясь устроением внутреннего порядка в обители, преподобный Исидор столь же ревностно подвизался для славы и благосостояния всей вообще православной Церкви. От чтеца до епископа, от простого воина до Императора не было ни одного состояния, из которого кто-нибудь не слышал бы его наставления. Ко всем он писал поучительные письма. Одним подавал советы, как друг; иных учил, как отец; одних обличал, как строгий судья; других укреплял словом Божиим, как Ангел Утешитель.

Горестное состояние Церкви и общества были причиною того, что св. Исидор во многих письмах дозволял себе строгие и дерзновенные обличения. Догматы веры были извращаемы различными ересями. Тогда, как последователи Монтана, Новата, Ария, Македония, Фотина ещё находили себе многих приверженцев, явилась ересь Нестория, много смущения произведшая в церкви Александрийской, ещё волнуемой спорами оригенистов и антропоморфистов и враждою некоторых в Александрии против Иоанна Златоустого. Сильное волнение, возбужденное против ереси Нестория, увлекло некоторых противников его в другую крайность и приготовляло почву, на которой быстро должны были возрасти плевелы лжеучения Евтихия. Египет опять под владычеством Фараона, писал Исидор к Епископу Гермогену, не на пришлых сынов Иакова налагает он труды построения городов, но от всех сильных требует подати ересей²⁶⁸. В то же время в Церкви явились безпорядки другого рода. Многие за деньги достигали степеней священства и своею жизнью позорили свой сан. Справедливо пишешь ты, говорит Исидор в письме к Епископу Леонтию, что много появилось ныне безпорядков в Церкви. Ибо там, где слышится имя мира, совершаются дела брани. Это произошло оттого, что люди, облеченные достоинством учителей, сами подвержены многочисленным порокам. Я не буду подробно перечислять сих пороков, упомяну только об одном препохвальном, великом и важном деле, которое Апостолов соделало светильниками вселенной и пренебрежение коего произвело столько безпорядков в Церкви. Во времена Апостольские на степень священства возводимы были любители добродетели, а ныне получают оное сребролюбцы. Тогда избираемы были люди, уклонявшиеся сего сана по великой высоте начальства, с ним сопряженного, а ныне домогающиеся его для приобретения способов роскошной жизни; тогда те, которые поставляли себе в честь произвольную нищету, а ныне те, которые, совершенно предавшись любостяжанию, стараются обогатить себя; тогда те, которые непрестанно имели пред очами суд Божий, а ныне те, которые вовсе не помышляют о нем; тогда те, которые охотно переносили всякие оскорбления, а ныне те, кои сами готовы обижать других. Но что много говорить? Очевидно, что ныне звание священное сделалось средством к преобладанию, от смирения перешло к гордости, от воздержания к роскоши, от кроткого попечения о доме к самовластию. Ибо ныне священники не хотят управлять, как домостроители, но распоряжаются всем как полновластные владыки. Впрочем, и ныне есть такие священнослужители, которые живут по примеру Апостолов, но не смеют открыть уст своих, а потому и они заслуживают укоризну за то, что, боясь толпы развратных, вопреки своему долгу не радят об исправлении столь великого зла²⁶⁹. Церковь, пишет в другом письме Исидор, подобна жене, лишившейся своего прежнего благосостояния и имеющей ещё памятники его. Одни дерзают продавать священство, другие покупать. Oдни делают то, о чем говорить не смею; другие говорят то, что и думать непозволительно. Посему справедливо Господь и Жених церкви угрожает им: приидет господин раба того, и растешет его и часть его с неверными положит (Лк. 12,46). Но они считают эту угрозу за басню, хотя мир уже приближается к концу и готов родить наказание²⁷⁰. В таком жалком положении была и Пелузийская церковь, к которой принадлежал Исидор. Во главе её стоял тогда Епископ Евсевий, который своею порочною жизнью произвел крайние безпорядки в Церкви²⁷¹. Украшая по тщеславию храмы, лишал Церковь лучшего ея украшения – мужей достойных и принимал порочных²⁷². В наше время, писал по этому случаю Исидор, храмы украшаются сверх потребности, а над церковью шутят. Что касается до меня, то я лучше желал бы быть в те времена, когда храмы не были так украшаемы, а церковь была преисполнена Божественных и небесных даров²⁷³.

Из клира Евсевия были те люди, против которых так сильно восставал Исидор, именно: Зосима, Марон, Мартиниан, Пансофий, Лукий, Херемон, Евстафий, Палладий²⁷⁴. Одни из них получили сан симониею, другие продавали посвящение²⁷⁵. Были между ними и такие, которые по своим преступлениям подлежали наказанию по гражданским законам²⁷⁶. Худой выбор лиц священных наполнил Пелузийскую церковь такими безпорядками, что даже верующие отдалялись от Церкви, не желая из рук нечистых принимать святыню. Но все эти безпорядки происходили в глазах язычников и Иудеев – врагов христианства. Тогда как язычники, и из числа их особенно знаменитая Ипатия, дочь философа Феона, старались очистить нравственность языческую, чтобы противопоставить свое неоплатоническое учение христианству, и, указывая на безпорядки христиан, удерживали многих в язычестве; Иудеи, так мало умевшие скрывать свою ненависть к христианству, что в открытом возмущении пытались истребить всех христиан в Александрии, с злобною радостью смотрели на пороки в обществе христианском, за усиление которых св. Исидор упрекал лица священные. Он писал к Нилу схоластику: призванные к тому, чтобы сражаться за Почтившего их честью, делают то, что служит к Его оскорблению. Можно ли не обвинять тех, которые оружие священства вооружают против вооружившего их и тем отверзают неверным уста к злословию?²⁷⁷

Недоставало благочиния и в жизни иночествующих. Одни, не занимаясь рукодельем, проводили время в праздности²⁷⁸, другие переходили с места на место, ища не назидания, но изысканной пищи, или ходили без нужды в селения²⁷⁹, иные дозволяли себе щегольство в одежде²⁸⁰.

Много безпорядков было и в гражданском обществе. Правители, присылаемые в провинции, смотрели на свою должность, как на средство к обогащению.

В частности, правитель Кирений, принимая доносы, не только не позволял оправдываться обвиненным, но и лишил Пелузийцев права убежища в церкви²⁸¹. Он обременял тяжкими поборами поселян, так что очень многие из них бросили свою страну и бежали из отечества; не только отнимал имущества у частных лиц, но посягал на имения церквей и благотворительных заведений, раскапывал гробы, покушался расторгать союзы супружеские²⁸². Много зла причинил Пелузии и Квестор Аспиан, сам воспитанный в Пелузии. Он наклеветал, по словам Исидора, на граждан в уши юного и весьма доверчивого Императора²⁸³.

Такое состояние Церкви и общества служит самым лучшим объяснением тех резких обличений, которые встречаются в письмах Исидора. Ревность по славе Божией изощряла перо его и поражала пороки без лицеприятия. Все соединилось, чтобы дать ему власть над умами современников: его благородное происхождение, богатства им оставленные, путь самоотвержения, на который он вступил, строгость его жизни, ученость им приобретенная, редкий дар пользоваться ею с силою и его пламенная любовь к Богу и ближним, которая побуждала его изобличать грехи в знатных и незнатных людях, в высшем и низшем клире, в правителях и начальниках, равно как и в простом народе.

Он писал к Императору Феодосию, убеждая его к кротости и щедрости²⁸⁴. Писал и к Антиоху, столь могущественному Евнуху Феодосия. Тебе, постоянно упражняющемуся, как слышу, в чтении Священного Писания, должна быть известна история дивного Даниила, что он среди волн заблуждения не только не сделался пленником страсти, даже не прикоснулся общих брашен, которые не вредили вкушавшим их. Поскольку ты не только министр царства, но и управляешь им, как хочешь, то постарайся укрепить справедливость, находящуюся в изнеможении или лучше при смерти, дабы обрести себе благоприятным судилище праведное, хотя теперь ты, может быть, и не часто помышляешь об нем, ослепленный скоропреходящим блеском²⁸⁵.

Узнав, что Кирений лишил Пелузийцев права убежища в церкви и не позволял обвиненным от доносчиков оправдываться, Исидор писал к нему: это не только несправедливо, даже нечестиво. Если ты не позволяешь оправдываться и не дозволяешь искать убежища в церкви, то этим поощряются клеветники и умножается число несправедливостей. Как ты сам узнаешь правду? Как спасешь обиженного, который, чтобы не быть жертвою сильного, когда недоступен судья, прибегал к безопасному убежищу церковному? Извиняешься тем, что это служит предлогом к продаже правосудия. Уменьши жестокость, и будет мало продажи²⁸⁶. Кирений, оскорбленный письмом, вероятно, советовал Исидору не вмешиваться в его дела. Но это не остановило ревности. И знаю свою меру, писал он Кирению, ещё и призван обличать лукавых. Если ты не хочешь, чтобы говорили о том, что ты делаешь, перестань делать, и не будут говорить. Ибо кто не стыдится делать, не должен огорчаться, когда дело называют по имени. Если одно название считается обидой, то не тем ли более обида самое дело?²⁸⁷ Когда внушения Исидора остались безплодными, он обратился с ходатайством к Руфину, правителю Империи при Аркадии. Грехи ли Пелузийцев или важные дела Римлян, которыми занимаешься, были причиною, что тебе, милостивому благодетелю, осталось неизвестно, как Кирений достиг власти и как жестоко управляет. Ибо взятки тяжкие; бедность великая, несправедливости частые; церковь не может помочь; исчезла справедливость; закон неведом. Или лиши его власти, или вы вместе будете отвечать пред судом Божиим²⁸⁸.

Ходатайство Исидора вероятно имело успех. Он с радостью приветствует Пелузийцев с новым правителем. Бог ещё печется о Пелузийцах; семя благочестия ещё действует в них, ещё предстательствуют о несчастном городе покровители – мученики. Идет дивный Симплиций принять над вами начальство. Я благовествую вам другую жизнь. Примите с радостью мужа, откройте ему чистосердечно все скорби. Он имеет и ум мудрый и сердце благочестивое и облегчит ваши труды. Ибо Богом силен он, у него просит и силу сделать добро для многих²⁸⁹.

Прежде назначения Симплиция разнёсся было слух, что в Египет назначается правителем опять Кирений, Исидор писал к Синезию, Селевку, Исидору, Флоренцию Архонтию, Катиллиану и Руфину, сильным и знаменитым мужам того времени, чтобы они избавили страну от несчастия иметь такого правителя²⁹⁰.

Более чем к сорока высшим лицам гражданским обращены письма Исидора, то содержащие обличение, то наставление в управлении, то научение в истинах веры и нравственности. Претору Диофанту писал он: кратковременна не только власть твоя, но и самая жизнь. Зачем же ты грешишь без конца, в малые часы приготовляя себе вечное наказание? Узнав всю многомятущуюся и скоропреходящую неверность вещей, старайся лучше славиться добрыми делами, за которые и здесь бывает похвала, и будущие награды не пропадают²⁹¹.

В письмах к Префекту Тавру Исидор внушал, что честь начальника состоит в том, чтобы заботиться не о своей пользе, но о пользе подчиненных; чтобы он избирал себе в помощники таких, которые бы любили истину и не жадны были к деньгам, чтобы во время суда тщательно исследовал дело, выслушивал оправдание и полагал наказание, соответствующее вине²⁹².

Но более гражданских дел занимала Исидора судьба Церкви. Опровергая во многих письмах заблуждения язычества и Иудейства, Исидор особенно старался о водворении мира в церкви. По случаю низложения св. Иоанна Златоустого с престола Константинопольского преподобный Исидор сильно обличал Феофила, Архиепископа Александрийского, в несправедливом гонении на сильно обличал Феофила, Архиепископа Александрийского, в несправедливом гонении на сего святого²⁹³. По смерти Феофила Исидор с большим успехом писал о Златоустом к св. Кириллу Александрийскому. Получив от Кирилла Александрийского письмо, в котором он называл Исидора отцом своим, Исидор, делая применение к сему, отвечал: Меня устрашают примеры Божественного Писания; я по необходимости пишу к тебе то, что нужно. Если я отец твой, как ты сам говоришь, то боюсь казни, какой подвергся Илий за то, что не вразумлял порочных детей. Если же я сын твой, каковым я всегда признаю себя (ибо ты носишь на себе образ великого Марка), страшусь участи Ионафана, не воспрепятствовавшего отцу, когда сей искал чреволшебницы, имея возможность предотвратить преступление; он пал на сражении прежде самого преступника (1 Цар. гл. 28 и 31). Прекрати раздоры, дабы и мне не подпасть обвинению и на тебе не отяготел суд Божий²⁹⁴. Вообще Исидор был ревностным защитником Златоустого. Не иначе как с восторгом он отзывается о его писаниях. Писания Иоанна, так он говорит в одном из своих писем, сего несравненно мудрого мужа, распространились повсюду. Слава их проникла во все страны даже до пределов земли. Ибо кто остался бы нетронутым при чтении их? Кто из родившихся после него не почитал своим долгом благодарить Божественное Провидение за то, что родился в такое время, когда мог ими пользоваться? Кто не испытал силы этой Божественной лиры, превосходящей баснословную лиру Орфея? Ибо не бессловесных зверей пленял он своею музыкою, но укрощал людей с зверскими нравами, переменяя их зверство в кротость, простоту и согласие²⁹⁵. Говоря о Златоустовой книге о Священстве, он выражается так: Всякий при чтении её проникается любовью к Богу. Он не только дает понять все величие и достоинство священства и то, как трудно сделаться достойным его, но показывает ещё, сколь святу должно быть, чтобы желать его. Все пресвитеры могут найти в сем сочинении и добродетели, какие им нужно исполнять, и пороки, которых нужно избегнуть²⁹⁶. Говоря о толковании Златоустого на послание Апостола Павла к Римлянам, Исидор замечает, что это толкование преимущественно обогащено мудростью премудрого Иоанна²⁹⁷. Убеждения Исидора так подействовали на св. Кирилла, что он включил имя Златоустого в диптихи церковные.

Когда Кириллу Александрийскому надлежало отправиться в Ефес на собор Вселенский, созванный Императором Феодосием по случаю возникшей ереси Нестория, Исидор в кратком письме к св. Кириллу изложил сущность догмата, о котором надлежало рассуждать на соборе, то есть что соединение двух естеств во Христе должно признавать со времени Его воплощения, и одобрил ему в руководство при совещаниях труды св. Афанасия²⁹⁸. По сему же случаю писал Исидор и к Императору, прося его или лично присутствовать на соборе для сохранения порядка в оном, или предписать, чтобы чиновники его не вмешивались в рассуждения о догматах²⁹⁹.

Не против одной ереси Нестория вооружался Исидор. Все, писал он, к Божественному учению Апостолов примешивающие свои догматы, как-то: Манесы, Симоны, Монтаны, Новаты, Арии, Македонии, Фотины и другие подобные, суть корчемницы, по словам Исаии (1, 22), мешающие вино с водою и чрез это делающие его худшим³⁰⁰. Христос придет во славе, чтобы заградить им уста³⁰¹. Посему как врагов спасения, как врагов Божиих Исидор сильно обличал Ариан³⁰², Савеллиан и Монтанистов³⁰³, Манихеев и Маркионитов³⁰⁴, Новатиан³⁰⁵ и других еретиков.

Виновных в преступлениях против нравственности, если порок их был гласен для всех, Исидор обличал прямо и сильно. Свои побуждения к обличению преступлений он так объяснял в письме к Епископу Исидору:

«Часто я предлагаю сам себе такой совет: Исидор! поскольку преступления важные обыкновенно наказываются великими бедствиями, то говори против них с приличным дерзновением. Может быть, те, которые не знают стыда в то время, как грешат, устыдятся твоих слов, и, может быть, ты на них сколько-нибудь подействуешь. Если же и потерпишь от сего какие-либо неприятности, то потерпишь так же, как терпели Пророки, Апостолы и другие святые мужи, к которым тебе, одному из малейших, должно стараться приблизиться, по крайней мере по терпению. Но как ты будешь говорить с дерзновением? Так ли, что при сем будешь пользоваться полною свободою, или будешь умерять оную благоразумием? Ибо я знаю, что некоторые строгим обличением были исправлены, другие же, напротив, чрез сие ожесточились и предались большему нечестию, а некоторые, наконец, смеялись над умеренным, не строгим обличением и считали оное за ничто. Я сказал на это самому себе, что и тебе теперь говорю: если бы только твой труд над исправлением был напрасен, то мог бы ты уклониться от сей обязанности. И Моисей, и Илия, и Иоанн не всех своими увещаниями и обличениями уврачевали; но своих трудов не оставляли. Твоя обязанность – свободу речи растворять кротостью; а дело Божией десницы – подавать исцеление. Злое все люди почти сами собою узнают, доброму же, напротив, и слыша оное от других, не хотят учиться»³⁰⁶. «Мы равно виновны, – писал Исидор к Епископу Феоне, – и тогда, когда хотим мстить за наши собственные обиды, и когда не трогаемся оскорблениями, наносимыми Богу. Когда обижают нас, мы должны сносить с кротостью и терпением, а когда оскорбляют Бога, беззаконно сносить это равнодушно; нужно высказывать неудовольствие. Мы так раздражительны, что не хотим простить нашим врагам, а между тем кротки с теми, кои восстают против Бога. Моисей поступал не так.

Хотя он был самым кротким из людей, но предался гневу против евреев, когда они слили тельца; и его гнев в этом случае был святее всякой кротости. Илия восстал против идолослужителей, Иоанн Креститель против Ирода, а св. Павел против Елимы (Деян. 13, 8–11). И это они делали, мстя за оскорбление, нанесенное Богу, перенося терпеливо обиды личные. Правда, всемогущий Бог может отмстить за Себя, но Он хочет, чтобы и добрые люди гнушались греха и других заставляли гнушаться им. В сем святые поставляли свою добродетель и любомудрие»³⁰⁷.

Бесплодность обличений не останавливала ревности Исидора. Обливаясь слезами о нераскаянности виновного, он продолжал свои обличения. «Узнав, – так писал Исидор к Пресвитеру Зосиме, – что тогда, как тебе должно прибегнуть к раскаянию, ты умножаешь прежние беззакония и стремишься к новым преступлениям, я наконец заплакал и сказал сам себе: О Исидор! Что ты напрасно трудишься, сея на камнях? Что стараешься излечить того, кто не хочет лечиться, и неусыпно бодрствуешь, когда тот, для коего прилагается неусыпное бдение, делает тщетным оное, не исполняя внушаемого? Перестань напрасно трудиться убелять эфиопа, рассекать огонь и варить камень! Когда я сильно жаловался самому себе, опять родилась во мне приятная надежда и снова против воли заставила меня писать сии строки»³⁰⁸.

Надобно заметить, что Исидор употреблял резкие обличения только против людей упорных во грехе. «С людьми добрыми, – писал он, – нужно поступать кротко, а против дерзких строже. Первые почитают кротость добродетелью, потому и нужно употребить её для вразумления их. Но последние уважают только силу и смелость, потому нужно показывать твердость, чтобы сокрушить их гордость. Таким благородным обращением поддерживаются одни и смиряются другие. Одними и теми же средствами не приобретем всех; одними и теми же лекарствами не врачуют все болезни; но сколько различных болезней, столько же и различных лекарств³⁰⁹».

Этим объясняется, почему некоторые из друзей замечали в Преподобном Исидоре снисходительность, тогда как другие находили его обличения слишком резкими³¹⁰. Но Исидор, руководствуясь только свидетельством своей совести, не хотел умерять своих обличений из угождения одним и по страху гонения от других. «Не думай, – писал он к софисту Асклепию, – чтобы я изменил себя и сделался низким ласкателем. Нужно или тебе перестать ко мне относиться с такими советами, или мне исключить тебя из числа друзей»³¹¹. Когда один правитель сетовал на Исидора за строгость его обличений, Исидор отвечал, что ему нужно осуждать собственные свои действия, а не слова, в которых они названы такими, каковы на самом деле³¹².

Но он сам не одобрял тех, которые неблагоприятно отзывались о других без всякого основания или слишком строго судили ближних. «Ты слишком уже строг в суждении о жизни монахов и священников, – писал Исидор к Агафодемону, – когда требуешь, чтобы они были непричастны никакому греху. Безгрешность свойственна только одному Богу, и из людей ни один не может достигнуть оной. Если ты хочешь знать, что сообразно с силами нашей природы; то, скажу тебе, это состоит в том, чтобы не делать намеренно ничего преступного, чтобы как можно реже впадать в грехи непроизвольные; и наконец, чтобы не коснеть в прегрешениях. Это состояние хотя несравненно ниже двух первых, но зато доступно для многих»³¹³. Военачальнику Леонтию, дурно отзывавшемуся о пресвитере Зосиме, он писал: «Сказанное тобою справедливо и никто тебя не упрекает в клевете. Но не нужно, чтобы твой язык – орган истины осквернялся такими словами. Человек почтенный и украшенный многими добродетелями, подобно тебе, должен к своему венцу прибавить славу терпения»³¹⁴.

Цель обличений Исидора была та, чтобы побудить грешников к раскаянию. Писав обличения, он сам скорбел, плакал втайне о их грехах и всею силою своих молитв старался ускорить их обращение и ввести в сердце их те высокие истины, которые излагал в письмах. Он сам уверял тех, к кому писал письма, что он более пролил слез о них пред Богом, нежели сколько написал слов³¹⁵.

Высшее свое счастье он поставлял в том, если ему удавалось спасти какую-либо погибающую душу. В одном из своих писем он говорит, что, не дерзая сравнивать себя с Моисеем или Павлом, он желал бы употребить все свои силы для спасения каждого ближнего³¹⁶. Богу угодно было, писал он к одному Епископу, чтобы ты был здесь, дабы участвовать в наших трудах и нашем венце, в похвалах и благословениях, какие воздают нам. Леность и нерадение расслабили вашего друга и ослабили его любовь к небесной философии. Мы возвратили его на правый путь нашими советами и увещаниями, а ещё более помощью благодати Божией. Теперь мы празднуем и воспеваем песни радости о сей победе и друзьям нашим приготовили духовное пиршество³¹⁷.

Если некоторые, внимая наставлениям Исидора, обратились от пути греховного на путь добродетели; зато со стороны клириков Пелузийских он подвергся открытому преследованию и даже изгнанию. Но вместо того, чтобы огорчаться сим, Исидор радовался, что пострадал за имя Христово. «Ты против своей воли, – писал он главному виновнику своего изгнания, – увенчал меня, и теперь я могу сказать, что Бог дал мне благодать не только веровать в Него, но и пострадать за Него»³¹⁸. Впрочем, притеснение не остановило его ревности. «Я лучше желаю терпеть гонения, делая добро, – писал он к одному своему другу, – нежели получать похвалу, делая зло. Ибо, не говоря о наградах, соблюдаемых добродетели в другой жизни, и о наказаниях, назначенных за нечестие и порок, мне кажется, что добродетель носит с собою награду свою, а грехи наказание. Какие бы клеветы ни возносили на добродетель и какие бы похвалы ни придавали пороку, они не принудят меня оставить первую и последовать второму. Я всегда буду любить добродетель, хотя бы и обремененную поношениями, буду гнушаться порока, хотя бы он и увенчан был славою»³¹⁹. «Я совершенно знаю, пишет Исидор к Феоне пресвитеру, что терпеть обиды для меня славно в сем мире, и ещё большая ожидает за то слава в будущей жизни, и что нужно благодарить оскорбляющего и обижающего, потому что он возводит к высшему любомудрию особенно, когда часто делая это хвалится сим. Но чувствую, что, хотя я могу сносить обиды и оскорбления, но не укрепился до того, чтобы благодарить оскорбляющих и совершенно чисто молиться за злословящих, особенно, когда они не только не хотят раскаяться, но и смеются над теми, кто за них молится. Таков я. Ибо я (не скрою своей немощи), часто молясь о сделавшихся мне врагами случайно, когда хочу молиться о тех, которые враждовали против меня намеренно и злостно, чувствую, что это делаю одними устами. Не думай, что я не верю достигшим такой добродетели, но сорадуюсь им и желал бы достигнуть такой меры. Ибо не страдаю болезнью многих, которые, не могши сами достигнуть какой-либо добродетели, или не верят достигшим её, меряя других по себе, или, стыдясь признаться в слабости, приписывают себе то, чего не имеют»³²⁰. Хотя Исидор сетовал, что не может искренно молиться за неисправимых врагов своих, но старался смотреть на них как на своих благодетелей. «Злословие, – писал он, – часто врачевало болезнь души, которой или не примечали, или врачевать не старались. Посему добрым нужны или искренние друзья, или злые враги. Те советом, а сии злословием предотвращают падение. Но поскольку дружество в нынешнее время любит выражаться утонченно, или лучше, остается безгласным для искренних разговоров, неумолкаемо в празднословии и немо для увещания и обличения, то от врагов только можно услышать истину и упрек к исправлению³²¹».

Исидор старался призывать всех к согрея- нию в сердце своем любви как высшей добродетели. «Для Бога нет ничего вожделеннее любви, – писал он к пресвитеру Евсевию. – Из любви Он и человеком сделался и послушным даже до смерти. Посему и первозванные ученики Его были два брата. Чрез это премудрый Спаситель показал, что Он желает, чтобы все Его ученики были соединены братскою любовью. Итак, мы ничего не должны почитать драгоценнее любви, которая все связывает и содержит в единении и согласии»³²².

Вообще письма Исидора, даже обличительные, содержат в себе много прекрасных нравственных правил и наставлений о должностях различных званий.

Отвращая от порока, он представляет превосходство добродетели и ее легкость для исполнения. «Одна добродетель, – пишет он, – имеет блистательную и бессмертную славу. Добродетель не проходит со временем, не подлежит забвению, но всегда удерживает свое достоинство в красоте, цвете и силе. Ее-то преимущественно люди должны приобретать»³²³. «Добродетель гораздо легче нежели порок, – пишет он в другом письме. – Умолчу о том, что добродетель есть дело Божественнейшее, благороднейшее и с природой чтителей ея сообразней шее; не буду говорить, что она составляет для них украшение и славу, – в этом согласны все, – я коснусь только того, что показывает легкость добродетели. Что труднее – искать ли несметных сокровищ или довольствоваться тем, что имеешь? Днем и ночью вычислять гнусные прибытки и насильственные проценты или наслаждаться довольством и любовью к ближним? Что труднее – обижать ли всех, или помогать обиженным? Страдать от мучительной болезни сребролюбия или быть свободным от ея свирепства? Сплетать обманы или обращаться с другими честно? Возмущаться против правителей или жить спокойно? Похищать чужое имущество или дарить и собственное? Вмешиваться в чужие дела и злодеяния или не быть причастну таким делам и страху? Что труднее – заботиться ли о многом и несбыточном или одну иметь заботу, как бы не изменить добродетели? Без нужды подвергать себя трудам или наслаждаться покоем? Никогда не знать сытости или не любить того, что возбуждает непрестанно большую алчность? Плавать по морям и терпеть кораблекрушения или оставаться в пристани и спасать погибающих? – Роскошь и сладострастие обольщают многих, будто они легки и приятны: покажу несправедливость и сего. Умолчу о суде, угрожающем роскоши и сладострастию. – Скажу только, что ежели роскошь производит болезнь в ногах и головокружение, и сумасшествие, и расслабление в нервах и другие подобные болезни, от которых и сама притупляется, или лучше сказать исчезает; то как назвать удовольствием страсть, которая есть мать и кормилица столь многих скорбей? Сладострастие есть корень и стыда, и непримиримой вражды, и опасностей, и смертей, и других неисчислимых зол. Можно ли после сего называть удовольствием такую страсть? Если же не остается никакого сомнения в том, что добродетель и легче, и приятнее, и сообразнее с природою человека; то прилепимся к ней всеми силами и всею душою, прилепимся к той, которая и в настоящей и в будущей жизни ревнителям своим доставляет славу»³²⁴.

Направляя свои обличения преимущественно против недостойной жизни облеченных саном священства, Исидор предложил много наставлений о должностях сих лиц. «Не все, но очень немногие, – так пишет он к Палладию дьякону, искавшему сана Епископа, – могут принять на себя сию власть, и именно те только, кои столько же, если не более превосходят во всем своих подчиненных, сколько пастухи своих овец. Каковы же те, которые ищут власти превосходящей их силы? Ведут ли они жизнь незазорную? Соблюдают ли такую трезвенность, чтобы душевное око их всегда бодрствовало? Просияли ли таким целомудрием, чтобы не только собственные помышления их были чисты, но чтобы они, не употребляя даже словесных увещаний, возвращали к целомудренной жизни и тех, кои с пламенным порывом стремятся к беззаконным вожделениям? Имеют ли они столько степенности, чтобы взирающие на них боялись самой поступи, взора и голоса их (ибо получившие епископство везде должны представлять собою образец всякого любомудрия)? Столько ли страннолюбивы, что и незнакомых им бедных приглашают в свои домы и насыщают их? Потщились ли сделать беседу свою назидательною так, чтобы открывалась в ней великая благодать и от языка их истекали потоки словес духовных? Отличаются ли они такою кротостью, что уже никогда и никого не раздражают? Столько ли несребролюбивы, что и благоприобретенное имущество свое раздают неимущим? Столько ли терпеливы, что переносят напрасные обиды и поношения? Имеют ли наконец и прочие качества, которые исчислил Апостол Павел, изображая совершенного Пастыря (1Тим. 3, 2–6)? Апостол сказал: аще кто Епископства хощет, но не сказал: пусть всякий ищет Епископства, не заповедал этого, не повелел, не вменил в обязанность. Ибо он видел, что многие, нимало не заботясь о стяжании добродетели, в упоении любоначалия, будут домогаться только власти и не захотят даже и подумать о тех изнурениях, трудах и опасностях, о тех заботах и бдениях, которые соединены со властью Епископа. На Епископе лежит долг попечения о всех нуждах подчиненных. В чем же состоит сей долг? В том, чтобы испытывать посвящаемых на служение Богу, питать алчущих, одевать нагих, защищать обидимых, пещись о тех, кои оплакивают свое сиротство, покровительствовать вдовицам, преследовать судом правды притеснителей, обличать тех, кои употребляют беззаконные средства для получения начальства, врачевать больных, восстановлять падающих во время искушений, пещись о содержимых в узах, утешать несчастных, вразумлять согрешающих. Итак, забывая сии и ещё другие многочисленнейшие подвиги, некоторые в епископском сане видят только права власти, свободы и наслаждения и, не испытав сил своих, нисколько не размыслив о важности начальства, домогаются оного. Должность Епископа есть труд, а не отдохновение, забота, а не наслаждение; служение многоответственное, а не начальство, никакому истязанию не подлежащее; попечение отеческое, а не жестокое самоуправство, первенство свойственное управителю, приставленному к дому господина, а не власть безотчетная. Что касается до самой должности Епископа, я хвалю её как Божественную, но не одобряю искательства, как вещи опасной. По моему мнению, и люди опытнейшие не должны питать в душе своей пристрастия к сему сану, но всемерно должны истреблять оное. Посмотри на Апостола, который испытал сей подвиг: он изнурен был безчисленными трудами, терпел раны, удары, клеветы и многократно подвергался опасности жизни для того единственно, чтобы никто из вверенных ему не погиб. Он как бы так говорит: кто желает Епископства, тот пусть воззрит на труды, пусть подумает о том, в состоянии ли он понесть их; – пусть обратит внимание на опасности (ибо против облеченных властью Епископства часто ополчаются и невидимые и видимые враги), а не воображает себе одни только почести; – пусть размыслит о бедствиях жизни, а не об удовольствиях; пусть содержит в уме многоразличные искушения и заботы, а не думает только о спокойствии; пусть ведает, что если кто возводится на престол Епископский, то для того, чтобы законно подвизаться, а не безпечно предаваться наслаждениям. Ибо кто пользуется только честью и нерадит об исполнении обязанностей Епископского сана, тот и здесь подвергается безчисленным нареканиям и может даже и вовсе быть лишен высокого достоинства своего, а там, на страшном оном судилище, пред лицом неумытного Судьи, услышит вопли осуждения; тогда алчущие возопиют: «Мы в крайней нужде не имели пищи, а он, предавшись роскоши и любостяжанию, все приносил в жертву своему тщеславию»; нагие скажут: «Этот человек был для нас суровее самой зимы»; немощные скажут: «Он был для нас лютее болезни»; сирые скажут: «Мы не получили от него никакого пособия»; вдовицы скажут: «Нам не произнес он ни одного утешительного слова»; узники скажут: «Для нас не пролил он ни одной слезы сострадания»; несчастные скажут: «К нам не простер он руки помощи». Кратко, все те, для блага коих он был поставлен Епископом, тогда будут свидетельствовать против него»³²⁵. Епископ, пишет Исидор в другом письме, из самого названия своего может видеть, в чем состоит его обязанность. Он должен надзирать, и его надзору подлежат: нападения врагов тайных и сокровенных, неразумие паствы, нерадение монахов, нечестие развращенных людей, бедствия вдов, бедность сирот, худые нравы служащих, пороки юных, худые советы старцев. Он должен быть оком, на все смотрящим и ничего не опускающим³²⁶. Тяжек грех частного человека, ещё тяжелее грех облеченного саном священства, но несравненно тяжелее грех, соделанный людьми, возведенными на степень Архиерейства. Ибо чем более кто- либо возвышается пред другими своим достоинством, тем более увеличивается и тяжесть грехов его, так что хотя бы он согрешил и в том же самом, в чем грешат и другие, но его грех тяжелее других, потому что должен быть ценим не по существу своему только, но и по достоинству согрешившего. Законодатель грех первосвященника поставил наравне с грехом целого народа и повелел ему приносить за свой грех такую жертву, какая требуется за согрешение всего народа. Конечно, если бы не равно опасна была язва, то не нужно бы предписывать и равносильное лекарство³²⁷.

В высоких чертах представляет Исидор и обязанности священника. «Бог возжигает Священника, как некий светильник, и поставляет его на свещнице своей светоносной кафедры, дабы он в церкви изливал сияние учения и дел, чуждых мрака, и дабы народ, видя лучи животворного света, руководствовался ими и прославлял Отца светов³²⁸. Для священника вместо богатства служит украшение добродетели, вместо удовольствия чистота, вместо наслаждения умеренность, его радости составляет успех вверенных ему. Кто поступает иначе и между тем тщеславится именем священства, тот не духовный и сана своего недостоин»³²⁹. Ты назван образом стада и светильником церкви, писал Исидор одному пресвитеру, и будь таким. На пастве твоей необходимо отпечатлеваются твои нравы, как на воске печать. Посему, если хочешь ты быть светом, возненавидь легкомыслие и смехотворство, чтобы не научить многих безпорядочной жизни. Ибо священник есть Ангел Господа Вседержителя. Ангел не знает смеха, со страхом служа Богу³³⁰. К людям, возведенным на степень священства, Бог взывает сими словами: священницы, глаголете в сердце Иерусалиму (Ис. 40,2). Те, кои учат других только словом, часто обременяют слушателей своим многоречием и нередко делаются даже смешными в глазах их, когда поступают вопреки своему учению. Вот почему Бог требует от учителей добрых дел, пример коих действует на самую душу слушателей. Священник должен заботиться о святости своей; ибо преступно священнодействовать нечистому³³¹. Доброе древо, приносящее обильные плоды и вместе украшенное листьями, и земледельца радует, и зрителей увеселяет, и путникам доставляет отдохновение. Равным образом поставленный на кафедре для проповедания слова Божия, когда украшен добродетелью и вместе блистает красноречием, бывает и Богу угоден и людям полезен. Если же он не будет иметь какого-либо из сих совершенств, то немного принесет пользы внимающим его учению. Честная жизнь необходима для посрамления клеветников, а дар слова потребен для обличения еретиков.

Если, впрочем, могущество красноречия побеждает противников, но с другой стороны бесчестная жизнь помрачает славу победы, слушатели не удостоят своего доверия такого учителя, который сам не исполняет закона. Итак, надобно сиять и словом, и жизнью: иже сотворит и научит, говорит Писание, сей велий наречется в Царствии Небесном (Мф. 5, 19). Если бы дела заменяли собою и учение, как некоторые думают, то Писание, сказав о первых, не упомянуло бы о последнем³³².

В наставлениях инокам Исидор показывает, в чем состоит иночество и чего должно избегать инокам. Святые основатели и руководители иноческой жизни, писал он к Нилу монаху, сообразно с своими трудами и подвигами оставили нам названия, соответствующие самому делу, оставление всего мирского назвав отшельничеством (αναχωρησιϛ) и готовность к повиновению послушанием (ύποταγή). Научаемые их примером, мы должны исполнять то, что читаем в их деяниях³³³. В другом письме в пример для жизни иноков указывает он на св. Иоанна Крестителя, советуя одеваться власяницею и питаться зельем. Если же это покажется выше сил, то пусть инок заботится о своем преуспеянии, сообразуясь с наставлениями настоятеля³³⁴. Иноческая жизнь есть исполнение всех заповедей Божиих и как бы вместилище оных. Она должна быть чужда гнева, гордости, сребролюбия, самолюбия, удалена от попечений о теле; уста инока всегда готовы к благодарению Господа и молитве о полезном, неподвижны на злословие³³⁵.

Жизнь иноческая, писал Исидор к Пахомию, есть Царство Небесное. Она не знает никакой страсти. Мыслит о горнем и творит небесное. Посему внимай, чтобы какое-нибудь падение не сделало тебя рабом и не извергло из царских чертогов. Трудно испадшему из них опять быть призванным туда. Но Бог, отверзающий дверь и именующий Себя дверью, чрез которую входят во спасение, да даст тебе ум твердый и слово чистое, благодатью растворенное, посредством коих и настоящая жизнь будет для тебя благополучна, и в будущей ты получишь спасение³³⁶. Любомудрие, писал Исидор к иноку Фоме, отвращается шума, и иноческое подвижничество совершается вне смятения. Сим-то средством, как бы таинственною лествицею, которая возвышает нас к совершенству смирения, мы, освободившись от безпокойств мира и опасных случаев, часто встречающихся в обращении с миром, достигаем до забвения о предметах земных и вкушаем духовную сладость нашего уединения. Но если мы думаем, что для последования Ангельскому житью достаточно иметь мантию, носить бороду и жезл, а между тем будем обращаться в толпе народной, слушать беседы мирские: это будет означать, что мы хвалимся победными знаками, уклонившись брани и борьбы, которою приобретается победа³³⁷. Ту же мысль ещё сильнее высказывает Исидор в письме к Нилу монаху: одежды из овечьих кож как знаки умерщвления весьма приличествуют тем, которые умертвили плоть свою. А кто угождает страстям и между тем является во оружии, которое носит умерщвляющий страсти, тот подобен лицедеям, которые представляют на зрелищах чужие лица: зрители смеются над ними, как над такими людьми, кои совсем не то, чем кажутся по виду³³⁸.

Исидор поучал, что для инока мало одного удаления от внешнего шума мирского; а нужно, чтобы и внутри души соблюдалась тишина помыслов. Что тебе пользы, писал он к Кириллу монаху, от Иоаннова удаления в пустыню, которому ты прежде со тщанием поревновал, если ты ныне не подражаешь Иоанну, но опять предаешься влечению собственных своих помыслов, если живешь в пустыне, как среди мирского шума, и в уединении, как среди народной толпы? Ибо когда душа при внешней тишине возмущается мятежными помыслами и вожделениями; то такое состояние и в чувствах производит омрачение и совершенные уже подвиги покрывает бесславием, а страстям облегчает победу над духом и вооруженного на битву ратника делает робким беглецом³³⁹.

Пост и бдение также необходимыми признавал Исидор для инока. Пресыщение, писал он монаху Иоанну, не умеет бодрствовать, гордость не может жить в покое; бдения и кротости требует подвижничество. Если не обуздываешь чрева, то для чего и место занимаешь понапрасну и подаешь соблазн подвижникам³⁴⁰.

Но для преуспеяния в подвижничестве должно соединять с ним смиренномудрие. Ибо если мы, совершая подвиг послушания, будем прерывать оный надменными помыслами, то это значит, что мы, желая достигнуть спасения, не хотим делать того, что ведет к оному³⁴¹. Кто не назовет тебя безрассудным, писал Исидор к иноку Петру, за то, что ты, сделав отречение от богатства, от своего рода и суетных почестей века сего и указав многим путь к смирению, ныне поработился гордости, забыв Божественный закон, повелевающий унизить себя тому, кто желает возвыситься (Лк. 14, 11)? Итак, если ты не весь погрузился в волны высокоумия, то воспрянь, дабы исполнить свои обеты³⁴². Исидор не советует инокам предаваться заботе о внешней образованности. Ты имеешь расположение, писал он к Патриму монаху, учиться тщательно и говорить изысканно. Но путь духовной жизни благошествуется преимущественно деянием, а не искусством говорить. Посему если желаешь вечной награды, то красную речь не за великое считай, а упражняйся в делах благих³⁴³. Он делает ещё сильные упреки монаху Фалалею за то, что тот увлекся чтением языческих писателей. Кто не пожалеет о тебе, писал к нему Исидор, что ты, пребывая в тихом любомудрии учеников Господних, увлекаешься шумом и суетою языческих писателей и поэтов? Скажи мне, что предпочтительного у них пред тем, что есть у нас? Не преисполнено ли ложного и смешного то, чем так усердно они занимались? Не обожание ли у них страстей? Бегай чтения постыдного, чтобы в твоем сердце не раскрылись раны, уже закрывавшиеся, и в твою душу не возвратился враг и не внес в нее гибели страшнейшей и ужаснейшей прежнего нерадения или неведения³⁴⁴. Сильно Исидор порицает иноков, часто меняющих свое место. Непостоянные и тебе подобные легкомысленные, писал он к одному монаху, уподобляются праху, возметаемому от лица земли (Пс. 1). Ты часто ходишь по домам не для назидания, но для изысканной пищи. Кто достойно оплачет тебя, когда ты и себя губишь, и вредишь многим, особенно тем, которых юность делает наклонными к соблазну³⁴⁵?

Делая сильные обличения тем, которые, утвердившись в иноческой жизни, начинали колебаться в ней, Исидор с участием следит за новопостриженными. Ты, не испытавший доселе ига, писал он к новопостриженному Луке, подчинился тяжкому игу. Опасаюсь, чтобы не ослабел под ярмом плуга Господня и не явился подобным оному, взявшемуся строить дом, не рассчитав наперед своих сил. Если хочешь быть истинным монахом, не угождай своей воле и своему желанию, но подчини свой ум тем, которые и жизнью, и временем, и трудом возделали Божественный виноград: от них ты легко научишься деланию. Ибо если житейские искусства узнаются при помощи учителей, то не безрассудно ли за Божественное любомудрие, как за нечто легкое, браться самим³⁴⁶?

Петру, настоятелю одного монастыря, он давал такие правила касательно новопостриженных: новопостриженных как с одной стороны не должно чрезмерно обременять игом устава, дабы тотчас, в самом начале, они не ослабели, так с другой стороны не должно оставлять их без упражнения и труда, дабы они не впали в леность. Надобно постепенно содействовать их преуспеянию³⁴⁷. Для утверждения в жизни иноческой Исидор советует вспоминать об обетах, данных при пострижении, и постоянно бдеть над собою, чтобы избегнуть козней дьявольских. Когда ты приступал к горе высокой жизни, пишет он иноку Лампедию, и, очистив одежду и чувства, приуготовил сердце свое к слушанию Божественного учения; тогда ты решился забыть все дольнее, дабы достигнуть высоты добродетелей. Исполни же обеты, данные тобою Богу, и прилежно возделывай виноград Его. В руке Его мзда, которую каждый получит по мере труда своего³⁴⁸. В письме Стратегию монаху Исидор, изъявляя радость о мужестве, с каким он подвизается против дьявола, пишет: враг бесстыден и дерзок; враждебная злоба и хитрость его заменяют для него все оружия. Он нападает во всякое время, не страшась того, что будет побежден, но всегда мечтая одержать победу. Хитрость врага многообразна. Когда он бывает побежден силою целомудрия, то старается уловить сребролюбием. Если и при сем нападении будет поражен, тогда вооружается наветами зависти. Когда же увидит разрушенными и эти ковы, тогда возжигает брань между друзьями, враг ополчает на человека домочадцев его. Когда же и после сего человек остается непобедим, тогда враг поселяет в него леность. Если же побеждает леность, то враг внушает ему памятозлобие. Но для чего исчислять все стрелы лукавого? Не распространяясь более об них, я скажу тебе одно увещание: мужайся и будь бдителен, потому что враг нападает со всех сторон и направляет стрелы свои особенно в те места, где раны более опасны³⁴⁹.

Так поучал Исидор клир и иночествующих, не оставляя без назидания и мирян всякого звания. Всем внушает он любовь к правде, ревность по добродетели, благоговение пред Богом.

Время кончины преподобного Исидора с точностью трудно определить, Евагрий пишет, что Исидор процветал в царствование Феодосия Младшего (408–450)³⁵⁰. Из писем Исидора видно, что он пользовался известностью и при Аркадии. Есть два его письма к Руфину, префекту преторианскому³⁵¹ († 395 г.). Он жив был, когда Кирилл отправлялся на собор, созванный Феодосием в 431 году, как видно из письма Исидора к Кириллу³⁵². Из некоторых писем Исидора, по- видимому, можно заключить, что они направлены против монофизитской ереси, распространившейся при покровительстве Диоскора в Египте. Так, Епископу Гермогену пишет Исидор: опять Египет подпадает власти Фараонов; не на пришлых сынов Иакова налагает он труд построения городов, но от всех сильных требует подати ересей, – смотрите, чтобы кто не обольстил вас, но стойте, как твердое основание. Ибо вочеловечивыйся Бог не претерпел ни изменения, ни слияния, ни разделения, но есть единый безначальный и вечный Сын и прежде вочеловечения и после вочеловечения, так от нас покланяемый³⁵³. В письме к Константину осуждает его так: ты неистово преследуешь благочестиво чтущих Божество, уча какому-то слиянию и смешению, и изменению Слова Божия в плоть или изменяя Божественное естество в плоть и кости, или отвергая истинность плоти³⁵⁴. В письме к Тимофею чтецу Исидор пишет: остерегайся признавать во Христе после воплощения одно естество.

Ибо признающий одно естество уничтожает то и другое или изменяя Божественное, или уничтожая наше³⁵⁵. В письме Кириллу пишет: что Истинный и Бог всяческих соделался воистину человеком, не изменившись, чем был, и принял то, чем не был, в двух естествах будучи единый Сын безначальный и безконечный, присносущный и вечный, не усумнись в сем³⁵⁶. К дьякону Феодосию Исидор пишет: хотя Слово соделалось истинною плотию, но Христос не соделался простым человеком, но воплотившись пребывает Сыном Божиим в обоих естествах³⁵⁷. Очевидно, что все эти места могут быть употреблены для опровержения ереси Евтихия, как и поступил Леонтий Византийский в своем сочинении против Нестория и Евтихия³⁵⁸. Но едва ли можно заключать отсюда, что Исидор имел в виду ересь Евтихия. И прежде Евтихия мнение его встречалось у некоторых писателей. Евтихий уже в старости, именно в 448 году, начал проповедовать свое лжеучение о едином естестве воплотившегося Бога Слова. Уже поэтому в письме к Кириллу, который скончался в 444 году, Исидор не мог иметь в виду ереси Евтихия. Все эти письма, вероятно, относятся к тому времени, когда приверженцы Нестория распространяли свои клеветы против св. Кирилла и говорили, что он проповедует лжеучение Аполлинария. Жалоба Исидора в письме к Гермогену на распространение ереси в Египте не может относиться к Евтихию; потому что Гермоген не дожил до Собора 449, на котором присутствовал уже преемник его Зенон. Если в письме Исидора к Гермогену видеть указание на Диоскора, то Исидор недолго пережил своего друга. В письме к Зенону он успел воздать честь усопшему Епископу, восхваляя его добродетели и убеждая последовать примеру своего предшественника³⁵⁹. Но он не дожил до утверждения в Египте лжеучения Евтихия после Собора 449 г. Ибо ни в одном из своих писем он не обличает нечестивых определений епископов, благоприятствовавших Евтихию. Таким образом, милосердый Бог избавил сего ревнителя чистоты веры и нравственности от скорби, какою должно бы терзаться его сердце при распространении ереси Евтихия после принятия Диоскором его лжеучения на Соборе 449 г. Он смотрел на смерть как на сладкий покой – конец скорбей³⁶⁰, тихое пристанище от бурь житейских. Мне приключилась болезнь, писал он однажды Квинциану, постепенно освобождающая меня от бурь и волнений. Но поскольку Бог опять попустил мне оставаться среди волн, то помоги молитвами моему плаванию, чтобы не потерпеть чего-либо противного тишине³⁶¹. Он всегда желал лучше умереть, только бы не впасть в грех, нежели совершив грех избегнуть смерти³⁶². Он успокоился наконец в Боге, перешедши в лучшую жизнь. Враги Православия хотели было нарушить его вечный покой. Север, последователь Евтихия, находя в писаниях Исидора обличение своей ереси, думал обвинить его в 513 году в оригенизме, но так чиста была память Исидора, что он должен был отказаться от своего намерения³⁶³.