54. О тонком яде, проникающем в нашу духовную журналистику

Не могу я, за недостатком времени, следить за нашей периодической литературой, за газетами и журналами так исправно, как это было бы нужно по нашему времени, но и без того почти не проходит дня, чтобы не попадалось на глаза то или другое доказательство постепенного, так сказать, перевоспитания наших православных взглядов, а затем и понятий в нашем обществе – притом не том безбожном обществе, которое приходится причислить к культурным язычникам, а в среде людей, считающих себя, и не напрасно, религиозными и православными. Бывало, лет десять-двадцать назад, если встретишь что-либо в духовном журнале, противоречащее православным воззрениям, то уже это «режет глаза»: смотришь, в том же или другом подобном журнале скоро появляется и опровержение такого уклонения от заветных преданий родной Церкви. А ныне – увы – если бы кто вздумал заниматься такими опровержениями, то у него не достало бы ни времени, ни сил на такой геркулесовский подвиг. Поневоле молчишь, по пословице: «На всякий роток не накинешь платок». Одним словом – «свобода»! Чего же вы еще хотите? И пишут, и печатают все, кому только не лень, не справляясь ни с мнением Церкви, – хотя и именуют себя православными, – ни даже со здравым разумом.

Ко всему можно привыкнуть, но вот чего душа не выносит, вот что особенно бьет по сердцу – это когда человек, которого привык уважать за его литературные труды, за его служение святой матери-Церкви художественным пером, когда такой человек, в унисон с иудействующими газетами начинает как бы подслуживаться духу времени и идти в разрез с прямым учением Церкви в вопросах веры или церковной дисциплины. Ради чего это?

Я прошу моих читателей прочитать вот эту выдержку из «Русского Паломника» (№ 52, 1910 г.):

«Теперь в этом Шамордине страждет одна женская глубокая душа. Она любила брата, инокиня Мария, в миру графиня Мария Николаевна Толстая. Она знала, как сильны были его религиозные чувства. И как отрицать их, когда в его произведениях написано столько вдохновенных страниц из церковно-православной жизни русского сердца? Я сам слышал от нее, как графа Толстого и в годы его отрицания влекло к Церкви, как его можно было видеть потихоньку зашедшим к богослужению в московских церквах и простаивавшим службу, притаившись, до конца. И как противоречит этому богоборству это примирительное паломничество в Оптину! Но насилие над его душой окружающих не дало ему вернуться в Церковь! Будем верить, что между душой старца, осыпанной столь великими милостями Божиими, и его Богом, в последние часы догорающей жизни, неведомо ни для кого, произошла великая тайна, – что Бог, сторожащий душу человека и до последнего мгновения борющийся за ее спасение, призвал к себе эту скорбную мятущуюся душу, что радостно она прильнула к ногам Христовым и в том обрела себе покой и спасение».

Пишет это известный в духовной литературе автор, скрывающийся под псевдонимом Е. Поселянин. Откровенно говорю: от него-то, как старого моего сотрудника по «Троицким Листкам», я всего меньше ожидал таких рассуждений. Прежде, чем печатать эти размышления, ему подобало бы показать их хотя бы тем же Оптинским старцам, и – я уверен – они не благословили бы печатать этих строк. Довольно сказать, что в одной Вологде приходили ко мне на одной неделе три скорбные души, возмущенные сими нецерковными строками. Я начинаю уже получать письма и из разных концов святой Руси с выражением того же недоумения: как отнестись к этим немногим, но смущающим душу строкам? Один подписчик «Р. Паломника» даже заявил мне крайнее сожаление, что подписался на этот журнал. Я успокоил его, сказав, что нельзя же каждому печатному слову простого смертного верить; не обязательно веровать в то, во что ему хочется веровать. Я не стану касаться тайны скорбящей души достопочтенной старицы, подвизающейся в Шамордине: ее, конечно, уже успокоили опытные старцы Оптиной пустыни, научив всецело предать судьбу несчастной погибшей души ее брата Богу милосердому и правосудному. Ведь всеконечно, она любит Господа Иисуса Христа несравненно больше, чем брата по плоти. Конечно, она помнит слова Господа: Мк. 9:42–47. Несомненно, она с негодованием отвергает все хулы своего брата на ее возлюбленного Спасителя и Искупителя. Бог готов всех спасти, но не все свободною волею хотят принять спасение, а насильно и Всемогущий не спасает. Еще в Ветхом Завете Господь говорит чрез пророка Иезекииля: живу Я, говорит Господь Бог: не хочу смерти грешника, но чтобы грешник обратился от пути своего и жив был, обратитесь, обратитесь от злых путей ваших: для чего умирать вам, дом Израилев? (Иез.33:11). Но Бог сколько милосерд, постольку же и правосуден. В чем застану, в том и сужу, говорит Он. Праведность праведника не спасет в день преступления его, и беззаконник за беззаконие свое не падет в день обращения его от беззакония своего... Когда Я скажу праведнику, что он будет жив, а он понадеется на свою праведность и сделает неправду, то все праведные дела его не помянутся, и он умрет от неправды своей, какую сделал (Иез.33:12–13). – Те религиозные переживания, которые отразились в прежних произведениях Толстого, еще не представляют собою спасительных подвигов или добродетелей, совершаемых при помощи благодати спасающей: они могут только послужить ему же во осуждение. Нельзя же забывать его богохульство, или, как выражается сам автор, богоборство: ведь, все это, чего мы не можем даже повторить печатно, на что приходится указывать только намеками, ибо даже нынешняя свобода печати не допускает его мерзостных выражений в отношении святейших истин нашей веры, – все это было после тех немногих переживаний, которые свойственны каждому верующему, но которые он, как художник, умел лучше многих из нас изображать, – а в конце-то его жизни остается неопровержимым факт вражды к невесте Христовой Церкви и Самому Господу Иисусу Христу. В этом остался нераскаянным несчастный писатель. В свое время я уже говорил, что он метнулся было на минуту в сторону Церкви, в Оптину, но уже было поздно: милосердие Божие истощилось, он стал не способен к смиренному покаянию и потому затворена быша двери. «Насилие над его душой окружающих» не имело бы места, если бы не было на то Божия попущения по его же неспособности к покаянию. Да, он был «осыпан великими милостями Божиими», но, во-первых, ведь Господь сказал: кому дано много, от того много и взыщется (Лк.12:48), во-вторых, он ведь употребил сии дары не во славу Божию, особенно в последнюю половину своей жизни, а на служение сатане, и наконец, в-третьих, слово Божие нас учит, что вне Церкви нет спасения, а почтенный автор позволяет себе выдумывать какую-то новую теорию спасения, Церкви неведомую и ее учению противную. Церковь, согласно со словом Божиим, объявила Толстого еретиком, а святые отцы учат, что «быть еретиком значит быть отлученным от Бога» (слова преп. Агафона). «Спасается только тот, – говорит блаженный Августин, – кто имеет главою Христа, а имеет главою Христа лишь тот, кто находится в Его теле, которое есть Церковь». Она, и только она одна есть столп и утверждение истины (1Тим. 3:15), и кто не хочет быть ей покорным, тот пусть внимает грозному слову Христову: если и Церкве не послушает брат твой, то да будет он тебе, как язычник и мытарь (Мф. 18:17). «Кто Церкви не слушает, – говорит один св. отец, – тот не есть сын Церкви; кто не сын Церкви, тому Христос не пастырь; кому Христос не пастырь, тот не Христова овца; кто не Христова овца, тот напрасно ожидает вечной жизни». «Кому Церковь не мать, – говорит св. Киприан, – тому Бог не Отец!»

Таково учение Церкви о спасении нашем. Минуя Церкви, нет пути к Богу. Так угодно Богу! И Бог не приемлет никого, кто презирает Церковь. Человек, умирающий в отлучении от Церкви, не может надеяться «радостно прильнуть к ногам Христовым и в том обрести себе спасение». И мы не смеем инако веровать, инако надеяться, как только в согласии с учением Церкви, с учением Христа. И если позволим себе инако мудрствовать, то будем в великой опасности впасть в ересь и признать возможность спасения для всех анафематствованных Церковью еретиков, начиная с отлученных св. Апостолами, вселенскими соборами и кончая еретиками наших времен. Нет! Слово Христово непреложно: истинно говорю вам: что вы свяжете на земле, то будет связано на небе, и что разрешите на земле, то будет разрешено на небе (Мф.18:18). Несчастный писатель связан Церковью на земле: остается связанным и в будущей жизни; он не был разрешен, он не хотел быть разрешен на земле: нет ему уже разрешения и в будущей жизни! Это не мое слово, а слово – грозное слово – Самого Христа!

Если будем рассуждать иначе, то не нужна будет и Церковь, не нужны и таинства ее, не нужно и подвигов, и покаяния! Да не будет сего.³

Хочется думать, что г. Поселянин просто обмолвился, забыв, под наплывом воспоминания впечатлений от художественных произведений Толстого, о его невыразимых хулах и «личной ненависти» к Господу нашему, о которой свидетельствовал бывший когда-то его почитатель В.С. Соловьев.

Я остановился на «обмолвке» г. Поселянина дольше, чем она того заслуживает, потому, что в ней отразилось характерное направление нашего времени даже в духовной литературе. «Русский Паломник», вот уже 26-й год издающийся по моей мысли и моей программе, хотя и не мною окрещенный сим именем, есть журнал «духовный». Не считает себя он и сектантским или, как ныне принято выражаться, избегая понятия православного, просто христианским. Да и самая идея «паломничества» свойственна, главным образом, православию, а не сектантству. Журнал сам себя так и рекомендует: «для православной семьи, школы и читальни». Такие журналы особенно были бы полезны для нашего времени. Однако же что преподносит этот журнал своим читателям по поводу смерти гр. Толстого? Да ни больше, ни меньше, как целый иудейский акафист этому богоотступнику. Правда, все это – не свое, а заимствованное у почитателей Толстого, но ведь православные-то читатели уж, конечно, не ожидали такого подношения со стороны редакции. Уважая религиозное и патриотическое чувство православных, подобало бы воздержаться от этого. Полюбуйтесь вот хоть несколькими строками из этого акафиста (а он тянется на 22 столбцах!): «смерть Толстого, – говорит редакция словами иудействующей газеты «Р. Слово», – вызвала единодушный идеалистический подъем духа во всем цивилизованном мире. Можно было не знать его, не видеть его, – вторит она одному из его почитателей, А.Ф. Кони, – не читать его, можно было не соглашаться с ним, но надо было знать, что он живет, и тогда легче было жить нам». (Пусть простит моему невежеству г. Кони: если не знать, не читать, не соглашаться, то почему же легче жить? Что это – святой угодник Божий что ли?) «В мире – покойник», берет журнал из писаний другого почитателя Толстого: «Когда в доме покойник, благоговейная, молитвенная тишина водворяется в доме. Сейчас у нас в России покойник. И не только у нас в России, но и во всем мире, – у нас на земле, повсюду, где знали имя Толстого, куда проникало его вещее мировое слово». «Осиротело человечество». «Наша всемирная скорбь озаряется отблеском великих упований, лучезарным светом бессмертного имени великого друга человечества». «Новое слово», о коем говорил Достоевский, разумея наше святое православие, наше русское миросозерцание, видите ли, по мысли некоего профессора Адрианова, принадлежит Толстому. «Трудно постигнуть Толстого в целом, как необычайно сложное явление, как трудно постигнуть сущность мира (!). Пройдет еще много времени, пока мировоззрение Толстого воплотится в жизнь. Но семена брошены, всечеловеческая совесть взбудоражена Толстым во всем человеческом мире, и всходы будут. Раз Россия дала миру такого сына, как Толстой, его бог восторжествует (над кем? уж не над нашим ли Христом Спасителем?), преображение людей совершится. Эту светлую надежду питал до последнего вздоха сам Толстой, и она облегчила его последние минуты. Накануне кончины в минуты просветления, он, передают газеты, диктовал свои мысли: «Я сам ухожу из жизни, но останутся люди, которые сознают истинный смысл жизни, и им суждено будет осуществить то, к чему стремился я в течение своей жизни и что мне не удалось».

Как видите, все эти речи, отзывы о Толстом «духовный» журнал постарался сгруппировать и поднести православной семье и школе, не считая нужным даже оговорить, как редакция сама-то относится к ним. По-видимому, вполне разделяет их? Как видите, все это изложено на особом эзоповском языке, но довольно прозрачно, чтобы понимать его. Конечно, это «вещее мировое слово» не есть его идеи, проведенные в «Войне и Мире», – разумеется, это его богохульное учение. «Идеалистический подъем духа во всем цивилизованном мире» – это тот шум и гам, какой подняли враги христианства – иудеи и их союзники – масоны, а за ними и наши недалекие «интеллигенты» во главе с поименованными «профессорами». «Торжество толстовского бога» – это торжество жидовского кагала. Вот чему сочувствует редакция «духовного» журнала и чем угощает своих читателей – православных. Заодно можно сказать ей спасибо – за то, что она сообщила нам предсмертные бредни Толстого. Из них мы видим еще раз, как он остался тем, что он был в последние годы: тот же бред о «смысле жизни», а следовательно, говорить о его покаянии уже не приходится, и из этих записей его слов г. Поселянин может убедиться, что веровать, будто «его душа прильнула к ногам Христовым и в том обрела себе покой и спасение», не приходится.

Такое отношение к Толстому со стороны некоторых духовных журналов есть знамение времени. «Р. Паломник» со своими приложениями не одинок. Пусть извинит меня и другая почтенная редакция «Отдыха христианина», если я позволю себе по долгу стоящего на страже Господней упрекнуть ее за помещение статьи г. Смоленского. Сей автор сделал своеобразную подтасовку: он взял религиозные мысли Толстого из первой половины его литературной деятельности и хочет ими как бы оправдать его богоборную деятельность второго периода. Напрасно автор видит в Толстом «жажду веры»: вера, по самому существу своему, есть глубочайшее смирение ума человеческого пред всеведущим умом Божиим. А Толстой был преисполнен гордыни сатанинской, в такой душе нет места вере, которая есть смирение. Напрасно автор, подобно г. Поселянину, делает предположение, что в очах Господних Толстой, на словах отрицавший многие христианские догматы (слишком скромно сказано. Следует сказать: совершенно отрицавший все христианство), а на деле все же любивший Христа (именовавший Его, прости Господи, «повешенным Иудеем») и людей (на словах лишь), окажется несравненно выше тех, кто устами своими чтили Бога, а сердцами отстояли далеко от Него, кто назывался христианином, но жил не по-христиански». Да, может быть, Толстой и не был так загрязнен грубыми пороками, как мы, грешные, но хоть мы и грешники, а все же Божьи, а он отрекся от нашего Спасителя, он хулил Его, он не захотел прибегнуть к Нему и в час смертный, а мы все же не теряем надежды на спасение наше и веруем, что во смирении нашем помянет нас Господь. Гордыня, по учению св. отцов, одна способна заменить все пороки и не дать ни единого места покаянию. «В деятельности Толстого, явным образом направленной против христианства, – говорит автор, – многое, может быть, послужит во славу Христа и на благо Церкви христианской». Да, но это уж не заслуга Толстого, это – дело Божия Промысла, всякое зло направляющего ко благу. А Толстой получит воздаяние по делам и намерениям своим. «Преклонение Толстого пред Христом окрашено самыми яркими и трогательными чертами религиозного восторга». Мы только что сказали, какой это был восторг и как он дерзал именовать нашего Господа. Его рассуждения о бессмертии души отзываются пантеистическим миросозерцанием. «Являясь на словах врагом христианства, Толстой в то же время ко всем вопросам, выдвигаемым жизнью, подходил с глубокой верой в нравственную ответственность человека перед Пославшим его в мир. Он будил человеческую совесть, ставя ее судией жизни, побуждений и деятельности человека». Но кто это – Пославший человека в мир по пониманию Толстого? Есть ли это – наш христианский Бог? Нет. Слово «Пославший» Толстой украл из Евангелия (где Господь говорит о Себе, именуя Отца Своего Пославшим), а применяет это слово в смысле пантеистическом. Отсюда вся его нравственность – языческая, и все его «добро» спасающей цены не имеет как лишенное духа смирения Христова. Вот почему все рассуждения г. Смоленского о каких-то заслугах Толстого пред Церковью не имеют ни малейшей цены, и напрасно автор отнял у журнала целых 16 страниц, уделив церковной правде только полстранички. Ныне время тревожное для Церкви: не смущать верующих в простоте сердца суждениями о каких-то заслугах, о каких-то нравственных качествах погибшей души гордого писателя, а внедрять в них истинно-церковный взгляд на христианскую жизнь и учение Церкви о спасении должно в наше время духовным нашим изданиям. Иначе вместо пользы они будут приносить только один вред, расшатывая и разрушая цельность церковного понимания вещей.