Отдел 4. Феодорит как проповедник

– Изображение ораторско-проповеднической деятельности Киррского епископа на основании сохранившихся по этому предмету сведений.

– Разбор дошедших до нас фрагментов Феодоритовых проповедей.

– Вероятная неподлинность выдержек из речей, будто бы сказанных Киррским пастырем в Антиохии после смерти св. Кирилла.

– Похвальное слово на рождество Иоанна Предтечи, с бо́льшим правом приписываемое Феодору Дафнопату.

– Λόγοι πέντε, посвящённые св. Иоанну Златоусту, и отрывки из Ефесско-Халкидонских речей Феодорита.

– «Десять слов о промысле» и доказательства гомилетического их назначения.

– Время их написания и соответствие тогдашним нуждам, ввиду настроения и запросов общества.

– Цель.

– Общая характеристика «слов» со стороны богатства их содержания; умение проповедника пользоваться естественно-научными сведениями и отношение его к публике.

– Характер его полемики.

– Частный разбор «слов» с формальной точки зрения.

– Заключение.

Обширный и неутомимый церковный деятель, почти всю жизнь проведший в тяжких тревогах, великий писатель по всем отраслям богословского ведения – Феодорит был в то же время усердным и плодовитым проповедником, снискавшим себе громкую и почётную славу, особенно на «Востоке». К сожалению, из его трудов по этой части до нас сохранилось лишь несколько отрывков и при том таких, подлинность коих во многих случаях не несомненна, хотя мы имеем поразительное количество неоспоримых данных о необычайной продуктивности Киррского епископа в области церковного ораторства. Чем объяснить это обстоятельство, – с решительностью сказать мы не можем, но со своей стороны считаем весьма вероятным предположение, что Феодорит, по господствовавшему в его веке обычаю, большинство речей своих говорил ex improviso и не записывал их. Это мнение подтверждается несколько тем наблюдением, что Киррский пастырь даже и тогда, когда ему приходилась ссылаться на свои поучения в отражение разных обвинений со стороны своих врагов, указывает лишь на голос своих многочисленных и непосредственных слушателей, но почти ни разу не упоминает о письменных экземплярах своих проповедей, что было бы всего естественнее и что он постоянно делает по отношению к своим сочинениям различного характера. Единственное исключение из этого правила касательно Ефесско-Халкидонских речей (Synodicon, cap. XL) также оправдывает высказанное нами соображение, поскольку до нас дошли более или менее пространные редакции их.

Ввиду отмеченных нами обстоятельств мы постараемся сначала в общих чертах характеризовать проповедническую деятельность Феодорита с разных сторон, насколько позволяют это существующие достоверные данные, а затем рассмотрим сохранившееся образцы его ораторского таланта.

Полагают, что Феодорит очень рано выступил в качестве проповедника и уже в сане диакона, в 422 году, поучал верующих в Антиохии, изобличал нечестие и раскрывал пагубную ложь ересей²¹⁵³. Мы не можем утверждать этого с такой аподиктичностью, хотя и отказываемся прямо отвергнуть подобную догадку, Феодорит чрезвычайно быстро двигался по иерархической церковной лестнице и в тридцать лет был епископом. Ясно, что ещё в молодых годах, с самых первых шагов своего служения Церкви, он обратил на себя особенное и благосклонное внимание влиятельных пастырей, чем, всего скорее, он мот быть обязан своему «великому красноречию»²¹⁵⁴, так как учёных трудов в это время у него не было.

Если сейчас рассмотренное предположение только вероятно, то уже совершенно несомненно, что с самого момента возведения своего на кафедру предстоятеля Киррского Феодорит усердно занимался церковным учительством. На двадцать седьмом году своего епископства он писал Диоскору: «Шесть лет я непрерывно учил (διετέλεσα διδάσκων) при блаженной и священной памяти Феодоте, епископе Антиохийском,.. тридцать лет при священной и блаженной памяти епископе Иоанне;.. теперь вот уже седьмой год (правления) боголюбезнейшего архиепископа господина Домна» (как я продолжаю делать то же)²¹⁵⁵. И в течение всего этого периода Киррский пастырь немолчно возглашал Слово Божие, а не выступал лишь изредка, через продолжительные промежутки. Сам он энергически отмечает тот факт, что он не только часто²¹⁵⁶, но и непрестанно²¹⁵⁷ проповедовал христианскую истину. «Если бы я, – говорит он epist. 90²¹⁵⁸, – проводил жизнь в молчании, может быть ещё имело бы некоторый смысл, обвинение, в неправомыслии, но так как мы постоянно беседовали в церквах, то, по божественной благости, имеем многие тысячи свидетелей правоты (наших) догматов».

Такое усердие, сколько бы оно поразительно ни было, вполне понятно в человеке, одушевлённом высокой христианской ревностью и сознанием великой важности пастырского служения и во всём стремившемся к возможному совершенству. В частности, касательно церковного учения Феодорит держался того воззрения, что оно составляет существеннейшую обязанность пастырей, к нему способных. «Проповедовать, – замечает он²¹⁵⁹, – почётнее, нежели крестить; потому что крестить удобно всем, сподобившимся священства, а проповедовать – дело немногих, приявших дарование от Бога». И в комментарии на 1Кор. XIV, 31 он сообщает, как обычный факт современной ему практики, что «из учителей одни беседуют в это торжественное собрание, а другие в другое»²¹⁶⁰, очевидно, считая проповедничество сколько естественным, столько же и необходимым для всякого пастыря.

При таком взгляде на обязательность церковного назидания, в обширном смысле, Феодорит-епископ, конечно, прежде всего должен был обратить внимание на свою паству, – и бедный Кирр был одним из городов, где особенно часто раздавалось его учительное слово. Понятно, что здесь, при сравнительной неразвитости и грубости населения²¹⁶¹, Феодорит принуждён был излагать главным образом основные истины христианской религии в форме простой и общедоступной, не касаясь глубочайших тайн веры и не заботясь об ораторском изяществе своих речей. И мы видим, что «оглашение» крещаемых было первейшим предметом пастырской попечительности Киррского епископа. Так, говоря о своей твёрдости в Никейском исповедании, он прибавляет: «свидетели сему – оглашённые нами, крещённые нами, слышавшие наши беседы в церквах»²¹⁶². Поскольку просвещение новообращённых обыкновенно повторялось ежегодно в известные периоды, то и Феодорит настолько же правильно и часто должен был раскрывать regulam fidei. «Приходящих каждый год ко святому крещению мы, – заявляет он²¹⁶³, – стараемся научить вере, изложенной святыми и блаженными отцами в Никее, и, наставив их, как повелено, крещаем во имя Отца и Сына и Святого Духа, произнося отдельно каждое имя».

Что касается характера и содержания Киррских бесед, то относительно этих пунктов можно утверждать лишь то, что здесь Феодорит «учил изложенной в Никее вере»²¹⁶⁴, не вдаваясь в излишние подробности и не заботясь особенно о красоте слова: это, вероятно, было простое и сердечное назидание отца своим духовным чадам. И христианское рвение мудрого пастыря давало сторичный плод, ибо его наставления глубоко западали в души слушателей. Едва ли кто другой из современников Феодорита был счастливее его в привлечении в лоно православной Церкви еретиков-отщепенцев, поскольку в 448 году в его епархии, «по божественной благости, не осталось ни одного еретического плевела»²¹⁶⁵. Но этот же факт необходимо заставляет думать, что учение Феодорита в Киррской области не ограничивалось одним «оглашением», так как для сего ему предварительно нужно было очистить омрачённые и часто упорные умы заблуждающихся, чтобы сделать их способными к восприятию Евангельской истины. И мы знаем, что в этих случаях Киррский пастырь не принуждал, а увещевал. «Восемь маркионитских селений и другие, близ лежащие местности я, – выразительно отмечает Феодорит в письме к консулу Ному²¹⁶⁶, – убедил настолько, что они добровольно обратились к истине одно селение, наполненное евионитами, и другое – арианское я привёл к свету богопознания».

В своей области Феодориту приходилось по преимуществу «учить неведущих»²¹⁶⁷. Но при своих высоких ораторских талантах и громкой славе, приобретённой им на «Востоке» с самых первых годов епископского служения, он, естественно, не мог ограничиться одной катехизацией хотя бы потому, что должен был часто оставлять Кирр по разным церковным делам. Известный в Сирии с самой прекрасной стороны, он поневоле вызывался на ораторское слово – и здесь-то, в центрах «восточного» просвещения, особенно ярко раскрывались его блестящие проповеднические способности.

Из таких городов первым нужно назвать Антиохию, в которой Феодорит чаще всего выступал в качестве проповедника и которая умела ценить достоинства своего питомца, платя новому Златоусту самыми горячими восторгами за его ораторско-учительные речи. Антиохия была родиной Киррского епископа, – и понятно, что родственные симпатии заставляли его делиться своими ораторскими дарованиями именно тут. Затем, и по нуждам церковным он более других городов посещал столицу «Востока». Наконец, здесь он имел пред собой образованную, интеллигентную публику, которая в то время сильно интересовалась церковно-богословскими вопросами и требовала решения их в форме обработанного ораторского слова. На месте процветания риторского искусства простое назидание было бы не совсем терпимо, и – напротив того – высокие ораторские образцы выслушивались с полным вниманием и искренним сочувствием. Таким образом, чего жаждала Антиохия, то в избытке было у Феодорита, всегда готового отвечать на серьёзные запросы: в этом всецелом совпадении взаимных стремлений находит разгадку то обстоятельство, что в церквах и в различных собраниях на берегах Оронта Киррский пастырь особенно любил блистать силой ума и красноречия²¹⁶⁸, в каждый приезд сюда²¹⁶⁹, а никак не в его тщеславии, на чём настаивает Гарнье²¹⁷⁰.

Третьим пунктом преимущественной проповеднической деятельности Феодорита была Верия, где предстательствовал (до 437–438 г.) его «учитель» Акакий. Сам он, между прочим, так писал клирикам Верийским: «Какую связь имеет язык с ухом (ибо первый производит слова, а второе принимает их), такую же имеем и мы по отношению к вам, ибо вы с удовольствием слушаете наши речи, а я весьма охотно трачу на вас имеющееся у меня малое количество влаги» (κἀγὼ τὴν λιβάδα μου τὴν σμικρὰν ἀσπασίως εἰς ὑμᾶς ἀναλίσκω)²¹⁷¹.

Кроме сего, и многие другие церкви «Востока» не раз видели на кафедре знаменитого витию²¹⁷².

По характеру и содержанию проповеди Феодорита, конечно, отличались большим разнообразием; однако же, согласно сохранившимся до нас известиям, в них можно указать некоторые общие типические черты, подвести их под определённые категории. Мы знаем уже один класс – ежегодные катехизические поучения в Кирре. Но что было уместно здесь – пред новопросвещёнными, то не всегда было удобно в других городах и при иных случаях, где бывали не только недоверчивые, но и прямо враждебно настроенные слушатели. Тогда требовались опровержение и обличение, а, следовательно, поучения полемические. «За него (апостольское догматическое учение) мы, – утверждает Феодорит²¹⁷³, – непрестанно боремся против всевозможных ересей, через него же приносим Архипастырю и Спасителю всех нас бесчисленное множество волков, преобразовав их в овец». Вообще, он усердно подвизался в «состязаниях» за апостольские догматы²¹⁷⁴.

Но особенно часто останавливался Феодорит на догматических вопросах, – и δογματικοὶ λόγοι, произносимые в церквах и других собраниях²¹⁷⁵ составляли наиболее обширный цикл его проповедей. В числе таких тем христология больше всего интересовала современное ему общество, а потому и всего подробнее раскрывалась Киррским епископом. В этих речах он строго держался установленных догматических формул. «Мы, – говорил он²¹⁷⁶, – повинуемся апостольским определениям и законам, совершаем учение, руководствуясь изложенной в Никее святыми и блаженными отцами верой, как некоторым канонам и нормой для рассуждений», ибо он вместе с грудью матери принял апостольское питание²¹⁷⁷. Передавая в возможной чистоте истину содержимых им Евангельских догматов²¹⁷⁸, Феодорит и относительно способа соединения естеств во Христе стремится к такой же точности. Он никогда не провозглашал еретического разделения Спасителя на двух сынов²¹⁷⁹, а проповедовал одного Господа Иисуса и лишь указывал на особенные свойства божества и человечества²¹⁸⁰. Убеждение в православии своих поучений настолько несомненно и глубоко было в Феодорите, что он постоянно и решительно ссылался на них в свою защиту, призывая в свидетели целые мириады своих слушателей. Конечно, легко заподозрить правдивость его уверений, но при этом нужно помнить, что Киррский пастырь не колебался делать это даже пред своим врагом, монофизитом Диоскором²¹⁸¹. Затем, в числе почтительно внимавших его речам были лица высокообразованные, догматический авторитет коих трудно подвергнуть какому-либо сомнению. Таков был, среди многих других епископов²¹⁸², напр., Василий Селевкийский, весьма просвещённый, хотя нравственно и не безупречный человек; он ни разу не заявлял неудовольствия, что Феодорит пользовался неправыми догматами²¹⁸³. Таковы же были и все Антиохийские иерархи, на показаниях которых Киррский владыка основывает свою апологию в послании к Диоскору. «Шесть лет, – говорит он²¹⁸⁴, – я учил при Феодоте, епископе Антиохийском, который украшался и славной жизнью, и познанием божественных догматов; тринадцать лет – при епископе Иоанне, а что он, как с детства воспитанный божественными словами, имел весьма точное разумение божественных догматов, об этом свидетельствует и твоя (Диоскор) святость в своих письмах²¹⁸⁵; теперь вот уже седьмой год (правления) боголюбезнейшего архиепископа господина Домна (как я продолжал заниматься тем же). В течение всего времени до сегодняшнего дня никто ни из боголюбезнейших епископов, ни из благочестивейших клириков никогда не упрекал нас в том, что говорят о нас». Касательно Домна сохранился ещё характерный, хотя и не вполне ясный, рассказ о его великом уважении к Феодориту, как догматисту-проповеднику. Однажды, когда последний закончил своё поучение в Антиохии, на кафедру взошёл предстоятель столицы «Востока» и возгласил: «Блаженному Петру Господь сказал: встань, Пётр, заколи и ешь (Деян.10:13). И не ошибся бы тот, кто сказал бы тебе, Феодорит: встань, заколи и ешь»²¹⁸⁶. Отсюда можно заключать, во всяком случае, что Домн склонен был приравнивать Киррского проповедника по силе благовествования к Ап. Петру. Наконец, и преемник Домна Максим, который не был и не мог быть особенным благоприятелем Киррского пастыря уже потому, что был избран на Антиохийскую кафедру его противниками²¹⁸⁷, причём Феодорит не скрывал некоторого недоверия к новому владыке Антиохийской церкви²¹⁸⁸, – этот Максим с совершеннейшей решительностью и торжественностью удостоверил правомыслие опального пастыря. При голосовании по делу Киррского предстоятеля на Халкидонском соборе он заявил: «Благолюбезнейшего епископа Феодорита издавна, с самого начала, я признавал за православного, потому что слышал его поучения в святейшей церкви»²¹⁸⁹. И по общему признанию, его учение было апостольское, а сам он считался светильником не только «Востока», но и всей вселенной²¹⁹⁰. Посему мы думаем, что выше всяких подозрений – и искренность и правота слов Феодорита, произнесённых им пред Халкидонскими отцами в четверг, 26 октября 451 года: Ἐγὼ διὰ τὴν τοῦ Θεοῦ χάριν καὶ παρ’ ὀρϑοδόξοις ἐτράφην, καὶ ὀρϑοδόξως ἐδιδάχϑην, καὶ ὀρϑοδόξως ἐκήρυξα²¹⁹¹.

При таких своих качествах проповеди Киррского владыки необходимо должны были иметь глубокое и плодотворное влияние на современников. Мало того: они были принимаемы с истинным и неудержимым восторгом и собирали в церкви громадные массы слушателей, о чём так часто упоминает Феодорит²¹⁹². «А с каким восхищением слушают наши слова христолюбивые народы (миряне), – указывает он Диоскору²¹⁹³, – это легко может узнать твоё совершенство по Боге как от тех, которые сюда (на Восток) приходили оттуда, так и от тех, которые отсюда приходили туда». «Хвалили то, – пишет он в другой раз²¹⁹⁴, – что я говорил в Антиохии, когда они были ещё (простыми) братьями, потом чтецами, – когда были рукоположены на степень диакона, пресвитера и епископа; бывало, по окончании беседы, обнимали меня, целовали голову, грудь и руки; некоторые из них даже касались колен моих, называя моё учение апостольским... И я, кого они провозглашали светильником не только Востока, но и вселенной, отлучён и, насколько от них зависело, лишён даже хлеба». Сам Антиохийский владыка Иоанн столько восхищался поучениями Феодорита, что простирал руки (для аплодисментов?) и часто вставал с кафедры²¹⁹⁵, а Домн постоянно приветствовал Киррского оратора аплодисментами²¹⁹⁶, как бы давая тем сигнал для общих рукоплесканий, которыми непрестанно награждали Феодорита в Антиохии²¹⁹⁷.

Из всего сказанного видно, что Киррский епископ пользовался в своё время, преимущественно на «Востоке, репутацией величайшего из церковных ораторов. Его блестящая слава гремела повсюду, – и, в виду многочисленных свидетельств лиц несомненно авторитетных, мы вправе утверждать, что она была вполне заслужена им. Если и vox populi – vox Dei, то показания Василия Селевкийского, Иоанна, Домна и Максима Антиохийских не оставляют никакого места сомнению, что в сфере церковно-проповеднической он мог быть вторым Златоустом, как называет его Ньюман²¹⁹⁸, и достойным его преемникам в пределах Восточно-Сирийского округа. Неоспоримо и то, что и в этой области Феодорит отличался поразительной продуктивностью, но от его проповеднических трудов, говоря вообще, сохранились лишь незначительные и нередко весьма сомнительные фрагменты, которые мы теперь и рассмотрим.

На пятом вселенском соборе был прочитан отрывок из беседы Феодорита, сказанной им в Антиохии, в присутствии Домна, после смерти св. Кирилла²¹⁹⁹. Другая версия его сохранена нам Марием Меркатором²²⁰⁰. К какому моменту времени должна быть отнесена эта проповедь, – по этим памятникам нельзя определить с совершенной несомненностью. Верно только одно, что это было после 444 г., когда скончался св. Кирилл. Более решительные заключения можно сделать на основании краткого изречения о Боге, приводимого в актах пятого собора²²⁰¹ и, по-видимому, заимствованного из речи, произнесённой также в Антиохии вскоре после той, если и не одновременно. Там значится: И ещё в другой беседе он (Феодорит) так сказал: „Осязал Фома того, который воскрес, и воздал поклонение Тому, Который воскресил“». По сирским актам разбойничьего собора можно с бо́льшей точностью указать, когда именно Киррский епископ подвергал обсуждение с церковной кафедры или, вернее, пользовался для своих целей Евангельским эпизодом об Ап. Фоме. В этом памятнике мы читаем: «Через три дня после того, как они (Домн и Феодорит) схватили, избили и посадили под арест достопочтенного пресвитера Пелагия и вынудили у него безбожную клятву (т. е. исповедание веры, под которым он был принуждён подписаться), Феодорит проповедовал в (Антиохийской) церкви (св. Апостола) Павла и говорил: „Фома осязал того, кто воскрес, и поклонился Тому, Кто воскресил“»²²⁰². Равным образом и Диоскор в своём первом послании к Домну ясно намекает на эти происшествия. Он пишет: «Я с удивлением узнал, что, когда (в церкви) находилось множество народа и мудрый епископ Киррский получил позволение говорить (не знаю, как это могло случиться?) даже в присутствии твоего совершенства, он не убоялся рассечь Еммануила, говоря: „только простого человека осязал Фома и только Богу поклонился“»²²⁰³. В первом томе своего исследования мы старались доказать, что Пелагий был арестован, вероятно, по обнародовании императорского указа против Иренея Тирского от 17 февраля 448 г., а цитованное сейчас послание Диоскора было отправлено вскоре после этого события, не позднее апреля²²⁰⁴. Сопоставляя эти свидетельства со вторым фрагментом «деяний» пятого собора, мы, кажется, не без основания можем заключать, что здесь разумеются одни и те же проповеди, ибо в обоих случаях речь идёт о поучениях, а) сказанных Феодоритом в Антиохии, b) в присутствии Домна и с) после кончины св. Киррила. Посему мы, вопреки колебанию некоторых²²⁰⁵, прямо относим проповедь о Фоме к началу 448 года. Затем, если справедливо наше предположение, что и первый отрывок, прочитанный в 553 году, по времени произнесения отстоял недалеко от второго, то и его нужно прикрепить к этому же хронологическому пункту²²⁰⁶.

Гораздо сложнее и труднее вопрос о подлинности рассматриваемых памятников. Что касается изречения о Фоме, то, прежде всего, следует заметить, что оно очень часто усвояется Феодориту²²⁰⁷, причём и последний не отрицал его принадлежности себе. Но совсем иное дело интерпретация этого выражения. Как мы видели, Диоскор понимает его в смысле грубого διαίρεσις, а равно и в 553 году оно приводилось, конечно, для убеждения отцов в несторианстве давно почившего Киррского епископа. Однако весьма сомнительно, чтобы подобный комментарий вполне соответствовал истине. На разбойничьем соборе пресвитер и нотарий Иоанн заявлял: «Феодорит в своей проповеди говорил: „Бог воспринял человека, хотя бы это и не нравилось некоторым“». Он говорил ещё: «Фома осязал того, кто воскрес, и поклонился Тому, Кто воскресил»... Между тем как толпа кричала, Феодорит в той же проповеди говорил верующим: «Израильтянин Навуфей был побит камнями за то, что не отдал наследия и виноградника отцов своих, вопия: не дам ти (Ахаву) наследия отцов моих (3Цар.21:6). Подобно сему и вы ревнуете о наследии отцов ваших, когда говорите: не отдадим наследие отцов наших»²²⁰⁸. Отсюда ясно, что Киррский пастырь пользовался Евангельским рассказом о Фоме для раскрытия христологической проблемы в духе различения естества, в Иисусе Христе. Последнюю мысль с несомненностью подтверждает собственное послание Феодорита к Диоскору. Оправдываясь от взводимых на него обвинений в несторианском расторжении δύο φύσεις на δύο πρόσωπα и доказывая, что, по его мнению, «один Господь Иисус Христос, единородный Сын Божий» и что он «называет извращёнными и исключает из собрания христолюбцев тех, которые разделяют одного Господа нашего Иисуса Христа на двух лиц или двух сынов или двух господов», – Феодорит после этого продолжает: «И треблаженный Фома, вложив руку свою в плоть Господа, назвал Его Господом и Богом, сказав: Господь мой и Бог мой (Ин.20:28), предузнавая Невидимого через видимое естество (διὰ τῆς ὁρωμένης φύσεως καταμαϑὼν τὸν ἀόρατον). Так и мы признаём различие плоти Его и божества, но знаем одного Сына, воплотившегося Бога Слово»²²⁰⁹. Из этих свидетельств вытекает, что в своих Антиохийских речах Киррский владыка обращал внимание на слова и действия Ап. Фомы пред лицом воскресшего Спасителя, но усматривали в них указание на особность естеств во Христе, а никак не на двойство самостоятельных личностей в Нём. Мы не имеем достаточных оснований сомневаться в искренности этих показаний, а потому считаем долгом справедливости сделать такой заключительный вывод:

Неоспоримо, что в своих Антиохийских проповедях Феодорит обсуждал Евангельский эпизод о Фоме, но с единственной целью – убедить слушателей, что в одном Христе, как Богочеловеке, две природы. Такому толкованию нимало не препятствуют и акты пятого собора, поскольку там разбираемая выдержка не сопровождается никакими замечаниями. Ввиду этого пристрастная и преувеличенная интерпретация монофизитствующего Диоскора едва ли может заслуживать уважения. С таким значением, в смысле несторианского разделения, изречение о Фоме с большей вероятностью приписывается Феодору Мопсуэстийскому²²¹⁰, каковой и должен быть признан истинным его автором.

Не так легко поддаётся окончательному решению, относительно своей подлинности, первый фрагмент. С одной стороны в принадлежности его Феодориту убеждают два, может быть, даже и три²²¹¹ недвусмысленных удостоверения, а с другой – его содержание как-то невольно вызывает мысль о подложности. Не меньшее колебание по этому предмету господствует и между учёными²²¹². Рассмотрим дело беспристрастно и разберём доводы за и против. В пользу происхождения разумеемой нами проповеди от Феодорита говорит собственно один факт – существование её отрывка, автором которого и в актах пятого собора, и у Мария Меркатора называется Киррский епископ. Помимо сего, сходные с разбираемым текстом выдержки сообщает ещё и Филоксен Иерапольский в письме к монахам Tel-Ada²²¹³. Но авторитет монофизитствующего митрополита Иерапольского, по крайней мере, в настоящем случае, нельзя считать безусловным, – и мы знаем уже, что некоторые цитаты его послания весьма сомнительного свойства²²¹⁴. Подобно сему и Меркатор способен был сильно ошибаться насчёт аутентичности тех сочинений, которые он переводил, и – в частности – относительно трудов Феодорита²²¹⁵. Остаётся свидетельство отцов пятого собора, но, по нашему мнению²²¹⁶, в вопросе о подлинности тех или других творений Киррского епископа оно не может быть решающим²²¹⁷, поскольку в 553 г., по особым причинам, им не занимались с надлежащей тщательностью, считали его несущественным для своих целей. При слабости данных pro, тем бо́льшую силу приобретают аргументы contra. Вызывает недоумение уже одно то, почему ни Халкидонский собор, ни враги Феодорита, каких у него всегда и везде было очень много, не уличили его в столь тягостном преступлении против веры и св. Кирилла, что̀ совершенно непонятно ввиду крайне резких христологических воззрений обсуждаемого фрагмента? Здесь высказываются между прочим такие мысли: «Распят на кресте Иисус Христос, Который от семени Давида, сын Авраамов. Умерший есть человек Иисус Христос; а Бог Слово воскресил свой храм. Человек рождает человека; а кто по естеству есть Сын Божий, тот есть Бог Слово; Христос же есть сын Давида, но храм Сына Божия»²²¹⁸. Эти почти несторианские понятия были всегда чужды Феодориту, как бы мы ни толковали даже самые обоюдные выражения несомненных его произведений. Киррский пастырь защищал только δύο φύσεις во Христе, но со всей решительностью отвергал форму δύο πρόσωπα. Посему он совершенно категорически заявлял, что двух козлов «должно принимать за образ не двух лиц, а двух естеств»²²¹⁹. Затем, если признать фрагмент настоящей проповеди подлинным, тогда придётся обвинить в нечестии не только Феодорита или Домна, но и всю Антиохийскую церковь, не оказавшую ему ни малейшего протеста, а выслушавшую прямые хуления с нескрываемым одобрением. Само собой понятно, что это было бы невозможно и неестественно.

Сомнительная с точки зрения научно-богословской, анализируемая речь не менее сего подозрительна и с точки зрения моральной. По мысли цитующих её документов, это есть грязный памфлет на св. Кирилла²²²⁰. Но спрашивается: какие причины и поводы могли побудить Феодорита к столь низкому поступку, совершенно несовместимому с его нравственным характером? Он давно примирился с покойным Александрийским святителем и, если в последние годы его жизни не был близким его другом, то и не имел специальных оснований быть непозволительно недовольным им, как это должно следовать из рассматриваемого отрывка. Имя св. Кирилла, с 444 по 448 г., во всяком случае, не было предметом разделения между Антиохийцами и Александрийцами. Существовало разногласие только относительно понимания христологических положений этого иерарха, но в этом пункте больше правды было, конечно, на стороне Феодорита, чем Диоскора, между тем первый фрагмент из читанных в 553 г. проповедей уверяет в противном. Кратко сказать, не видно мотива, которым бы могло быть вызвано подобное несправедливое слово у Киррского епископа.

Наконец, есть и ещё более веский аргумент в пользу нашего мнения. В своём письме к Домну Диоскор делает весьма прозрачные намёки на то, что – догматически неправомыслящий Киррский пастырь в то же время и оскорбитель памяти его предшественника по кафедре, когда замечает: «(Они (распространители ереси Нестория на „Востоке“, в числе коих ранее был назва один Феодорит) составляют позорные сочинения и, говорят, даже противные мнениям блаженного и славного отца нашего, епископа Кирилла»²²²¹. Обвинение было слишком прямое, чтобы можно было дипломатически отклонить его. Нужно было отвечать по существу, и как же поступает при этих обстоятельствах Киррский владыка? Раскрыв свои взгляды на лицо Иисуса Христа, он продолжает: «Что и блаженной памяти Кирилл часто писал нам, – думаю, это вполне известно и твоему (Диоскор) совершенству. Так, когда он послал в Антиохию сочинения против Юлиана, а равно и написанное о козле отпущения (Лев. XVI, 8 и сл.), он просил блаженного Иоанна, епископа Антиохийского, показать их известным на Востоке учителям, – и блаженный Иоанн, согласно этим письмам, прислал означенные книги мне. Прочитав их не без удивления, я писал блаженной памяти Кириллу, – и он отвечал мне, свидетельствуя о своей точности (догматической) и расположении ко мне; эти письма и теперь у меня сохраняются»²²²². Если мы припомним, что это говорится в отражение обвинения и при том со стороны Диоскора, то, кажется, должны будем сознаться, что в данном случае Феодорит не мог покривить душой. Такое упорное отрицание действительного факта было бы не только наглой ложью, но и не соответствовало бы непосредственной апологетической цели послания Киррского епископа: вместо оправдания оно могло бы только усилить подозрение, а это было как раз то самое, чего не желал автор epist. 83.

После всех этих соображений мы позволяем себе решимость думать, что обсуждаемая нами проповедь весьма сомнительна в отношении своего происхождения от Феодорита: за это имеются данные и догматического, и нравственного, и чисто исторического характера. К тому же заключению ведёт и рассмотрение того способа, каким попали беседы Киррского пастыря в Александрию. Он сам заявляет, что между многими мириадами его слушателей было не более десяти лиц, ему враждебных²²²³, – и они-то именно и были поставщиками литературных произведений «Востока» для Египта в эпоху тяжкого обострения их взаимных отношений. В сирских актах сообщается, что монах Феодосий, отправившийся на берега Нила в начале 448 г., «показывал там бумаги, содержащие проповеди и вызванные ими возгласы (верующих) в Антиохии»²²²⁴. Понятно без слов, что мы не можем доверять исправности таких пристрастных редакторов, хотя бы и не желали набрасывать тени на их честность, – и доказательства этого неоспоримы. Мы видели выше, что Феодорит если и пользовался Евангельским эпизодом о Фоме, то лишь для раскрытия и подтверждения мысли о целостности естеств во Христе (и этого не исключает текст «деяний» пятого собора), между тем в интерпретации Диоскора отрывок получил явно несторианский характер: «одного простого человека осязал Фома и только Богу (в отдельности от того) поклонился»²²²⁵. Как легко могло случиться это и с другими речами Феодорита, которые прошли через столько неприязненных ему ушей, уст и рук, прежде закрепления их в письмени!? Посему мы не находим слишком смелым предположить, что первый полемический фрагмент Киррского епископа, читанный в 553 году, на заседании 17 мая, весьма неточно воспроизводит проповедь Феодорита в Антиохии, если даже он и действительно говорил её.

Гарнье издал²²²⁶ похвальное слово Феодоритово на рождество Иоанна Крестителя под заглавием: Θεοδωρήτου, ἐπισκόπου Κύρου, ἐγκώμιον εἰς τὴν γέννησιν τοῦ ἐντίμου καὶ ἐνδόξου προφήτου καὶ προδρόμου Βαπτιστοῦ Ἰωάννου²²²⁷. Эта проповедь, по свидетельству Алляция²²²⁸, усвояема Феодориту Ватиканским манускриптом № 1.074, а в библиотеке Медичи сохранилась без имени автора²²²⁹, но учёными обыкновенно считается²²³⁰ произведением позднейшего писателя X века Феодора Дафнопата²²³¹.

Трудно сказать что-либо более определённое по этому предмету. Стиль нам кажется несходным с Феодоритовым, но Дюпен и Сейлье²²³² находит как раз противное. И другие соображения не могут способствовать разъяснению этого вопроса. Нам известно, что Феодорит имел постоянным и неусыпным молитвенником за себя великого Иоанна, глас Слова, Предтечу Господня²²³³, – и похвальная речь со стороны его этому святому, останки коего были и в Кирре, была бы вполне понятна и естественна. Но настоящий ἐγκώμιον носит некоторые черты, совершенно не соответствующие литературным приёмам Киррского пастыря, как писателя. В существе своём, это есть довольно пространный, не всегда вразумительный и запутанный по слогу комментарий евангельского рассказа о зачатии и рождении Крестителя. Он начинается витиеватым и не совсем удачным приступом, где автор заявляет, что молчание было бы самое лучшее для его слабого языка, и однако же входит затем в длинные рассуждения, когда всего уместнее было бы соблюдать возможную краткость: приём далеко не ораторский. В самых толкованиях проповедник допускает некоторые вольности в духе Александрийских аллегориков, столь не свойственном Киррскому епископу; так, он думает, что бесплодие Елисаветы указывает на безмужное зачатие Спасителя²²³⁴, а немота Захарии знаменует собой упразднение ветхозаветного закона и служения²²³⁵. Всё это скорее может вести к мысли, что проповедь на рождество Иоанна Предтечи – труд не Феодорита²²³⁶.

Патриарх Фотий читал пять «слов» Киррского епископа, посвящённых св. Иоанну Златоусту, и сохранил нам несколько выдержек из них, сопроводив их своими замечаниями²²³⁷. Проповеди эти были составлены, очевидно, после перенесения мощей великого святителя в Константинополь²²³⁸, при Прокле и Феодосии II, в 438 году²²³⁹, и были произнесены в храме св. Апостолов уже тогда, когда другие восхвалили Златоустаго мученика²²⁴⁰. По своему характеру эти речи отличались чисто панегирическим тоном ублажения, доходившим до неумеренности, по отзыву знаменитого библиографа: ἐγκωμίων καὶ αὐτὰς (λόγος τρίτος) ὑπέρχεται νόμους,.. ἐγκωμιαστικοῦ δὲ τύπον καὶ ὁ τέταρτος διασώζει,.. ὁ δὲ ἐφεξῆς (πέμπτος λόγος) τοὺς αὐτοὺς μὲν τῶν ἐγκωμίων πλέκει στεφάνους²²⁴¹. Ввиду этого некоторые исследователи позволяют себе слишком резкие суждения о достоинстве бывших у Фотия бесед и даже склонны отрицать принадлежность их Феодориту²²⁴², но едва ли согласны с требованиями исторической критики такие аподиктические выводы на основании немногих фрагментов. Единственно компетентный по этому вопросу патриарх-библиограф, общепризнанный авторитет относительно древних литературных памятников, проницательный критик и тонкий ценитель их, был совсем иного мнения. Он не только отмечает излишний панегиризм, но и ещё энергичнее указывает красоту речи (стили) и мыслей вместе с силой последних²²⁴³. Конечно, в настоящем своём объёме разбираемые отрывки заключают, в себе мало фактических данных; однако же, мы знаем, что один старинный биограф Златоуста, при составлении его жития, пользовался, вероятно, и этими проповедями²²⁴⁴, а это показывает, что подлинник обладал более богатым содержанием. И сам Фотий выразительно заявляет, что в первом слове, приводились подробные исторические сведения²²⁴⁵. Посему мы готовы скорее признать истинность свидетельства Фотиевой «Библиотеки».

Речи Феодорита во время и по поводу Ефесско-Халкидонских событий 431 г., дошедшие до нас в трёх отрывках на латинском языке²²⁴⁶, имеют чисто исторический интерес и важны лишь для характеристики личности автора и частью для выяснения различных обстоятельств своего времени. О них мы достаточно говорили уже в исторической части своего труда²²⁴⁷, а теперь заметим, что, по всей видимости, о них упоминает и сам Киррский епископ в Synodicon, cap. 40, где мы читаем: «Я отправил вашему любезному и боголюбивому собранию (народу Константинопольскому) и то, что было говорено нами боголюбезнейшим епископам, которые желали знать, что̀ за причина того, что возбуждено»²²⁴⁸. Так как это послание было писано вскоре по окончании третьего вселенского собора, то несомненно, что и в приведённой фразе разумеются беседы из этого периода.

Скудость и нередко неопределённость этих документальных известий о проповеднических трудах Феодорита с избытком вознаграждают «Десять слов о Промысле» (Περὶ προνοίας λόγοι δέκα)²²⁴⁹, принадлежность коих Киррскому епископу утверждают его письма 82 и 113²²⁵⁰. Comment. in Ps. LXVII, 22²²⁵¹, Haer. fab. V, 10²²⁵² и Никифор Каллист²²⁵³. Не так ясен гомилетический характер этого сочинения, ибо ни в нём самом, ни в посторонних свидетельствах нет совершенно несомненных указаний на то, что они были произнесены с церковной кафедры, хотя всеми без исключения исследователями принимаются за проповеди²²⁵⁴. Что эти произведения суть действительно церковные поучения в собственном смысле, это удостоверяется не заключительными доксологическими формулами (как полагают некоторые²²⁵⁵, ибо они часто встречаются в Феодоритовых трудах (напр., почти во всех комментариях – в конце их и отделов, «томосов»²²⁵⁶), но другими, более характерными, выражениями этих «слов». В них мы встречаем такие изречения: «А может быть слово сие, идя медленным шагом, затронет и тех, кто ныне слушает и кто впоследствии будет читать» (καὶ τοῦς νῦν ἀκροωμένους καὶ τοὺς ὕστερον ἐντευξομένους)²²⁵⁷. Эта фраза была бы неотразимым доказательством церковно-проповеднического назначения речей о провидении, если бы её сила не ослаблялась фактом присутствия подобных оборотов в комментарии на кн. пр. Даниила²²⁵⁸, который едва ли был произноси́м в храме, поскольку некоторые отделы его слишком обширны²²⁵⁹. Но и в других местах Феοдорит прямо даёт знать в своих λόγοι церковные гомилии, когда упоминает о «вчера» и «сегодня»²²⁶⁰ и старательно избегает длинности²²⁶¹ в виду краткости срока²²⁶². Все эти выражения позволяют видеть в λόγοι περὶ προνοίας именно церковные проповеди²²⁶³, каковому заключению не препятствует и некоторая пространность их, ибо по своему объёму они даже уступают многим речам св. Иоанна Златоуста.

Время составления их можно определить только приблизительно. В письме 113 они причисляются к сочинениям, изданным за двенадцать лет до него, т. е. ранее 438 года, но так как они упоминаются в толкованиях на псалмы, то момент появления их следует отодвинуть ещё далее к началу пятого века и включить в группу тех трудов, которые разумеются под категорией написанных за 18–20 лет до выхода в свет epist. 113 от 449 года²²⁶⁴. В таком случае хронологическим пунктом для «Слов о промысле» будет 429–431 год. Если теперь принять во внимание спокойный тон их, чуждый малейших намёков на тяжкие церковные волнения, вызванные несторианской бурей, то справедливо будет предположить, что они были произнесены в момент до Ефесского собора²²⁶⁵.

Обыкновенно думают что местом, где, были сказаны с церковной кафедры λόγοι περὶ προνοίας, была Антиохия, – и это вполне вероятно. Они посвящены предмету, который не мог настолько горячо интересовать бедных и малопросвещённых Киррских христиан, чтобы со стороны их пастыря потребовалось обширное и учёное исследование, а блестящая обработка и изящный стиль ещё твёрже убеждают нас в том, что автор имел в виду образованную, в некотором смысле философскую, публику. Это как раз согласуется с добытой нами хронологической датой, ибо мы знаем по посланию Иоанна Антиохийского к Несторию, что в 430 году Феодорит был в столице «Востока»²²⁶⁶. Итак, «Слова о промысле» были, по крайней мере, произнесены в Антиохии около 430 г., если они и были написаны раньше и в другом месте.

Λόγοι περὶ προνοίας носят полемический характер и содержат раскрытие и защиту христианского учения о промысле Божием. В таковом своём качестве они необходимо должны были отвечать на действительные запросы времени, чтобы не быть неуместными и даже вредными. Если всякий полемический литературный труд бывает бесцельным и бесполезным, когда не вызывается настоятельными нуждами, то тем более было бы неблагоразумно тревожить мысль и возбуждать излишние сомнения христиан в церковной проповеди. С этой стороны достоинство Феодорита, как оратора тактичного, вполне обеспечено, ибо его «слова» затрагивают важный вопрос современности. В комментарии на кн. Аввакума он сам свидетельствует об этом, начиная его такими заявлениями: «Есть люди, которые весьма огорчаются, видя благоденствие делающих неправду. И одни сомневаются в том, что Бог всяческих промышляет о людях; а другие веруют, правда, учению о промысле, но недоразумевают, почему так устрояются дела человеческие»²²⁶⁷. Вспомним ещё Haer. fab. V, 10 (Περὶ Προνοίας) и Graec. affect. cur. serm. VI (Περὶ τῆς ϑείας προνοίας), – и мы поймём, что воззрение на промысл, искажаемое, опровергаемое и отвергаемое еретиками и язычниками, в сильной степени нуждалось в апологии. На это энергично указывает и св. Исидор Пелусиот в послании к комиту Ермину: «Что благоденствует порочный, а в крайних пребывает затруднениях человек благонравный, достойный многих на жребий людям выпавших похвал, – сие подлинно необъяснимо, непостижимо и далеко превосходит меры естества человеческого... Поскольку же мы думаем, что до́лжно по возможности защищать сие учение (о промысле); то мы, сколько могли, защитили в слове, написанном нами к язычникам»²²⁶⁸. Возражения шли, конечно, со стороны последних, но «стрелы жестоких обвинителей промысла»²²⁶⁹ уязвляли иногда и христиан, поселяя в них тревожные недоумения. Феодорит не раз даёт заметить это и в одном случае прямо обращается к верующему в такой форме: «А ты, освободившись от прелести многобожия, признавая, что все видимые существа суть Божьи твари, и поклоняясь Творцу их, гонишь Его от сотворённого Им, ставишь где-то вдали от твари и утверждаешь, что необъятный этот мир никем не управляется и, подобно неоснащённой ладье, несётся неизвестно как и куда»²²⁷⁰. Вообще, относительно поводов к наследованию вопроса о промысле Киррский епископ пишет: «Если бы все пожелали внять сему доброму совету, ясно взывающему: крепльших себе не ищи, и глубочайших себе не испытуй, иже ти повеленна, сия разумевай (Сир.3:21–22); то намеревающимся доказывать Божие о всём промышление не было бы нужды во многих словах... Но поскольку много таких людей, которые не хотят видеть сего добровольно, но смежают глаза, затыкают уши, не хотят внимать отовсюду несущемуся гласу, над всем, что так хорошо и прекрасно содевает Бог, смеются, хулят, охуждают это, собирают тысячи всяких малостей, соплетая ложное обвинение: то, думаю, справедливо приняли мы на себя труд говорить против сего обвинения, с намерением показать, что оно клевета, а не прямая улика»²²⁷¹. Посему же Киррский пастырь считает своим нравственным долгом ополчить уста свои против устен, отваживающихся хулить Бога, и словом благочестия поразить злочестие²²⁷².

Ввиду столь неотложных требований эпохи Феодорит направляет свои речи против упорных и слепотствующих язычников и колеблющихся христиан²²⁷³, чтобы обратить на путь истины первых и поддержать вторых, сообщив им правильное разумение предмета. «Изведши на среду один полк нападающих на промысл Божий, – его будем поражать обличениями, его постараемся привести в расстройство, пробиться сквозь густые ряды его, увести из него пленников и привлечь всякий разум в послушание Христово (2Кор.10:5)»²²⁷⁴. Обе, эти цели совмещаются у Феодорита в понятии защиты²²⁷⁵. Чтобы достигнуть этого, проповедник должен был обнять всю затронутую область и в труднейших, более общих, частях, и в мельчайших деталях и везде доходить до глубочайших оснований, а не довольствоваться поверхностным и лёгким обзором. Рассматриваемые с этой точки зрения, его «слова» представляют желательную полноту и возможное совершенство. Киррский епископ обращает внимание и на небо с бесчисленными светилами, воздух, моря, реки и источники, затем переходить к устройству человеческого тела с целесообразно созданными членами, раскрывает преимущество людей перед животными и подробно разрешает социально-экономические вопросы. Нужно быть достойным божественного промысла, который господствует над всеми и во всём: на этом выводе Феодорит оканчивает свои рассуждения²²⁷⁶. Из этого краткого перечня содержания «слов» ясно, что в них не опущено ничего, что могло бы содействовать необходимой обстоятельности исследования, какую мы находим и в каждой отдельной беседе. Тут встречается иногда слишком мелочная подробность, но она была вызываема господствующим в обществе настроением, «выставлением на вид целых тысяч всяких малостей», и потому должна служить к похвале проповедника, а не к порицанию. Вообще, Киррский епископ старался о возможной при его плане сжатости, чтобы не быть скрупулёзно утомительным²²⁷⁷.

При такой всесторонности Феодорит обнаруживает и значительную основательность. В своих речах он показывает обширное и глубокое знакомство с естественными науками, в самом широком смысле, и приводит весьма точные естественнонаучные сведения. У него нет ни одного положения, нет ни одного слова, которые не скрывали бы под собой твёрдого знания в данной сфере. Если некоторые соображения и потеряли свою силу теперь, то лишь потому, что наш век далеко опередил его поколение в научных изысканиях²²⁷⁸. В существенном же λόγοι περὶ προνοίας не могут давать ни малейшего повода для упрёков автору в учёном невежестве или поверхностности; напротив сего, – и в антропологии, и в географии, и в физиологии, и в геометрии, и в «политической экономии», и в «социологии» он чувствовал себя достаточно сильным²²⁷⁹. Всё это сообщало его размышлениям такую фундаментальность, без которой они показались бы смешными в глазах образованных слушателей – христиан и учёных язычников.

Но, имея богатый запас разнородных сведений, Феодорит хорошо сознавал, что ему нужно рассчитывать на среднюю публику и приспособляться к её уровню развития, чтобы не быть непонятным для многих, если не для большинства. Такое стремление, необходимое у всякого опытного оратора, неизбежно создаёт двоякую опасность: или чрезмерного популярничания, или же, что ещё хуже, мнимо-либерального угождения инстинктам и низким вкусам толпы, ради пустой славы, ради дешёвых аплодисментов слушателей. Ни того, ни другого не заметно в «словах о промысле», – и Феодорит с поразительным искусством избегает обеих крайностей. При своём хорошем познании в естественнонаучных вопросах Киррский епископ, при передаче нужных ему данных, умел найти ту счастливую средину, которая понятна и специалисту и доступна простому верующему, не лишённому некоторого образования. Последний видит с прозрачной ясностью обсуждаемые предметы и никогда не поставляется в положение страждущего недоумения, а первый с неменьшим удовольствием находит основательность сведений, добытых усиленным трудом и осмысленных собственными размышлениями великого ума. Феодорит есть образец учёного популяризатора-витии, у которого обширность познаний соединяется со способностью излагать их с отчётливой наглядностью.

Достигая таким путём возможной общедоступности, Киррский пастырь был далёк от желания облекаться в тогу демагога, когда ему приходилось касаться вопросов социально-экономических, и везде сохранял надлежащее благоразумие, отовсюду извлекая назидательные уроки. Это особенно видно на его рассуждениях о рабстве и господстве. Следуя примеру Спасителя, Который повелевал воздавать Божье Богу и кесарево кесарю (Мф. XXII, 2), Феодорит не берёт на себя задачи – составлять проекты государственного переустройства. Он справедливо отклоняет от себя роль и верховного политика, и теоретика-экономиста, чтобы тем удобнее всем указать средства к нравственному совершенству, сообразно закону Христову. Вот некоторые мысли его по этому предмету. «Что в начале Создатель всяческих единым соделал естество всех людей, от одного мужа и от одной жены наполнил целую вселенную человеческим родом, сему свидетель – божественное Писание. А с божественным Писанием свидетельствует и природа... Одна человеческая природа и в начальниках, и в подначальных, и в подданных, и в царях, и в рабах, и господах. Но, и будучи единой, проповедует справедливость Создателя, и, разделившись со временем на рабство и господство, но и в рабах и господах сохранив одно и то же отличительное свойство, как обвиняет грех, произведший потребность сего разделения, так и в этом самом показывает правосудие Творца; потому что тожество сущности сохранил Он до конца, а беспорядочность греха отвратил порядком верховной власти и притяжательность (τὴν πλεονεξίαν) его подчинил правилу законоположения, как строитель корабля по нити выравнивает доски и обсекает лишнее. Поэтому, видя рабство, не Создателя обвиняй, но бегай греха и хулы, за что род человеческий и разделён на рабов и господ».

«Но говоришь: тяжело быть в рабстве, – в том, чтобы пользоваться необходимым, зависеть от господ и изнурять себя непрестанными трудами.

Если с искренним желанием узнать истину вникнет во всё, тебе сказанное, то, оставив свои возражения, найдёт, что в этом, хотя много неприятного, однако же, много и великой пользы. Хозяин дома стесняется многими заботами, рассуждая, как доставить потребное домашним, как внести царям установленную подать, как излишнее от прибытков продать и купить, в чём настоит нужда... А у слуги, работающего телом, душа свободна и изъята от всего этого. Не сетует он о бесплодии земли, не оплакивает непродажу съестных припасов, не печалится, видя заимодавца, не боится толпы сборщиков, не принуждён ходить по судебным местам, не страшится вызова глашатая и судьи, обращающегося с грозным взором. Мерой получает продовольствие, но свободен от забот. Спит на полу, но никакое попечение не гонит от него сна; сладкий сон, лиясь ему на вежды, не даёт чувствовать жёсткого ложа. И это, дознав из естествословия, сказал премудрый: сон сладок работающему (Еккл.5:11)... Обрати же внимание и на то, что в трудах рабы имеют соучастниками и господ, но не участвуют в заботах господина. Если же труд – общее дело и рабов, и господ, то почему избавленных от забот не признаём блаженными, причислим же их к бедствующим?»²²⁸⁰

«А что рабство не вредит находящимся в оном, но даже весьма благодетельно, если кто хочет им воспользоваться, – того, и без древних примеров, может испытать находящихся ныне в рабстве и увидит, что много между ними ревнителей добродетели, которые облегчают для себя рабство добрым изволением, не требуя побуждения, исполняют должное по собственной воле и любят угождать господам, за это получают свободу, делаются обладателями больших имений и восприемлют награду за своё доброе рабство... Вообще, из словес Божьих ясно, что и для служащего лукавому господину возможно и избежать порока, и преуспевать в добродетели, и господам доставлять много поводов к пользе; а ты обрати взор на тех, которые ныне вместе с тобою пребывают в рабстве, и увидишь, что многие, находясь в рабстве у невоздержных, гнушаются невоздержанием, чтут же целомудрие, и не отпечатлевают в себе ни одного порока своих господ. И как из сказанного, так и из виденного уразумев свободу естества нашего и дознав премудрость Божьего промысла, провозгласи отречение и изглашаемую тобою ныне хулу перемени на песнопение, и изглашения уст твоих, которые доныне были против Бога, да будут во славу Божию, и да воспевается ими промысл Творца Христа Бога нашего»²²⁸¹.

Эти примеры убедительнее всяких наших слов доказывают, как искусно Феодорит всё подчинял своим целям, нимало не выходя из роли проповедника, и как властно приспособлял к своим планам самый разнохарактерный материал. Его речь всегда находила законную меру там, где другой впадал в непозволительное преувеличение и даже крайность.

Все эти качества придают «словам о промысле» особенную вескость вместе с приятной простотой, присущей прочувствованной, продуманной и проверенной знанием и опытом истине. Аргументы подобраны у автора всегда самые существенные и при том так, что они взаимно себя поддерживают и в то же время все непосредственно ведут к основной идее. Не уклоняясь без нужды от главного предмета, Феодорит никогда не вдаётся в общие рассуждения и не расплывается в отвлечённостях. Его доводы заимствуются от очевидных и неоспоримых фактов и попадают в самую суть дела, а потому и окончательные заключения его приобретают почти неотразимую неопровержимость.

Этому впечатлению способствует и принятый проповедником способ опровержения. Его «слова» всецело проникнуты обличительной тенденцией, ибо вызваны насмешками противников промысла, но чужды излишней полемики, которая способна превратить церковную беседу в задорный полемический трактат, хотя и блестящий, но не всегда полезный в смысле назидания. Соображая это, Феодорит не вступает в обычные у многих словопрения, а поражает врагов силой всем известных данных, устраняет их наветы и недоумения тонкостью анализа и спокойным положительным раскрытием истинного взгляда на соблазняющие стороны вопроса. При его аргументации возражения падали сами собой и необходимо меркли пред «светом истины». «Я, – говорит оратор²²⁸², – положившись на важность предмета, не соразмерял с ней порождений моего ума, не размышлял о том, что порождения сии малы и скудны, но имел только в виду, что для желающих видеть ясен свет истины, как ясно и солнце для имеющих здоровое зрение. И если бы никто не признавал истины, то вопиет о нём сам промысл Творца и Спасителя нашего». Вследствие такого взгляда на свою задачу Феодорит не был понуждаем к неуместным резкостям выражения, которыми часто прикрываются недостаточность и слабость аргументов или скудость мысли.

По отношению к собственно христианам, способным поддаваться сторонним коварным внушениям, Феодорит рекомендовал послушание веры, следование словам Премудрого: крепльших себе не ищи, и глубочайших себе не испытуй, яже ти повеленна, сия разумевай (Сир.3:21–22). «Ибо освободившимся от излишней и суетной пытливости совсем не трудно и весьма легко усмотреть, что Божие о всём промышление крепко держится за кормило вселенной и премудро всем правит»²²⁸³. «Мы знаем, что те, которые усиливаются более надлежащего смотреть на солнце, не достигают, чего желали, но портят зрение, и не только не привлекают солнечного света, но даже навлекают на себя тьму. Сему же самому, как можно видеть, подвергается и ум человеческой. Ибо если, при ограниченности своей, усиливается доведаться, что подпирает собой землю, какое опять основание у этой подпоры, на чём и оно держится, или что выше небес, что вне всего мира; то не только не находит искомого, но отступает назад, исполнившись глубокого мрака и недоумения. Сию немощь ума удостоверяет и блаженный Павел, желая всех убедить и обуздать ненасытность ума, чтобы не отваживался на невозможное и точного познания вещей ожидал в жизни будущей. Посему знание, какое даётся нам ныне, он называет младенческим и, сличая оное с учением подзаконным именует его совершенным; а, сравнивая с жизнью бесстрастной и бессмертной, называет детским»²²⁸⁴.

Присовокупим к сему тон любвеобильного снисхождения и отеческого призыва на путь правды, – и мы должны будем согласиться, что λόγοι περὶ προνοίας представляют одни из блестящих полемико-апологетических речей, какие когда-либо произносились в христианской древности с церковной кафедры.

От общей характеристики рассматриваемых сочинений перейдём теперь к некоторым частным замечаниям о них с формальной точки зрения.

Λόγοι περὶ προνοίας в гомилетическом отношении, как церковные проповеди, суть «слова» в самом тесном техническом значении этого термина. В них замечаются все свойства этого рода церковно-ораторских произведений: и приступ, и предложение, и исследование, и заключение. Но всё это является у Феодорита вполне естественно, поскольку, в качестве самобытного оратора, он сам творил свою форму. Высокообразованный в риторском искусстве, он не обнаруживает тех неудачных приспособлений к готовым схемам теории, которые так неприятно поражают нас в умах посредственных и бездарных²²⁸⁵. Его приступ всегда богат интересными примерами, сразу вводит слушателя в существо проблемы и предуготовляет к заключению, в коем по большей части сжато воспроизводятся предшествующие рассуждения²²⁸⁶ и извлекается краткое, но энергичное назидание. Заботясь о возможной последовательности своих речей и указывая на связь каждой из них с предыдущими, Феодорит ещё более того наблюдает это в отдельных проповедях²²⁸⁷. Его мысли развиваются в строго логическом порядке и текут одна за другой с замечательной плавностью, не смущая читателя неожиданностью патетических излияний или побочными рассуждениями. В этом случае Киррский епископ был подлинно вторым Златоустом и, пожалуй, даже несколько превосходил его, поскольку у него нет ни утомительной длинноты, ни резких уклонений от основной темы. Не уступал он своему великому соотечественнику и во внешней отделке своих поучений. Он держался здесь такого взгляда, который показывает в нём истинного оратора: «Великий дар слова и ум (очень ясно знаю это) потребны тому, кто покушается говорить о предмете столь важном (как промысл Божий); потому что слава самых дел имеет обыкновенно некоторую зависимость от слова. По немощи и силе слова любят судить о делах те, кому угодно принимать во внимание не качество дел, но искусство слова»²²⁸⁸. Язык Феодорита чистый, правильный и выразительный, его стиль благородно-возвышенный, серьёзный и важный, как то и приличествует проповеднику. Его периоды, конечно, немного длинны, но они построены так просто, что «слова о промысле» читаются чрезвычайно легко, без всяких затруднений при усвоении мыслей. Его изложение переполнено сравнениями и образами, которые настолько художественно-прекрасны, что мы позволяем себе привести несколько выдержек. «И может видеть, – пишет Киррский пастырь²²⁸⁹, – что как бы брат и сестра (разумею день и ночь) на потребу людям друг у друга берут взаём время и с благодарностью опять возвращают назад. С прохождением зимы и с первыми лучами весны, когда у людей всего более трудов по промышленности, путешествий, отлучек, отправлений от пристаней, когда море делается спокойным и свободным от зимней суровости, земля, украшаясь жатвами, призывает земледельца к прилежной работе, а растения приглашают садовника к обрезыванию, орошению и окапыванию заступом: тогда день берёт взаём у ночи, увеличивая для людей время деятельности, берёт же понемногу, чтобы внезапным приращением не сделать вреда пользующимся; потому что внезапно увеличенный труд крайне вреден телам, долгое время остававшимся в недеятельности. Когда же лето достигает средины, заём прекращается и немедленно начинается уплата; и она не в один день производится, но так же понемногу, как было взимаемо, и возвращается, что взято. Потом осенью, когда день сделается равным ночи, не стыдится он умаляться, никак не соглашается удержать что-либо принадлежащее сестре, трудящейся с ним под одним игом, но, пока не уплатит всего долга, не перестаёт убывать и оказывать долговременную уплату людям; потому что, когда, по причине стужи, дождя, грязи, люди принуждены бывают оставаться дома, ночь для них приятнее дня; а есть и такие, что, когда ночь сделается столько длинной, не знают сытности в отдохновении, но негодуют, увидев рассвет утра. Так и ночь, взяв долг, не отказывается дать снова взаём». А вот ещё изображение противников провидения. «Не верующие, что есть бразды промысла, и крайне безрассудно утверждающее, что мир сей, – небо и земля, – с такой стройностью и в таком порядке движется без Браздодержца, мне кажется, подобны человеку, который сидит на корабле, переплывает море, видит, как кормчий, взявшись за кормило, поворачивает руль, куда нужно, то наклоняет вправо, то обращает влево и направляет ладью к желаемой им пристани, но, утверждая явную ложь и открыто споря против истины, станет отрицать, что на корабле стоит кормчий, что у ладьи есть руль, что направляется она движением кормила, а не сама собою несётся, преодолевает стремление волн, преоборает приражение ветров, не имея нужды ни в помощи мореходцев, ни в кормчем, который бы для общей пользы всех отдавал приказы гребцам»²²⁹⁰. Относительно воздуха Феодорит выражается так: «Это содейственник нашей жизни, вдыхая который, все мы живём, – это общее сокровище бедных и надмевающихся богатством, слуг и господ, простолюдинов и царей, которого не больше, чем и бедный, вдыхают украшающиеся багряницей и который в равной мере, сообразно с потребностью в нём, уделён всему естеству человеческому»²²⁹¹. Но мы долго не кончили бы, если бы захотели исчерпать всё богатство художественных красот «слов о промысле»²²⁹²; полагаем, что и сделанные сейчас выписки красноречиво рекомендуют Феодорита, как хорошего оратора. Прибавим только, что в выборе поэтических образов Киррский епископ всегда благоразумно осторожен: он никогда не увлекается ими ради их самих и не забывает, что он говорит в церкви, где нужно поучать, а не в публичной зале, где можно и восторгать.

Мы приблизились теперь к заключению, которое, думаем, понятно само собой. Проповеди Феодорита о промысле, справедливо и всеми признанные блестящими образцами древне-отеческой письменности по избранному им и мало наследованному, даже пренебрегаемому в его время, предмету²²⁹³, представляют во всех отношениях замечательную законченность и возможное совершенство. По своему содержанию они отличаются всесторонности, глубиной и основательностью сведений, неотразимой убедительностью аргументации и научной твёрдостью выводов, так что и ныне читаются с большим интересом, а многими – и с немалой пользой. С формальной стороны они могут быть названы лучшим выражением художественного ораторства того века и показывают в авторе тонкий вкус и проницательное чутьё в сфере изящного слова. За одни эти речи о провидении Феодорит заслуживает почётного места в ряду славных витий христианской древности, а это только часть обширного целого, погибшего во мраке времён. Ученик златоустого Антиохийца, он был достойным его преемником на поприще церковного учительства в пятом столетии.