Восемь месяцев в царстве Ленина.

«Пути Господни неисповедимы. Какую бы тяжкую заповедь ни наложил на тебя Господь, усердно, безропотно исполняй ее, ибо нет больше греха, как роптать на заповедь Господню или быть небрежливым к ней. Ведь это все равно, что роптать на Самого Царя Небесного, Которому со трепетом предстоят небесныя воинства. Господь не наложит на человека бремени выше его сил. А какое бы тяжкое бремя в жизни не выпало тебе, неси его, как испытание Божие. Такая вера научила меня побеждать более сильного врага. Так наставлял нас незабываемый адмирал Павел Степанович (Нахимов), так же наставлял, царство ему небесное, и твой покойный дедушка, храбрейший офицер, разумный да милостивый начальник. Особенно помни – служение России есть Богослужение, поскольку наша Россия – обручница Христова».

Так напутствовал меня, при поездке на фронт, наш дед Иван – старый дедовский деньщик, проведший с ним всю тяжкую Севастопольскую страду 1855 г., не захотевший разставаться с ним и ставший непременным членом нашей семьи, патриархом семьи. Да, пути Господни неисповедимы. Проделав всю легендарную эпопею борьбы с большевизмом 1918 года, с ея Первым – Ледяным и Вторым походами, в самых первых числах января 1919 года, волею судеб я очутился там, в царстве Ленина. Должен был я поступить на службу и выбрал 1-й технический отряд, знакомый мне еще по германской войне. У советов этим отрядом командовал тот же самый офицер (поляк), который командовал им на фронте в царское время. Да и дивизионом, в который входил этот отряд, командовал прежний командир, тоже поляк. Штаб отряда стоял в городе Орле, а самый отряд стоял в шести верстах от города, будучи размещен в одном имении. Солдаты занимали часть барского дома, а в другой его половине жили сами хозяева. И все, надо сказать, так хорошо ужились, что хозяева были весьма довольны пребыванием у них отряда, который не только не стеснял их, но еще являлся гарантией от всевозможных неожиданностей того времени: обысков и налетов. В провинциальной глуши, вдали от города, сложилось некое подобие семейной обстановки, правда, мало способствовавшей изучению слагающегося нового советского быта в его различных проявлениях. Это был маленький островок, где непосредственно не ощущалось проявлений советчины, а о них узнавалось только по наслышке. Среди все затопляющего красного болота, отряд являлся как бы маленькой русской кочкой, где еще даже не было политического комиссара. В конце января красная власть вдруг вспомнила об отряде. Послан был «просветитель». Люди отряда встретили его, действительно, как учителя. Первая лекция его была о семье и о взаимоотношении полов. Тут «просветитель» дал себе полную волю. Семья, мол, это пережиток прошлого, который только ограничивает своими условностями радости жизни. Спеши брать их налету, не считаясь с тем, что это, мол, мать, а это сестра, и с ними нельзя, грех иметь связь, а там, глядишь, возникают какия-нибудь препятствия, тогда, как природа никому никаких ограничений не ставит. Ведь мир животный не признает ни сестры, ни матери, ни брата. Человек то же самое животное, только что двуногое, более совершенное, значит обладающее еще более повышенными потребностями. Удовлетворение страсти по своему выбору и есть высшая радость жизни. Первая такая лекция вызвала бурю в отряде. На другой раз его встретили уже холодно. И после того, как «просветитель» осудил церковныя постановления о браке и такую условность, как ревность, ему многие задали вопрос: «Товарищ, а если ваша жена на ваших глазах пойдет с другим, что вы скажете?» Он нашелся только ответить, что не следует переходить на «личности», а мы, мол, говорим вообще. На это ему мужики возразили, что раз это «вообще», так нечего и говорить об этом. После второй лекции «просветитель» в отряд уже не являлся. Отряд не захотел его и опротестовал в округе, а вместо него явилась молодая учительница (не русская), которая повела свою просветительную линию более тонко, но скоро оказалось, что и ей нечего делать в отряде.

Зима была суровая, многоснежная, со страшными метелями. Несколько раз были такие снежные заносы, что приостанавливалось, иногда и надолго, железнодорожное сообщение. В таких случаях для расчистки железнодорожных путей сгонялось население и, конечно, главным образом – интеллигенция, «бывшие люди». Теперь они должны были обслуживать пролетариат. Нечто странное возникло на месте монолитной, органически связанной России: принявшая приниженный, нищенский вид, вчерашняя Россия, а над нею наседающая чужая сила, называющая себя «народной властью», а по существу своему являющаяся наоборот «антинародной», антирусской. Так к ней и относилась Русь крестьянская, так на нее и смотрел собственно народ, а не подонки его. Как-то немного воспрянул он, еще зимой, прознав о формировании на Дону какой-то Русской Армии для борьбы с большевизмом. Мы, мол, отсюда тоже как-то должны помогать ей. И эта мысль, так или иначе, стала претворяться в дело. Вот пример. Верстах в пяти от Орла при железной дороге находился хлебный элеватор, в котором сохранились еще с царского времени некоторые запасы зерна, предназначаемые для красной армии. Так вот, в одну прекрасную ночь, на исходе февраля, запылал этот элеватор, мужички подожгли. Пусть, мол, не достается русское добро нашим врагам-антихристам, которые думают его использовать на нашу же погибель. Никакие аресты ничего не обнаружили. Самовозгорание, да и только. А РСФСР, как тогда называлась совдепия, солдаты расшифровали так: «Разогнали Солдат Фронтовиков – Собрали Разбойников».

В марте забастовали рабочие брянских вагоностроительных заводов, до нельзя усугубляя и без того тяжкую транспортную разруху. Для должного «вразумления» рабочих, из Орла была двинута в Брянск 4-я стрелковая дивизия с полевой батареей. Но замечательно то, что ни снаряды на батарею, ни патроны красноармейцам с места выданы не были, им плохо доверяли: боевые припасы были розданы только при самом приближении к Брянску. Что же случилось дальше? Перебив комиссаров, красноармейцы с оружием в руках на половину разбежались, укатив с собою и батарею. Народные комиссары только измором вынудили прекратить забастовку, разставив по дорогам заставы и таким образом прервав доставку провизии бастующим из деревень.

Благоустроенное имение, в котором размещался отряд, красная власть решила использовать для пробного советского хозяйства, и отряд с первого апреля был переведен на другую стоянку, недалеко от станции Нарышкино, в имение Чистякова. Переселение состоялось на Страстной Неделе. Отряд, надо сказать, был укомплектован солдатами еще старой русской закваски, и людям хотелось устроиться к Пасхе хоть мало-мальски по-человечески. А между тем, здесь стояла какая-то красноармейская часть, которая прекрасный барский дом привела в такое состояние, что он не представлялся годным для размещения в нем воинской части. Не удивительно, что солдаты возмутились. У доброго, мол, хозяина хлев содержится чище, а мы все-таки не скотина. Пришлось со станции телефонировать в город начальнику отряда, который заранее не осмотрел, повидимому, помещений, и изложить ему обстановку и справедливое возмущение солдат. Вдруг в наш разговор вклиняется какое-то постороннее лицо и говорит: «Товарищ, может вам отряд прислать для вразумления этих баранов? Я вижу, у вас там затруднение с ними. Пусть забудут царское время, теперь другая, пролетарская дисциплина». Я отвечаю ему: «благодарю вас, все, в конце концов, обойдется без эксцессов». «Ну смотрите, говорит он, – не накликайте ответственности на себя». Оказалось, это – говорил не кто иной, как председатель орловской чрезвычайки, Гутерман, пролетарий с миллионным состоянием, владелец большого пивоваренного завода. Но его фамилия Гутерман говорит все... Они стали хозяевами в России. На помощь отряду пришел волостной исполнительный комитет, размещавшийся в том же имений, который нарядил из ближайших деревень десяток крестьянских женщин, и к Пасхе помещения для солдат приняли вполне приличный вид, а скоро и весь дом был очищен. Только в некоторых комнатах в полу зияли дыры. Невозможно понять, для чего рубились полы и выламывались целыя доски.

По близости, в селе Геориевском, была церковь, так что в Светлую Ночь почти весь отряд был у Светлой Заутрени. Не командой, как это бывало раньше, а в одиночку, но каждому хотелось пройти в крестном ходе, услышать победное «Христос Воскресе», и самому откликнуться на него исконным, уверенным «Воистину Воскресе». По старому обычаю, Светлая Заутреня началась еще в полночь. Перед крестным ходом вокруг церкви запылало множество костров, поддерживаемых деревенскими подростками до самого конца утрени. От пламени костров церковь и люди в крестном ходе принимают какой-то сказочный, красноватый оттенок. Все и все наполнилось святой торжественностью, святой радостью, заслонившей собою хоть на час все невзгоды «красной действительности». Хороша ты была, Русь, в твоих святых обычаях! Хор из мужиков и подростков, надо сказать, был на славу, особенной внушительностью отличались басы... гром небесный. Церковь полным полна. Люди со свечками стоят вокруг церкви, в окна созерцая богослужение. Вся Русь деревенская явилась на этот радостный, великий пир веры. Принесла для благословения свои деревенские куличи, пасхи, разноцветныя яйца и даже мясную снедь. На приветствия священника «Христос Воскресе!» каким убежденным отвечала эта Русь «Воистину Воскресе!» Мурашки начинали бегать по коже. И с каждым разом это «Воистину Воскресе!» делалось все мощнее. Из церкви оно передавалось наружу и здесь подхватывалсь и повторялось с той же верой, с той же убежденностью.

Когда я, по окончании литургии, подходил к кресту, один мужчина с клироса очень засматривался на меня, словно узнавая меня. И мне он показался как будто знакомым. Приложившись ко кресту, медленно пробираясь сквозь гущу людей, иду к выходу. Только стал выходить из церкви, как ко мне подскочил здоровенный детина. Густой октавой приветствует меня: – Христос Воскресе, ваше высокоблагородие! Узнали меня? – Боев? – Так точно! Вот где и как нам Бог привел встретиться, не узнаешь судьбы Господни! Говорят – только гора с горой не встречаются. А вы, ваше высокоблагородие, осчастливьте нашу семью ради Светлого праздника, не откажите быть нашим гостем. Представлю вам всех моих домашних. Теперь отдохните. Всю ночь, ведь, провели в церкви. А часиков в девять приходите к нам разговляться. Сейчас пойдем вдоль села, все равно вам туда же идти, я покажу вам наш дом. Да все равно, мы и так вас всей семьей встретим около дома. И старое вспомним, и о новом поговорим. Это новое куда, как тяжко теперь!

В разговоре незаметно прошли все село и остановились как раз перед его домом. – Вот и наши хоромы, очень просто найти.

Мы распрощались.

Этот Боев, Иван Панкратьевич, был старшим унтер-офицером моей пулеметной команды на германском фронте, хорошо грамотный, очень толковый, смелый, кавалер четырех степеней Георгиевского Креста. По случаю ранения эвакуирован с фронта в самом начале революционной свистопляски. И вот, через два года мне привелось с ним встретиться уже в совершенно иной обстановке, в его селе, около его дома. Для меня в моем новом положении эта встреча представляла большой интерес. Воспоминания сравнительно недавнего боевого прошлого – само собой. Но я разсчитывал, что он может дать мне, новому в красной атмосфере, нужныя сведения об обстановке, в которой, волею судеб, мне пришлось очутиться.

К условленному часу я отправился в село Георгиевское на праздник к своему бывшему солдату. Действительно, меня перед домом встретила вся семья: старик отец, старший брат с женой и этот с женой. Перехристосовался со всеми. Потом старик как-то несмело берет меня под руку и говорит: – Пойдемте в избу, не побрезгуйте нашими мужичьими хоромами. Разговеемся, пока, честь честью, по-христиански.

Добрая, христианская, патриархальная семья. Входим в избу, и она словно улыбается. Стол, накрытый белым столешником, полон. Ни в чем надостатка нет, даже бутылки с каким-то самодельным напитком. Иван Панкратьевич поспешил предупредить, зная, что я не пью спиртные напитки, что это не самогон, получивший теперь такое широкое распространение, а домашнего приготовления нечто вроде фруктового кваса, но крепость все-таки есть. Перед иконами, в переднем углу теплятся три лампадки.

– Как видите, икон у нас много, кроме Спасителя и Божией Матери каждый имеет икону своего святого, да непременно хочется, чтобы был в доме образ батюшки преподобного Серафима Саровского, тоже Сергия Радонежского, Страсти Господни да Воскресение, вот и много набралось, мы и теплим три лампадки. Живем мы, по правде и, не в похвалу сказать, по-христиански, душа в душу. Господь нам пока в изобилии всего подает и здоровьем не обижает. И мы не должны Его забывать, надо всегда благодарить Его, нашего Создателя. Другое дело будет, когда новые «хозяева» начнут отбирать все, всех хотят сравнять под одно, тогда уж не знаю, как будет, мыслю – всех нищими да голодными поделают.

На стенах цветныя литографии духовного содержания, в рамах, любо посмотреть. – Патрет Царя с Семейством пришлось убрать от греха, – поясняет старик. Всякий народ, ведь, заходит, неровен час, какую-нибудь кляузу и состряпают, тогда поди, расхлебывай. Береженого, говорят, и Бог бережет. А об иконах – то вот что поговаривают: «кто, мол, хочет держать у себя в доме иконы, должен будет платить налог за всякую икону, потому – это каждого частное дело, а в социалистической стране оне не нужны. Ну да не будем долго растобаривать, Иван, читай молитву, да милости просим за стол.

Иван Панкратьевич начал читать «Христос Воскресе», и все сразу присоединились к нему, получилась трогательная общая молитва. Потом старик, налив всем по стакану квасу, поднял стакан и произнес: «Христос Воскресе!» Ему все дружно ответили: «Воистину Воскресе!» Все чокнулись стаканами. Старик и говорит: – Этот раз еще справляем Пасху Господню по-христиански, как у нас было заведено на Руси еще нашими прадедами, а что будет дальше, одному Богу известно. Заволакивают Русское Небо страшныя тучи! Какой грозой оне разразятся – боязно и подумать. Кому то Бог судил уцелеть от этой грозы?

Сели за стол. О многом говорилось за едой. Вспоминали доброе старое время. Не обошлось и без этого вопроса: «И для чего господам потребовалось спихнуть Государя? Ведь и сами же все потеряли. Пропадать, видно, пришло нашей России».

Вспоминали нашу фронтовую жизнь и службу. Оживился мой Иван Панкратьевич. – А помните, ваше высокоблагородие, как я с вами играл «Деньщика заику»? А как мы с вами, как кроты, подкапывались под немецкия проволочныя заграждения? Мы ведь, жертвовали собой для нашей России, а не для революции. Если бы Россия заняла в мире первое место, она установила бы настоящий мир. И вот какая-то страшная сила превратила все наши подвиги в ничто. Но самое-то главное, это то, что и мир, и мы сами увидали, на какие подвиги ради России способен русский солдат. А как Яхненко? – так и не поправился от своей «черной немочи»? – Да как отправили его тогда в госпиталь, так я и потерял его из виду. Он мне ничего не писал, так что – где он и что с ним, я ничего не знаю. – А жаль его, как мы, бывало, хорошо пели с ним. Ну теперь и про вас спрошу: а как вас Бог хранит, ваше высокоблагородие?

– Да вот единственно, что могу сказать: пока именно Бог хранит. Но повидать мне пришлось довольно много. Сподобился я и в тюрьме за это время у «товарищей» отсидеться, в Москве, в Бутырской, в отделении пересыльных каторжников. Не красота ли ? Чудом ушел, можно сказать, из-под разстрела. Был на Юге. А теперь вот снова здесь, надолго ли – не знаю...

– Ну, да вы найдете свою дорогу, вы не из таковских. Все это так, но что было, то, скажем, прошло, заговорил старик. Теперь следует поговорить и о настоящем, это самое главное. Наше мужичье разумение – одно дело, а вы нам скажите, как вы смотрите на все, что теперь делается у нас в России. Что стало с ней, что и не узнать ее русскому человеку. Все говорят, что последния времена подходят, так, мол, и в писании сказано. Поднялся сын на отца, брат на брата. Прогневили Бога, вот и получаем по грехам своим. Я вот не разстаюсь с Библией. У пророка Исаии сказано: «...и поставлю юноши князи их, и ругатели господствовать будут ими: и нападать имут людие человек на человека, и человек на ближнего своего. Горе души их, зане умыслиша совет лукавый на себе самих рекше, свяжем праведного, яко непотребен нам есть... Горе беззаконному, лукавая бо приключатся ему по делам рук его». Вот это и случилось с нами. А у Соломона премудрого сказано: «Понеже звах и не послушасте, и простирах словеса, и не внимасте: убо и аз вашей погибели посмеюся, порадуюся же, егда приидет вам пагуба... Будет бо, егда призовете мя: аз не послушаю вас: взыщут мене злии, и не обрящут. Возненавидеша бо премудрость, словеса же Господня не прияша: ниже хотеша внимать моим словесем, ругахуся же моим обличением. Темже снедят своих путей плоды, и своего нечестия насытятся... Мене же слушаяй вселится на уповании, и почиет без страха от всякого зла». Да и то сказать, не надо нам далеко ходить, при нас же был батюшка, отец Иван Кронштадтский, он тоже именем Божиим пророчествовал, как и ветхие пророки, предсказывал кару России за беззакония, которыя стали заливать нашу землю. Не послушалась Россия, теперь и поедает плоды своего беззакония, и насыщается своим нечестием. Мой-то Иван так много хорошего говорил о вас, а вот вам теперь пришлось обращаться между новыми людьми. Изменились больно люди-то. Хоть вы и привыкли уже к обхождению со всяким народом и умеете распознавать: кто каков, а все-таки не побрезгуйте моим стариковским советом: больше слушайте, меньше говорите, промолчите, не будете раскаиваться, а теперь часто за одно слово приходится как жестоко отвечать. Хоть у нас среди пожилых-то и нет таких подлых людей, чтобы следовало бояться. Есть по названию коммунисты, сын вам всех их по имени назовет, только это такие коммунисты, как редиска, сверху красна, а внутри – белая. Были они коммунисты, когда брали чужое, а теперь видят, что все это не в дело, теперь те же подстрекатели на этот грабеж и начинают отбирать все, да еще больше требуют. Вот и отвечай! А вот молодежь, эта уж больно привержена к новому, так и вынюхивают, да выслушивают везде. От них Боже оборони. А какия знамения стали являться. К добру это или не к добру, а к вразумлению людей, Бог его ведает. Бывало как-то и нипочуть этого, а теперь откуда ни возьмись, появились прозорливцы, которые предсказывают, какое зло идет на нас и призывают к покаянию. Стали являться невиданныя и неслыханныя чудеса. Для примера – этой зимой в городе было одно великое чудо. В военной церкви ночью на Царских Дверях какие-то очень хорошие, душистые цветы расцвели. Мы сами-то не видели, в городе редко бываем, а разговоров об этом и у нас в деревнях много было.

– Если хотите, я разскажу вам это чудо, я сам сподобился видеть его, – сказал тут я.

– Вестимо, хотим. Сделайте вашу милость, разскажите. Как это хорошо послушать ради Светлого Воскресения, которое само есть чудо из чудес.

– Ну вот, слушайте. Случилось это в половине января. Как-то утром я приехал в канцелярию отряда, Вдруг туда же является заведующий хозяйством отряда, и не православный, а еврей, такой взволнованный, и говорит: «Теперь я верю в чудеса! Сейчас я сам видел настоящее чудо!»

– Что это за чудо? – спросил его начальник отряда.

– В полковой церкви Черниговского гусарского полка, в иконостасе ночью нарцисс расцвел, красивейший, крупный, желтый благоухающий нарцисс. Но в том-то и чудо, что он вырос из багета, корнем сидит глубоко в багете. И посоветовал нам сходить, посмотреть! Загадочно, мол, интересно и... назидательно, поучительно! И сказал, что около церкви уже толпится множество народа и что власти могут обратить на это внимание. Надо, мол, поторопиться.

Желающих посмотреть на чудо нас оказалось трое. Он сам и сомчал нас на своих санках.

Так и есть, около церкви толпилось множество народа. Словно какой-то невидимый телеграф распространил весть о чуде быстрее, чем можно было подумать. Внутри тоже было полно народа, каждому хотелось увидать.... Нам удалось проникнуть в церковь и пробраться к самому иконостасу, хотя наш военный вид и вызывал со всех сторон косые взгляды: начальство, мол! И вот что мы увидали: в левой колонне, на которую навешена левая половина Царских Дверей, на высоте изображения Благовещения, красовался выросший из багета, ярко-желтый, чудный крупный нарцисс, разливая по всей церкви благоухание. При виде такого чуда ноги сами подкосились, и мы все, православные и иноверцы, не исключая и еврея, опустились на колени, что весьма импонировало толпе, слышалось: «Глядите, Богу молятся, знать не антихристы, не душегубы». Священник объяснял это народу, как особое знамение Премудрости Божией. Когда мы выходили из церкви, осмелились подойти и ко мне несколько человек, спрашивая: «Вот вы ученый, что вы скажете на это?» Отвечаю: – «Господь Бог не говорит теперь с человеком словами, как это было раньше, но Он являет Себя теперь в чудесах и знамениях. Ясно одно, что что-то Он дает нам в этом чуде, и что-то, наверное, требует и от нас. Святые люди, угодники Божии, может быть, и могли бы разъяснить это чудо, да мы-то, к сожалению, не святые». Тогда уже мне задается другой, более смелый вопрос: – «А разве вы веруете в Бога?» – «А как же, говорю, – конечно, верую». – «Ну тогда храни тебя Господь!»

Не успели еще мы уехать, как в церковь явились «власти» в сопровождении «ученых экспертов». Кусок багета с нарциссом был выпилен и взят на изследование. Народу было сказано разойтись. И что же? На утро такой же нарцисс оказался и с правой стороны Царских Врат. Еще большия толпы народа привлекло повторное знамение. Народ, рыдая, кричал: «Боже, милостив буди нам грешным! Помилуй нас, Боже!» Но «ученой комиссией» кусок багета с цветком был выпилен и с этой стороны. Один из «орателей» взялся было доказывать толпе, что здесь нет никакого чуда, но едва унес ноги. «Сгинь, антихрист проклятый!» – ревела толпа. В конце концов она была разогнана, а церковь, благовестившая какую-то непостижимую тайну – закрыта.

Все перекрестились за столом, а старик проговорил: «Дивна дела Твоя, Господи». После Иван Панкратьевич начал разсказывать, как в одной деревне, неподалеку от Георгиевского, появилась одна прозорливая старушка. По край деревни маленькая избушка-келейка у ней, кругом огородик, и все обнесено частоколом, словно она им отгородилась от всего мира... Избушка у ней чистенькая, светленькая и полна икон. Старушка весной и летом, или копается на огороде, от которого она кормится всю зиму, или Богу молится в своей келье. А зимой редко, редко выходит из своего монастыря. Когда с кем что не ладное приключается, к ней идут за советом добрым, несут ей свое горе, просят ея молитв. Всех она утешает, помогает своим советом, и что скажет – сбывается. Вот в этом Посту, раз после обедни мы позвали ее к нам обедать; обрадовалась, скудно живет. Так словно благословение она принесла нам с собой. Разговорились о том, что делается теперь у нас в России, и долго ли так будет продолжаться, а она и говорит: «От Бога люди отступили, вот и Бог отступился от России. И придется народу русскому еще хлебнуть горячего до слез, пока Господь не смилуется над ним. А Божьих сроков – знать никто не может». Вот этой зимой ее за ея божественныя беседы забирали здесь в местную чеку. Помещалось это учреждение в одном тоже барском доме. Там и подвал, и помещение для отряда. Мороз, снег, а ее больше версты провели, почитай босиком, только в одних шерстяных чулках. Они промокли на ней и замерзли. Смеются над ней чонники: «Знать жарко тебе, тетка, что босая ходишь теперь». – «Ну что поделать, так вот эта детвора забрала меня, – отвечает она. – «Какая детвора?» – «Да вот эти мальчишки». – «Это не детвора, это твое начальство». – «На-чаль-ство... Начальство бывает поважнее, хоть бы тот же старшина, али даже староста, а то какие-то сопливые мальчишки пришли: «пойдем, тетка с нами». – «Куда я с вами пойду?» – «А там узнаешь» – говорят. «Так вот и потащили». – «Ты вот, говорят, все против нашей народной власти агитируешь». – «Ни против какой власти я не говорю, я только о Боге говорю, так и буду говорить, не перестану». – «А ты знаешь, что никакого Бога нет и что власть теперь запрещает говорить о Боге». – «Рече безумен в сердце своем: несть Бог. Ну и пусть ее, запрещает, а я буду говорить, потому Сам Спаситель сказал: Кто постыдится Меня перед человеками, того и Я постыжусь на Страшном Суде перед Отцем Моим Небесным. Что босиком прогнали меня, ну что делать, авось не замерзну, Господь убережет, зато вы в удовольствие погреетесь за меня». Поглумились парнишки над старухой, да и выгнали: «Убирайся, – говорят, – к своему Богу на полати. Когда нам будешь нужна, мы тебя вызовем». А она только ответила им: «А может Господь и возьмет меня к тому времени, тогда и не вызовете». Так и среди вот этих сорванцов нашелся один сердобольный. Один паренек из отряда глядел, глядел на нее, да и выносит ей свои валяныя калоши, – «на вот, надевай, говорит, – бабушка» – а потом и обращается к своим товарищам: «У меня тоже одна мать осталась дома, может и ее вот так же гоняют босиком, так и ее кто-нибудь пожалеет, поможет в тяжелую минуту». Тут же сняла старуха свои мокрые чулки, надела калоши, да и говорит: «Спасибо тебе, сынок, добро добром тебе и зачтется».

И что же бы вы думали? Им таки, действительно, пришлось порядком погреться. Через два или три дня, ночью, когда все спали мертвым сном, все здание вспыхнуло, и все они сгорели. А вот тот, что дал ей калоши, да еще один, в ту ночь были в командировке в городе, они уцелели. Вот и сбылось предсказание старухи».

– Не поленитесь, как-нибудь пройдите к ней, вот Иван вас проводит. Довольны будете, – заключил этот разсказ старик.

Недели через две своей маленькой группой: мой приятель-офицер, с своей невестой, которую звали Катей, и я, в сопровождении Ивана Панкратьевича, отправились к ней. Пройти пришлось верст пять. Пришли. На вызов Ивана Панкратьева она вышла и открыла нам калитку плетня, впустив нас в свой «монастырь». Это был какой-то особый мир, отгородившийся от всего прочего частоколом. Но что это был за частокол? Он весь был оплетен вьющимися растениями, и можно себе представить, какая это будет красота, когда все эти растения зацветут – рай! «Вот сколько мне гостей-то Бог послал нынче», – проговорила старуха, кланяясь в пояс. – «Хороших людей привел к тебе» – сказал Иван Панкратьевич. «Коли хороших, так милости прошу» – ответила она. «Беда только, что угостить-то мне вас нечем. Самоварчик-то есть у меня, да не ладно один только чай пить. Пожалуйте в мою горенку». – «А ты не безпокойся, бабушка, мы принесли закуски с собой, на всех хватит, да и тебе еще останется» – успокоила ее Катя.

За ней мы вошли в избу. Маленькая, но светлая горенка удивительным приветом пахнула на нас. Передний угол по обеим стенам украшен иконами, перед которыми горят лампадка и свечи. «Какая красота, – с восторгом воскликнула Катя, какой-то особый мир здесь у тебя! А ты не боишься, бабушка, что от этих огней, указывала она на свечи и лампадку, у тебя может быть несчастье?» – «Нет, родная, Госпожа бережет. За эту войну страшно, как испортился народ, тот же да не тот стал, и я стараюсь уйти от греха, уединилась вот здесь. Люди теперь сами идут на грех, ищут его. А может ли быть в грехе красота? Ты вот, милая барышня, вошла сюда и говоришь: какая красота. Я и поняла твою душеньку. А что такое красота? Великая это вещь – отражение лика Божия, Премудрости Его. Видя всю красоту в мире, как можно сказать, что нет Бог? Мир, любовь, согласие, доброта, кротость – все это светлые лучи, которые исходят от лица Божия и, сплетаясь воедино, дают ту великую красоту, которая украшает жизнь людей. В этой красоте и – спасение мира. Ищи красоту, найдешь Бога. Раньше люди как-то понимали и ценили красоту истинную, искали ее, а нынче – нет, нынче заменили красоту срамом, от этого и стала жизнь не в радость. Теперь вы, мои дорогие, поглядите мои иконы, а я поставлю самоварчик, и посидим за чайком мы с вами. Очень я рада, что вы не погнушались, пришли ко мне».

Тут Катя развернула принесенный пакет и разложила все на столе. За этим последовало нечто, на наш взгляд, странное. Старуха долго, пристально смотрела на Катю и потом поклонилась ей в ноги, говоря: «Какой у тебя яркий, красивый венец на головушке-то, дитя мое!» «Да я и есть невеста, бабушка, это вот мой суженый», указала она на своего жениха. – «Сама Матерь Божия скоро благословит тебя под венец. Она Сама подарит тебе райские листочки».

Перед тем, как сесть за стол, старушка прочитала молитву, завершением которой было: «Да воскреснет Бог... О пречестный и животворящий Кресте Господень, помогай нам со Святою Госпожею Девою Богородицею и со всеми святыми. Аминь». – «Я всегда читаю эту молитву, – пояснила она, сев за стол. Зане Крест Христов – наше спасение во всех бедах. Огради нас, Господи, силою честного и животворящего Твоего Креста, – перекрестилась она. Другая жизнь была, когда люди собирались под знамение Креста Христова. А теперь ушли от него, вот и замутилась наша Россия. Вы народ ученый, больше моего знаете, а я не ученая, читаю только божественныя книги, вот у меня святая книга Евангель, Библия, люблю псалтирь читать, много книжек про разных святых: как они жили, угождали Богу, да как учили жить и угождать Ему. Читаешь их, и делается понятным, что ныне случилось с нашей Рассеей. Когда Рассея жила своим русским умом да своей святой верой, она была необорима. А потом русским людям показалось, что все свое, хоть и драгоценное – плохо, а чужое хоть и гнило, да хорошо. Вот и получилось – черезчур много всяких чужих помоев, всякой нечисти вылили в русскую землю, отравилась, засмердела она чужим смрадом, загнили в ней русские корни, оттого и все русское дерево зачахло. От Бога отшатнулись русские люди, вот и Бог отступился от России. Кто как хочет на белом свете, а русским-то не подобало бы от Бога отступать. Жить бы в своей русской, святой черте, и никакая сила нас не одолела бы. Не мне бы вам говорить это, а к слову пришло – скажу. Микалай Васильич Гоголь написал одну сказку, «Вий» называется. Я эту книжечку, как свой глаз берегу. Говорят, – это детская сказка. Нет, не детская это сказка, а Гоголь нашу пору провидел. Когда того молодца казака ставили на ночь в церкви, читать Псалтирь над гробом умершей колдуньи, его очертили вокруг непроходимой чертой и сказали, чтобы он, что бы ему ни казалось, какия бы страсти, чтобы он, Боже упаси, не высовывался за эту черту, в ней он безопасен. И пока он не высовывался за нее, нечистая сила, как ни крутилась вокруг него, не могла его найти, а когда он, испугался страшилища с нависшими бровями и высунул голову за круг, тот сразу увидал его и показал своим сатанятам: «Вот он, берите его!» Его сразу же и сцапали. Все это к России относится. Была она при святом крещении очерчена своей священной чертой, и пока не выходила из этой черты, перемогала все беды, и только набиралась сил. Где угодно и чему угодно можно было учиться, потому учение – обязательная вещь, только не следовало выходить из своей заповедной черты. Чужому, как умные люди говорили, учиться, а своего держаться. Две силы бы имела Рассея: и веру, и научение. Всяких наук, что идут против Бога, убегать, бояться, как огня, потому – в них кроется огонь геенский. И никакая сила не одолела бы Рассею. Так нет, русские люди променяли свою настоящую силу на чужое безсилие... Свое русское, хоть и хорошее, все было плохо, а заморское, как бы ни было уродливо – нравилось. Это вот значит, что люди потеряли понимание настоящей красоты. Когда ищут ее, она сама дает людям силу найти себя... Из древней старины у русских есть поговорка: что русскому здорово, то немцу смерть. А старыя-то книги так учат: «Учись всему, а живи по-своему», потому – мы христианская держава, а заморские – нехристи, давно сатане предались. Вот Рассея сама и вызвала его на свою погибель. Вышел он из своей преисподней и шагает по нашей земле без всякой теперь опаски. А следы его – слезы, кровь и огонь... Особенно ненавистен Сатане Святой Крест. И силится он, чтобы ниспровергнуть его сначала у нас в Рассее, а потом и на всей земле. А что получается? В этом загадка! Ниспровергнет он где-нибудь Крест рукотворенный, он в другом месте, где его и не ждут, поднимается, начинает сиять Крест нерукотворенный. Ведь это только подумать надо, чтобы искоренить в Рассее веру в Бога! Да вся русская земля пропиталась верой Христовой испокон веков. Земля напитывает этой верой всякую былинку, всякий колосок, так что с самим хлебом входит в русского человека вера Христова, из туч с дождем падает она на нас и поит ею землю... И как бы ни силились искоренить веру Христову, она у нас все равно – отрыгнет. Теперь Господь испытывает свой народ. Ничем нельзя смущаться, упаси Бог впасть в уныние, с унынием враг легко может овладеть человеком».

«Для ободрения и для вразумления людей сколько чудес являет теперь Господь на земле, только подумать да понять надо. А вот старинныя иконки-то в некоторых избах начали обновляться, это тоже не спроста, тоже знамение Божие. Старинная, старинная икона, вся уже потемнела, на ней ничего и не видно стало, и вдруг он засияла, как новая, только что написанная. Обновление всегда по ночам бывает, и всегда, пока икона обновляется, ее окружает свет. Сначала заговорили об этом, но скоро замолкли, стали скрывать, потому коммунисты стали отбирать самообновляющияся иконы. А ведь жалко разставаться с такой иконой, на которой видимо проявилась благодать Божия».

«А на-последки я вам разскажу одно чудо преподобного отца Серафима Саровского, которое случилось прошлым летом в наших краях, на хуторе «Сухие дворы». Хуторяне все народ зажиточный, избы хорошия. Вот и поселился на хуторе один старичек, помнится, Нилусом прозывается. Никуда он не выходил, никуда не выезжал, и у него, почитай, никого не бывало. Жил – ну как есть отшельник. И все же прознали о нем комиссары. Не знаю, кто это натравил их, да только постановили они за что то убить его. Взялся за это дело комиссар соседнего села, верстах в трех от хутора, парень из демобилизованных, у которого – ну ни Бога, ни совести. Ночью по местному положению это и не трудно было сделать. Вот отправился парень в одну лунную ночь, чтобы исполнить свой замысел. А домик-то весь обведен палисадником. Выходит он к палисаднику со стороны леска и видит: кругом избы ходит старичек сторож и усердно настукивает в свою сторожевую колотушку. Посмотрел, посмотрел комиссар и ушел ни с чем, решил отложить дело на другой день, авось, мол, не будет сторожа. А оно так же случилось и на другую ночь – все тот же старик ходит вокруг избы и настукивает в свою колотушку, словно хочет отпугнуть именно его. На третью ночь ретивый комиссар решил: «что я буду валандаться с этим делом, уже товарищи смеются надо мной, прикончу я этого сторожа, и делу конец, кто будет теперь дознаваться да допытываться». Около полуночи, вооружившись топором, пошел. Стрелять не хотел, чтобы не делать большого шума. Подходит – видит, старичек, как и раньше, спокойно похаживает кругом избы и усердно настукивает в свою колотушку. Парень, как все это он сам разсказывал, подкрался к нему сзади и ударил его топором по голове. Старичка сразу же не стало, а комиссар упал парализованный. Утром нашли его, хуторяне его знали и отвезли его в село к матери. Мать-то еще не старая, разсудительная, богобоязливая женщина. Остановилась она над ним, покачала головой и говорит: «Как я уговаривала тебя, увещала, отстань от этого безбожного дела, не отступай от Бога. Он и наградит, Он же и накажет. Не послушал; вы, мол, сами дураки, что верите в какого-то Бога. Теперь вот и лежи без движения, будешь живым трупом на всю жизнь». Мать тогда же приехала ко мне, разсказала все и просит, чтобы я ехала туда с ней. Жалко стало бабу, поехала я. Вижу лежит парень на полу, сделала ему мать постель, малость шевелит руками и ногами, а взять что-нибудь или подняться не может. Мычит, хочет что-то сказать, а говорит не может, язык, значится, не действует, как подобает, заплетается. Узнал он меня. Подхожу к нему и спрашипаю: «Что ты сделал такое непотребное, что Господь так наказал тебя?» Натуживался, натуживался он, да все-таки кой как прошепелявил: «Я, говорит, ночью старика убил топором. Да он, как я ударил его по голове. сразу пропал, а я и упал, у меня руки-ноги отнялись, и узык вот не ворочается, как следует». – «Кайся, говорю, в своем грехе, чтобы не остаться вот таким навсегда, ничем эту болезнь не вылечишь, как только покаянием». Я посоветовала матери отвезти его в свою сельскую церковь, поднесите его, говорю, к иконам святых угодников, не узнает ли он того старца, которого ударил топором. Бывает, что святые и видимо оберегают и спасают человека. Отвезли его, внесли на носилках в церковь и стали подносить к иконам. Поднесли к Николе угоднику – мотает головой – нет, не он; поднесли к Сергию преподобному – нет, показывали и еще иконы, все нет. А когда, напоследок, поднесли к образу преподобного отца Серафима Саровского, то он как-то вздрогнул весь, выпучил на него глаза и стал силиться встать, убежать хотел, своим мычанием показывая, что это тот самый старичек. Что тут делать? Надо звать священника. По счастью в селе был старичек священник, который уже не подходил для трудовой повинности. Вот его и позвали. Носилки с разслабленным поставили перед иконой. Так он так впился глазами в преподобного, словно узнавал его, и начал дергаться плечами и шевелить ногами, словно хотел встать и скрыться от него. Да и священник то такой седенький был. Когда он подошел к носилкам, парень, видно, перепугался его. Преступник, ведь, всегда преследуется своим преступлением. Спрашивает его священник: «Не этого ли старичка ты хотел убить топором ночью?» – «Да, его я убил, такой же он седенький, сгорбленный был, в этой вот самой шапочке», – с трудом прошепелявил разслабленный. «Вот оно какое дело, крестясь произнес священник, – значит батюшка, преподобный Серафим сам охранял этого человека». И что-то призадумался. Потом так ласково обращается к парню: «Батюшка, преподобный отец Серафим, был очень милостивый и добрый и многих, многих исцелял. Кайся в своем злодеянии, проси у него прощения, да дай обет, что уже совсем отстанешь от этой антихристовой кампании, может и смилуется он, батюшка, простит тебя, и вымолит тебе у Бога исцеление. В твоем недуге тебе никакой доктор не поможет, а преподобный возрадуется твоему покаянию, потому что святые Божии не хотят, чтобы человек погиб, да и Сам Господь Бог хочет всем спастися и в разум истины приити».

Начали служить молебен преподобному. А разслабленный так воззрился на образ, вижу, что-то шепчет губами, и лицо у него простое, детское стало, а глаза полны слез. Потом, глядим, начал пробовать поднимать правую руку, чтобы перекреститься. Мать помогла ему, а второй раз, хоть еще и с трудом, но перекрестился сам. Принесли ему маленькую икону отца Серафима и дали приложиться. Схватил он икону и не хотел из рук выпускать, целует ее. Потом сам поднялся с своих носилок, два мужика хотели его поддержать, а он отстранил их, приблизился к иконе и начал целовать ноги отца Серафима, потом стал на колени и в покаянии, должно быть, начал биться головой об пол. Подняли его, он глядит на всех, словно не понимает, что случилось. Окончив молебен, священник и обращается к нему: «Ты, раб Божий, исполнял сатанинскую волю, и она тебя погубила. Принес покаяние Богу, и Он немедленно спас тебя через того же отца Серафима, которого ты ударил топором ночью. Вот и подумай, – отец Серафим умер уже с сотню лет тому назад, значит он с того света явился охранять того человека, которого ты хотел убить, и поймешь, что человек не пропадает, не исчезает после смерти, истлел, мол, и нет ничего, как учат ваши безбожники, а после смерти человека для него начинается какая-то новая, уже безконечная жизнь. Для добрых людей, которые в этой жизни угождали Богу, начинается райская жизнь, а для тех, которые работали Сатане, он берет их сам в свою преисподнюю для вечного мучения. Грехи человека вечно будут мучить его. Вот теперь Господь Бог по молитвам святого преподобного отца Серафима вернул тебе здравие, иди и больше не греши, чтобы не случилось с тобой чего хуже!»

Вскоре этот парень с одним своим закадычным другом, куда-то скрылись. Оба ушли в какой-то монастырь».

Прощаясь со старушкой, Катя сказала: «Мы еще наверное проведаем тебя бабушка». На что она ответила: «А это как будет Богу угодно».

* * *

Под конец июля те места вдруг облетела весть о явлении в одном колодце, среди поля, иконы Пресвятой Богородицы. Какие-то запоздалые прохожие обратили внимание, что среди поля, от самой земли поднимается вверх светлый столб, который был виден очень далеко. Они-то побоялись подойти к тому месту, откуда этот светлый столб исходил, но наутро разсказали об этом многим у себя в селе, которое было неподалеку. На следующую ночь некоторые сельчане решили проследить, повторится ли этот свет, и что это за свет: или какой-то фокус коммунистического молодняка, или чудесное явление на самом деле. Светлый столб к полночи зажегся и держался до самого разсвета. На фоне его света были заметны деревца. Сообразив местоположение этого явления, утром несколько человек из села Сретенского пошли посмотреть, что там такое есть. Среди необъятного поля, как среди золотого моря, зеленым островком раскинулась небольшая лужайка, на которой росло четыре-пять кудрявых красавиц березок и несколько кустиков – лужайка живописная. И вот здесь, на этой лужайке, среди березок и кустиков, нашли не глубокий, но довольно широкий колодец с чистым песчаным дном, почти до краев полный свежей, чистой, прозрачной водой. Кто его знает, был ли он раньше здесь, только никто его не замечал до сих пор. Едва ли и с аршин глубины будет, дно ровное, песчаное, до которого, пригнувшись, рукой можно достать. А на дне оказался образ Матери Божией, прямо вровень с песчаным дном, как будто вдавленный в песок. Хотели вынуть икону из колодца: кого, мол, угораздило заложить ее туда? что за насмешка над святым образом? Но икона не дается, пропадает, не то в землю скрывается, а потом опять появляется. Только вокруг колодца по всей лужайке такое благоухание разливается... Известие об этом разнеслось так скоро, что куда ваш телеграф. Явное чудо! Пошли слухи об исцелениях от этой воды. К колодцу потянулись паломники, поклониться чудноявленному образу Богоматери и взять из колодца святой водички, да не из окрестных только деревень, а издалека, так что на этой лужайке всегда можно было видеть скопление людей. Мой приятель офицер, человек, видавший много видов за войну, тот самый, что был с своей невестой Катей вместе с нами весной у прозорливой старушки, разсказывает: «Я был в это время в тех краях. Потянуло и меня лицезреть это чудесное явление и, если удостоюсь, увидать и образ Царицы Небесной, поклониться ему. Особенно тянула меня моя Катя, которая видела в этом явлении какой-то особый знак Промысла Божия или какое-то особое откровение. «Царица Небесная в эту годину Сама сошла к нам, и, чтобы мы не вышли к Ней навстречу с земным поклоном, какие тогда мы будем русские, православные люди!» Собралась нас группа в несколько человек, и мы пришли к колодчику утром, когда солнышко было еще не высоко. Как водится, шли мы и гадали: удостоимся мы видеть это чудо? Но икона, как будто, ожидала нас. Первой побежала к колодцу Катя и так и ахнула, в восхищении остановившись над ним. Какая красота! На ровном песчаном дне было прекрасное отображение иконы Божией Матери, ну точь в точь, как Она пишется на иконе, именуемой «Цвет Неувядаемый». Сочетание, игра красок – поразительныя. Царица Небесная и Богомладенец в коронах. Одеяние Ея – красное, в роскошных цветах, Богомладенец в светлом одеянии, Владычица в правой руке держит великолепнейшую, большую красную розу, Спаситель в правой руке держит скипетр, а в левой державу. Лик Богородицы такой скорбный, скорбный, а лик Спасителя, наоборот, очень строгий. Под ними живописнейшая, тяжелая гирлянда из красных роз. «Да вы вглядитесь, удивленно-восторженно вскрикивает Катя, икона-то ведь не руками человеческими написана, а самоизображающаяся на песке, как на экране. Обратите внимание на краски, это не земные – небесные цвета». Нельзя было не согласиться, что это не естественное изображение. «Только почему темное пятно на лике Богородицы, на правой щеке ея?» – говорит она. Но мы никакого пятна не видели, лик Богоматери был совершенно чистый, и отвечаем ей, что мы не видим на лике никакого пятна. «А я вижу темное пятно на правой щеке Ея, повторяет Катя, а младенец Христос мне улыбается. Какое-то предвестие мне». Но мы, по просту говоря, приняли это за женскую фантазию. Хотелось взять хоть щепотку песку из-под этого изображения. Но так как, по разсказам пытавшихся это делать, изображение в таких случаях исчезает, то пришлось воздержаться от этого. Зато Катя взяла несколько березовых листиков, плававших поверх воды. Кажется, два из них сейчас же были поделены между присутствующими, а остальные она взяла себе. Тут у обоих нас одновременно мелькнула мысль: «Не имеет ли это какой связи с предсказанием прозорливой старухи?» Во всяком случае, для верующего человека это – несомненная святыня. Хорошо, что мы все-таки успели вовремя, и увидать, и поклониться этой чудесно-явленной иконе Богоматери.

Вскоре на это явление было обращено внимание коммунистического молодняка, пылающего антирелигиозной воинственностью. Сначала решили было вырубить на этом живописном зеленом островке среди золотого моря ржи, всю растительность, мол, для распашки участка, который попусту пропадает. Но крестьяне ближайших селений воспротивились этому, в складчину откупили этот уголок земли. Началось глухое состязание с коммунистами, которые установили свой секретный караул, чтобы наблюдать за приходящими богомольцами, а крестьянами были установлены свои секретныя дежурства для охраны участка с колодцем.

Явление образа неизменно продолжалось... В конце концов, власти решили проявить свою твердость. Была прислана саперная команда, чтобы закопать колодец. Явились саперы на место работы под предводительством одного молодого, горбоносого брюнета, все мужики так лет по тридцати-тридцати пяти. Первым делом, конечно, каждому захотелось взглянуть, что тут такое, что за диковинка. Подошли к колодцу, а икона и явила себя им. во всей своей красоте. «Глянь, ребята, там, в колодце какая хорошая икона Богородицы плавает, надо ее сперва вынуть, не с ней же засыпать колодец». Тут молодой брюнет с горбатым носом рявкнул на него: «Приказано зарывать, надо зарывать, а не разводить здесь свои христианския сантиментальности!» – «Эк, какая притча, мало что приказано», небрежно ответило ему наше мужичье, и все столпились у колодца, стараясь увидать, что тут за чудо. А тот, кто подошел первый, перекрестился, распластался у колодца и опустил руки в воду, чтобы вынуть икону. А икона вдруг исчезла. Это как-то еще больше подействовало на мужиков. Явное чудо! Тот вынул руки из воды, от которой шел тонкий аромат, сделал несколько вращательных движений руками, таких, когда хотят испытать, будет ли больно, затем начал осматривать правую руку и удивленно говорит про себя: «чистая рука!» И вдруг громко оповещает, крутя руками: «Робя, да я, ведь, исцелился, ревматизма то моего, как и не было, и язва вот на этой руке, что была у меня, неизлечимая, все вы знаете, – тоже зажила, пропала. Пресвятая Богородица, значится, исцелила меня!» – «А какой аромат-то по всей поляне от колодца, слыхали вы еще такой когда-нибудь?» – проговорили все в один голос. «Она, наша Заступница, открыто являет нам свое знамение, а я буду зарывать этот колодец, надругаться, значит, над этим знамением, да ни в жисть, пусть хоть сейчас меня убивают на месте!» Так ни один ни одной горсти земли и не бросил в этот колодец.

Стало вечереть. От колодца тонкий, высокий столб света поднялся вверх... «Понял, товарищ, что тут?» – несколько голосов обратилось к молодому брюнету. Тот ни звука не подал в ответ. Так ни с чем и ушли от колодца. Власти пробовали обносить лужайку колючей проволокой, ничего не помогает, исчезает проволока, а богомольцев не убывает, а все увеличивается. Светлый столб почти кажду ночь поднимается над этой лужайкой к небу. В конце концов, спутанной колючей проволокой завалили всю эту лужайку и перестали допускать к ней богомольцев. Но чудеса от колодца не прекращались. Несколько раз исчезала стража, и никто и понять не мог, куда девались люди. Несколько раз вся масса колючей проволоки сгорала. Вид витой колючей проволоки сохранялся, только серела она, а подойти, тронуть ее чуть-чуть пальцем, разсыпалась, как пепел. На чудо шли богомольцы из других губерний, чтобы поклониться чудесно явленному образу и взять святой водички. В народе даже говорили, что она идет вместо причастия, потому что не всегда стало можно причащаться, так принимают глоток этой воды. Были случаи, что советская стража убивала богомольцев. Но появившиеся Силаевские партизаны, в ответ на это, стали истреблять советския заставы. Наконец, в одну ночь икона Владычицы поднялась на небо. Облачно было. Вдруг (что было видно весьма и весьма далеко), от колодца поднялся светлый, светлый столб, светлее, чем всегда, осветив на широком пространстве облака, на которых и появился громадный, светлый образ Богоматери с Младенцем, и долго держался на облаках над тем местом. Не одна деревня могла наблюдать это, а вся округа... Потом образ стал медленно как бы входить в облако, одновременно бледнел и столб света. Наконец, образ скрылся в облаке совсем. Потух и этот свет.

Нынешнее историческое безвременье породило на Руси новый вид подвижника – странствующего священника. Тяжелый этот подвиг требует полного самоотвержения ради благовестия имени Христова, ради благовестия Истины в окутывающем нашу родину мраке Лжи и богоотрицания, дошедшего до самого отъявленного богоборчества.

Один такой странствующий священник вдруг очутился в наших краях. Страдная рабочая пора была в деревне, кончался сенокос, и надо было немедленно начинать жнитво, так как рожь уже вполне поспела. Но в праздничный день (местный церковный праздник), хотя за отсутствием священника службы в церкви села Георгиевского и не было, народ праздновал, и в подавляющем большинстве не вышел в поле на работы. Церковь была открыта. Народ входил, ставил свечи, молился и выходил... Некоторые шли на погост, помолиться на могилах. У церкви собралась значительная толпа людей. В этой толпе почти в полном составе оказался волостной исполнительный комитет, учитель Георгиевский, все трое Боевых и другие сельчане Георгиевского, и из той и другой Богдановки... Все галдят, разговаривают, по русской поговорке: у кого что болит, тот про то и говорит. В данный момент общим недугом оказалось отсутствие в селе духовенства, без которого церковь – сирота. Вдруг к этой толпе подходит какой-то странный человек, с сундучком за спиной, пристроенном на ремнях на подобие ранца. По виду – самый заурядный деревенский мужиченка, роста, пожалуй, высокого, с лица худощав, щеки даже втянуты, жиденькая, светлая бородка. Зато какие-то необыкновенные у него глаза, бездонно-глубокие, и в самой глубине их – словно искорки крестообразныя сверкают. На голове старенький, неопределенного цвета, картуз, сняв который, он сначала помолился на церковь, а потом приветствовал всех словами: «Мир честному собранию!» Реденькие, но, по видимости, длинные волосы были аккуратно уложены под картузом.

Новый человек сразу привлек общее внимание.

– Здравствуй, прохожий, – ответили ему.

– Позвольте малость отдохнуть здесь с вашей честной кампанией, а то уморился я вельми, – проговорил странник и, сняв с плеч сундучек, сел на скамейку и, поставив его подле себя, облокотился на него.

Новичка сразу обступили со всех сторон. Особенно им заинтересовались комитетские, так сказать, власть имущие. К нему подсел сам Ефремов, против него встали все трое Боевых, а секретарша спрашивает странника: «Кто вы такой, откуда и по какому делу пришли сюда?

– Да, ведь, я один, барышня, – отвечает тот, – ну и спроси меня, что тебе здесь надо. Ну да, впрочем, это как ты хочешь. Кто я такой? Странник. Ну скажем – Николай Цветков, захожий из дальних мест. Вот пришел, может работу здесь найду себе. Помимо всего прочего, я – ходячая универсальная мастерская: могу и сапоги шить, и самовар или что другое в хозяйстве запаять, швейную машину починить, и все такое прочее... А нет, так просто на хозяйственныя работы может кто возьмет. За платой я не гонюсь, кто что даст и спасибо, лишь бы как прожить, да был бы какой-то кусок для дальнейшего странствования.

Многие обратили внимание, что по разговору это не простой мужик.

– Да первые хоть мы возьмем, – отозвались Боевы.

– Ну вот и спаси Христос! Спаситель сказал: «Понеже сотвористе единому из братий Моих меньших, Мне сотвористе».

– Так-то оно все так, – заговорил Ефремов, – все это хорошо, да говорите – «помимо всего прочего». А вот это самое «все прочее-то», что он такое?

– Не надо спешить, друг мой, в свое время дойдем и до этого, – отвечает странник. Позвольте вот узнать: что у вас, праздник сегодня какой, что вы собрались у храма Божия? Дом Божий хорош у вас, полюбовался я, видно народ верующий, благочестивый у вас здесь.

– Дом-то Божий хорош, – отвечают ему, – да вот пустует. Праздник у нас нынче, а службы в церкви нет, потому – духовенство наше забрали на принудительныя работы (где-то окопы понадобилось рыть). Вот мы и разсуждаем здесь, где бы хоть какого-нибудь старенького, заштатного попа найти, пусть даже хоть на время. Больно уж неловко без попа-то.

– Вот оно что, – буркнул странник. Начал он соображать, что же за день сегодня, выходит. Святой равноапостольной мироносицы Христовой Марии Магдалины! Значит это ваш церковный праздник.

А затем, обращаясь в сторону Ефремова, говорит:  – Вот оно само собой дело дошло и до этого «всего прочего». Теперь я вам скажу, что я свя-щен-ник, – раздельно проговорил странник. Вот это и есть то самое «все прочее». Значит, опять Господь меня привел туда, где я нужен.

Сперва все с недоверием уставились на него, а барышня-секретарша с удивлением спрашивает его: «Свя-щен-ник вы? Правда? Не шутите? Как же вас зовут?»

– Какая здесь может быть шутка, священник, так священник. Он вынул из-под рубашки и показал свой иерейский крест. – Зовут меня отец Николай.

– Как же вы к нам, да еще в таком виде попали? – снова спрашивает она.

– А теперь, милые вы мои, ходить в таком виде самое удобное. В рясе по нынешним временам далеко не уйдешь, а я должен ходить. Взял я на себя вот такой подвиг, конечно, не один я, есть и другие такие, – странствуем по земле Русской, благовествуем имя Господне. А ты верующая, барышня? – в свою очередь спросил он ее.

– Она у нас настоящая мироносица, хоть сейчас бы за Христом пошла, – ответил за нее Ефремов.

Барышня покраснела и отозвалась:

– Смеются они надо мной.

– Верующая, так это очень хорошо. Какой тут смех, какой конфуз? Веровать в Бога – значит уметь понимать красоту жизни, каковая только и раскрывается верою в Бога. Знаю я, как наша молодежь искала красоту жизни, стремилась, стремилась к подвигу. Святое время было. На что променяли истинную красоту? Отец Николай поник головой. – Жалею, что не могу теперь совершить службу Божию в вашем чудесном храме. Устал – само собой, да утром, хоть сухарей с водой, да поел: служить нельзя. А если хотите, то в вечеру отслужим всенощную, а завтра утром обеденку, вот и почтим достойно мироносицу Христову, святую Марию Магдалину. День завтра рабочий, ну можем отслужить пораньше, ничего не потеряется, святая сама поможет в работах. Может быть, еще какой-никакой хорик соберется, с хориком-то все-таки чиннее выйдет.

– Да был у нас, авось соберем. Самый главный-то певчий вот кто у нас, – сказал учитель, указывая на Ивана Панкратьевича, – а я за регента.

– Ну вот и чудесно! Вот я, значит, с Божией помощью, со всеми вами и познакомился.

Миром было решено, что всенощная будет служиться в шесть часов вечера, а к тому времени отец Николай должен был отдохнуть и подкрепиться немного. Боевы позвали его к себе. Тяжело поднялся со скамейки отец Николай и, закинув за спину свой заветный сундук, поплелся за ними. Улучив момент, Иван Панкратьевич сделал мне многозначительный знак глазами, который я принял, как приглашение быть у них и, конечно, не преминул к обеденному часу быть там. Видя, что усталость и дрема одолевают гостя, добродушные Боевы устроили «странника» на отдых в сарае, на свежем душистом сене, покрыв его простыней из самотканного деревенского холста. Но, оставшись один, как потом разсказывал Иван Панкратьевич, отец Николай стал на колени и начал молиться перед образом, который всегда носил при себе. Потом лег и заснул, как говорится, мертвецким сном. Для него это был настоящий отдых, – не то, что где-нибудь в лесу, под елью или в старом заброшенном овине. Когда Иван Панкратьевич пошел будить гостя к обеду, он нашел его уже бодрствующим опять на молитве. Придя в избу, странник помолился на иконы и приветствовал домохозяев словами: «Мир дому сему!» Сразу обратил он внимание на духовныя картины, украшавшия стены. Не последние ли это отблески в прошлое уходящей Христовой России, не последние ли вздохи русской святости?

Старик Панкратий, хозяин дома, строго сказал всем: «Надо подойти под благословение к батюшке».

– Наружный-то вид у меня больно уж не священнический, вот, наверно, и стесняются, – сказал отец Николай и, вынув из-под рубашки свой иерейский крест, благословил всех им, и все приложились ко кресту. Пригласили садиться за стол. Отец Николай прочитал молитву и благословил трапезу.

Узнав, что гость странствующий священник, одна из женщин осмелела и спрашивает его: «А не бошься ты, батюшка, в такое страшное время ходить с проповедью? Опасно ведь. Люди сейчас хуже диких зверей стали».

– Правда-то оно правда, да робостью Царства небесного не достигнешь, дорогие мои, а самое главное – сейчас не о себе надо думать, а как бы спасти, кого еще спасти можно. Одного удастся спасти, и то хорошо, а если удастся спасти десяток, то как надо благодарить Бога за это. Так и смотришь, где хоть маленькая искорка добра, искорка веры теплится, надо ее попробовать раздуть в большой пламень. Иногда даже и там, где наружно не видно никакой искры, пытаешься зажечь пламень, и удается, Бог поспешествует.

После обеда отец Николай открыл свой заветный сундук, говоря: «В нынешней борьбе за душу человека, за душу русского народа есть три приема: короткое, но сильное, доходчивое поучение, за ним – исповедь, а потом причастие Святых Таин. И поэтому мне всегда необходимо иметь при себе запасные Святые Дары. И когда я служу, всегда стараюсь их заготовить себе. Но в моем странствовании могут возникать и всякия непредвиденности... Поэтому при мне всегда святой Антиминс, на котором совершается божественная Литургия, епитрахиль, и все, что потребно для совершения Божественной Литургии, можно сказать – алтарь у себя за плечами. Маленькая, складная серебряная чаша, сделал мне один мастер, такой же дискос, копье, лжица... И – полный, мною от руки написанный служебник на все случаи, на все потребы».

Он показал свой сундук, который имел два отделения: одно – техническое, где различные инструменты, и другое – святое, вмещающее в себя необходимыя богослужебныя принадлежности. Сверху же толстая книга, написанная от руки тушью. «Вот тут у меня службы на все потребы», – объясняет он, и дает мне посмотреть эту книгу, написанную мелким, четким почерком. Смотрю – там старые русские романсы и прочая всякая всячина, разнообразие удивительное. Я вопросительно посмотрел на него. «А ты не удивляйся» – отвечает он на мое недоумение. «Сколько любопытных разглядывало у меня эту книгу, и возвращали приговаривая: молодец, товарищ, живешь, не унываешь. А я отвечаю: Зачем унывать, когда жизнь такая интересная. А ты гляди вот». И он объяснил мне секрет этой книги. Действительно, там было все нужное для каждой требы, для каждого богослужения. – «Теперь церковную книгу могут и отобрать, да еще и посадят, а без служебника все-таки нельзя, а над этой потешаются, а сути-то ея и не находят пока что. В наше время надо быть «мудрым, как змий», как учил Сам Христос Спаситель».

Всенощная затянулась довольно долго и прошла при исключительном стечении молящихся. Церковь не только не вместила всех, но была и снаружи окружена народом. Прекрасно пел хор. Под конец службы отец Николай сказал краткое поучение. Голос его звучал очень громко, так что стоявшие и снаружи, но неподалеку от окон, могли слышать. Говорилось о грехе и о последствиях его еще в этой жизни. «Семя доброе дает добрый плод, худое семя дает худые и всходы, острые шипы которых будут наносить кровавыя раны тому же самому, кто это семя посеял.

В жизни человека сеяние доброго семени – исполнение воли Божией, Его святых заповедей, которое всегда приносит сладкие плоды и в этом мире, а особенно в жизни будущей. Засевание же семян худых – это жизнь противу заповедей Божиих, нарушение воли Божией, которым человек оскорбляет своего Творца и которое еще здесь на земле приносит ему горькие плоды – страдание в жизни, и готовит страшную участь в жизни будущей.

Семена добрыя – богоугождение в жизни – святость; семена худыя – нарушение заповедей Божиих – грех. Избери себе, православный христианин, в этой жизни семена добрыя, чтобы получить и добрые плоды. Знай – человек был создан без греха, святым и поселен Богом-Творцом в раю. Его назначение было: блюсти рай, в котором он поселен, и, наслаждаясь его красотами, славить своего Творца и исполнять Его самыя легкия заповеди. Но человек не был связан святостью. Творец наградил его свободной волей. Ибо в очах Господа Бога только та добродетель имеет подлинную ценность, кторая не вынуждается, а является свободным изъявлением сердца, тогда как грех, овладевая человеком, отнимает у него эту свободу, связывает его, делая его своим пленником. Человеку на выбор были даны: послушание и преслушание. И он, будучи прельщен лукавым, избрал «преслушание». Не заповеди Божии были тяжелы, а оказалось тяжко само послушание, как бы заповеди легки ни были. Святость есть нормальное, здоровое состояние души человека, грех – болезнь ея. Как разныя бывают болезни тела, более тяжелыя и более легкия, простыя и заразныя, так и разныя бывают болезни души. Но против болезней тела существует медицина, которая постоянно совершенствуется. И часто человек, благодаря вмешательству медицины, поправляется от тяжелого недуга и становится еще здоровее. Так же и болезни души. А как показывает сама жизнь, болезни души почти все в большей или меньшей степени заразительны. Единственным средством против них является только слово Божие, а единственной лечебницей – Церковь Христова, где невидимо присутствует Сам Великий Врач душ и телес Иисус Христос. Только с верой приди к Нему, не уйдешь не исцеленным. Согрешил, – приди, покайся, попроси прощения, и Он простит. Согрешил весь народ, весь народ должен и каяться. Будем молиться Господу: «Пошли нам, Господи, дух покаяния!» Молитвами святыя мироносицы и равноапостольныя Марии Магдалины, помилуй нас! Аминь».

После всенощной отца Николая пригласили в волостной комитет.

Здесь собрались: сам председатель Ефремов, барышня секретарша, прозываемая мироносицей, председатель «комитета бедноты», сельский учитель, отправивший сына к «белым», и двое молодых Боевых.

Странствующий священник для всех, конечно, явился диковинкой, и всем хотелось поговорить с ним, послушать его, тем более, что он столько русской земли исходил и столько повидал видов.

– А здесь вот уже святой иконы нет, – войдя в комнату комитета, проговорил отец Николай, крестясь на пустой угол. На что Ефремов ответил:

– Мы-то – русские, а учреждение советское, и видимость советского должна быть соблюдена, хотя бы только для того, чтобы под этой видимостью советской скрывать уже, быть может, последки русской сущности. Вся надежда на Бога, если мы еще имеем право надеяться! «Беззакония наша превзыдоша главу нашу!»

– Прав ты, родной. Да кто же, как не Бог, может вытащить из этого омута? И со дна его все равно надо взывать к Богу!

Самовар и обилие деревенской снеди появилось на столе, ватрушки с творогом, с картошкой, пироги с грибами, блюдо яиц.

– Приветствуем вас, батюшка, от всего нашего усердия, проговорили почти все одновременно.

– Да лучше скажем не «вас», а «тебя», – я уж так привык в моем странствовании. Чайком-то охотно побалуюсь в вашей доброй кампании, – проговорил отец Николай, взглянув на самовар. «Грешный человек, признаться, питаю слабость к нему, только в моем странствовании далеко не всегда это удается».

– Ну вот и милости просим. Рады доставить тебе это удовольствие.

– Буду говорить с тобой, отец Николай, совсем запросто, – приступая к чаепитию, проговорил Ефремов. По нашему времени все то, что ты высказывал, и вообще весь твой подвиг страннический на нынешнем языке называется самая настоящая контр-революция. Опасная ваша, вот таких странников, миссия.

– Что тебе сказать на это? Ведь вся жизнь человеческая, особенно теперь, полна опасностей. Спишь, как говорится, и то можешь выспать себе беду. Но, как псалмопевец Давид говорил: «Аще и пойду посреде сени смертныя, не убоюся зла, яко Ты со мною еси!» Значит, когда чувствуешь своим попутчиком Господа Бога, никакая опасность не в опасность.

– Так-то оно так, но можно и на таких напасть, с которыми вот так не поговоришь.

– А я с такими и не буду говорить.

– Как же их распознаешь, ведь на лбу у них не написано?

– Пожалуй, что и написано. У каждого человека есть на челе свой знак. Скажу тебе, что куда бы я ни шел, я вижу впереди себя крестик, который и водит меня во всем моем странствовании. Полем ли, лесом ли иду – крестик всегда впереди меня, и я всегда весел, спокоен. Но бывает и так, что крестик вдруг исчезает передо мной, тогда я останавливаюсь и в молитве спрашиваю Господа Бога: «Скажи мне, Господи, путь, в оньже пойду». В этих странствованиях и начинаешь познавать, как люди некогда говорили с Богом и как Он им отвечал... Помолившись так вот, оглянешься на все четыре стороны, не появится ли где мой путеводный крестик, и вдруг видишь его не в том направлении, куда шел, а в совершенно ином, туда и направляешь свои стопы. И так приходил всегда куда надо. Так и людей распознаешь. Видишь у человека чистое, светлое лицо и крестик на челе, смело подходишь к нему, не боишься и говорить с ним. Вот и у вас здесь, ни в комнате, ни на ком из вас нет того знака, который бы показывал опасность. Случается видеть у человека на челе крест в терновом венце, это знак его мученичества. К такому и подход особый нужен, для беседы с таким нужны особыя и слова, и оне как-то сами собой приходят, умудряет Господь. Теперь на каждом шагу приходится видеть не только сатанинскую пентаграмму, но и образину самого Сатаны. Таких людей, конечно, сторонишься. Это те, которыми Сатана уже завладел безраздельно. А иногда бывает как бы некое указание вступить в беседу и с таким. Это, значит, еще такой, который стоит на распутье, и его надо выводить на правую дорогу. Бывали у меня на исповеди и комиссары, и чекисты, и прочие самые отъявленные душегубы. Это были такия исповеди, которыя на нормальном человеческом языке и передать нельзя. Открывался такой ад в человеке, от которого он сам же приходил в ужас. И почти каждый из них выражал намерение: чтобы отделаться от всех этих ужасов, которые неотступно преследуют его – покончить самоубийством. Вот тут и надо бывает доказывать, что этой мерой человек не только не освобождает себя от всех ужасов преисподней, но ввергает себя в нее уже безвозвратно. Сейчас она только в нем, и то уже начинает жечь его, но тогда он сам весь уже попадает в эту преисподнюю на веки. Человек уставится испуганными глазами и спрашивает: «а что же тогда делать?» И начинаешь объяснять, что есть только один путь избавиться от всех этих ужасов и в настоящем, и в будущем – путь покаяния: излить все чистосердечно духовному отцу, с намерением отойти от этого зла, и причаститься Святых Таин. А потом уже стараться какими-нибудь добродетелями заглаживать свои преступления. Разбойник на кресте покаянием спасся и попал в рай. Если же после исповеди и причастия снова приняться за это же злодейство, то значит – накликать на себя еще больших ужасов, и тогда, конечно, можно дойти до самоубийства. В одном месте, это было в другой губернии, зашел я в чайнушку, которая еще какими-то судьбами уцелела, чтобы взять стакан чаю, хоть и без сахара, чтобы свой сухой хлеб размочить. Вслед за мной туда же заходит молодой человек, видно, что ихний, одет во все кожаное, подходит прямо ко мне, словно его кто-то ко мне направил. «Ты, говорит, я вижу, не простой человек, выслушай, что я тебе разскажу, и научи, что мне делать». Я говорю, что я такой же человек, как и все люди, простой странник. «Нет, говорит, вижу, что не простой, хоть и странник, лучше не отказывайся, а помоги». Тогда я говорю ему, – очень не подходящее здесь место для разговоров. «Ну, говорит, пойдем ко мне. У меня только одна мать, да и та тебя не увидит». Благословясь, пошел за ним. Вошли – комната полна всякого оружия. «Не пугай-ся, говорит, всего этого». Усадил меня подле стола на стул, а сам куда-то вышел. Вернулся, – «я, говорит, сказал, чтобы нам приготовили закусить, пока мы здесь разговариваем». Сев против меня, он и начал мне в полголоса разсказывать. – «Замучил меня один страшный сон, который уже видится мне и наяву».

В ширину, насколько глаз может охватить горизонт, тьмы отвратительных чудовищ с оскаленными челюстями и окровавленными мордами, тянут огромный невод, в котором, как рыба, бьются в страшных корчах и судорогах люди. И все новых и новых захватывает этот страшный губительный невод. И он видит себя, и многих других, подобных ему, что и они вместе с этими страшилищами тянут этот невод, стараясь загнать в него побольше жертв. Да еще одно из чудовищ погоняет его – чтобы старательнее загонял в этот невод людей, и так раз ущипнуло его своими когтями, что даже, проснувшись утром, тот почувствовал боль в руке и увидел на ней большия кровоподтеки. Потом такия чудовища стали разбегаться по всей земле, сокрушая кресты, разрушая церкви... Что это значит? А боль в руке не проходит, а все дает себя знать. Вот эта-то боль и заставила его задуматься над его чекистской профессией, сон, мол, значит, имеет какое-то отношение к действительности. И до того замучил человека этот сон, что он буквально стал как помешанный и хотел уже на себя руки наложить. Разсказал он мне все и уставился на меня глазами, словно ожидая моего приговора. Что можно здесь сказать? – говорю ему. Твое безотвязное страшное видение тебе ясно показывает, что ты служишь дьяволу и что он к своим рабам очень немилостив, о чем говорят кровоподтеки на твоей руке. Ты сейчас во власти Сатаны, его подданный, и ждешь от меня, чтобы я научил тебя, как избавиться от этого кошмара, который начинает тебя преследовать не только во сне, но и наяву. Что для этого нужно? Прежде всего нужно выдти из этого сатанинского подданства, стряхнуть с себя его власть, порвать со всем его богопротивным делом, перестать заманивать и загонять в дьявольския сети людей, чтобы не было так, что – погибший и других тянет на погибель... И затем – каяться надо. Великое дело – покаяние! Раскаиваясь, поведать все содеянное зло на исповеди духовнику, причаститься Святых Христовых Таин, – вот и прекратится вся бесовщина, и почувствуешь себя свободным человеком. А потом в жизни так уже и следует идти путем покаяния, стараясь заглаживать свои прежние грехи, короче говоря: будь своим Богу, а не Сатане. Не следует предаваться мысли, что тебе уже нет прощения. Богу мил всякий кающийся грешник. В этом нас уверяет притча о блудном сыне, сказанная самим Спасителем, которую я ему тут же и разсказал и заставил его повторять за собой псалом «Живый в помощи Вышнего...».

Прочитал он. И говорит мне решительно: «Хотел бы я принести свое раскаяние теперь же, не откладывая в долгий ящик. Да вот вопрос, где такого священника теперь найти, которому бы можно было довериться, излить всю душу». Тут я говорю ему: – Вот я и есть священник. Хожу по стогнам нашей России, разыскиваю изувеченных душой и, как милосердый самарянин, стараюсь их подбирать и врачевать именем Божиим. Мне и открой все свои раны, как бы оне гнойны ни были, и я возолью на них мне свыше порученное масло и вино. Авось Бог поможет, и уврачую.

И я приступил к исповеди, которая длилась долго. Порой у меня пробегал по коже мороз, выслушивая признания кающегося, да и сам он настолько был потрясен всеми воспоминаниями, что разревелся на исповеди, как дитя, так что насилу я мог его успокоить. Потом причастил его. Сразу изменился с виду человек. Ночь и день остался я у него. Вышла и мать его ко мне, которая весьма удивилась такой внезапной перемене в сыне к лучшему. Многое и о многом было переговорено за ночь... Избрал себе путь иноческий молодой человек. Ушел в глухой-глухой монастырек. Через месяц я проведал нового инока и только порадовался с игуменом его полному перерождению. Не медлит Бог, если воззовешь к Нему: «Господи, воздвигни силу Твою и прииди во еже спасти нас!»

Я с своей стороны могу только сказать, что вот такие отшельники, прошедшие все: огни, воды, медныя трубы и волчьи зубы и, наконец, себя отдавшие Богу, оставшиеся только наедине с Ним, все понявшие, и будут основанием для возрождения нашей России, возстановления веры в ней. Как было давно когда-то сказано: «За веру возстанут из народа неизвестные миру, и возстановят попранное». Слышите?! За веру! Русь собиралась во имя Христово и склеивалась цементом веры Христовой. Выветрился этот цемент, пала вера, и Русь разсыпалась. Не в политических или каких-то социальных посулах дело, а в возстановлении Веры, как камня краеугольного державы Российской. А чтобы найти – надо искать! «Ищите и обрящете» – сказал Спаситель» – закончил свой разсказ отец Николай.

Начался в некотором роде взаимный обмен мнений. Вступил в разговор учитель.

– «Пока что в нашем понимании еще никак не укладывается все то, что творится теперь в России. Были разные периоды в Русской истории – и очень тяжелые. Взять хотя бы то же смутное время. Но и оно во всех своих самых тяжелых, самых уродливых проявлениях, есть все-таки период Русской, нашей Истории. Эту же революцию нельзя назвать нарождающимся новым периодом Русской Истории, скорее, она есть начало ликвидации Русской Истории. Что это за власть, да еще называющая себя «народной», которая, как говорит бывший революционер Силаев, – в Боге видит помеху для благоустроения жизни народной? Тут что-то не то, не заботами о народном благе пахнет. Начнем разбирать, кто сделал эту революцию. Ее состряпали господа во исполнение масонских заданий. Мужик только соблазнился, присоединился к ней и по-своему использовал ее. И то он теперь понял, что сделал ошибку, почувствовал как революция стала отыгрываться на его же спине. Но близок локоть, да не укусишь. Теперь не только в каждом уезде, а в каждой волости следовало бы иметь специального писца, который записывал бы все, что творится в волости. Вот это был бы настоящий материал для истории, а не то, что какой-то там цветной историк будет расписывать, пропуская все через призму своих личных взглядов и убеждений. Как бы ты сказал, отец Николай, – что у нас случилось? Почему пропала национальная Россия, и долго ли будет вот такое продолжаться?»

– «Куда бы я ни приходил, мне всюду приходится наталкиваться на этот вопрос. На него я коротко ответил в заключительных словах моего разсказа о раскаянии чекиста. В своем Крещении Россия была обручена Христу, и пока была верна этому союзу, жила верой в Него, перемогала в Истории все беды и росла, крепла. Ибо стояла на крепком фундаменте. А когда отступила от Него и потеряла свою веру, оказалась без основания, и упала. Если же предпринимать историческое изследование причин великой российской катастрофы, то надо опуститься, примерно, на двухсотлетнюю историческую глубину. Так глубоко сидят корни этой катастрофы. Припомним здесь пророческий разговор Петра I с Императрицей – стихотворение графа Алексея Константиновича Толстого:

  – Государь ты Наш батюшка, государь, Петр Алексеевич,

 А что ты изволишь варити?

– Кашицу, матушка, кашицу, кашицу, государыня, кашицу.

 А где ты изволил для нея круп достать?

– За морем, матушка, за морем, за морем, государыня, за морем.

 А кашица-то выйдет ведь крутенька?

– Крутенька, матушка, крутенька, крутенька, государыня, крутенька.

 А кто-ж ее будет расхлебывать ?

– Детушки, матушка, детушки, детушки, государыня, детушки!

И вот двести лет варились эти «заморския крупы» в русской печи, и эта кашица поспела как раз к нашему времени и досталась расхлебывать нам. Сколько времени это будет продолжаться? Когда ученики спросили Спасителя: «Господи, в лето ли сие устрояеши царствие израилево?» Он отвечал им: «Несть ваше разумети времена и лета, яже Отец положи во своей власти. Но приимите силу, нашедшу Святому Духу на вы, и будете Мне свидетелие...» Только такой же ответ может быть и на этот вопрос. Надо взывать к Духу Святому: «Царю Небесный, Утешителю, Душе истины, Иже везде сый и вся исполняяй, Сокровище благих и жизни Подателю, прииди и вселися в ны...» Ничего не надо так больше желать, как только, чтобы Он вселился в нас. Вселится – вот все и переменится!»

Почти целый месяц пробыл отец Николай в этих краях. Работал с крестьянами в поле, никогда не упуская случая сказать краткое, но вразумительное поучение. И как все полюбили его. Наконец, в один прекрасный день, отслужив литургию при наполненном храме, он попрощался со всеми, поблагодарил за гостеприимство и – ушел, оставив о себе самыя лучшия воспоминания. В атмосфере начинало чувствоваться приближение военной грозы.

«Бывалый».