О направлениях в религиозно-умственной жизни

Направлениями в религиозно – умственной жизни вообще мы называем неодинаковое понимание требований христианства и задач христианина. Такие направления всегда можно находить, как скоро религиозно-умственная жизнь не вовсе погасла в известном христианском обществе. Изучаемая нами эпоха IX, X, XI веков восточной церкви, как показала история богословской литературы этого времени, – не была особенно богата проявлениями богословского мышления; но во всяком случае это время не было временем его решительного упадка. Господствующая церковь строго держалась идей и понятий, выработанных восточною церковью в период ее блестящего развития в III, IV и V веках. Но в этом единстве, которое отпечатлевалось на тогдашнем состоянии церкви, можно подмечать и оттенки разнообразия, когда представителям современной церкви приходилось высказывать свое мнение касательно тех или других вопросов церковной жизни и практики. Эти-то оттенки в воззрениях мы называем направлениями, хотя в большинстве случаев мы не можем сказать: были ли подобные воззрения разделяемы многими, или оставались принадлежностью немногих. Далее, из среды господствующей церкви выделялись лица, которые высказывали громко, в своих сочинениях, или тихо, в частных беседах, о нуждах и потребностях церкви, желали перемен, реформ, высказывали большее или меньшее недовольство данным состоянием церкви, выступали с критикою этого состояния, и заявляли: чего бы они хотели для блага церкви. Все это в большей или меньшей мере можно встречать в среде самой церкви. Как более определенные и решительные направления в религиозно – умственной жизни того времени были еще направления еретические, довольно свежие или обновленые. Они выходили из определенных, правильно или неправильно понятых потребностей церкви, и выражали собой религиозно – умственные интересы времени, хотя эти движения происходят не в самой церкви, а так сказать на окраинах ее.

I. Лучшим выразителем общецерковного богословского направления времени, давшим назидательные уроки церкви и на будущее время, был, без сомнения, ученейший и глубокомысленнейший Фотий. Его богословствование обширно, глубоко, верно традициям церкви. Это было строго-ортодоксальное направление. Обозревать весь круг его богословских идей было бы задачей слишком длинною. Для наших целей совершенно достаточно будет изложить воззрения Фотия на те вопросы религиозной жизни, которые задавало само время, и ответ на которые в его сочинениях составлял ответ самой церкви: как понимались ее идеи и потребности представителями тогдашнего христианского мира. Словом: изложим такие воззрения Фотия, которые выставлялись им в противоположность каким либо другим воззрениям, которые церковь не признавала за истинные. Во имя таких потребностей главным образом развиты были Фотием подробно идеи о церковном предании, о церкви и иерархии⁴⁴². Главные мысли его в настоящем случае состоят в следующем. Не одно Св. Писание, но и предание есть источник Откровения, есть норма при решении спорных вопросов. Преданного учения следует твердо держаться, и предания апостольские и святоотеческие высоко чтить. Противоречит тем, которые говорили о тайнах по внушению Духа Божия, опасно; так же, как опасно доверяться лишь собственным человеческим мыслям и своей рассудочной способности⁴⁴³. С таким же уважением, как и Св. Писание, мы должны принимать слова знаменитейших учителей церкви. Отцы церкви имеют для нас двоякое значение: 1) Как истолкователи Св. Писания и 2) как свидетели неписанного учения, они пополняют то, что не записано в Св. Писании. – Они имеют значение как истолкователи последнего. Это церковное правило – замечает Фотий, – что должно истолковывать Писание сообразно с согласным объяснением отцов, в особенности в том, что касается веры и нравственности⁴⁴⁴. Но что относится до чисто экзегетических вопросов, то в подобных случаях отцы часто не соглашались между собою; здесь должны иметь место самостоятельные суждения. Некоторые патристические объяснения были недостаточны, и позднейшие лица давали более удовлетворительные объяснения. Хотя, замечает Фотий, древние экзегеты не всегда правильно толковали Писание, однако мы должны высоко ценить эти толкования; потому что они первые начали заниматься этим делом и исполнены были истинно религиозного духа, они положили начало научного знания⁴⁴⁵. Отцы, далее, по Фотию, должны иметь важное значение, как свидетели неписанного христианского учения. В этом случае Фотий рассуждает: если известная догматическая истина не может быть доказана из Св. Писания, то ее нужно доказывать по крайней мере из писаний отеческих. Здесь мы должны держаться учения, какое находим у сонма отцов⁴⁴⁶. Отдельные отцы могут погрешать, как напр. погрешали Дионисий Александрийский, Палий, Мефодий, Ириней, оба Климента Пантен, Ипполит, Памфил⁴⁴⁷); но все, в чем согласны отцы, – это служит нормой веры. Отцов, живших до

времени никейского собора, кажется, Фотий не особенно высоко ценит. Пред всеми отцами Фотий отдает предпочтение Афанасию Великому, который, по его выражению, поистине восприял участие в благодати апостолов, Ípиropию Богослову, Василию Великому, Иоанну Златоусту, Дионисию Ареопагиту, глубине мыслей которого он удивляется, Кириллам Александрийскому и иерусалимскому, Епифанию, Ефрему. Из латинских отцов Фотий воздает высокие, хвалы Льву Великому и Григорию Великому. Амвросия, Августина, Иеронима он считает за отцов церкви, но с некоторыми взглядами их борется, когда эти взгляды противоречат учению других отцов⁴⁴⁸. Многих из писателей церковных, которые в древности считались знаменитейшими, Фотий не причисляет к отцам церкви. Напр. ученейшего Оригена он называет „многоученым или лучше сказать – его же слова – многолживым“⁴⁴⁹. Также церковного историка Евсевия он исключает из ряда свидетелей церковного предания; обвиняет его в арианстве и в оригенистических заблуждениях⁴⁵⁰.

Носительницей истинно церковного предания есть церковь. Церковь и ее значение в христианском мире Фотий описывает в самых высоких чертах. Христос един – говорит Фотий – члены же Христовы многие, но все верующие составляют единое тело – церковь. Церковь составляет единое тело, глава коего Христос. Христос и церковь есть единственное, совершенное тело. Учение церкви божественно и непогрешимо. Что она решила на соборах, то должно полагать конец всяким спорам. Отлучение от церкви величайшее наказание. Церковь с ее кафолическою верою отлична от синагог еретиков. На ереси и еретиков Фотий смотрит самыми строгими глазами. Сатана, говорит Фотий, есть собственный виновник и распространитель ересей, он же и учитель еретиков. Ересь есть тягчайшее преступление против Бога, так как она злоупотребляет словом Божиим, искажает истинную веру, низвергает души в погибель; верующие должны избегать всякого общения с еретиками. Ересь большею частью держится простой буквы Писания, между тем истинная религия более следует духу, чем букве. Ереси являются тогда, когда кто-либо из желания славы и из стремления к оригинальности вводит новые учения, противные преданию. – Представительство и истинное выражение церкви составляет иерархию Впрочем об иерархии Фотий говорит очень немного. Сонм епископов, рассуждает он, составляет наследников апостолов, этих продолжателей служения Христова. Епископы – светильники и вожди, назначенные просвещать верующих⁴⁵¹.

По требованию обстоятельств времени Фотий должен был с особенною силою и подробностью раскрывать православное учение о почитании Богоматери, св. угодников и св. икон. Он должен был в подобных вопросах выделить строго церковное направление богословствования от других направлений в решении тех же вопросов, направлений ложных, не церковных, еретических⁴⁵². Достоинство Марии, Матери Божией, Фотий раскрывает в чертах самых возвышенных. В проповеди, сказанной им в праздник Рождества Богородицы, он показывает, в какой тесной связи поклонение Пресв. Марии стоит с поклонением Самому Христу. Праздник в честь ее Рождества он рассматривает как корень всех остальных христианских праздников. Ее рождение положило первое основание ко спасению мира⁴⁵³. Далее он раскрывает в своих сочинениях, что Мария есть истинная Богородица, Матерь Божия. Она по праву, рассуждает он, называется и почитается Богородицей, так как она в собственном смысле и поистине родила Воплотившееся Слово. По наитию Св. Духа, кровь Девы соделалась телом и чрез это совершилось вочеловечение Слова, которое от Нее действительно восприяло плоть⁴⁵⁴. Матерь Божия должна была быть девою, ибо как первый человек создан из девственной земли, так из девственного чрева должно было произойти второе творение (т. е. искупление); никакое возбуждение страсти не имело места в рождении Искупителя. О почитании Пресв. Марии Фотий говорит⁴⁵⁵): ей должно быть воздаваемо поклонение непосредственно после Христа и прежде всех святых. Мария свыше высочайшего в рожденных от жены, – выше Иоанна Крестителя⁴⁵⁶.

После Пресв. Девы Марии, по Фотию, следует воздавать поклонение св. угодникам. Между святыми первое место Фотий отводит мученикам. Их преимущество уже видно из того, по нему, что образовался церковный закон, чтобы при освящении алтарей в них влагались именно мощи мучеников, потому что, рассуждает Фотий, относительно их мощей не может быть сомнения, что они святы и подают освящение, между тем как относительно других святых это не столь ясно. Кирилл Александрийский, по словам Фотия, был первым лицом в церкви, воспользовавшимся мощами просто святых угодников для освящения вновь созидаемых церквей, вместо мощей мучеников. По Фотию, жилище одного знаменитого умершего аскета Кирилл освятил в церковь, не привнося сюда останков какого-либо мученика⁴⁵⁷ .

Кроме учения о почитании святых, Фотий сообразно с нуждами времени раскрывает в своих сочинениях строго церковное учение о почитании икон. Он доказывал, что иконоборцы подобны язычникам, иудеям и манихеям и суть ученики оных, что они хуже, чем симониане и карпократиты, что иконы также древни, как и христианство и крещение⁴⁵⁸. Вообще у греческих богословов VIII и IX века утвердилась мысль, что иконопочитание в особенности приличествует христианству и соответствует той высокой степени откровения, на какой стоит оно (христианство), так как невидимое Божество Ветхого Завета со времени видимого явления Сына Божия в Новом Завете самым внутренним образом соединилось с чувственным человеком; в изображении воплотившегося Слова, рассуждают они, выражается вера в Его воплощение. Фотий с своей стороны замечал: кто отрицает, что Христа можно, живописать, тот отрицает, что Он был истинным человеком. Отрицающий почитание св. икон хуже, чем иудей, он более него достоин отвращения, гораздо нечестивее и безбожнее⁴⁵⁹ . В особенности достоин поклонения, рассуждает Фотий, крест Христов; крест есть образ древа жизни райского. Крест, на котором распростерто было тело Господа и на котором излита спасающая мир кровь, заслуживает поклонения; а затем заслуживают того же и копии с него, поскольку чрез них обращаются в бегство демоны и врачуются многоразличные страдания, ибо благодать, бывшая в действительном кресте Христовом, распростирается и на его позднейшие подобия⁴⁶⁰.

Для характеристики строго церковного направления, какое выражает Фотий в своих многочисленных сочинениях, весьма важно знать, как он смотрел на обрядовую сторону церкви, находил ли необходимым единообразие ее во всей церкви, видел ли в уклонениях от обычаев господствующей восточной церкви дело прямо предосудительное и опасное. Вообще status quo обрядовой стороны считал ли он признаком православия? Если взять во внимание „окружное послание» Фотия против латинян⁴⁶¹), то мы недалеки будем от той мысли, что этот патриарх ставит обрядовую сторону церкви чуть ли не наравне со стороною догматическою в церкви. В самом деле, обличая латинян за те по преимуществу обрядовые нововведения, какие дозволяли себе латинские миссионеры в народе болгарском, Фотий писал вообще, что „они всячески ухищряются новопросвещенных развратить и отторгнуть от правого и чистого учения непорочной христианской веры». В частности, изобличал латинян в неправильном посте в субботу, Фотий замечал, что „и малое отступление от преданий ведет обыкновенно к совершенному пренебрежению христианского учения»; далее, раскрывая неправильность в практике римской, состоящую в том, что латиняне начинают четыредесятницу поста неделею, в которую позволялись на Западе сыр и яйца, Фотий уверял, что это – опасное „совращение с правого и царского пути» веры; далее, в римском учении о безбрачии священников, Фотий видит ничто иное, как проявление ереси манихейской. Вообще Фотий в указанном послании латинскую церковь за указанные отступления вместе с другими отступлениями считает достойною „многих осуждений», находит, что общий суд должен „предать латинян тому огню, какой определяют для отлученных глаголы Божии».

Но, нам кажется, судить по этому окружному посланию о действительном духе и направлении Фотия в отношении к вопросу о значении обрядовой стороны в церкви было бы не совсем справедливо. Послание это написано под влиянием полемического ожесточения на латинян, наделавших так много смут, произведших своим нетактичным образом действования такой соблазн между болгарами. Гнев на противников не давал места спокойному обсуждению дела со стороны Фотия. Нам кажется, религиозный дух и направление Фотия в данном вопросе гораздо лучше выражает другое его послание, писанное в Рим ранее рассмотренного и в котором он разбирает вопрос, нас интересующий, sine ira et studio. Мы говорим о послании Фотия к папе Николаю, написанном этим патриархом тотчас после собора Константинопольского 861 года. В нем Фотий развивает самый возвышенный взгляд на значение обрядовой стороны церкви, – взгляд достойный такого великого мужа, каким был Фотий. Здесь он раскрывает, как много в отдельных церквах местных особенностей в церковных учреждениях, которые (особенности), являясь вследствие свободного, естественного развития данных церквей, не мешают им быть однако истинными церквами. Вот как рассуждает Фотий: „что утверждено чрез определение вселенских соборов, то должны все сохранять. Но что какой-либо из отцов частным образом постановил, или что узаконил местный собор, то хотя не может быть рассматриваемо как суеверие в практике соблюдающих таковое, но за то и не принимающие подобных узаконений не подвергаются никакой опасности, если не соблюдают их. Так одни бреют и стригут бороды сообразно с местными обычаями, а другим это запрещено соборными постановлениями. Так мы постимся только в один субботний день⁴⁶²), и если бы мы стали поститься и в прочие субботние дни, то это было бы зазорно, но другие постятся более одной субботы, тамошнее предание считается утверждающимся на обычае, вопреки самым канонам, и с этой точки зрения избегают осуждения. В Риме ни один священник не может жить в законном браке, но мы научены и единобрачных возводить в священники, и если кто отказывается принимать из рук их евхаристию, то мы таких отлучаем. Если бы кто у нас, миновав рукоположение пресвитерское, рукоположен был из диакона во епископа, то допустил бы весьма важное нарушение, а у других это все равно. Во многих странах совершенно запрещено монахам употребление мяса не ради отвращения к нему, но ради воздержности; но в иных местах соблюдается такое воздержание только в известное время. Я слышал от людей достойных веры, что в Александрии от имеющего быть епископом требуется обет – никогда не воздерживаться от мясных яств, что вошло здесь в обычай по какому-нибудь особенному случаю. У нас монахи не отказываются от своей одежды, когда принимают обязанность клирика; но у иных это бывает не так: если монах возводится в епископы, он отлагает свои прежние одежды и стрижет волосы на голове». Как ни различны обряды церковные, которые Фотий перечисляет здесь, он однако не считает себя вправе осуждать их. Он замечает вопреки тем, если бы кто пожелали этого осуждения: „многие церковные правила одним преданы, а другим неизвестны. Кто принял их и нарушает, тот достоин наказания, но кто не имеет их, почему должен подлежать наказанию? “⁴⁶³. Вот тот истинно христианский, гуманный взгляд, которым смотрит он на разности обрядовые, разделявшие издавна различные церкви одну от другой⁴⁶⁴.

II. К сожалению в дальнейшей истории церкви восточной утверждается не столько этот любвеобильный примирительный взгляд на разности церковные, сколько тот взгляд Фотия, который выражен этим патриархом в его окружном послании, взгляд через чур строгий и не совсем справедливый. Насколько подобный ригористический взгляд начал утверждаться в церкви, это сделалось ясно, в особенности когда в XI веке возгорелись споры церкви восточной с церковью западною. Как скоро случилось это, взгляд Фотия утрированный, чуждый снисхождения, выраженный им в сказанном послании, делается руководящею нитью для многих представителей восточного богословствования. Таким образом создавалось направление, которое можно назвать консервативно-ритуальным. Разительный пример указанного направления представляет патриарх Михаил Керуларий (XI в.. Керуларий, хотя быть может и не без достаточных причин, но во всяком случае без должного снисхождения, нападает на некоторые церковно-обрядовые разности латинской церкви. Он видит в этих разностях как бы такое дело, которое грозило самою великою опасностью для допускающих оные. Так в своем известном полемическом послании против латинян Керуларий⁴⁶⁵), обличая латинян в том, что они совершают евхаристию на опресноках, что они постятся по субботам (в четыредесятницу), что они едят удавленину, что они имеют некоторые неважные богослужебные особенности, однако делает при этом такой вид, как будто бы дело шло о коренных догматических отступлениях. Он писал на Запад: „отчего вы не обращаете внимания на такие погрешности свои, не познаете их, и не исправляете народы и себя (обращение к епископам), вы, которые должны будете дать ответ в этом Богу? Неужели вы презрите то, чему учили Петр, Павел и другие? Вы обольщаете себя и народ, а о чем я пишу, тому учили Петр, Павел и другие апостолы, учил Сам Спаситель, и то восприяла св. кафолическая церковь и доселе свято хранила. Исправившись и вы храните это. Опресноки и субботы предоставьте жалким иудеям, равно как и удавленину язычникам, дабы нам быть чистыми и непорочными, неповрежденными в правой вере и быть единым стадом единого пастыря Христа». С этими замечаниями Керуларий обращается не к кому-нибудь одному, а ко всем, как он говорит, епископам, священникам Запада и самому папе. Можно ли назвать вполне похвальною ревность Керулария, когда он из-за таких не в одинаковой мере важных разностей хочет поднять всеобщий церковный спор? Замечательно: Керуларий ни слова не говорит в своем послании о западном заблуждении в вопросе об исхождении Духа Св. „и от Сына». Уж не считал ли исчисленные им обрядовые особенности западной церкви важнее отступления в самых догматах?

Это послание Керулария, в котором он высказал себя как решительный ультра-ритуалист, как строгий поборник единообразия в обрядности, не было каким ни будь исключительным явлением в церковной деятельности этого патриарха. В дальнейшей своей деятельности против тех же латинян Керуларий еще резче проводит тот же свой взгляд. В другом послании по поводу латинян к Петру, патриарху антиохийскому, он ставит в упрек латинянам, что во многих обрядовых и церковно-практических вопросах они расходятся с церковью восточной, и находит это делом неизвинительным для церкви западной. В этом послании на ряду с такими отступлениями западной церкви, на которые действительно следовало обращать внимание, указываются и такие, о которых христианское благоразумие и высота христианских воззрений вовсе не позволяли бы говорить. Вот обвинения, какие выставляет Керуларий против латинян. Они едят удавленину; бреют бороды; хранят субботу (?); едят нечистое; монахи их едят мясо, свиной тук и всякую кожу, прилегающую к мясу; в середу едят мясо, в пятницу сыр и яйца, а в субботу целый день постятся; во время литургии они провозглашают: един свят, един Господь I. Христос во славу Бога Отца чрез Св. Духа; запрещают брак священникам; позволяют двум братьям жениться на двух сестрах; на литургии во время причащения один из священно-действующих вкушает опресноки, а прочих только целует и этим делает их участниками в причащении; их епископы носят кольца на руках, потому что они смотрят на порученные им церкви, как на своих жен, а кольца считают видимым признаком такого брака; их епископы ходят на войну, обагряют свои руки кровью и еще более души; как нам сообщали, они совершают крещение чрез единое погружение; влагают в рот крестимого соль; они не хотят почитать мощи святых, некоторые – и св. иконы; они не причисляют к великим учителям церкви Василия Великого, Григория Богослова, Златоустого, не признают их святыми и не принимают их учения. Да и вообще латиняне допускают и многое другое, чего нет возможности и перечислять в подробности. „Когда они так живут, заключает патриарх, и имеют такие нравы и явно дерзают совершать непозволительное и предосудительное, кто станет считать их в числе православных» ⁴⁶⁶ )? Заметим, что если бы многие из указываемых обвинений против латинян и действительно были справедливы, чего однако никак нельзя сказать, и тогда дух христианства требовал бы проходить их снисходительным молчанием; но этого не мог допустить себе Керуларий. Букву возводит

он в догмат; вещи не стоящие внимания возвел в преступления, – перемешивает важное с неважным.

В своих воззрениях на значение обрядовой стороны в церкви Керуларий не стоит одиноко, такие же мысли проводит в борьбе с латинянами и его современник монах Студийский Никита Стифат (или Пекторат)⁴⁶⁷. Позднее с такими же воззрениями встречаем патриарха Николая грамматика, жившего в конце XI века. В послании к Афонским монахам этот патриарх рассуждает, как о деле безусловно важном в отношении ко спасению, о том, как нужно проводить дни постные, сколько нужно полагать земных поклонов в день и пр. Патриарх, напр., писал: ,,должно содержать пост. Какой же пост разумею я? в среду и пяток. Он, по учению отцов, есть отложение рыбы, елея и вина, сухоядение однажды в третьем часу по полудни. И если ты немощен, пей немного вина. Но если ты можешь воздерживаться от употребления его, то будешь иметь большую пользу, исполнив заповедь. Ибо божественные апостолы и после них богоносные отцы заповедуют страшную и великую строгость питаться одним хлебом, солью и овощами. Поучая о коленопреклонении, патриарх говорит: „преклонять колена надобно во весь год, за исключением праздников. Не бойся числа коленопреклонений: их не много; двенадцать должен ты отсчитывать в простые дни, а в четыредесятницы, т. е. в посты Рождественский, Петров и Успенский – пятнадцать, в четыредесятницу же, которая называется великою, удвоят число их, ежели ты не потерял бодрости. А ежели тяжело тебе кажется отсчитывать столько, то безотговорочно, отсчитывай двадцать четыре». И исполнение подобных предписаний Николай считает обязательным не для одних монахов, но и для всех вообще христиан; по крайней мере, касательно своих предписаний о посте в середу и пятницу он замечал: „строгость таких пощений, какие описал я, предначертана не одним монахам, но и всякому верному в уделе Христовом“, т. е. каждому христианину. Патриарх не обинуясь за точное исполнение подобных внешних предписаний обещает полноту спасения. Он писал: „если ты будешь соблюдать сие, то ручаюсь тебе в том, что ты удостоишься стоять одесную Спасителя и наследуешь царство небесное и жизнь не стареющую вместе со всеми святыми»⁴⁶⁸.

Из приведенных фактов открывается, что обрядовая сторона в восточной церкви в изучаемое время получает слишком большое значение. Единообразие в обрядах данной церкви с восточной считается критерием истинности подобной церкви. Этого мало: строгое исполнение внешней церковной обрядности становилось наравне с истинным благочестием сердца в вопросе о достижении спасения.

III. Не все впрочем представители восточного богословствования отличались тем же духом и направлением в обрядовых вопросах, каким отличались указанные нами лица: Керуларий, Никита Стифат, Николай патриарх. Другие и притом многие одушевлены были другими стремлениями. Эти последние более примыкали к глубоким и истинно- гуманным идеям, какие высказаны Фотием в его послании к папе Николаю после собора 861 года. Они не придавали исключительной важности обрядовой стороне в церкви, готовы были снисходительно смотреть на отступления в церковных обрядах и обычаях иных церквей от восточной; ценили выше обряда истинно христианский дух, истинно христианское расположение; готовы были ради единения в любви христианской терпеть особенности, встречаемые в практике церквей у иных народов, хотя бы эти особенности были очевидны и непривычны. Назовем это направление консервативно-спиритуальным. В этом отношении мы прежде всего должны упомянуть о патриархе антиохийском Петре (XI в.. К нему писал Керуларий послания, в которых строго порицал западную церковь за ее обрядовые особенности. Петр решительно не соглашался с воззрениями Керулария на вопрос. В ответном послании к Керуларию Петр показал, что он человек совершенно другого духа. „Прилично нам, внушал Петр, вообще и в особенности там, где нет никакой опасности для веры и дела Божия, всячески склоняться к миру и братской любви. Мы должны признавать латинян нашими братьями, хотя они по грубости и неведению во многих пунктах и отступают от правого пути. Довольно и того, что у них правильно проповедуется живоносная Троица и признается согласно с нами тайна воплощения». По его суждению, не все заблуждения, в каких Керуларий обвиняет латинян, должно ставить на одну и ту же линию: одна часть этих заблуждений кажется ему действительно достойною осуждения, другая часть заблуждений может быть еще уврачевана, а еще иная часть заблуждений, по мнению Петра, такого рода, что на нее не следует обращать никакого внимания. К последнему классу заблуждений он относит: бритье и стрижение бороды, ношение колец епископами, – он напоминает, что и сами восточные в честь апостола Петра выстригают кружок на голове и употребляют золотые украшения на св. одеждах. Что же касается до едения нечистой пищи, употребления мяса и свиного тука со стороны латинских монахов, то он замечает, что, то же самое встречается и на востоке, и никакое творение не может быть не угодно Богу, если вкушается с благодарением Ему. Он извиняет латинян в том, что они несколько отлично от восточных пели песнь: един свят, един Господь. Если латинян упрекали в том, что едят удавленину, т. е. животных задушенных, у которых не выпущена кровь, то Петр просил греков обратить внимание в данном случае на самих себя и сознаться, что и в столице – Константинополе, и в провинции есть многие, которые употребляют в пищу свиную кровь. Вообще он замечает, что у самих восточных много недостатков, которые, однако, они терпят у себя, и вместо самоисправления высказывают заботу и сокрушение о чужих погрешностях. „Если – писал Петр – подчиненных нам людей мы не можем обуздывать, то каким образом можем отучить от своих обычаев такой гордый и поднимающий высоко голову народ, как западные?» Вот все, чего желал бы Петр со стороны латинских христиан: пусть они откажутся от прибавки к символу filioque. По другим вопросам, по его мнению, не следует много спорить с латинянами: должно сделать вразумление им касательно введенного у них обычая не допускать женатых священников до совершения таинств. Что же касается до совершения евхаристии на опресноках, то Петр смотрел на этот обычай латинян безразлично, хотя и не одобрял его. Вообще Петр Антиохийский просит и заклинает патриарха Керулария быть умеренным в требованиях в отношении к Западу, из боязни, чтобы при стремлении уврачевать разрыв не сделаться причиной еще большего разрыва и при усилиях поднять падшего не сделаться причиной еще более глубокого падения для него. Он обращает внимание Михаила на то, чтобы, потребовав всего, не лишиться всего⁴⁶⁹. – Мысли Петра, патриарха антиохийского, относительно значения обрядовой стороны церковной в деле веры проникнуты христианскою любовью к ближнему; он понимал единение христианское, как единение в духе, а не как единение во внешних обычаях. Нужно сказать, однако, что современность не умела достаточно ценить подобного направления и видела в нем соблазн и посрамление для церкви, знак, что идеи, подобные Керулариевым, больше находили кредита в тогдашней церкви. Мы имеем в виду действительные факты. Так один современник Петра монах Никон, касаясь в своих сочинениях личности и деятельности Петра, с неудовольствием замечал о нем: „письма Петра, будучи пристрастными, пристрастно изданы, и не следует ссылаться на них в доказательство» (чего либо. Никон особенно недоволен тем, что Петр сознался, что и на востоке монахи употребляют мясо, подобно западным монахам, замечая об этом предмете: Петр „худо, скверно изложил мясоедение монашеского гражданства, увлекаясь пристрастным помыслом». Никон не удовлетворился этим, но чтобы обесславить Петра и в потомстве, записал о нем соблазнительные анекдотцы, неизвестно – имеющие под собой историческую основу или ложные. Смысл этих анекдотов тот, что Петр потому так судил, как он судит в письмах по поводу латинян, что он сам был человек не совсем воздержный. Никон передает: „когда Петр был в Константинополе и поставлялся в патриарха, находился при этом случае Лука, митрополит Аназарбвский. По совершении поставления император Константин Мономах сказал сему последнему: вот мы даем вам патриарха, только он мясца-тο не оставляет. Тогда Лука встал и сказал публично: хорош он, государь, и умен, но мы в Антиохии патриарха мясоедца не примем. На это патриарх Петр возразил ему, говоря: перестань, не возбраняй сего, ибо я мясца не оставлю; да и царь на это согласился. Но так как Лука не соглашался, патриарх совсем отказался от мяса. Когда же они выехали из Константинополя и прибыли в Антиохию и когда предполагалось быть возведению патриарха на престол, постники сели (за обеденным столом) с патриархом, а скоромники особо, и когда принесли мясо, патриарх с удовольствием обонял запах его. А старец Лука и тут заметил: „не следует тебе делать этого». Петр не выдержал и отвечал: „замолчи же старец или я тебя... Сам царь разрешил мне есть мясо, а ты препятствуешь. Теперь я имею одно утешение нюхать мясо»⁴⁷⁰. Мы смотрим на эти рассказы, встречаемые у Никона, касательно Петра как на прямую оппозицию, какую его время выказывало против мнений и убеждений, разделяемых Петром и его сторонниками.

Как ни велика была партия сторонников утрированной обрядности в тогдашней церкви, но и противоположная партия не была вовсе бессильною, не ограничивалась только отдельными явлениями. По стопам патриарха Петра шел известный Феофилакт, архиепископ Болгарский, писатель второй половины XI века. Свои мысли касательно обрядовых споров в тогдашней церкви он высказал по следующему случаю: один диакон Николай, впоследствии епископ, умолял Феофилакта сделать для него краткое опровержение латинских заблуждений, которые с одной стороны, говорил он, так многочисленны, с другой настолько сильны, что они ведут к разделению церквей. Свой общий взгляд на дело любвеобильный и просвещенный Феофилакт прекрасно выразил в следующих словах: „братья, други и слуги Христовы, не будем действовать так, чтобы отчуждать себя от Бога, Который чрез Свою любовь привлекает всех к Себе, как скоро мы чрез свою гордость чуть не всех будем отталкивать от себя». С этой точки зрения кроткий и снисходительный Феофилакт обсуживает все пункты разногласия церкви восточной с западной. Он писал, что хотя многие, почти все между греками, думают так, что заблуждения западные и бесчисленны и, безусловно, важны, но что он – Феофилакт – однако не может убедить себя в этом. Латинянам ставят в укор, что они совершают евхаристию на хлебе не квасном, постятся в субботы, дни великого поста не так исчисляют, как мы⁴⁷¹), запрещают брак клирикам, мирянам позволяют (смотри не смейся – замечает Феофилакт) стричь бороду, и не только мирянам, но и людям, облеченным священным саном; их обвиняют далее за то, что пастыри их украшают руки кольцами, за то, что их монахи едят мясо. Многие из этих заблуждений, высказывает свое мнение Феофилакт, я считаю за ничего незначащие, иные за малозначащие. Кто порицает эти заблуждения мняся службу приносити церкви, тот едва ли берет на себя значительную службу: если бы этих порицаний совсем не существовало, едва ли вышел бы какой вред для церкви. Затем он замечает: не соглашаться с теми, которые считают отступления в обрядах за непростительные грехи, не соглашаться с такими есть истинное дело кто знаком с церковной историей. Этот знает, что не каждый обычай имеет силу расторгнуть единение, но только такой, который привносит с собой разделение в вере. Различные обычаи, которые приняты латинянами и которые наши судьи считают заблуждениями, произошли частью из благочестия и религиозности, частью из снисходительности к человеческим слабостям. В существе дела Феофилакт гораздо более порицает восточных за их ожесточение против латинян, чем латинян за их заблуждения. Только одно в латинских заблуждениях Феофилакт считает безусловно важным и неизвинительным – это прибавку к символу filioque и самое учение об исхождении Св. Духа и от Сына; за это заблуждение латиняне, по Феофилакту, заслуживают наказания во аде. Что касается латинского обыкновения совершать евхаристию на опресноках, то Феофилакт высказывается чуть ли не в пользу латинян. Он утверждает, что Христос установил евхаристию на тайной вечери после совершения ветхозаветной пасхи и следовательно при этом случае были лишь хлебы опресночные. Впрочем, он оговаривается, что отсюда нельзя извлекать ничего обязательного для церкви; ибо, по его суждению, материальное, вещественное, однообразие с тем действием, какое совершено Христом, вовсе не нужно, да оно и недостижимо. В самом деле, тогда нужно было бы употреблять для евхаристии тот же самый род хлеба и вина, какой употреблен был Христом, т. е. хлеб ячменный (?), а не пшеничный, вино нужно было бы употреблять именно палестинское; евхаристию нужно было бы совершать вечером и притом возлежа, нужно было бы для этого избирать какой-нибудь зал⁴⁷². Вообще Феофилакт на тогдашние споры восточной церкви с западной по вопросам церковно-обрядовым смотрит одними и теми же глазами с Петром Антиохийским.

Сообщая сведения о направлении в восточной церкви IX, X, XI веков, которое противопоставляло себя ультраритуальному направлению того времени, мы должны сказать еще об одном представителе того же направления, о монахе Георгие, родом из Грузии. Этому монаху в 1066 году пришлось вести беседу с тогдашним императором Константином Дукою. В этой беседе он ясно высказал, что в вопросах об обрядовых отличиях западной церкви от восточной, он держится тех же мыслей, каких держался немного раньше того Петр патриарх и позднее Феофилакт. Император, между прочим, предложил Георгию такой вопрос: „скажи мне, почему мы и вы служим евхаристию на квасном хлебе и к вину примешиваем воду, а римляне служат на опресноках без прибавления воды; что значит квасный хлеб и примесь воды к вину?» В ответ на это Георгий, указав, что квасностию хлеба означается одушевленность тела Господа, а примешиванием воды к вину воспоминается истечение крови и воды из прободенного ребра Христова, заметил о латинянах: „Римляне, как только познали истинного Бога, никогда не уклонялись от Него, и как верховный Петр совершил бескровную жертву, или лучше как Сам Господь преподал евхаристию ученикам Своим на тайной вечери, так совершают и они; и нет у нас никакой разности с ними, только бы вера была правая». Император очень доволен остался ответами монаха⁴⁷³.

Направление, выражаемое Петром, Феофилактом и отчасти Георгием, не было явлением мимолетным. Оно удерживается в истории восточной и последующих ближайших веков. К сожалению, впоследствии из под его влияния выходили на востоке так называемые латинофроны, т. е. такие лица, которые, ни мало не сумнясь, усваивали себе латинские заблуждения и нередко прямо переходили в латинство.

IV. От направлений религиозной мысли в среде восточной греческой церкви, возникших по преимуществу в спорах, какие имели место в тогдашнее время, переходим к направлению, которое возникало из простой, но глубокой наблюдательности над состоянием церковным, возникало вследствие серьезного сознания действительных потребностей религиозных. Мы не говорим, что это направление выступило и действовало, а говорим только, что оно встречалось. В тиши монастырской, в благодатном уединении, некоторые лица всецело отдавались вопросу: как спастись, можно ли достигнуть цели христианского совершенства, при помощи тех средств, по преимуществу внешних, какие выдавались за вполне достаточные для дела? Являлся скепсис, но не тот скепсис, который все разрушает, но тот скепсис, который возникает для того, чтобы созидать. Являлись порывы к серьезной критике церковной жизни времени; плодом этой верующей критики бывали светлые, как ясная заря, идеи, которые и раскрывались то в частных беседах, то в сочинениях, назначенных не для широкого кружка читателей, идеи, которые хотели перенести центр тяжести истинного благочестия со вне, снаружи, перенести внутрь, в глубины души, в противоположность тем проповедникам в церкви, которые обещали спасение за соблюдение внешней законности, в роде вышеупомянутого нами патриарха Николая. Словом, мы хотим сообщить сведения о направлении, которое пожалуй назовем спиритуально-либеральным, с практическим характером. Это направление желало реформ в церковной жизни, заявляло о них, но не домогалось их. Замечательным представителем изучаемого направления был монах Нил Россанский X в.⁴⁷⁴), грек, живший в Италии и основавший здесь Крипто-ферратский монастырь. Он имел большое и благодетельное влияние не только на греков, но и на латинян. Этого праведного мужа часто посещали знаменитейшие лица, из духовного и светского сословия, они предлагали ему множество вопросов касательно религиозных дел; он пользовался подобными случаями, чтобы сказать им свое мудрое слово. Он предостерегал их против ложной уверенности, что можно спастись имея одну мертвую веру, давал им разуметь, при каких условиях может быть приятно Богу исполнение внешней обрядовой законности, какую цену шлет эта законность сама по себе, когда не сопровождается должным расположением духа⁴⁷⁵. Так однажды одному знаменитому мужу, принадлежавшему к числу царедворцев, когда он пришел к Нилу, последний дал для чтения вслух жизнеописание подвижника Симеона, и открыл его на том именно месте, где говорится, что из 10,000 душ едва ли и одна спасется; все бывшие в кельи Нила воскликнули: ,,быть этого не может; это говорит еретик: в таком случае мы напрасно крещены, напрасно чтим крест, напрасно вкушаем евхаристию, напрасно называемся и христианами». На это Нил сказал тихим голосом: «что вы скажете, если я укажу вам, что тоже говорят Василий Великий, Златоустый, Феодор Студит, ап. Павел и само Евангелие. Что вы скажете на это, вы, позволяющие называть еретическим сказанное святыми мужами? А я вам скажу вот что: чрез все то, посредством чего вы ищете оправдания себе, чрез все это вы ничего не приобретаете у Бога. Знайте, что если вы не будете добродетельными, истинно добродетельными, ни один из вас не спасется от наказания». Все вздохнули и сказали: „увы нам грешным». Тогда протоспафарь (военный начальник), по имени Николай, который много полагался на свою раздачу милостыни, сказал: „но Господь изрек: если кто напоит студеною водою бедного, и тот не потеряет мзды своей». На это Нил ответил: „это сказано для бедных, чтобы никто не отказывался от благотворений под предлогом, что они не имеют дров, чтобы приготовить и просто теплой воды». Затем один из присутствовавших у Нила священников спросил его: что такое был запрещенный плод в раю? Нил отвечал: дикое яблоко. И когда все засмеялись, он сказал: каков вопрос, таков и ответ. Моисей не назвал плода, и как мы хотим знать то, что было скрыто от Моисея. Ты не спрашиваешь о том, как ты создан, как ты находился в раю подобно Адаму (т. е. чрез искупление), как заповеди ты получил и не соблюл, почему ты изгнан из рая или лучше сказать исключен из царствия Божия и как ты можешь достигнуть прежнего достоинства, вместо того ты спрашиваешь о дереве, которое было как и все другие дерева». Пред концом жизни Нил поселился в маленьком монастыре св. Агафии и сказал: „здесь будет место моего упокоения навсегда». Между тем многие из его друзей и римских вельмож просили его выйти из монастыря для совершения молитвы на гробах апостолов Петра и Павла; в ответ на эти просьбы Нил объявил: „кто имеет веру с зерно горчичное, тот и отсюда может воздавать поклонение апостолам Петру и Павлу». Нилу приходилось высказывать и свое суждение касательно споров церкви восточной с западной. Это суждение носило на себе печать истинно-христианской гуманности. Однажды монахи спросили его, как он смотрит на различие, существующее между востоком и западом касательно поста в субботу. Нил отвечал, применяясь к словам апостола: „кто ест, да не презирает того, кто не ест, и кто не ест, да не осуждает того, кто ест“. – „Зачем, ты судишь брата своего? Можем мы есть, можем и поститься, но следует совершать это во славу Божию». За тем Нил привел примеры древних греческих отцов в защиту греческой практики, но прибавил: „однако мы не должны спорить об этом, ибо пост не есть что-либо худое». И еще Нил говорил: „знайте, все, что ни совершается ради Бога, есть благое; нет худого и в том, чтобы убить человека, – пример Финеес “. Таким образом все зависит от расположения, с которым совершается⁴⁷⁶.

К одному и тому же направлению с Нилом принадлежал и константинопольский монах Константин Хризомал, живший в конце XI и начале XII века. Свои мысли Кризомал изложил в сочинениях, которые нашли себе много читателей. Около Хризомала составился круг его почитателей. Влияние следовательно было прочнее, сильнее, чем влияние Нила. Мысли Хризомала отличаются от мнений Нила некоторым мистицизмом. Хризомал высказывал, что без внутреннего преобразования человека все таинства церкви не могут приблизить человека к высшей духовной жизни; мертвая начитанность в Св. Писании, бессердечное исполнение обрядовых предписаний церковных не могут приблизить человека ко благу спасения. Приводим собственные слова Константина Хризомала. „Всякое пение и моления, всякое участие в церковных действиях, всецелое углубление в изучение Св. Писания есть нечто бесполезное и мертвое, если все подобное не сопровождается внутренним преобразованием, чрез которое мы освобождаемся от силы злого начала. Если кто наизусть изучит все Св. Писание и в состоянии будет обучать других -- все это не принесет ему никакой пользы, без преобразования его душевного состояния». „К достижению благодати внутреннего преобразования не могут служить дела человека; эта благодать достигается чрез веру». Но вера, по Хризомалу, должна быть разумная, должна опираться на основательное понимание требований христианства. Отсюда он отвергал крещение детей. Он говорил: „те, кто еще в детстве окрещены; без предварительного научения (в религии), не суть истинные христиане, хотя и носят это имя. Если и совершают они нечто добродетельное, то совершают в том же роде, как и язычники»⁴⁷⁷. Сочинения и некоторые идеи Хризомала, по смерти его, в 1140 г. были осуждены собором, именно когда кружок его почитателей довольно разросся; но это нам не мешает видеть в Хризомале не безинтересное проявление реакции благочестивого духа против лицемерной святости, против механического понимания религии. Должно заметить еще, что осуждение идей его и его последователей произошло по некоторым случайным причинам.

От религиозных направлений в среде самой церкви IX, X и XI веков обращаемся к направлениям религиозно-умственной жизни в ересях. Ересь, как прямое и решительное уклонение от идей и практики, господствующих в церкви, есть непременно более или менее новое, самобытное направление. Изучаемая нами эпоха не богата ересями, и потому она не богата и направлениями религиозными собственно еретического характера. Направления эти характеризуются или утрированным спиритуализмом или рационализмом. При рассмотрении ересей, как направлений, нас будут занимать по преимуществу два вопроса: из каких религиозных потребностей возникала ересь и

в каком отношении она стояла к господствующей церкви в учении и религиозной практике.

I. Самое видное место между ересями того времени занимают Павликиане⁴⁷⁸. Первым основателем секты был некто Константин из Сирии в VII веке⁴⁷⁹. Но собственное господство и широкое распространение ереси падает на эпоху, которой мы занимаемся. Чем больше эта ересь слабеет, падает к IX веку, тем больше она получает силы и значения, когда во главе сектантов становится некто Сергий из Галатии. Этот Сергий является истинным реформатором названной ереси. Замечательно побуждение, по которому он присоединяется впервые к обществу павликиан, откуда можно заключать, как многие присоединялись сюда вследствие неудовлетворения своим религиозным потребностям со стороны тогдашнего духовенства. Однажды Сергию пришлось идти с женщиною, принадлежавшею к павликианам, и в разговоре она спросила его: читал ли он евангелие? Сергий отвечал на это отрицательно, прибавив, что это дело духовенства читать св. книги и что для мирян недоступны тайны Св. Писания. Женщина возразила, что Св. Писание назначено для всех и что оно для всех открыто, ибо Бог хочет привести всех к познанию истины. Это не больше, как уловка духовенства, когда оно утверждает, что только ему открыты тайны Писания, а мирянам нет; духовенство не хочет, чтобы для всех открылось, насколько церковь расходится в своих понятиях с Писанием; по этому-то духовенство и читает вам в храмах лишь отрывки из Св. Писания, вне связи с целым. Она спрашивала Сергия, кого Господь разумеет, когда говорит в Евангелии Матфея: „многие скажут Мне в тот день: Господи! не от Твоего ли имени мы пророчествовали? И не Твоим ли именем бесов изгоняли? И не Твоим ли именем многие чудеса творили? „И о которых Он, однако, скажет: Я не вем вас» (Мф. 7, 22–23. Или спрашивала еще женщина: „кого Господь разумеет под сынами царствия, которые извержены будут (Мф. 8, 12)? Это те, комментировала она, кого вы называете святыми угодниками, о ком вы говорите, что они совершают чудесные исцеления, изгоняют злых духов, кого вы считаете своими пастырями, их-то вы почитаете, отказываясь от почитания Живаго Бога. Эти слова женщины произвели сильное впечатление на Сергия; с тех пор он занялся тщательным изучением Св. Писания, в особенности посланий ап. Павла. Он выступил в качестве учителя с библейским именем Тихика, ученика Павлова. Тридцать четыре года с ревностью проповедывал он свои идеи, обошел все части Азии, повсюду устроял павликианские общества, так что он мог с полною справедливостью писать о себе в одном послании к павликианским обществами „от востока до запада, и от севера до юга прошел я, проповедуя евангелие Христово»⁴⁸⁰. Для большего сходства с апостолом Павлом Сергий хотел питаться во время проповедывания трудами рук своих, а потому занимался плотничеством. Даже самые враги павликианства не отказывались признать высоту нравственной жизни Сергия, его кротость и искренность, которые привлекали к нему сердца. Между последователями Сергия насчитывали и монахов, и монахинь, и лиц духовных. Сергий чрезвычайно был польщен своим успехом и в самообольщении видел в себе прямого посланника Божия. Он писал: „не дозволяйте никому обманывать вас, утешайтесь тем, что учение вы получили от Бога; я пишу вам полный глубокого убеждения, ибо я страж при дверях, добрый пастырь и руководитель Христова тела и свет дома Божия. Я с вами пребуду во вся дни до скончания века, ибо если я телом и разлучусь с вами, но духом пребуду с вами»⁴⁸¹. Господство ереси павликиан, кроме IX века, падает и на X. и XI века. Но в начале ХII века павликиане уже исчезают из истории. Особенно деятельным борцом против павликиан был император Алексей Комнин, который действовал на еретиков не мечем и огнем только, но и убедительным словом собеседования.

Ученье павликиан. Догматическое учение павликиан представляет собой в большинстве случаев повторение древних гностических теорий. Оно есть перемесь дуалистических воззрений древности с идеями христианскими. Павликиане признавали два начала. Бога злаго и Бога благаго. Злой бог есть миродержец теперешнего века, а добрый есть отец века будущего. Злого бога они называли димиургом, князем мира сего. Этому злому богу они приписывали творение видимого мира – земли и звездного неба, откровение ветхозаветное, власть над иудеями и язычниками и мнимое извращение христианства в кафолической церкви. Как весь мир, так и тело человеческое есть творение злого начала, димиурга, но душа – небесного происхождения. Подобно древним гностикам, они учили, что димиургу удалось захватить божественное зерно жизни, которое он захотел заключить в узы, для чего и облек оное в человеческое тело. В грехопадении видели они непослушание димиургу, следовательно, начало спасения. Грехопадение полагали они в чувственном совокуплении первых людей. Это падение сделалось началом искупления в том смысле, что следствием греха было размножение рода человеческого, а с этим божественное зерно жизни достигало все более и боле широкого развития и распространения. Благой бог имел своею задачею освободить из уз материи находившееся там божественное зерно жизни. Такое освобождение и совершается чрез Искупителя. Представления павликиан о лице и сущности Искупителя нам недостаточно известны. Известно только, что, по их учению, Он – небесное Существо, снисшедшее на землю от доброго Бога, и что после того, как Он совершил свое дело, возвратился в небесное отечество. Так как материю и телесность павликиане производили от злого начала, то воплощение Бога они понимали докетически. Христос, по ним, Свое тело принес с неба, с которым Он и прошел чрез Пресв. Марию, как чрез канал. Вследствие таких представлений о плоти Христа они не могли, конечно, страдания Его считать действительными⁴⁸² . По всей вероятности они учили, что так как димиург понял, что его царству грозит конец, то он и побудил своих слуг пригвоздить Христа; но это конечно было делом напрасным, потому что Христос по свойству Своего тела был неуязвим. Быть может, они приписывали страданию Христа символическое значение; с ним соединялась у них мысль о том, как Христос снизошел в царство димиурга и распространил здесь божественную жизнь.

Более замечательного, чем в догматическом учении, павликиане представляли в учении о христианском культе и богослужении. Полагая сущность христианской жизни лишь во внутренней религиозности, они отвращались набожности, проявляемой во внешности, избегали всякой помпы, великолепия в священных церемониях, отрицали почитание икон, мощей, св. угодников. В частности: павликиане были иконоборцы, иконоупотребление они почитали суеверием. Будучи докетами, павликиане отвергали действительность смерти Христовой, а потому они восстали и против почитания креста. Но в тоже время они приписывали фигуре креста некоторое символическое значение: распростертые руки Искупителя, как Он изображается на кресте, напоминали им о всеобъемлющей любви Христа. Мощи святых и поклонение святым считали они также суеверием. В святых кафолической церкви, также как и в пророках ветхозаветных, они видели слуг димиурга. Они отвергали почитание Преосв. Марии; восставали против общецерковного взгляда касательно приснодевства Марии, утверждая, что, кроме Христа, Мария имела и других детей от Иосифа, для доказательства чего они пользовались местами евангельскими, где говорится о братьях и сестрах Иисуса. Говорят, что они питали такую ненависть к лицу Пресв. Девы Марии, что даже не отводили ей места и вообще между добрыми людьми. Вероятно из некоторых мест евангельских они извлекали представление о недостатке веры в Богородице (напр. Луки 1, 34: как будет сие, Когда я мужа не знаю. Богослужение павликиан отличалось крайней простотой и отсутствием обрядности. Места богослужебные они иногда называли словом προσευχή, обозначая этим, что молитва составляла существенную часть их богослужения. Они отвергали даже крещение и евхаристию, как ненужные церемонии. Христос, говорили они, предписал не водное, а духовное крещение, Он сам есть живая вода, которою верующие и крещаются. Также они думали, что вкушение плоти и крови Христа состоит только в живом общении со Христом, а этого общения можно достигать чрез Его учение, чрез Его слова, которые составляют Его истинную плоть и кровь. Выражением – плоть и кровь Христа указывается, по ним, не на чувственный хлеб и чувственное вино, но на Его учение, которое для души тоже, что хлеб и вино для тела. Отвергая значение таинства крещения, однако, павликиане дозволяли крестить своих детей православным священникам: это они делали ради земного благоденствия своих детей. Так как они приписывали димиургу власть делать счастливыми людей в земном, плотском отношении, то, чтобы приобрести такое счастье для своих детей, они и крестили их у православных священников, которые были, по их воззрению, служителями димиурга. С тою же целью – приобрести помощь от димиурга, они в тяжелых болезнях на грудь больного полагали крест, но когда больному становилось легче, они снова с пренебрежением откидывали его прочь. Словом: они хотели обманывать димиурга в своих интересах. Павликиане отвергали иерархию, потому что они проповедывали общее священство, всех христиан считали в духовном отношении равными. Правда, у них были предстоятели общества, которые носили у них имена „учителей», „пастырей», но эти не имели никакого клерикального характера, они должны были питаться от дел рук своих и при богослужении не отличались особенным одеянием⁴⁸³. Богослужение кроме молитвы состояло из объяснения Св. Писания.

Делаем свои замечания о нравственном учении павликиан. Противники павликиан, церковные полемисты, взводили на них самые тяжелые обвинения. Их обвиняли в чудовищном разврате, в содомии, кровосмешении, блудодеянии и утверждали о них, что во время их праздников после ночного богослужения, когда тушились свечи, начинались самые дикие оргии. Обвинения эти едва ли справедливы. Обвинение в кровосмешении, вероятно, возникло из того, что павликиане дозволяли браки между близкими родственниками вопреки правилам церкви. Другие обвинения, касательно их чувственного сладострастия, основывались, вероятно, на том, что они первый грех полагали в чувственном совокуплении мужа и жены, и при всем том видели в этом грехе начало, первый момент имеющего совершиться спасения. Правда, есть несомненнейшие известия, что пред началом IX века в секту павликиан вкралось нравственное растление, но это было явлением временным, против которого сильно вооружались представители общества, как наприм. Сергий. В общем, правила нравственные у павликиан были строги. Павликиан упрекали в том, что они считали позволительным внешнее отречение от своих сектаторских правил и такое же внешнее присоединение к господствующей церкви – в тех видах, чтобы избегнуть гонений⁴⁸⁴. Примеры такие действительно встречаются в истории павликиан. Оправданием для них в подобном случае могло быть их мнение, что Сам Христос, хотя и знал, что ветхий закон произошел от димиурга, однако, снисходя к слабым понятиям иудеев, являл Себя таким, каким был предсказан. Мессия в ветхом завете. Впрочем, нужно сказать, что с другой стороны история павликиан полна рассказами о самой доблестной смерти многих из павликиан, желавших скорее умереть, чем отказаться от своих убеждений.

Что касается до источников христианского учения, то таким они считали Св. Писание, но не все⁴⁸⁵. В новом завете выше всего ставили послания ап. Павла, от чего они получили и самое имя Павликиан. Евангелие чтили, но не равно. Евангелие Луки, спутника Павлова и евангелие Иоанна ставили выше прочих. Послания ап. Петра решительно отвергали, потому что они не считали его истинным апостолом, а причисляли его к ворам, разбойникам и исказителям истинного учения (вероятно за его спор с ап. Павлом об обрядовом законе. Церковному преданию они не придавали ни малейшей цены⁴⁸⁶.

II. Другие секты в восточной церкви IX, X, XI века представляют в сравнении с павликианами мало интереса. Две из этих сект – Сыны солнца и Евхиты представляют в своих воззрениях смесь идей христианских с религиозно – персидскими. Ересь сынов солнца возникла в очень древнее время и получила свое имя от ТОГО, ЧТО сектанты эти воздавали почитание Ормузду, а потому поклонялись солнцу. Особенную жизненность и распространение эта секта получает с началом XI века, когда один епископ в Армении, Иаков, сделался главою секты. По свидетельству самых врагов, Иаков отличался суровостью жизни, а его помощники, священники, в качестве проповедников покаяния обходили Армению, распевая псалмы. Иаков и его приверженцы восставали против уверенности, что чрез участие в евхаристии, чрез милостыню и церковные молитвы можно достигнуть прощения грехов. Тому, кто грешит, говорили они, могут оказать помощь только его собственные дела. Иаков восставал также против приношения в жертву животных, которое встречалось в армянской церкви, как остаток от времен языческих. Иаков нашел себе последователей в народе, в духовенстве и между самими вельможами.

Несколько родственны с сынами солнца евхиты или энтузиасты. Быть может, эта секта стояла в какой-нибудь связи с древними евхитами. В XI веке эта секта сделалась многочисленною. Евхитами назывались сектанты потому, что выше всех религиозных действий ставили молитву (εϋχη), а энтузиастами назывались потому, что хвалились, что в экстазе им бывают особенные откровения и видения духов. В догматическом учении они примыкали к учению Зороастра; они признавали всесовершеннейшее первосущество, от которого происходят двое сынов – доброе и злое начала. Один из этих сынов – благой Бог есть именно Христос. Нравственность евхитов рисуется в мрачных чертах. Рассказывают, что евхиты держали особых так называемых посвященных дев, с которыми в их церковных собраниях, после потушения свеч, присутствующие – отцы и братия – вступали в преступную связь. Дети, которые рождались от такого совокупления, на третий день по их рождении убивались и сжигались. Кровь и пепел, потом, примешивались к пище и питью. Достоверность подобных рассказов сомнительна.