III. Влияние христианского брака на семейную и общественную жизнь человека

Христианский и мухаммеданский брак, как мы видели, составляют два совершенно противоположных явления: один чист и высок по своему основному характеру и отличается свободной взаимной любовью супругов; другой проникнут чувственностью, деспотизмом мужа и рабским подчинением жены. И тот и другой брак не могли не оказать влияния на жизнь семейную, а через семью и на жизнь целого общества, – влияния совершенно противоположного характера. Как один из них, брак христианский, благотворно повлиял на семью и общество, так напротив другой, мухаммеданский брак, должен был привести к противоположным результатам.

Самое первое влияние брачного союза должно отразиться на женщине, как представительнице семейной жизни. Состояние женщины у известного народа или в известной религии всегда было тесно связано с законоположением о браке; их права и обязанности изменялись вместе с переменой брачного законодательства: при более или менее удовлетворительном состоянии брака женщины возвышались, при упадке брачного союза они были унижаемы и попадали под деспотизм мужчин. Вся история служит доказательством этой тесной связи положения женщины с законоположением о браке. Потому и христианство, изменив законоположения предшествовавших времён о браке, естественно должно было оставить свои следы на общественном положении женщины. Христианство установило правильные отношения между мужем и женой, ограничило или, лучше сказать, уничтожило деспотизм мужа с одной стороны, возвысило положение жены и довело её до равенства с мужем в нравственном и религиозном отношении – с другой. Лишённая всех прав в древности, женщина через благотворное влияние христианского брака снова получила свои естественные и законные права. Христианский брак своим влиянием возвратил женщине то общественное положение, какое она, по мысли Творца²⁹¹, должна занимать, но которого лишилась через падение. Назначенная сначала быть помощницей мужа, в свободно-нравственном подчинении ему, женщина была порабощена после своего грехопадения. Если муж через свой грех ниспал с высоты своего величия и был унижен почти до степени простого чувственного существа, а вследствие постепенного упадка в нравственно-религиозном отношении часто доходил до степени зверя, то жена, естественная спутница и помощница его, сделалась орудием его грубых, чисто животных инстинктов. Если она пользовалась ещё своим общественным значением, то не как человеческое существо, не как личность, имеющая право на это положение и значение, а как такое существо, которое имеет значение только по своему отношению к мужу и детям. Всё это зависело более от гражданского, чем религиозного характера брака у древних греков и римлян, у которых жена рассматривалась как орудие для произведения граждан государству. Мужчина сам потерял человеческое достоинство вследствие такого взгляда на брак, и отношения его к другой половине человеческого рода должны были потерять человеческое достоинство. Жена должна была также унизиться до крайней степени. Но всего изумительнее то, что на женщину главным образом пала вся тяжесть наказания за преступление её праматери Евы: у всех народов женщине приходилось тягчайшим образом переносить то проклятие, какое Ева навлекла на себя от Бога за своё падение и совращение мужа. В начале человеческой истории стоит высокая по своему положению личность женщины, как спутницы и подруги своего мужа; во все же последующие времена является женщина, лишённая личности, находящаяся в полном рабстве у мужчины. В начале истории человечества был начертан высокий идеал жены; но этот идеал был помрачён злом; жена соблазняется им и вводит в соблазн мужа²⁹². Горе и тяжкий жребий с этого момента начинают преследовать женщину. Язычество своей полигамией и непрерывными разводами унизило её и довело до полнейшего рабства. Когда жена хотела сбросить с себя это постыдное и тяжкое для неё рабство мужа, она попала в другое худшее рабство – рабство разврата. Дорогой ценой разврата приобрели себе языческие жёны эту свободу и даже власть над мужьями. Из одного рабства они попали в другое, – исходу им больше не было и другого средства освободиться не представлялось. Женщина в язычестве была унижена до крайней степени. Единство брачного союза было нарушено; жена вследствие полигамии признана не за личность необходимую для дополнения личности мужа; она при многожёнстве должна была превратиться в простое орудие мужской страсти и похоти, должна была удовлетворять только чувственным наклонностям мужа. Право развода было предоставлено только мужу, жена была лишена этого права и тем жестоко оскорблена в своих естественных правах на любовь мужа: муж мог во всякое время прогнать её от себя. Чтобы заслужить благосклонность мужа, жена должна стать к нему в отношении рабы, смотреть на него, как на своего господина, который не сегодня, завтра может выгнать её из дома и заставить скитаться по свету. Необходимость заставляла её терпеть от мужа всё, чтобы не заслужить лишь этого изгнания. Притом, по мнению язычников, только муж имел право требовать от жены верности, жена же не имела этого права; в прелюбодеянии была обвиняема только жена; преступная же связь со стороны мужа не считалась прелюбодеянием, потому что жена, существо низшее его, не могла и не имела права требовать от него этой верности. Жена была лишена того естественного права, которое предоставляет ей супружество само по себе.

Женщину язычники рассматривали как орудие мужской похоти, и вследствие этого на неё смотрели как на существо, которое может существовать только при мужчине; в союзе с ним она имела своё бытие, без него она была ничто. Поэтому язычество считало женщину вечно несовершеннолетней, несмотря на её возраст и прекрасные способности души. Как язычество могло допустить свободное, независимое от мужчины состояние женщины, когда она была только орудием мужа? И действительно, все свидетельства историков показывают, что ею пользовались именно только как орудием даже в религиозном отношении. При развратных представлениях о богах, в жертву этим богам язычники приносили нередко то, что должно быть особенно дорого женщине, а именно её целомудрие, показывая этим, что ею можно пользоваться как вообще всяким орудием для достижения известных целей. Таким образом, женщина из существа человеческого превратилась в язычестве в орудие для известных целей, более всего конечно для чувственного удовольствия мужа.

Слишком велико, кажется, унижение женщины, но оно было на самом деле. Чтобы убедиться в этом, стоит только заглянуть в сочинения римских юристов, где они отводят те или другие права мужчинам и почти лишают всяких прав женщин. Самым блестящим государством древности был, конечно, Рим, но при всём блеске своего наружного существования, он носил внутри себя самые жестокие несправедливости по отношению к женщине, даже в самое блестящее время своего существования. Брак у римлян всегда считался государственной обязанностью; каждый гражданин, вступая в брак, следовал не внутреннему влечению, а повиновался долгу. От такого чисто государственного характера брака произошло то, что из него была исключена всякая задушевная обоюдная привязанность лиц вступающих в брак. Следствием этого было унижение женщины, как орудия для достижения государственных целей. В языческом обществе сильный пользовался преимуществом и правами в ущерб слабого; тогда еще не было сознаваемо высокое влияние нравственной силы, перевес был на стороне силы физической. Потому женщина, как существо слабое, должна была унизиться до крайней степени. На жену смотрели как на орудие, которое и старались приобрести себе похищением или куплей. Брак «per coeptionem», о котором мы имели случай уже упоминать²⁹³, был не что иное, как купля. Муж, купив жену, делался её полным господином, имевшим неограниченную власть над ней, как над своей собственностью. В Риме браки разделялись на два рода: «cum manu» и «sine manu». В первом жена переходила из под власти отца во власть мужа; во втором она продолжала оставаться под властью отца. Таким образом, жена находилась под постоянной опекой и никогда не признавалась совершеннолетней; до замужества она находилась под неограниченной властью своего отца, который имел даже над ней право жизни и смерти, мог продать её в замужество кому угодно. Эта отцовская власть оставалась над женщиной и после выхода замуж, если брак был «sine manu», т. е. без передачи отцовской власти мужу, отец был полным распорядителем её имущества; он распоряжался им без всякого контроля; он мог даже отнять её у мужа и передать другому совершенно самовластно²⁹⁴. При браке же «cum manu» отец передавал свою власть мужу, и муж делался полным господином жены, которая считалась теперь как бы его дочерью²⁹⁵. Он без всякого согласия её распоряжался её имуществом, имел над нею даже право жизни и смерти. Как дочь, или, лучше сказать, как собственность своего мужа, жена должна была смотреть на него, как на своего господина и судью; он мог распоряжаться ею по своему произволу; мог даже отказаться от своих супружеских прав в пользу друга или какого-нибудь другого мужчины, не спрашивая даже согласия на это у жены. Катон отказался от своих супружеских прав для друга своего Гортензия²⁹⁶. Август отнял от мужа Ливию даже беременную. Таким образом, власть мужа над женой была не ограничена. Она даже оставалась за ним после развода, и после него над женой он имел отцовское право, т. е. неограниченную власть²⁹⁷. По смерти мужа жена в браке «cum manu» хотя и объявлялась наследницей имущества его, но только когда не было детей: при детях же она получала только некоторую долю наследства дитяти²⁹⁸. Но и это не давало ей свободы, потому что она не только своим имуществом, но даже своей собственной личностью не могла распоряжаться самостоятельно, а поступала как сама, так и её имущество во власть агнатов – родственников мужа. Агнаты заступали в этом случае на место мужа и распоряжались имуществом жены, как он²⁹⁹. Жена находилась под постоянной опекой и никогда не была признаваема свободной от этой опеки. Присоедините к этому безусловное право мужа на развод, – право, которого была лишена жена; вспомните, что жена не имела права требовать от мужа супружеской верности, какое право имел только муж, – и вы можете представить ту униженность женщины, ту бесправность, на которую она была осуждена в Риме во всё время его политического существования. Не признавая за ней гражданских прав, лишая её даже прав семейных, римские законы, нравы и обычаи довели её до степени рабыни. Так плачевно было положение женщины в Риме.

Не имея прав, женщина естественно лишилась и нравственного достоинства. Рабство унижает достоинство человека и доводит его до низкого уровня, приучает человека к разного рода порокам, хитрости и обману. Потому женщина римская была нравственно искалечена рабством, приучилась к хитрости и порокам. Вследствие этого римляне, не сознавая того, что сами были виной упадка нравственного характера женщин, стали считать их каким-то гнетущим началом, вместилищем всякого рода пороков. Они тяготились даже присутствием своих жен. «Если бы природа позволила нам существовать без женщин, мы были бы свободны от самых несносных спутниц», говорил один оратор перед народом³⁰⁰.

В Греции положение женщины было не лучше. Несмотря на высокую цивилизацию и образованность греков, женщине суждено было играть у них ту же жалкую роль, как и в Риме, потому что основы брака в Греции были те же, что и в Риме. В Греции брак был таким же политическим учреждением, каким был и в Риме, а потому должен был произвести одинаковые действия. Правда, в древние времена в Греции женщина занимала еще сравнительно высокое положение. По замечанию Дёлингера «жена (в древние времена) была подругой мужа, а не рабой его, как в восточных землях Азии. Греки жили здравой благоустроенной политической жизнью единственно потому, что они имели правильную жизнь семейную, основанную на моногамии. Многожёнство им было чуждо; бигамия встречается только в редких случаях; полигамия встречается только у монархов македонского царства, которые запятнали себя восточными обычаями. Потому жены не были содержимы в гареме в заключении и не охранялись евнухами. Положение их было вполне обезопасено законом и обычаями; внутри дома они, как начальницы, распоряжались рабами и детьми»³⁰¹. Но спустя немного времени положение женщины в Греции изменилось к худшему. Полигамия, легкость развода в руках мужа и гражданский характер брака взяли своё. Женщина, униженная в общественном положении и лишённая вследствие этого всякого образования, которое становилось для неё излишним, казалась в глазах мужчин таким существом, которое даже не может составить с ним сообщества. По свидетельству Сократа, муж менее всего был в обществе жены и искал случая поделиться с ней своими интересами³⁰². Вследствие полигамии и развода она была унижена до того, что считалась простым орудием мужа и как раба, лишённая всяких прав, она здесь, как и в Риме, признавалась несовершеннолетней и лишалась права самостоятельно распоряжаться собой и своим имуществом. Когда была девицей, она находилась под опекой отца; выходя замуж, она становилась под опеку мужа; овдовев, переходила под опеку к сыновьям или, за не имением их, к братьям и другим родственникам мужа³⁰³. Она была лишена права свидетельства на суде³⁰⁴; могла распоряжаться своим имуществом только в количестве одной меры пшеницы; могла получать наследство только тогда, когда не было наследников мужского пола; но так как это случалось чрезвычайно редко, то и получение наследства женщиной было исключительным явлением в Греции³⁰⁵. Таково было законодательство Греции, унижающее женщин. Поэты и философы были не менее оскорбительного мнения о женщине. По мысли греческих поэтов, женщина должна находиться в весьма сильном подчинении у мужчины; на последнем лежит право всякого управления и общественных забот; жена должна быть заперта во внутренности дома и исправлять там работы, которые были в глазах мужчины унизительными, рабскими³⁰⁶. Нисколько не выше стояли в этом отношении и философы. Таково же, напр. было мнение величайшего из мыслителей Греции – Аристотеля. Правда, он соглашается допустить различие между женщиной и рабом, однако признаёт, что если женщина и имеет волю, то эта воля лишена права, если она и способна к добродетели, то добродетель её мало отличается от добродетели раба³⁰⁷. В брачном союзе муж есть душа, которой свойственна власть и господство, а жена есть тело, которое должно подчиняться душе³⁰⁸. Муж не только не обязан слушать советов жены, но даже и не должен советоваться с ней, потому что он есть полновластный владыка и господин своей жены³⁰⁹. Кроме того он так должен держать себя относительно своей жены, чтобы она всегда сознавала его господство; власть мужа должна проявляться во всех его отношениях к жене, которая должна отвечать на поступки мужа безропотно рабской покорностью³¹⁰. Платон в своём химерическом представлении об идеальном государстве зашёл еще дальше в этом унижении женщины. Он поставил её на такую низкую степень, что решился предложить всему миру проект об общих женах. Очевидно, что он смотрел на женщину крайне низко; иначе он не дерзнул бы проповедовать таких безнравственных отношений, в которых женщина была низведена в орудие для произведения членов государства. Таким образом, законодательство, поэты и философы Греции были проникнуты одним духом, а именно полным унижением женщины в её естественных, семейных и общественных правах.

Что касается государств Востока, то они в самой глубокой древности славились глубоким порабощением женщины. Здесь господствовал полнейший деспотизм мужчин и рабская подчинённость женщин. Женщины, униженные полигамией, низведены были здесь на гораздо низшую степень, нежели в государствах Запада, в Греции и Риме. На Востоке всюду, куда мы не обратим свой взор, мы видим женщин, обременённых узами рабства, полулюдьми, игрушками похоти мужчин. С детства до смерти они были рабами; никогда воля их не имела значения в глазах мужа и не признавалась законом. Муж не хотел искать в беседе со своей женой случая поделиться с ней своими мыслями и чувствами. Даже само воспитание её ограничивалось одним кормлением и развитием в ней тех свойств, которые должны возбуждать сладострастные похоти мужа. Никакого умственного и нравственного воспитания давать ей не хотели. Все стремились получить как можно больше детей; потому не только все желали, но даже обязывались иметь как можно больше жен, столь много, сколько позволяли средства; всякий богатый человек имел их огромное количество, так что полигамия здесь достигала апогея своей безобразной разнузданности. На женщин, которые оставались дольше известного срока в безбрачии смотрели с крайним презрением. Но и этого мало; их нередко в подобном случае подвергали строгому наказанию. Об общественных правах женщины после этого излишне и говорить. Они не владели ими и не могли владеть при том понятии, какое имело о них языческое общество Востока. Заключённые в гаремах под строгим надзором евнухов, они не могли проникнуть никуда дальше сферы своих гаремов; а здесь смотрели на них как на рабынь, которые должны со страхом и трепетом ожидать прихода своего мужа в это внутреннее отделение дома³¹¹.

Евреи, у которых сохранялось еще воспоминание о первоначальном истинном назначении человека и его спутницы – жены, несмотря на это также не имели надлежащего понятия о личности женщины, о её правах и обязанностях. И здесь положение её было незавидное. Правда, здесь не господствовал крайний деспотизм мужчины: однако женщина всё же не имела надлежащих прав. Если мы станем сравнивать положение женщины у израильтян с её положением у народов языческих, то должны, конечно, признаться, что положение её было несравненно лучше и выше у первых, нежели у последних. Она никогда здесь не рассматривалась только как орудие для произведения детей. Достаточно сравнить само название лиц женского пола у евреев с одной стороны и римлян и греков – с другой, чтобы убедиться в этом. Название лиц женского пола у первых всегда означало тоже, что и название лиц мужского пола и есть только фонетическое или грамматическое изменение последнего для выражения рода³¹². Женщины даже допускались в общество мужчин при таких важных случаях, как слушание закона. Однако этот высокий взгляд на женщину со временем мало-помалу изменялся к худшему; параллельно с увеличением полигамии, увеличивался и деспотизм мужчины на счёт подчинённости женщины. Перед пришествием Христовым он достиг высшей степени, и унижение женщины было доведено до крайности. Несмотря на всё это, положение её было всё же лучше, чем у прочих народов языческого мира³¹³.

Вот краткий очерк состояния женщины до христианства. Всюду слышится стенание женщины под бременем своего бедственного положения, своего угнетения деспотизмом мужа. Только у иудеев её положение представляется сравнительно с более светлой стороны, но и здесь нельзя назвать его завидным.

Явилось христианство, установило новый брачный союз, и женщина заняла своё прежнее, высокое положение; ей были возвращены все те права, которые неотъемлемо принадлежат ей по природе. Христианство своим брачным законодательством возвратило женщине само существенное право, право человеческой личности, которого она не имела ни в Греции, ни в Риме. Возвратив женщине это неотъемлемое право, христианство поставило её в самые лучшие отношения к мужу; оно ограничило беспредельную власть последнего и тем самым распределило между мужчинами и женщинами их области, их обязанности по отношению к семье и обществу. Христианство установило те пределы, которые правильно показывают, где оканчиваются права и обязанности одного пола и начинаются права и обязанности другого пола. В духовно-благодатном царстве, основанном Христом, нет различия между полами. Здесь все равны между собой: все получили одинаковое происхождение, все призваны к нравственному совершенству, освящению и оправданию; всем даны одни и те же благодатные дары, у всех одна и та же конечная цель их бытия, а именно стремление к Богу; по смерти они все должны отдать одинаковый отчёт перед Богом и за одинаковые заслуги получить одинаковые награды на небе³¹⁴. Женщина, если и называется слабым существом, то эта слабость присуща только её телу, а не духу. По душевным качествам женщина совершенно равна мужчине. Если она и уступает ему в одних способностях души, зато превосходит его в других. По своей впечатлительности, она гораздо легче мужчины способна чувствовать то величие благодеяний, которые Бог оказывает роду человеческому; она больше мужчины склонна к благодарности за эти благодеяния. Где мужчина остается холодным зрителем чужих несчастий, скорбей и лишений, там является женщина и приносит утешение несчастным и бедствующим; по мягкости своего сердца и терпению, она реже мужчины падает под бременем тяжких несчастий; она даже более его отличается благочестивым Духом³¹⁵. Златоуст часто любит поставлять женщин в образец мужчинам по нравственной чистоте и святости. «Они превосходят вас, – говорит Златоуст, обращаясь к мужам, – в любви к Спасителю, в целомудрии, в сострадании к несчастным"³¹⁶. Христианская жена, по представлению Отцов и Учителей Церкви, скромна, целомудренна; она тихо и спокойно управляет домом, посещает несчастных и бедных, принимает странников, избегает всяких нечестных зрелищ, посещает усердно храмы³¹⁷.

Таким образом, её существо человеческое нисколько не ниже существа мужчины и потому она должна занять своё почетное место. Однако она не должна приобретать над мужем власти, а должна свободно по своей воле покоряться ему, как своему защитнику на многотрудном поприще жизни. Для этого христианство разделило владения мужа и жены, чтобы они не приходили во взаимное столкновение; каждый в своей области должен исполнять свою службу ревностно, не препятствуя другому. Мужчина, как существо сильное, крепкое, должен заниматься делами внешними, которые требуют силы и присутствия духа и потому не совместимы с физической слабостью женщины. Женщине же отведены дела внутри дома, как более сообразные с её силами и характером. Мужьям Отцы Церкви предоставили публичные собрания, форум, правительственные заботы о делах государства, защиту своего отечества от внешних врагов. Женщина же заведует делами внутри дома, распоряжается слугами, управляет хозяйством, старается запечатлеть здесь тот нравственный характер, каким она сама отличается по представлению Отцов и Учителей Церкви. Муж на это дело не способен: это не по его природе; он не может влиять там, где нужна душа, исполненная религиозно-нравственной теплотой³¹⁸. При таком представлении о нравственном характере женщины, Церковь никогда не хотела подчинять её безусловному деспотизму мужа; она напротив, допускала, что жена может смягчать грубый нрав своего мужа, может при мягкости сердца своего утешить мужа в самых сильных несчастьях³¹⁹. Жена сделалась апостолом своего мужа, ангелом хранителем своих братьев от разных грубых пороков, от которых отвращается женское сердце³²⁰. За этим, презренным и почти лишённым человеческого достоинства язычниками, существом было признано первое место в воспитании детей. На обязанности жены лежит, прежде всего, этот священный долг. Таким образом, женщины были поставлены христианским браком в качестве апостолов, проповедников будущему поколению новых светозарных идей, принесённых в мир Спасителем; они явились исправительницами целого человечества³²¹. Признавая женщину существом человеческим, допуская в ней присутствие таких качеств, которые не присущи мужчине, христианство очень часто даже выводило её из чисто домашних обязанностей и вводило её в круг общественной деятельности. Впрочем, здесь оно ограничивало их участие только известной областью, которая более всего соответствовала их характеру. Женщина отличается состраданием к несчастьям другого; нежному сердцу её более доступно самоотвержение для служения несчастным и бедствующим. Потому-то христианство предложило женщинам именно эту область³²². История христианства представляет нам много образцов той самоотверженности, с какой женщины совершали это служение на пользу и утешение несчастным и бедствующим. Что же касается до других областей общественной деятельности, то женщина должна была здесь уступить своё место мужчине. Общественно-гражданская деятельность всегда считалась не по силам слабой женщине. Притом она только отвлекала бы женщину от её высокой и священной обязанности, а именно воспитания детей. Христианская Церковь всегда неблагосклонно смотрела на вмешательство женщин в общественные дела и управление, она даже не допускала женщин в число служителей своего алтаря и запрещала им проповедовать в общественных собраниях верующих³²³. Женщина, несмотря на всю обширность своих прав, все же должна была подчиняться своему мужу; несмотря на то, что её считали необходимым дополнением мужа, нераздельным с ним существом, Отцы требовали, чтобы жена уважала в лице своего мужа главу. Вследствие этого была бы не согласна с таким взглядом христианства проповедь женщины в общественном собрании верующих; здесь она должна была слушать мужей и от них поучаться. Но это не тот взгляд на женщину, какой на неё имело всё язычество во все времена; здесь не могло быть и речи о том деспотизме мужа, по которому он имел над ней право жизни и смерти; даже за прелюбодеяние он не мог отважиться наказывать её смертью под угрозой строжайшей епитимии³²⁴.

Женщина перестала быть орудием своего мужа; она сделалась гражданкой того царства, которое основал на земле Спаситель. Дарование этих прав женщине христианством не осталось без внимания и на гражданское законодательство. И оно мало-помалу стало бросать грубый взгляд на женщину и проникаться гуманным взглядом христианства. Закон постепенно признавал за ней те естественные права, которыми она должна владеть, как существо человеческое, но в которых ей отказывало язычество. Император Константин в 321 году уничтожил постоянную, продолжающуюся всю жизнь, опеку над женщиной, какая существовала в языческом обществе, и признал её по достижении совершеннолетия равной по правам с мужчиной. Он дал право матери наследовать по смерти своих детей. По смерти Константина мы видим много женщин, которые даже заведовали общественными делами, принимали участие в управлении и принесли много пользы для государства. Возвышенная христианством, женщина сразу почувствовала свои силы и уже не стала смотреть на себя, как на существо, лишённое всякого человеческого достоинства. Постепенно, благодаря духу высокой гуманности христианства, она начала приобретать более и более твёрдый нравственный характер. Так благотворно было действие христианского брака на женщину. Христианство, возвысив брачные узы, тем самым вызвало женщину из глубины её падения в языческом обществе, признало за ней человеческое достоинство, сделало её такой же гражданкой, как и мужчину, отвело ей обширную и важную область – управление домом, поставило её воспитательницей будущего поколения и распространительницей света христианства в будущие роды и века, призвало её даже к отправлению некоторых общественных служений. Благодаря такой перемене, женщина очистила свой характер от тех недостатков и низких пороков, которые всегда служат отличительным признаком рабского сословия и которые заставляли язычников считать сообщество жены тяжким бременем, а жену несносным спутником.

Такая перемена женщиной своего положения и характера нравственной своей личности не могла пройти бесследно для других отношений, не могла не оказать благотворного влияния на другие сферы, так как жизнь женщины связана со всем строем общества столь тесными и неразрывными узами, что малейшее изменение в судьбе и правах женщины непременно влечёт за собой изменение во всём организме общества и государства. Прежде всего, унижение женщины естественно должно было отразиться на нравственном состоянии общества. В язычестве женщина рассматривалась как орудие для достижения государственных целей; брак был учреждением чисто политического свойства. Сначала при строгости нравственных древних правил, когда были часты самопожертвования в пользу государства, когда часто встречались примеры безграничной любви к своему отечеству, тогда действительно и в браке личные интересы приносились в жертву государства, но постепенно личные интересы стали брать верх над интересами государства; на первом плане люди поставили тогда свои интересы и в жертву им стали приносить долг государства. Тогда упало всякое значение брака, вместо него настало всеобщее развращение. Самый безобразный разврат охватил все языческое общество и дошёл перед пришествием Спасителя до такой степени, что не оставалось никакой надежды восстановить человечество. У представителей древнего языческого мира – греков и римлян была крайняя распущенность нравов, распущенность, переходящая всякие границы. До пелопоннесской войны еще мало заметна эта распущенность нравов, но начиная с этого времени и идя прогрессивным путём, разврат перед пришествием Спасителя достиг своих крайних размеров. Прежде грек смотрел на жену, как на орудие для достижения государственных целей; но теперь, при упадке древнего строгого брака, он стал видеть в жене только орудие для удовлетворения своих чувственных инстинктов; теперь ему стало мало одного орудия для своей страсти; чувственность побуждала его идти все далее и далее до последних пределов. Брак был нарушен сожительством с наложницами (конкубинами), число которых постепенно возрастало; жена превратилась в лицо второстепенное; на первом месте стояла наложница, никто не искал общества жены; мужья не стеснялись своих жен и держали в своем доме наложниц.

Женщины, униженные в сожительстве с мужем, хотели свергнуть с себя иго мужей. Они заметили господствующую страсть своего времени, страсть к разного рода удовольствиям, которых мужья искали вне своего дома, не в кругу своей жены. Они воспользовались этой страстью греков того времени, не хотели принадлежать кому-нибудь исключительно, а искали наслаждения со всеми. Для того чтобы успешнее привлекать к себе поклонников, они старались вооружиться знаниями всякого рода: философия, поэзия, музыка были изучаемы ими с жаром; они часто блистали красноречием, между тем как законные жены, загнанные своими мужьями, пали до последней степени невежества. Мужья стремились к публичным женщинам (гетерам), у ног которых они упивались разного рода разговорами о политике и искусстве; около гетеры можно было всегда встретить кружок мужчин, жаждущих насладиться обществом этих львиц греческого общества. Общественное мнение о них было самое плохое, однако это нисколько не препятствовало им привлекать к себе лучших и богатейших граждан. Законные же жены сидели внутри дома; с ними мужья скучали и считали их общество невыносимым. По словам Сократа, никто ни с кем так мало не говорил, как со своей женой; все стремились к гетерам; дело доходило иногда до открытых споров о праве владения известной личностью, принадлежащей к разряду гетер, и подобные споры суд даже не отказывался решать. Так однажды два грека спорили о праве на одну гетеру и для решения этого обратились в судилище. Суд решил, что оба истца имеют право на эту гетеру и потому присудил, чтобы оба они вместе владели ею³²⁵. Для нас это покажется возмутительным, но при тогдашнем упадке нравственности никто и не думал сколько-нибудь возмущаться подобным решением. Все греческое общество стремилось к такому же поклонению гетерам. У ног гетер искали пристанища, искали их ласк такие государственные и высокопоставленные люди, как Перикл, который был полным представителем своего народа. Он был блестящим учёным, любителем наук и художеств, но при всём этом приносил жертву Аспазии. Вследствие такого завидного положения гетер, их число чрезвычайно увеличилось. Особенно в Спарте разврат гетер дошел до невероятной степени. Там существовал даже храм Афродиты, куда постоянно стекались эти развратные женщины, так что между самими язычниками спартанцы славились распущенностью нравов. Для гетер богатые греки тратили всё своё состояние; около гетер они предавались той роскоши, которая заставляла их пускать в ход последнее имущество, чтобы удовлетворить чудовищным прихотям гетеры. Какая могла быть нравственность, какое могло быть семейное счастье при таком безумном господстве гетер? Законные жены, обременённые узами рабства, влачили свои дни внутри своего гинекея.

Взгляд на жену упал вследствие этого еще более. На брак стали смотреть как на средство приобретения себе жены. Это вызвало частое похищение женщин, насладившись которыми, мужья отпускали их от себя, благодаря легкости развода. Общество смотрело на это не как на отвратительное преступление, а напротив как на смелое удальство, как на отличие мужчины. Сам закон относился к этому снисходительно. Закон считал это маловажным проступком и потому взыскивал с виновных только незначительную пеню³²⁶. Это обуславливалось взглядом на женщину. Язычество лишило женщину человеческого достоинства и смотрело на неё как на постоянную собственность мужчины. Вследствие такого взгляда, на дочь смотрели как на собственность отца, а на похитителя её как на похитителя чужой собственности. Благодаря такому взгляду общества и снисходительности законов, похищение женщин увеличилось до крайней степени. Это похищение служило пищей жаждущих разврата и падких до чувственных удовольствий греков. Похитив женщину, грек наслаждался ею до тех пор пока хотел; но лишь только она наскучила ему, он прогонял её от себя, и это не оставляло никакого позорного пятна на женщине³²⁷.

Этого мало; разврата не могли удовлетворить ни конкубины, ни гетеры, ни похищение женщин; потребовались женщины, которые предлагали бы свои ласки каждому желающему и, благодаря развращенности женщин, эти личности явились и быстро распространились по всей Греции; число публичных домов возрастало в Греции ежедневно до невероятности. Эти приюты разврата были местами постоянных собраний развратных греков; сюда шёл старик и юноша, бедный и богач, и все по мере сил своих старались тратить здесь последнюю долю своего нравственного чувства, последнюю долю любви к семье и дому. Публичные дома в Греции появились очень рано. Они существовали еще до Солона, а этот законодатель даже признал их существование дозволенным законами и наложил на них подать, которую он употребил на сооружение храма Венеры³²⁸. После его смерти афиняне находили себя вынужденными постоянно признавать законность существования этих домов; они обложили их податью³²⁹.

Одно нарушение законов природы и нравственности влечёт за собой и другие. Греки, унизив женщину до последней степени, считая её не дополнением существа мужчины, а орудием его похоти, через это впали в новый порок – противоестественный разврат. В самом деле, если женщина есть только орудие для удовлетворения чувственных страстей мужчины, то от чего же грек не мог дозволить себе этого удовлетворения с другим полом, или вообще противоестественно. Вследствие упадка женщины и нравственности, противоестественный порок был распространён в греческой жизни до чрезмерной степени: всякий считал себя вправе предаться этому пороку при первом удобном случае. Сколько бы мы не увеличивали области господства этого презренного порока, мы всё же бы сказали мало о его распространении в Греции. А между тем никто из греков не думал возмущаться этим пороком. Мало того; поэты и философы, Платон, Сократ и Аристотель, оправдали это преступление против нравственности и против природы; даже во всей литературе Греции нельзя найти писателя, который вооружался бы против этого порока. В поэтических произведениях греков постоянно выводится на сцену любовь к мальчикам и ей даже даётся преимущество перед любовью к женщине. Само законодательство не противодействовало этому пороку. Солон запретил наслаждение с мальчиками только рабам, а свободным позволил. Таким образом, одно из преимуществ свободного гражданина состояло в том, что он мог под покровительством закона свободно предаваться этой гнусной страсти к мальчикам³³⁰. До такой степени дошел упадок нравственности греков, так сильно притупилось их нравственное чувство, что такой гнусный противоестественный порок совершался вполне открыто.

Такое развращение нравов у греков было всеобщее; не было ни одной личности, стоявшей выше бывшего тогда низкого уровня нравственности греков. Учёные мыслители и философы Греции все были заражены тем же духом всеобщего развращения. Преследуя те или другие недостатки общественной жизни греков, они не нападали на эту развращённость граждан. Они даже проводили в своих сочинениях развратные идеи, которые должны были сами внести заразу в общество и нередко имели целью оправдать разврат путем литературы. Дело дошло до того, что мужья стали запрещать своими женам читать произведения греческих поэтов³³¹. Должно быть хороши были мысли этих поэтов, если даже развращённые мужья считали их вредными для нравственности своих жен. Достаточно припомнить тот нарушающий всякое нравственное чувство идеал, который построил Платон для своего образцового государства, а именно общение жён, чтобы убедиться в том, что учёные греки стояли не выше массы в нравственном отношении.

Жены также не оставались в долгу у мужей. Смотря на ту свободу, которая была предоставлена гетерам, они стремились достигнуть этой свободы через эмансипацию. Их нисколько не привлекала к дому ни семья, ни воспитание детей. Детей они отдавали на попечение рабов, а сами предавались распутству, роскоши и разного рода увеселениям. Таким образом, мужья и жены старались превзойти друг друга в разврате и пороках. Таково было нравственное состояние Греции перед пришествием Спасителя.

Рим представляет не лучшую картину в нравственном отношении. Те же самые пороки, которые существовали в греческом обществе, бросаются в глаза и здесь. Наложничество (конкубинат) и здесь, как в Греции, было доведено до последней степени; наложницы жили рядом с законными женами и закон был не в силах противиться этому злу.

Закон нашёлся вынужденным признать за наложницами право на существование, только ограничил их число, не позволив гражданину иметь больше одной при законной жене. Общественное мнение смотрело без всякого смущения на этот факт. Были даже такие римляне, которые на надгробных камнях рядом с именем жены выставляли имя наложницы³³². Публичные женщины были также очень распространены в Риме; римляне стремились к обществу этих женщин со всей необузданностью развратных людей. В актах христианских мучеников мы встречаем беспрерывные примеры того, что судьи приговаривали мучениц-христианок к помещению в домах терпимости, чтобы лишить их девства³³³. Хуже этого развратного взгляда на женщину и отношений между полами нельзя ничего представить. Здесь от лица закона женщины приносятся в жертву развратным наклонностям римского общества. Жажда чувственных наслаждений заставляла римлян похищать и насиловать чужих жён и девиц. Это случалось так часто, что, кажется, никакое преступление в Риме не повторялось чаще похищения и насилия девиц. Что же предпринимает против этого римский закон? Почти ничего. Правда, он по-видимому очень строго относился к этому делу, предоставив похищенной и изнасилованной женщине право требовать смерти своего похитителя или требовать, чтобы похититель загладил свой проступок браком с нею³³⁴. Что может более покровительствовать разврату? Наказание преступления предоставлено женщине, которая при развращённости общества весьма часто сама была участницей в своём похищении и соглашалась на разврат с мужчиной.

Такое состояние общества окончательно деморализовало женщину, – ту половину человеческого рода, на которой лежит великая задача воспитания детей и нравственного улучшения человечества. Видя со стороны мужчины такое нарушение нравственности и верности брачному союзу, женщины и сами старались завладеть тем же правом. Римский закон не наказывал мужчину за сношение с развратной женщиной. Для того чтобы приобрести себе подобную свободу и право предаваться своим порочным наклонностям, жёны даже самых знатных римлян старались переходить в число распутных публичных женщин. Между тем как мужья предавались разврату в публичных домах, их жены дома делали то же самое, окружали себя любовниками, тратили громадные суммы на предметы роскоши, занимались развратными историями. Ничего не было порочного и низкого, чего бы они не позволили себе³³⁵. Целомудренность женщин была так редка, что получить целомудренную жену считалось необыкновенным делом³³⁶.

Вот до чего довел язычество его брак своей полигамией и разводом! Вот какое зрелище разврата представляет языческое общество, где женщина была унижена до степени бессловесного существа! Начиная с императора и кончая последним подданным римского государства, все до одного заразились этой атмосферой, наполненной миазмами разврата. Не было уже ни семейных уз, ни святости брачного союза, ни верности супругов, ни целомудрия девиц, ни стыдливости жен. Всё это греческое и римское общество принесло в жертву разврату и разнузданности страстей. Вот как характеризует язычество Дёллингер: «унижение женщины, презрение брака, нарушение супружеской верности, отвращение от детей из эгоизма и разврата, сопровождаемое преступлениями, легкость развода и вторичных браков, неестественный порок, публичное бесстыдство, унижение бесчисленных классов людей до степени презренных орудий похоти, – все эти нравственные пороки в совокупности господствовали на всём пространстве и были причиной обезлюдения целых провинций»³³⁷.

Не представляет утешительного зрелища и народ еврейский в эпоху перед появлением христианства. Правда, здесь никогда нравственные пороки не доходили до таких широких размеров, как у греков и римлян, но полигамия и развод, допущенные законом, сильно поколебали нравственные основы жизни. У евреев было велико нравственное развращение. Вследствие полигамии и развода еврей привык смотреть на женщину очень низко. Брачная верность и прочность брачного союза сделались крайне шаткими. По свидетельству современников еврей отличался своей чувственностью до такой степени, что увидев красивую женщину, он не мог удержаться, чтобы не увести её³³⁸.

Таким образом, когда явилось христианство, мир представлял ужасное зрелище нравственного упадка и разврата. Новое законоположение о браке, возвышение его, дарование женщине тех прав, которые ей принадлежат по природе, восстановляет этот мир, погрязший в разврате. Христианство никак не могло сносить, чтобы супружество было оскорбляемо и унижаемо наложничеством; наложничество было не совместимо с той высокой святостью и чистотою брака, какой требует христианство. Наложничество нарушало то безусловное единство брачных уз, какое требуется от христианского брака. Наложницы постепенно были изгнаны. Впрочем, они ещё существовали в первые века христианства и даже законы христианских императоров признавали их существование, хотя и с большими ограничениями. Это была дань тому остатку развращенных нравов, которыми запятнало себя языческое общество. Но наконец, христианские понятия о браке успели сильно проникнуть в общество и изгнать оттуда этот остаток грубого и безнравственного язычества. Похищение и растление жён, столь частое в язычестве, потерпело в христианстве значительное сокращение и даже уничтожение. Как в язычестве похищение случалось каждый день, так, напротив, в христианстве на него смотрели, как на редкость и стремились даже уничтожить совершенно. Одно то уже, что император Константин нашёл возможным наказывать это преступление смертной казнью³³⁹, показывает, что оно почти не существовало в христианстве. Как бы мог быть приложен этот закон к практике, если бы и в христианский период государства, это преступление повторялось столь же часто, как и в языческий. Закон остался бы без применения, потому что по строгости его нельзя было бы применить его к столь распространенному пороку. Публичный разврат также уменьшился до такой степени, что император Феодосий II хотел запретить и уничтожить все публичные дома, в чём ему помогал Флоренций, – один богатый правитель. Так как публичные дома доставляли государству огромные доходы и, след., с закрытием их государство потерпело бы значительный урон, то правитель предложил свои услуги и имущество для покрытия государственных потерь, происходящих от закрытия этих домов³⁴⁰. Правда, попытка императора Феодосия не удалась и публичные дома ещё существовали, но уже одно намерение императора показывает, что разврат очень уменьшился, так что показалось возможным прекратить его совершенно. А благородный пример Флоренция свидетельствует, что взгляд христиан на разврат быль совершенно иной, нежели у язычников. Как язычники не считали разврат и преступлением, так напротив, христиане отвращались от него, как от гнусного порока. Находились люди, как напр. вышеупомянутый Флоренций, которые не щадили даже собственного имущества, чтобы только других предотвратить от разврата. История христианства представляет нам много высоконравственных личностей, о каких не знало язычество, по крайней мере, в этом отношении. Целомудрие считалось столь священным в глазах христиан, что они соглашались скорее умереть, нежели лишиться его. В актах мучеников можно видеть, что даже язычники сознавали, как высоко христианские жены ценили своё целомудрие. Потому, когда никакие пытки и мучения не могли принудить их отречься от Христа, судьи отправляли их в публичные дома; и это было для них самым жестоким мучением. Они соглашались лучше перенести смерть, нежели идти в эти дома и лишиться девственности. Нарушение супружеской верности было также чрезвычайно редко в христианстве, так как император Константин нашёл возможным это редкое, но вместе с тем постыдное в глазах христианина, преступление наказывать смертью³⁴¹. Христианские апологеты осмеливались говорить в глаза язычникам, что языческое общество достигло крайней степени развращения, между тем как христиане всем известны чистотою своей нравственности. На это язычники ничего не могли сказать, потому что факты, свидетельствующие о высокой нравственной чистоте христиан, были налицо. Самая даже роскошь и безумная трата имущества и денег, которые были доведены в язычестве до крайней степени, особенно перед пришествием Спасителя, в христианстве быстро начали уменьшаться. В христианстве женщина, сознавши своё человеческое достоинство, сознавши, что не в том состоит её назначение, чтобы быть игрушкою мужчины, естественно должна была оставить эту безумную роскошь, употребляла своё имение на дела благотворительности и сама себя посвящала на служение ближним. Действительно в первые века христианского общества мы видим как богатые женщины жертвуют всем своим имуществом, чтобы помочь бедным и страждущим, не думая тратить его, как тратили языческие жёны. Таким образом, нравственная чистота служила первым отличием христиан, мужчин и женщин; презрение к пороку и желание лучше умереть, чем сделать преступление против девства или супружеской верности – все эти черты нравственного характера появились только со времени Христа. Язычество представляет совершенный контраст этой нравственной чистоты и святости; иудейство стояло также на низкой степени в нравственном отношении.

Чем же объяснить этот переворот в нравственном мире? Главная причина этого конечно заключается в тех понятиях, какие христианство сообщило о браке. Оно сделало брак союзом душ, союзом столь же священным и нерасторжимым, как священ союз Христа с Церковью. Здесь не должно быть нарушения супружеской верности, потому что брак свят, как святость составляет конечную цель союза Христа с Церковью; супруги должны быть единым телом. При таком высоком нравственном характере брака, непременно должно было уничтожиться то беспрестанное нарушение брачных уз, какое мы видели в язычестве, где брак был простым гражданским учреждением. Притом христианство, возвысив женщину, тем самым возвысило и брак. Женщина признана таким же человеческим существом, как и мужчина. Потому она уже не могла быть рассматриваема как орудие, назначенное для удовлетворения похотей мужчины. Загнанная в язычестве, она легко поддавалась всякому порыву своих чувственных страстей; между тем как возвышенная в христианстве, она получила нравственную твёрдость, так как ей самой нужно было заботиться о своём положении в Церкви. Женщина, окрепшая нравственно, уже не могла быть увлечена в бездну разврата. Известен неизменный закон природы, что если человек находится в состоянии рабства, то его нравственная природа искажается и обезображивается, нравственный характер падает; напротив, чем более получает человек законной свободы, тем выше его нравственная природа. То же испытала на себе и женщина. В язычестве она была унижена, а потому развращена и нравственно искажена; в христианстве она получила человеческие права, возвысилась и, потому её нравственный образ достиг совершенно неизвестной язычеству нравственной высоты.

Установление правильного брака и восстановление женщины отразилось и на семейной жизни не только супругов, но и всех членов семейства. В язычестве при понятии о браке, как гражданском учреждении, не могло быть и речи о семье, в том смысле этого слова, какой придало ему христианство. Конечно и в древние времена, до христианства, была семья; без семьи не может быть человеческого общества, потому что семья не есть что-нибудь искусственное, созданное тем или другим законодательством, а есть прирождённая человечеству форма жизни. Вследствие этого везде, где бы ни находился человек, мы находим семью. Этот закон вложен в человека Самим Творцом... Но постепенно эта естественная форма жизни искажалась вследствие повреждения и уничтожения тех чувств, которые служат основой семейной жизни. При том браке, какой существовал в язычестве, семья потеряла свою основу. Брак имел чисто гражданский, общественный характер; здесь преследовались чисто политические интересы. Могла ли быть при таком взгляде на брак любовь между супругами, которая служит основой семейства. Гражданский характер брака совершенно не допускал этой любви. Притом полигамия и развод успели бы уничтожить эту основу, если бы и могла сохраниться некоторая слабая тень её в языческом обществе. Мы видим, что семья в язычестве в этом отношении все более и более слабеет; любовь между супругами признаётся излишнею и супружество доводится до степени обязательного гражданского долга; порча нравов прекращает это самопожертвование в пользу государства; супружество падает; браки становятся день от дня реже и реже; никто не хочет брать на себя этого бремени, никто не желает приносить в пользу государства своих естественных наклонностей и влечения сердца. Все пришли к заключению, что им гораздо удобнее и выгоднее пользоваться сожитием вне брачного союза. При таком взгляде на брак, как на гражданское учреждение, при господстве эгоистических интересов, никто не хотел уже довольствоваться одними брачными узами. Разврат потребовал постоянного расторжения супружеских союзов. Сначала мужья, как деспотические владыки, пользовались этим правом, потом и жены присвоили его себе. Дело дошло до того, что, по словам одного сатирика, жёны считали года свои не по числу консулов, как велось в древние времена, а по числу своих мужей. Тесная связь, любовь супругов, которая должна составлять основу семьи, была совершенно уничтожена в язычестве. Ничто не привлекало молодого человека к домашнему очагу, который должен быть источником тихого семейного счастья; все бежали от супружества, как от тяжкого бремени; все стремились сбросить с себя эти оковы. Всё это зависало от того понятия, какое язычество составило о брачном союзе. Гражданский характер брака уничтожил все связи, которые соединяют семью, служат основой её. Какие меры предложило язычество миру для поправления этого зла? Как думали язычники удержать семью от её конечной гибели? Какое средство они измыслили, чтобы мужа привлечь к жене и жену к мужу и тем остановить распространившееся отвращение мужчин к семейной жизни? Язычество предлагало меры гражданские. Брак по понятию язычников был обязанностью в отношении государства; потому государство и должно регулировать брачный союз; оно должно побуждать к браку наградами и наказывать отвращение от него различными пенями. Так действительно и было. Император Август, который в годы юности был проникнут духом своего времени и своего народа, под старость окинул взглядом всё современное ему общество и ужаснулся, увидев, что целые провинции обезлюдели вследствие отвращения его подданных от семейной жизни. Для того, чтобы восстановить семью, он полагает награды тем, которые вступали в супружество, и наказывает тех, которые оставались вне брака. Конечно, язычество ничего не могло принимать лучшего, не изменяя взгляда на брак, как гражданское учреждение. К несчастью все старания этого императора остались тщетными: наклонность к безбрачной жизни распространялась с каждым днём; молодые люди того времени соглашались лучше понести наказание, положенное в законе за безбрачие, нежели обязать себя этими узами. Семья распадалась от недостатка самого существенного элемента, именно супружеской любви, – любви, которой язычество не требовало и даже не знало.

Кроме любви мужа к жене и жены к мужу в число элементов, составляющих основание семьи, входит любовь родителей к детям и детей к родителям, так как брак имеет целью нарождение нового поколения и воспитание его. Этой любви в язычестве также не существовало. Языческий брак, как государственное учреждение, имел целью рождение и воспитание детей, как только граждан, а не как индивидуумов, не как человеческих существ. Потому отец, как глава семьи, обязывался доставлять государству как можно больше граждан и как можно лучших. Все личные симпатии к детям здесь должны были уступить место суровой необходимости рождать и воспитывать новых граждан. При таком взгляде на цель брака, в основе отношений отца к сыну, конечно, не могла лежать любовь, а должен быть положен страх перед отцом, как грозным владыкой. Отец смотрел на своих детей, как на что-то чуждое для него; он должен был преследовать одну цель – дать государству сильных граждан; он имел безграничное право жизни и смерти над своими детьми. Часто отец приносил свою любовь к детям в жертву государству, для которого он и вступал в супружество. Рим представляет нашим глазам Манлия Торквата и Кассия, которые убили своих детей для республики. Они были сынами своего времени и потому римляне не только не содрогались от такой жестокости, а напротив, питали к ним чувство уважения за такое пожертвование своими интересами для пользы государства. До такой жестокости доходила отцовская власть³⁴².

Кроме лишения жизни своих детей отец мог продать их в рабство, и никто не имел права удерживать его от этого намерения. Отец имел право женить своего сына; и само правительство вмешивалось в семейную жизнь и окончательно убивало все её живые силы. При браке, как государственном учреждении, было естественно, что само правительство имело строгий надзор над семьёю, уничтожая священные узы любви, которые соединяют детей с родителями. Древность дороже всего ценила в гражданине физическую силу и ловкость; потому и государство имело целью преследовать в детях именно эти качества. Дети, слабые, больные и уроды ему были не нужны; потому оно требовало, чтобы отцы без пощады убивали подобных детей или выбрасывали их вон³⁴³. Мы находим в язычестве этот обычай общераспространённым; не одна только Спарта прославилась им, и Рим запятнал себя этим варварством. Привыкши к этому варварскому обычаю, отцы уже не гнушались распространять его ещё дальше. Бедные родители, желая освободиться от воспитания детей, выбрасывали их на произвол судьбы; дети делались жертвами голода или зверей. И не одни бедные родители прибегали к этому средству избавляться от своих детей, и богатые часто пользовались им. Для того, чтобы освободиться от плодов прелюбодеяния, они выбрасывали эти несчастные жертвы своего распутства³⁴⁴. Часто родители, желая скрыть свои преступные связи или просто не желая иметь детей, умерщвляли их ещё прежде, нежели они появлялись на свет. Это вытравление детей в утробе матери с каждым днём принимало более и более широкие размеры. Перед Рождеством Христовым оно особенно сильно было распространено. Законы не думали полагать конец этому преступлению, потому что с точки зрения язычников отец, как неограниченный властелин жизни и смерти своего дитяти, мог умертвить его законно как до рождения его, так и после его рождения. У отца кроме этого было ещё средство сбыть с рук дитя, которое воспитывать он не желал,  – он мог не признать его своим. По римским законам и обычаям дитя по рождению приносили к отцу и, если он признавал дитя своим, то обязывался воспитывать его; если же нет, то дитя немедленно выбрасывалось на произвол судьбы³⁴⁵. Таким образом, отцовская власть в язычестве преступала всякие границы человечности; здесь деспотизм проявлялся во всём своём безобразном виде. Грубее этого деспотизма ничего нельзя представить. Убить собственное дитя или выбросить его на произвол судьбы – и это считалось законным и согласным с человеколюбием! Даже образованные люди своего времени, языческие философы, и те не думали возражать против этого жестокого деспотизма отцовской власти. Мало того, они напрягали весь свой ум, чтобы оправдать эту зверскую свирепость, эту бессердечную жестокость отца³⁴⁶.

Могло ли после этого существовать у язычников семейство в том смысле, в каком мы его понимаем? Конечно нет; у язычников не было подобного семейства. Римская «familia» не есть даже и семья. Основами этой «familia» были не брачные отношения, её соединяла узами не любовь между супругами, между родителями и детьми и между родственниками, а деспотическая власть мужа над женой, отца над детьми, словом – деспотизм paterfamilias. Потому сын эмансипированный не принадлежал к семье и даже не наследовал имущества отца без завещания; напротив, посторонний человек, принятый посредством усыновления, принадлежал к семейству³⁴⁷. Это деспотическое начало, лежащее в основе родственных отношений, и было причиною упадка семьи. При недостатке любви между супругами, брак упал до последней степени; при недостатке родственной любви, власть отца перешла границы умеренности и превратилась в один грубый, жестокий деспотизм. Личность сына была уничтожена и сливалась с личностью отца, который составлял в семействе всё, или лучше сказать, был единственною личностью в семье.

Христианство произвело здесь громадный переворот. Оно объявило, что брак может существовать только при любви между супругами, любви столь высокой и чистой, какая существует между Христом и Церковью. Признав, что женщина есть личность, имеющая человеческое достоинство такое, какое и муж, христианство тем самым уничтожило деспотизм мужа. Брак христианский имеет своею целью воспитание детей, которые, родясь от такого брака, уже с самого рождения призываются быть членами царства Христова на земле и суть личности такие же, как и родители их. Этим христианство ограничило отцовскую власть и уничтожило право лишать жизни своих детей. Никто не может лишать жизни дитя, которое есть творение Божие; родители обязываются самим браком воспитывать детей для Церкви, а не умерщвлять их по своему произволу. Таким образом, христианство, поставив требованием супружеских отношений любовь, должно было уничтожить древний деспотизм отцовской власти. Оно уже не могло хладнокровно смотреть на языческую жестокость нравов в отношении права на жизнь и смерть, – права, которое принадлежало отцу над детьми. Христианские учителя с самых первых времён старались отнять у отцов это жестокое и зверское право. Ничто так сильно не оскорбляло их гуманного чувства как эта неестественная жестокость и притом жестокость со стороны тех лиц, которые больше всех должны любить, потому что дети суть плоть и кровь отца³⁴⁸. Отцы должны были переменить свой взгляд на детей и представлять их своею плотью, которую они должны любить, а не показывать на ней опыты своего жестокого и грубого деспотизма. Вот почему человечество с принятием христианства должно было с ужасом отвращаться и отвращалось от права отца на жизнь и смерть своих детей. Законодательство также подтвердило этот всеобщий взгляд христиан и отняло у отцов это старинное право³⁴⁹.

Таким образом, благодаря христианству, было восстановлено семейство, бывшее на развалинах у язычников. Конечно, было много причин, которые способствовали восстановлению семьи, разрушенной язычеством; но нет сомнения, что самою главною причиною было восстановление брака и утверждение его на других основаниях, нежели какие были в язычестве.

Не трудно убедиться, что восстановление семьи имело самое благотворное влияние и на воспитание детей, и на просвещение целого человечества: семейное воспитание есть корень цивилизации. Если язычество разрушило семью то, само собой разумеется, что у него не могло быть и надлежащего семейного воспитания. Воспитание семейное пало и тем самым целое человечество было обречено в жертву невежеству и грубости, которые могут быть уничтожены единственно семейным воспитанием человека. Брак был лишён в язычестве характера индивидуальности; все цели брака заключались не в супругах, состоящих в браке, а в государстве. Вступающие в брак должны были смотреть на своё дело, как на долг, которым они обязаны государству; через брак они должны были дать государству новых членов. Государство обязывало супругов именно это и иметь в виду с самого первого момента своего супружества и заботиться об этом больше всего. Смотря на брак, как на гражданскую обязанность, государство естественно, прежде всего, должно было взять под свой присмотр детей, как своих новых граждан. Вот причина, почему в язычестве государство берёт на себя обязанность воспитания, не предоставляя её родителям. Семейного характера воспитания в язычестве не существовало; государство с самого первого момента жизни дитяти старалось регулировать его воспитание. Особенно государственный характер воспитания выразился во всей своей силе в Спарте. Даже самые образованные люди в язычестве не сознавали всего вреда и опасности от такой постановки воспитания и от такого государственного его характера. Платон в своём идеальном государстве хотел, чтобы дети немедленно после рождения отдавались правительству, так чтобы мать даже не знала своего дитяти³⁵⁰. Аристотель был почти такого же мнения об этом предмете, хотя и не доходил до крайности платоновского воспитания³⁵¹. Язычество не могло допустить семейного воспитания. Правда, на практике не всегда строго соблюдался этот государственный идеал воспитания, а давали право родителям под надзором государства заниматься воспитанием своих детей; но от этого воспитание выигрывает очень мало. Отец, смотря на сына, как на нового члена государства, стремился развить в нём те способности, которые, прежде всего, необходимы для гражданина, а не для человека вообще. Характер воспитания был чисто государственный; развивали в дитяти физические силы и ловкость, сообщали ему знание законов и учили прилагать их к практике, но не заботились о воспитании в тесном смысле этого слова, не старались развить в дитяти тех сил и способностей духа, которые необходимы для него, как для человека. Потому мы не ошибёмся, если скажем, что в язычестве не было воспитания, а было одно только образование с государственным характером. При потере браком индивидуальности, вследствие его государственного характера, и дети – плоды брака стали рассматриваться именно с этой государственной точки зрения; не было надобности воспитывать их как людей, нужно было образовывать их, как членов государства. Если само государство не занималось образованием, то предоставляло отцу развивать в дитяти те стороны, какие нужны для государственной жизни, – отцу, как представителю власти государства в семье. Мать была совершенно устранена от воспитания детей. Впрочем, она едва ли и могла воспитывать дитя. Загнанная, лишённая человеческого достоинства в язычестве и вследствие этого нравственно надломленная и искалеченная, мать не могла быть хорошей воспитательницей своих детей, не могла им сообщить того высокого нравственного элемента, какой требуется от воспитателя. Притом и само государство не могло смотреть одобрительно на женщин – воспитательниц. Государство, основанное на грубой физической силе, требовало её и от воспитателя, как необходимую принадлежность. Оно никак не могло согласиться допустить до воспитания мать – представительницу мягкости характера и женственности, как противовес грубости мужчины. Потому в язычестве мы не находим матерей, воспитывающих своих детей. Когда же нравы развратились в Риме и вообще во всём язычестве, то родители и сами, независимо от взгляда и целей государства, стремились сбросить с себя бремя воспитания детей, – обязанность, которую налагает на них брак. Они всеми мерами старались освободиться от этого бремени, предоставляя воспитание детей рабам. Этого ещё мало; даже из среды самих рабов они выбирали для воспитания детей менее способных, потому что более способные нужны были для обработки полей и вообще для отправления хозяйственных работ³⁵². Таким образом, воспитание дошло до степени самого низкого и последнего ремесла, исполняемого рабами.

Если таково было воспитание сыновей, то воспитание дочерей было ещё хуже. С детства предназначаемые быть игрушкою страстей мужа, девицы с ранних пор только и могли слышать наставления, как развить в себе те качества, которые соответствовали этой цели. Притом женщина со дня рождения и до самой смерти признавалась существом несовершеннолетним; ей суждено было находиться в вечном деспотизме отца и мужа. При таком положении женщины, прежде всего заботились приучить её безропотно покоряться своей суровой доле и смиренно переносить разного рода притеснения и обиды, т. е. с самого дня её рождения родители направляли все свои усилия к тому, чтобы заглушить в дочери всякое чувство человеческого достоинства.

Такая постановка воспитания не замедлила принести свои горькие плоды. Дитя, с детства не получая никакого развития главных способностей души, которые, отличают человека от животных, теряло своё человеческое достоинство. Так как родители нимало не заботились о нравственном воспитании своих детей, поставляя на место нравственности одни гражданская добродетели, то поколение за поколением постоянно грубело и нравственно упадало, и наконец, около Рождества Христова, как мы уже видели, нравственность упала до такой степени, что люди уже не находили никаких средств поправить дело. Образование в язычестве состояло только в развитии гражданских добродетелей. Когда же эти добродетели пали, люди оказались без всяких нравственных принципов, лишённые всякой нравственной точки опоры. Всеобщее развращение и нравственный упадок человечества были неизбежными следствиями отсутствия надлежащего воспитания. Презрение к труду, презрение к самой жизни, непомерная роскошь, отвращение от семейной жизни, исключительное преобладание эгоистических интересов и всеобщий разврат  – вот те неизбежные последствия, которые повлекло за собой отсутствие воспитания в язычестве. Что же сделало христианство? Оно установило брак с целью воспитания детей, чтобы они были членами царства Божия на земле; оно изменило гражданский характер воспитания, какой был в язычестве, а вместо этого предоставило родителям священное право самим воспитывать своих детей, чтобы приготовить из них, прежде всего слуг Божиих и сделать их гражданами вечного царства. Христианство учило, что гражданские добродетели, науки и искусства не приведут ни к чему доброму, не принесут никакой пользы, если основы жизни будут нам неизвестны, если мы будем чужды тех целей, какие начертаны в самом нашем существе. Потому христианство требовало, прежде всего, развития личности и человеческого достоинства, чтобы на этом, как на базисе, человек мог основать всё своё знание, всю свою деятельность. Развращение общества, упадок языческого мира Отцы и Учителя Церкви видели именно в том, что было потеряно при воспитании из виду высшее назначение человека и забыта его конечная цель³⁵³. При таком взгляде на воспитание, Учителя Церкви увещевали родителей не предоставлять этого важного дела рабам, а обязывали их самих заниматься этим, потому что в доверии этого дела рабам они видели причину нравственного растления целого человечества³⁵⁴. Обязательность воспитания особенно возлагается на мать. Её первою обязанностью Учителя Церкви считали именно воспитание³⁵⁵. Благодаря этому история христианства представляет нам примеры многих знаменитых матерей – воспитательниц, напр. Нонну – мать Григория Назианзина, Монику – мать Августина, Анфису – мать Златоуста. Таким образом, мать сделалась рассадником возрождения человечества. Христианский брак послужил не только средством к размножению рода человеческого, но и орудием к духовному возрождению человечества. Новейшая цивилизация, гордящаяся своими познаниями, есть плод этого прекрасного учреждения. Среди язычества начало вырождаться всякое образование, всё истинно прекрасное и высокое в нём прекратилось, все жизненные силы просвещения исчезли. Явилось христианство, изменило воспитание, дало ему другое направление, положило новые основы, – и человечество пошло снова быстрыми шагами вперед.

Изменивши человечество через новую постановку воспитания, христианство тем самым положило крепкую основу и для государственной жизни. Язычество стремилось к этой государственной жизни, как к своей цели, и в корень уничтожило её; христианство поставило целью индивидуальное перерождение человека и тем возвысило силы государства. Христианство, положивши в основе брака личность вместо языческой государственной обязанности, способствовало возвышению каждого отдельного человека. Брак есть основа общественной жизни и потому христианство, возвысив брак, тем самым возвысило и общество и государство. Какое печальное зрелище представляло язычество перед пришествием Спасителя! Всюду распространившееся отвращение от брачной жизни, истребление своих детей, чтобы не воспитывать их, – все это в совокупности довело состояние язычества до самой крайней степени упадка: целые провинции опустели, потому что народонаселение с каждым днём все больше и больше вымирало; поля оставались невозделанными, потому что некому было возделывать их; распространившаяся апатия и презрение к труду завершали общественное бедствие. Напрасны были усилия Августа и других императоров хотя сколько-нибудь поправить беду³⁵⁶. Отчего же это произошло? Главным образом от упадка брачного института. Когда брак потерял значение государственного долга, когда в нём стали искать только удовлетворения своим чувственным наклонностям и страстям, тогда естественно должен был упасть законный брак; его избегали, потому что считали лучшим для себя жить вне брака. Целью брака в язычестве было рождать новых граждан, следовательно, цель государственная. Когда человечество развратилось, оно стало тяготиться этим служением государству; мужья старались сбыть с рук этих слабых существ. Следствием этого было обезлюдение целых провинций и недостаток рабочих сил.

Христианство, установив правильное понятие о браке, возвысив и освятив отношения между супругами, тем самым способствовало возвышению брачной жизни в глазах общества. Браку были сообщены новые силы и он снова стал привлекать к себе вместо того, чтобы отталкивать, так как он имел высокую и священную цель, а не удовлетворение одной лишь чувственной похоти. Благодаря всему этому начинает возрождаться общественная жизнь; снова был дан толчок деятельности, снова были возбуждены силы, находящиеся в язычестве в состоянии сна и бездеятельности. Новейшая цивилизация, процветание наук, искусств и наконец, гуманные идеи суть плоды христианства. Если бы не явилось христианство, всё это умерло бы среди погибающего язычества при самом начале. Правда, теперь трудно и не с первого взгляда можно увидеть, что всем этим мы обязаны христианству, потому что мы родились в нём и воспитались под его влиянием. Все гуманные идеи, которые оно проповедует, кажутся нам совершенно естественными, прирождёнными человеку; кажется, что мы получаем их и доходим до них сами собой; но если так на самом деле, то почему же язычество не могло возвыситься до этих гуманных идей, которыми гордится современное человечество? И там была своего рода наука и образованность, но всё же язычество было чуждо гуманных идей. Торговля и ремёсла своим высоким состоянием также обязаны христианству. Оно восстановило индивидуум, дало ему новые силы трудиться и человечество снова принялось за труд и быстро пошло вперёд, между тем как языческий мир перед пришествием Спасителя шёл быстрым шагом назад, к первоначальной грубости и дикости. Представляя всё это, нельзя без глубокого уважения и удивления смотреть на великое дело, совершённое христианством. Но если мы будем следить за самым процессом: как христианство возрождало жизнь семейную и общественную, поставило всё на других основах и сообщило всему новый толчок, то мы ясно можем увидеть, что главной причиной был брак. Посредством его был возрождён союз семейный, а через этот последний и жизнь общественная, потому что семья служит основой общества, которое есть ничто иное – как дальнейшее развитие семьи.