Глава десятая. В) Последние дни

Мы имеем закон, и по закону нашему

Он должен умереть, потому что

сделал Себя Сыном Божиим.

Ин. 19:7

Позднейшее время служения Христа Иисуса – Его последнее пребывание в Иерусалиме – было итогом всей Его жизни, всех Его прежних отношений к иудеям и ученикам. Все черты этих отношений теперь выступают пред нами в высшей рельефности и определенности; Теперь Он творит чудеса наиболее торжественные, но эти чудеса самою своею торжественною чудесностью доводят ненависть Его врагов до крайнего напряжения; теперь Он с полною ясностью и решительностью открывает Свое мессианское достоинство иудейскому народу, но открывается Он в качестве судии иудеев и они, отверженные Им, распинают Его, как Сына Божия; теперь Он вполне прямою речью раскрывает Своим ученикам тайну внешнего уничижения и внутренней славы сынов царства Божия и является им, в Своей смерти, в крайнем уничижении внешней богооставленности, и они, как овцы, рассеиваются при поражении пастыря, но это рассеяние их было погребением последних остатков иудейской закваски и они, вместе с воскресением Христа, восстают в силе духовного царства Его.

Последнее путешествие Господа Иисуса в Иерусалим, лишь только Он вступил в заиорданскую область, становится торжественным и около Него снова собираются толпы народа, как это было в первое время Его служения. Эта торжественность была создана посольством семидесяти учеников, посетивших те места, по которым затем проходил Господь, и Его чудесами – исцелением иерихонского слепца и воскрешением Лазаря, а полным ее проявлением был торжественный мессианский вход Христа в Иерусалим. Названные чудеса и имели целью подготовить мессианский вход Господа Иисуса в святой город.

О характере совершения этих чудес было уже сказано выше: в этом отношении они примыкали к предшествующему ряду чудес. Они были совершены, как и другие чудеса со времени отвержения Христа иудеями, в сиянии Его личной славы. При этом они отличались от прежних чудес с таким же характером своею торжественностью. Тогда как прежде медлительность в совершении чудес, выставлявшая Его лицо в глазах народа, апостолам могла представляться в виде Его уничиженности, теперь та же самая медлительность в соединении с торжественностью создает для Него ореол величия, которое увлекло весь народ. В связи с этим обращает на себя особое внимание малочисленность чудес Господа Иисуса за данное время: теперь чудесами свидетельствовалось не обилие даров царства Божия, а значение Иисуса для открывшегося царства Божия. За это время по евангелию Иоанна, совершено только воскрешение Лазаря, а по первым трем евангелиям – исцеление иерихонского слепца¹²⁷. В каждом изложении евангельской истории мы встретим более или менее пространные рассуждения по вопросу о том, почему синоптические евангелия умалчивают о воскрешении Лазаря, которое по евангелию Иоанна имело в жизни Иисуса Христа столь большое значение; но, кажется, никем не замечено, что по синоптическим евангелиям исцеление иерихонского слепца имеет то самое значение, какое по четвертому евангелию принадлежит воскрешению Лазаря. Евангелия не имеют своею задачею перечислить все чудеса Господа; они ограничиваются указанием некоторых чудес из каждого периода Его жизни, в повествованиях о чудесах они довольствуются отметой тех ступеней евангельской истории, которые обозначаются различными чудесами. Поэтому евангелисты синоптики, повествующие об о дном из чудес, подготовивших торжественный вход в Иерусалим, именно об исцелении иерихонского слепца, не имели нужды повествовать о другом подобном чуде, воскрешении Лазаря, равно как Иоанн, повествующий о воскрешении Лазаря, не имел нужды писать о первом чуде. – Историческая последовательность этих двух чудес обычно представляется так, что предшествующим считается воскрешение Лазаря, а чудо исцеления слепого поставляется после пребывания Господа в Ефраиме (Ин. 11:54), но кажется более сообразным с существом дела отнести оба чуда к одному времени, к одному движению из Переи чрез Иерихон в Вифанию, так что при прохождении чрез Иерихон был исцелен слепой, а затем в Вифании воскрешен Лазарь, при чем последовавшее затем пребывание Христа в Ефраиме могло быть лишь весьма кратковременным.

Торжественные чудеса исцеления иерихонского слепого и воскрешения Лазаря были подготовлением торжественного входа Господа Иисуса в Иерусалим и в последствиях этого события обнаружилось их полное значение. Однако и в собственных последствиях чудеса эти предварили значение мессианского входа в Иерусалим, как это раскрыто евангелистом Иоанном в истории воскрешения Лазаря. Многие из иудеев, видевших, что сотворил Иисус, уверовали в Него иудейскою верою, а некоторые из них пошли к фарисеям и сказали им, что сделал Иисус. Тогда первосвященники и фарисеи собрали совет и с этого дня положили убить Его. Таково было историческое значение чуда воскрешения Лазаря. В данном отношении это последнее из совершенных в глазах народа чудес Христа Иисуса составляло высшую ступень в их действии на иудейский народ, завершением их, открывшим во всей полноте их историческое значение. Самими иудеями оно рассматривалось как завершение всех Его чудес (Ин. 11:47). «Много чудес сотворил Христос, но ни одно из них до такой степени не ожесточило иудеев, как чудо над Лазарем». Знаменательно, что в отличие от прежних чудес, ожесточавших иудейский народ, в воскрешении Лазаря пред иудеями чудо явилось в полной торжественности, без ослабления ее сопровождающими обстоятельствами, чем прежде было преимущественно нарушение субботы. Теперь эти ожесточающие обстоятельства были не нужны, так как уже сильно было озлобление иудеев против Господа Иисуса. Они ненавидели Его (Лк. 19:14). Теперь уже само чудо, самою своею торжественностью, возводило злобу Его врагов до крайнего напряжения.

Свидетелями названных чудес были иудеи, народ и ученики Господа. Иудеи были уже врагами Иисуса. Окружавший Его многочисленный народ является в данное время вполне с характером толпы, которая, восторженно проводив Христа в Иерусалим, спустя короткое время была послушным орудием Его врагов. Действие на нее чудес было мимолетным. К иудеям и к ней была обращена только показная сторона чудес. Но иначе Господь относился к Своим ученикам. В них торжественность чудес и мессианского входа в святой город не должна была подрывать действия бесед Господа Иисуса, которыми Он приготовлял их к участию в духовной славе царства Божия. Посему для них нужно было ослабить впечатление торжественных чудес. Это было достигнуто посещением Закхея и символическим миропомазанием ног Иисуса Мариею. О первом передает евангелист Лука. Когда, по исцелении пред Иерихоном слепого, Господь Иисус проходил чрез город, то некто Закхей, начальник мытарей, желая видеть Иисуса, окруженного толпой, но будучи малого роста, забежал вперед и влез на смоковницу, мимо которой Ему надлежало проходить. Он же, позвав Закхея, вошел к нему в дом. Мытарь принял Господа с радостью и своею готовностью раздать половину имения нищим и вчетверо вознаградить всякого обиженного им снискал спасение своему дому. Но народ роптал на то, что Господь Иисус зашел к грешному человеку. На этот ропот было сказано Им: «Сын человеческий пришел взыскать и спасти погибшее». Хотя в этом повествовании не указано отношение события к ученикам, однако нужно полагать, что оно собственно для них имело значение. Правда роптали все, но в самом народе ропот этот не понизил его восторженного настроения, да и не нужно было понижать его до времени торжественного входа в Иерусалим, а народный ропот показывал ученикам, что Господь Иисус не хочет основать Свое царство на благорасположении народа. Его слова: «Сын человеческий пришел взыскать и спасти погибшее» напоминают собою прежние наставления Его ученикам. Равным образом и сказанная Им тогда притча о минах, которые дал десяти рабам своим некоторый высокого рода человек, отправившийся в дальнюю сторону, чтобы получить себе царство над согражданами, ненавидевшими его, была обращена преимущественно к ученикам, хотя тогда все думали, что скоро должно открыться царство Божие: правда в ней сказано о наказании возвратившимся царем своих сограждан, не желавших, чтобы он царствовал над ними, но ее нравоучение относится прямо к ученикам-рабам, которые получили мины и дали царю по его возвращении отчет в их употреблении¹²⁸. Во всяком случае значение рассматриваемого события нужно понимать по аналогии с событием на вечере в Вифании, последовавшим вскоре за воскрешением Лазаря.

По воскрешении Лазаря Господь Иисус удалился в Ефраим. Он удалился от Иерусалима для того, чтобы постановленный в Иерусалиме приговор о Его смерти был исполнен иудеями не ранее пасхи, при полном стечении народа, чего не хотели первосвященники и книжники (Мф. 26:4‒5; Мк. 14:1‒2; Лк. 22:1‒2). Впрочем, в Ефраиме Он пробыл недолго: когда Он удалился, уже приближалась пасха, а за шесть дней до пасхи Он уже снова пришел в Вифанию (Ин. 11:55; 12:1). Здесь Ему приготовили вечерю, на которой Марфа служила, а Лазарь был одним из возлежащих. Мария же, взяв фунт нардового чистого, драгоценного мира, возлила на голову и ноги Иисуса, и отерла ноги своими волосами, и дом наполнился благоуханием. Увидев это, ученики вознегодовали и говорили: «к чему такая трата? Ибо можно было бы продать это миро за большую цену, и дать нищим». Но Иисус ответил им, что нищих они всегда имеют с собою, а эта трата на Него имеет исключительное символическое значение. «Возлив миро сие на тело Мое, сказал Он о помазавшей Его женщине, она приготовила Меня к погребению» (Мф. 26:12). В этом повествовании прежде всего следует обратить внимание на отношение возлияния мира на Иисуса к событию воскрешения Лазаря. Отношение это хорошо раскрыто св. Ефремом Сириным. Господь Иисус, пишет он, «воскресил Лазаря, а Сам вместо него умер. Ведь после того, как воззвал его из гроба и (затем) когда возлежал с ним за трапезой, Сам был погребен под образом мира, которое Мария возлила на главу Его»¹²⁹. Мы знаем, что последовавшие события оправдали это значение воскрешения Лазаря, символически указанное миропомазанием Иисуса. Для кого же нужно было это символическое указание, разъясненное Самим Господом Иисусом? Конечно, для апостолов, к которым и была обращена речь Его. Примечательно, что последствия воскрешения Лазаря были не только предуказанье Христом Иисусом апостолам в символическом изъяснении дела Марии, но и предуготовлены Им. По евангелиям Матфея и Марка с событием на вечере в Вифании было связано темное решение Иуды Искариота предать своего Учителя. Евангелист Иоанн передает, что ропот учеников на трату Марии выразил именно Иуда Симонов Искариот, сказавший о нищих не потому, чтобы заботился о них, но потому что был вор. И вот на этого-то ученика объяснение Господом поступка Марии в смысле предуказания на Его смерть произвело такое сильное действие, что он тогда же пошел к первосвященникам, чтобы предать им своего Учителя. Они предложили ему за это тридцать серебренников; и с того времени он искал удобного случая предать своего Учителя.

Решение врагов Иисуса предать Его смерти, вызванное чудесами Его, особенно последним чудом воскрешения Лазаря и постановленное ими предварительно прямо после этого чуда, вполне созрело после торжественного мессианского въезда в святой город, подготовленного последними чудесами, так что в последствиях этого события обнаружилось их полное значение. На другой день после вифанской вечери, как передает евангелист Иоанн, ученики, по повелению Господа, привели Ему молодого осла, которого покрыли своими одеждами, и Господь Иисус сел на него и направился в Иерусалим. Его окружала громадная толпа народа, собравшегося на праздник. Здесь были многие из иудеев, которые, узнав, что Иисус в Вифании, пришли сюда, чтобы видеть Его, а также и Лазаря, которого Он воскресил из мертвых. Иудеев, веровавших в Иисуса вследствие этого чуда и приходивших в Вифанию ради Лазаря, было так много, что первосвященники положили убить и Лазаря. В сопровождении Своих учеников и бывших в Вифании иудеев и народа Господь Иисус поехал в Иерусалим. Также множество народа, собравшегося в Иерусалиме на праздник, услышав, что Иисус направляется сюда, вышло Ему на встречу. И сопровождавшие и встречавшие Христа постилали свои одежды по дороге, а другие держали в руках пальмовые ветви и все велегласно прославляли Бога. Это шествие Господа Иисуса было Его мессианским откровением, согласно ясным словам пророка: «не бойся, дщерь Сионова! се, царь твой грядет, сидя на молодом осле» (Зах. 9:9). Такая форма мессианского откровения была избрана именно во исполнение этого известного пророчества. Впрочем, ученики сперва не поняли этого; но когда народ прославлял Иисуса, тогда они вспомнили о пророчестве. Народ же, оказавшийся более чутким к внешней славе Христа, скорее припомнил пророчество и приветствовал Его предреченным царем, Все множество народа восклицало: «Осанна! благословен грядущий во имя Господне царь Израилев». Это был не «просто порыв радости провинциалов, невинный восторг бедных галилеян», это было явное торжество исполнившихся мессианских ожиданий еврейского народа. Это было намеренно допущенное и даже в некоторой степени вызванное Самим Господом повторение того восторга галилеян, когда они хотели нечаянно взять Его и сделать царем, – только повторился теперь этот восторг в размерах более широких, охватив весь еврейский народ: Когда вошел Он в Иерусалим, весь город пришел в движение, и с напряженным вниманием встречал пророка из Назарета. Даже пришедшие на поклонение в праздник эллины пожелали увидеть Иисуса, о чем апостолы Андрей и Филипп донесли Ему. В истории этого торжества мессианской веры народа обращает на себя особое внимание то обстоятельство, что оно было вызвано последним чудом Господа Иисуса. Евангелист Иоанн вполне ясно замечает, что народ, бывший с Ним прежде, свидетельствовал, что Он вызвал из гроба Лазаря, и воскресил его из мертвых, и что потому и встретил Его народ, ибо слышал, что Он сотворил это чудо (Ин.12:17‒18). Но чудо это было высшим обнаружением чудотворной силы Христа и напоминанием для народа всех Его прежних чудес, столь многочисленных в первое время Его служения. В этом отношении для нас ценно замечание евангелиста Луки, что все множество учеников Господа, когда Он приблизился к спуску с горы Елеонской, начало в радости велегласно славить Бога за все чудеса, какие видели они (Лк.19:37).

Каково же было историческое значение этого торжественнейшего прославления Христа за Его чудеса? Это торжество было кануном последней вспышки иудейской ненависти к Господу Иисусу, последнего момента в Его суде над иудейским народом, кануном Его смерти. Вот почему Господь, когда торжественно приблизился к святому городу, то, смотря на него, заплакал о нем, и сказал: «о, если бы и ты хотя в сей твой день узнал, что служит к миру твоему! Но это сокрыто ныне от глаз твоих; ибо придут на тебя дни, когда враги твои обложат тебя окопами, и окружат тебя, и стеснят тебя отовсюду, и разорят тебя, и побьют детей твоих в тебе, и не оставят в тебе камня на камне, за то, что ты не узнал времени посещения твоего». Мы знаем, что это пророчество Христа сбылось в ужасной действительности, за которою едва может угнаться воображение. Иерусалим был разорен до основания и иудейский народ был истреблен за то, что не принял духовного царства Божия.

Когда же, по входе в Иерусалим, к Господу подошли даже эллины, Он сказал апостолам, что пришел час прославиться Сыну человеческому в смерти. И душа Его возмутилась от этого приблизившегося часа, для которого Он и пришел. Тогда в слух народа раздался гром, принятый другими за голос ангела, а Иисус сказал народу: «не для Меня был глас сей, а для народа. Ныне суд миру сему».

Значение входа в Иерусалим было символически представлено Господом в иссушении смоковницы, которое последовало за входом, как посещение Закхея за исцелением слепого и помазание Мариею за воскрешением Лазаря. Вечером того дня, в который был торжественный въезд в Иерусалим, Христос Иисус вышел вон из города и провел ночь с двенадцатью в Вифании. Поутру же, возвращаясь в город, Он взалкал. И, увидев при дороге одну смоковницу, покрытую листьями, подошел к ней, не найдет ли чего на ней, и, ничего не нашедший на ней, кроме одних листьев, ибо еще не время было собирания смокв, говорит ей: «да не будет же впредь от тебя плода во век». И смоковница засохла. – Символическое значение этого события изъясняется большинством толкователей священного Писания в смысле отвержения иудейского народа. По словам Евфимия Зигабена¹³⁰, «смоковница, украшенная одними листьями – это иудейская синагога, не имеющая плодов правды, а прикрывающаяся, как листьями, измышленными обрядами, – или иначе богослужение под законом в сени и телесных образах, и иудейские предания». Но в этом общем изъяснении события не дается ответа на вопрос, для кого оно служило символом. Не для иудейского народа, для которого событие осталось неизвестным. Также и не для учеников, которые обратили свое внимание только на скорость, с которою смоковница, по слову Господа, засохла. Поэтому и в ответ им Христос Иисус указал лишь вообще на силу веры. Остается предположить, что событие имело символическое предуказание для Самого Господа Иисуса. Дело можно представлять так, что Он хотел знать волю Отца Небесного относительно того, вполне ли пришел час Его смерти, час отвержения иудеев, остался ли иудейский народ, за исключением из него учеников, вполне бесплодным¹³¹, так чтобы не было в нем ни одного человека, способного теперь к вере, ради которого нужно было бы продлить деятельность Христа среда иудеев. В этом случае голод, который Он почувствовал поутру, был для Него как бы побуждением свыше подойти к смоковнице, которую Он увидел издалека, поискать на ней плодов, а Его слова к смоковнице, не имевшей ни одного плода, были как бы вопросом к Отцу Небесному: «если смоковница засохнет, то настал час отвержения иудеев». Впрочем вопрос этот не мог проистекать из полной неизвестности; напротив, в словах Господа Иисуса слышится уверенность. Вместе с вопросом дается и ответ. Его вопрос был вместе приговором Отца Небесного, произнесенным Его устами. Во всяком случае замечательно, что фактически окончательное отвержение иудеев, выразившееся преимущественно в притче Господа о виноградарях и в Его обличительной речи против книжников и фарисеев, последовало за иссушением смоковницы. По евангелию Матфея, смоковница засохла тотчас после слов Христа к ней и, в связи с этим, в этот же день были произнесены притчи и обличительная речь; по евангелию Марка, иссушение смоковницы было замечено апостолами на другой день после слов Христа к ней, когда они снова, после другой ночи, проведенной также вне Иерусалима, возвращались мимо смоковницы в город, и, в связи с этим, притча и речь были произнесены также в этот день. Евангелия не дают механической хронологии, но смысл событий и их связь ими передаются согласно.

По смыслу евангельской истории, вход Господа в Иерусалим с предшествующими ему чудесами был в ее течении тем моментом, когда торжество Христа само по себе доводило ненависть врагов до крайнего напряжения. Смысл этого события в том, что полное мессианское откровение Христа иудеям заставило их осудить Его на смерть. Этот взгляд имеет за себя евангельские свидетельства. По евангелию Иоанна, первосвященники и фарисеи, услышав о чуде воскрешения Господом Лазаря, собрали совет и говорили: «что нам делать? Этот человек много чудес творит. Если оставим Его так, то все уверуют в Него» (Ин.11:47–48). Когда же Господь Иисус был торжественно встречен народом в Иерусалиме, то фарисеи говорили между собою: «видите ли, что не успеваете ничего? весь мир идет за Ним» (Ин.12:19). Отсюда, между прочим, видно, в какой связи между собою находились воскрешение Лазаря и вход в Иерусалим: воскрешение Лазаря в торжестве входа дало то, чего боялись иудеи, т. е. что весь народ шел за Христом. Самый народ теперь уже не был предметом забот Христа¹³²: как после исцеления иерихонского слепца его негодование за посещение Иисусом Закхея имело значение только для учеников, так его ликование при входе Христа в Иерусалим имело значение для иудеев. Только потому нельзя сказать, что народ в это время был лишь орудием действия Господа Иисуса на учеников и иудеев, что он сам прямо после входа Христа в Иерусалим слился с иудеями: для народа участие в торжестве Христа, как для фарисеев, первосвященников и книжников наблюдение за Его торжеством, было переходом к последней вспышке ненависти к духовному царству Божию. Евангелия передают и то душевное состояние, которое пережили иудеи, наблюдая за мессианским торжеством Христа. Они, по словам Иоанна, рассуждали так: «если все уверуют в Него, то придут римляне, и овладеют и местом нашим и народом» (Ин.11:48). Они боялись в случае принятия ими духовного царства Христа того, что на самом деле случилось с ними вследствие отвержения Христа. Другой евангелист, Марк, пишет, что книжники и первосвященники искали погубить Христа, ибо боялись Его, потому что весь народ удивлялся учению Его (Мк.11:18), шел за Ним, – они боялись потерять свою власть над народом. По словам того же евангелиста (Мк.15:10), а равно и Матфея (Мф.17:18), первосвященники предали Христа Иисуса из зависти.

На протяжении всей евангельской истории дела Господа Иисуса Христа сопровождаются Его речами, которые не только уясняют смысл Его действий и событий Его жизни, раскрывают их последствия, но и предуготовляют эти последствия, дают событиям определенное направление, не только открывают, но и придают смысл Его деяниям. Такие же речи Господа к иудеям следовали за Его входом в Иерусалим.

Евангелист Иоанн о содержании этих речей Господа делает лишь краткое замечание, что Он дал иудеям разуметь, какою смертью Он умрет, и тем отнял у них последнюю надежду на внешнее царство, подобно тому как раньше по насыщении пяти тысяч человек Он в капернаумской беседе отказал иудеям в таком питании на будущее время; иудеи же, как тогда, так и теперь, несмотря на столько чудес, сотворенных Христом, не веровали в Него (Ин.12:32‒37). Но первые три евангелиста более подробно передают содержание бесед Господа Иисуса с иудеями в последнее пребывание Его в Иерусалиме, в первый день или в первые два дня после торжественного входа в Иерусалим. Беседы были начаты Его врагами. Еще во время Его путешествия в пределы иудейские заиорданскою стороною они враждебно окружали Его и старались уловить Его в слове. Так они, искушая, спрашивали Его, по всякой ли причине позволительно человеку разводиться с женою своею. Во время входа в Иерусалим они приступают к Нему и требуют, чтобы Он запретил ученикам сопровождать Его возгласами. На другой день, когда пришел Он в храм и учил, приступили к Нему первосвященники и старейшины народа и сказали: «какою властью Ты это делаешь? И кто Тебе дал такую власть?» На этот вопрос Он ответил тоже вопросом: крещение Иоанново откуда было – с небес, или от человеков? Вопрос ставил иудеев в затруднение, так как они Иоанну не поверили, а все почитали его за пророка. Если бы они дали ответ, что крещение Иоанново было с небес, то сами осудили бы себя за неверие, а если бы ответили, что оно было от человеков, то вооружили бы против себя народ. Они отказались отвечать. Но затем Господь Иисус Христос раскрыл им смысл того ответа, который они должны были дать. Он сказал им притчу о двух сыновьях, из которых первый на приглашение отца работать в винограднике сначала отказался, а потом раскаявшись пошел, а второй согласился, но не пошел. Объясняя притчу, Господь уподобил первому сыну, исполнившему волю отца, мытарей и блудниц, а второму иудеев – первосвященников, старейшин народа и книжников, и сказал им: «мытари и блудницы вперед вас идут в царство Божие». Затем Он сказал им другую притчу о виноградарях, которым был сдан виноградник и которые присланных к ним за плодами рабов хозяина одних прибили и отпустили с бесчестием, а других убили, и даже сына хозяина, выведи вон из виноградника, убили, чтобы завладеть его наследством. «Что же, спросил Христос, сделает хозяин виноградника? Виноградарей предаст смерти, а виноградник отдаст другим виноградарям, которые будут отдавать ему плоды во времена свои». Затем Он применил притчу к иудеям и сказал им: «так и от вас отнимется царство Божие, и дано будет народу, приносящему плоды его»¹³³. Третью притчу Господь сказал иудеям о брачном пире, который был сделан царем для сына своего. Званные не хотели прийти на пир и оказались недостойными; а пир наполнился собранными на дорогах и допущенными на пир в брачном одеянии. Слыша все эти притчи Его, первосвященники и фарисеи понимали, что Он об них говорит, и схватили бы Его, если бы не боялись народа. Им было очевидно, что тот, кто славно вошел в Иерусалим, как Мессия, для них грозный судия, извергающий их из царства Божия, как не исполнивших воли Божией, не принесших должных плодов и недостойных брачного пира. Это содержание притчей было дополнено беседою Господа по вопросам, которые были предложены Ему иродианами, саддукеями и фарисеями. Иродиане, приверженцы династии Ирода и потому в Галилее сторонники Ирода Антипы, а в Иудее недовольные римской властью, вследствие устранения римлянами династии Ирода, вместе с учениками фарисеев, для которых эта власть была ненавистна и которые надеялись освободиться от нее с помощью Мессии, спросили Его, позволительно ли давать подать кесарю, или нет. Фарисеи, которыми были подосланы их ученики и иродиане, надеялись, что Он в Своем ответе должен высказаться или сторонником, или противником римской власти. Но Господь ответил им, что кесарю нужно отдавать назад монеты с его изображением, от него полученные, а Богу – Божие. Истинный Мессия не может быть ни сторонником, ни противником римской власти, духовное царство лежит вне той области, в которой возникают вопросы о внешней власти, в духовном царстве Божием нет места национальным чаяниям иудеев. Затем саддукеями, отрицавшими воскресение мертвых и бытие духовного мира (ангелов) и жившими только материальными интересами, был поднят вопрос о воскресении. В ответ Господь Иисус разъяснил, духовный характер состояния по воскресении и таким образом со всею ясностью отверг чувственные надежды иудеев. Затем на вопрос одного книжника из фарисеев, какая наибольшая заповедь в законе, Он ответил, что это есть заповедь о любви к Богу и ближнему, – та заповедь, которую не исполнить значит не исполнить закона, а исполнить значит исполнить весь закон. Так была отвергнута Господом законническая самонадеянность и самоправедность иудеев. Три характеристических вида иудейских чаяний были отринуты Судиею-Мессией. После того Сам Христос Иисус обратился к собравшимся фарисеям с вопросом: «что вы думаете о Христе? чей Он сын»? Ему ответили: Давида. Если Мессия есть только сын Давида, то Он исключительно иудейский Мессия. Так иудеи и думали и это составляло основу всех их чаяний, исполнения которых они ждали от своего Мессии. Но Господь Иисус дал им понять, что Мессия, как царь духовного царства Божия, выше границ национальности и есть Господь самого Давида. Духовный Мессия – Христос всего человечества. Так рушилось то, что составляло жизненный нерв иудейский. Исследователь евангельской истории невольно восхищается этою полнотою вопросов, которые были освещены в беседе Господа Иисуса с иудеями. Были рассмотрены все стороны иудейства и это было самооткровением Христа Иисуса в отношении ко всем чаяниям иудеев. Но еще более восхищает та связь, которою эта беседа соединена с предшествовавшими ей притчами и последовавшею за нею обличительною речью. Притчи были обвинительным актом против иудеев в соответствие тому, как сами они хотели допросить Его: «какою властью Ты это делаешь?» Беседа с фарисеями, иродианами, саддукеями и законниками – это судебное приведение доказательств, указание оснований обвинения. Наконец, обличительная речь – это осуждение, приговор. В этой речи со страшною суровостью была обнажена пред народом и учениками внутренняя мерзость фарисейского лицемерия, законничества, самоправедности, их мелочное славолюбие, безумная слепота, пренебрежение к важнейшему в законе и внутренняя нечистота при внешней прикрашенности, их кровожадная ненависть к праведникам. «Да приидет на вас, говорил Господь иудеям, вся кровь праведная, пролитая на земле. Истинно говорю вам, что все сие приидет на род сей». Заключительное слово этой речи Господа было поистине ужасно. Он сказал: «Иерусалим, Иерусалим, избивающий пророков, и камнями побивающий посланных к тебе! сколько раз хотел Я собрать детей твоих, как птица собирает птенцов своих под крылья, и вы не захотели. Се оставляется вам дом ваш пуст». Это было последним словом суда Мессии над иудеями. Если мы теперь бросим взгляд на события последнего вшествия Господа Христа в Иерусалим, начиная с исцеления иерихонского слепца и воскрешения Лазаря и кончая грозными речами Его против иудеев, то все они представятся нам в строгой последовательности и неразрывной связи, при которой не было места случайности, но все определялось непрерывною планомерностью и объединяется одною идеей. Как все течение евангельской истории, так в частности этот отдел ее являет нам знаменательное совпадение в жизни Христа Иисуса вечного божественного содержания с временною формою обнаружения, так что существенное самооткровение Христа миру в учении и делах было вместе ожесточением иудеев, и направление евангельской истории к прославлению Отца Небесного было вместе с тем направлением к смерти Христа, в которой Он открыл любовь Отца к миру. Торжественное самооткровение Христа Иерусалиму было приготовлением Его к смерти. И Он свободно и с полным сознанием шел на смерть, поэтому путь Его и был таким строго последовательным.

Речи Господа Иисуса в последнее пребывание Его в Иерусалиме были обращены Им – одни, только что изложенные, к иудеям, а другие к ученикам. В то время, как первые примыкали к предшествовавшим чудесам и торжеству Его самооткровения и были Его последним делом, вызвавшим иудеев на Его убийство, речи к ученикам уже всецело относились к Его смерти и раскрывали им ее смысл. В этом своем значении последние речи Господа к ученикам имеют исключительный характер среди всех остальных Его речей и преимущественную важность для понимания евангельской истории. Все прежние речи Христа Иисуса или содержат в себе существенное откровение разума божественной жизни, каков он в своей универсальности, каков он как идеал всякого времени и места, как требование от всех людей, и в таком случае они важны для понимания евангельской истории в своем общем содержании, по своему основному характеру, по своему существенному отношению к жизни мира, или же представляют собою временную и условную форму исторических отношений Христа и в таком случае для евангельской истории имеют значение по своим историческим связям и последствиям. В пример первого рода речей может быть названа нагорная проповедь, в пример второго рода – притчи¹³⁴. Ни те, ни другие не должны быть излагаемы в объяснении евангельской истории по своему содержанию. По отношению к первым из них достаточно характеризовать учение Христа по его основному и неизменному значению для мира, а по отношению ко вторым следует указать их историческое значение. В отличие от тех и других последние речи Господа к ученикам вместе с некоторыми из прежних бесед Его с учениками, но преимущественно пред ними, представляют раскрытие самого смысла жизни Христа в ее отношении ко всем Его ученикам, Его самоотречения, Его самоуничижения, Его смерти, – и поэтому эти речи важны для понимания евангельской истории самым своем содержанием. Это именно – по первым трем евангелиям эсхатологическая беседа Христа, так называемый малый апокалипсис (Мф. 24; Мк. 13; Лк. 21; см. также Лк.17:20‒37), а по евангелию Иоанна прощальная беседа Его с учениками, одинаково трудные для понимания и разнообразно объясняемые. Из них более богата содержанием и потому более привлекает к себе внимание исследователя евангельской истории прощальная беседа, но особенного замечания заслуживает именно то обстоятельство, что эсхатологическая беседа Господа имеет то же самое значение в первых трех евангелиях, какое принадлежит прощальной беседе Его в евангелии Иоанна. Это обстоятельство дает возможность объяснять эти беседы чрез их сопоставление и тем много помогает уяснению их смысла. Имея в виду это обстоятельство, не следует понимать беседы синоптических евангелий исключительно в апокалиптическом смысле, и в таком случае можно избежать того кажущегося и столь раздутого отрицательною критикой затруднения, что будто в ней конец мира представляется современным апостолам; но не следует и скорби прощальной беседы ограничивать немногими часами разлуки Господа с учениками от Его смерти до воскресения и относить ее радость только к видимым явлениям Господа по воскресении. Ни первая беседа не может быть названа исключительно апокалиптическою, ни вторая только прощальною; но в той и другой равно раскрывается смысл уничижения и смерти Христа, уясняются те отношения Его к ученикам, которые стали возможными и необходимыми для них вследствие и после Его смерти.

Когда Господь Иисус после грозной речи к иудеям шел от храма, ученики Его обратили Его внимание на здания храма, на их богатство и великолепие. На это Иисус сказал им: «видите ли все это? Истинно говорю вам: не останется здесь камня на камне; все будет разрушено». Затем, когда Он сидел на горе Елеонской, откуда виднелся только что отверженный Им Иерусалим, где еще раздавалось эхо Его грозной речи, ученики приступили к Нему наедине и спросили: «скажи, когда это будет и какой признак, когда все сие должно совершиться, – какой признак Твоего пришествия и кончины века»? В ответ на этот вопрос Господь Иисус и произнес ученикам Свою речь, которую начал словами: «берегитесь, чтобы кто не прельстил вас» и кончил наставлением: «бодрствуйте на всякое время». Не будем излагать всего содержания этой речи и указывать все ее частные мысли и их последовательность, что потребовало бы иного места, но укажем ее основной мотив и главные мысли. Учеников Христа ожидает не видимое, славное и благоденственное водворение царства Божия на земле, но их ожидают ужасные времена: будут войны, восстанет народ на народ и царство на царство; будут глады, моры и землетрясения по местам. Первым необычайно скорбным явлением, в котором обнаружатся эти времена, будет разрушение язычниками Иерусалима, которое придаст этим временам имя: «времена язычников» и послужит началом многих подобных явлений. При таких условиях евангелие царствия будет проповедано учениками Христа по всей вселенной во свидетельство всем народам, – так будет до конца века. Свидетелей евангелия все народы будут ненавидеть за имя Господа Иисуса, будут предавать их на мучения и убивать их. Для сынов царствия это будет время соблазна, – будут предавать друг друга, возненавидят друг друга, по причине умножения беззакония в мире во многих охладеет любовь. Тогда будет для них великая скорбь, но претерпевший до конца спасется. Тогда будет пришествие Сына человеческого – Его вселение в сердце верующих (Лк. 27:20‒21), – иначе: Его пребывание там, где двое или трое будут собраны во имя Его). Это не будет пришествие заметное, видимое, в определенном месте и в определенное время, в великих знамениях и чудесах. Так явятся многие лжехристы и лжепророки, чтобы прельстить верных. Будут говорить: вот, здесь Христос, или: там. Но им не должно верить. Равным образом, о дне том и часе никто не знает, креме Отца Небесного. Пришествие Сына человеческого обнимет все время до кончины века и не будет ограничено каким-нибудь местом, не будет сопровождаться внешними результатами, видимым следом. Подобно как молния исходит от востока и одновременно бывает видна даже до запада, но не оставляет по себе никаких следов, так будет пришествие Сына человеческого. Правда, оно будет для каждого человека иметь свои признаки, подобно как листьями смоковницы предрешается лето; но это будут признаки внутренние. С внешней стороны жизнь людей ничем не изменится. Они будут, как и во дни пред потопом, есть, пить, жениться и выходить замуж. Поэтому ученики Христа должны бодрствовать во всякое время, подобно рабам, не знающим времени возвращения своего господина. В светильниках их духовной жизни должно постоянно гореть масло добрых дел, припасенное в сосудах изобильно: тогда они будут подобны пяти разумным девам, которые в полночь были готовы к встрече жениха и вошли с ним на брачный пир, а не тем пяти неразумным девам, светильники которых в нужное время погасли. Дарованные им таланты духовной жизни должны быть в постоянном употреблении и приносить непрерывно выгоду, дано ли кому пять талантов, или два, или один. Так они будут добрыми и верными рабами и внидут в радость господина своего; иначе будут извержены во тьму внешнюю. Но даже внешнего и осязаемого присутствия Господа Иисуса ученики Его не будут лишены во все время до конца века: они могут Его кормить, поить, принимать, одевать и посещать. Он непрерывно будет пред ними в виде Его меньших братьев, алчущих, жаждущих, бесприютных, нагих, больных, заключенных. Что будет сделано одному из сих братьев Христа, то будет сделано Ему. Отношение учеников Христа к Его меньшим братьям ляжет в основу последнего суда над ними.

Эта речь Господа на Елеонской горе была сказана Им во вторник; ночь и следующий день Он провел, вероятно, в Вифании, хотя об этом дне Его жизни мы не имеем никаких сведений. В четверг же была пасхальная вечеря, на которой Он произнес прощальную речь к ученикам. Вечеря была, по Его указанию, приготовлена Петром и Иоанном в Иерусалиме, в комнате одного хозяина, куда Он и пришел с двенадцатью вечером. На этой вечере были преподаны Господом ученикам преломленный хлеб и чаша с вином и было совершено омовение их ног. Таинство хлеба и чаши было со стороны Христа предварительным символом Его смертных страданий, символическим установлением нового завета Бога с людьми чрез пролитие Его крови, чрез Его смерть. Взяв хлеб и благодарив, Он преломил его и подал ученикам, говоря: «приимите, ядите; сие есть тело Мое, которое за вас предается; сие творите в Мое воспоминание». Также взял чашу, благодарил и, подавая им, сказал: «пейте из нее все; сие есть кровь Моя (нового) завета, за многих изливаемая». Отношение этого таинства к смерти Христа очевидно: преломленный хлеб – это образ страданий; вино – изливаемая кровь. Но особенного внимания заслуживает не то, что этот символ был совершен Господом, а то, что он был совершен для учеников. Это символическое предварение смерти было предсмертным завещанием Христа ученикам и не только предсмертным, но и завещанием самой Его смерти. Они все приглашались вкушать преломленный хлеб и пить из чаши: это участие в таинстве было с их стороны символическим переживанием смерти Господа, согласием их принять завещание Его, принять Его смерть, как новый завет Отца Небесного с людьми, как образ их собственной деятельности. Это таинство было символическим погребением в смерти Христа всего ветхого, отменою религии обрядов и образов, внешней теократии и телесной чистоты, видимого благоденствия и национального царства, это было установлением религии полного самоотречения во имя Божие, жизни невидимой божественной, служения Богу в духе действительной любви: участвуя в таинстве, ученики торжественно отрекались от иудейских мессианских чаяний и брали на себя иго нового завета. Вся евангельская история есть один непрерывный божественный глагол, торжественное откровение божественного смысла земной жизни, она вся неослабное пение небесных ангелов, возглашающих славу Божию на небе и на земле, она вся явление ангелов Божиих, восходящих и нисходящих к Сыну человеческому, в ее мелодии нет ни одного слабого звука, в ее явлениях ни одной бледной тени. И все-таки исследователь, привыкший к ее высокому тону, к ее ярким краскам, невольно поражается величием тайной вечери, торжественностью таинства тела и крови. Это было накануне смерти Христа, предопределенной Ему Отцом Небесным. Он шел навстречу этому часу с полным сознанием, с светлым взором. Он прольет Свою кровь за духовную жизнь мира, за спасение людей. Но Его смерть будет спасительна для людей в том единственном случае, если Его ученики примут ее, как смерть Сына Божия, как начало новой духовной жизни человечества, как новый завет с Отцом Небесным, как образ для себя. Они нужны для дела Христа, Он избрал их для дела Божия; Он долго учил их, жил с ними, переносил их немощи, делал их свидетелями Своей славы и участниками Своих напастей, чтобы сделать из них Своих друзей, детей Отца Небесного. Он собрал их на эту последнюю вечерю открыть им тайну Своей смерти, призвать их быть участниками Его смертных страданий. И они вкусили хлеба и пили из чаши: они приняли новый завет, – завет смерти Христа.

В конце вечери (δείπνου γινομένου Ин. 13:2), Иисус, зная, что Он от Бога исшел и к Богу отходит, встал с вечери, снял одежду и, взяв полотенце, препоясался; потом влил воды в умывальницу и начал умывать ноги ученикам и отирать полотенцем, которым был препоясан. – Прежде всего достойно примечания, что повествование об этом событии передается только у евангелиста Иоанна¹³⁵, тогда как о преломлении хлеба и приобщении чаши повествуется только у синоптиков. Это обстоятельство дает возможность приравнивать по значению омовение ног к таинству хлеба и чаши. Омовение ног ученикам не было со стороны Христа единичным уроком смирения, данным по какому-нибудь случаю, напр. по случаю спора учеников о первенстве, о чем евангелист Иоанн не умолчал бы, но это было Его предсмертное завещание ученикам с характером универсального значения, это был данный Им ученикам образ жизни, оставленный Господом для всех Его последователей пример, в высшем смысле этого слова. Дело в этом случае было присоединено к учению не для наглядности, но само дело омовения ног Учителем ученикам, Его уничижение, имело смысл фактического убеждения их, по какому образу должна сложиться их будущая жизнь, чего ожидать себе они должны. «Раб не больше господина своего, и посланник не больше пославшего его»: ученики должны ожидать себе не больше того, что дано в примере Учителя. Но сущность события не в научении и убеждении учеников, а в обязательстве, которое налагалось на них Учителем и Господом и которое они принимали на себя. Посему ученики должны были быть именно участниками этого события, бравшими на себя обязательство, принимавшими завещание. Только в этом единственном смысле мы можем понять слова Христа в ответ Петру, самые таинственные во всем повествовании и иначе не объяснимые. Когда Господь Иисус, умывая ноги ученикам, подошел к Петру, тот сказал: «Господи! Тебе ли умывать мои ноги? Не умоешь ног моих вовек». В ответ Господь Иисус сказал Петру: «если не умою тебя, не имеешь части со Мною». Это участие учеников в рабском служении Христа, аналогично чему нужно понимать и их участие в таинстве хлеба и вина, не было участием в символическом очищении, в котором они уже не имели нужды (Ин. 13:9‒10), а было именно принятием рабской услуги от Христа, что было обязательством учеников на такое же служение друг другу. И так понимаемый символ омовения ног какую несокрушимую психологическую основу имел для учеников! Дать своему возлюбленному Учителю и Господу умыть свои ноги, это для учеников значило, в действительности наиглубочайшего чувства, принять в себя неизгладимо рабский образ Учителя, как образ собственной жизни. Этот рабский лик Христа со всею силою возбужденной совести должен преследовать душу христианина повсюду и непрестанно, давая ей силы на подвиги величайшего уничижения.

Таинство хлеба и вина, совершаемое в возвещение смерти Господней, если именно совершается с разумением сего, не может пройти для человека бесследно, принимается ли оно достойно, или недостойно, но может быть и должно быть человеку или в жизнь вечную, если принимается достойно, или в осуждение и смерть, если принимается недостойно (1Кор. 11:26‒30). Так было с учениками и при первом совершении этого таинства Самим Господом Христом: оно отделило чистых от нечистого, будучи одинаково важным в своих последствиях – для чистых «в жизнь» и для нечистого «в осуждение». Вот почему предложение ученикам хлеба и чаши Господь сопровождал печальными словами: «вот, рука предающего Меня со Мною за столом». Равным образом и омовение ног ученикам Господом должно было до глубины потрясти их души, обнаружить их самые сокровенные помыслы и вызвать на бесповоротное решение быть со Христом или против Него. И это действие Господь сопровождал словами к ученикам: «омытому нужно только ноги умыть, потому что чист весь; и вы чисты, но не все», потому что знал Он предателя Своего. Не в первый раз в этом пункте евангельской истории исследователь имеет случай засвидетельствовать об удивительном совпадении в ее событиях существенного откровения божественной духовной жизни с временными, историческими, последствиями ее обнаружения. Что было для учеников Господа Иисуса откровением самой сущности духовной жизни, приготовлением к духовному усвоению Христовой смерти, то же самое для одного из них, Иуды Искариота, было решительным побуждением предать Своего Учителя на смерть: с одним из кусков раздробленного хлеба, знаменовавшего для всех апостолов страдания Господа, как образ их собственного бесславия и страданий, – с одним из этих кусков, доставшимся на долю Иуды, в него вошел сатана; омовение его ног Учителем было последнею каплею, переполнившею чашу его озлобления.

Как было возможно такое падение Иуды? вот один из вопросов, которые приковывают к себе внимание исследователей евангельской истории. Как мог один из двенадцати, видевший славу своего Учителя, переживший с Ним напасти и лишения, один из тех, которые оставили ради Него все и устами Петра исповедали Его при Кесарии Филипповой Христом, Сыном Бога, как мог один из ближайших учеников Его сделаться Его предателем? Для объяснения этого факта ученые богословы прибегают к различным теориям: одни придают исключительное значение сребролюбию, которое отмечает в Иуде евангелист (Ин. 12:6); другие считают его вполне неверующим за все время общения его со Христом (Ин.6:64); иные усвояют ему желание побудить учителя, путем предания Его в руки врагов, к скорейшему открытию внешнего мессианского царства; некоторые предполагают в нем совершенно особенный нравственный процесс разочарования в деле Господа Иисуса. Во всех этих случаях предательство Иуды было бы странным эпизодом в евангельской истории, что не соответствовало бы строгой планомерности ее, в силу которой Господь Иисус предвидел предательство Иуды задолго вперед (Ин.6:70. 71). С другой стороны, даже предполагая, что самое избрание Иуды в число двенадцати было определено волею Отца Небесного, мы однако, совершенно не могли бы представить себе его пребывание со Христом; если бы предвидение Иисусом предательства Иуды основывалось на исключительной силе его сребролюбия, или на полном его неверии. Поэтому нужно думать, что мотивами, определившими предательство Иуды, были те же самые, которыми определялись отношения всех вообще иудеев к Иисусу Христу. В таком случае мы надлежаще можем оценить то обстоятельство, что Иуда был единственный из двенадцати ученик Христа, происходивший не из Галилеи, как все остальные, а из Иудеи. Если же Иуда был из иудеев иудей и это составляло основную черту его характера, то его сребролюбие было ни более ни менее, как напряженным выражением национального характера иудеев, сделавшимся особенно омерзительным для евангелиста по тем последствиям, к которым оно привело, но вполне, за исключением индивидуальной степени, сроднившим Иуду с своим народом; равно и неверие Иуды не было изначальным особенным неверием, но постепенно выродилось из той иудейской веры в чудеса, которой Сам Иисус уже сначала не вверял Себя. Иуда в своих отношениях к Иисусу шел нога в ногу со всем иудейским народом: верил вместе со всеми иудеями в чудеса Христа, пережил необычайный подъем обще-иудейских мессианских чаяний, возбужденных делами Его, и переход неисполнившихся чаяний в неверие и ненависть ко Христу. Единственная основа этой ненависти – духовность небесного царства Христа, в котором не было места национальным и материальным мессианским ожиданиям иудеев. В евангелиях сохранилось указание на те ступени, по которым изначальная внешняя вера Иуды переходила в неверие и ненависть к Иисусу. Капернаумская беседа о хлебе жизни, со времени которой многие из учеников Христа отошли от Него, впервые толкнула Иуду во власть диавола. В нем с того времени народилось и постепенно созревало сознание, что Иисус из Назарета вполне обладает силою сделать действительными мессианские ожидания иудеев, но не имеет желания сделать это, проповедуя универсальное духовное царство. Вера Иуды в чудеса Христа, от которых крепли его национальные чаяния, становилась неверием в духовное царство Иисуса и вырождалась в ненависть к уничиженному Мессии. Его положение среди остальных иудеев было потому особенным, что, будучи из иудеев иудей, он был в то же время одним из ближайших учеников Христа, так что ему полнее, чем остальным иудеям, открывалась истина глубочайшего уничижения Господа Иисуса: в этом и состоял особый трагизм его положения. Это был именно иудей в положении ближайшего ученика Христа, – в той близости к солнцу духовной жизни, в которой оно согревало верующих и жгло сердце неверующего. Его ненависть к Господу была ненавистью одного из иудеев, приближенного к Иисусу. Его опыт шел дальше опыта всех остальных иудеев. Последние ступени этого опыта – трата дорогого мира в символическом помазании Мариею Иисуса на смерть, установление Господом Иисусом нового завета смерти и Его уничижение до рабского омовения ног ученикам. Но при всей силе ненависти к духовному небесному царству, какую мы только можем предположить в сердце Иуды, в нем не могло угаснуть сознание, что Иисус есть действительный Мессия. Своим ужасным злодейством предания Сына человеческого он шел наперекор непреодолимому голосу своей совести и потому его раскаяние и самоубийство являются менее всего неожиданными. И в этом отношении он оставался одним из иудеев, с их непрерывным раздвоением в совести по отношению ко Христу.

Символические действия на последней тайной вечере, преломление хлеба и омовение ног, которые, быв для апостолов приготовлением к усвоению духовных плодов смерти Христовой, были для Иуды решительным побуждением предать Христа, эти символические действия Господа сопровождались Его ясными словами, придавшими им определенное значение для Иуды и учеников. Когда Господь Иисус сказал Своим ученикам, что один из них предаст Его, они опечалились и стали спрашивать Его, каждый из них: не я ли, Господи? Иоанн же, по знаку Петра, припадши к груди Иисуса, так как возлежал рядом с Ним, спросил Его: Господи, кто это? Господь отвечал: тот, кому Я, обмокнув кусок хлеба, подам: Также Иуда сказал Ему: не я ли, равви? Господь отвечал ему: ты сказал, – и, обмокнув кусок, подал ему. После сего куска вошел в него сатана. Тогда Иисус сказал ему: что делаешь, делай скорее. После этого Иуда вышел из освященной горницы во тьму ночи для исполнения своего темного замысла.

Так очевидно, что Своими действиями и словами Господь Иисус побудил Иуду идти на свое дело и в этом обнаружилось, что Он шел навстречу смерти с полною свободою. В этой свободе выразилась любовь Сына к Своему Небесному Отцу, – та любовь, которая была откровением любви Отца к миру. Добровольное уничижение и смерть Господа Иисуса были прославлением Сына человеческого, т. е. прославлением Бога в Нем. Мы знаем, что эта слава Сына человеческого, совершавшаяся во всем уничижении Его земной жизни и преимущественно совершившаяся в Его добровольной смерти, эта слава Сына человеческого имела впереди себя Его духовную славу (Ἰησοῦς – πνεῖμα Ин. 7:39), как последнюю цель Его служения, так как Его духовную славу, т. е. Его как духа, могут принять все люди, а позади себя слава Сына человеческого имела внешнюю славу Его от Духа, проявлявшуюся преимущественно в Его чудотворениях. Духовная слава Господа Иисуса есть Его слава в Боге, иначе слава Бога в Сыне, так как чрез Его духовную славу Бог вселяется во всех людей, так что каждый человек может стать сыном Божиим. Пока Господь Иисус имел славу от Бога, славу чудотворений, Он еще не имел славы в Боге. Чтобы истинную вечную божественную жизнь, которую Он имел в Себе от рождения, дать всем людям, Ему надлежало прославиться духовно, прославиться в Боге, а для этого Ему нужно было внешнюю славу от Бога, лично Ему дарованную, сменять на страдания и уничижение смерти. Для того и дарована была Ему внешняя слава от Бога, как символ грядущей духовной славы, чтобы отречение от нее сделало Его уничижение действительным и свободным. Пока Господь Иисус имел славу от Бога, славу чудотворений, пока Он еще не был оставлен Богом (Мф. 27:46 пар.), пока Он не прославился как Сын человеческий, Он не имел духовной славы, не был духом (Ин. 7:39). Ныне же, когда смерть Его уже была решена иудейскими начальниками и Иуда уже пошел, чтобы предать Его в руки их, Он был накануне Своего прославления в Боге. Когда Иуда вышел с вечери, Иисус сказал ученикам: «ныне прославился Сын человеческий, и Бог прославился в Нем. Если Бог прославился в Нем, то и Бог прославит Его в Себе, и вскоре прославит Его». Так началась прощальная беседа Его с учениками¹³⁶. Ея главный предмет – Его духовная слава. Он в ней говорит Своим ученикам о Своей грядущей славе не под образом шествия на облаках небесных и сидения одесную силы, говорит им об их участии в Своей славе не под образом сидения на двенадцати престолах, но говорит прямою речью. Слава Христа неразрывно связана с Его страданиями и их слава связана с их страданиями. Его страдания это путь, которым и они должны будут идти. И Он хотел теперь раскрыть им этот путь, показать им смысл Своего уничижения, приготовить их к Своим страданиям – таково было содержание Его прощальной беседы.

Ему уже не долго быть с ними видимо. Напрасно они будут искать Его в определенном месте и ждать Его в определенное время. Такими, каковы они теперь, они не могут идти за Ним. Так и прежде иудеям, указуя символическими действиями на Свою духовность, Господь говорил: «куда Я иду, вы не можете прийти». Но ученикам Своим Господь не говорит, что они вообще не могут идти за Ним, но говорит только, что они теперь не могут идти за Ним. После и они пойдут за Ним и вот путь, которым они могут за Ним последовать, – самоотверженная любовь по Его примеру. Но как Он Свою любовь к ним вполне проявит только в смерти, то прежде Его смерти они и не могут следовать за Ним. Петр сказал Ему: «Господи! почему я не могу идти за Тобою теперь? Я уже и теперь готов душу мою положить за Тебя». Иисус отвечал Ему: «душу ли твою за Меня положишь? Истинно, истинно говорю тебе: не пропоет петух, как отречешься от Меня в эту ночь трижды». Только смерть Его даст им силы следовать за Ним: и они должны сначала пережить Его смерть в отречении от Него. Пусть не смущается сердце их; пусть только они веруют в Бога чрез Него и в Него веруют по-божьему. Он и идет на страдания для того, чтобы приготовить им место в небесных обителях, чтобы дать им силы к духовной жизни Отца Небесного. Он идет к Отцу для того, чтобы потом взять их к Себе. А в чем состоит духовная жизнь Отца Небесного и какой нут к ней ведет, это они знают, потому что знают Его, а Он есть истинный путь к жизни Отца; но сами они будут жить Его духовною жизнью лишь в том случае, если Он взойдет к Отцу чрез страдания. «Истинно, истинно говорю вам: верующий в Меня дела, которые творю Я, и он сотворит, и больше сих сотворит, потому что Я к Отцу Моему иду». Плод духовной жизни в верующих выше дел Христа – Его чудотворений. Это и будет прославлением Отца в Сыне. Дух Отца, Дух истины вселится в них самих и будет их вечным неотъемлемым ходатаем пред Отцом: мир не может принять Его, так как Он невидим, а мир может принять только видимое; они же знают Его, так как и теперь Он пребывает у них, но будет Он в них. Это не то значит, что с вселением в них Духа Сам Господь Иисус будет разлучен от них. Он Сам явится им, но явится не так, как мог бы явиться миру, видимо; нет, но кто возлюбит Его, тому Он явится, в того Он вселится вместе с Отцом Своим Небесным, так как Он в Отце. И как Он в Отце, так и они будут в Нем, и Он в них. Он явится им иным, чем как теперь отходит от них: теперь Он находится с ними лишь во внешнем общении, теперь Он внешний ходатай за них, а тогда будет ходатайство Духа (ср. 1Ин. 2:1), тогда будет общение духовное, так что то, что Он теперь им говорит, они вспомнят и уразумеют иначе. Вот почему Он заповедует им не смущаться сердцем: Отец Его более Его и они должны радоваться тому, что Он идет к Отцу, как и Сам Он идет к Отцу с любовью и готовностью. Итак, «встаньте, пойдем отсюда». Они не должны думать, что по Его отшествии они будут жить и приносить плод без общения с Ним. Нет, как ветвь не может приносить плода сама собою, если не будет на лозе, так и они, если не будут в Нем; напротив, в общении с Ним они будут приносить многий плод. Он есть истинная виноградная лоза, насажденная Небесным Отцом, чтобы приносить плод. И чтобы приносить плод, зерно умирает (Ин. 12:24): Он есть истинная виноградная лоза потому, что полагает душу Свою, что идет на страдания, и смерть, чем прославился Отец Его. Но и ветви лозы, не только засохшие (т.е. иудеи) бросаются в огонь, но и приносящие плод очищаются, чтобы более принесли плода. Так и ученики: они уже очищены чрез слово, которое они слышали от Господа; но они должны очиститься и самым делом, следованием за Ним, чтобы принести многий плод. Для того и прославился Его Отец, для того и идет Он на страдания, чтобы они принесли иного плода, и так они будут Его учениками, последователями. Посему-то они должны пребывать в Его любви: как Его возлюбил Отец, так и Он возлюбил их, так и им заповедует пребывать в Его любви. Говорит же Он им об этом, открывает им тайну богочеловеческой жизни для того, чтобы даровать им Свою радость, которая откроет их сердце для восприятия Его любви, проявляющейся в Его смерти, и даст им силы победить соблазн Его смерти и своих последующих страданий. Он открывает им великую и радостную тайну: Он заповедует им Свою самоотверженную любовь, которую проявит в Своей смерти за друзей, – и вот они друзья Его, если они исполнят Его заповедь, они будут участниками Его дела, Его сослужителями к прославлению Отца. Он называет их Своими друзьями, которым открывает эту тайну, дарует эту свою радость. Для этого служения Он и избрал их. Но свое великое призвание они могут исполнить лишь в страданиях, в терпении, ненависти от мира, подобно как Его Самого ненавидит мир. Раб не больше господина своего. И они будут терпеть именно ту самую ненависть, которою мир ненавидит Его, Сына Божия, за Его учение и дела, – ненавидит напрасно. Действительностью своей духовной жизни, исходящей от Отца Небесного, они будут свидетельствовать о Его деле, о Его жизни, итак их ждут гонения. И Он заранее говорит им, чтобы они не соблазнились, когда настанет время. Но, хотя за Его отшествием к Отцу последуют их страдания, все же для них лучше, чтобы Он пошел к Отцу, потому что только в таком случае они вступят с Ним в общение духа и, как участники Его дела, будут свидетельствовать о греховности напрасной ненависти к Нему неверующего мира, о правде Его собственной божественной жизни и о действительности совершившегося в Нем осуждения князя мира сего. Все это для них станет понятно, когда они самым делом примут Духа. Он снова повторяет им, что это восприятие ими Духа не будет их разобщением с Ним, но это будет духовное общение с Ним. Тогда, по Его отшествии к Отцу и вследствие этого, Его общение с ними не будет ограничиваться условиями времени и места: (как молния исходит от востока и видна бывает даже до запада, так и) тогда – вот нет Его видимо с ними, а вот уже они чувствуют Его в сердце своем и обретают в самых страданиях радость духовной жизни. Тогда, хотя Он не будет ходатайствовать за них пред Отцом, как ходатай внешне от них отдельный, Сам Отец возлюбит их, даст им все просимое и все для них об Отце станет ясно в силу убеждения в действительности божественной жизни Учителя их. Они отвечали ему, что и теперь в Его речах все ясно для них, так как Он говорит с ними прямою речью, – и теперь они веруют, что Он от Бога исшел. Господь Иисус сказал им, как раньше Петру: «теперь веруете? Вот, наступает час, и настал уже, что вы рассеетесь каждый в свою сторону и Меня оставите одного; но Я не один, потому что Отец со Мною. Сие сказал Я вам, чтобы вы имели во Мне мир. В мире будете иметь скорбь; но мужайтесь: Я победил мир».

После сих слов Господь Иисус возвел очи Свои на небо и произнес так называемую первосвященническую молитву. В ней Он, как посвятивший Себя Отцу за народ, молился Отцу Небесному об исполнении того, чему Он наставлял пред тем Своих учеников, – о совершении в них духовной божественной жизни, о духовном соединении их с Отцом через Него, Сына Божия. Он просил Отца, чтобы Он прославил Сына Своего духовною славою, даровал людям Его вечную жизнь, к которой они приготовлены Его учением, делами и смертью и своею верою в Его божественную жизнь. Он просил Отца о верующих в Него, которых оставлял в мире, уходя Сам из мира к Отцу, чтобы Отец святой любил их в единстве, т. е. в общении Своей вечной духовной жизни, как находится в общении с Отцом Сын, имеющий в Себе Его божественную жизнь. Пока Он Сам был в мире, Он сохранял их во имя Отца и сохранил, так что никто из них не погиб, кроме Сына погибели, но ныне, уходя из мира к Отцу, Он молит Отца об этом (в слух учеников), чтобы они имели в себе Его радость, которая даст им силы перенести страдания и гонения, – Он молит об этом Отца, потому что, оставаясь в мире, но будучи не от мира, как и Он, они будут терпеть ненависть мира, – Он молит не о том, чтобы Отец взял их из мира, но чтобы сохранил их от зла; Он молит не только об этом, но также о том, чтобы они, уже будучи не от мира, были освящены для мира, в действительности духовной жизни (ἐν τῇ ἀληθειᾳ Ин. 17:17 ср. Ин.4:23), соответствующей слову Отца, которое им уже передано (ἐν πνεύματι καὶ ἀληθειᾳ Ин.17:14), – чтобы они были не только отдельны от мира, как не свои ему, а свои Богу, но чтобы для мира, в который они посланы своим Господом, как Сам Он послан в мир Отцом, были свидетелями Его божественной жизни. Для такого освящения их в действительности духовной жизни, Он Сам освящает (посвящает) Себя за них в смерти. Затем Он просил Отца не только о Своих учениках, которых Он оставлял в мире, но и о верующих в Него по слову их, чтобы все они были в единстве божественной духовной жизни и чтобы они были свидетелями миру о любви к ним Отца в Сыне. Для этой именно цели Он молит Отца, чтобы Он показал им (т. е. сообщил им) Его духовную славу, дарованную Ему Отцом по вечной любви к Сыну, дабы эта любовь Отца к Сыну и в них была, – чтобы Он показал им духовную славу Сына, как бы в справедливое (πατὴρ δίκαιε ст. Ин.17:25) воздаяние за их познание Отца в Сыне.

Или во время прощальной беседы, при словах: «встаньте, пойдем отсюда», или по окончании первосвященнической молитвы, Господь Иисус вышел с Своими учениками из иерусалимской горницы и пошел на гору Елеонскую, в сад, называвшийся Гефсиманией. Он часто собирался там с учениками Своими и Иуда предатель знал это место. Придя на место, Господь сказал Своим ученикам: «посидите тут, пока Я пойду, помолюсь там». И взяв с Собою Петра и обоих сыновей Зеведеевых, начал скорбеть, ужасаться и тосковать. И сказал им: «душа Моя скорбит смертельно; побудьте здесь, и бодрствуйте со Мною». И, отошед немного, как бы на вержение камня, пал на землю и, находясь в борении (γενόμενος ἐν ἀγωνίᾳ), прилежно молился, чтобы, если возможно, миновал Его час сей; и был пот Его, как капли крови, падающие на землю. Он говорил Отцу Небесному: «Отче Мой! если возможно, да минует Меня чаша сия; впрочем не как Я хочу, но как Ты. Если не может чаша сия миновать Меня, чтобы мне не пить ее, да будет воля Твоя». Два раза прерывал Он молитву Свою и приходил к ученикам, но находил их спящими, потому что глаза их отяжелели от печали. Когда Он снова пришел к ним по окончании молитвы, Он сказал им: «вы все еще спите и почиваете; вот приблизился час, и Сын человеческий предается в руки грешников. Встаньте, пойдем: вот, приблизился предающий Меня». Это действительно шел Иуда во главе множества народа с мечами и кольями, с фонарями и светильниками, от первосвященников и старейшин. Подойдя к Иисусу и поцеловав Его с лицемерным приветствием, он этим дал условный знак народу и Иисус был взят.

Таково событие, известное под именем гефсиманскаго борения. К чему относилось это борение Господа Иисуса и какое его историческое значение? Оно относилось к смерти; душа Господа Иисуса скорбела смертельно, – скорбела ужасом смерти. Физиология Его смерти совершилась на кресте, с предшествующими распятию физическими мучениями; но событие Его смерти, как Его свободного подвига послушания Отцу, началось непосредственно после прощальной беседы¹³⁷. В гефсиманском саду Господь Иисус пережил ужас смерти в Своей воле, которую Он подчинил воле Отца Небесного. В чем же состоял для Него ужас смерти? почему Он не шел на смерть с тем спокойствием, с каким встречают ее мудрецы мира сего? В отличие от мудрецов мира сего для Него ужас смерти состоял в переживании совершенно исключительных отношений к Отцу Небесному. Он был Сын Божий; богосыновнее самосознание всецело наполняло Его душу и было в Его жизни единственно определяющим началом. Уже по одной психологической стороне Его отношений к Отцу, по энергии Его богосыновнего самосознания, Он жил именно как Сын Божий. Посему и смерть Его была для Него в этом отношении вполне иным явлением, чем смерть людей мира сего: она была смертью Сына Божия. Помимо скорби малодушной привязанности к жизни и страха совести за неизвестное будущее, не существовавших для Него, как не существуют они для некоторых мудрецов и праведников, кроме физиологической стороны смерти, одинаковой для всех людей, для Него смерть была особым душевным явлением – полною внешнею оставленностью от Бога Отца, о которой Он засвидетельствовал на кресте (Мф. 27:46 пар.). Мы не можем своею расслабленною от греха мыслью вполне проникнуть в эту тайну, представить себе Его душевное состояние; но по тому, что мы знаем о Его самосознании, и потому, что в гефсиманском саду Он пережил смертельный ужас, мы можем понять, что внешняя богооставленность была для Него так же ужасна и так же Он не мог не ужасаться пред нею, как ужасно для нашего тела лишение воздуха и как оно не может не содрогаться при удушении. Но более доступно для нашего разума значение этого смертельного ужаса богооставленности, пережитого Господом Иисусом в гефсиманском саду. Эта предсмертная душевная агония, это переживание Сыном Божиим богооставленности было тем состоянием, когда человеческая душа Сына Божия, внешне оставленного Богом, была предоставлена самой себе и сделалась в силу внутреннего богосыновства творческим началом в человеческой жизни, началом в человечестве новой духовной жизни. Чтобы принесть плод, пшеничное зерно умирает. Господь Иисус – зерно нашей духовной жизни. Умирание зерна, как начало новой жизни, и было пережито Им в гефсиманском борении. Вот почему такой предсмертной агонии не может быть не только у мудрецов мира, но и у последователей Христа, которые суть ветви лозы, но не зерно.

Ученики Господа Иисуса были свидетелями Его гефсиманскаго борения и именно те ученики, которые созерцали Его славу на горе преображения. Они видели теперь, что слава Его, которой они жаждали, позади, а не впереди; они научались видеть в Его грядущей смерти волю Отца Небесного; они были свидетелями смертельного ужаса своего Господа и Учителя – и вместе с Ним с этого момента они начали переживать Его смерть. Они символически пережили ее на тайной вечере, а самым делом они стали переживать ее теперь. В чем же выразилось это переживание учениками смерти своего Господа? В гефсиманской печали, в попытке внешней самозащиты, в рассеянии и отречении от Него.

«Душа Моя скорбит смертельно; побудьте здесь, молитесь и бодрствуйте со Мною», сказал Господь Своим ученикам. И они видели и слышали, как Он молился и страдал; и Его ужас поверг их в глубокую печаль, так что они не могли бороться со сном. Вот отмеченная евангелием черта, которой одной достаточно, как свидетельства правдивости евангельской истории: глубокая печаль повергла их в сон. Этот немощной сон был началом их позора, в котором они пережили смерть Христа.

Господь Иисус с полною свободою, особенно рельефно отмеченною у евангелиста Иоанна, вышел навстречу Иуде и отдался в руки Своих врагов, вышедших на Него с оружием, как на разбойника. Но ученики Его проявили малодушие. «Господи, сказали они, не ударить ли нам мечом»? И пылкий Петр, имея меч, извлек его и отсек первосвященническому рабу Малху (неловкою рукою) правое ухо. Но Иисус сказал ему: «вложи меч в ножны; неужели Мне не пить чаши, которую дал Мне Отец»? Тогда служители иудейские и воины, бывшие с ними, взяли Иисуса и связали Его, а ученики, оставив Его, все бежали. Один юноша, завернувшись по нагому телу в покрывало, следовал за Ним; воины схватили его, но он, оставив, покрывало, нагой убежал от них. Только Петр и другой ученик, Иоанн, следовали за Ним издали.

Взявшие Иисуса отвели Его сперва к Анне, бывшему первосвященнику и тестю Каиафы, который был на тот год первосвященником. Анна спросил Иисуса об учениках Его и учении Его и связанного послал к первосвященнику Каиафе. Нужно полагать, что Анна и Каиафа жили в помещениях, разделенных одним двором, чрез который и был проведен Иисус к Анне и от Анны к Каиафе, и это именно был двор первосвященнический. На этот двор вслед за Иисусом вошел Иоанн, который был знаком первосвященнику и известен первосвященническим служителям; за собою Иоанн, сказав придвернице, ввел и Петра, который стал среди служителей, гревшихся около костра. И вот пред этими служителями Петр и отрекся от своего Господа. Его изобличал его галилейский выговор; некоторые служители, среди которых был родственник раненого им Малха, видели его в гефсиманском саду. Сначала его признала за ученика Иисуса Галилейского служанка, придверница, и он отрекся пред всеми, сказав: «не знаю, что ты говоришь». Чрез некоторое время снова спросили его, не ученик ли он Иисуса, и он сказал: «нет». Когда в третий раз сказали ему то же, он начал клясться и божиться, что не знает сего человека. И вдруг запел петух.

Здесь можно сделать одно наблюдение, не лишенное экзегетического интереса. Все евангелисты тесно связывают в своих повествованиях отречение Петра с судом над Иисусом у первосвященника, хотя повествования евангелистов различаются между собою тем, что по евангелию Иоанна Христос сперва был отведен к Анне, а потом к Каиафе, и он описывает, по-видимому, допрос у Анны, лишь упоминая о суде у Каиафы, тогда как Матфей описывает только суд у первосвященника Каиафы, при чем Марк описывает суд у первосвященника согласно с Матфеем, а Лука о нем только упоминает. Для нас особенно примечательно описание суда у первосвященника по евангелию Иоанна. Первосвященник спросил Иисуса об учениках Его и об учении Его. Иисус отвечал ему: «Я говорил явно миру; Я всегда учил в синагоге и в храме, где всегда иудеи сходятся, и тайно не говорил ничего. Что спрашиваешь Меня? Спроси слышавших, что Я говорил им; вот, они знают, что Я говорил». Тогда един из служителей ударил Иисуса по щеке как бы за грубый ответ первосвященнику. Спрашивается: на кого указывал Господь Иисус в словах: «вот, они знают, что Я говорил?» Кого Он призывал в свидетели Своего учения пред первосвященником? Он не мог указывать, как обычно думают, на присутствовавших в суде иудеев и их служителей, ибо что же это были за свидетели Его учения, хотя Он и учил пред ними? А дело нужно представлять так. По всей вероятности, помещение, в котором производился допрос у первосвященника, было открыто со стороны двора, так что и из этого помещения было видно, что происходило на дворе, и с двора служители, среди которых находился Петр, могли видеть производство суда. В ответ на вопрос первосвященника об учениках Его и свидетелях Его учения Господь и указал на находившихся на дворе Иоанна и Петра, который уже отрекся однажды пред придверницей. Вслед за этим ответом Господа Иисуса евангелист продолжает, не прерывая, описание судопроизводства до того, как Анна послал Иисуса к Каиафе; но его описание второго отречения Петра по смыслу примыкает к ответу Христа. «Тут сказали Петру: не из учеников ли Его и ты? Он отрекся и сказал: нет». Итак, представим себе происходившее. Господь Иисус стоял пред первосвященником, как подсудимый, на виду у Петра, и призывал его свидетельствовать за Него пред судьями. «Петр, – так звучали слова Христа для Его ученика, – Петр! ты знаешь Мое учение, иди, свидетельствуй за Меня». И Петр отрекся от Него... У Матфея и согласного с ним Марка отречение Петра поставляется в связь с допросом Господа Иисуса у Каиафы, к которому Анна отослал Иисуса связанным, но оно примыкает не к содержанию допроса, а к тому, что последовало за ним. Осудив Иисуса, судьи и служители «плевали Ему в лице, и заушали Его» и издевались над Ним. Евангелист Лука из допроса у первосвященника передает только об этом истязании, с чем очевидно и поставляет в связь отречение Петра. Вероятно именно третье отречение Петра стояло в связи с допросом у Каиафы. Как бы то ни было, Петр и Господь видели друг друга. Когда Петр отрекся в третий раз, Господь – или из судебной залы Каиафы, или когда был отдан служителям на поругание – обратившись, взглянул на Петра; и Петр вспомнил предсказание Господа, и, вышедши вон, горько заплакал.

Эти подробности выставляют на вид глубину позора, в который повергло Петра отречение от Господа и который был последнею ступенью в переживании учениками смерти своего учителя... Позором уныния, внешней самозащиты, бегства и отречения от Него они пережили Его смерть… Какое значение это обстоятельство имело в их жизни, в их апостольском служении? Евангельская история представляет нам апостолов с резкими чертами иудейской закваски. При несомненной нравственной чистоте, глубокой религиозности и напряженности мессианских ожиданий, давших им силу все оставить и следовать за Христом, они выступают пред нами с характером самонадеянной праведности, во мраке напряженно-личных внешних мессианских чаяний и юридических расчетов на покровительство Отца Небесного. Поэтому, глубоко внимая словам и делам Господа Иисуса, они не понимали духа Его учения и Его жизни, они все ждали внешнего откровения Его славы и внешнего соучастия в Его царствовании. Напротив, история апостольской церкви являет нам учеников Господа переродившимися: они проникнуты убеждением в тленности всякой человеческой славы (1Пет. 1:24), воодушевлены радостною любовью к Господу, человеками отверженному, но Богом избранному, возлюбленному для не видевших Его по одной вере (1Пет.1:8; 2:4), они постигают блаженство в страданиях за правду по примеру Христа (1Пет.2:19–25;3:14;4:12) и в терпении Христовых страданий видят духовную славу (1Пет.4:12–13), для них истинная и действительная вечная жизнь, завещанная Господом, – в самоотверженной любви (1Ин.). Они радовались, терпя бесчестие за имя Господа (Деян. 5:41): в этом одном с совершенною ясностью обнаружился их новый духовный образ. Они жили уже не личною жизнью, но в них жил Христос; они жили не внешнею жизнью, но невидимою духовною; они руководились не видением, а верою. Когда совершилось в учениках Христовых это перерождение? Во время смерти Христа, которую они пережили вместе с Ним... Обыкновенно причину возрождения апостолов указывают в воскресении Христа и в сошествии на них Св. Духа. И справедливо, как это будет разъяснено ниже. Но указывать причину возрождения апостолов только в воскресении Христа и сошествии Св. Духа, минуя смерть Его, это значит видеть в воскресении Господа только внешний факт и смотреть на сошествие Духа механически; это все равно, что восстановление органических сил объяснять не сном, а пробуждением. Если бы апостолы увидали воскресшего Христа, не пережив предварительно Его смерти, то воскресение Его для них было бы возрождением плоти, а не духа, возрождением личной самонадеянности и внешних мессианских чаяний... Смерть Христа, пережитая апостолами, вот зерно народившейся в них духовной жизни. Чтобы понять это значение для апостолов смерти Христовой, мы должны знать, что для нас вечная истинная жизнь возможна только по смерти и чрез смерть: жизнь в царстве небесном не есть продолжение нашей напряженно-личной плотской жизни; ее невозможность для нас в здешнем мире не основывается только на ограниченности земной жизни и смерть не есть только переход нашей жизни в другую сферу; но небесная жизнь совершенно иная, чем наша временная жизнь, она по существу нашей плотской жизни недоступна для нас теперь, мы должны умереть, чтобы жить божественною жизнью, смерть для нас очищение. Дело Христа, даровавшего нам духовную жизнь, имеет ту силу, что наша смерть не остается только уничтожением, чем она была бы без Христа, но из смерти мы восстаем к жизни Христовой, к духовной божественной жизни. Однако можем мы наследовать божественную жизнь Его только чрез смерть. Таково значение нашей смерти для нашего духовного возрождения.

Истинная вечная жизнь доступна только сынам воскресения. Это не подлежит сомнению. Но это нужно понимать в том смысле, что под необходимым условием смерти вечная духовная жизнь станет для верующих во Христа полною и единственною действительностью. В смысле же ограниченном духовная жизнь может быть нашим достоянием и в этой жизни, – так что внешняя душевно-телесная жизнь неизменно остается для нас полною видимою действительностью, а духовная жизнь является нам областью невидимою, областью веры и надежды¹³⁸. Все же это есть действительная духовная жизнь. И даже по смерти полною духовною жизнью может жить лишь тот (христианин), который уже здесь живет духовною жизнью. И вот как для жизни по воскресении нам нужно умереть, так и для здешней духовной жизни нам необходимо креститься в смерть Христа, погребстись с Ним, соединиться с Ним подобием смерти Его. «Умерший освобождается от греха» (Рим. 6:7): это имеет силу для того и другого. Эта-то «сообразность подобию смерти Христа», как начало духовной жизни, и была пережита апостолами в том позоре, которым сопровождалась для них смерть Христа. Это был позор плоти, ее чаяний, это было зловоние личной самонадеянности, это было погребение напряженно-личной юридически-расчетливой страстной привязанности к Мессии и Его внешней славе. За этот позор апостолы должны были возненавидеть самих себя и прежний их образ спал с них, как спадает кора с зажившего места: из сгнившей скорлупы пробилась та духовная жизнь, которую вливал в них Христос, и все стало ясно для них в Его прежних словах. Конечно, был возможен двойной выход из этого позора: или тот, которым пошел Иуда, или тот, которым восстали остальные ученики. И быть может, был момент, когда состояние одиннадцати почти подходило к состоянию Иуды, но было и то, хотя бы по-видимому ничтожное, различие, которое дало апостолам наклон в другую сторону.

Осуждение Господа Иисуса иудеями на смерть состоялось на собрании первосвященников, старейшин и всего синедриона у Каиафы, описанном евангелистами Матфеем и Марком, и на дневном (утреннем) собрании синедриона, описанном у Луки и упомянутом у Матфея и Марка. Были ли это два различных собрания, как принимается большинством богословов¹³⁹, или одно собрание¹⁴⁰, сущность повествований от этого не изменяется, так как смысл осуждения евангелистами передается одинаково. Богословы любят выставлять иудейский суд над Христом несправедливым (незаконным) в формально-юридическом отношении, чтобы тем рельефнее отметить виновность иудеев и невинность Господа Иисуса. Между тем, как справедливо замечают некоторые ученые¹⁴¹, мы слишком мало знаем о формах иудейского судопроизводства времен Иисуса Христа, чтобы судить об этом вопросе, а заключать от позднейших талмудических данных к более раннему времени, как это обычно делают, неосновательно. Да и в идейном отношении, представлению о смерти Христовой, как о свидетельстве негодности мирской жизни, не вместившей Христа, более соответствует формально-законный человеческий суд над Ним, чем незаконный. Господь Иисус боролся не с уклонениями и случайностями в жизни мира сего, а с ее основным направлением, с самою мирскою правдою, и должен был потерпеть от этой правды, действовавшей во всеоружии формальной законности. Конечно, смерть Иисуса Назарянина была решена иудеями ранее формального суда над Ним и последний был собственно пустою формою; но именно поэтому в формальном отношении иудеи должны были соблюсти всю законность: этот суд и должен был дать их решению юридическое обоснование, чтобы они могли сказать: «мы имеем закон и по закону нашему Он должен умереть» (Ин. 19:7). Во всяком случае первосвященники и весь синедрион искали свидетельства на Иисуса, чтобы предать Его смерти (Мк. 15:55); однако представленных во множестве свидетельств они не приняли или потому, что они были незначительны, или потому, что показания свидетелей, которых для каждого показания требовалось не менее двух или трех, между собою не сходились (Мк. 14:56). Так было признано недостаточным показание свидетелей, приписавших Господу Иисусу слова: «Я разрушу храм сей рукотворный, и чрез три дня воздвигну другой, нерукотворный».

Когда допрос свидетелей не дал желанных результатов, первосвященник стал посреди и, после неудавшейся попытки вызвать Иисуса на ответ свидетелям, которым можно было бы воспользоваться, торжественно предложил Ему прямой вопрос: «заклинаю Тебя Богом живым, скажи нам, Ты ли Христос, Сын Божий»? Господь Иисус ответил ему: «ты сказал; даже сказываю вам: отныне узрите Сына человеческого, сидящего одесную силы и грядущего на облаках небесных». Ответ был прикрыт образным покрывалом, хотя и довольно прозрачным; а судьям хотелось полной ясности. И вот они все воскликнули: «итак, Ты Сын Божий?» «Вы говорите, что Я», ответил Христос.

Вникнем в психологические основания вопроса, столь прямо поставленного судьями Христа: «Ты ли Сын Божий?» Ни одно из свидетельских показаний не вызывало их на этот вопрос; еще менее оснований к нему было во внешнем положении Господа Иисуса, преданного одним из учеников и оставленного прочими, беззащитного пред судьями, обесчещенного рукою презренного раба и отвечавшего на лжесвидетельские показания глубоким молчанием... Этот вопрос исходил из глубины их собственной души, из неотразимого впечатления внутренней правды жизни Господа Иисуса, будившей их совесть, державшей их в непрерывном и неослабном душевном напряжении. Уже со времени первого открытого пребывания Господа Иисуса в Иерусалиме в иудеях возникла мысль о божественном посольстве Господа Иисуса, или скорее невольное чувство Его богопосланничества. Вызванная первоначально Его чудотворными делами, мысль эта под воздействием Его нравственного облика и учения постепенно переходила в то предчувствие Его богосыновства, которое не могло угаснуть в них, которого они не могли подавить в своем сердце никакими средствами, которое выплывало в их сознании против воли. Вся история их отношений к Господу Иисусу представляет нам их душевное раздвоение, внутреннюю борьбу этого чувства с противным убеждением, что Он действовал вопреки их национальным ожиданиям, их теократическому обрядоверию. Даже когда в них созрело решение умертвить Его во имя своего теократического символизма и национальной исключительности, в их душе непрерывно звучал и звучал все сильнее и сильнее вопрос, не Сын ли Он Божий, не Бог ли действует чрез Него против них, не на Бога ли они восстают. Это был для них вопрос религиозной жизни или смерти, вопрос об их теократическом существовании. Именно эта тревога людей, идущих против собственной совести, слышится в том заклинании страшным по иудейским понятиям именем Бога, которым сопровождался вопрос первосвященника и синедриона. Поэтому грамматическая форма утвердительного ответа Господа Иисуса имеет в данной связи полное логическое значение: «вы говорите, что Я», – ведь вы знаете, что Я Сын Божий.... Со стороны иудеев это не был вопрос неведения, это был вопрос, порождавшийся столкновением личных интересов с совестью. Принять Иисуса Христа, как Мессию, признать галилейского пророка Сыном Божиим для них было затруднительно и прямо невозможно вследствие Его личного уничижения и вследствие отрицательного отношения Его к их теократическому символизму, национальной исключительности и материальным мессианским надеждам. В Его жизни дело личного уничижения совпадало с проповедью универсального богосыновства, а для них признать уничиженного Сына Божия значило отказаться от всего своего прошлого, от всей мирской славы, от всех материальных надежд, от самих себя. Этого они не могли сделать и отсюда их ненависть к уничиженному Сыну Божию. Если мы в атеизме классических народов и в позднейшем европейском атеизме встречаем сознательное отрицание божественного начала – отрицание не Бога, но божественного миропорядка, это известное «я против Бога моего не бунтуюсь, но мира Его не принимаю»; то преимущественно таким сознательным атеизмом было отношение ко Христу Его врагов. Они Бога не отрицали, они были привязаны к «своему» Богу, но Его Сына¹⁴², Его нравственного миропорядка они не могли принять. Ненависть к уничиженному Сыну Божию придала им необычайную искренность, с которою первосвященник, услышав ответ Христа, разодрал одежды свои и сказал: «Он богохульствует», а весь синедрион воскликнул: «Он повинен смерти». Иудеи жили и судили Иисуса по закону, по которому Он должен был умереть, как Сын Божий.

Смерть Господа Иисуса потому и была судом над иудеями, что они осудили и распяли Его, как Сына Божия: в их суде над Христом, который был их собственным самоосуждением, обнаружилось решительно и бесповоротно, при полном свете сознания и свободе воли, что Сын Божий не может вместиться в них, что они не годны для Божьего дела, что они суть плоть.

Весь процесс судопроизводства над Христом, с сопровождавшими его обстоятельствами, по смыслу евангельских повествований, подтверждает и развивает ту мысль, что, осудив Господа Иисуса, иудеи с полным сознанием и полною свободою приняли на себя тяжесть божественного проклятия. Такими обстоятельствами были раскаяние Иуды и суд у Пилата.

Осудив Иисуса на смерть, иудеи утром отвели Его связанного и предали Понтию Пилату, римскому наместнику, так как иудеи после сына Иродова Архелая потеряли право приводить в исполнение смертные приговоры. Тогда Иуда, видя, что Иисус осужден, раскаялся и возвратил первосвященникам и старейшинам тридцать серебренников, говоря: «согрешил я, предав кровь невинную». Так у суда иудеев над Иисусом отнималась последняя видимость внутренне правого дела. До сего времени, по-видимому, их извиняло то, что Господь Иисус предан был одним из Своих учеников: теперь у них отнималось и это извинение. Приняв на себя вину предания, они отказались быть участниками раскаяния Иуды. «Что нам до того? ответили они ему: смотри сам». И, бросив серебренники в храме, он вышел; пошел и удавился.

Читая новейшие труды по евангельской истории, невольно удивляешься незначительности вопросов, которыми интересуются их авторы, и несоответствию их содержания смыслу евангельских повествований. В самом деле, соответствуют ли тону и цели евангельских повествований о суде иудеев над Иисусом рассуждения какого-нибудь автора о том, что «судьи, к которым приведен был Господь, уселись в тюрбанах, на восточный манер, на подушках, или изголовьях, полукругом с скрещенными ногами, которые были босы»¹⁴³? Этого мало. Увлекаясь таким неуместным реализмом, историки жизни Иисуса Христа предлагаемым вниманию читателей содержанием даже прямо противоречат тому направлению, в каком ведутся евангельские повествования. Так они, при описании суда Пилата над Иисусом, прилагают возможное старание изобразить жестокость этого римского правителя и все описание ведут так, что оно исключительно является обвинительным актом против Пилата. Между тем евангелия ни в малейшей степени не затрагивают общего характера Пилата. Если он действительно был человеком кровожадным, нравственно-бессильным и беззаконным, то напротив в деле суда над Иисусом он является правителем в высшей степени гуманным и справедливым. Он виновен только тем, что пред лицом самой Истины не сделался христианином и участником креста Христова, но, как язычник, он сделал все для него возможное, чтобы освободить Христа. За эту вину он отвечает пред Богом, но можем ли мы, стоя на исторической точке зрения, обвинять его за то, что он не сделался христианином в то время, когда сам Петр отрекся от Христа? Он все же уступил иудеям, это правда; но можно ли представить обстоятельства, которые более смягчали бы вину правителя, подписывающего смертный приговор, чем как это было по отношению к суду Пилата? забыл ли он что-нибудь, чтобы снять с себя вину участия в преступлении иудеев? мог ли самый лучший язычник не уступить толпе на месте Пилата?... Смысл евангельских повествований о суде Пилата над Иисусом единственно в том, что римский правитель ни на одну йоту не умалил вины иудейского народа, что вся тяжесть осуждения Христа на смерть осталась на иудеях; суд у Пилата даже был высшею ступенью, до которой достигли сознательность иудеев и полнота свободы, с которыми они отреклись от Сына Божия, оставаясь Его единственными убийцами. Этот именно смысл выражен в позднейшей речи Петра к иудеям: «Бог Авраама и Исаака и Иакова, Бог отцов наших, прославил Сына Своего Иисуса, Которого вы предали и от Которого отреклись пред лицом Пилата, когда он полагал освободить Его. Но вы от святого и праведного отреклись, и просили даровать вам человека убийцу, а Начальника жизни убили» (Деян. 3:13‒15). Весь суд Пилата над Иисусом есть ряд попыток его освободить Господа Иисуса.

Требуя от Пилата смерти Иисуса, иудеи были вынуждены (Ин. 18:29‒31) выставить против Него такое обвинение, которое было достаточным основанием смертного приговора с точки зрения римского судопроизводства: они обвинили Его в присвоении царского титула и в возмущении народа против власти кесаря (Лк. 23:2. 3; Ин. 18:33; Мф. 27:11; Мк. 25:2). Пилат, узнав из допроса Иисуса, что Он царь в духовном смысле, как проповедник истины (Ин. 18:34‒37), объявил иудеям, что признает Его невинным (Ин. 18:38; Лк. 23:4).

Затем, услышав из продолжавшегося обвинения иудеев, что Иисус из Галилеи, области Иродовой, Пилат отослал Его к Ироду Антипе, бывшему в эти дни также в Иерусалиме. Тот, обманувшись в надежде увидеть от Иисуса чудо, уничижив Его и насмеявшись над Ним, возвратил Его в светлых одеждах к Пилату, не найдя Его достойным смерти, о чем Пилат снова объявил иудеям (Лк. 23:6‒15).

Далее Пилат хотел воспользоваться пасхальным обычаем отпускать народу одного узника, которого хотели. Между тем, как сидел он на судейском месте, жена его послала ему сказать: «не делай ничего праведнику тому, потому что я ныне во сне много пострадала за Него». Евангелие не из тех книг, авторы которых интересуются женскими снами по пустому любопытству; но евангелисты не забывают даже такой мелкой черты, чтобы не опустить ничего из побуждений Пилата и его стараний освободить Иисуса Христа. Но народ, возбужденный первосвященниками и старейшинами, просил правителя отпустить известного узника Варавву, который во время мятежа сделал убийство, а Иисуса погубить (Мф. 27:15‒23; Мк. 15:6‒13; Лк. 23:17‒21; Ин. 18:39‒40).

Далее Пилат отдал Иисуса на биение и поругание воинам, которые возложили на Него терновый венок, одели Его в багряницу, дали Ему в правую руку трость, и приветствовали Его царем, и били тростью по голове; осмеянного и избитого, в терновом венце и багрянице, Пилат вывел Его к народу со словами: «се, человек», надеясь, вызвать в народе сострадание и жалость к Нему. Но первосвященники и служители, и весь народ, увидев Его в таком уничижении, с великим криком требовали, чтобы Он был распят (Ин. 19:1‒6; Лк. 23:16. 22‒23; Мф. 27, 27‒30; Мк. 15:16‒19).

Здесь уместно спросить, каким образом народ, который недавно торжественно встречал Иисуса, которого боялись первосвященники, не хотевшие вначале брать Иисуса из опасения народного возмущения, – теперь оказался на стороне первосвященников, неистовым врагом Иисуса? В объяснение этого должно припомнить, что народ уже задолго пред тем убедился в несоответствии его чаяниям проповеди Господа Иисуса; возбуждение его в сторону Иисуса Христа за последние дни было временным и поверхностным, не имея под собою внутренней основы в душевном расположении. Все же переход от восторженных приветствий Господа Иисуса при входе Его в Иерусалим к неистовым крикам: «распни, распни Его» нужно признать чрезвычайно резким и по-видимому не мотивированным. Его полное объяснение не в случайных обстоятельствах и не во внешних мотивах, а в основном и неизменном настроении греховного человека. Уничижение Христа, Его беспомощность в руках власти – этого одного было достаточно, чтобы недавний восторг народа перешел в самую искреннюю ненависть к «царю Израильскому». Пред внешним великолепием и силою мирской человек преклоняется; к уничиженному он жесток. По этому душевному закону, первый случайный удар по лицу невинного человека вызывает зверское ожесточение толпы против него, – это собственно закон стадной жизни зверей... В отношениях иудейской толпы ко Христу Иисусу этот закон проявился лишь в той особенности, составившей самое яркое обнаружение его во всемирной истории, что Христос был Сын Божий, что ненависть народа была именно ненавистью к уничиженному Сыну Божию, что народ своею ненавистью платил Ему за обманутые мессианские надежды...

После неудавшейся попытки вызвать в народе жалость к уничиженному человеку, Пилат просто хотел отделаться от иудеев, резко сказав им: «возьмите Его вы и распните; ибо я не нахожу в Нем вины». Но иудеи ответили: «по нашему закону Он должен умереть, потому что сделал Себя Сыном Божиим». Пилат, услышав это слово, больше убоялся и, еще спросив Христа, искал отпустить Его. Он, конечно, не был верующим, но для него было страшно убивать человека именно за то, что он называл себя Сыном Божиим (Ин. 19:6‒12). А иудеи это-то и делали. «Более греха на том, кто предал Меня тебе», сказал Господь Иисус Пилату; но Пилат еще раз попытался освободить Иисуса с явною опасностью для своего собственного положения: он хотел вызвать в иудеях национальные мечты и, выведя к ним Иисуса, он сказал народу: «се, царь ваш»! Но народ закричал: «распни Его»! «Царя ли вашего распну»? спросил Пилат. «Нет у нас царя, кроме кесаря», отвечали иудеи (Ин. 19:14‒15). И это было действительно отречением иудеев от своего религиозного призвания: с этого момента они перестали быть народом Божиим, т. е. потеряли, как народ, право на существование. Последняя попытка Пилата не удалась, а между тем иудеи, по-видимому, воспользовались в борьбе с Пилатом его собственными словами, допущенным послаблением по отношению к их национальным мечтам. «Если отпустишь Его, ты не друг кесарю», кричали они Пилату (Ин. 19:12). После этого Пилат, видя, что ничто не помогает, но смятение увеличивается, взял воды и умыл руки пред народом, и сказал: «невиновен я в крови праведника сего; смотрите вы». И отвечая, весь народ сказал: «кровь Его на нас и на детях наших». Тогда Пилат предал Иисуса на распятие, ударив Его бичом (φραγελλώΰας) в знак смертного приговора (Мф. 27:24‒26).

Когда иудеи приняли на себя кровь Христа, Сына Божия, тогда уже обнаружилось, что иудейский народ – сухое дерево, бросаемое в огонь.

Преданного в волю иудеев Господа Иисуса, воины, одев Его снова в собственные одежды, повели за город на место, называвшееся Голгофа, для распятия. Он Сам нес Свой крест (Ин. 19:17), но изнемог под Его тяжестью, так что возложили Его крест на некоего Симона Киринеянина. Шло за Ним великое множество народа и женщин, которые плакали и рыдали о Нем. Он же, обратившись к ним, сказал: «дщери иерусалимские! не плачьте обо Мне, но плачьте о себе и о детях ваших. Ибо если с зеленеющим деревом это делают, то с сухим что будет»? Иудейский народ жил уже накануне тех дней, в которые считались блаженными неплодные и в которые иудеи рады были бы скрыться под развалинами гор и холмов (Лк. 23:26‒31).

На Голгофе Господь Иисус, Сын Божий, был распят на кресте, на котором и умер за людей.

Совершалась величайшая тайна, составляющая сердцевину человеческой истории, ее высочайший смысл, – тайна перехода божественной духовной жизни Сына Божия в людей, ее плодоношения в человеческой истории.

В течение немногих часов, которые Сын Божий висел на кресте, Голгофа представляла собою наглядное выражение смысла всей жизни Господа Иисуса и всей истории человеческого рода. Никакое другое зрелище (Лк. 23:48) во всемирной истории не обладало такою бездною поучительности, как Голгофа в те часы. Крайнее уничижение и полная внешняя богооставленность Сына Божия, неверие людей, жаждущих чуда, спасительность веры в уничиженного Сына Божия и, наконец, духовность Его вечной жизни – вот четыре конца – нижний, левый, правый и верхний – того креста, на котором Господь Иисус испустил Свой дух.

Уже само по себе распятие на кресте было в глазах иудеев проклятием (Втор. 21:23), было выражением величайшего уничижения. Но вся сила уничижения Христа создавалась тем, что Он был не просто человек, но Сын Божий, царь Израилев, – и это было обозначено в надписи над головою Его. Обстоятельства, сопровождавшие Его распятие, усиливали Его уничижение: пред распятием давали Ему пить вино со смирною, как одуряющее средство, но Он не принял (Мк. 25:23); распяли Его вместе с двумя разбойниками, посреди их, так что над Ним сбылось слово Писания: и к злодеям причтен (Мк. 25:28); Он был обнажен и одежды Его воины разделили по жребию; Своим распинателям Он отвечал не громом небесного гнева, не защитою двенадцати легионов ангелов, но кроткою молитвою за них Отцу, ибо «они не знали, что делали»¹⁴⁴; мало того, – Он во всеуслышание заявлял о Своих мучениях: «Жажду», воскликнул Он, и еще: «Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил»? Напоив уксусом губку, некто из стоявших при кресте, поднес к Его устам на иссопе (Мф. 27:46‒49; Мк. 15:34‒36; Ин. 19:28‒29)...

Весь народ с первосвященниками, книжниками, старейшинами и фарисеями насмехался над распятым Сыном Божиим: «если Он Сын Божий, если Он уповал на Бога и угоден Ему, если спасал других, пуст теперь сойдет с креста, и уверуем в Него». Даже один из распятых с Ним разбойников принял участие в этих издевательствах (Мф. 27:39‒44; Мк. 15:29‒32; Лк. 23:35. 37. 39). В этих насмешках над уничиженным Сыном Божиим сказался весь дух мира сего, основное направление его жизни...

Но тогда же показались и первые ростки новой духовной жизни людей, – жизни верою, а не видением. В то время как один из повешенных злодеев злословил распятого Христа, другой унимал его и сказал Иисусу: «помяни меня, Господи! когда приидешь в царствии Твоем». «Истинно говорю тебе, ныне же будешь со Мною в раю», ответил ему Господь (Лк. 23:39‒43). Самоправедные иудеи, первосвященники, старейшины, фарисеи, жаждавшие чуда, распяли Сына Божия, а сораспятый с Ним разбойник уверовал в Него и сделался первым наследником Его царства небесного.

При кресте Иисуса стояли некоторые из близких Ему людей: матерь Его с сестрою своею и другими женщинами, и возлюбленный ученик, Иоанн. Господь Иисус сказал матери Своей, указывая ей глазами на этого ученика: «жено, се сын твой»! Потом сказал ученику: «се, матерь твоя»! И с этого времени ученик этот взял ее к себе. Обычно в этих словах Господа Иисуса видят последнее выражение Его сыновней заботливости о Своей матери. Но если бы было так, то Он сказал бы Своему ученику: «позаботься о Моей матери», а Он сказал: «се, матерь твоя,» – и сказал не только ученику эти слова, но и матери: «жено, се сын твой». В этих словах Распятого нужно видеть не земное попечение о матери¹⁴⁵, а более глубокое событие перехода Его к полному духовному общению с человеческим родом. Сам Господь Иисус уже во время Своего общественного служения был свободен от материальных попечений о матери; даже однажды, когда Он учил народ, а матерь и братья Его желали говорить с Ним, Он сказал: «кто матерь Моя и кто братья Мои»? И указав рукою Своею на учеников Своих, добавил: «вот, матерь Моя и братья Мои. Ибо кто будет исполнять волю Отца Моего Небесного, тот Мне брат, и сестра, и матерь» (Мф. 12:46‒50 пар.). Одной женщине, ублажившей родившую и питавшую Его, Он ответил: «блаженны слышащие слово Божие и соблюдающие его» (Лк. 11:27‒28). Но матерь Его, по свидетельству евангелий, питала к Нему чисто человеческие чувства; ее материнская привязанность к Нему давала ей как бы некоторые права на Него и во всяком случае имела весьма важное значение для начала чудотворной деятельности Христа Иисуса. Вся Его общественная деятельность была тяжелым испытанием для ее материнского чувства; лично для себя она Его теряла; но ее материнская привязанность к Нему не прекращалась в ней до самого креста. И вот теперь, когда Он висел на кресте, эта ее привязанность составляла единственную из «человеческих» связей Его с землею: ученики Его разбежались и отреклись от Него, чтобы потом вступить с Ним в чисто духовные отношения; одна только матерь любила Его своею материнскою любовью. Но и она должна была подавить в себе естественную привязанность к Нему, свободно отречься от своего Сына, чтобы дать возможность исключительно духовных отношений Его к миру. От нее требовался столь великий и тяжелый подвиг, какой только мы можем себе представить. Тогда поистине оружие прошло ей душу (Лк. 2:35). Тогда именно обнаружилось все величие ее духа. С этого времени ученик сей взял ее к себе, – и Сына своего она уже не знала по плоти. С этого времени для Господа Иисуса «все совершилось"·. Преклонив главу и возгласив громко, Он испустил дух. Когда воины, пришедшие по ходатайству иудеев, просивших Пилата, чтобы перебиты были голени у распятых, дабы они не остались на кресте в субботу, перебили голени у распятых разбойников и подошли ко Иисусу, то увидели Его уже умершим и не перебили у Него голеней, но один из воинов пронзил Ему ребра, чтобы убедиться в Его смерти. Сотник, стоявший при кресте Иисуса и видевший, как Он умер, сказал: «истинно человек сей был Сын Божий». Это было второе исповедание веры в распятого Христа. Затем та же самая вера придала дерзновение Иосифу Аримафейскому, прежде тайному, из страха от иудеев, ученику Иисуса, и он просил у Пилата позволения предать тело Иисуса погребению. Пришел также и Никодим, приходивший прежде ко Иисусу ночью, и принес состав из смирны и алое, литр около ста. Итак, они взяли тело Иисуса, и обвили его пеленами с благовониями, как обыкновенно погребают иудеи. На том месте, где Он был распят, находился сад, и в саду новая погребальная пещера, в которой еще никто не был положен. Там положили Иисуса. Ко входу пещеры был привален камень с печатью, и была также приставлена иудеями стража.

Так Господь Иисус Христос, Сын Божий, был распят грешниками и умер за грехи людей. Над объяснением этого события мысль человеческая останавливалась более часто, чем над чем либо другим. Что Он умер именно за грехи людей, – это еще не объяснение факта, не богословская истина, а факт евангельской истории. Богословие обычно ограничивается схоластическим определением этого факта и раскрытием этой формулы, тогда как следует выяснить его действительное значение. Действительное значение смерти Христа, Сына Божия, состоит в том, что она есть переход Его духовной вечной жизни в людей, нарождение в них Его духа. Это ее значение столь же таинственно, сколь таинственно произрастание зерна, но и столь же несомненно свидетельствуется действительностью духовной жизни христиан, сколь несомненно жизнью растения свидетельствуется произрастание зерна. С психологической стороны это действие смерти Христа на людей доступно историческому наблюдению на Его учениках, которые с Его смертью пережили крушение обрядовой самоправедности и возродились для религии духа и истины. В более широком и внешне-историческом отношении смерть Христа есть суд над князем мира сего, есть непререкаемое и наиглубочайшее свидетельство греховности человека: как историческое событие, смерть Христа свидетельствует, что люди в высшей степени греховны, что самая правда мирская есть зло и ложь и что... единственное прибежище для нас у подножия креста, в любви к Распятому, в усвоении Его духа.