330–333. Церковный предания и митрополит Филарет об успении Богоматери

Из всех праздников в честь Пресвятой Владычицы нашей Богородицы праздник Ее славного Успения есть наиболее торжественный; в Ее успении открылась неизреченная слава Ее как Матери Жизнодавца и в преславном преставлении Ее на небо Она возвеличена превыше Херувимов и Серафимов. Вот почему святая Церковь почитает благопотребным приготовить чад своих к достойному празднованию сего события особым двухнедельным постом, а в дивных высокохудожественных песнопениях своих на этот праздник устами луч­ших своих поэтов-песнотворцев, святых друзей – Иоанна Дамаскина и Космы Маиумского – прославляет Матерь Божию яко воскресшую от мертвых силою Сына и Бога Своего.

Наша святая Русь особенно чтит этот великий праздник. Сколько храмов, даже соборных по городам посвящено Успению Приснодевы Богоматери! В великой церкви Киево-­Печерской Лавры с благоговением чтится икона Ее Успения, по преданию, Ею Самою вру­ченная созидателям храма при их отправлении в Россию из Царьграда. Есть и другие иконы Богоматери, Ее Успения, прославленные чудесами, в числе коих есть в Московском Успен­ском соборе благоговейно чтимая икона, написанная чудотворцем Петром, митрополитом Всероссийским. Все это свидетельствует о глубоком уважении к древнему церковному пре­данию об обстоятельствах сего события в жизни Богоматери, – о том, что православная Церковь приемлет это предание с такою же уверенностью в его истинности, как например, приемлет и предание об обстоятельствах Ее рождения, об Ее родителях и под. Вот почему с тяжелым чувством прочитал я, да, вероятно, и не я один, статью о. протоиерея Стефана Остроумова в “Отдыхе Христианина” за минувший год “О мнениях в области богословия”, в которой он, полемизируя со мною, сводит древнее предание, послужившее канвою для праздника Успения Богоматери, к простому “частному мнению” – не больше того. Как “част­ное мнение”, это предание, по его, о. Остроумова, мнению, вовсе не обязательно для всех православно верующих: хочешь – верь преданию, не хочешь – не верь; это ни мало не повре­дит твоему православию. Но, позвольте, Церковь есть союз любви: не больно ли будет мне, если мой брат, мой ближний, в праздник Успения Владычицы нашей Богородицы, скажет мне: да ведь это только “частное мнение”, будто Она так преселилась к Своему Сыну и Богу, как говорят Четьи-Минеи и песни церковные, а может быть дело было и вовсе не так – умерла просто, как и все праведники, и конец. Вот почему, когда в “Отдыхе” появилась первая статья о. Остроумова, с недоверием коснувшаяся предания об успении Богоматери, я поставил ему прямой вопрос: “Правда ли, что он не считает фактом церковное предание о вознесении с телом Богоматери? Ужели он думает, что это только “благочестивое мнение?” Как же нам быть с праздником Успения Ее? И где же мощи Ее? Если о. протоиерей верует вместе с Церковью, что “в молитвах Неусыпающую гроб и смерть не удержали”, то пусть скажет это открыто: иначе мы вправе думать, что он не верит сему церковному преданию. Ведь это сугубый соблазн со стороны о. протоиерея”. Что я был вправе поставить ему такой вопрос, это подтвердили и мои читатели: я получил несколько скорбных писем по этому поводу и лично слышал одобрение моему запросу, обращенному к о. Остроумову.

И вот о. Остроумов печатает в том же журнале статью в 17 страниц, в которой все же от прямого ответа на мой вопрос уклоняется: он всячески старается расшатать доверие к преда­нию; из смысла всех его доводов выходит, что предание не заслуживает веры, но прямо ска­зать этого он не хочет. Да и для чего ему это? Довольно подорвать доверие, и тогда предание само собою в глазах читателей обратится в легенду, может быть, и благочестивую, но едва ли достоверную. Перечитайте все его доводы, и вывод будет именно такой. Понятно, что о. протоиерей – не мирянин, что ему неловко так прямо и ответить на мой вопрос: да, я считаю это предание только “частным мнением” – кому-то пришло на мысль, что, вероятно, Матерь Божия скончалась как-нибудь не так, как прочие смертные, при Ее кончине должно быть вот то и то. Вот это мнение кто-то и облек в легенду, внес его в писания, приписываемым св. Дионисию Ареопагиту, а потом приняли “мнение” за факт, составили каноны, стихиры, написали проповеди, установили праздник; довольно сомнительная легенда, на основании вымышленных фактов, облечена в одежду поэзии, поэма – превратилась в исторический факт, тогда как научные исследования приводят как будто к тому выводу, что верить этой легенде не следует.

Правда, о. Остроумов не говорит этого. Но еще бы он, протоиерей православной Церкви, сказал, что в предании нет ни зерна исторической истины: ведь это был бы, действительно, соблазн для православных, в простоте сердца верующих церковным преданиям. И о. протоиерей предпочел отвлечь мое внимание от возможности такого соблазна на другие соблазны... в области церковного управления! Ему хотелось бы, чтобы я, оставив защиту церковных преданий, пустился, подобно священнику В. Востокову, в обличение “невеже­ственных проходимцев”, “безумных монахов”, “распутных крестьян”, которые “имеют такое значение в делах Церкви, какого не имели в самые мрачные времена”. Не правда ли, не дур­ной отвод от поставленного ему в упор вопроса: верит ли он церковному преданию об успе­нии Богоматери? Оставьте-де меня в покое, верю я или не верю – не ваше дело; лучше вот займитесь-ка “распутными крестьянами” да разными “проходимцами”.

Нет, о. протоиерей, ведь так делают только раскольники наши да сектанты: разбитые в одном пункте своих заблуждений – хватаются за другой; а мы доведем свой спор до конца. Я поставил вам вопрос, вот вы и дайте мне прямой ответ. Вы приводите ряд доводов в пользу той мысли, что сказание об успении Богоматери не есть общецерковное предание, а только “частное мнение”; приходится делать вывод, из этих доводов, но было бы надежнее, если бы вы сделали это сами. Ведь вот вы сделали же вывод из моих статей: “Истина нам не дорога, но дорога форма, внешняя связь народа с Церковью, одежда веры, а не самая вера, не жизнь по вере”. Но я совсем не согласен с таким вашим выводом из моих статей: я просто приемлю предание церковное об успении Богоматери, приемлю купно с св. Димит­рием Ростовским, с нашим великим учителем Церкви митрополитом Филаретом, со всею нашею православною Церковью, которая чтит Успение Богоматери великим праздником, имеет множество храмов, сему празднику посвященных, воспевает священным песни, в коих прославляются как факты, не только Ее кончина, но и необретение тела во гробе, и явление Ее Апостолам на третий день. Вот это, приемлемое учреждением праздника Церковью пре­дание для меня и, думаю, для всех православно верующих есть истина, которая нам дорога, но которую вы, о. протоиерей, колеблете своими недостаточно обоснованными суждениями; это не форма, не “одежда веры”, как вы выражаетесь, а дорогая нашему сердцу святыня веры, свято хранимая от веков древних. Ведь если бы предание в данном случае было только “частным мнением”, как вы утверждаете, то зачем Церковь установила праздник, да еще такой торжественный в честь Успения Богоматери? Зачем приняла песнопения, прославляющие факт Ее воскресения, на деле не бывший? Богоматерь умерла, как и все смертные, погребена, место Ее погребения известно всем христианам, но вот странно: никто, никогда ни слова не говорит на протяжении веков об Ее мощах, тогда как почитание мощей идет от первых веков христианства; известны мощи многих апостолов, а о мощах Матери Божией нигде, никогда, ни в каких памятниках древнехристианской литературы ни слова. Не есть ли это доказательство, что и говорить о них не было повода: их не было, Богоматерь, как и говорит нам предание, в третий день по своей кончине силою Сына и Бога Ее воскрешена и взята в небесные селения. В праздник Успения Церковь и прославляет это событие. Веру­ющие и не задумываются, приемлют верою, что так и было. И вдруг им доказывают, что это предание есть только “частное мнение”, что, следовательно, верить ему не обязательно, следовательно, можно думать, что и факта, прославляемого Церковью, не было, что это... но я не дерзаю произнести слово, которое было бы оскорбительным для матери-Церкви, но которое само напрашивается из сказанного. А между тем соблазн, посеянный вами, о. протоиерей, уже дал свой плод: большая светская газета обрадовалась случаю бросить мне обвинение в “глубоком соблазне в России и заграницей”, назвав нас вместе с архиеписко­пом Антонием Харьковским, для большего соблазна, считающими себя “передовыми бого­словами”, и упрекнуть “в скудости познаний и незнании духа и основ своей православной веры”. А ее читатели, разные полуинтеллигенты, без сомнения, пришли к заключению, что предание о празднике Успения есть вымысел, а отсюда недалеко до заключения, что в нашей православной Церкви таких вымыслов и немало.

Вот почему я долгом считаю хотя кратко пересмотреть доводы о. Остроумова, по его мнению, ослабляющие достоверность предания. Буду следовать за ними в порядке, как они приводятся в статье о. протоиерея.

Первый довод. “Верование в воскресение и вознесение Богоматери неразрывно связано с праздником Успения Ее и только с одним этим праздником. В остальных праздниках Богоматери и во всем широком круге песнопений Ей, в канонах, догматиках, богородичных, тропарях, в древнейшем акафисте Благовещения, верование в воскресение и вознесение Богоматери не отразилось, не оставило следа”.

Что же из этого следует? Ужели то, что предание не заслуживает веры? Стало быть, Церковь, сей столп и утверждение истины, погрешила, учредив праздник Успения и приняв потом все песнопения в честь его в свое богослужебное употребление? Стало быть, она сама введена и своих чад ввела в заблуждение? Не наоборот ли: не грешно ли не верить тому, чему она, очевидно, верит? Ужели святые отцы, учреждая сей праздник, так и не подумали о том, что делают? Принимая в состав церковных служб песнопения, полные подробностей, так и не задумались: да справедливо ли самое предание то, на основании коего составители песнопений прославляют Матерь Божию? И угодно ли будет Ей, Матери Света, такое про­славление, в коем, может быть, кроется простой вымысел? А что в других песнопениях нет упоминания об обстоятельствах преставления Матери Божией, то ведь большинство этих песнопений принадлежит тем же авторам: исчерпав событие успения Богоматери в песно­пениях на праздник Успения, они не имели надобности и повода поминать о нем в других песнопениях, а другие песнописцы не писали на успение, потому и не говорят в своих творе­ниях об этом событии. Было бы также особенно странно требовать упоминания о событиях успения в акафисте Благовещению. В высшей степени странна ссылка на слово митрополита Филарета Московского, который будто бы говорит, что “это название (Успения) пробуждает мысль не о торжестве и славе, но о смерти”. Буквально такого выражения у святителя Фила­рета во всех его 16-ти словах на праздник Успения – нет. Он говорит только, что “святая Церковь хотела избежать наименования смерти, говоря о Матери Жизни”, и что “наименование сна для означения смерти заимствовано ею из уст Спасителя: Лазарь друг наш успе, сказал Он Апостолам, когда по силе Своего всеведения возвещал им о постигшей Лазаря смерти, находясь вдали от места его кончины. Видно, что это был новый язык: потому что Апостолы не поняли его, и Господь нашел нужным перевести Свое изречение на их обыкно­венный язык: Лазарь умре. О торжестве и славе, как видите, в словах святителя нет и помину. Как относился великий святитель Филарет к преданию об обстоятельствах успения Богома­тери, я скажу дальше; теперь же замечу только, что о. протоиерей тщательно замалчивает все 16 слов Филарета на этот праздник и, конечно, потому, что они своим содержанием совер­шенно опровергают все, что о. Остроумов говорит против предания. Тщательно замалчивает о. Остроумов и тот факт, что святитель Филарет не только устроил при Троицкой Сергиевой Лавре Гефсиманский скит и в нем храм, посвященный воскресению Богоматери, но озабо­тился переводом с греческого и чинопоследования, совершаемого в Иерусалимской Гефсимании на третий день после Успения Богоматери (17 августа) и установил в своей Гефсимании подобный же праздник воскресения Матери Божией, празднуемый и поныне. Обо всем этом, о. протоиерей и не подумал. А следовало бы. Ведь вот пользуется же о. протои­ерей “Начертанием церковно-библейской истории митрополита Филарета”, чтобы доказать, что сочинения Дионисия Ареопагита признаются неподлинными не только обыкновенными историками, но и “самим Филаретом”: почему бы не разобрать и то, что говорит в своих словах и беседах на Успение Богоматери великий святитель Московский? Но это было не в интересах о. протоиерея. А мы ему скажем: свое “Начертание” Филарет писал еще в молодо­сти, будучи архимандритом, а слова на протяжении всего святительского служения; если тут встречается некое противоречие, то уж, конечно, надобно отдать предпочтение святителю старцу пред архимандритом, еще только начинавшим свою ученую деятельность. А вернее, что противоречия тут и нет: в “Начертании” Филарет говорит вообще о сочинениях, при­писываемых Дионисию Ареопагиту, в коих нечто сохранилось и, действительно, принадле­жавшее сему апостольскому мужу, и святитель Филарет считал вот эти сказания об успении Богоматери подлинными и широко пользуется ими в своих словах. Нельзя же, в самом деле, допустить и мысли о том, чтобы святитель-мудрец забыл, что он писал в “Начертании”, или же намеренно утверждал достоверность сказаний, которые сам же считал неподлинными. Это было бы оскорблением памяти благоговейно чтимого иерарха не только Российской, но и Вселенской Православной Церкви. Поэтому лучше бы о. Остроумову вовсе не упоминать о том, что говорится в “Начертании”.

Ссылаться на “первые указания” вообще не надежно: ныне оно первое, а завтра может оказаться позднейшим, ибо может открыться более раннее, что не раз и бывало в истории. Но если бы и не оказалось таковых, то свидетельство о празднике и воспоминаемых им событиях, восходящее за полторы тысячи лет до нашего времени, есть все же древность довольно почтенная: ведь там уже до события остается меньше четырех веков. Да при этом, упоминание о праздновании в V веке еще не есть доказательство, что раньше событие не праздновалось. Праздник мог быть установлен и раньше.

“Пять веков молчит церковное предание о столь важных событиях, как воскресение (или воскрешение) и вознесение Богоматери”, – говорит о. Остроумов. Но зачем же преуве­личивать расстояние времени? Ведь сам же о. протоиерей ниже говорит, что “все данные побуждают думать, что предание о вознесении Богоматери стало распространяться не ранее торжества православия над несторианством (431 г.)”, а если так, то вычтите число лет жизни Богоматери, за исключением 13 лет Ея юности, и уже получите не более 380 лет, а если еще принять во внимание, что до “распространения” праздник и соединенные с ним воспомина­ния уже существовали, то и еще сократится расстояние между событием и “первыми на него указаниями”. Можно ли говорить “пять веков”?

“Св. Косма Маиумский ясно выразил в своих песнопениях верование свое и своего друга в воскресение и вознесение Богоматери”, говорит о. Остроумов. Опять странно: мне­ние “свое и своего друга” и только? А Церковь тотчас так и приняла эти верования двух друзей и их песнопения тотчас внесла в круг богослужения? Уж очень просто все это пред­ставляется о. Остроумову. Речь идет о признании фактов, дотоле неизвестных Церкви или известных лишь по апокрифу, и вдруг эти факты признаются несомненными и воспеваются всею Церковью новосоставленными песнопениями. И никто из святителей не протестует против этого! Невысокое же мнение можно посему составить не только о самих песнотвор­цах, но и о святой Церкви!

Передавая сообщение св. Иоанна Дамаскина о желании императрицы Пульхерии положить мощи Богоматери в построенном ею храме, о. Остроумов видимо хочет ослабить досто­верность сообщения св. Иоанна, говоря, что он ссылается на какого-то Евфимия, что патри­арх Ювеналий, будто бы отвечал и т. д. К чему эти: какого-то, будто бы?..

Из того, что св. Епифаний Кипрский обличает женщин, воздававших св. Деве особое почитание, признавал такое поклонение ересью, и говорит только о пребывании Ее у Апостола Иоанна Богослова, а дальнейшую судьбу Ея и кончину считает неизвестной, хотя и доходили до него “предположения” о кончине Ее, о. Остроумов делает вывод, что св. Епифаний, современник вселенских учителей Церкви, остерегается пользоваться нечистым источ­ником отреченных книг “апокрифов”. – О каких “предположениях” говорит св. Епифаний, нам точно неизвестно; но вот св. Иоанн Дамаскин, Косма Маиумский, а за ними вся Церковь не сомневается в истинности фактов, сообщаемых якобы “нечистыми источниками” и поло­женных сими песнопевцами в основание своих творений на праздник Успения, и этого для нас довольно. Святые друзья Иоанн и Косма вероятно имели больше оснований убедиться в сей истинности, чем Епифаний, а для нас, русских, и авторитет великого святителя Филарета выше мнений о. Остроумова. Епифаний мог, при тогдашней редкости рукописей, не знать сочинений Дионисия, а для нас ценно, что он все же говорит о каких-то “предположениях”, в коих мы вправе видеть следы устных преданий о том, что повествует Дионисий.

“Человеческая изобретательность особенно процветает”, – говорит о. Остроумов, – в те периоды, когда слово Господне становится редким и видения не частыми. Показателем этого является не только византийский период Восточной Церкви, но еще более Западная церковь со времени ее отпадения от Восточной. Там новые догматы сочиняются тем диалектическим путем, который одобряется преосв. Никоном”.

О каких “новых догматах” говорит о. Остроумов? Он постоянно смешивает два понятия: “догмат” и “предание”. Но ужели это одно и то же? А затем, подражая ему, и я могу сказать ему в ответ: “Человеческий скептицизм в вопросах, касающихся Церкви и ее пре­даний, особенно процветает в те периоды, когда немецкий рационализм заражает богослов­скую школу, не задумываясь иногда над разрушением всего, что скоплено веками в сокро­вищнице церковного предания, что срослось с сердцем верующего, что можно и должно было бы укреплять научными исследованиями, если только не встречается явных противо­речий св. Писанию и св. преданию. Предание на протяжении полутора тысячи лет известно в Церкви. Церковь не только не отвергает его, но и одобряет допущением его подтвержде­ния в богослужении. Но вот, в XX веке, его начинают оспаривать, доказывать его сомни­тельность, доказывать хотя прикровенно, но довольно прозрачно, что факта, утверждаемого преданием, не было, что Матерь Божия умерла, как и все смертные, и “Ее мощи где-то у Гос­пода, Которому принадлежит земля и исполнение ее” (слова о. Остроумова), а когда я назвал такое утверждение соблазном для православно верующих, то мое внимание направляют в сторону разных “распутных крестьян, безумных монахов и проходимцев”. Подобает ли вести такую полемику, да еще о. протоиерею с высшим богословским образованием?..

Меня упрекает о. протоиерей, что я “поэтическую картину” принимаю за факт. Я отличаю поэтический элемент от факта, который, по моему убеждению и верованию православ­ных, лежит в основе церковной поэзии. Факт – одно, а поэтическое его воспроизведение – другое, но без факта один поэтический рассказ, как вымысел, был бы недостоин Матери Божией и Церковь отнюдь не допустила бы его в свое богослужение. Мнение ее прекрасно выразил святитель Димитрий Ростовский, когда сказал: “Не буди ми лгати на святого”, тем паче – на Матерь Божию, приписывая Ей то, чего с Нею не было.

Признаюсь, меня неприятно поразило, что о. протоиерей счел почему-то нужным в своей статье на целых двух страницах подчеркнуть то, что Апостолы не упоминают о прославлении Богоматери, “мало того, говорит он, но они не обходят молчанием и того, что во мнении читателей и слышателей благовестия может служить к умалению Ее славы” (Лк. 2:50; 8:19; Мф. 12:46; Мк. 3:31; Лк. 11:27; Ин. 2:4). Мысль автора как будто та, что вот и Апостолы не считают нужным особенно прославлять Матерь Божию, – “не сказалось посмертное прославление Приснодевы и на книге Деяний”, и тут Пресвятая Дева “упоминается только один раз и в самом сдержанном тоне, после других жен”. Правда, автор “не думает видеть в апостольских отзывах о св. Деве умаления Ее действительной славы. Но слава Ее “внутренняя, а не внешний блеск, каким пытаются окружить св. Деву “отреченные” писания. Ее слава – смиренная и молчаливая. Никакая византийская изобретательность и красноречие не прибавят ни единой черты к величию евангельской Мариами – чистейшей и разумнейшей (?) из всех дев и матерей. Со своей точки зрения о. протоиерей считает, конечно, себя правым, подчеркивая все это, но, да простит он нашему православному чувству, на нас такие его рассуждения веют немецким духом отрицания преданий церковных. Это настойчи­вое напоминание о “византийской изобретательности” и “отреченных писаниях” как будто прямо списано у немцев. Так вот и подсказывается вывод, что все сказание об успении Богоматери и Ея взятии на небо есть просто то, что ныне называется исторической повестью или поэмой.

О. Остроумов не пренебрегает никакими доводами, чтобы подорвать доверие к сему преданию. С этой целью он говорит, что “можно не соглашаться с мнениями и сообщениями даже великих учителей Церкви; поэтому не могут считаться непререкаемыми все мне­ния святителя Димитрия Ростовскаго, предпринявшего непомерно великий для одной жизни труд изложения житий почти всех святых, чтимых Церковью. Всякие поправки и пояснения к этому труду являются не проявлением неуважения к памяти святого труженика, а, напро­тив, почтительным хотя и микроскопическим участием в его великой работе”.

Хорошо сказано. Но автор ведь ведет к полному отрицанию, а не к “поправке” того предания, которое изложено с такою любовью святителем Димитрием, предания, принятого Церковью в богослужение. Это уж не “поправка”. С такими поправками лютеране отвергли весь круг церковных преданий. Правда, что “жития святых не догматический труд, а цер­ковно-исторический и к нему должны быть применяемы научные методы исследования”, но – не немецкие, а православные. Поэтому лучше уж доверять святителю Димитрию в его действительно православном отношении к преданиям церковным, чем о. Остроумову, хотя он и навязывается в сотрудники святителю (впрочем, “микроскопическим” участием).

Согласен я, что предания подлежат исследованию, что иначе, как говорит о. Остроумов, “мы рискуем предания человеческие предпочесть заповедям Божиим”. И мысли не допускаю, чтобы можно было спорить против слов митрополита Филарета, что “после Апо­столов чрез столь многая руки, чрез столь многие века прошедшие предания нужно испы­тывать, суть ли они истинно апостольские и святоотеческие и не подвергались ли неправым изменениям и чуждым примесям”. Но вот эти-то слова святителя и дают мне право возразить о. протоиерею Остроумову: святитель Филарет во многих своих словах на Успение Богома­тери во всех подробностях приводит предание о сем событии, не только не сомневаясь в истинности предания, как это делает о. Остроумов, но и относясь к нему с всецелым ува­жением, называя его священным, – значит, он исследовал “подлинность и достоверность” сего предания, т. е. выполнил добросовестно то правило, какое указывал другим. Что из сего следует – понятно само собою.

“Свойство непогрешимости в Православии приписывается только преданию вселенскому”, – говорит о. Остроумов и далее пускается в рассуждения уже общего характера, приводя цитаты из Василия Великого, блаженного Августина, наших – Хомякова, Болотова, Глубоковского и даже Тареева (тоже авторитет!). Никакого отношения к преданию об успе­нии Богоматери все его выписки не имеют, а что это предание носит характер вселенского, то ведь надо помнить, что не только Восточная и Западная церкви, но и отпадшие ранее от Все­ленской Церкви общества, каковы армянская, эфиопская и др., сего предания не отвергают. Лютеране – конечно, не в счет: они отвергают всякое предание. Замечу кстати, не слишком ли далеко ушел о. протоиерей в сторону отрицания, когда пишет, что “позднейшие (? а раннейшие?) Вселенских Соборов исповедания не имеют в себе характера непререкаемого и не могут считаться носителями только общеобязательных учений”. Как? Исповедания и опре­деления, возглавляемые словами Апостолов: “изволися Святому Духу и нам” – не имеют характера непререкаемого? для нас не обязательны?.. О. протоиерей! Что вы говорите?..

“Итак, – говорит в заключение о. Остроумов, – Православная Церковь и часть ее, Церковь Российская, не знает догмата о воскресении и вознесении Богоматери”. Но о “дог­мате” странно говорить, когда речь идет о предании, как памяти и совершившемся факте. “И время, и обстоятельства исхода Богоматери неизвестны Православной Церкви”, – гово­рит о. протоиерей. Конечно, время в точности неизвестно, но обстоятельства известны из предания. “Апокрифические сказания о таковом исходе, как частные мнения, допущены в житиях святых, и в песнопениях праздника Успения Богоматери”, – пишет он. Я ему отве­чаю: “Допускать” то, что сомнительно, не в обычае Церкви. Допустит ли она обращаться к Матери Божией с такими словами, в коих будет как бы приветствие, повествование о Ее “бессмертном успении” и о Ее преселении на небо с плотью, если такого события в Ее жизни не было? Достойно ли было бы это как Церкви, так и Самой Преблагословенной Матери Божией?

Я не менее о. Остроумова знаю, что “богослужебная письменность никак не может считаться библиотекою церковно-исторических знаний”, но ведь он тут же сам говорит, что “отчасти в богослужебной письменности находятся и исторические сведения”. А когда эти сведения сообщаются с такими подробностями и с такою положительностью, как повест­вование об успении Богоматери и сопровождавших его обстоятельствах, то было бы недо­стойно поэтов-писателей предполагать, что все эти сведения заведомо ложны и ими пользо­вались такие высокопросвещенные мужи, как Иоанн Дамаскин и Косма Маиумский, с целью “победными звуками ирмосов поднять настроение богомольцев и тех, которые признают содержание их частным мнением”, то есть о. прот. Остроумова и его единомышленников.

Стараясь исчерпать все, что можно было сказать против достоверности преданий об успении Богоматери, о. Остроумов берет выдержку из архиеп. Никанора, который приводит слова святого(?) Бернарда, “что Царственная Дева не нуждается в ложном прославлении, что Святая Дева никак не оправдает новизны, выдуманной вопреки учению Церкви, новизны, которая есть мать неблагоразумия, сестра неверия и дочь легкомыслия”. А поскольку о. про­тоиерей считает, “новизною” наше верование в достоверность сказаний об успении Матери Божией, принятых Церковью в богослужении то... чтый да разумеет! А я думаю, что если бы Бернард, признаваемый о. Остроумовым за “святого”, был жив, то первый запротестовал бы против такого толкования его слов, ибо предания об успении Богоматери были в Запад­ной церкви столь же приемлемы, как и на Востоке. А говорил он, конечно, о таких догматах, как непорочное зачатие и под.

Я утомил читателя полемикой с о. прот. Остроумовым. По себе сужу, как тяжело иметь дело с отрицательными суждениями относительно священных, дорогих для православного сердца преданий, с которыми оно сжилось, сроднилось с детства, как с дорогой истиной, завещанной нам древнею Церковью. И еще больнее это чувствуешь, когда видишь подпись под этими отрицаниями, не простого мирянина, – к этому мы уже как-то привыкли, – а слу­жителя Церкви, почтенного о. протоиерея. Но – довольно полемики.

Теперь отдохнем душою на тщательно замолчанных о. протоиереем мыслях великого богослова нашей русской Церкви святителя Филарета, митрополита Московского, которого, как мы видели, о. протоиерей думал привлечь себе в союзники по отрицанию преданий о воскрешении и о вознесении на небо Богоматери. Послушаем, что говорит благоговейный иерарх в своих, в высшей степени глубоких и художественных словах на праздник Успения Богоматери. Вот его вдохновенные слова, истекавшие из глубоко верующего и беззаветно любящего Матерь Божию сердца и светлого возвышенного ума.

“Дивна крестная смерть Господа нашего Иисуса Христа; дивно Его тридневное воскресение; но не дивно то, что они являются дивными, потому что в них заключено недомыслимое таинство непостижимой премудрости Божией, ими чудесно разрешается неразреши­мый без чуда вопрос, как спасти погибший род человеческий.

Очевидно, не в такой степени, как смерть и воскресение Господне, однако дивна и смерть Пресвятой Девы Богородицы и Ее воскресение. Как это возможно, что умерла чистейшая Херувимов и славнейшая Серафимов? Херувимы и Серафимы ниже Ее и, следственно, в низшей степени должны быть блаженны: но они не знают смерти. Как умерла бывшая вместилищем воплощенного Сына Божия и, конечно, не преставшая быть жилищем Божества? Нетленно приявшая огнь Божества должна ли была уступить силе земного тле­ния? – Подлинно, можно полагать, что могла бы Пресвятая Дева, по выражению Апостоль­скому, не совлещися, но пооблещися, да пожерто будет мертвенное животом, – не сложить с себя одежду земного тела посредством смерти, но мгновенным преображением облещись в тело прославленное. И почему же не так было? Должно думать, что по своему всегдашнему смирению и по желанию подражать уничижению пути смерти временной. А все устрояющее Провидение, не препятствуя углублению смирения, долженствующему возвысить будущую славу, смертью Матери Живота вразумляет нас, как не малый еще и не безопасный остаток силы сохраняет смерть в естестве человеческом и после животворящей смерти Христовой. Если Пречистая Матерь Живота не миновала смерти, хотя тихой и кратковременной, то мы, далекие от совершенной чистоты, поверженные в нечистоту мыслей, в нечистоту страстей, в нечистоту дел, в нечистоту жизни, – в какой мы опасности смерти лютой и вечной!

Слава вечной жизни начинала уже просвечивать сквозь самую смерть Пресвятой Девы. За три дня явился небесный вестник призвать Ее в вечность и принес Ей знамение ожидающего Ее рая. Чудесно собрался собор Апостолов, чтобы почтить Ее преставление и погребе­ние. Достойные видели Самого Божественного Ее Сына, с небесными силами пришедшего принять душу Ее. Бездыханное тело Ее чудодействовало. В третий же день от смерти, по подобию Христову, проявлено Ее полное воскресение. Земного тела Ее не стало во гробе. Собору Апостолов Она явилась в небесной славе” (Сл. и Речи, т. V, 21–22).

“Торжественно возвещаем в Церкви смерть Господню, как спасительную и живоносную для всех нас”, – говорит в другом слове святитель Филарет, – “торжественно воспоми­наем и смерть Матери Господа, как в высокой степени для нас поучительную и утешитель­ную. Показав нам гроб Христов, с отваленным камнем, с одними погребальными пеленами, в оном оставшимися, и возвестив, что Христос воста от мертвых, начаток умершым бысть (1Кор. 15:20). – Святая Церковь как бы заботилась, чтобы наша вера и надежда не утоми­лись долгим ожиданием последующего за сим начатком воскресения умерших: и потому она приводит нас к другому гробу, так же в третий день после погребения отверстому и уже праздному от тела, в нем погребенного, и как бы указуя, говорит нам: вот и действитель­ный, скорый, очевидный в лице Матери Господней опыт воскресения, которого Христос был начаток; благодатью Сына Своего и Бога Она так совершенно созрела для неба, что и тела Ее не могла удержать земля до времени общего воскресения: зрите праздный гроб Ее и радуй­тесь упованием жизни за гробом” (т.VI, 56).

“Чудно и торжественно благодать Избранныя, яко солнце, явилась средоточною силою Церкви тогда, когда Она, по закону земнородных, познав запад свой на земли, восходила в невечерний день небесный: ибо и рассеянным по вселенной для проповеди Евангелия Апо­столам свет Духа показал сие время последнего с Нею в видимом мире общения, и влече­ние Духа соединило их окрест Ея смертного одра, Ея живоприемного гроба. С тех пор, по выражению церковному, слава Ея боголепная Богоподобными сияет чудесы. Тщетно мрачные мудрования неправомыслящих усиливались затмить Ее славу: они только изощрили рев­ность правоверующих к Ее прославлению. Ни пространства мест, ни продолжение и пре­вратности времен не ослабляют сияние славы Ее” (т. IV, 86–87).

В одном слове на Успение Богоматери, в молитвенном умилении святитель Филарет так обращается к Ней: “Теперь не одно небесное созерцание видит Твою благодать, не один Ангел тайно благовествует тебе радость; в церкви велицей благовествуется Твоя благодать и радость, род человеческий благословляет Тебя, Благословенная в женах! Подобно, как слава Твоего Сына и Бога, и Твоя слава Боголепная из гроба возсиявает. Чудеса Твоего успения открыли, что Богоносная душа Твоя отходит прямо к Богу, праздный после погребения гроб Твой показал, что и в теле Твоем смерть не нашла себе никакой пищи, то есть ничего грехом зараженного, и потому ничего тленного. Жизнь будущего века, который мы еще только чаем, для Тебя уже есть настоящая вечная жизнь, на высочайшей степени славы. В чертоге небес­ном, как Царица по благодати, предстала Ты одесную Царя по естеству, в ризах позлащенных одеяна (Пс. 44:10), или, по другому созерцанию, облечена в солнце (Апок. 12:1), – в откры­тый, как мне мнится, свет Христов; предстала, чтобы не только пребывать и наслаждаться им, но и царствовать во свете, или световодительствовать, да приведутся Царю девы – души целомудренные или уцеломудрившиеся, в след Тебе. Ныне радуйся, Благодатная, и отныне на веки нерушимо радуйся, не только радуйся, но и блаженствуй – не только Благодатная, но и Препрославленная!” (т. IV, 175–176).

Желая изобразить обстоятельства успения Матери Божией, святитель Филарет приводит сначала церковную песнь: “Собор ученик и Божественных Апостол собрася погребсти Богоприятное тело единыя Богоматери. Сим песнословием, говорит далее святитель, свя­тая Церковь имеет обычай оглашать нас еще в предначатии настоящего праздника. Церковь говорит как бы о том, что видит; и поскольку говорит для всех нас, то, кажется, желает, чтобы и все мы не просто воспомянули, но как бы видели успение и погребение Божией Матери. – Можем ли мы соответствовать сему намерению Церкви? – Не трудно понять, что это дело не телесных очей. Требуется два ока: око ума чистого и око сердца верующего и любящего. Признаем несовершенство наших очей. Но не можем ли мы хорошо смотреть очами свя­тых, которые умели созерцать и желали помочь нашему созерцанию? Испытаем воззреть на преставление Божией Матери очами Святых: Дионисия Ареопагита, Ювеналия Иерусалимского, Андрея Критского и Иоанна Дамаскина.

Правда, святой Андрей и сам встречает некое затруднение. В слове на нынешний праздник он предлагает недоумение любознательных: почему преставления Богоматери не описал никто из составивших книгу Божественных Евангелий? Впрочем, он и разрешает сие недоумение, говоря: это может быть потому, что Ее Богоприятное успение произошло долгое время спустя по вознесении Господнем, ибо, как сказывают, Она, достигши глубо­кой старости, преставилась от здешней жизни; или же тогдашние времена не допускали такового изложения.

Далее в том же слове св. Андрей поступает так, как и мы теперь. Он смотрит на успение Божией Матери очами современника сему событию, святого Дионисия Ареопагита, приводя его слова из его книги “О Божественных именах”. Св. Дионисий, обращая речь к св. Тимо­фею и упомянув о св. Иерофее, говорит: “И мы, как тебе известно, и он, и многие из священ­ных наших братий стеклись для зрения Богоначального и Богоприемного тела. Присутство­вал и Богобрат Иаков, и первоверховный и старейший из Богословов Петр. Потом, после зрения, угодно было всем священноначальникам, поколику каждый способен был, воспевать безмерно могущественную благодать Богоначальственной немощи, то есть как изъясняет св. Максим, восхвалять вольное снисхождение Сына Божия, принявшего на Себя немощное тело человеческое, кроме греха” (т. IV, 562–563).

“Приятно, замечает святитель в другом слове, даже до ныне узнавать единую Святую, Соборную и Апостольскую Церковь, между прочим, по единству ее священных и Апостоль­ских обычаев. После столь многих веков от дня успения Пресвятая Богородицы, и ныне для сего дня собираются многие из священных наших братий. В подражание Божествен­ному зрелищу Сионскому или Гефсиманскому и здесь представляется для благоговейного зрения изображение Живоначального и Богоприемного телеси как бы в день его погребения. Вся иерархия песнословит, или, иначе сказать, словом и песнопением прославляет безмерно могущественную благость Сына Божия, в Его спасительном воплощении чрез немощь и смерть проложившего путь к бессмертию и славе Божественной. О, если бы могли мы услы­шать хотя одно из тех самых песнословий, которые по внушению Святого Духа принесены были Господу и Матери Его в первоначальном Апостольском успенском соборе!” (т. II, 394–395).

“Но святой Дионисий открыл нам только часть дивного зрелища, как видно из его слов, близко за вышеприведенными следующих, обращенных также к св. Тимофею: что там было таинственного, то прохожу молчанием, как неизрекаемое для многих, а тебе известное. Смиримся, если и мы принадлежим ко многим, для которых неудобоизрекаемо многое таинственное; но известное св. Тимофею, вероятно, сделалось известным от него и другим достойным, а от сих нечто из того и до нас могло достигнуть.

Таинственное можно предполагать в том самом, как многие Апостолы собрались на погребение Пресвятой Девы, когда они были рассеяны по разным странам для проповедания Евангелия. И сию тайну несколько нам открывает и объясняет св. Андрей, когда говорит: не удивительно, если Дух, подъявший некогда Илию и небесного огненосного колесничника вземший, и их тогда внезапно собрал, принесши на облаках в духе. Ибо для Бога все удобно, как знаем из примеров Аввакума и Даниила. А св. Иоанн Дамаскин, также в слове на нынеш­ний праздник, решительнее изъясняется, что ради чести преставления Божией Матери, Апо­столов, по Божию повелению, облак, подобно некоей сети, влек в Иерусалим, и от краев земли, как бы неких орлов, во едино место устремил и совокупил.

Св. Дамаскин и еще тайну в преставлении Божией Матери созерцает и нам открывает: именно, пришествие Самого Царя к Своей Родительнице, дабы Божественными руками приять Ея святую, чистую и непорочную душу.

Наконец, св. Дамаскин, для изъяснения тайн успения Божией Матери, приемлет в помощь св. Ювеналия, архиепископа Иерусалимского, извлекая из некоего исторического писания следующее повествование. В царствование Маркиана, Пульхерия создала в Константинополе, во Влахернах, и украсила храм в честь Пресвятой Богородицы. Желая приоб­рести сему храму приличествующую ему святыню и слышав, что близ Иерусалима, в Гефсимании, есть храм, на месте, где живоносное тело Приснодевы положено в раке, император и императрица изъявили архиепископу Иерусалимскому желание, чтобы сии мощи прине­сены были в новосозданный храм, в охранение царствующему граду. Ответствуя на сие, св. Ювеналий, утверждаясь на древнем, как он говорил, и истиннейшем предании, упомянув о чудесном собрании Апостолов, мгновенно восхищенных с разных стран к Пресвятой Деве, с Божественною славою предающей душу Свою в руце Божии, о изнесении тела Ее с Ангель­ским и Апостольским пением и о положении оного в Гефсимании, продолжал: на том месте целых три дня продолжались Ангельские ликостояния и песнопения. По третием же дне, по прекращении Ангельского песнопения, пришли Апостолы, потому что один из них, Фома, опоздал, пришел по третием дне, и желал поклониться Богоприемному телу. Открыли раку и всехвального тела Ее обрести не могли. Нашли только Ее погребальные пелены, лежащие, и от них исполнясь неизреченным благоуханием, закрыли раку. Пораженные таинственным чудом, одно то могли они подумать, что благоволивший Своею Ипостасию воплотиться и вочеловечитъся от Нее, и родиться по плоти, и по рождестве сохранивший нетленным Ее девство, Бог Слово и Господь славы благоволил, и по прекращении Ее здешнего жития, непорочное и пречистое тело Ее почтить нетлением и преложением, прежде общего вселенского воскресения. Засим, св. Ювеналий дополняет свой ответ царю свидетельством св. Дионисия, которое мы уже привели, а св. Дамаскин оканчивает повествование истории тем, что во Влахернскую церковь перенесен из Гефсимании ковчег с одеждами Пресвятой Бого­родицы.

“Видите ли тайны и чудеса успения Божией Матери? – вопрошает святитель Филарет. – Видите ли торжество земное и вместе небесное? Видите ли легкий, кратковременный туман смерти, сквозь который ясно и величественно просиявает вечная жизнь? Видите ли гроб, превращенный в окно, открытое в невидимый мир, к пренебесному свету? Видим преславное успение, которое чудесно украшают своим присутствием Апостолы, Ангелы, Сам Гос­подь. Видим по успении необычно скорое пробуждение; за смертью тотчас бессмертие, в самой полной его силе; видим душу Пресвятой Девы на руках Господа и, следовательно, на высочайшей степени блаженства, потому, что близость к Господу и высота блаженства есть одно и тоже; видим и приснодевственное тело Ее, не покорившееся закону тления, не ожидавшее срочного дня для воскресения, но в самое время сеяния в землю возросшее в небо и процветшее славою” (т. IV, 562–563).

“У гроба Пресвятой Девы Марии, – говорит еще в одном слове наш златословесный святитель Филарет, – Церковь поставляет нас в благочестивое созерцание. Ибо, что такое церковный праздник, если не благочестивое созерцание, в котором дух отдыхает от труда плоти и собирает силы для работных дней жизни? Что же мы видим, быв поставлены у гроба Пресвятой Девы? Зрелище необыкновенное! Обыкновенно до гроба – свет и ясность, далее гроба – мрак и неизвестность, но здесь совсем напротив. До гроба – какое высокое достоинство и добродетель в какой глубокой тайне и безвестности! Далее гроба – какой свет и слава, какое торжественное воздаяние достоинству и добродетели!”

В дальнейшем изложении своего слова святитель, проходя “поприщем земной жизни” Матери Божией, раскрывает беспримерную высоту Ея нравственного достоинства и вместе – Ее неподражаемое смирение при земной жизни, а потом говорит: “Теперь посмот­рим на другое, необозримое по пространству, но уже удобозримое по светлости, поприще, которое открылось для Пресвятой Девы Ее успением. Как скоро сие совершилось! Собор Апостолов, как говорит благочестивое предание, отовсюду собран Духом Божиим, чтобы не столько оплакивать, сколько праздновать Ее погребение. Как прежде неверие Фомы обра­щено в доказательство достоверности воскресения Христова, так теперь умедление Фомы обращается в средство к прославлению вознесения Богоматери, – еще сокровенного, как сокровенна была жизнь Ее на земли. Восприяв славу Божию на небеси, с сего времени Она не отвергает и человеческой славы на земли, прежде неугодной для Ея смирения, теперь полезной и благотворной для живущих на земли” (т. III, 193–197).

В слове, произнесенном в Московском Успенском соборе (как, впрочем, почти и все другие слова на Успение Богоматери), святитель Филарет приглашает слушателей “не высо­кая мудрствующе, но смиренными ведущеся, как учит смиренная мудрость апостольская (Рим. 12:16), – вместо книги прочитать нечто в иконе Успения Пресвятой Богородицы, кото­рой древнейший образец, по особенному устроению Провидения, принесен был из Констан­тинополя в Киев и которую святитель Петр своею священною и святою десницею изобразил нам здесь (в Успенском соборе), без сомнения, не для чувственного только зрения, но и для духовного созерцания”.

Затем, как бы взирая на икону, митрополит указывает на все изображенные на ней лица и предметы, объясняет смысл изображений, напоминает предания об обстоятельствах успе­ния Богоматери, сверяет эти предания со священным Писанием по их духу и выводит нази­дательные уроки для слушателей. Так, например, он говорит: “Над смертным одром и безды­ханным телом Пресвятой Девы икона представляет Самого Христа Спасителя, держащего на руках душу Ее, в образе младенческом, знаменующем, без сомнения, начатие новой на небесах жизни. Писания не говорят, чтобы сие телесными очами видели все бывшие свиде­телями успения и погребения Божией Матери. Посему надлежит полагать, что составитель иконы представил здесь видимым принадлежащее к миру невидимому и просто видимое соединил с духовно созерцаемым. Изобразив тело Пресвятой Девы, оставленное душою Ее, он как бы предупреждал вопрос: что в сие время происходило с Ее душою? И в ответ на сие изобразил видимо и Ее душу, носимую руками Ее Божественного Сына.

Здесь рождается новый немаловажный вопрос: какую силу имеет сие изображение? Есть ли это простое представление воображения? Нет. Так думать было бы несообразно с достоинством древней святой иконы. Дерзость писать иконы по воображению живописца есть порождение своеволия новейших времен. Древние изображали на иконах то, что нахо­дили в достойных веры писаниях или в предании. И художник нашей иконы св. Петр, без сомнения, не был расположен писать на иконах мечты воображения. Заключим, не обину­ясь, что его икона представляет нам не произвольный плод воображения, но созерцание, согласное с существом предмета. Надобно ли, по церковному правилу осторожности, пока­зать согласие сего предания со Священным Писанием? Для сего можно указать на слова Христовы: бысть же умрети нищему и несену быти Ангелы на лоно Авраамово (Лк. 16:22). Итак, сличай: если Писание свидетельствует, что души святых человеков, исходя от тела, приемлются Ангелами, то не совершенно ли согласно с сим предание, между прочим, посредством иконы, свидетельствует, что пресвятая душа Матери Господней, высшей Анге­лов, исходя от тела, прията была Самим Ее Божественным Сыном? Ангел же, по другому преданию, послан был к Ней еще прежде на землю, дабы предварить Ее о приблизившемся преставлении; а потом собор Ангелов приветствовал Ее небесными песнопениями, которых отголосок слышали достойные во время погребения” (т. IV, 453–456).

Глубоко поучительны уроки, какие дает святитель Филарет в своих словах на день Успения Богоматери. “Ублажаем Приснодеву, говорит он: искренно ли? Не с лестью ли? Презренна лесть и между живущими на земле, которых впрочем она иногда обманывает, но живущую на небе и видящую во всевидящем Боге и обмануть невозможно. Возможно ли, скажут, и льстить там, где самая высокая похвала остается ниже своего предмета? – Льстим, если хвалим то, чего внутренне не уважаем. Итак, ублажая Приснодеву, чтим ли девство? Уважаем ли целомудрие? Храним ли чистоту? Ненавидим ли нечистоту? Ревнуем ли о своем очищении? – Ублажаем во храме преблагословенную Матерь, но не делают ли противного сему некоторые дома? Не оскорбляют ли благословенных имен отца и матери дети неповиновением или непочтительностью, а и сами родители – пренебрежением роди­тельских обязанностей и добродетелей? – Прославляем здесь высокую в смирении, глубо­кую в молчании Мариам: но не здесь же ли с нами наша гордость, наше тщеславие, наша суетность, наша рассеянность и склонность к празднословию? И молва страстей не заглу­шает ли в нашем сердце славословий наших устен?.. Не красна похвала в устах грешника. Если желаем достойно ублажать Пресвятую Матерь Божию, то да возлюбим всем сердцем Ее достоинства и добродетели; возлюбив, да поревнуем, по возможности, жизнью следовать тому, что мыслию и словом ублажаем”. (т. IV, 87–88).

Говорит святитель Филарет и о наследии, оставленном Материю Божией для всех веру­ющих.

“После усопших обыкновенно бывает время плача, потом время утешения печальных; и далее того и другого продолжается время, в которое дети и присные пользуются праведным наследием отшедших. Плакали Апостолы, когда жизнь Матери Света, как тихая заря после Божественного Солнца Христа сиявшая для Церкви, угасла пред их очами. Плакали горькими слезами естественной печали, но вместе и сладкими слезами благодатного умиле­ния: потому что вера в неумирающую благодать Матери Господней и чувство благоговейной любви к Ней господствовали над чувством лишения. Полное же и совершенное утешение получили они, конечно, тогда, когда, в третий день по Ее Успении, ради опоздавшего к Ее погребению Фомы, отверзши гроб Ее, не обрели пречистого тела Ее, и вслед за тем увидели Ее в славе воскресения, и от Ней Самой услышали слово утешения: радуйтеся, яко с вами семь во вся дни!

Если радость, которую подает воскресшая Матерь Божия имеет своим источником при­сутствие Матери Божией с нами во вся дни, то очевидно, что и радость, как поток из сего источника, должна протекать по всем временам, до впадения в море вечного блаженства. И вот прекрасное и неиждиваемое наследие, которое Матерь Божия во успении Своем не только оставила, но определительно назначила и преподала Своим по благодати чадам и присным. Радуйтеся, яко с вами есть во вся дни.

И Церковь Христова прияла от Матери Божией сие наследие и хранит и от дней до дней, и от лета до лета, от века до века не перестает разделять оное. Правда, не всем без различия завещала Она сию радость, но преимущественно Апостолам: однако, поскольку обе­щала и продолжить оную, вместе с присутствием своим в Церкви, во вся дни, то чрез сие простерла Свое обещание и на живущих после дней Апостольских, если они усвояют себя Ей в чада и присные Апостольскою верою в Ее неумирающую благодать и Апостольскою благоговейною к Ней любовью.

Итак, радуйтесь, души, подвизающиеся в вере по образу Петра, который ускорил прежде других исповедать Христа Сына Божия и, по вере в Него, и по водам ходить отважи­вался! Матерь Начальника и Совершителя веры с вами есть, и как Она блаженна веровавшая, так и вам споспешествовать будет сквозь искушения и опасности достигнуть блаженства.

Радуйтесь, души, стремящиеся к совершенству любви по подобию возлюбленного ученика, который и Бога созерцал преимущественно в Его качестве любви, оком любви и в любви же заключал все учение жизни! Нареченная Матерь возлюбленного ученика с вами есть и не отречется быть Материю и для вас, чтобы покровительствовать духовному воспи­танию вашему от рабского страха до совершенной любви, изгоняющей страх (1Ин. 4:18).

Радуйтесь, ревнители слова истины! Матерь вечного Слова с вами есть и неотступно предстательствует пред Ним о вас, да даст вам уста и премудрость, ейже не возмогут противитися или отвещати еси проявляющиися вам (Лк. 21:15).

Радуйтесь, хранящие девство и целомудрие! Приснодева с вами есть, и как девство приблизило к Ней Иоанна, так оно приближит Ее к вам.

Радуйтесь, и благословенно супружествующие! Обрученная Дева и неневестная Матерь, Которая не только удостоила посетить жениха и невесту в Кане Галилейской, но и первое открытое чудо для них от Божественного Сына Своего испросила, не чуждается вас: Она любит девство, но не унижает и супружества, и вас, молящихся Ей не лишит благопо­требной помощи, если взираете на супружество, как на союз не только естественный, но и духовный, имея высокий таинственный образ его в союзе Христа с Церковью.

Радуйтесь, благочестивые родители и во благочестии воспитываемые чада! Дщерь молитвы праведных Иоакима и Анны, воспитанная в доме Божием, Матерь Сына, от Которого всякое сыновство на небе и на земле имеет начало, признает вас по духу Своими прис­ными и чадами и простирает на вас Свой благодатный покров от дома Божия небесного и земного.

Радуйтесь, хотя сквозь слезы, испытуемые различными скорбями, но крепящиеся в терпении и уповании на Бога! Та, Которая более всех на земле, кроме единородного Сына Ее, испытана была скорбями, Которой душу прошло крестное оружие, по Своим опытам знает, что вы чувствуете, и состраждет вам, и может, и хочет облегчить вас, почему и нареклась радостью всех скорбящих”.

В заключении этого слова о наследии Богоматери святитель Филарет говорит, что в сей “раздел благодатного наследия не входят многие”, – разумеются те, к которым не применимы указанные признаки верующих – нераскаянные грешники. Но им Первенствующая между всеми праведниками оставила по себе то наследство, которое оставляет каждый праведник. Какое же это наследство? – Умираяй праведник остави раскаяние (Прит. 11:3), – наследие не сладкое в начале, но спасительное впоследствии, если направлено будет к исправлению жизни.

Если мы не умели или, справедливее сказать, не потрудились стяжать, по примеру Пре­святой Девы, Радость Духа о Бозе Спасе (Лк. 1:47), то поспешим восприять печаль, яже по Бозе, которая покаяние нераскаянно во спасение соделовает (2Кор. 7:10), и чрез которую, следственно, и радость спасения, наконец, обретена быть может. Аминь (т. V, 163–67).

Я далеко не исчерпал всего сокровища глубокомудрых богословских созерцаний, исследований, наставлений и благоговейных размышлений великого богослова и мыслителя нашей родной Церкви святителя Филарета, заключающихся в его 16-ти словах на праздник Успения Богоматери. Но и приведенных выписок довольно, чтобы видеть, что он глубоко веровал в Ее воскресение, считал предание о сем событии за священное церковное преда­ние, а потому и для нас его авторитет несравненно выше всех соображений, построенных, конечно, на отрицательной критике немецких ученых.