210. Умеем ли мы молиться Богу?
Что есть молитва в духовной жизни христианина? В сущности, она есть дыхание души, живущей с Богом, постоянное возношение ума и сердца к Богу, являемое благоговейным словом к Богу, – или гласно, или же внутренне, сердечно.
Умеем ли мы “дышать молитвою», возносить свое сердце, свой ум к Богу так, как подобает, как научил нас Господь, как учат святые угодники Божии? Умеем ли мы молиться?
Как ни скорбно, но должно сказать, что мы, нынешние христиане, или разучились, или вовсе не научились молиться. И не потому ли, что мы в молитве уходим от Бога, сердцем далече отстоим от Него, гаснет в нас и жизнь духовная, и многие из нас даже понятия не имеют о том, что такое есть сия жизнь духовная, и мы живем только жизнью плоти и души, вовсе забывая, что в нас есть еще дух, существенно отличающий нас от других живых существ, духа не имущих?.. Не потому ли так быстро прививаются к нам такие учения, как дарвинизм, производящий человека от обезьяны? В самом деле, если человек вовсе не ощущает в себе начал духовной жизни, жизни духа, то он живет жизнью только животною, душевною, с миром духа не соприкасается, дух в нем как бы замер, не дышит, и ему становится как бы естественно уже и ощущать себя – только животным, а остаток неизгладимого в нем образа Божия, последние следы его всячески стирать, под давлением греховных страстей, заглушая голос совести хитросплетаемыми софизмами лженаук естественных. Человек постепенно погружается опять в ту тьму богозабвения, в какой он находился несколько тысяч лет до Рождества Христа Спасителя и уподобляется снова скотам несмысленным.
Молитва есть великий дар Божий, но подается он только тому, кто за ним простирает к Богу руки, кто идет к Богу с произволением молиться. Являем ли должное произволение, стремимся ли мы к Отцу Небесному, яко елень к источникам водным, ищет ли, просит ли наше сердце молитвы?
Не умеем мы, разучились мы молиться, но – слава Богу: есть среди нас еще жаждущие молитвы, взывающие к Богу сердцем: Господи, научи нас молиться! На мой дневник, под заглавием “Нечто о молитве и смиренномудрии», получил я от читателей новые письма с вопросами и недоумениями, показывающими, какие мы младенцы в делании молитвы. Настало время святого поста и покаяния; без молитвы невозможно покаяние: побеседуем же о молитве в ответ на письма моих читателей, в коих слышатся запросы духовной жизни.
“Вы пишете, владыко, – говорит один из моих читателей, – что отнюдь не следует своей фантазии позволять представлять себе того, кому молишься. Простите, я не понимаю вашего указания. Отец Иоанн Кронштадтский сказал: “В молитве с Отцом Небесным живо представляй Его стоящим пред тобою и с любовью внимающим каждому твоему слову». К чему же нам тогда образа, которые служат нам для нашего настроения и представления того, к кому обращена наша молитва: ведь не самой же доске мы молимся. Да как же не воображать и не ощущать при молитве Господа Бога нашего? Он – вездесущий».
Надо быть осторожным, чтоб не смешивать слов и понятий между собою сходных, но не тождественных. “Живо представлять» еще не значит: “рисовать в воображении». В дневниках о. Иоанна везде, где говорится о таком представлении, разумеется стояние благоговейною мыслию пред вездесущим, всевидящим и всеведущим Богом и святыми Его, когда человек сознает себя в присутствии незримого существа, как бы ощущает сие присутствие, не допускает и мысли о том, чтоб оно его не слышало, – тем не менее – не дерзает вторгаться своим грубым воображением в область незримого мира и сохраняет ум свой “безвидным», по выражению святых подвижников. На вопрос моего читателя относительно значения святых икон полстолетия тому назад ответил покойный автор “Аскетических опытов», известный подвижник епископ Игнатий Брянчанинов: “Святые иконы, – пишет он, – приняты святою Церковью для возбуждения благочестивых воспоминаний и ощущений, а отнюдь не для возбуждения мечтательности. Стоя пред иконою Спасителя, стой как бы перед Самим Господом Иисусом Христом, невидимо вездесущим и иконою Своею присутствующим в том месте, где она находится; стоя пред иконою Божией Матери, стой как бы пред Самою Пресвятою Девою, но ум твой храни безвидным: величайшая разница быть в присутствии Господа и предстоять Господу, или – воображать Господа. Ощущение присутствия Господня наводит на душу спасительный страх, вводит в нее спасительное чувство благоговения, а воображение Господа и святых Его сообщает уму как бы вещественность, приводит его к ложному, гордому мнению о себе, – душу приводит в ложное состояние – состояние самообольщения».
Вот что говорит муж высокого опыта духовного и говорит не от себя, хотя мы не сомневаемся, что и сам он на опыте все это изведал, – но говорит на основании опыта и писаний святых и богоносных отцов. “Самый опасный, неправильный образ молитвы, – пишет он в другом месте, – заключается в том, когда молящийся сочиняет мечтательные картины (а начинается это именно с мечтательного воображения Господа и святых Его), заимствуя их, по-видимому, из Священного Писания, в сущности же, из своего состояния падения и самообольщения; этими картинами льстит своему самомнению, своему падению, своей греховности, обманывает себя. Очевидно, что все, сочиняемое мечтательностью нашей падшей природы, не существует на самом деле, есть вымысел и ложь, столь сродные и свойственные падшему ангелу. Мечтатель с первого шага на пути молитвенном исходит из области истины, входит в область лжи, страстей, греха, сатаны. Святой Симеон Новый Богослов описывает молитву мечтателя и плоды ее так: “Он воздымает к небу руки, глаза и ум, воображает в уме своем Божественные совещания, небесные блага, чины святых ангелов, селения святых, короче, собирает все, что слышал в Божественном Писании, в воображении своем, рассматривает это во время молитвы, взирает на небо и всем этим возбуждает душу свою к божественному желанию и любви; иногда проливает слезы и плачет. Таким образом, мало-помалу кичится сердце его, не понимая того умом; он мнит, что совершаемое им есть плод Божественной благодати к его утешению, и молит Бога, чтобы сподобил его всегда пребывать в этом делании. Это – признак прелести. Такой человек, если и будет безмолвствовать совершенным безмолвием, не может не сойти с ума и не сделаться сумасшедшим. Если же и не случится с ним этого, однако ему невозможно никогда достигнуть духовного разума и добродетели или бесстрастия. Таким образом прельстились видевшие свет и сияние этими телесными очами, обонявшие благовония обонянием своим, слышавшие гласы ушами своими. Одни из них возбесновались и переходили умоповрежденными с места на место; другие приняли беса, преобразившегося во ангела светлого, прельстились и пребыли неисправленными даже до конца, не принимая совета ни от кого из братии; иные из них, подучаемые диаволом, убили сами себя; иные низверглись в пропасти, иные удавились. Вот какой вред происходит от этого образа молитвы», – заключает св. Симеон.
Вот что значит давать волю своему воображению во время молитвы, скажем и мы.
Достойно внимания вот что: в нашей Православной Церкви, милостью Божией, еще хранится Священное Предание о том, как творить Богу угодную и спасительную молитву; а отпадшей от единения с нею Церковью Западной, латинской, по-видимому, оно совсем утрачено и подменено мечтательною молитвою и состоянием прелести, как это видно из жизнеописаний всех западных святых после отпадения Запада от Востока. Прочтите, например, сказания о жизни Франциска Ассизского: там сплошь – все состояния прелести, принимаемые и самим Франциском, и его почитателями за состояния благодатные. Это отобразилось даже в религиозном искусстве: в то время как православная икона, особенно написанная в духе древних преданий церковных, не увлекает воображение в область мечтательного натурализма: эти тонкие линии, прямые черты, высокие темные фигуры, как бы только условно напоминающие живых людей, почти не способны увлечь воображение, разжечь фантазию, – живопись латинская пленяет красотою внешних, телесных форм и быстро овладевает воображением, способствуя тем мечтательной молитве. Это, конечно, отображается и в литературе, особенно духовной, в латинской церкви. Даже такие уважаемые у нас книги, как “Подражание Христу» Фомы Кемпийского, по отзыву опытных в духовной жизни писателей наших, каков Затворник епископ Феофан, написаны из “мнения», то есть в состоянии мечтательности, близкой к состоянию прелести.
В житиях святых можно видеть много примеров погибельного состояния прелести от неправильной молитвы, встречаются они и теперь как в монастырях, так и среди мирян. Епископ Игнатий Брянчанинов приводит такие же примеры из современной жизни. Он рассказывает об одном чиновнике, который при молитве постоянно видел свет от икон, слышал благоухание, чувствовал во рту необыкновенную сладость и т. д. Когда этот молитвенник рассказал об этом монаху, то монах спросил его: “Не приходила ли вам мысль убить себя?» – “Как же, – отвечал чиновник, – я уже был кинувшись в Фонтанку, да меня вытащили». Оказалось, что чиновник употреблял упомянутый способ молитвы, разгорячал свое воображение и кровь, причем, человек делается очень способным к усиленному посту и бдению. К состоянию самообольщения, избранному произвольно, диавол присоединил свое, сродное этому состоянию, действие, и человеческое самообольщение перешло в явную бесовскую прелесть. Монах стал уговаривать чиновника, чтобы он оставил употребляемый им способ молитвы. С ожесточением воспротивился чиновник совету его. “Как мне отказаться от явной благодати?», – говорил он. Когда чиновник ушел, я, пишет Преосвященный Игнатий, спросил монаха: с чего пришла ему мысль спросить чиновника о помысле самоубийства? Монах отвечал: “Как среди плача по Богу приходят минуты необыкновенного успокоения совести, в чем заключается утешение плачущих, так и среди ложного наслаждения, доставляемого бесовскою прелестью, приходят минуты, в которые эта прелесть как бы разоблачается и дает вкусить себя так, как она есть. Эти минуты ужасны! Горесть их и производимое этою горестью отчаяние – невыносимы! По этому состоянию, в которое приводит прелесть, всего бы легче узнать ее прельщенному и принять меры к исцелению себя. Но увы! Начало прелести – гордость, и плод ее – преизобильная гордость. Прельщенный, признающий себя причастником Божественной благодати, почти всегда презирает совет ближних, как это заметил святой Симеон».
Рассказывает также епископ Игнатий об одном афонском иеросхимонахе, которого он просил научить его молитве. “Иеросхимонах немедленно согласился быть моим наставником, говорит он, и – о ужас! с величайшим разгорячением начал мне передавать способ восторженной мечтательной молитвы. Вижу: у него разгорячены и кровь, и воображение, – он в самодовольстве, в восторге от себя, в самообольщении, в прелести! Дав ему высказаться, я начал понемногу, в чине учащегося, предлагать ему учение святых отцов о молитве, указывая его в “Добротолюбии» и прося объяснить мне это учение. Афонец пришел в совершенное недоумение. Вижу: он вовсе незнаком с учением святых отцов о молитве. В беседе говорю ему: “Смотри, старец: будешь жить в Петербурге, никак не квартируй в верхнем этаже, квартируй непременно в нижнем». – “Отчего так? “ – спросил афонец. – “Оттого, – отвечал я, – что если вздумается ангелам, внезапно восхитив тебя, перенести из Петербурга на Афон и они понесут тебя из верхнего окна да уронят, то убьешься до смерти; если же понесут из нижнего, то только ушибешься». – “Представь себе, – отвечал афонец, – сколь уже раз, когда я стоял на молитве, приходила мне живая мысль, что ангелы восхитят меня и поставят на Афоне!» Оказалось, что иеросхимонах носит вериги, почти не спит, мало вкушает нищи и чувствует в теле такой жар, что зимою не нуждается в теплой одежде. Я стал просить афонца, чтоб он испытал способ, преподанный святыми отцами, заключающийся в том, чтобы ум во время молитвы был совершенно чужд всякого мечтания, погружался весь во внимание словам молитвы, заключался и вмещался, по выражению св. Иоанна Лествичника, в словах молитвы, причем сердце обыкновенно сочувствует уму душеспасительным чувством печали о грехах, как сказал преподобный Марк подвижник: “Ум, неразвлеченно молящийся, утесняет сердце; сердце же сокрушенно и смиренно Бог не уничижит». “Когда же ты испытаешь над собою, – сказал я афонцу, – то и мне сообщи о плоде опыта, потому что самому мне предпринять такой опыт неудобно по развлеченной жизни, мною проводимой». – Афонец с охотой согласился. Чрез несколько дней приходит он опять ко мне и говорит: “Что ты со мною сделал?» – “А что? “ – “Да как я попробовал молиться со вниманием, заключая ум в слова молитвы, то все мои видения пропали, и уже не могу возвратиться к ним». Далее в беседе с афонцем я не увидел той самонадеянности и дерзости, которые были заметны в нем при первом свидании. Я посоветовал ему не отличаться наружностью от других, потому что это ведет к высокоумию, и он снял с себя вериги и отдал их мне. Чрез месяц он еще раз был у меня и сказывал, что жар в теле его прекратился, что он нуждается уже в теплой одежде и гораздо более спит. Искушение таким образом кончилось».
Случалось и мне встречать примеры такой прелести среди самочинных подвижников неправильной молитвы. Лет двадцать пять тому назад, в Троицкой Сергиевой Лавре был послушник, слепец от рождения, звонарь по послушанию. Он и жил на колокольне, под колоколами. Ходил он ко всем службам исправно. Жил крайне воздержанно, утрени никогда не просыпал, словом – был усердным послушником. Однажды он открылся духовнику, что “видит все, что совершается в монашеских кельях по ночам». “Как же ты видишь, когда ты слеп и притом живешь на колокольне?» – спросил духовник. – “Сижу в келье, – говорит послушник, – и брожу мыслию по кельям и вижу, кто что делает». – “А как ты молитву творишь в келье? Какое исполняешь правило?» – “Кладу каждую ночь по тысяче поклонов», – отвечал тот и рассказал способ молитвы мечтательной. Тогда старец строго запретил ему творить поклоны самочинно, разъяснил опасность того способа, какой он употреблял, и дал заповедь: творить не больше десятка поклонов сверх положенного ему от духовника правила. Прошла неделя какая-нибудь, и послушник является к духовнику. “Отче, – говорит, – что со мною сталось? Я уже не вижу ничего, что по кельям монахи делают, я не могу себя принудить положить те поклоны, какие ты заповедал». Так закончилось искушение сего брата. Но не всегда кончается дело так благополучно. Иные и с ума сходят, и видения видят, и самоубийством кончают.
Вот почему следует строго держаться правила молитвы, которое епископ Игнатий выражает такими словами:
“Ум во время молитвы должно иметь и со всею тщательностью сохранять безвидным, отвергая все образы, рисующиеся в способности воображения, потому что ум в молитве предстоит невидимому Богу, Которого невозможно представить никаким вещественным образом. Образы, если их допустит ум в молитве, соделаются непроницаемою завесою, стеною между умом и Богом». – “Те, которые в молитвах своих не видят ничего, видят Бога», – сказал преподобный Мелетий Исповедник.
“Самый простой закон для молитвы, – пишет святитель Затворник Феофан, – ничего не воображать, а, собравшись умом в сердце, встать в убеждение, что Бог близ, что Он видит и внимает, и в этом убеждении припадать к Нему, страшному в величии и близкому в благоснисхождении к нам».